ДЭВ

(Дэв — сверхестественное существо из мифов и сказок Средней Азии, аналог арабского джина, коварный и жестокий, властвующий над людьми)

Данное произведение является литературной формой сюжетной линии для киносценария.

1991 год, распался Союз ССР. Республики стали независимыми. Однако не во всех сформировалась демократия и жизнь стала свободной. Некоторые государства свернулись в авторитаризм, где репрессии и коррупция нашли новую стезю развития. В Узбекистане к власти пришел бывший коммунистический номенклатурный работник 53-летний Ислам Каримов. Он 27 лет правил страной как самый жестокий и циничный диктатор. Выгоду получили лишь его семья и близкие кланы. Остальной народ стал жертвой его режима. Именно об этом роман-сценарий.
Он  основан на реальных событиях, имевших место 1991-2016 годах. Допущена вольная трактовка в отношении героев и исторических моментов

Реальные исторические лица:
1. Ислам Абдуганиевич Каримов — президент Узбекистана;
1.1. Наталья Петровна Кучми — его первая супруга:
1.2. Петр Исламович Каримов — его сын, Петруччи;
1.3. Татьяна Акбаровна Каримова — его вторая супруга;
1.4. Гульнара Исламовна Каримова — его дочь, Гугуша;
1.5. Лола Исламовнач Каримова — его дочь;
1.6. Тамара Акбаровна — сестра Татьяны Акбаровны Каримовой, баба Тома;
1.7. Акбарали Абдуллаев — сын Тамары Акбаровны, племянник Ислама Каримова по линии жены;
1.8. Джамшид Каримов — племянник Ислама Каримова по линии брата;
2. Башорат Ешева — мать-одиночка, правозащитница;
2.1. Улугбек Ешев — её старший сын;
2.2. Отабек Ешев — её второй сын;
2.3. Шахло Ешева — её дочь;
3. Санджар Умаров — бизнесмен, политик;
3.1. Индира Умарова — его супруга;
3.2. Гулям Умаров — старший сын;
3.3. Арслан Гулямов — второй сын;
3.4. Сардор Умаров — третий сын;
3.5. Зарина Умарова — первая дочь
3.6. Эмина Умарова — вторая дочь;
3.7. Нигара Хидоятова — его родственница, политик и бизнесмен, ученая;
3.8. Надира Хидоятова — его родственница, ученая;
4. Рустам Арипов — бизнесмен;
4.1. Мохигуль Арипова — его супруга;
4.2. Равшанбек Арипов — его сын;
4.3. Ферузбек Арипов — его сын;
4.4. Махтоб Арипова — его дочь;
4.5. Фархад Джураев — брат Мохигуль;
4.6. Махбуба Джураева — супруга Фархода Джураева;
4.7. Алишер Т. - родственник Рустама, бывший дипломат;
5. Олима Караева -  глава фирмы «Карина»;
5.1. Фируддин Караев — её супруг, декан факультета;
5.2. Джейхун Караев — сын Олимы и Фируддина;
6. Рустам Иноятов — глава Службы национальной безопасности Узбекистана;
7. Светлана Артыкова — заместитель генерального прокурора Узбекистана;
8. Закир Алматов — министр внутренних дел Узбекистана;
9. Акмаль Саидов — директор Центра по правам человека Узбекистана, академик;
10. Абдулазиз Камилов — министр иностранных дел Узбекистана;
11. Владимир Путин — президент России;
12. Шоврух Рузимуродов — депутат Верховного Совета Узбекистана, правозащитник;
13. Борис Левин — русский «вор в законе»;
14. Закир Исаев — судья;
15. Военный Аташе Посольства США в Узбекистане;
16. Мистер Кредо — певец;
17. Юлдуз Усманова — певица;
18. Эркин Халилов — председатель Олий Мажлиса Узбекистана;
19. Алексей Волосевич — независимый журналист и блогер;
20. Умида Ахмедова — этнографи и кино- и фотодокументалист;
21. Начальники областных управлений Министерства юстиции и МЧС — педофилы.

Вымышленные лица:
1. Мистер Х — посол по особым поручениям, двойной агент;
2. Эшмат Мусаев — начальник тюрьмы, прототипом которой является концентрационный лагерь «Жаслык»;
3. Доктор Менгеле — врач-маньяк, одноклассник Ислама Каримова;
4. Махмуд Эркинбаев — студент;
4.1. Его отец, старик;
5. Исаак Левин — эксперт, брат Бориса Левина;
6. Суннатулла Ибрагимов — заместитель министра внешних экономических связей;
7. Рустам-предприниматель — друг Санджара Умарова;
8. Председатель сельсовета в кишлаке;
9. Ведущий CNN;
10. Начальник милиции Бухары.
11. Ахмед — рыжеволосый парень семнадцати лет, житель Андижана.

Термины и слова в узбекском языке:
Хазрат — правитель, владыка, так иногда называли президента Ислама Каримова;
Ака — означает «брат», это обращение к старшим по возрасту;
Ука — это младший брат, обращение старших людей к младшим по возрасту;
Домла — учитель, наставник, обращение к педагогам-мужчинам в школах и вузах;
Хокимият — орган региональной власти;
Олий Мажлис — парламент, ныне двухпалатный;
Кизяк — сущенные испражнения животьных, которые используют в качестве отопления в зимнее время;
Кокс — кокаин, из слэнга;
Хола — означает тетя по линии мамы;
Кайтар дунё — возвращающийся мир, типа бумеранг;
Кишлак — деревня;
Махалля — квартал в городе.
Тандыр — печка, в которой выпекают хлеб и мучные изделия (самсу).

ПРОЛОГ

Ташкент. Аэропорт. Полуденное солнце ослепляет своими лучами бетонные полосы, сверкает на крыше зала прилета и, словно придавая торжественность моменту, отражается от огромного белого корпуса самолета Ил-96, только что совершившего посадку. Российский флаг выделяется на хвосте воздушного судна, обозначая его принадлежность к России. Ил-96 — массивный, гордо вылетающий в небо самолет с четырьмя ревущими турбинами, символизирующий мощь страны. Плавные линии его корпуса придают ему солидности, несмотря на уже не самый новый облик.
К трапу подают лестницу, и через минуту из дверного проема самолета появляется фигура Владимира Путина. Молодой, с короткой стрижкой, в строгом темно-сером костюме, который блестит на солнце. Несколько месяцев назад он заступил на пост премьер-министра, и это его первый зарубежный визит. Он щурится, осматривая аэродром, чуть поднимает подбородок, словно проверяя, как его принимают. На его лице — тщательно скрываемая маска хладнокровия, но под ней легко прочитать признаки тщеславия и высокомерия. Путин начинает спускаться по трапу уверенными, четкими шагами. Каждый его жест выверен, а его взгляд, словно клинок, проникает в окружающее пространство, проверяя на прочность.
У подножия трапа его уже ждет президент Узбекистана Ислам Каримов. Его лицо остается непроницаемым, как и полагается опытному политику. Но в глубине глаз горят холодные искры презрения. Каримов, высокий и массивный, кажется настоящим великаном по сравнению с небольшим, почти миниатюрным российским премьером. Его осанка — воплощение силы и уверенности, а взгляд — тяжелый и проницательный. Президент не двигается с места, он словно излучает спокойное превосходство, оставляя Путину инициативу подойти первым.
Рядом с Каримовым стоит человек, на первый взгляд неприметный, с бледным лицом и скрытыми чертами, мистер Х. Его хитрые глаза постоянно оценивают происходящее, как бы выискивая детали, которые могли бы убежать от других. Он осторожен в каждом движении, словно его тело живет в напряженной осторожности, готовое ускользнуть от любой угрозы. Скользкий, тонкий, но крайне важный персонаж, мистер Х всегда находится рядом с центром власти, оставаясь в тени.
Каримов, не отрывая взгляда от приближающегося Путина, негромко говорит мистеру Х:
— Смотри, этот коротышка, возможно, станет президентом России. Но все равно он мне не ровня. Я не люблю тех, кто из чекистов. Вот Боря — это все-таки достойный правитель. А этот... — Каримов выражает свое неудовольствие в суровом взгляде, направленном на российских чиновников, которые медленно идут вслед за Путиным. Одеты в одинаковые черные костюмы, они словно однообразная масса, лишенная индивидуальности. Их лица напряжены, как будто они сами чувствуют груз своей миссии — сопровождать того, кто может стать следующим лидером великой державы. Но их важность меркнет перед величием Каримова.
Мистер Х осторожно склоняется к президенту:
— Хазрат, вы уверены? Я про Путина... Он может быть преемником Бориса Ельцина?
Каримов насмешливо плюет на бетонную полосу, взгляд его становится ещё жестче:
— Разве я когда-то ошибался? Он хочет, чтобы мы вернулись под лоно Российской державности, некий собиратель бывших земель. Это Ельцину было плевать на окраины Советской империи, но не этому чекисткому выкормышу. Только пока я глава Узбекистана — этому не бывать. Другое дело, что этот карлик, ощущая свою неполноценность, будет идти к цели кровью. Хотя мы не хуже его в этом деле.
Мистер Х слегка напрягается, его голос звучит ещё осторожнее:
— Но свой первый зарубежный визит он совершил именно в Узбекистан... Он знает ваш статус и ваш политический вес.
Сквозь тишину аэродрома проносится ветер, заставляя флаги Узбекистана и России трепетать в воздухе. Солнце ослепляет, его лучи блестят на стеклах иллюминаторов самолета. Ожидается важный момент.
Каримов ухмыляется:
— Потому что у меня на него компромат. Когда он еще был помощником у мэра Санкт-Петербурга Собчака, то натворил немало криминальных дел, и все это досье у меня. Он это знает, и поэтому хочет наладить со мной отношения, чтобы я никогда не открывал эти бумаги.
Мистер Х улыбается, его тон становится мягче:
— Он боится вас...
Каримов, хитро улыбаясь, добавляет:
— Хе-хе. Я держу его за яйца. А это главное в международной политике. Я держу его, а не он меня.
Тем временем Путин уже на земле. Его шаги четкие, взгляд — направленный прямо на Каримова. Он протягивает руку, улыбка на его лице слегка напряжена, но уверенная. Каримов медленно протягивает руку в ответ, но не сдвигается с места, словно подчеркивая, что хозяин здесь именно он. На фоне звучит гимн Узбекистана, трепещут два флага, как символы двух государств, почетный караул замер на месте, четко отрабатывая ритуал встречи.
Камеры фиксируют каждый момент — вспышки фотоаппаратов, видеокамеры тележурналистов ловят каждый жест, каждую эмоцию. Два лидера встречаются взглядом — это момент, который станет частью истории, и ни одно лицо на земле не останется в стороне от бдительных глаз прессы.

Сюжет 1. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. ТОСКЛИВАЯ ЖИЗНЬ

Часть 1.1. Рустам Арипов

1.1.1. Утро. Осенняя Бухара
Осеннее утро в древней Бухаре. Легкий дождь, словно пыль, смачивает старинные улицы, по которым движется привычная городская жизнь. Улицы Бухары — это сочетание веков и культур: узкие, мощеные камнем дороги переплетаются с широкой торговлей и транспортом, разъезжающим по городу. Под дугами старых базаров ведут свои дела купцы, звучат крики продавцов, предлагающих специи, ткани, ковры и фрукты. В центре города возвышается древняя крепость Арк, массивное сооружение, чьи стены цвета жженой глины словно поглощают лучи тусклого осеннего солнца. Арк — символ власти и прочности, исторический центр, который хранит в себе тайны и воспоминания о былых правителях.
Везде развешаны огромные плакаты с изображением Ислама Каримова. На них президент изображен с серьезным, немного суровым лицом, его взгляд направлен вдаль, как у дальновидного лидера. Под его портретом надпись большими буквами: «Ислам Каримов — отец нации!». Плакаты украшают здания и висят на перекрестках, напоминая каждому прохожему, кто здесь хозяин.
На улицах кипит работа. Продавцы выставляют свои товары, торгуясь с покупателями; дорожные рабочие чинят выбоины на старых дорогах, ритмично стуча молотками. Таксисты, переговариваясь между собой, предлагают услуги прохожим, споря о ценах. Люди спешат по делам, не обращая внимания на моросящий дождь, который только придает живописности этому древнему городу.
Сквозь суету улиц с радостной улыбкой несется Рустам Арипов — двадцатидевятилетний парень, полный жизни и оптимизма. Он одет в обычные джинсы и куртку, его лицо озаряет улыбка. Толстенький, с густыми черными волосами, мягкими бровями и добрыми глазами, он излучает тепло и дружелюбие. Его пухлые щеки розовеют от утренней свежести. Несмотря на образование биолога, Рустам нашел себя в другом деле — открыл небольшую парикмахерскую и магазин свадебных платьев и костюмов. Жизнь кажется ему легкой и полной возможностей.
Дом Рустама — старый глиняно-кирпичный, с обветшалыми стенами, которые говорят о множестве поколений, прошедших через его порог. Окна со ставнями и массивная деревянная дверь ведут во двор, который спрятан от посторонних глаз. Дом стоит напротив величественной крепости Арк, чьи высокие стены возвышаются, напоминая о могуществе прошлых правителей. Арк когда-то был дворцом эмира, и до сих пор его устоявшиеся, крепкие стены олицетворяют силу и власть.
Когда Рустам заходит во двор, его встречает теплый аромат хлеба, исходящий от тандыра. Над ним хлопочет его мама — женщина шестидесяти шести лет. Она одета в традиционную бухарскую одежду: длинное платье с ярким узором и вышивкой, поверх которого завязан легкий платок, спадающий на плечи. Её руки заняты выпечкой лепешек, а лицо излучает спокойствие и заботу.
— Здравствуй, мама! Нужна помощь? — радостно спрашивает Рустам, входя во двор.
— Справлюсь, сынок, — отвечает мама, вытирая руки о свой длинный фартук. — Ты лучше займись своими делами. Что это ты такой веселый сегодня?
Рустам улыбается, в его глазах сверкают искорки:
— Все хорошо, мам. Мои мечты скоро сбудутся.
Мама улыбается в ответ, чувствуя радость сына.
Из дома выходит восьмилетний мальчик — это Равшанбек, старший сын Рустама. Он спешит в школу, надевая своё тёплое пальто. В его руках портфель, глаза полны любопытства и легкой сонливости. Мальчик стройный, с густыми черными волосами, которые еще не тронуты школой и заботами. Он ещё слишком молод, чтобы думать о серьезных вещах, но отец уже видит в нём будущее.
Рустам обнимает его и говорит:
— Равшанбек, скоро ты будешь учиться в другой стране.
Мальчик с любопытством поднимает глаза на отца:
— Папа, в какой?
Рустам, слегка смеясь, отвечает:
— Пока не скажу, чтобы не сглазить.
За Равшанбеком выходит второй мальчик — семилетний Ферузбек. Он только что надел свой школьный рюкзак и радостно заявляет:
— Я выучил стих про президента Каримова, как приказала учительница!
Ферузбек с гордостью начинает декламировать:
«Враги мечтали сжечь посёлки,
Поля, заводы, города.
Самим же жить при злате, шёлке,
Отнять свободу навсегда.

Нам врали свыше, память стёрли,
Лишили предков, путь закрыт.
Петля веревки есть на горле,
Москва расстрелы учинит.

Но наш Ислам, отец народа,
Он спас страну, он дал отпор!
Дождались Солнца мы восхода,
И ясен президента взор!

И расцветет в глазури неба,
Страна — родной Узбекистан.
У нас есть хлопок, много хлеба,
Свобода, сила и Коран!»
Ферузбек показывает учебник с портретом Каримова, гордясь тем, что выучил стих. Рустам замечает, что это временное явление. Он знает, что где-то есть мир, где люди живут иначе, и там не нужно учить стихи про лидеров.
— А куда мы уедем? — удивляется Ферузбек.
— Пока это секрет, и никому в школе не говори, — отвечает Рустам, прикладывая палец к губам.
Он провожает детей до калитки, желает им хорошего дня и возвращается во двор. Навстречу ему выходит пожилой отец, полноватый, с бородой, одетый в традиционный чапан и тюбетейку. Лицо его суровое, с глубокими морщинами, свидетельствующими о прожитых годах. В его глазах — мудрость и осторожность.
— Куда ты уходил так рано? — спрашивает отец, его голос глубокий и серьезный.
Рустам, весело махая руками от радости, отвечает:
— Встреча была с Олимой-опой.
Отец хмурится, качает головой:
— Дурная слава у этой женщины, не следует ей доверять, хитрая она, и муж её — человек, о котором отзываются нелестно.
Но Рустам лишь улыбается:
— Ну, папа, эта женщина — крутая, все её знают, все двери перед ней открыты. Она спокойно входит в кабинет к хокиму области, начальнику СНБ и прокурору, она может решить любые вопросы.
Отец вздыхает и махает рукой. В его глазах читается недоверие к Олиме. Он прожил долгую жизнь и научился разбираться в людях. Опыт научил его, что не всех можно доверять, особенно таких пройдох, как Олима. Но он знает, что молодежь редко верит на слово. Пока не споткнешься, не поймешь, кто перед тобой.

1.1.2. Комната Рустама и его жены
Рустам заходит в комнату, где живет с женой и детьми. Комната небольшая, но уютная. На полу лежат традиционные узбекские ковры с восточным узором, стены светлые, с орнаментом в углах, по ним развешаны несколько картин с видами Бухары. В центре комнаты низкий деревянный стол, на котором стоят пиалы и чайник, рядом — тумбочка, где работает старенький телевизор, транслирующий новостную программу. В комнате все убрано и аккуратно. На кровати, застеленной ярким покрывалом с вышивкой, лежат несколько подушек.
Мохигуль, жена Рустама, прибирается в комнате. Она в национальной узбекской одежде — длинном шелковом платье с узором, поверх которого завязан узорчатый платок. На голове легкий шёлковый платок, спускающийся на плечи. Мохигуль заправляет постель детей, поправляя подушки и аккуратно складывая одеяла.
В углу комнаты на ковре играет их двухлетняя дочь Махтоб. У нее светлые, слегка кудрявые волосы и большие карие глаза. В розовом платьице с кружевом она с улыбкой разглядывает свои игрушки, перекладывая их с места на место. Рустам подходит к ней, берет на руки и, смеясь, целует в щеку. Девочка обнимает его за шею маленькими ручками, смеется в ответ, и её смех наполняет комнату теплом.
Рустам поворачивается к жене, сияя от радости.
— Как прошла беседа? — спрашивает Мохигуль, продолжая убирать.
— Мы прошли! Мы отправляемся в Канаду! — с энтузиазмом говорит Рустам. — Олима подтвердила наш статус! Мы должны отдать ей деньги за авиабилеты. Наши анкеты заверило посольство Канады в Москве, есть разрешение на миграцию. Так что скоро мы летим в Оттаву через Москву.
Мохигуль улыбается, но в её глазах мелькает беспокойство.
— Я боюсь жить в чужой стране. Может, пока оставим детей здесь, под присмотром наших родителей? Пока мы сами обустроимся там? — говорит она с тревогой. Волнение видится в каждом ее движении: она медленнее прилаживает подушки, её руки слегка дрожат. Её глаза полны сомнений — мысль о том, чтобы уехать из Бухары, пугает её. Она боится неизвестности, трудностей, что ждут их в новой стране, особенно если придется столкнуться с этим без детей рядом.
Рустам удивленно смотрит на нее.
— Что ты! Дети с первого дня должны приучаться жить в новой стране, учить язык и правила. Потом им будет труднее. Да и нам без детей будет скучно, — говорит он, стараясь убедить жену. Он понимает её страхи, но считает, что важно сделать этот шаг вместе, всей семьей.
Мохигуль вздыхает, продолжает заниматься домашними делами, аккуратно складывая детские вещи в шкаф. В этот момент по телевизору показывают выступление Ислама Каримова. Он стоит за трибуной с серьёзным выражением лица. Его суровый взгляд направлен в камеру, речь полна презрения.
— Все эти люди, кто уезжают за длинным рублем, все они лентяи, «дангаса». Они убирают улицы в России, моют там туалеты, хотя могли бы работать на благо родины здесь. У нас полно работы дома. Поэтому я, как президент, презираю их и считаю недостойными быть гражданами Узбекистана, — говорит он жестким, уверенным тоном.
Рустам хмурится, услышав эти слова. Он бормочет себе под нос:
— Работы здесь нет, а что есть — малооплачиваемая, не хватает на жизнь, — в его голосе звучит горечь. Он не любит лицемеров, а Каримов в его глазах — один из таких. Слова президента звучат ложью, особенно для тех, кто живет на грани выживания.
Мохигуль, слыша это, оборачивается к мужу:
— У тебя же есть салон, грех жаловаться. Денег хватает нам на жизнь. Удается откладывать на покупки, — говорит она спокойно, пытаясь немного успокоить Рустама. Ей кажется, что они справляются и живут неплохо по меркам города.
Но Рустам сердито качает головой.
— Мне приходится делиться доходами с проверяющими, иначе на меня быстро состряпают уголовное дело. Ты знаешь соседа Ровшана? У него отняли кафе! Кто-то из прокурорских наехал. Открыли уголовное дело, и теперь он сидит в следственном изоляторе. Его родные продают всё, чтобы выкупить его, — в голосе Рустама гнев и разочарование. Он знает, как тяжело жить честно в стране, где без связей и взяток никуда не продвинешься.
Мохигуль вздыхает, понимая, что доводы Рустама небезосновательны. Он продолжает, всё более разгорячаясь:
— Без связей, без денег здесь не выжить. Или знакомство во власти, или с мафией дружить. Здесь невозможно честно работать. Нет перспектив! Эта страна обречена на нищету и репрессии. Поэтому надо уезжать в Канаду! — Рустам говорит с напором, его лицо покраснело от эмоций, он отключает телевизор, не желая больше слышать пустую болтовню Каримова.
Затем он добавляет:
— Олима-опа Караева сказала, что есть еще одно место. Какой-то кандидат заболел, то ли ногу сломал, то ли что-то ещё. Мы можем взять твоего брата Фархада.
Мохигуль удивляется и немного волнуется:
— Но у Фархада жена Махбуба беременна, он не может бросить жену в такое время. Да и она не очень хочет покидать родную Бухару, — говорит она, немного ошарашенная тем, как быстро всё происходит. Она привыкла к размеренной и спокойной жизни в Бухаре, где каждое событие имеет свой ритм и не торопится. А тут — такие скорые сборы и серьезные решения.
Рустам мрачнеет, его взгляд становится более решительным.
— Если он останется здесь, то не сможет поехать сам. А вместе нам будет легче, как одной семье. Мы найдём работу, начнём высылать деньги, и тогда Махбуба с ребёнком переедут к нам в Канаду. Нельзя упускать такой шанс!
Мохигуль задумчиво поправляет платок на голове, её лицо отражает глубокие раздумья. Она не торопится с ответом, взвешивает всё в голове.
— Но есть ли деньги на него? — тихо спрашивает она, её голос наполнен сомнением. Это дорогостоящая поездка, и она беспокоится, как они справятся.
Рустам, не сомневаясь, отвечает:
— Я найду! Я продам салон, свой бизнес, и денег хватит и на него.
Мохигуль молчит, её лицо становится серьёзным. Она сосредоточенно думает, её взгляд направлен в окно, где свекровь достает из тандыра горячие лепешки. После паузы она поворачивается к Рустаму и задает вопрос, полный сомнений:
— Ты уверен, что это правильно?
Рустам уверенно кивает:
— Да, уверен. Здесь у нас нет будущего. А там, в Канаде, у нас есть шанс начать новую жизнь.
Мохигуль вздыхает и, после короткой паузы, тихо говорит:
— Хорошо, я поддержу тебя. Но давай надеяться, что всё получится.
Рустам подходит к жене и нежно обнимает её.
— Всё будет хорошо, обещаю, — говорит он, стараясь вселить в неё уверенность.

1.1.3. Двор
Рустам выходит во двор, где уже слегка осенний воздух наполняет пространство свежестью. Мать возится у тандыра, из которого доносятся теплые ароматы свежего хлеба. Рустам подходит к старой деревянной поленнице и берет топор, чтобы наколоть дрова для печи. В руке топор привычно весит, с каждым ударом раскалываются поленья, разлетаясь в стороны. Рядом стоят два больших металлических ведра с водой, и Рустам переносит их к матери, помогая поддерживать порядок в доме.
Отец сидит неподалеку на низком деревянном табурете, наблюдая за сыном. Он задумчиво курит свою трубку, выпуская серые клубы дыма, которые плавно поднимаются в небо, смешиваясь с легким запахом сырости после утреннего дождя. Его глубокие морщины и суровое выражение лица передают опыт прожитых лет. Их взгляды встречаются, и без слов между ними проходит невидимая связь — уважение, понимание, и та непередаваемая теплота, которую знают только родные.
На фоне играет старый радиоприемник, из него доносится восточная музыка, тихая и мелодичная, пронизанная нотами грусти. Эта мелодия словно отражает все чувства, которые витали в воздухе: печаль и надежда, прощание с прошлым и тревога перед будущим. Музыка звучит как песня о далекой любви, разлуке и неразрывной связи с родной землей.
Мать выходит из дома с горячей лепешкой, поднимая её двумя руками в тканевой салфетке. Рустам с благодарностью принимает угощение, чувствуя тепло свежего хлеба в ладонях. Присаживаясь рядом с отцом, он отрывает кусок и предлагает отцу.
На деревянном столе стоит большая миска с бухарским пловом — ароматным, с длинными зернами риса, ярко-желтой морковью, тушеным мясом и изюмом, пропитанным восточными специями. Рядом пиалы с душистым зеленым чаем, чей терпкий вкус согревает душу и наполняет тело спокойствием. В центре стола старая ваза с виноградом — слегка завяленные, но сладкие и ароматные ягоды напоминают о жарком лете.
Рустам медленно ест, его взгляд временами уходит в сторону, словно он собирается с мыслями. Наконец, он решается заговорить:
— Папа, ты ведь понимаешь, почему я это делаю? — произносит он с тихой надеждой в голосе. Ему важно знать, что родители понимают и поддерживают его решение уехать.
Отец молчит несколько мгновений, потом кивает. Но в его глазах видна печаль. Он хорошо осознает, что этот отъезд — разрыв с тем, что для него всегда было домом.
— Понимаю, сын. Я тоже хочу, чтобы у тебя и твоих детей была лучшая жизнь. Но уезжать из родного дома всегда тяжело, — отвечает отец с горечью. Его голос хриплый, и каждое слово кажется тяжелым, как будто каждый раз он прощается с частью самого себя.
Отец никогда не покидал Бухары, эта земля была его домом с рождения. Здесь жили его родители, деды и прадеды. Для бухарцев родина — это не просто место на карте, это воздух, который они вдыхают, это запахи улиц, звуки базаров и древние стены. Бухарцы, где бы они ни оказались, всегда будут тосковать по родным пескам и закатам.
Рустам глубоко вздыхает и произносит с тяжестью:
— Здесь слишком много проблем, и у нас нет возможности их решить. Мы должны попробовать что-то новое, ради детей.
Отец, медленно пережевывая кусок плова, снова кивает, обдумывая слова сына. Наконец, он говорит:
— Хорошо, сын. Мы будем молиться за вас. А когда устроитесь, пишите, звоните. Нам будет тяжело без вас, но мы справимся.
Рустам благодарно смотрит на отца, ощущая, как тяжесть сходит с его плеч. Это благословение, которого он ждал. Для бухарца покинуть дом без благословения родителей — это оставить часть своей души здесь, но получить его — значит взять с собой самое ценное.
— Спасибо, папа. Мы обязательно будем на связи, — говорит он тихо, его сердце наполняется теплом.
Для Рустама получить поддержку родителей — это не просто важный шаг, а целая жизнь, ведь связь с родными — это основа всего. Жить чувствами и надеждами своей семьи, слышать их переживания и разделять их боль — вот что значит быть частью этого древнего народа. Благословение родителей — это не просто дань традиции, это как будто мост между прошлым и будущим, через который можно пройти в новую жизнь, не теряя корней.

1.1.4. Вечер
Закат в Бухаре — зрелище завораживающее. Огромное солнце, как огненный диск, медленно опускается за горизонт, окрашивая небо в розовые, оранжевые и пурпурные тона. Лучи света золотят купола древних медресе и минаретов, тени вытягиваются, превращая узкие улочки в таинственные лабиринты. Воздух наполняется прохладой, и от земли поднимается легкий ветерок, напоминая о скором приходе ночи. Это спокойствие вечернего города словно погружает всех в атмосферу тишины и раздумий.
В доме Рустама собралась вся семья за ужином в уютной гостиной. В помещении тепло и тихо потрескивают дрова в печке. На столе дымится суп, который приготовила Мохигуль. А рядом — блюдо "хасып" — традиционные колбасы из баранины с рисом и специями. Вкусные ароматы наполняют комнату, заставляя всех проголодаться. Дети с энтузиазмом пробуют угощения, весело переговариваясь между собой.
На стенах комнаты висят картины, которые как будто соединяют две реальности: современный западный город с его высотными зданиями, и Бухара — с её древними стенами, минаретами и песчаными улицами. Это два мира, между которыми, кажется, колеблется душа семьи. Фотографии на стене хранят воспоминания прошлого. Вот дедушка Рустама в красноармейской форме, с маузером на боку, рядом с ним стоит сам Михаил Фрунзе — командарм, который в 1920 году штурмом взял Бухару. Старые фотографии несут в себе отголоски той далекой эпохи.
На другой фотографии — бабушка Рустама, уже в преклонных годах, сидящая с кумганом в руках. Её глаза, печальные и задумчивые, словно отражают все тяготы, которые пришлось пережить в те непростые времена. И на этих снимках — весь дух той семьи, каждый из предков хранит в себе историю, которая передается из поколения в поколение.
Вот еще один снимок: отец Рустама, молодой и энергичный, за рулем «Победы». Машина, некогда символ надежд и достижений прошлого, теперь как память о лучших временах, когда жизнь казалась проще и понятнее.
За ужином разговоры не спешат, как будто время здесь замедляется, оставляя место для спокойных размышлений. Все обсуждают предстоящий переезд. Дети, в восторге от перспективы новой жизни, оживленно говорят о том, как будут учиться и заводить новых друзей в Канаде. Их голоса наполнены радостью и ожиданием чего-то неизвестного, но манящего.
Мать Рустама тихо слушает, иногда кивая, поддерживая семейные разговоры. Её глаза внимательные, но в них чувствуется забота и тревога. Она всегда была опорой для своей семьи, а теперь её сердце терзают сомнения: удастся ли им адаптироваться на новом месте? Однако она молчит, зная, что лучше не показывать своих страхов, чтобы не нарушать оптимизм сына и его семьи.
Отец, напротив, сидит молча. Он сосредоточен на еде, но по его лицу видно, что мысли его глубоки и серьезны. Он размышляет о словах Рустама, о том, что переезд — это шанс на лучшую жизнь, но всё равно не может избавиться от печали: родную Бухару покидать трудно, это место — часть его души.
— В Канаде жизнь совсем другая, — рассказывает Рустам, отрезая кусок хасыпа. — Там высокие зарплаты, бесплатная медицина и школы для детей. В городах всё чисто, никаких взяток, как здесь. Мы сможем там начать новую жизнь, не бояться за будущее детей.
Мохигуль кивает, поддерживая мужа:
— Да, да, я тоже это слышала, — говорит она, хотя никаких знакомых у неё в Канаде нет. Она просто хочет укрепить в семье веру в хороший исход их путешествия. Но внутри её душу гложут сомнения. Что-то ей подсказывает, что жизнь на чужбине может оказаться тяжелее, чем они предполагают. Тревожные мысли не дают ей покоя, и от этого становится тоскливо на душе. Но она не хочет говорить об этом Рустаму, чтобы не расстраивать его. Он так горит этой идеей, что разрушить его надежды было бы несправедливо.
Мохигуль отводит взгляд, как будто пытаясь спрятать свои тревоги, и продолжает накладывать еду детям. Её движения медленные и сосредоточенные, словно в этом простом занятии она ищет утешение от своих сомнений.

1.1.5. Ночь
Ночь опустилась на Бухару, и над городом раскинулось звездное небо. Мириады звезд мерцают, освещая древние стены и крыши домов мягким, приглушенным светом. Луна, полная и яркая, плывёт над горизонтом, бросая серебристые лучи на минареты и купола. Ветер шуршит по старым кирпичным стенам, будто рассказывая древние истории. Бухара в ночи словно застыла во времени, её улицы пусты, и лишь вдалеке иногда раздается лай собаки или звук шагов случайного прохожего.
Рустам и Мохигуль сидят в своей комнате на диване, окруженные тишиной. Их мысли заняты только одним — предстоящим отъездом. Комната уютная, но обстановка говорит о том, что они готовятся покинуть это место. На стенах висят свадебные фотографии, где они с Мохигуль молоды, счастливы, их лица светятся радостью. На соседних снимках — их дети: Ферузбек, Равшанбек и маленькая Махтоб, все улыбаются, глядя в объектив. Эти фотографии напоминают им о лучших моментах, о доме, который скоро они оставят позади. Мохигуль смотрит на них долгим взглядом, словно прощаясь, будто видит их в последний раз. Она прижимает подушку к себе и, откинувшись назад, устало спрашивает:
— Как ты думаешь, получится у нас там?
Рустам, пытаясь прогнать тревогу, наклоняется к ней ближе. Он понимает, что и ему, и Мохигуль страшно. Переезд — это всегда шаг в неизвестность, но у него нет другого выбора. Он тихо отвечает, стараясь придать голосу твердость и уверенность:
— Да, получится. У нас нет другого выбора. Мы должны попытаться.
Он верит, что жизнь за границей будет лучше. Там, в Канаде, где всё по-другому: честные законы, справедливость и возможности. Ему кажется, что стоит только трудиться и быть честным — и никто не станет вмешиваться в твою жизнь, не будет коррупции, давления и постоянного страха за завтрашний день. В этих мыслях ему легче представить светлое будущее для своей семьи.
Мохигуль кивает в ответ, хотя усталость и тревоги не отпускают её. Её веки тяжелеют, и она, не сказав больше ни слова, засыпает. Её дыхание становится ровным, и сон начинает уносить её от беспокойных мыслей.
Рустам еще долго смотрит в потолок, размышляя о том, что их ждет. Перед глазами проносятся образы: он представляет себе канадские леса, простирающиеся на многие километры, высокие небоскребы в городах, чистые улицы, доброжелательных людей, которые приветствуют новых иммигрантов. В его мечтах это страна, где можно дышать свободно, не опасаясь за будущее своих детей. Его мысли путаются, но в них есть одна ясная цель — они должны попробовать. И, приняв окончательное решение, Рустам засыпает, с надеждой и верой в новый день.
Во сне он видит Канаду: её огромные леса с высокими соснами, снежные улицы зимой, где играют дети в теплых одеждах, широкие озера и тихие, приветливые городки. В этом сне ему кажется, что всё удастся, что жизнь будет спокойной и простой, что все препятствия останутся позади.
На следующее утро их ждет новая глава жизни. День будет полон хлопот, сборов и прощаний, но впереди их ждёт новый мир. Мир, где они надеются построить лучшее будущее для себя и своих детей, где можно начать с чистого листа и оставить всё тяготы прошлого позади.

1.1.6. Холодный Ташкент
Ташкент встретил утро серым и холодным. Небо затянуто густыми облаками, холодный ветер пронизывал насквозь, обдувая бетонные здания, навевая на город атмосферу подавленности. Шестиэтажное здание аппарата президента, построенное в советские времена, возвышалось угрюмой глыбой посреди площади. Стены его, когда-то белые, потемнели от времени и грязи, выкрашены в безликий серый цвет. В прошлом здесь размещался Центральный комитет Компартии Узбекистана — теперь этот бездушный фасад стал символом непрекращающегося авторитарного правления Ислама Каримова.
Внутри кабинета, огромного и холодного, как и само здание, Каримов передвигался, словно разъяренный лев, запертый в клетке. Его лицо исказилось от гнева, движения были резкими, взгляд — острым, колючим. Он ходил взад-вперед по ковру, сжимая кулаки, а за его спиной, неподвижно замерев, стояли самые влиятельные люди страны: министры, генералы, чиновники. Все они были напряжены, как натянутая струна, стараясь не встречаться с ним глазами, чтобы не вызвать его гнев. Тишина в кабинете казалась почти гнетущей, нарушаемой лишь звуками шагов президента.
Закир Алматов, министр внутренних дел, стоял в стороне. Он был тучным, но подвижным мужчиной с широкими, мозолистыми руками, намекающими на физическую силу. Его седые волосы обрамляли лицо с густыми бровями и холодным взглядом. Шаги его всегда были уверенными, широкими, будто он привык идти напролом, не задумываясь о последствиях. Алматов не был глубоким мыслителем, но это его не останавливало — он знал, как устранять врагов и подавлять оппозицию, прокладывая себе путь наверх через интриги и жёсткость.
Рядом стоял Рустам Иноятов, глава СНБ. Тучный, с выпученными глазами, как у человека с проблемами щитовидной железы, он страдал от диабета. Хитрость и двуличие сквозили в его взгляде. Он всегда был осторожен в своих словах, извлекая выгоду даже из самых плохих ситуаций. Сейчас для него это был идеальный момент — можно было выпросить у Каримова дополнительные ресурсы для своей службы, усилить позиции в стране, где страх и контроль стали валютой власти.
В зале стояли и другие чиновники, стараясь оставаться в тени. Они молчали, следуя за Каримовым, как тени, не решаясь сказать что-либо лишнее.
На огромном мониторе в кабинете демонстрировались кадры с оперативной съёмки взрывов 19 февраля 1999 года в Ташкенте. Видео показывало охваченные дымом улицы, горящие машины и тела погибших, раскиданные по дороге. Взрывы разнесли столицу, внося хаос и ужас. Кадры показывали оцепление милиции, людей в панике, разбросанные по дороге вещи, кровь на тротуарах.
Каримов в ярости, его голос громкий и резкий, как выстрел, прорезал тишину:
— Это покушение на мою жизнь! Найти всех, кто организовал взрывы в Ташкенте! Всех найти и казнить! Никого не жалеть!
В гневе он не знал преград. Для него не существовало никого выше, его власть была абсолютной, он считал себя всесильным и неподконтрольным никому.
— Мы этим занимаемся, — осторожно сказал Иноятов, не поднимая глаз, но стараясь звучать уверенно. — Моя служба вышла на экстремистов в Афганистане. Лидеры религиозного движения Тахир Юлдаш и Джума Намангани, скорее всего, организовали взрывы!
Закир Алматов, всегда готовый действовать, рявкнул:
— Хазрат, мы всех найдем! Списки подозреваемых составлены! — Его жестокость и прямолинейность всегда шли рука об руку, и для него не было ничего проще, чем ломать судьбы людей.
— Найдите семьи террористов, пытайте, можете убить, если будут молчать! — ревел Каримов. — Всех, кто верующий — в тюрьму! Всех религиозников, всех, кто носит бороду или платки, кто часто ходит в мечеть — всех арестовать! Они должны верить в меня, в президента, а не в Аллаха! Я им Бог на Земле!
Чиновники, привычные к подобным приказам, закивали, соглашаясь. В этот момент кто-то из них пробормотал:
— Хороший повод зачистить политическое пространство.
Каримов мгновенно насторожился, вскинув голову:
— Поясни?
Вперед выступил один из самых засекреченных и влиятельных чиновников — Мистер Х, обрисовав ситуацию:
— Всех ваших недругов — оппозиционеров, журналистов, учёных, всех, кто не согласен с вашей политикой — можно обвинить в терроризме. Репрессировать их! Так вы навсегда избавитесь от угроз. Страна должна знать, что без вас она погибнет.
Каримов задумался, затем кивнул, решив, что это разумный ход.
— Отработайте версию, что это дело рук моего врага — оппозиционера Мохаммада Салиха. И всем верующим... всем мусульманам... устроить здесь ад!
— Это мы с радостью, — скалясь, отозвались Алматов и Иноятов. В глазах чиновников горела решимость. Они понимали, что перед ними открываются новые возможности — репрессии сулили огромные выгоды. Под шумок можно было отобрать предприятия, недвижимость, валютные активы. Каримов создал государство, в котором репрессии стали бизнесом.
Чиновники были готовы выполнить любые приказы своего лидера. Это был мир, где не осталось места милосердию или слабости, где цель всегда оправдывала любые средства.

1.1.7. Городская мечеть
Городская мечеть стояла спокойно на своём месте, как и каждый день, встречая верующих. После утренней молитвы люди начали медленно выходить на улицу. Их лица были освещены светом веры и надежды, спокойные и умиротворённые. Они улыбались друг другу, здоровались, обменивались пожеланиями удачного дня. Молитва принесла им чувство очищения, будто мир вокруг стал немного светлее. Кто-то остановился у ворот, чтобы поговорить с друзьями, кто-то направился к дому, думая о предстоящих делах. На этих лицах читалась вера в то, что сегодняшний день будет хорошим.
И вдруг, совершенно неожиданно, улицу окружили патрули милиции. Солдаты в синей пятнистой униформе и касках с дубинками в руках начали грубо задерживать выходящих. Лица, недавно сиявшие спокойствием, сменились удивлением, страхом и возмущением. Людей грубо хватали за руки и толкали к автобусам, стоящим неподалёку. Те, кто пытался сопротивляться, получали удары дубинками, их силой заталкивали в транспорт. Никто не разбирался, кто эти люди — они были верующими, и этого было достаточно. Пинками и ударами их вталкивали в автобусы, не давая шанса объясниться или возмутиться. Те, кто молился за мир, теперь испытывали насилие на себе.
Милиционеры не церемонились — они исполняли приказ с грубой жестокостью. Задержанных доставляли в отделения, где их уже ждали камеры и допросы. В холодных подвалах РУВД, под тусклым светом, их бросали на пол, избивали кулаками и дубинками. Многих избивали так, что они падали на бетонный пол, теряя сознание. Некоторые лежали на грязном полу, их тела сотрясались в конвульсиях, у кого-то были сломаны рёбра, которые болезненно выпирали из-под одежды. Воздух был пропитан болью и страхом, но милиционеры видели в этом лишь рутину.
В кабинетах начальников телефоны не умолкали. Один из начальников РУВД набрал номер Закира Алматова и, понизив голос, спросил:
— Мы доставляем всех верующих из мечетей и допрашиваем их на причастность к терактам. Но как определить, кто из них ваххабит-террорист?
Вопрос действительно волновал его. Никаких чётких указаний не поступало, а разбираться в том, кто из людей просто исповедует свою религию, а кто является экстремистом, он не знал. Как отличить? Если у него книга — это Коран или, может, пособие по терроризму? Если он произносит молитвы, не слишком ли часто он это делает? Может, стоит заставить их петь гимн Узбекистана вместо молитв, чтобы отличить фанатиков?
Алматов, которому и самому эта тема была чужда, в ярости сдавил трубку:
— Ты что, письмо не читал? Там всё расписано! Всех, кто носит бороды, — это ваххабиты! Всех, кто часто ходит молиться! Кто чаще всего повторяет "Аллах акбар!" — экстремисты, ясно?
Его голос был настолько полон раздражения, что казалось, он готов был сломать трубку о голову начальника, будь тот рядом. Но расстояние спасало подчинённого.
— Понял! — радостно ответил начальник, уловив суть. — Будет исполнено!
Тем временем в городе продолжались облавы. Патрули милиции и ОМОН ходили по улицам, проверяя прохожих. Борода теперь была не просто признаком религиозности — это стало символом угрозы. Мужчин с бородами останавливали, не разбираясь, кто они — торговцы, учителя или студенты. Их грубо задерживали и заталкивали в машины, не давая времени объясниться. Рядом визжали женщины, стараясь защитить своих мужей, сыновей, отцов, но крики и слёзы не помогали. ОМОН, с каменными лицами, разгонял женщин дубинками, разбрасывая их в стороны, как куклы. Страх и отчаяние захватили улицы.
Задержанные, даже не успев понять, что происходит, становились жертвами системы, где вера, борода или частые молитвы могли стоить свободы и жизни.

1.1.8. Резиденция президента
Время совещания у президента подходило, и каждый чиновник знал, что опоздание недопустимо. Ислам Каримов не прощал неуважения к своей персоне, а опоздать — значило проявить именно его. Хокимы, министры, председатели комитетов и директора крупных концернов один за другим спешили к кабинету президента. Все они нервничали, ведь каждый раз, когда они собирались здесь, воздух казался пропитанным страхом перед властью Каримова.
Когда они подошли к дверям, суровая охрана их остановила. Начальник охраны, невысокий, но крепкий мужчина с жестким лицом, словно высеченным из камня, подошел к ним с напряженным взглядом. Его глаза были холодными, как сталь, а на губах играла едва заметная усмешка. В его движениях чувствовалась профессиональная военная выправка.
— Мы должны провести персональный досмотр, — объявил он сухим тоном, — приказ хазрата. После взрывов Ислам Каримов считает, что среди вас могут быть убийцы.
Чиновники замерли. Их лица исказились от растерянности и недоумения, но никто не осмеливался возразить. Никто не смел сказать хоть слово против воли президента. Один за другим они терпеливо ждали своей очереди, пока охрана обыскивала их карманы, проверяла пиджаки и штаны. Обыск был унизительным, но они, стиснув зубы, переносили его, прекрасно понимая, что возмущение могло стоить им карьеры или даже свободы.
Очередь дошла до заместителя прокурора Светланы Артыковой. Она была высокой худощавой женщиной, с узкой грудью и кривыми ногами, черные волосы плотно прилегали к голове, а её взгляд был колючим и холодным, словно лед. Её острые черты лица и жесткий характер были хорошо известны всем. Когда охранник приблизился к ней, она сжала губы в тонкую линию, готовясь к унижению.
Охранник начал процедуру, бесцеремонно сунув руку в её бюстгальтер. Его грубые пальцы прошлись по небольшим грудям, после чего он залез под её юбку, нащупывая через чулки, проводя ладонью по трусам. Это длилось всего несколько мгновений, но для Артыковой время будто замерло.
— Всё чисто, — бросил охранник с безразличием, словно проверил карбюратор машины.
Артыкова, побледнев от гнева, резко вскинула голову и прошипела:
— Я всегда чистая! — произнесла она с презрением, затем с гордо поднятой головой пошла дальше, присоединившись к остальным чиновникам, которые уже ожидали начала совещания.
Охранник лишь равнодушно посмотрел ей вслед, а из кабинета президента донёсся голос Каримова:
— Ну, надеюсь, никто из вас не намерен меня подорвать? Завтра я проведу пресс-конференцию по этому поводу! Поэтому не обессудьте за проверку! Так теперь будет всегда, если вы допустили взрывы у меня под носом!
— Нет, нет, хазрат! Как можно! Вы правильно поступаете! Слава нашему президенту! Вперед, цвети, Узбекистан! — сдавленными голосами хором начали говорить министры, потом один за другим подхватили гимн.
Их лица были напряжены, некоторые уже покрыты каплями пота. Они хрипели, но не позволяли себе сбиться с темпа гимна. Слова звучали неискренне, но они старались изо всех сил показать свою преданность. Каримов смотрел на них с насмешкой, наблюдая, как каждый из них выкладывается, чтобы понравиться ему. В его взгляде читалась ирония — он понимал, что страх делает их старательными, и это его развлекало.

1.1.9. Пресс-конференция
Пресс-конференция проходила в огромном здании советской постройки, сером и монументальном, с высокими потолками и массивными колоннами. Внутри ощущалась холодная величественность: каменные стены и старомодные люстры. Оцепленное милицией, здание выглядело как крепость, строго охраняемая от любых внешних угроз. На входе дотошно проверяли вещи, обыскивали каждого, подозревая преступника в каждом, кто пересекал порог. Телекамеры стояли повсюду, фиксируя каждое движение, а микрофоны и радиоустановки были готовы передать всё в эфир.
В зале собралось множество узбекских и зарубежных журналистов. Они перешептывались между собой, обмениваясь догадками о том, что именно скажет президент. Атмосфера была напряженной, в воздухе висело предчувствие чего-то важного, но опасного. За столом сидели ключевые фигуры режима: министр внутренних дел Закир Алматов, глава СНБ Рустам Иноятов, министр иностранных дел Абдулазиз Камилов и генеральный прокурор Рашитжан Кадыров. Камилов, лысоватый и невысокий человек с лицом, осунувшимся от алкоголя, нервно оглядывался по сторонам. Его помятый костюм лишь подчеркивал его тревожное состояние. Он боялся провокационных вопросов, зная, что любое неосторожное слово может обернуться для него неприятностями.
К трибуне под аплодисменты взошел Ислам Каримов, облаченный в строгий черный костюм. Он выглядел хмурым и надменным, его губы презрительно выпячивались, добавляя его лицу суровости. Взмахом руки он потребовал тишины, и зал мгновенно замолк.
— Террористические акты совершили мусульмане, — начал Каримов с твердостью в голосе. — Радикальное течение, Исламское движение. Взрывы подготовил Мохаммад Солих, который сбежал за границу и получил политическое убежище в Норвегии. Мы объявили его в международный розыск через Интерпол.
Он говорил долго, разглагольствуя о смертельной опасности радикального исламизма. Заявил, что религиозные экстремисты поддерживаются из-за рубежа, что внутреннюю оппозицию финансируют западные фонды и иностранные эмиссары. Его речь звучала как обвинительный приговор всему оппозиционному движению, как предостережение всем несогласным.
Когда пришло время вопросов, встал корреспондент ВВС и, собравшись с мужеством, задал вопрос:
— Господин президент, взрывы произошли недавно, следствие только началось, а вы уже назвали организатором человека, который когда-то был вашим оппонентом на президентских выборах и, по некоторым данным, набрал больше вас голосов. Но президентом стали вы. Теперь вы обвиняете его в терактах. А как же презумпция невиновности? Вы же гарант Конституции, как можете такое говорить?
Зал замер. Журналисты переглядывались, одни в изумлении, другие в испуге. Каримов внезапно побагровел. Его лицо исказилось от ярости, он закашлялся и нервно ударил кулаком по трибуне. Не сказав больше ни слова, он резко вышел из зала, бросив в сторону:
— Ну-ка, приведите мне этого выскочку-журналиста!
Охрана мгновенно подбежала к корреспонденту ВВС, заломила ему руки за спину и насильно потащила к выходу. Журналист был бледен, его глаза выражали страх. Подведя его к Каримову, охрана остановилась. Президент, кипя от ярости, начал кричать:
— Ты что, самый умный? Как посмел задавать мне такие вопросы? Кто тебя научил так говорить? Американцы? Русские? Кто?!
Каримов ударил журналиста в живот. Тот согнулся, издав тихий стон. Каримов не остановился — он пнул его ногой, затем еще раз и еще. Журналист упал на пол, корчась от боли.
— Хазрат, здесь много журналистов, будет скандал! — попытался тихо вмешаться один из охранников.
Понимая, что переходит грань, Каримов бросил презрительный взгляд на журналиста, сплюнул на него и вышел из здания, хлопнув дверью. Его шаги звучали гулко по коридорам.
Тем временем министр иностранных дел Камилов, все еще нервно озираясь, сказал своему помощнику:
— Лишите этого журналиста аккредитации. И больше ни на какие пресс-конференции и брифинги его не пускать.
В углу, под легким дымом сигары, стоял мистер Х. Он с усмешкой наблюдал за происходящим, явно получая удовольствие от сцены. Для него жизнь была театром, а он — режиссером, ловко манипулирующим событиями.

1.1.10. В кабинете
Кабинет президента Ислама Каримова был обставлен с тщательным вниманием к деталям, отражая тот стиль и дух времени, которые он сам создал. Просторные стены были заставлены стеллажами с книгами — среди них были произведения, которые могли бы шокировать любого: «Майн кампф», очерки о макартизме в США, и даже ценнейшие книги, посвященные его собственной жизни и деятельности. Культ личности царил здесь, как в самом сердце тоталитарного режима. На стенах висели флаг Узбекистана и его собственный портрет, который смотрел на каждого, кто входил в кабинет с надменной гордостью. Кроме того, фотографии Каримова с другими мировыми политическими лидерами, запечатленные моменты встреч и саммитов, лишь подчеркивали его стремление к международному признанию. В углу стояла небольшая статуя Амира Темура, средневекового правителя и завоевателя, который стал кумиром для многих узбеков — символ силы и власти.
Ранее этот кабинет принадлежал первому секретарю ЦК компартии, и теперь в нем обитал Ислам Каримов — когда-то первый коммунист республики, а ныне диктатор в статусе президента. Это пространство, наполненное историей, стало символом его власти, ставшим абсолютным и неоспоримым.
Каримов сидел в своем кресле, обитым кожей, с выражением решимости на лице. Он скомандовал:
— Усилить цензуру! Никаких статей против меня и моей власти! Всех журналистов, критикующих меня, прогнать из редакций, нигде не давать им устроиться на работу! Усилить пропаганду моих трудов и моих идей!
Его помощник, стоящий в полупоклоне, торопливо записывал все на бумагу, лицо его было напряжено от страха.
— Кстати, хазрат, тут принесли книгу «Человек, определивший эпоху» — это про вас. Авторы — прокурорский работник и один академик в области экономики. Принесли самый первый экземпляр вам. Книга расписывает, что благодаря вам Узбекистан получил независимость от Москвы и от коммунизма и теперь строит демократическое государство. Вы — отец узбекской свободы, гарант Конституции.
Эти слова приятно отозвались в душе Каримова. Он взял книгу, начал листать страницы и, улыбаясь, произнес:
— Хорошо. Надо организовать, чтобы еще написали книги про меня. Найдите иностранных писателей, заплатите им, пусть пишут про мои реформы и мою роль в развитии Узбекистана. Видимо, надо пиариться, чтобы весь мир знал меня. А то все знают только про террористические акты и оппозиционеров!
Его взгляд унесся в даль, как будто он видел будущее, в котором он был сильным лидером, а народ боготворил его. Он представил свою усыпальницу в Самарканде, вырезанную из ценного камня, окруженную толпами людей, совершающих паломничество. В его воображении люди плакали, целуя могильную плиту, и кричали:
— Хазрат! Хазрат! Вы дали нам Великое будущее! Спасибо вам за это! Великий человек! Бессмертен в веках! Да будет вам место в Раю у трона самого Аллаха!
Эти радужные картины воодушевляли бывшего коммуниста, наделяя его уверенностью и мощью.
Мистер Х, находившийся в тени, внимательно записывал слова президента, их значение и тон. Он был единственным, кто имел такие полномочия, единственным, кто мог беспрепятственно входить к Каримову в любое время суток. Мистер Х знал, что за всем этим скрывается и его роль, и его интересы, и что именно он был тем, кто в нужный момент мог подставить нужное плечо или убрать лишние фигуры с доски.

1.1.11. Иностранные подлизы
США, могущественная держава с обширными ресурсами и влиянием на международной арене, занимала особое место в мире. Грандиозные небоскребы Нью-Йорка, непрекращающиеся потоки информации и культура, формирующая глобальные тренды — все это придавало Америке ауру неоспоримого лидерства. Это была страна, где каждый шаг был под контролем, а каждая инициатива — предметом внимания.
В узбекском посольстве дипломаты стремились наладить связи с зарубежными исследователями и учеными, осознавая важность международного мнения. В этот раз их целью стал Стивен Фреддерик Старр из Университета Джонса Хопкинса. Старр, седой и с высокомерным видом, был ученым и чиновником, чья репутация росла вместе с его амбициями. Он всегда выглядел презентабельно — в безупречном костюме, с безукоризненно отглаженной рубашкой и галстуком, который подчеркивал его статус. Он любил быть в центре внимания и был привязан к подаркам, которые свидетельствовали о его значимости. Его голос, полный самодовольства, уверял собеседников в его понимании сложностей реформ, проходящих в Узбекистане:
— Да, да, я внимательно слежу за реформами в вашей стране! Ислам Каримов — лидер новой эпохи! Он личность, которая создает новую формацию. Он сломал коммунизм и строит самое сильное государство в Центральной Азии. Передайте Его Превосходительству, что я посещу Ташкент.
Приглашение также принимала Шинер Акинер, эксперт из Лондона, работавшая в Институте восточной политики. Она была хитрой и корыстной женщиной, обладавшей умением манипулировать людьми ради собственных интересов. Шинер всегда знала, как произвести впечатление: её одежда была стильной, а глаза светились умом и хитростью. Её не интересовали настоящие изменения в жизни людей — важнее были привилегии и внимание, которые она получала от высокопоставленных друзей.
Когда она прибыла в Ташкент, её у трапа встречал Мистер Х. Он хитро улыбался, целуя ручку дамы, и эта ухмылка вызывала у неё чувство тщеславия:
— Добро пожаловать, ханум Акинер.
Шинер расплывалась в восторге — только здесь, среди этих влиятельных людей, её ценили и уважали, она чувствовала себя в своей тарелке.
На борту «Узбекских авиалиний» летел индийский журналист Алок Шекхар, готовый писать положительные репортажи о режиме Каримова. Этот пройдоха с хитрым взглядом и всегда с улыбкой на лице за деньги готов был писать всё что угодно. Узбекские журналисты нашли его в Дели и пригласили за деньги, которые выплачивали узбекские налогоплательщики, чтобы он мог пожить в столице и затем рассказывать индийскому народу о великих достижениях президента Каримова.
— Я, конечно, уважаю вашу республику и вижу, как расцветает ваш край, — произнес он, подмигнув, когда получил конверт с деньгами в качестве аванса от посла Узбекистана. Его довольное лицо свидетельствовало о том, что он был готов на любые компромиссы, лишь бы получать свою долю.

1.1.12. Телевидение Си-Эн-Эн
В студии CNN царила атмосфера профессионализма и напряженности. Стены были обшиты звукоизолирующими панелями, создавая чувство уединения и сосредоточенности. Яркие лампы освещали пространство, а экраны на заднем плане демонстрировали карту мира, флаги стран и новости в реальном времени. Журналист-ведущий, облачённый в строгий тёмно-синий костюм, с аккуратно уложенными волосами и уверенным выражением лица, сидел за стеклянным столом. Его тонкие, аккуратные черты лица и решительный взгляд выдавали опыт и авторитет. Ведущий начал беседу, задавая острые вопросы и пытаясь охватить сложную тему:
— Многие эксперты утверждают, что президент Узбекистана привел свою страну к независимости?
Приглашённый эксперт, сидящий напротив, представлял собой человека с острым умом и непреклонной логикой. Это был доктор Левин — экономист с седыми волосами и умными, глубоко посаженными глазами. Он был одет в серый пиджак и светлую рубашку, но его манера говорить и жестикулировать привлекала внимание больше, чем его внешний вид. Смеясь, он отреагировал на заявление ведущего:
— Эх, какие эксперты — те, кого подкупили власти? Таких стало много — псевдоэкспертов. До независимости Ислам Каримов был партийным функционером. Вы не найдете в печати ни одного выступления, где он призывает к независимости Узбекистана. Наоборот, он поддерживал сохранение Союза, особенно на мартовском референдуме 1991 года. Распад СССР начался в Москве, за независимость боролись республики Прибалтики, Грузия. А среднеазиатским республикам она просто на руки упала. И узбеки в один момент стали независимыми, свободными, только воспользоваться этим не сумели. Тогда Каримов стал единоличным владельцем своей страны. Он вошел во вкус править одному и вечно. Своих оппонентов он просто пускает в фарш.
На экране показывали кадры, где Ислам Каримов на последнем съезде КПСС в Москве неуверенно поет «Интернационал». Он был окружён Михаилом Горбачёвым и Борисом Ельциным, чьи уверенные голоса и энергичные движения контрастировали с его застенчивым поведением. На заднем плане раздавался смех и поддержка, но Каримов выглядел растерянным, не находя своего места в этом шумном, историческом моменте.
— Он проводит радикальные экономические реформы, — продолжал журналист, уверенно опираясь на свои знания.
Эксперт, закатив глаза, произнёс:
— Э-э-э. Какие реформы может провести человек, воспитанный на марксизме и сталинизме? Он не знает, что такое демократия и рыночные отношения. Он создал ту же самую деспотичную советскую систему, просто там за руль управления встали кланы и семьи, все ресурсы стали принадлежать им. Непотизм и коррупция — вот итог реформ Ислама Каримова. Но это он назвал «Великое будущее».
Ведущий, поправляя очки, задавал новые вопросы, стараясь глубже разобраться в проблеме:
— Сложная ситуация, когда Узбекистан экспортирует газ в Россию и Китай, а население вынуждено топить углем или кизяком — высушенным навозом домашнего скота. Это временные издержки?
Эксперт усмехнулся и покачал головой:
— Вы думаете, уголь так просто купить? Местные кланы продают его втридорога, при этом уголь с низкой теплопроводностью. На газе наживаются семья Каримовых и близкие люди его круга, вся валюта остается за рубежом, в офшорах. Поэтому о газификации нечего и говорить. Реформы — это попытка улучшить прошлую советскую систему. Иного предложить Каримов не может.
— Так для того, чтобы провести реформы, Каримов послал молодых людей учиться на Запад. Ставка сделана на молодые кадры, — поднимал тему ведущий, стараясь выжать максимум информации.
Операторы меняли ракурсы, показывая движения рук эксперта, который недоумевал от услышанного:
— И где они? Тысячи парней и девушек уехали на учебу в США, Европу, Японию, Южную Корею по линии Фонда «Умид», затрачены миллионы долларов, но по возвращении лишь единицы нашли работу. Остальные оказались или невостребованными, или они сами не захотели работать в коррупционной и малоэффективной экономике и уехали обратно. Так что кадровая политика себя тоже не оправдала. А у власти все те, кто формировался, будучи коммунистами.
— Так что нет будущего у Узбекистана? — спрашивал ведущий, как бы пытаясь увидеть то, что не видят другие.
— У Узбекистана нет настоящего... — твёрдо заявил эксперт.
На экране появлялись кадры встречи Каримова с Альбертом Гором, вице-президентом США. Каримов сидел за столом, окружённый советниками, его лицо выражало сосредоточенность, а Гору, с его дружелюбной улыбкой и открытым жестом, казалось, искренне интересует судьба Узбекистана. Это был важный момент, который показывал, как высокопрофильные встречи обрамляют международные отношения.
Ведущий, указывая на экран, добавил драматическим жестом:
— Каримов хочет, чтобы Узбекистан воспринимался как западная страна — сильная экономика, высокие технологии, высококвалифицированные кадры. Об этом он постоянно твердит с различных трибун. Поэтому тянется к Америке, Европе.
Эксперт усмехнулся, отвечая:
— Каримова называют хазрат, то есть правитель, владыка! И этот хазрат назвал свою страну «Центрально-азиатским тигром», рассчитывая на ресурсно-материальный потенциал. Но он забыл, что Запад — это права и свободы человека, это демократические выборы, независимая пресса и справедливый суд. Это многопартийность и парламент, имеющий полномочия предъявить импичмент президенту. Всего этого нет в Узбекистане.
Ведущий, пытаясь прояснить ситуацию, уточнил:
— Но на такую реформу Каримов не способен. Я вас правильно понял?
Экран показывал лицо эксперта, который, опираясь на факты, спокойно ответил:
— Несомненно. Он боится потерять власть, если все это вдруг появится в стране. Поэтому все партии карманные, парламент состоит из подконтрольных ему людей, в прессе царит цензура, гражданские активисты в тюрьме. Религия ушла в подполье и теперь угрожает безопасности страны. Поэтому Каримов вынужден дружить с Россией, хотя её ненавидит. Просто Москва даёт ему тот простор, те резервы, которые удерживают его власть и поддерживают статус в мире, включая ООН.
Ведущий с лёгкой иронией добавил:
— Так, значит, Каримов умеет дружить?
Эксперт досадливо роняет:
— Каримов не умеет дружить — он в ссоре фактически со всеми соседями. Особенно ненавидит Таджикистан, поэтому заминировал границы. Каримов жесток как с соседями, так и со своим народом. Поэтому его называют «Дэвом».
Ведущий вспомнил:
— Дэвом? Это демоническое существо в сказках Центральной Азии? Очень жестокое к людям...
Эксперт кивнул:
— Да. Жестокость — это норма в странах восточной деспотии. Нежестокий и нелукавый правитель просто не сумел бы удержать власть в своих руках. Предшествующие государства до коммунистического деления региона 1920-х годов, а это Бухарский эмират, Кокандское ханство и Хивинское ханство, были образцами такой деспотии. Каримов просто возродил средневековые обычаи и механизмы управления народом и государством, слегка подлакировав их современными политическими тенденциями.

Часть 1.2. Улугбек Ешев

1.2.1. Тюрьма
Тюрьма напоминала крепость, обнесённую колючей проволокой, натянутой между высокими стенами, которые словно охраняли секреты, захваченные временем. На каждой из вышек дежурили пулеметчики с настороженными взглядами, их автоматические винтовки готовы к любому развитию событий. По территории в беспорядке бегали собаки — натренированные, злобные, с оскаленными зубами, они выискивали любые признаки неподчинения. Заключенные знали: их шансы на выживание зависели не только от поведения, но и от настроения этих четвероногих охранников.
На фоне серого неба висели огромные щиты-плакаты с изображением Ислама Каримова. Его взгляд, полон уверенности и строгости, призывал к соблюдению закона и уважению традиций. Эти плакаты становились для заключенных символом глухой иронии — ведь многие из них, надев тюремную робу, были фактически лишены всех прав.
Утро, и с восходом солнца в воздухе повис холодный ветер. Температура ощущалась как будто зябка, мороз пронизывал до костей. Заключенные, одетые в потёртые, плохо сшитые одежды, выстроились на плацу, где, приложив руку к сердцу, слабо и нестройно пели гимн Узбекистана. Их тела дрожали от стужи, каждый из них чувствовал, как холод проникает в самые глубокие уголки их существования. Не знающие текста или плохо поющие тут же становились мишенью для надзирателей, которые, с яростью стягивая их к себе, наносили удары до крови.
По плацу разносится их голоса:
"Ба;ри кенг ўзбекнинг ўчмас иймони,
Эркин, ёш авлодлар сенга зўр ;анот, зўр ;анот!
Исти;лол машъали, тинчлик посбони,
;а;севар, она юрт, мангу бўл обод!"
Некоторых из обездвиженных, потерявших сознание, по приказу офицера уводили в медчасть, где, как правило, их ждали не исцеление, а лишь новая порция унижений. Мрачные коридоры этой части тюрьмы, освещенные тусклыми лампами, были свидетельством страданий, оставляя позади застывшие взгляды и испуганные лица.
Среди заключенных выделялись два африканца. Их лица были искажены страхом и недоумением — они не могли правильно выговорить узбекские слова, за что подвергались жестоким избиениям. Надзиратели, с вызывающим презрением, кричали на них:
— Вы, обезьяны, учите наш язык! Пойте правильно! Пока не выучите, все заключенные будут стоять на плацу и петь!
Один из охранников, раздражённый их неумением, указывал на вышку, и гимн начинался снова. Заключенные пели ещё более громко, выплёскивая ненависть и презрение на своих соузников, каждый взгляд был полон злобы и насмешки.
Начальник тюрьмы Эшмат Мусаев, толстый и надменный человек, был совершенно равнодушен к страданиям заключённых. Для него ценность заключалась в деньгах и власти, в возможности поизмываться над человеческой судьбой. Его толстое лицо, с двойным подбородком и ненавидящим выражением глаз, смотрело на происходящее с презрением и равнодушием.
Он наблюдал за всем этим из своего кабинета, потягивая чай из пиалы, довольно улыбающийся. В кабинете, оформленном с избытком роскоши, висел портрет Каримова, на столе красовались различные закуски, алкогольные напитки, хранящиеся в красивых бутылках. Ковер, на котором, казалось, никогда не было ни одной пылинки, покрывал пол, придавая помещению вид незыблемого авторитета.
Рядом с ним стоял Мистер Х, любопытный человек с тёмными очками, который вдруг, указывая на африканцев, произнёс:
— Кто это за экзотические «фрукты»?
Эшмат, с презрением на лице, ответил:
— Негры что ли? А-а, мы их называем «бананы». Ведь африканцы как обезьяны жрут бананы, хахаха.
Мистер Х, недоумевая, спросил:
— И как эти дети саван попали к нам?
Эшмат, помешивая лед в стакане, бурчал:
— Наркокурьеры, транзитники. Провозили в своем желудке капсулы с наркотиками. У одного произошел разрыв — умер прямо в салоне самолета. Сняли всю команду, проверили — там героин в желудке, высирали по нескольку часов. Дали большие сроки.
— И как им наше гостеприимство? — Мистер Х смеялся, наслаждаясь ситуацией.
В этот момент один из зэков, с явным намерением унизить, пнул африканца по заднице, крича:
— Пой нормально!
Африканец, потеряв равновесие, упал на землю и разбил нос. Кровь начала сочиться из его носа, и его тело зашевелилось, когда он, крича от боли, попытался подняться. Это было видно из окна начальника тюрьмы, и Эшмат хохотал, стуча себя по пузу, словно наблюдал за захватывающим представлением:
— Наши тут тотализатор устроили. Заставляют негров глотать капсулы, в которых цианистый калий. Если выживут, то им дают награды...
Мистер Х, хмыкая, спросил:
— А если нет?
Эшмат, пожимая плечами, безразлично произнёс:
— Если нет — то двое уже сдохли. Похоронили на тюремном кладбище. Их государству Конго нет никакого дела до своих граждан. Им даже сообщать не стали. Двумя неграми меньше на земле — лучше дышать.
Мистер Х смеялся, наслаждаясь этим мрачным зрелищем. Но внезапно Эшмат, вспомнив, спросил с нотками тревоги в голосе:
— Э-э-э... Где мой гонорар? Мы же договорились...
Его голос стал напряжённым, и он встал, поправляя костюм, который казался слишком тесным на его толстом теле.
Мистер Х, поворачиваясь к нему с хмурым лицом, произнёс зло:
— Сейчас подвезут. У нас всё без обмана!

1.2.2. Парник
В другой части тюрьмы располагался парник — небольшой, но необходимый для обеспечения заключённых и охраны. Здесь, среди холодных стен и бетонных плит, царила жизнь, словно в контрасте с окружающей серостью. Стеклянные панели пропускали сквозь себя слабые лучи солнца, которые освещали зелёные грядки, где росли помидоры и огурцы. Воздух был наполнен свежестью и ароматом растительности, которая, казалось, упорно стремилась к жизни, невзирая на мрачные обстоятельства.
Улугбек Ешев, двадцатишестилетний парень с худым телосложением и крепким телом, работал в парнике. У него были черные волосы, аккуратно подстриженные, и грустные, полные тоски глаза, которые выдавали его внутренние переживания. Его скуластое лицо было выражением сосредоточенности и печали; он одет в стандартную тюремную робу, на которой со временем осели грязь и пыль. Сосредоточенно обрабатывая грядку, он не желал отвлекаться на разговоры, но его сосредоточенность не могла полностью защитить его от тёмных реалий, которые витали вокруг.
Рядом с ним работали два заключённых, которые, перешёптываясь, обменивались новостями. Один из них, средних лет, с выпуклыми щеками и лысеющей головой, глядел вокруг с выражением настороженности. Он говорил:
— Слушай, вчера замочили Шухрата.
— За что? — с интересом спросил второй, на вид крепкий и широкоплечий, с татуировками на руках, которые выдавали его непростое прошлое.
— Не захотел свой бизнес на воле отдать! На него заказ пришел, задушили прямо в камере! Лучше бы отдал — жив остался бы!
Второй, качая головой, произнес с сомнением:
— Кто знает, кто знает... А кто убил — лохмачи?
Первый, быстро оглядываясь, словно опасаясь стен, шепотом добавил:
— Нет, сами надзиратели. Но сделали так, мол, повесился от неразделенной любви к сокамернику. Типа, педерастом был...
Улугбек, хотя и слышал этот разговор, старался не реагировать. Он не хотел слышать такие новости, которые только добавляли бремена в его уже тяжёлую душу.
Второй заключённый, сокрушённо качая головой, прошептал:
— Твари... Не боятся Аллаха!
— Здесь все не боятся Аллаха! Иначе не было бы Ада! — прервал его первый.
Эти слова задели Улугбека; он хмурился, но продолжал работать, не отвлекаясь на разговоры.
Мимо проходил рядовой надзиратель — крепкий, с злобным выражением лица и с дубинкой, которая всегда была при нём. Он взглянул на Улугбека и его товарищей, сказав:
— К обеду чтобы закончил. Принесешь урожай в столовую для сотрудников! Смотри, чтобы помидоры были крупными и целыми! — его голос был строгим, но не злым. Он не любил, когда заключённые игнорировали его приказы.
— Хорошо, — ответил Улугбек, опасливо глядя на дубинку. Как и все «обитатели» тюрьмы, он не симпатизировал тем, кто их охранял.
— После обеда пойдешь в швейный цех, — приказал надзиратель, плюнув на пол и направляясь дальше. Его шаги звучали по тюремным стенам, как отбивки, а он беззвучно напевал мелодию, что-то похожее на «Подмосковные вечера», тем самым усиливая противоречие между музыкой и серостью окружающего мира.
Улугбек вздыхал, сердце сжималось от тоски по дому и родным, по жизни, которая была потеряна за решёткой. Он с трудом сдерживал слёзы, понимая, что в тюрьме нельзя показывать слабость — это может привести к трагическим последствиям. Здесь, в этом жестоком мире, действовали свои законы. Страх и недоверие заполняли пространство, а дружба была редкостью, сокрытой за масками отчаяния и жестокости. Каждый день здесь был как борьба за выживание, а простое желание быть свободным и счастливым казалось недостижимой мечтой.

1.2.3. В столовой
Тюремная столовая представляла собой мрачное, унылое помещение с длинными металлическими столами и жесткими скамьями. На стенах обитала облупленная краска, а потолок был низким, создавая впечатление замкнутого пространства. Прямо над столами свисали обнаженные лампочки, которые нещадно сияли, делая лица заключённых серыми и безжизненными. Столовая была полна невысокого гомона, но в этот момент царила гнетущая тишина: заключённые, сосредоточенные на своей пище, жевали без аппетита, не общаясь друг с другом. Злые, замкнутые в себе, они, казалось, были более озабочены тем, чтобы не привлекать к себе внимание надзирателей, чем самим приёмом пищи.
Среди них сидел Улугбек, который молча ел свою порцию безвкусной бурды. Он тщательно жевал, словно надеясь на то, что с каждой ложкой его тоска и тревога немного утихнут. Его внимание отвлек звук приближающихся шагов — мимо проходили надзиратели, их тяжелые ботинки гремели по бетонному полу, как предвестники беды.
Один из охранников, высокий и коренастый, с грубым лицом и холодными глазами, остановился перед Улугбеком, не скрывая своего пренебрежения:
— Эй, ты вчера написал прошение президенту Каримову о помиловании?
Это было привычное дело: многие заключённые писали письма, понимая, что это бесполезно. Однако для сотрудников пенитенциарной системы это стало частью их работы, хотя на самом деле это больше походило на унижение заключённых.
— Да, — ответил Улугбек, стараясь не привлекать внимание, не желая слишком много говорить. По своей натуре он был молчуном.
— Сегодня опять напишешь и скажешь, что виноват перед президентом и родиной, что ты отработаешь свою вину, что готов умереть, но сделать все, чтобы Узбекистан расцветал! — потребовал охранник, стуча дубинкой по столу. Посуда с едой подпрыгнула, а звук от удара гремел, как выстрел. Он был одним из тех надзирателей, которые наслаждались тем, чтобы щекотать заключённых дубинкой, стараясь попасть в ребра и ключицы.
— Напишу! — произнес Улугбек, сжав губы, чтобы сдержать гнев.
— И вы тоже пишите, мерзавцы! — закричал охранник, тыкая дубинкой в других заключённых. Каждый удар оборачивался ещё одним унижением. Заключённые терпели эти издевательства, избегая конфликта.
Затем охранник подошёл к одному из заключённых, по виду среднего возраста, с измождённым лицом и дрожащими руками. Он начал бить его, выкрикивая:
— Ты плохо написал письмо! Нет искренности в словах! Ты мразь и сволочь! Ты не уважаешь нашего президента! — закричал он, пиная упавшего на пол. Заключённый не сопротивлялся, лишь прикрыл голову руками, принимая удары.
В этот момент надзиратель, не в силах удержаться от жажды издевательства, выбил у несчастного зубы. Ломая его достоинство, он демонстративно разжевывал собственную жажду, как будто это было чем-то нормальным. Заключённый с трудом поднялся, потирая избитую челюсть и тряся головой, как будто хотел отогнать боль.
Все заключённые замерли, молча наблюдая за сценой насилия, затем, как по команде, вернулись к своим тарелкам. В их глазах читался испуг, который прочно укоренился в тюремной жизни. Никаких слов, только звуки ложек, которые соприкасались с железными тарелками, создавая пронзительную симфонию безмолвия и страха.
В это время по телевизору в столовой шла литературная передача, и поэт с длинной, неухоженной бородой декламировал стихи, его голос звучал мелодично, но иронично:
— Спасибо, президент, за счастье,
За дом, за свет и за уют!
За помощь, доброту, участье,
И зло, война нас обойдут!
Его слова, хотя и полные похвалы, звучали как насмешка в этом мрачном месте.
— Вы наш пророк и наш учитель,
Спаситель родины, рахмат!
Морали высшей есть блюститель,
Хвосты враги пускай поджат!
Улугбек смотрел на передачу, не отрываясь, и продолжал есть бурду, которая не утоляла его голода, но давала ощущение некоторой нормальности. Охранник, стоя в углу, внезапно закричал:
— Смотрите все на телевизор! Учили этот стих, завтра спрошу с вас!
Заключённые замерли в ожидании, а в их глазах снова мелькнул испуг — страх перед ещё одним показным унижением. Вопросы и требования, сделанные с уверенностью, что они не оставляют выбора, накладывали тяжёлое бремя на души, и каждый, казалось, чувствовал свою беспомощность в этом ужасном и холодном мире.
- Мы любим президента сердцем,
И без него наш век в ночи.
Политик с юмором и перцем,
Но держим в ножнах мы мечи!

Врагу отпор, вся власть - Исламу,
Идем к расцвету, держим курс!
С умом и совестью прям к Храму,
На то моральный есть ресурс!»

1.2.4. Швейный цех
Послеобеденное время в швейном цехе. Улугбек сидел за старой швейной машинкой, его руки ловко двигались, вставляя нить в иголку и прокладывая строчку по ткани. Он вышивал трусы — процесс этот был рутинным, но требовал сосредоточенности. Машинка, старого образца, поскрипывала, а звук её работы, как мотор, смешивался с монотонным шумом других машин и разговором заключённых. Каждый стежок он делал с тщанием, стараясь не допустить ошибок, ведь качество его работы определяло дальнейшую судьбу — соблюдение нормы, заработок на хлеб.
Рядом с ним трудились другие заключённые: один шил кофты, другой — штаны. Они погружены в свою работу, не разговаривают между собой, лишь изредка переглядываются. Охранники, по привычке, обходили цех, выискивая, кто из заключённых не выполнил норму.
— Пауза, мезавцы! — закричал один из охранников, его голос звучал резко, как щелчок. Улугбек встал, размял затёкшие конечности и направился к противоположной стене, где на пьедестале красовался бюст Исламу Каримову. Его взгляд останавливался на неподвижной фигуре, но мысли были далеко от этой мраморной головы.
— Что будешь делать, если освободишься? — спросил его сокамерник Иван, русский парень с короткой стрижкой и грубыми чертами лица. У него были глаза, полные недовольства и иронии, как будто он привык к тому, что жизнь всегда подсовывает ему неприятные сюрпризы.
Улугбек, задумчиво глядя в окно, произнёс:
— Я когда-то хотел стать милиционером. Ходил на дзюдо, готовился к экзаменам. Но теперь дорога мне закрыта. С уголовным прошлым в органы не берут. Найду любую честную работу. Я сделаю всё, чтобы никогда не попасть сюда. У меня есть братишка и сестричка, есть мама, я должен заботиться о них.
Иван хмурится, его выражение становилось всё более скептическим:
— Но у тебя нет профессии.
За окном свирепствовал холодный ветер. Небо быстро затянулось тёмными тучами, и дождь начал барабанить по стеклу, создавая ощущение безысходности. Капли воды стекали по окнам, и Улугбек вздохнул, понимая, что жизнь за пределами этих стен становится всё более недосягаемой.
— Я умею шить. Я открою цех по пошиву одежды... или парник свой. Я буду зарабатывать деньги честным трудом. А выучусь я всегда успею. Поступлю в вуз. Может, стану тренером по дзюдо, буду учить детей...
Это была его реальная мечта. Он не должен был оказаться здесь; его втянули в чужую историю, и он стал главным фигурантом уголовного дела, лишь случайно оказавшись в плену обстоятельств.
В этот момент к ним подошёл пожилой охранник, более человечный, чем остальные. У него были добрые, но уставшие глаза, а на губах скромная улыбка. Он был одним из тех, кто не забыл о человеческой стороне, даже работая в этой системе.
— Улугбек, я слышал, что готовится «золотая амнистия». Те, кто осуждён впервые и не за столь значительные преступления, кто из малоимущей семьи, тот имеет шанс попасть под амнистию, выйти на свободу. Напиши письмо в Аппарат президента. Может, Ислам Каримов смилуется над тобой. Ты парень добрый, уверен, что случайно попал сюда...
Эти слова звучали как луч надежды в мрачном тюремном мире. Удивительно, что в пенитенциарной системе всё ещё остались такие люди. Обычно здесь работали жестокие люди с большими кулаками и маленьким разумом, которые находили удовлетворение в унижении других. Виртухаем быть — это и хлебное место, здесь процветала коррупция и унижения. Тюрьма — это маленькое концентрированное зеркало узбекской реальности. На свободе всё расплывчато и не так осязаемо, а здесь каждая мелочь имела значение, и жизнь зависела от капризов судьбы.
Улугбек кивает, глядя в глаза доброму охраннику:
— Спасибо, Шухрат-амаки, да, я так сделаю.
Он снова возвращается к своей работе, подгоняя скорость и внимание, чтобы выполнить норму. Каждый стежок на швейной машине был не только способом заработать на жизнь, но и напоминанием о том, что он всё равно будет бороться за своё будущее, несмотря на все преграды, которые ставила перед ним жизнь.

1.2.5. Администрация тюрьмы
Начальник тюрьмы Эшмат сидел за массивным столом, его пальцы нервно стучали по его поверхности, создавая ритм, который резонировал в тихом кабинете. Его лицо исказилось от нетерпения — он не любил долгие ожидания. Напротив него стоял Мистер Х, куря дорогую сигарету. Он выглядел беззаботно и спокойно, словно время для него было лишь иллюзией. Мистер Х умел щекотать нервы даже своим соратникам, заставляя их чувствовать себя неуютно. В этом мире власти, где каждое движение имело значение, он был щукой, следящей за карасём, не позволяя ему слишком уж распускаться.
За окном дождь лил, создавая густую завесу из капель, которые стекали по стеклам, словно неумолимое время. Небо было затянуто серыми облаками, а глухой шум дождя перекрывал звуки, исходящие из кабинета.
В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошёл мужчина в черном костюме. Он молча бросил на стол конверт, чёрный, как его одежда. Эшмат наклонился, взял конверт и, проводя пальцами по его краям, вскрыл его. Внутри оказалась пачка долларов. Улыбка появилась на его лице — это то, чего он и ждал. Нет ничего ценнее, чем иностранная валюта, она дарила ему власть и уверенность.
— Это за Шухрата, — произнёс Мистер Х, выдыхая дым. — Хорошо сработано. Но чтобы мы тут ни при чём. Человек сам от мук совести повесился. Его бизнес — уже наш.
Эта история, которую Улугбек Ешев  слышал от других заключённых, только подтверждала то, что происходило за пределами этих стен.
Эшмат кивнул, продолжая разглядывать деньги:
— Не впервой, всё сделаю как надо. Но Шухрат — крупная личность. У него связи. Надо будет многих подмазать. Просто так с меня не слезут.
Он не врал. Эшмат знал, что месть — это игра с огнём, и, имея дело с такими людьми, как Шухрат, нужно тщательно просчитывать риски. Каждый шаг имел значение, и каждая ошибка могла обернуться против него.
Однако Мистер Х не стал углубляться в эту игру и грубо прервал его:
— Не набивайте цену, Эшмат-ака. У вас всё здесь схвачено. А у нас — там, за проволокой, — он кивнул в сторону окна. — Мы платим достойно и достаточно. Торг здесь неуместен.
Эшмат скалил зубы, прищуриваясь, словно сдерживая гнев. Затем, в попытке разрядить обстановку, он предложил выпить текилу. Мистер Х и его компаньон отказывались, при этом уходя, оставляя после себя густой запах табака. Эшмат смотрел им вслед, ковыряя в носу, явно недовольный таким визитом. Он не любил таких гостей, хотя понимал, что зависел от их денежных вливаний. Тюрьма — это был большой бизнес. Здесь оборачивались огромные капиталы, даже те, которых не было в банках. Порой простой начальник тюрьмы мог стать олигархом, управляя судьбами людей, как пешками на шахматной доске.
Для заключённого ценность — собственная жизнь, а для Эшмата все они — ресурс, деньги, капитал. Совсем по-марксистски, — иногда шутил он в присутствии подчинённых. — Деньги-товар-деньги, ха-ха-ха!
Подчинённые, которые никогда не читали книг Карла Маркса, смеялись, не понимая, что это не шутка, а суровая реальность их существования. Их смех был полон наивности, в то время как в голове Эшмата крутилось множество идей, как извлечь выгоду из любой ситуации.
Затем Эшмат достал толстую книгу под названием «Гестапо: методы работы» и открыл её на месте закладки. Это была его любимая книга, изданная в России, которую ему прислали коллеги из Москвы в ограниченном тираже. Он с удовольствием погрузился в текст, на миг забыв о серой реальности, окружающей его.
Тем временем за окном продолжалась расправа. Надзиратели избивали африканцев, которые, изнеможённые и напуганные, молили о пощаде на своём языке. Но надзиратели, не понимая их слов, лишь продолжали свой злой ритуал, крича:
— Разговаривайте с нами на узбекском, «бананы»!
Этот словесный потоп прерывал уши и создавал атмосферу ужаса, которую не мог игнорировать никто, даже Эшмат. Он продолжал читать, но в его сознании остались эти обрывки криков и стонов, смешиваясь с его спокойствием, как капли дождя с грязью на дороге.

1.2.6. Гимн
Ночь в тюрьме окутала всё мраком, как плотная пелена, за которой прятались страхи и отчаяние. Прожектора ярко освещали платц, создавая суровые тени, словно поджидая неведомые силы. На вышке дежурили охранники с пулеметами, их фигуры напоминали каменные статуи, которые безжалостно следили за движением на территории. По колючей проволоке, ограждающей зловещую местность, пробегали искры электричества, издавая треск. Внезапно одна птица задела провод, и, не успев даже понять, что произошло, мгновенно сгорела, оставив лишь уголёк в ночи.
Улугбек лежал на шконке, подложив под голову руку. Он не мог заснуть — мысли вертелись в голове, словно яркие огни на фоне тьмы. Рядом, в углу камеры, сокамерники — из числа «лохмачей» — избивали религиозного заключённого. Их жестокость была пугающей, а остальные в камере не реагировали, сквозь страх глядя на эту сцену, понимая, что любое вмешательство может стоить им жизни. Каждый из них был замкнут в собственном мире, обитая в тени своих страхов.
Религиозный заключённый хрипел и дергался от ударов, его тело обагрилось кровью, в которой плавали тёмные пятна, скользящие по полу. Его лицо искажалось от боли, а глаза, полные страха, искали спасения, хотя никто не собирался ему помочь. Избивавшие его «лохмачи» матерились, хриплый смех перемешивался с криками жертвы. Один из них, с грубыми чертами лица и мускулистым телосложением, сквозь ругань произнёс:
— Эй, нам сказали его не убивать, а лишь проучить! Он должен Ислама Каримова любить больше, чем Аллаха!
Другой, с изуродованным носом, зло отвечал:
— Подохнет - не страшно, впервой что ли?
Улугбек, закрыв глаза, шептал про себя:
— Ох, я должен отсюда уйти, я не хочу это видеть, я не хочу это знать! Я хочу домой! Скорее! Мне бы выдержать это!
Страх сжимал его сердце, и ему казалось, что оно сейчас вырвется из груди. Он чувствовал себя беспомощным, как будто его жизнь зависела от произвола других, и это чувство полной беззащитности сдавливало его. Мысли о родных, о доме, о том, что он когда-то знал, терзали его, как острые лезвия.
Тем временем, по коридору ходил надзиратель, делая свои обходы. Он открывал окошко, смотрел на полуживого избитого заключенного, лежащего на полу, и снова закрывал его с равнодушием, как будто это не касалось его. Его холодные глаза были полны безразличия, он знал, что бьют здесь только по заказу тюремного руководства. Все они были лишь пешками в жуткой игре власти, и в этом мире никто не чувствовал ни жалости, ни человечности.
Утром, когда ещё не рассеялась тьма, два африканца начали мыть пол, старательно смывая кровь. Они были сосредоточены на работе, не общаясь даже друг с другом, их лица выражали усталость и безысходность. Каждое движение казалось механическим, словно они выполняли рутинную задачу, от которой не могли убежать.
В это время из динамиков раздался гимн Узбекистана, мелодия заполнила пространство, создавая резкий контраст с мрачной атмосферой тюрьмы:
«Серкуёш, хур улкам, элга бахт, нажот,
Сен узинг дустларга йулдош, мехрибон, мехрибон!
Яшнагай то абад илму фан, ижод,
Шухратинг порласин токи бор жа;он!»
Африканцы, стоя на коленях, старательно шептали слова гимна, хотя не понимали их сути.
«Олтин бу водийлар — жон Узбекистон,
Аждодлар мардона рухи сенга ёр!
Улуг халк кудрати жуш урган замон,
Оламни махлиё айлаган диёр!»
Они повторяли слова как роботы, лишённые понимания, отдавшись мелодии, которая никак не резонировала с их душами. В их сознании царил полный ступор и отчаяние — они понимали, что никогда не увидят свою родину. Ошибка, однажды сделанная, закрыла им навсегда путь домой, к близким. Эти стены стали их тюрьмой и их могилой, и ни гимн, ни его слова не могли стереть боли утраты.

