Таинственный зов

ТАИНСТВЕННЫЙ ЗОВ
Рассказ
Эли было девять, Юсефу — десять. Их дома стояли на двух концах одного холма, как две крепости из разных эпох. Внизу — арабская деревня: узкие переулки, шлакоблочные коробки с эклектическими пристройками; крыши с торчащей арматурой, оставленной «на будущее», чтобы дом считался недостроенным и налог был меньше; чёрные баки на крышах, спутанные пучки проводов, козы у ворот и старые пикапы в тени инжира. На вершине холма — еврейский форпост: аккуратный ряд белых караванов на утрамбованном известняковом плато, щебёночная грунтовка к мачте с флагом и прожектором, баки с водой у контейнеров, тарахтящий дизель генератор; вдоль вбитых колышков лежат свёрнутые рулоны сетки рабицы — будущий забор, и загон для коз у обрыва. Обитателей таких форпостов в Израиле называли «люди холмов» — поселенцы, вязаные кипы, сионисты — все они жили там, откуда другие евреи давно сбежали. Благодаря их присутствию в округе царил относительный порядок, поэтому на их незаконные постройки власти смотрели сквозь пальцы. Между деревней и форпостом шла вечная война: за коз, за воду, за электричество на общем столбе, за тропу к источнику. Эли и другие дети знали, где пригибаться от камней, где бежать зигзагом к укрытию, какие тропы «наши», а какие «их».
В тот день Эли, бродя у границы пастбища, насадил ржавую консервную банку на сучок миндаля и стал метать в неё камни. В какой то момент он уже занёс руку для нового броска, но банка дёрнулась и слетела с сучка: её сбил чужой камень. Из за кустов вышел мальчик с рогаткой — Юсеф. Они уставились друг на друга, как враги: их встреча нарушала правила взрослого мира. Эли молча поставил банку обратно. Юсеф так же молча протянул ему рогатку. С этого началась сначала детская игра, а потом — дружба.
Неподалёку, в скалах среди колючек и дикого миндаля, скрывалась пещера. Там пахло сухой землёй и тёплым камнем; тут всегда можно было укрыться от палящего солнца. Здесь они играли и менялись: тёплая пита на сладкую халву. Только говорить друг с другом мальчики почти не могли — Эли не знал арабский, Юсеф — иврит.
Лето стояло сухое; в воздухе висели запахи выжженной травы и далёкой гари. Давид, отец Эли, месяцами работал в разъездах; в его отсутствие в доме всё чаще появлялся Игорь — полицейский, друг Давида. Однажды через приоткрытую дверь спальни Эли увидел, как Игорь склоняется к матери слишком близко, как ласково проводит рукой по её обнажённому плечу.
Он не помнил, как выскочил из дому. Всё, что, казалось, принадлежало ему навеки, вдруг стало чужим. «Скажу, что ничего не видел», — мелькнуло у него в голове, и сразу же стало противно, как будто хлебнул морской воды. Земля под ногами плыла, тропа упруго тянулась, как резинка.
Возле пещеры он увидел подвешенную банку и начал метать в неё камни, будто этим можно было вернуть справедливость. Один, ещё один, ещё. За отца — чтобы вернулся и поставил всё на место. За маму — чтобы чужая рука на её плече исчезла из его памяти, как грязь после стирки. Он изо всех сил держал слёзы: заплачешь — значит, они победили. В груди набухали, словно почки на дереве, обида на весь свет, злость, страх. Слово «измена», такое тяжёлое и непривычное на слух, шуршало внутри, как мышь в стене, и не давало вдохнуть полной грудью.
Он не заметил, как из за скалы показался Юсеф. Камень случайно угодил тому в бровь. Юсеф схватился за лицо; кровь потекла меж пальцев. Эли шагнул ближе, хотел осмотреть рану. Но Юсеф оттолкнул его локтем, выкрикнул на арабском что то резкое и побежал в свою деревню. Эли остался стоять, словно удар пришёлся по нему.
