У неуверенности мамины глаза

В примерочной дорогого магазина я стою перед зеркалом в красном платье, которое идеально сидит по фигуре, и слышу мамин голос: «Ты что, на карнавал собралась? Это же вульгарно». Мамы рядом нет. Уже десять лет как нет. Но её голос по-прежнему живет в моей голове, комментируя каждый мой выбор.

— Вам очень идет, — улыбается консультант. — Прямо ваш цвет.

Я смотрю на своё отражение и вижу не себя, а маму, ее глаза, которые смотрят на меня из зеркала. Мамин приподнятый уголок губ, выражающий легкое неодобрение.
— Я, пожалуй, ещё посмотрю, — говорю я и снимаю платье, хотя оно действительно сидит идеально.

Тридцать восемь лет, двое детей, собственный бизнес, квартира, машина — казалось бы, я состоявшийся взрослый человек. Но стоит мне сделать шаг в сторону от того, что одобрила бы мама, и внутри включается сирена тревоги: «Неправильно! Опасно! Что скажут люди!»

Моя подруга Ира называет это «родительским программным обеспечением». По её теории, в детстве нам устанавливают базовые программы для навигации в мире, и потом мы всю жизнь пользуемся этой операционной системой, даже не замечая.
— А обновления? — спрашиваю я. — Их же можно установить?

— Можно, — кивает Ира. — Но большинство даже не подозревает, что живет с устаревшей версией.

Мы сидим в кафе, и я рассказываю ей про платье.

— И что ты в итоге купила? — интересуется она.

— Бежевое, — вздыхаю я. — Практичное. Строгое. То, что одобрила бы мама.

— А что бы выбрала ты сама?

Вопрос ставит меня в тупик. Я сама? А кто это — я сама? Человек, отдельный от маминых предпочтений, маминых страхов, маминых «так принято» и «что скажут люди»?
Дома я открываю шкаф: бежевое, серое, темно-синее. Одежда человека, который боится выделяться. Единственное яркое пятно — оранжевый шарф, подаренный свекровью. Я почти не ношу его, хотя он мне нравится. Каждый раз, когда я его надеваю, мамин голос в голове напоминает: «Не твой цвет, Наташа. С твоей-то бледной кожей...»

За ужином мой муж рассказывает о рабочих проблемах, дети — о школе. Я киваю, поддерживаю разговор, но мысли не здесь.

— Что с тобой? — спрашивает муж, когда дети уходят делать уроки. — Ты какая-то задумчивая.

— Скажи, — спрашиваю я. — Я сильно изменилась за те пятнадцать лет, что мы вместе?

Он удивленно поднимает брови:

— В каком смысле?

— Ну, я стала... другой? Или я всё та же, что и в двадцать три?

Он задумывается, и я вижу, как он осторожно подбирает слова:

— Ты стала увереннее в работе. Спокойнее с детьми. Но в остальном... — он пожимает плечами. — Наверное, ты всё та же Наташа.

И я понимаю: это не комплимент. Это диагноз. Человек должен меняться, расти, обретать новые грани. А я застряла в образе хорошей девочки, которую воспитала мама - все та же Наташа...
Вечером, когда все уже спят, я достаю старый фотоальбом. Вот мама в мои годы — строгая, подтянутая, в неизменном сером костюме. Классический образ советского педагога.: «Учитель всегда на виду, Наташа. Никаких экспериментов с внешностью».

Я листаю дальше и вдруг натыкаюсь на фотографию, которую никогда раньше особо не замечала. Мама молодая, лет двадцати, в ярком платье с открытыми плечами, смеётся, закинув голову. Рядом незнакомый мне молодой человек (точно не папа).

Я ошеломленно смотрю на снимок. Эта женщина совсем не похожа на мою строгую, правильную маму. Она живая, яркая, свободная. Что с ней случилось потом? Когда и почему она спрятала эту часть себя под серыми костюмами и правилами приличия?

И тут меня осеняет: а что, если мамин голос в моей голове — это не настоящая мама? Что, если это её собственная внутренняя цензура, которую она передала мне, как эстафетную палочку?
На следующий день я возвращаюсь в тот магазин и покупаю красное платье. Примеряя его дома, слышу тот же внутренний голос: «Это слишком ярко, Наташа. Неприлично в твоём возрасте».

Но теперь я знаю, что отвечать: «Это не ты, мама. Это твой страх. Твоя боль. Твои несбывшиеся мечты. И я не обязана нести их дальше».

Надев платье, я выхожу к семье. Муж застывает с приоткрытым ртом, дети хихикают от неожиданности.

— Мам, ты чего? — спрашивает старший. — У нас праздник?

— Да, — отвечаю я. — Сегодня я праздную освобождение.

— От чего? — не понимает Дима.

— От ненужных мыслей!

Он смотрит непонимающе, но мне уже всё равно. Впервые за долгое время я чувствую легкость. Как будто сбросила тяжелый рюкзак, который тащила годами.
На работе коллеги замечают перемены. Не только платье — я начинаю говорить громче, смеяться свободнее, высказывать мнение, которое раньше проглотила бы. "Наташа, ты влюбилась, что ли?" — подмигивает мне секретарша Вера. Я улыбаюсь.

Через месяц таких маленьких освобождений я решаюсь на большее — еду на мамину могилу. Сажусь рядом с надгробием, достаю ту старую фотографию, где она молодая и счастливая.

"Знаешь, мам, — говорю я тихо, — я, кажется, поняла. Ты тоже была девочкой, которая слушала чей-то голос в голове. Возможно, бабушкин. И передала мне не свою настоящую суть, а свои страхи. Но я хочу, чтобы ты знала — я не сержусь. И я тебя по-прежнему люблю. Очень люблю".
Дома, раскладывая покупки, я нахожу в пакете маленькую открытку, которую вложил продавец: "Носите с удовольствием!" Я улыбаюсь, понимая, что это относится не только к новой блузке. Это относится ко всей жизни.

Очень важно носить свою жизнь с удовольствием, а не как чужое пальто, которое велико в плечах или, наоборот, жмет в груди. Носить с гордостью, а не стыдливо прятать яркие детали. И если мы все-таки смотрим на себя глазами родителей, пусть это будут глаза той мамы с фотографии — молодой, смелой женщины, которая не боялась быть собой.