1.2.7. Омбудсмен
Омбудсман Сайера Рашидова была дочкой бывшего первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана Шарафа Рашидова. Она ходила с гордой осанкой, в её глазах сверкала высокомерная уверенность. Сайера считала карьеру своей главной целью и не гнушалась ничем, чтобы достичь её. Доктор химии, она быстро ворвалась в политику и заняла место в Олий Мажлисе, не оставив шансов своим конкурентам и друзьям. Теперь, как уполномоченный по правам человека узбекского парламента, она приехала проверять тюрьму Эшмата Мусаева.
На ней был шикарный костюм от Версачче — пиджак глубокого синего цвета с тонкими золотыми нитями, придававшими ему изысканный вид, и узкие брюки, подчеркивающие её стройную фигуру. На лацкане пиджака красовались ордены «Дустлик» и «Эл-юрт хурматли», сверкающие на фоне ткани. Она шагала уверенно, словно выходила на подиум, окруженная вниманием.
Её сопровождала заместитель генерального прокурора Светлана Артыкова, доверенное лицо каримовской власти, изящная женщина с короткой стрижкой и дорогими швейцарскими часами на запястье, которые сверкают на свету. Светлана была строгой, с холодным выражением лица, но в её глазах читалась готовность поддержать Сайеру во всем.
Тюрьма встречала их праздником: везде росли цветы, стелилась красная дорожка, яркий свет заливал пространство, создавая атмосферу торжества. Портреты Ислама Каримова были на каждом углу, словно его взгляд следил за каждым шагом. Ароматы восточных блюд напоминали атмосферу изысканного ресторана, от чего складывалось впечатление, что здесь всё хорошо, и никаких бед не существует.
Заключенные были хорошо одеты, здороваются, прикладывая руки к сердцу, создавая видимость уважения и почтения к своим «гостям». Эшмат, с хитрой улыбкой на лице, сообщил:
— Сайера-опа, у нас полный порядок, все в рамках закона. Санитария и чистота. Хорошая еда. Отдых. Есть сауна и бассейн для здоровья, тренажерный зал. Заключенные имеют право на встречу с родными. Есть досуг — библиотека, кинотеатр. Заключенные играют на музыкальных инструментах.
Сотрудники тюрьмы дружно подтверждали его слова, кидая одобрительные взгляды. Рашидова улыбалась, её уверенность только крепла. Светлана тоже была довольна этой сценой — всё шло по заранее продуманному сценарию.
Но вдруг один заключённый из шеренги не выдержал лживых слов начальства и закричал:
— Это ложь! Нас избивают! Постоянно в карцерах сидим! Нет никакой медицины! Мы умираем от дезинтерии и боли! Не дают свиданий! Нам запрещают молиться Аллаху! Бассейн и сауна — для охранников! Нас туда не пускают!
Омбудсмен, с недоумением, посмотрела на заключённого и произнесла:
— Как? Это вы серьезно?
Она повернулась к начальнику, как бы спрашивая с него, не ожидая такой реакции.
Эшмат побледнел, его пальцы дрожали от волнения. Сотрудники тюрьмы тоже начали нервничать, их уверенность в сказанном ослабела. Артыкова с гневом взглянула на кричащего, желая что-то сказать, но заключённый продолжал:
— Да, нам не дают свиданий с адвокатом! Нас каждую ночь избивают! Наши передачи не доходят до нас! От нас требуют денег! Вымогают деньги от наших родных! Вы, Омбудсмен, не отвечаете на наши письма!
Рашидова, словно уверенная в своих действиях, ответила с безразличием:
— Разве? Да я не получала от вас письма!
Эшмат, споткнувшись о ситуацию, быстро перехватил инициативу:
— Да этот заключённый — псих! Сегодня выписали из психотделения! Но мы его сейчас же отправим обратно на лечение. Видно, что не долечили его врачи!
Артыкова кивнула, добавив:
— Да, к сожалению, здесь есть и психически нездоровые люди, госпожа Рашидова.
Омбудсмен, не отводя взгляда от заключённых, спросила:
— Скажите мне, это правда? Что сказал ваш товарищ?
Эшмат с злобой смотрел на ряд зэков. Они бормотали:
— Нет, нет, это ложь. Тут все хорошо. Вкусная еда! Нас лечат. Читаем газеты. Любим Ислама Каримова! Наш товарищ просто псих. Шизофреник!
Станиславский, казалось бы, крикнул бы: «Не верю!», но Рашидова лишь сделала вид, что верит услышанному. Она ведь тоже играла в эти игры, прекрасно осознавая всю подоплёку происходящего.
Эшмат повернулся к другой шеренге заключённых:
— Ну, вот видите, Сайера Шарафовна, у нас всё честно и справедливо. Вот у нас два представителя Африки, тоже довольны — спросите их!
Надзиратели выталкивают одного африканца, его кожа была тёмной, а глаза полны отчаяния. Он говорил с трудом по-узбекски:
— Всё хорошо. Я доволен. Здесь лучше, чем в Конго! Я хочу остаться тут жить, в этой тюрьме. Здесь соблюдаются мои права и свободы! Я люблю президента Ислама Каримова!
Рашидова, улыбнувшись, произнесла:
— Да, я убедилась, что ваша тюрьма — образцовая, — и она пошла дальше. Артыкова, двигаясь рядом, незаметно кулаком показала заключённым, мол, «вы у меня допрыгались!». Заключённые в ужасе отступили назад, прекрасно понимая, что это не пустая угроза.
Эшмат кивнул своим сотрудникам, и они мгновенно схватили заключённого, критиковавшего режим, и повели его в камеру. Дверь закрылась, но за ней слышались истошные крики. По полу текла кровь, а от заключённого выползали кишки, оставляя за собой ужасное зрелище.
Играет гимн Узбекистана, его мелодия заполняет пространство, но она терялась на фоне страха и боли. Один африканец, закрыв ладонью глаза, не в силах вынести этой реальности, а второй, несмотря на ужас, поет гимн:
«Багри кенг узбекнинг учмас иймони,
Эркин, ёш авлодлар сенга зур канот, зур канот!
Истиклол машъали, тинчлик посбони,
Хаксевар, она юрт, мангу бул обод!»
Они пели, не понимая, что на самом деле происходит вокруг, и лишь с ужасом осознавая, что их мечты о свободе поглощены мраком.

1.2.8. Вера в президента
Кабинет Эшмата был подготовлен к торжеству. Длинный стол был уставлен разнообразными угощениями: свежеприготовленные шашлыки, плов с золотистыми крупинками риса, куриные окорочка с ароматными специями, салаты, щедро заправленные майонезом, и сладости — пахлавы, наполняющие воздух сладким ароматом меда и орехов. На столе сверкали бутылки с дорогими напитками — красное вино «Бордо», белое вино с изящной этикеткой, а также флаконы водки с ледяной свежестью, чтобы утолить жажду.
Заключенные из тюремного оркестра играли классическую музыку. На их лицах читались страх и отчаяние; они сидели с напряжёнными улыбками, словно их заставили играть в концлагере Аушвица, где музыка служила фоном для ужасов, происходивших вокруг. Их пальцы нервно перебирали струны, а глаза метались по залу, как будто ища спасение.
Но у чиновников настроение было хорошим. За столом сидели Эшмат, Рашидова, Артыкова и несколько других высокопоставленных лиц. Официант разливал вино в бокалы, но Светлана остановила его жестом и показала на водку, с недвусмысленным намёком, что хочет крепкого. Она всегда предпочитала такие напитки — это позволяло ей хоть на мгновение смыть остатки совести и милосердия, погрузившись в мир, где её не тревожили слёзы и страдания других.
Эшмат, поднимая бокал, торжественно произнёс:
— У нас в учреждении перед коллективом стоит не простая задача — перевоспитать религиозников. Это очень и очень сложно.
Омбудсмен, пробуя красное вино, уточнила:
— Вы имеете в виду верующих?
Но Светлана решила внести ясность:
— Нет, верующие — это те, кто признал хадж Ислама Каримова святым и что он ставленник Аллаха в Узбекистане - хазрат. Те, кто это отрицает, кто считает, что Ислам Каримов — кяфир, а не мусульманин, то есть остался коммунистом, — это религиозники. Иначе говоря, ваххабиты-террористы. Вот это и отделяет религиозников от верующих. Поэтому мы судим и наказываем только религиозников. А верующих мы не трогаем!
Рашидова вздохнула, как будто ей стало легче:
— Ах, вон оно что! Теперь я поняла. Спасибо.
По её тону было понятно, что ей вообще безразлично всё это. Она только хотела поскорее завершить эту миссию и вернуться в Ташкент, в уютный кабинет, где её ждали важные дела и комфортная жизнь, свободная от страха и боли.
Тем временем Светлана продолжала, поддерживая дух разговора:
— Коран — священная книга для мусульман. Но труды Ислама Каримова — это продолжение Корана, это книги для мусульман Узбекистана. Потому что наш хазрат такой же, как пророк Мохаммед. А Каримов для народа написал много хороших книг!
Эшмат поддержал её, указывая на стеллажи с книгами:
— Да, да, у меня в тюрьме все заключенные изучают книги, написанные хазратом! Я тоже иногда читаю. Но там слишком сложно для меня. Поэтому читаю по одной странице в день! Ведь надо вникать в смысл написанного, а не просто читать!
В этот момент начальник тюрьмы встал из-за стола и кланялся портрету Каримова. Все хлопали ему, расценив жест как преданность правителю.
Светлана, поднимая бокал, произнесла:
— За нашего хазрата. За великого Ислама Каримова, который ведет страну в великое будущее!
Все встали и с улыбками ответили:
— За хазрата и великое будущее!
За окном маршировали на плацу заключённые. Африканцы, склонив головы, пели гимн, остальные подхватывали, но под жестами надзирателей, которые подгоняли их дубинками. Заключенные из оркестра продолжали играть «Лунную сонату» Баха, у одного из них текли слёзы, когда он вспоминал свою прошлую жизнь, полную надежд и свободы. Другие, понимая опасность, тихо показывали ему жестами: не расслабляйся, иначе тебе сделают плохо. Их беспокойные взгляды искали спасение в музыке, но страх продолжал давить на их сердца.

1.2.9. Томас де Торквемада
В кабинете сидели Эшмат и Светлана Артыкова. Стол еще был накрыт, на нем оставались недоеденные блюда — щедрые порции плова, остатки шашлыков, обрамленные свежими овощами, и рюмки с остатками водки и вина. Ароматы еды смешивались с крепкими духами, и атмосфера накалялась от разговора и алкоголя. Гости ушли, а их провожали до лимузинов, не забывая бросить взгляды на оставшиеся угощения, которые, конечно же, были запечатаны для сотрудников тюрьмы. Оркестр, пройдя по камерам, был лишь угостил лакомыми кусочками со стола, и они с жадностью поглощали это, вызывая хохот у надзирателей.
— Смотри, смотри, жрут как свиньи! — кричали они, уводя бедняг из здания администрации.
На телевизоре транслировали фильм «Джентльмены удачи», и Эшмат хохотал, когда «Доцент» переговаривался с бандитами-сокамерниками о том, как найти шлем Александра Македонского.
— А вы сентиментальны, господин Мусаев, — надсмехалась Артыкова, делая глоток водки из стаканчика. Она выпила уже немало, но, несмотря на это, трезво оценивала реальность. Ей всегда удавалось избегать опасных тем, направляя разговор в безопасные русла. Артыкова была лояльной и преданной Каримову, считаясь топором его власти, и это добавляло ей уверенности.
— Работа делает меня таким. Я ведь все принимаю близко к сердцу. Но хазрат сделал мое сердце каменным, иначе я не смог бы устроить Ад здесь всем подонкам, — отвечал начальник тюрьмы. Он сам верил своим словам. — Признаюсь, я всегда мечтал работать в тюрьме. Когда-то хотел стать палачом — мне казалась эта профессия очень таинственной, рискованной. Понимаешь, что жизнь человека на острие твоего топора — тут ты как бог!
— Читали книги про палачей? — спросила Светлана. — Был такой испанский инквизитор Томас де Торквемада, по его приказу казнили десятки тысяч людей, которых церковь признавала еретиками, колдунами, ведьмами.
Торквемада, славившийся своей жестокостью, не щадил ни мужчин, ни женщин, ни детей. Он руководил инквизицией с безжалостной решимостью, создавая атмосферу страха и подавляя всякое инакомыслие. Его имя стало символом террора и безжалостности, и именно он отстаивал идеи чистоты веры, жаждущие крови. Многочисленные жертвы его преследований оставили глубокий след в истории Испании, олицетворяя собой тьму и жестокость тех времён.
— Вы как Торквемада, сеньёр Мусаев, — добавила она с усмешкой.
Эшмат, смеясь, ответил:
— Не знаю я про такого Торквемаду. Не смотрю испанские фильмы. Я люблю американские, там, где показывают, как делают деньги. В Америке настоящие деньги и настоящая жизнь! Но есть один фильм, который я ненавижу. Это «Побег из Шоушенка» — там начальник тюрьмы выставлен полным идиотом, которого облапошил обычный уголовник. А мы разве такие? На нас держится вся система государства: мы из негодяев делаем граждан страны, которые верой и правдой служат правителям. Тюрьма сейчас — это и искусство, и воспитание, и труд, и порядок, и справедливость. Это Ад для богохульных существ! Мы очищаем наш мир от мерзости!
Он налил себе еще водки и залпом выпил, закусывая соленым огурцом, который оставлял на губах соленый привкус. Он чмокал от удовольствия, будто наслаждаясь каждым глотком.
Светлана насмешливо смотрела на него и спросила:
— А доктор Менгеле что смотрит? Он же часто сюда приходит...
Имя доктора Менгеле было страшным даже в этих стенах. Это не просто врач — это человек, которого боится сама Смерть. Его эксперименты на людях в концлагерях навсегда остались в памяти человечества как символ ужаса и неописуемой жестокости. Но дело в том, что в Узбекистане был свой доктор Менгеле - человек, настоящее имя которого знал ограниченный круг лиц во власти. Где он появлялся - там приходила смерть.
Эшмат вздрагивает, оглядывается по сторонам, потом нехотя отвечает:
— Ну... больше про зомби и мертвецов. Он любит работать с трупами, а не с живыми людьми. Не зря начинал как патологоанатом... Иногда мне кажется, что он рассматривает мои кишки...
Эта мысль заставила его невольно дернуться в страхе, и он взглянул на стол, как будто надеялся, что там не окажется его сердца.
Светлана засмеялась. Она любила щекотать нервы, и Эшмат попался на удочку.
Тем временем на плацу лежал труп одного заключенного — он не выдержал двухчасовой муштры по холодному плацу. Два африканца, по приказу надзирателей, поднимали его тело и несли в морг. Лица других заключенных были отрешенными, безразличными, каждый понимал, что такая же участь может ждать и их. В их взглядах читалось смирение и страх — они знали, что в этой системе жизни нет ни справедливости, ни милосердия, и каждый день может стать последним.

Часть 1.3. Санджар Умаров

1.3.1. Проблемы
Ташкентский аэропорт, с его современными стеклянными фасадами и просторными залами, служит визитной карточкой Узбекистана. При входе пассажиров встречает величественный холл, оформленный в светлых тонах с элементами традиционного узбекского декора: яркие плитки и витражи, создающие атмосферу восточного гостеприимства. Ожидающие своей очереди люди с нетерпением обсуждают предстоящие поездки и воссоединения с родными. Прилетает самолет из Нью-Йорка, и среди пассажиров можно увидеть как иностранцев, так и бывших узбекистанцев, ностальгирующих по родным местам. Для одних это путешествие в новую жизнь, для других — возвращение в знакомый мир, наполненный воспоминаниями о детстве и юности.
Среди встречающих на терминале выделяется Санджар Умаров — мужчина средних лет. Он высокий и стройный, его черные волосы немного поседели, придавая ему солидность. С добрым взглядом и мягкой походкой он производит впечатление интеллигентного человека. Умаров из семьи ученых, и это наложило отпечаток на его восприятие мира и отношений в обществе.
В автомобиле, который везет его в офис, трафик на улицах Ташкента плотный. Авто движется медленно, и Санджар внимательно наблюдает за городской жизнью. Везде развешены транспаранты с изображением Ислама Каримова и цитатами его речей, призывающими к единству и патриотизму. На каждом перекрестке стоят милицейские посты, следящие за порядком. По радио звучат восторженные отзывы о президенте — как народ благодарит Каримова за мирное небо и благополучие. Эти голоса вызывают у Санджара недовольство, и он морщится, прося выключить радио.
— Я не хочу слышать этот бред — отвык от такого в Штатах, — говорит он. В его сознании многие аспекты восточного образа жизни представляются ему странными, особенно культ деспота, который считается высшим эталоном морали, чести и законности. Западная жизнь сделала Санджара несколько иным: он полюбил свободу, демократические ценности и права человека, которых ему не хватало в Узбекистане.
Шофер послушно отключает радио, и они продолжают ехать в тишине. Дорога ведет их через шумный город, где повсюду слышны гудки автомобилей, а пешеходы спешат по тротуарам, не замечая друг друга.
Наконец, они подъезжают к офису Profinance — компании, занимающейся экспортно-импортными операциями с углеводородным сырьем. Здание выглядит внушительно: современная архитектура с большими стеклянными окнами, отражающими солнечный свет. Внутри царит атмосфера профессионализма и деловой строгости.
Когда Санджар поднимается в кабинет, его уже ожидают сотрудники — профессиональные менеджеры, каждый из которых понимает важность дисциплины, порядка и качества работы. Именно таких он сам готовил и воспитывал в своем деле.
Садясь за стол, он просит доложить, как идут дела с проектом. Один из менеджеров, сдерживая волнение, осторожно сообщает о возникших проблемах.
— Ага, поясни, — говорит Санджар, откидываясь на спинку кресла.
Менеджер объясняет, что проект преобразования природного газа в жидкое сталкивается с трудностями реализации в Узбекистане. Люди в верхах советуют решать это через швейцарско-узбекский «Зеромакс».
«Зеромакс» стал монстром в национальной экономике, протянув щупальца в прибыльные отрасли, высасывая ресурсы страны. Основанная в Швейцарии, компания действовала в Узбекистане, находясь под прикрытием президентской семьи. Название фирмы стало нарицательным, вызывая ассоциации с рейдерскими захватами и нечестными сделками.
Санджар, наморщившись, произносит:
— Вот как? Но «Зеромакс» — это компания Гульнары Каримовой. Все, что проходит через нее, — имеет грязную репутацию. Там полная коррупция! Я знаю директора «Зеромакса» Мирадила Джалалова — он фактически отмывает деньги олигархов и мафии! Мы не можем себе позволить работать с нечистоплотными предпринимателями.
За окнами светит яркое солнце, зеленые кроны деревьев раскачиваются на ветру. Солнечный день создает особую ауру в столице, придавая ей жизнь и яркость. Санджар бы любовался из окна за ландшафтом города, но не может позволить себе отвлекаться от обсуждения серьезных проблем.
Менеджер соглашается:
— Да, так и есть, там сплошная коррупция. Господин Джалилов мне сказал, что выбор есть между выплатой 100 миллионов долларов другим интересам или 50 миллионами долларов тем, кого он, Мирадил, представляет. Представляет, естественно, Гульнару Каримову. Он также потребовал, чтобы «Зеромакс» получил долю в нашем проекте. По сути, чтобы получить одобрение, наша группа должна заплатить крупную взятку Гульнаре Каримовой, а через нее - президенту.
Санджар решительно отказывается:
— Никогда! Так и передайте господину Джалалову! Мы — узбекско-американская фирма, не работаем с криминалом! У нас есть ответственность и перед законами США.
В его голосе звучит уверенность, но в глазах сотрудников можно увидеть замешательство. Они прекрасно понимают реалии в республике, где все строится на коррупции и протекции. «Не подмазав — не поедешь далеко» — эти слова стали правилами игры государства с бизнесом, и те, кто этого не понимает, в итоге покидают местный рынок, оставаясь ни с чем.
Менеджер вздыхает:
— Хорошо, Санджар-ака. Но я уверен, что будут последствия!
Санджар сердится:
— Да, будут. Но это не худшее, чем то, что мы втянемся в черные схемы и сами криминализируемся. Тогда нами легко будет управлять чиновникам!
Умаров был уверен, что честность — это то, что делает лицо любой компании. Подковерные игры подводят любой бизнес в итоге к катастрофе, а сотрудников — к тюремному сроку. В Узбекистане и так ходят страшные разговоры о некой тюрьме, где правит зверь по имени Эшмат Мусаев, вызывающий страх и ужас у всех, кто с ним сталкивается.

1.3.2. Ташкентская область
Ташкентская область, раскинувшаяся на юге от столицы, представляет собой живописный регион, где в сочетании с традиционным узбекским бытом можно увидеть современные достижения. Здесь находятся просторы зелёных полей, окружённых горами и горами. На фоне яркого солнца вдоль дороги тянутся ряды фруктовых деревьев, а в воздухе витает аромат свежесобранных плодов. Однако помимо этой природной красоты, область также полна индустриальных зон, где расположены современные заводы и фабрики.
В одном из районов Ташкентской области расположен завод по переработке газа. Это мощное индустриальное предприятие, стоимость которого оценивается в десятки миллионов долларов. Здание завода выполнено в современном стиле, с большим количеством стеклянных фасадов и металлических конструкций. Внутри установлено самое современное оборудование, которое позволяет эффективно перерабатывать природный газ. По периметру завода расположены охраняемые посты, а на территории царит активная работа: грузовики везут сырьё, а работники в защитной одежде спешат выполнять свои обязанности.
Санджар, обойдя завод вместе с группой сотрудников, старается выяснить, что тормозит производство. Он внимательно слушает их жалобы. Сотрудники сообщают, что поставки оборудования и деталей задерживаются, а таможенные проверки мешают нормальному ходу работы. «Постоянные проверки отвлекают нас от основной работы», — сетуют они. «Требуют взяток или откатов», — добавляют они, и в их голосах слышна подавленность и отчаяние.
— Нет, никаких взяток! Все делаем по закону. Понятно? — резко отвечает Санджар, и в его голосе звучит уверенность.
Его слова встречают настороженные взгляды. Сотрудникам кажется, что их шеф — из иного мира, не понимающий реалий работы на заводе. Они переглядываются и тихо вздыхают, осознавая, что для них его идеалы о честности и законе звучат как мечты.
— По закону долго, и неизвестно, когда мы получим результат, — говорит один из сотрудников, нервно теребя бумаги в руках. — А так мы быстрее всё решим. Вы же знаете, где мы живем. На словах полная свобода бизнесу, на деле — везде препоны и барьеры, рэкет и репрессии.
Санджар смотрит на них с пониманием, но отвечает уверенно:
— Если мы один раз дадим взятку, то будем давать всегда, и тогда мы просто втянемся в коррупцию и станем уязвимыми для власти. Я постараюсь утрясти эти вопросы.
Он надеется, что сможет разрулить ситуацию, ведь раньше ему это удавалось. В его карьере было множество успешных проектов, включая первую мобильную связь в Узбекистане, которую он запустил еще в далеком 1989 году. Это был революционный прорыв в связи и коммуникациях, позволяющий людям узнавать о новшествах западных технологий и пользоваться ими.
Тогда старые советские схемы рушились, уступая место рыночной экономике, и среди тех, кто открывал Узбекистан миру, был Умаров. Он привнес в страну новые идеи и стандарты, позволяя людям получать доступ к тем технологиям, о которых они раньше могли только мечтать. Санджар был уверен, что сможет повторить этот успех и в текущей ситуации, несмотря на все сложности и трудности.

1.3.3. Президентский кортеж
Санджар возвращается домой в столицу, размышляя о поездке в Ташкентскую область. Проблемы, с которыми он столкнулся, серьезны, и их нужно решать постепенно, шаг за шагом. В его голове уже формируется стратегия, и он набрасывает план на блокнот, старательно прописывая каждую деталь.
Внезапно его мысли прерываются, когда движение на дороге останавливается. Милиция выставляет знаки «Проезд запрещен», а людей отгоняют от тротуаров. Сотрудники с суровыми лицами и строгими приказами выстраиваются вдоль дороги, создавая барьер, словно собираются защитить что-то крайне важное. Санджар, сидя в своем автомобиле, наблюдает за этим беспорядком с недоумением.
— Что происходит? — спрашивает он у водителя.
— Проезд должен дать кортеж президента, — объясняет тот, не отрывая глаз от дороги.
Внезапно на проезжей части появляется карета «скорой помощи». Врач, выбегая из нее, кричит, что нужно срочно отвезти больного на операцию, но милиционер, не обращая на него внимания, холодно отвечает:
— Мне плевать! У меня безопасность хазрата превыше!
Санджар, наблюдая за этой циничной сценой, вжимает голову в плечи. Он не может поверить, что такое вообще возможно. Суета вокруг, высокомерие милиционера и беспомощность врача создают странную атмосферу, и он крутит головой, не понимая, как можно ставить безопасность человека, находящегося при смерти, ниже чьего-то каприза.
На крышах зданий стоят снайперы, их лица скрыты под масками, а глаза смотрят на мир через оптические прицелы. Они наготове, их задача — поймать террориста среди толпы, если кто-то решит напасть на Ислама Каримова. Сцена выглядит жутко: мрачные силуэты, затаившиеся под ярким солнечным небом, создают впечатление, что жизнь рядовых граждан не имеет никакой ценности в сравнении с безопасностью президента.
Проходит час, прежде чем кортеж на большой скорости проезжает мимо. Бронемашины и автоматчики окружают лимузин, словно защитный экран, отделяющий президента от реальности.
Ислам Каримов, сидя внутри своего бронелимузина, презрительно смотрит на людей, стоящих у дороги. В его взгляде читается ненависть, а отвращение к этому народу говорит о его страхе. Он закрылся от людей броней и толпой чиновников, словно в крепости. Его злое влияние и власти, напоминающее книгу «Майн Кампф», сделало из него подобие Гитлера для Узбекистана, абсолютного деспота, который не испытывает ни капли сострадания к тем, кто стоит у обочины, ожидая его проезд.
Противоположной стороны сидит мистер Х, записывающий в своем блокноте. У него свои хитрые схемы и планы, которые он обсуждает с президентом. Эти разговоры касаются проектов по выкачке ресурсов и превращению их в капитал для хранения в западных банках. Ислам Каримов — вершина пирамиды коррупции, акула в этой жестокой цепочке пищи, которая безжалостно поглощает все на своем пути.
Санджар, хмуро смотря вслед за кортежом, качает головой:
— Эх, это разве президент свободной страны? Он боится своего народа! Это надо же натворить столько черных дел, чтобы бояться мести! На самом деле, Каримов — дэв! Не зря о нем так говорят...
Как только машина трогается с места, Санджар слышит, как врач, стоящий у кареты «скорой помощи», сетует:
— Ох, Боже, пациент умер в машине, не дождался помощи. Что я теперь скажу его родным?
На лице врача читается горе и полное отчаяние. Милиционер, проходя мимо, презрительно плюет в его сторону:
— А мне какое дело? Сдох так сдох!
Санджар сжимает руки в кулаки, осознавая всю жестокость и безразличие, царящее в этом мире.

1.3.4. Дом Санджара
Жилище Санджара Умарова — это хорошо отстроенный особняк, который сочетает в себе современные элементы и восточную архитектуру. Крыша украшена куполами, а входная группа обрамлена изящными арками и резьбой по дереву, придающими дому атмосферу тепла и уюта. Стены окрашены в теплые тона, создавая комфортное впечатление. Внутри особняка помещения просторны, светлые и хорошо меблированы. Уютные диваны и кресла, обитые качественной тканью, гармонично соседствуют с деревянными столами и стульями, сделанными вручную. Чистота и порядок царят в каждом уголке: на полу лежат мягкие ковры, которые приглушают звуки шагов, а на окнах висят легкие занавески, пропускающие мягкий свет.
На стенах развешаны сувениры и изделия ручного труда — маски, фигурки, ткани и картины, все то, что Санджар привез из Африки, где проработал несколько лет. Яркие цвета и экзотические формы изделий привносят в интерьер живую энергетику, рассказывая о его путешествиях и опыте.
Также на стенах висят фотографии семьи: Санджар гордится своим отцом, академиком и директором Института Физика-Солнце. На одной из фотографий отец стоит в кругу ученых и партработников, его лицо сияет гордостью за свои достижения. На стенах развешаны награды и дипломы, подчеркивающие его выдающийся вклад в науку. Полки с книгами о физике, астрономии и философии заполняют пространство, создавая атмосферу знания и мудрости.
Вечерний ужин проходит в кругу родственников. На столе угощают традиционными узбекскими блюдами: пловом с нежным мясом, свежими овощами и ароматными специями, лепешками, которые только что вынули из печи, а также различными закусками — самсами с мясом и картошкой, свежими салатами с зеленью. Запахи еды наполняют комнату, вызывая аппетит и создавая атмосферу семейного тепла.
Спросив о жизни в Америке, родственники с интересом ждут ответа. Санджар, отложив вилку, отвечает:
— Да, спасибо, там все хорошо, но моя цель — сделать жизнь в Узбекистане такой же сильной и достойной, как в Штатах. Поэтому я здесь.
В комнате раздается легкое вздохновение. Родные переглядываются, понимая, что восточная и западная жизнь имеют мало общего. Они пытаются отговорить его, озабоченные его амбициями:
— Санджар, но здесь другие люди, другое время. Здесь весь бизнес под контролем власти. Везде всем надо платить. Это Восток. Тут ничего не движется без «смазки». Пойдешь против правил — посадят! Ты видишь, как ловят верующих! Они проходят через ад в тюрьмах Каримова. Это как нацистские концлагеря! Кто туда попадает, не всегда возвращается или возвращается инвалидом!
— Я буду платить только налоги, — сердито говорит Санджар. — Это моя обязанность. А взятки платить никому не стану! Я хочу работать честно!
Его тетя, женщина в возрасте с заботливым лицом и глубокими морщинами, говорит:
— Эх, Санджар, ты бы пошел по стопам отца — академика. Был бы ученым, делал открытия, может, получил бы Нобелевскую премию. А бизнес — это опасно. Весь бизнес под себя подмяли силовые структуры. Говорят, министр внутренних дел Алматов контролирует обмен валюты, золотодобычу, проституцию, миграцию, а глава службы безопасности Иноятов — банковские трансферты, внешнюю торговлю, хлопок, металлы. Гульнара Каримова — туризм, выставки, гранты, газодобычу, ювелирную промышленность, масс-медиа. Здесь все схвачено. Даже у прокурорши Светланы Артыковой, говорят, есть бизнес.
Слово вставляет племянник Санджара:
— Дядя, в Узбекистане есть и черный рынок органов. Говорят, режут людей на органы и вывозят в Москву, там платят огромные деньги! Так что мы страна, где все делается нелегально!
Санджар, не соглашаясь с этими утверждениями, откладывает вилку и нож и сердито отвечает:
— Тетя, племянник, наша страна только десять лет как после падения социализма. Но мы так и не выбрали правильный курс. Все эти реформы, что проводит Каримов, — это тупик. Это путь вникуда! Нам нужно менять направление, делать совсем другие реформы! Иначе мы окажемся на пороге гражданской войны и полной нищеты! А наука... не сейчас, тетя. Я хочу поднять бизнес, чтобы потом иметь возможность инвестировать научные проекты. Так делают в США. И так будет здесь. Нам не нужны бесполезные исследования, которые связаны только с плагиатом чужих работ или прославлением президента. Это не наука. Это пропаганда и идеология. Да, племянник, с органами ты меня озадачил. Надо закрыть нелегальный донорский рынок — это преступно!
Кто-то из родных спрашивает:
— Так что ты хочешь? Чтобы было иначе? Но как? Ислам Каримов вечен, и пока он у власти, ничего не изменится!
Санджар встает из-за стола и отвечает:
— Скажу честно, буду создавать партию. Ту, которая начнет разрабатывать и проводить реальные реформы. Мы сейчас на раскачке от прошлой советской системы к рыночной. Но затормозились. Нужно ускорение. Новый курс. Без партии это невозможно.
Его слова словно взрыв бомбы. Все пугаются, охают:
— Ох, что ты, что ты! Какая партия! Это же политика! Никакой партии не может быть без разрешения Ислама Каримова! Не губи себя и не подставляй нас! Или уезжай в Штаты! Здесь бизнеса не будет, если не хочешь принимать правила игры.
— Какой игры? — не понимая, спрашивает Санджар.
— Плати взятки — и воруй! — отвечает племянник.
Санджар начинает взволнованно ходить по комнате, а родные с тревогой смотрят на него.
— О боже! Почему нельзя честно работать? — спрашивает Санджар. — Мы богатая ресурсами страна, и при этом нищий народ! В кишлаках нет газа и света, там топят кизяком — высушенными коровьими фекалиями! И это в 21 веке? У нас чиновники разъезжают на дорогостоящих машинах, тогда как люди ездят на арбе или ишаках! Машины недоступны для большинства населения. Нет нормальных дорог! До сих пор проблема воды в отдаленных регионах! Отсутствует канализация. Инфекционные болезни! Высокая смертность от кишечных заболеваний! А вместо больниц здесь строят помпезные и никому ненужные сооружения! Президент закупает самолеты для личного полета! Невозможно по городу ходить — везде полицейские. Когда проезжает президентский кортеж, закрывают на два часа дороги, людей заставляют отворачиваться от дороги, чтобы не смотреть на президента. На крышах стрелки! В любой момент могут убить по подозрению в чем-то! Такое нельзя больше терпеть! Нужны политические реформы!
Тетя вздрагивает:
— Ты против президента?
— Я против системы, которую он построил, — сердится Санджар. — Не может человек, который родился при Сталине и воспитался коммунистом, быть рыночником и демократом! Он — диктатор! Но мы должны строить свободную республику! Без тирании и репрессий... Сегодня я видел, как умер больной в машине «скорой помощи». Его не доставили в больницу, потому что перекрыли дорогу...
Родственники умоляют не говорить об этом:
— Везде уши — донесут! Молчи лучше!
В досаде Санджар покидает зал и уходит в свою комнату. Все сидящие за столом молчат и заканчивают ужин. Тишина наполняет атмосферу, словно каждый боится произнести лишнее слово. Со стороны капитаны на всех смотрит печальным взглядом академик Умаров, его лицо выражает тревогу за будущее семьи и страны.

1.3.5. Солнечная коалиция
Вечер медленно опускался на Ташкент. Воздух еще сохранял тепло дня, а на горизонте мерцали огни города, создавая особенную атмосферу спокойствия и суеты одновременно. Улицы в центре были заполнены автомобилями и пешеходами, но в это время дня уже начинала проявляться тихая вечерняя гармония. Небо становилось насыщенно-синим, а по городу начали загораться фонари, озаряя дорожки и мостовые мягким светом.
Санджар ехал через центр города на встречу с друзьями-единомышленниками. В небольшом здании, замаскированном под частную квартиру, располагался офис, где собирались люди демократических взглядов — место, тихо кипящее от идей, стремлений и разговоров о будущем страны. Санджар был полон решимости, ведь он направлялся туда, где обсуждали важные вопросы свободы и прав человека, а также планы на большие политические изменения.
Квартира, расположенная в центре, на первый взгляд ничем не выделялась среди соседних. Но внутри это был истинный офис демократических активистов. В помещении царила интеллигентная атмосфера. На стенах висели фотографии выдающихся деятелей — портреты доктора исторических наук Гоги Хидоятова и известного актера театра Абрара Хидоятова, словно охраняя пространство своими мудрыми взглядами. Полки были уставлены книгами по истории, политике и правам человека. На большом столе стоял чайник с ароматным зеленым чаем и печеньем — скромное, но теплое угощение для собравшихся.
Здесь была его кузина Нигара Хидоятова — создательница партии «Озод дехконлар». Нигара выделялась своей харизмой и уверенностью. У нее была короткая прическа, подчеркивающая строгость и современность, а ее лицо выражало ум и проницательность. Она обладала плотной фигурой, но это никак не умаляло ее природной силы и лидерских качеств. Ее уважали за организаторские способности и умение вести бизнес — Нигара была прирожденным предпринимателем и, без сомнения, прирожденным лидером.
Надира Хидоятова, вторая кузина, тоже была здесь. Стройная, с грациозной походкой, она выглядела уверенно, несмотря на недавние тюремные испытания. Ее красивые черты лица и плавные движения, которые напоминали танцевальные па, привлекали к себе внимание. Надира обожала танцевать, особенно хорезмские танцы, и в ее походке чувствовалась легкость и радость жизни, несмотря на все пережитые трудности. Освободившись из тюрьмы, она посвятила себя помощи угнетенным и социально уязвимым людям, желая добиться справедливости для всех, кто пострадал от репрессий.
Кроме них, в комнате находились правозащитники, активисты и другие сторонники демократических перемен — около двадцати человек. Они обсуждали насущные вопросы: свобода слова, права человека, положение осужденных, многие из которых были предпринимателями, журналистами, религиозными деятелями — людьми, стремившимися жить по своим убеждениям, но столкнувшимися с жесткими репрессиями. Эти люди искали реальные перемены и предлагали свои идеи и проекты.
Санджар вступил в диспут:
— Мы не решим ничего, пока не заявим о себе как о политической силе. Нужно создавать партию. Ту, которая отстаивала бы интересы людей, бизнеса, бюджетников, пенсионеров. Нам нужно занять места в парламенте и принимать правильные законы. Иначе мы вернемся в прошлое, в советскую эпоху, точнее, в сталинизм.
Нигара спокойно, но уверенно заметила:
— Санджар-ака, партия уже есть — это «Озод дехконлар», которую я создала несколько лет назад. У нас много сторонников и членов. Проблема в том, что власти не дают нам официальную регистрацию. Но мы представляем реальную силу и интересы крестьянства. У нас есть правозащитные организации. Есть гражданские активисты. Журналисты, священнослужители, даже представители силовых структур, которые тоже хотят изменений в стране. Нам нужно объединение всех прогрессивных сил.
Санджар задумчиво кивнул:
— Это хорошая мысль.
Присутствующие одобряюще зашевелились и закивали головами. Идея Нигары получила поддержку — люди понимали, что единство может стать ключом к изменениям.
— Нам нужно создать коалицию из партий и неправительственных организаций, — продолжила Нигара. — И с ней идти на парламентские и... можно на президентские выборы. Почему бы и нет? Ислам Каримов — не вечный правитель. Нам нужна демократическая смена власти. Если не мы, то к власти придут радикалы или еще хуже тираны из числа репрессивных персон — тот же Иноятов или Алматов, или Артыкова, или судья Закир Исаев.
Обсуждение набирало обороты, и все понимали, что это не просто разговоры. Это был первый шаг к серьезным действиям. Было предложено избрать Санджара руководителем новой коалиции. Все, не раздумывая, проголосовали единогласно. Люди подходили, поздравляли его, хлопали по плечу, выражая поддержку и надежду.
В это время в углу комнаты из телевизора зазвучал гимн «Сиркуеш хур улкам». Нигара, прислушавшись к мелодии, неожиданно предложила:
— Назовем-ка нашу коалицию в честь узбекского гимна. Никто не придерется.
Санджар с любопытством посмотрел на нее:
— Как, как?
Нигара улыбнулась:
— «Солнечный Узбекистан». Солнце — это символ чистоты, света, справедливости. Мы должны символизировать эти силы, чтобы победить диктатуру, сделать Узбекистан демократической страной. Солнце лучами выжигает тень, плесень, грязь, паразитов. Мы будем такими. Действовать только убеждением, совестью, моральными принципами! Никакого призыва к насилию!
Присутствующие разразились аплодисментами. Идея всем понравилась. Вдохновленные светлым символизмом, они ощущали, что новое название отражает их стремление к светлым переменам.
Санджар почувствовал, что этот день прошел не зря. Он нашел единомышленников, людей, готовых бороться за лучшее будущее страны. В его душе зародилась уверенность — вместе они смогут свернуть горы и добиться перемен.

Часть 1.4. Гульнара Каримова

1.4.1. Двоюродный брат Гульнары
Ташкент тонул в промозглом дождливом вечере. Над площадью Амира Тимура висел серый туман, и памятник грозного завоевателя казался еще более величественным и суровым на фоне серого неба. Амир Тимур, восседающий на коне, словно взирал на город с холодным безразличием. Вокруг стояли мокрые деревья, а скамейки и тротуары были залиты водой, которую никто не спешил убирать. Воздух был тяжелым, навевая тоску и гнетущие мысли.
Джамшид Каримов, тридцатипятилетний мужчина с худым телосложением, стоял перед статуей. Черные волосы прилипли к его голове под мокрым дождем, а худое лицо, испещренное следами оспы, придавало ему странное сходство с его дядей — Исламом Каримовым. Это сходство не радовало Джамшида. Он фыркнул, осматривая памятник, оглянулся через плечо, будто опасаясь преследования, и, сунув руки в карманы, направился дальше по улице.
Джамшид был родным племянником президента, но его связь с этим статусом приносила ему больше проблем, чем привилегий. Дети Ислама Каримова — Гульнара и Лола — держались от своих родных из Самарканда на расстоянии, будто отторгая связь с ними. Джамшид, окончивший филологический факультет в Джизакском педагогическом институте, работал учителем, но это занятие его не удовлетворяло. Он часто писал статьи для западной прессы, в которых поднимал темы нарушений законов и злоупотреблений властью в Джизакской области. Это сделало его нежелательной фигурой в глазах местных чиновников.
Проходя мимо очередного витринного окна, Джамшид вздохнул и зашел в приемную одного из самых роскошных офисов города. Внутри все было безупречно и помпезно. На стенах висели огромные портреты Гульнары Каримовой и ее отца Ислама Каримова. Взгляд с портрета Ислама Абдуганиевича был тяжелым, властным, а Гульнара, напротив, излучала хладнокровие и самоуверенность. Все пространство пропитывало ощущение неприкосновенности и некоего величия. В приемной стояли частные охранники, а рядом прохаживались милиционеры, как бы демонстрируя, что здесь все под полным контролем.
— Вы к кому? — строго спросил один из охранников, одетый в солидный темный костюм. Милиционер рядом, не скрывая, показал кобуру с пистолетом, словно напоминая: «Не рыпайся».
— К Гульнаре, — ответил Джамшид, стараясь не выдавать нервозности.
— К Гульнаре Исламовне Каримовой, — с нажимом перебил охранник. Его тон был подчеркнуто суровым, как будто подчеркивая статус. Милиционеры рядом злобно посмотрели на Джамшида.
— Она дочь президента, нечего вам говорить о ней как о равной. Она принцесса!
Чванство Гульнары достигло высот, от которых невозможно было отвернуться. Джамшид фыркнул в ответ, с легкой иронией заметив:
— Я двоюродный брат Гульнары — Джамшид Каримов из Джизака. Хотел бы встретиться с кузиной, — и с усмешкой добавил: — То есть с Ее Величеством.
Охранник, видимо, не ожидал такого ответа. Его лицо изменилось — от недовольства до замешательства. Он потребовал паспорт, долго его изучал, а затем неуверенно позвонил кому-то. Ситуация была редкой — родственники президента не часто приходили в такие места без предупреждения.
Джамшид представлял себя на десятом этаже, в кабинете Гульнары Каримовой, хотя понимал, что в реальности туда не просто добраться. Да, офис был настоящим воплощением роскоши: дорогие кожаные кресла, массивные деревянные столы, тонкие ковры. На стенах висели фотографии Гульнары со звездами эстрады и политики. Один из кадров показывал ее рядом с Шэрон Стоун, на другом она стояла, обнимая Билла Клинтона. Весь этот кабинет словно говорил о том, что Гульнара была связана с самыми влиятельными людьми мира.
За массивным столом сидела сама Гульнара. Высокая, привлекательная женщина с утонченными чертами лица. На ней был роскошный костюм, сшитый по ее собственным эскизам — сочетание тонкого вкуса и уверенности в своем стиле. Она владела английским языком, много лет провела в США и Европе, погруженная в светскую жизнь. Ее интересы варьировались от моды до музыки, она была знакома с мировой элитой и спонсировала многочисленные мероприятия звезд кино и искусства. В этот момент ее окружали подчиненные, с которыми они обсуждали деловые вопросы.
— День моды в Ташкенте прошел отлично, но нам нужно расширяться, — говорил один из сотрудников.
— Да, я хочу создать свою империю, — мечтательно произнесла Гульнара, откинувшись на спинку кресла. — Бренд «Гули»: золото, ювелирные изделия, хлопок, текстиль, туризм... Мне нужны связи с зарубежными звездами и политиками, бизнесом.
Один из мужчин продолжил:
— Поступило предложение от шведско-финской компании TeliaSonera. Они хотят освоить наш рынок мобильных услуг. Мы намекнули, что без «крыши» ничего не получится. Они попросили содействия.
Гульнара задумчиво провела карандашом по переносице:
— Тогда сделаем так: я открою компанию, возьму лицензию, а затем перепродам шведам. Деньги переведем на офшорный счет. Сумму сделаем побольше, шведы не бедные…
Коррупция для Гульнары была естественной составляющей ее империи. Все здесь держалось на взятках, откатах и рейдерских захватах. Иногда казалось, что Сатана сам водил ее рукой.
Раздался телефонный звонок.
— К вам двоюродный брат приехал, — сказал охранник. — Назвался Джамшидом Каримовым из Джизака.
— Нет у меня никакого брата! Гоните его прочь! — Гульнара с раздражением бросила трубку.
Внизу, охранник ударил Джамшида в лицо, тот упал на пол. Бросив ему паспорт, охранник презрительно указал на выход:
— Проваливай! Появишься снова — окажешься в тюрьме!
Милиционер с ухмылкой достал пистолет из кобуры, как бы намекая на более жесткий исход.
Джамшид поднялся, вытер рукавом кровь с лица и поспешил прочь, чувствуя на себе тяжелые взгляды охранников.
Тем временем Гульнара вернулась к делам. Подчиненные молчали, ожидая ее указаний. Она раздавала распоряжения:
— Открой счет в офшоре. Ты подготовь документы на лицензию. Ты — продолжай контакт с шведами. Я позвоню министру, чтобы ускорить процесс.
Все покорно записывали ее слова. Один из подчиненных сообщил о возможной выгодной сделке по захвату бизнеса, и Гульнара равнодушно приказала:
— Предложите им продать, но не дорого. Если будут сопротивляться — применим силовые методы.
— Ох, не зря же вас называют принцессой Востока! — льстиво заметила женщина. Гульнара улыбнулась, поднимая фотографию с Шэрон Стоун, любуясь ей.

1.4.2. Гибель парка
Ташкент, как и всегда, бурлил жизнью. По широким автодорогам двигались потоки машин, обгоняя друг друга на пути между старыми и новыми кварталами. Вдалеке, возвышаясь среди застроек, виднелась площадь Мустакиллик — символ независимости Узбекистана. Там, рядом с правительственными зданиями, мерцал золотой купол Сената, а впереди раскинулись кварталы Ц-1 и Ц-5 с новыми многоэтажными зданиями, создавая контраст с уютными дворами старого города. Переход от старинных, узких улочек, где до сих пор царили спокойствие и традиции, к современным многоэтажкам был резким и заметным.
Но даже в этом стремительно меняющемся городе еще оставалось что-то неизменное — зелень, заполонившая улицы. Платаны, старые как сама история Ташкента, величаво стояли на сквере Амира Тимура, словно молчаливые свидетели времен царских чиновников, посадивших их еще в XIX веке. Это были гигантские деревья, могучие и раскидистые, их ветви создавали спасительную тень для прохожих в жаркие летние дни. Парк был не просто местом для отдыха — это был оазис среди пыльных улиц города. Здесь встречались влюбленные пары, прогуливались семьи, сидели в тени старики, наслаждаясь тишиной и прохладой.
Но сегодня всё было иначе. Рёв бензопил разрывал тишину, разрушая этот оазис. Рабочие неумолимо валили вековые платаны один за другим, словно уничтожая саму душу города. Гигантские бревна укладывали на грузовики, отправляя их на деревоперерабатывающие заводы. Прохожие, собравшиеся у границы парка, с негодованием и болью наблюдали за этим варварством.
— Зачем пилите? — кричала одна женщина, сжимая сумку в руках. — У нас сухой климат, летом жара, без деревьев мы просто сваримся, как в печке!
— Да это же наши платаны! Им сто пятьдесят лет! — добавил другой мужчина, стоящий рядом. — Мы без этих деревьев не проживём!
Рабочие, занятые своей тяжелой работой, молчали. Никто не осмеливался ответить или оправдаться. Вперед вышел начальник, одетый в строгий костюм, с деловитым выражением лица.
— Это приказ хазрата! — ответил он с непоколебимой уверенностью. — Здесь нужны пустые площадки для памятников и символов нашей независимости. Мы установим рекламные щиты с изображением Ислама Каримова, чтобы весь народ видел нашего солнцевеликого!
Милиционеры, стоящие рядом, безжалостно разгоняли людей, грубо отталкивая тех, кто пытался возразить или выразить своё недовольство.
— Ступайте своей дорогой, не мешайте работать! — прорычал один из милиционеров, хватая за плечо старика, который пытался что-то сказать.
Рёв бензопил продолжался, и одно за другим деревья падали на землю. Мощные платаны, чьи ветви некогда укрывали людей от палящего солнца, теперь беспомощно лежали, словно символы разрушенной памяти и безмолвной природы. Никто из прохожих не знал, что настоящей причиной этой резни было решение председателя СНБ — Иноятова. Он посоветовал Исламу Каримову избавиться от этих деревьев, опасаясь, что на ветвях могли скрываться террористы, планирующие покушение на президента. Угроза возможного выстрела в кортеж или покушения на публичном выступлении казалась более веской, чем вековая красота платанов.
Парк, некогда полный жизни, звуков детского смеха и шепота влюбленных пар, теперь превратился в выжженную, мертвую землю.

1.4.3. Звезды принцессы
Кабинет Гульнары Каримовой утопал в роскоши. Стены были украшены фотографиями с мировыми звездами — вот Гульнара улыбается рядом с Биллом Клинтоном, а на другой стене — она с Шарон Стоун. Большое резное кресло, в котором она сидела, возвышалось за ее массивным столом, уставленным всевозможными папками, бумагами и дорогими канцелярскими принадлежностями. В дальнем углу стояли стеклянные шкафы, наполненные коллекцией эксклюзивных ювелирных изделий и сувениров со всего мира. На столе рядом с фотографиями лежал последний номер модного журнала, с глянцевой обложкой, где мелькали лица знаменитостей. Совещание подходило к концу, но обсуждение шло на высоких оборотах.
— Гульнара Исламовна, — раздался голос помощницы, — вам следует организовать турне мировых звезд в Узбекистан! Тогда о вас заговорят как о человеке, которая продвигает культурные ценности, развивает искусство, прививает местному населению лучшие вкусы, бренды, шоу...
Гаянэ Авакян, худая и изящная женщина лет тридцати, с короткой стрижкой и строгим, но выразительным лицом, говорила с явным энтузиазмом. Её глаза блестели, когда она представляла, как международные звезды собираются в Ташкенте. Гаянэ, армянка по происхождению, выглядела как всегда стильно и аккуратно. Ее прошлое в одном из модных бутиков, где она работала продавщицей, неожиданно стало трамплином в более роскошную жизнь после знакомства с Гульнарой. Принцесса, как любили её называть, заметила её бойкий характер и умение находить общий язык с людьми. Так Гаянэ стала не просто помощницей, но и правой рукой Гульнары, особенно в тех делах, где требовались хитрость и ловкость, как в коррупционных схемах, которыми опутана была империя Каримовой.
— Это хорошая идея... — задумчиво проговорила Гульнара, проводя пальцем по обложке журнала. — А кого пригласить?
Гаянэ, не теряя времени, начала листать тот же журнал и, задержавшись на странице с фотографиями знаменитостей, быстро предложила:
— Ну... Хулио Иглесиаса, испанского певца. Или вот, Стинга! — вы же его знаете лично!
При упоминании Стинга Гульнара оживилась, её глаза загорелись.
— О-о-о, точно! Стинга! Я так его люблю, милашку! И Иглесиаса тоже приглашу, он такой милашка, особенно его сын Энрике! — Она мечтательно закатила глаза, представляя, как звезды мирового уровня будут выступать на её мероприятиях, создавая ей ещё большую известность.
Тут один из присутствующих сотрудников, явно не уловивший настроения комнаты, неуверенно задал вопрос:
— А кто оплачивать будет приезд звезд? Эти артисты недешевые, на них миллиона два-три евро надо потратить... У народа вряд ли вы сможете взять денег. Многим просто кушать нечего...
Возникла неловкая пауза. Все поняли, что этот вопрос был крайне неуместен. Гульнара, с презрением посмотрев на него, холодно ответила:
— Возьмём у бизнеса. Заставим предпринимателей раскошелиться. Пусть сами приходят и семьи приводят. Духовная пища — это выше, чем желудок пловом и шашлыком заполнять! — Её тон стал более резким. — Обяжем их скупить все билеты. А меня пропиарят как человека, создающего Фонд культуры и искусства Узбекистана. Да, мысль удачная, буду заниматься этим делом.
В комнате воцарилась тишина, все молча кивнули, не решаясь больше задавать вопросы. Гульнара холодно посмотрела на собравшихся и сказала:
— Ладно, все вы свободны.
Они торопливо встали и покинули кабинет, оставив Гульнару и Гаянэ вдвоем.
Когда дверь за последним закрылась, Гульнара откинулась в кресле, с лёгкой улыбкой на лице. Она слегка повернулась к Гаянэ, их взгляды встретились, и они обе рассмеялись.
— Ну, как тебе сегодняшний день? — спросила Гульнара, облокотившись на стол.
— Не плохо, — ответила Гаянэ с улыбкой. — Много дел, но все идёт как надо. А что насчёт вечера? Есть планы?
— Конечно! — оживлённо ответила Гульнара, поправляя свои идеально уложенные волосы. — Давай поужинаем с парой наших друзей, а потом я бы устроила небольшую встречу в закрытом клубе... Позову парочку интересных личностей.
Они обе продолжали смеяться и строить планы, безмятежно обсуждая предстоящие вечеринки и деловые интриги, словно весь мир был у них в руках.

1.4.4. Незваный посетитель
Кабинет Гульнары Каримовой был окружён роскошью. За широким, массивным столом, увешанным дорогими бумагами и сувенирами со всего мира, она привычно руководила делами, сидя в большом кресле с высокой спинкой. Позолоченные рамы картин и фотографий мировых звёзд и политиков покрывали стены. Гульнара особенно гордилась снимками, где она стояла рядом с самыми известными и влиятельными людьми, в том числе с олигархами и политиками. В этом царстве тщеславия она ощущала себя королевой, до тех пор, пока не появился он — незваный гость.
Дверь резко открылась, и в кабинет без стука вошёл мужчина. Он не спрашивал разрешения и, словно хозяин, опустился в одно из кресел напротив Гульнары, закинув ногу на ногу. Из кармана дорогого пиджака достал сигару, с раздражающей медлительностью прикурил её и сделал глубокую затяжку. Тяжёлый запах табака наполнил помещение. Гульнара с отвращением посмотрела на него.
— Я вас не вызывала, — холодно бросила она, сверля его взглядом.
Гульнара прекрасно знала, кто перед ней. Мистер Х — так его называли за глаза. Он был одним из самых мрачных и неуловимых людей в окружении её отца, Ислама Каримова. Этот человек был Послом по особым поручениям и действовал всегда в тени, избегая публичности. Её раздражало его присутствие, его бесцеремонность. Мистер Х был ей отвратителен, но она понимала, что его статус был неприкосновенен.
Он усмехнулся и, выпустив очередное облако дыма, с вызовом сказал:
— Меня вызвать может только ваш отец. А к другим я хожу сам. Вы забыли, что я — Посол по особым поручениям вашего батеньки!
Гульнара сердито нахмурила брови, решив дать отпор:
— Мне плевать на вас и ваши полномочия. Но я не разрешала вам входить ко мне! — Она попыталась утвердить своё положение хозяйки этого места, но её слова встретили лишь холодный смех.
Мистер Х, ожидавший подобного ответа, наклонился к ней ближе, и произнёс, понизив голос:
— Я не нуждаюсь в ваших разрешениях, Гульнара.
Его слова прозвучали с такой зловещей уверенностью, что даже всесильная Гульнара отодвинулась на своём кресле, нахмурившись ещё больше.
— Тогда чего вы от меня хотите? — её голос зазвенел раздражением.
На лице Гаянэ, её помощницы, мелькнуло тревожное выражение. Она стояла немного поодаль, молча наблюдая за этой сценой. Гаянэ, обычно спокойная и уверенная в себе, была сбита с толку. Она понимала, что у этого человека есть власть, но её природа казалась скрытой, как нечто необъяснимое, словно тёмная материя Вселенной, о которой все знают, но никто не видел.
Мистер Х развёл руками, словно беззаботно, и продолжил:
— Вам нужно вести более скромный образ жизни, — его голос звучал с едва уловимой насмешкой, — брать пример с вашей сестрёнки Лолы. Она тиха как мышь, но ведёт свои дела. Капиталы любят тишину. Особенно криминальные...
Гульнара неожиданно рассмеялась, её смех прозвучал громко и дерзко:
— Вы с ума сошли! Я не собираюсь быть серой мышкой! Я — дива! Я хочу славы и признания моих талантов! Всё моё бабло — законно!
Она не скрывала своей амбиции, и было очевидно, что считает себя великой женщиной, принцессой Востока, достойной мирового признания и поклонения. В её глазах читалась уверенность в своей исключительности.
Мистер Х скривился, словно от боли, и, уже не сдерживая злости, выплюнул правду, жёсткую и неприятную:
— Никаких талантов у вас нет! Вы толком нигде не учились, а ваши дипломы о высшем образовании и кандидатская степень — всего лишь результат статуса вашего отца. Диссертацию за вас написал другой человек! Вы раздражаете людей своей роскошью, которая досталась вам не трудом, а рейдерством. Вы подставляете Ислама Каримова не только здесь, но и за рубежом!
Гаянэ замерла, поражённая прямой откровенностью, но продолжала молчать, наблюдая за реакцией своей хозяйки. Она сама понимала, откуда капиталыс у принцессы и сама принимала участия в нелегальных операциях. Но никто Гульнару в этом не укорял.
Гульнара медленно налила себе текилу, сделала глоток и с презрением посмотрела на собеседника:
— Меня это мало волнует. Я выше всяких сплетен и пересудов! Я дружу с влиятельными людьми в Европе и Штатах, — сказала она, указывая на развешанные по стенам фотографии. Затем, сняв одну из них, где она стояла с Биллом Клинтоном, она протянула её Мистеру Х.
Он равнодушно отодвинул фотографию и, не скрывая презрения, сказал:
— Вы переходите дорогу людям, которые поддерживают вашего отца. И вы настраиваете их против себя и против Ислама Каримова. Когда-нибудь вы опуститесь на «дно», и никто вас оттуда не поднимет. Вы ещё не знаете, что значит упасть на дно. Хуже этого нет.
Гульнара, не отвлекаясь на его слова, подняла брови и, кривя губы в усмешке, уверенно заявила:
— И не мечтайте! Я переживу вас всех! Я сделаю себя сама!
Мистер Х презрительно фыркнул, потушил сигару в пепельнице, поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета, оставив за собой тяжелый запах табака. Гульнара даже не повернула головы в его сторону. Она спокойно поднялась, повесила фотографию с Клинтоном обратно на стену, словно ничего не случилось. В её глазах по-прежнему горел огонь непоколебимой уверенности.

1.4.5. Новые проекты
Гульнара Каримова подъехала к своему роскошному Дому моделей, возвышающемуся в центре Ташкента, окружённому зеленью и цветами. Внутри царил деловой хаос — манекенщицы, швеи и дизайнеры суетились, готовя новые коллекции. Гульнара вошла с высоко поднятой головой, окружённая своей свитой, включая Гаянэ, и сразу направилась в главный зал, где стояли манекены с нарядами, блестящими драгоценностями и эскизами на столах. Здесь её ожидали лучшие дизайнеры Узбекистана, которых она лично отобрала для работы над своим бизнесом в мире моды, ювелирных изделий, тканей и обуви.
Зал был наполнен роскошными тканями — шёлк, бархат, парча, расшитая узорами в восточном стиле. Дизайнеры в ожидании смотрели на Гульнару, готовясь представить ей свои последние творения. По длинному подиуму, выложенному тёмным мрамором, грациозно шагали модели в роскошных нарядах — легкие платья, переливающиеся на свету, с яркими восточными орнаментами, сверкающие ювелирные украшения и экзотические аксессуары. Одежда была создана для показа в западных странах — она сочетала в себе традиционные восточные мотивы и современные модные тренды.
Гульнара оценивающе смотрела на девушек, прохаживающихся по подиуму. Стройные, ухоженные, они олицетворяли идеал красоты, который она хотела продвигать за пределами Узбекистана. Внимательно вглядываясь в их фигуры и уверенность, Гульнара говорила Гаянэ:
— Вот эта — она просто идеальна для главного шоу в Европе. И та, с золотыми серьгами... Да, да, именно таких девушек мы повезём на Запад!
С каждым словом её голос наполнялся уверенностью. Она уже представляла, как эти модели покоряют подиумы Нью-Йорка, Парижа и Милана.
— Мы раскрутимся, — в голосе Гульнары звучала решимость, — Я повезу это в Штаты и в Европу! Мы сделаем большие деньги! Где деньги — там власть! А власть принесут нам большие деньги. Но чтобы это сработало, нужно показать им то, чего у них нет. Экзотику Востока! Дух Востока! Наши традиции и культуру!
Сотрудники, её команда дизайнеров, внимательно слушали её идеи. Многие из них кивали, предлагая идеи для расширения. Один из советников осторожно предложил:
— Мы можем также расширить бизнес на Юго-Восточную Азию — Гонконг, Китай. Восточная мода и культура там востребованы!
Гульнара одобрительно кивнула, её ум был занят уже следующими шагами. Но внезапно ей пришла в голову другая мысль. Почему бы ей самой не заняться чем-то более личным и творческим? Она вспомнила, как в детстве увлекалась написанием стихов. Может быть, пора попробовать себя в музыке?
— Гаянэ, — сказала она, её глаза заискрились новыми идеями, — А почему бы мне не заняться вокалом? Писать стихи я умею. А если начать петь? Это было бы грандиозно!
Гаянэ, всегда преданная своим обязательствам, восторженно закивала и радостно хлопнула в ладоши:
— О да! Это замечательная идея! У вас есть данные для вокала! Мы могли бы снять клипы с участием популярных певцов. Пригласим Максима Фадеева из России. Он пишет отличные песни и продвигает крупные музыкальные проекты!
Гульнара улыбнулась, её воображение уже рисовало картины будущего музыкального успеха. Мысль о том, что её голос может звучать на больших сценах, захватила её целиком. Это стало для неё очередным вызовом, новой ступенью на пути к ещё большей славе и власти.

1.4.6. Ночной клуб
Ночной клуб «Баши», окружённый высоким забором и охраняемый массивными телохранителями, сиял яркими неоновыми огнями в центре Ташкента. Гульнара Каримова подъехала к главному входу на своём роскошном автомобиле. Охранники тут же окружили её, провожая внутрь заведения. В клубе царила раскованная атмосфера — западная музыка оглушала, танцпол был полон молодых людей, подёргивающихся в такт ритмам итальянской эстрады.
В этом месте царили свои правила: каждый, кто входил, подлежал обязательному обыску. Охранники, суровые и недружелюбные, внимательно осматривали сумки, карманы, иногда даже обыскивали тело, не заботясь о приличиях. Тех, кто сопротивлялся или высказывал недовольство, тихо заводили в туалет, где слышались глухие удары и подавленные крики. После короткой «беседы» гостей выпускали, иногда с кровавыми губами и с глазами, полными страха. Никто не смеял возразить.
На сцене, под мягким светом прожекторов, звучали известные мелодии итальянской группы «Ricchi e Poveri». Одна из их песен заполнила зал своими тёплыми звуками:
"Sar; perch; ti amo
E vola vola si sa,
sempre pi; in alto si va
e vola vola con me
il mondo ; matto perch;..."
Гульнара, уже изрядно подвыпившая, кружилась в центре танцпола. На ней было откровенное платье с глубокими вырезами, подчёркивающее её фигуру. Её пьяные движения были фривольными и почти безудержными. Она смеялась и танцевала, позволяя себе всё, не думая о том, кто может её видеть. Рядом с ней подтанцовывала Гаянэ, пыталась повторять движения хозяйки, хотя сама была трезва и контролировала свои действия.
Тем временем, в тени, неподалеку от входа, появился Мистер Х. Он молча наблюдал за происходящим, прячась за колоннами. Его взгляд был холодным и презрительным. Он с отвращением следил за тем, как старшая дочь президента, являющаяся лицом Узбекистана в международных кругах, вела себя совершенно недопустимо — напивалась, танцевала в вызывающем наряде и не задумывалась о последствиях.
Мистер Х понимал, что недовольство народа Гульнарой уже давно нарастало. Люди не прощали ей ни роскошной жизни, ни её нескромных поступков, и этот вечер мог стать очередным поводом для скандала. Он знал, что подобное поведение могло обернуться против неё и её отца. Это было прекрасной возможностью для шантажа — метод, который Мистер Х использовал виртуозно. Он без сожаления шантажировал всех, кто представлял интерес, и даже сам Ислам Каримов не был для него неприкасаем.
Не привлекая внимания, Мистер Х достал маленькую камеру, замаскированную в лацкане пиджака, и незаметно снял происходящее на видео. Всё — каждый танец, каждый жест, каждое фривольное движение Гульнары — было запечатлено на плёнку. Он знал, как и когда это использовать. Шантажировать можно было любого — и даже тех, кто считал себя неприкосновенным.
Мистер Х закончил съемку и вышел из клуба также незаметно, как и появился. Его профессия заключалась в том, чтобы быть невидимым. Он всегда был в нужное время и в нужном месте, оставаясь при этом вне поля зрения. В этот раз он вновь выполнил свою задачу на отлично — никто не заметил его, но он получил всё, что хотел.

1.4.7. Вызовы режиму
На экране телевизора демонстрируются кадры с мрачными пейзажами вдоль заминированных границ Узбекистана. Солдаты устанавливают мины, неподалеку крестьяне работают на полях, собирая овощи в бедных сельских поселениях. Картины сельской жизни контрастируют с тревожной реальностью минирования, с которой сталкиваются люди, живущие близко к границам.
В студии Си-Эн-Эн за круглым столом сидит ведущий-журналист и приглашённый эксперт — доктор Левин, профессор политологии и специалист по Центральной Азии. Журналист начинает передачу серьезным тоном:
– Ислам Каримов опасается как внутренних, так и внешних врагов. Но его враги — не другие государства, а радикальные исламисты, — замечает журналист, кивая в сторону эксперта.
Доктор Левин оживлённо жестикулирует руками, поясняя:
– Как любой деспот, Каримов боится переворота, поэтому подозревает всех вокруг. Он теперь практически недоступен для народа, окружён плотным кольцом охраны, армией и полицией. И вот здесь ключевой момент: количество полицейских и сотрудников спецслужб в Узбекистане превышает численность самой армии, предназначенной для защиты от внешних угроз. Это говорит о том, кого на самом деле Каримов считает своей главной угрозой. Радикальная исламская оппозиция была выращена его собственной политикой — его подавлением религии и контролем над обществом.
Камера переключается на кадры, показывающие заминированные участки границы с Афганистаном, разорённые земли и тяжёлые условия жизни местных жителей. Журналист продолжает обсуждение:
– Заминированы границы с Афганистаном. Каримов опасается талибов. Как вы считаете, это реальная угроза для его режима?
Эксперт кивает, задумываясь:
– Все относительно. У талибов свои задачи — взять власть в Афганистане, и они сосредоточены на своих внутренних проблемах. Хотя в Афганистане действительно действуют группировки, состоящие из узбекских радикалов. Но дело не только в Афганистане. Каримов заминировал и границы с Таджикистаном и Кыргызстаном, с которыми Узбекистан имеет экономические и политические союзы. Это говорит о его страхе перед вольнодумством, перед влиянием более либеральных режимов соседей. Например, в Кыргызстане хоть и авторитарная система, но оппозиция легальна и активно участвует в жизни страны. И для Каримова это гораздо опаснее религиозного фанатизма, потому что фанатиков можно обмануть или подавить, а людей, мыслящих свободно, — нет.
Экран снова наполняется кадрами из приграничных районов, где пострадавшие от мин жители рассказывают свои истории. Журналист хмурится и добавляет:
– На противопехотных минах подрываются не боевики, а мирные жители. У меня передо мной отчет Международной кампании по запрещению противопехотных мин. Число жертв среди гражданского населения растет.
Доктор Левин тяжело вздыхает:
– Это неизбежно. Мины — это иллюзия контроля для Каримова, попытка защититься от воображаемых врагов. Но на самом деле они приносят смерть и страдания обычным людям, которые живут вдоль границ. Жертв, к сожалению, будет только больше.
Эксперт заканчивает свои размышления, оставив зрителей с тяжёлым чувством трагедии, развертывающейся на фоне диктаторского режима, пытающегося удержать власть любой ценой.

1.4.8. Резиденция президента
Загородная резиденция Ислама Каримова, расположенная в урочище Кайнарсай Ташкентской области, — это роскошный дворец, достойный восточного правителя. Территория окружена высокими стенами, за которыми простираются живописные сады, ухоженные лужайки и искусственные пруды. Силы охраны рассредоточены повсюду: вокруг объектов видеонаблюдения, вдоль дорожек и у самого входа, где стоят блестящие черные автомобили. Сам дворец оценивается в десятки миллионов долларов: фасады сверкают мрамором и позолотой, а интерьеры поражают своим богатством и роскошью — резьба по дереву, ковры ручной работы, хрустальные люстры и картины на стенах.
В одной из просторных комнат готовится ужин. Большой стол, уставленный серебряной посудой, накрыт для семьи Каримовых. Официанты с выправкой, как у военных, приносят блюда: плов с ароматной бараниной и золотистым изюмом, фаршированные виноградные листья, кебабы и свежие овощи. Для десерта — фруктовые тарелки и пахлава, сверкающая медом.
Ислам Каримов, в строгом костюме, молча ест, погруженный в свои мысли. Рядом сидит его супруга, Татьяна Акбаровна Каримова, властная и холодная женщина. Ее короткая прическа придает еще больше строгости лицу с узкими глазами и тонкими губами, которые чаще всего искривлены в презрительной усмешке. Она редко улыбается, а уж когда говорит, то всегда холодно и жестко. Напротив нее сидит Гульнара, дочь президента, рядом — ее дети, Ислам и Иман, которые по-хозяйски ведут себя за столом. Их смех и перебранки нарушают спокойствие зала.
Лола Каримова, вторая дочь президента, быстро выходит из-за стола, оставляя остальных. Она уходит по своим делам, не попрощавшись. Никто ее не провожает. Сестры не разговаривают уже долгое время, между ними тянется кровная вражда, которую никто из семьи даже не пытается разрешить.
Гульнара, откинувшись на спинку стула, с ухмылкой рассказывает:
– Папа, вчера ко мне приходил какой-то парень, говорит, что он мой двоюродный брат, — она смеется, бросая взгляд на детей. — Какие только прохиндеи не лезут к нам в родственники.
Маленький Ислам хихикает, а его сестра Иман, не удержавшись, смачно бьет его ложкой по голове. Начинается мелкая драка, но Гульнара быстро успокаивает своих детей, бросая резкий взгляд на них.
Ислам Каримов поднимает голову от тарелки, хмурится и медленно произносит:
– Как он назвался?
– Джамшид вроде бы… из Джизака.
В разговор вмешивается Татьяна Акбаровна, вся напрягшись и сжав тонкие губы в ещё более жесткую линию. Она всегда терпеть не могла родственников мужа, особенно его самаркандские корни. С презрением она бросает:
– Я тебе говорила, Ислам, никаких связей с самаркандскими родственниками. Ничего общего с ними! Я своих дочерей никогда не отправляла в Самарканд. Забудь о них! Они тебя всегда презирали! Ты был в детдоме при живых братьях и сестре, при родителях! Они отделили тебя, как ненужного. А теперь, когда ты президент, все вспомнили родственные связи!
Ислам Каримов, слушая свою жену, выпивает стакан водки, но поперхивается и начинает кашлять. Официанты сразу бросаются к нему, но это Татьяна Каримова бьет мужа по спине, чтобы помочь ему прийти в себя.
– Да, есть такой племянник, – наконец выдавливает он. – Журналист. Ты помнишь его, Татьяна? Он учился на факультете русской филологии. На него хоким Джизакской области жалуется. Говорит, что Джамшид пишет критические статьи, меня критикует, власть мою. Вот руки не доходят до таких родственников. Повесил бы его, как в детстве кошек вешал…
Татьяна Акбаровна злобно добавляет:
– Так разберись с этим родственником. Хватит терпеть! Я не позволю, чтобы такие люди позорили твоё имя и твою власть!
Она ненавидела всю родню мужа, а также его первую жену — Наталью Петровну Кучми и их общего сына Петра, которые сейчас живут в нищете в Ташкенте. Она всегда настаивала на том, чтобы все контакты с сыном и первой семьей были прекращены.
Гульнара усмехается:
– Да, нам такие родственники не нужны. Позорят нашу семью и фамилию. Одни нищеброды. Надо держать их подальше.
Ислам Каримов кивает:
– Да, скажу хокиму — разберётся с Джамшидом.
В этот момент внук Ислам внезапно вскакивает из-за стола и пинает свою сестру, вызывая истошный визг Иман. В зале начинается переполох: дети визжат и бегают вокруг стола, официанты хватаются за головы, не зная, как успокоить скандал. Гульнара кричит на сына, пытаясь его остановить, но ситуация выходит из-под контроля.

1.4.9. Проект распила и власти
В роскошной резиденции Ислама Каримова, у него есть собственный кабинет, напоминающий величественный штаб Амира Темура. Это обширное помещение с высокими потолками, облицованное темным деревом, в котором резные узоры и мозаичные окна создают впечатление древней силы и богатства. В центре комнаты возвышается массивный стол из красного дерева, а стены украшают портреты Каримова и знаменитых полководцев прошлого. Тут же стоит макет Урды — главной ставки Тимура, как символ его амбиций и власти.
Каримов сидит в удобном кожаном кресле, и напротив него — Гульнара, внимательно слушающая отца. Как и всегда, он посвящает её в самые важные и прибыльные проекты.
— Слушай, дочь, — начинает он, обводя взглядом свой кабинет, словно в поисках вдохновения. — Я хочу построить в Ташкенте грандиозное здание. Циклопическое. Монумент моей власти. Чтобы я остался в истории. Назовём это что-то вроде Дворца Международных форумов. На такой проект можно будет спилить с бюджета немалые суммы. Ты меня понимаешь?
Ислам Абдуганиевич начинает энергично жестикулировать, словно рисуя в воздухе очертания будущего здания. Гульнара видит, как в этих жестах будто бы мелькают не линии чертежей, а символы долларов, которые они смогут откатить. Она едва сдерживает улыбку и одобрительно кивает:
— Да, папа, это хорошо.
Вдохновлённый её поддержкой, Каримов продолжает с ещё большим азартом:
— Я передам заказ на строительство «Зеромаксу». Сумма будет большая — не меньше полумиллиарда долларов, а может и больше. Мы можем довести бюджет до миллиарда... Тебе будет на чём заработать. Всё как раньше. Самые лучшие заказы — тебе. Не подведи меня, дочь! — его глаза сверкают властной уверенностью. — Ты должна учиться управлять ресурсами и активами. Это важно для твоего будущего! Иди по моим стопам! У кого деньги — у того власть и влияние, ты поняла?
Гульнара с улыбкой отвечает:
— Да, папа. Всё будет сделано. Я тебя не подведу!
Каримов откидывается на спинку дивана и смеётся, наслаждаясь своим планом и пониманием дочери:
— Ах, моя дочь хорошо меня понимает. Я думаю, спустя десять лет я смогу передать тебе власть в стране. Первая президентская династия... Хотя, нет, династии Бушей и Кеннеди уже были в США. Но у нас, в Центральной Азии, будем первыми.
Гульнара, внезапно нахмурившись, добавляет:
— Но у президента Казахстана дочь Дарига тоже идёт во власть. Может, она станет президентом первой? Тогда она будет самой первой женщиной-президентом в Центральной Азии.
Каримов громко смеётся:
— Тогда мы опередим её! Ты должна учиться власти. Я назначу тебя заместителем министра иностранных дел... скажем, по культуре. Потом пойдёшь выше. У Назарбаева не всё так просто — ему мешает оппозиция, которой он разрешил существовать. А у нас чистое поле — никто не пикнет против меня!
Гульнара задумчиво улыбается, представляя себя во главе государства. В её воображении уже начинают складываться картины того, как она станет не просто первой женщиной-президентом в Узбекистане, но и займет ключевую позицию в Центральной Азии. Однако она не знала, что её мечты не так уникальны, как она считала. В истории республики уже была женщина во главе государства. Ядгар Насреддинова, в 1970-х годах председатель Президиума Верховного Совета Узбекистана, чей пост фактически приравнивался к президентскому. Таким образом, первой женщиной-правителем уже была Насреддинова, но эти страницы истории давно забыты, особенно для тех, кто привык управлять страной, не оглядываясь назад.
Мечты Гульнары о власти и деньгах всё сильнее переплетаются с её амбициями, а отец, видя это, только подстёгивает её стремление, обещая передать ей не только наследие, но и абсолютную власть.

1.4.10. Чернокнижница
В это время Татьяна Акбаровна, супруга президента, находится в своей просторной спальне, обставленной с безукоризненным вкусом. На белоснежной постели раскинуты несколько чемоданов, которые она аккуратно открывает и начинает пересчитывать деньги. Внутри — пачки долларов, перевязанные резинками, а их количество в чемоданах поражает. Татьяна чувствует особое удовольствие от процесса — каждый новый чемодан наполняет её ощущением власти и тайны. Эти деньги не задекларированы, о них никто не знает, и это добавляет ей уверенности. Татьяна, после того как закончила пересчёт, с легкостью складывает купюры обратно и прячет их под кровать, создавая собственный тайник.
После ритуала с деньгами её внимание переключается на каббалистику. Она расстилает на полу ткань с нарисованными фигурами, зажигает свечи с ароматом ладана, которые заливают комнату мягким светом. Произнося непонятные слова, Татьяна словно погружается в транс, её тело начинает дергаться, и вскоре она вскрикивает, отказываясь подчиняться своему разуму. Звуки, которые она издаёт, напоминают нечто средневековое, полное боли и страха, и, казалось бы, обрываются, когда она вновь возвращается к своим ритуалам.
С юных лет Татьяна увлекается спиритизмом и каббалистикой, изучая различные книги. На её столе можно увидеть старинные тома, посвященные магии и предсказаниям, такие как «Каббала» Абрагама Вилла и «Книга Теней», полную заклинаний и ритуалов. Её увлечение черной магией не знает границ — она верит, что с помощью этих знаний может накликать на своих врагов беды и проклятия. В сейчас ей хочется силы, возможности контролировать свою жизнь и жизни тех, кто её окружает.
Татьяна вновь поднимает голос, её крики звучат как предостережение, полное гнева и недовольства. Она бьётся лбом о пол, словно пытаясь заклинить злых духов, и кричит так, что кажется, будто весь дом трясётся:
— Я заклинаю вас! Пусть неудачи обрушатся на тех, кто встал у меня на пути! Пусть враги будут наказаны!
В это время Ислам и Гульнара, находясь в соседнем кабинете, слышат её крики и лишь усмехаются. Им смешно наблюдать за мамиными магическими искусствами, но они не обращают на это особого внимания, погруженные в свои дела и проекты. Каримов обсуждает с дочерью, как важно действовать осторожно, чтобы избежать лишнего внимания и расследований со стороны других стран.
— Помни, я не один, — говорит он, сжимая руки в кулаки. — За мной кланы, у всех есть свои интересы, и нам нужно соблюдать баланс. Иначе не на кого будет опираться. Везде враги, которые хотят меня свергнуть. Поэтому мне надо подкупать сторонников. Пойми, такова реальная политика! — его голос звучит уверенно, и в глазах играет свет хитрости.
Гульнара кивает, полностью поддерживая отца:
— Да, папа, я тебя не подведу!
В то время как они обсуждают свои планы, Татьяна продолжает свой ритуал, зажигая все новые свечи. Ей кажется, что перед ней встают ангелы, которые указывают путь к чему-то великому и зловещему. В её сознании переплетаются реальность и мистика, где каждый шёпот и каждое заклинание приближают её к власти, которой она так жаждет.

1.4.11. Фаворит
Ташкентский концертный зал Дружбы народов представляет собой великолепное здание с высокими потолками и огромными окнами, через которые струится мягкий свет. Зал украшен красочными иллюминациями и воздушными шарами, создающими атмосферу праздника. На сцене ярко светятся софиты, освещая группы людей, собравшихся на концерт. Волнение зрителей перед концертом передаётся в воздухе, наполненном ожиданием и азартом.
На сцене выступает популярная группа «Дадо», и к ним присоединяется высокий, с кучерявыми волосами таджик по имени Рустам Мадумаров. Он излучает харизму и энергию, делая каждый его шаг на сцене поистине завораживающим. Песня, которую он исполняет, звучит как мантра лета, унося слушателей в мир солнечных дней и незабываемых моментов. В строках «Лето, скажи-ка мне по секрету...» он обращается к лету, как к старому другу, делясь с ним сокровенными мыслями о любви и счастье. Его голос мелодичен и нежно ласкает уши, а динамичные движения заставляют зрителей танцевать и подпевать.
Поклонницы у сцены буквально с ума сходят от восторга — они визжат, поднимая руки, пытаясь привлечь внимание Рустама. Некоторые из них даже распускают волосы, стремясь выглядеть ещё более привлекательно. Девушки в ярких платьях и с макияжем сливаются в одну пеструю массу, а смех и крики восторженных зрителей заполняют весь зал.
В это время Гульнара сидит в президентском ложе, окруженная друзьями и охраной. Она внимательно следит за Рустамом, улыбаясь и при этом задумчиво произнося: «А этот парень мне нравится». В её глазах загорается интерес, смешанный с азартом, который выдает её настоящие намерения.
Рядом сидящая Гаянэ Авакян, её давняя подруга и советчица, удивленно поворачивается к Гульнаре:
— Гульнара Исламовна, вы ведь недавно развелись с Мансуром Максуди, этим афганцем. Сколько крови он выпил... Зачем вам новые головные проблемы?
На это Гульнара с лёгкой усмешкой хлопает себя по ноге:
— Я — хищница, беру то, что хочу. Мне нравится этот певец. Молодой, энергичный. Он будет моим фаворитом. После концерта позовите его ко мне.
Концерт подходит к концу, и публика начинает бурно аплодировать. В это время охрана, понимая, что Гульнара хочет встретиться с певцом, подводит растерянного Рустама к ней. Он смотрит на неё с лёгким недоумением, не понимая, какую роль он сыграет в жизни этой загадочной и влиятельной женщины. Гульнара приветливо машет рукой, а в её глазах сверкает решимость и интерес. Рустам, не подозревая, как изменится его судьба, испытывает смешанные чувства: восторг и страх перед тем, что ожидает его впереди.

1.4.12. Рукоприкладство
Вечер в резиденции президента наполнился ужасом и кровавой атмосферой. Ислам Каримов, облачённый в домашнюю одежду, с яростью поднимает палку для раскатки теста и бьёт свою жену Татьяну, закричав:
— Ты тварь! Ты опять меня достаешь своими претензиями, своим недовольством?! Получай!
Татьяна, охвачённая страхом, пытается сбежать, но Каримов настигает её, бьёт в лицо с такой силой, что из её носа брызгает кровь, оставляя красные следы на белоснежной стене. Она, свернувшись клубочком, старается прикрыть голову руками, но это лишь усиливает его ярость. Каждый удар оставляет на её теле и душе невидимые раны, а крики раздаются так громко, что слышны даже за пределами её комнаты.
Охрана, стоящая у стен, невольно слушает эти злобные крики. Им это не нравится, но они знают, что вмешиваться в дела президента крайне опасно. Один из них, молодой, с короткой стрижкой и напряжённым лицом, смотрит на старшего охранника и говорит:
— Может, нам вмешаться?
Другой, постарше, с морщинистым лицом и усталыми глазами, испуганно отвечает:
— Ты с ума сошел? Он пристрелит тебя! Он свою первую жену, которая русская, избивал до полусмерти, поэтому они развелись. Говорят, бил её головой об стену! Поэтому сын Пётр ненавидит его за то, что он творил с его матерью...
Молодой охранник с содроганием вслушивается в звуки насилия, которые доносятся из комнаты. Он смотрит в окно, откуда слышны крики президента и плач супруги, и, передёрнувшись, говорит:
— Ужас. Я это слышать не могу! Я воевал в Афганистане, через многое прошёл. Но даже там не видел такой жестокости!
Старший охранник лишь пожимает плечами, внутренне принимая решение, что эту тайну лучше оставить в себе. Это не их дело, и лучше не нарываться на неприятности.
Тем временем, избив супругу, Каримов успокаивается. Он возвращается в свою комнату, наливает в стакан водку и залпом выпивает, пытаясь заглушить своё состояние. Его лицо, ранее наполненное злостью, теперь кажется более расслабленным, и он ложится на диван, быстро засыпая.
Татьяна остаётся в углу, её слёзы смешиваются с кровью, стекающей по стене. Она вся дрожит, охваченная страхом и печалью, её плач звучит как тонкая, безысходная мелодия, поднимающаяся в тишине, в то время как звуки храпа мужа проникают в её сознание, усиливая её одиночество и боль.

1.4.13. У брата Петруччи
Петр, худощавый и жилистый парень, сидел напротив, его скуластое лицо, густые брови и острый подбородок, покрытый легкой щетиной, ясно напоминали о чертах, переданных отцом, Исламом Каримовым, и дедом Абдугани Каримовым, которые были известны своим резким и решительным характером. Петр не был исключением, хотя жизнь у него сложилась иначе, чем у сводных сестёр.
Квартира Петра находилась на Педагогической улице, в старом панельном доме. Здесь всё было просто: стандартные обои с незамысловатым узором, тёмный от старости ковер на полу, старенький диван, который видал лучшие времена. На окнах — старые занавеси, прикрывающие решетки, через которые едва пробивался свет. На серванте, как память о былых временах, стояли тарелки и чайник, использовавшиеся лишь по большим праздникам. Советский цветной телевизор и видеомагнитофон «Электроника ВМ-16» занимали почетное место в комнате, а в комоде хранились видеокассеты — тоже уже устаревший, но дорогой сердцу атрибут.
В углу комнаты лежал дембельский альбом Петра — толстая тетрадь с фотографиями, на которых он был запечатлен с друзьями по службе. Каждый снимок хранил в себе воспоминания о том времени, когда он с гордостью служил, как и требовал отец. В этом альбоме были не просто фото, а целая история его службы — смех, усталость, братство, разделённое с другими ребятами. В этих страницах была его честь и долг, который он исполнил ради своего отца, Ислама Каримова.
— Я сам хотел на службу, мама, — сказал Петр, когда Наталья Петровна, высокая и худая женщина с короткой стрижкой, зашла в комнату, услышав их разговор. Она с тревогой посмотрела на опухший нос Джамшида.
— Представляешь, Петруччи, — с раздражением начал Джамшид, называя брата его старой кличкой. — Пришел к Гульнаре, хотел поговорить, а охранник меня даже не пустил и ещё ударил, — он показал на распухший нос.
Наталья Петровна, дочь советского генерала и бывшая супруга Ислама Каримова, тут же бросилась к аптечке. Она быстро извлекла вату и мазь, и начала смазывать распухшее место.
— Ох, что за звери, а не охрана! — процедила она сквозь зубы, аккуратно прикладывая вату к носу Джамшида. — И что, Гульнара тебя не узнала?
— Нет, тетя Наташа, — пожал плечами Джамшид, — она меня не помнит. В последний раз мы виделись, когда я поступил в педагогический и приезжал с отцом к Исламу Абдуганиевичу. Тогда Гуля была ещё маленькой.
Наталья покачала головой и с досадой вздохнула:
— Она и не вспомнит. Её мать, Татьяна Акбаровна, сделала всё, чтобы они не знали ни вас, ни Петра. Да и Ислам после развода редко сюда приезжал, заботился только о своей новой семье.
Петр, услышав это, слегка нахмурился, но промолчал. Ему тяжело было слышать правду, особенно от матери, которая одна поднимала его все эти годы.
Джамшид же, бросив взгляд на дембельский альбом, снова вернулся к своему вопросу:
— Петруччи, а ты ведь мог бы наладить с ними контакт. Ты всё-таки сын президента, они должны считаться с тобой.
Петр тяжело вздохнул, прикрыв глаза:
— Джамшид, это в прошлом. Я сам выбрал свой путь. То, что они живут в роскоши, не меняет моего взгляда на вещи. Я научился быть довольным тем, что имею. Да, у нас общая кровь, но это не делает нас ближе.
— Я ведь не только из-за Гульнары пришел, Петруччи. Я хотел поговорить с тобой о будущем. Ты ведь понимаешь, что положение меняется? Все самаркандские родственники Ислама Каримова держатся в стороне, будто бы мы чужие ему. А ты знаешь, мы не чужие. А о тебе даже нет в биографии президента, что публикуется везде. Есть все о дочерях, а ты как бы призрак... Разве не обидно?
Петр сдержанно кивнул, его острое лицо не выдавало никаких эмоций. Он был привычен к таким разговорам. Ещё с детства он знал, что его место в жизни было сложным. Будучи сыном от первого брака, он не вписывался ни в мир новой семьи отца, ни в обычную жизнь. Ему часто приходилось слышать разговоры о том, как его мать Наталья Петровна боролась за него, в одиночку поднимая сына. Он чувствовал благодарность, но внутри него всегда оставалось чувство обиды — на отца, который выбрал другую семью, на мир, который не признавал его по-настоящему.
— Это так, Джамшид, — наконец проговорил Петр. — Но ничего не изменишь. У них свой круг, своя жизнь. Я тебе советую тоже не влезать туда. Ни Гульнара, ни Лола не будут нас вспоминать. Им важнее свой статус, а мы для них просто лишние тени. Да, у нас есть общая кровь, но это ничего не значит.
Наталья Петровна, услышав это, бросила быстрый взгляд на сына, но промолчала. Её сердце всегда болело за Петра, за то, как несправедливо складывалась его судьба. Она прекрасно понимала, что сын переживает, но его холодная сдержанность была единственной защитой от боли.
— И всё-таки, Петруччи, — Джамшид посмотрел на брата с надеждой, — может, стоит попробовать наладить отношения? Мы ведь всё равно семья.
Петр, посмотрев на старый цветной телевизор в углу, ответил:
— Семья? У нас разные жизни. Ты сам видел, как Гульнара живёт — охрана, дворцы, слуги. А ты, я, мы обычные люди. Мы в их мир не впишемся, сколько бы ни старались. Лучше забудь об этом.
Джамшид тяжело вздохнул. Он знал, что Петр прав, но всё равно не мог оставить надежду. Он был слишком молод и ещё верил, что можно что-то изменить.
— Ладно, я понял, — сдался Джамшид, опустив глаза. — Но всё равно буду пытаться. Может, когда-нибудь всё изменится.
— Делай, как считаешь нужным, — отозвался Петр, вставая из-за стола. — Но не забывай, что реальность всегда жёстче ожиданий.
В это время Наталья Петровна уже закончила на кухне и, подойдя к столу, поставила на него блюда с едой. Она умела готовить просто, но вкусно, и знала, что это важно для сыновей, особенно в такие моменты.