Махмуд — отец Юсефа — пришёл в ярость, когда узнал, что его сына ранил камнем еврей.
— Они забрали то, что было нашим: землю моего деда, воду, путь к источнику, даже землю с могил. Их забор каждый год ползёт вверх по склону, как змея. Ты думаешь, с такими дружат? — кричал на Юсефа отец. — С врагом не делят хлеб, врагов убивают, не раздумывая! Мне стыдно, что мой сын принёс их имя в наш дом.
Он провёл ладонью по лицу, будто стирая пыль:
— С завтрашнего дня — никаких холмов. Никаких пещер. Никаких разговоров с евреями. Ты понял?
Юсеф кивнул.
— И мы отомстим за свою кровь! — многозначительно заявил Махмуд.
Юсеф кивнул ещё раз, хотя не понимал, как мстить. Побить Эли? Но в глубине души он знал, что тот не нарочно попал в него камнем. Дать ему по башке хорошенько — и хватит об этом думать. Юсеф решил, что в следующий раз так и сделает, если увидит его.
Этим вечером Эли вернулся домой к ужину — пахнущий пылью, потом и овечьей шерстью. Говорить ни с кем не хотелось. На кухне по прежнему уютно горела лампа, пахло штруделем из духовки. За столом сидел Давид — его отец — с неизменной кружкой чёрного кофе; ключи от пикапа лежали возле локтя на скатерти, словно он жил в постоянной готовности сесть за руль.
— Где ты пропадал? — спросила Мириам, его мать.
Эли демонстративно не ответил. Давид привычным жестом сгрёб в охапку сына и посадил на колени:
— Как ты, Эли? Всё в порядке?
Эли перевёл взгляд на мать: она стояла у мойки, вытирала тарелку дольше, чем нужно, и мальчик почувствовал напряжение, словно застывшее в воздухе. Внутри у Эли всё сжалось в один узел — злость, стыд, растерянность. Он ответил коротко:
— Всё хорошо.
Сказал — и тут же почувствовал, что солгал. И, не дожидаясь дальнейших вопросов, прошёл мимо в свою комнату. «Что происходит? Почему? Зачем она так?» — мысли ходили по кругу, как козы по загону. Потом круг сместился — к Юсефу: всплыла его ладонь, прижатая к ране, кровь и недобрый блеск глаз. Простит ли он его? Придёт ли он снова к пещере?
Юсеф был разбужен отцом на рассвете.
— Вставай, — решительно сказал Махмуд. — Пойдёшь со мной.
Шли быстро, молча. Юсеф был уверен: сейчас отец свернёт к форпосту, ворвётся в дом Эли, поднимет шум, начнётся драка. Но Махмуд ушёл с тропы вправо — не к форпосту, а в сторону обрыва. Юсеф сбился с шага. Он не понимал, что отец задумал, и от этого становилось не по себе.
Они вышли к обрыву над трассой 60 — дорогой хребтом, которая тянется по Иудее и Самарии с юга на север. Внизу лежала чёрная лента шоссе; машин почти не было. Махмуд наклонился, поднял тяжёлый камень с кулак и вложил его в ладонь Юсефа.
— Ты должен убить еврея, — сказал спокойно. — Выбирай любого. Они все наши враги.
Камень был тяжёлый и холодный. Сколько раз он видел, как взрослые кидают такие камни в евреев, — и всегда восхищался, какими смелыми, ловкими и отважными были эти люди. Он хотел стать таким же, когда вырастет. И вот час настал.
Внизу показался белый пикап; Юсеф узнал машину отца Эли — Давид проезжал мимо их пещеры чинить забор. Внутри шевельнулось что то липкое: страх, стыд, злость на себя. Камень в его руке вдруг стал ещё тяжелее и словно ещё больше похолодел.
— Ну? — нетерпеливо спросил Махмуд. — Кидай!
