Кровь и Сталь Немеи. Глава 12 Трофей и Тень

Они пришли из космоса. Они разбились. Они стали нашими богами. И они выпустили ад на Землю.

После падения гигантского тюремного корабля "Олимп" в мир бронзового века хлынули кошмары: генетические ужасы, древние инопланетяне, биологическое оружие – прообразы мифических чудовищ. Команда корабля, обладающая технологиями, неотличимыми от магии, провозгласила себя богами.

Зевс, властный капитан, видит в Земле новый трон. Гера, его жена-ученый, жаждет вернуться домой любой ценой.


Глава 12: Трофей и Тень

Тишина. Глубокая, звенящая, как после удара гигантского колокола. Даже ветер стих. Долина Плача замерла, пораженная увиденным. На камнях лежал мертвый лев, поверженный не оружием, не хитростью, а голыми руками. Рядом с ним, на коленях, весь в пыли, крови льва и собственной немощи, сидел Геракл. Победитель. Палач. Орудие.
Йолай осторожно подошел, шаг за шагом, боясь разбить эту хрупкую тишину. Он смотрел на друга, и в его глазах был не только ужас от увиденного акта нечеловеческой силы, но и глубокая, леденящая жалость. Геракл поднял голову. Его глаза, обычно ясные, были мутными, пустыми. В них не было торжества. Только бесконечная усталость и горечь.
— Он... мертв? — прошептал Йолай, боясь громким звуком разбудить кошмар снова.
Геракл кивнул. Едва заметно. Его взгляд скользнул по огромной, бездыханной туше, по своим рукам, все еще ощущавшим хруст кости под пальцами. Он не чувствовал себя героем. Он чувствовал себя убийцей. И орудием. Прекрасно отлаженным, страшным орудием воли Олимпа. Эта мысль была горше любой физической боли.
— Шкура, — прохрипел он. Голос был чужим, разбитым. — Надо... снять шкуру.
Он попытался встать, но ноги не слушались. Йолай бросился к нему, подхватил под руку.
— Позже! Сначала... отдышись. Очнись. — Он усадил Геракла на камень, сунул в руки флягу с водой. Вода была теплой, но Геракл пил жадно, как умирающий от жажды.
Пока Геракл приходил в себя, дрожа от слабости и шока, Йолай подошел ко льву. Он осторожно тронул шкуру. Она была теплой, жесткой, как броня. Он посмотрел на шею – там, где сжимали руки Геракла, грива была вдавлена, кожа и мышцы под ней – страшно деформированы, почти переломаны. Ужасающая демонстрация мощи. Йолай вздрогнул. Он вытащил табличку и стилус. Рука дрожала. Что записать? Он начал: "В Долине Плача, перед входом в логово, Геракл встретил Немейского льва в последней схватке. Сила богов в браслете и его собственная ярость слились воедино. Он... он одолел зверя голыми руками, сжимая его горло, пока..." Он запнулся, глядя на деформированную шею чудовища. "...пока жизнь не покинула его.
Где– то высоко на скале, в тени уступа, мелькнуло движение. Легкое, как падение пера. На миг показалось, будто там стоит кто– то. Но когда Геракл поднял голову, прищурившись от солнца, там никого не было. Только камень да пустота.
Первый шаг сделан. Первая кровь пролита по приказу. Дорога для Геракла была проложена – дорога, вымощенная трупами чудовищ и осколками его собственной души.
Внизу, в Долине Плача, Геракл поднялся с камня. Он был бледен, шатался, но в его глазах появилось мрачное, сосредоточенное выражение. Он подошел ко льву, достал нож. Начал свою работу.
Вечер спускался на Долину Плача, окрашивая скалы в кроваво– багровые и глубокие пурпурные тона. Длинные тени, как пальцы великана, тянулись от западных утесов, поглощая остатки дня. Воздух, еще недавно дрожавший от рева и ударов, теперь был неподвижен, тяжел от запахов – медной крови, звериного смрада, горячего камня и пыли. Тишина, наступившая после последнего хрипа льва, была не мирной, а гнетущей, насыщенной отзвуками только что отгремевшей ярости и смертью. Она давила на уши, как вата.