Сюжет 2. ПРОШЛОЕ. НАДЕЖДЫ И ОЖИДАНИЯ

Часть 2.1. Рустам Арипов

2.1.1. Рэкет
Полдень в Бухаре, и солнце висит высоко над головой, заливая город ярким светом. Улицы полны жизни: на прилавках рыночных торговцев разложены свежие фрукты, яркие ткани и керамика. Ароматы специй и плова, доносящиеся из ближайших чайхан, смешиваются с лёгким ветром, приносящим звуки смеха и разговоров. В этом шумном и живом месте находится салон красоты, который когда-то был комнатой в доме Ариповых.
К хозяину Рустаму заходит пузатый милиционер с наглым лицом, от которого веет самодовольством и безнаказанностью. У него короткая стрижка и жёлтые зубы, обнажающиеся в презрительной усмешке. Он расправляет свою форму, на которой видны следы многочисленных «успехов» на службе, и заявляет с наглостью:
— Я пришёл за месячным налогом.
Рустам, морщась от неприязни, передает ему пачку денег, которую он так старательно зарабатывал. Милиционер, отсчитывая деньги, зло шипит:
— Так, с этого месяца налог возрос, надо доплатить.
Рустам понимает, что деваться ему некуда — он просто обязан заплатить. Жаловаться бесполезно.
— О чем вы? — возмущается он, чувствуя, как его сердце сжимается от страха. — У меня доход в этом месяце был не таким уж большим, я не могу дать больше.
Милиционер, наклонившись к нему, тянет его за шкирку и угрожающе шипит:
— А меня это не интересует, плати — или пожалеешь. Хочешь в тюрьму за хранение наркотиков или патронов? Как ваххабита тебя посажу. У меня религиозных листовок много, вот их у тебя и обнаружат…
Испуганно доставая из кармана оставшиеся деньги, Рустам передает их милиционеру. Тот, оскалившись, забирает деньги и, не дождавшись ответа, выходит, оставляя Рустама в состоянии ярости и унижения. Рустам зло смотрит ему вслед, сжимая кулаки и проклиная свою судьбу.
Выйдя на улицу, он чувствует, как солнце печёт его голову. Он идёт по Бухаре, обдумывая свои беды, и заходит в чайхану. Там царит атмосфера уюта и дружелюбия: деревянные столы и лавки, уставленные тарелками с ароматным пловом, дымчатый воздух, напоённый чаем и разговорами. Его товарищи сидят за одним из столов, зовут его к себе, и Рустам, стараясь не думать о проблемах, садится рядом и заказывает плов.
— У тебя есть новости? — спрашивает один из друзей, шепча, чтобы никто не слышал.
Другие тихо обсуждают, что у кого-то отняли ресторан за неуплату налогов милиции и СНБ.
— Кому-то подкинули наркоту и забрали, — шепчут они, взгляды полны тревоги. — Сейчас бизнес так решается — всем нужна крыша.
Рустам, только что ограбленный, морщится:
— Но это неправильно! Так не должно быть!
Товарищи удивляются:
— Эй, почему? Это же капитализм. При коммунизме такого не было, но и товаров много не было. А теперь товары есть, но нужно платить за «крышу». Таковы законы рынка! Это везде так — в России, в Казахстане, на Кавказе!
Рустам сердится:
— Это только в нашей стране такие законы. В Европе, в Штатах такого нет. Это рэкет, а не капитализм. Я тружусь не на себя и семью, а на чужого дядю. Большую часть дохода должен отдавать милиции, а они только паразитируют, прожирают мои деньги в ресторанах, тратят на проституток и бриллианты.
Один из товарищей, с длинными усами и доброй улыбкой, произносит:
— Ну, там цепочка. Думаешь, этот милиционер себе все забирает? Он собирает дань со всех в квартале и передаёт наверх, начальнику РУВД, а тот — начальнику области, а там — министру внутренних дел. Все проела коррупция. Все кормятся снизу!
Это ошеломляет Рустама, он вертит головой и с недоумением интересуется:
— Да, а президент это знает? Неужели он строит такое государство, где бизнес обкладывают налогами от ментов и СНБ? Ведь он нам обещает свободу!
Товарищ усмехается:
— А ты как думаешь? У меня один родственник работает в Ташкенте, в структурах, близких к Аппарату президента. Там огромные деньги крутятся, ты даже не представляешь. Всё покупается и продаётся: и посты, и льготы, и ресурсы. Любой указ можно купить, главное деньги в кабинеты занести.
Погрустнев, Рустам вздыхает:
— М-да, у этой страны нет будущего. И моих детей тоже...
Над Бухарой медленно плывёт туман, скрывая красоту города и создавая ощущение безысходности, как будто всё вокруг погружено в серые тона, а надежда затерялась в темноте.

2.1.2. Туристы
Пейзаж древней Бухары в полдень окутан атмосферой истории и величия. Над старинным городом возвышается величественный минарет Калян, его древние кирпичные стены словно впитали в себя века молитв и событий. У его подножия молятся верующие, опустив головы и шепча священные слова, взывая к Аллаху в тишине и смирении. Рядом простирается Ляби-Хауз, старинный водоем, окруженный могучими деревьями, чья листва лениво колышется на ветру. Здесь, на тапчанах под тенью ветвистых тутовников, сидят старики. Их лица сморщены, но светятся покоем, они пьют чай и беседуют о давно минувших днях, как будто время здесь остановилось.
Чуть дальше, возле памятника Ходжи Насреддину, который восседает на своём неизменном спутнике — осле, крутятся туристы-французы. Они смеются, фотографируются, весело переговариваются на своём родном языке. Женщины в шляпах с широкими полями, мужчины в легких рубашках, увешанные камерами и рюкзаками. Их лица озарены радостью, и они наслаждаются каждым моментом в этом далёком и загадочном уголке мира. Солнце стоит высоко в зените, заливая Бухару ярким светом, словно подчеркивая её вечную красоту и загадочность.
Рустам стоит у одного из древних деревьев, в тени, наблюдая за туристами. Он молча смотрит на их веселье, и в его душе нарастает чувство тоски. В голове крутится мысль подойти и спросить:
— Как вам живется в вашей стране? Если вы путешествуете, значит, у вас всё хорошо? Значит, у вас нормальная жизнь?
Но он не решается. Рустам видит, что перед ним обычные люди — не олигархи и не миллионеры, а простые иностранцы, которые могут себе позволить путешествовать, исследовать мир, наслаждаться жизнью и открывать для себя новые горизонты. Их весёлые лица и беззаботный смех кажутся ему чем-то недостижимым.
В его сердце растёт ощущение, что для него таких возможностей нет. Бухара, когда-то величественная и процветающая, больше не даёт ему надежды. Нет перспектив, нет будущего, только борьба за выживание среди чиновников, взяточников и рэкета. Город, который когда-то был источником гордости, теперь стал местом, где его душа медленно угасает, погружаясь в серую рутину.
Рустам смотрит на туристов, но вместо зависти ощущает глухую тоску. Он понимает, что здесь, в родном городе, нет для него будущего.

2.1.3. Как эмигрировать?
Помещение чайханы наполнено ароматами восточных блюд и тихим, размеренным гулом бесед. Стены увешаны коврами с узорчатыми орнаментами, а на полу, как в старые времена, расстелены яркие дустархан. Низкие столики, на которых дымятся тарелки с пловом и люля-кебабом, окружены деревянными табуретками с мягкими подушками. Посетители чайханы лениво беседуют, наслаждаясь обедом и тенью, которую создаёт крыша из виноградных лоз.
Рустам вдыхает запах свежесваренного плова, что принес ему официант. Его тарелка полна: рис рассыпается лёгкими, золотистыми зернами, куски мяса щедро разложены по верху. Товарищи за столом, увлечённые разговором, хвалят местный люля-кебаб, который они едят с удовольствием.
— Ага, в этой чайхане всегда хорошее мясо, — говорит один из товарищей, уплетая сочный кусок. — Говорят, повар берёт мясо аж из Австралии! Наверное, это кенгурятина!
Рустам фыркает, недоверчиво усмехаясь.
— Кенгурятина? — он качает головой. — Тогда бы цены здесь были астрономические! Нет, ребята, здесь бизнес невозможен. Всё строится на взятках и откатах, как на старом базаре.
Один из товарищей, худощавый мужчина лет тридцати пяти с задумчивым взглядом и глубоко посаженными глазами, оглядывается по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто. Он наклоняется ближе к Рустаму и говорит приглушённым голосом:
— Рустам, если здесь всё так плохо, надо валить. Но не в Россию — там свои проблемы. "Лихие 90-е" ещё продолжаются: рэкет, мафия, всё то же самое, что и здесь. Надо дальше, ты понимаешь?
Рустам, продолжая жевать плов, поднял брови.
— А куда?
Товарищ снова понизил голос:
— В Канаду. Там легче попасть. Они принимают эмигрантов. Прекрасная страна, можно бизнес открыть, работать спокойно. Один мой одноклассник уехал туда лет пять назад. Правда, он по еврейской линии эмигрировал — им легче попасть на Запад.
Рустам на мгновение задумался, продолжая есть. Плов был хорош, но слова товарища о Канаде задели его. Он наконец проглотил кусок и спросил:
— А как туда попасть неевреям? Ведь здесь даже посольства Канады нет. Как вообще выехать?
За столом раздались смешки.
— Ага, значит, эмиграция тебя заинтересовала? — один из мужчин подмигнул, шутливо толкая его в бок. — Что, гастарбайтером поедешь?
Некоторые посетители чайханы настороженно покосились в их сторону. Товарищи заметили это и тут же понизили голос. Время такое: лишнее слово может привлечь ненужное внимание. Тогда худощавый товарищ шепнул:
— Слышал про Олиму Караеву? Женщина не слишком симпатичная, но крутая... то ли врач, то ли общественный деятель. Знаешь её?
Рустам нахмурился, припоминая.
— Да, что-то слышал. Это жена декана Бухарского института пищевой промышленности? Кажется, она там с хокимиятом что-то делает. Женская организация, что-то по социальной поддержке... по телевидению её часто показывают. Богачка, вроде.
Товарищ кивнул.
— Именно. Так вот, она ещё открыла фирму по трудоустройству. Людей в область отправляет, но говорят, теперь и за границу отправляет. Недавно предложили работу в Канаде через её контору, но у меня денег нет. Там суммы большие. А я же простой учитель. Откуда у меня такие деньги?
На лице товарища проступила горечь. Для него Канада — это мечта, неосуществимая надежда. Он представлял её как рай, где можно жить в безопасности и процветать, свободным от взяток и давления власти. Но мечта была далека от реальности, так как финансовых возможностей для переезда не было.
Рустам, услышав это, откинулся на спинку стула, потерев лоб. Мысли о жизни за границей, о возможности сбежать из страны, где он был связан взятками и рэкетом, не давали покоя. Но финансовый барьер казался непроходимым.
В это время товарищ слегка толкнул его в бок.
— Эй, смотри, видишь того парня? Это Джейхун Караев, сын Олимы. Я его часто здесь вижу — мясо для кафе приносит. Может, это он кенгурятину и привозит? — товарищ усмехнулся.
Рустам взглянул на Джейхуна. Перед ним стоял худощавый юноша, высокий, с болезненно худым телом. Его густые, кудрявые волосы непослушно падали на лоб, а острый, слегка горбатый нос придавал его лицу персидские черты. Лицо было бледным и нервным, постоянно оглядывался по сторонам, словно опасаясь кого-то или чего-то. Джейхун вел оживлённый разговор с шеф-поваром, но время от времени его глаза метались по чайхане, как у загнанного зверя.
— Он какой-то странный, — тихо заметил Рустам, не сводя с парня глаз.
— Да, нервный он. Но мать у него крутая. Может, через них сможешь узнать больше о миграции, — сказал товарищ, глядя на Рустама с намеком.

2.1.4. Мясо
Подсобное помещение чайханы представляло собой мрачную, полутемную комнату с влажными, пятнистыми стенами. Воздух был тяжёлым и пахло затхлостью. На полу валялись грязные тряпки и мешки с мукой, в углу — большие, металлические кастрюли и контейнеры для мяса. Грузный, пожилой шеф-повар ака-Мурод, с грязным фартуком на своём жирном теле, стоял у стола и смотрел на Джейхуна подозрительным взглядом. Лысый, с седыми клочками волос на висках, его лицо всегда казалось уставшим и недовольным. Густые, чёрные брови были сдвинуты на переносице, а жёлтые от табака зубы виднелись, когда он говорил.
— Ага, так, мясо, как всегда, свежее? — его голос звучал хрипло, с недоверием.
Джейхун, делая вид, что его задел этот вопрос, нахмурился и ответил с уязвлённым тоном:
— Конечно, свежее, ака-Мурод! Сегодня привёз двадцать килограммов.
Он открыл одну из больших кастрюль. Внутри лежали куски мяса, но что-то в нём было не так — цвет казался сероватым, неестественным, а запах, который тут же заполнил помещение, вызывал неприятные ощущения. Тяжёлый, с привкусом гнили, он не соответствовал тому, каким должно пахнуть свежее мясо.
Шеф-повар подозрительно принюхался и, нахмурившись ещё сильнее, задал вопрос:
— Вы мне в последнее время часто мясо приносите. Откуда оно у вас? Вы ведь не скот разводите, интеллигентная семья... У вас во дворе только собаки бегают!
Джейхун, заметив настойчивый взгляд, резко напрягся. Слова ака-Мурода явно не понравились ему, и в ответ он злорадно шипел:
— Забыл, уважаемый, кто мой отец? Папа — Фируддин Караев, декан факультета общественного питания! Там готовят технологов, поваров, кондитеров... Что за странные вопросы?
Ака-Мурод только хмуро посмотрел на Джейхуна, сложив руки на животе.
— Я знаю твоего отца, я сам учился на этом факультете. Но у вас нет своего скота. Поэтому я и спрашиваю, — его голос звучал резко и недоверчиво.
В этот момент Рустам, сидящий в зале для клиентов, случайно заметил, как шеф-повар о чём-то спорил с Джейхуном в подсобке. Их разговор был скрыт стеклянной дверью, но поведение Джейхуна вызывало у Рустама интерес. Тем временем ака-Мурод, заметив его взгляд, раздражённо подошёл к двери и плотно закрыл её. Он не хотел, чтобы посторонние видели, как они ведут дела — в чайхане мясо всегда должно быть сертифицировано, ведь это требование санитарной комиссии. Но на деле часто закупались продукты у неизвестных поставщиков, не интересуясь, откуда они на самом деле.
Джейхун попытался сгладить ситуацию:
— У института есть подсобное хозяйство. Там разводят скот для студентов, чтобы они учились. Мясо лишнее, вот отец и продаёт, — он улыбнулся, но в его голосе чувствовалась натянутость.
Однако ака-Мурод не был дураком. Он с презрением покачал головой и с усмешкой произнёс:
— Твой отец — известный взяточник в Бухаре. Я сам ему не раз заносил доллары за учёбу. Жадный он до денег, теперь и студенческое мясо продаёт? Хорошенький бизнес у твоего папашки!
Лицо Джейхуна исказилось от злости.
— Будете брать или нет? — резко сказал он. — Я продаю вам в полцены от рыночной стоимости! Не хотите — найду другого клиента. И хватит оскорблять моего отца!
Тем временем официанты, проходившие мимо подсобного помещения, бросали презрительные взгляды на Джейхуна. Местный персонал знал, что его отец был коррумпированным деканом, и многие сами учились у него на факультете, регулярно сталкиваясь с его взяточничеством. Они не любили сына Караева, но вынуждены были молчать.
Шеф-повар ака-Мурод вздохнул, явно не в восторге от происходящего, но торг — это торг. Он вытащил из кармана кошелёк, отсчитал деньги и передал их Джейхуну.
— Ладно, беру. — Затем, повернувшись к кухне, закричал своим помощникам: — Эй, бездельники! Возьмите кастрюли, занесите это мясо в холодильник!
Пока помощники выполняли приказ, ака-Мурод снова обратился к Джейхуну:
— Для плова мясо подойдёт?
Джейхун, пряча деньги в карман и уже отходя, обернулся и хмыкнул:
— Для люля-кебаба лучше. Больше перца и кумина добавьте, — и быстро вышел из подсобки.
Шеф-повар смотрел ему вслед с мрачным выражением лица. Что-то в этом парне всегда вызывало у него тревогу. Мясо, которое Джейхун приносил, тоже было подозрительным.

2.1.5. Библиотека
Городская библиотека была старым, добротным зданием советской эпохи. Внутри царила тихая, почти сакральная атмосфера: высокие потолки, облупившиеся стены, полки с книгами, источающими запах старой бумаги и пыли. Полы, изъеденные временем и трещинами, скрипели под ногами. На окнах висели выцветшие шторы, пропускающие лишь тусклый свет.
Рустам зашёл внутрь, ощущая лёгкий холодок от каменных стен, и направился к стойке, за которой сидела пожилая библиотекарша. Это была женщина лет семидесяти с серыми, собранными в пучок волосами, в старом вязаном кардигане, что выглядел так же ветхо, как и стены библиотеки. Её лицо, покрытое морщинами, выражало добродушие и тихую усталость. В её руках были очки, которые она поправляла, когда читала, и небольшая тряпочка, которой она время от времени стирала пыль с поверхности стола.
— Чем могу помочь? — спросила она, чуть прищурившись на Рустама.
— Мне нужны книги о Канаде, — тихо сказал он.
Женщина кивнула, задумчиво погладила подбородок, затем медленно встала и повела его вглубь зала, туда, где стояли ряды энциклопедий и справочников. Она сняла с полки толстую, тяжёлую географическую энциклопедию и передала её Рустаму, добавив к ней объёмный том истории стран мира. Он забрал книги, затем прошёл к стеллажам с журналами и стал листать публикации о Канаде, где были фотографии гор, озёр и чистых городов.
Рустам усиленно тёр нос, погружённый в свои мысли, размышляя о планах, которые начали формироваться в его голове. Иногда он поднимал взгляд и мечтательно смотрел в окно, через которое можно было видеть серую улицу родной Бухары. Мысли о том, что жизнь может быть иной — спокойной, наполненной возможностями, без страха и давления — захватили его. Он чувствовал, что, возможно, перед ним открывается новый путь.
Библиотекарша, возвращаясь к своему рабочему месту, заметила его задумчивый взгляд и с улыбкой посмотрела на молодого человека. Для неё было радостно видеть, что книги вызывают в ком-то искру интереса.
— Люди сейчас думают о других странах, — произнесла она с лёгкой грустью, обращаясь к уборщице, которая как раз мыла пол недалеко от стойки.
Уборщица — полноватая женщина средних лет с коротко стриженными тёмными волосами, одетая в синюю рабочую униформу — только кивнула головой, продолжая вытирать пыльный деревянный пол. Лицо её выглядело измученным, глаза были полны безмолвной усталости.
— Да, все мечтают удрать отсюда, — ответила она тихо, слегка пожав плечами. — Я бы и сама свалила, но куда уедешь, когда у тебя дочь-инвалид? Она одна осталась, кто её будет смотреть?
Библиотекарша тяжело вздохнула, понимая её ситуацию. Она работала в библиотеке уже сорок лет, и вся её жизнь прошла здесь, в этих книгах и тишине. Маленькая зарплата, ни разу не позволившая ей выехать за пределы Узбекистана, казалась ей пожизненным приговором. Другие страны, о которых она так много читала, казались ей такими же недосягаемыми, как Марс. В её воображении они были полны удивительных городов, природных красот и возможностей. Но теперь это оставалось лишь мечтами.
— Мне тоже хотелось бы уехать, — тихо произнесла она, обращаясь к уборщице, — но куда нам, старым людям? Да и возможностей таких никогда не было. Только книги, да и те — иллюзии...
Она снова села за свой стол, потерла глаза и снова принялась за свою работу, ведь книги оставались для неё единственным способом "путешествия".

2.1.6. Иллюзии
В родительском доме Рустама царила тишина. За окном светила полная луна, её серебряный свет заливал комнату мягким, холодным сиянием. Легкий ночной ветерок колыхал занавеску, пропуская свежий воздух и донося с улицы глухие шаги позднего прохожего. В этой тишине казалось, что мир застыл, не двигаясь, позволяя всем погрузиться в глубокий сон.
Рустам лежал на кровати, обняв Мохигуль. Ему было тепло и уютно от близости любимой женщины, её тело прижималось к нему, словно напоминая, что несмотря на все тяготы жизни, есть что-то стабильное и спокойное. В соседней комнате мирно спали их дети, и Рустам слышал их тихое дыхание, которое наполняло его сердце радостью и тревогой одновременно. Всё казалось идеальным для сна, но Рустам не мог успокоиться, его мысли блуждали в неведомых далях, не позволяя расслабиться.
Мохигуль, заметив, что муж неспокоен, повернулась к нему и спросила сонным голосом:
— Почему не засыпаешь?
Рустам вздохнул и, продолжая лежать на спине, ответил:
— Да устал я здесь... Надо искать дорогу.
— О чём ты? — Мохигуль слегка приподнялась на локте, пытаясь вглядеться в лицо мужа в полумраке. — Какую дорогу? Ты уезжаешь? В Ташкент к родственникам? Там ведь у тебя брат Алишер есть, дипломат, может, он поможет?
Рустам молчал, не желая сразу делиться своими мыслями. Его ум был далеко от Ташкента, от родственников и привычной жизни. В его голове стояла картина другой страны — далёкой и неизведанной Канады. В его воображении этот край был раем, где нет коррупции, взяточничества и страха перед властью. Он представлял себе, как они с Мохигуль и детьми гуляют по широким, чистым улицам канадских городов, где каждый имеет возможность работать и жить спокойно. Природа Канады рисовалась в его сознании: бескрайние леса, голубые озёра и высокие горы, такие величественные и неприступные, как свобода, о которой он мечтал.
В этих иллюзиях Рустам видел себя успешным бизнесменом, работающим честно, без страха, что завтра придут милиционеры или чиновники с новыми требованиями. Он представлял, как его дети ходят в современные школы, где их не будут учить, как угождать режиму, а где они смогут мечтать и развиваться. Там, в его мечтах, они были свободны от оков, что сковывали их здесь, в родной Бухаре.
Но эта картина всё ещё казалась далёкой, словно недосягаемой. Рустам понимал, что его мысли — это не реальность, а лишь мечты, иллюзии, которые пока только в его голове. Он не знал, сможет ли когда-нибудь осуществить этот побег, но желание покинуть страну, в которой его душа задыхалась, становилось всё сильнее.
Мохигуль, не дождавшись ответа, снова прижалась к нему и вскоре заснула. А Рустам продолжал смотреть в потолок, прислушиваясь к ночным звукам за окном, и думать о пути, который мог бы вывести его и его семью в другую жизнь.

2.1.7. Олима Караева
Утро в Бухаре было свежее и прохладное. Рустам, заправив старенькую «Тико», выехал со двора и отправился по пыльным улицам древнего города. Машина с лёгким гудением проезжала мимо старинных минаретов, увенчанных голубыми куполами, мимо рыночных лавок, где уже вовсю шла торговля. Бухара, с её узкими улочками, пропахшими специями и горячим хлебом, пробуждалась к жизни.
Дорога вела Рустама к окраинам города, к двухэтажному дому, окружённому высоким забором. Когда он подъехал, его встретил злой лай собак, от которого у него внутри всё похолодело. На воротах висела табличка: «Карина: трудоустройство, эмиграция, будущее». Сердце Рустама ёкнуло, когда он постучал в калитку. Лай усилился, цепи гремели. Наконец, дверь открылась, и перед ним возник хмурый Джейхун, которого Рустам сразу узнал — это был тот самый парень, что продавал подозрительное мясо в чайхане.
— Чего надо? — грубо спросил Джейхун, явно не радуясь новому визитёру.
— Я вас вчера видел у кафе... — начал Рустам с робостью.
— А что? — насторожился парень.
— Мне сказали, что вы можете помочь с трудоустройством. Я насчёт эмиграции... Слышал, что Олима-опа помогает отправить людей в Канаду, — объяснил Рустам.
Джейхун лишь кивнул:
— Подождите здесь, я поговорю с мамой.
Он закрыл калитку, оставив Рустама в компании злобных лающих собак. Спустя несколько минут калитка снова открылась, и на пороге появилась Олима Караева. Это была невысокая, худая женщина с острыми чертами лица, которые придавали ей одновременно и энергию, и жёсткость. Её глаза блестели, в них чувствовалась проницательность, а движения были быстрыми и порывистыми. Казалось, что в ней кипела энергия, которой хватило бы на десятерых. Но вместе с этим была в ней и некая холодная, тёмная аура, что-то отталкивающее, несмотря на её любезность и улыбчивость.
— Ах, проходите, проходите, рада вас видеть, — произнесла она с улыбкой, приглашая Рустама внутрь.
Двухэтажный дом из панелей был скромным снаружи, но внутри производил впечатление. Они поднялись на второй этаж, где располагался её кабинет. Везде царил строгий деловой стиль: на стене висел портрет Ислама Каримова, флаг Узбекистана гордо развевался под потоком кондиционера, а по стенам красовались фотографии Олимы с чиновниками разных уровней. Письма с благодарностями и почетные грамоты покрывали полки, создавая образ человека с весомым статусом. Всё здесь кричало о серьёзности дел, которыми занималась Караева.
— Садитесь, — Олима указала на стул напротив её рабочего стола. Рустам сел, чувствуя волнение.
— Я хочу эмигрировать в Канаду, — сразу перешёл к делу Рустам.
Олима кивала, слушая его, её глаза внимательно изучали собеседника.
— Это сложно, но возможно. Виза, билеты, трудоустройство — всё это требует больших денег, — ответила она, слегка цокая языком, словно взвешивая ситуацию.
— Я продам бизнес, квартиру, машину. Найду деньги, — уверенно сказал Рустам, готовый на всё ради новой жизни.
Олима слегка улыбнулась, видя перед собой клиента, готового не торговаться.
— Ну что ж, тогда это реально. Вы хотите уехать один? — уточнила она.
— Можно с семьёй? — спросил Рустам, его голос дрожал от надежды. — Мне хотелось бы взять жену и детей.
Олима одобрительно кивнула.
— Конечно, можно, но на всех нужны справки, что они физически здоровы. Проверки врачей обязательны. Никаких хронических заболеваний.
Она положила на стол несколько фотографий людей, которые уже уехали по её программе. Лица этих людей, казалось, светились от счастья на фоне канадских городов и зелёных парков. Олима добавила:
— Вот они уже работают в Канаде, США, Германии и Швейцарии. Хорошо зарабатывают, отправляют деньги домой. Взгляните.
Рустам, глядя на фотографии, представлял себя на их месте. Он тоже хотел стать одним из этих людей, которые нашли выход и новую жизнь за пределами родной Бухары.
— Это мой шанс, — прошептал он почти про себя, чувствуя, что Олима способна осуществить его мечту.
Олима записала все данные Рустама, его детей, и заверила, что скоро свяжется, когда всё будет готово.
— Вы очень крутая женщина, — искренне сказал Рустам, чувствуя, как в его сердце растёт доверие к ней. — Вся Бухара говорит, что вы всё можете.
Олима кивнула, её глаза сверкнули довольством.
— Знаешь, почему? Потому что у меня все схвачено там, — она указала пальцем вверх, намекая на свои связи с властями. — Милиция, СНБ, посольства, аппарат президента — я со всеми на короткой ноге. Поэтому все получают визы быстро. Но ты понимаешь, что всё решают деньги и связи. У тебя получится собрать нужную сумму?
— Да, смогу, — уверенно кивнул Рустам.
— А чем ты занимаешься? Или у тебя богатые родители? — Олима хитро прищурилась, её вопрос был не просто праздным, она хотела понять, кто перед ней.
— Нет, родители обычные, пенсионеры. У меня свадебный салон: прически, платья, видеосъёмка. Машина есть, квартира. Продам всё — деньги будут, — пообещал Рустам.
Олима одобрительно кивнула:
— Хорошо. Если не хватит, мы можем тебя спонсировать. В Канаде заработаешь и вернёшь долг. Как тебе такое предложение?
— Да, конечно, — согласился Рустам. Он был готов на всё, лишь бы выбраться из этой жизни.
— Подписывать контракт нужно? — спросил он.
Олима, взглянув на часы, встала:
— Это потом. Сейчас не нужно. У меня встреча с людьми, — она явно торопилась завершить разговор, проводя его до двери.
Рустам покидал дом с чувством, что сделал первый шаг к своей новой жизни, а Олима, глядя ему вслед, знала, что перед ней — ещё один источник дохода.

2.1.8. Собаки
Рустам с лёгкостью в сердце выходит из дома Олимы Караевой, садится в свою старенькую «Тико» и завозит мотор. Впереди него — будущее, словно далёкая Канада уже на расстоянии вытянутой руки. Он напевает одну из любимых мелодий Умберто Тоцци, которую часто крутят на местных дискотеках. Адриано Челентано, со своим бархатным голосом, также занимал почетное место в его сердечных воспоминаниях. Эти итальянские песни дарили ему ощущение свободы и легкости, будто бы он уже там, среди просторных улиц Торонто или Монреаля.
За рулём «Тико» Рустам ощущал прилив надежды и счастья. Перед глазами проносились образы новой жизни — зелёные просторы Канады, современные здания, доброжелательные люди и свежий, прохладный воздух. Ему казалось, что всё, о чём он мечтал, теперь возможно. Скоро его дети будут ходить в канадскую школу, а Мохигуль освоится в новой среде. Всё казалось таким реальным.
В это же время, в дворе за домом, Джейхун мрачно смотрел вслед уезжающей машине. Его злое лицо не выражало ничего, кроме презрения и скрытой зависти. Он стоял у больших бидонов с мясом и, словно в бессознательном порыве, извлекал оттуда большие куски мяса. Затем он резко кинул их злобным собакам, что уже были не в настроении терпеливо ждать своей порции. Пять больших, сильных собак с бешеной жадностью набросились на мясо. Их клыки впивались в сырые куски, хрустели кости, когда они с яростью растаскивали добычу.
Эти звери были не голодные — они уже сыты и откормлены. Но для энергии, постоянного лая и агрессивности, они нуждались в постоянной подпитке. Мясо, которое им бросал Джейхун, казалось, давало им ту силу, которой требовали их хозяева — злость, ярость, непоколебимую агрессию.
В это время с второго этажа раздался крик матери.
— Эй, сын, отнеси мясо в ресторан, чтобы не испортилось в холодильнике! У нас и так его много! — Олима громко кричала из окна, не давая Джейхуну долго бездействовать.
Он с недовольством вздохнул и начал вытаскивать из подвала большие бидоны, доверху набитые мясом. Перекладывая содержимое в кастрюли, он быстро и механически совершал эти привычные действия. Мясо выглядело серовато-розовым, с влажным блеском, его запах был слишком тяжёлым, но Джейхун не обращал на это внимания — он был слишком занят своими мыслями и недовольством.
Заполнив кастрюли, Джейхун поднял их на тележку. Тяжелая нагрузка перекатилась с грохотом, когда он вытянул тележку через ворота дома. Звук был раздражающий, металлический, и он явно привлекал внимание прохожих, но Джейхун не торопился. Улица была пустынной в этот час.
Однако, как только он собирался выйти из дома, раздался настойчивый и требовательный звонок в дверь. Кто-то упорно и громко нажимал на звонок, будто бы не собираясь ждать.

2.1.9. Оплата
У калитки дома Караевых стоит внушительный мужчина — Мистер Х. Это человек, чье имя нигде не фигурирует, но его влияние ощущается везде. Одет он в дорогой костюм, его лицо неподвижно, будто высечено из камня, а в руках он держит черный кожаный портфель. У дороги его ждет черная «Нексия» с неприметным водителем за рулем, который с равнодушием смотрит на мир сквозь слегка затонированные стекла. Мужчина малоразговорчив, его взгляд строг и холоден, словно прожигает насквозь. Когда Джейхун открывает калитку, узнав гостя, он мгновенно теряется.
— Здрасьте... Да, вас ждут. Пожалуйста, проходите, — с трудом выдавливает из себя Джейхун, поперхнувшись. Он нервно отгоняет от Мистера Х лающих собак, чьи цепи звенят в тишине двора.
Мистер Х недовольно морщится, слегка задирая нос.
— У вас во дворе какой-то тяжелый запах. Что за смрад? Как в зоопарке, — хмуро произносит он.
Действительно, воздух был напоен резким запахом сырого мяса и гниения, что смешивалось с запахом собак.
— Это мясо, — отвечает Джейхун, избегая встречаться с мужчиной взглядом, и провожает его в гостиную на первом этаже.
В гостиной уже ждут хозяева — Фируддин и Олима Караевы. Фируддин, худощавый и жилистый, очень похож на свою жену. Его лицо с глубокими морщинами и пронизывающим красноватым взглядом отражало жестокость и подозрительность. За годами преподавания в институте он нажил неуважение — его не любили ни студенты, ни коллеги. Высокомерный и самовлюблённый, он всегда считал своё мнение выше чужих.
На столе перед ними разложены сладости: густо залитые мёдом пахлава, россыпи орехов, разнообразные сухофрукты и несколько кувшинов с зелёным чаем и кумысом. Однако Мистер Х игнорирует угощение. Не теряя времени, он ставит на стол свой портфель и открывает его. Внутри — аккуратно сложенные пачки долларов, пересчитанные и уложенные с точностью до миллиметра.
У Олимы сразу загораются глаза. Она быстро протирает руки, предвкушая прибыль. Фируддин, дрожа от жадности, быстро начинает пересчитывать пачки, боясь сбиться.
Но Мистер Х говорит с явным недовольством:
— В прошлый раз вы представили плохой товар. Один экземпляр испортился в дороге — плохо обработали. Другой был инфицирован эхинококком. Вы хоть проверяете тех, кого оперируете? Поэтому вычетали из гонорара.
Олима вскакивает и возмущенно кричит:
— О чём вы говорите? У нас был лучший хирург! Всё делалось по высшему разряду! Ему ассистировали два патологоанатома из морга. Мы вовремя доставили товар к самолёту!
Мистер Х злобно прищуривается:
— Я знаю хирурга. Мы все его зовём «доктор Менгеле». Но ваши ассистенты — дерьмо! Товар был испорчен! Вы не представляете, сколько стоит транспортировка и взятки, чтобы никто не сунул нос! Каждый термостат стоит огромных денег, и вы губите наш бизнес!
Его лицо напряглось от ярости. Он едва сдерживал себя.
Олима берет одну из пачек долларов, повертела её в руках и бросила обратно в портфель, с презрением произнося:
— А вы знаете, как сложно найти здоровых людей? К тому же родственники начинают интересоваться, где их родные. Часть денег уходит на фальшивые переводы из-за границы. Нам приходится платить «крыше», чтобы работать спокойно.
Мистер Х сердито отрезает:
— Ваша «крыша» — это я! Здесь никто не посмеет вякнуть против!
Фируддин, пересчитав деньги, с кислым лицом добавляет:
— Тут не хватает сорока тысяч долларов. Это не по нашему договору.
— Я же сказал: у вас вычли за ущерб, — гневно прерывает его Мистер Х.
Фируддин начинает жаловаться:
— Но нам нужно платить за «крыши» — местным авторитетам: милиции, СНБ, таможне... Этих денег мало!
Мистер Х, раздражённый, перебивает:
— Тогда платите меньше врачам. Привлекайте не троих, а одного! — его взгляд задерживается на портрете Ислама Каримова, что висел на стене. Будто бы сам президент был свидетелем этих обсуждений.
— Один не справится! — возмущённо отвечает Олима. — Там серьёзная операция!
— Так вы и помогайте, — бросает Мистер Х. — Ты, Фируддин, мясник по профессии, вот и режь. А ты, Олима, проверяй здоровье клиентов тщательнее! Не подставляй меня. Я работаю с людьми из Кремля!
Олима продолжает:
— Но наш хирург — влиятельный человек, с ним нельзя так просто...
— Разбирайтесь сами! И не вздумайте его обмануть, иначе он вас самих на органы порежет! — прорычал Мистер Х, глядя на них с ненавистью. — Этот человек важен на всём постсоветском пространстве!
Махнув рукой на прощание, он резко выходит из дома, садится в «Нексию» и молча уезжает.
Фируддин и Олима начинают ссориться между собой, пересчитывая каждую пачку долларов заново. В это время во дворе продолжают громко лаять собаки, как будто ощущая напряжение. Джейхун, презрительно сплюнув в бидон, закрывает его крышкой и уносит кастрюли с мясом в ресторан.

2.1.10. Очередная жертва
Бухарский технологический институт пищевой промышленности — типичный постсоветский вуз, с обветшалыми стенами и потертыми лестницами, усыпавшимися мраморной крошкой. Здание величественно возвышается над старым городом, но время оставило на нем свои следы — облупленная штукатурка, выщербленные колонны, темные окна, из которых сочится холодный свет. Внутри, коридоры пропитаны запахом старых учебников и пыли, полированными за годы тряпками половицами. В стенах этого института готовят специалистов по пищевой промышленности, но за его фасадом скрываются темные дела.
В просторном, но неуютном кабинете декана Фируддина Караева стоит полумрак. Шторы на окнах всегда закрыты, словно хозяин не желает, чтобы свет пролился на его дела. Стены кабинета украшают портреты известных политиков, среди которых висит и фотография Ислама Каримова. Массивный дубовый стол, за которым сидит декан, заставлен бумагами и учебниками, а на полках за его спиной — бесконечные тома учебных пособий, которые никто не трогал годами. Декан Караев, как всегда, в своем мрачном и сдержанном облике, смотрит на молодого студента перед собой.
Этот студент — Махмуд, сын простого дехканина из далекого кишлака. Он скромно одет: на нем поношенный пиджак, который выглядит так, словно его передавали из поколения в поколение. Обувь старая, потертая, но чистая. Парень явно волнуется, лицо его покрыто румянцем, от чего оно кажется ещё более простым и юным. Взгляд у Махмуда немного затравленный, он теребит край своего пиджака, пытаясь справиться с нервозностью.
Фируддин, в отличие от своего обычного сурового вида, сейчас словно бы превратился в заботливого наставника. Он ласково улыбается и доброжелательно говорит, хлопая парня по плечу:
— Ты хорошо учишься, Махмуд. Я это вижу. Стараешься, занимаешься спортом. Я хочу рекомендовать тебя для учебы в Москве.
Махмуд Эркинбаев смущенно глотает, затем сдавленно икает от волнения:
— О, домла, но у меня нет денег для учебы в России. Я из бедной семьи... В нашем кишлаке только я сумел поступить в вуз, и деньги собирали всем сельсоветом. А я ещё и плохо говорю по-русски. Как я там смогу учиться?
Фируддин добродушно улыбается, снова хлопает парня по плечу, как старого друга:
— Не беспокойся, Махмуд. В России есть фонд, который оплачивает учебу. Я тебя отправлю в Москву. Там тебя встретят, устроят, тебе даже дадут уроки русского языка. Ты выучишься на технолога и вернёшься в Бухару. Я сразу доверю тебе самый большой ресторан в городе!
Глаза Махмуда наполняются надеждой, он чуть ли не срывается на благодарственную речь:
— Ох, спасибо, домла! Я буду вам благодарен всю жизнь!
Фируддин понижает голос и, оглядываясь по сторонам, словно кто-то может подслушивать, произносит:
— О нашем разговоре никому ни слова. Многие хотят поехать по этой программе, но я выбрал именно тебя. Если другие узнают, начнут меня просить, и будет трудно отказать. Понимаешь? В Москве просят умных парней, а не тех, кто поступил по блату. Все хотят помочь Узбекистану!
Махмуд с серьёзным видом кивает:
— Конечно, домла. Я понимаю...
Декан, довольный, хлопает ладонью по столу:
— Тогда готовься. На следующей неделе улетаешь. Я сам всё оформлю: и документы о переводе, и стипендию.
Студент, ошеломлённый, неуклюже встаёт и с волнением покидает кабинет. Его шаги тихо затихают за дверью. Фируддин долго смотрит ему вслед, а затем его добродушное выражение лица сменяется на жестокое и презрительное. Он шепчет себе под нос что-то злобное, глаза его загораются мрачным огнём.
Он не может забыть те сорок тысяч долларов, которые вычел Мистер Х. В душе Караева кипит ярость, и теперь он намерен восполнить этот недостающий кусок прибыли — как раз за счет бедного Махмуда, очередной жертвы его тёмных дел.

Часть 2.2. Улугбек Ешев

2.2.1. Лихие 1990-е
Ташкент в 1990-х годах — город, утопающий в хаосе и разрухе. Ряды торговых палаток выстроились вдоль главных улиц, на тротуарах грязь перемешивается с отбросами, лужами и бумажками. Люди толпятся в длинных очередях за дефицитными товарами: хлебом, мукой, сахаром. В воздухе ощущается напряжение — время голода и безысходности. Среди прохожих выделяются торговцы с голодными глазами, изнеможенные женщины с сумками, наполненными лишь мелочью. На прилавках изобилие китайского ширпотреба, одежды, обуви и продуктов сомнительного качества, но цены кусаются.
Люди с удивлением рассматривают новенькие узбекские сумы — деньги, которые только что вошли в оборот. Они кажутся многим лишь временной подделкой. «Эрзац-деньги», — с презрением бросает седой старик, отказываясь брать в руки цветные купюры. На тротуарах валяются забытые советские рубли, никому уже не нужные, по ним равнодушно шагают прохожие, словно те и вовсе не существуют.
Рабочие с озлобленными лицами срывают со стен старые агитационные плакаты с лозунгами «Решения 26-го съезда КПСС — в жизнь!» и «Планы партии — планы народа!». В центре Ташкента, под звуки тяжелой техники, демонтируют массивный бронзовый памятник Карлу Марксу, его голова, будто уставшая от вековых идеалов, медленно падает с пьедестала. В это же время на площади Мустакиллик подрывники взрывают памятник Ленину — фигура вождя революции рушится в пыль и развалины, символизируя конец советской эпохи. Телевидение транслирует это зрелище, и голос диктора звучит бодро и уверенно: «Узбекистан избавляется от советского прошлого! С президентом Исламом Каримовым мы уверенно идем в великое будущее!».
Темные и грязные переулки Ташкента становятся местом грабежей и насилия. Двое мужчин с ножами прижали к стене дрожащую женщину. Один грубо срывает с неё сережки, снимает туфли, а затем забирает её сумку с продуктами. Второй, держит её крепко, зажав рот, чтобы она не закричала. Женщина в полуобморочном состоянии, глаза её полны ужаса, губы дрожат, тело содрогается от слез и страха. Бандиты, забрав всё, скрываются в переулках, оставив её одиноко лежать на грязной земле.
У торговых палаток нагло снуют рэкетиры — здоровенные молодчики в спортивных костюмах. Они требуют деньги с продавцов, угрожая расправой. Один из торговцев пытается возмутиться, но его тут же бьют до полусмерти на глазах у всех. Люди молча наблюдают, не осмеливаясь вмешаться. Стоящий рядом милиционер, в грязной и мятой форме, равнодушно отворачивается, делая вид, что ничего не замечает.
Рядом, в полутемном ресторане, раздается громкий смех и голоса. Там празднует банда — пьяные мужчины в кожаных куртках и спортивных костюмах. Они пьют водку и с хриплыми голосами горланят блатные песни под громкую музыку:
«Владимирский централ, ветер северный!
Этапом из Твери, зла немерено!
Лежит на сердце тяжкий груз...»
Это типичная картина Ташкента 90-х: нищета, бандитизм, беззаконие и отчаяние, царящие в столице молодой страны. В это постперестроечное время город погружается в кризис, а вместе с ним — в хаос и разруху. Миграция, межнациональные конфликты и распад старых систем оставляют после себя кровавый след.
В Андижане на фоне общего хаоса и беспорядков вспыхивают межнациональные конфликты. Местные националисты, ослепленные ненавистью и бедностью, охотятся на армян и евреев, обвиняя их во всех бедах. Улицы города охвачены огнем, дома грабят и поджигают. Мужчины с дубинами и ножами громят жилища, вытаскивают людей на улицу. Женщины и дети кричат в страхе и мольбе о пощаде. Милиция, испугавшись масштаба насилия, прячется в подвалах. Начальник городской милиции, Ботыр Парпиев, сидит в своей комнате с бутылкой водки и, словно в отчаянии, крестится, не в силах сдержать вспышки насилия.
В Ташкентской области разгорелась другая трагедия. Турки-месхетинцы, издавна живущие в этих краях, становятся жертвами этнических чисток. Ослепленные яростью толпы гонят их из деревень, поджигая дома и грабя имущество. Крики боли и страха раздаются повсюду. Беззащитные люди пытаются укрыться, но их догоняют, унижают и убивают. В сердце этого кровавого ужаса — шестилетний ребёнок, которого поднимают на вилы, символизируя абсолютное безумие толпы, жаждущей чужой крови.
Такие были 1990-е годы в Узбекистане — время, когда казалось, что вся страна погружается в пропасть беззакония, насилия и отчаяния.

2.2.2. Доклад Алматова
Ташкент. В это время дня здание администрации президента освещает яркий свет, падающий на новый флаг Узбекистана. Его цвета — синяя, белая и зеленая полосы — развиваются на ветру, как символ нового времени и надежд. Но внутри кабинета президента атмосфера по-прежнему обременена наследием прошлого. Пространство остается в довольно скромном состоянии: массивный стол из темного дерева, пара стульев и старый советский диван, обитый потертым материалом. Стены украшены скромными картинами и портретами, а на полках все еще стоят пыльные тома Маркса, Энгельса и Ленина, словно непреложное напоминание о прежних идеалах. Президент Ислам Каримов, усевшись в кресло, еще не успел переобустроить свой кабинет, что создает контраст между его амбициями и реальностью.
Тем временем Министр МВД Закир Алматов, человек с усталым лицом и жестким взглядом, стоит перед президентом, склонив голову, готовый сообщить новости о состоянии дел в стране.
— Хазрат, народ недоволен уровнем преступности. Бандитизм в стране и нищета. Была недавно перестрелка между мафиями. У нас ограничены полномочия! — докладывает он, стараясь не проявлять волнения.
Ислам Каримов, начав нервно ходить по кабинету, останавливается и смотрит прямо в глаза министру.
— Создавайте «эскадроны смерти». Мне нужен порядок. Народ — это мои избиратели. Нужно подавить криминал в стране. Я даю вам, полиции, все возможности. ОПГ — это конкуренция мне! А я ненавижу конкурентов! — произносит он с ледяным спокойствием, но в голосе звучит угроза.
Алматов, понимая серьезность ситуации, кивает и говорит:
— Будет исполнено, хазрат. Спасибо за доверие.
Он выходит из кабинета, уверенно, строевым шагом, чувствуя на себе тяжесть порученного задания. У него есть надежные люди, среди которых выделяется беспринципный Эшмат Мусаев — офицер, которому можно доверить самые грязные и опасные поручения. Эшмат, с его хищным взглядом и безжалостным характером, уже не раз проявлял свою готовность идти на все ради достижения целей, что делает его идеальным кандидатом для формирования новых, жестоких методов подавления криминала.
Вернувшись к столу, Каримов отодвигает ящик, в котором лежит пистолет «Макаров». Он проверяет обойму, убедившись в полной готовности, и возвращает оружие обратно в ящик, задвигая его в стол. Президент понимает, что лихое время требует жестких мер, подобно тому, как это было в период Гражданской войны после переворота большевиков в Петрограде в 1917 году. Он знает, что для того чтобы выжить и укрепить власть, необходима жесткость, и он не собирается останавливаться.
С сердитым вздохом Ислам Абдуганиевич подходит к стеллажам, его глаза наполняются яростью, и он сбрасывает пыльные тома коммунистических мыслителей и партийных решений. Эти книги, не отражающие реалии современной жизни, кажутся ему всего лишь макулатурой, отжившей своё.
Каримов намерен строить другое государство — без социализма, с его личным правлением. Он мечтает о власти, подобной той, что имеет Муаммар Каддафи в Ливии или Саддам Хусейн в Ираке. Никакой слабости, никакого компромисса — только жесткая рука и власть, которые обеспечат стабильность и контроль в новообразованном Узбекистане.

2.2.4. Эскадрон смерти
В одном из подвалов Ташкента, где обосновалась группировка рэкетиров, царит атмосфера легкомысленного наслаждения. Парни с тяжелыми цепями на шеях и татуировками, символизирующими их «престиж» в преступном мире, обсуждают очередную жертву. Стол уставлен бутылками водки, недовольно опустевшими и с брошенными этикетками. В воздухе витает запах табака, смешанный с пьяным смехом и грубыми шутками. Они пересчитывают деньги — пачки долларов, обернутые резинками, сыплются на стол, словно осыпая их богатством, которое они не стесняются называть «правильным».
Вдруг дверь резко открывается. На пороге появляется группа в черных масках, лицо каждого скрыто, но их намерения ясны. Они бесшумно входят, как тени, и в один миг комната наполняется звуком автоматных очередей. Бандиты не успевают понять, что происходит — первые выстрелы разрывают тишину и с хрустом пробивают древесину столов.
В панике бандиты пытаются схватить оружие, но тщетно. Они падают на пол, пронизанные пулями, их тела бессильно трясутся, а кровь расплескивается по стенам, оставляя зловещие следы. Некоторые падают в безвольных позах, словно жалкие марионетки, у которых отрезали нити. Комната наполняется запахом пороха и смерти, воздух становится тяжёлым от дыма и крови.
В этот момент главный бандит остается один, испуганный, с поднятыми руками. Его сердце колотится в груди, и страх терзает его разум. К нему подходит один из оперативников, хмурый и безжалостный. Он смотрит на главаря, как хищник на свою жертву.
— Тебе 24 часа, чтобы покинуть Узбекистан. Оставляешь здесь бабло, все активы. Вернешься или не поймешь — твой труп будут жрать собаки, — произносит он с нажимом, его голос резок, как нож.
Бандит, понимая, что у него нет выбора, лишь кивает, произнося:
— Я понял. Можете не повторять.
Он встаёт с пола, не оглядываясь на своих мёртвых товарищей, и в спешке покидает помещение. Эскадрон начинает дележку оставшихся денег, как будто собирая урожай, их голоса полны удовлетворения, а чувства безнаказанности окутывают их.
На окраине Ташкента в небольшой, полутемной комнате собралась группа религиозных фанатиков. Они кричат и проповедуют свои идеи, сжимая в руках утраченные идеалы и мечтая о насилии. В их речах слышится ненависть к системе и к каждому, кто не разделяет их веру. Комната полна горячего воздуха, наполненного злобными криками, и потускневшими глазами последователей, готовых выполнить любые приказы своего «лидера».
Неожиданно дверь распахивается, и в зал врываются черные фигуры — эскадрон смерти. Их маски скрывают лица, но уверенность в движениях выдает их опыт. Они входят, не привлекая внимания, словно призраки, и их автоматное огневое поражение раздается, как гром среди ясного неба. В секунды несколько фанатиков падают на пол, раздираемые пулями, с ужасом в глазах, которые застыл на лицах, не успевших понять, что произошло.
В воздухе витает запах пороха, и вскоре мрак комнаты освещается огнями автоматов. Словно в замедленной съемке, они видят, как их идеалы исчезают вместе с их жизнью. Тела падают, издавая глухие звуки, и тишина охватывает помещение, оставляя только шорох одежды и легкие вздохи выживших, которые уже не могут возразить.
Эскадрон смотрит на мертвых фанатиков и начинает расправу, оставляя им лишь мрачный выбор — покинуть страну или встретить участь своих товарищей. К ним подходит командир и, глядя на оставшихся в живых, произносит:
— Теперь вы знаете, что за ваши слова нужно платить. Выберите, как хотите покинуть эту жизнь — быстро или медленно.
Слова его звучат как приговор, и последователи в страхе понимают, что мир, в котором они жили, больше не существует. Эскадрон покидает помещение, оставляя только память о том, как легко могут исчезнуть идеалы, если за ними стоят серьезные намерения.
В это время Эшмат Мусаев, довольный выполненной работой, звонит Алматову, сообщая:
— Ваши указания выполнены.
Генерал, услышав о успешном завершении операции, улыбается. Его лицо озаряется гордостью и самодовольством, и он начинает представлять, как доложит президенту Каримову о проделанной работе. Он знает, что информация о расправе над бандитами и порядок, установленный эскадронами, укрепит его позиции в глазах власти и даст ему дополнительные полномочия в борьбе с преступностью. В кабинете, где царит строгая обстановка, он чувствует, как уверенность наполняет его, и уже готовится к предстоящему докладу.

2.2.5. Конец эпохи 1990-х
Тёмная ночь охватывает улицы Ташкента, и с небес сыплется дождь. В вечерней прохладе гудят двигатели «Мерседесов», в которых разгуливают бандиты, окружённые блестящими женщинами. Их смех и блатные песни раздаются в воздухе, создавая иллюзию власти и безнаказанности. Преступный мир празднует свои успехи, но внезапно этот праздник прерывается.
Взрыв! Первый автомобиль поднимает в воздух облако огня и обломков. В следующее мгновение второй «Мерседес» разрывается на куски, выбрасывая стекла и детали, и нарастающий гул взрывов начинает захватывать всю улицу. Сопровождая этот хаос, крики и паника заполняют пространство, когда люди разбегаются в страхе. Жуткие кадры разлетаются по телевизионным экранам: обгоревшие автомобили, тела мужчин и женщин, лежащие на асфальте, превращаясь в горькую реальность. Журналисты, покрытые пылью и шоком, комментируют происходящее с тревогой в голосе:
— «Похоже, борьба с криминалом принимает радикальные формы. Или это, наоборот, криминальные разборки ОПГ».
На экранах мелькают другие кадры: сотрудники милиции обыскивают бордели и притоны, разгоняя всё, что связано с преступным миром. Залпы автоматов слышны в каждом углу, а гул арестов наполняет эфир. Люди, сидящие у своих телевизоров, с надеждой и радостью наблюдают за происходящим. Обсуждения в квартирах и на улицах охватывают небывалый оптимизм: «Сильная власть пришла! Теперь у нас будет порядок!»
Бизнесмены, вздыхая с облегчением, высказывают благодарности президенту Исламу Каримову за решительные меры против уличной мафии. Они уверенно говорят друг другу о том, что теперь смогут работать без страха и не будут платить дань. Их взгляды наполняются надеждой на стабильность и процветание.
Среди этих перемен президент Ислам Каримов появляется на экранах с решительным выражением на лице. Он говорит о великом будущем своей страны, и его слова звучат как призыв к действию:
«Сегодня для нас должна быть очевидной одна простая истина: самые благородные цели, стоящие сегодня перед нами — и великое будущее нашей страны, и наш завтрашний день, свободная жизнь и благоденствие, и то, какое место займет Узбекистан в мировом сообществе в XXI веке, — все это зависит, прежде всего, от нового поколения, от того, какими людьми вырастут наши дети».
Зрители, уставившись в экран с надеждой, ощущают, как его слова наполняют их сердца.
«Пусть после нас останется свободная и процветающая родина. Пусть будет вечной наша независимость. Наша задача состоит в том, чтобы донести до сердец наших людей великий завет, оставшийся нам в наследство от наших отцов и дедов: «Мы не хуже кого-либо в мире».
В конце его речи народ взрывается в аплодисментах, восторг заполняет воздух. Люди понимают, что их выбор ясен: только Ислам Каримов!
Собравшиеся чувствуют, как надвигается новая эпоха — эпоха надежды, сдержанности и уважения к себе и своему будущему. Они едины в своей поддержке, а это объединение становится залогом того, что криминальные годы, наконец, остаются в прошлом.

2.2.6. Заказ президента
Кабинет президента Ислама Каримова преобразился в соответствии с новыми временами. Стены окрашены в светлые тона, создавая атмосферу современности и прогресса. На стенах висят портреты исторических личностей, которые олицетворяют борьбу Узбекистана за независимость и развитие. Вместо старой мебели стоят стильные, лаконичные предметы интерьера, а на столе из темного дерева лежат документы, аккуратно разложенные по папкам. Окна открыты, впуская в помещение свежий воздух и солнечный свет, подчеркивающий чистоту и порядок.
Ислам Каримов, уверенный в своих силах, обсуждает с Мистером Х, своего давнего партнера.
— Я прижал преступность к ногтю, — произносит он, опираясь на стол. — Нет рэкета и бандитизма. Всем руководителям ОПГ я дал время, чтобы покинуть страну или стать просто бизнесменами, то есть вложить свои активы в развитие страны. Некоторых я посадил, потому что они остались верны своим воровским традициям. Хотя им предлагали работать на меня...
Не удивляясь ничему, Мистер Х, человек средних лет с уверенным и деловым выражением лица, наклоняется немного вперед.
— Это кого? — спрашивает он, слегка нахмурившись.
Ислам Каримов сердито отвечает:
— Есть такой русский «вор в законе» Борис Левин. Его брат Исаак Левин — доктор экономики, эксперт по Центральной Азии, работает на Си-Эн-Эн. На Бориса жаловался Алматов. Левин типа смотрящий за Узбекистаном от Москвы. Чтобы мою страну контролировал Кремль? Какой-то бандит? Я такие вещи не терплю! Ты меня понимаешь? Мы — независимые. Я — не наместник Кремля!
Мистер Х кивает, его лицо остается невозмутимым.
— Народ поддерживает вас, хазрат. Люди устали от бандитизма. Уверен, что на следующих выборах они будут голосовать за вас! А Левин... да, он человек Кремля... русская мафия.
Мистер Х, бывший функционер с опытом работы в Кремле, отлично знает внутренние порядки. Он много лет провел в этом замкнутом мире, зная каждый коридор власти и каждого важного человека, как своих пяти пальцев. Его связи и понимание русского менталитета позволяют ему легко ориентироваться в сложных политических играх.
— Я надеюсь на это — на поддержку народа. А с Россией у меня нет желаний много контактировать. Мне Москва надоела еще в советское время. Мы теперь не рабы этой Империи, — говорит Каримов, сжимая кулаки от ярости.
— Так что мне сказать Алматову? — спрашивает Мистер Х, прерывая тишину.
— То что пора заканчивать с Борисом Левиным! — резюмирует президент.
Мистер Х уверенно направляется к двери, чувствуя на себе взгляд президента, полон решимости выполнить свою задачу. Он знает, как надо вести беседу с министром МВД. Ведь стал Послом по особым поручениям не просто так; его навыки маневрирования в политике и власти позволяют ему быть мастером переговоров. Он покидает кабинет, уверенный, что слова Каримова будут услышаны и исполнены, а замыслы — воплощены в жизнь.

2.2.7. Новая коррупция
На экране телевизора CNN показывают хроники борьбы с преступностью в Узбекистане: яркие, шокирующие кадры с арестами, взрывами и трупами, которые лежат на улицах. Громкие звуки сирен смешиваются с криками людей, а камеры запечатлевают момент конфискации имущества у подозреваемых. Полицейские в форме обыскивают дома, срывают черные мешки с добычей — наркотиками, оружием, дорогими предметами, которые были добыты преступным путем. Визуальная резня переплетается с новостными сообщениями о событиях, оставляя у зрителей чувство тревоги и неуверенности.
Ведущий программы, молодой журналист с проницательным взглядом, обращается к зрителям. На экране появляется доктор Исаак Левин, эксперт, который олицетворяет голос критики. Он вальяжно устраивается в кресле, выпячивая свою осведомленность.
— Да, Ислам Каримов в основном решил проблему с уголовной мафией, уличной преступностью, — начинает он, его голос указывает на уверенность. — Но народ нищий, и поэтому преступность еще будет иметь место. Но я хочу отметить другое: вместо мафии пришла административная преступность, то есть сами правоохранительные органы превратились в рэкетиров. Это официальные бандиты, у них власть, полномочия и контроль над всеми экономическими и политическими активами страны. Они начинают охоту на журналистов и гражданских активистов, которые пишут о коррупции.
На экране появляются данные организаций «Репортеры без границ» и «Свобода прессы», показывающие, что Узбекистан занимает самые низкие позиции по свободе слова. Графики и таблицы, ярко выделяющие уровень цензуры и притеснения, зловеще контрастируют с картинками из жизни простых людей.
Журналист между тем задает резкий вопрос:
— То есть преступной стала сама власть?
— Да, — отвечает эксперт, не теряя уверенности. — Теперь всё построено по принципу пирамиды. Деньги от низовых структур идут к вершине. Хокимы, губернаторы, прокуроры, полиция вымогают деньги у граждан и бизнеса, все материально-финансовые потоки идут вверх — в администрацию президента. Иностранцы скупают льготы и преференции у власти. Раньше всё решалось через мафию, криминальных авторитетов. Теперь покупают напрямую у чиновников, никаких посредников!
Исаак Левин прекрасно осведомлен о текущем положении дел в стране. Он получает информацию от своего брата Бориса, который находится в узбекской тюрьме, и знает все схемы, как работают законы и какие правила устанавливает Каримов. Его умение ориентироваться в сложных ситуациях и расставлять акценты делает его авторитетом в этой области.
Журналист, удивленный открытием, продолжает:
— Вы хотите сказать, что Ислам Каримов берет взятки?
Эксперт разводит руками, его лицо выражает скорбь и недоумение.
— По нашим данным, да. Но там суммы не на тысячи долларов, а десятки и сотни миллионов. Потому что в руках Каримова абсолютная власть. А абсолютная власть развращает абсолютно. Фактически в Узбекистане сформировалась компрадорская буржуазия. Чиновники и олигархи продают национальные ресурсы, хранят деньги за рубежом, их не интересует жизнь народа. С развалом СССР узбеки не получили тех свобод и прав, на что рассчитывали. Они остались жить в нищите.
На экране снова показывают кадры: нищие дети, которые играют на обочинах дорог, женщины, собиравшие мусор, чтобы прокормить свои семьи, пустые кишлаки, где нет газа и света. Тусклые глаза стариков, полные отчаяния, смотрят в никуда. На фоне этих сцен звучит меланхоличная музыка, усиливающая атмосферу безысходности и печали. Все это создает резкий контраст с высказываниями властей о прогрессе и развитии.

2.2.8. Тренировки
Ташкент середины 1990-х годов — это город, где переплетение старого и нового ощущается на каждом шагу. На улицах еще можно встретить остатки советской архитектуры, но вокруг уже витает дух независимости. Рынки заполняют торговцы, предлагающие все — от свежих овощей до импортных товаров, привезенных из-за границы. В воздухе чувствуется смесь ароматов — жареного хлеба, пряностей и старины.
Спортивный зал стадиона «Динамо» — это место, где царит энергия и упорство. Огромные окна пропускают солнечный свет, заливая полы ярким светом, но отдавшие свои силы полы уже покрылось потемневшими пятнами. Запах пота и усилий заполняет воздух, а звуки схваток и комментирования тренера создают атмосферу, полную напряжения и концентрации. На стенах висят плакаты с изображениями известных спортсменов, вдохновляющие молодежь на достижения.
В центре зала проходят занятия по дзюдо. Молодой Улугбек, которому восемнадцать, тренируется с напарником. Его движения быстры и точны, он проводит броски, подсечки и захваты с легкостью, демонстрируя свои навыки. Его лицо светится от увлечения, он ловит каждое слово тренера, прислушивается к советам. Улугбек любит этот спорт; для него это не просто физическая активность, а возможность развиваться и защищать слабых. Его мама, Башорат, с гордостью поддерживает увлечение сына, понимая, что для него это важный шаг в жизни.
Тренер, этнический кореец по имени Альберт Иванович, смотрит на Улугбека с одобрением. Он в возрасте, с жесткими чертами лица и проницательными глазами. Его волосы слегка седеют, но в его голосе звучит уверенность и опыт. Он знает, что у Улугбека есть потенциал, и сейчас предлагает ему заняться спортом профессионально.
— Да, Альберт Иванович, я хочу служить в милиции, поэтому мне нужен этот спорт, — отвечает Улугбек, с легким трепетом в голосе, но с решимостью в глазах.
— Да, дзюдо — это хороший спорт для сотрудника МВД, — с улыбкой подтверждает тренер, зная, как важна физическая подготовка в этой профессии.
Возвращаясь домой, Улугбек несет в сумке свою спортивную одежду. Вся улица превращена в барахолку. Торговцы расставили свои товары вдоль тротуара — здесь можно найти «вареные» джинсы, устаревшие магнитофоны, туалетную бумагу и множество других товаров, ставших дефицитом. Старушки уселись на земле, выкладывая на продажу бытовую утварь: кастрюли, чашки и разные безделушки, чтобы заработать немного денег на пропитание. Улыбки и добрые слова сливаются с печальными взглядами на пустые карманы, создавая контраст между надеждой и реальностью.
На фоне всех этих сцен играет мелодия группы «Ласковый май»:
— Белые розы, белые розы, так беззащитны цветы...
По дороге Улугбек встречает нескольких знакомых, которые, похоже, ждали его. Один из них, Слава, с недовольным выражением лица говорит:
— Брат, нужна твоя помощь. Силовая поддержка! Ты же дзюдоист, спортсмен. А сейчас спортсмены — это сила, авторитет.
Улугбек недоуменно смотрит на него:
— А что нужно? Обижает кто-то? — его глаза светятся желанием помочь.
Парень, оглядываясь по сторонам, шепчет:
— Ну, завтра встретимся. Есть дело одно. У нашего одного знакомого проблема. Без тебя никак, брат.
Улугбек, ощущая ответственность, обещает помочь и продолжает свой путь. Он проходит мимо старого автомобиля «Жигули», стоящего у тротуара, где группа парней в дорогих куртках и дубленках курит и пьет водку. Они выглядят довольными, с ухмылками на лицах.
Славик подходит к ним и говорит:
— Все, он в деле. Завтра пойдем.
Парни обмениваются взглядами, явно довольные тем, что Улугбек согласился помочь. В этот момент раздаются звуки веселья и смеха, которые переполняют улицы Ташкента, напоминая о том, что за стенами спортивного зала жизнь идет своим чередом, полной неожиданностей и вызовов.

2.2.9. Дом Улугбека
Подъезд, ведущий к квартире Улугбека, производит угнетающее впечатление. Стены обшарпаны и грязны, краска потемнела. Крыша протекает, и иногда, особенно в дождливую погоду, вода капает прямо на пол. Пахнет сыростью и затхлостью, создавая атмосферу заброшенности. Поскольку свет редко проникает в этот темный и тесный коридор, единственным источником освещения служат тусклые лампочки, горящие на грани перегоревания. Плиты на полу скрипят под ногами, а лестницы, ведущие на верхние этажи, покрыты налетом пыли.
Когда Улугбек открывает дверь своей квартиры, он оказывается в небольшом, но уютном пространстве, где царит простота и бедность. В квартире очень скромная обстановка: старый черно-белый телевизор занимает почетное место на полке, рядом с ним лежат пыльные книги и журналы. Мебель здесь тоже из прошлого: потертой, с облезлой краской, стулья и стол, вероятно, пережили не одно поколение. Ржавые трубы, извивающиеся вдоль стен, сигнализируют о недостатках в системе отопления и водоснабжения. Несмотря на все это, в комнате чувствуется тепло и забота, благодаря усилиям Башорат, матери Улугбека.
Башорат Ешева, женщина немолодого возраста, находится на кухне и готовит обед на газовой плите. Это не высокая, но крепкая женщина с уставшим лицом, на котором уже начались морщинки, свидетельствующие о тяжелых годах. Ее руки, сухие и потертые, постоянно заняты делами — она стучит ножом по овощам, моет посуду или помешивает кипящий суп. Башорат одна воспитывает троих детей: старшего Улугбека, младшего Отабека и дочь Шахло. Жизнь закалила ее, сделав сильной и решительной, как сталь. Она всячески старается сделать так, чтобы ее дети не чувствовали себя обездоленными или несчастливыми. Башорат любит их всем сердцем и готова на все ради их благополучия.
Работа для нее тяжела: зарплата маленькая, и ей трудно найти подходящую работу, так как у нее всего лишь школьное образование. Но она не сдается. Она готова выполнять любую работу — от уборщицы до продавщицы в палатке, понимая, что это честный труд, который приносит хоть какую-то прибыль. Башорат работает много, часто выходя на смены, чтобы обеспечить семью. Она верит, что трудности сделают ее детей сильнее и научат их ценить то, что они имеют.
Улугбек, переодеваясь после тренировки, слышит голос матери:
— Сынок, завтра нужно съездить к дяде, помочь ему. Отведи утром брата Отабека и сестру Шахло в детский сад, и поезжай. Я приготовлю костюм. Я завтра выхожу на трехдневную смену на работу, меня не будет дома. Пожалуйста, проследи за детьми.
Улугбек задумывается на мгновение, осознавая, что ему предстоит взять на себя ответственность. Он ничего не говорит о разговоре с друзьями, решая не беспокоить мать. Наконец, он выдавливает из себя:
— Да, хорошо, мама. Не беспокойтесь, я сделаю.
В это время его братишка Отабек и сестренка Шахло сидят во дворе, на качелях, весело болтая. Улугбек смотрит на них и улыбается. Он испытывает нежные чувства к своим родным, и его сердце наполняется теплом от мысли, что может помочь им. Он достает из кармана два леденца-петушка, которые купил на рынке, и подает их детям. Оба, увидев сладости, радуются и с улыбками на лицах начинают облизывать леденцы, смеясь и переговариваясь друг с другом.
Шахло, маленькая девочка с длинными косичками, весело смеется, а Отабек, повзрослее, щурится от счастья, внимая каждому движению старшего брата. Их смех и радость заполняют двор, создавая контраст с серостью окружающего мира. Улугбек наблюдает за ними, его сердце наполняется гордостью и любовью к семье, несмотря на все трудности, которые они переживают вместе.

2.2.10. В деле
Утро в Ташкенте вырисовывается спокойным и ярким. Небо начинает светлеть, а первые лучи солнца проникают сквозь деревья, освещая улицы. Птички поют, а вокруг слышится легкий шорох ветра, приносящий свежесть нового дня. Улугбек, с ранец на спине, ведет своего младшего брата Отабека и сестренку Шахло в детский садик. Он рассказывает им стихи, которые сам выучил, а они, смеясь, подпевают ему, радуясь простым мелочам. Каждый шаг к детскому саду наполнен детским смехом и радостью.
Вот и детский сад — маленькое здание с яркими окнами и качелями на дворе. Воспитательницы с улыбками встречают детей, а они, расплескивая радость, бегут навстречу своим сверстникам. Улугбек нежно прощается с ними, зная, что они в надежных руках. Он наблюдает, как Отабек и Шахло, смеясь, играют с другими детьми, и его сердце наполняется теплом.
По дороге обратно домой Улугбек встречает своих одноклассников, которые уже учатся в институтах. Они идут группами, высокомерно смотрят на бывшего друга и сухо здороваются. Улугбек чувствует укол зависти и грусти. Он тоже хочет учиться, но пока это кажется недостижимой мечтой. С тоской смотрит им вслед, размышляя о своей жизни.
Вернувшись домой, Улугбек вдруг сталкивается со вчерашними парнями, которые ждут его у подъезда. Они подзывают его к машине — старому «Жигулю». Внутри уже четверо, включая водителя, и атмосфера кажется напряженной. Слава, один из парней, известный своими проказами и непростыми поступками, с восторгом говорит:
- Улугбек, брат, так ты идешь с нами? Поможешь?
Улугбек, чувствуя подвох, останавливается и требует разъяснений: «Подожди-ка, вначале поясни, что случилось?» Товарищи переглядываются, и Слава, чуть нахмурившись, отвечает: «Понимаешь, один «перец» задолжал нам большую сумму. Надо вернуть долг».
Улугбек в недоумении:
- А как мы вернем? Мы же не судебные приставы.
В машине раздаются смешки; похоже, его вопрос их не удивляет. Слава злится, немного теряя терпение:
- Никто в суд не пойдет, ведь договор был устный. А к бандитам обращаться не станем, мы же люди честные. Ну, просто поговорим с должником. Ты же за справедливость! Хочешь в милиции работать. Вот придем и увидишь, как нас обманывают, не возвращают долги. Ничего делать не будем. Просто поговорим!»
Улугбек, хотя и с сомнением, нехотя соглашается. Водитель — крепкий парень с короткой стрижкой и татуировками на руках — заводит машину, и старый «Жигули» начинает гудеть, поднимая облако пыли. Они выезжают на улицу, и Улугбек чувствует, как в его душе нарастает напряжение.
Дорога в Юнус-Абад проходит через яркие улицы города, где жизнь бурлит. Мимо проносятся старые дома с вывесками магазинов, дети играют на площадках, а женщины в ярких платках несут сумки с продуктами. В небе парят голуби, а автомобили сигналят, создавая городской шум. По мере движения к новому району, пейзаж меняется: теперь вокруг много новостроек, и кажется, что жизнь здесь кипит еще больше. Улугбек, глядя в окно, начинает задумываться, чем закончится эта встреча.

2.2.11. Серые будни
Улицы Ташкента изобилуют жизнью. Повсюду расположены палатки с продуктами и товарами из Китая — разноцветные упаковки, прилавки, заставленные яркими фруктами и овощами. Некоторые продавцы громко предлагают свои товары, привлекая покупателей, а другие, наоборот, сидят в тени, потягивая чай и обсуждая последние новости. Воздух наполнен ароматами жареной пищи, специй и свежих овощей, создавая яркое настроение.
На каждом углу можно встретить милиционеров в форме, внимательно наблюдающих за происходящим. Их присутствие создает ощущение защищенности, но в то же время наводит на мысли о жестких порядках. Везде висят плакаты с надписями: «Узбекистан — государство с великим будущим!» — яркие, с оптимистичными лозунгами, которые как бы призывают людей верить в перемены, которые должны наступить.
Машина останавливается у девятиэтажного дома, его фасад слегка обшарпан, но все еще сохраняет свое величие. Рядом находится видеосалон с яркой афишей, на которой красуется изображение Арнольда Шварценеггера в фильме «Красная жара». Он выглядит таким мощным и уверенным, что взгляд зрителей на мгновение приковывается к нему, а заголовок создает некую атмосферу ожидания чего-то грандиозного.
Водитель оборачивается к Улугбеку и с ухмылкой говорит: «Ты скоро станешь таким — справедливым полицейским». Улугбек, поправляя своего собеседника, невзначай отвечает:
- Милиционером!
Вместе с Славой они выходят из машины, и Улугбек, недоумевая, спрашивает: «А почему другие не идут?» Слава, прищурившись, отвечает:
- Они позже присоединятся. Они ждут должника.
Парень не договаривает, и Улугбеку это не нравится, но он погружается в мысли о своих одноклассниках, которые сейчас учатся в институтах, слушая лекции.
- А мы с кем будем беседовать? — уточняет Улугбек.
- С его женой, — отвечает Слава. — У нее все деньги. Она вернет долг. Мы обговорили об этом с «перцем».
Улугбек недоуменно пожимает плечами, но не сопротивляется, продолжая идти к дому. На пути они проходят мимо наперсточников — двадцатилетних парней в спортивных формах «Адидас», которые настойчиво требуют с пятидесятилетнего мужчины деньги. Мужчина, с дрожью в голосе, пытается отбиться: «Нет у меня денег! Вы меня обманываете!» — его слова звучат неубедительно, словно он сам не верит в свои шансы.
Наперсточники, увидев его нерешительность, нагло наезжают на него: «Ты что говоришь, падла? Гони деньги! Иначе мы тебя прям здесь распотрашим!» — и, схватив его за куртку, начинают тянуть на драку. Мужчина в панике оглядывается, желая позвать на помощь, но один из хулиганов, смеясь, приставляет к его горлу нож. В этот момент ему ничего не остается, как извлечь бумажник.
Улугбек, наблюдая за происходящим, испытывает желание вмешаться, но Слава его останавливает:
- Не вмешивайся, брат. Мужик сам виноват. Взрослый, а мозгов нет, попался аферистам!
Улугбек с недоумением возражает: «Но это же неправильно!»
Слава, недовольно произнося, отвечает:
- Может быть. Но сейчас время улиц. Законы улиц. Социализм закончился, брат. Сейчас все решают наглость, обман и сила. Не вмешивайся. У этих ребят крепкая «крыша». Они работают на ментов. Не создавай себе же проблемы! А ты сам хочешь быть милиционером.
Они продолжают идти, а Улугбек, оборачиваясь, хочет убедиться, что мужчина в порядке. Он видит, как тот, спешно собравшись, уходит прочь, а наперсточники, смеясь и делясь деньгами, остаются на месте. Их смех раздается в воздухе, как напоминание о том, что жизнь на улицах полна жестокости и несправедливости, и Улугбек чувствует, как внутри него растет тревога и недовольство.

2.2.12. Разбой
Улугбек и Слава заходят в подъезд девятиэтажного здания, и Слава, уверенно постучав в дверь квартиры на первом этаже, нажимает кнопку звонка. За дверью раздается женский голос:
- Кто там?
Слава, как будто не замечая недоумения Улугбека, солидно отвечает:
- Это... мы телемастера, проверяем кабель для телевизоров.
Улугбек смотрит на товарища с недоумением, мысленно задаваясь вопросом, зачем они врут, какие они мастера? В его голове мелькают мысли о том, что у него еще есть шанс уйти, но, несмотря на это, он по каким-то причинам остается рядом. Внутренний голос говорит ему, что это не его путь, но он не решается развернуться и уйти.
Дверь открывает женщина средних лет, одетая в домашний халат и тапочки. У неё слегка запавшие щеки и усталый, но добрый взгляд. Беременность придает её фигуре округлость, и она держится за живот, как будто инстинктивно защищая его. Женщина удивленно смотрит на незваных посетителей: «Вам чего?»
Улугбек и Слава, не дождавшись приглашения, входят внутрь. В комнате царит легкий беспорядок — игрушки валяются на полу, а на столе стоят немытые чашки. В воздухе чувствуется запах готовящейся еды. Слава, не дожидаясь ответа, резко заявляет:
- Слушай, стерва, быстро неси деньги. Твой мужик-осел задолжал нам доллары!
Улугбек в замешательстве смотрит то на Славу, то на женщину. Он не понимает, что происходит, и в его голове проносится мысль, что всё идет не так, как было задумано. Женщина в ужасе кричит:
- Помогите! Грабят! Спасите! — её голос наполнен паникой.
Слава хватает её за руку и начинает бить. В этот момент Улугбек осознает, что все это время находился в неведении. Он перехватывает руку товарища и пытается оттолкнуть женщину, желая спасти её. Крикнув: «Эй, Слава, что ты делаешь? Отпусти её!», он пытается вернуть ситуацию в более мирное русло.
Слава, злобно смотря на Улугбека, не успевает сказать ни слова. Внезапно он разворачивается и бьет женщину в живот. Она падает на пол, теряя сознание, и ударяется головой о мебель. Улугбек в это время валит Славу на пол, используя приём дзюдо, пытаясь удержать его от дальнейшей атаки.
В это время соседи, услышав крики, сбегаются в коридор, заполняя проход и тем самым блокируя выход. Мимо дома проходит милиционер, услышавший шум, он быстро вбегает внутрь и, увидев происходящее, командует: «Всем не двигаться!», извлекая из кобуры пистолет.
Соседи, не дожидаясь разъяснений, хватают Улугбека и Славу, поваливают их на пол. Оба парня не сопротивляются, понимая, что ситуация вышла из-под контроля. В это время двое товарищей, которые остались в «Жигули», замечают разворот событий и быстро уезжают, не желая связываться с милицией.
Вскоре вызывают наряд, и патрульная машина останавливается рядом с домом. На Улугбека и Славу надевают наручники и увозят в РУВД. Женщину, которую удалось привести в чувство, и соседей допрашивает следователь, пытаясь выяснить подробности произошедшего. Оперативники фотографируют место происшествия, фиксируя все детали — разметанные игрушки, упавшую мебель и следы борьбы, а затем снимают отпечатки пальцев, оставленные в спешке и панике.

2.2.13. Шок
Башорат возвращается домой спустя три дня, её лицо устало, а в глазах — следы переживаний. Она работала телефонисткой на телефонной станции и не могла найти времени, чтобы побыть с детьми. Войдя в квартиру, она сразу замечает, что никого нет. Это удивляет её, ведь дети обычно всегда на месте. Стол не убран, а на плите стоит кастрюля с прокисшим супом, от которого доносится неприятный запах. Башорат подходит к детской и видит на стуле костюм, который она приготовила для Улугбека. Сомнения терзают её: получается, старший сын никуда не поехал? Но где же он? Мысли путаются, страх охватывает сердце.
В это время в квартиру входит какая-то женщина, одетая в простое, но аккуратное платье. На её лице можно увидеть тревогу, а в глазах — неподдельное сострадание. У неё короткие волосы, с небольшими седыми прядями, и она выглядит немного взволнованной.
— Я — мама Камила, — начинает она, её голос звучит мягко, но настойчиво. — Моего сына вызвали в милицию давать показания. Ваш сын Улугбек и его друг Слава уже три дня как арестованы. Мой сын был с ними, но сидел в «Жигули», не вышел на разбой. Однако тоже соучастник…
Башорат в полном изумлении переспрашивает:
— О чем вы говорите? Как так? Мой сын же у дяди. Он, наверное, взял и братишку, и сестренку с собой.
Женщина вздыхает, ее лицо искажает горечь.
— О-о-о, нет-нет, ваш сын в милиции. Его арестовали за нападение на беременную.
Башорат бледнеет, и, не в силах выдержать удара, садится на стул. Проходит несколько мгновений, прежде чем она приходит в себя. Затем, решительно поднявшись, звонит брату и просит его приехать. А сама спешит в детский сад, где её дети. Воспитательница встречает её с облегчением.
— Ох, Башорат-опа, мы ищем вас уже три дня! Ваши дети — Отабек и Шахло — ночуют здесь! Никто их не забирает! Вы где? Что произошло у вас?
Воспитательница выводит заспанных Отабека и Шахло. Оба ребёнка выглядят сонными и испуганными, их глаза полны недоумения. Отабек, ещё в пижаме, прижимает к себе мягкую игрушку, а Шахло зевает, у неё в руках держится небольшой пакетик с конфетами, которые ей кто-то, возможно, подарил. Башорат пытается что-то лепетать в ответ, но слова застревают в горле.
Забрав детей, она ведёт их домой, где просит соседку присмотреть за ними. Самой же ей нужно срочно поехать в РУВД.
Здание милиции выглядит внушительно и немного угрожающе, с серыми стенами и большими окнами, за которыми видно людей в форме. Оно будто бы напоминает о суровости закона. Башорат, чувствуя внутри себя нарастающее волнение, подходит к входу, её пропускают внутрь.
Следователь, к которому её направляют, сидит за столом, и его выражение лица говорит о строгом отношении к делу. Он в очках, волосы немного седеют на висках, а его голос звучит холодно и настойчиво.
— Ваш сын держал женщину, а Слава пинал. У женщины был выкидыш, — сообщает он, не скрывая своего презрения. — Ваш сын — уголовник.
Башорат, в шоке, требует встречи с сыном, но следователь в резкой и категоричной форме отказывает ей. Дежурный милиционер, стоящий у двери, выпроваживает её из здания РУВД, не обращая внимания на её протесты.
Снаружи Башорат плачет у дверей милиции, её сердце сжимается от отчаяния. Прохожие проходят мимо, не обращая внимания на её бедственное положение. Внезапно она ощущает, как кто-то отталкивает её в сторону, и ей становится ещё тяжелее.
Наступают сумерки. Уличные фонари начинают гореть, их свет мягко освещает улицы Ташкента. Они как будто пытаются прогнать тьму, но сделать это не удается — тьма охватывает всё вокруг, и в сердце Башорат чувствуется такая же безысходность.

2.2.14. Тщетные ожидания
Башорат садится в автобус, её сердце тяжело стучит в груди. Мысли, как тучи, не дают покоя — она пытается понять, что произошло, как её сын, добрый и справедливый, оказался в этой ужасной ситуации. В её голове роятся тяжелые думы, которые заставляют её чувствовать себя как в тёмном туннеле, из которого нет выхода. Она в смятении, её чувства переполняют тревога и страх за сына.
Автобус медленно движется по ямам и ухабам плохого асфальта, и каждый раз, когда колёса стукают о неровности, пассажиров бросает в стороны. Они крепко держатся за поручни, но молчат, не выражая недовольства. В их лицах читается усталость, обыденность жизни — все, как будто, согласились с тем, что сейчас везде плохо. Множество людей в переполненном автобусе кажется потерянными, живут они в своих мыслях и проблемах, забыв о надежде на лучшее.
Башорат выходит на Юнус-Абаде и, сделав несколько шагов, находит нужный дом. С трепетом в груди она поднимается по ступенькам и стучится в дверь. Когда открывает женщина, её лицо кажется злым и испуганным одновременно. Узнав, кто это, она прогоняет Башорат, не желая разговаривать.
— Ваш сын — убийца! — кричит она, её голос полон ярости и боли.
Из-за её спины появляется муж. Высокий и крепкий, с суровым лицом и кулаками, сжатыми в ненависти. Он смотрит на Башорат с ненавистью, готовый её разорвать.
— Ублюдок! — злобно произносит он. — Ты воспитала подонка! Я обломаю тебе кости за то, что твой сын сделал с моей женой!
Сердце Башорат замирает от страха и отчаяния. Она понимает, что в этом доме не найдёт понимания, а только ненависть. Её начинают окружать соседи, которые проявляют интерес к происходящему и переглядываются, готовые вызвать патрульную милицию.
Башорат, осознавая, что ей не помочь, вынуждена уйти. Она чувствует, как слёзы катятся по её щекам, смешиваясь с потоком невысказанного горя. Слова «убийца» звучат в её голове как приговор, и она не знает, как ей жить с этой болью. Она бредёт по улице, не замечая ничего вокруг, погружённая в свои мысли и сожаления, словно теряется в самом себе.

2.2.15. Записка
В доме Башорат почти ничего не сделано. Она с трудом готовит еду, чтобы прокормить своих маленьких детей. Холодильник, едва открывающийся, практически пустой — лишь пара старых картофелин и засохший кусок хлеба, покрытый плесенью. Полки, когда-то полные продуктов, теперь выглядят голыми и унылыми. В комнате стоит запах заплесневелых продуктов, смешанный с запахом старой мебели.
В квартире горит тусклый свет, создавая атмосферу нищеты и отчаяния. Свет лампы, висящей под потолком, еле-еле пробивается сквозь пыльные стекла окна, не в состоянии освятить даже уголки комнаты. Стены, потемневшие от времени, словно хранят в себе историю несчастий, а обшарпанные обои отваливаются, как будто сами выражают печаль и уныние. На полу лежат игрушки, забытые детьми, которые стали свидетельствами разочарования и тоски.
Вечером к Башорат приходит мужчина, высокий и крепкий, с грубым лицом и глазами, полными усталости. Он в одежде охранника, с погонами на рукавах. Лицо его выражает строгость, но в глазах скрывается некая доброта.
— Я — охранник в КПЗ, — говорит он. — Принес записку от сына, вот держите, — и протягивает ей какие-то обрывки бумаги.
По традиции, человека надо накормить. Башорат, не раздумывая, готовит ему всё, что находит из своих запасов — хлеб, немного вареного картофеля и холодный чай. Она дает ему последние деньги, которые нашла в кошельке. Мужчина принимает это без лишних слов и, поев, уходит, оставив Башорат наедине с её страхами и переживаниями.
Когда дверь закрывается, женщина, потрясенная, берёт записку. В ней сын Улугбек просит найти адвоката, ведь ему грозит 10 лет лишения свободы. Он пишет, что никого не бил и не хотел грабить. С каждой строчкой её сердце сжимается, она чувствует, как его слова полны боли и отчаяния: «Мне жаль, мама, что я не оправдал ваше доверие». Этот конец письма звучит как последний крик о помощи, словно он уже чувствует, что вся надежда потеряна.
Башорат стонет и плачет, её слёзы катятся по щекам, словно не в силах остановиться. В это время дети, забившись в угол комнаты, смотрят на плачущую мать с испугом в глазах. Они не понимают, что произошло, но чувствуют, что что-то не так. Их маленькие сердечки бьются в унисон с тревогой и страхом, они жмутся друг к другу, как будто могут защитить свою мать от всего мира.