Юсеф попытался вдохнуть глубже, но воздух упёрся в грудь. Он поднял руку — и опустил. Беспомощно и робко посмотрел на отца. Махмуд презрительно скривился. Он забрал камень с его ладони — легко, как берут у ребёнка ножницы, — и сам шагнул к кромке. Бросок был коротким и точным, как приговор.
Звук удара потерялся в ветре. Но Юсеф увидел, как на лобовом стекле пикапа распустилась белая паутина трещин. Машина дёрнулась, ушла влево, резко — вправо; свист шин, короткий болезненный визг металла о железо ограждения, переворот в кювет — и тишина.
Полсекунды Юсеф ничего не чувствовал — как после удара по уху. Сердце сбилось, пальцы онемели.
В деревню возвращались молча. Стыд и страх менялись местами, как тень и свет: за то, что не смог, и за то, что хотел. Он избегал смотреть на отца, чтобы снова не увидеть его презрительную ухмылку. По всем правилам он должен был гордиться тем, что произошло, но вместо гордости чувствовал вину перед Эли, потому что в глубине души знал — то, что случилось, несправедливо.
Эли весь день был далеко от форпоста. Козы шли цепочкой по известняку, их колокольчики вяло позвякивали, словно засыпая на ходу от жары. Хотелось пить, колючки хватали за штанины. К вечеру он погнал стадо домой и ещё издалека увидел у мачты плотный круг людей.
— Что случилось? — спросил он у первого попавшегося взрослого.
Тот посмотрел на мальчика с жалостью и болью:
— Эли… Нам всем очень жаль. Пикап твоего отца перевернулся. Это не авария. Арабы кинули камень.
Фраза ударила по внутренностям. Мир вдруг стал плоским: белое небо, тёмный флаг, дизель тарахтит, как больной. Мысль пришла, как укол: «А вдруг из за меня?» Всплыла пещера, ржавая банка на сучке, короткий смех, кровь на лице Юсефа. Мысль была маленькой и чёрной, как осколок стекла, и сидела внутри так, что не вытащить.
Подъехала бело синяя машина; из неё вышел Игорь, направился к мачте — неторопливо, как человек, знающий, что надо делать и как. Он поднял руку, призывая всех к вниманию. Эли услышал несколько фраз: «Сделаем всё по закону», «преступник будет наказан», «полиция во всём разберётся» — ему что то громко и недовольно возражали. Народ жаждал мести, и кто знает, чем бы всё закончилось, если бы не присутствие полиции? Потом Игорь положил свою ладонь на плечо Эли:
— Пошли, отвезу тебя домой.
Дома он увидел мать — та смотрела на него так, словно теперь у них одна вина на двоих. Эли не выдержал, бросился к ней, расплакался, и та очень крепко прижала его к своей груди, так что на какой то момент ему стало трудно дышать.
— Мама, прости меня… — проговорил мальчик. — Это всё из за меня!
Мириам посмотрела на него с удивлением:
— О чём ты говоришь, сынок?
— Это я первым бросил камень, — всхлипнул Эли. — Тогда, в пещере…
Он сбивчиво рассказал матери о том, что произошло накануне между ним и Юсефом. Мириам подняла глаза на Игоря.
— Я разберусь, — сказал Игорь твёрдо и посмотрел на Эли. — Хорошо, что всё рассказал, молодец. Теперь оставайся рядом с мамой. И ни шагу из дома, ясно?
Юсеф беспечно играл с младшим братом перед домом, когда прибыла полиция. Дети бросили игру и уставились на Игоря, который вышел из машины, оставив там напарника. Страх моментально сковал мальчика, когда Игорь направился прямо к нему. Рука полицейского сжала его подбородок и заставила поднять голову — казалось, полицейский заглядывает прямо в душу.
— Откуда у тебя рана на лице? — спросил Игорь на арабском.
Юсеф не ответил, вырвался и убежал в дом. Вскоре на пороге появился Махмуд:
— Что тебе нужно от моего сына? Убирайся отсюда!
Игорь криво улыбнулся, и эта улыбка не предвещала ничего хорошего. Рука его легла на рукоять пистолета, выглядывающего из кобуры.