Геракл стоял на коленях у огромной туши. Его руки, те самые, что сломали шею чудовищу, теперь двигались медленно, автоматически. Охотничий нож в его пальцах, обычно верный и острый, казался игрушечным против масштаба задачи. Он вонзил лезвие у основания мощной шеи льва, там, где жесткая грива сливалась с кожей цвета пыльной охры. Шкура была невероятно плотной, шершавой, как старая кора, но теперь – лишенной того незримого, мерцающего барьера, что делало ее неприступной для стали. Нож вошел с усилием, встретив сопротивление не брони, а толщины и жилистости. Первый разрез. Тупой звук рассекаемой плоти. Теплый пар поднялся навстречу вечерней прохладе.
Он работал молча. Лицо его, покрытое слоем пыли, львиной крови и пота, было непроницаемой маской. Только в глазах, опущенных к работе, читалась глубокая усталость, опустошенность, граничащая с отрешенностью. Не было триумфа. Не было даже облегчения. Была лишь тяжелая, грязная работа палача, конвоира, приводящего приговор в исполнение. Каждое движение ножа, каждый хруст перерезаемых сухожилий, каждый клок свалявшейся шерсти, отдираемый от подкожного слоя, напоминали ему: он – орудие. Орудие Зевса. Орудие «искупления», путь которого утоптан трупами. Этот трофей был не доказательством доблести, а квитанцией о выполненном заказе. Квитанцией, написанной кровью.
Йолай сидел на плоском камне в нескольких шагах, его спина опиралась о теплую скалу. Он смотрел на друга, и сердце его сжималось от жалости и ужаса. Он видел, как дрожат руки Геракла, когда тот прилагал особое усилие, чтобы отсечь толстый пучок сухожилий. Видел, как тот на мгновение закрывал глаза, переводя дух, будто борясь с тошнотой. Йолай взял свою самую гладкую табличку, ту, что берег для важных записей. Воск был чистым, девственным. Стилус остро отточен. Но как описать это? Как превратить кровавую бойню и этот мрачный акт свежевания в подвиг, достойный песен?
Он начал, царапая воск с тихим скрипом, который казался кощунственно громким в тишине:
"На закате дня, в Долине Плача, что лежит у подножья скал Немеи, Геракл, сын Алкмены, совершил деяние великое и ужасное. Поверг он Немейского льва, чудовище непобедимое, терзавшее окрестности..."
Йолай замолчал. "Поверг"? Как? Написать правду? "...раздавил он шею зверя голыми руками, используя дарованную силу с Олимпа, силу, что обожгла его душу и опустошила тело..." Но это не было правдой для будущих мифов. Это было слишком... личным. Слишком страшным. Людям нужен герой, а не сломленный человек, дрожащий над тушей. Йолай сглотнул ком в горле и продолжил, выбирая слова, как острые камни на тропе:
"...одолел он зверя в долгой и страшной схватке, явив неслыханную доблесть и силу, дарованную богами. И дабы доказать победу свою, снял шкуру с поверженного исполина, шкуру, твердую как щит героя, но ныне поддающуюся его ножу..."
Он описал шкуру: огромную, тяжелую, цвета пыльной земли и засохшей крови, с жесткой, спутанной гривой на загривке и плечах. Отметил, что стрелы не брали ее, но сила и смекалка героя победили. Йолаю казалось, что сама тень горы нависла над долиной, наблюдая за каждым его словом. Он записал о размерах льва – "ростом с быка воловьего", о глазах – "пылавших адским огнем, ныне угасшим". Закончил просто: "Так свершился первый подвиг Геракла по велению царя Эврисфея и воле богов. Шкура льва – трофей и свидетельство".
