Записки заключённого

1. Еще чуть-чуть - и закончится еще один день.  Вот только солнце заползет на верхушку старого ореха и там спрыгнет в одночасье, одним решительным махом, поставит точку и этому дню. Такому же как вчера, позавчера, месяц назад, год назад, два или три - день всё равно этот один, да и тот вот закончился.

Поднял взгляд с экрана на окно - а за ним уже цвета похолодели, вечер уже, не день. Иные вечера я прохаживался парком в неизменном своем одиночестве, и там хоть было куда мне идти - возвращаться домой. А тут - некуда больше возвращаться. И так день, другой, месяц, год… Да что там - нельзя больше никуда ни выйти, ни зайти, и с тем вот люди живут, и я тоже средь них, только не знаю зачем. Чего жду? Вроде ничего уже и не жду, и надежды нет никакой, а поди ж ты - всё равно на что-то надеешься! Вот хотя бы на то, что когда-нибудь хоть разок еще пройтись по парку, пусть даже в своем одиночестве, но пройтись. Не станешь с ним сидеть и помирать вдвоем. Когда гуляешь - вроде что-то может с тобой и случиться. Что-то может произойти, какое-то волнующее событие, что ли. Кого-то может быть встретишь, хотя такого никогда и не случалось. Но это не значит, что этого вовсе не может быть! Хотя бы по парку идешь, музыку хорошую в наушниках слушаешь. Часть сонаты закончится- и там тишина звучит по особому. А когда сидишь дома - тишина кажется мертвой, не живой и вещающей. А именно - мертвой. И на ее бледном мертвецком лице всё написано- прошло, случилось, безвозвратно и никогда. Никогда больше не ступишь ни шагу по жизни. Хоть и не умер еще, хоть вроде живой. Да только верно всё- вроде! И хоть другие тоже, миллионы, похоронены заживо в своих квартирах! А всё равно - ты один. Ты не с ними. Тень нового дня ползет слишком медленно. А тот что встретишь наутро - это всё тот же старый. Всё тот же самый, в котором больше нет ничего человеческого, больше нет свободы, и только есть вот это мерзкое, грязное, неизбывное, то, что не кончится никогда, и ты в этом дне, и не калека вроде, а инвалид, заключенный.


2. Похоже, я разучился писать. Остался один почерк, а вот содержание потерялось. Точнее обнаружилась бессодержательность, когда сам толком не понимаешь, что хочешь сказать, но тем не менее - говоришь, говоришь… Точнее, пишешь, в моём случае. Словно вокруг никого и ты на необитаемом острове. И вот опять, опять заносит меня в сторону недовольства, как будто кто-то другой во всём виноват, а не я сам. И я спешу избавиться от этого недовольства, чтобы получить хоть какое-то мрачное философское удовлетворение. Пусть хотя бы на короткий час, равный времени составления записи и еще тех нескольких блаженных минут, когда отложен в строну дневник. Хотя, какой я философ? Чувственный я человек! Мне перестали приходить письма. Последний раз я лежал в постели с девушкой… эмм… когда же это было? Да, так и есть - шесть лет назад! Она уснула, уснула под моё мерное чтение «Одноэтажной Америки», я заметил это, потом для верности прочел еще один абзац и с осторожностью закрыл книгу. Воцарилась тишина. Я обнаружил себя голого в чужой кровати, в чужом городе с совсем малознакомым мне  человеком. Он тихо посапывал, а я глядел в потолок и видел оттуда себя, недоумевая, как он сюда попал , и что он тут делает. Ведь не может же быть это и в самом деле тем, то чего он хотел?! Но вслух  он не возражает, и так спокойно лежит. Может через пару минут и уснёт. Но чего же он всё таки хочет? Почему он здесь? И это так смешно и странно- лежать здесь и наблюдать себя со стороны. Кстати, наутро выяснилось, что он оставил ключ во входной двери, и ночью любой мог войти и украсть книгу, которую он читал ей вслух! Но Одноэтажной Америкой никто не соблазнился. На утро ему так захотелось домой. К себе одному. В свой привычный мир дневника, где творятся нормальные вещи, а не такие вот странности, как это с ним тогда произошло. В его привычном мире он еще не разучился писать, хотя уверенно и шел к этому. В привычном мире ему еще по ошибке приходили последние письма из прошлых жизней. Всё уходило в прошлое, в прошлое, ни шло вперед, где вдруг с неизбежной неумолимостью всегда обнаруживается, что всё шло в никуда. Всё еще было привычно, привычно терпимо, полнилось пленительными мнимыми надеждами, с чем-то совсем не конкретным, но таким чудесным. Это отчасти сравнимо с тем, когда стоишь перед книжной полкой и думаешь, какую бы историю  вытащить из мрака вечности и пролистать? Ту или другую? И в общем то тебе без особой разницы какую, тебе всё равно, но всё же ты склоняешься к одной, а другую оставляешь лежать в забытье. И что склоняет тебя к этому выбору, если не минутное настроение? Разум всё всегда перепоручает уму. А ум - что ум? Да разве ж- я ум?! Умы у всех одинаковы. Всем надо почти одно и то же. Но нужно ли это кому бы то ни было? Всё, что желает ум - разве же это человек желает? Страшно даже подумать, чьи это желания и откуда они. Одни такие, другие смешные… Но ведь всё это смех. Каким бы не было твое желание- и получить неожиданный ответ, что это желание отнюдь не твоё! Вот так. Может, люди только и созданы, чтоб утешать друг друга за эти не свои, навязанные им кем-то, желания. Может, вот для чего на самом деле существуют объятия и все написанные книги на свете. Просто утешиться. Увидеть, что и со всеми так. Стоит только однажды быть чуть правдивей со своим дневником.