— Ты убил моего друга. Ты и, возможно, твой сын.
— О чём говоришь? Ты с ума сошёл? Я никого не убивал! — ответил Махмуд. — Ты ничего не сможешь доказать!
— Тебе лучше прийти в участок и всё рассказать, — отрезал Игорь. — Если не хочешь, чтобы вся деревня пострадала.
— И что ты нам сделаешь? — последовал вопрос. — Лучше убирайся отсюда, пока цел!
Игорь краем глаза заметил, как к дому уже направляются несколько арабов.
— Ты за всё ответишь! — коротко бросил он и быстро вернулся к машине.
Ночью в участке кипела работа — изучали камеры наблюдения за трассой, собирали воедино все показания поселенцев. Картина складывалась удручающая — никто ничего не видел, а участок, на котором случилась авария, оказался «слепой зоной». Махмуд был прав — доказать его вину оказалось невозможно. Тот факт, что накануне его сын пострадал от камня, брошенного сыном погибшего, мало что значил для суда.
После визита полиции Махмуда вызвали на совет старейшин, откуда он вернулся недовольный и злой. Накричал на жену, дал затрещину старшей дочери, потом велел найти Юсефа.
— Ты должен кое что сделать, — сказал он мальчику, глядя на него недобрым тяжёлым взглядом. — Это для меня, для благополучия всей семьи. Но это будет неприятно, предупреждаю!
— Клянусь Аллахом, — тихо ответил мальчик. — Я всё сделаю.
— Скоро будут похороны того еврея… Там будет его сын. Ты знаешь, как его зовут?
— Да.
— Ты должен встретиться с ним.
— Зачем? — взмолился мальчик. — Я не хочу!
— Так надо, — коротко ответил Махмуд. — И пообещай, что сделаешь всё, что я скажу.
Ноги у Юсефа подкосились от ужаса — неужели отец потребует, чтобы он убил Эли? Он хотел спросить его об этом, но отец уже махнул рукой в сторону — жест, обычно означающий только одно: «Пошёл вон с моих глаз!»
День похорон пришёлся на хамсин. Мутная мгла покрыла горизонт, в воздухе висела тяжесть. Машина «Хевра кадиша» остановилась у ворот кладбища; двое в рабочих жилетах вынесли носилки. Тело было укрыто белой тканью, поверх — отцовский талит с перерезанной кисточкой. Эли заметил этот крохотный разрез — как след на руке от иглы: знак, что отцу уже не нужны заповеди живых.
Рав тихо спросил, готов ли он к разрыву одежды. Мальчик кивнул. Ножницы коснулись футболки слева, у сердца; ткань хрипло разошлась. Рав произнёс благословение, и Эли повторил — шёпотом, но впервые за весь день ему показалось, что эти слова сказаны не в пустоту.
Люди стояли полукругом вокруг носилок с телом: родственники, соседи поселенцы с холма, полицейские. Говорили, с трудом сдерживая слёзы. Рав предложил Эли прочитать кадиш. Эли вышел вперёд и начал молитву — ту, где сын возвеличивает и освящает Имя и принимает порядок мира таким, каков он есть, каким бы горьким он ни был. Община отвечала на каждую строку, и с каждым ответом Эли будто становилось чуть легче. На середине он запнулся; рав тихо подсказал начало следующей строки — и тут голос Эли оборвался. Слёзы потекли сами, в горле застрял комок, он не смог продолжить. Рав закончил кадиш за него, а Эли стоял, плача уже от того, что не смог сделать для мёртвого отца такую малость.
И вдруг он увидел Юсефа.
Тот шёл, понурив голову, ведомый за руку отцом. Народ расступился. Махмуд подтолкнул Юсефа, тот понуро подошёл к Эли и робко протянул к нему руки, чтобы обнять. В глазах Юсефа застыл отчаяние и стыд. Эли невольно отшатнулся, а Юсеф так и остался стоять с вытянутыми руками. В толпе прокатился недовольный ропот:
— Как эти арабы посмели сюда прийти?