2.2.16. Приговор
Здание суда по уголовным делам в Ташкенте выглядит внушительно, но не особо привлекательно. Широкие, массивные двери с тяжелыми ручками из черного металла открываются в просторный вестибюль, где на стенах висят фотографии известных судей и исторические документы. Потолок высокий, а окна обрамлены темными рамами, сквозь которые пробивается тусклый свет. По углам зала стоят большие колонны, которые создают атмосферу строгости и важности происходящего. Пол, выложенный серым плиткой, отражает шум шагов, а воздух наполняет запах пыли и затхлости, напоминающий о том, что здесь часто происходят тяжелые судебные разбирательства.
Молодой и энергичный судья Закир Исаев сидит на своем высоком месте, насмешливо и надменно смотря на подсудимых. Он невысокого роста, с толстыми щеками и густой шевелюрой. Толстые пальцы уверенно листают страницы большого уголовного дела, но, похоже, он даже не читает их, его мысли где-то далеко от закона. Закир хочет казаться справедливым, но на самом деле служит тем, кто хорошо платит, и это его устраивает.
Он великодушно дает слово Улугбеку, который сидит с тремя другими обвиняемыми в клетке, расположенной в углу зала. Три милиционера с автоматами охраняют их — их лица суровы, а глаза настороженно следят за каждым движением подсудимых. Они в форме, их руки крепко держат оружие, а на груди висит значок, подчеркивающий их авторитет. В зале напряженная атмосфера; шум обсуждений затихает, когда Улугбек начинает говорить.
— Меня избивали во время следствия, чтобы я взял на себя вину, но я не виноват. Да, мы с приятелем вошли в квартиру, но я не предполагал, что это станет преступлением. Я хотел защитить беременную. У меня и в мыслях не было о грабеже... — говорит он, его голос дрожит от эмоций.
Адвокат молчит, не задает вопросов. Улугбек продолжает:
— Меня били так, что я хотел совершить суицид. Я вскрыл себе вены, но меня спасли. Я не хотел, чтобы так все получилось. Но меня били охранники в КПЗ, не кормили, издевались другие уголовники...
Закир Исаев делает вид, что ничего не слышит, его лицо выражает полное безразличие. Эти слова оправдания для него ничего не значат. Адвокат, наконец, берет слово:
— Моему подзащитному приписывают ограбление на 13 рублей. Сумма небольшая для разбоя. Думаю, что нельзя наказывать строго.
Улугбек сидит за решеткой, схватившись за голову, в его глазах читается глубокая печаль и безысходность. Его мысли перемешиваются, словно в водовороте, он не знает, как выбраться из этой ситуации. Его руки дрожат, а дыхание становится тяжелым.
Слава улыбается, он сидит спокойно и выглядит уверенно. В отличие от Улугбека, он не первый раз попадает в такие ситуации. У него за плечами уже есть опыт тюремного заключения, и это придает ему уверенности. Он выглядит беззаботно, как будто вся эта ситуация его не касается.
Башорат сидит с другими людьми в зале, её лицо покрыто слезами, она прижимает к груди Шахло и Отабека. Её глаза полны отчаяния и страха. В ней борются чувства — она хочет защитить своих детей, но в то же время испытывает ужас от того, что произошло с её старшим сыном. На них с презрением смотрит женщина, на которую было совершено нападение. Она кричит ей в негодовании:
— Воспитала убийц! Они меня ножами кололи! Хотели изнасиловать!
В это время в зал входят журналисты и оператор. Они быстро устанавливают оборудование, направляя камеры на происходящее, чтобы запечатлеть каждый момент. Журналист задает вопросы, пытаясь выяснить все детали дела, его голос звучит уверенно и настойчиво.
Потом по «Давр ТВ» показывают сюжет о том, как милиция поймала двух крупных грабителей. Судья дает каждому из них по 10 лет тюремного заключения, третьему - Камилу 4 года. Журналист комментирует:
— Справедливость восторжествовала! Закон суров, но он закон! Так будет с каждым, кто перейдет черту дозволенного!
Но никто не видит, как Закир Исаев выходит из здания и вместе с прокурором уходит в ресторан. Вместе с ними в автомобиле едет и пострадавшая, обещая им вкусный и веселый вечер. По лицу её видно, как она довольна и совсем не пострадала от разбоя — её улыбка широкая, а глаза блестят от счастья, как будто ничего и не случилось.
Башорат продолжает плакать. Она обнимает своих маленьких детей, прижимая их к себе, и шепчет:
— Мы остались одни, совсем одни. Ни Улугбека, ни моего мужа, мне одной вас поднимать. Как?
Дети стоят, не понимая, что происходит. Их маленькие глаза полны невинного любопытства и страха, они не осознают, насколько их жизнь изменилась.

2.2.17. Встреча с сыном
Зима в этом году выдалась лютая, и холод проникает в каждую щель. Отопление в Ташкенте, как всегда, работает с перебоями: в одних домах батареи едва теплые, в других — холодные, словно лёд. В доме Ешевых чувствуется, что зима пришла не на шутку. В комнатах температура на грани комфорта, и все ходят в теплой одежде: свитерах и шершавах. Однако из-за рта поднимается пар, словно они находятся на морозе. Это создает иллюзию, что за окном все еще метет снег, хотя в действительности только холодает.
Отебек простудился и лежит в кровати, завернувшись в одеяло. У него светятся щеки, а температура поднимается. Шахло, его младшая сестра, рисует что-то на старом листе бумаги, сосредоточенно и тихо. Дети ещё в своем мире, не знающем жестокости мира взрослых. Шахло порой смеётся, поднимая голову от рисунка, и на её лице появляется лучик надежды, который не знал бы о бедах, если бы не настигла их эта зима.
В один день почтальон приносит письмо. Она разрывает конверт с трясущимися руками и начинает читать. «Дорогая мама, я в тюрьме. Приезжайте, привезите теплые вещи, я мерзну. Да, еще еды, нас плохо кормят. Я похудел на 15 килограмм, одни кости и кожа».
Каждое слово, словно тяжелый камень, падает на ее сердце. Читая это, Башорат плачет. В её глазах поднимаются слёзы, когда она думает о том, как ее сын страдает. Она чувствует себя беспомощной и ужасно одинокой. Мысли о том, как её мальчик теперь терпит такие страдания, вызывают в ней горечь и отчаяние. Сердце сжимается от боли, когда она представляет, как ему холодно, как он спит на голом полу, и ей не хватает сил изменить ситуацию. Она понимает, что в жизни её сына произошел переворот, и она не знает, как помочь.
Башорат собирает вещи и вместе с братом Раззаком едет в тюрьму, в ту самую, где всем заправляет Эшмат Мусаев — жестокий начальник, получивший эту должность за успехи «эскадрона смерти». Эшмат понимает, что это прибыльное место, где можно неплохо поживиться. Ведь закрытая зона — это место теневых капиталов, и каждый заключенный — это тоже капитал, способный принести ему выгоду.
Однако в тот день их не впускают. Охрана кричит: «Все! Валите прочь! Это режимный объект! Приходите завтра!» Башорат в отчаянии наблюдает, как ей отказывают, и она чувствует, как с каждым отказом её надежда тает.
На следующий день Башорат все-таки допускают в камеру свиданий, но для этого брат сунул взятку начальнику караула. Это место узкое, стены серые, пол выложен плиткой, а на окнах решетки. Внутри камера свиданий выглядит угнетающе: тусклое освещение, стоящие столы, где заключенные встречаются со своими близкими, и запах неуютного пространства. В углу стоят скамейки, на которых можно посидеть, но они тоже кажутся слишком холодными и чужими.
Когда заводят Улугбеку, Башорат не может сдержать слёз. Он голодный, измученный, с мешками под глазами. Его лицо бледное, и он кажется старше своих лет. Он рассказывает ей о том, как спит на полу, потому что нет мест, ему телогрейку давали осужденные, чтобы не замерзнуть. Ложку и тарелку тоже дают другие. Лишь вчера ему выдали обувь, но и она не согревает.
— Меня кусают вши, здесь полно больных туберкулезом, в камере нечем дышать, вонь, — произносит он, его голос полон горечи и страха.
Подслушивающий их разговор надзиратель орёт: «Ты такие вещи не рассказывай никому! Иначе мы тебя тут в фарш пропустим!» Улугбек вздыхает, в его глазах отражается глубокая печаль.
— Ладно, мама. Берегите себя. Ждите, я вернусь, — говорит он с тихой надеждой.
Башорат обещает ждать сына. Она обнимает его, чувствуя, как тяжело на душе. Её слова: «Это урок тебе, и тебе нужно отбыть срок, чтобы вернуться домой с чистой совестью и начать все заново», звучат как молитва. Улугбек, с поникшей головой, отвечает:
— Да, мама, я исправлюсь. Это для меня испытание.
И хотя их взгляды пересекаются, наполненные болью и надеждой, оба понимают, что впереди много трудностей, но верят, что однажды все наладится.

2.2.18. Общак
В своем кабинете, в здании тюрьмы, Эшмат Мусаев, новый начальник, располагается за большим дубовым столом. На нем новая униформа с блестящими погонами, на которых сияют звездочки полковника. На груди красуется орден «Шон-Шараф» (Честь и Слава), и Эшмат пальцем поглаживает награду, словно хвастаясь ею. Он обожает эту власть и все, что с ней связано, и его взгляд полон самодовольства.
Стол обставлен алкоголем: несколько бутылок дорогого коньяка, разложенные по краям, а в центре стоит два полных бокала с водкой. Бокалы сверкают, как стеклянные доспехи, в них играют искры света. Атмосфера в кабинете теплая и расслабленная, пронизанная духом блатной музыки.
Из музыкального центра «Шарп» доносится блатная музыка эмигранта Вилли Токарева. Слова пронизаны духом преступного мира:
«Я жиган Ростовский,
Я жиган Московский.
Я жиган Азовский,
Я король шпаны.
Урки все на цирлах,
ходят предо мною.
Девочки вздыхают,
лезут мне в штаны...»
Рядом за столом, вальяжно развалившись, восседает вор в законе Борис Левин. Он широкоплечий, с бритой головой и наглым выражением лица. На нем дорогой спортивный костюм с логотипом известного бренда, который не стыдно носить даже на светских мероприятиях. На запястье сверкают золотые часы, и из-за его уверенности и невозмутимости видно, что он привык к уважению и страху. Его рука всегда держит бутылку, и он не упускает возможности поднести её ко рту, смеясь и иронизируя над всем происходящим.
Разговор между Эшматом и Левиным проходит в напряженной обстановке.
— Ладно, Боря, я знаю, что ты в России крупный авторитет и что у тебя большие деньги. Тут твои просят, чтобы я взял на хранение общак, — начинает Эшмат, не скрывая своего намерения.
Левин лениво смотрит на свои золотые часы на запястье и говорит:
— Начальник, это большие, очень большие даже для Узбекистана деньги. Ты хоть понимаешь, что ты просишь?
Эшмат, усмехаясь, разливает водку по стаканам и продвигает один заключенному:
— Так за мной тоже большие люди. Твои деньги будут под надежной охраной. Из тюрьмы ничего не выходит, ни одна тайна. Пока ты здесь, деньги будут у меня. Это гарантия, что тебя не убьют свои же. Ведь за твоей головой уже приезжали, ты это знаешь? Так что я твоя охрана. Как выйдешь на свободу — верну деньги. А так я сделаю твою жизнь здесь комфортной: водка, девочки, кокаин, картежные игры, организую для тебя кровавый спорт...
Левин молчит, размышляя. Он, как и все воры, не доверяет милиционерам, и это чувство недоверия пронизывает его каждое слово. Эшмат выкладывает последний козырь:
— Хазрату доложили, что тебя сделали смотрящим за Узбекистаном, и ему это не понравилось. Ты понимаешь, что твоя жизнь зависит от смены настроения у Ислама Каримова? Чем меньше плохих новостей от меня, тем больше шансов тебе досидеть и покинуть Узбекистан. Зря ты в свое время не уехал — предупреждали же тебя...
Левин чешет лоб, потом пьет алкоголь и соглашается:
— Хорошо, начальник. Но помни: у меня на руке написано СЛОН — смерть лягавым от ножа. Это я к тому, что не вздумай меня кинуть на бабки!
— О чем ты говоришь! — с деланным возмущением кричит Эшмат и, улыбаясь, вновь разливает алкоголь.
Левин встает, но вдруг останавливается и, указывая пальцем на орден на груди Эшмата, спрашивает:
— Скажи, начальник, за какие заслуги тебе эту бирюльку на пузо нацепили? Какое славное дело ты ведешь в этих стенах концлагеря? Тут люди мрут, как в период бубонной чумы.
Эшмат багровеет, но потом сдерживается от резких слов и отвечает:
— Я — оружие хазрата, наказываю непокорных преступников, я защищаю государство. Неважно, что люди здесь дохнут, все-таки у меня не пионерский лагерь, а тюрьма. Это ад для преступников, и здесь они очищают душу. Это и есть моя Честь и Слава! Ты понял, Борис?
Левин кивает и выходит. Его ведут в его персональную камеру. Надзиратели проявляют к нему знаки уважения, ведь это авторитетная личность, которая дружит даже с Борисом Березовским — заместителем Секретаря Совета национальной безопасности России, а также олигархом Алишером Усмановым и другими влиятельными фигурами.
Вечером в кабинет начальника какие-то мужчины вносят чемоданы — двенадцать штук. Эшмат подходит и открывает: там полно долларов. Он улыбается, закрывает крышку чемодана, гладит его и говорит:
— Ну, хорошо. Теперь есть кого подмазать наверху.
Затем он смотрит на портрет Каримова, висевший на стене, и набирает номер на кнопочном телефоне. После нескольких гудков он говорит:
— Господин министр... Все нормально. Деньги у меня.
Эта фраза, произнесённая с такой уверенностью, словно у Эшмата уже есть план, как использовать эти деньги для собственной выгоды, оставляет за собой шлейф напряжения и ожидания, как будто в воздухе витает предвкушение будущих манипуляций и интриг.

2.2.19. Насилие
Тюрьма при Эшмате Мусаеве стала настоящим символом страха и подавленности. Стены, окрашенные в мрачные цвета, отражали атмосферу угнетения, а холодные, сырые коридоры напоминали о том, что надежды на светлое будущее здесь почти не было. В воздухе витал запах пота и страха, а стуки и крики заключенных раздавались из-за толстых стен, создавая звуковой фон, полный отчаяния и боли.
Внутри камер царила невыносимая обстановка. Пространства были переполнены заключенными, и им приходилось спать впритык друг к другу на изношенных матрасах, которые не обеспечивали никакого комфорта. Бедные условия жизни, отсутствие гигиены и нехватка еды способствовали развитию болезней, которые распространялись среди заключенных как эпидемия.
Эшмат и его надзиратели управляли тюрьмой с железной рукой, проявляя жестокость и равнодушие к страданиям заключенных. Надзиратели с наслаждением поджигали запасы алкоголя в своих кабинетах, в то время как заключенные страдали от жестокого обращения и унижений. Каждый день приносил новые побои, а те, кто осмеливался протестовать или противостоять, сталкивались с ещё более ужасными последствиями.
В таких условиях безысходности многие заключенные утратили человеческий облик, становясь жертвами системы, которая превратила их в тени самих себя. Разговоры о свободе или возможности выйти на свободу казались не более чем сказками, которые лишь усугубляли их страдания.
Тюрьма превратилась в настоящий ад, где страх и подавленность становились постоянными спутниками каждого заключенного. Они были вынуждены выживать в условиях, где моральные нормы давно были забыты, а человечность подверглась жестокому испытанию.
В камере трое уголовников насилуют мужчину, стянув с него штаны. Он дико кричит, отбивается. Надзиратели играют в нарды, это слышат и смеются. Один говорит:
- Отпетушили религиозника! Все, теперь он станет чей-то женой.
Другой, бросая на игральные кости: «Тут у одного гарем есть. Религиозник пополнит его семейство, хахаха. Все по шариату!»
Первый, смеясь, добавляет:
- Люблю я свою работу. Люблю свою тюрьму. Здесь настоящий Рай для меня. Хотя этим тварям, - он кивает в сторону закрытых камер, - здесь сущий Ад!
Второй передвигает шашки: «Мне кажется, этот религиозник сегодня себе вскроет вены. Он не выдержит. Как и многие другие».
Первый плюет на пол: «Ну, сдохнет. Есть чем нам с тобой печалиться...»
Уголовников выпускают из камеры и ведут в другую, те обсуждают, как здорово поимели жертву. Надзиратели это слышат и гогочут вместе с насильниками. Религиозник без сознания лежит на полу, из ануса толчками выплёскивается кровь.

2.2.20. Великое будущее
Здание Олий Мажлиса, расположенное в центре Ташкента, выделяется среди других построек своей величественной архитектурой. Высокие колонны, поддерживающие массивный крыша, придают ему вид античного храма, символизирующего силу и власть. Фасад здания украшен огромными окнами с витиеватыми узорами, пропускающими свет и создающими игру теней на гладком мраморе. На стенах можно увидеть герб Узбекистана, а перед входом раскинулся ухоженный сквер с цветами и фонтанами, где люди время от времени собираются для обсуждения актуальных новостей.
В зале Олий Мажлиса царила атмосфера восторга и надежды. Чиновники и депутаты, собравшиеся на церемонию, охотно аплодировали Исламу Каримову, который только что был переизбран на пост президента. Улыбки на лицах присутствующих выражали полное согласие с тем, что именно он должен вести страну к новым вершинам. Представители иностранных посольств сидели в стороне, наблюдая за происходящим с выражением сдержанного интереса.
Каримов, облаченный в строгий костюм, уверенно подошел к трибуне, его лицо излучало самодовольство. В этот момент он достал партийный билет КПСС и, с яркой искоркой в глазах, публично сжег его, прокладывая путь для новой эпохи, свободной от социалистических оков. "Ничто не должно связывать узбеков с прошлым!" — произнес он громко, и зал взорвался овациями. Затем, с презрением бросив в мусорный бак свой орден Трудового Красного Знамени, он почувствовал, как его слова находят отклик в сердцах окружающих.
Однако радость вдруг прервал резкий голос депутата Шовруха Рузимуродова. Он вскочил с места, его лицо пылало от ярости, а слова вырывались, словно из глубоких недр души:
- Вы совершили ошибку! Этот человек — тиран! Вы потом будете горько сожалеть об этом!
Зал мгновенно замер, все побледнели, никто не знал, как отреагировать на эту дерзость.
Ислам Каримов, охваченный гневом, но стараясь сохранять спокойствие, тихо спросил Мистера Х:
- Кто это за человек?
Мистер Х в ответ шепнул: "Шоврух Рузимуродов, депутат".
Улыбаясь, Каримов добавил: "Я приглашаю депутата Рузимуродова ко мне в кабинет, и я расскажу ему о своих планах. Уверен, он поймет, что я не такой уж и страшный", — и зал наполнился смехом и аплодисментами.
Тем временем к Рузимуродову подскочили три охранника. Они быстро скрутили его и, не обращая внимания на его протесты, вывели из зала, оставляя за собой лишь ощущение шокированной тишины. Мероприятие продолжалось, как будто ничего не произошло. Все вновь улыбались и аплодировали, будто бы Рузимуродов никогда и не вставал.
- У нас новый путь — Великое будущее Узбекистана! — провозгласил Каримов, размахивая рукой с трибуны. Его супруга Татьяна Акбаровна, стоящая за его спиной, радостно хлопала в ладоши и добавила, что править нужно вечно, чтобы исполнить мечту народа.
- О да, я буду править вечно, потому что этого хочет народ! — подхватил Каримов. - Меня сегодня переизбрали, значит, так будет всегда! В меня верит народ и весь мир!
Депутаты вновь разразились аплодисментами. Играет гимн Узбекистана, и все поют. На лицах женщин-депутатов появляются слёзы радости, они видят в этом моменте надежду на светлое будущее.
Тем временем один из сотрудников, незаметный среди ярких лиц, тихо шепчет другому: "Так Каримов сам был много лет лидером компартии в Узбекистане. А теперь как быстро переобулся, демократом стал. Не верю я в такие метаморфозы". Другой, испугавшись, быстро оглядывается: "Тихо ты, у стен есть уши! Ты не знал, что его отца еще до войны посадили коммунисты, и он обещал отомстить за отца. Я слышал, как Каримов говорил одной журналистке из Запада, что он не читал Маркса и Ленина, потому что презирал коммунизм".
Мистер Х, находящийся рядом, услышал разговор и щелкнул пальцами. К нему подбежал охранник, и он молча указал на болтуна. Охранник кивнул, поняв, что должно быть сделано. Он подбегает к говорящему и, быстро схватив его, ломит руки, ведя к выходу из зала. Там сотрудники СНБ ведут болтуна в машину, где уже сидит избитый Рузимуродов.
Ислам Каримов, улыбаясь, произнес:
- Я отправил свою дочь Гульнару в Штаты. Она теперь представляет мою страну. Да, пока не послом, пока просто сотрудником торгового представительства Узбекистана. Но это наш шаг к укреплению дружбы с американцами".
Он смотрел на зал, полном восхищения и восторга.
- Всю жизнь я мечтал освободить Узбекистан из-под ига Москвы, и я добился этого! Ура Ташкенту! Слава Вашингтону!
Посол России, сидя в заднем ряду, наблюдал за этой речью с презрением, его губы скривились в недовольной усмешке, и, не выдержав, он встал и покинул зал. Тем временем послы США и Германии аплодировали, выражая свою поддержку. Телевидение фиксировало каждый момент, показывая на экране радость и уверенность в завтрашнем дне.
Позже, в Москве, к президенту России Борису Ельцину легла на стол записка о выступлении Каримова. Лицо президента не было видно, но его пальцы нервно барабанили по столу. Ельцин чувствовал неприязнь к действиям этого нового диктатора Центральной Азии, осознавая, что влияние России на независимые государства стало лишь воспоминанием о былом. Теперь они были разъединены, и уже не существовало того мощного Союза, который некогда объединял народы.

2.2.21. Майн Кампф
Здание ЦК Компартии Узбекистана, теперь ставшее резиденцией президента, величественно возвышается в центре Ташкента. Его архитектура, когда-то символизировавшая власть и идеологию, теперь источает атмосферу авторитаризма и строгости. Мраморные колонны, массивные двери и монументальные лестницы создают впечатление неприступной крепости. Внутренние интерьеры оформлены в роскошном стиле: тяжелые шторы, золотые элементы декора и шикарные ковры подчеркивают статус, который теперь занимает Ислам Каримов.
Когда Каримов входит в свой кабинет, он проникает в пространство, наполненное символикой власти. Большой стол из темного дерева, покрытый кожаной обивкой, стоит у окна, откуда открывается вид на город. Стены украшены портретами исторических личностей и географическими картами, обозначающими границы Узбекистана. Атмосфера в кабинете внушает уважение и страх.
С ним заходит председатель Избиркома, человек средних лет с аккуратной стрижкой и безупречно выглаженным костюмом. Его лицо выражает преданность и восхищение. Он держит в руках папку с документами и с интересом смотрит на Каримова. Сияние его глаз говорит о том, что он не просто чиновник, а верный слуга режима.
"Вы набрали больше всего голосов!" — говорит он, улыбаясь. "Никто из назначенных вами соперников не набрал больше 5%. И не могли набрать больше — мы тщательно за этим следили. Но вы все равно сильная личность! У вас харизма! Вы волевой человек! Богатый опыт! Отличные знания! Вы должны быть вечным президентом! Фюрером, так сказать!"
Садясь в свое роскошное кресло, Каримов выглядит уверенно. Он глубоко вздыхает и говорит:
- Знаешь, я в детстве нашел у соседа-фронтовика книгу «Майн Кампф» Адольфа Гитлера. Сосед привез из Германии, но прятал, так как за это его могли расстрелять. Но я книгу нашел и украл, спрятал. Позже, будучи студентом, я ее прочитал. Хотя с немецким у меня было плохо, однако со словарем я прочитал и многое понял. Я не учил теорию Маркса и Ленина — этот бред я терпеть не мог. Но вот «Майн Кампф» — это было гениальное творение. Я понял, что должен идти к власти и сделать страну свободной от коммунизма. Но при этом став коммунистом! Книга Гитлера для меня стала настольной, путеводной. И теперь я у власти.
Председатель Избиркома удивленно вскидывает брови, восхищенно подбирая слова:
- Вы потому что гениальный человек, о мой хазрат!
Каримов наливает водку в тяжелый стакан с узором и, с наслаждением, пьет, чувствуя, как алкоголь согревает его тело. Он любит вспоминать прошлое, его память возвращается к обидам и неудачам, которые теперь горят в его душе, как костры. Он знает, что не будет прощать никому не только плохое слово в его адрес, но даже недоброжелательный взгляд. Каждый упрек, каждая критика — как нож в сердце. Его мстительность растет с каждым днем.
Председатель Избиркома, поглощенный любопытством, не решается спросить, но в конце концов осмеливается: "А что стало с соседом? Ну, этим фронтовиком?"
Каримов, зевнув, отвечает с ухмылкой:
- Я вернул книгу, тихо и незаметно. А потом написал донос в КГБ, что он хранит фашистскую литературу. К нему пришли с обыском, нашли книгу и посадили. Говорят, он умер в тюрьме, ха-ха-ха.
Председатель, подняв палец к верху, с одобрением произносит: "Вы поступили мудро, хазрат!"
Ислам Абдуганиевич смотрит на свой мандат, который красуется на столе. Он видит там свое имя, обрамленное гербом Узбекистана, и это вызывает в нем чувство гордости. Мандат символизирует не просто его должность, но и власть, которую он будет использовать, чтобы держать страну в своих руках. Каждая буква, каждая печать говорит о том, что он стал верховным правителем, и теперь его слова — это закон.

2.2.22. Вакханалия
На площади, перед бывшим зданием ЦК Компартии, развернулось зрелище, поражающее своей жестокостью. Группа людей выносит книги Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ленина, тома КПСС и произведения классиков русской литературы, таких как Пушкин, Толстой и Некрасов. Эти книги, когда-то считавшиеся священными, теперь безжалостно бросают в кучу. Плакаты с лозунгами социализма и картины, отражающие героическую эпоху советского времени, также присоединяются к этому беспощадному действу.
Костер разгорается с треском, пламя ярко освещает лица людей. Одни смеются, танцуют вокруг огня, полные энтузиазма и восторга, наслаждаясь моментом, когда старый порядок уходит в небытие. Их радость наполняет воздух, и они кажутся полными надежд на новое будущее, освобожденное от идеологических оков. Но в то же время рядом стоят другие, чьи лица исказились от горя. Они мрачно наблюдают за тем, как в огне сгорает история, утирая слезы, которых никто не видит. Это люди, которые ценят прошлое, понимая, что в нем есть опыт, который нельзя просто выбросить в огонь.
С того дня, когда началось сжигание книг, в стране начинается культ личности Ислама Каримова. На улицах появляются плакаты с его изречениями, его портреты висят в каждом учреждении, и он изображен среди народа — такой же близкий и доступный, как когда-то был Сталин. Параллели с Китаем при Мао Цзэдуне и Северной Корее при Ким Чен Ире становятся явными. Весь народ должен видеть, как он заботится о них, как он — их отец и лидер, единственный гарант их безопасности и благосостояния.
Каждый его шаг, каждая речь сопровождается восторженными овациями. Словно оживает тот же дух поклонения, который когда-то царил в советские времена, когда любой недостаток в адрес руководства мог стоить человеку свободы. Люди начинают прятаться за улыбками, а те, кто смеет сомневаться, сталкиваются с гневом властей.
Страна прощается с прошлым, но это прощание — не простое освобождение от идеологии. Вместо этого страна выбирает сохранять опыт, который, несмотря на свое неприглядное происхождение, все еще важен. Ислам Каримов — это продукт советской эпохи, и даже с новым курсом он не может построить демократическое государство. В его практике чувствуется та же авторитарная рука, которая ведет к подавлению и контролю.
Становится ясно, что реальная власть остается в тех же руках, лишь сменяется риторика. Идеалы свободы и демократии, которые поднимались на волне перемен, кажутся далекими и недостижимыми. Вместо этого система продолжает действовать, основываясь на старых принципах, только с новой оберткой, сохраняя все те же механизмы контроля и подавления, что и прежде. Каждый шаг вперед отзывается эхом старых ошибок, и народ снова оказывается в ловушке, которую сам же себе построил.

2.2.23. Голос Всевышнего
В просторном, но непримечательном кабинете президента Ислама Каримова, оформленном в духе советской эстетики, царила атмосфера делового разговора. На массивном деревянном столе лежали папки с документами, а в углу горел свет, отбрасывающий теплый свет на стены, увешанные портретами великих лидеров, включая Каримова. В воздухе витал легкий запах алкоголя, смешанный с табачным дымом — привычная атмосфера для бывшего партийного функционера.
Мистер Х, фигура с недоступным лицом и постоянно настороженным взглядом, сидел на стуле напротив президента. Он внимательно слушал, как Каримов обсуждал прошедший день, его голос звучал уверенно, но в то же время слегка угнетающе. Каримов делился своими успехами и неудачами, но в какой-то момент разговор свернул в другую сторону.
— Когда я совершил хадж в Мекку, — начал Ислам Абдуганиевич, — я очистился от прошлого. Проходя мимо камня Каабы, на меня пришло озарение. Я увидел светлый и чистый мир — это Узбекистан. Голос с неба, скорее всего, Аллаха, сказал мне: «Ислам, ты теперь хазрат Узбекистана! Ты должен построить новую страну, сделать жизнь граждан лучше! Я даю тебе на это время, власть и мое благословение!»
Словно находясь в трансе, Каримов продолжал, его голос становился все более убедительным:
— Никто не вправе заменить тебя на посту президента. Лишь когда я к себе тебя призову, твой преемник — тот, кого ты сам назначишь — продолжит твои дела и твой путь!
Мистер Х, склонив голову и выражая уважение, произнес:
— О-о, я верю вам... хазрат!
Каримов продолжал врать, его слова напоминали бред, но он сам, похоже, начал им верить. Он подчеркнул важность своих действий и необходимость избавиться от любых влияний Москвы.
— Мне нужен визит в Штаты. Америка — это сила! Пиночет в Чили удержался, потому что американцы его поддержали. Мне нужна такая поддержка! Иначе нас задавят!
Хотя он говорил о независимости страны, на самом деле он желал больше своей личной независимости. В душе Каримова была закладка готовности стать вассалом нового сюзерена, лишь бы сохранить свою власть. Мистер Х, понимая это, осторожно предложил:
— Вы хотите быть с Америкой? Тогда вам нужно вначале построить себе такую же резиденцию, как у президентов США. Вы сейчас работаете в здании ЦК Компартии Узбекистана. Это наводит ассоциации на ваше прошлое. От прошлого надо избавляться, хазрат.
Ислам Абдуганиевич сначала удивился, а потом засмеялся:
— Точно! Сделайте мне копию этого здания. Это будет резиденция Ок-Сарай!
В этот момент дверь кабинета открылась, и в зал вошел министр внутренних дел Закир Алматов. Он отдал честь и произнес:
— Разрешите долложить, хазрат?
— Валяй, — лениво ответил Каримов, разливая себе водку из бутылки на столе. Алкоголь был частью его привычек, унаследованных от партийной стези, и он всегда находил время для рюмки, чтобы снять напряжение и создать атмосферу доверия.
— Террорист Шаврух Рузимуродов доставлен в СИЗО МВД, сейчас с ним работают наши спецы! Мне сообщили, что парламент лишил его депутатской неприкосновенности. Что нам делать дальше? — произнес Алматов, держа руки за спиной.
Каримов задумался, почесывая подбородок:
— Я думаю, он от стыда повесился в камере...
Мистер Х расхохотался, находя эту идею забавной.
— Непременно повесился! — подхватил генерал Алматов, принимая слова президента как абсолютную истину.
— Того, кто ему в этом помог, представить к награде «Фидокорона хизмати учун» («За бескорыстную службу»). Человек достоин такого ордена... — произнес Каримов, его голос звучал безразлично, словно он говорил о том, как выбрать новое кресло.
Мистер Х поддержал:
— Надо удалять всех тех, кто стоит на вашем пути, хазрат. Жестоко, но правильно, иначе государство развалится.
Закир Алматов, человек прямой, кивнул, соглашаясь с этой мыслью. Он знал, что в политике, как и в жизни, слабость не прощается, и с врагами нужно поступать сурово.
Каримов откинулся на спинку кресла, его лицо освещалось уверенной улыбкой, когда он представлял себе идеальный мир, построенный на страхе и уважении, который он собирался создать.

2.2.24. Повешенье
СИЗО МВД в Ташкенте представляет собой массивное здание с прочными бетонными стенами, которые создают ощущение неприступности. Внутренний двор окружен высокими заборами с колючей проволокой на верхушках, что подчеркивает строгий режим безопасности. Внутри, в камерах, царит мрачная атмосфера: тусклое освещение, скромная мебель и железные решетки на окнах, сквозь которые едва пробивается свет.
В камерах царит ограниченное пространство: места для сна сделаны из жестких матрасов, а душ и туалет расположены в углу, что создает дискомфорт для заключенных. Несмотря на это, в некоторых камерах можно увидеть следы человеческой жизни — старые газеты, рисунки на стенах или предметы, которые заключенные сделали своими руками.
Среди надзирателей в СИЗО выделяются два человека. Первый — высокий и коренастый, с жесткими чертами лица и глазами, которые не выдают ни эмоций, ни сомнений. Его голос низкий и угрожающий, он никогда не колебался в своих приказах. Второй надзиратель — более худощавый, с хитрым блеском в глазах. Он иногда позволяет себе шутки, но в то же время безжалостно исполняет свои обязанности.
В их поведении чувствуется авторитарность: они ведут себя так, будто имеют полную власть над заключенными. Их действия четкие и решительные, что внушает страх и подчинение. В то же время, между ними существует своего рода camaraderie — они понимают друг друга без слов и готовы поддержать в любой ситуации.
СИЗО не только служит местом содержания, но и отражает атмосферу страха и подавленности, которая пронизывает всю систему. В такие моменты заключенные понимают, что их жизни находятся в руках тех, кто охраняет их, и эта неуверенность порождает чувство безысходности. В камере двое надзирателей  вешают депутата Шаврука Рузимуродова, сопротивляющегося из всех сил. Но не может одолеть профессиональных виртухаев. Один из надзирателей хватает депутата за ноги и висит на нем, петля от такой тяжести затягивается на шее Рузимуродова. Когда жертва перестает подавать признаки жизни, висит на перекладине с высунувшим языком и выпученными глазами, один надзиратель, смеясь, говорит:
- Теперь нас нагрядят. Эта камера станет священной, «депутатской», сюда будем помещать всех политических противников хазрата, ха-ха-ха.
В это время в камере играет гимн Узбекистана:
"Олтин бу водийлар — жон Ўзбекистон,
Аждодлар мардона ру;и сенга ёр!
Улу; хал; ;удрати жўш урган замон,
Оламни ма;лиё айлаган диёр!"
В комнате, где надзиратели смеются и делят вещи заключённых, царит атмосфера вседозволенности и грубого веселья. Пакеты с едой, принесённые родными арестантов, разорваны, на полу валяются крошки от лепёшек и яблочные огрызки. Один надзиратель с жадностью откусывает кусок самсы, другой примеряет яркие трусы с «Симпсонами» под хохот коллег. Шутки становятся всё циничнее, как будто сами обстоятельства развращают их всё больше. Один рассказывает, как использовал свое положение для унижения, наслаждаясь чужой болью.
Их лица освещает тусклый свет лампы, а со стены на них снисходительно смотрит портрет Ислама Каримова в золотой рамке. Его выражение словно одобряет происходящее, а взгляд кажется живым и оценивающим. Это лицо лидера, который, словно сам дух новой эпохи, утвердил жестокость и страх как основополагающие принципы правления. Надзиратели, уверенные в своей неприкосновенности, знают, что всё это — часть новой реальности, где закон и справедливость уступили место абсолютной власти.
Это время — новая эпоха для республики, где, под эгидой личного культа Каримова, грабежи и насилие становятся инструментами удержания власти.

Часть 2.3. Санджар Умаров

2.3.1. Терракт в Нью-Йорке
11 сентября 2001 года стало днём, когда весь мир застыл в ужасе перед экранами телевизоров. На кадрах новостей из Нью-Йорка самолёты врезались в башни-близнецы Всемирного торгового центра. Первое столкновение вызвало огромный взрыв, а второе лишь закрепило страх: тысячи людей оказались в ловушке среди горящих обломков. Стены зданий дрожали, а затем с ужасающим грохотом рушились, осыпая улицы гигантскими облаками пыли и бетона. Крики людей, бегущих от взрыва, сливались с воем сирен, пока гигантские небоскрёбы, символы могущества Америки, превращались в руины.
Эти ужасы всколыхнули весь мир. Узбекская пресса тоже не осталась в стороне: газеты и телевидение выражали солидарность с американским народом, осуждая теракты. Выяснилось, что среди погибших были и узбеки, жившие и работавшие в Нью-Йорке. Их семьи оплакивали утрату, ставшую личной трагедией для целой нации.
Президент США Джордж Буш-младший выступил перед нацией с твёрдым заявлением:
"Сегодня наша нация стала свидетелем зла. Мы будем преследовать и наказывать тех, кто несёт ответственность за эти теракты. Мы не сдадимся, и терроризм не победит свободу."
Эти слова прозвучали как призыв к борьбе против глобального террора.
Мировое сообщество обсуждало действия, которые нужно было предпринять. США приняли решение начать антитеррористическую операцию, и вскоре было объявлено о вводе войск в Афганистан с целью свержения режима «Талибан», укрывавшего организаторов теракта.
На сессии парламента Узбекистана президент Ислам Каримов также сделал громкое заявление:
"Мы поддерживаем Соединённые Штаты и предоставляем базы на территории Узбекистана для размещения американских войск. Наша дружба с Америкой несокрушима, наша воля к свободе — едина!"
Эти слова были встречены аплодисментами депутатов Олий Мажлиса, которые встали и с гордостью поддержали своего лидера. Гимн Узбекистана прозвучал в зале, наполняя его звуками патриотизма и уверенности в правильности решений.
Посол США, с широкой улыбкой, пожимал руку Каримову, выражая благодарность за поддержку. В этот момент стало ясно, что Штаты готовы закрыть глаза на проблемы прав человека и коррупцию в Узбекистане, ведь военная база в этой ключевой точке Центральной Азии стала важным элементом их борьбы с террором. Так началась новая глава сотрудничества, где политические интересы и военные цели заслонили вопросы о свободах и правах граждан.

2.3.2. Скупка государства
Кабинет компании Profinance отличается от привычной среды, где доминирует культ личности Каримова. Здесь нет портрета президента, лишь картины, изображающие великих ученых: Альберта Эйнштейна с его мудрыми глазами, погруженными в мысли; Николу Теслу в окружении электрических разрядов, символизирующих его открытия; Исаака Ньютона, сидящего под яблоней; Дмитрия Менделеева с таблицей химических элементов. Эти образы вдохновляют сотрудников компании, которые стремятся не к политике, а к знаниям и прогрессу.
В кабинете тихо обсуждаются последние новости. Глава компании, Санджар Умаров, читает газету «Правда Востока», в которой опубликована речь Ислама Каримова. На его лице заметны следы размышлений, он озадачен. Бросив газету на стол, Санджар задумчиво смотрит в окно, где с неба хлещет сильный дождь, а глухие раскаты грома наполняют комнату ощущением грозы не только за окном, но и в политической жизни страны.
- Что вы думаете? — спрашивает один из сотрудников, нарушая тишину.
Санджар делает паузу перед ответом:
- Каримов хочет, чтобы после американских военных в страну пришли бизнесмены и инвестиции. Это мировая практика. Но для успешного бизнеса нужна рыночная среда: правовые реформы, защита собственности, прозрачные правила. А у нас сплошное жульё. Везде взятки и откаты. Не знаю, на что рассчитывает президент...
Один из сотрудников возражает:
- Но ведь американцы уже здесь работают. Золотодобывающая компания «Ньюмонт» — десять лет на рынке. Огромные инвестиции. Миллиарды долларов. Золото — это сила.
Санджар хмурится:
- Вы верите, что в сфере золотодобычи будут честные тендеры? В стране работают не законы, а прихоти диктатора. Если у Каримова завтра поменяется настроение, он лишит их всех привилегий. Золото, хлопок, металлы — это ресурсы, которые обслуживают его семью.
- Значит, и нам не стоит вкладываться? — замечает другой сотрудник.
Санджар решительно отвечает:
- Нет, мы должны работать. Через американцев можно оказывать влияние на Каримова. Нам нужны настоящие реформы, высокие стандарты жизни. Нам нужны прозрачные финансы и честные тендеры. Я уверен, что США могут помочь в этом.
Гроза за окном набирает силу, струи дождя бьют по стеклу, создавая ощущение надвигающихся перемен. Темное небо и вспышки молний напоминают о том, насколько неустойчивой стала политическая ситуация.
- С чего начнем? — спрашивает сотрудник.
Санджар, словно отбросив сомнения, твердо отвечает:
- С экономики. Есть проект преобразования газа в жидкость для получения углеводородов. Мы создадим совместное предприятие с американцами — Ecoil Technologies. Вложим один миллиард долларов. Я вернусь в США, встречусь с чиновниками Пентагона, пробью контракты.
В этот момент на экране телевизора играет гимн Узбекистана. Камера фокусируется на развевающемся флаге республики, а затем на лице Ислама Каримова, который сдержанно, но уверенно смотрит в будущее. Голос за кадром торжественно заявляет:
"Узбекистан — надёжный партнёр Америки! Теперь наше будущее — с американцами!"

2.3.3. Гибель парка
Вечер в Ташкенте. Санджар Умаров едет домой в своей машине, задумчиво смотря в окно. Рядом с ним сидит сотрудник, который, словно пытаясь разрушить тишину, начинает говорить:
— Все партии — карманные. Они не будут нас слушать. Они живут за счет государственного бюджета, и, конечно, верны Исламу Каримову. Но нам нужна партия из реальных предпринимателей — промышленников, крестьян, ремесленников, транспортников. Те, кто сам занимается бизнесом, создают продукцию, а не имитируют деятельность ради чиновничьих привилегий. Но как их вовлечь в политику? Все всего боятся... Никто не хочет открыто говорить. Но молчание недопустимо, когда нас грабят под видом законности!
Санджар молча слушает, его взгляд все еще устремлен на городские огни. По радио заиграла патриотическая песня Юлдуз Усмановой, в которой она воспевает президента Каримова как "падишаха", продолжателя традиций великого Амира Темура. Мелодия наполнена восторгом и преданностью, восхваляет лидера, словно он воплощение вечности и могущества.
Машина, как раз, проезжает мимо памятника Амира Темура в центре Ташкента. У подножия статуи собралась группа молодежного движения «Камолот». Торжественные лица, флаги Узбекистана развеваются на ветру. Молодежь с благоговением произносит клятвы памятнику великого завоевателя, обещая хранить независимость страны и следовать по курсу хазрата Каримова. Гремит гимн республики, и в воздухе витает дух официальной церемонии.
Но вдруг внимание Санджара приковывает нечто тревожное — на площадь подъезжают грузовые машины, а рабочие с бензопилами начинают пилить деревья — платаны, которые были высажены на Сквере еще 150 лет назад. Санджар резко дергает водителя:
— Остановись!
Выскочив из машины, он бросается к рабочим, крича:
— Остановитесь! Что вы делаете?! Вы уничтожаете парк! У нас и так засушливый климат, мало деревьев, а вы еще создаете пустыню прямо здесь!
Рабочие продолжают свою работу, безучастно переглядываясь между собой. В это время участники движения «Камолот» стоят в замешательстве, не зная, как реагировать. Подошедший милиционер им объясняет:
— Таков приказ хазрата!
И вдруг лица молодежи загораются новой уверенностью. Они начинают кричать:
— Пилите, пилите! Так надо для нашей страны! В деревьях, наверное, завелись вредные насекомые!
Санджар отчаянно пытается достучаться до них, но его окружили двое милиционеров и бригадир. Один из милиционеров с холодным голосом говорит:
— Молчите! Иначе за сопротивление власти доставим вас в милицию.
Понимая, что ситуация выходит из-под контроля, Санджар возвращается к машине, в бессильном отчаянии. За его спиной раздаются пронзительные звуки бензопил, и одно за другим падают величественные деревья, оставляя за собой пустоту. На его глазах легендарный парк, который был частью истории Ташкента, превращается в пеньки.

2.3.4. Поставки для армии
В Вашингтоне, в строгих стенах здания Пентагона, Санджар Умаров сидит за круглым столом вместе с чиновниками высокого ранга. Обстановка здесь деловая, формальная, но атмосфера лишена излишнего пафоса — все участники обсуждают важные вопросы с ясным пониманием их срочности. Речь идет о поставке реактивного топлива для американских военных баз в Афганистане. Документы и расчеты разложены по столу, графики поставок, маршруты и цифры — все разрабатывается четко и быстро.
Чиновники Пентагона действуют без промедления, понимая критическую важность поставок для проведения военных операций. Каждый вопрос обсуждается с максимальной эффективностью, без долгих обсуждений и проволочек. Одобрение контрактов проходит быстро — все осознают, что это топливо необходимо для антитеррористической миссии США.
В перерыве между встречами Санджар звонит своему сотруднику в Ташкент и, немного улыбаясь, говорит:
— Здесь можно работать без взяток. Каждый понимает, как коррупция разрушает экономику и демократию. Вот почему за неделю я смогу сделать здесь больше, чем за годы работы в Узбекистане. Там каждый шаг — это испытание, это борьба с барьерами, с системой. Но через это нужно пройти, чтобы добиться результатов. Нам нужен конечный результат.
Через несколько дней Санджар уже находится в Прибалтике, где встречается с газоперерабатывающими компаниями. Местные предприниматели, которые сами прошли через сложные годы Советской власти, внимательно слушают его, понимая контекст и важность происходящего. За окном мерцает холодный свет зимнего неба, но в переговорной царит напряженная атмосфера деловых обсуждений.
Санджар открывает беседу, говоря твердо:
— Господа, это топливо пойдет для американских ВВС в Афганистане, в рамках антитеррористической операции. Нам нужно бороться с мракобесием, побеждать терроризм. И за этим последуют свобода, права человека и новые возможности. Мы стоим на рубеже перемен.
Прибалтийцы кивают с пониманием. Они помнят годы угнетения, помнят, каково это — жить под диктатурой. Веря в стремление Санджара к переменам и реформам, они охотно подписывают контракт. Эти люди, пережившие советскую несвободу, видят в Умарове лидера, готового идти против системы, и готовы поддержать его усилия.

2.3.5. Напрасные надежды
В Ташкенте, в душных коридорах министерств и ведомств, Санджар Умаров настойчиво ходит из кабинета в кабинет, пытаясь протолкнуть свой инвестиционный проект на миллиард долларов. Он разговаривает с чиновниками, пытается объяснить, что этот проект принесет пользу экономике Узбекистана. Однако не все готовы его выслушать. В кабинетах царит усталость, чванство и привычная бюрократия. В одном из приемных кабинетов Кабинета Министров сидит пузатый чиновник с надменным выражением лица. Его массивная фигура едва помещается в кресле, пиджак туго застегнут на животе, который выпирает из-под него, галстук сполз немного вбок. Лысина блестит при свете лампы, и он лениво разглядывает посетителей.
Когда Санджар заходит и начинает свой рассказ, чиновник небрежно бросает взгляд на документы, а потом чванливо заявляет, с приторной улыбкой:
— Вы знаете, не все так просто тут… Надо тщательно все взвесить. Просто так подписи не ставят.
Он смотрит на Санджара, делая пальцами жест, намекающий на взятку. Чиновник хитро улыбается, ожидая, что его намек будет понят правильно.
Но Санджар не обращает внимания на этот жест и прямо спрашивает:
— Что вас смущает? Говорите яснее.
Лицо чиновника начинает наливаться раздражением. Ему не нравится, что его намек оказался непонятым. Он начинает злиться, его толстые пальцы нервно барабанят по столу.
— Мы сюда и посажены, чтобы блюсти государственные интересы! — говорит он уже резко. — Все хотят разворовать страну, а мы не даем.
Это заявление вызывает в Санджаре вспышку ярости. Взгляд его становится твердым, губы сжаты в тонкую линию.
— У меня привлеченные из США ресурсы! Кто разворовывает Узбекистан? — он почти выкрикивает, но держит себя в руках.
Чиновник, не колеблясь ни секунды, откидывается на спинку кресла и с еще большим пренебрежением бросает:
— Поймите, тут за все платить надо. Нужно откат сделать в 10%, а то и больше. Весь мир так живет! Даже в Америке делают откаты.
Санджар молча сжимает документы, его лицо побледнело от негодования. В груди разгорается огонь злости и ненависти — он ощущает, как система прогнила до самого основания. Внутри его бушует гнев, руки едва не дрожат от возмущения. Он чувствует себя словно в капкане, затянутом вокруг шеи, не дающим дышать. Чувство бессилия перед тем, что он видит, делает его злым. Он поднимается, не говоря больше ни слова, забирает документы и уходит, глухо хлопнув дверью.
Внутри него все кипит, но он знает, что не имеет права сдаваться.

2.3.6. Орден «Амира Темура»
На сквере Амира Темура нет деревьев — лишь голые пни, свидетельствующие о былой зелени. Площадь вокруг памятника средневековому завоевателю превратилась в пустынное пространство, где груды спиленных деревьев символизировали власть, не щадящую ни историю, ни природу. На фоне этой сцены, Ислам Каримов стоит перед величественной фигурой Темура на коне, его лицо спокойно и уверенно. В этот момент его награждают высшим орденом страны — «Амира Темура», указ о котором он сам подписал. Вокруг него — армия чиновников, все они одеты в одинаково строгие костюмы, лица серьезны, но полны подобострастия.
Простых граждан на площади нет, доступ к церемонии жестко ограничен. На крышах зданий сидят снайперы, охраняя безопасность президента, на каждом углу стоит милиция, улицы вокруг оцеплены. На церемонии присутствуют только дипломаты и иностранные журналисты, которые, хотя и пригласили на событие, наблюдают за происходящим с некоторой напряженностью.
Спикер парламента, человек с круглым лицом, толстый и потный, выступает перед собравшимися:
— Этот орден был учрежден недавно и является высшей наградой нашей страны. Ислам Каримов заслужил его, как человек, который привел страну к независимости и успешно борется с экстремизмом. Это символично, что орден назван в честь великого деятеля, владыки Самарканда, города, где родился и вырос наш президент. Мы обязаны от имени народа наградить его! Указ об этом подписал сам президент, и я, как представитель законодательной власти, подтверждаю это решение как правильное!
Телевизионные камеры транслируют в эфир крупный план довольного лица Ислама Каримова, когда ему на грудь вешают орден. Взгляд его полон гордости и самодовольства. Чиновники вокруг бурно аплодируют, их руки звучат как барабаны под механическую улыбку президента.
Каримов берет слово:
— Мы стоим у монумента нашего славного предка, символа всех мусульман планеты, человека, который сделал нашу страну знаменитой и показал всему миру силу узбекского народа. Сегодня я с гордостью ношу эту награду и обещаю следовать заветам Амира Темура...
В этот момент среди толпы появляется старый священнослужитель, в очках, держащий Коран в руке. Он движется к президенту, но охрана его сразу же блокирует, грубо отталкивая:
— Эй, проваливай, старикан!
Каримов замечает это и делает великодушный жест рукой:
— Подпустите его ко мне.
Охранники нехотя уступают, и священник подходит ближе. Президент, с великодушной улыбкой, произносит:
— Что хочешь сказать, священник?
Но священник отвечает резко и категорично:
— Какой же вы мусульманин, господин президент? Вы совершили хадж, но остались коммунистом. Вы атеист по сути, потому что преследуете верующих. Амир Темур убивал узбеков — какой же он нам славный предок? Он вырезал мусульман, разрушал города мусульманского мира — Сирию, Турцию, Иран, Афганистан. Он уничтожил Хорезм, засеял его руины пшеницей. Вы учредили орден человека, которого ненавидят мусульмане, и теперь носите этот орден. Это кощунство!
Каримов побледнел. Его губы подергиваются, и изо рта начинает выступать пена. Он схватил священника за плечи, притянул к себе, глаза его налились яростью, рука уже была готова для удара. Чиновники вокруг застыли, не зная, что делать, журналисты замерли, напряжение нарастало. Но Каримов вдруг остановился, взглянул на испуганные лица всех присутствующих, заметил, как камера ловит каждое его движение. Он с усилием отпустил священника и, вытирая рот, прохрипел:
— Помнишь, здесь стоял памятник Карлу Марксу? Этот немецкий коммунист и его русский последователь Ленин устроили геноцид, и я снес их памятники! Я поставил здесь глобус Узбекистана на площади Мустакиллик! Я не коммунист, а мусульманин. Наш Амир Темур убивал плохих мусульман и давал развитие хорошим. Так что заткнись!
Священник, потрясенный, вытаращил глаза:
— Выделяете мусульман на плохих и хороших? Вы не читали Коран, не делаете намаз, не ходите в мечеть, и теперь хотите, чтобы ислам служил вашей власти!
Чиновники начали переглядываться, тревога усиливалась. Иностранные журналисты и дипломаты стояли мрачно, наблюдая за нарастающим скандалом. Применять силу на глазах у мира было опасно, но ситуация выходила из-под контроля.
Спикер парламента, покрасневший от злости, закричал:
— Ты кто такой, чтобы учить нас исламу? Ты богохульник! Все знают, что Ислам Каримов — прямой потомок великого самаркандского правителя. Амир Темур прославил нашу страну!
Чиновники подхватили крики, заявляя, что священник — шпион, и его надо немедленно выдворить. Каримов, с мрачным лицом, тихо покидает площадь, направляясь к машине. Он снимает орден и сует его в карман. Подойдя к Мистеру Х, шепчет:
— Арестовать этого старика и бросить в тюрьму. Сегодня же его должен постичь суд Аллаха.
Мистер Х кивает и подает знак охране. Священника грубо хватают, скручивают ему руки, один из охранников наносит удар, после чего его забрасывают в машину. Телевизионщики молча отключают камеры, а чиновники делают вид, что ничего не произошло.
Зазвучал гимн Узбекистана, но он словно замедлился, музыка растянулась, будто искаженная. Один из операторов получает удар по голове от милиционера, после чего магнитофон резко выключается.

2.3.7. О дэвах
Санджар сидел на диване в гостиной, не отрывая глаз от экрана телевизора, на котором транслировали церемонию награждения Ислама Каримова. Лицо его было мрачным, в нем кипели противоречивые чувства. Как только на экране показали самодовольное выражение президента с орденом на груди, Санджар с гневом нажал кнопку на пульте, отключив телевизор. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь гулом кондиционера.
Индира, его жена, наблюдала за мужем с грустью в глазах. Она была симпатичной женщиной с мягкими чертами лица, добрыми глазами, которые отражали ее теплоту и понимание. Ее короткая стрижка придавала ей современный и уверенный вид, но в этот момент она выглядела уставшей и беспомощной. Она тихо заговорила, стараясь подобрать слова:
— Дорогой, может, нам вернуться в Штаты? — сказала она с легким вздохом. — Здесь не будет никакого проку. Люди бегут отсюда. Моя соседка каждый год играет в грин-карт, мечтает уехать. Без визы только в Россию, но там шовинисты и русские нацисты. Узбеки там бесправные гастарбайтеры, их убивают.
Санджар, потерянный в своих мыслях, вздохнул, глубоко размышляя. Затем, обращаясь к ней, он ответил:
— Милая, именно поэтому я и хочу перемен. Чтобы люди могли трудиться на своей земле, зарабатывать достойно и жить спокойно. Но вся власть принадлежит этому... дэву. — В его голосе слышалась горечь. — В нашем фольклоре девы царствовали над людьми с помощью волшебства. Каримов же — это дэв, который правит через человеческие пороки: зависть, лицемерие, ложь, ненависть, жадность. Эти пороки дают ему силу. И в нашей солнечной республике этот дэв окрашен в желтый цвет, скрывая свои черные стороны.
Индира, немного усмехнувшись, подалась вперед, смотря на мужа:
— Ты мифологизируешь президента? Зачем придавать ему черты сказочных чудовищ?
Санджар встал, подошел к книжной полке и достал книгу Ислама Каримова «Узбекистан — государство с великим будущим». Он с раздражением бросил ее на пол, и с усмешкой добавил:
— Каримов сам себя мифологизирует. Смотри, везде его портреты, плакаты, изречения. Студенты учат его книги, чиновники сдают экзамены, чтобы остаться на своих местах. Эти труды мертвы и бесполезны, но за них он получает ученые звания. Орден Амира Темура — за что? За то, что вывел страну в коррупционное болото. Мелкие инвесторы, приехавшие с небольшими капиталами, были разорены. Остались лишь крупные — «Зарафшан-Ньюмонт», «Оксус», «Балтимор». Они приняли коррупционные правила и теперь управляют страной вместе с ним. Коррупция и есть сила этого желтого дэва, который питается человеческими пороками.
В воздухе повисло напряжение. Индира пыталась говорить спокойно, но между ними возникло невидимое непонимание.
— Страну не изменить, — произнесла она, стараясь оставаться рациональной. — Люди не хотят меняться. Мы столько лет живем в независимой стране, но до сих пор стоим у разбитого корыта.
Санджар начал закипать, его голос становился все жестче:
— Это неправда! Люди могут меняться. Если они изменятся, изменится и власть.
Индира, не желая продолжать спор, вышла из комнаты и направилась на террасу. Там она села за столик и открыла свой лэптоп. Введя в поисковую строку слово «дэв», она начала читать:
«Дэвы — сверхъестественные человекоподобные существа, великаны, присутствующие в мифологиях тюркских, иранских, славянских народов. В зороастризме — злые духи. Согласно Гатам, Заратуштра объявил дэвов порождением “злого помысла”. Дэвы избрали путь насилия и разрушения, став слугами зла».
Она остановилась и задумчиво прошептала:
— Словно всё про Каримова написано...
Теперь, читая это, Индира невольно согласилась с мужем. Она осознала, что Каримов, как дэв, действительно питался человеческими пороками, и его правление было построено на лжи и насилии.

2.3.8. Партнерство со Штатами
В своем просторном кабинете в резиденции Ислам Каримов, президент Узбекистана, встречался с послом США. Американский дипломат был элегантно одет: темно-синий костюм, аккуратно завязанная галстук-бабочка, очки с тонкой оправой, строгий, но вежливый вид. Его лицо выражало профессиональную выдержку, хотя было ясно, что его интересуют тонкости этой встречи. Несмотря на кажущуюся легкость общения, он понимал, что обсуждаемые вопросы — это не просто дипломатический этикет, а сложная игра политических интересов.
Ислам Каримов, уверенно и с улыбкой, заявил:
— Наша страна всегда готова помочь в борьбе с терроризмом. Узбекистан — стратегический регион, и мы, как никто, понимаем необходимость стабильности. Ваши военные базы в Ханабаде и Термезе будут находиться под надежной защитой. Ваша армия может оставаться здесь столько, сколько нужно.
Посол слегка кивнул, в его глазах мелькнула искра интереса. Сложный баланс международных сил не давал покоя ни одной из сторон.
— Мы хотели бы, чтобы с вашей помощью наша страна стала самой сильной в регионе, — продолжал Каримов с амбициозной уверенностью. — Мы видим себя ключевым союзником США в Центральной Азии, представителем ваших стратегических интересов.
— А как отреагирует Россия? — осторожно поинтересовался посол, ссылаясь на политические амбиции Владимира Путина, недавно вступившего на пост президента. В Вашингтоне знали, что Путин стремится к возрождению былого величия России и усилению ее влияния на бывшие советские республики. Особенно его беспокоила активность США в Центральной Азии, которую он воспринимал как посягательство на российскую зону влияния.
Ислам Каримов лишь рассмеялся в ответ:
— Мы не вассалы Путина! — с вызовом сказал он. — Мы — независимая страна. Да, Путин пытается строить нео-СССР, но я не позволю, чтобы Узбекистан вновь стал "младшим братом" Москвы. Мы предпочитаем дружить с Штатами.
Однако улыбка Каримова чуть померкла, когда он добавил:
— Но есть одна проблема. Ваш суд ограничил в правах мою дочь Гульнару Каримову. Ее муж, Мансурр Максуди, гражданин Америки, требует возвращения детей в США. Я не хотел бы смешивать личное с политическим, но сейчас многое зависит от вас. Если вам нужна база — оставьте в покое мою дочь. Вы ведь понимаете, политика часто связана с личными проблемами.
Этот вопрос был действительно важным и реалистичным. Гульнара Каримова, дочь Каримова, в 2001 году развелась с Мансурром Максуди, американским бизнесменом, и это привело к затяжному юридическому конфликту, в который были вовлечены как американские, так и узбекские суды. Борьба за опеку над их детьми приобрела политический характер. Каримов, обеспокоенный судьбой своей дочери, не хотел, чтобы семейные проблемы омрачали его отношения с США.
Посол, понимая политические реалии Узбекистана, осторожно кивнул:
— М-м, хорошо, мы урегулируем этот вопрос.
Он сделал паузу, словно собирался добавить что-то еще, и продолжил:
— Кстати, вы упоминали, что хотели бы ознакомиться с чертежами Белого дома, резиденции президента США. Вот они, — и посол аккуратно передал папки своему помощнику, который передал их президенту. Каримов, довольный, кивнул и принял документы.
Ислам Абдуганиевич пожал руку послу и пригласил его на чай:
— Благодарю за вашу поддержку. Прошу вас, присаживайтесь. У нас отличный чай, его присылают с Ферганы, крепкий и душистый.
Вскоре за чашкой крепкого чая, насыщенного ароматом трав, их беседа приняла менее формальный и дружеский тон. Каримов расслабился, заговорив об истории и культуре Узбекистана, о сложностях государственного управления, упомянув свои идеи по развитию страны.
— Знаете, у нас великие традиции, — говорил он, держа чашку в руке. — Но для того, чтобы строить будущее, надо смотреть на современные модели. США — пример страны, которая смогла объединить традиции и современность. Мы хотим быть вашими союзниками в этом сложном мире.
Посол, отпивая чай, поддерживал беседу, но его мысли уже блуждали где-то между будущими политическими стратегиями и личными делами Каримова.

2.3.9. Мутящие воду
Посол США вышел из кабинета Ислама Каримова весьма довольным. Его шаги были уверенными, и на лице играла легкая, почти незаметная улыбка. Он знал, что добился своего: американские интересы в регионе укреплены, базы на территории Узбекистана открыты, а это значительный шаг для США в Центральной Азии. То, что Каримов был готов сотрудничать, несмотря на возможные осложнения с Россией, только усиливало ощущение дипломатического успеха. Посол знал, что теперь Узбекистан будет держаться ближе к США, и это был важный шаг в их геополитической игре.
Когда он закрыл за собой дверь, в кабинет вошел Мистер Х. Высокий, подтянутый, всегда в черных очках, которые он никогда не снимал даже в помещении, создавая образ таинственного и неуловимого советника президента. Его походка была уверенной, а взгляд скрыт за зеркальными линзами, которые блестели в мягком свете кабинета. Он взял из рук Каримова документы, оставленные послом, и начал их внимательно рассматривать.
— Изучите это, — сказал Каримов, передавая ему папки. — Сделайте проект. Я хочу, чтобы Ок-Сарай стал таким же символом власти и могущества, как Белый дом в Вашингтоне. Пускай все понимают, что Узбекистан держит курс на Запад, а не на восток! И пускай Путин видит, что мы больше не его вассалы!
Мистер Х, приняв документы, взвесил их в руках, ощутив важность поручения. Он с легким поклоном ответил:
— Хорошо, хазрат. Будет сделано.
Ок-Сарай предстояло строить по чертежам американского Белого дома — здания, величественного и монументального. Мистер Х представлял себе, как копия этого дворца будет стоять в сердце Ташкента. Белый дом в США был символом политической власти и американской демократии. Его колонны, классический стиль, идеальные пропорции внушали ощущение устойчивости и традиций. Для Каримова это здание должно было стать знаком силы и величия его режима, чтобы напоминать всем о том, кто настоящий хозяин страны.
Пока Мистер Х изучал чертежи, Каримов заметил, что его советник явно хочет что-то сказать.
— Ты что-то еще хотел? Говори, не тяни резину, — настороженно спросил Каримов.
Мистер Х, сохраняя холодную выдержку, ответил:
— Есть сведения, хазрат, что с послом США хотел встретиться Абдуллаев из Ферганы. Правозащитник, у которого трое детей сидят в тюрьме за причастность к религиозным течениям. Он пытается использовать американцев в своих целях. Что будем делать? Мы же не хотим испортить отношения с Вашингтоном.
Каримова это известие взбесило. Он терпеть не мог правозащитников, считал их смутьянами и врагами своего режима. В мгновение ока его лицо покраснело, он вскочил с кресла и начал ходить кругами вокруг стола, его голос наполнился яростью.
— Как же они мне надоели, эти правозащитники! — прорычал Каримов. — Мутят воду, настраивают против меня весь мир! Как мне избавиться от этих провокаторов, которые только и делают, что строят козни! Они — настоящие враги государства, и каждый из них думает, что может диктовать мне условия!
Мистер Х оставался невозмутим, его руки слегка покачивали документы, и он чеканил свои слова спокойно:
— Хазрат, можно решить это радикально. У нас есть Алматов, мастер своих дел. Он умеет работать с такими людьми.
Каримов, задумавшись на мгновение, схватил телефон и, разъяренный, набрал номер. Когда Закир Алматов, министр внутренних дел, поднял трубку, Каримов уже был на пике своей ярости.
— Ты, собака! — завопил он в трубку. — Сколько можно терпеть этих правозащитников? Я ищу контакты с Америкой, а какой-то Абдуллаев из Ферганы строит против меня заговоры. Ты почему до сих пор не избавился от него и его детей? Хочешь, чтобы я пинка тебе дал?
Алматов, понимая, что каждое слово Каримова могло привести к его немедленному смещению, собрал волю в кулак и ответил, стараясь говорить как можно спокойнее:
— Хазрат, мы все держим под контролем. Его трое сыновей сидят в тюрьме по вашему приказу. Там их хорошо держат, Эшмат Мусаев создает для них все "необходимые" условия.
Каримов топнул ногой в ярости:
— Сделай так, чтобы эти твари сгнили в тюрьме! Чтобы больше я о них не слышал! Никаких больше правозащитников. Иначе я тебя самого выкину к чертовой матери!
Алматов стоял по стойке смирно даже по ту сторону телефонной линии:
— Будет сделано, хазрат! Не беспокойтесь, всё исполню!
Каримов с размаху бросил трубку на аппарат, его лицо еще кипело от злости. Он бросил взгляд на Мистера Х, который спокойно стоял на месте, безмолвно щелкая пальцем по своей очкам, будто ничего не произошло.
Между ними повисло молчание. Каримов пытался успокоиться, а Мистер Х знал, что президент доволен тем, как решился вопрос. Всё было под контролем — и теперь оба были уверены, что ситуация снова стабилизируется.

Часть 2.4. Гульнара Каримова

2.4.1. Карьера для дочери
Стадион «Пахтакор» в Ташкенте выглядел величественно, с высокими трибунами, на которых скапливались десятки зрителей, ожидающих захватывающих спортивных событий. Бетонные стены стадиона были украшены яркими баннерами и плакатами, посвященными победам местной команды, а также вдохновляющими лозунгами, написанными на узбекском и русском языках. На центральном поле ровно стелился яркий зеленый газон, который контрастировал с яркими цветами трибун, создавая живописный вид.
Сегодня здесь, на теннисном корте, Ислам Каримов, президент Узбекистана, играл в кортовый теннис с министром иностранных дел Абдулазизом Камиловым. Камилов, человек с двойным гражданством и ставленник Кремля, был не только дипломатом, но и двойным агентом. Каримов знал, что за Камиловым стоят мощные спецслужбы России, а также олигархи и криминальные авторитеты, которые могли манипулировать политикой Узбекистана. Это знание удерживало президента в постоянной бдительности, но в то же время он не хотел полностью терять связь с Москвой, осознавая, насколько это важно для сохранения своего режима.
Игра шла с переменным успехом. Ислам был в своей стихии, демонстрируя впечатляющую скорость и точность, в то время как Камилов, хотя и старался, часто промахивался мимо мячей. Его тело было не подготовлено к физической активности: он больше привык к распиванию алкогольных напитков на дипломатических приемах, чем к занятиям спортом. Каждый раз, когда он пропускал мяч, Каримов не сдерживал насмешки, поднимая брови и с легкой ухмылкой смотрел на него.
У забора, защищенного решеткой, собирались другие чиновники, ожидая своей очереди. Мистер Х безмолвно регулировал их движение, словно строгий воротарь, не позволяя никому лишний раз приблизиться к теннисному корту, где развернулась игра.
На скамейке для судьи сидела Татьяна Акбаровна, жена президента, и наблюдала за игрой. На ее лице были очки, которые скрывали синяк под глазом. Из-за буйнопомешанных всплесков гнева своего мужа ей часто приходилось прятать следы домашнего насилия, о которых никто не должен был знать.
— Дорогой, я разговаривала с дочерьми, — прокричала она через корты, когда Каримов снова победил в очередном раунде. — Все они хотят жить на Западе. Им нравятся США, Великобритания, Франция, Швейцария, Испания. Гульнара хочет быть послом в Женеве или в Испании. А Лола хочет стать послом в ЮНЕСКО. Можно устроить?
Каримов смеялся, отводя взгляд от мяча, который должен был улететь на другой конец корта, и обратился к Камилову:
— Ты слышал, старый хрыч? Мои дети хотят быть дипломатами!
Камилов, покорно кивая, ответил:
— Да, хазрат! Для начала Гульнаре, может, стать моим советником? А потом поедет послом, куда хочет! Нужен опыт…
— Дети хотят зарабатывать деньги! Быть самостоятельными! — вмешалась Татьяна. — Гульнара злая на Мансурра Максуди, теперь хочет стать самой бизнесвумен! И продвигать наши интересы в мире.
Каримов понимал, что «наши» интересы — это не только интересы страны, но и его семьи, его личного благополучия и статуса. Он не раз сталкивался с тем, что бизнес-связи могли обеспечить ему как финансовую стабильность, так и защиту от политических врагов. И он был недалек от истины, ведь его семья в его понимании была неотъемлемой частью государственной власти.
В итоге Каримов согласился:
— Правильно. Дипломатия для них — это развлечение, хобби. Реальная работа — это бизнес. Я заметил, что у Гульнары есть интерес к этому. Так что, Абдулазиз, твоя задача — обеспечить защиту моим детям за рубежом!
Министр Камилов, с видимым облегчением, покорно наклонил голову:
— Все будет сделано, хазрат!
Игра продолжалась, и министр с позором проигрывал, стараясь догнать мяч, который улетал в разные стороны. Каждый его промах вызывал у Каримова легкую усмешку. На протяжении всей игры министр, наклоняясь за мячами, выглядел весьма неуклюже, и хотя он и старался изо всех сил, его физическая форма оставляла желать лучшего. В тот момент, когда мяч снова проскочил мимо него, Каримов не удержался и расхохотался, что привело к волне смеха и у остальных чиновников, ожидающих своей очереди.

2.4.2. Неумелое ухаживание
Здание министерства иностранных дел Узбекистана, некогда принадлежавшее обкому КПСС, возвышалось в центре Ташкента с характерной для советской архитектуры массивностью и строгими линиями. Огромные колонны, поддерживающие входные двери, создавали впечатление власти и авторитета. У входа, в тени одного из больших фасадных окон, стоял министр Абдулазиз Камилов.
Камилов выглядел напыщенно и нарядно, как будто собрался на свадьбу: его лицо было тщательно напудрено, а волосы аккуратно зачесаны. На запястье сверкали золотые часы, а отлакированные туфли отражали солнечные лучи, что подчеркивало его старательно подобранный образ. Его поза и выражение лица выдавали в нем не только гордость, но и тревожное ожидание. Рядом находились его заместители и другие дипломаты, перешептывающиеся между собой, их лица были напряжены в ожидании.
Вдруг к зданию подъехала черная машина, из которой вышла Гульнара Каримова. Молодая женщина, недавно завершившая учебу в УМЭД, с высокомерным видом оглядывала ожидающих чиновников. На ней было шикарное платье, подчеркивающее её фигуру, а золотые браслеты сверкали на запястьях. На шее у неё блестела диадема с бриллиантами, холодные звезды которой искрились на солнечном свете, создавая атмосферу царственности. Все присутствующие захлопали в ладоши, приветствуя её, кланились, а один дипломат, будучи охваченным неистовой лесть, даже совершил коленоприклонение перед ней, как перед королевой. Гульнара с доброй улыбкой погладила его по голове, что вызвало в других чиновниках прилив зависти.
Министр Камилов, преисполненный благоговения, попытался поцеловать ей ручку, но Гульнара резко отдернула ладонь, её лицо покраснело от гнева. Ясно было, что она не переносит этого «сморчка-старичка». Камилов немного смутился, но, стараясь вернуть себе прежний облик, вручил ей цветы и, усмехаясь, произнес:
— Ох, я рад вас видеть, Гулечка! Теперь вы мой главный советник! Вам выделили кабинет рядом со мной! Я буду благодарен вам за ваши ценные указания и советы, за помощь в дипломатической службе!
Но Гульнара быстро отреагировала на его слова, прерывая его:
— Чего, чего? Эй, я вам не Гулечка, а Гульнара Исламовна — соблюдайте субординацию, господин Камилов. Я вам не секретарша и ваши прихоти исполнять не буду. Все, что я скажу вам, воспринимайте как приказ от моего отца! У меня есть на это все полномочия. Если вы сомневаетесь, то моя охрана вразумит вам правила поведения в моем присутствии!
На её слова два охранника, стоящие рядом, сделали угрожающие жесты, что заставило Камилова побледнеть. Он схватился за сердце, явно подавленный её холодным и властным тоном. Гульнара, не обратив на него ни малейшего внимания, направилась к лифту, оставляя за собой атмосферу напряжения.
В своём кабинете она села за стол и начала звонить подругам в США и Европу, болтая о модных делах и предстоящих мероприятиях. Её ждали во Франции, где собирались европейские звезды. Она, не теряя времени, сразу же позвонила в протокольный отдел:
— Так, купите мне авиабилет до Парижа на субботу. Я улетаю по заданию министра.
Вскоре после этого Гульнара встала и направилась к выходу, за ней следовал охранник, злобно цыкающий на всех, кто проходил мимо: «Стойте, не двигайтесь, пока мы не пройдем».
Министр Камилов, оставшийся в вестибюле, лишь смог получить информацию о том, что старшая дочь президента улетает в Париж, разводя руками. Его отчаяние было очевидно, ведь в глубине души он понимал: Гульнара теперь сама себе хозяйка, и это был лишь очередной знак её растущей власти и независимости.

2.4.3. Сделка
Министр Абдулазиз Камилов сидел за столом в своём кабинете, лицо его было бледным, а глаза полны унижения. Он чувствовал, как его честь и достоинство были публично растоптаны Гульнарой Каримовой, когда она заставила его отвесить ей поклоны и отдернуть руку. Это не могло не ранить его самолюбие, и, чтобы немного прийти в себя, он прислонился к спинке кресла и закрыл глаза, как будто надеясь, что этот момент вскоре пройдет.
Внезапно раздался телефонный звонок, и в трубке доложили, что Гульнара заказала билет в Париж по приказу министра. Его сердце сжалось от гнева, но он, стараясь сохранить лицо, ответил:
— Ах, да, конечно, это так. Подготовьте приказ, я подпишу.
Камилов встал, сжимая кулаки, и направился в соседнюю комнату. Открыв холодильник, он достал бутылку водки, которую начал пить с горла. Жгучая жидкость обожгла его глотку, но это было именно то, что ему было нужно, чтобы затушить пламя унижения и разочарования. Его руки слегка тряслись, и он чувствовал, как алкоголь проникает в его кровь, облегчая боль и ненависть, заполняя его сознание.
— Капризная тварь! Как ты меня унизила! — злобно шипел он, поочередно глотая, как будто пытаясь проглотить всю свою ярость. — Ну, ничего, я еще отыграюсь, ты у меня еще попляшешь, стерва!
Пока он пил, мысли о том, как поставить Гульнару на место, начали бродить в его голове. Он понимал, что для этого ему нужен союзник. Внезапно он вспомнил о Рустаме Иноятове, всесильном председателе СНБ. Рустам, как и он, был выходцем из советских тайных учреждений, и работал на КГБ СССР. Камилов знал, что за спиной Иноятова стоят большие силы, которые могут помочь ему.
Когда-то Камилов работал резидентом в арабских странах под дипломатическим паспортом, собирая разведывательную информацию. Тем временем Рустам ловил советских диссидентов, шпионя за верующими и преследуя инакомыслящих. Оба они были в мире, где власть измерялась не словами, а действиями.
Собравшись с мыслями, Камилов решил, что ему срочно нужно встретиться с Иноятовым. Вскоре он уже ехал в здание Службы национальной безопасности (СНБ). Войдя в кабинет, он увидел председателя, который сидел за столом, тихо наблюдая за ним. Иноятов был человеком немногословным, и в его взгляде читалась глубокая уверенность. Он отлично понимал чувства своего «собрата»: МИД был не чем иным, как политической разведкой, и их работа имела много общего.
— Рустам, — произнес Камилов, его голос дрожал от подавленного гнева, — эта шалава достала меня! Надо её поставить на место!
Камилов чуть не разрыдался от унижения, которое испытывал. Его трясло, и он чувствовал, как на него давит давление ситуации, как всё вокруг него крутится в вихре.
Иноятов усмехнулся, достал из стола бутылку водки и разлил по стаканам, толкая один из них министру.
— Да, — произнес он, взглянув на портрет Ислама Каримова на стене, — нам нужен крючек, чтобы держать патрона от ненужных действий. За девочкой будет всегда наблюдение. Материал в нужное время ляжет на стол президенту... Это и тебе спасательный якорь!
Камилов скалился, пытаясь подавить свои эмоции. Он поднял стакан, и оба они выпили. Жгучая водка снова обожгла горло, но в ней было нечто освежающее, обнадеживающее. Закусывая солеными огурцами, они обменивались взглядами, полными тайных замыслов, и с каждым глотком крепчали в своих намерениях. В этой атмосфере складывались планы, которые могли изменить их судьбы и судьбы тех, кто им мешал.

2.4.4. Новоиспеченный профессор
Здание Университета мировой экономики и дипломатии (УМЭД) впечатляло своей архитектурой. Высокие белоснежные колонны, обрамляющие главный вход, создавали атмосферу строгости и величия. На стенах красовались мраморные плиты с именами известных ученых, а внутри зала, где проходило собрание преподавательского коллектива, царила торжественная обстановка. Потолок был украшен витиеватыми лепнинами, а окна до пола пропускали яркий солнечный свет, который отражался от блестящих паркетных полов. Стены были обвешаны портретами выдающихся личностей, а в центре зала стоял большой круглый стол, вокруг которого располагались преподаватели, погруженные в обсуждение.
Ректор, человек в возрасте с аккуратно подстриженными седыми волосами и строгим костюмом, с гордостью обратился к аудитории:
— Поздравляем Гульнару Исламовну с присвоением педагогического звания профессора политологии! Наш вуз гордится, что дочь первого президента и успешная бизнес-леди стала профессором, нашим светочем науки и педагогики!
По его словам, в зале раздалась мелодия студенческого гимна «Гаудеамус». Преподаватели подхватили песню, их голоса слились в едином хоре:
«Gaudeamus igitur,
Juvenes dum sumus!
Post jucundam juventutem,
Post molestam senectutem
Nos habebit humus!»
Студенты тоже стали подпевать, но Гульнара, стоя в центре зала с дипломом профессора в руках, растерянно оглядывалась вокруг. Она не знала текста гимна и чувствовала себя неловко, наблюдая за единодушным пением вокруг.
«Ubi sunt, qui ante nos
In mundo fuere?
Transeas ad superos,
Transeas ad inferos,
Hos si vis videre».
Как только она заметила, что музыкальная мелодия теряет звук, оператор отключил музыку. Преподаватели, подойдя к ней ближе, окружили ее, поздравляя с новым статусом. Гульнара улыбалась, хотя в ее взгляде читалось что-то между стыдом и гордостью.
На краю зала стояла женщина средних лет с острыми чертами лица и беспокойным выражением глаз. Её темные волосы были собраны в аккуратный пучок, а строгий офисный костюм придавал ей деловой вид. Она шептала своей подруге, другой преподавательнице, с мягкими чертами лица и ярко выраженной добротой в глазах:
— Гульнара ни дня не проработала педагогом в нашем вузе, не выпустила ни одной научной работы. Присвоение ей звания профессора — это пощечина нам, тем, кто по двадцать лет работает в вузах и готовит студентов и докторантов. Я не могу смотреть на этот балаган...
Женщина не дождавшись конца поздравлений, развернулась и вышла из зала. Её подруга, увидев её реакцию, тоже оглянулась, полная недоумения, и последовала за ней.
В это время Мистер Х, стоя в углу помещения с загадочной улыбкой на лице, наблюдал за происходящим. В его черных очках отражались лица студентов и преподавателей, и он с интересом следил за реакцией Гульнары и её оппонентов. Его уверенное выражение лица говорило о том, что он знал больше, чем позволял себе выразить.

2.4.5. Мечты
Вечер в Ташкенте окутан легким, но пьянящим теплом. Гульнара сидит в клубе «Бакши», где приглушенный свет создает интимную атмосферу, а музыка медленно уносит всех в мир расслабления. Перед ней на столе курится кальян, дым клубится по полу, завиваясь в изысканные узоры, словно призрачные видения, уносящиеся прочь. Запах фруктов и табака наполняет пространство, смешиваясь с легким ароматом дорогих духов Гульнары.
На ней одежда, явно не для исламского сообщества: облегающее платье с глубоким вырезом и яркими узорами, обрамляющее её фигуру, делает её центром внимания. Вокруг нее находятся её друзья — молодые, энергичные люди, которые смело поднимают бокалы и выражают свои поздравления, создавая атмосферу заискивания и лести, словно она — не просто дочь президента, а их личный меценат.
— Спасибо, спасибо, — отвечает Гульнара с легкой улыбкой, наклоняясь вперед, чтобы затянуться кальяном, — всему свое время, пока академиком рановато, нужно лет пять подождать.
Как только она произносит эти слова, кто-то из толпы, слегка подбадривая её, заявляет:
— Ну, к этому времени вы будете нашим президентом! Продолжите политику отца. Зачем вам становиться академиком?
В воздухе мгновенно повисает тишина, и все взгляды направляются на Гульнару. Испуганные лица ее друзей предвкушают её реакцию. Однако, вместо гнева, Гульнара лишь затягивается кальяном, и, отхлебнув дым, задумчиво смотрит вдаль. После короткой паузы она произносит:
— А почему бы и нет? Я могу быть и президентом. Но для этого нужны деньги. Большие деньги. Причем свои деньги! Со своими деньгами я получу сама власть в стране! Я смогу купить всех политиков в Узбекистане и в других странах... И мне нужны союзники, соратники. Их я начну искать!
Аплодисменты раздаются по комнате, и Гульнара, удовлетворенная своей речью, смотрит на своё бриллиантовое кольцо, сверкающее на пальце. Оно переливается всеми цветами радуги в свете клубного освещения, словно символизируя её амбиции и мечты о власти. Она думает о том, как это кольцо — её личный трофей, результат её усилий и стремлений — может стать не только украшением, но и инструментом в её грядущих планах.

2.4.6. Бренд «Гули»
На следующий день Гульнара находится в Доме моделей, полном ярких огней и блеска. Здесь царит атмосфера творчества и стиля, которая окружает её, словно свита. Она выступает в роли кутюрье, демонстрируя свою коллекцию под брендом «Гули», включающую не только одежду, но и ювелирные изделия и парфюм. Пространство наполнено элегантными платьями, изысканными аксессуарами и ароматами, которые словно звуки музыки переплетаются в единое целое.
Ей показывают новую коллекцию, подготовленную её подмастерьями. Гульнара внимательно осматривает каждое изделие, прислушиваясь к мнениям, но её выражение лица выдает недовольство. Когда одна из моделей, уверенно идущая по подиуму, неудачно делает шаг, Гульнара взрывается:
— Я везу коллекцию в Москву! — кричит она, обводя взглядом присутствующих. — А там будут знаменитые кутюрье! Вячеслав Зайцев! Юдашкин! Оксана Пушкина! Филипп Киркоров! Алла Пугачева! Там российский бомонд. И вы хотите меня опозорить вот этим всем? Мало того, что кривоногие модели, так и одежда пошита как мешки для картошки! Чтоб через месяц все исправили!
От её слов многие теряются в пространстве, в воздухе ощущается нарастающее напряжение, и кто-то шепчет, что всё исправят. Модель, которая только что была уволена, выходит из здания с заплаканным лицом. Её руки дрожат, а слёзы, стекающие по щекам, отражают глубокое разочарование и унижение. Она всё ещё пытается сдержать слёзы, но не может — эмоции переполняют её, и она уходит, погружаясь в свои горести.
Позже Гульнара отправляется на фирму ювелирного производства, где её встречают блеск золота и сияние драгоценных камней. Она осматривает коллекцию золотых изделий, каждое из которых должно соответствовать высоким стандартам её бренда «Гули».
— Все идет под моим брендом «Гули», и поэтому я требую качество! — заявляет она с уверенным тоном, осматривая каждую деталь. Все сотрудники настороженно кидают взгляды друг на друга, понимая, что от её мнения зависит их работа и репутация.
В разговоре с представителями фирмы ей сообщают о необходимости продвигать изделия в Европу, особенно в Швейцарию, где проводятся выставки ювелирных изделий и часов. Один из менеджеров упоминает о фирме «Шопард», которая может помочь в выходе на европейский рынок. Гульнара останавливается, задумавшись.
— Это хорошая идея, — отвечает она, вспоминая о том, как однажды на одной из тусовок познакомилась с Каролиной Груози-Шойфеле, вице-президентом «Шопарда».
Каролина — женщина с харизматичной внешностью и утончённым стилем. Она обладает яркими чертами лица: выразительные глаза и стильная стрижка. На ней всегда безупречные наряды, в которых отражается её статус в мире высокой моды. Каролина с лёгкостью общается с людьми и вдохновляет их своим обаянием и уверенностью.
Гульнара помнит, как они обсуждали совместные проекты, и это сотрудничество теперь, похоже, становится реальностью.
Вскоре Гульнара получает газету, в которой мадам Груози-Шойфеле дает интервью швейцарским журналистам: "Сейчас мы планируем использовать дизайнерские разработки, предложенные госпожой Гульнарой Каримовой, и создадим коллекцию Chopard, которая будет продаваться более чем в 150 бутиках по всему миру. Средства, собранные от этого проекта, будут направлены на благотворительную деятельность, которой занимается Фонд «Форум культуры и искусства Узбекистана». Я думаю, что это очень интересный проект, и я в восторге от участия в нем. Я также думаю, что это хорошая возможность для того, чтобы экспортировать узбекскую национальную культуру и искусство".
Гульнара, читая эти строки, чувствует прилив гордости и амбиций. Она знает, что теперь её имя будет звучать не только в Узбекистане, но и далеко за его пределами, а её мечты о власти и успехе становятся ближе к реальности.

2.4.7. Строительство Ок-Сарая
В центре Ташкента, в самом сердце bustling city, началась масштабная стройка. Огромные экскаваторы с гудением роют котлован, выкапывая землю и оставляя за собой глубокие следы. Территория огорожена высоким забором, который надежно защищает от посторонних глаз. Охранник в форме внимательно следит за происходящим, периодически останавливая прохожих, чтобы предотвратить любопытство.
Смело катящиеся самосвалы вывозят из котлована чернозем, оставляя за собой облака пыли, которые мерцают на солнечном свету. В то время как грузовики завозят стройматериалы — блоки, доски и металлические конструкции, шумный ритм работы создает атмосферу активного строительства. Рабочие, в оранжевых жилетах, увлечённо плетут сетку из проволоки и арматуры, готовя её для заливки бетона. Их рука, ловко обматывающая проволоку, говорит о многолетнем опыте, и каждая деталь кажется частью чего-то великого, что только начнётся.
Один прохожий, пытаясь разглядеть, что происходит за забором, наклоняется и прижимает глаз к маленькой дырочке. Но вскоре к нему подходит милиционер, и с коротким указательным жестом отгоняет его от ограждения. Прохожий немного смущается и решает спросить у местного жителя, который прогуливается с собачкой.
— Уважаемый, не скажете, что здесь строится в центре города? — спрашивает он, указывая на стройку.
Житель, осматриваясь вокруг, словно выдавая секрет, говорит шёпотом:
— Это новая резиденция президента Узбекистана Ислама Каримова. Называется Ок-Сарай. Вы что, программу «Ахборот» не смотрите? Там все рассказывается! Это плохо — не знать, какие реформы проводит наш хазрат. Об этом может дойти до спецслужб...
Прохожий смущённо разводит руками:
— У меня нет телевизора, я из кишлака, а газеты к нам не приходят уже давно, — и спешно уходит, стараясь не привлекать к себе внимания.
Житель, глядя ему в след, мрачно качает головой, а его собачка, поднимая уши, укоризненно тявкает, словно тоже недовольна равнодушием людей к происходящему. Этот маленький инцидент оставляет послевкусие, словно находит отражение в том, как иногда непросто быть в курсе происходящих изменений в жизни страны.