3. Но что же я всё таки хочу рассказать? И кому я хочу рассказать? Вот только стрекозы надо мной зависли, но и те сейчас вздрогнут и улетят. Ну и правда - как от моих слов не вздрогнуть? Как не убраться от греха подальше? Потому что слова мои - слова самые что ни на есть правдивые. А правда как известно глаза режет. Никто не хочет знать правды. Пусть даже чужой, но правды. И верно это, потому что правды чужой не бывает, а она со всяким случается. Со всяким это делается, пусть даже кто еще о том не догадывается. Так вот, о чем я хочу рассказать. О правде. А правда в том, что мне сорок лет, и жизнь моя, верно уж и  закончена. Семьей я не обзавелся. А нынче о том подумать- так и вообще несуразица сплошная  выходит. И дело даже не в скорой старости, а в той бесправности, которая кругом и повсюду. Ну как я к женщине подойду, еще ненароком влюблюсь, а ежели ее кто обидеть решит? И что же тогда? Где правды искать?  Ведь всё у нас кругом уже давно с ног на голову перевернуто, да вы и сами то знаете. Надо будет жить где-то вместе, раз семья. А где жить? Всё вокруг ненастоящее, фальшивое- институты, школы, парламенты. Всё вокруг такое, что не даст тебе жить по твоему. В мире, любви. Или как ты того захочешь! Нет. Это не подходит современности. А ты - здесь. Прямо в этом моменте. И что, значит должен жить как все? Лживо, воинственно, подло? Изображая нравственного человека, когда ты сам безнравственен, о, как ты безнравственен, раз сумел здесь дожить до сорока лет, и всё еще тебе хочется что-то от жизни, которой нет! Будь же честен, все сплошное притворство. Вот, сегодня я встал как водится в 10 и под звуки сирены забрался в душ. А когда я вышел из душа - опять сирена, только уже короткими гудками, на отбой. И я только вот усмехнулся- сирена знать была по поводу моего похода в душ. Но не сирены меня беспокоят, нет, отнюдь. Хотел бы я их однажды и увидеть. Сирены меня даже наоборот - успокаивают. Они вроде части природы- кузнечиков, сверчков летом, или гула маяка в туман. Они настолько естественны, потому что давно стали частью жизни мнимого общества. И я значит, тоже попал в то число. Хотя и воспринимаю их по другому- но привык, привык. Подождите, я сказал мнимого общества? Да ведь какое оно есть, и я не могу от него скрыться и сам тоже окутываюсь его мнимостью. Я частичка того, чем не хочу быть. Бред, а ведь правда. А могу я как-то не иметь связи со всем этим путающим и бессвязным? Даже если без семьи, без работы, без будущего- а всё равно буду встречать его представителей. Какой кошмар. Но может, я и преувеличиваю. Но так ясней видны контуры этой бездны.