Махмуд подошёл к сыну, чтобы увести его прочь:
— Что вы так смотрите? — зло проговорил он. — Наши дети играли вместе. Мальчик хотел выразить соболезнование.
Никто не проронил ни слова. Когда визитёры ушли, похороны продолжились. Эли вслед за Мириам оставил камешек на могильной плите и вдруг осознал, что буквально минуту назад стоял в полушаге от убийцы своего отца.
Он думал об этом всю шиву. Собравшимся словно было стыдно смотреть друг другу в глаза. Всем хотелось высказаться по поводу визита Махмуда с сыном, но никто не хотел начать первым. Мириам принимала соболезнования, не вставая со своего места, глядя на всё словно издали, как будто всё, что происходит сейчас в их доме, происходит не по настоящему. Наконец Игорь не выдержал:
— Я знаю, о чём сейчас думают все присутствующие. И вот что могу сказать. Убийца нашего друга не останется безнаказанным. Я обещаю это. И прошу ничего не предпринимать, потому что этим можно сильно помешать следствию.
— Да что это твоё следствие может? — вдруг раздался голос Мириам. — Ты сам говорил, у полиции нет доказательств.
— Пока нет, Мири, — мягко поправил её Игорь. — Пока! И, забегая вперёд, хочу сообщить, что уже без этого убийца пострадает, и очень скоро.
— И что ты ему сделаешь? — с вызовом спросила Мириам, глядя на Игоря с плохо скрываемым раздражением, словно и он был как то виновен в гибели её мужа.
— Я разрушу его дом, — спокойно ответил Игорь. — Мы подняли документы, его постройка признана незаконной. Скоро это дело рассмотрит суд, и тогда… — Игорь посмотрел на Эли и продолжил с едва заметной гордостью: — Тогда его семья окажется на улице.
— Ну и что? — вмешался в разговор местный староста Зеев. — Им на деньги Катара построят новый, ещё лучше прежнего!
Староста хотел развить мысль дальше, но все посмотрели на него с осуждением, и он больше ничего не сказал.
Эли выскользнул во двор, когда шушуканье на шиве стало душить, как жара полудня. Небо над холмом пылало алым, внизу трасса 60 искрилась фарами, будто по ней проносились не машины, а блуждающие звёзды. Но красота окружающего мира не радовала, внутри мальчика, как щепка в костре, горело чувство вины. Все знали: это Махмуд кинул камень. А почему? Из за Юсефа, из за его ссадины. Значит, всё началось с Эли — с того броска в пещере.
Он вспомнил тот день: рука Игоря на плече матери, её улыбка — острая, как осколок стекла. Если бы Игорь не пришёл тогда, Эли не сбежал бы, не ранил бы Юсефа. Махмуд не кинул бы камень, отец был бы жив. Эли вспомнил Юсефа — как тот стоял на кладбище, жалкий и униженный — и ему вдруг стало жаль его. Разве Юсеф мог убить? Но отчего тогда у него был такой виноватый взгляд? Неужели он мог в этом участвовать?
Юсеф проснулся раньше всех — от непривычной тишины, будто деревня задержала дыхание. На дворе стоял серый предрассветный сумрак; вади тянуло сыростью, петухи перекликались с далёким муэдзином. Он вышел к воротам — и увидел вдали цепочку фар. Колонна медленно ползла вверх: два служебных пикапа с мерцающими огнями, карета скорой помощи, белый микроавтобус с людьми в светоотражающих жилетах и большой тяжёлый прицеп, где на ремнях покачивался жёлтый бульдозер. Цепи на железе скрипели, как зубы во сне. Юсеф развернулся и побежал домой — будить отца.
Когда Махмуд показался в дверях своего дома, техника уже стояла наготове — двигатель бульдозера затарахтел, издал пару громких хлопков и безвозвратно разрушил тишину звуком заработавшего мотора.