2.4.8. Неспешность Гульнары
В полдень солнечные лучи пробиваются сквозь окна, и Гульнара, наконец, открывает глаза. Она зевает, вытягивая руки над головой, и, посмотрев на часы, недовольно морщится. Кажется, она провела всю ночь в клубных гонках на своем «Порше», мча по улицам Ташкента, а затем в ресторане, где смех и радость смешивались с шипением шампанского. Вспоминая вечер, она улыбается, когда в голове всплывают образы друзей, блеск огней и ритм музыки, которая гремела до самого утра.
Звонок в аэропорт стал следующим её шагом. Она требует, чтобы задержали вылет в Париж до её приезда, и безразлично кладет трубку, словно всё происходящее вокруг — это лишь небольшой элемент её беззаботной жизни.
Неспеша она идет в душевую, включив магнитофон на полную мощь. Вокруг неё раздаются звуки группы «Бананарама», и она, как будто забыв о мире, начинает петь:
"A goddess on a mountain top,
Was burning like a silver flame.
The summit of beauty and love,
And Venus was her name".
Горячая вода приятно скользит по её коже, сменяясь холодной — это массаж, от которого Гульнара фыркает от удовольствия. Она продолжает петь, не замечая, как её голос сливается с ритмом:
"She’s got it,
Yeah baby, she’s got it.
Well, I’m your Venus,
I’m your fire.
At your desire,
Well, I’m your Venus.
I’m your fire,
At your desire".
Ей абсолютно наплевать на то, что сотня пассажиров томится в салоне самолета, ожидая разрешения на взлет. Она чувствует себя на вершине мира, и простые граждане для неё — не более чем тараканы или мусор, не заслуживающие её внимания. В её глазах они становятся невидимыми, как пыль под ногами, в то время как она погружается в свой мир удовольствия и беззаботности, наслаждаясь моментом, который кажется ей вечным.

2.4.9. Ташкентский аэропорт
В просторном Ташкентском аэропорту лайнер А-310, приземлившийся на взлетно-посадочную полосу, выглядит внушительно. Самолет с белым корпусом и яркими синими и красными полосами на хвосте сверкает на солнце, привлекая внимание всех проходящих мимо. Он может вместить более 200 пассажиров, и сегодня его салон заполнен до отказа.
Пассажиры, сидящие в мягких креслах, смотрят на дисплеи, ожидание затянулось, и командир экипажа по громкой связи сообщает о задержке рейса по техническим причинам. В салоне поднимается легкий шепот. Люди переглядываются, и на лицах видны выражения недоумения и беспокойства.
— Что происходит? Почему мы не можем взлететь? — спрашивает одна женщина, наклонившись к соседу.
— Надеюсь, это не надолго, — отвечает мужчина в строгом костюме, потирая лоб.
В этот момент одна из стюардесс, с длинными темными волосами, аккуратно заплетенными в косу, наклоняется к другой и шепчет:
— Слышала? Мы ждем Гульнару Каримову. Из-за нее мы не можем взлететь.
Вторая стюардесса, более молодой и с ярким макияжем, злым тоном шипит в ответ:
— С этой стервой всегда так!
Первая стюардесса испуганно оглядывается по сторонам и шепчет:
— Не говори так никому — услышат, вмиг лишишься работы!
Служащие авиакомпании, с доброжелательными улыбками на лицах, начинают проходить по салону, успокаивая пассажиров и предлагая напитки.
— Все будет в порядке, — говорит одна стюардесса, наклоняясь к пожилой женщине. — Мы просто ждем последних пассажиров.
— Не переживайте, мы сделаем все, чтобы ваш полет прошел комфортно, — добавляет другая, предлагая сока молодому человеку с ноутбуком.
Проходит час, и, наконец, в салон поднимается Гульнара Каримова. Она, в стильном костюме, с легким блеском на губах, уверенно идет в бизнес-класс, где никого нет. Как будто весь мир отошел в сторону, оставив её одну.
Самолет взлетает, и Гульнара, смотря в иллюминатор, погружается в свои мысли. За стеклом темное ночное небо усыпано звездами, они сверкают, как драгоценные камни, на фоне черноты. Паутина огней городов далеко внизу, мерцающая, как волшебные огни, проносится мимо, и это зрелище завораживает.
Стюардесса, которая ранее критиковала Гульнару, теперь с улыбкой приподносит ей бокал шампанского и изысканные деликатесы.
— Угощайтесь, Гульнара Исламовна, — произносит она, стараясь сделать голос как можно более вежливым, хотя внутри её бурлит раздражение.
Гульнара, не обращая внимания на поднесённые угощения, продолжает смотреть в иллюминатор, мечтая о том, что её ждет в Париже.

2.4.10. В Париже
Париж — это город, завораживающий своей красотой и величием. Улицы утопают в зелени, а архитектура, от классических зданий до современных шедевров, создаёт неповторимую атмосферу. Сверкающие огни на Елисейских полях, уютные кафе с террасами и очаровательные булочные с багетами — все это создает впечатление настоящей европейской сказки. Париж полон жизни, здесь гуляют влюбленные, фотографируются туристы, а художники рисуют уличные пейзажи.
В одном из самых роскошных отелей Парижа — "Le Meurice" — проходит стильная тусовка. Знаменитые личности со всего мира собрались здесь, чтобы пообщаться и развлечься. Гульнара, облаченная в элегантное вечернее платье, уверенно ходит между гостями, наслаждаясь атмосферой.
Здесь можно увидеть Карла Бруни, стройную, грациозную и очаровательную, которая ведет разговор с другими известными людьми. Также среди гостей Оlivier Martinez, с его характерной харизмой и обаянием. Гульнара здоровается с ними, ее представляют как дипломата и дочь президента Узбекистана. Она говорит о своем увлечении дизайном, рассказывает о своей линии текстильных изделий и ювелирной продукции, что вызывает живой интерес и восхищение среди присутствующих.
Музыка играет на фоне, создавая легкую и расслабляющую атмосферу. Гульнара много пьет и весело смеется, её смех слышен издалека.
Среди гостей она встречает Жерара Депардье — крупного, слегка округлившегося актера с яркой улыбкой и дружелюбным взглядом. Он интересуется культурой Узбекистана, задает вопросы о традициях и искусстве.
— Вы пригласите меня в Узбекистан? — спрашивает он, подмигивая.
— У меня есть идея, проект с вами, — кокетливо отвечает Гульнара, демонстрируя блестящие кольца на своих пальцах, играя с их светом.
Депардье кивает, понимая, что такая дама может быть интересным партнером. Ему не чуждо чувство коммерции, и он отлично понимает, что с Гульнарой можно неплохо заработать.
После вечеринки, когда звезды начинают мерцать на небе, Гульнара решает прогуляться по ночному Парижу. Она полна уверенности, когда говорит:
— Да-а, я покорю этот мир, Париж ляжет у моих ног!
Она стоит у опоры Эйфелевой башни, смотрит вверх, и с улыбкой на лице кричит:
— Это мой мир!
В этот момент она не замечает, как кто-то ведет скрытую видеосъемку, запечатлевая её безумный азарт и стремление к власти.

2.4.11. Сор из избы
На узбекском телевидении показывают репортаж о том, как Гульнара Каримова открывает представительство Фонда Форум культуры и искусства во Франции. В кадре она сияет, обнимая гостей на ярком открытии в Лувре, где прошла грандиозная выставка узбекских дизайнеров. Роскошные платья, украшенные национальной вышивкой и современными элементами, сверкали под софитами, а Гульнара, гордая и уверенная, смотрела на творения соратников.
В это же время в Глазго она организует выставку узбекских сюзане — ярких, богатых узорных тканей, которые привлекают внимание посетителей. Каждый фрагмент материала говорит о многовековой культуре страны. Все эти мероприятия отмечают как огромный успех, и журналист, комментируя происходящее, говорит:
— Благодаря дочери хазрата продвигается марка нашей республики как центра высокой моды, искусства и туризма. В страну едут гости из разных стран, все хотят увидеть достижения за годы правления многоуважаемого Ислама Каримова!
Однако в этот момент в квартире Лолы Каримовой, младшей сестры Гульнары, эмоции бурлят. Она сидит на диване, сверкая гневными глазами, и плюет на экран, когда видит, как её сестра получает признание. Лола терпеть не может Гульнару — их отношения давным-давно испорчены, и каждая победа старшей сестры воспринимается как личное унижение.
У Лолы есть свой личный блог на "Фергана.ру", где она открыто обсуждает конфликты и проблемы в семье, провоцируя общественность и вызывая негодование со стороны отца, который однажды сделал ей замечание:
— Нельзя выносить сор из избы!
— Я сделаю свой бизнес, — шипит она, осознавая, что у неё есть собственные амбиции. Лола мечтает о коммерческих проектах и культурных инициативах. Она хочет стать представителем Узбекистана в ЮНЕСКО, штаб-квартира которого находится в Париже. Однако встречаться с Гульнарой она не намерена; в её планах нет ни совместных дел, ни публичного пиара.
В отличие от Гульнары, Лола не хочет утопать в роскоши и привлекать ненависть со стороны народа. Обладая образованием психолога, она прекрасно понимает чувства простых людей, их повседневную жизнь и то, как раздражает роскошь, выставляемая напоказ. Лола наблюдает за тем, как старшая сестра живет в блеске и удовольствиях, осознавая, что это может вызвать лишь отторжение.
Она жаждет создать что-то свое, не опираясь на фамилию, и мечтает о проекте, который станет истинным вкладом в развитие страны, а не просто показухой. Лола уверена, что успех требует более глубокого подхода, чем просто внешний лоск.

2.4.12. Военный аэропорт Ханабад
На военном аэропорту Ханабад в Узбекистане приземляются самолеты США, среди которых C-130 Hercules, C-17 Globemaster III и C-5M Super Galaxy. Эти гиганты, загруженные военной техникой, готовятся к разгрузке. На взлетной полосе звучат рев двигателей, а воздух наполняется запахом топлива и земли.
С земли поднимается облако пыли, когда открываются грузовые отсеки. Из них выезжают бронетранспортеры MRAP (Mine-Resistant Ambush Protected vehicles), артиллерийские установки, такие как M777, и современные бронемашины Bradley. Также на площадку вывозят танки M1 Abrams и боеприпасы различных калибров. Ракетные системы Patriot и HIMARS расставляются вдоль периметра, подчеркивая мощь новой базы.
Эта база, известная как К2, становится ключевым элементом военного сотрудничества между Узбекистаном и США, о котором шла речь в недавних переговорах между Исламом Каримовым и Вашингтоном. Стратегическое расположение Ханабада предоставляет уникальные возможности для контроля над регионом, и база начинает активно использоваться для операций в Центральной Азии и за её пределами.
На новостных каналах, таких как BBC, CNN и Al Jazeera, звучат репортажи о том, как американцы усиливают свое влияние в регионе. Картинки с приземляющимися самолетами и прибывающей техникой сопровождаются комментариями о том, что Ташкент становится стратегическим партнером для Вашингтона.
«США продолжают укреплять свои позиции в Центральной Азии, и новая база в Узбекистане станет опорной точкой для их операций в этом важном регионе», — сообщает корреспондент, показывая кадры с погрузкой техники.
Тем временем в Москве президент Владимир Путин смотрит эти новости с выражением недовольства на лице. Он стучит по столу:
— Наш азиатский прохвост служит и нам, и американцам! — недовольно произносит он, осознавая, что восточные партнеры ведут себя по-своему, играя на нескольких фронтах.
Его помощник Дмитрий Песков, склонив голову, добавляет:
— Так это Восток же! Им никогда нельзя доверять. Нам действовать нужно их же методами. Взять Каримова за жабры, используя его слабости. А слабости это: алчность, трусость и страх. И плюс семья, которая недалеко от него ушла. Я слышал, что дочь Гульнара прибирает к себе бизнес путем рэкета. Мамаша там колдунья, черной магией увлекается, Сатану часто вызывает...
Путин усмехается:
— Ну, ничего. Мы найдем способ вернуть вассала к себе! Мы умеем ждать. Всех зарвавшихся среднеазиатских царьков и султанов призмем к ногтю.
У Путина уже есть планы на большую войну, но приоритетом на данный момент остается Украина. Он считает, что успех в этой стране даст возможность расширить влияние России на соседние республики бывшего СССР.
Батька Лукашенко, президент Беларуси, сам просится в подданство России, и эта политика вызывает одобрение у кремлевского вождя. Лукашенко воспринимается как верный союзник, который не только поддерживает политику Кремля, но и является примером для других стран региона, стремящихся сохранить свою независимость от Запада. Путин знает, что влияние и контроль над этими странами требуют времени и стратегии, но он готов к долгой игре, которая обеспечит России стабильность и безопасность на постсоветском пространстве.

2.4.13. Концерт Стинга
На стадионе «Пахтакор» в Ташкенте собираются тысячи зрителей, ожидающих концерта Гордона Мэттью Томаса Самнера, более известного как Стинг. В центре сцены, освещенный яркими прожекторами, стоит он — харизматичный артист с неповторимым стилем. Стинг одет в черную облегающую футболку и джинсы, его светлые волосы слегка растрепаны, а лицо освещает лучистая улыбка.
Стадион наполнен зрителями, которые не обращают внимания на высокие цены на билеты. В воздухе витает атмосфера ожидания и восторга. Как только начинается концерт, звучат первые аккорды гитары, сопровождаемые ритмичным ударом барабанов. На сцене — целая группа музыкантов: ударные, бас-гитара, клавишные, а также струнные инструменты, придающие звучанию особую глубину.
Световое оформление — это отдельное искусство: разноцветные огни мигают в такт музыке, создавая завораживающие эффекты. Прожекторы освещают лицо Стинга, подчеркивая его харизму, а игра теней на фоне добавляет загадочности. Он поет, и голос его наполняет зал, заставляя зрителей подпевать.
Когда звучит песня «Роза пустыни», в зале поднимаются руки. Стинг закатывает глаза, будто он тоже погружается в свои чувства, а публика отвечает восторженными криками. Он поет, и каждая нота словно проникает в сердца слушателей, создавая атмосферу единения. Гульнара, сидящая в первых рядах, не может удержаться от радости. Она волнуется, махая рукой и улыбаясь в ответ на его взгляды. Стинг кидает ей комплиментарный взгляд, будто бы она — единственная зрительница в зале.
После концерта, в своем номере отеля, Стинг получает портфель с деньгами, в который ему вручают записку от Гульнары с приглашением поужинать в ресторане. Он открывает портфель и видит, что внутри — пачки долларов.
— «Как хорошо, что я получил приглашение от нее», — думает он, улыбается и чувствует, что это не просто бизнес, а что-то большее.
Он обращается к своей помощнице Гаянэ Авакян:
— «Да. Передайте принцессе, что я принимаю приглашение. Мне приятно иметь с вами дела. Это хороший бизнес».
Гаянэ, увлеченная моментом, с замиранием сердца просит его об автографе, и он с удовольствием оставляет свою подпись на бумаге, создавая особую атмосферу этого незабываемого вечера.
Позже британская и мировая пресса разразилась бурной критикой, обвиняя Стинга в том, что, будучи Послом мира, он принял приглашение от дочери узбекского диктатора. Многие журналисты не стеснялись в выражениях, называя его поведение «нравственным падением» и указывая на то, что он, возможно, попал в ловушку коррупции, принимая деньги, украденные у народа.
В это время по телевизору говорят, что популярный певец дал в Ташкенте концерт, билеты на который доходили до 1400 фунтов стерлингов, что почти в 45 раз превышает величину средней зарплаты в Узбекистане. За концерт, прошедший в рамках проекта Недели искусств Art-Week Style.Uz-2009, Стинг получил гонорар в размере 2 миллиона фунтов стерлингов. Какой-то журналист говорит в эфир: «Мы сочли участие Стинга в организуемых старшей дочерью Ислама Каримова мероприятиях лицемерием, поскольку певец активно участвует в движении за права человека, но при этом не брезгует высокими гонорарами, предлагаемыми в авторитарных странах, к коим мировое сообщество причисляет и Узбекистан. Так, западные звезды приглашаются в Узбекистан для того, чтобы усилить поддержку диктатуры.
Стинг был вынужден выступить с оправданиями, которые, тем не менее, не смогли успокоить гнев общественности. В одном из интервью он заявил: «Я никогда не думал о политике, когда принимал это приглашение. Это было всего лишь предложение поужинать и обсудить возможное сотрудничество в области искусства и культуры. Я всегда выступал за мир и равенство, и не думал, что это может вызвать такие реакции».
Он также подчеркнул, что не был в курсе, откуда поступили деньги, и что не собирался вмешиваться в политические дела: «Я просто музыкант, который стремится объединить людей через музыку. Я не могу контролировать, откуда берутся деньги, которые мне платят. Важно то, что я использую свою платформу, чтобы говорить о важных социальных вопросах».
Несмотря на эти попытки оправдаться, он так и не вернул деньги, что только усилило критику в его адрес. Многие начали говорить о том, что корысть и жажда славы могут овладевать даже такими знаменитыми личностями, как Стинг, ставя под сомнение его идеалы и принципы.
Со временем некоторые из его поклонников начали переосмысливать свои взгляды на него. Они осознали, что даже великие артисты не застрахованы от соблазнов. Мнения разделились: одни продолжали поддерживать его, считая, что он все еще является голосом поколения, в то время как другие осуждали его за компромиссы и связь с режимами, которые нарушают права человека.
Так, Стинг оказался в центре скандала, который стал важным уроком для многих — даже самых уважаемых и известных людей. Корысть порой овладевает и такими знаменитыми людьми, заставляя их делать выбор, который может навредить их репутации и идеалам.

2.4.14. Запрет бильярдов
Резиденция президента всегда кипит жизнью, и на этот раз не было исключением. В большом зале, оформленном в роскошном восточном стиле, сидели высокопоставленные чиновники. Каждый из них готовил свои отчеты, подчеркивая важность своих министерств и ведомств.
Министр культуры, человек с добродушным, но несколько застоявшимся выражением лица, вносил в свою речь нотки артистизма, описывая новые культурные инициативы и успешные проекты. Он подчеркивал, что культура в Узбекистане расцветает, несмотря на все трудности. Однако его радужные рассказы о фестивалях и концертах воспринимались с недоверием.
Министр иностранных дел, с безупречным костюмом и начищенной до блеска обувью, говорил о международных отношениях. Его речь была полна заумных терминов и дипломатических фраз, которые призваны подчеркнуть успешную внешнюю политику. На его лице читалось стремление произвести впечатление на президента, но и ему не удалось избежать чувства неопределенности в воздухе.
Президент Академии наук, пожилой ученый с густыми седыми волосами и очками на носу, докладывал о новых открытиях и исследованиях. Он говорил с увлечением о науке, но даже его ученый пыл не мог отвлечь внимание от назревающего напряжения в зале.
Госсоветник по административным органам и правопорядку, высокий и статный человек с суровым лицом, пришел на встречу с недобрыми новостями. Он стал в центре внимания, его голос звучал авторитетно, когда он начал доклад о криминальной сводке. Говоря о недавнем инциденте, он описал, как в Ташкенте произошла драка в бильярдной.
В ту ночь в бильярдной, наполненной дымом и шумом, группа мужчин завязала драку, когда один из них, выпив лишнего, не смог сдержаться и бросил кий в сторону оппонента. Ситуация быстро накалилась, и в итоге два драчуна, скрывшись от милиции на мотоциклах, умчались в темноту ночного города, оставив за собой только следы колес и озадаченную толпу.
Когда Госсоветник закончил свой доклад, Ислам Абдуганиевич сжался от злости, его лицо побагровело, и он пронзительно закричал:
— Запретить бильярдные — рассадники уголовщины! И запретить езду на мотоциклах в столице!
Госсоветник, перепуганный и растерянный, попытался оправдаться:
— Хазрат, но у нас есть же Федерация бильярдного спорта… И мотоциклетный спорт есть как военно-прикладное искусство… Наши участвуют в международных турнирах, выигрывают призы…
Ислам Абдуганиевич зеленел от злости, его глаза сверкали, как у ястреба, и он снова закричал:
— Ты, баран, не понял, что я сказал? Запретить всё! Чтобы я никогда не слышал, что в Узбекистане существуют бильярдные и мотоциклы!
Соответствующее распоряжение сразу спустилось вниз по цепочке. В правительственных кругах это стало нормой — странные требования президента, навязанные из-за его капризов, никого уже не удивляли. Чиновники знали, что такие вещи происходят часто, и просто свыклись с различными ограничениями.

2.4.15. Охота на мотоциклистов
В один из вечеров в Ташкентском клубе царила обычная атмосфера: мужчины сосредоточенно играли в бильярд, смеялись и обсуждали последние новости. Внезапно дверь распахнулась, и в клуб ввалился ОМОН в масках, как тень, окутанная мглой. Командир, с автоматом наперевес, начал кричать приказы, его голос сливался с оглушительным гулом.
«Лежать на пол!» — прозвучала команда, и в мгновение ока в клубе воцарилась паника. Игроки, не успевшие сообразить, что происходит, повалились на пол, некоторые из них получили сильные удары, их лица исказились от страха и удивления.
Командир, в ярости, указал на бильярдный стол и крикнул: «Это теперь запрещено!» Затем он вылил бензин на покрытие стола, который из-за своей роскоши стал объектом ненависти режима. Искры зажглись, и пламя, с хрустом, взметнулось в воздух, обжигая воздух вокруг. Игроки, лежащие на полу, с ужасом смотрели на горящий стол — символ их свободного времени и удовольствия.
Не найдя поддержки среди своих товарищей, один игрок попытался возмутиться, но ответом ему стала жестокая шутка — кий засунули ему в задний проход. Крики и смех ОМОНа сливались, создавая атмосферу ужаса и подавленности.
Тем временем, на улицах Ташкента мотоциклисты, не подозревая о происходящем в клубе, мирно катались, наслаждаясь свободой и свежим воздухом. Но вдруг, их остановили полицейские, вышедшие из автомобилей, готовые к насилию. Мотоциклы были перехвачены, а сами водители подверглись избиению — сжимая кулаки, полицейские избивали их, словно они были преступниками.
Мотоциклы, которые не имели шансов, были придавлены катком для асфальтовых дорог, под глухие удары металла. Звуки дробления раздавались по всему району, и мотоциклисты, пытаясь защитить свои транспортные средства, смотрели с ужасом и бессилием.
На телеэкранах, освещая все происходящее, телевидение вещало о бильярдных клубах как о «источниках разврата и проституции». Журналисты обвиняли игроков в том, что они ставят на кон жизни своих жен и дочерей, даже матерей, создавая атмосферу ненависти и осуждения. Духовное управление мусульман называет бильярд «пороком и идеей Шайтана», который, по их мнению, пытается свергнуть ставленника в Узбекистане — великого хазрата Ислама Каримова.
Министр культуры, Аламтов, который также оказался в центре событий, заявил: «Мотоциклисты — угроза дорожному движению в стране, поэтому этот вид транспорта под запретом». Он добавил, что даже мотоциклетный спорт отменяется, как угрожающий спокойствию и безопасности на улицах. Эти слова звучали как последняя капля в море жестоких ограничений, которые свивали свободу из жизни граждан, как лиана, сжимающая все вокруг.

2.4.16. Лицемерие звезд
На экране Си-Эн-Эн ведущий-журналист, энергично перебирая бумаги, начинает обсуждение скандала, связанного с участием Стинга в мероприятиях, организованных дочерью Ислама Каримова. Он обращается к эксперту Исааку Левину, сидящему рядом с ним.
— Мы сочли участие Стинга в организуемых старшей дочерью Ислама Каримова мероприятиях лицемерием, — говорит ведущий, указывая на противоречия между действиями артиста и его публичной позицией. — Певец активно участвует в движении за права человека, но при этом не брезгует высокими гонорарами, предлагаемыми в авторитарных странах, к коим мировое сообщество причисляет и Узбекистан. Западные звезды приглашаются в Узбекистан для того, чтобы усилить поддержку диктатуры.
Левин, с легкой усмешкой, отвечает:
— В оправдание Стинга он заявляет, что был уверен, мол, концерт в Ташкенте прошел под эгидой ЮНИСЕФ. Типа, он хорошо осведомлен о плохой репутации руководителя Узбекистана в области защиты прав человека и окружающей среды. Но несмотря на это, принял решение выступить там. Он еще сказал, что культурные бойкоты не только бессмысленны, но и контрпродуктивны, так как это ведет к изоляции государства и делает его более закрытым и параноидальным.
Журналист, поднимая брови от удивления, продолжает:
— А мы вспоминаем приезд в Ташкент таких звезд спорта и шоу-бизнеса, как Криштиану Роналду, Рода Стюарта, Хулио Иглесиаса, Монсеррат Кабалье, которые были вознаграждены немалыми гонорарами. А менеджером футбольного клуба «Бунедкор», владелицей которого является все та же старшая дочь узбекского президента, является бывший тренер «Челси» Луис Фелипе Сколари, который получает 16 миллионов фунтов стерлингов в год и является, соответственно, самым высокооплачиваемым тренером в мире. Да, кстати, по следам сестры идет и младшая дочь Каримова — Лола, которая в апреле 2009 года заплатила известной актрисе Монике Белуччи 190 тысяч евро за четыре часа общения, ужин и небольшую речь.
Левин, с серьёзным выражением лица, добавляет:
— Это, несомненно, позор для аристократии и звезд, которые являются моральными эталонами общества. Они должны помнить, что их действия имеют последствия и что финансовые выгоды не должны перевешивать моральные принципы. Присоединяясь к таким режимам, они лишь укрепляют существующие авторитарные системы и дискредитируют себя в глазах общественности. В конечном счете, их участие в подобных мероприятиях может стоить им репутации и уважения, которые они долго строили.
Ведущий кивает, подводя итоги, и камера медленно отдаляется, оставляя зрителей задумываться о двойных стандартах и моральных дилеммах, с которыми сталкиваются современные артисты и звезды.

2.4.17. Бестыдство Гульнары
В кабинете министра иностранных дел Абдулазиза Камилова царила тишина, нарушаемая лишь шорохом бумаги и шуршанием страниц отчетов. Он сидел за массивным деревянным столом, погруженный в чтение отчетов послов из разных стран, но его внимание все больше отвлекали фотографии и статьи о Гульнаре Каримовой. Каждый листок, который он переворачивал, демонстрировал легкомысленное поведение дочери президента, запечатленное на страницах глянцевых журналов и газет.
На снимках Гульнара, одетая в шикарные платья, весело улыбалась на званых вечерах, окруженная аристократами, которые, казалось, были её единомышленниками в беззаботной жизни. Её смех и флирт с представителями элиты выглядели настолько неподобающими, что Камилов не мог сдержать внутреннего ужаса. В одних из снимков она кокетливо позировала, обнимая незнакомца, на другом — закатывала глаза от смеха на очередной экстравагантной вечеринке. Эти образы не совпадали с образом уважаемой дочери президента, и Камилов ощущал, как его пылает от стыда.
«О боже! Меня за это хазрат кастрирует!» — воскликнул он, ощущая, как у него подгибаются колени. Мысль о том, что он не может контролировать эту своенравную суку, вызывала у него панику. Он быстро встал из-за стола, не в силах больше смотреть на эти фотографии. Рука сама собой потянулась к мусорному ведру, и он, не раздумывая, бросил отчет вместе с печальными ксероксами журналов в его глубину.
Мелкая дрожь пробежала по его телу. Волнение и страх за собственную карьеру переполняли его. Чтобы успокоиться, он потянулся к бутылке водки, стоящей на столе. Налив себе крепкий стакан, он сделал большой глоток, чувствуя, как горячий напиток растекается по его горлу, вызывая кратковременное облегчение. Внутренний кризис, который он испытывал, словно заполнял его, как бушующее море. Каждую секунду он ждал, что кто-то зайдет в кабинет и скажет, что Гульнара вновь опозорила семью, и что ему придется отвечать за это.

2.4.18. Унизительный обыск
Летом в Ташкенте жара становится невыносимой — температура поднимается до сорока пяти градусов в тени. Воздух стоит неподвижно, тяжело дышать, словно кислород плавится вместе с раскалённым асфальтом. Солнце не просто жарит, оно выжимает всю влагу из тела, превращая город в печь, где каждое движение даётся с трудом.
Пётр Каримов, высокий и худощавый, стоял на остановке неподалёку от ЦУМа, обливаясь потом. Лишь час назад он набрал номер аппарата президента. Трубку взял помощник, и Пётр, выдыхая горячий воздух, сказал:
— Я бы хотел поговорить с отцом.
Помощник сразу понял, о каком "отце" идёт речь, но спросил строго:
— А вы кто?
Это был лишь формальный вопрос. В Узбекистане только один человек мог назвать Ислама Абдуганиевича своим отцом, но о нём мало кто знал, и его имя редко упоминалось в открытых источниках. Голос Петра изменился, он ответил с язвительной нотой:
— Пётр Исламович Каримов, 1966 года рождения, сын от первого брака.
Помощник вздохнул и, оставив Петра на линии, отправился в кабинет президента. Ислам Каримов, человек твёрдого нрава, сидел за своим столом, подписывая бумаги. Он всегда говорил жёстко, даже грубо, сохраняя советский стиль руководства, где приказной тон был обязательным для каждого начальника. С таким подходом он построил авторитарное государство, пропитанное клановостью и коррупцией.
— Чего тебе? — резко спросил он, не поднимая глаз от документов.
Помощник проговорил:
— Ваш сын просит встречи с вами.
Ислам Абдуганиевич на мгновение задумался. Он никогда не проявлял отцовской заботы о Петре и не любил его. Но и полностью разрывать связь было невыгодно. Тем не менее приглашать его в свой кабинет было не вариантом. Президент боялся, что через сына им могут манипулировать, использовать его против самого Ислама. Это было недопустимо.
— Скажи ему, чтобы через час ждал меня на остановке возле ЦУМа. Я буду выезжать домой, и это по пути.
Помощник вернулся к телефону и передал распоряжение Петра. Тот спустя некоторое время был там. оН огляделся по сторонам, увидев, как милиционеры заметно напряглись, перекрывая дорогу и разгоняя прохожих. Из раций слышались приказы, сообщающие о проезде президентского кортежа. Машины появились за углом, и милиционеры выпрямились, отдавая честь. Но неожиданно кортеж остановился прямо у автобусной остановки.
Один из охранников вышел из лимузина и направился к Петру. Тот недоумённо наблюдал, как охранник начал грубо его обыскивать.
— Ты чего? — удивлённо спросил Пётр, пытаясь понять, в чём дело. Но охранник молча продолжал свои действия. Закончив обыск, он вернулся к машине и доложил:
— Ислам Абдуганиевич, я проверил вашего сына. У него ничего нет — ни оружия, ни взрывчатки.
Петру стало плохо от этого оскорбления. Отец, его собственный отец, не доверял даже ему. Внутри Петра поднялась волна гнева, он с трудом сдерживал эмоции. Никогда прежде не чувствовал себя так униженно, словно был для отца чужим человеком, которому нельзя верить.
Охранник подозвал Петра к лимузину, из которого показалась голова Ислама Абдуганиевича. Тот посмотрел на парня с раздражением.
— Чего тебе? — спросил он с нотками недовольства в голосе.
Пётр собрался с духом и начал:
— Я хочу начать свой бизнес. Нашёл итальянских партнёров, планирую открыть совместное предприятие…
Но Ислам Абдуганиевич сразу оборвал его:
— Забудь! Никакого бизнеса! Натворишь там каких-нибудь дел — и меня начнут шантажировать. Я не собираюсь оправдываться за тебя! Чем ты сейчас занят?
— В аспирантуре, — спокойно ответил Пётр.
— Вот и пиши свою кандидатскую, не лезь, куда не следует, — отец резко захлопнул дверь и подал команду водителю.
Кортеж сорвался с места, обдав Петра выхлопными газами и подняв пыль с дороги. Он стоял, растерянный, сжав кулаки, пока милиционеры и случайные прохожие удивлённо наблюдали за происходящим. Все, кто видел это, были шокированы тем, как президент обращался со своим сыном, но никто не смел сказать ни слова.

Сюжет 3. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. ДОРОГА В АД

Часть 3.1. Рустам Арипов

3.1.1. Прощание
Бухара в ноябре всегда покрыта плотной, серой облачностью, будто небо решило затянуть город в тёмный свитер. Лёгкий дождик моросит, оставляя на мощёных улочках мокрые лужицы, которые блестят в тусклом свете. Пройдя мимо старинных зданий с изысканной архитектурой, можно услышать, как капли дождя стучат по крышам и скатываются по аркам. Улицы, наполненные запахом влажной земли и дыма из печей, создают атмосферу уюта, но в то же время давят на душу своей унылостью.
Сегодня утром Рустам встречается с покупателем в своём салоне красоты, расположенном в самом центре, неподалёку от величественного дворца Арк. Он с гордостью демонстрирует пространство: стильный интерьер, яркие витрины, комфортные кресла для клиентов. Поддерживая уверенный тон, он говорит о прибыльности бизнеса и показывает балансовый отчет, в котором цифры выглядят многообещающе.
Покупатель, одетый в классический костюм, выглядит слегка скептически. У него аккуратная прическа и строгие черты лица. Качая головой, он говорит:
— Цена слишком высокая, надо сделать скидку.
Начинается долгий торг, в ходе которого оба мужчины настойчиво отстаивают свои позиции, обсуждая каждую деталь сделки. В конце концов, они достигают соглашения, и на столе появляются бумаги. Подписывая их, Рустам ощущает, как его сердце сжимается. Покупатель достаёт пачку долларов и начинает отсчитывать. Зелёные купюры так и манят своим блеском, а в воздухе витает смесь надежды и печали.
Среди постоянных клиентов салона находится симпатичная женщина в ярком национальном костюме. Она с восточными узорами и искусной вышивкой, привлекающей взгляды. Её лицо излучает грусть и удивление, когда она подходит к Рустаму, поинтересовавшись:
— Рустам, вы продали бизнес? Теперь не вы наш шеф? Вы нас бросили?
Слёзы на её глазах становятся причиной шока среди остальных сотрудниц. Женщины переглядываются, не веря тому, что происходит. Время останавливается, и вокруг воцаряется тишина, нарушаемая лишь её тихими всхлипываниями.
— Простите, девушки, я уезжаю, — говорит Рустам извиняющимся голосом, стараясь подавить собственную боль. — Но новый хозяин намерен развивать бизнес, так что салон не закроет. У вас будет работа.
Он уходит, чувствуя тяжесть в сердце. Этот салон красоты был его детищем, он поднимал его с нуля, вложив душу и труд. Но в глубине души Рустам понимает, что впереди его ждёт новая жизнь. Он верит, что в далекой Канаде ему будет проще. Если уж здесь, в Бухаре, он сумел устоять и преуспеть, то там, в новой стране, он сможет сделать ещё больше.

3.1.2. Медленный ритм жизни
Городской пейзаж Бухары наполняет сердце уютом и теплом, несмотря на легкую пасмурность. Утренние лучи солнца пробиваются сквозь облака, и город оживает. По узким улочкам неспешно движутся автомобили, их моторы гудят, смешиваясь с криками торговцев и звуками повседневной жизни. На проезжей части катится арба, запряженная добродушным ослом, который, казалось бы, совершенно не спешит. На ней старик с сединой в волосах аккуратно везет на рынок ароматные дыни, их сладкий запах наполняет воздух, притягивая внимание прохожих.
В мастерских, расположенных вдоль улиц, звучат звуки молотов и сверл, работящие ремесленники увлеченно трудятся над своими произведениями искусства. Люди спешат на работу или домой, их шаги создают ритм городского существования. На каждом углу стоят милиционеры в униформах, внимательно следящие за происходящим, охраняя порядок и спокойствие.
У памятника Ходжи Насреддину толпятся туристы, вооруженные камерами и смартфонами, они фотографируются на фоне улыбчивого образа знаменитого героя. У Ляби-Хауза старики сидят на широких топчанах, обильно накрытых мягкими подушками, и пьют чай, обсуждая последние события в городе. Их голоса перемешиваются с шорохом листьев и трепетом воды в фонтане, создавая атмосферу безмятежности.
Тем временем у гробницы Бахаутдина Накшбанди верующие с благоговением молятся, произнося тихие слова нараспев, и их лица светятся умиротворением. Жизнь в этом старинном городе идет размеренно и плавно, как будто время здесь остановилось, позволяя каждому наслаждаться мгновением.
Рустам Арипов стоит с другом Акбаром, и в его глазах проскальзывает тоска по покинутой родине.
— Все, Акбар, прощай.
— Почему? — недоумевает он.
— Я намерен уехать из Бухары, — признается Рустам, глядя вдаль, где силуэты минаретов постепенно теряются в тумане.
— В Ташкент?
— Нет, дальше…
— В Россию?
Рустам смеется, но в его смехе звучит нота грусти:
— Я тебе потом скажу. Но знай, друзей я не забываю. Ты еще приедешь ко мне, Акбар!
Друг с недоверием смотрит на Рустама, терзаемый сомнениями, он не может поверить в то, что его друг покинет родной город. Но Рустам уже не здесь — его мысли блуждают где-то далеко, в Канаде. Он представляет себе просторы этой страны: бескрайние леса, современные города, возможность новой жизни. В его воображении мелькают образы новых людей, которые будут его окружать, новые мечты и надежды, которые он собирается осуществить. В то же время в его сердце остаётся частичка Бухары, которая всегда будет с ним, как теплый воспоминание о доме.

3.1.3. Бесаме мучо
По телевизору разворачивается волшебное представление: Гульнара Каримова и Хулио Иглесиас, испанская звезда, поют «B;same Mucho» на фоне роскошного оформления сцены. Зал наполнен мягким светом, создающим атмосферу уюта и романтики. Хулио, в стильном черном костюме, пытается излить душу в своей песне, его голос дрожит от эмоций, хотя в глубине души он знает, что приехал сюда за большим гонораром. Его обаяние и харизма легко завлекают зрителей, но в его глазах можно заметить тень усталости и неопределенности.
Гульнара, одетая в элегантное платье, которое подчеркивает ее фигуру, выглядит уверенно. Она поет с ним, и ее голос нежно обвивает пространство, словно шелковая нить. Несмотря на свои амбиции, она понимает, что для ее светского статуса важно быть вхожей в мир звезд, и именно такие персонажи, как Хулио, открывают ей двери в высшие сферы европейской аристократии. Она излучает уверенность, сочетая в себе красоту и остроумие, и каждый её взгляд полон надежды на светлое будущее.
Они поют:
"B;same, b;same mucho,
Como si fuera esta noche la ;ltima vez.
B;same, b;same mucho,
Que tengo miedo a perderte, perderte despu;s".
В это время отец Рустама Арипова, сидя на топчане, встает и с раздражением выключает телевизор. Он произносит с презрением:
— Не принцесса, а падшая женщина какая-то. Позор президенту, такую дочь вырастил.
Его лицо искажает гнев, он презирает семью Каримовых, видя в них лишь проявление лицемерия и роскоши.
В это время в комнату входит Рустам, держа в руках сумки с продуктами:
— Папа, я был на базаре, купил мясо, рис, лук, будем готовить плов.
Отец, резко сменив настроение, спрашивает:
— Какой-то праздник?
Рустам понимает, что плов нечасто бывает на их столе, и смущенно отвечает:
— Я продал бизнес.
Отец неодобрительно качает головой, его лицо искривляется от недовольства:
— Ох, сынок, зачем тебе эта Канада? Разве тебе плохо дома?
— Плохо, — коротко отвечает Рустам, и направляется на кухню, где его ждут Мохигуль и мама.
В кухне царит тепло и уют, ароматы домашней еды проникают в каждую щель. Дети, с улыбками на лицах, встречают Рустама, обнимают его, заполняя пространство своим детским восторгом. Он приседает, чтобы быть на одном уровне с ними, и начинает играть, шутливо подкидывая их в воздух и смеясь, пока смех и радость заполняют комнату, позволяя на мгновение забыть о всех тревогах.

3.1.4. Заказ
Дом Караевых стоит на углу улицы, отгороженный от соседей высоким забором. Его фасад обшарпанный и унылый, а окна плотно закрыты занавесками, создавая ощущение замкнутости и неприветливости. Никто из соседей не ходит в гости, ведь хозяева, Фируддин и Олима, не приглашают. Их вздорный характер и частые ругани с прохожими отпугивают даже самых стойких, и каждый бухарец старается избежать их взгляда, проходя мимо. Местные шепчутся, что Караевы — это те, кто не знает дружбы и уважения, и их никто не любит, но, к сожалению, соседи вынуждены мириться с их присутствием.
Вечер был холодным, и ветер свистел по улицам. Раздался телефонный звонок. Фируддин Караев берёт трубку, и его голос становится напряжённым, когда он слышит знакомый голос:
— Есть заказ на шесть продукций. Полный комплект. Три детских требуется. Оплата после доставки! У тебя две недели. В декабре, чтобы отправил в Москву. Там ждут клиенты. Смотри, Фируддин, не облажайся на этот раз! Чтобы всё было как надо. Здоровые органы!
— Будет сделано как надо, — уверенно отвечает Фируддин, но внутри него нарастает беспокойство. Он смотрит на внушительный список желающих уехать из страны, составленный Олимой, который ведёт полный учёт. Этот список отражает желания тех, кто мечтает о лучшей жизни, и его заполнение порой вызывает у Фируддина смешанные чувства: одновременно и жадность, и лёгкое волнение.
Мистер Х продолжает:
— Да, твой студент... этот, Махмуд Эркинбаев, кажется... обработан. Встретили, и в тот же день все у него изъяли для израильских клиентов. Мусульманин спас евреев, гыгыгы... Деньги за него вышлем вместе с контейнерами. Мы решили, что лучше делать это всё у вас в Бухаре, больше никого в Москву не присылай. Тут лишние глаза появились.
— О, спасибо, хорошо, не буду, — отвечает Фируддин и кладёт трубку. Он снова сосредоточенно рассматривает список, ногтем царапая имена, и его охватывает удовлетворение от мысли о том, что тот бедный студент, которого он отправил на органы в Москву, принесёт ему неплохой барыш. Мысль о том, что его действия приносят выгоду, поднимает его настроение.
В комнату в ночном халате входит Олима, зевая и потирая глаза, она интересуется:
— Заказ? С Москвы звонили?
— Наш общий знакомый звонил, имя которого мы не знаем, — отвечает Фируддин.
— Мистер Х звонил? — уточняет Олима, она тоже знает его только так.
— Да. Есть кандидатуры? Шесть человек! Но надо, чтобы трое были детьми!
Олима задумывается, потом её лицо озаряется улыбкой, она кивает:
— Да, да, есть, кстати, одна семья бухарского бизнесмена. Хочет в Канаду. Недавно с ним общалась. Похоже, здоровые люди, не больны.
Фируддин протирает от удовольствия руки:
— Ох, тогда готовь его. В конце декабря должна быть отправка контейнеров в Москву. Да, моего студента разделали, деньги за него поступят. Блин, как бы родственники из кишлака не пришли и не начали поиски парня...
Олима, скривив губы в презрении:
— Да кто будет искать этот нищеброд? Столько уже отправили — и ничего!
Потом она берёт телефон и звонит:
— Алло, Рустам? Это Олима Караева! Могу вас обрадовать! Ваши документы прошли! Теперь вам надо готовиться к отъезду. И знаете, освободилось ещё одно место. Один из кандидатов сломал ногу и не сможет выехать. Так что вы можете забрать с собой ещё одного родственника. Вы говорили что-то про брата вашей супруги... да-да, Фархода Джумаева. Так что привозите его документы, мы быстро оформим на него документы на визу.
Она кладёт трубку и говорит мужу:
— Ну, всё, группа готова! Можешь сообщить заказчикам!
В этот момент в воздухе витает запах долларов, и Олима ощущает, как желание быстрой наживы переполняет её. Её глаза блестят, когда она представляет, сколько денег они заработают на этом новом заказе.

3.1.5. Бывший дипломат Алишер
На семейном мероприятии царила атмосфера уюта и тепла. В воздухе витал аппетитный аромат свежеприготовленного плова, а рядом в духовке подрумянивалась самса — хрустящие пирожки, наполненные мясом и специями. Стол был накрыт разнообразными блюдами: остроговка, свежие овощи, фруктовые нарезки и сладости. Гости из Ташкента, человек двадцать, сидели за столом, смеялись, обсуждали свои дела и делились новостями.
Рустам сидел рядом с Мохигуль, его супругой. Дети играли во дворе, наполняя пространство звонким смехом и шумом, бегая по газону и резвясь на солнце. Но в этот момент один из гостей посмотрел на них с грустью и произнёс:
— Рустам, ты увозишь детей от нас? Они же забудут узбекский язык. Забудут таджикские традиции. Станут чужими для Бухары, а мы станем чужими для вас! Кому вы нужны там, в Канаде?
Рустам, однако, не стал с ним спорить. С серьёзным выражением лица он ответил:
— Нет, я буду приезжать на родину. Никого не забуду. Я думаю о детях и считаю, что им там будет лучше. Согласитесь, что здесь не самые лучшие времена. Но мир открыт. Надо уезжать и находить счастье в другом месте!
Друг Рустама, Акбар, который сидел рядом, смотрел на него с недоумением:
— Рустам, ты уже продал машину? Я её не вижу во дворе.
Рустам смущённо улыбнулся и ответил:
— Да, всё продал. И квартиру, и машину, и салон. Теперь надо покупать билеты. Ташкент-Москва-Торонто. Не буду тянуть время. Олима-опа сказала, что оформит быстро, нужны только деньги.
Друг сокрушённо вздохнул:
— Так вот ты куда — в Канаду... Теперь ясно... Это же так дорого! Для пятерых людей!
Вокруг столов, заполненных едой, слышались разговоры, но никто не проявлял радости из-за предстоящего отъезда Рустама. Напротив, все словно чувствовали приближающуюся разлуку, предчувствуя что-то плохое. Отец и мать Рустама сидели молча, их лица выражали печаль и беспокойство, а атмосфера становилась всё более напряжённой.
Рустам попытался развеять обстановку, улыбаясь и заявляя:
— Для шестерых. Фарход, брат моей жены, тоже летит с нами! Появилось свободное место в квоте. Оказывается, Канада выделяет квоты для каждой республики. Все места наши закупили, только своим продают. Но мне по знакомству выделили шесть мест. Олима — сильный человек, сумела пробить для нас места!
Гости охают и качают головой, они были простыми людьми, не знакомыми с политическими тонкостями и иммиграционными правилами, и не могли понять, как это возможно.
В этот момент один из гостей, Алишер, высокий мужчина в очках с седеющими волосами, отводит Рустама в сторону и говорит:
— Слушай, братишка, ты уверен в этом? Я сам бывший дипломат, работал в узбекском посольстве в Москве, и знаю, что Канада не разыгрывает, как США, грин-кард. Квоты для иммиграции, скорее всего, есть, но их не продают. Есть программы, но там требуется многое от кандидата: знание языка, обладание востребованной профессией, наличие стартового капитала и многое другое. Собеседование в Посольстве Канады в Москве. Ждать надо несколько лет. Нет никаких посредников. Посольство не работает с частными фирмами, особенно с миграционными. Только с туристическими, которые сертифицированы канадскими властями.
Алишер говорил, но Рустам не слышал. В голове у него крутились только мечты о новом начале. Он усмехнулся и сказал:
— Ака-Алишер, вы не всё знаете, хоть и дипломат бывший. Мои люди — они крутые, они без посольства решают напрямую. Там всё схвачено. Нужно только платить. Там целая цепочка, налаженный бизнес. Мне дали гарантию, так что я спокоен. Язык выучу на месте. Главное — здоровье! Канаде нужна здоровая нация! Так мне сказала Олима-опа! Я ей верю...
Алишер, качая головой, бормотал про себя: «Ну-ну... тогда удачи тебе! Но я был бы настороже. Нечисто мне кажется это...»
Гости продолжали есть плов, пить чай, желая Рустаму удачи на новом месте. Но радости от праздника не получилось: в воздухе витало чувство тревоги. По окончании вечера Рустам озадаченно провожал гостей за ворота дома, и, вернувшись, поднялся к себе.
Внутри он увидел Мохигуль, которая, кажется, украдкой плакала. Она не хотела уезжать, и её слёзы были ясным отражением всей той печали, которая охватила семью. Дети, играя за столом, с радостью смеялись, не понимая всей тяжести ситуации. Рустам стоял на месте, его сердце сжималось от сожаления: он оставлял всё, что знал, и, кажется, уводил с собой частичку души.

3.1.6. Лунная соната
Ночь окутала Бухару нежной тенью. За окном вновь лил дождь, мелодично стуча по подоконнику, а ветер шептал свои тайны. Тучи, словно бархатные занавески, закрывали небо, но вот сквозь них пробивалась луна, излучая холодный свет, который напоминал о таинственных снах и давних надеждах. Лунный свет отражался на мокром асфальте, создавая призрачные блики, и казалось, что сама ночь наблюдает за тем, что происходит внутри дома.
Рустам и Мохигуль уютно устроились в кровати. Рустам, обняв свою жену, нежно прижал её к себе, словно желая защитить от всех бурь и невзгод. Он мягко поцеловал её, и этот момент был полон теплоты и понимания. Их дыхание сливалось в единую гармонию, создавая ощущение безопасности и спокойствия в этом мире, полном тревог.
Откинувшись на спину, Рустам посмотрел в потолок, его мысли блуждали среди мелодий Баха, наполняя пространство вокруг звуками, которые казались одновременно знакомыми и далекими. Музыка в его голове звучала как утешение, как напоминание о том, что даже в самые трудные времена можно найти красоту и вдохновение.
— Мне страшно, — тихо сказала Мохигуль, прерывая его размышления. В её голосе слышалась тревога. — Это чужая страна, чужой народ. Мы совсем другие... Может, не поедем? Дом все же роднее.
Рустам, чувствуя её беспокойство, обнял её крепче, пытаясь передать свою уверенность. Он хотел, чтобы она знала, что они вместе и смогут справиться с любыми трудностями.
— Не бойся, — сказал он, его голос был спокойным и уверенным. — Всё будет нормально. Завтра мы идем к Караевым. Нам нужно получить прививки от болезней — это обязательная процедура. Они организуют для нас карантин. Пойми, все люди уезжают. Многие хотят, но не все могут. Вот, богачи могут себе позволить такие поездки, например, Гульнара Каримова! Её дети в Америке! А мы чем хуже?
Вдруг в комнате послышался тихий плач. Это была их маленькая дочь Махтоб. Мохигуль, мгновенно отозвавшись на плач, встала и подошла к кроватке. Она аккуратно подняла дочку на руки и, нежно укачивая её, запела колыбельную, её голос звучал мелодично и успокаивающе, как тихая речка в летний день.
Рустам же остался в тени, смотря в окно, где луна, пробиваясь сквозь облака, стала какой-то кровавой. Её свет словно предвещал что-то ominous, напоминал о предстоящем пути, полном неизвестности и возможных трудностей. Рустам почувствовал, как в его сердце зреют сомнения. Он понимал, что впереди их ждёт много испытаний, но он был полон решимости, и в этот момент музыка Баха вновь заполнила его мысли, обещая надежду и свет даже в самые темные времена.

3.1.7. В Когане
Коган — маленький городок, уютно расположившийся под Бухарой. Это место, где время кажется остановившимся, а размеренная жизнь течёт, как тихая река. Узкие улочки, вымощенные мелкой плиткой, обрамлены невысокими домами с яркими окнами и оранжевыми крышами, что придаёт городу особый колорит. В воздухе чувствуется сладковатый аромат фруктов — местные рынки славятся своими спелыми дынями и абрикосами, а по утрам от выпечки и свежего хлеба разносится чарующий запах, который будит горожан.
Ночью в Когане царила тишина, нарушаемая лишь легким шорохом ветра и убаюкивающим шумом ночных насекомых. В этот тихий час Фарход Джумаев, молодой парень двадцати пяти лет, собрался в поездку. Он невысокого роста, но крепкий, с загорелой кожей и трудовыми руками, изрытыми следами глины — таков мастер гончарного искусства. В его мастерской всегда найдутся постоянные клиенты, которые ценят уникальные изделия, созданные с любовью и терпением. Но с недавнего времени, после разговоров с Рустамом, в его голове стали рисоваться радужные картины о новой жизни в Канаде.
Фарход собрал чемодан, беря лишь самое необходимое: трусы, носки, тёплую рубашку. Его мысли постоянно возвращались к жене. Он обернулся к Махбубе, которая находилась на шестом месяце беременности. Она была изящной, с мягкими чертами лица и тёплыми, заботливыми глазами, которые сейчас были полны слёз.
— Да, милая, придется на некоторое время расстаться, — произнёс он с лёгкой грустью. — Мы женаты всего четыре месяца, но наша жизнь в Канаде будет другой. Там у нас есть надежда на лучшее. Хорошо, что у меня есть зять Рустам, он обо всём договорился. Гарантия там стопроцентная на успех!
— Дорогой, я же беременна. Ты меня оставишь одну? — Махбуба, прижимая руки к животу, тихо всхлипывала.
Фарход, наклонившись, обнял её и нежно погладил живот, как будто желая успокоить не только жену, но и своего будущего ребёнка.
— Ах, милая моя, о тебе позаботятся мои родные, не беспокойся. Я как приеду, быстро оформлю документы, найду работу и вызову тебя к себе. Там мы купим дом, машину, наши дети пойдут в школу. Всё будет хорошо, обещаю.
Она продолжала плакать, а Фарход, чувствуя, как внутри него нарастает давление, поглядывал на чемодан с неупакованными вещами. Он не хотел подводить шурина и потому спешил, стараясь завершить все приготовления как можно быстрее.
Утром, когда первые лучи солнца только начинали пробиваться сквозь утренний туман, Фарход, не дождавшись полного пробуждения жены, тихо поцеловал её и вышел из дома. Он шёл по тихим улочкам Когана, которые, казалось, погрузились в сладкий сон. Деревья, растущие вдоль дороги, качались на ветру, как будто прощаясь с ним, шепча нежные прощальные слова.
Сквозь полупрозрачные облака солнце, ещё не совсем взошедшее, разливало мягкий свет, наполняя пространство теплом и надеждой. Вокруг царила умиротворённая атмосфера, но в сердце Фархода металась неуверенность. Он знал, что уезжает в неизвестность, но мечта о новой жизни и счастливом будущем для своей семьи придавала ему сил. С каждым шагом к автобусной станции он всё больше ощущал, что, оставляя Коган позади, он также оставляет часть себя.

3.1.8. Кризис
В Бухарском технологическом институте пищевой промышленности царит атмосфера возбуждения и предвкушения чего-то светлого и хорошего. На горизонте уже замаячил Новый год, и все готовятся к празднику. Помещение ректората выглядит уютно, но официально. Просторный кабинет для совещаний украшен новогодними гирляндами, висящими на стенах, а на столе, усыпанном документами, стоят несколько бутылок сока и тарелки с печеньем. На окнах — елочные игрушки, сверкающие в свете ламп, отражающемся от стеклянных поверхностей. За большим дубовым столом сидят ректор, деканы и администраторы, обсуждая, как провести предстоящие торжества.
Ректор — седой, небольшой человек с хитрыми глазами и скрытым характером — встаёт, обводя собравшихся задумчивым взглядом. Он обычно держит себя сдержанно, предпочитая говорить только тогда, когда это необходимо. В его голосе звучит уверенность, когда он начинает:
— Для студентов, которые живут в общежитиях, нужно организовать обед. Плов. Надо закупить рис, морковь, лук, помидоры и мясо. Правда, бюджет на это у нас небольшой…
В этот момент поднимается Фируддин Караев, широкий в плечах, с хитрой улыбкой на лице. Он, всегда готовый проявить свою щедрость на праздниках, поднимает руку, как будто надеется на благосклонный ответ:
— Мясо я беру на себя! У меня есть родственники на ферме. Они доставят мясо, килограмм сто обещаю. Все будут сытыми и хорошо отметят Новый год!
Ректор, с искренним восхищением, восклицает:
— Ооооо, ака-Фируддин, вы нас всегда выручаете! Всегда на праздники вы обеспечиваете коллектив мясом. Спасибо вам! Я вам гарантирую Почетную грамоту! А может, выдвину на награждение медали от правительства!
Это предложение приятно удивляет Фируддина. Он продолжает улыбаться, но в его глазах мелькает хитрость, и хотя некоторые понимают его истинные намерения, никто не решается об этом сказать.
— Я делаю это бесплатно, потому что это мой вуз. Я забочусь о коллективе и студентах! — произносит он, обманывая всех, и многие об этом знают. Декан — человек с репутацией, о котором ходят слухи, что его факультет является самым коррупционным. Но все молчат, ведь у Фируддина действительно большие связи, и даже ректор не осмеливается пререкаться с ним.
Несмотря на внутренние разговоры и недовольство, все с благодарностью кидают ему взгляды, расплачиваясь добротой за его «пожертвование». После обсуждения других вопросов о мероприятии, как обеспечить подарки и ёлку, все расходятся, оставляя кабинет полным зимнего настроения.
Фируддин направляется к своему кабинету, когда его догоняет один из студентов — высокий, с неукротимой энергией, но немного напуганный.
— Я староста группы. У нас исчез сокурсник, Махмуд Эркинбаев его зовут. Нет его в общежитии, на занятия не ходит. Никто не знает, где он, — говорит он с тревогой.
Фируддин скривил лицо, как от зубной боли, понимая, о ком идет речь. Ему уже было известно, что скоро за тело Махмуда прибудет гонорар из Москвы.
— Наверное, уехал в свой кишлак, — отвечает он с безразличием. — Кишлачные всегда так поступают. А Махмуд всегда был безответственным студентом, я его помню.
Староста мотает головой, проявляя растерянность:
— Он бы мне сообщил. Махмуд человек ответственный, напрасно вы так о нём говорите. Он забрал все вещи из общежития. Но в отделе кадров сказали, что Махмуд не отчислялся. Странно как-то...
Фируддин, уже злясь, шипит, как змея:
— Ты к чему это клонишь? Чтобы я поехал в его кишлак, искал его там? Мне, как декану, ты даёшь поручение, я так тебя понял?
Староста, испугавшись, делает шаг назад и начинает лопотать:
— О, нет, домла. Просто я вам сообщил. Надо ли мне делать заявление в милицию?
Фируддин вздрагивает, лихорадочно размышляя. Лишняя огласка здесь не нужна. Он глядит на студента с пренебрежением:
— Эй, парень, это уже не твой уровень. Это моя ответственность. Спасибо, что сказал. Я разберусь и, если надо, сам сообщу в милицию. Иди на занятия, и больше не тревожься за Махмуда. Всё под контролем!
С этими словами он заходит в свой кабинет и, захлопнув дверь, прислоняется к стене. Протирая вспотевший лоб платком, он шепчет:
— Ох, блин, всё так может провалиться. Нельзя работать в своём вузе. Нельзя здесь искать «мясо». Хотя здесь его понавалу…
Ему кажется, что все доллары, которые он получит, будут окрашены в кровавый цвет, и он с замиранием сердца понимает, что оказался в ловушке.

3.1.9. Карантин
Днём, когда воздух был уже прохладным и в нем явственно ощущался запах приближающегося снега, Рустам, Мохигуль и их трое детей, а также Фарход подходили к дому Караевых. Все были одеты в тёплую и модную одежду — Рустам постарался, чтобы их семья прибыла в Канаду не как бедняки, а выглядела состоятельно. Шерстяные пальто, кожаные сапоги, стильные шарфы и шапки подчёркивали их статус и благополучие.
Однако семья пришла не одна: их сопровождали несколько родственников и близких, как это часто бывает на значимых семейных мероприятиях. Но, оказавшись у дома Караевых, многие начали нервничать — за забором доносился злобный лай собак. Грубые, настороженные звуки заставили их невольно пятиться назад, поглядывая друг на друга с тревогой. Это место сразу не понравилось сопровождающим — что-то зловещее было в этом доме, обнесённом высоким забором, и лай собак лишь усиливал это впечатление.
Калитка скрипнула, и на пороге появился Джейхун, сын Олимы. Его недовольный, скучающий взгляд окинул всех пришедших, и он небрежно крикнул в дом:
— Мама, тут целая делегация к вам!
Через несколько мгновений вышла Олима Караева — женщина среднего возраста в дорогой дублёнке, лицо её выражало явное раздражение. Её взгляд был цепким, строгим, и она сразу начала выговаривать:
— Так, так, почему здесь лишние люди? Мне не нужна реклама, скандалы и проводы. Я не агентство ритуальных или свадебных услуг!
Нервозность Олимы ощущалась всеми. Рустам, понимая, что ситуация накаляется, попытался разрядить обстановку, встав с лукавой улыбкой:
— Олима-опа, это мои родственники, провожают меня. Вы же не против, чтобы они посмотрели на вас, такую уважаемую женщину? Вы — знаменитость в нашем городе!
Но этот манёвр не сработал. Олима не поддалась на лесть, только презрительно фыркнула.
— Ты ещё не улетаешь! — её голос звучал холодно. — Нужно две недели карантина! Я должна вас изолировать, чтобы вы не подцепили никакую заразу. В Канаде строгие санитарные требования, иначе я потеряю лицензию канадского посольства!
Эти слова резко охладили сопровождающих. Все поняли, что Олима — серьёзный человек, с ней лучше не спорить. Один из родственников, робко подняв руку, спросил:
— А можно посмотреть документы? Уже получили визы в Канаду?
Вопрос вызвал мгновенное недовольство Олимы. Она суетливо вытащила какие-то бумаги из папки и резко ответила:
— Вот резервация билетов на Москву, убедитесь! А визы выдадут прямо в аэропорту, и они улетят в Канаду прямым рейсом "Аэрофлота". Хватит мне тут нервы трепать! И так дел по горло!
Родственники переглядывались, шепчась между собой, явно обсуждая ситуацию, что ещё сильнее разозлило Караеву. Её лицо напряглось, глаза вспыхнули гневом.
— Рустам, если такое недоверие, мы можем разорвать договор! На твоё место много желающих, это тебе понятно?!
Рустам, испугавшись упустить такой шанс, быстро ответил:
— Нет, нет, всё нормально! Мы согласны!
Он повернулся к родственникам и, скрепя сердце, попросил:
— Ладно, дорогие, пора прощаться. Идите домой, не беспокойтесь за нас. Мы ещё две недели карантина будем проходить.
Родственники начали медленно расходиться, но Олима вдруг что-то вспомнила и резко добавила:
— Постойте! Нужно провести очистку организма. Каждый день приносите по 5–6 килограммов лимонов! Передавайте моему сыну Джейхуну!
Рустам быстро достал деньги, отсчитал купюры и передал их Махбубе, супруге Фархода.
— Пожалуйста, покупай лимоны. Тебе ведь не трудно?
Беременная Махбуба, протирая слёзы, кивнула:
— Да, конечно.
Когда родственники наконец ушли, их лица выражали не радость, а тяжёлую обречённость. Никому не понравилась эта встреча с Олимой Караевой. От неё веяло чем-то зловещим и недоброжелательным, весьма негативная энергетика. И они не подозревали, что реальность еще страшнее.

3.1.10. Дорога в Канаду
Олима с властным видом загоняет шестерых человек в дом, словно внимательно оценивая каждого из них. Её взгляд настойчиво и придирчиво скользит по лицам, телам, движениям. Её беспокоит всё — не имеют ли эти люди каких-либо болезней, особенно инфекционных. Она словно сканирует каждого, пытаясь обнаружить скрытые признаки слабости или недуга. Поджав губы и несколько раз кивнув, Олима наконец успокаивается: кажется, всё в порядке, никаких явных признаков опасности для её дома и бизнеса нет.
Тем временем её сын Джейхун, облачённый в старые галоши и халат-чапан, с кривой усмешкой захлопывает калитку. Он небрежно щёлкает замком и выпускает собак с цепи. Псы, злобно рыча и пуская слюну, начинают рыскать по двору, готовые защитить его территорию от нежеланных гостей. Затем, словно по привычке, Джейхун взбирается на дерево у забора и с высоты начинает наблюдать за медленным удалением родственников Рустама. Его глаза ярко блестят в тусклом свете дня, а на лице расползается злобная усмешка. Он шепчет что-то себе под нос, не отрывая взгляда от уходящих людей. В его поведении явно можно заметить что-то ненормальное, психически нестабильное. Но об этих странностях знает только его мать, и она не торопится делиться этой тайной с кем-либо.
Олима ведёт своих «гостей» наверх, на второй этаж, в простую комнату. Она указывает на помещение и сухо говорит:
— Здесь вы будете две недели. Располагайтесь. Спать будете на матрасах на полу. Вам запрещается выходить из дома или встречаться с родственниками до конца изоляции. Лишь перед отъездом в аэропорт сможете с ними попрощаться. Таковы требования карантина. А сейчас первая вакцина — от энцефалитного клеща. В Канаде это опасная инфекция, поэтому обязательна вакцинация.
Она достаёт из сумки шприцы и наполняет их лекарством. Без лишних церемоний, с холодным профессионализмом, она делает уколы всем присутствующим. Маленькая дочка Рустама начинает плакать от страха и боли, но её братья сразу же стараются её успокоить, шепча: «Не бойся, это быстро пройдёт». Олима не обращает внимания на их тревоги — её работа сделана.
Закрыв дверь на замок снаружи, она оставляет их в одиночестве. Семья осматривается. Комната кажется холодной своей простотой: на полу лежат несколько матрасов, в углу стоит старый телевизор, посередине — стол с двумя стульями. Над ними висит обычная люстра, освещающая помещение мягким светом. В комнате, по крайней мере, тепло, но атмосфера всё равно напряжённая.
Рустам ставит чемоданы на пол, его лицо полно сомнений, но он старается держаться уверенно. Фарход садится на один из стульев, задумчиво чешет затылок и погружён в раздумья. Его начинают терзать страхи, однако он не хочет озвучивать их — пока ещё не поздно отступить, но он тоже не готов признать свою неуверенность.
Рустам поднимает глаза на свою жену Мохигуль и нежно обнимает её, словно пытаясь найти в её тепле ответ на свои тревоги. Она молчит, как и дети. Им тоже не нравится новая обстановка, чуждая и строгая. Словно в этой комнате что-то давит, не даёт расслабиться.
Рустам погружён в раздумья. Он понимает, что впереди ещё долгий путь в Канаду, и, несмотря на все возникающие тревоги, отступать он не собирается. Этот шаг сделан, и дороги назад уже нет.

3.1.11. Проститутки у таблоида
В Бухаре начинается вечерняя молитва. С высоты величественного минарета Калян раздаётся призыв муэдзина, его голос эхом прокатывается по древнему городу, зовя верующих на намаз. Этот зов, спокойный и торжественный, проникает в каждый уголок, напоминая жителям о времени молитвы. Лавки и магазины один за другим закрываются, торговцы спешат домой, подтягивая створки дверей, пряча товар за ставнями. Поток людей на улицах редеет, но автобусные остановки всё ещё переполнены. Люди в спешке забираются в переполненные автобусы, напряжённые лица отражают их усталость и сосредоточенность.
Туристы, как будто выпавшие из этого общего ритма, неторопливо прогуливаются по улицам, наслаждаясь тёплым светом закатного солнца и старинной архитектурой. Солнце постепенно опускается к горизонту, его последние лучи заливают Бухару мягким золотистым светом. Появляются первые звёзды, словно жемчужные россыпи на тёмнеющем небе. Легкий ветерок колышет купола медресе и мечетей, и вскоре загораются уличные фонари, освещая переулки и площади. Свет фонарей придаёт Бухаре особое, таинственное очарование.
Бухара в декабре красива по-своему: холодный воздух становится кристально прозрачным, а улицы приобретают особую атмосферу спокойствия и уюта. Ночной город блестит огнями, словно старинная шкатулка с драгоценностями. На фоне тёмного неба вырисовываются величественные контуры минаретов, куполов и медресе, придавая городу магический вид. Тишина ночи нарушается лишь редкими голосами и шумом машин, разъезжающих по древним улицам.
Но не во всех частях Бухары ночь приносит покой. В некоторых переулках, особенно в районе, который принято называть кварталом красных фонарей, начинают собираться женщины, стоящие в ожидании клиентов. Их присутствие контрастирует с традиционным обликом города, но оно стало привычной частью здешней ночной жизни. Недалеко стоит патрульная машина милиции. Проститутки, подходя к ней, негромко переговариваются с милиционерами, отдавая им «налог» за возможность работать без лишних вопросов. Иронично над этой сценой возвышается плакат с изображением президента Узбекистана и лозунгом: «Высокая духовность — необходимая сила», который смотрится как насмешка над происходящим, вызывая глухое чувство противоречия между словами и реальностью.
В это время Рустам стоит у окна, смотрит на тёмные улицы древнего города. За его спиной, в другой части комнаты, тихо молятся Мохигуль и Фарход. Они склонены на ковриках, их голоса еле слышны, и молитва их исполнена надежды и трепета. Мохигуль и Фарход — люди верующие, они обращаются к Аллаху, просят Его открыть им светлую дорогу в будущее. Их сердца полны тревоги за предстоящую поездку, страх перед неизвестностью терзает души, но в молитве они надеются найти утешение. Словно пытаясь отогнать свои сомнения и страхи перед неизвестным будущим, они с каждым произнесённым словом надеются на благословение и защиту.
Молитва и тихий зов муэдзина, доносящийся с улиц Бухары, сливаются в одно, заполняя комнату священной тишиной.

3.1.12. Московские трансплантологи
В это время Алишер, бывший дипломат, сидит в своей ташкентской квартире, углубившись в чтение онлайн-новостей. На экране его ноутбука всплывает заголовок, который сразу привлекает его внимание: «Дело московских врачей-трансплантологов приостановлено». Заинтригованный, он начинает читать статью. В ней сообщается, что прокуратура Москвы передала в суд дело о нелегальной трансплантации органов. В числе обвиняемых — заместитель заведующего реанимационным отделением Ирина Лирцман, врач Любовь Правденко, а также трансплантологи Петр Пятничук и Баирма Шагдурова. Им инкриминируется приготовление к убийству по статьям Уголовного кодекса РФ. Лирцман также обвиняется в злоупотреблении должностными полномочиями.
«Боже мой…» — шепчет Алишер, сжимая губы и теребя пальцами подбородок. Он продолжает читать. В статье говорится, что пациент с черепно-мозговой травмой, некий А. Орехов, был доставлен в больницу №20 в крайне тяжёлом состоянии. Московский координационный центр органного донорства был уведомлен о возможном доноре. Однако действия врачей по подготовке к забору органов были неожиданно прерваны правоохранительными органами. Пациент, как выяснилось, ещё был жив — у него сохранялось давление и сердцебиение. Несмотря на это, его готовили к извлечению почек. Позже Орехов скончался, но сам факт того, что его собирались лишить органов, когда он ещё подавал признаки жизни, вызвал общественный резонанс и уголовное преследование.
Алишер откидывается на спинку кресла, в задумчивости теребя подбородок. Его взгляд становится рассеянным. Мысли возвращают его к недавнему разговору с Рустамом Ариповым, родственником из Бухары. Тогда они обсуждали планы Рустама уехать в Канаду. Алишер теперь невольно чувствует какую-то тонкую, неуловимую связь между этими событиями. Это словно интуитивное предчувствие, не подкрепленное фактами, но вызывающее беспокойство. Что-то странное подспудно терзает его. Мысли о нелегальной трансплантологии и миграции Рустама вдруг сплетаются в тревожный узел, но он пока не может точно уловить, в чём дело.
«Может, это просто совпадение…» — думает Алишер, вздыхая. Тем не менее, он чувствует, что не может полностью избавиться от этой тревоги. Стараясь успокоиться, он вспоминает ещё одну статью, которая некоторое время назад вышла в «Ташкентской правде». Тогда говорили о случае незаконной трансплантации в Узбекистане. История была ужасной: семилетняя девочка, бездомная и беспомощная, из Самаркандской области, погибла в результате изъятия у неё органов неизвестными хирургами. Следствие зашло в тупик, и дело так и не раскрылось. Эта неразрешённая тайна с тех пор преследовала Алишера, и он всё чаще задумывался о том, что может происходить за кулисами медицинской системы, как в Узбекистане, так и за его пределами.
Он надеется, что подобные ужасы не коснутся его родных и близких, но тень сомнения уже залегла в его сердце. Молитвенные призывы, доносящиеся с улицы, не приносят ему утешения.

Часть 3.2. Улугбек Ешев

3.2.1. Амнистия
В студии Си-Эн-Эн, среди ярких огней и мерцания экранов, ведущий-журналист и эксперт по странам Центральной Азии Исаак Левин вновь обсуждали тревожные события, разворачивающиеся в Узбекистане. На мониторе появлялись шокирующие кадры: аресты узбеков, судебные разбирательства и резкие заявления правозащитников из Human Rights Watch и Amnesty International о реальной ситуации в стране.
Ведущий, глядя в камеру с серьёзным выражением, начал разговор:
— Итак, господин Левин. Президент Узбекистана Ислам Каримов в среду подписал указ об амнистии, приуроченный к Дню Победы над фашистской Германией. Под амнистию подпадают женщины, инвалиды и мужчины старше 55 лет. Однако амнистия не касается тех, кто осуждён за тяжкие преступления — убийства, терроризм, торговлю наркотиками. Точное число тех, кто сможет вернуться к свободе, не сообщается. По информации Министерства внутренних дел, в узбекских тюрьмах сейчас содержится около 64 тысяч заключённых. Как вы прокомментируете это событие?
Исаак Левин, усевшись поудобнее в кресле, с лёгким вздохом произнёс:
— Амнистия — это не что иное, как ещё один бизнес для сотрудников пенитенциарной системы. Чтобы осуждённый смог воспользоваться этим шансом, ему часто приходится вносить немалые суммы в кабинеты чиновников. Таким образом, это недоступно большинству заключённых. Откупиться могут лишь богатые предприниматели или преступники, за которых смогут заплатить из общего "общака".
Ведущий кивнул, осознавая всю тяжесть сказанного:
— Значит, обычным заключённым, по сути, не стоит рассчитывать на эту амнистию?
Левин сдержанно улыбнулся:
— Ну, не совсем так. Бывают редкие исключения. Иногда под амнистию попадают и молодые, которые в тюрьме не нарушали правила. Но религиозные заключённые — это особая категория. Власти относятся к ним с особой жестокостью. Каримов, к сожалению, поощряет пытки и убийства в отношении этой группы.
Ведущий поднял брови, проявляя интерес:
— Можете привести примеры?
Левин, поглаживая подбородок, ответил:
— Конечно. Human Rights Watch располагает информацией о смерти осуждённых за религию в заключении при сомнительных обстоятельствах. Например, в колонии в Жаслыке, известной своими жестокими методами, погибли двое "религиозных" заключённых: Музафар Авазов и Хусниддин Алимов. Свидетели, видевшие тело Авазова, сообщали о наличии на нём ожогов на руках, ногах, ягодицах и пояснице, а также обширной проникающей травме затылка и многочисленных синяках на лбу. У него отсутствовали ногти на пальцах. Этот человек подвергался побоям и был помещён в карцер после того, как заявил, что нет такой силы, которая могла бы помешать ему совершать намаз. Условия в карцере были ужасающими, а сотрудники милиции не разрешили родственникам осматривать тело.
Ведущий, уставившись в камеру с непокрытой тревогой, спросил:
— И таких свидетельств много?
Левин утвердительно кивнул:
— Безусловно. В Узбекистане есть несколько тюрем, где к заключённым применяются особенно жестокие пытки. Эта практика имеет корни в советском прошлом, начиная с НКВД и сталинизма. Порой складывается впечатление, что Ислам Каримов черпает вдохновение не из трудов Карла Маркса, а из "Майн Кампфа".
Слова Левина повисли в воздухе, словно тёмная тень, заслоняющая свет надежды. В студии царила тяжёлая тишина, и лишь мерцание экранов продолжало отражать суровую реальность, о которой говорили ведущий и эксперт.

3.2.2. Письмо от власти
В Ташкенте стояла весна. Город наполнялся теплом, и нежные лучи солнца пробивались сквозь ветви цветущих миндалей, распуская свои розовые и белые бутоны. Воздух был насыщен сладким ароматом цветов и свежестью новых начинаний. На улицах слышался смех детей, играющих в парке, и разговоры прохожих, которые с нетерпением обсуждали будущие планы на весенние праздники. Птицы вновь запели свои песни, возвещая о конце зимней стужи и наступлении жизни.
Башорат Ешева, погружённая в свои заботы, подметала пол в небольшом доме, когда раздался настойчивый стук в дверь. Секунду она колебалась, отложив метлу, и, наконец, открыла дверь. На пороге стоял почтальон — человек средних лет с добрым, но усталым лицом. На нём была выцветшая форма, а на плече висела сумка, наполненная письмами и газетами. Его волосы уже начинали седееть, а глаза сверкали с любопытством, когда он передал ей конверт с печатью.
Башорат, увидев штемпель «Аппарат президента Республики Узбекистан», почувствовала, как сердце замерло от волнения. Она вскрыла конверт дрожащими руками и начала читать письмо. Внутри были слова, которые она так долго ждала: «Ваша просьба об амнистии вашего сына рассмотрена, решение принято положительное. Ваш сын будет освобождён к Дню Победы над фашистской Германией как акт милосердия со стороны президента Ислама Каримова».
Вода радости хлынула в глаза Башорат, и она не смогла сдержать слёз. Счастье накрыло её, словно тёплый плед. Она обняла своих детей, Отабека и Шахло, которые играли неподалёку. «Скоро приедет Улугбек», — сказала она, и в её голосе звучала надежда.
— Надо ремонт квартиры сделать, — продолжала она, осматривая потрескавшиеся стены и облупившуюся краску. — Начнём всё заново. Мой сын будет с нами.
Отабек, не в силах сдержать радости, весело запрыгнул на месте. Его глаза светились счастьем, а он не мог дождаться, когда старший брат вернётся домой. Шахло, взяв тряпку, энергично принялась мыть полы. Она уже представляла, как обнимет Улугбека, как расскажет ему о своих успехах в школе, и её сердце наполнялось теплом от мысли о скорой встрече.
Надежда, как светлая птица, вселилась в сердце матери. Она с трепетом подняла фотографию Улугбека, сделанную много лет назад, когда он ещё был мальчиком. Башорат шептала молитву, и каждое слово лилось из её сердца, как ручеёк. Она верила, что её упорство и вера в Аллаха пробили все преграды бюрократии, и теперь её сын будет свободен. В её мыслях разворачивались мечты о будущем: о воссоединении, о том, как семья снова станет целой, и о том, как жизнь заиграет новыми красками в преддверии весеннего праздника.

3.2.3. Дзюдо
Улугбек, склонившись над ведром, с тихим стуком моет пол в тюремном коридоре. В его голове уже прокладывается маршрут к дому — он представляет, как поет с родными за столом, слышит смех друзей и чувствует свежий, теплый ветер, обдувающий его лицо. Образы родного города мелькают в его сознании: базары, заполненные цветами и фруктами, люди, спешащие по делам, дети, играющие на улице. Он дышит свободой, которой ему так не хватает, мечтая о том, как снова обнимет свою семью.
Собравшись с мыслями, он берёт швабру и тряпку, наполняет ведро водой и направляется в душевую. Внутри помещения царила суета: уголовники, вернувшись из кирпичного цеха, переодевались. Их лица были испачканы пылью, а руки — в трещинах от тяжёлого труда. Грубые, неопрятные, с татуировками на руках и затёртыми штанами, они были явным отражением мира, из которого пришли. Звуки хохота и разговоров наполняли воздух, и Улугбек невольно настораживался.
Вдруг он услышал, как трое мужчин издевались над бородатым мужчиной в очках, который, очевидно, был религиозником. Это тот самый старик, что дерзко отвечал Исламу Каримову у памятника Амира Темура. Его сковывали в кольцо, а один из них, с хриплым смехом, дергал его за бороду:
— Ага, так ты ваххабит! Прямо сейчас отправим тебя в рай! Ты же любишь его больше всего! Но сначала ты нас обслужишь! В раю тебя пожалеют, ха-ха-ха!
— Отпустите меня! — кричал бедняга, но его голос звучал дрожащим и беспомощным. Он был слишком слаб, чтобы противостоять троим угрюмым уголовникам.
— Во имя Аллаха — не совершайте насилия! — молит он, но его слова не находят отклика в жестоких сердцах его обидчиков.
Улугбек, став бледным от страха и волнения, смотрит на дверь, где находится надзиратель. Но уголовники заметили его страх и, ухватив за шкирку, потащили в гардероб. Внутри душевой стало очень тесно, и воздух наполнился запахом пота и страха.
Один из уголовников, толстый и наглый, с шрамом на лбу и злыми глазами, смотрел на Улугбека с презрением:
— А ты чего, настучать виртухаям хотел? Заложить нас?
— Нет, ничего я не хотел, — отвечал Улугбек, вырываясь из их рук. — Отстаньте! Разбирайтесь сами! Мне не нужны проблемы! Я просто мою пол!
— Как выходишь? Кто тебе разрешил? — недоумевали уголовники, сердито сверкая глазами. — Сначала изобьёшь этого мусульманина! Он должен молиться Исламу Каримову, а не Богу! А потом мы тебя отпустим!
Улугбек, делая шаг назад и собрав всю свою решимость, произнёс:
— Никого я бить не буду! Я ухожу! Без меня разбирайтесь!
Он развернулся и направился к двери, но один из уголовников схватил его и швырнул на пол, начиная пинать. Остальные присоединились к нему, и в душевой раздались звуки борьбы. Однако, в этот момент Улугбек вспомнил свои навыки дзюдо. Сосредоточившись, он встал на ноги, уверенно увернулся от удара, а затем, используя свои знания, одним движением сбросил двоих с ног. Третий, оказавшись в захвате, не успел среагировать — Улугбек прижал его к полу и начал душить, сжимая его горло крепкой хваткой. Уголовник хрипел, бьясь ногами о дверь, и его глаза наполнились ужасом.
Шум борьбы привлёк внимание надзирателя, который вбежал в душевую с дубинкой в руках. Он, увидев драку, тут же закричал:
— Тревога! Успокойте их!
И сам же подбежал к Улугбеку и начал избивать его, прижимая к стене. Его крики, наполненные угрозами, раздавались в помещении:
— Ты, урка, за это ответишь, понял? Сука, сейчас я тебе покажу, кто тут главнее!
Улугбек, несмотря на всю боль, не сдавался. Его лицо было решительным, даже когда он чувствовал, как силы покидают его. Вдруг крики надзирателя и уголовников смешались с неистовыми криками бородатого мужчины, который всё ещё пытался вымолить своё спасение, но не мог противостоять ненависти и насилию.
После того как Улугбек был скручён, его вывели по коридору. Уголовников, напуганных его сопротивлением, оставили в душевой, а надзиратели занялись бородатым мужчиной. Слышались звуки ударов дубинок, и вскоре его крики стихли. Один из надзирателей, плюнув на умирающего, бросил уголовникам:
— Вам ничего доверить нельзя, идиоты! Не могли просто задушить ваххабита! Пошли вон!
На полу остались окровавленный Коран и разбитые очки религиозника, как печальный символ тех ужасов, что творились в этой тёмной тюрьме.

3.2.4. Заказ министра
В своем кабинете начальник тюрьмы Эшмат Мусаев сидел за массивным столом, накрытым роскошной закуской. На столе красовались блюда с аппетитными шашлыками, ароматными самсами и пловом, приготовленным с душистыми специями. Рядом стояли бутылки с водкой и узбекским коньяком, которые переливались под ярким светом лампы. Обстановка была расслабленной и непринужденной, но воздух был пронизан напряжением — настоятельная беседа между Эшматом и вором в законе Борисом Левиным шла неспешно, как бы делая паузы, чтобы лучше оценить каждое произнесенное слово.
Из музыкального центра «Сони», стоящего на сейфе под портретом Ислама Каримова, доносилась блатная музыка, создавая атмосферу доверительности и сближения. Величественный портрет президента смотрел вниз, как бы напоминая о власти и контроле, которым обладали его подданные.
Борис, смакуя водку, сказал с ухмылкой:
— Я выхожу скоро, барин. Мои деньги возвращай. Общак я уж сохраню сам.
Эшмат, не ожидавший такого поворота дел, нахмурился:
— Боря, ты не торопись. Твои деньги мы пустили в оборот. Банк открыли, бабки в офшор загнали. Так что бабло при делах. Будешь в доле. Лучше бизнес. Мы отмоем твое бабло. Уедешь с чистыми деньгами, плюс проценты с оборота.
Удивленный Левин переспрашивает:
— Какая еще доля? Я тебе на хранение общак давал. Не для твоего бизнеса. Не разводи бодягу, баки мне не вколачивай! Знал я, что вы все бесогоны (вруны)... Так что возвращай деньги. И со мной не играй, балетный. Я человек авторитетный. За мной люди и в Узбекистане, и в России. Люди серьезные, влиятельные. С ними не стоит шутить. И не забывай, я — смотрящий за Узбекистаном. Меня назначил криминальный мир Союза, и только он может меня отозвать. Ни твой президент, ни твой министр, и тем более не ты!
Разговор быстро становился напряженным, и это злило Эшмата:
— Не пугай меня, Боря. Здесь тебе не босяцкая зона. Тут власть Ислама Каримова. Он для всех нас бог и султан! Мы все под ним ходим. Так что не начинай. Я улажу этот вопрос. Но ты не дергай меня, не торопи. Все-таки бабло твое в обороте, не сразу их можно изъять из Уставного фонда банка.
Однако его слова уходили в пустоту. Левин, вор в законе, не собирался уступать, и его статус в криминальном мире совершенно не оставлял места для маневра. Он хмуро заявил:
— Не вздумай вздёрнуть меня на афёру, Эшмат. Тогда твой «болт» будет в заспиртованном виде храниться у твоей супруги.
Начальник тюрьмы в свою очередь хмурится, понимая, что разговор заходит слишком далеко.
Левин встал и, не прощаясь, вышел из кабинета. За ним следовала охрана надзирателей, но они шли с ним в почтении, не делая никаких замечаний. Их молчание было красноречивым — они знали, что с Левиным шутки плохи.
Когда за ними закрылась дверь, Эшмат, вздохнув с облегчением, быстро набрал номер на своем телефоне:
— Закир-ака, Левин борзеет. Никакого к нам уважения.
Министр внутренних дел Закир Алматов, с трудом сдерживая раздражение, выругался:
— Черт! Что он хочет?
— Шеф, он требует свое бабло. Общак. Грозится. Могут быть осложнения с другими авторитетами, которых поддерживает хазрат — Гафур Черный, Салимбай... Что делать? — спрашивает Мусаев.
Алматов, погрузившись в раздумья, произнес:
— Со своими узбекскими авторитетами мы разберемся. А вот с российскими — это уже не наша территориальная ответственность. Они граждане Владимира Путина. Однако никаких Борису Левину денег. Деньги ушли в офшор, обслуживают семью нашего президента. Хазрат не вернет их никому. Об этом и говорить не стоит Борису. Обнулился общак.
Эшмат озадаченно спросил:
— Так что мне делать? Ведь это не игра уже. Дело серьезное. Там сотня миллионов баксов! Реальных «живых» денег! Убивали и за меньшую сумму!
Министр морщится и принимает решение:
— Убери его. Но сделай так, что это его свои же хлопнули. Никакой власти, никакой политики в этом. Просто криминальные разборки уркаганов с Борисом. Сам сделаешь или послать кого-то?
Эшмат возделывает руки к потолку:
— О-о, шеф, обижаете! У меня найдутся люди. Все проделают как надо! — и, попрощавшись, он начинает задумчиво смотреть в окно.
За стеклом он наблюдал, как на плацу маршируют заключенные. Среди них, хромая, шли два африканца, их лица выражали отчаяние и невыносимую тяжесть. Они пели гимн Узбекистана, стараясь вложить в каждую ноту то, что у них осталось от надежды. Грустные, но гордые, они становились частью этого странного и жестокого мира, где даже песня могла стать символом протеста.