Отложив табличку, Йолай подошел к Гераклу. Тот почти закончил. Огромная шкура, снятая чулком с передней части тушки, лежала на камнях, внутренней стороной вверх – грубая, местами еще влажная, испещренная жилами и остатками жира. Она была чудовищно тяжелой, даже несмотря на то, что задняя часть, поврежденная валуном и мечом, осталась на туше. Геракл стоял, вытирая окровавленный нож о пучок сухой травы. Его лицо было серым от усталости, движения – замедленными, как у старика. Он посмотрел на шкуру, потом на свои руки – в царапинах, в крови, в пыли, дрожащие от перенапряжения.
— Поможешь свернуть? — голос Геракла был хриплым, чужим. — Нести... одному тяжело.
Йолай кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Вместе они начали сворачивать грубое полотно шкуры. Материал был невероятно плотным, тяжелым, пахнущим смертью и железом. Каждый слой давался с усилием. Когда последний угол был подвернут, получился огромный, неуклюжий тюк, который двоим было поднять невероятно тяжело. Геракл взвалил основную тяжесть на плечо, Йолай поддерживал снизу. Вес заставлял их спотыкаться на неровном дне долины.
— Куда? — спросил Йолай, задыхаясь. — Не в Алезию же? Они нас чуть не камнями закидали...
— К ручью, — ответил Геракл коротко. — Ниже по долине. Помыться. И шкуру... прополоскать. Увидев, Эврисфей грохнется без чувств. Хоть не будет воняет.
Они побрели вниз, спотыкаясь под тяжестью трофея, оставляя за собой огромную, окровавленную тушу на растерзание падальщикам, которые уже кружили в вечернем небе, чуя пиршество. Скалы, окрашенные закатом, казались теперь не просто камнями, а немыми свидетелями насилия. Воздух остывал.
Найдя мелкий, но чистый ручей, стекающий со скал в небольшой каменистый бассейн, они сбросили свою ношу. Геракл молча разделся до пояса и вошел в воду. Холод заставил его вздрогнуть, но он окунулся с головой, смывая с себя кровь, пот, пыль и запах смерти. Он тер кожу грубыми горстями песка со дна, словно пытаясь стереть не только грязь, но и ощущение львиной шкуры под пальцами, хруст кости в горле зверя. Йолай последовал его примеру, стирая чернильные пятна и пыль с рук и лица.
Затем они принялись за шкуру. Таскали ее по воде, выжимали тяжелую массу, счищали крупные сгустки жира и тканей. Вода быстро стала розовой, потом мутно– красной. Работа была отвратительной, но необходимая. Шкура, очищенная, все равно оставалась мрачным, пугающим предметом. Свернутая, она напоминала спящее чудовище, готовое развернуться в любой момент.
Пока они работали, последние лучи солнца скользнули по верхушкам скал и погасли. Сумерки сгустились мгновенно, как фиолетовые чернила, разлитые по небу. Первые звезды зажглись – холодные, далекие, равнодушные. В долине стало темно и тихо, лишь журчал ручей да где– то высоко кричала ночная птица.
Внизу у ручья Геракл вздрогнул. Он поднял голову, вглядываясь в темнеющий лес на склоне. Ему почудилось... движение? Шепот? Или просто шум крови в ушах и наваждение усталости? Но ощущение ледяного, враждебного присутствия, наблюдавшего за ним с самого начала пути, вернулось с новой силой. Он почувствовал себя загнанным зверем, которого выслеживает невидимый охотник. Его рука непроизвольно потянулась к браслету. Устройство было холодным, трещина на кристалле – глубокой и темной. Оно молчало, накапливая энергию.
— Что там? — спросил Йолай, заметив его взгляд.
— Ничего, — глухо ответил Геракл, отводя глаза. — Тень. Или ветер. — Он встряхнул головой, как бы отгоняя навязчивые мысли. — Помоги донести этот... трофей. Найдем место для ночлега. Вон там, под скальным козырьком. Подальше от... — он кивнул в сторону огромной, темнеющей туши льва, над которой уже кружили первые нетерпеливые тени стервятников.