4. Ну что же, сбавлю немного градус повествования. Приму допущение, что ничего еще не пропало. Что жить еще можно, еще можно жить, да-да, еще можно купить билет на поезд и отправиться в неизвестный конец, и ехать-ехать, и глядя в окно наслаждаться этой неизвестностью, покуда естественно не приедешь. Но это еще только будет, будет. А пока ты едешь, косо ложатся лучи за окном, выдавая привычный мир за необычайное заморское диво. Я сказал привычный? Ах да, ведь еще ничего не пропало, ты допускаешь это, и наслаждаешься этим неожиданным открытием. Ничего еще не пропало! Вот кончится эта болезнь, кончится эта война, кончится это всё- и начнется новая жизнь, где можно просто сидеть на скамейке в парке и пить кофе. Глядеть на проходящих мимо людей. Смотреть совсем без опаски, без страха и ненависти. Как будто это совсем другие люди. Не те, что были до болезни и войны. Ты можешь просто смотреть на них и влюбляться в их прекрасные сердца! Потому что это же совсем другие люди, совсем другие! Не те, что возмущались тобой, когда ты говорил с ними на своем родном языке, на котором говорил сорок лет, на котором записал две тысячи триста страниц дневника! Не те, что разъезжали тут на микроавтобусах и сгребали всех силой на убой, как свиней. Это совсем другие люди. А те - куда-то подевались. Может, вымерли, может, что еще. Но они точно были. Их столько показывали по телевизору как каких-то героев, что это не могло быть только моим больным воображением. И вот все они - куда же они подевались? Их нет. И я спокойно, не озираясь, иду по парку, пью кофе и сочиняю стих какой-нибудь курносой девушке, которую увидел на перекрёстке снов. Ей так хорошо в бархатном облегающем красном платье, у нее стройная фигура, светлые большие глаза. И что-то трогательное в них. Что-то, что хочется в них глядеть и глядеть. И удивляться- как на свете могут быть такие глаза?! И я пишу про нее и она смотрит на меня. Первая минута самая необычная и прекрасная. От одного ее взгляда я… Но я всё это принял, всё это допустил. Я погрузил самого себя в своё допущение. И на какое-то время забыл, что в концлагере. Я вырвался за его колючее ограждение, и как снова забился во мне пульс жизни! Лет двадцать назад в одной пьесе по мотивам Ремарка, которая шла на помосте нашего драмтеатра услышал одну поразившую меня тогда мысль: «самое страшное - это не тот страх заточения, к которому все привыкли. Страх свободы - вот самое страшное. Когда на мгновение появляется надежда, что ты вырвешься из плена войны. Что всё будет совсем по-другому - другие люди, другой город, совсем другая жизнь! Другой ты. О, как это страшно. И еще больший страх - потерять  саму эту надежду. Пусть останется хотя бы только она. Одна надежда».