3.2.5. Мозговой штурм
Эшмат Мусаев, начальник тюрьмы, вызвал в свой кабинет помощника, человека с многолетним стажем в криминальном мире, на чьих руках было больше преступлений, чем у всех заключённых вместе взятых. Это был высокий, крепкого телосложения мужчина с тёмными волосами, аккуратно зачесанными назад. Его лицо было озарено хитрой улыбкой, но в глазах читалась холодная беспощадность. У него были пронзительные черты — скуластые, с явным следом от старых побоев, и такие же пронзительные глаза, в которых можно было прочитать всю жестокость и расчетливость его натуры.
— Приказ свыше пришел — убрать Левина, — произнес Эшмат, и его голос был полон уверенности, хотя внутри его терзали смятение и страх.
Помощник вздрагивает, и его лицо искажает озадаченное выражение:
— Это не просто будет. Борис — авторитетный в уголовном мире человек. Его из зэков никто не захочет убивать. Ведь это подписать самому себе смертный приговор. За убийцами Левина будут охотиться, причем и за их родными тоже... Я этого не хочу. И вам, шеф, не советую.
Эшмат сел в кресло, задумчиво чешет затылок. Пот лился градом на бумаги, но его мысли метались, словно дикие звери в клетке. Он выпил стакан водки, чувствуя, как алкоголь обжигает его горло и наполняет его тело теплом. Это было ощущение, которое смешивалось с тревогой, с желанием действовать и одновременно с осознанием последствий своих решений.
— И что делать? — спросил он, явно раздражённый. — Что мне сказать начальству, что все трусы? Тогда нам дадут пинка под зад! Хазрат не любит малодушных, тех, кто не выполняет приказы!
Помощник, собравшись с мыслями, предложил:
— Чтобы быть уверенным, что прошло как надо, чтобы никто не знал правду, то убьем мы его сами. А свалим на религиозников. Тех, кого мы называем ваххабитами! На них можно всё сваливать теперь! Сам Каримов приказывает их гноить и мучить! Так что официальная версия: религиозники отрезали голову Борису Левину за его оскорбление Корана!
В этот момент на экране телевизора зазвучал документальный фильм о лихих 1990-х годах, когда власть принадлежала не государству, а улице. Зрители могли увидеть заброшенные улицы, где молодые люди в кожаных куртках и с жевательной резинкой во рту хулиганили, машины с открытыми окнами на полном ходу мчались по городу, а звуки гремели не хуже пуль. Столкновения между группировками, крики и истерические смехи заполняли кадры, создавая атмосферу абсолютного хаоса. Люди делали всё, что хотели, и власть лишь оказывалась наблюдателем, отдалённым от жизни, но не от насилия.
Эшмат, недовольный, встал из кресла и выключил телевизор. Он смущенно произнес:
— Но религиозников трудно сломать! Они не возьмут на себя убийство. Им могут поверить! Зэки им поверят! И российские авторитеты тоже. Религиозники могут умереть ради веры, но на грязное убийство не пойдут. На джихад — да, но не на убийство!
Помощник рассмеялся:
— Мы здесь и не таких ломали, Эшмат-ака, вы забыли? Признаются в убийстве. Когда раскаленное шило в мошонку тыкать — любой сознается!
Эшмат, смеясь, вспомнил эту процедуру, в которой сам принимал участие:
— Да, да, ты прав. Есть на примете, на кого свалить?
Помощник кивнул:
— Есть три брата Абдуллаевых, верующие. Сидят по религиозным статьям. Их отец — известный в Фергане правозащитник. На них давно заказ от Каримова был, помните? Никак не доходили руки найти способ их завалить. Они уж больно авторитетны среди уголовников своей борьбой за права человека.
Эшмат стучит по столу, выражая своё презрение. Его лицо перекривилось злобой:
— Наш враг значит. Ненавижу правозащитников... Но просто так нельзя убивать, нужен повод... О, идея! Уверен, министр Алматов и хазрат меня поддержат в этом! Надо устроить бунт среди заключенных, и под шумок завалить Левина! Тогда сумеем перевести стрелки на бунтовщиков, мол, это их внутренние разборки, «сучьи войны». Начинайте. Не будем тянуть время.
Он смотрел в окно, где заключенные пели гимн Узбекистана. Два африканца уже неплохо исполняли гимн, стараясь вложить в каждую ноту всю свою печаль и надежду. Рядом стоял довольный надзиратель, стучащий дубинкой в такт песни по своему сапогу, полон гордости за свой статус. В какой-то камере происходило нечто ужасное: пытки над заключённым, которому с жестокостью лили кипяток из чайника на половые органы. Его крики разрывали воздух, полные боли и страха, звучали как вопли, и, казалось, даже надзиратель, наблюдая за этим, отвёл взгляд, словно не желая видеть это варварство, но бездействие его было также ужасно.

3.2.6. Бунт
В течение нескольких дней начальник тюрьмы Эшмат Мусаев и его помощник разрабатывали план бунта, чтобы устранить Бориса Левина. Сначала они решили подговорить нескольких наиболее опасных заключённых, которые были недовольны условиями содержания. План состоял в том, чтобы создать хаос в столовой, который впоследствии послужил бы поводом для нападения на Левина. Помощник выработал детали: начнётся всё с протестов против плохой еды — заключённые начнут кричать о том, что им подают свинину, а затем начнут громко требовать лучшей пищи. Это приведёт к шуму и беспорядкам, которые отгонят надзирателей и позволят заключённым действовать свободно. В план также входила фаза нападения на надзирателей, когда они будут отвлечены на восстановление порядка.
После того как план был завершён, Эшмат отправил его на одобрение министру внутренних дел Закиру Алматову. Тот прочитал документ, нахмурил брови, но в конце концов подписал его, оставив резолюцию: "Согласен". Это означало, что руководство одобрило сценарий, и его нужно было как можно быстрее реализовать.
Эшмат отдал команду. В тот же день, в назначенный час, заключённые, специально подговорённые к бунту, начали действовать. В столовой раздались громкие крики, когда они стали бросать тарелки на пол. «Это свинина! Мы мусульмане!» — кричали они, показывая недовольство. Тарелки разбивались о пол, разлетаясь в стороны. Заключённые начали ломать стулья и столы, создавая шум и хаос. Раздался треск дерева и лязг металлических частей. Наконец, началась настоящая драка: заключённые, разъярённые и возбужденные, начали атаковать надзирателей, вытесняя их за пределы помещения.
В это время Эшмат, наблюдая за происходящим, почувствовал прилив уверенности. Он нажал кнопку тревоги. Крики и шум становились всё громче, в воздухе раздавались звуки падающих тел. Заключённые и надзиратели сталкивались, на полу оставались раненные с обеих сторон, кто-то пытался встать, кто-то уже не мог. Надзиратели, пытаясь восстановить порядок, спотыкались, не успевая увернуться от летящих стульев и столов. Они наносили удары дубинками, но заключённые оказывались слишком быстро и агрессивно, чтобы их можно было остановить. Крики: «Милиция! Помогите!» и «Не дайте им нас убить!» звучали одновременно, смешиваясь в страшный хоровод хаоса.
Через десять минут к тюрьме подъехали бронемашины. Из них выбегали сотрудники ОМОН в полной амуниции. Они стремительно направились к столовой, чтобы усмирить заключённых, размахивая дубинками. В ответ на это летели коктейли Молотова, заполнившие воздух огнём. Огненные шары, разбиваясь, воспламеняли одежду нескольких милиционеров, которые, крича от боли, пытались потушить огонь. Помещения и платц заполнились дымом и криками, создавая атмосферу настоящего сражения. В это время в воздухе завыли сирены, а над тюрьмой кружили вертолёты, которые усиливали атмосферу паники и страха. Войска МВД стягивались к месту событий, и время от времени можно было слышать громкие взрывы и треск.
Эшмат, с довольной улыбкой наблюдая за беспорядками из окна, повернулся к помощнику и сказал:
— Так, время подошло, давай, начинай вторую фазу операции — убирайте Левина.
Помощник кивнул троим надзирателям, которые стояли за ним. Эти надзиратели были крепкими мужчинами с суровыми лицами, в которых читалась непоколебимая решимость. У одного была шрам на щеке, который говорил о его прошлых схватках, другой был высоким и мускулистым, с дикой растительностью на лице, а третий, хоть и невысокого роста, но с недобрым блеском в глазах, выглядел готовым к жестоким действиям.
— Так, вперед. Вы знаете, что делать! — скомандовал помощник, и надзиратели кивнули, выбегая из кабинета начальника тюрьмы, полные решимости выполнить свой долг.
Когда за ними закрылась дверь, Эшмат чувствовал, как на него смотрит портрет Ислама Каримова, висевший на стене. Кажется, что взгляд президента одобрительно следил за ними, как будто сам участвовал в этой опасной игре. Это придавало ему уверенности, будто даже в этой темной и жестокой игре у него есть поддержка сверху.

3.2.7. Отрезанная голова
Не все камеры в тюрьме Эшмата Мусаева одинаковы. Некоторые из них класса «люкс», предназначенные для особо важных преступников. Борис Левин, вор в законе с огромным авторитетом, был именно в такой «гостиничной» камере. Просторная, с мягкой постелью и свежей простыней, комната больше напоминала отель. Шкафы с импортной одеждой, на тумбочке стоял флакон дорогого парфюма, рядом зеркало и небольшой вентилятор, а у стены - музыкальный центр с громкими динамиками, перед которым лежали ковры. Пол был выстлан мягким узбекским ковром ручной работы, стены побелены, а в углу — сверкающая душевая кабинка. Здесь был настоящий унитаз, с удобным сиденьем, не клозет с дырой в полу, как у большинства других заключённых. Для Бориса Левина всё было сделано с комфортом.
Этот «гостиничный номер» контрастировал с остальными переполненными камерами, где заключённые жили в ужасных условиях, в два или даже три раза больше нормы. В отличие от них, Борис сидел на мягком кресле в своих спортивных штанах и футболке «Adidas», расслабленно потягивая водку. В углу комнаты дымил кальян с гашишем, добавляя густой аромат в воздух. На экране телевизора шла юмористическая передача «Кривое зеркало», и Левин, весело смеясь над шутками Евгения Петросяна, ощущал себя в относительной безопасности. Рядом с креслом стояли пустые бутылки из-под дорогого алкоголя — результат ночных утех с двумя проститутками, которые покинули его лишь на рассвете. Ночь прошла бурно, и Борис был в хорошем настроении.
Внезапно без стука в камеру вошли трое надзирателей. Мрачные и крепкие, они шагали уверенно, не говоря ни слова. Их физическая мощь сразу бросалась в глаза — это были настоящие боевики, отобранные для выполнения самых грязных задач. У одного было перекошенное от старого шрама лицо, другой был настолько массивен, что его плечи почти не помещались в дверной проём, а третий, коротко стриженный и со злыми глазами, казался готовым к любой жестокости.
Левин, увидев их, недоумённо нахмурился.
— Эй, виртухаи, вам чего? Чего приперлись? В «бур» меня хотите перевести? — прогремел его голос.
Надзиратели переглянулись, пытаясь решить, как подойти к жертве так, чтобы не дать ему возможности на сопротивление. Они молчали, но их взгляды были тяжёлыми и полными решимости. В тишине висело напряжение.
Левин начал что-то подозревать. Встав с кресла, он нервно оглянулся, его пальцы инстинктивно сжались в кулаки.
— Проваливайте, или позовите Эшмата! — потребовал он, чувствуя надвигающуюся опасность.
Через открытую дверь камеры до Бориса донёсся шум. Снаружи слышались крики и лязг металла — в тюрьме начался бунт. Левин понял, что ситуация выходит из-под контроля, и его охватило недоброе предчувствие. — Что за шум? Братва восстала? — спросил он, напрягаясь.
Вместо ответа надзиратели резко набросились на него. Один попытался схватить его за руки, а другой обвил верёвку вокруг шеи, пытаясь задушить. Левин осознал, что дело идёт к его убийству, и начал отчаянно сопротивляться. Его инстинкты вора в законе проснулись — он бил, крушил, пытался вырваться. Несмотря на возраст, его тело было крепким, и борьба оказалась неожиданно сложной для надзирателей. Левин, с бешеным огнём в глазах, ногами и кулаками пытался отбросить нападавших. Один из них получил удар в живот, второй был отброшен на стену. Верёвка ослабевала, и Левин попытался вдохнуть.
— Режь его! — крикнул один из надзирателей, поняв, что сил на удушение не хватает.
Тогда третий надзиратель выхватил нож и с яростью вонзил его в шею Бориса. Кровь хлынула, брызнув на стены и пол. Левин хрипел, его глаза лезли из орбит от боли и ужаса. Он пытался оттолкнуть убийцу, но его силы уходили. Руки ослабели, и он рухнул на пол, судорожно хватая воздух.
— Режь ему голову! — крикнул второй надзиратель. Двое схватили Бориса за руки и удерживали его, пока третий, стиснув нож, начал пилить по шее. Левин из последних сил дергался, его ноги били по полу в агонии, но вскоре всё прекратилось. Голова отделилась, и один из надзирателей с отвращением отпнул её в сторону, как мяч. Тело Бориса осталось лежать в луже крови, безжизненно вытянутое на полу.
Трое убийц, тяжело дыша, переглянулись. Они понимали, что наделали ошибок, и задача была выполнена не так, как планировалось.
— Надо сжечь форму, — сказал один из них, разглядывая свои рукава, покрытые кровью. — Мы все в крови. Убрать улики. И быстрее, пока никто нас не увидел.
Они вышли из камеры, стараясь не оставлять следов. В комнате осталась только безжизненная фигура Бориса Левина и телевизор, на экране которого продолжалось веселье. Зрители смеялись над очередной шуткой Евгения Петросяна, словно насмехаясь над всем ужасом, что только что произошёл в этой камере.

3.2.8. Накосячили
Бунт в тюрьме постепенно затих. По всей территории валялись сожжённые огнемётами тела заключённых, от которых исходил удушающий запах горелого мяса. Несколько трупов чёрными углями громоздились на пыльном плацу, а рядом тлели остатки разрушенного швейного цеха и сгоревшей оранжереи, где раньше работал Улугбек Ешев, выращивая овощи для тюремной кухни. Оранжерея стояла полностью охваченной огнём, её стеклянные стены лопались от жара, но никто не пытался потушить пожар — пожарная команда не была вызвана, огонь бушевал безнаказанно.
Заключённых, избитых до полусмерти, истекающих кровью, загоняли обратно по камерам, некоторые попадали сразу в карцер — одно из самых ужасных мест в тюрьме. Там узников ожидали нечеловеческие условия и бесконечные пытки. Спецназ ОМОН ещё оставался на территории зоны, контролируя оставшиеся горячие точки. Командир спецназа, весь в грязи и следах побоищ, докладывал Эшмату:
— Порядок наведен, товарищ начальник. Есть погибшие среди зэков, несколько наших ранены, но все под контролем.
Вертолёты взмывали в небо, их пропеллеры шумно рассекали воздух, пока они улетали прочь. Однако бронетехника, огромные машины с ревущими моторами, всё ещё оставалась на территории тюрьмы, в случае, если ситуация вновь выйдет из-под контроля.
Эшмат, услышав доклад, благодарно кивнул спецназовцу:
— Спасибо за службу, бойцы. Я свяжусь с министром, доложу, что всё по плану. Он направился в свой кабинет, где его уже ждал помощник, явившийся из другой части тюрьмы, где не было беспорядков, там находилась камера Бориса Левина.
— Ну как? — спросил Эшмат, усаживаясь на своё кожаное кресло.
Помощник, морщась, произнёс:
— Э-э... не совсем пошло, как надо. Не сумели повесить этого барыгу. Отрезали ему голову...
Эшмат замер, потрясённый услышанным. Несколько секунд он сидел в тишине, не веря своим ушам. Затем его лицо начало заливаться красным, он вскочил с кресла и рвано выдохнул, прежде чем прореветь:
— Идиоты! Балбесы! — и дальше последовала яростная нецензурная брань, прокатившаяся по комнате, как шторм. Руки его дрожали от гнева. Он понимал, что такого исхода в сценарии не было — всё должно было пройти иначе, тихо и аккуратно. Теперь картина полностью изменилась.
Его помощник, чувствуя, что обстановка накаляется, попытался смягчить ситуацию:
— Ну... Как получилось, так получилось, Эшмат-ака. Неважно, повесили его или обезглавили. Главное, что он мёртв. Мы ведь всё равно планировали свалить на религиозников, так? Мусульмане же любят резать головы. Так что мы подогнали под их стиль. Всё будет нормально.
Эшмат остановился, переваривая слова. Это казалось логичным. Он начал успокаиваться, тяжело вздохнул и опустился обратно в кресло, обхватив голову руками.
— М-да, точно... — выдавил он из себя. — Хорошо. Начинайте расследование, готовьте нужные документы. Вызывай следователей.
Помощник кивнул и вышел из кабинета. Эшмат же, успокоившись, поднял трубку и набрал номер министра.
— Закир-ака, всё нормально, Левин мёртв. Организовали бунт, и под шумок этого «законника» убрали.
С другой стороны трубки Эшмат услышал удовлетворённый голос Алматова:
— Хорошо. Я тут через свои каналы сообщу российским авторитетам, что Левина убили радикальные исламисты. Чтобы на нас не думали. Это якобы разборки исламистов с криминальными авторитетами — тюремная власть тут ни при чём! Пришлю, кстати, следователей, чтобы они так и оформили расследование. А ты не привлекай местных — ещё не дай бог они накопают лишнего, нам не нужного.
Эшмат облегчённо выдохнул. Косяк был серьёзным, но министр поддержал решение, что значило одно — они выкрутились.
Он посмотрел в окно, где на плацу всё ещё догорали трупы, и откинулся на спинку кресла.
— Ну что ж, пошло не по плану, но... конец всё равно один, — тихо проговорил он сам себе, довольный тем, что смог найти выход из сложной ситуации.

3.2.9. Комиссия
На территорию тюрьмы Эшмата Мусаева прибыла комиссия из Ташкента. Весь периметр был окружён милиционерами и сотрудниками прокуратуры. По виду всё шло как полноценное расследование: документы, опросы, заметки в блокнотах. Но это была лишь постановка, заранее срежиссированная по сценарию, согласованному Эшматом и министром Алматовым. Комиссия не стремилась установить истину. Их задачей было найти и назначить виновных, не углубляясь в детали и игнорируя любые неудобные версии.
Расследование, казалось, велось прилежно. Но каждый шаг был продуман, чтобы вывести на главных подозреваемых, братьев Абдуллаевых. Три брата, известные своими религиозными взглядами и правозащитной деятельностью их отца, идеально подходили на роль козлов отпущения. Для властей это было почти удобно — списать убийство на фанатиков, а затем закрыть дело без лишнего шума.
Абдуллаевых по одному заводили в кабинет следователей. Кабинет был простым, без лишних деталей: стол, несколько стульев и одинокая лампа, чья тусклая лампочка не освещала углы комнаты. Главный следователь — майор милиции, угрюмый мужчина лет сорока с широким лицом и суровыми глазами, на которых будто отпечатались десятилетия жестокости. Его форма была аккуратной, мундир отглажен до блеска, а на пальце поблёскивал массивный перстень. Он грозно смотрел на первого из братьев, старшего.
Старший брат Абдуллаев, рослый мужчина с густой чёрной бородой и спокойным взглядом, медленно провёл рукой по подбородку, словно оценивая ситуацию. Он был уверенным и внутренне сильным, вера давала ему опору, и он ни на секунду не поддавался страху. Его спокойствие раздражало следователя.
— Так, — прорычал майор, — пиши, что вы с братьями убили Левина.
Брат поднял глаза, и в его взгляде была твёрдость. Голос его прозвучал медленно, но уверенно:
— Мы верующие, а не убийцы. Мы никого не убивали. Наша религия запрещает убийства.
Майор выдохнул с раздражением и ударил по столу, от чего на полу эхом раздался глухой стук.
— Мне плевать на твою мораль и религию, у нас здесь свои правила и законы! Ты возьмёшь вину на себя. И это ты с братьями убил Левина! Пиши признание!
Но старший брат был непоколебим. Он смотрел прямо в глаза майору, без тени страха или сомнения, и тихо, почти шёпотом, но с отчётливым достоинством ответил:
— Я не знаю Левина. Никогда с ним не встречался и не общался. У меня нет причин его убивать. Я не возьму на себя чужой грех. Я уверен, что это вы организовали бунт, чтобы убрать этого авторитета. Вам стоит работать в этом направлении, а не пытаться вешать убийство на невиновных.
Удивительно, но заключённый, несмотря на изоляцию от внешнего мира, с пугающей точностью разобрал суть событий. Это привело майора в бешенство. Как он мог понять их план? Взбешённый тем, что простой заключённый так ловко раскрыл суть происходящего, майор подал знак своим людям. Два следователя и два надзирателя без предупреждения набросились на старшего брата.
Они начали избивать его с цепями и дубинками, нанося удары по телу. Зал взорвался звуками ударов по плоти, раздавались глухие стуки о кости. Заключённый ни разу не закричал, только хрипло дышал. Затем один из надзирателей вытащил тонкие металлические иглы и начал вгонять их под ногти. Крики, полные боли и страдания, заглушались стенами. Всё вокруг заливалось кровью, пол стал скользким от красных луж.
Наконец, на измождённого, изувеченного заключённого надели противогаз. Дышать стало невозможно — шланг, ведущий к фильтру, был зажат. С каждым мгновением сознание Абдуллаева ускользало. В этот момент в комнату ворвался оглушающий звук гимна Узбекистана «Сир куёш хур улкам», который включили на полную громкость. Стены дрожали от звуковых волн, вибрации отдавались эхом, что делало каждую минуту пыток ещё более невыносимой.
Когда заключённый потерял сознание, избитого и полуживого Абдуллаева волоком вытащили из кабинета и, словно мешок, бросили на пол в другой комнате, где его тело остыло в забвении.
Эшмату доложили, что старший брат оказался стойким и не дал «признания».
— Ломайте второго, — проскрежетал он, злобно стиснув зубы. Его ярость вскипала, но внутри он оставался хладнокровным. Он знал, что тюрьма — это не санаторий и не место для компромиссов. Здесь всё просто: ты либо умираешь мучительной смертью, либо берёшь вину на себя.

3.2.10. Второй брат
Во второй раз дверь в кабинет с силой открылась, и туда втолкнули второго брата Абдуллаева. Это был худощавый, но жилистый мужчина, лет тридцати пяти, с чёрной бородой и большими тёмными глазами, в которых светилось нечто невозмутимое, как будто он давно был готов к любым испытаниям. Его лицо, хотя и казалось спокойным, уже носило следы долгого пребывания в тюрьме: синяки под глазами, вдавленные скулы и следы от многочисленных побоев на теле. Как и его старший брат, он был человеком с крепкими убеждениями.
Едва вошёл в кабинет, как двое следователей и надзиратели, не произнеся ни слова, начали избивать его. Удары сыпались беспорядочно: один по лицу, второй в живот, третий по спине. Его били кулаками и дубинками, так что тело дрожало от боли, а голова кружилась от оглушающих ударов. Иногда такая тактика оказалась эффективнее любых допросов — слов не было нужно, только боль.
Зал наполнился звуками глухих ударов и сдавленными стонами. Второй брат не успел даже оправиться от первого нападения, как его уже кинули на пол и продолжали избивать ногами, так что каждое движение заставляло его извиваться от боли.
Майор, стоя у стола, устало наблюдал за этой сценой. Избитый и изнемождённый заключённый ползал по полу, пытаясь хоть как-то уклониться от ударов. Майор с раздражением взмахнул рукой, давая знак следователям прекратить избиение на некоторое время. Подойдя ближе, он яростно выкрикнул:
— Признайся, тварь, вы устроили бунт, чтобы проникнуть к Борису Левину и убить его! Ты лично отрезал ему голову! Ты ненавидишь русских! И он оскорбил Коран, обоссав его!
Второй брат, судорожно пытаясь отдышаться, извивался на полу. Его тело тряслось от боли, а лицо покрыто кровью и синяками. Но его голос, хоть и срывающийся от ударов, был полон негодования:
— Это неправда! — прохрипел он, задыхаясь. — Как мы могли проникнуть к Левину? Он же в другой охраняемой части тюрьмы! Нам туда запрещено проходить! Мы никого не убивали! И бунт мы не организовывали! Я верующий, а не уголовник!
Ответ не удовлетворил майора. Его лицо покраснело от ярости. Следователи снова набросились на заключённого, и избиение продолжилось. Каждый удар ещё больше раздирал тело брата. После нескольких минут пыток его глаза закатились, и он потерял сознание. Один из надзирателей грубо взял его за руки, другой — за ноги, и они потащили его по полу, оставляя кровавый след. Пол был уже измазан кровью старшего брата, и на этот раз следы тянулись прямо по ним.
Майор, тяжело дыша от злости и разочарования, ударил кулаком по столу. Его терпение было на исходе — план разваливался. Ни один из братьев не признавался в том, что они не совершали.
— Дело не идёт, как надо, — хрипло произнёс он, обтирая пот со лба. Следователи переглянулись между собой и предложили другие методы. Один из них подошёл ближе и, наклонившись к майору, тихо сказал:
— У нас есть ещё кое-какие «подходы». Можем попробовать пытки водой или электрошоком. Эти методы всегда работают — рано или поздно они сломаются.
Майор задумался на мгновение, затем кивнул. В его глазах вспыхнул холодный огонь — он был готов на любые меры, чтобы получить нужные признания и закрыть дело, как требовали сверху.

3.2.11. Козел отпущения
В кабинет завели младшего брата Абдуллаева, самого юного из троих. Он был моложе своих братьев, лет двадцати восьми, с коротко остриженной бородой и серьезным взглядом, который явно говорил о его внутренней силе. Его глаза не отражали страха, даже перед лицом неизбежных пыток. Лицо было загрубелым от долгих лет заключения, но на нём читалась спокойная решимость. Он встал напротив следователя, сложив руки за спину, прямо глядя в глаза майору.
Майор, видя это, озлобленно выкрикнул:
— Признавайся, вы с братьями убили Бориса Левина! Мы знаем, что это были вы! Это твоя последняя возможность!
Младший брат смотрел прямо на следователя, его голос был тихим, но твёрдым:
— Вы можете меня убить, но я не возьму грех на свою душу. Я не совершал этого преступления.
Следователи переглянулись с напряжёнными лицами и, не сумев сломить братьев, сообщили о провале Эшмату. Вскоре начальник тюрьмы сам явился в камеру. Он вошёл, кипя от злости, и в ярости набросился на заключённого с дубинкой. Удары сыпались на тело младшего брата, но тот переносил их стойко. Ему ломали ребра, били по голове, но каждый раз он вставал снова, вытирая кровь с губ, и его взгляд оставался таким же бесстрашным.
— Признавайся! — рыкнул Мусаев, ударяя его с новой силой. — Ты и твои братья убили Левина! Признайся!
Но младший брат только молча терпел побои. Даже в глазах его не было страха, лишь твёрдая решимость не поддаваться жестокости.
Эшмат взбесился. В его голове уже не осталось места для раздумий, лишь холодная ярость. Он откинул дубинку в сторону, задыхаясь от злобы, и, перекосив лицо, скомандовал:
— Разденьте его!
Заключённого сорвали с одежды, обнажив его худощавое, но жилистое тело, покрытое синяками и кровоподтёками. Двое надзирателей крепко держали его за руки и ноги, пока Эшмат, прищурив глаза от безумия, достал нож. Он медленно подошёл к младшему брату и наклонился к его телу, обнажая лезвие.
— Ты пожалеешь, что не признался, — прошептал он, и одним быстрым движением начал отрезать половой орган заключённого.
Младший брат закричал от невыносимой боли, его тело забилось в конвульсиях, пытаясь вырваться, но надзиратели держали его крепко. Кровь брызнула во все стороны, заливая пол и одежду тех, кто находился в комнате. Заключённый бился в агонии, кричал от дикой боли, пока его глаза не закатились. Наконец, он затих, умерев от болевого шока.
Эшмат, выпрямившись, бросил на пол окровавленный нож и половой орган жертвы. По комнате разнеслись звуки гимна Узбекистана «Сир куёш хур улкам», играющего где-то в здании тюрьмы. Эшмат оскалился в улыбке — он всегда находил особое удовольствие в том, чтобы насиловать и мучить заключённых. Он медленно обернулся к ошарашенным лицам надзирателей и следователей. Те явно не ожидали такого зверства от своего начальника.
Мусаев, игнорируя их взгляды, посмотрел на свой окровавленный мундир, испачканный кровью заключённого, и раздражённо сказал:
— Тварь, мундир испортил.
Майор, растерянно глядя на труп, попытался понять, как теперь оформлять эту ситуацию. Он робко спросил:
— Как оформим смерть заключённого? Если омбудсмен начнёт лезть с ненужными вопросами...
Эшмат презрительно махнул рукой:
— Напишите, что была драка между заключёнными. Есть кто-то в карцере? Повесьте всё на него. Скажите, что драка произошла там.
Один из надзирателей вдруг вспомнил:
— Да, есть один — Улугбек Ешев. Тот самый, который избил трёх заключённых. Лохмачей. Мы его три дня назад туда посадили, и ему ещё месяц сидеть.
— Ешев? — Эшмат нахмурился. — Каких заключённых он избил? Как это вообще возможно?
Надзиратель, смущённый, начал объяснять: — Это те лохмачи, которых вы приставили к священнику, чтобы они его изнасиловали в душевой. Улугбек заступился за этого религиозника. Но вы же знаете, что тот мусульманин критиковал президента, и сам хазрат приказал покончить с ним.
Эшмат вспомнил об этой истории, личный приказ президента о расправе с богословом, и его губы растянулись в зловещую улыбку.
— Да, помню этого старика. Хм, отлично. — Он подмигнул своим людям. — Тащите Улугбека сюда. На него повесим смерть этого ублюдка, — он пнул труп младшего брата, — и Левина тоже. Пусть ответит за оба убийства!
Теперь Мусаев был доволен. В его голове всё сложилось: козёл отпущения найден. Ему казалось, что выход был очевиден — в его тюрьме вину могли взять многие. Даже ангел Михаил, окажись он здесь, взял бы на себя этот грех с распростёртыми крыльями.

3.2.12. Телефонные сообщения
Из тёмного карцера выводят Улугбека Ешева. Он был сильно измотан. Глаза, глубокие, уставшие, бегали по сторонам, оценивая обстановку. Несколько дней его забыли в одиночной камере после того, как начался бунт. В маленьком сыром помещении он сидел в полной темноте, лишь изредка слыша звуки выстрелов, крики и гул моторов бронетехники. Вертолеты проносились над крышей, и каждый раз это заставляло его сердце замирать. Он знал, что что-то случилось, но никто не объяснял, что происходит, а еду и воду не приносили несколько дней. Он понимал — о нём просто забыли, но не мог разобраться в причинах происходящего. Выйдя на свет, он зажмурился, на мгновение ослепленный ярким дневным светом.
Его сразу же повели в кабинет к следователям. Майор, скрестив руки на груди, пристально оглядел изможденного Улугбека с презрением. Этот щуплый парень никак не подходил на роль убийцы, и уж тем более не на того, кто мог бы убить Бориса Левина — известного вора в законе. Однако план был составлен, и нужно было лишь исполнить его.
— Так, Ешев, — усмехнулся майор, играя пальцами по столу, — возьмешь на себя убийства одного религиозника и Бориса Левина. Пиши признание.
Майор знал, что в Узбекистане суды никогда не оспаривают выводы следствия. Обвинительный акт был бы принят без вопросов, ведь вся система была выстроена таким образом. Подкупный судья, такой как Закир Исаев, не раз доказывал свою преданность власти. Он был готов приговорить к смерти даже ангела, если бы это приказал хазрат. Все понимали, что закон здесь — лишь формальность.
Улугбек, всё ещё находясь в шоковом состоянии, ошарашенно слушал обвинения. Его сердце учащённо забилось, осознавая, в какую смертельную ловушку он попал.
— Нет, — сказал он слабым голосом, — меня должны были освободить по амнистии. Я не могу быть виновным! Я не убивал!
Второй следователь, сидевший неподалёку, цинично перебил:
— Амнистия? Забудь! Ты попал, парень. Ты будешь отвечать за смерть двоих! Чёрная полоса у тебя только начинается.
Улугбек, поняв, что вся эта ситуация — смертельная ловушка, твёрдо повторил:
— Я не буду это признавать!
Не успев договорить, он получил сильный удар по лицу, и вскоре удары посыпались со всех сторон. Заключенного били дубинками, кулаками, пинками по телу и голове. Улугбек извивался от боли, но держался, стараясь не кричать, стиснув зубы. Его голова гудела, тело начало неметь от ударов.
Смотрящий на происходящее Эшмат, стоя в углу комнаты, грубо бросил:
— Эй, придурки! Бейте так, чтобы он дожил до суда. Нам не нужен ещё один труп. И так после бунта десять сгоревших. Ещё один мёртвый только осложнит ситуацию.
Надзиратели, злобно усмехаясь, пообещали "бить нежно, но сильно". Их смех разносился по комнате, пока они с ещё большей энергией продолжали истязать Улугбека. Майор, наблюдая за этим зрелищем, холодно произнес:
— Завтра утром я добьюсь от него полного признания. Он подпишет всё, что нужно.
Эшмат, удовлетворённый, поднялся наверх, в свой кабинет. Там он взял трубку телефона с прямой линией и позвонил министру Алматову:
— Акамилло, всё идёт по плану. Левина убили во время бунта. Вешаем его смерть на религиозников, особенно на тех, чей отец правозащитник... этот Абдуллаев.
Алматов на другом конце линии рассмеялся, довольный ходом событий:
— Хорошо, отлично! Я сообщу президенту, что дети его врага — правозащитника Абдуллаева — совершили грех, убили сокамерника. Ха-ха-ха...
Закончив разговор, Алматов открыл сейф и достал оттуда бутылку текилы. Он налил немного в рюмку, жуя лимон, и выпил. Поморщившись, он бросил фразу:
— Бррр, дрянь какая! Всё-таки нет ничего лучше водки!
Затем Алматов, усмехнувшись, набрал другой номер, звоня мистеру Х. На другом конце прозвучал спокойный голос:
- Да, Закир?
— Левина убили. Общак теперь наш. Сообщи своим в Москве об этом...
Мистер Х, находившийся в своей шикарной квартире, с ухмылкой положил трубку. Квартира была обставлена дорогой мебелью, стены украшали изысканные картины, а по центру стоял кожаный диван. На полу лежал мягкий ковёр ручной работы, а на полке поблёскивали редкие коллекционные предметы. Окна квартиры выходили на город, по которому струился холодный дождь. В этот дождливый день он, как обычно, был в своих чёрных очках, несмотря на то, что находился дома.
Мистер Х медленно подошёл к окну и взял кубинскую сигару, аккуратно разрезал её кончик, прикурил и глубоко затянулся, выпуская густые клубы дыма. Он наблюдал, как дым плавно поднимался к потолку, прежде чем исчезнуть, уходя кольцами в приоткрытое окно. Город был серым и холодным, дождь тихо барабанил по стеклу. Всё шло по плану, и теперь, с этой смертью, его власть становилась всё сильнее.
Мистер Х медленно провел рукой по краю стола, держа сигару в другой руке. Из его губ выползали клубы дыма, которые плавно рассеивались в воздухе, заполняя комнату едким запахом табака. Он подошел к массивному дубовому столу, на котором стоял старый телефон, набрал знакомый номер. Это был специальный канал связи, известный лишь немногим.
На другом конце трубку подняли после коротких гудков. Спокойным, но напряженным голосом он сказал:
— Вася, это Мистер Х.
Несколько секунд тишины, затем ответ:
— Что там?
Мистер Х выдержал паузу, потом с холодной уверенностью произнес:
— Вашего вора в законе Левина убили в тюрьме. Бориску... да, да. Убит.
В трубке послышался глухой голос:
— Как?
Мистер Х чуть усмехнулся, хотя собеседник этого не мог видеть.
— Ваххабиты, — продолжил он с холодным цинизмом. — Бунт в тюрьме. Им не понравился русский вор в законе. Говорят, что он осквернил Коран. Они его ликвидировали.
Тишина на линии затянулась. Затем Вася спросил с недоверием:
— Ты уверен?
— Пришлите своих людей. Убедитесь сами. Тело Левина уже лежит в морге. Всё официально. Но ещё одно... — Мистер Х сделал паузу, словно смакуя этот момент. — Ваш Борисик все общаковские деньги в карты просадил. Общак — чистый ноль. Так что забудьте о деньгах.
Собеседник взвыл от ярости:
— Да ты что, сдурел?!
Мистер Х, продолжая спокойно выпускать дым, сказал:
— Приезжайте, смотрите, проверяйте. Но все кончено.
Снова тишина на линии. Очевидно, русские не ожидали такого поворота. Вор в законе, одна из ключевых фигур их организации, погиб. А деньги исчезли. Мистер Х чувствовал, как на другом конце провода ситуация накалялась.
Закончив разговор, он медленно положил трубку, затем поднял сигару к губам и сделал ещё одну затяжку. Он снова подошел к окну и посмотрел на улицу. Дождь усилился, капли скатывались по стеклу, как будто город сам пытался смыть грязь, которая переполнила этот мир.
Мистер Х спокойно смотрел, как дождь размывает пейзаж за окном. Всё шло по плану.

3.2.13. Русские бандиты
К утру к тюрьме подъезжают пять массивных черных «Мерседесов-600» с российскими номерами, а за ними — черный катафалк. Мощные моторы работают тихо, словно хищники поджидают свою добычу. Ворота тюрьмы медленно открываются, и машины, без задержек, въезжают на территорию. Эти люди не знают границ — мафия всегда находит пути. Об их прибытии уже знали все нужные лица, от министра МВД Алматова до главы спецслужбы Иноятова. Пропустили без лишних вопросов, ведь мафия — это та тень, с которой никто не хочет связываться напрямую.
Двери машин распахиваются, и наружу выходит пятнадцать человек. Русские бандиты. Каждый в кожанке, с массивными плечами и бритыми головами. Их руки — словно сжатые каменные кулаки — испещрены татуировками: черепа, пауки, кресты и звезды на плечах. На шее одного виднеется православный крест с надписью «Смерть врагам», у другого — на запястье змеиный узор, сплетающийся с лозунгом: «Верим в силу». Некоторые бандиты, как и положено, имеют при себе оружие: на поясах поблескивают пистолеты, а трое держат «Калашниковы», свисающие через плечо на ремне. Эти люди несут за собой ауру власти и страха.
Осматривая тюрьму, бандиты исподлобья с презрением оглядывают грязные, мрачные стены, обугленные следы пожара, железные двери с коваными замками. Этот мрачный мир далек от блеска их богатых московских квартир и ночных клубов. Один из них сплюнул на пыльную землю, вытирая рот тыльной стороной руки.
Майор-следователь, сопровождаемый надзирателями, ведет делегацию в тюремный морг. Там, на холодном металлическом столе, лежит тело Бориса Левина — безжизненное, окоченевшее, с оскаленной от боли лицом. Голова его отделена от тела, аккуратно положена рядом. Швы грубо наложены на шее и торсе, но его глаза, закрытые, всё ещё как будто хранят недосказанную тайну. В воздухе морга стоит сладковатый запах разложения, смешанный с формалином. Тусклый свет лампы дрожит, обнажая каждый уродливый изъян помещения: обшарпанные стены, старый холодильник, несколько вскрытых тел на металлических столах.
Один из бандитов — высокий, с темным шрамом через всю левую щеку и татуировкой медведя на шее — подходит к телу. Он тщательно осматривает и тело, и голову, затем кивает другим. В его глазах горит ярость, но голос хриплый и приглушенный:
— Черт… да, это Борис. Мы признали его, — коротко бросает он, явно расстроенный увиденным.
Второй бандит, коренастый и с глубоким морщинистым лбом, хмуро обращается к майору:
— Лягавые, мы заберем его с собой, похороним в России. Он наш авторитетный человек. Должен быть похоронен на нашей святой земле, рядом с другими авторитетами. Таковы наши законы!
В этот момент в морг вваливается Эшмат Мусаев, с привычной своей ленцой и властной уверенностью, махнув рукой:
— Забирайте. Все процедуры медицинские и прокурорские проведены. Нам его труп не нужен. Все сопроводительные документы для вывоза вам сейчас подготовят.
Для Эшмата важно, чтобы тело Левина как можно быстрее покинуло Узбекистан — мёртвый Левин уже не представлял для него угрозы.
В морг приносят гроб — сделанный из дорогого темного дерева, лакированный, с золотыми ручками и мягким внутренним убранством. Внутри — атласная ткань алого цвета. Бандиты аккуратно кладут в него тело и отдельно голову Левина, закрывают крышку и закрепляют гвоздями. Всё выполняется с уважением, без лишних слов. Гроб выносят из морга и помещают в катафалк. Русская делегация приготовилась к отъезду.
Первый бандит, который осматривал тело, вдруг останавливается, уже держа руку на дверце «Мерседеса». Он поворачивается к Эшмату и, замерев, тихо, но зловеще говорит:
— Слушай, виртухай, разберись с теми, кто убил Бориса. Если не сделаешь, то мы сделаем. И тебя накажем.
Эшмат, со всей своей наглостью и самоуверенностью, сплевывает на землю, не моргнув глазом:
— Не угрожайте мне, пацаны. Я у себя на родине. За мной мощь узбекского государства. За мной сам хазрат! А с убийцами я разберусь. Это религиозники, ваххабиты. Езжайте, — и он резко хлопает по крыше «Мерседеса» и разворачивается, уходя в сторону своего кабинета.
Машины бандитов и катафалк плавно покидают территорию тюрьмы. Колонна, бесшумно взрывая тишину мощными моторами, исчезает за воротами, погружаясь в пустынные узбекские пейзажи. Для них это был конец пути, но для многих — только начало.
Майор и надзиратели возвращаются в кабинет. Там их уже ждёт накрытый стол с бутылками водки, тарелками с мясом и горячими блюдами. Праздничный стол накрыт, несмотря на события — план, хоть и с трудностями, был выполнен. Майор опускается на стул, наливает себе рюмку и, выдохнув, с удовлетворением произносит:
— Ну, с концами! Сценарий хоть и поменяли, но всё вышло как надо.
Тюрьма погружена в глухую тишину. Платц пуст, из-за сгоревших цехов и оранжереи ещё поднимается лёгкий дымок. Все заключенные заперты по камерам, даже прогулки отменены — тюрьма работает в особом режиме после бунта. А над всем этим нависает тяжелая тень страха и ожидания, что следующая кровь будет пролита совсем скоро.

3.2.14. Бедность
В квартире Башорат Ешевой царит вечная осень. Полы старые, деревянные, скрипят под ногами, а многие доски прогнили и проваливаются, обнажая подполье. Из-под них доносится запах сырости, словно дом стоит на болотах. Пахнет затхлостью, плесенью — смесью, которую уже не выветрить простым проветриванием. Батареи едва тёплые, но этого недостаточно, чтобы прогреть холодные, пропитанные сыростью стены. Дом ветхий, построенный ещё в прошлом веке, требует не ремонта, а полного сноса. Но ни властям, ни чиновникам нет дела до семьи Ешевых, вынужденных годами жить в этих нечеловеческих условиях.
Потолок выглядит так, будто он может обрушиться в любую минуту. Люстра давно снята, осталась лишь одинокая лампочка на шнуре, светящая тускло и мрачно. Она всего на 40 ватт, её света не хватает, чтобы осветить всю комнату, погружая её в полумрак. В углах комнаты тени сливаются с мебелью, создавая ощущение тесноты и безысходности.
На обеденном столе стоит скромный ужин. В большой, но почти пустой миске — жидкий суп, в котором нет ни единого кусочка мяса. В его составе лишь макароны, несколько кружочков моркови и пара луковиц, всплывающих на поверхности. Рядом стоит чайник с крепким чаем, в вазочке немного сахара — его явно экономят. Пища простая и скудная, как и их жизнь.
На стареньком телевизоре, который стоит в углу, транслируется новостная передача «Ахборот». В народе её давно прозвали «Вести из Рая», потому что в ней рассказывают о мнимых успехах и победах, которые простые люди в реальной жизни не ощущают. Ведущий с торжественным видом сообщает, как растут иностранные инвестиции в Узбекистан, как американские и японские бизнесмены восхищены экономическим климатом республики. «Узбекистан — это страна, куда мы готовы вложить свои капиталы», — звучат пафосные слова репортажей. Ведущие с серьезными лицами рассказывают о том, как в Берлине изучают труды Ислама Каримова и восхищаются его реформами, называя Узбекистан «процветающей страной».
Башорат сидит перед телевизором, недовольно качая головой. Она знает, что это всё ложь. Пока журналисты вещают о «процветающем Узбекистане», миллионы узбеков вынуждены уезжать на заработки в Россию или Турцию, покидая свои семьи, чтобы просто выжить.
— Какая ерунда, — сердито бросает она в экран, словно те, кто сидит по ту сторону, могут её услышать.
В этот момент к ней подходит её дочка Шахло. Она тихо обнимает мать, прижимаясь к ней:
— Мама, мне сегодня приснился Улугбек. Я так скучаю по нему. Я так хочу его увидеть…
Башорат смотрит на дочь, и слезы подступают к её глазам. Она гладит Шахло по голове, плачет и улыбается одновременно:
— Да, дочка, я тоже скучаю. Но сердце моё не на месте... Там что-то случилось с Улугбеком. Что-то плохое. Чувствую я. Надо бы съездить туда, но как я вас одних оставлю?..
В другом углу комнаты, при тусклом свете той же самой лампочки, Отабек старательно пишет домашнее задание по узбекскому языку. Он сидит за обеденным столом, склонившись над тетрадью. Рядом на треснувшей тарелке лежит его завтрашний бутерброд: кусочек сухого хлеба и крохотный кусочек сыра. Ему предстоит взять его с собой в школу, это всё, что он сможет съесть на перемене. Он сосредоточенно выводит буквы, но пальцы его замерзают от холода.
Даже крысы обошли это жилье стороной — здесь нечем поживиться. В этой квартире нет ничего, кроме холода, бедности и надежды, что когда-нибудь всё изменится.

Часть 3.3. Санджар Умаров

3.3.1. Рынок
Санджар Умаров, сидя в машине, смотрит на пейзаж за окном. Пыльная дорога, по обе стороны которой растянулись ряды деревьев, уходит вдаль. Их сухие ветки безжизненно тянутся к небу, словно в поисках тепла, которого уже давно нет. Солнце слабо светит, его тепла не хватает, чтобы согреть остывшую землю. В небе кружат вороны, зловеще каркая. Их зловещие крики разрывают тишину, как предвестие какой-то надвигающейся беды. Санджар невольно напрягается, ощущая что-то недоброе в воздухе.
Машина останавливается у маленького базара. Асфальтированная площадка вся в трещинах и выбоинах, по ней разбросаны бетонные навесы, под которыми стоят женщины в ветхой одежде. Они продают всё, что смогли собрать: мелкие конфеты, кисломолочный курт, лепешки, старую обувь, платки, кухонную утварь. Товар их скуден, и покупатели тоже в дефиците. Те немногие, что приходят, смотрят на продавцов с надеждой, пытаясь выбрать самое необходимое, за каждый сум, ведь деньги нужны в первую очередь на уголь, чтобы хоть как-то обогреть дома. Да и продавцы лелеют надежду выручить немного от продажи товаров.
Санджар подходит к одной из них и покупает лепешки. Женщина, скромно одетая в длинную юбку и платок, с лицом, изможденным временем и бедностью, смотрит на него с удивлением. Она понимает, что перед ней горожанин, который живёт в куда лучших условиях.
— Как вам живётся? — спрашивает Санджар, искренне интересуясь её судьбой.
Она отвечает неохотно, с недоверием в глазах:
— Как живётся? Плохо. Пенсий нет, зарплаты задерживают. Я учительница в школе. В классах холодно, дома отопления нет. Денег на уголь нужно накопить, вот и продаю всё, что могу.
Санджар кивает, а затем, взглянув по сторонам, задаёт ещё один вопрос:
— Как же так? Ведь мы газодобывающая страна. Мы экспортируем газ!
Её лицо темнеет от гнева, и она отвечает резко:
— О чём вы говорите? У нас газа нет! До нас трубу не дотянули, только обещают каждый год, но никто ничего не делает. Дрова рубим или уголь покупаем, а он дорогой и толку от него мало. Местный уголь — шлак один, тепла от него почти нет. Даже лепешки едва печём.
Санджар мрачнеет и спрашивает о школе. Женщина машет рукой в сторону кишлака:
— Вон там, в селе. Посмотрите сами, если интересно.
Он возвращается в машину и просит водителя направиться в кишлак. Машина трогается, и вскоре они подъезжают к глинобитной школе, где время словно остановилось. Здание выглядит древним и заброшенным, окна заколочены досками, а внутри пустые классы. В коридорах стоят железные буржуйки, давно не топленные. Школа напоминает прошлый век, застывший в этом уголке страны.
Их встречает сторож — старичок в теплом чапане и кирзовых сапогах. Он охотно рассказывает:
— Угля нет, дров тоже. Школа закрыта, дети сидят дома. Даже электричества нет.
Санджар с каждым шагом всё больше погружается в осознание ужасов местной жизни. Он видит бесправие и заброшенность людей, которые забыты государством. Водя взглядом по полуразрушенной школе, он качает головой, ошеломлённый:
— На телевидении говорят одно, а реальность совсем другая. Зачем нам пятизвёздочные отели, если детям даже школы нормальные не строят?
Его коллеги, сидящие в машине, не хотят выходить. Сотрудница, женщина лет сорока с изящной фигурой и выразительными глазами, лишь безразлично произносит:
— Это политика, Санджар-ака. Но лучше ей не увлекаться.
Специалист по компрессорным установкам, невысокий мужчина с короткой стрижкой, только мрачно мычит в знак согласия.
Неожиданно к машине подходит молодая женщина с ребёнком на руках. Она стучит по окну, и, когда Санджар опускает его, тихо произносит:
— Купите мою дочь.
Санджар в шоке, не веря своим ушам:
— Что?
Женщина, пряча лицо под платком, дрожащим голосом продолжает:
— У меня нет денег, чтобы оплатить операцию отцу. Купите мою дочь за 500 долларов. Пожалуйста, вы же из города, у вас есть дорогая машина!
Санджар бледнеет. Его сердце сжимается от боли. Он достаёт из кошелька деньги и передаёт женщине:
— Вот вам 500 долларов на операцию. И ещё 200 долларов — купите еду для ребёнка. Никогда не продавайте своих детей. Это грех и преступление. Дайте мне ваш адрес, я буду помогать вам.
Женщина хватает деньги и, прикрыв лицо, убегает прочь. Санджар смотрит ей вслед с горечью и беспомощностью.
Когда они возвращаются на трассу и продолжают путь, вороны снова каркают с деревьев, словно шепчут ему: «Ты ещё многого не знаешь, Санджар…»

3.3.2. Дворец международных форумов
На следующий день Санджар проезжает мимо сквера Амира Темура, где установлен памятник великому средневековому правителю. Прямо напротив идёт строительство Дворца международных форумов — исполинского сооружения, возвышающегося среди шумных улиц Ташкента. Это здание выглядит помпезным, словно из другого мира. Окруженное строительными кранами и ограждениями, оно символизирует растрату ресурсов на проекты, не имеющие реальной пользы для людей. Гигантские колонны и фасады, изукрашенные орнаментами, контрастируют с бедностью, которую Санджар видел накануне.
Коллега, сидящий на переднем сиденье рядом с водителем, скептически усмехается. Он — мужчина средних лет, с густыми тёмными волосами, уже слегка тронутыми сединой. У него усталый взгляд, показывающий, что за годы работы в системе он утратил все иллюзии. Одето в строгий тёмный костюм, его лицо подёрнуто налётом цинизма и иронии, когда он слышит комментарий Санджара:
— Вот на это бесполезное и помпезное здание государство тратит огромные суммы. Нужны больницы, школы, очистные сооружения, а президент тратит госбюджет на такие проекты. Я видел одну школу в кишлаке... Такое ощущение, что там время остановилось сто лет назад.
Коллега, усмехнувшись, отвечает, не скрывая сарказма:
— Знаешь, Санджар, кто подрядчик этого строительства? «Зеромакс»! Фирма, которая, как и мы, занимается переработкой и экспортом газа.
Автомобиль замедляется, чтобы пассажиры могли рассмотреть грандиозную стройку. Сухие облака пыли поднимаются под ногами рабочих, грузовики снуют туда-сюда, и стройка кипит, но вдруг милиционер, стоящий на обочине, машет палкой, недвусмысленно показывая, что задерживаться здесь нельзя. Санджар касается плеча водителя и негромко говорит:
— Езжай дальше.
Машина снова вливается в поток, смешиваясь с другими автомобилями на проспекте. Сквозь стекло Санджар продолжает рассуждать:
— Но ведь «Зеромакс» не занимается строительством гражданских объектов. Я понимаю, если это были бы профильные производственные объекты, связанные с газодобычей, но... это просто непостижимо. Они диверсифицируют направления?
Коллега тяжело вздыхает и отвечает:
— «Зеромакс» — это фирма Гульнары Каримовой. Все лакомые куски всегда передают своим. Президент кормит семью за счёт народа. И неважно, сколько они вбухают в этот Дворец, Гульнара получит свой откат, свою прибыль. А нас будут тормозить, как только смогут, потому что Каримов требует, чтобы любой инвестор покупал у него условия для ведения бизнеса в Узбекистане.
Санджар, нахмурившись, смотрит в окно, его лицо становится суровым.
— Я не буду давать взятки. Мы пробьём наш проект.
Коллега недоумённо оборачивается к нему, его взгляд выражает смешанные эмоции: ирония, недоверие и сожаление. Казалось, он смотрит на Санджара, как на наивного ребёнка:
— Как? В этой стране нельзя работать честно! Никто здесь так не работает! Надо давать взятки, чтобы хотя бы попытаться работать честно.
Санджар остаётся непоколебим, его голос становится твёрже:
— Я встречусь с сенаторами и конгрессменами в США. Пусть они давят на узбекские власти. Нужно менять формат взаимоотношений. Вообще не понимаю, как работает Ислам Каримов? Ведь он встречается с иностранными инвесторами, крупными бизнесменами. Что он им говорит? Как он их заманивает в страну?
Коллега молчит, погружённый в собственные мысли. Он многое знает, но предпочитает держать язык за зубами. В Узбекистане есть пословица: «У короткого языка длинная жизнь». Эта мудрость висит над ним, как предупреждение.

3.3.3. Вымогательство
Ислам Каримов бодро шагает по коридору, за ним следует Мистер Х — мужчина среднего возраста с непроницаемым выражением лица. Мистер Х — не просто советник, а одна из самых доверенных фигур в окружении президента, человек, который знает многие тайны режима. Чуть позади движутся ещё три чиновника из Министерства внешних экономических связей. Все они — проверенные люди, участники многочисленных «тихих» сделок, вхожие в узкие круги власти. Эти чиновники опытны, их лица всегда остаются невозмутимыми, как бы сложны ни были переговоры. Их положение позволяет им быть свидетелями и участниками множества закулисных решений, которые обычному гражданину остаются за гранью понимания.
Когда они входят в зал для переговоров, их уже ждёт делегация немецких инвесторов из автомобильной промышленности. Немцы, аккуратно одетые в строгие костюмы, выглядят озабоченными. Для них это шанс выйти на новый рынок, осваивая новый регион и захватывая перспективы, которые ранее казались недосягаемыми. Посол Узбекистана в Германии уверял их, что Ташкент буквально жаждет инвестиций и готов на сотрудничество, поэтому ожидания высоки. На длинном столе разложены папки с документами, схемы будущих проектов, плакаты с чертежами заводов и возможных партнёрств. Все это создает впечатление серьёзного, продуманного подхода.
Когда Ислам Каримов входит в зал, вся делегация встаёт, чтобы приветствовать его. Президент приглашает всех сесть, и начинается беседа. Глава немецкой делегации, уверенный в успехе, начинает рассказывать о проекте:
— Мы разработали проект строительства автомобильного завода в Узбекистане, где будут выпускаться современные автомобили. Мы гарантируем качество продукции, поставки запчастей, наши технологии и оборудование, — уверенно продолжает он. — Мы также подготовим кадры, которые смогут в дальнейшем развивать производство. Все расчеты проведены и согласованы с вашей стороной, господин президент. Необходимо лишь одобрение вашего правительства. Ответственность и вложение капиталов будут равными для обеих сторон...
Пока глава делегации говорит, Каримов внимательно слушает, кивая головой, и немец уверен, что его презентация проходит успешно. Но вдруг президент задаёт вопрос, который приводит всех в замешательство:
— А что я с этого буду иметь?
Переводчик теряется, но, несмотря на замешательство, переводит слова Каримова на немецкий. Члены делегации замолкают, переглядываясь между собой, не понимая, о чём идёт речь. Глава немецкой делегации, слегка сбитый с толку, осторожно начинает отвечать:
— Э-э-э... Ваше Превосходительство, страна получит новые марки автомобилей, которые можно будет экспортировать или использовать на внутреннем рынке. Там, где есть новые технологии, открываются возможности для диверсификации производства. Это также создаст новые рабочие места, улучшит образование, повысит качество жизни и обеспечит доступ к новым услугам...
Каримов сердито отмахивается и, хмуря брови, повторяет:
— Это я понял. Но что я лично буду иметь с этого? Мой интерес где?
Глава делегации озадачен. Он не понимает, что имеет в виду Каримов, и спрашивает переводчика:
— Erkl;ren Sie mir bitte, was meint Herr Karimov? («Поясните, что имеет в виду господин Каримов?»)
Переводчик, побледнев от осознания смысла слов президента, честно переводит:
— Es scheint, er spricht ;ber Bestechung. («Похоже, речь идет о взятке.»)
Слова переводчика буквально повисают в воздухе. Члены немецкой делегации застывают с вытянутыми лицами, не веря в то, что слышат. Этот момент неожиданности сбивает всех с толку. В их мире строгих корпоративных и этических норм подобные вопросы на переговорах просто недопустимы.
Глава делегации, заикаясь от смущения, продолжает:
— Передайте, пожалуйста, президенту, что мы так не работаем. У нас есть этические правила, законы, которые запрещают нам совершать сделки неподобающим образом. Мы понесём репутационные потери, а также возможны санкции... Я не готов вести переговоры в таком ключе, я в замешательстве...
Переводчик, дрожа от волнения, аккуратно передаёт слова главы делегации президенту. Лицо Каримова мрачнеет. Не говоря больше ни слова, он встаёт и прощается с делегацией. Немцы остаются сидеть в полном недоумении, не веря, что такие переговоры вообще могут происходить.
Когда Каримов выходит из зала и возвращается в коридор, он обращается к Мистеру Х:
— Южнокорейцы предложили более выгодную сделку. Они сразу поняли, как нужно с нами работать, потому что такие же, как мы. Так что автомобильный завод будем строить с ними. Откат уже согласован с их стороны. А эти немцы... они проиграли, так и не поняв, в чём их ошибка.
Мистер Х молча кивает, соглашаясь:
— Да, хазрат, вы правы.
В Узбекистане всё движется лишь тогда, когда купюра попадает в нужные руки. Это негласное правило, управляющее всем: от самых малых сделок до многомиллионных проектов. Чтобы добиться успеха, необходимо правильно «смазать» шестерёнки системы. Законопослушные компании вроде немецкой не понимают, как устроены местные механизмы власти, где государственные интересы и личные выгоды постоянно переплетаются. В такой системе честность и прозрачность кажутся не просто наивностью, но чем-то невозможным.

3.3.4. Журнал Foreign Policy
Санджар сидел в мягком кресле бизнес-класса, наслаждаясь ароматным кофе. Стюарды, одетые в безупречно чистые униформы, обслуживали пассажиров с максимальной вежливостью и профессионализмом. На их лицах не сходили улыбки, а каждое действие было отточено: предложить напитки, аккуратно разложить столовые приборы на белоснежной скатерти, поинтересоваться, не нужно ли чего-нибудь ещё. Кофе был крепким, слегка горьковатым, но приятным на вкус — точно так, как Санджар любил.
Взгляд его упал на стопку свежей прессы, разложенной на журнальном столике. Он взял журнал Foreign Policy и начал листать страницы, скользя глазами по заголовкам и фотографиям мировых лидеров и влиятельных фигур. Вскоре его внимание привлекла статья с броским заголовком: "Наихудшие дочери мира". На первой строке рейтинга была Гульнара Каримова.
Санджар недовольно нахмурился, но не удивился. Он начал читать: "Мадам Каримова известна в Европе как элитарная светская львица и филантроп. Она была замечена на мероприятиях с участием Шерон Стоун, Элтона Джона, а также бывшего президента США Билла Клинтона. Однако дома Каримову подготавливают как правопреемницу отцу — жестокого диктатора..."
Санджар вспоминал её видеоклип, который он видел по узбекскому телевидению. Это была песня «GooGooSha» — бессмысленный, однообразный трек с пустыми текстами и невпечатляющей мелодией. Клип был слишком гламурным, с чередой нелепых сцен и постановок, будто Каримова старалась продемонстрировать свою принадлежность к высшему обществу, но без искры таланта или настоящего вкуса. Он выглядел как жалкая попытка обратить на себя внимание на мировой арене через музыку, но по сути был очередным бессмысленным продуктом.
Санджар тяжело вздохнул, досадуя не столько на саму Гульнару, сколько на имидж, который она создавала своей страной. Он горько покачал головой, проговорив себе под нос:
— Ну вот... реклама страны. Узбекистан знают через коррупционное лицо дочери диктатора... Нет, с этим нужно заканчивать! Нельзя так...
Он задумался, погружаясь в мысли о необходимости политических реформ, о том, как искоренить авторитаризм и коррупцию, которые разъедают страну. Мысли его метались между планами реформ, идеями политических изменений и тяжёлым осознанием текущей ситуации.
Сидящий рядом американец, мужчина лет пятидесяти с седыми висками, в очках с тонкой оправой и открытым лицом, заметив задумчивость Санджара, спросил:
— Who are you talking about, mister? («О ком вы говорите, мистер?»)
Санджар улыбнулся, закрывая журнал, и мягко ответил:
— This is a sad story. Let’s talk about something better. («Это грустная история, лучше поговорим о хорошем.»)
Американец кивнул, понимая, что собеседник не хочет углубляться в сложные темы. Тем временем самолёт продолжал свой полёт над бескрайним океаном. За окном расстилались белые пушистые облака, словно бесконечные хлопковые поля, плавно перекатывающиеся друг за другом. Солнце, висящее низко на горизонте, окрашивало небо в нежные оранжево-розовые оттенки, а его отражение игриво играло на поверхности океана далеко внизу. Картина была умиротворяющей, почти волшебной, и Санджар, глядя в иллюминатор, задумчиво смотрел на этот мир, который казался таким безмятежным и далеким от тех проблем, что терзали его разум.

3.3.5. Американские встречи
Санджар проводил встречи в США с политиками, бизнесменами и активистами в крупных городах — Вашингтоне, Нью-Йорке, Техасе и Лос-Анджелесе. Он говорил об Узбекистане с искренней страстью, стремясь донести мысль, что текущее положение страны требует кардинальных изменений. В одном из своих выступлений перед политической элитой, Санджар подчеркнул:
— У вас есть база К2 и база в Термезе, которые играют ключевую роль в операциях в Афганистане. Однако нельзя рассматривать диктатора как надёжного партнёра для развития стабильных политических и экономических отношений. Узбекистан задыхается от коррупции, и инвесторам крайне сложно работать в таких условиях. Вам нужен честный диалог с Каримовым, вы должны доказать ему, что сотрудничество возможно только через призму прав человека, свободы прессы, права собственности. В противном случае у вас будет новый "сукин сын" под боком.
Эти слова Санджара перекликались с известной фразой президента США Франклина Рузвельта. Во время Холодной войны он однажды заявил, что «Сомоса может быть сукиным сыном, но он наш сукин сын», имея в виду диктатора Никарагуа. Эта фраза стала символом циничной политики поддержки авторитарных лидеров ради геополитических интересов. Санджар намекал на опасности такого подхода, особенно в отношении Узбекистана.
Сенаторы, конгрессмены и бизнесмены внимательно слушали его. Среди них был даже Илон Маск, который с интересом воспринял речь Санджара. Бизнесмены обещали поддержку, выражая готовность обсуждать конкретные меры. Маск, кивая головой, сказал:
— Мы можем вместе сделать много полезного. Главное — чтобы инвестиции были защищены, и чтобы мы могли доверять правительству.
Санджар также давал интервью на телевидении и писал статьи для американских СМИ. Его выступления в прессе привлекли внимание широкой аудитории. В частности, он выступил на CNN, где в интервью сказал:
— Мы должны бороться за права человека в Узбекистане. Авторитарный режим должен понимать, что свобода слова и свобода прессы — это не просто западные ценности, это основа для любого здорового общества.
Тем временем сотрудники узбекского посольства в США внимательно следили за всеми его действиями. За каждым его словом наблюдали, а информацию немедленно отправляли в Ташкент. Депеши с отчетами шли одна за другой, описывая активность Санджара в Америке. В этих донесениях говорилось о его встречах с американскими бизнесменами и политиками, его интервью на телевидении и общении с журналистами. Эта информация попадала в руки руководителей спецслужб.
Вдохновлённый поддержкой и результатами встреч, Санджар позвонил в Ташкент своим соратникам. Разговор состоялся с Нигарой Хидоятовой, одной из его ближайших союзниц:
— Мы должны создавать коалицию, Нигара. Только через политические реформы мы сможем изменить систему. Нужны независимые политические движения, партии, гражданские активисты, журналисты, правозащитники. Мы будем бороться только ненасильственными методами, через реформы.
Но Санджар не знал, что его телефонный разговор был прослушан. Сотрудник СНБ (Службы национальной безопасности) тихо сидел в своём кабинете, наушники на голове. Каждый звук записывался на старый магнитофон. Прослушав разговор, он сделал пометку и отправил её наверх. Бумаги быстро оказались на столе у председателя СНБ Рустама Иноятова. Тот неспешно перелистывал отчёты, цокая языком от недовольства.
— Хм, новый революционер? Хватало нам критиков, как этот депутат Шаврик Рузимуродов, теперь ещё и этот выскочка-бизнесмен? — с раздражением произнёс Иноятов, глядя на страницу с фамилией Санджара.
Санджар, не подозревая об этом, продолжал свою работу, искренне веря в то, что его миссия важна. Но его имя уже оказалось на заметке у спецслужб — это был лишь первый шаг на пути, который вёл его к опасной развилке. Система начала замечать его, и это могло стать началом конца.

3.3.6.Активность Нигары
Нигара Хидоятова полна решимости ускорить политические реформы и зарегистрировать свою партию "Озод дехконлар" — "Свободные крестьяне". Она видит огромный потенциал в этой инициативе, ведь сельские жители составляют более 60% населения Узбекистана, но именно они остаются самой бесправной и эксплуатируемой частью общества. Без права частной собственности на землю крестьяне фактически не имеют контроля над своим трудом, продукцией и доходами.
Нигара часто повторяет:
— Если нет права частной собственности на землю, то любой труженик не распоряжается тем, что произвел.
Она выступает против социалистической модели, навязанной узбекскому народу советской властью, и не скрывает своего презрения к трудам Ленина и Маркса. В её глазах это антинаучные учения, которые привели к деградации экономики и общества. Как кандидат исторических наук и специалист по басмаческому движению, она прекрасно знает, как большевики, действуя кровью и ложью, построили социализм в Средней Азии, подавляя ростки национальной демократии. Для Нигары Хидоятовой борьба с коммунистическим наследием — это не только идеологический вопрос, но и моральная обязанность перед её народом.
Когда Нигара встречается с крестьянами в деревнях и поселках, она видит в их глазах усталость и гнев от бессмысленных реформ Ислама Каримова. Эти люди, работая в поте лица, остаются бесправными и живут в условиях глубокой коррупции. Многие из них уже не надеются на изменения, но слова Нигары вселяют в них надежду.
Однажды на собрании к ней подходит седовласый крестьянин по имени Анвар. Его лицо, испещренное морщинами, носит следы многих лет тяжелого труда на полях. В его взгляде — мудрость и стойкость, характерная для людей, привыкших к суровым жизненным условиям.
— Я слышал, что вы боретесь за наши права, — говорит Анвар. Его голос глубокий и спокойный, но в нём ощущается горечь. — Я хотел бы вступить в вашу партию "Свободных крестьян". Вы не представляете, как на нас давят власти. Спускают планы на производство хлопка, хотя нам это невыгодно. Мы хотим выращивать овощи, но власти не дают нам полей под такие культуры. У нас нет выбора. Всё это ведёт к убыткам, но те, кто наверху, получают прибыль. А мы — нет.
Нигара внимательно слушает его и кивает головой. Она уже много раз слышала такие истории.
— Хлопок — это монокультура, которая губит ваши земли и превращает вас в рабов, — отвечает она. — Эту культуру навязала нам Москва. Но Советского Союза больше нет, и нам пора изменить аграрную политику. Сейчас доходы от производства хлопка получает только Ислам Каримов и его окружение. Для людей эта культура стала символом бедствий и несчастий.
Анвар соглашается, глубоко вздыхая.
— Нам нужно отказываться от этой системы и возвращать хозяина к земле, — продолжает Нигара. — Мы можем изменить отношение государства к вам, производителям. Ваша земля должна быть в ваших руках, и вы должны сами решать, что на ней выращивать.
Анвар с уважением кивает. Он давно мечтал о таких переменах и готов поддержать партию Нигары. Он обещает рассказать своим соседям и привлечь больше сторонников. Они беседуют долго, обсуждая, как можно изменить сельское хозяйство, как дать крестьянам возможность распоряжаться своими ресурсами и восстанавливать связь с землёй.
Нигара чувствует, что её идеи находят отклик среди людей. Она знает, что поддержка сельского населения — это ключ к успешным реформам. В её планах важное место занимает «Солнечная коалиция», проект, который она обсуждала с Санджаром Умаровым. Эта коалиция должна объединить политические силы, гражданских активистов, журналистов и правозащитников для мирного ненасильственного сопротивления авторитаризму.
Она с надеждой ждёт возвращения Санджара из США. Его миссия там была важной, и теперь, когда он получил поддержку со стороны американских политиков и бизнесменов, они смогут приступить к более решительным действиям. В её голове уже выстраивается стратегия, как объединить усилия всех прогрессивных сил для изменения системы.

3.3.7.Политическая программа
Нигара Хидоятова с энтузиазмом декларирует принципы своей партии «Озод Дехконлар», обращаясь к гражданам Узбекистана. Её слова находят отклик в сердцах многих людей, усталых от авторитаризма и коррупции. Принципы партии чётко сформулированы: борьба за демократическое правовое государство, за рыночную экономику, за создание гражданского общества. Она осуждает авторитарный режим, который, по её словам, завёл страну в тупик. В результате этого режима процветает коррупция, ухудшается качество жизни, а страна погружается в гуманитарный кризис.
Её слова привлекают внимание, и всё больше людей приходят на встречи с ней. Обычные граждане, крестьяне, интеллектуалы и предприниматели начинают интересоваться её программой. Среди них — те, кто устал от нищеты, отсутствия свободы и безысходности. Они задают ей вопросы о партии, о её целях, о том, как она намерена изменить ситуацию в стране. Многие из этих людей видят в Нигаре возможность для перемен и надеются на её лидерство.
Видя, что партия «Озод Дехконлар» начинает набирать популярность, Нигара решает официально зарегистрировать партию и подать свою кандидатуру на выборах в Олий Мажлис. Однако на каждом шагу она сталкивается с препятствиями. Её кандидатура и партия получают отказ во всех инстанциях, а в Министерстве юстиции, куда она приходит за регистрацией, её встречают с высокомерным презрением.
Чиновники вальяжно разваливаются на креслах, один из них — толстый мужчина с красным лицом и сигарой в руке — резко кричит:
— Все подписи фальшивые! Не существует таких людей! — Он демонстративно бросает документы на стол. — За фабрикацию фальшивых подписей мы можем привлечь вас к уголовной ответственности!
Нигара остаётся спокойной, но внутри неё растёт возмущение. Она понимает, что система действует против неё, пытаясь любыми способами подавить её усилия. В этот момент приходит ещё один удар: арестовывают её сестру Нодиру Хидоятову по ложным обвинениям. Это явный акт давления на Нигару, попытка заставить её отказаться от своих идей и политических амбиций. Суд проходит молниеносно и лицемерно. Известный своей продажностью судья Закир Исаев, человек с холодным взглядом и металлическим голосом, выносит приговор — несколько лет колонии.
После суда в его кабинет приносят чемодан с деньгами. Исаев, потирая руки, довольно пересчитывает купюры. Рядом с ним стоит Мистер Х, фигура в чёрном, и заместитель генерального прокурора Светлана Артыкова — высокая женщина с надменным выражением лица. Они обменялись насмешливыми взглядами, наблюдая, как судья упивается своей коррупцией. Для них это всего лишь очередная сделка в длинной цепочке, обеспечивающая их власть и влияние.
Между тем, президент Ислам Каримов выступает перед журналистами у памятника Амира Темура. Он гневно осуждает политических оппонентов:
— В парламент пролезают всякие проходимцы! Они якобы от народа и действуют от его имени. Это ложь! Кто такая Нигара? Она ни разу помидоров не сажала, а называет себя лидером крестьян! Надо огородить парламент от таких проходимцев и жуликов.
Журналисты слушают Каримова, но их реакция неоднозначна. Лишь самые преданные поддерживающие режим аплодируют его словам, другие же молчат, с трудом скрывая своё недовольство или безразличие.
В ответ на это Нигара заявляет публично:
— Почему у нас до сих пор нет легальных партий, которые представляют и защищают интересы крестьян? 70 процентов населения — дехкане, а в Олий Мажлисе их никто не представляет. Почему у нас процветает нищета и ужасающая бедность? Президент сказал, что я не могу отличить соху от кетменя. Пусть это останется на его совести. Но я точно могу отличить ложь от правды, обман президента от искренности крестьян. Наш народ просыпается, и нет сомнения, что когда-нибудь и на нашей улице будет праздник. Когда-нибудь мы добьёмся прав и свобод, уважения личности и достоинства.
Эти слова вызывают ярость у Ислама Каримова. Разъярённый президент вызывает к себе Мистера Х. Лицо Каримова перекошено от злобы, и он резко стучит кулаком по столу:
— Эта Нигара бросает мне вызов? Разработай план, как разогнать её партию и опозорить её! У нас нет места для таких смутьянов!
Мистер Х, человек с холодным и безэмоциональным выражением лица, кивает. Ему поручено уничтожить Нигару Хидоятову, её репутацию и её партию. Для него это лишь очередная миссия в ряду операций против тех, кто осмеливается бросить вызов авторитарному режиму Каримова.

3.3.8. Продолжая борьбу
Нигара Хидоятова собирает своих соратников в одном из кишлаков, где находит поддержку и доверие среди простых людей. Они устали от нищеты, от коррупции и давления властей. Селяне смотрят на Нигару как на ту, кто сможет вернуть им надежду. Люди внимательно слушают её слова, которые звучат смело и решительно, отражая их боль и чаяния. Нигара говорит об их правах, о свободе, о том, что земля должна принадлежать тем, кто на ней работает. Её голос звучит твёрдо, и каждый присутствующий чувствует её искренность и страстное желание бороться за справедливость.
В этот момент к Нигаре подходят правозащитники. Один из них — пожилой мужчина с грустными глазами и седыми волосами, которые придают ему солидный вид, говорит ей тихим, но тревожным голосом:
— Дорогая Нигара, наступают плохие времена. Твою сестру посадили, и её ждёт долгий срок. Твоему отцу закрыли дорогу в профессии, а нас, правозащитников, преследуют. Ты — следующая жертва. Нигара, тебе нужно уезжать. Парламент принял закон, который освобождает президента от уголовной ответственности за всё, что он делает. А теперь депутаты подарили ему резиденцию стоимостью в десятки миллионов долларов.
Эти слова вызывают в Нигаре бурю негодования. Она поворачивается к собравшимся с возмущённым лицом:
— Но это же подкуп! Олий Мажлис подкупил президента! Именно поэтому я буду продолжать бороться за нашу политическую партию! Мы создадим коалицию, и я не остановлюсь, пока не освобожу свою сестру Нодиру! — говорит она с твёрдостью в голосе.
Нигара не намерена сдаваться. Наоборот, она чувствует, что действия властей только укрепили её решимость продолжать борьбу. Она даёт интервью местной прессе, где говорит:
— Мы будем продолжать нашу борьбу. У нас нет разочарований, и руки у нас не опустились. Наоборот, действия властей вдохновили нас продолжать наши усилия, ведь каждое действие вызывает противодействие. Да, режим объявил, что выборы состоялись, и по данным Центральной избирательной комиссии, в выборах приняло участие 85,1 процента избирателей. Но с таким же успехом можно было объявить и о 100-процентной явке, ведь никто не проверял избирательные участки. Из всех избранных депутатов — только один представитель сельского хозяйства! Это означает, что власти сознательно отсекли дехкан от участия в работе законодательной палаты, намеренно устранив партию «Озод дехконлар» от выборов. В результате, дехкане, которые составляют 70 процентов населения страны, лишены возможности выразить свою волю.
Её слова наполнены болью и решимостью:
— Дехканам есть что сказать. Почему они так быстро нищают? Почему не решён земельный вопрос? Почему в кишлаках массовая безработица, а женщины вынуждены искать работу на базарах? Почему сельские школы приходят в упадок? Почему дехкане до сих пор бесправны и на них смотрят как на людей второго сорта? Они могли бы задать сотни вопросов «почему». Но власти испугались их увидеть в парламенте. Только этим проблему не решить. Вот почему мы полны энергии и готовы продолжать нашу борьбу. Мы молоды, нам 35-40 лет, и за нами будущее. Мы делаем это не ради власти, а ради того, чтобы наш народ — крестьянин, кормилец, защитник, труженик — жил достойной жизнью, а не как гражданин второго сорта.
Эти слова вдохновляют её соратников, а также тех, кто слушает её интервью. Люди видят в Нигаре лидера, который не боится говорить правду, который борется не ради личной выгоды, а ради будущего всех граждан Узбекистана.

3.3.9. Трусость
Ислам Каримов в сопровождении высокопоставленных чиновников, охраны и тележурналистов ходит по полям с хлопком, осматривая раскрывшиеся коробочки хлопка-сырца. Поле выглядит ухоженным, рядки ровные, а среди собранного урожая виднеется хлопок высокого качества. Президент, будто слегка расслабленный, начинает свою речь для телекамер:
— Раньше дехканин думал только о том, как бы во что бы то ни стало собрать и сдать выращенный хлопок на завод, выполнить план. Никого не интересовали сорт, качество хлопка, доходы хлопкороба. Но сегодня всё изменилось! Сегодня в выращивании качественного хлопка, своевременной его уборке и сдаче высокими сортами заинтересованы сами фермеры. Чем больше качественного хлопка заготовить, тем выше будут их доходы!
Журналисты кивают, записывают каждое его слово, а операторы внимательно следят за каждым его движением. В это время к президенту подходит Мистер Х, подталкивая вперед пожилого и явно испуганного фермера — седого Акбара. Его руки трясутся, и он кланяется по пояс перед Каримовым, чуть ли не падая на землю от волнения. Под смех чиновников Акбар робко целует туфли президента, который, демонстрируя «отеческую» доброту, гладит его по голове, будто прощая это унижение.
— Ну, вставай, вставай, не нужно этих церемоний, — говорит Каримов с улыбкой, как будто испытывая удовольствие от своей власти.
Фермер быстро поднимается, но продолжает стоять с опущенными глазами. Президент подходит к нему ближе и задаёт вопрос, который, как кажется, уже заранее был написан:
— Ну что, нравится тебе наша политика в сельском хозяйстве? Есть какие-то претензии к власти? Говори, не бойся, я же добрый…
Акбар, не поднимая глаз, нервно вытирает пот со лба и отвечает дрожащим голосом:
— Нет, нет, хазрат, всё хорошо. Я радуюсь тому, как власти помогают нам, крестьянам, строить нашу жизнь. При коммунистах было плохо, сейчас тоже пло... хорошо!
Каримов улыбается, довольный ответом:
— Скажи мне вот что: тебе нужна отдельная партия? Ну, партия фермеров и крестьян?
Акбар начинает беспокойно оглядываться по сторонам, словно пытаясь найти подсказку в глазах присутствующих, но не видя поддержки, всё-таки выдавливает ответ:
— Зачем? У нас жизнь и без партии прекрасна!
Каримов хитро щурится, продолжая допрос:
— А как же «Озод дехконлар»? Ты слышал о такой партии? Есть такая Нигара Хидоятова?
Лицо фермера бледнеет. Он вспоминает недавнюю встречу с Нигарой, но страх сковывает его настолько, что он едва может говорить.
— Никогда не слышал о такой партии. Если о нас думает хазрат, то зачем нам партия?
— А хотел бы ты вступить в эту партию? — продолжает Каримов, наслаждаясь моментом.
— Зачем? Я и так свободен. У меня всё хорошо благодаря вам, хазрат, — сжимающимся голосом произносит Акбар.
Каримов отпускает его, и фермер, еле сдерживая бег, уходит с поля, чувствуя, как его сердце бьётся у самого горла. В спешке он замечает насмешливые взгляды со стороны чиновников. Мистер Х смеётся, подмигивая стоящей рядом Светлане Артыковой, заместителю генерального прокурора:
— Этот мужик сам собирал людей, чтобы создать ячейку «Озод дехконлар». С ним беседовала Нигара Хидоятова, и смотри, как трусливо он теперь отнекивается.
Артыкова презрительно фыркает, скрещивая руки на груди:
— Нищеброд и плебс. С такими какая партия?
Между тем, президент продолжает свою прогулку по полям под наблюдением телекамер. Журналисты записывают каждый его шаг и жест, стараясь не пропустить ничего важного. В деревне неподалёку от хлопкового поля милиция разгоняет местных жителей, приказывая им прятаться по домам. Милиционеры орут:
— Не выходить, пока президент не уедет! — и, размахивая дубинками, гонят тех, кто решился выглянуть наружу, обратно в дома.
Двери домов захлопываются одна за другой. Жители затаились за шторами, наблюдая за происходящим в страхе и с горечью. А в то время Акбар, сбежавший с поля, торопится домой и рассказывает соседям, что его собственноручно гладил по голове сам Ислам Каримов. Его лицо светится гордостью, а соседи смотрят на него с завистью, молча поглядывая на свою землю и на поруганную жизнь, которая висит на волоске от милости властей.

Часть 3.4. Гульнара Каримова

3.4.1. Встреча с Петруччи
Московское представительство Национального банка внешнеэкономической деятельности Узбекистана располагалось в здании старой гостиницы, находящейся в собственности посольства Узбекистана в России. Это здание, хоть и скромное снаружи, имело стратегическое значение для узбекских бизнес-кругов и государственных делегатов, особенно для таких людей, как Пётр Каримов, заместитель председателя банка. Его рабочий график был особенным: с двух часов дня и до позднего вечера, но никто не осмеливался ему возразить. Все знали, кем был его отец, и этот факт предопределял положение Петра в деловых кругах.
Сегодня он, как обычно, сидел в своём кабинете, освещённом мягким светом настольной лампы. Окна, плотно занавешенные тяжёлыми шторами, изолировали шум московских улиц, создавая атмосферу полусекретности. Напротив Петра в мягком кожаном кресле, слегка покачиваясь, сидел его давний друг и однокурсник Алишер, бывший дипломат, который ранее работал вторым секретарём в этом же посольстве.
Пётр держал в руках свежую газету. На первой полосе заголовок объявлял новость: «Во вторник департамент госпротокола российского МИДа аккредитовал дочь президента Узбекистана Гульнару Каримову в качестве советника-посланника посольства Узбекистана в РФ». Статья описывала её недавние успехи в Москве: выступления на различных светских мероприятиях, появление в прессе и телевидении, а также покупку роскошной квартиры в элитном жилом комплексе «Камелот».
— Петруччи, она твоя соседка, твоя сестра, — с насмешкой произнёс Алишер, наклоняясь вперёд и хитро прищурив глаза. Его голос звучал с лёгкой иронией. Алишер знал, что отношения Петра с семьёй, особенно с отцом и его второй женой, были напряжёнными.
Пётр, не отрывая глаз от газеты, с презрением скривил губу и тихо проговорил:
— Меня она не интересует. Я с ней не встречался в Ташкенте, и здесь не собираюсь тратить время на этого, блин, "реального международного политика".
Алишер усмехнулся, откинувшись обратно на кресло, и с легкостью парировал:
— Ну, она теперь и диссертацию защитила, даже профессор. Кстати, твой отец в курсе, что ты в Питере защитил кандидатскую по экономике?
Пётр, пожимая плечами, ответил равнодушно:
— Нет. Ему это не интересно. Я с ним не встречаюсь и не обсуждаю свои дела.
Разговор становился всё более напряжённым, и Алишер вздохнул, слегка опустив голову. Он знал, что тема семьи Каримова была для Петра болезненной, и не хотел слишком настаивать. Он развёл руками, пытаясь перейти на более нейтральные темы.
— Ладно, — сказал он с улыбкой. — Я тут всё равно проездом. Завтра лечу в Польшу на курсы. Но решил заехать, навестить старого друга. Как у тебя дела?
Алишер, несмотря на недавнюю иронию, всегда ценил дружбу с Петром. Высокий, с интеллигентной внешностью, он сохранил дипломатию в манерах, даже когда оставил посольскую службу. Теперь, когда он находился на перепутье своей карьеры, ему предстояло начать новый этап — обучение в Польше. Самолёт был уже на следующий день, но он не мог не зайти к Петру, чтобы посидеть, поговорить, узнать, как идут дела у друга, с которым их связывали университетские годы и общее прошлое.
Пётр, хоть и не показывал этого, был рад визиту Алишера, хотя и держал дистанцию, как всегда.

3.4.2. Французский угодник
В Ташкенте в одной из современных студий проходит запись совместного видео Гульнары Каримовой и известного французского актера Жерара Депардье. Обстановка в студии уютная, со стильными световыми установками и микрофонами, а также с мягкими диванами и натянутыми шторами, создающими атмосферу уюта и креативности. Гульнара, одетая в элегантное платье, с характерной для неё харизмой, обсуждает детали записи.
Жерар Депардье, с его мощной фигурой и запоминающейся улыбкой, выглядит уверенно и дружелюбно. Его слегка небрежные, но стильные волосы, густая борода и блестящие глаза создают образ харизматичного человека. Он произносит комплимент:
— Мадам, мне вы нравитесь. Вы же восточная принцесса, и я готов с вами петь вечность. Имя Гугуша очень звучное для французского слуха.
Гульнара улыбается в ответ, а затем они оба начинают исполнять свою песню. Депардье поёт на французском, его глубокий, бархатистый голос наполняет студию:
«Где день закончит бег, солнце вновь уйдет,
И свет по домам опять вспять…
Я буду вспоминать все наши дни, наши мечты,
Что затерялись по пути. Буду искать, все пролистаю по шагам,
Чтобы найти и никогда не отпускать».
Затем Гульнара, раскрыв свои вокальные данные, исполняет припев на русском:
«Небо молчит, нет ни звезды, лишь пустота,
Небо молчит, ты далеко, здесь я одна.
Но почему, жизнь задает загадки нам, не отгадать,
Не разрешить, - это все судьба».
Съемка проходит слаженно, с переключением между ракурсами: то крупный план на лица исполнителей, то общий план, где видно, как они взаимно поддерживают друг друга в исполнении. Режиссёр, с энтузиазмом управляющий процессом, подсказывает, как занять разные позы и выразить эмоции. Гульнара и Депардье улыбаются друг другу, и атмосфера творчества и веселья наполняет студию.
Тем временем за кулисами, в углу, один из сотрудников открывает чемодан, полный евро. Это человек средних лет, с беспокойным взглядом и небрежной стрижкой. Он, проводя пальцем по деньгам, произносит:
— Черт, это гонорар для француза. Не думай, что он бесплатно сюда прилетел и поет просто так. Раньше такие бабки заплатили испанцу Хулио Иглесиас за то, что он дуэтом с Гульнарой спел «Бесаме мучо».
Другой сотрудник, значительно более молодого возраста, с ухоженной внешностью и насмешливой улыбкой, усмехается в ответ:
— Да, для европейцев деньги не пахнут, им все равно у кого выпрашивать гонорары. Все летят на мед, как пчелы...
Первый сотрудник, оглядываясь, тихо поправляет его:
— Скорее всего, как мухи на говно...
В это время из студии слышны голоса Гульнары и Депардье, которые продолжают исполнять песню, и их голоса перекрывают шум, исходящий из-за кулис:
«Улицы пусты, город замолчал, все разбредутся по домам.
Никто не потревожит нас сейчас,
И с высоты, будто срываясь в никуда,
Мы полетим, утро разбудит ото сна.
И в снах своих, станешь искать меня всегда.

Небо молчит, нет ни звезды, лишь пустота,
Небо молчит, ты далеко, здесь я одна.
Но почему, жизнь задает загадки нам, не отгадать,
Не разрешить, - это все судьба».
Когда песня крутится на узбекском телевидении, на YouTube и на радио, она начинает набирать популярность, вызывая интерес у зрителей и поднимая рейтинги Гульнары как дочери президента. Люди обсуждают её новую работу в социальных сетях, делятся ссылками, и в скором времени песня становится настоящим хитом, привлекая внимание к её карьере и создавая новую волну поддержки.

3.4.3. Бельдерсай
Гульнара Каримова и ее друзья отправились в путешествие к горному озеру Чарвак — одно из живописных мест Узбекистана. Дорога к озеру вела через холмистые долины, окружённые скалистыми горами, где зелёные луга встречались с глубокими ущельями. Вдали высились снежные вершины, отражавшиеся в лазурной воде озера, а чистый горный воздух наполнял пространство свежестью. Ландшафт этого района был чарующим: густые леса внизу переходили в более суровые, скалистые ландшафты выше, образуя великолепное сочетание природы.
Однако идиллические виды сменялись серыми картинами сельской жизни. По дороге они проезжали мимо бедных глинобитных домов, где люди, одетые в поношенную одежду, работали в полях, собирая хлопок под палящим солнцем. Дети, вместо учебников, держали в руках сельскохозяйственные инструменты, обрабатывая грядки с хлопчатником. Измученные лица, натруженные руки и пыль, осевшая на одежде, показывали безнадежность их повседневной жизни. Эти сцены бедности и эксплуатации никак не вписывались в образ гламурной жизни, к которой привыкла Гульнара.
Заметив эту картину за окном, Гульнара резко задернула жалюзи, с отвращением отводя взгляд. Она шипела сквозь зубы:
— Нищие, позорят нас!
Один из ее друзей, не скрывая саркастической усмешки, прокомментировал:
— Эти нищие делают нас богатыми! Мы продадим хлопок за границу и купим себе виллы в Испании, Франции или, может быть, в Эмиратах и Гонконге.
Гульнара, смеясь, ответила:
— Ах, да, точно! Пусть работают на нас, рабы!
Шикарные машины, мчавшиеся по разбитым дорогам, вызывали у местных жителей лишь ненависть и зависть. Мужчины, женщины и дети смотрели с угрюмой тоской, но их взгляды не выражали открытого протеста. Они были слишком запуганы и раздавлены долгими годами лишений и бесправия. Они чувствовали несправедливость, но были не готовы бороться за свои права.
По прибытии в роскошный отель «Бельдерсай», расположенный на склонах гор, компанию Гульнары встречали милиционеры и сотрудники отеля. Приказ был ясен: всех остальных гостей выгнать. Под насмешливым взглядом Гульнары сотрудники поспешно выводили постояльцев — среди них были иностранные туристы, растерянно стоящие у обочины дороги с чемоданами. Они оживленно разговаривали по-немецки и по-французски, не понимая, куда теперь идти.
Сотрудники отеля выглядели мрачно. Имидж гостиницы был подмочен, а с ним и будущие прибыли. Туристы возмущались и пытались найти новое жилье, но их голоса терялись в шуме служебных машин и мерцающих сирен охраны.

