Осталась музыка, как бессмертие души

Ушёл Родион Щедрин. Штучный. Великий. В этом никто не сомневается, музыка которого и сложна, и одновременно созвучна нашему времени. В ней бездна символов, нюансов, гармонических ходов и неожиданностей, где диссонансы звучат как консонансы, они также логичны и последовательны, как вся музыка 20-го — 21-го века. Щедрин захватил время, которое протекало через два столетия, он композитор двух веков.
Недавно проводили опрос, кого бы вы отнесли к композиторам 20-го века, а кого к 21-му веку, и получилось, что Щедрин лидировал в ответах везде. Щедрина как музыканта и композитора ещё очень долго будут изучать и разгадывать. Не пытайтесь сразу понять гения — не получится, да и не надо. Музыка, написанная на века, веками и проверяется. Дай Бог всем нам дорасти до неё, до её смыслового содержания, в которой мы слышим явную поступь великих — Шостаковича, Прокофьева, Шнитке, ушедшей недавно Губайдулиной, всей современной музыки.

Всех тех, кто составил новую историю музыкальной жизни. Музыка — это пространство души, где новые веяния подчас соседствуют со старой доброй классикой, именно так и можно назвать творчество Щедрина, вобравшее в себя весь 20-й век с его новыми веяниями, авангардом и модернизмом, с тем, что мы называем эклектикой жанра, и тем, что давно проверено временем.
Недаром великий русский композитор Н. А. Римский-Корсаков не то, что в сердцах, но однажды произнёс фразу, которая меняет всё представление о классическом написании музыки: «...в любом правиле существуют исключения, более того, они даже необходимы, если правило нарушает гений...»(Николай Андреевич Римский-Корсаков).
Как же это понятно, когда мы говорим о творчестве Щедрина. Без этих нарушений не было бы и композитора. Щедрин нарушал и всегда был отдельным, иначе он бы не был прижизненным классиком. Представьте себе: нарушать правила гармонии, чтобы эту гармонию создавать, новую, непохожую ни на какую другую, только так и мог писать музыку   композитор Щедрин.
Чтобы нарушать правило, надо досконально знать его, в том-то и дело, чтобы сотворить что-то новое — жанр, технику, нужно хорошо знать все предшествующие школы, направления и хорошо разбираться в них. Давайте признаемся, что любая композиторская судьба — это всегда слом стабильной системы, почти всегда, чтобы создать что-то своё, надо сломать систему стабильности, подчас законы жанра, так было всегда и будет в любом творчестве. Лишь бы не пострадал вкус.
Когда-то, ещё совсем юной, увлекаясь гармонией и учась на третьем курсе музучилища, я, слушая Щедрина, поняла, насколько он огромен и многолик, насколько он бывает сложен и по-композиторски объёмен. Немного сникнув и поняв свою беспомощность перед его музыкальными образами, я спросила у преподавателя гармонии и сольфеджио Н. Ф. Григорьевой, почему Щедрина не всегда легко слушать, на, что та мне ответила, что к его музыке надо быть готовой, надо воспитывать себя и приучать к ней, иметь подготовленное ухо. Простая классика налицо.
А сейчас я думаю вот о чём.
Мне невыразимо больно, как за несколько десятилетий чудовищно опустилась, примитивизировалась планка притязаний слушателя, и дело не в том, что зритель перестал ходить в консерваторию на концерты, постоянный ходил и будет ходить. Опустилась общая планка культуры в нашем обществе, и музыка Щедрина всё дальше и дальше от него, она почти за облаками. Почему так снизили ценз нашей культуры?
Я вижу, насколько опустилась планка музыкального образования в нашей стране, я не говорю о специализированных музучреждениях культуры, там-то как раз всё более-менее, но в общей массе народ стал меньше слушать даже самые простые, доступные для понимания произведения классиков, а если дать послушать, напр., Хиндемита или того же Эдисона Денисова или Шнитке или Щедрина, не все воспримут это правильно, потому,что, как говорила моя преподавательница, чтобы слушать классику и понимать, надо иметь подготовленное ухо.
Очень жаль, что госполитика в нашей стране строилась десятилетиями не на том, чтобы поднимать, а чтобы опустить пониже народ в его вкусах. Может, что-то изменится, и мы никогда больше не будем читать статьи, подобные тем, которые писал Жданов о музыке Прокофьева и Шостаковича: «Какофония вместо музыки». Какофония есть в головах тех, кто разрешает всё ниже и ниже опускать планку музообразования населения.
И ещё про одну страницу в жизни композитора.
Пожалуй, она самая главная и есть — это Майя. Она. Муза, жена, любимая. Плисецкая — это и есть его жизнь.
Вся она отдана ей. Жизнь положена к ногам любви и преклонения к этой непревзойдённой для него никем, великой женщине, великой балерине своего времени.
Талант её безграничен — это звучит как аксиома, без доказательств. Но Щедрин перед нею совершенно беспомощен, он открыт ей всей душой, таких творческих тандемов можно сосчитать на пальцах одной руки. Да и представить нельзя, чтобы в искусстве можно было найти столько долголетних и прочных союзов. Может, потому и был их союз таким крепким, что был скреплён не только любовью мужчины и женщины, но композитора и его музы, для которой он писал свою музыку. Он дарил ей себя, а она с благодарностью принимала, и это останется с ними навсегда, до последних дней. А теперь с нами их жизнь и судьба, она всегда с нами, потому что они ушли в вечность, но осталась музыка и танец, которые из памяти не сотрёшь.
Две легенды, вошедшие в нашу жизнь и оставшиеся в ней навсегда, как пример истинного служения и самоотречения в творчестве.
Он прожил без неё ровно 10 лет. Какие это были годы? Он писал музыку. А она там его ждала и дождалась. Теперь они опять воссоединились. Теперь вместе навечно. Навсегда.
Умер человек, который при жизни был классиком. Уходят последние, и их уже не вернёшь, их уход может остаться незамеченным, потому что у этого времени могут быть свои авторитеты, но классика на то классика, чтобы в очередной раз дать понять, что она вечна и с каждым годом ценнейший дар творчества будет на вес золота. Плёнка сохранила для нас жест, движение великой балерины и взгляд обожания и вселенскую любовь к ней Щедрина. Щедрую, как и он сам, как звучит его фамилия. Он был щедр во всём, в том числе и в любви к ней, и в творчестве, которое будет приносить свои плоды очень и очень долго.
Композитор умер, но его музыка жива. В ней его жизнь, композиторы не умирают, они просто заканчивают свой земной путь, а жизнь их произведений и через них их жизнь только со смертью земной и начинается. Осталась музыка, которая сохранит бессмертие души.