5. Да ведь та девушка, что  с перекрестка снов, в которую я влюбился, кто знает- вдруг у неё уже муж, или что хуже, жених давным давно имеется?! А я- влюбился! И даже тут- в этом моем вольном допущении - не могу я без этой славной нотки страдания! А коли жених у нее уже есть- влюблюсь еще пуще! Вот только кончится моё заточение - выйду и попытаюсь ее увидеть. Вдруг она первой меня увидит- и окажется, что и правда есть у нее жених. Я! Она расскажет мне, что тоже ждала, когда всё пройдет, и знала обо мне, и тайно мечтала. Ах, что может быть сильнее их - этих тайных мечтаний! Люди и влюбляются наверное только для того, чтобы тайно мечтать! И меня вот тоже угораздило - влюбился. У нее брови широкие да пушистые, королевские, и сама она королева. А глаза- не сыскать нигде таких чудесных глаз с таким ласковым, знающим добрым взглядом! И как я могу ей дать о себе знать, коли я - заключенный? Эх, если б я только имел свободу- я бы уже безусловно строил дерзкие  планы обнаружить себя. Хоть я и не дерзкий. А ведь только в дерзких - и влюбляются! Знаю, что говорю. Изволил сорок лет прожить. Эх, если б только стать мне дерзким. Свободным и дерзким! О, я бы конечно приблизил себя к своей королеве! Просто испытать этот миг, это мгновение! А вдруг - это судьба? Вдруг - в правду всё так случится? И вот оно - то самое сладостное мгновение! Когда представил, когда допустил, что м о ж е т  произойти. Всего мгновение. Но и целое мгновение! Целое мгновение длится влюбленность! Ну разве этого мало? Разве же этого мало?? Тем более, когда ты всё еще заключенный?



6. Я знаю, что неправильно делаю. Неверно. А ничего поделать не могу! И пишу весь этот вздор возможно только лишь для того, чтоб противовес поставить. Вот я говорю - влюбился. Так да, влюбился. Еще этой весной. Как увидел, так вот и сразу. И наврал я в прошлой странице, что влюбился в глаза, наврал. В руки её влюбился. Она когда рассказывала, ими свою речь сопровождала. И я слышал голос её, тоже бархатный и приятный, но суть до меня будто не доходила. Я глядел как ходят кисти её рук, как соединяются в самые плавные буквы алфавита, говоря несказанное, а потом также плавно расходятся, чтоб к концу фразы вновь сойтись. Если бы я так умел писать, как говорят её руки! Я наверное давно б уже стал всеобщим любимцем. Меня бы печатали в журналах. Звали на литературные корпоративы. Но я не умею. У моего слога нет такой прекрасной походки. Да и писать мне в общем-то нечего. Бездеятельность заключенного - со временем пробралась и в его воображение. Вот, дай я ей прочитать, то что пишу- она же предастся ко мне презрением. Да и кто бы не предался! Но что ты поделаешь, раз уж так велась моя жизнь? Может, потому и привела меня в конце к такому унизительному положению. А я тут - влюбился! Смех. Но неужели, была бы возможность, я бы несмотря на весь смех- не решился на безумный поступок: просто увидеть её где-нибудь? Может, с одной единственной целью - увидеть и разлюбить! Сделать себя снова свободным,  избавить ум от этой навязчивой муки! Нет, ну не может она и наяву быть столь пленительной, как в моем воображении! Конечно не может. И никто не может. И сам не могу. И возможно, так хорошо это понимая, чуждаюсь людей. Но теперь - с этим проблем нет. Теперь все друг другу чужие. А как хотелось бы- чтобы нет. Чтоб несмотря на весь мой сказанный философский вздор - были близкими. Но откуда, откуда взяться этой близости? Из какого такого состояния души?



7. С момента прошлой записи кажется прошла вечность… Это мне так кажтся. На самом деле прошло всего каких-то пару недель. Ну может месяц, не больше. И - ничего не поменялось. Всё та же реальность. Всё тот же вздор. Стал ли я хоть на каплю лучше? И зачем, зачем становиться лучше? Существовать - вот и всё, что известно о жизни человеку.