3.4.4. Танец с олигархом
В отеле «Бельдерсай», спрятанном среди горных вершин, развернулось грандиозное мероприятие. Самые влиятельные и богатые люди СНГ, а также высшие чиновники узбекского правительства собрались, чтобы насладиться роскошью, которую редко могли видеть простые люди. Широкие столы, уставленные блюдами изысканных деликатесов, ломились под тяжестью еды. Повара предлагали всё — от редких видов рыбы до самых дорогих сортов мяса и экзотических фруктов, привезённых с разных концов мира. Напитки, дорогие вина и элитные крепкие спиртные напитки лились рекой, а официанты едва успевали обслуживать избранных гостей, чьи лица светились самодовольством. Эти люди гордо называли себя "белой костью", подчеркивая своё чувство превосходства над остальными.
В тени празднества, стояли Мистер Х и Светлана Артыкова, она в прокурорской униформе. Они держали бокалы с виски со льдом и внимательно наблюдали за происходящим, как хищники, высматривающие жертву. Каждая деталь, каждый разговор или жест был важен для их будущего отчёта перед Каримовым. Мистер Х бросал короткие взгляды на свою записную книжку, делая пометки, а Артыкова с ехидной улыбкой наблюдала за размахом мероприятия.
На сцене, под звуки живой музыки, артисты исполняли песню из знаменитого фильма «Аршин мал алан», их голоса перекрывались оживлёнными разговорами гостей:
«Стой, погоди, не уходи — жить без тебя я не могу.
Сердце моё ты покорил, замуж хочу я за тебя.
Ты посмотри, как хороша — розой цветет наша душа…»
В центре внимания зала танцевала Гульнара Каримова в роскошном вечернем платье. Её партнёр — толстый, лысый и внушительный российский олигарх Алишер Усманов. Он двигался медленно, с тяжестью, словно боялся наступить на ногу своей партнёрше. Его лицо блестело от пота, но улыбка была широкой и самодовольной. Он был увлечён Гульнарой, его глаза горели, а тяжелые руки неуклюже обхватывали её талию. Гульнара, словно актриса на сцене, ослепительно улыбалась, привлекая восхищённые взгляды.
"Деньги есть?
Что? Что?
Деньги есть?
Есть, есть!
У тебя много их?
Хватит нам на двоих!
Деньги есть — выйду я!
Ах, ты, козочка моя…»
В это время его супруга, Ирина Виннер, известный тренер по гимнастике, с ревностью наблюдала за происходящим. Она была невысокого роста, крепкого телосложения, её волосы были уложены в аккуратный пучок, а серьёзное лицо выражало презрение и ярость. Её глаза сверкали гневом, но она не осмеливалась сказать что-либо вслух. Связь с семьёй Каримова была слишком важна, чтобы её разрушить из-за ревности. Она знала, что Гульнара — не та, с кем можно вступать в открытую конфронтацию.
Мистер Х, замечая выражение лица Ирины, делает ещё одну пометку в своём блокноте, а Светлана Артыкова, бросив быстрый взгляд на Виннер, ехидно скалила зубы, понимая её положение.
Когда танец подошёл к концу, Усманов, с видимым усилием вернувшийся к столу, достал из кармана небольшую бархатную коробочку и вручил её Гульнаре.
— Это кольцо, — с улыбкой сказал он, — я купил у вас, Гульнара, за 250 тысяч долларов, и теперь возвращаю вам в качестве подарка!
Гульнара, привычная к дорогим подаркам, приняла кольцо с лёгкой улыбкой, словно это была повседневная рутина. Она любила внимание и роскошь, особенно когда её окружали сильные мира сего. Ирина Виннер, видя это, не сдержалась: со злости она бросила бокал с вином на пол, встала и, не сказав ни слова, покинула зал, направляясь в свои апартаменты. Её губы поджались, а в глазах сверкала ненависть. Она презирала Гульнару, но знала, что не может открыто выражать своё мнение. Впрочем, сама Ирина не сильно отличалась от Каримовой по своим моральным принципам. Она знала, что в мире власти и денег, дружба и честность — это лишь иллюзии.
Тем временем праздник продолжался до самого утра. Музыка не смолкала, танцы становились всё более раскрепощёнными, а гости, пьяные от вина и наслаждения, обменивались щедрыми комплиментами и обещаниями. Когда рассвело, под звуки милицейских сирен, лимузины начали покидать отель один за другим. Богатые и влиятельные гости с довольными лицами садились в машины, уверенные в своём превосходстве и недосягаемости. Праздник прошёл для них отлично, как и всегда.

3.4.5. Скупка недвижимости
Гульнара Каримова, старшая дочь президента Узбекистана, вновь прогуливается по парижским улицам, наслаждаясь атмосферой города. Величественные Елисейские поля тянутся вдаль, наполненные людьми, туристами и элегантными бутиками. Вдалеке возвышается Эйфелева башня, освещённая ярким дневным светом, словно символ парижской роскоши и красоты. Гульнара легко шагает по мраморным плитам, наслаждаясь каждым моментом. Она направляется к Лувру, где под знаменитой стеклянной пирамидой её ожидает водитель с шикарным лимузином.
Вернувшись в свою роскошную квартиру, расположенную в одном из престижных районов Парижа, Гульнара принимает гостей — своих друзей и партнёров. Вокруг неё собрались люди, восхищённые её влиянием и богатством. В просторной гостиной с мраморными полами и высокими потолками, декорированной антикварной мебелью, они наслаждаются дорогими напитками и разговаривают о жизни. В какой-то момент Гульнара с гордостью заявляет:
— Я купила эту квартиру за 30 миллионов евро.
Все присутствующие в комнате мгновенно оживляются, восхищённо переглядываются.
— Ой, Гульнара, вы такая богатая! — раздаются восторженные голоса. Люди, сидящие вокруг неё, явно поражены её щедростью и размахом.
Улыбаясь, распираемая тщеславием, Гульнара добавляет:
— А ещё я купила виллу в Сан-Тропе за 2,5 миллиона долларов, но пока туда не ездила.
Её друзья мгновенно реагируют, предлагая новые идеи.
— Может, стоит купить что-нибудь поближе к Парижу? Где-нибудь в пригороде? — один из друзей наклоняется ближе, будто подсказывая ей на ушко.
Гульнара задумчиво улыбается. Идея нравится, и они сразу же направляются в риэлторскую компанию. Там её встречают с должным уважением, предлагая самые эксклюзивные варианты. Один из агентов предлагает роскошный загородный дом с приусадебным участком неподалёку от Парижа — стоимостью 30 миллионов евро.
— Такая сумма для меня — не деньги, — смеётся Гульнара, прислушиваясь к предложению. — Но я хочу посмотреть его.
Через некоторое время компания выезжает в загородный район. Их ждёт шикарное здание, утопающее в зелени ухоженного сада. Дом — настоящий дворец: фасад украшен колоннами и балюстрадами, а во дворе разбиты фонтаны и цветочные клумбы. Внутри — широкие залы, отделанные золотом и мрамором, спальни с видом на лес и бассейн, спортивный зал и даже небольшой домашний театр. Стены увешаны картинами, мебель выполнена на заказ из лучших материалов, а на террасе установлены столы для званых ужинов.
Гульнара оглядывает дом и довольно кивает. Это именно то, что ей нужно. Сделка обсуждается на месте. Она с лёгкостью соглашается на покупку, и агентам сообщают, что деньги будут переведены с офшорной компании. Никто не удивлён этим — среди её окружения давно известно, что деньги Гульнары имеют криминальное происхождение. Офшорные схемы помогают скрыть следы этих операций, позволяя ей без опасений приобретать роскошную недвижимость по всему миру. Всё это — часть тщательно продуманного механизма, который позволяет не только наслаждаться жизнью в роскоши, но и обезопасить себя от нежелательного внимания финансовых органов.
Сделка завершается быстро, и Гульнара возвращается в Париж, ещё раз убеждая себя и своих друзей, что она — хозяйка жизни, которой подвластны любые вершины.

3.4.6. Сбор компромата
Кабинет главы СНБ Рустама Иноятова выглядит сурово и строго, как и сам его владелец. Стены кабинета покрыты тёмной деревянной панелью, создавая гнетущую атмосферу, где дисциплина и контроль ощущаются во всём. На стене висят два портрета: один — Ислама Каримова, президента, под чьим правлением Узбекистан превратился в авторитарное государство, второй — Феликса Дзержинского, основателя советских спецслужб, символизируя наследие чекистов, которому Иноятов остаётся верен. Стол, покрытый зелёным сукном, напоминает о старых традициях КГБ, подчеркивая его приверженность к стилю советского прошлого.
Люди, работающие в здании СНБ, уверены, что защищают интересы Узбекистана, но на деле они давно стали служить компрадорскому режиму Каримова, прикрывая коррумпированную верхушку власти. Спецслужбы, некогда существовавшие для защиты государства, теперь являются просто инструментом подавления и личной охраны богатства и власти правящей элиты.
Иноятов резко бросает на стол папку с документами перед министром иностранных дел Абдулазизом Камиловым:
— Ознакомься.
Камилов открывает папку и видит фотографии Гульнары Каримовой — пьяной, в откровенных нарядах, снятые на дорогих вечеринках в Европе. В каждом снимке Гульнара выглядит вызывающе: на ней сверкающие диаманты, а рядом — куча пустых бокалов и представители богатого мира.
— Ведёт себя как последняя потаскуха. Было стыдно даже моим агентам, — с холодным презрением говорит Иноятов. — Разбрасывается деньгами, щеголяет драгоценностями. Даже для этой публики всё это чересчур.
Камилов, сквозь злобную улыбку, отвечает:
— Ага, вот сучка! Надо занести отцу эти фотографии. Хазрат разорвёт её на части!
Эти слова наполняют его злорадной радостью, ведь у него давно было желание отомстить Гульнаре за унижения, которые он испытывал из-за её высокомерного отношения.
Но Иноятов не разделяет его веселья и нахмуривается:
— Смотри дальше! — кивает он на папку.
Камилов переворачивает страницы и видит списки объектов недвижимости, принадлежащих Гульнаре. Лондон, Гонконг, Эмираты — везде у неё есть собственность, причём не просто квартиры, а целые этажи и виллы.
— По данным моих агентов, — продолжает Иноятов, — в Лондоне у неё четыре этажа одного здания на Chesham Street. В Гонконге — пентхаус в «Арке» на Moon Tower. А в ОАЭ она владеет двумя виллами в Jumeirah Zabeel Saray, стоимостью в 36,9 миллионов долларов. Ещё три пентхауса в Bonnington и земельный участок на The Palm Jumeirah за 13,1 миллиона.
Эти цифры, хотя и поразительные, не вызывают удивления у Камилова и Иноятова. Они давно привыкли к таким масштабам коррупции и роскоши, ведь сами они не отстают от Гульнары в желании скопить побольше богатств за границей. Для них такие компрометирующие материалы — просто инструмент борьбы с врагами и конкурентами внутри правящего круга.
Камилов кивает и подхватывает:
— У меня тоже есть кое-какая информация от дипломатов. Говорят, у неё есть дом на Рублёвке в России и несколько квартир в Москве, в том числе трёхуровневая квартира на 420 квадратов. Я сам гражданин России, но даже у меня нет такой недвижимости. Она всех нас перещеголяла. И это при том, что Хазрат всё время говорит, что в Узбекистане не будет олигархов!
Камилов вспоминает слова Каримова, что в стране не должно быть богатых людей, которые скупают власть на корню. Но реальность сильно отличается от этих обещаний.
Иноятов смеётся:
— Ха-ха-ха! У нас у всех вторые паспорта. Но лучше покупать недвижимость в Прибалтике. Мой сын уже обосновался в Латвии, скупил дома и бизнес. А Россия... ты знаешь, наш патрон не любит её. Да и Володя Путин — это, конечно, сила, но в Европе дела ведутся проще и безопаснее.
Камилов хмурится и закрывает папку. Иноятов встаёт, достаёт из шкафа два стакана и бутылку водки. Это старая традиция — пить только водку, закусывая солёным огурцом, как это делали их предшественники из КГБ. Они разливают водку по стаканам, чокаясь в молчаливом согласии. Этот ритуал — символ их единства, сохранённого в теневой власти и общей коррупции.
Тишину кабинета нарушает только стук стаканов и тяжёлый запах спиртного, пронизывающий всю атмосферу этого неприметного на первый взгляд, но крайне влиятельного кабинета.

3.4.7. Надоедливый племянник
В кабинете Ислама Каримова царит напряжённая атмосфера. Кабинет, хоть и богато оформленный, с массивной деревянной мебелью и парчовыми занавесями, кажется холодным и угрожающим. На стенах висят портреты лидеров советского прошлого и самого Каримова, подчёркивая его авторитет и власть. Посреди этого великолепия президент Ислам Каримов беснуется, явно недовольный тем, что ему сейчас докладывают.
Перед ним стоит глава СНБ, Рустам Иноятов, человек с ледяным лицом и стальными нервами, который привык не терять самообладания, даже когда ситуация выходит из-под контроля.
— Хазрат, ваш племянник Джимшид Каримов опять написал критическую статью, — говорит Иноятов ровным голосом, хотя внутри он, вероятно, уже предвидит последствия. — О коррупции в Джизакской области. Хоким негодует, требует принять меры. Статью перепечатали западные СМИ, и, что хуже всего, упоминается, что Джимшид — ваш племянник. Это позорит вас, хазрат. Такого допускать нельзя. Это подрыв конституционного строя!
В углу комнаты стоит Мистер Хи, тихо теребящий свои тёмные очки. Он тоже тщательно следит за ситуацией с родственниками президента. Это — его прямая обязанность. Никто не должен переходить «красную черту», даже самые близкие. Однако Джимшид Каримов, сын старшего брата президента, не поддаётся контролю. Вместо того чтобы жить в роскоши и принимать участие в коррумпированных схемах, как другие родственники, он дерзко выступает против режима, нарушая все неписаные правила. Это не просто семейный конфликт, это вызов, который система не может проигнорировать.
Каримов, полный ярости, вскакивает с кресла и начинает нервно ходить по кабинету. Его лицо заливается краской, на лбу выступают крупные вены. С каждым шагом его гнев только растёт.
— Вот мерзавец! Послал же мне бог родственничка! — кричит Каримов, размахивая руками. — Он меня позорит перед всем миром! Короче, разберитесь с ним. Но... — он ненадолго останавливается, пытаясь контролировать свои эмоции, — разберитесь твёрдо, но не слишком!
Иноятов, всё так же спокойно, уточняет:
— Уголовное дело? Или может, лучше пристрелить? Это будет проще и быстрее. Можем сделать так, будто это было хулиганское нападение...
Президент на мгновение замирает, его взгляд становится острым, он глубоко задумывается. На его лице виден внутренний конфликт. Убийство родственника, даже такого проблемного, может нанести непоправимый удар по его имиджу. После паузы Каримов решает:
— Нет, это будет позор! Ещё один уголовник в моей семье... Хватит того, что мой отец сидел в тюрьме в советское время.
Действительно, этот факт всегда преследовал Ислама Каримова. Его отец, Абдугани Каримов, был арестован в 1936 году за хищение социалистической собственности, и эта тень навсегда осталась на его карьере. Этот позор для семьи подтачивал авторитет Каримова в советские годы, мешая ему продвигаться по службе.
Каримов с холодной злостью продолжает:
— Посадите его в психушку! Объявите его душевнобольным и держите там надолго. Я не хочу больше слышать о нём. Пусть гниёт медленно... Я хочу, чтобы это стало уроком для всех моих родственников. Пусть знают, что меня не стоит предавать и идти против моей власти.
Иноятов склонил голову, принимая приказ:
— Будет сделано так, как вы желаете, хазрат.
Карательная психиатрия — старое, проверенное средство для устранения оппонентов режима, восходящее ещё к советским временам. В СССР, как и сейчас, оппонентов власти часто объявляли психически нездоровыми и помещали в закрытые учреждения, где их держали без суда и следствия. Этот метод позволял нейтрализовать политических противников, не прибегая к откровенным репрессиям, которые могли вызвать международное осуждение. И теперь Джимшид Каримов должен был стать одной из жертв этой системы.
В кабинете снова повисает гнетущая тишина. Каримов возвращается за свой стол, его ярость немного стихает, но напряжение остаётся. Иноятов знает, что приказ будет выполнен беспрекословно, а Джимшид исчезнет, как многие до него. Мистер Хи продолжает стоять в углу, его руки крепко сжимают чёрные очки.

3.4.8. Скорый суд
В городе Джизаке начинает стремительно смеркаться, тени домов вытягиваются вдоль пустынных улиц. Воздух становится прохладнее, редкие прохожие торопливо идут по своим делам, не задерживаясь на улице. Джамшид Каримов подходит к небольшому киоску, освещенному тусклой лампочкой. Внутри продавец с хмурым лицом сонно протирает стеклянную витрину.
— Пожалуйста, мне «Мальборо», — говорит Джамшид.
Продавец протягивает ему пачку, но вдруг его взгляд замирает: к Джамшиду подбегают четверо мужчин. Один из них, крепкий, с угрожающей лысиной и злым лицом, натягивает на голову Джамшида мешок. Не дав опомниться, его сбивают с ног и начинают пинать. Это жестокие, безжалостные удары, каждый из которых нацелен причинить как можно больше боли. Продавец пытается крикнуть:
— Эй, вы! Что вы делаете, мерзавцы? Отпустите его! Нечестно — четверо на одного!
Один из мужчин, тот самый лысый, подходит к киоску и шипит сквозь зубы:
— Ты, козёл, заткнись, иначе сожжём твою лавочку, — угрожающе махнув ножом перед лицом продавца.
Продавец испуганно захлопывает окно киоска, прячась внутри. Джамшида заталкивают в старую серую машину, которая быстро уносится по тёмным улицам. Её путь пролегает к зданию городского суда по гражданским делам — старому, облезлому строению с выщербленными стенами и обшарпанными дверьми, напоминающему призрак советской эпохи.
Внутри уже всё готово. Судья, прокурор и секретари сидят в зале, словно это обычное дневное заседание. За судейским столом, довольный собой, сидит Закир Исаев. Он весело смотрит на вошедшего Джамшида, с которого срывают мешок:
— Так, так… Джамшид Каримов, мы рассматриваем ваше дело в связи с заявлением врачей о вашей психической болезни. У вас серьёзное обострение. Это опасно.
Джамшид, израненный, с болящим телом, прищуривается:
— Меня только что избивали, а вы хотите судить меня за психическое расстройство? Что за весёлые законы в стране моего дяди...
Он прекрасно понимает, что всё это — спектакль, заказанный Каримовым. Суд здесь может идти хоть ночью, хоть днём, хоть в пустыне Кызылкум. Такова воля дяди.
Незнакомец, который избивал его на улице, выступает вперёд:
— Господин судья, он буянил на улице, оскорблял прохожих, хотел поджечь киоск с сигаретами. Мы случайно проезжали мимо и увидели это. Вынуждены были задержать.
Джамшид с вызовом спрашивает:
— А вы кто такой? Ни формы милиции, ни документов. Вы вообще кто?
Судья Исаев раздражённо перебивает:
— Это неважно, господин Каримов. У вас серьёзное психическое расстройство, вы угрожаете обществу. Вот доказательства! — и он трясёт пачками бумаг.
Джамшид с сарказмом улыбается:
— Кто это определил? Я не обращался к врачам. Или меня диагностировали заочно?
В этот момент поднимается женщина в белом халате. У неё суровое лицо, выражение которого не вызывает ни тени сомнения в своей правоте.
— Джамшид Каримов давно состоит у нас на учёте с диагнозом шизофрения. Он часто избивает жену и дочь, крушит вещи и устраивает поджоги. Он опасен для общества.
Джамшид в изумлении рассматривает её:
— Что? Я вас впервые вижу! Никогда не был у вас! Это всё спектакль, организованный моим дядей!
Тут появляется Светлана Артыкова, в униформе, с официальным видом:
— У нас всё по закону, господин Каримов. Протоколы составлены, все документы оформлены. Судья их уже видел.
Джамшид не сдаётся:
— По закону? Ночью? Вы часто судите людей в ночное время? Это военный трибунал?
Слова Джамшида вызывают неловкие взгляды у всех присутствующих, но Артыкова делает знак судье, чтобы тот не затягивал процесс. Закир Исаев объявляет:
— Итак, рассмотрев все факты, я приговариваю Джамшида Каримова к принудительному лечению в психиатрической клинике Джизака на неопределённый срок!
Джамшид пытается возразить:
— У меня нет адвоката! Какой диагноз? Какое лечение? Это судейская подстава!
Но его никто не слушает. Милиционеры тут же хватают его и выводят. Артыкова с улыбкой подходит к судье, кладёт на стол конверт.
— Все прошло успешно. Хазрат будет доволен.
Исаев хитро прищуривается, взвешивает конверт в руках:
— Наш хазрат великодушен и добр. Я всегда рад ему служить.
Джамшида Каримова везут в психиатрическую больницу, где на него набрасывают смирительную рубашку. Ему делают укол, и его тело начинает слабеть. Его вталкивают в одиночную камеру, дверь гулко захлопывается. Джамшид падает на холодный пол, устремляя взгляд на тусклую лампочку под потолком. Его лицо пусто, безразличие отражается в его глазах. Ему остаётся только ждать, но спасения не будет.

3.4.9. Видеоклип
Гульнара Каримова была одержима идеей создать для себя образ, в котором соединятся самые разные грани успеха: от светской львицы до дипломата и певицы. Её амбиции простирались далеко за пределы обычных рамок, она хотела стать всем и сразу — известной бизнесвумен, политиком, певицей, профессором, дизайнером. Ей не жалко ни времени, ни огромных средств, чтобы занять это центральное место под солнцем. Деньги, связи, влияние — все служили одному: поддержанию её имиджа. Тщеславие двигало Гульнарой больше всего, становясь её главной страстью и непреодолимой силой.
В стремлении к международной славе, она организовывает съёмки видеоклипа на песню Round Run прямо в Бухаре, одном из древнейших городов с уникальной архитектурой. На время съёмок знаменитого памятника, вся территория вокруг него была оцеплена сотрудниками МВД — обычное явление, когда дело касалось дочери Ислама Каримова. Никого не подпускали к площадке: торговые павильоны были закрыты, туристов грубо прогоняли, что вызвало глухое недовольство у местных жителей. Однако, даже самые смелые воздерживались от открытых протестов — с дочерью хазрата никто не решался вступать в открытый конфликт.
Сюжет клипа был прост, но символичен: Гульнара, как обворожительная красавица, танцует в тёмном, заброшенном помещении, напевая загадочную мелодию. В кадре появляется брутальный мужчина с кувалдой, он рушит бетонные стены, будто символизируя разрушение старого мира. На экране мелькает нечто, похожее на потустороннюю силу — чёрное лицо, шепчущее из тьмы. В этом видеоряде появляется и молодая девушка, которую исполняла популярная узбекская актриса Дильноза Кубаева, добавляя драматичности и яркости к общей концепции.
Процесс съёмки сопровождался недовольством горожан, которые с любопытством пытались посмотреть на знаменитую дочь президента, но милиция грубо разгоняла всех посторонних, отталкивая любопытных пинками. Вскоре после завершения съёмок, клип начали крутить на всех телеканалах, преподнося его как великий культурный проект.
В прессе разразилась волна восторженных отзывов, где не скупились на хвалебные эпитеты:
«Режиссером клипа является американский режиссер Эви Коэн, а еще одной звездой, кроме самой Гульнары-опы, стал британский мастер паркура Даниэл Илабака. Сюжет развивается на фоне древней архитектуры Бухары, создавая потрясающий контраст между старинной культурой и современной музыкой. Это произведение просто обречено стать мегапопулярным!» — восхищённо писала пресса.
Особо подчеркивалось, что альбом Googoosha, дебютировавший на международных музыкальных площадках, уже получил мировое признание:
«Международный релиз альбома Googoosha состоялся в США в июне этого года. Альбом распространяется через iTunes, Amazon, Google Play и другие ресурсы. Он включает 12 оригинальных композиций, одна из которых, Round Run, стала хитом в клубах США, Европы и Азии, покорив более 100 площадок по всему миру».
Для Гульнары Каримовой это было больше, чем просто успех — это был триумф её тщеславия и очередной шаг на пути к мировой известности. Её имя должно было звучать в самых влиятельных кругах, а искусство — стать неотъемлемой частью её глобального бренда.

3.4.10. Рабство
Ислам Каримов встретился с представителями узбекского предпринимательского класса — людей, чьи лица выражали смесь показной важности и подавленного напряжения. Среди них были владельцы крупных строительных компаний, заводов, торговых сетей и агропредприятий. В их глазах читался страх, хотя на лицах сияли улыбки. Они стояли в строгих костюмах, вцепившись в папки с бумагами, которые держали перед собой как щит. Эти люди знали, что от их высказываний зависит многое, но знали также, что сейчас никто не ждёт от них вопросов или предложений — нужно лишь молча и с почтением внимать словам президента.
Каримов говорил с уверенным, монументальным голосом:
– Сегодня мы достигаем целей, о которых вчера мечтали. Результаты реализации благородного принципа "Реформы – не для реформ, а во имя человека, его интересов" видны повсюду в жизни наших соотечественников. Это окрыляет всех нас, укрепляет уверенность в своих силах и радует.
Предприниматели, склонив головы, как послушные ученики, раболепно слушали хазрата. В их глазах читался страх не одобрить его слова должным образом. В первых рядах стояли чиновники в тщательно выглаженных костюмах. С ручками в руках и блокнотами наготове, они старательно записывали слова Каримова, чтобы потом передать их своим подчиненным и вложить в уши народа как мантру. Журналисты с камерами усердно снимали процесс, фиксируя каждый жест, каждую улыбку президента, как будто от этого зависел дальнейший успех страны. Взгляды операторов и репортеров были абсолютно лояльными, восхищёнными, но за этим блеском пряталось безразличие — всё было сделано по заранее написанному сценарию. Никто не осмеливался выразить сомнение или задать неудобный вопрос.
Каримов, продолжая свою речь, улыбнулся. Эта улыбка была адресована больше ему самому, чем тем, кто стоял перед ним.
– Начатое несколько лет назад жилищное строительство на основе типовых проектов сегодня превратилось в целую индустрию. В этих домах люди живут в комфорте и достатке. Самое главное – у их жителей меняется мировоззрение. Наша основная цель заключается в обеспечении того, чтобы наш народ жил счастливо, в условиях, ни в чем и никому не уступающих.
Зал наполнился аплодисментами. Кто-то крикнул:
– Да здравствует наш президент! Мы верим в вас, наш отец, наш хазрат!
Эти крики перекрыли все остальное, и на миг в воздухе повисла почти театральная атмосфера. Предприниматели и чиновники хлопали в ладоши с видимым энтузиазмом, даже не осознавая, что делают это автоматически, по привычке. В глазах многих читался страх, что если не поддержишь президента искренним энтузиазмом, можешь лишиться всего.
Каримов же, не сбавляя темпа, продолжал:
– Всё это является результатом царящих в нашей стране мира и спокойствия. Особенно переполняет сердце нашего народа чувство гордости за молодёжь, за её стремление к достижению целей и большие успехи во всех сферах.
Каждое его слово, наполненное громкими лозунгами, было отмечено аплодисментами. На самом деле за этими словами не было никакого реального смысла — всё это была пустота, политическая риторика, служащая для поддержания и укрепления власти. Но это было не важно. Главное, чтобы люди продолжали верить, повторять слова президента, учить их как цитаты и пропагандировать их в школах и университетах.
Школьники начнут конспектировать эти слова в тетрадях, учителя будут учить их детей, а студенты в вузах — повторять эти фразы как неоспоримую истину. Пропаганда, как выучил Каримов ещё в советские времена, — это мощный инструмент. Она способна подавить мысль, убить любое желание к критическому мышлению. Люди, впитавшие её, становятся безвольными, покорными и послушными, их легко контролировать. Каримов знал: чем больше они будут слышать его слова, тем глубже их ум окажется в оковах раболепного подчинения.
И, как бы абсурдно это ни звучало, всё это — ключ к его власти.

3.4.11. Насильники
Двое чиновников отошли от толпы, их лица были затенены напряжением и ожиданием.
Первый из них, в сером костюме, выглядел деловым и уверенным. Его короткие темные волосы аккуратно уложены, а на висках уже виднеются первые проблески седины. Гладко выбритое лицо подчеркивало его строгие черты. Он смотрел с недовольством на толпу вокруг, а в глазах читалась усталость от постоянного ожидания. С этими словами, что он произнес своему компаньону, он демонстрировал нетерпение: «Хазрату сейчас не до нас. Там наши шефы, пускай сами обслуживают президента. Ну, что, пойдем за наслаждением?»
Второй, одетый в форму сотрудника Министерства по чрезвычайным ситуациям, был более расслабленным. Его черные волосы были немного взъерошены, а лицо с веснушками излучало непринужденность. Он смеялся в ответ на слова первого: «Конечно, а чего время терять?» Глаза его блестели от беззаботности, и видно было, что он не слишком серьезно относился к происходящему.
Садясь в машину, они переглядывались, обмениваясь ухмылками. Когда автомобиль остановился у здания, на котором большими буквами было написано «Детский дом», оба вышли и направились внутрь, неся в руках пакеты с продуктами. Их встретила директриса, симпатичная женщина с теплой улыбкой. У неё были темные волосы, собранные в аккуратный пучок, а на ней был простой, но стильный наряд, который подчеркивал её доброжелательную натуру. Она, заметив мужчин, сразу же осветила пространство своим обаянием, смеясь: «Ну, вы решили меня закормить!»
Мужчина в черном, держа пакеты, улыбнулся в ответ, а затем, обнявшись с директрисой, положил пакеты на стол. Женщина с интересом посмотрела на содержимое, явно не ожидая, что они принесли не только еду. Сотрудник МЧС достал конверт и протянул его директрисе: «А тут нечто другое».
Она, раздвигая конверт пальцами, увидела в нем доллары. Её лицо засияло от счастья, словно она получила неожиданный подарок. «Вам как и раньше?» — поинтересовалась она с хитрой улыбкой.
«Да, — ответил мужчина в костюме, усаживаясь на диван, — люблю постоянство».
- А мне ту, что была второй в последней раз, - просит сотрудник МЧС. - Тогда мне она понравилась больше всего.
Директриса кивает и выходит. Спустя десять минут она возвращается и говорит:
- Я все устроила. Проходите в класс, там вас ждут. Кто первый?
Сотрудник МЧС говорит, обращаясь к чиновнику:
- Я пропускаю вперед Министерство юстиции!» - и делает широкий жест. Женщина смеется: «Смелее, юстиция. Вы же представляете закон и справедливость!»
Чиновник улыбается, шутливо кланяется, встает и выходит из кабинета директора, идет в класс, дверь которого приоткрыта. Он входит внутрь и видит там двенадцатилетнюю девочку, сироту. Мужчина подходит к ней, поворачивает ее к себе спиной и наклоняет к парте. Потом стягивает с нее трусики и начинает насиловать. Над ним на стене висит портрет Ислама Каримова, который, как бы смотрит и улыбается происходящему.
Девочка молчит, терпит, но видено, что ей трудно удержаться, чтобы не заплакать. А чиновник юстиции входит в раж и не долбит так, что парта начинает скользить по полу.
Закончив, мужчина гладит девочку по голове, протягивает ей шоколад и выходит.
Спустя минуту в класс заходит сотрудник МЧС, и его ждет уже другая девочка, лет тринадцати. Сотрудник поднимает ее и укладывает на парту, задирает ей ноги на свои плечи и начинает насиловать. Он громко стонет от удовольствия, лицо красное. В это время играет гимн Узбекистана. Портрет Каримова смотрит на процесс педофилии. «Да здравствует президент!» - орет сотрудник и от бурной эякуляции падает на парту.

3.4.12. Дефиле Гульнары
На «Mercedes-Benz China Fashion Week» в Пекине царит атмосфера стиля и элегантности. Гульнара Каримова выходит на подиум, и вся зал наполняется восторженными аплодисментами. Она словно светится от счастья, ее глаза блестят, а улыбка озаряет все вокруг. На ней роскошное платье, которое подчеркивает её фигуру и изысканный вкус. Легкий ветерок развивает ее волосы, создавая ощущение, будто она парит над сценой. Публика восторженно реагирует на её выход, ведь она не просто модель, а символ моды и стиля.
Недели моды в Москве и Милане проходят с таким же триумфом для Гульнары. Везде её встречают с восторгом: фоторепортеры ловят каждый ее шаг, а публика восхищенно перешептывается, обсуждая её стиль и харизму. Статьи о её успехах заполняют страницы газет и журналов, а узбекское телевидение транслирует репортажи, подчеркивая её достижения и вклад в мир моды. Гульнара становится лицом новой волны узбекского стиля, её имя звучит как символ современности и прогресса.
На российском телевидении журналист, энергичный и уверенный в себе, с микрофоном в руках, задает Гульнаре вопрос:
- Гульнара, считаете ли вы себя потенциальным главой государства?
Гульнара смеется, её лицо становится ярким от искренней радости:
- Я вижу себя амбициозным человеком, а потенциальным главой государства может быть каждый, кто имеет амбиции и при этом ещё некие мозги и стремление.
Журналист, поднимая брови, уточняет:
- Значит, следующим президентом можете стать вы?
На мгновение Гульнара становится серьёзной. В её глазах появляется решительность:
- А почему бы и нет? Есть же главы государств и правительств на Востоке: Индира Ганди, Беназир Бхутто, Тансу Чиллер... У нас в Узбекистане главой республики в 1970-х была Ядгар Насреддинова... Так что и я могу продолжить эту традицию. Народ любит меня. Я провожу гуманитарные миссии. Я создала Фонд «Форум культуры и искусства Узбекистана», через который реализую разные проекты...
В этот момент в разговор вмешивается гражданский активист. Его голос звучит резко и обвинительно:
- Расскажите о своей коррупции. Как ваш фонд умыкнул деньги из госбюджета! Как министерства и ведомства не досчитались финансирования, потому что деньги пошли на ваши мероприятия!
Ситуация накаляется, и охрана отталкивает активиста. Гульнара, явно расстроенная и в гневе, сжимает зубы и уходит от журналистов, бросая на них взгляд, полный недовольства. Её энергия сменяется чувством усталости от неожиданных нападок. В её позе заметна напряженность, а шаги становятся быстрее, когда она покидает место интервью, оставляя за собой только шепот шокированной публики.

3.4.13. Неприятный сюрприз в Нью-Йорке
В дорогом отеле The St. Regis New York, известном своим изысканным дизайном и непревзойденным уровнем сервиса, в одной из роскошных переговорных комнат разгорается напряженная беседа. Отель украшен классическими элементами, такими как хрустальные люстры, мраморные полы и антикварная мебель, создавая атмосферу элитарности и статуса. Окна от пола до потолка открывают великолепный вид на Нью-Йорк, придавая происходящему особую значимость.
Гульнара Каримова, облаченная в дорогое платье от известного дизайнера, сверкает золотыми украшениями и изысканными бриллиантами. На её шее висит массивное ожерелье, а на запястьях — несколько тонких браслетов, которые переливаются при каждом движении. Весь её вид говорит о богатстве и стиле, но сейчас это не помогает скрыть гнев, который нарастает внутри неё.
— Извините, госпожа Каримова, но показ весенне-осенней коллекции GULI отменяется. Мы получили письмо от правозащитной организации Human Rights Watch, обвиняющей власти Узбекистана в массовых нарушениях прав человека. Также против показа выступил Международный форум защиты прав трудящихся, активисты которого обвиняют Узбекистан в использовании труда несовершеннолетних. В таких условиях наше сотрудничество невозможно! — сообщает организатор Недели моды, его голос звучит уверенно, но с оттенком сожаления.
Гульнара, не в силах сдержать свои эмоции, резко отвечает:
— Я вне политики! Я обычный предприниматель, дизайнер. Я занимаюсь искусством и культурой. Причем тут я? Если есть претензии к моему отцу, то говорите ему, а я не несу ответственность за действия правительства!
Организатор продолжает настаивать:
— Ваша коллекция состоит из хлопковых материалов. А хлопок — это то, на чем зарабатывает ваша семья и люди, приближенные к вашему отцу. Извините, но мы живем в демократической стране и прислушиваемся к мнению нашего народа и международных организаций.
Внутреннее напряжение Гульнары достигает предела, и она вскакивает с места:
— Вы еще пожалеете об этом! — выпаливает она и покидает кабинет.
С каждым шагом Гульнара чувствует, как злость и смятение охватывают её. Её сердце колотится от возмущения, и мысли о том, что враги её отца становятся её личными врагами, заполняют разум. Ей становится ясно, что она должна искать защитников, тех, кто будет готов поддержать её и помочь создать линию обороны от нападок и интриг недругов.
Отказ от показа коллекции становится для неё не только финансовыми потерями, но и серьезным ударом по репутации. Она понимает, что её имя и бренд GULI зависят от имиджа, и любой негативный оттенок может сказаться на её карьере. Гульнара не собирается смиряться с этой несправедливостью. Она готова бороться за своё место в мире моды и защищать свою честь, осознавая, что это лишь начало ее сложного пути в бизнесе и жизни.

3.4.14. Без памяти
Ислам Каримов сидел за своим массивным письменным столом и внимательно изучал отчет Министерства финансов. Страницы отчетов были полны сухих цифр и таблиц, но Каримов с легкостью их читал, делая тонкие пометки на полях красной ручкой. Серьезные моменты он подчеркивал, предвкушая предстоящую встречу с министром и его заместителями, где собирался обсудить тревожные вопросы, касающиеся нецелевого использования государственных средств. Он знал каждую цифру и строку бюджета — опыт, полученный еще во времена, когда он возглавлял Министерство финансов Узбекской ССР. Тогда все было иначе: Узбекистан работал на СССР, а Москва щедро дотировала республику. Теперь Узбекистан был независим, и времена дотаций прошли. Каримов гордился тем, что вывел страну из зависимости от Москвы, но бюджетные проблемы оставались его постоянной головной болью.
В этот момент в кабинет мягко вошел его помощник. Он кашлянул, привлекая внимание:
– К вам мистер Х.
– Пусть войдет, – кивнул Каримов, не отрываясь от отчета.
Мистер Х, агент по особым поручениям, вошел тихо и уверенно. Он всегда появлялся в нужный момент и без лишних слов.
– Хазрат, – произнес он мрачно, – есть новость, которая может вас огорчить...
– Да? – Каримов, подняв голову, смотрел на посланника через очки. – Ну, говори... огорчи меня...
– Умерла сегодня Наталья Петровна...
Эти слова застали Каримова врасплох. Он многое ожидал, но не это. Сняв очки, президент задумчиво стал покусывать дужку оправы. Наталья Петровна Кучми — его первая жена, человек, которого он давно постарался вычеркнуть из своей жизни. После развода Каримов старался не вспоминать о ней, как и о сыне. Он ни разу не помогал ей, ограничиваясь только выплатой алиментов до совершеннолетия сына, Петра. Он никогда не любил ее, и уж тем более не любил их сына. Нет, Каримов не был шовинистом, но русскую кровь он терпеть не мог. Их сын был наполовину русским, носителем тех генов, от которых Каримов стремился увести свой Узбекистан, разрывая все связи с бывшей империей, Москвой. Наталья была постоянным напоминанием о том прошлом, от которого он хотел навсегда избавиться.
– Сын Петр прилетает завтра утром рейсом «Узбекистон Хаво Йуллари», – продолжил мистер Х. – Похороны состоятся днём, на кладбище Боткина. Её похоронят рядом с её отцом.
Петр Трофимович Кучми — генерал и директор завода «Ташсельмаш», одного из крупнейших производителей хлопкоуборочных комбайнов. Именно Кучми-старший открыл двери для Каримова в советскую элиту, благодаря его рекомендациям Ислам поднялся до министра финансов, а затем до заместителя председателя Совета министров Узбекистана. Но после развода с Натальей связь с тестем была разорвана, и Каримов старался забыть всю эту часть своей жизни. Теперь же известие о смерти бывшей жены вызвало лишь слабое раздражение.
– Вы пойдёте на похороны? – осторожно спросил мистер Х.
Каримов встал из-за стола и подошел к окну. На горизонте уже виднелся багровый закат. Небо пылало огненными красками, отбрасывая длинные тени на землю. Густой свет заливал президентский кабинет, создавая почти сюрреалистическую картину.
Он долго смотрел на небо, раздумывая о том, что символизировала для него Наталья — прошлое, которое он давно похоронил. Наконец, он медленно повернулся к мистеру Х и с презрением в голосе сказал:
– Ну... сдохла, так сдохла... Она — это прошлое, а я в прошлое не возвращаюсь...
Вернувшись к столу, Каримов снова надел очки и, не проявляя никаких эмоций, продолжил читать отчет, делая пометки. Мысль о Наталье Петровне исчезла, как будто её и не было. Для него она давно перестала существовать, и её смерть не вызывала ни малейших волнений. Всё, что имело значение сейчас — это его работа, контроль за бюджетом и управление страной, которая стала его единственной настоящей заботой.

3.4.15. Похороны
Пётр вернулся в свою старую квартиру на Педагогической улице, в которой прошло его детство. Теперь она казалась ему пугающе пустой и холодной. Мать он навещал редко, работая в Москве, но всегда старался звонить ей. Эти разговоры были для неё источником радости и утешения, особенно в моменты, когда она погружалась в тоску и депрессию. Их отношения всегда были тёплыми, доверительными. Мама была для Петра единственным близким человеком, с которым он мог разделить свои мысли, тревоги и желания. Наталья Петровна всегда поддерживала его, помогала найти своё место в жизни, став его наставником и опорой. Теперь этой опоры не стало, и в душе Петра зияла пустота.
Отец? Ислам Каримов был для него чужим. Их никогда не связывали тёплые чувства, и Пётр давно смирился с тем, что Каримов никогда не был и не станет настоящим отцом. Но всё же он тайно надеялся, что отец появится на похоронах своей первой жены, хотя бы из уважения к прошлому. Однако в глубине души понимал, что этого не случится.
Наталья Петровна лежала в гробу с крестом в руках. Её лицо, острое и желтое, имело тот безжизненный оттенок, который наводит страх и печаль. Черты её были заострены, губы плотно сжаты. Рядом со свечами, которые бросали тени на её мёртвое лицо, три старушки тихо пели псалмы, их голоса звучали словно из далекого мира. Пришёл батюшка из русской православной церкви, с которым она часто ходила на службы. Он отпел молебен, его слова, произнесенные с благоговением, заполняли комнату, но не доходили до сердца Петра — в нём была лишь глухая боль.
Соседи и знакомые Натальи Петровны пришли выразить соболезнования. Пётр оглядывался на лица окружающих, но не увидел никого из самаркандских родственников. Они знали о её смерти, но никто не пришёл. Он не ждал, что его сёстры, Гульнара и Лола Каримовы, появятся. Эти кровные сестры всегда отказывались признавать его как часть своей семьи, будто бы он и не существовал для них.
Среди тех, кто пришёл проводить Наталью Петровну в последний путь, были её коллеги по Ботаническому саду, где она работала учёным секретарём. Пять пожилых людей с седыми волосами, ещё несколько её давних друзей. Несколько одноклассников Петра помогли ему погрузить гроб в старенький автобус ПАЗ для ритуальных услуг.
– Неужели твой отец не придёт? — спросила одна из старушек, хорошо знавшая Наталью Петровну.
Пётр молчал, прежде чем глухо ответить:
– Он не придёт…
Затем добавил, опуская глаза:
– И он мне не отец…
Он махнул рукой, закончив разговор, и зашёл в автобус, где уже сидели те, кто ехал с ним на кладбище.
Кладбище Боткина располагалось рядом с Ташкентским медицинским институтом. Это старое русское кладбище выглядело заброшенным, с полувековыми надгробиями, тронутыми временем и дождями. Похороны были скромными и тихими. Небо было серым, и в воздухе ощущалась прохлада осени. Пётр стоял у могилы с каменным лицом, не проронив ни единой слезы. Он ощущал себя опустошённым, как будто вместе с матерью ушла его последняя связь с чем-то важным в жизни. Плакать он не мог — силы покинули его. Он просто стоял, осознавая, что теперь он окончательно один.
После похорон Пётр вернулся в квартиру и стал рыться в старых вещах, пытаясь найти что-то, что могло бы напомнить ему о маме. Среди старых фотоальбомов он обнаружил несколько редких снимков, на которых его мать была с Исламом Каримовым. На фотографиях они выглядели счастливыми, как будто те времена были безмятежными. Эти фотографии вызывали у Петра лишь отвращение. Он без колебаний сжёг их. Ничто не должно было связывать этих двух людей в его памяти — ни фотографии, ни какие-либо другие символы. Для него Ислам Каримов перестал существовать как человек.
На следующее утро Пётр сел в самолёт, который взял курс на Москву. В Ташкент он больше не собирался возвращаться.

Сюжет 4. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. ПРИГОВОР

Часть 4.1. Рустам Арипов

4.1.1. Мясной торговец
Бухара — это не только центр истории и памятников, но и царство колоритной восточной еды. Здесь на каждом углу можно увидеть, как дымится ароматный плов, а сладкие ароматы свежей выпечки и пряных специй кружат голову. Улицы полны ярких прилавков, где стучат молотками, колотя орехи, и раскладывают на подносах сочные фрукты, такие как гранаты, абрикосы и виноград. Местные рестораны и кафе, украшенные яркими узорами, приглашают гостей попробовать разнообразные блюда, от хрустящих самс до нежного шурпы. Бухара манит своим богатством вкусов и культурным наследием, и каждый уголок здесь рассказывает свою историю через блюда и ароматы.
Стоящий памятник у Ляби-хауза Ходже Насреддину как бы флюгер, указывающий путь к местам, где можно вкусно и недорого поесть. Этот колоритный персонаж, изображенный в бронзе, с характерной улыбкой и легкой ироничной усмешкой, притягивает внимание как местных жителей, так и туристов. Вокруг памятника уютно расположились небольшие кафе и лавочки с восточной выпечкой, где весело оживленно обсуждают местные новости и делятся историями, а звуки смеха и разговоров создают атмосферу тепла и дружелюбия.
Джейхун, молодой продавец мяса, шагал по базару, выискивая оптовых покупателей. Он подходил к маленьким кафешкам, где жарили пирожки «гумма», и, потирая руки, предлагал свои товары.
— Берите потроха: кишки, печень, селезенка, желудок, жилы, все прокручено в фарш мясорубкой! — тихо говорил он, его голос звучал уверенно, хотя внутренне он волновался.
Клиенты, знавшие Джейхуна, покупали у него без вопросов, ведь его отец пользовался репутацией в Бухаре. Люди доверяли ему, но доверие порой бывает обманчивым.
Однако в одном кафе, стоял повар, крупный и с мускулистыми руками, обвитый фартуком, который подозрительно смотрел на фарш. Его брови сводились в недоумении:
— Слушай, парень, у тебя странные потроха. Вкус неприятный, приходится добавлять специи, чтобы сбить этот вкус. Продаешь ты, конечно, дешево, но что за потроха? Чьи? Ослятина? Свинина? Если свинина, то мы не берем — у меня покупатели мусульмане. Я не имею права их обманывать...
Джейхун, ощутив на себе взгляд повара, стал заикаться:
— Это... это...
Повар с недовольным выражением лица продолжал настаивать:
— Слушай, твой папаша еще тот взяточник, однако в мой ресторан я буду требовать только сертифицированный продукт. Мясо только с санитарными справками и местами изготовления, ты понял?
Джейхун, теряя уверенность, бормотал что-то невнятное, ощущая, как нарастают в нём смятение и растерянность. Под пристальным и недоверчивым взглядом повара он покинул кафе, чувствуя на себе вес недопонимания и предвзятости, что давило на его душу. В сердце молодого продавца возникло чувство, что, возможно, доверие, которым пользовался его отец, начинает постепенно разрушаться. И что в это заведение ему лучше больше не приходить.

4.1.2. Фируддин Караев
Джейхун, бледный и с нервными подёргиваниями на лице, возвращается домой с базара. Его движения резкие, дерганые, как у человека, постоянно находящегося на грани срыва. Он несет кастрюлю с полупустыми потрохами, из которой доносится мерзкий запах, вызывающий отвращение.
Во дворе стоит его отец, Фируддин — сгорбленный, но крепкий мужчина, с жестким и холодным взглядом, словно высматривающим жертву. На его лице нет ни намека на теплоту или мудрость — только суровая, мрачная маска человека, привыкшего к крови и бесчеловечности. Фируддин задумчиво потирает грубый подбородок, его глаза острые и ледяные.
— Потроха плохо разбирают. Берут понемногу, а сегодня один вообще отказал, — бормочет Джейхун, его голос слегка дрожит, как будто он боится, что отец взорвется в гневе.
Кастрюля опускается на грязную землю, и из неё разливается запах гнили. Воздух во дворе плотный, пропитанный затхлым ароматом крови, гнилого мяса и немытой шерсти.
Во дворе царит зловещая тишина, нарушаемая лишь редким лаем злобных, изголодавшихся собак. Их голодные глаза следят за каждым движением, а обглоданные кости, брошенные вдоль стены, напоминают о том, что живущие здесь существа не знают жалости. Этот дом наполнен зловещей аурой, будто само место впитало зло тех, кто здесь живет.
Фируддин, не отрывая холодного взгляда от сына, наконец, отвечает:
— Студентам отдам бесплатно. Эти твари сожрут все, что дашь. А остатки костей свари и брось собакам. Пусть доедают, чтоб меньше следов. — Его голос ровный и бесстрастный, как будто он отдает приказы бездушным куклам.
Джейхун нервно кивает и молча загружает кастрюли в старую машину. Автомобиль Фируддина выглядит так же страшно, как и его хозяин — ржавый, с вмятинами и кровавыми пятнами, которые уже не отмываются. Машина с трудом заводится, издавая хриплый рев двигателя, словно сама борется за жизнь. Вскоре она исчезает за пыльной дорогой, оставляя после себя только дым и смрад.
Махбуба стоит у калитки, нервно оглядываясь. Она слышала множество страшных слухов о семье Фируддина, и каждый раз, когда ей приходилось что-то приносить сюда, её сердце сжималось от страха. Молодая женщина, на поздних сроках беременности, устало держит в руках тяжелые сетки с продуктами. Её лицо бледное, а глаза постоянно бегают из стороны в сторону, словно она боится, что из-за угла внезапно выйдет кто-то ещё более опасный, чем Джейхун.
Когда калитка открывается, перед ней появляется Джейхун — худой, нервный, с маниакальными глазами. Он смотрит на Махбубу с явной враждебностью, как зверь, готовый броситься на добычу.
— Чего тебе? — его голос режет, как ржавый нож. Каждое слово наполнено скрытым раздражением и презрением.
— Олима-опа просила лимоны приносить, — робко отвечает Махбуба, стараясь говорить тихо, чтобы не вызвать агрессии. Её голос дрожит, руки с трудом удерживают сетки, а живот ощущается тяжёлым грузом, усиливающим её страх.
Джейхун вырывает сетки из её рук, как будто забирает что-то чужое. Он хмуро добавляет:
— Карантин! Так сказала моя мама!
И, не дожидаясь ответа, резко захлопывает калитку перед её лицом. Железо с грохотом захлопывается, и Махбуба отступает назад, ошеломленная и испуганная. Она стоит неподвижно несколько мгновений, пытаясь прийти в себя, а затем медленно разворачивается и уходит прочь, ощущая, как её сердце стучит в груди от дурного предчувствия.

4.1.3. Наблюдение Мохигуль
Сверху, из окна второго этажа, за происходящим во дворе молча наблюдает Мохигуль, супруга Рустама. Окно, обрамленное массивной железной решеткой, больше напоминает смотровую в тюрьме, хотя это всего лишь гостевая комната. Она хмурится, её взгляд выражает тревогу. Кажется, что решетки сдавливают не только окно, но и её внутреннее состояние, делая их пребывание здесь всё более невыносимым.
— Мне это не нравится. Я хочу домой, — наконец произносит она, поворачиваясь к мужу. Её голос дрожит, словно отражая нарастающее беспокойство. — Не хочу здесь оставаться. Эти злые собаки... они постоянно лают, как в фильмах про концлагеря нацистов. Мы словно пленники. Почему нам нельзя даже звонить? Ладно, физический контакт запретили, но ведь можно хотя бы по телефону общаться!
Рустам, сидящий за столом, сам не понимает причин таких жестких ограничений, но старается успокоить жену. Его голос тихий, будто он тоже сомневается в своих словах:
— Почему? Нам осталось немного. Не преувеличивай. Такие процедуры эмиграции. Это не Олима-опа придумала — это требования Канады. Она же зря говорить не станет.
Их два сына, уставшие и подавленные, сидят рядом и с мольбой смотрят на отца:
— Папа, мы хотим в школу. Мы хотим учиться. Почему мы должны сидеть взаперти здесь и есть лимоны? Нам плохо от лимонов. Мы не хотим никуда уезжать... Мы соскучились по своим друзьям...
Рустам тяжело вздыхает и встает из-за стола. Он подходит к детям, обнимает их, пытаясь вселить в них хоть каплю надежды:
— Дети мои, потерпите немного. Скоро мы улетим в Канаду. Там будет самая лучшая школа. Там добрые люди и чудесный дом. Вы найдете новых друзей. Обещаю, там будет рай.
В углу комнаты сидит их маленькая дочка, молча играющая с тряпичной куклой. Кукла обветшала, одна нога наполовину оторвана, а глаза, нарисованные чернилами, уже почти стерлись. Девочка водит куклу по полу, не обращая внимания на разговоры взрослых, погруженная в свой маленький мир.
Вся комната выглядит скудно. Стол, на котором лежат лишь прошлогодние газеты, которые от скуки перелистывает Мохигуль, завален кожурой от лимонов. На подносе ещё несколько нетронутых лимонов — жёлтые, кислые символы этой странной жизни в заточении.
На полу лежит старый матрас, на котором спит Фарход, брат Мохигуль. Его лицо исказилось, он что-то бессвязно бормочет во сне, а левая рука дергается в такт его беспокойным мыслям. Время от времени он вздрагивает, будто пытается сбежать из какого-то ночного кошмара.
Мохигуль смотрит на мужа, её глаза наполнены слезами:
— Когда я открываю окно, оттуда идёт непонятный запах, меня тошнит от него. У меня кружится голова. Что это за уколы, которые нам делают? Я же не больная. У нас все справки о здоровье есть. Зачем эти процедуры?
Фарход в этот момент просыпается и, вертя головой, хрипло говорит:
— Уф, черт... Страшный сон приснился. Какие-то котлы, а в них варятся человеческие головы. Крики... Ужас...
Его слова раздражают Рустама. Он резко оборачивается:
— Эй, родственник, хватит пугать мою жену и детей! Насмотрелся американских ужастиков, а теперь тебе снится черт знает что!
Рустам включает телевизор, бурча себе под нос:
— Посмотрим лучше наши новости. Они хоть не пугают...
На экране показывают официальный визит госсекретаря США Мадлен Олбрайт в Узбекистан. Мадлен Олбрайт — пожилая женщина с проницательным взглядом и суровой, но уверенной осанкой. Она одета в строгий деловой костюм, её лицо остаётся бесстрастным, словно она всегда контролирует ситуацию. Её седые волосы аккуратно собраны, она кажется сильной, несмотря на возраст. Рядом с ней сидит Ислам Каримов, президент Узбекистана, тоже в строгом тёмном костюме.
Каримов, с тяжёлым, властным выражением лица, говорит о том, как Узбекистан избавился от коммунистического прошлого и процветает:
— Демократия, многопартийность, свободные СМИ — этого мы добились благодаря американскому влиянию, — гордо заявляет Каримов.
Олбрайт кивает, и с её губ срываются сдержанные, но уверенные слова:
— США верят в будущее Узбекистана под вашим руководством, и мы готовы к сотрудничеству во всех сферах.
Её речь звучит дипломатично, но за внешней улыбкой скрывается строгая и неумолимая политика.

4.1.4. Деньги для поездки
Дверь со скрипом открывается, и в комнату входит Олима Караева. Она невысокая, с острыми чертами лица и холодным взглядом. В руках у неё коричневый кожаный чемоданчик с застежкой, слегка потертый, как от частого использования. Когда она ставит его на стол, слышен звон металлических инструментов. Олима открывает чемоданчик — внутри аккуратно уложены шприцы, ампулы с прозрачной жидкостью и медицинские бинты.
Её взгляд падает на стол, заваленный кожурой от лимонов и недоеденными фруктами.
— Хм, вы мало едите лимонов, — недовольно замечает она. — Это необходимый продукт для очистки организма от шлаков.
Фарход, сморщившись, бормочет:
— У меня изжога от лимонов...
Дети подхватывают его жалобы, один за другим говорят, что тоже больше не хотят есть лимоны. Младшая дочка, которая сидела с игрушечной куклой в углу, нервно бросает лимон на пол и начинает плакать, её тонкие плечики содрогаются от слез. Кислая кожура скользит по полу, оставляя след.
Лицо Олимы темнеет от злости:
— Что за ерунда! — её голос становится холодным, резким. — Так надо. Иначе вы никуда не полетите! В Канаде строгие правила по дезинфекции! Знаете, сколько трудов мне стоило протолкнуть вас в очередь? Там тысячи желающих!
Мохигуль молчит, смотрит в сторону, её глаза наполнены печалью и усталостью. Фарход смущённо разводит руками, словно не знает, как отреагировать. Дети молчат, кривятся от недовольства. В комнате повисает напряжение — никто не хочет разговаривать с этой неприятной женщиной.
Олима поворачивается к Рустаму, и её тон меняется на деловой:
— Ладно, это ещё обсудим. Деньги взял? Мне нужно купить билеты вам до Москвы и до Оттавы. И паспорта нужны. Так что давайте сейчас. Вам всё зарезервировали, нельзя подводить людей.
Услышав это, Рустам, как будто забыв обо всём плохом, улыбается и с надеждой смотрит на супругу, но та по-прежнему хмуро смотрит в окно. Он достает из чемодана пакет и передает его Олиме.
— Здесь десять тысяч долларов. И наши паспорта. Есть разрешение на выезд для детей. Я всё оформил, как надо, в милиции, — гордо сообщает он.
Олима быстро заглядывает в пакет, кивает, словно говоря, что пересчитает позже. Затем извлекает из своего чемоданчика шприцы. Взрослые замерли в напряжённом ожидании.
Она медленно делает уколы одному за другим. Маленькая дочка плачет от боли, её крик пронзает комнату. Мохигуль нежно прижимает её к себе, пытаясь успокоить. Сыновья терпят процедуру, хотя на их лицах ясно читается отвращение и страх. Взрослые переносят уколы молча, лишь иногда поморщившись от неприятных ощущений. Олима небрежно, словно это рутинная работа, бросает использованные шприцы обратно в чемоданчик. Закончив, она закрывает чемодан и направляется к выходу.
Перед тем как уйти, Олима поворачивается к ним и запирает дверь на ключ. Все слышат, как она спускается по лестнице вниз, оставляя их в замкнутом пространстве.
Рустам, будто пытаясь внушить всем оптимизм, говорит:
— Вот видите, всё по плану. Нам покупают билеты! Значит, скоро мы улетаем. Я так хочу, чтобы всё произошло быстро!
Но атмосфера в комнате остаётся мрачной. Фарход сидит в тени, он уже не выглядит так уверенно — идея эмиграции больше не кажется ему заманчивой. Мохигуль плачет, обнимая дочь, которая продолжает всхлипывать, прижавшись к её груди. Её плечи дрожат, её взгляд затуманен.
Два сына, не в силах вынести этот напряжённый момент, садятся с учебниками в руках. Они не хотят зря тратить время, стараются сосредоточиться на учёбе, но их мысли далеко. На полу перед ними разбросаны листки с детскими рисунками. На них изображены сцены жизни в Канаде — весёлые парки, школа, красивые дома. А на некоторых рисунках виден дом в Бухаре с надписью детской рукой: «Мы скучаем по дому».
Рустам подбирает эти рисунки с пола, его лицо темнеет. Он аккуратно складывает листы и прячет их в чемодан, словно пытаясь скрыть следы тоски по прошлому, которую он не может или не хочет признавать.

4.1.5.Отец Махмуда
Фируддин приезжает в институт, где кипит учебный процесс. Стены коридоров украшают портреты Ислама Каримова, его лицо на всех плакатах — серьезное и властное. Рядом висят лозунги с его изречениями: «Сильное государство — это счастливый народ», «Демократия и стабильность — основа процветания». Под этими портретами студенты идут группами по коридору, спеша на лекции.
Здание общежития, куда направляется Фируддин, выглядит серым и обшарпанным. Стены покрыты пятнами старой краски, окна запотевшие, с железными решетками, словно они удерживают кого-то внутри. Возле входа висит ржавый звонок, который давно никто не трогал. Внутри тусклый свет ламп подчеркивает бедность интерьера — коридоры пустынные, пахнет затхлостью и старостью. Полы скрипят, будто здание давно нуждается в ремонте.
Войдя внутрь, Фируддин встречает несколько студентов, которые тут же приветливо кланяются ему.
— Итак, у меня в машине в кастрюлях есть мясо и потроха, — улыбаясь, говорит он, словно в этом есть особая радость. — Руководство решило помочь вам с продуктами и выслало мясо, так что идите и возьмите. Помните, что это забота о молодежи со стороны хазрата! Наш президент ежечасно думает о стране!
Он бросает старосте группы ключи от машины, и студенты, радостно поблагодарив, с нетерпением бегут на автостоянку. Они суетятся возле автомобиля, наполняя пакеты мясом и потрохами, которые лежат в больших кастрюлях. Некоторые из них восторженно обсуждают, что будут готовить: плов, шашлык, кебаб, жаркое, фаршированный перец, голубцы. Смех и оживленные разговоры раздаются на стоянке, их лица сияют в предвкушении сытного обеда.
Тем временем, Фируддин смотрит на них из окна общежития, его улыбка исказилась в злобную усмешку.
— Жрите, жрите, — шепчет он тихо, злорадно наблюдая за тем, как студенты разбирают мясо. Его глаза горят холодным огнем, от которого веет чем-то недобрым.
Затем он направляется в учебный корпус, где на факультете его уже ждёт посетитель. В приемной сидит старик, бедно одетый, в старом халате, пропахшем навозом и пылью. Его лицо обветренное, кожа потрескалась от долгого труда под солнцем. Видно, что этот человек приехал из далекого кишлака, что отразилось на его внешнем виде — ботинки старые, стоптанные, на голове замотана потрепанная тюбетейка.
Секретарша, ухоженная женщина в дорогом костюме с ярким маникюром, скривившись, сообщает с презрением:
— Э-э, к вам посетитель, Фируддин-ака. Какой-то старикан из кишлака, воняет от него навозом, мне пришлось открыть окна, чтобы проветрить помещение.
Фируддин, не любивший незваных гостей, хмурится. Он резко смотрит на старика.
— Вам чего? — спрашивает он грубым тоном, словно уже зная, что это не будет приятный разговор.
Старик почтительно кланяется и тихо произносит:
— Ассалому алейкум, я отец одного студента, Махмуд Эркинбаев его зовут. Вы отправили его в Москву. Но мы не знали об этом...
Фируддин напускает на себя маску возмущения, его голос обостряется:
— Я? В Москву? Кто вам сказал эту нелепость?
Старик смущённо продолжает:
— Его сокурсники так сказали. Мой сын сообщил им, что вы отправляете его учиться в лучший вуз России. Я приехал проведать его, но его нет в общежитии. Вещи остались, а его нет. Говорят, его давно не было. Мы волнуемся, он наш единственный сын...
Секретарша, услышав это, фыркает и, по жесту Фируддина, встаёт и уходит из приёмной, закрыв за собой дверь. Оставшись наедине со стариком, Фируддин, чувствуя себя увереннее, начинает лгать:
— Я не знаю никакого студента, который хотел бы уехать в Москву. Никакого Эркинбаева! Возможно, ваш сын сбежал в Ташкент. Или совершил преступление и теперь скрывается. За ним тянутся нехорошие истории: выпивка, наркотики, девочки... Он ходил по проституткам.
Старик дрожит от негодования, его голос прерывается, когда он отвечает:
— Домла, что вы говорите? Это ложь! Мой сын — хороший парень, добрый и умный! Он не преступник! Он с отличием окончил школу!
В приёмной повисла гнетущая тишина. Тишина тревоги и напряжения. Старик с ужасом смотрит на декана, не понимая, как такое возможно. Фируддин теряет терпение и рявкает:
— Слушайте, уважаемый, не мешайте мне работать! Идите отсюда! Я не милиция, студентов не разыскиваю! Когда он появится, я сообщу вам в кишлак. Возвращайтесь домой, сын скоро объявится. Прощайте, отец.
Он резко заходит в свой кабинет, оставляя старика в замешательстве и одиночестве в приёмной. Фируддин, нервно отирая пот со лба, усаживается за свой стол. Его лицо искажено напряжением, глаза бегают, словно в поисках решения.
Он встает, подходит к своему сейфу, достаёт оттуда несколько пустых дипломов с печатями и подписями. Быстро складывает их в портфель, его руки чуть подрагивают.
— От греха подальше... — шепчет он, оглядываясь по сторонам, словно боясь, что кто-то за ним наблюдает.
День едва подходит к концу, и Фируддин, быстро собираясь, спешит покинуть институт, избегая лишних взглядов.

4.1.6. Вести из Рая
Рустам, находясь в доме Караевых, чувствует себя запертым, словно в ловушке. Он пытается себя развлечь, чтобы не сойти с ума от скуки: иногда берёт учебник английского языка и пытается учить фразы, иногда рисует на листках бумаги забавные картинки, которые не вызывают у окружающих никакой реакции. Ему всё тяжелее находить себе занятие, когда за окном продолжает течь жизнь Бухары, полная движения и звуков. Соседские дети бегают по дворам, слышны голоса и смех, но для Рустама это кажется далёкой, почти недостижимой реальностью, словно забор, окружавший дом Караевых, был не просто физическим препятствием, а символом границы между их нынешней жизнью и миром за окном.
Мохигуль стала молчаливой, почти не отвечает на вопросы, её лицо застывшее, глаза безжизненные, как у человека, погружённого в глубокую прострацию. Даже её привычные мелкие хлопоты по дому остались позади, теперь она часами сидит у окна, глядя на пустоту. Фарход тоже подавлен, хотя старается поддерживать бодрый вид, иногда шутит, но его натянутая улыбка не скрывает усталости и внутренней тревоги.
Временами Рустам включает телевизор, чтобы отвлечься. На экране идёт программа об очередных "успехах" страны. Журналист показывает деревню с убогими домами, пыльными дорогами, а также глинобитную школу, стены которой потрескались от времени. Рядом — мусорка, где шустрые крысы носятся среди разбросанных отходов. Дорога перед школой вся изрыта колеями, и кажется, что по ней давно никто не ездил.
Кадр переключается на учительницу, которая стоит в скромной одежде — старое платье, потертые ботинки, а в руках — стопка изношенных тетрадей. На её лице видна усталость, но она старается держаться с достоинством. Журналист с бодрым, почти хвастливым тоном спрашивает:
— Как вам сейчас работается в школе?
Учительница, будто собравшись с духом, старается говорить торжественно, хотя её голос чуть дрожит:
— У нас всё хорошо. Мы довольны реформами Ислама Каримова. Жизнь с каждым днём всё лучше и лучше. Вчера я наконец-то получила зарплату, которую не получала полгода...
Её фраза о задержке зарплаты прозвучала неуместно, и журналист быстро перебивает, чтобы сменить тему:
— Это понятно. А как у вас в школе? Отопление есть? Электричество? Горячая вода? Канализация? Ведь у вас всё хорошо, прогресс, расцвет...
Учительница на секунду теряется, её взгляд мечется в поисках правильных слов. Она понимает, что говорить правду опасно, но врать уже нет сил. В конце концов, она тихо произносит:
— Самое главное, что нет войны... А без остального как-то проживём. Ведь жили столько лет...
Её слова звучат печально и горько. Она не хочет лгать, но и не может открыто говорить правду. Однако правда, вопреки её попыткам замолчать, сама выходит наружу через кадры экрана: обшарпанные стены школы, ржавые трубы, пустые классные комнаты, где дети учатся при свете свечей. Всё это говорит о том, что никакого "прогресса" нет, только пустые обещания.
Рустам смотрит на этот репортаж, и его мысли уносятся далеко. Он понимает, что в Канаде такого обмана не будет, там люди не живут в условиях постоянной лжи, не вынуждены закрывать глаза на реальность. Его ум уже живёт в будущем — в Канаде. Он представляет себе чистые, ухоженные улицы, зелёные парки, где можно гулять с детьми, светлые и просторные школы, где учителя получают достойную зарплату и уважают своих учеников. Это другая жизнь, свободная от притворства и нужды. Внутренне Рустам уже там, на другом континенте, в стране, где, как он верит, есть место честности и процветанию.
Но пока он здесь, в этой комнате с окнами, за которыми простирается чужая и недостижимая реальность.

4.1.7. Тревога за Рустама
В доме Рустама повисло ощущение тишины и пустоты. Везде царит скука и одиночество. Нет радостного смеха Мохигуль, которая раньше оживляла дом своими разговорами, нет шумной возни двух школьников — Равшанбека и Ферузбека, которые обычно бегали по комнатам, играя и споря между собой. Их детские голоса наполняли дом жизнью, но теперь их нет, и комнаты кажутся пустыми. Даже двухлетняя Махтоб, которая своим звонким смехом и писком заставляла улыбаться каждого, отсутствует. Тишина стала удушающей, и ей не хватает того уверенного и доброго голоса самого Рустама, который всегда приходил домой с тёплыми чувствами, обнимал детей, и их смех в ответ наполнял дом радостью.
В полутёмной квартире горит единственная лампа. На экране старого телевизора идёт чёрно-белый фильм "Насреддин в Бухаре" 1943 года. Это добрая комедия, в которой главный герой — хитрый и находчивый Насреддин — с лёгкостью распутывает сложные ситуации, всегда выходя победителем, несмотря на интриги злодеев. Городские сцены старой Бухары, с её базарами, улицами и дворцами, вызывают ностальгию у родителей Рустама. Но фильм они смотрят невнимательно. Образы на экране не могут отвлечь их от тяжелых мыслей.
Пожилой отец Рустама, сидя в кресле, то и дело кидает невидящий взгляд на экран, но его мысли далеки от фильма. Он вздыхает, прерывая тишину:
— Я не хочу, чтобы наш сын с внуками уехал... — его голос звучит тяжело, с горечью. — Не смогу я без них. Что они забыли в Канаде? Дом есть дом! Кто нас похоронит, когда мы умрём? Кто проводит в последний путь?
Мать Рустама, сидя рядом, тяжело вздыхает и разводит руками:
— Ты же знаешь сына... Он мягкий и добрый, но настырный. Если решился на что-то — то доведёт это дело до конца. Я не боюсь Канады, я боюсь Караевых. Дурная слава ходит за ними. Не чистая она женщина. И муж её страшный человек. В Бухаре о них не говорят добрым словом. А Рустам такой наивный, верит им, нас не слушает...
Её слова звучат с тревогой, как будто она чувствует, что что-то идёт не так. Она знает, что в Караевых есть что-то тёмное, но не может объяснить это словами, только чувствует внутренний страх.
Отец Рустама, поникший от этих мыслей, тяжело встаёт и берёт в руки старый семейный альбом. Он осторожно листает его, словно боясь повредить страницы, и с грустью разглядывает фотографии. Вот Рустам с детьми на прогулке, смеются и выглядят такими счастливыми. Вот Мохигуль с маленькой Махтоб на руках, лицо её светится от материнской любви. На следующем фото — Рустам с родителями на семейном ужине, они все улыбаются, наслаждаясь временем вместе.
Глядя на эти счастливые моменты, у отца на глазах наворачиваются слёзы. Он тихо шепчет:
— Как же я буду без них... — его голос дрожит от боли. Эти фотографии — всё, что у него осталось от времени, когда семья была рядом. Слезы текут по его лицу, и он быстро вытирает их тыльной стороной ладони, не в силах сдерживать чувство утраты.

4.1.8. Мадам Вонг
Татьяна Акбаровна, супруга президента Ислама Каримова, считалась вторым по влиянию человеком в стране. Лишь немногие могли напрямую обратиться к Каримову: глава службы безопасности Рустам Иноятов, премьер-министр Шавкат Мирзияев и некий таинственный "Мистер Х. – и всё. Остальные вынуждены были пробиваться через Татьяну. Она контролировала многие аспекты жизни мужа: приносила ему газеты, решала, когда он может выйти в интернет, фильтровала информацию. Существовал даже полушутливый анекдот среди чиновников, который, как считалось, был близок к правде: «Каримов утром просыпается и спрашивает: "А интернет есть?", а Татьяна ему отвечает: "Нет, что-то там розетка поломалась".» Она приносила ему «Комсомольскую правду», которую он читал вот уже 25 лет, оставаясь в плену привычек начала 90-х. Для него эта газета была символом стабильности, несмотря на то, что в России уже давно появились тысячи других изданий. Временами он даже обижался на статьи, полагая, что «Комсомольская правда» — всё ещё наиболее влиятельная газета России.
Сестра Татьяны, Тамара Акбаровна, известная как "Королева Ферганской долины" или "баба Тома", также обладала значительной властью. Любой спорный вопрос в бизнесе в этом регионе решался через неё. Нужно было приехать с подарками, и Тамара решала, кто прав, а кто виноват, как неформальный арбитр. Её муж возглавлял Ферганский нефтеперерабатывающий завод, что обеспечивало доступ к крупным финансовым потокам и влиятельным связям. В сфере ресурсов Тамара и её муж были безоговорочными лидерами.
Однажды Татьяна Акбаровна навестила своих пожилых родителей в Фергане и за семейным столом разговорилась с сестрой Тамарой. Оба они, несмотря на узбекские корни, выросли в русскоязычной среде и сохраняли менталитет, больше ориентированный на русскую культуру, чем на узбекскую. За столом, который ломился от еды и напитков, сидел и сын Тамары, Акбарали Абдуллаев — молодой, амбициозный парень с наглой хваткой, известный своей репутацией хапуги. Его ловкость в делах и страсть к деньгам уже привлекли внимание в деловых кругах.
— Ты знаешь, Тамара, — начала Татьяна, — супругой аргентинского диктатора Хуана Доминго Перона была Мария Эва Дуарте де Перон, известная как Эвита. Эвита была одной из самых влиятельных фигур Аргентины в 1940-х и 50-х годах. Она помогала бедным, вела социальные программы, а её харизматичные публичные выступления сделали её любимицей простого народа.
Тамара слушала сестру внимательно, кивая, в то время как Акбарали периодически поглядывал на них с интересом.
— Эвита была крайне популярна среди рабочего класса и перонистов, но её деятельность вызвала много критики. Некоторые обвиняли её в коррупции и злоупотреблении властью. Например, её фонд помощи бедным, через который шли огромные финансовые потоки, стал источником подозрений. А ещё...
— И что? — перебила сестра.
— А то, что коррупция — это естественная среда для власти, — рассмеялась Татьяна. — Это происходит не только у нас в Узбекистане, но и по всему миру. Деньги и власть неразрывно связаны. И я хочу, чтобы наша семья была такой же могущественной, как и семья Эвиты. Чтобы все кланы нам подчинялись, а я — как она, стала символом могущества.
Тамара, сидевшая рядом с сыном, явно заинтересовалась темой. Акбарали тоже проявлял внимание, его ум уже разрабатывал возможные схемы обогащения.
— Я помогу тебе с Ферганской долиной, — продолжала Татьяна. — Осваивай нефть, цемент, строительство, металлы — всё, что приносит деньги. С неугодными я буду разбираться через мужа. Мы сделаем так, чтобы без тебя, Тома, в регионе ничего не решалось.
— Я бы хотела привлечь Акбарали, — осторожно предложила Тамара, глядя на сына.
— Это хорошая идея, — поддержала Татьяна. — Мы сделаем из него влиятельную фигуру. Мои дети уже строят свой бизнес, хоть и в теневом секторе. Ислам об этом знает, но пока они не переступают красных линий, он терпит. Правда, с Гульнарой всё сложнее — её трудно контролировать.
Акбарали, усмехнувшись, прервал их разговор:
— В Юго-Восточной Азии была такая мадам Вонг, жена пиратского главаря. После смерти мужа она взяла на себя весь криминальный бизнес и стала страшной силой. Она даже убила двух женихов, которые пытались силой взять её в жены.
Татьяна вспомнила историю мадам Вонг — хитроумной и безжалостной женщины, которая из теневого бизнеса своего мужа создала целую империю. Взяв под контроль морскую торговлю, она стала самой могущественной фигурой в регионе, не боясь использовать силу и манипуляции. Она убивала тех, кто вставал на её пути, и даже официальные власти не могли ей противостоять.
— Мне нравятся такие примеры, — с улыбкой сказала Татьяна. — Ислам недавно провёл через парламент закон, который даёт особые полномочия супруге президента. Я — второе по значимости лицо в стране. Так что я либо Эвита Перон, либо мадам Вонг — выбери сама.

Часть 4.2. Улугбек Ешев

4.2.1. Личный интерес
Сельское хозяйство, особенно хлопковая отрасль, всегда находилось под личным контролем Ислама Каримова. Три внешнеторговые фирмы, которые занимались экспортом хлопка, фактически подчинялись президенту, несмотря на их номинальную независимость. Одна из них принадлежала семье Каримова через аффилированных лиц, скрытых за сложными структурами собственности и подставными фигурами, которые выполняли роль управляющих. Именно эта фирма получала основную выгоду от экспорта хлопка, контролируя значительную часть финансовых потоков страны.
Когда Каримову позвонили по правительственной линии, докладывая о проблемах с уборкой урожая, его лицо помрачнело.
— Хазрат, не хватает людей для уборки хлопка. Урожай еще на полях, а сборщиков нет. Хокимы жалуются, что отправили всех — учителей, врачей, торговцев — на поля, но сбор идет слишком медленно. Мы не успеем до холодов, и хлопок может испортиться. К тому же нехватка машин и топлива осложняет дело.
Каримов нервно стучал пальцами по столу, чувствуя, как гнев растет внутри него.
— Как это нет людей? — его голос звучал угрожающе. — В кишлаках и аулах полно бездельников. Все жалуются, что работы нет, денег нет. Вот же работа, вот и зарплата! — Каримов продолжал стучать пальцами, явно не понимая масштабов проблемы.
Голос на другом конце провода замялся, перед тем как с трудом продолжить:
— Хазрат, большинство мужчин уехало в Россию на заработки. Вы их называли лентяями, и они сбежали. В деревнях почти не осталось мужчин. Фермеры не справляются с ручным сбором хлопка — людей катастрофически не хватает. Машины не подходят — они рвут волокна, и хлопок от этого теряет в цене. Такая продукция непригодна для экспорта. Только ручной сбор дает качество, но без людей мы ничего не сможем сделать...
Каримов, гневно ударив кулаком по столу, резко оборвал разговор:
— Черт возьми! Я разберусь. Жди команды! — и отключил связь.
Он встал, начал ходить взад и вперед по кабинету, не в силах сдержать раздражение. Нервы сдавали, и его привычная уверенность в себе начала давать сбой. Внутренне он понимал, что реформы в аграрном секторе не принесли желаемого результата, а ручной труд, на который всегда делалась ставка, стал нерентабельным и неэффективным. Но Каримова беспокоила не только провал системы — его особенно угнетало то, что прибыль, которую он рассчитывал получить через свои структуры, могла теперь оказаться под угрозой. В глазах президента республиканская хлопковая индустрия была не только источником национальной гордости, но и одним из главных источников личного обогащения.

4.2.2. Трупная страда
Сырдарьинская область, сельская местность. Хлопковое поле, раскинувшееся до самого горизонта, покрыто яркими золотистыми шуршащими хлопковыми кустами. Солнечные лучи пробиваются сквозь облака, придавая растительности яркий и насыщенный цвет. В воздухе витает сладковатый аромат спелых хлопковых волокон, смешиваясь с запахом земли и свежего ветерка. Это плодородное поле, символ сельского труда, на самом деле скрывает горечь и страдания местных фермеров.
Пьяный тракторист, в рваном халате, ведет хлопкоуборочный комбайн с неистовой уверенностью. Его лицо красное от алкоголя, а глаза блестят с безумным блеском. Он смеется над собственными поступками, размахивая руками, как будто управляет огромным механизмом на празднике. Комбайн, вопреки всем правилам, рвет хлопковые кусты, разрывая их на части, а мощные лопасти машины оставляют за собой разрушенные следы. В какой-то момент он выезжает на проезжую дорогу и таранит стоящую машину МВД, которая охраняет хлопковое поле от возможной продажи урожая казахским предпринимателям, которые предлагают за него наличные доллары.
Милиционеры, услышав звук удара, выбегают из своей машины. Они с яростью стучат по корпусу комбайна, выкрикивая:
— Стой, идиот, стой!
Тракторист, смеясь, оскорбляет их на узбекском языке, показывая жесты, как будто это игра. На его лице видно безразличие ко всему, что происходит вокруг. Он делает резкий поворот и, не останавливаясь, таранит вторую машину. Гудящий двигатель вдруг глохнет, и тракторист оказывается в бедственном положении: комбайн отказывается заводиться.
Милиционеры, разозлившись, вырывают его из машины, сбивая с ног. Их удары и проклятия раздаются в воздухе:
— Ты, тварь, портишь хлопок, который принадлежит хазрату!
— Это моё поле! Это мой хлопок! — кричит тракторист, отбиваясь и излучая отчаяние. — Никакого отношения Каримов к этому полю не имеет! Он грабит нас! Я терплю убытки от хлопка, а властям наплевать! Так что пошел подальше ваш хазрат!
Слова тракториста мгновенно задевают милиционеров. В воздухе витает неумолимое напряжение. Оскорбление первого лица страны звучит как крик бунта, недопустимо в их глазах.
— Что ты сказал? Так ты ваххабит! Религиозник! — орут они, и в их голосах слышна злоба. — Вся страна принадлежит хазрату! И хлопок — это его личная собственность! Как ты посмел покуситься на продукцию хазрата? Получай, негодяй!
Милиционеры нападают на него с удвоенной яростью, их кулаки летят в его лицо и живот, пока он не теряет сознание. Его тело падает на землю, а вскоре его уносят на носилках в машину скорой помощи. Кровь стекала из его рта, окрашивая землю вокруг.
В больнице врачи, спеша к пострадавшему, констатируют его смерть. Судмедэксперт записывает в протоколе:
— Травмы, полученные в результате алкогольного вождения транспортным средством, не совместимы с жизнью...
Он ставит печать и отрывает лист, словно заключая в нем не только тело тракториста, но и горькую правду о его жизни и страданиях. На момент, когда последний вздох оставил его тело, мир хлопкового поля продолжал существовать, но теперь в нем звучала новая, жестокая история.

4.2.3. Под давлением
Ислам Каримов не находит себе места. Его нервное состояние отражается в каждом движении — он быстро ходит по кабинету, поджимаем губы, а его глаза сверкают от злости и напряжения. На столе стоит полная бутылка водки, и он залпом пьет её, чувствуя, как алкоголь обжигает горло и разливается теплом по телу. Жесткая прозрачная жидкость придает ему смелости, но в то же время усиливает тревогу и напряжение. Он берет еще один глоток, зная, что на кону стоит не только его репутация, но и будущее страны. В комнате раздается резкий звук, когда он ставит пустую рюмку на стол, а она трясется от силы удара.
Взяв телефон, он звонит министру внутренних дел Алматову.
— Слушай ты, генерал! — рычит он в трубку, его голос звучит с ненавистью и раздражением. — Поднимай задницу своих подчиненных, пускай всех гонят на хлопок. На поля! Всех тех, кого поймают! Мне нужен этот урожай! Ты головой ответишь, если не соберем столько, сколько нужно!
Изумленный Алматов, все еще пытаясь осмыслить слова президента, лопочет в ответ:
— Э-э-э, хазрат. Но я не министр сельского хозяйства... Как это сделать? У меня армия внутренних войск, ОМОН, шпионы, добровольные дружины, милиция, национальная гвардия. Нет хлопокоробов! Нет негров-рабов для уборки хлопка!
Эти слова вызывают у Каримова взрыв ярости. Он буквально плюется в трубку:
— Мне тебя учить что ли? Поставьте на шоссе патрули, пускай останавливают автобусы, принуждают пассажиров собирать урожай! Не отпускайте, пока не соберут по 30 кг каждый! Ловите по вечерам в городах прохожих, мол, нарушение ночного режима. Ставьте условия: или 15 суток ареста или один день уборки хлопка на поле! Мне тебя, идиота, учить что ли таким простым методам? Мозгов не хватает? Нет идей? На какой хрен вы тогда мне нужны? Меня армия защитить может! А вас, ментов, надо гнать в три шеи с работы! Бездельники! Дармоеды! Не может организовать сбор — идите и сами собирайте хлопок!
Каждое третье слово президента звучит как нецензурное проклятие, и именно они находят отклик в сердцах его подчиненных. В таком состоянии, Каримов способен не только угрожать, но и манипулировать, внушая страх. Внезапно, он вскакивает с места, решив, что его слова должны быть выполнены немедленно.
Алматов, побледнев от страха и давления, кидается в ответ:
— Вас понял, будет исполнено в лучшем виде, хазрат. Не извольте беспокоиться!
Он нажимает кнопку на своем рабочем столе, отдает команду, и вскоре десятки патрульных машин начинают рыскать по улицам Ташкента. Сигналы сирен разрывают тишину города, вызывая панику и недоумение среди жителей.
Машины останавливаются на обочинах, и стражи порядка, спешащие на выполнение указания, выбегают наружу. С полицейскими в форме, в их руках дубинки и наручники, люди понимают, что время доброй воли закончилось. Они принуждают прохожих, сосредоточивая внимание на тех, кто кажется не слишком занятым:
— Быстро, на хлопок! У вас нет выбора!
Патрулизация продолжается, и в воздухе витает напряжение. Люди, шокированные и испуганные, ведут себя настороженно, недоумевая, как в стране, которая должна стремиться к благополучию, возникает подобная жестокость. Рядом с патрульными машинами можно заметить недовольство и испуг, когда они начинают забирать случайных прохожих на принудительные работы.

4.2.4. Мрак власти
Заместитель министра внешних экономических связей, Суннатулла Ибрагимов, всегда ходил с немного сутулой осанкой, словно стараясь минимизировать свое присутствие в этой безжалостной иерархии власти. Его лицо было бледным, с выступающими скулами, а глаза, как будто не спавшие несколько ночей, излучали тревогу. В светлом костюме, который был на пару размеров меньше, чем нужно, он выглядел как человек, которого выбрали на эту должность исключительно по знакомству, а не по заслугам. Он нервно потирает руки и старается избежать взгляда своего начальника, который сидит за массивным столом, заставленным папками и документами.
Каримов, заметив его неуверенность, скрестил руки на груди и излучал недовольство.
— Как идет вопрос отгрузки хлопка в Европу? — спрашивает он, его голос звучит как грозовой раскат.
— Э-э-э, хазрат… — начинает Суннатулла, запинаясь от страха. — Все по графику, но есть проблемы с покупателями.
Каримов резко вскидывает брови, подготавливаясь к вспышке гнева.
— Какие проблемы? — его голос становится угрюмым, как облака перед бурей.
— У них там действуют законы, запрещающие покупать изделия, которые производятся за счет эксплуатации детей. Они против подневольного труда! Поэтому хотят пересмотреть договора, требуют впустить комиссии от Международной организации труда... — его голос постепенно угасает, понимая, что президент может в любой момент выбросить его из кабинета или, что еще хуже, расправиться с ним.
Он косится на бейсбольную биту, которая висит на стене, рядом с картиной, на которой изображены Авраам Линкольн и Ислам Каримов, пожимающие друг другу руки. Это абсурдное сочетание двух великих фигур — одного, борющегося за свободу, и другого, у которого власть почти абсолютна, создаёт комичное, но тревожное ощущение. Художник, очевидно, не осознавал, что сочетание таких символов в одной картине выглядит как насмешка над самими принципами свободы и прав человека.
Каримов в ярости ударяет кулаком по столу.
— Слушай, мне важны эти контракты! Это большие деньги! Ты понимаешь? Поэтому я пойду на все, чтобы их заполучить. Дети на полях, видите, волнуют европейцев! Этих гомиков и наркоманов! Скажи, что нет детей у нас на полях. Есть добровольцы из числа взрослых! А с Международной организацией мы как-нибудь уладим вопрос. Ты главное протолкни контракты! Мне нужны доллары!
Суннатулла нервно кивает, его голос дрожит:
— Да, конечно, хазрат, я постараюсь…
Каримов усмехается, его взгляд становится еще более хищным.
— Конечно, постараешься. Ты же не хочешь в заведение Эшмата. Знаешь, кто такой Эшмат?
На имя этого человека у замминистра по всему телу пробегает холодок, и он испуганно отвечает:
— Знаю, хазрат! Я сделаю все!
Однако этого кажется президенту недостаточно, и он продолжает:
— А о докторе Менгеле слышал?
Имя, которое олицетворяет наихудшие стороны человеческой природы, приводит Суннатуллу в ужас. В высоких кругах Узбекистана о докторе Менгеле говорят с дрожью в голосе, и заместитель министра, потеряв контроль, падает в обморок на пол.
Каримов, увидев это, разражается хохотом, который звучит, как рокот грома. Он подходит к столу, открывает бутылку водки и делает большой глоток, чувствуя, как алкоголь успокаивает его нервное напряжение. Эта старая партийная привычка — пить и пугать — обретает новые масштабы в его кабинете, который стал не просто местом работы, а ареной для реализации его страхов и желаний, где все подчиненные должны следовать его воле, как рабы в доме жестокого хозяина.

