Под скатертью

Может быть, Серёжа всегда немного ревновал к своей маме, когда она собиралась к гостям. Слишком много внимания уходило на её платья, на зеркала, на разговоры, которых он не понимал. Но всякий раз это весёлое волнение — шелест тканей, звон украшений, быстрые шаги по комнатам — незаметно заражало всех вокруг. И он, хотя притворялся важным и насупленным, всё равно втягивался в общее настроение и радовался вместе со всеми.

Он знал и то, что праздник не кончится в тот же вечер. Прислуга потом ещё долго будет обсуждать гостей и их наряды; разговоров и смеха хватит на пару недель. Горничные станут немного задирать нос, стараясь соответствовать последней моде: будут укладывать волосы по образцу виденных дам, подражать их походке и манерам. А на кухне, внизу, ещё несколько дней будет полно изумительных сладостей, оставшихся после праздника.

Мама всегда была красавицей — в этом не было сомнений даже у него, ребёнка. Но в такие вечера она преображалась особенно: её волосы блестели, глаза сияли, а в воздухе витало то особое, сладковатое нетерпение, какое бывает только перед праздником.

И особенно он любил наблюдать за мамой в последний момент, когда она, сияя, доставала смешную пудреницу. Лёгкими движениями пуховки она касалась лица, и в комнате возникал особый аромат — сладкий, чуть пыльный, волшебный. От него в носу становилось так щекотно, что хотелось чихнуть, но он мужественно сдерживался. Мама, конечно, замечала его борьбу и смеялась, словно приглашая его разделить её радость.

В тот вечер он так и остался в коридоре, когда мама, сияя, вышла из комнаты и скользнула к дверям, где её уже ждали. Дом затих, словно задержал дыхание. За окнами вспыхнули огни парка: фонари и гирлянды ожили, и вместе с ними ожил сам вечер — шаги, голоса, первые звуки музыки, и вскоре в тишине послышался шорох гравия под колёсами подъезжавших автомобилей.

Но его маленькое сердце уже не могло успокоиться. Всё, что только что происходило, — блеск маминых глаз, запах её пудры, смех и торопливые шаги — переполнило его ожиданием чуда. И когда позже, почти нечаянно, он оказался в зале, где играла музыка и сияли люстры, ему показалось, будто он шагнул в сказку.

Сверкающие огни, шелестящие платья, смех взрослых и звон бокалов кружились в весёлой карусели. Он прятался в тени, глядел широко раскрытыми глазами, и всё это казалось завораживающим приключением, в которое он каким-то чудом пробрался. Но сильнее всего его взгляд тянуло к подносу, где бокалы переливались золотым, звенящим напитком.

О шампанском ему столько раз рассказывали старшие братья, что теперь он не мог отвести глаз. И, решившись, юркнул под длинный стол, где тяжёлая скатерть скрыла его надёжнее всякой тайны.

Под столом было тихо и уютно, словно в крепости, построенной только для него. Скатерть спадала тяжёлыми складками, и через узкие щели между ними он видел блеск зала, ноги гостей, подолы платьев — всё это скользило и мелькало, создавая свой особый, взрослый и недосягаемый мир.

В маленьких ладонях холодный бокал дрожал сильнее, чем он сам. Он поднял его, заглянул внутрь: золотистая жидкость переливалась, пузырьки поднимались вверх по тонким стенкам и лопались у самой поверхности, словно шептали ему что-то. Он ждал, задерживал дыхание, потом понюхал, даже попробовал лизнуть — и, наконец, осмелился сделать крошечный глоток.

И в ту же секунду всё изменилось. Вкус оказался странным, колючим, как множество крошечных иголочек, но именно это и пленяло. Горло покалывало, словно смех пытался выбраться наружу, а к животу скользнула прохладная струйка. Она устроилась внутри, на мгновение притихла — а потом засмеялась там, щекоча изнутри.

Мальчик зажмурился, тихо хихикнул и снова открыл глаза. Казалось, что внутри него вспыхнула крошечная гирлянда: звёздочки-пузырьки мигали и смеялись, точно он проглотил маленький праздник.

Над ним слышались громкие голоса взрослых, звенели бокалы, раздавался радостный смех — и всё это будто слилось с тем смешным тайным чудом, что жило теперь в нём самом. Он понял: счастье может быть смешным и невидимым, как детский смех под скатертью, как пузырьки, которые поднимаются вверх в бокале.

Уже почти наступало утро, когда догорели последние свечи. Большинство гостей разъехалось по домам, а те, кто остался, перенесли свои дружеские беседы в салон, где ещё тлели угли в камине и стоял густой запах вина и табака. Зал постепенно пустел. Музыканты уложили свои инструменты в пузатые футляры и, зевая, покинули дом.

И вот в эту тишину вошли женщины-прачки, чтобы снять, некогда белоснежные, теперь испачканные скатерти и унести их в стирку, вернув им их прежний, безупречный вид. Одна из них наклонилась, приподняла ткань — и там, в мягкой темноте, увидела Серёжу. Он сладко спал, свернувшись калачиком, а в руке всё ещё сжимал тонкую ножку изящного, но уже совсем пустого бокала. На лице его блуждала улыбка — лёгкая, довольная, словно сон охранял в нём ту самую тайну, что он открыл ночью.

Женщина не сказав ни слова выпрямилась, покачала головой и, улыбнувшись, бережно взяла мальчика на руки. Приложив палец к губам, чтобы другие не шумели, она отнесла его в спальню, будто позволила маленькому заговорщику досыпать свой праздник.

А проснувшись утром с сухим горлом и непонятной тоской, он так и не понял — было ли это на самом деле, или только приснилось в ту волшебную ночь.


© Лана Готтлиб, 2025



***


Спасибо за прочтение.
"Если вам захочется задержаться со мной ещё немного — загляните в следующую историю: =>  http://proza.ru/2025/07/18/1100 - "Мама говорила" - История о девочке, в которой принцесса и путешественница жили бок о бок, — и о том, что осталось в ней навсегда.