Но если уж зашла о том речь. И дальше идёт оборот «следует сказать”. А следует ли? Скажу я, ни скажу- пройдет еще месяц, год- и опять от того ровным счетом ничего не изменится. Не говоря уж о том, что мне вообще лень говорить. И такая то лень- что ни то что слова лишнего из кармана не достанешь, а даже потянуться туда рукой - от одной мысли в голове что-то скручивается, потрескивает, давая знать лишь одно : «нет, нет и нет!» Такая то лень. И даже порассуждать есть о чём, много из того мне приснилось, много просто придумалось, но - нет. Молчу. Ни о чем не рассуждаю. Да и что изменится, если начну рассуждать? Мне бы делом каким заняться. Вот тогда, гляди, что-то и поменялось бы! Что-то по другому - да и пошло. И не стояло бы на месте, как уже три года стоит. Да, нужно дело! Но какое оно это дело, если до тебя с одной стороны, совсем никому нет дела, а с другой, любой негодяй, тебя встретивший может смело тебя убить, и ему ничего за то ровным счетом не будет. Даже деньги еще и дадут. Потому как у многих людей сейчас новая профессия появилась- брать деньги за головы людей. Даже индейцы бесплатно скальпы снимали, а этим - так еще и материальное вознаграждение. Вот они нашли себе дело. А какое дело могу найти себе я, при таких обстоятельствах? Такими делами я не хочу заниматься. Я бы мог играть музыку, да здесь только похоронную и можно, разве что. Триста шестьдесят пять дней в году траур. А где-нибудь в другом месте играть нельзя, потому что для таких как я, другого места больше нет. Место только одно - великое государство Нигдении. Но это если живописным языком говорить. А другим - нельзя. Всё карается. Можно конечно, начать мыслить шире. Подняться над всей этой ерундой. Но ведь даже и птице нужны ветки деревьев, чтоб присесть отдохнуть от полёта. А тут - всё поспиливали. И никому на всей земле до того нет никакого дела.



8. Я вслушиваюсь в ночь. Возможно, что-то услышу. У ночи нет никогда имени.  Но она хранит тысячи имен.  Сейчас там тишина. И в ней - еле слышный гул чего-то неизвестного. Далекий как призрак. Тихий как предчувствие. Что это звучит? Но что бы там ни было - я хочу соединиться с тем звучанием.  Возможно это шумит море в нескольких километрах отсюда.  Или маяк на нем. Или это бессонный августовский ветер?  Я вслушиваюсь - и только он, этот слабый сигнал. Никаких звуков машин, никакого переговора собак,  тишина, и только что протяжное звучание чего-то вдали.  Мне нужно это нечто,  как колодец в пустыне. Нужно подключиться к нему, потому что вдруг - это голос надежды? Или даже голос сна спящего города - в нем что-то можно расслышать.  Нечто, что неслышно днем. Кто знает, если так сидеть час и другой,  и слушать этот далекий гул - не изменится ли реальность? Вдруг на утро - я снова очутюсь в н о р м а л ь н о м ее варианте? Как ни в чем не бывало. Как будто не было этой всей мерзости. И скажу кому-то откуда я - и меня назовут шутником. Главное, не упорствовать, а то неровен час окажешься в сумасшедшем доме. Кстати, думаю там все нормальные люди как я.  А сумасшедшие - это те, что платят налоги на поддержание всего этого сумасшествия. Может, я вслушаюсь в эту ночь,  соединюсь с ее тайной передачей - и наутро проснусь уже в нормальном мире, где есть мой любимый парк и я могу в нем гулять? Как я могу принять этот бред, который со мной, за нормальный и нужный мне для какого-то получения опыта? Тогда всей Нигдении нужен этот опыт, но он же всё равно ничему не научит ее жителей! Это же было уже тыщу раз! Это всё просто бессмысленная трата энергии. Всё всегда заканчивается одним и тем же. Может - именно это, то что нужно мне было узнать? Что опыт других - ничего тебе не дает?


9. День сурка

Будильник трезвонит. О чём то своем, мне бесконечно далеком. Вставать? Да, но только затем, чтобы сбить сигнал и перевести его, скажем, с 09-30 на 10.15. От начала дня сурка можно избавиться хотя бы на 45 минут. И ведь не спать мне хочется, совсем нет. Хочется, чтоб начался какой-то совсем другой день, названия которого нет в неделе. И чтоб не хотелось уйти от него с самого пробуждения. Наоборот, чтоб хотелось его поскорее начать. Но так сейчас не бывает. Даже сны снятся почти одинаковые. И нигде нет счастья. Наверное, счастье - это когда хочется поскорей проснуться и начать дела. Но дел никаких. А те, что ты выдумываешь - выдуманные дела. Выдумываешь взяться за гитару - но в этом мире больше нет той музыки, что ты раньше слышал. Да и кому ты будешь играть? Себе? Но тут столько трудиться надо, чтобы меня устроило. Да и не устроит. Да и попросту невозможно - обязательно бросишь. Ровно точно также, как сегодня не смог встать под будильник. Тут нужна особая мотивация. А когда заводишь часы просто, чтобы шли… И что они должны пробить, о чем возвестить, чтобы что-то изменилось в тебе? Так и будешь досматривать последние сны. Порой даже с каким-то остервенелым наслаждением, осознавая, что убиваешь еще одно утро сурка. Еще одна квадратная голова.


