Гланькина смена

   Где-то в камоде среди бумаг до сих пор хранится эпикриз медсудэксперта: "... вследствие ДТП получила множественные травмы опорно-двигательного аппарата и внутренних органов, несовместимые с жизнью."
     В далекие девяностые нас с напарницей по пути к месту работы в канун Нового года сбил пьяный водитель, уснувший за рулём  Урала-вахтовки. Напарницу Урал разгладил, по сути, в коврик. Я же, благодаря бараньему весу, зацепилась на бампере машины.
     Ещё с признаками жизни меня доставили в хирургическое отделение районной больницы, где на пятый день в палате номер четыре я благополучно скончалась. Умерла, наконец-то, под причитания моего пьяного мужа о том, что целую неделю я и умирать не умирала, и жить не жила; что ему стыдно перед людьми в посёлке за то, что уже и гроб сколотили, и памятник сделали, покрасили, подписали, и могилу в такой жуткий мороз выкопали, а покойница так долго к богу душу свою не отпускала.
     И вот, долгожданный факт смерти зафиксирован протоколом без какого-либо вскрытия, так как судмедэксперт один на весь район. Тут ещё новогодние праздники, а мертвецов в морг набилось немерено. Ни сил, ни времени их всех препарировать у него нет. В моём же случае, и так все понятно: позвоночник в трёх местах расколот, внутренние органы и конечности все повреждены, обширное внутреннее кровоизлияние, трещина в черепе...  К тому же, предприятие отказалось  признавать несчастный случай производственным. Адекватных и юридически грамотных родственников не обнаружилось. Смысла заморачиваться вскрытием получается, что и нет.
     Из палаты расселили больных, вынесли матрацы на прожарку. Меня, покойницу, оставили на положенные два часа остывать.
     В палате наступила неуютная, отрешенная от всего мира тишина. В открытую форточку заползал промерзший до фиолетовых судорог воздух и  скатывался по стеклу вниз к радиаторам погреться.  За окном в морозном тумане виднелась пристройка к моргу. Сколоченная на скорую руку из горбыля, так называемая "холодная", была временным пристанищем в зимнее  время всех тех, кто не подлежал вскрытию. Сегодня была зима: минус пятьдесят семь...
     Облокотившись на потолок, я сверху смотрела на своё тело и осознавала сложившуюся ситуацию. Не думала о ней. Не чувствовала её. Не ощущала. Мне не виделось и не представлялось ничего. Я именно осознавала, что моя двенадцатилетняя дочь в этом взрослом и жестоком мире осталась одна!.. Совсем одна!.. Никому не нужная и никем не любимая!.. В школе -  безразличие и душевный холод учителей, унижения и жестокие издевательства сверстников...  Дома - пустота...  Моя мать, слепая старушка, сама нуждается в присмотре. Брат с сестрой, каждый лелея  собственные детские обиды, добротой и родственными чувствами не обременены. На мужа, человека доброго и хозяйственного, но слабого и нерешительного надежды тоже нет. К тому же он - отчим, не пожелавший удочерения. Мою донюшку ждёт детский дом и беспросветное будущее! Нет,  я должна жить!.. Пока в этом мире есть хоть один человек, который очень сильно нуждается в тебе, твоя миссия не окончена. Надо жить!.. Мне необходимо вернуться к своей донюшке!.. Однако, как же тяжело и холодно в этом разбитом и разорванном теле!.. Зачем они открыли форточку?.. Какая же неуютная тишина в этой палате!..
     У санитарки Тамары Ильиничны закончился трудовой день. Да и генеральную уборку помещения производят только после выноса мертвеца...
     В ночную заступила восемьнадцатилетняя Гланька, дистрофичная туповатая девица в замызганной одежде с чужого плеча. Это была ее первая самостоятельная смена. Получая от Тамары Ильиничны втык за опоздание, Гланька переодевалась, невозмутимо стягивая с себя хламье. Закончив нравоучения, старая санитарка коротко сообщила, что помимо обычной работы, сегодня необходимо прогенералить четвёртую палату и прихрамывая от усталости поплелась домой.
     К удивлению Гланьки в четвертой палате оказалась молодая женщина. Она тихо лежала на деревянном панцире кровати в длинной белой ночнушке. С её чёрного опухшего лица на Гланьку смотрели залитые кровью глаза.
     От неожиданности Гланька вздрогнула. Холодные липкие мурашки пробежали по спине и тут же запутались где-то в складках Гланькиного халата.
     - А почему вас на голые доски положили и без одеяла? - закрывая форточку, засуетилась Гланька. Вы совсем замёрзли!..
     - Пить..., - слабым шепотом  попросила женщина.
     - Сейчас, сейчас... Я мигом...
     Дежурный хирург Соколов в открытую дверь ординаторской увидел семенящую мимо Гланьку с кружкой чая и  одеялами подмышкой. Заподозрив новенькую санитарку в желании улечься спать вместо работы, окликнул её: "Гланя! А ну-ка зайди!"
     То и дело теряя огромные, далеко не по размеру, больничные шлепанцы, Гланька втиснулась в ординаторскую.         
     - Сударыня, а не раненько ли вы собрались отдыхать?
     - Не-е-е..., - начала оправдываться Гланька. - Это я в четвёртую несу. Там женщине забыли постелить. Она прямо на голых досках без одеяла лежит. Совсем холодная уже...
     - Гланя! Дуреха... Она мёртвая! Сейчас позвоню в морг, чтобы отнесли её в "холодную", - и взяв трубку, Соколов начал набирать номер.
     - А чаю можно ей дать? А то она пить просит...
     Рука врача замерла...  Он медленно повернулся к Гланьке и внимательно посмотрел на неё.  Затем, резко вскочив и выдав матерную тираду, хирург рванул в четвёртую палату...