Лилии 3, Кувшинская принцесса

Каждое лето в начале июля Вера просит внучку Алису везти её на озеро в Гленко, небольшой пригород Чикаго. Алиса - молодой учёный.
Машина несётся по высокоскоростному шоссе мимо торговых плаз, лесных заповедников и частных гольф-клубов.
- Ну, чем заняты нынче нейробиологи? - спрашивает Вера.
- O, замечательная тема: моя группа работает над изучением активности человеческого мозга в период влюблённости! - отвечает внучка, успевая держать руль и отвечать на сигналы смартфона.
- Гм, - хмыкает Вера, - интересно…
Оставив машину на парковке, женщины спускаются к небольшому озеру вытянутой формы. Напротив, на вершине густо заросшего холма высится карильонная башня, напоминая гигантскую этажерку под открытым небом. Островок с башней-звонницей соединяется с берегом пешеходным мостиком.
- Смотри, Лиси, они раскрылись, - шепчет Вера, подавшись всем корпусом к воде, - а вон и первый лотос поднялся!
- Да, - говорит внучка, кидая беглый взгляд на воду, - точно такие были и в прошлое лето.
- Ну, нет! - восклицает Вера, - нынче они другие!
У ног её чуть подрагивают чашечки лилий. Над ними летают большие чёрные стрекозы.

Там, в далёкой северной стране, в Зоринском пруду пионерского лагеря «Алые зори», они назывались «кувшинками». Четырнадцатилетняя Вера каждый день бегала к пруду. На кружевной от кустарников воде покачивались желтоватые вазочки, и возле них на округлых листьях сидели зелёные лягушки. У самой воды спиной к Вере работал юный художник примерно её возраста. Он спускался с ближайших дач с раскладным мольбертом в руках, садился на табурет, ставил перед собой планшет и рисовал пруд. Каждый раз под кистью его на тёмной воде рождались белые всполохи новых кувшинок, и Вера, не дыша, смотрела на художника как на волшебника. Однажды, оглянувшись, он обнаружил её, стоявшую в кустах, и улыбнулся Вере. И всякий раз он теперь как будто ждал её появления и поминутно оглядывался, и глаза их встречались. Она не узнала его имени. Но всю смену они молча переглядывались. А по ночам непонятное волнение заставляло гореть лицо Веры. Однако, если бы Вера догадалась посмотреть левее, в глубь уходящих в гору сосен, она бы заметила там Генку Жарёхина с его широкой дырявой улыбкой, где от рождения не хватало целого зуба. Он был из детдомовского отряда, жившего в соседнем корпусе.
- Жар-рёхин! - слышала Вера по утрам на линейке голос мужчины-воспитателя. Он с особенным раскатистым «р» делал очередной выговор Генке. А тот, опустив голову и хитровато поглядывая по сторонам, одновременно шевелил кривым мизинцем в прорехе кеды, и отряд умирал от смеха. Странные знаки не-расположения стал Жарёхин оказывать Вере с первых же дней смены. Пробегая мимо соседнего корпуса, она постоянно слышала вдогонку его заикающийся голос:
- Ве-Верка - вертихвостка!
В часы его дежурства в столовой Вере приходилось не раз пить соленый компот или есть сладкую уху…

Смена подошла к концу. По старой лагерной традиции ребята в последнюю ночь не спали и бегали из корпуса в корпус с зубной пастой в руках. Вожатые не успевали уследить за всеми. И те, и другие угомонились только к рассвету. Задремавшeй Вере снился сон, будто она лежит в своей кровати и на неё падают сверху одна за другой зеленые и холодные лягушки. Она вздрогнула от отвращения и услышала над собой знакомый насмешливый голос:
- Ку-кувшинская принцесса!
И последнее, что увидела, открыв глаза, - мелькнувшие в открытом окне грязные босые пятки. И только тогда Вера сообразила, что лежит под охапками тугих и влажных бутонов кувшинок…
Перед тем, как сесть в автобус, она украдкой свернула к пруду. Там скучно чернела одинокая вода с плоскими лепёхами листьев. И в траве осталась опрокинутая табуретка…
Пройдут годы. Вера узнает всю полноту телесной любви, но сквозь бесстыдство собственного тела в разгаре любовных ласк она всегда будет чувствовать, как на самом дне её естества замирает все та же четырнадцатилетняя девочка. И глаза её на всех выставках пейзажистов будут искать, не мелькнет ли где Зоринский пруд с белыми всполохами кувшинок…