10. Во что я превратился?! Я стал затворником. Пусть даже и не по своей воле. Но может - всё к тому и шло? Все мои строки вели к этой самой, где я пишу: «я стал затворником». Так мало осталось от всего того, что со мной было всего каких-то пять лет назад! Словно я переехал в другую страну, на другой континент, сменил род деятельности, пол, и адрес странички на прозе. Но ведь нет же, нет! Всё то же. Но я - не тот. Только вот ветер по-прежнему люблю, когда всполошится, по округе пронесется, и чувства мои тотчас же растревожит. Я было пробую под него почитать Достоевского или послушать 2-ю сонату Моцарта, но нет- никакого эффекта. Не воспринимается. А когда остается одно звучание ветра - всё становится на свои места. Я начинаю предчувствовать. Что-то мерещится мне в шорохе листьев. Я переношусь вдруг на миг в детство, а потом открываю глаза - и назад не возвращаюсь. Я остаюсь там. Там таким же тоном дует ветер. Вода с грохотом набирается в ванну. У меня полный двор лучших друзей, и вот вечер, и от всех игр передышка, и только этот ветер и шум падающей в ванну воды. Надо смыть пыль за день. И на ночь выпить стакан кефира. И всё у тебя впереди. Вся жизнь. Потом в 12 часов звучит по радиоточке гимн. И что-то щелкает- и эфир наполняется белым шумом. Я снова открываю глаза- и оказываюсь в сегодняшнем дне. И всё уже осталось позади. И ничего - впереди. Вот за какой-то миг! Одно крохотное мгновение. Я продолжаю слушать ветер, и он говорит, о том, как славно всё было раньше! И ничего не говорит о будущем. Возможно, потому что его у меня уже нет.  Город сошел с карты. Я не видел его уже три года. Его улицы для меня далеки также как улицы какого-нибудь Монтгомери. А ведь я когда-то по ним ходил. Очень даже много ходил. А теперь- они все в прошлом. Хотя я и никуда не переехал. И как такое могло произойти? Бывшие улицы, бывшего города. Я очутился в Нигдении. А здесь вместо улиц бегут  эти строки. Я сам прокладываю маршруты, но все они - пути моего прошлого.

P.S.

Но ведь всё не так, слабо я пишу и совсем не о том! Ведь всё гораздо, гораздо хуже, беспросветней, чем я себе думаю. Я только слов не могу найти тех самых, чтоб отразили ту темноту. Ведь это какой когнитивный диссонанс - быть ребенком, а потом в одночасье  стать вообще никем. Превратиться в узника своей головы. Без всяких игр. И с упорно исчезающей последней - игрой в слова. Тебя никто не любит. Не знает, что внутри тебя, да и снаружи не знает. Вообще не ведает. А ты выдумал, что в кого-то влюбился. Ведь нужно же что-то выдумывать. Ведь больше ничего не осталось, кроме как выдумывать! Да, безнадежно выдумывать! Себе друзей, дела и затеи. Выдумывать себя, ведь ты просто ничто. Может раньше и был чемто, но теперь от тебя ничего не осталось. Ты даже не можешь выйти на улицу! Ты просто смешон, да никто не смеется. Некому смеяться. Только холодный  ветер бродит среди потемневших  деревьев. И ты его слушаешь, слушаешь. И не можешь наслушаться. Порывы - это е г о мысли. И тебе нечего думать. Ты просто в не себе. И не можешь вернуться в себя, найти себя, найти счастливого, ведь такого человека попросту нет. Нет его ни в одной из этих глав, нет и в постскриптуме. И нет у него никаких примет, чтобы можно было его найти. Нет никаких примет.