Игорь подошёл к Махмуду и протянул ему бумагу:
— Это тебе, — коротко сказал он, глядя ему прямо в глаза. — Даю полчаса на сборы.
Махмуд посмотрел на бумагу, лицо его скривилось, он разорвал документ и демонстративно швырнул обрывки в лицо полицейскому.
— Этот дом строил мой дед, — выкрикнул он, — я в нём родился! Я скорее умру, чем уйду отсюда!
Дверь за ним захлопнулась на засов. Игорь переглянулся с другими полицейскими. Никому не хотелось силой выдворять семейство Махмуда из дома — но что делать?
— Я знаю, как их поторопить, — Игорь повернулся к водителю бульдозера. — Ты не мог бы зацепить вон тот угол? Снесём для начала часть стены, чтобы выманить их на улицу.
Бульдозерист отказался выполнять это поручение — это было не по инструкции.
— Тогда сходи, покури пять минут, — подмигнул ему Игорь. — Только двигатель не глуши.
Бульдозерист понял всё без лишних слов.
Игорь сел на его место и тронул машину. Водить тяжёлую технику он научился, когда был в армии, и где основные рычаги — Игорь сообразил сразу. Легко смяв самодельный забор из металлопрофиля, он наехал массивным ковшом на угол дома, отчего по соседним стенам сразу пошли трещины. Через несколько секунд дверь дома распахнулась, и на улицу выбежала жена Махмуда вместе с Юсефом. Игорь сдал назад и с довольным видом посмотрел на окружающих: «Ну я же говорил!»
И тут случилось непредвиденное.
Часть крыши дома стала осыпаться, словно была сделана из конструктора «Лего». Огромные куски бетона посыпались вниз один за другим, поднимая облака пыли. И оттуда, из этой пыли, раздался женский крик.
Полицейские бросились на помощь — под завалами оказалась дочь Махмуда. Она пострадала, но не сильно, смогла сама встать на ноги и даже оттолкнула Игоря, который её поддерживал. Все облегчённо перевели дух — слава богу, девчонка отделалась только ушибами и синяками. И в этот момент закричал Юсеф, показывая на груду обломков, из под которых торчала сломанная кисть отцовской руки.
Весть о смерти Махмуда разнеслась, как пыль от хамсина, — сухая, колючая, забивающаяся в каждую щель. Эли услышал её от мальчишек у загончика с козами. Они шептались возбуждённо, с блеском в глазах: «Наш Игорь! Раздавил его, как змею! Око за око!» Эли замер, сердце стукнуло раз, другой — и вдруг расправилось, как флаг на ветру. Отец отмщён. Эта мысль вспыхнула внутри ярко, горячо, выжигая ту чёрную тень вины, что сидела в нём с похорон.
Но Мириам не радовалась. Когда Эли вбежал, сияя: «Мама, Игорь отомстил! За папу!», она только кивнула, но губы её сжались в тонкую линию. Радость сына кольнула её, как шип колючки: она вдруг увидела, как мальчик меняется, становится частью той же земли, что отняла у неё мужа.
Наутро Мириам сообщила Эли, что они скоро переедут жить в центр страны:
— Там безопаснее, — объяснила мать. — Там есть море. Там бабушка с дедушкой. Тебе будет там лучше, чем здесь.
Уехать для Эли было всё равно, что вырвать корни из земли, оставив их сохнуть на солнце. Он пытался спорить, кричал, что все его друзья живут здесь, что отец бы не уехал, но Мириам только качала головой, её глаза были как запертая дверь: «Мы уезжаем, Эли. Всё уже решено». В свои девять лет он не мог ничего изменить — слова матери были тяжелее валуна, и он только сжимал кулаки, чувствуя, как внутри всё кипит, как тот хамсин, что душил воздух пылью.
Перед самым отъездом в их дом заглянул Игорь.
— Правильно, что уезжаешь, — сказал он Эли. — Всё равно здесь никто не останется.
— Почему? — удивился мальчик.