Внезапно с противоположного берега раздаётся тонкий колокольный звон, наполняя серебряной капелью окрестности озера.
- Слышишь, Лиси? Ты узнала? - окликает Вера внучку.
- Да, Чайковский: Sugar Plum Fairy, - не поднимая головы от смартфона, отвечает Алиса.
О, как играют вода и солнце на глади озера! Авансценой раскрылось оно перед двумя женщинами, что сидят на скамейке. Справа из тенистой травы поднялся лотос, - у основания он цвета зелёного лимона и сахарно-белый к верхушке. А слева от Веры чуть трепещут зефирно-розовые и сливочно-кремовые чашечки, покачивается оранжевая розетка с воткнутыми в неё мандариновыми дольками. С того берега плывет знаменитый Па-де-де из “Щелкунчика”, и его слушают небо и озеро, и разогретая июльской жарой земля…

Шли 70-ые годы. В студенческое общежитие заглянул брат одной из подруг Веры по комнате. Вера внезапно  узнала в нём воспитателя детдомовского отряда из «Алых зорь». Спросила, не помнит ли он Жарёхина.
- Жарёху? Как же - его не забудешь… Слышал, что после детдома был судим за кражу, обчистил ювелирный бутик на Калинина.
Вера грустно усмехнулась. Она - то отлично помнила, что ещё раньше он обчистил Зоринский пруд.

В России начинались тревожные 90-ые годы, когда в стране повылезло все, что прежде пряталось, и нарождалось новое,  пугающее своей неизвестностью.
Поздней осенью Вера ждала на Ярославском вокзале свой поезд. Рядом толкался, суетился народ, запыхавшиеся бабы одна за другой втаскивали на перрон раздутые клетчатые баулы, пробежал милицейский наряд: кого-то ловили… Возле Веры топтались четверо, поглядывая на её багаж с аэрофлотской наклейкой. А ночью четыре тени молча выросли и заслонили скудный свет над боковой лавочкой, где прикорнула она. Рука одного метнулась было к изголовью, где висела сумка Веры.
- Не трожь! - шевельнулся вдруг другой, и все испарились. Но сна больше не было, и Вера попросила полусонную проводницу перевести её в другой вагон. Когда поезд встал на одной из станций, проводница махнула ей рукой. Они прошли ряд вагонов. В одном из тамбуров резко пахнуло табаком и холодом первого снега. Пока проводница замешкалась, лязгая дверями, из снежной крупы в открытом проёме выхода на Веру глянул Жареха.
- П-привет, Вера! - прошептал он, и она успела увидеть плохо бритое и постаревшее лицо, и его «фирменную» дырявую улыбку, и несмываемое детдомовское бесприютство…
Вера тогда подумала, что он мог бы не окликать её, затаиться. Но он окликнул свое детство, и она поняла это. Незримой нитью были связаны там друг с другом и Зоринский пруд с кувшинками, и безымянный художник,  и она, и этот неисправимый Жарёхин… И когда утром милиционер тронул её за плечо и показал его фотографию, она отрицательно покачала головой: такого не знает и не видела.

Замолкла карильонная башня напротив. Лилии, удвоенные зеркальной гладью озера, кажутся пышней и ярче. Воздух над ними, насыщаясь ароматом перегревшихся под солнцем цветов, делается гуще, душней.
- Пора, - говорит Вера внучке, поднимаясь со скамейки. Та уже встала и привычно дымит вейпом. В своем коротком платье-тунике она похожа на богиню, выдыхающую из себя фимиам в честь царствующей вокруг красоты. Только прищуренный взгляд её остаётся отрешённо-спокойным. Потом они выезжают из приозерного парка мимо раскидистых кустов боярышника и барбариса, гигантских платанов и волшебных альбиций с воздушно-розовым цветением.
Вера устало откидывается на спинку сидения. Закрыв глаза, она слушает продолжение прерванного, видимо, разговора Алисы по телефону:
- Понимаешь, нужен объект помоложе, с молодым мозгом и молодой душой наконец… - убеждает та кого-то и через минуту отключает сотовый.
- А разве ты знаешь, что душа стареет? - поднимает вдруг голову Вера, - у души нет возраста, Лиси.
- Все изнашивается! - убеждена внучка, - и мозг, и душа. И знаешь, если бы человек… управлять… контролировать…был бы счастливей…
Слова Алисы уплывают, остаются где-то позади… А Вера бежит по высохшей добела тропинке мимо испещрённых утренним золотом сосен - о, как легко несут её быстрые ноги, как взволнованно, точно крылышки, машут руки и как звенит от птиц воздух вокруг! Вон уже зелёным серебром мелькнул внизу пруд, белеет его рубашка, вот сейчас он повернёт голову - какое счастье… И ей всего четырнадцать.

Август 2025 г.