Они взвалили на себя мокрую, но уже не так ужасно пахнущую шкуру и побрели к выбранному укрытию – неглубокому гроту под нависающей скалой. Развели небольшой костер из сухого дрока. Пламя, треща, отбрасывало прыгающие тени на стены, делая сверток со шкурой похожим на спящего зверя. Геракл сидел, прислонившись к скале, глядя на огонь. Он не ел. Не пил вина, которое предложил Йолай. Он просто смотрел на пламя, а его пальцы бессознательно терли холодный металл браслета, трещину на кристалле. Его лицо в свете костра было замкнутым, отрешенным, как маска воина перед битвой, которую он уже ненавидит.
Йолай смотрел на него, потом на зловещий сверток. Он взял другую табличку, не ту, что с описанием подвига, а свою личную, потертую. Стилус скрипнул по воску. Когда закончил он отложил их. Костер трещал. Где– то в ночи завыл шакал, почуяв пиршество падальщиков в Долине Плача. Геракл не шевелился. Его взгляд был устремлен в пламя, но видел он, наверное, другое: тлеющие глаза льва, хруст кости под пальцами, холодный взгляд Зевса, и тень, всегда тень, наблюдающую из темноты.
Дым от очагов в деревне был жидким, как слезы. Геракл и Йолай шли по главной тропе, неся тяжелую шкуру. Люди выходили из домов – не с ликованием, а с осторожностью оленей, вышедших после бури. Их глаза скользили по шкуре, огромной и цвета пыли, потом поднимались на Геракла. В них не было благодарности. Только усталая настороженность.
У крайней хижины, почти вросшей в склон, сидела женщина. Лина. Ее руки механически двигали челноком по станку, но взгляд был устремлен куда– то вдаль, за пределы гор, туда, где нити основы и утка не могли сплести утраченное. Рядом, на низкой скамье, лежал маленький, грубо вырезанный из дерева конек – игрушка. Натертая до блеска в одном месте – там, где маленькая рука держала его чаще всего.
Она подняла глаза, когда тень Геракла упала на порог. Увидела шкуру. Нижняя губа задрожала.
–  Ты... ты его убил? Голос был хриплым, как скрип несмазанной двери.
Геракл кивнул, опуская трофей к ее ногам.
–  Он больше не причинит зла.
Лина медленно поднялась. Подошла, не глядя на шкуру, тронула пальцами жесткую гриву. Казалось, она ощупывает не мех, а пустоту.
–  Три месяца назад... он унес моего Филиппа. Четыре года. Шел за рыбками к ручью... –  Она замолчала, сжав кулаки так, что костяшки побелели. –  Теперь он мертв. –  Она посмотрела прямо в глаза Гераклу. В ее взгляде не было ненависти. Только бездонная, иссушающая горечь. –  Что мне с этим делать, герой? Сшить плащ? Укрыть землю, где лежат кости моего сына?
Геракл замер. Сила, только что сокрушившая чудовище, оказалась беспомощна перед этой тихой агонией. Йолай замер с табличкой, стилус застыл в воздухе. Он собирался записать "Ликование жителей Немеи", но слова застряли в горле комом.
Лина отвернулась, вернулась к станку. Челнок заскользил снова, монотонно, безнадежно. Они ушли. Йолай бросил последний взгляд на хижину. Женщина сидела, прямая как стрела, лицо в тени. Только руки, белые от напряжения, продолжали ткать невидимый погребальный пеплос. Воздух Немеи, больше не отравленный страхом перед львом, все равно оставался тяжелым – пропитанным тишиной после бури и запахом невыплаканных слез. Геракл шел, не чувствуя веса шкуры, но ощущая новый, незнакомый груз на плечах – груз чужих, неискупимых страданий.

Книга целиком лежит здесь - https://author.today/work/464156

Если вам понравилось, пожалуйста, поделитесь с друзьями.