— Ваше поселение построено незаконно, — ответил Игорь. — Есть приказ его снести.
— Но как же так? — возмутился Эли. — Мы ничего плохого не сделали!
— Начальство опасается беспорядков, — объяснил Игорь. — Мы все равны перед законом, сынок. И арабы, и евреи…
— Это несправедливо!
— Я тоже так считаю, — ответил Игорь. — Но закон и справедливость не всегда одно и то же.
— И ты ничего не можешь сделать?
Игорь покачал головой:
— Я уже не служу в полиции, Эли. А если бы и служил, не смог бы этому помешать.
Игорь посмотрел на Мириам:
— Можно я буду тебе звонить? — робко спросил он. — Может, встретимся где нибудь в Тель Авиве, погуляем у моря?
— Да, конечно, — ответила Мириам, — звони!
Но почему то было ясно, что этого никогда не случится.
Эли отпросился сходить к пещере — проститься. Тропа вилась под ногами, колючки цеплялись за кроссовки, и в груди ныло, как от занозы, которую не вытащить.
У входа в пещеру он замер. Там, в тени, стоял Юсеф. Его тонкая фигура была напряжена, как струна рогатки, которую он держал в руках. Ржавая банка, насаженная на сучок миндаля, дёрнулась и звякнула — Юсеф попал точно в цель.  Услышав шаги, Юсеф обернулся. Его глаза, тёмные, с ещё не зажившей ссадиной над бровью, вспыхнули - и в тот же миг его рука натянула рогатку. Камень просвистел в воздухе, попав Эли в плечо.
— Я отомщу за отца! — выкрикнул Юсеф на арабском, голос дрожал от боли. — Убью тебя!
Эли всё понял — по глазам, по дрожи в руке. Ненависть была не детской, а взрослой, как у тех, кто кидает камни в машины. Страх сжал горло, но Эли шагнул вперёд.
— Ты убил моего отца! — выкрикнул Эли на иврите. — Ты! Значит, ты во всём виноват!
Вместо ответа Юсеф выстрелил из рогатки прямо ему в лицо. Но он промахнулся — намеренно или случайно, мы так и не узнаем. Эли инстинктивно нагнулся и подобрал  с земли камень. Он по прежнему смотрел на Юсефа так, словно ещё надеялся увидеть в нём друга, а не врага. Юсеф решил не связываться, сплюнул и пошёл прочь.
Домой Эли вернулся уже другим. Не сильнее — тише. Будто внутри что то щёлкнуло и встало на место. Боль в груди стала другой — как после долгого бега: тяжело, но дышится.
Дома его встретили молча. Они сели в пикап — Мириам за руль, Эли рядом. Двигатель заурчал, фары выхватили щебёнку, форпост растворялся, как мираж. Эли прижался к стеклу, глядя, как исчезают караваны, мачта, козы.
Всю дорогу он вспоминал отца, как они сидели вечерами у костра и разговаривали:
— Эли, сынок, — говорил Давид, подбрасывая ветку в огонь. — Эта земля не просто наша. Бог дал её всем евреям. Мы здесь, чтобы держать её — для тех, кто забыли, кто они. Это как держать дверь открытой для брата. Любить каждого еврея — вот что важно. Когда все евреи вернутся сюда, Бог даст нам счастье — не мне, не тебе, а всем вместе. Это и есть Завет, Эли. Жить здесь ради спасения всех.
Слова эти жгли сердце мальчику, как искры от того костра. Мириам следила за дорогой и не замечала его слез. На заправке она вышла за водой, велев сыну ждать. Эли задумчиво посмотрел на дорогу - уехать сейчас с матерью означало спастись одному, предать мечту отца.
Он тихо открыл дверь, прихватив рюкзак. Ноги сами понесли его в темноту, прочь от заправки. Он бежал, не оглядываясь: сухой ветер, пыль, козьи колокольчики, далёкий муэдзин и глухой рокот трассы сливались в один необъяснимый таинственный зов — далекий и близкий.

© Александр Детков, 2025 год.