4.2.5. Тревога и страх
Дом Башорат Ешевой выглядел изможденным и покинутым, словно он сам был пленником времени. Стены, покрытые плесенью, потрескались и выглядели так, будто бы не помнили свежего воздуха и солнечного света с тех пор, как она приняла решение остаться здесь. Полы в некоторых местах прогнили, углубления в дереве создавали иллюзию неуверенности, будто каждый шаг мог привести к их окончательному разрушению. Запах затхлости заползал в нос, и Башорат старалась не замечать, как он оседает в каждой щели, в каждом углу ее дома.
Башорат, задумавшись о детях, резала овощи для обеда, когда ее сын Отабек, глядя на настенный календарь, прервал тишину:
— Мама, почему не приезжает Улугбек? Ведь он давно должен был освободиться. Мы ждем и ждем... Амнистия пришла еще три месяца назад. Он же не мог заблудиться по дороге домой…
Башорат, чувствуя, как тревога сжимает ее сердце, старалась улыбнуться, но слова сына лишь усиливали ее беспокойство. Она вздохнула, и материнское инстинкт подсказывал ей, что что-то не так. В груди ее нарастало предчувствие беды, словно черные тучи сгустились над ее домом.
— Мама, я соскучилась по брату. Хочу его видеть. Почему он не позвонил нам? Быстрей бы он приехал, — поддержала брата Шахло, ее голос звучал мелодично, но с нотками печали. Она подошла к полке, сняла с нее фотографию Улугбека и нежно поцеловала. На снимке брат улыбался, а его глаза светились надеждой и жизнью.
— Люблю тебя, мой старший брат, — произнесла она, погружаясь в сладкие воспоминания о беззаботном детстве, когда они вместе играли на солнечных улицах.
Вдруг раздался звонок телефона. Башорат взяла трубку, ее рука дрожала.
— Алло, я вас слушаю! — произнесла она, стараясь сохранить спокойствие.
На другом конце провода раздался взволнованный женский голос:
— Вы мать Улугбека Ешева?
Башорат мгновенно побледнела, сердце забилось быстрее. Неправильное предчувствие угнетало ее, нарастающее напряжение давило на грудь, и с каждой секундой становилось все труднее дышать.
— Да, — прошептала она, словно ожидая худшего.
И вскоре она услышала страшную историю:
— Я мать одного из заключенных. Летом в тюрьме Эшмата была дезинтерия, и многие заключенные умерли. Никто не оказывал им нормальную медицинскую помощь. Дохли все как тараканы. Умер и мой сын. Когда я забирала труп сына, то мне его сокамерники рассказали, что в тюрьме был бунт. Убили какого-то русского бандита. И вашего сына обвиняют в его убийстве.
— О боже! — закричала Башорат, шокированная и охваченная паникой. Она бессильно опустилась на покосившийся стул, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Ее мысли запутались, и страх охватил все ее существо.
Женщина продолжала:
— Бунт организовали сами надзиратели. Говорят, речь идет о деньгах этого русского бандита. Там миллионы долларов! Сокамерники передали ваш телефон — так просил Улугбек, он ищет связь с вами, но его не выпускают из карцера. Я вам звоню. Срочно поезжайте туда. Спасайте сына! Это не тюрьма — это ад! Возьмите деньги — все что есть! Дайте взятку, может, чем-то поможете... Хотя шансов мало. Прощайте, берегите себя и детей...
Связь обрывается, и Башорат, не в силах вынести новость, бросает трубку. Ее трясет от страха и беспомощности, сердце колотится в груди. Она закрывает лицо руками, и слезы катятся по щекам, омывая покрытые морщинами ладони.
Собравшись, она вскакивает с места, но силы покидают ее, и она снова садится на стул, подавленная новостью.
— Дети, собирайтесь. Вы останетесь ночевать у дяди. Я должна ехать в тюрьму, — произнесла она, пытаясь звучать уверенно, но голос ее дрожал от страха.
Отабек, недоуменно смотря на мать, спрашивает:
— А что случилось, мама?
Дети ничего не знали о разговоре с неизвестной женщиной, и в их глазах отражалась непонимание.
Но Башорат, несмотря на волнение, находит в себе силы.
— Не сейчас, не сейчас... потом расскажу, — говорит она, её голос наполнен решимостью, даже если сердце наполняется страхом.
Она бежит собирать вещи, стараясь сосредоточиться, но руки её дрожат. Отабек и Шахло смотрят друг на друга с тревогой, не понимая, что происходит, и задаются вопросом, чем всё это закончится.

4.2.6. Хлопковые поля и бесправие
Пассажирский рейсовый автобус был переполнен людьми — женщины с детьми, пожилые мужчины, торговцы с мешками, усталые путники, направлявшиеся в другой город по делам или к семьям. Каждый был погружен в свои мысли, разговаривал вполголоса или молчал, уставившись в окно, где мелькали ровные линии шоссе. Автобус гудел от множества разговоров, но воздух был напряженным — люди чувствовали тяжесть времени и власти.
Башорат сидела в первых рядах, тревожно оглядываясь по сторонам. Ее мысли не находили покоя. Она думала о сыне Улугбеке, о том, что с ним могло случиться в тюрьме. Сердце ее сжималось от страха и беспомощности — ведь она знала, что в тюрьме произошли страшные события, и Улугбека силой втянули в этот круговорот. Время тянулось мучительно медленно, а поездка казалась бесконечной.
Снаружи простирались огромные хлопковые поля, такие привычные для местных жителей, но каждый раз вызывающие горечь. Многочисленные дети, школьники в простенькой одежде, сгибались под палящим солнцем, собирая белоснежные пушистые коробочки хлопка. Их маленькие руки уже были в мозолях, спины ломило от постоянного наклона. По краям полей стояли милиционеры с дубинками, как надзиратели. Они подгоняли детей, которые осмеливались сделать паузу, ругались и угрожали им дубинками, заставляя снова и снова возвращаться на ряды и собирать урожай.
Вдруг автобус резко остановился. Двери открылись, и в салон зашел милиционер с автоматом, суровый и с холодным взглядом. Его лицо выражало равнодушие, словно перед ним были не люди, а просто рабочий ресурс.
— Всем выйти из салона! — резко произнес он. — Каждый должен собрать по 30 килограммов хлопка — это приказ президента!
Пассажиры начали возмущаться. В воздухе поднялась волна протеста.
— Что за беспредел? Какое беззаконие?! — голосили женщины. Мужчины пытались спорить, но осознание того, что они ничего не могут изменить, быстро охватило всех. Водителя заставили заглушить мотор и выйти на дорогу.
Башорат замерла, её сердце забилось ещё сильнее. Дрожащим голосом она обратилась к милиционеру, моля о пощаде:
— Сынок, мне нельзя оставаться здесь, я тороплюсь. Меня сын в тюрьме ждет, с ним случилась беда.
Слово «тюрьма» мгновенно вывело милиционера из себя. Он, как бык, увидевший красную тряпку, оскалился и грубо перебил её:
— Что? В тюрьме? Никуда он не убежит, так что не торопитесь! Пока вы не соберете норму, автобус никуда не уедет! Я обязан выполнить приказ хазрата! Кто откажется, того арестуем за измену родине!
Страх парализовал всех пассажиров. Мгновенная паника сменилась молчаливым согласием. Никто не хотел быть арестованным. Все медленно, сдавленно ругаясь, покидали салон автобуса. На обочине стояли другие автобусы и автомобили, чьи водители и пассажиры были задержаны такими же милиционерами. Людей, как скот, сгоняли на поле. Милиционеры забирали у всех паспорта, чтобы никто не смог сбежать или отказаться от навязанной работы.
Башорат, вздохнув, почувствовала всю беспомощность своего положения. Она не могла сопротивляться. Её мысли были с сыном, но сил противостоять не было. Она взяла старый фартук, который носила с собой, завязала его на поясе и направилась к полю. Начала собирать хлопок, ломая своими натруженными пальцами коробочки. Глядя на свои часы, она считала каждую минуту, боясь, что опоздает и не успеет спасти Улугбека.
Рядом с ней работали другие люди. Они молча выполняли приказ, только иногда тихо ругались друг с другом, шептали о том, что власть издевается над ними, но никто не осмеливался открыто бунтовать. Страх перед возможным наказанием и бесправием сковывал каждого.
Узбекские хлопковые поля напоминали темные страницы истории. Это место походило на плантации хлопка в США позапрошлого века. Только теперь в роли рабов были не чернокожие люди, а собственные граждане страны. Такое же бесправие, такие же надсмотрщики с дубинками и автоматами, такие же принудительные порядки. Люди не смели возражать, и каждый знал, что стоит за сопротивление: арест, угрозы, насилие. В Узбекистане рабство облеклось в новую форму, но сущность его оставалась той же.

4.2.7. Инцидент с американским атташе
Автомобиль военного атташе США плавно двигался по пыльной дороге, проходящей вдоль хлопковых полей. Внутри сидел дипломат, мужчина лет пятидесяти с выправкой военного, строгим лицом, на груди блестели планки медалей, свидетельствующие о его службе в горячих точках по всему миру. Высокий лоб, седые виски, аккуратно уложенные волосы и прямой, решительный взгляд — этот человек привык к дисциплине и уважению. Он смотрел в окно, с интересом наблюдая за сбором хлопка, а рядом с ним сидел переводчик, молодой узбек, нервно потиравший руки.
— Что здесь происходит? — спросил атташе, заметив хаотичные движения на поле, где толпы детей и взрослых, склонившись, собирали хлопок под палящим солнцем. Милиционеры с дубинками надсматривали за ними, гоняя людей обратно на ряды, если те пытались сделать перерыв.
Переводчик вздохнул и, слегка бледнея, ответил:
— Это принудительный сбор хлопка. Президент приказал, чтобы каждый собрал по 30 килограммов. Здесь работают дети, школьники, и другие люди. Никто не смеет сопротивляться.
Вдруг машина резко остановилась. Один из милиционеров с автоматом на плече размахивал палкой, приказывая водителю заглушить мотор. Милиционер подошел к машине и грубо закричал что-то на узбекском, жестами показывая, что всем нужно выходить и идти на поле.
Атташе нахмурился и, не понимая узбекского, спросил у переводчика:
— Что он хочет? Почему нас остановил?
Переводчик, побледнев, растерянно ответил:
— Он требует, чтобы вы, как и все, пошли собирать хлопок. Грозит насилием, если мы откажемся.
Атташе посмотрел на переводчика недоверчиво:
— Это он серьезно? Или это какая-то шутка?
— Нет, сэр. Они серьезны. У них оружие, и они уже избивали тех, кто отказывался.
Военный атташе, ошеломленный услышанным, огляделся. Он, человек, прошедший через войны и горячие точки, был в недоумении от абсурдности ситуации. Многолетний опыт службы подсказывал ему, что такие вещи просто не могут происходить. На его груди блестели медали, напоминающие о героизме и заслугах перед Родиной, а сейчас он стоял перед милиционером, который не знал о дипломатическом иммунитете и просто видел в нем еще одного «работника».
Атташе пытался сохранять спокойствие, но голос выдал раздражение:
— Вы объяснили ему, что я дипломатический сотрудник? Что у меня иммунитет?
Переводчик тяжело вздохнул:
— Они не знают законов о дипломатах и, похоже, не интересуются. Они требуют, чтобы мы вышли или иначе применят силу. Видите, как они заставляют других работать? — он указал на толпы людей на поле. Башорат, склонившаяся над кустами, продолжала молча работать, иногда поглядывая на солнце в надежде, что время не стоит на месте.
Атташе вышел из машины, его терпение лопнуло. Он начал кричать на английском, размахивая руками, показывая свою аккредитационную карточку:
— Are you out of your mind? I am a military attach;! I have diplomatic immunity! You have no right! I will complain to your authorities! (Вы с ума сошли? Я — военный атташе! У меня дипломатический иммунитет! Вы не имеете права! Я буду жаловаться вашим властям!)
Милиционеры переглянулись и, не понимая английского, посчитали его за шутника или просто неуважительного иностранца. Их лица напряглись, они злобно хмыкнули, один из них вытащил дубинку и подошел к атташе ближе.
— Что ты болтаешь? Разговаривай на узбекском! — закричал милиционер, толкая американца. Атташе попытался отбиться, но его повалили на землю и начали избивать. Крики американца перекрывали удары дубинок по его телу, а кровь уже капала с его разбитого лица. Он попытался защитить себя руками, но численное превосходство милиционеров не оставило ему шансов. Его били дубинками, пинали ногами, выкрикивая оскорбления:
— Тварь! Что ты тут размахиваешь? Собирай хлопок, как все!
Атташе был в шоке — никогда раньше он не сталкивался с таким уровнем дикости и бесправия. Его лицо покрылось кровью, из разбитого рта шла пена. Милиционеры продолжали его пинать, пока не подбежал перепуганный переводчик.
— Сэр, не сопротивляйтесь! — умолял он. — Иначе они вас убьют, а потом свалят все на религиозников, скажут, что это сделали ваххабиты! Прошу вас, давайте сделаем, как они говорят. Соберем этот хлопок и уйдем отсюда живыми.
Атташе, едва дыша от боли и унижения, позволил перевести себя на поле. Окровавленный, с дрожащими руками, он надел старый хлопковый фартук, который ему протянули. Его израненные руки медленно тянулись к хлопковым коробочкам. Он с трудом наклонился, извлек первый комок хлопка и почувствовал, как мир вокруг него перевернулся.
Этот момент — как ироничное отражение рабства, которое когда-то было символом несправедливости в мире — стал для него символом бессилия перед диктатурой. Окровавленный, униженный, испуганный американский дипломат, человек, сражавшийся в разных уголках планеты, теперь был пленником системы, где не было ни законов, ни справедливости.

4.2.8. Хлопкорабство
Наступил вечер, и прохладный ветерок стал ощутимее, принося легкое облегчение после палящего дневного зноя. Хлопковые поля теперь пустые, редкие оставшиеся стебли казались бесконечными линиями, уходящими вдаль, но больше на них не было толп согнутых фигур. Усталые пассажиры, отработавшие свою норму, сдавали хлопок на старые тележки, нагруженные белыми комками, похожими на грязные облака. Никто не платил им за этот труд — это было долгом, непреложной обязанностью, к которой они давно привыкли.
Милиционеры с холодными лицами начали возвращать паспорта и документы, словно завершая этот принудительный этап. Пассажиры молча забирали свои вещи, без слов, злые и вымотанные. Их взгляды были полны негодования, но никто не осмеливался выразить это вслух. Они направлялись обратно в автобус, в тягостной тишине.
Военный атташе, избитый и с синяками на лице, с испачканным и порванным костюмом, вышел к своему автомобилю. Скрывая гнев, он садился в машину и сквозь зубы, стиснув кулаки, обещал проблемы милиционерам:
— I will make sure your government hears about this! You will pay for this disgrace!
Но милиционеры лишь рассмеялись ему вслед, выкрикивая в спину:
— Давай, жалуйся! За нами хазрат, мы ничего не боимся!
Автомобиль атташе тронулся и поехал в сторону Ташкента, его фары прорезали сгущающуюся темноту.
Башорат, вся в царапинах, руки дрожат от усталости и боли, села на свое место в автобусе. Взяв бутылку с водой, она сделала несколько медленных глотков, чувствуя, как напряжение с каждой минутой все больше захватывает её измученное тело. Остальные пассажиры сидели с пустыми, отрешенными лицами, не желая говорить. Злость и подавленность окутывали их, как тяжелое одеяло. Даже шорохи двигателя и скрип кресел казались им громче, чем обычно.
Водитель, не сказав ни слова, завел мотор, и автобус медленно двинулся с места, сотрясаясь на ухабистой дороге. За горизонтом, словно стыдясь уходящего дня, солнце опускалось, окрашивая небо в багрово-оранжевые тона. Последние лучи уходящего светила замирали на вершинах хлопковых кустов, превращая их в темные силуэты на фоне меркнущего неба.
Автобус мчался в ночь, свет его фар резал темноту, освещая дорогу впереди. В салоне царила тишина, нарушаемая лишь редкими вздохами пассажиров и тихим стуком колёс. Через окна автобуса можно было увидеть, как под светом прожекторов на отдаленных участках поля, продолжали работать те, кто не успел собрать положенные 30 килограммов. Их силуэты дрожали в свете, согнутые над растениями, рвали хлопок с безнадежным видом, как загнанные животные. Над ними стояли милиционеры, перекрикивались и смеялись, держа в руках бутылки с алкоголем. Их лица светились самодовольством, а громкий хохот разносился над полем, эхом уходя в темноту.
Башорат, глядя на этот мрачный пейзаж за окном, чувствовала, как её сердце сжимается от беспомощности. Она знала, что впереди её ждет еще большая борьба, но сейчас у неё просто не было сил думать о будущем.

4.2.9. Свидание с Улугбеком
Тюрьма после бунта приобрела зловещую атмосферу. И без того угнетающее место теперь напоминало неприступную крепость: заборы, вышки с вооружёнными охранниками, удвоенные патрули. Каждый уголок был под жестким контролем, охрана казалась ещё более суровой, чем раньше. Густой воздух пропитан страхом, и сама тюрьма, как гигантский черный монстр, поглощала своих узников.
Башорат подошла к дежурному надзирателю с надеждой, которая вскоре омрачилась отказом на просьбу о свидании с сыном. Она достала засаленные 100 долларов — последние деньги, которые удалось занять у соседей. Надзиратель, взяв купюру, посмотрел на неё равнодушными глазами и нехотя согласился:
— Встреча на 10 минут. Не подходите к заключенному ближе чем на два метра.
Башорат покорно кивнула, ей не оставалось другого выбора.
Помещение для свиданий выглядело так же мрачно, как и сама тюрьма: тусклое освещение, грязные стены с облупившейся краской, холодные металлические столы, стоящие ровными рядами. На стене висела картина Ислама Каримова, с распростёртыми объятиями приветствующего на свободе бывшего заключённого. Это изображение омерзительно резало глаза, превращая и без того угнетающее пространство в пародию на правосудие. Башорат невольно посмотрела на эту картину с ненавистью — ей хотелось сорвать её со стены и растоптать.
Когда привели Улугбека, её сердце сжалось от боли. Перед ней стоял измученный, измождённый сын — исхудавший, с множеством кровоподтеков, с синяками и следами побоев по всему телу. Его одежда была практически разорвана, на ногах болтались бумажные тапочки. Улугбек казался тенью самого себя. Когда он увидел мать, его глаза наполнились слезами, и он начал тихо плакать.
Башорат инстинктивно схватилась за сердце, её дыхание сбилось. Она не могла поверить, что перед ней её собственный сын. Болезненные эмоции переполнили её: ужас, горечь, отчаяние и бессилие. Она попыталась собраться с мыслями, но видеть сына в таком состоянии было для неё невыносимо.
— Сынок, что случилось? Почему тебя избивают? Ты же амнистирован! У меня есть документ, его сам Каримов подписал! — спросила она через силу, стараясь не заплакать.
Улугбек, едва держась на ногах, пошатывался, как человек на ветру:
— Убили русского вора в законе. Я тут ни при чём. Убили сами надзиратели, а свалили на трёх братьев-верующих. Одного из братьев, Шухрата, кастрировали, и он умер. Говорят, сам Эшмат резал его... И на меня повесили убийство Бориса Левина и Шухрата Абдуллаева. Я не виноват, мама. Я хотел домой... — его голос дрожал, наполненный отчаянием и страхом, — Меня могут казнить за то, чего я не совершал.
Башорат пыталась удержаться от слез. Она чувствовала, как каждая его сломленная фраза разрывает её сердце. Она была в ужасе от того, что с её сыном сделали. Но, несмотря на боль, она старалась сохранять спокойствие, хотя бы ради Улугбека:
— Сынок, успокойся. Я верю тебе, я знаю, что ты не виноват. Я постараюсь помочь. Я теперь буду бороться за тебя, обещаю. Прости, что не боролась раньше. Но теперь всё будет по-другому. Я сделаю всё, чтобы вытащить тебя отсюда.
Улугбек начал сильнее плакать:
— Мама, я хочу домой... Меня бьют постоянно, я не выдержу больше... Я подписал всё, что они требуют. Здесь жизнь ничего не стоит. Спаси меня, мама, прошу тебя! Я не хочу умирать!
Башорат не выдержала. Она вскочила с места и хотела подойти к сыну, чтобы обнять его, но в этот момент в комнату зашел надзиратель и, жестами показывая ей остановиться, хладнокровно сказал:
— Время истекло. Уходите. Эшмат запретил вашему сыну видеться даже с адвокатом. У него нет защиты, и у меня будут проблемы, если вы не уйдете.
Башорат смотрела, как её сына снова уводят, и сама не сдержала слез. Они катились по её лицу, она пыталась глотать воздух, но грудь сжималась от боли и беспомощности. Её мир рушился.

4.2.10. Судебный цирк
В зале суда царила напряжённая, давящая атмосфера. Улугбек находился за решёткой в отдельной стеклянной кабинке, словно зверь в клетке. Он выглядел подавленным и испуганным. Его тело едва заметно дрожало, а взгляд был устремлён вниз, будто он уже смирился с участью, которая его ожидала. Рядом стояли два автоматчика с хмурыми лицами, их руки крепко сжимали оружие, готовые в любой момент открыть огонь. Их подозрительные взгляды сканировали зал, словно искали малейшее проявление беспорядка. Любой неловкий жест мог быть воспринят как угроза.
Само здание суда, вместо того чтобы символизировать справедливость и закон, казалось учреждением бесправия и произвола. Это было место, где давно уже не искали правды, а выносили приговоры, продиктованные сверху. Здесь правили телефонное право и подкупные судьи. Каждый, кто сюда попадал, знал, что его судьба решалась не в суде, а в кабинетах чиновников и влиятельных людей.
За столом сидели адвокат и прокурор, отстранённо рассматривающие свои бумаги. На скамьях за их спинами сидели свидетели, два журналиста, и немногочисленные родственники заключённых. Башорат с другими родственниками, измученная, находилась в углу зала. В зале также присутствовал представитель русской мафии — массивный мужчина лет сорока, с крепким телосложением, густой бородой и холодным, пронизывающим взглядом. Он держал видеокамеру и методично фиксировал все происходящее в зале, чтобы передать информацию криминальному миру России.
Тем временем за пределами зала, в помещении для ожидания, находились Отабек и Шахло. Их не пустили внутрь, и они ждали, когда процесс завершится, полные тревоги и беспокойства.
Судья Закир Исаев в своей мантии, с надменным и холодным выражением лица, словно смотрел на Улугбека как на ничтожного таракана. Его глаза светились равнодушием и превосходством. Он помнил Улугбека Ешева, потому что уже судил его в прошлый раз и дал 10 лет тюрьмы. Теперь они снова встретились и снова по разную сторону закона.
Исаев начал зачитывать обвинение, голосом, полным бюрократической бездушности:
— Обвинение доказало, что Улугбек Ешев вместе с тремя братьями Абдуллаевыми, воспользовавшись бунтом в тюрьме, проникли в камеру Бориса Левина и убили его, отрезав пилой голову. А затем Ешев убил Шухрата Абдуллаева в ходе спора из-за денег.
Улугбек, ошеломлённый этим абсурдом, резко закричал из клетки:
— Это неправда! Левин находился в особой зоне, а я был в открытом режиме! Невозможно было попасть к нему. Я не знал этого человека! За что мне его убивать? Как можно пронести пилу? Я не имею отношения к русской мафии! Левина видел только начальник тюрьмы!
Судья Исаев, не обращая внимания на его крики, равнодушно продолжал, глядя в документы с усмешкой:
— Разве? Вы же сами подписали признание, что у вас был конфликт с Левиным на религиозной почве. Вы с братьями решили его наказать за то, что он не признавал Мухаммеда пророком. Вы организовали бунт, а когда охрана усмиряла его, проникли к Левину.
Зал оживился, люди начали переговариваться, атмосфера накалялась. Судья резко ударил молотком по столу, призывая к порядку. В этот момент автоматчики в угрожающих позах громко приказали присутствующим успокоиться. Народ затих, испуганный возможностью применения силы.
Улугбек продолжал отчаянно защищаться, крича из клетки:
— Как можно проникнуть к Левину?! Как это возможно?! Тюрьма устроена как подводная лодка — двери, замки, охрана, колючая проволока! Я простой заключённый, не криминальный авторитет. Кто будет меня слушать?!
Исаев, не обращая на его крики внимания, махал листами:
— Следствие доказало, что вы — авторитетный бандит, коронованный как вор в законе. Все заключённые боялись и слушались вас. Вы хотели занять место Левина и управлять общаком!
Улугбек был в шоке от услышанного. Всё, что говорилось в зале, казалось ему фантастическим вымыслом.
— Это бред! Всё это выдумали следователи!
— В объяснительной вы сами пишете, что нужно было повесить Левина, чтобы он не попал в Рай, а вы отрезали ему голову по исламской традиции. Чисто ваххабитские обычаи! — продолжал насмешливо судья, игнорируя слова Улугбека.
Зал снова забурлил, и Улугбек, поражённый клеветой, с изумлением выкрикнул:
— О чём вы, господин судья? В исламе нет такой традиции! Как вы можете так клеветать на нашу религию? Вы сами мусульманин, ведь молитесь и, наверное, ездили в Мекку, как наш хазрат Ислам Каримов!
Исаев, раздражённый его речью, чертыхнулся:
— Не задавайте мне такие вопросы, подсудимый Ешев! Продолжаю: вы переругались с Шухратом и отрезали ему половой член, а затем зажарили его и угостили сокамерников, чтобы они признали вашу криминальную власть!
Башорат закрыла лицо руками. Всё происходящее казалось ей страшным, абсурдным кошмаром. Ей было невыносимо слышать этот поток лжи и бессмысленного обвинения, но она вынуждена была оставаться на месте.
Улугбек вновь отчаянно защищался:
— Как я один мог справиться с тремя братьями?!
В этот момент встал прокурор и, с холодной уверенностью в голосе, сказал:
— Ваша честь, здесь справка, что Улугбек Ешев занимался дзюдо. Так что для него не составило труда одолеть троих.
Прокурор обратился к Улугбеку:
— Есть свидетели, как вы избивали сокамерников. Признайтесь, и вы получите снисхождение!
Затем вызвали свидетелей, которые один за другим подтверждали, что Улугбек был "паханом" зоны. Они говорили, что он контролировал всех заключённых и по его приказу начался бунт. Один заключённый даже заявил, что Улугбек планировал свергнуть Ислама Каримова и установить исламский халифат в Узбекистане.
Улугбек был в ярости и отчаянии, но его слова никто не слушал. Адвокат равнодушно оглядывал зал, ни разу не пытаясь возразить или защитить своего клиента. Он явно был здесь только для формальности, не проявляя никакого интереса к судьбе подзащитного.

4.2.11. Под гимном Узбекистана
Зал суда наполнился торжественным звуком гимна Узбекистана. Все присутствующие медленно поднялись с мест, прикладывая руки к сердцу. Гимн звучал громко и проникновенно, каждый голос сливался в общий хор:
"Сер;уёш, ;ур ўлкам, элга бахт, нажот,
Сен ўзинг дўстларга йўлдош, ме;рибон, ме;рибон!
Яшнагай то абад илму фан, ижод,
Шу;ратинг порласин токи бор жа;он!"
Милиционеры, торжественно шагнув, внесли в зал флаг республики. Он ярко развевался на древке, символизируя власть и порядок государства. Зал наполнился напряжением и чувством неизбежности. Все знали, что сейчас будет вынесен окончательный приговор.
Судья Закир Исаев встал, его лицо было мрачным и суровым. Он начал медленно, с паузами и жесткими интонациями, зачитывать приговор, словно смакуя каждое слово. Взгляд его был холодным, как у человека, привыкшего выносить смертные приговоры.
— Смертная казнь для Улугбека Ешева. Приговор привести в исполнение без возможности апелляции!
Зал замер. Волнение, смешанное с ужасом, охватило всех присутствующих. Башорат, мать Улугбека, не смогла сдержать слёз. Она заплакала горько и безутешно, её плач был тихим, но пронзительным. Люди в зале переговаривались, шум усиливался, и судья снова громко ударил молотком по столу, требуя тишины.
— Тишина!
Исаев быстро вышел из зала, не обращая внимания на слёзы и крики, словно его ничего не волновало. Всё это для него было просто очередным делом, которому пришел конец.
После выхода судьи Башорат, сквозь слёзы и отчаяние, подошла к начальнику караула. Она сунула ему деньги, тихо прося разрешить хотя бы короткую встречу с сыном. Офицер, поколебавшись, взял взятку и, едва заметно кивнув, разрешил пятиминутное свидание под охраной в закрытом помещении.
Небольшая комната для свиданий была холодной и тесной, со стенами, покрытыми серой штукатуркой. Здесь не было окон, только металлический стол и стулья. Улугбек, закованный в наручники, сидел за столом. Он выглядел измученным, но старался держаться. Когда вошли Башорат, Отабек и Шахло, он поднялся на ноги, и они, бросившись к нему, обняли его.
— Вы стали большими… Я вас не видел десять лет, — с трудом выдавил он, обнимая своих брата и сестру. Он смотрел на них с любовью и болью, стараясь не заплакать.
Затем он повернулся к матери:
— Мама, если меня убьют, не унижайтесь, не просите ни у кого помощи. Я не виноват ни в чём. Будьте сильной и выше всего этого. То, что я не делал, не на моей совести, я чист перед Аллахом. Я мечтал учиться, стать тренером. Пусть Отабек исполнит мою мечту. Не плачьте, мама, видимо, я под каким-то проклятием.
Башорат плакала, её руки дрожали, но она крепко держала сына за руку.
— Нет, сынок. Я буду бороться за тебя. Я дойду до Каримова, обью все пороги, но спасу тебя. Ты дал мне силу. Я теперь не та, что была раньше.
Улугбек грустно улыбнулся, глядя на мать:
— Мама, всё делается по воле Каримова. Ему плевать на наши жизни. Это он устроил нам этот ад. Люди мрут, как тараканы, и никому до этого нет дела.
Башорат, однако, не сдавалась:
— Я дойду до ООН, до американского президента. Каримов хочет дружить с США, он послушается их.
Улугбек покачал головой, тяжело вздохнув:
— На всё это нужно время и деньги. Лучше потратьте их на Отабека и Шахло. Меня вам не спасти. Всё против меня.
Все трое — мать, брат и сестра — заплакали. Караул вошёл, и время встречи подошло к концу. Улугбек бросил последний взгляд на родных, прежде чем его грубо увели.
Башорат, обняв Шахло и Отабека, молча вышла из здания суда. Они медленно шли к автобусной остановке, каждый погружённый в свои мысли, поглощённые горем. На улице стояла осень, и холодный ветер трепал их волосы и одежду. Никто не произнёс ни слова.
Тем временем автозак увозил Улугбека обратно в тюрьму. Он сидел на скамье, скованный наручниками. Лицо его было спокойным, но по щеке медленно катились слёзы. Тяжесть несправедливости, сломанных мечтаний и неизбежной смерти давила на него с каждой минутой всё сильнее.

4.2.12. Бюрократическая карусель
Башорат металась по коридорам МВД, ее сердце колотилось от безысходности и страха. Она требовала встречи с министром Закиром Алматовым, но двери перед ней оставались закрытыми. Милиционеры, усмехаясь, лишь отмахивались от нее, как от назойливой мухи. С отвращением в голосе они говорили:
— Вали прочь отсюда, старушка, у нас нет времени на твои безумные бредни.
Словно проклятие, эти слова преследовали ее, заставляя чувствовать себя беспомощной и одинокой.
Башорат, уже не в силах терпеть, направилась к Генеральной прокуратуре, надеясь увидеть зампрокурора Светлану Артыкову. Но даже там ей отказали во встрече. Затянувшиеся очереди и неумолимые лица чиновников, равнодушно переглядывающихся друг с другом, не оставляли ей шансов. Наконец, сгорая от ярости и отчаяния, она отправилась к Верховному суду, где провела ночь у ворот, ожидая судей. Но, как и прежде, её не принимали. Молча прогоняли, не обращая на неё ни малейшего внимания:
— Судья занят. У нас нет времени на безумную старушку!
Каждое их слово как нож, разрывающее её изнутри.
Непоколебимая, Башорат направилась к Олий Мажлису, где, казалось, её ещё могли выслушать. Однако депутаты, услышав её мольбы, лишь нагло орали:
— Ты оскорбляешь наш парламент! Твой сын — убийца!
Милиция, не дождавшись конца разбирательств, прогнала её из здания, как будто она была не человеком, а нежелательным паразитом.
Наконец, оставшись без веры в сердце на справедливость, Башорат решила обратиться к Омбудсману Сайере Рашидовой — её последней надежде. Пробиться к ней оказалось труднее, чем она ожидала. На каждом шагу её встречали барьеры и бюрократия, но в конце концов ей удалось попасть в кабинет.
Сайера Рашидова, сидя в шикарной одежде, излучала уверенность и власть. Она была окружена золотыми украшениями, а её кабинет выглядел как символ богатства и власти. В углу висели портреты Ислама Каримова и Шарафа Рашидова, секретаря ЦК Компартии Узбекистана, отца Сайеры. Этот кабинет изобиловал дорогой мебелью и роскошными аксессуарами, создавая атмосферу, далекую от забот обычных граждан.
Когда Башорат вошла, она ощутила, как воздух стал плотнее от напряжения.
— К вам трудно попасть, госпожа Рашидова. Но я пробилась, — сказала она, стараясь сохранить спокойствие, несмотря на обрушившуюся на неё волну тревоги.
Рашидова недовольно отреагировала на её слова:
— На что вы намекаете? Что я не работаю? Вы не одна, у меня куча писем и встреч, времени на всех не хватает.
Она продолжала пить чай, закусывая шоколадом, словно не придавая значения просьбам людей, которые к ней приходили.
Башорат, сжимая кулаки от ярости, произнесла:
— Потому что невинных сажают, нет справедливости, и люди идут к вам, как к последней надежде. А вы игнорируете нас!
Омбудсмен, с каждой минутой теряя терпение, вскакивает из-за стола, яростно размахивая руками:
— У нас честное государство и гуманные законы! Наш президент делает всё, чтобы мы жили счастливо! Что вам надо?
Башорат разложила документы на столе Омбудсмена и, глядя в глаза Рашидовой, попыталась донести свою точку зрения:
— Моего сына приговорили к смерти, а он не виноват!
Сайера, даже не взглянув на бумаги, злобно бурчала:
— Все убийцы так говорят! Все они не виновны, а жертвы сами себя убили! Такие сказки я слышу каждый день!
Башорат, полная отчаяния и слёз, ответила:
— Мой сын отсидел свой срок, получил амнистию, а его не выпустили. Там убили какого-то русского вора, и свалили на моего сына! Где справедливость?
Рашидова вернулась к своему чаю, махнув рукой, как бы отмахиваясь от проблем:
— Ну, бывает. В тюрьмах уголовники режут друг друга. Я чем могу помочь?
Башорат, не веря своим ушам, смотрела на Омбудсмена:
— Но вы же защищаете права человека! Вы же Омбудсмен! Просмотрите уголовное дело! Поговорите с моим сыном! У вас есть власть! У вас есть полномочия! Это я обычная женщина...
Сайера зевнула, её утомление было явным:
— Ах, ладно. Тогда делайте всё по процедуре. Сначала напишите письмо в Аппарат Президента. Когда вам оттуда ответят, тогда приходите ко мне, и мы посмотрим на их ответ. Не я придумала эту бюрократию, но таковы правила.
— Я обычная женщина, мне отвечать будут долго. А моего сына приговорили к смерти. Вам же быстрее ответят, чем мне. Вам же написать ничего не стоит...
Но это лишь разозлило Рашидову ещё сильнее:
— Слушайте, не морочьте мне голову! Пишите президенту, а потом приходите ко мне!
Она нажала на кнопку, и в кабинет вошел милиционер, который жестом призвал Башорат к выходу.
Выходя из кабинета, Башорат чувствовала, как ярость и ненависть накрывают её с головой. Её глаза пылали гневом, а внутри нарастала безысходность. С каждой минутой становилось всё яснее, что её борьба за справедливость может быть безрезультатной. В душе её нарастала печаль, смешанная с яростью, оттого что она оказалась в таком безвыходном положении, оставляя за собой пустое пространство, полное отчаяния.

4.2.13.Оплата за приговор
Кабинет судьи Закира Исаева был оформлен с изысканным вкусом, отражая его статус и власть. Стены были обиты темной древесиной, а в углах уютно располагались растительные композиции. На столе, покрытом зеленым бархатом, лежали не только документы, но и разнообразные закуски: нарезанный сыр, оливки и фрукты. Бокал с коктейлем искрил на свету, рядом с ним стояла открытая бутылка текилы. Из динамиков звучала музыка из репертуара «Ялла», создавая атмосферу расслабленности и уюта:
«Учкудук — три колодца,
Защити, защити нас от солнца».
Исаев, сидя в кожаном кресле, неторопливо цедил свой коктейль. Его лицо, обрамленное аккуратно подстриженной бородой, выражало уверенность и довольство. Он улыбался, погруженный в свои мысли, когда в кабинет вошел Мистер Х в строгом черном костюме и темных очках. Он выглядел как человек, который привык к серьезным делам и не терпел случайностей.
Мистер Х подошел к столу и, аккуратно открыв портфель, выставил на стол множество пачек долларов. Чистые, аккуратно сложенные купюры сверкали на свету, словно манящие сокровища. Исаев, увидев деньги, почувствовал, как они греют его каменное сердце, наполняя его жизненной энергией и уверенность в завтрашнем дне.
— Вы провели суд как надо. Алматов вами доволен. Хазрат отметит вас орденом! — произнес Мистер Х, принимая стакан с текилой.
Исаев, вздохнув, начал рисовать пальцем в воздухе какую-то фигуру, словно высказывая свои мысли в пространстве.
— Да, ваш Эшмат там напортачил. Много ляпов. Следствие было неубедительным. Какие бездари фабриковали это дело? Как Светлана Артыкова утвердила это обвинение? Все на уровне школьника пятого класса! — его голос звучал с пренебрежением. — Все на суде видели, что все сшито белыми нитками. Пришлось постараться, чтобы все прошло как надо. А тот, что от русской мафии, ушел не очень довольным. Похоже, не верит Россия в наш суд.
Мистер Х, развязывая руки, улыбнулся:
— Но вы-то выкрутились. Поэтому вы всегда на особом счету. Вы самый лучший судья в республике. Вам доверяют такие тонкие и сложные процессы. Кстати, Артыкова мне сказала, что вы из говна сделаете конфетку, поэтому особо и не вчитывалась в гособвинение.
— Я знаю, и я знаю цену своих услуг. Цену своим талантам! — гордо ответил Исаев, его глаза сверкали от самодовольства.
Мистер Х усмехнулся, стуча пальцем по своим очкам, будто подчеркивая важность своих слов:
— Мы тоже знаем. И он тоже!
В этот момент оба, словно под гипнозом, взглянули на портрет Ислама Каримова, который висел на стене. Лицо президента смотрело на них с высокомерием и строгостью, напоминая о том, что их благополучие и успехи зависят от его милости. В кабинете воцарилась напряженная тишина, полной осознания того, что вся эта игра — лишь часть большого и опасного спектакля, где ставки были высоки, а последствия непредсказуемы.

4.2.14. Расстрел
Ночь в тюрьме окутала все вокруг таинственным мраком, освещённым лишь кровавой луной, которая, казалось, плыла по небу, окрашивая все в алый цвет. Свет луны, пробиваясь сквозь решётки окон, создавал зловещие тени на каменных стенах, наполняя воздух предчувствием неизбежного. Каждый звук отдалялся в бесконечность, заставляя сердце замирать в ожидании.
В это время в тюрьму вошёл мужчина, его фигура излучала строгость и власть. Он был крепким, с суровыми чертами лица, выражающими решимость и отсутствие сомнений. На нем была черная форма надзирателя, подчеркивающая его статус палача. Его глаза, холодные и безжалостные, блестели в тусклом свете, когда он открывал чемодан, стоявший у него под мышкой.
Внутри чемодана лежал расстрельный пистолет — массивный, с тяжёлым стволом, отражающий кровавые лучи луны. Палач осторожно вынул его, почувствовав вес оружия в руке. Он вставил обойму, аккуратно взводя механизм, затем уверенно сует пистолет в кобуру. Его движения были чёткими и уверенными, как будто это было частью его повседневной рутины.
Палач шагал по коридору, его шаги отдавались гулким эхом в пустоте. Подойдя к камере, он приказал:
— Выходи, Улугбек!
Улугбек вышел, руки подняты на затылке, напряжённый, с потупленным взором. Он повернулся лицом к стене, словно искал в ней поддержку. В его устах звучали слова приговора:
— Осужденный Улугбек Ешев, статья 97 часть 2, приговор: смертная казнь.
Палач, не обращая внимания на состояние осуждённого, приказал ему идти вперёд, не оборачиваясь. Улугбек послушно шагал, его лицо искажалось от напряжения. Понимание близкой гибели проникало в каждую клеточку его существа, и он шептал молитву, прося Аллаха принять его душу, готовясь к последнему дыханию.
Палач завёл его в маленькое помещение, которое напоминало темный чулан. На ходу извлекая пистолет, он целился в затылок Улугбека, произнося лишь одно слово, которое осталось невысказанным в тишине.
Громкий выстрел разорвал тишину ночи. Улугбек рухнул на пол, его тело дергалось в конвульсиях, как будто ещё искало жизни, борясь с неизбежным. Палач смотрел на него безжалостно, как на просто часть своей работы. Он наклонился, чтобы проверить, мёртв ли Улугбек или еще жив. Но тело не двигалось, и палач с облегчением осознал, что его дело сделано.
Затем он вызвал надзирателей, которые ожидали конца казни в стороне. Они вошли в помещение, забрали тело Улугбека и унесли его в морг. В комнате царила мёртвая тишина, только стук шагов раздавался в коридоре.
В морге врач, с безразличным выражением лица, констатировал смерть. Он заполнил рапорт, фиксируя факт выполнения приговора, в то время как мрачные тени продолжали танцевать в тусклом свете, пронзающем тёмные уголки этого жестокого места.

4.2.15. В архив
Утро медленно поднималось над тюрьмой, наполняя серые стены новым светом. Солнце, словно символ надежды, пробивалось сквозь облака, освещая каждый уголок этой мрачной крепости. Для чиновников и надзирателей это был день доходов и выгодных сделок; их лица светились от предвкушения получения взяток и шантажа. Для заключённых утро означало лишь продолжение жизни, продление их страданий и ожидания неизбежного. Они смотрели на утреннее небо, осознавая, что свобода остаётся недостижимой мечтой, а тени их заключения ещё не рассеялись.
В этот момент Эшмат Мусаев, зевая, вошёл в свой кабинет. Он был в привычной позе, с расслабленными плечами и удовлетворённым выражением лица. Сев за стол, он открыл шкаф и достал бутылку водки, наполняя стакан. Звук разливающегося алкоголя словно обещал ему долгожданный кайф. Он только начал наслаждаться вкусом, когда к нему подошёл помощник с бодрым выражением на лице.
— Ночью привели в исполнение приговор: Улугбек расстрелян, также расстреляны два брата Абдуллаевых. Трупы в морге, патологоанатом зафиксировал смерть, — произнёс помощник.
На лице Эшмата появилась улыбка, он выпил водку и закусил самсой, с выражением полного удовлетворения на лице. Его глаза светились, когда он подумал о том, что очередная жизнь была разрушена, а он не понёс за это ни малейшей ответственности.
Сев за стол, он включил монитор, где началась видеозапись пытки верующего. На экране жертва кричала, её страдания превращались в веселую развлекуху для палачей. Эшмат закрыл глаза от наслаждения, его пальцы стучали по книге о гестапо — изданию, которое он перечитывал много раз, находя в нём вдохновение и злобное удовлетворение.
Помощник, нагнувшись к шефу, шептал ему прямо в ухо:
— Трупы похоронить? Или держать в холодильнике для доктора Менгеле? Он может приехать...
Эшмат фыркнул, отмахиваясь от вопроса.
— Поздно для доктора — это уже трупы, органы вымерли. Похороните на нашем кладбище, место можете даже не указывать. Да, оформите документы. Свидетельство о смерти. Причину не указывайте. Просто сдох — и всё!
Помощник кивнул, принимая указания.
— Так и сделаем. А кому отправить свидетельство? В местный ЗАГС?
Эшмат пожимает плечами, его лицо выражает безразличие.
— Все равно. В архив положите. У этого нищего Улугбека нищая семья — есть ли нам дело до них? Да и матери, наверное, наплевать на сына. Одним бродягой стало меньше — воздух чище.
Оба расхохотались, и в этот момент их смех звучал как зловещая музыка. Для них чужая жизнь была ноль. Высшая ценность — деньги и власть — определяла их существование, оставляя за пределами их сознания человеческие страдания и потери.

4.2.16. Безымянная могила
Рядом с тюрьмой, окруженной высокой оградой и проволокой, расположилось мрачное кладбище, похожее на забытое людьми место. Здесь покоятся тела заключённых, умерших от болезней, несчастных случаев, старости или казнённых по приговору. Кладбище не имеет ни памятников, ни табличек, ни крестов, ни полумесяцев, ни других религиозных символов. Над могилами возвышаются только деревянные столбики с номерами, по которым в архивах можно определить, чьи останки здесь зарыты. За последние годы могил стало больше, земля усеяна новыми буграми, так как заключённые умирают один за другим, словно мухи, не выдержав условий тюремного заключения и жестокости режима.
Сегодняшние похороны были ещё более зловещими. Один из умерших скончался от болезни, его тело было истощено, лицо имело болезненно жёлтый оттенок. Другого казнили — выстрел в затылок. Череп молодого парня был разнесён, след от пули выглядел как зловещая метка палачей. Способ казни напоминал методы гестапо или НКВД: жестокий, молниеносный, без всякой жалости.
Заключённые, назначенные на похоронную команду, медленно уходили от свежих могил, перекинув лопаты через плечо. Их лица были мрачными и окаменевшими, словно они потеряли всякую надежду на освобождение. Они понимали, что когда-то и они будут похоронены здесь, безымянные, забытые, в ямах под простыми номерами, заменяющими их имена. Эти люди, ежедневно сталкиваясь со смертью, видели своими глазами не одно преступление власти. Каждая лопата, каждая закопанная могила были ещё одним актом подчинения неумолимой системе, которая раздавливает судьбы.
Луна зловеще светила над этим пустынным кладбищем, её бледный свет освещал мёртвую землю, покрытую безликими холмами. Молчание, прерываемое лишь шуршанием ветра, нависло над этим местом, делая его ещё более жутким. Иногда на грани видимости можно было различить смутные тени, едва заметные формы, как будто души умерших стояли над своими могилами, следя за тем, как их тела становятся частью этой безымянной земли. Эти призрачные фигуры растворялись в ночи, оставляя лишь холодное ощущение присутствия чего-то потустороннего, незавершённого.
Тем временем, в канцелярии тюрьмы тихо и буднично проставили штамп о смерти Улугбека Ешева. Его имя больше не значилось среди живых. Один из тюремных чиновников лениво бросил справку в толстую папку, которая была заполонена аналогичными документами. Папку механически поставили на стеллаж среди других таких же досье. На этом бюрократия завершилась — ни сожалений, ни воспоминаний, ни сожалений. Улугбек стал очередным номером в архиве, как и сотни до него, и сотни после.

4.2.17. Силуэт сына
Башорат Ешева стояла у окна, глядя на темнеющее небо. Сердце её было тяжелым, как будто камень лежал на душе. Каждая тень среди сгущающихся облаков вызывала у неё тревогу, словно из темноты появлялся силуэт её сына. Она ясно представляла, как он в отчаянии протягивает к ней руки, не имея сил крикнуть, но его безмолвный зов эхом раздавался в её сердце: «Мама!» Это видение вызывало у Башорат сильную тоску, разрывая её сердце на части.
Она шептала в темноту:
— Сын мой, я спасу тебя, — её голос звучал тихо, но твёрдо. Она знала, что не может остаться бездействующей, как бы ни было тяжело.
Дети мирно спали на старой кровати, кутаясь в потрёпанные, выцветшие временем одеяла. Эти одеяла были заштопаны бесчисленное количество раз, но всё ещё хранили тепло, создавая для малышей хотя бы иллюзию уюта. Их маленькие лица казались спокойными, но даже во сне время от времени на них появлялась тень беспокойства, словно они ощущали всю тяжесть жизни, которая их окружала.
На деревянном столе лежала скромная еда — несколько кусочков чёрствого хлеба, немного сыра и тонкие ломтики сушёного абрикоса. Мелкая тарелка с водой заменяла чай или молоко, которых в доме не было уже давно. Скудное питание стало привычным в их семье, но даже эта еда казалась Башорат горькой, ведь мысли о сыне не давали ей покоя.

4.2.18.Хлопковая повинность
Хлопковое поле лежало под тонким слоем инея, который переливался в первых лучах холодного осеннего утра. Ранние морозы уже окутали край, оставляя землю твёрдой, а воздух — резким и пронизывающим. Коробочки хлопка казались серыми на фоне белоснежной земли, но внутри них пряталась белоснежная вата, которую предстояло собрать школьникам, согнутым под тяжестью мешков.
Отабек Ешев, как и остальные дети, старался не отставать. Он работал с почти механической настойчивостью, но каждый раз, когда его пальцы тянулись к раскрытой коробочке, они встречали жёсткие, острые края. Руки его были уже все в царапинах и кровоподтёках, а кожа ломалась от колючих, режущих концов. Каждое движение было пропитано болью, но выбора не было — никто не мог уйти, пока мешки не наполнятся.
Один из мальчиков, худощавый и бледный от холода, подошёл к молодому учителю. Учителю было едва за тридцать, с усталым, но добрым лицом, на котором, казалось, отпечаталась горечь несправедливости. Он носил простую тёмную куртку и школьную шапку с советских времён, его руки тоже были в мелких порезах от работы на поле. Глаза его были полны заботы о детях, которых ему приходилось учить и одновременно охранять от суровой реальности.
— У меня болит живот. Я хочу домой, — просипел мальчик, сдерживая слёзы.
Учитель, присев на корточки перед ним, слегка коснулся его плеча и мягко сказал:
— Иди. Только смотри, аккуратно.
Однако, стоило мальчику дойти до края поля, как его остановил милиционер — угрюмый, с надвинутой на лоб шапкой и резиновой дубинкой в руках. Без лишних слов он махнул этой дубинкой, указывая назад на хлопковое поле.
— Возвращайся на грядку! — холодно приказал милиционер.
Мальчик нерешительно вернулся назад, опустив голову, его шаги были медленными и усталыми. Милиция здесь была не для охраны, а для того, чтобы никто не сбежал с подневольной работы. Этих детей принуждали работать, как рабов, и никто не смел сказать ни слова против.
Учитель, заметив эту сцену, подошёл к милиционеру и решительно сказал:
— Я разрешил своему ученику вернуться домой. Он болеет!
Милиционер недовольно посмотрел на учителя и с нажимом ответил:
— Здесь разрешение даю я. Если болен — вызывай скорую сюда, но работать он будет!
Учитель вскипел от возмущения:
— Дети не обязаны собирать этот хлопок!
Милиционер с презрением бросил в ответ:
— Этот хлопок принадлежит узбекскому народу! Все обязаны собирать!
На шум подошли еще трое милиционеров, с тяжёлыми взглядами они окружили учителя. Отабек, стоя неподалёку, наблюдал за разворачивающейся сценой, не в силах отвести глаза.
— Народу? — голос учителя дрожал от ярости. — Где тогда внуки и дети Ислама Каримова? Где дети министров и хокимов? Почему они не с нами на поле? Где справедливость?!
Милиционеры были ошеломлены такой дерзостью. В мгновение ока они бросились на учителя, крича:
— Ты что, против хазрата? Ты враг народа! Как смеешь так говорить?!
Они набросились на него с дубинками, сбив с ног. Громкие удары сыпались один за другим, и слова «врага народа» эхом разносились по полю. Учитель не мог сопротивляться, его тело сворачивалось от боли, кровь уже текла по его лицу и одежде, а милиционеры не останавливались.
Отабек, наблюдая этот ужас, хотел вмешаться, но его удержал за руку старый учитель, давно привыкший к таким сценам. Его морщинистое лицо было полным горечи, и он тихо прошептал:
— Не лезь, пацан, иначе и тебя побьют. Это бесполезно.
Милиционеры отошли, оставив учителя лежать на земле. Его одежда была пропитана кровью, и он едва двигался. Грядка, на которой он упал, была залита кровью, а его слабые руки ещё сжимали землю в отчаянной попытке подняться.
Отабек, стиснув зубы, смотрел на милиционеров с ненавистью. «Неужели мой брат мог стать таким, если бы был милиционером?» — думал он с ужасом и горечью.

Часть 4.3. Санджар Умаров

4.3.1. Ташкентский метрополитен
Санджар решается пройтись самостоятельно в этот пасмурный день. Он оставляет служебный автомобиль и направляется в метрополитен. Спускаясь по лестнице на станцию «Чиланзар», он ощущает на себе внимание прохожих и пассажиров, которые спешат по своим делам. Внутри метрополитена царит живая атмосфера: разноцветные вагоны, насыщенные яркими огнями, заполняют пространство, а звуки объявления на узбекском языке придают особый колорит. В воздухе витает аромат чая и самсы из расположенных поблизости киосков.
Поезда двигаются плавно, но быстро, словно несутся по подземным рекам. Санджар наблюдает за пассажирами, которые на разных станциях выходят и входят, разговаривают и смеются, с интересом поглядывая друг на друга. Здесь нет высокопоставленных чиновников или обеспеченных бизнесменов — только обычные граждане, каждый из которых живёт своей жизнью, не замечая тех, кто находится рядом. Носильщики, школьники, пожилые люди и молодёжь — всё это олицетворяет Ташкент, город, который продолжает жить и дышать, несмотря на всю бюрократию и трудности.
Санджар выходит из вагона и поднимается по лестнице на поверхность. Но его выхода станции «Амир Темур хиебони»останавливает сержант милиции — крепкий и мускулистый мужчина в форме, с суровым лицом и настороженным взглядом. На его груди блестят значки, а у пояса висят фляга и наручники. Сержант требует предъявить паспорт.
Санджар, немного удивлённый, извлекает документ и протягивает его стражу правопорядка. Милиционер начинает листать паспорт, недовольно поднимая брови, и спрашивает:
— Так, где живёте, кем работаете?
Санджар неохотно отвечает, что живёт в Ташкенте и работает в бизнесе. На этот ответ сержант радостно улыбается и прячет паспорт в карман.
— Эй, эй, верните мне документ! — с недоумением кричит Санджар.
Сержант усмехается и говорит:
— Мы должны вас проверить.
Прохожие, проходя мимо, настороженно смотрят на Санджара, их взгляды полны подозрений. Кто-то шепчет соседу, а кто-то отводит глаза, словно не желая привлекать внимание к ситуации. Они думают, что задержали ваххабита, и в воздухе витает предвкушение недовольства.
— На что проверить? В чем вы меня подозреваете? — спрашивает Санджар, всё больше злясь.
Сержант произносит ошеломляющий аргумент:
— Вы не бриты. Почему?
— Не понял. Что за вопрос? Вы мне жена что ли? Какое вам дело, брит я или нет? Ну, не брился три дня, а что? В чем преступление? — отвечает Санджар, ощущая, как его терпение иссякает.
Сержант, уверенно заявляя, продолжает:
— Бороду отращивают только ваххабиты. Мы должны проверить вас на причастность к религиозным подпольным движениям. Может, вы как бизнесмен финансируете терроризм. Всех тех, кто взрывал в Ташкенте бомбы.
Эта версия кажется Санджару безумной, но для милиции это повседневная реальность, которая не вызывает удивления. Они часто штампуют такие абсурдные обвинения, не задумываясь о здравом смысле.
— Слушай, здесь, в центре парка, в 100 метрах от метрополитена, стоит памятник Амиру Темуру — он с бородой. Получается, владыка Самарканда и символ Узбекистана — ваххабит? Его ты привлечешь к ответственности? Скажи об этом президенту Исламу Каримову! Или мне сообщить, что ты подозреваешь нашего великого предка в ваххабизме? — с сарказмом говорит Санджар.
Сержант, растерявшись, тихо охает и быстро возвращает документ. Он не хочет спорить с человеком, который, как оказалось, может сказать что-то умное.
Санджар идёт дальше, ощущая, как настроение у него резко упало. Он заходит в здание, где его уже ждут сотрудники его компании. Открывая дверь в офис, он видит знакомые лица, но это не приносит радости. Настроение у Санджара потеряно; он рассеяно слушает доклады, которые, как всегда, не слишком позитивные.
Сквозь шум разговоров и звуки клавиатур он слышит, как его подчинённые говорят о спаде производства, нарушении контрактов, проблемах с поставками. Графики, отображающие красные линии убытков, мелькают перед его глазами. Это суровая реальность Узбекистана, где бюрократия и коррупция душат бизнес, затрудняя даже самые простые операции. Каждый отчёт напоминает о безвыходной ситуации, из которой кажется, что нет выхода. Санджар старается сосредоточиться, но в его голове все еще крутятся мысли о том, как легко можно оказаться под подозрением, просто не побрившись.

4.3.2. Золотые слитки
Навоийский Горно-металлургический комбинат, один из крупнейших в Центральной Азии, раскинулся на обширной территории, окружённой безмолвными горами и простирающимися пустынными просторами. Суровые серые здания комбината контрастируют с ярким небом, а яркие производственные вывески и логотипы придают месту цвет. Звуки работающих машин, гремящих агрегатов и гул голосов рабочих создают мощную симфонию, отражающую динамичное развитие и энергетику этого стратегически важного предприятия.
На входе в комбинат расположены посты охраны, где стражи порядка проверяют всех входящих. Внутри шумно и многолюдно: рабочие в защитных касках и спецодежде трудятся за сложными машинами, выпуская готовую продукцию и следя за процессами. Мощные пресс-станки издают оглушительные звуки, а металлические конвейеры сливаются в одно целое, создавая неповторимый ритм. Здесь каждое действие — это сложный процесс, требующий высокого уровня квалификации и внимательности.
Президент Ислам Каримов, его дочь Гульнара, Мистер Х и группа чиновников входят в цеха. Каримов с интересом осматривает оборудование и технологии, которые используются для добычи и выплавки золота. Он, как бывший заводчанин, чувствует себя как дома среди этого промышленного хаоса. Его лицо светится от удовольствия, когда он видит, как рабочие усердно выполняют свои задачи, создавая что-то значимое и важное для страны.
Директор комбината с гордостью демонстрирует оборудование и процессы, подчеркивая достижения. Каримов кивает, выказывая одобрение, а его лицо наполняется удовлетворением, когда он осознает, что комбинат не только приносит выгоду, но и усиливает экономическую мощь Узбекистана.
Затем они направляются в склад, где аккуратно уложены золотые плитки. Вокруг блестящих рядов золота стоит охрана, контролирующая каждое движение. Блеск золотых слитков приковывает взгляд, и Гульнара с жадным интересом окидывает золотые ряды, её глаза сверкают алчным светом. Здесь в воздухе витает богатство, и это вызывает у неё неподдельный восторг.
Директор с гордостью заявляет:
— У нас высокое качество — четыре девятки. Благодаря закупленным технологиям у американцев и немцев, наш комбинат может выплавлять не 80, а 90 тонн золота в год. Это большой прорыв. Мы отстаём немного от России, но зато второе место в СНГ по объёму производства этого драгоценного металла.
— Это хорошо, очень хорошо, мой дорогой друг, — кивает президент, наполняясь гордостью за достижения своей страны. Мистер Х делает отметки в блокноте, фиксируя информацию, важную для будущих операций.
Каримов берёт в руки один из слитков, рассматривает его и замечает герб страны, а также надпись, что сделано в Узбекистане. На его лице появляется улыбка, символизирующая гордость за успехи страны. Директор, чувствуя его одобрение, с волнением продолжает:
— Хазрат, здесь ваша доля — пять тонн. Мы нигде по бухгалтерии не провели это золото, так что его как бы и не существует. Ни парламент, ни правительство, никто не знает.
— Это хорошо, — кивает Каримов. — Надо будет отправить это золото в Швейцарию на мой личный счёт.
Директор кланяется, выражая преданность, и уверяет:
— Не беспокойтесь, хазрат, всё сделаем как надо. У меня уже давно работает команда в паре с Рустамом Иноятовым. Комар носа не подточит в наших операциях.
В этот момент Каримов поворачивается к Мистеру Х, щелкает пальцем, и тот извлекает из портфеля маленький ящик. Президент, открыв его, достаёт орден «Дустлик» («Дружба») и вешает его на грудь директору комбината. Директор светится от гордости, его лицо наполняется радостью, когда он получает награду.
— Молодец! Заслужил награду! Не снижай темпа! — говорит президент, ставя подпись на документе.
Гульнара пристально смотрит на директора, её взгляд полон намерений и некоего давления. Директор, чувствующий её внимание, поворачивается и смущается, понимая, что между ними существует какая-то тайная договорённость, о которой никто не должен знать. Взаимопонимание между ними кажется глубоким и многослойным, и эта невидимая связь заставляет директора волноваться.
— Будет сделано, хазрат, — снова кланяется директор, поглаживая орден на груди. Он любит такие подарки, они укрепляют его положение и подтверждают его лояльность.
— Хорошо, тогда вторую часть золота — тоже пять тонн, отправите позже, когда произведёте, — приказывает Каримов. — Мой посланник будет за всем этим следить, — он кивает на Мистера Х, который по привычке щелкает по тёмным очкам.
Директор обещает, что ни один грамм не уйдёт на сторону, его уверенность в своих словах звучит непоколебимо. Гульнара хмурится, озадаченно чешет нос, её мысли кажутся запутанными, и на лице появляется лёгкое недовольство. Мистер Х ухмыляется, наблюдая за динамикой этого напряжённого момента, понимая, что за всем этим скрываются сложные отношения и непростые игры власти.

4.3.3. Нота протеста
Здание Министерства иностранных дел было эпицентром непрерывной активности. По коридорам сновали сотрудники с папками и документами, телефоны звонили почти безостановочно, а в кабинете министров шла бурная дипломатическая работа. Каждое управление министерства занималось своим делом: одни составляли ноты, другие готовили отчеты по встречам с послами. Секретариат трудился над протоколами, а служба переводов отслеживала каждую деталь переписки с зарубежными партнерами. В воздухе витала атмосфера напряженности, смешанная с решимостью — все здесь знали цену ошибок в международной политике.
В своём просторном кабинете министр иностранных дел Абдулазиз Камилов, в костюме идеально тёмного цвета, сидел за большим деревянным столом. На столе — кипа документов: приказы на подпись, депеши из посольств, справки от различных управлений и письма от международных инстанций. В углу кабинета — массивные книжные шкафы, полные юридической и дипломатической литературы. Камилов был сосредоточен, его строгий взгляд скользил по бумагам, а пальцы мельком пробегали по строчкам, пытаясь уловить ключевые моменты.
В кабинет без стука заходит его референт, молодой мужчина по имени Камол. Это был человек среднего роста, с аккуратной причёской и серьёзным выражением лица. В руках у него — папка с очередным докладом. Камол всегда был сдержан, но внимателен, его умение оперативно реагировать на запросы министра делало его ценным сотрудником.
— Пришла нота протеста из посольства США, — бодро докладывает Камол.
Камилов нахмурился, подняв взгляд от бумаг:
— Что там? Чем они там недовольны? Вечно гринго чем-то не довольны в нашей стране, надоели уже, — раздражённо произнёс он, его тон демонстрировал скрытую неприязнь к Западу.
Абдулазиз Камилов был известен своей ориентацией на Москву, имея российское гражданство. Несмотря на все международные связи, его симпатии всегда лежали в сторону России, а США и Запад в целом вызывали у него больше раздражения, чем интерес. Его антипатия к западной политике была хорошо известна в дипломатических кругах, и он часто выражал своё презрение к «лицемерной» внешней политике США. Для него дружба с Москвой была приоритетом.
Камол пожал плечами:
— В Сырдарьинской области остановили автомобиль военного атташе, сотрудники милиции выволокли американца и избили, заставили собирать хлопок...
Услышав это, Камилов залился громким смехом, не сдержавшись от представленной в голове комичной сцены. Его лицо покраснело от смеха, он начал кашлять, не в силах остановиться. Изображение, как высокопоставленный американский военный собирает хлопок под надзором милиционеров, показалось ему слишком забавным. Он был так развеселён, что референту Камолу пришлось постучать ему по спине, чтобы помочь восстановить дыхание.
— Забавно, смешно... — наконец, выдавил Камилов, вытирая глаза от слёз смеха. — Ничего страшного. Они там негров линчевали, эксплуатировали на хлопковых плантациях. Будет ему уроком! — сказал он с усмешкой. — Отправьте ноту в архив, даже отвечать не станем!
Камол слегка наклонил голову, понимая, что на этом разговор закончен, и быстро вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.
Оставшись один, министр перевёл взгляд на стену, где висел портрет Ислама Каримова. Это был грозный и величественный образ первого президента Узбекистана. Камилов, хмыкнув, усмехнулся, словно общаясь мысленно с изображённым лидером.
— С тобой бы, хазрат, такого бы точно не произошло, — тихо проговорил он, понимая, что многие принципы Каримова по-прежнему актуальны в его собственной работе.

4.3.4. Встреча с народом
Здание драматического театра, построенное в классическом стиле с колоннами и широкими ступенями, встречало Санджара, когда он входил в зал, наполненный людьми. Внутри царила атмосфера ожидания: гудение разговоров стихало, когда Санджар выходил на сцену. Зал был заполнен разнообразной аудиторией: учителя в скромной одежде, уставшие рабочие в потертых куртках, бизнесмены в строгих костюмах и врачи в белых халатах.
Учителя смотрели на него с надеждой и преданностью, их глаза были полны ожидания перемен. Рабочие, с тяжелыми руками и усталыми лицами, держали в себе протест, мечтая о лучшем будущем. Бизнесмены, осматривающие зал, шептались друг с другом, опасаясь за свои интересы, но также заинтересованные в переменах. Врачи, полные заботы о своих пациентах, сидели с напряжением, осознавая, что их труд не ценится должным образом. Все они внимали словам Санджара, надеясь, что кто-то наконец начнет действовать.
Санджар, с микрофоном в руках, стал говорить о «Солнечной коалиции». Его голос звучал уверенно, а слова были пропитаны искренностью. Он объяснял цель нового движения — объединить гражданских активистов, народные движения и правозащитные организации.
— Мы создаем движение «Солнечная коалиция», — начинал он. — Наша цель — объединить гражданских активистов, народные движения, правозащитные организации, всех, кто хочет реальных реформ и изменений. Пора бороться с коррупцией и теневой экономикой.
Его слова резонировали с залом, проникая в сердца слушателей. Он говорил о том, как бизнес задавлен нелегальными налогами, откатами и взятками. Он поднимал важные вопросы:
— Ресурсы продаются на Запад или в Россию, в Китай, а у нас в городах и поселках нет газа, электричества, канализации, питьевой воды! Много инфекционных заболеваний. Пенсионеры получают не всегда и без того маленькую пенсию. Вы, учителя, работаете много, а ваш труд малооплачиваемый — это позор! Вы, бизнесмены, платите нелегальные налоги проверяющим. Врачей гонят собирать хлопок! Сажают невиновных, и за них некому заступится. У нас словно 1938 год — год сталинских репрессий.
Среди присутствующих были видны знаки согласия: несколько учителей кивали, выражая солидарность, рабочие переглядывались, и их выражения становились более решительными. Бизнесмены, хоть и настороженные, начали обмениваться одобрительными взглядами. Врачи выслушивали его с опаской, но тоже чувствовали, что это может быть началом перемен. Многие из них пережили трудные времена и были готовы поддержать инициативу, мечтая о том, что наконец-то придет время для справедливости и перемен.
Среди толпы выделялась женщина — Башорат Ешева, которая пришла по приглашению знакомой правозащитницы. Она сидела на краю зала, ее глаза были полны горечи и решимости. Когда Санджар завершил свою речь, она встала, её голос звучал громко и уверенно, несмотря на волнение:
— Я хочу быть в ваших рядах. Мне сказали, что здесь создается новое движение, которое будет бороться за права человека! Я хочу спасти моего сына и всех тех, кого обвинили по сфабрикованным делам! Я теперь буду правозащитницей. Я не хочу, чтобы сели мои другие дети!
Санджар, увидев, как она говорит с такой искренней решимостью, мгновенно почувствовал её страдания. В её голосе звучала боль и страх, и он понимал, что этот момент может стать для неё началом новой жизни. Он мягко пригласил Башорат к себе:
— Приходите ко мне в офис. Я помогу вам, чем смогу.
Внутри него зреет желание поддержать её и помочь найти пути к справедливости. Санджар понимал, что у этой женщины за плечами тяжелая история, и он был готов сделать всё возможное, чтобы она не чувствовала себя одинокой в своей борьбе.

4.3.5. Белый Дом
В этот момент, недалеко от драматического театра, где проходила встреча Санджара Умарова с горожанами, происходило открытие президентской резиденции «Ок Сарай». Здание, напоминающее Белый Дом в Вашингтоне, отличалось величественными колоннами и большими окнами. Однако восточный колорит проявлялся в богатых орнаментах на фасаде и изящных куполах, отражающих архитектурные традиции Узбекистана. У входа в резиденцию стояли стражи в парадной форме, а вокруг кружили журналисты, фиксируя каждое мгновение этого значимого события.
Ислам Каримов, президент Узбекистана, медленно шагал по просторным залам нового здания. Его взгляд скользил по тщательно расставленным вещам: антикварной мебели, великолепным картинам местных художников и роскошным коврам, покрывающим полы. Внутреннее оформление резиденции было наполнено символикой и историей страны. Каждое помещение было создано с умом, чтобы подчеркивать статус президента.
— Теперь я буду работать как американский президент, — с гордостью произнес он, обращаясь к своему сопровождающему, Мистеру Х. — Можно сказать, что я — вторая Америка, только в Центральной Азии!
Сопровождающие его чиновники, многие из которых чувствовали себя не в своей тарелке, дружно аплодировали, стараясь показать свою преданность и поддержку. Однако министр Абдулазиз Камилов, стоящий немного в стороне, скрывал свои чувства. Он всегда был сторонником России и не одобрял слишком близких связей с Западом.
В это время к зданию подъезжала машина посла США. Он выходил из автомобиля с уверенной осанкой. Посол, мужчина в строгом костюме, с тщательно уложенной прической и ясными, проницательными глазами, шел к «Ок Сараю» с выражением дружелюбия и решимости. Он был готов к обсуждению важных вопросов, касающихся двух стран.
Внутри резиденции посол беседовал с Каримовым о сотрудничестве и партнерстве, подчеркивая важность совместных усилий в борьбе с радикальным исламом и в антитеррористической операции в соседнем Афганистане. База К2, находящаяся в узбекском Ханабаде, была важной стратегической точкой в этих усилиях.
В это время в здании раздались звуки гимна Узбекистана, а затем и гимна США. Президент и посол пели их в унисон, хотя Каримов не знал английского текста. Он просто безвучно шевелил губами, создавая видимость, что знает слова. Это забавное зрелище подчеркивало некоторую неуклюжесть в отношениях между двумя странами, но в то же время демонстрировало готовность к сотрудничеству.
У машины стоял военный атташе, на лице которого красовалась гематома под глазом. Он опасливо смотрел на охрану и милицию, как будто все еще помнил урок, который ему преподали на хлопковых полях. Его взгляд выдавал волнение, и он, казалось, был готов к любому развитию событий, ожидая, когда ситуация снова выйдет из-под контроля. Это добавляло напряженности в атмосферу, где президент и посол, казалось, наслаждались своим временем, а подводные течения конфликта продолжали угрожать спокойствию.

4.3.6. Ушлые хангуки
На экране телевизора показывают яркие кадры, где обсуждается строительство нового автомобильного завода в городе Асака, осуществляемого при поддержке Южной Кореи. Визуально это выглядит как праздник, с блестящими автомобилями, аккуратно выстроенными в автосалоне, отражающими яркие огни и радужные цвета. Камера плавно перемещается по выставочным площадкам, демонстрируя новейшие модели, от элегантных седанов до мощных внедорожников, с современными технологиями и стильным дизайном. Салон оформлен с вниманием к деталям, а рядом стоят автомобили с открытыми капотами, позволяя зрителям увидеть высокотехнологичные двигатели.
На фоне автомобилей выступает Ислам Каримов, его лицо полное гордости. Он говорит с энтузиазмом:
— С Сеулом у нас большие проекты! И это — модернизация нашей страны!
Его слова звучат как символ надежды и прогресса для многих, кто ожидает улучшений в экономике и новых рабочих мест. Зал полон чиновников, которые аплодируют, но для некоторых это лишь очередная пиар-акция, скрывающая истинные проблемы.
В это время Санджар, сидя в своем офисе, отвлекается на телевизор. Он смотрит на экран с хмурым лицом, его мысли о реальности, в которой он живет, резко контрастируют с яркими кадрами.
— С немцами не захотел строить завод. Они не дали взятку. А вот с ушлыми южнокорейцами все прошло... — говорит он про себя, осознавая, что новый проект — это не столько шаг вперед, сколько проявление коррупции, процветающей в стране.
Санджар прекрасно осведомлен о печальной реальности коррупции в Узбекистане. Он знает, что рейтинг страны в этой сфере на уровне африканских стран, что, безусловно, вызывает у него глубокое недовольство. Хангуки, корейцы, лишь воспользовались коррупционной средой Ташкента, уверенно продвигаясь вперед.
Каждый шаг, который они делают, для него выглядит как уход от обязательств и возможностей, которые могли бы возникнуть с более надежными и прозрачными партнерами. Южные корейцы кажутся ловкими манипуляторами, использующими систему в своих интересах, в то время как местные бизнесмены, такие как Санджар, оказываются в ловушке коррупционных схем, что не только тормозит развитие, но и разрушает надежды на честный бизнес.
Сквозь все эти мысли и разочарования, он ощущает растущее желание перемен, понимание того, что необходима борьба за реальную реформу и изменение системы, в которой он живет и работает.

4.3.7. Бесплодные попытки
Санджар Умаров и Нигара Хидоятова стоят перед входом в здание Министерства юстиции, их лица полны решимости, но на лицах охранников заметна безразличие. Охраняющая вход милиция, с озлобленными взглядами и строгими формами, блокирует им путь. Здание перед ними выглядит внушительно, с большими колоннами и строгой архитектурой, словно символизируя непробиваемость бюрократии.
— Мы хотим поговорить с чиновниками, — уверенно заявляет Санджар, подбирая слова.
— Зачем? — невозмутимо спрашивает один из милиционеров, его голос звучит как автоматическая фраза, в которой нет ни капли интереса.
— Как зачем? Мы хотим поговорить о регистрации нашего движения, — терпеливо объясняет Санджар, стараясь скрыть нарастающее раздражение.
— Какого движения? — безразлично переспрашивает охранник, по-прежнему не проявляя никакой заинтересованности.
В этот момент Нигара, уже не в силах сдерживать свои эмоции, взрывается:
— Слушайте, уважаемый, мы хотим поговорить с сотрудником Министерства, а не с охранником, который не занимается этим вопросом!
Милиционер смотрит на них с презрением, как будто они — просто еще одно неудобство в его рутинном дне.
— У меня приказ никого не впускать! Все заняты работой. Им не до попрошаек! Не отвлекайте нас! — произносит он, отводя взгляд.
Санджар, чувствуя, как злоба поднимается в груди, зеленеет от ярости. Нигара, понимая, что дальнейшие споры бесполезны, берет его за локоть:
— Все, уходим. Бесполезно разговаривать с ним.
Тем временем, в другом конце здания министр юстиции, с блестящей лысиной и в спортивном костюме, наслаждается игрой в кортовый теннис с президентом Исламом Каримовым. Его лицо сияет от гордости, он с увлечением подает мяч, стараясь произвести хорошее впечатление на своего высокопоставленного собеседника.
— Хазрат, мы делаем все, чтобы наше государство было справедливым, — говорит министр с широкой улыбкой, уверяя президента, что его подчиненные действительно работают на благо народа. — Мои работники беседуют с простым народом, и все люди довольны вашей политикой.
Ислам Каримов, вытирая лоб полотенцем, скалит зубы, довольный лестью. Его глаза блестят от удовольствия, когда он слышит такие слова. Он любит, когда его хвалят, и такая лесть придает ему уверенности. Президент отвечает с улыбкой, зная, что у него есть полная власть, и его окружение сделает все возможное, чтобы поддержать этот образ успешного правителя. В этот момент атмосфера в министерстве наполнена еле уловимым запахом обмана, маскируемого под патриотизм и лояльность.
В этот контрастирующий момент снаружи, Санджар и Нигара покидают здание с ощущением безысходности. Две реальности сталкиваются — одни строят баррикады вокруг своих привилегий и власти, в то время как другие пытаются пробиться к справедливости и переменам.

4.3.8. Ферганский принц
Акбарали Абдуллаев, известный в Ферганской долине как "Ферганский принц", рассекал по улицам на сверкающем чёрном «Порше», выделяясь среди серой повседневности обычных жителей региона. Его жизнь была олицетворением контраста: пока одни родственники президента, как Джамшид Каримов, прозябали в нищете, Акбарали вел роскошную жизнь, окружённый богатством и привилегиями. За внешней видимостью благотворительности и щедрости — он жертвовал деньги на мечети, восстанавливал объекты соцкультбыта в Кувасае, провёл «евроремонт» целого поселка Кумышкан в горах Ташкентской области, обустроил детдом имени Хлебушкиной в Ташкенте — скрывались теневые схемы и коррупция.
Даже эти его «меценатские» расходы казались мелочью по сравнению с тем, что он и его мать, «баба Тома», зарабатывали под защитой супруги президента. Влиятельные люди, включая важнейшие кланы Узбекистана, вынуждены были держаться с ним вежливо и почтительно, ведь их собственное будущее часто зависело от его расположения. Семья Каримова предоставляла ему полный карт-бланш на ведение бизнеса. Его путь был выстлан связями и звонками от Татьяны Акбаровны, которая просто «открывала все двери» для племянника, когда это требовалось.
С другой стороны, Санджар Умаров, пытавшийся вести честный бизнес в сфере переработки газа, сталкивался с бесчисленными проблемами. Умаров работал без защиты президентской семьи, а его желание соблюдать законы и избегать коррупционных схем лишь усугубляло его борьбу в этой системе, затопленной взятками, бюрократией и влиятельными кланами.
Акбарали Абдуллаев и его мать фактически контролировали несколько важнейших промышленных объектов в Ферганской долине, таких как Ферганский нефтеперерабатывающий завод, Кувасайский цементный завод, ОАО «Фергана текстиль», фабрика «Silver Silk», ОАО «Кварц», сеть гостиниц «Азия» и многие другие крупные предприятия. В его империи также были десятки торговых комплексов и объекты недвижимости, как в Узбекистане, так и за рубежом.
Расширяя своё влияние, Абдуллаев вкладывался в зарубежную недвижимость. Например, в Латвии он приобрел два отеля в Риге за 18 миллионов евро в партнёрстве с латвийским бизнесменом афганского происхождения Гуламом Гулами и его женой Валентиной. Журналисты также обнаружили, что Абдуллаев владел домом в Латвии за 1,4 миллиона евро, автомобилем «Бентли» стоимостью 200 тысяч евро и квартирой в исторической части Риги за не менее 300 тысяч евро.
Супруга президента, Татьяна Акбаровна, знала о таких масштабах деятельности племянника и полностью его поддерживала. Когда-то он назвал её гордо и ласково «Мадам Вонг», и этот образ закоренился в её памяти, придавая ей некое величие и статус не только в глазах своего семейного клана, но и в сфере политической и деловой элиты страны.
Ведя дела, Акбарали не гнушался ничем: где-то он проворачивал мошеннические схемы, где-то прибегал к угрозам, захватывал предприятия рейдерскими методами, а где-то просто выполнял указания своей влиятельной тёти. Один звонок от Татьяны Акбаровны — и перед ним открывались любые двери, позволяя продолжать своё восхождение как «Ферганский принц».

4.3.9. Против коррупции
Санджар Умаров с каждым днем всё больше осознавал масштабы коррупции в Узбекистане, особенно когда ему становилось известно о бизнесах, связанных с семьей Каримова. Он прекрасно понимал, что ситуация, при которой семья диктатора и его ближайшие родственники фактически грабили страну, не могла существовать без молчаливого одобрения самого Ислама Каримова. Одним из ярких примеров была младшая дочь президента, Лола Каримова-Тилляева. Под её контролем находилась транспортно-логистическая компания «Абу-Сахий», которая функционировала как "черная дыра" для таможенных служб и налоговиков. Через компанию Лолы и её мужа беспошлинно проходили огромные объемы товаров, обходя официальные таможенные процедуры, и налоги на эти операции не уплачивались. Доходы этой компании исчислялись миллионами долларов, в то время как государственная казна и простые люди ничего не получали.
Санджар с отвращением наблюдал, как члены президентской семьи наживались на страданиях простого народа. Акбарали Абдуллаев, «Ферганский принц», своей коррупционной империей буквально захватил целые секторы экономики. Его сестра Гульнара Каримова также погружена в крупные схемы, связанная с международным бизнесом, недвижимостью и ювелирной индустрией. На их фоне Санджару казалось, что все эти махинации — это не что иное, как хищническое разграбление страны, которая уже находится на грани бедствия.
Но особенно его поражало то, как крупные компании, связанные с семьёй президента и высшими чиновниками, имели фактически карт-бланш на свои действия. Они могли закупать и выводить ресурсы, не сталкиваясь с препятствиями, которые сталкивались другие предприниматели. Крупные корпорации, прокачивающие природные ресурсы, не платили налогов или же делали это лишь символически, а мелкие и средние бизнесы задыхались под давлением коррупционных чиновников, административного рэкета и непосильных налогов. Бюрократия создавала непреодолимые преграды, заставляя бизнесменов платить взятки и выкручиваться из сложных ситуаций. Те, кто пытался работать честно, как сам Санджар, были загнаны в угол и не могли развиваться.
Глядя на это, Санджар понимал, что его борьба за реформы должна включать прямую атаку на коррупционные схемы и привилегии правящей элиты. Он был уверен, что без серьёзных изменений в системе, без демонтажа коррупционных структур, Узбекистан никогда не сможет развиваться по-настоящему. Мелкий и средний бизнес, предприниматели, должны быть защищены и освобождены от административных поборов, чтобы страна могла двигаться вперёд.
Сидя в своём кабинете, он напряжённо размышлял над стратегией. «Мы изменим это», — тихо сказал он сам себе, готовясь к борьбе. Рядом с ним была его соратница и родственница, Нигара Хидоятова, столь же решительная и убеждённая в необходимости искоренения теневых отношений в правительстве. Они часто обсуждали, как глубоко пустила корни коррупция в стране, и как трудно будет с ней бороться, но иного пути они не видели. Нигара, известная своим бескомпромиссным отношением к несправедливости, горячо поддерживала Санджара. Она прекрасно понимала, что борьба с привилегиями элиты и их неприкосновенностью будет центральной задачей их политической программы.
«Мы будем сражаться за справедливость и прозрачность. Эта страна принадлежит не семье Каримова, а её народу», — твёрдо заявила Нигара. Их общее стремление было искренним и сильным — они не могли мириться с тем, как государственные ресурсы и судьбы людей превращались в инструмент обогащения узкого круга лиц.

Часть 4.4. Гульнара Каримова

4.4.1. Бизнес под крышей дипломатии
Женева — город, который дышит историей и престижем. Окружённый горами и живописным Женевским озером, он известен своей элегантной архитектурой, чистыми улицами и уютными парками. На улицах царит атмосфера интернациональности — здесь сосредоточены штаб-квартиры крупнейших международных организаций, от ООН до Всемирной торговой организации. Мосты, соединяющие берега Роны, ведут к старинным площадям и роскошным особнякам, среди которых и новый дом Гульнары Каримовой.
Гульнара Каримова, старшая дочь Ислама Каримова, поселилась в этом мировом центре дипломатии, хотя официально её статус как посла Узбекистана не позволял ей вести бизнес. Но для неё дипломатический иммунитет служил лишь инструментом для защиты собственных интересов. Она приобрела роскошный особняк в одном из престижных районов Женевы, наполнив его произведениями искусства и антикварной мебелью. Большая часть этих экспонатов была незаконно вывезена из Музея искусств в Ташкенте. Сотрудники музея боялись ей возразить, ведь она могла взять любую картину, любую драгоценность — в Ташкенте её власть была абсолютной. Среди этих бесценных произведений искусства висели полотна известных узбекских художников и редкие картины европейских мастеров, украшающие каждую комнату её нового жилища.
В своём представительском офисе в ООН, где на двери висела табличка с надписью «Представитель Узбекистана, Посол Гульнара Каримова», она выглядела уверенно. Одеваясь всегда стильно, с безупречным вкусом, она прошла по коридорам здания, где сотни дипломатов из разных стран решали глобальные вопросы. Для них она была всего лишь одной из множества представителей разных государств — её присутствие никого не удивляло, никто не останавливал её взглядом. В ООН работают тысячи людей, и даже статус дочери диктатора не выделял её среди множества других лиц.
Гульнара покинула здание и села в свою роскошную машину, которая, как всегда, ожидала её у выхода. Проехав по аккуратным улочкам Женевы, мимо сверкающих магазинов и престижных банков, она направилась к офису ювелирного бренда «Шопард», известного своими изысканными украшениями. В этом изысканном здании, украшенном зеркалами и мрамором, её встретили с должным уважением. Высокие клерки компании, привыкшие работать с самыми влиятельными людьми мира, внимательно выслушали её предложения.
— Я хотела бы продвинуть в Европу свой бренд «Guli», — начала Гульнара, присаживаясь на мягкий кожаный стул в переговорной. — Текстиль, золотые украшения, самоцветы, аксессуары, бижутерия. Обеспечиваю высокое качество и эстетику продукции.
Её голос звучал уверенно, ведь она знала, что её бренд мог привлечь внимание элиты. Гульнара всегда стремилась к большему, к успеху на международной арене.
Одна из сотрудниц «Шопарда», блондинка средних лет в элегантном костюме, прищурилась и улыбнулась:
— Это весьма интересно. Но импорт ваших товаров — это большие таможенные расходы. Могу предложить вам лучшее решение. Ввозите золото, а здесь, на наших фабриках, мы по вашим схемам и моделям будем производить украшения. Всё это выйдет под общей маркой. Это будет для вас хорошим стартом.
Гульнара задумалась. Её ум быстро просчитывал выгоды и возможные риски такого сотрудничества. С одной стороны, это упростило бы доставку и сделало продукцию доступнее для европейского рынка. Но с другой — она не могла полностью контролировать производство. Её амбиции подсказывали ей, что нужно обдумать всё до мелочей.
— Мне нужно всё просчитать, — наконец произнесла она, поднимаясь с кресла. Её взгляд остался холодным, но в мыслях уже строились новые планы, новые шаги для достижения её амбиций.

4.4.2. Вне конкуренции
Магазин ювелирных изделий «Шопард» в Женеве — это настоящий оазис роскоши. Огромные окна, сверкающие витрины и фасад из полированного мрамора привлекают внимание прохожих. Внутри пространство освещено мягким светом, отражающимся от стеклянных витрин, где выставлены ювелирные изделия — сверкающие кольца, серьги и ожерелья из золота и платины, усыпанные бриллиантами. Интерьер магазина оформлен в изысканном современном стиле: мягкие ковры, удобные кожаные кресла для клиентов, хрустальные люстры, придающие помещению особую атмосферу.
Гульнара Каримова заходит в магазин, её высокие каблуки тихо стучат по мраморному полу. Она не спешит, неспешно осматривает витрины. Её взгляд останавливается на золотом кольце с бриллиантом, сверкающем под светом. Продавщица, стройная женщина в строгом деловом костюме, подходит к ней и улыбается:
— Это эксклюзивное кольцо из нашей коллекции, стоит 2,5 миллиона франков.
Гульнара смеётся:
— Я — посол Узбекистана. Пусть моя компания «Зеромакс» оплатит это.
Продавщица слегка удивлена, но профессиональная улыбка не покидает её лица. Оформление сделки занимает несколько минут, и вскоре Гульнара выходит из магазина с кольцом на пальце.
Сидя в салоне своего автомобиля, она с удовольствием любуется на новое украшение. На её лице играет самодовольная улыбка. Мягкий свет через окна машины отражается на гранях бриллианта, сверкая тысячей огней.
— Я здесь развернусь, — говорит она, — эта страна идеально подходит для моего бизнеса и творчества.
Она берет телефон и звонит:
— Алло, папа? Я хочу построить виллу в Женеве. Да, деньги есть, не беспокойтесь. Обоснуюсь здесь.
Но когда она слышит, что её сестра Лола тоже планирует обосноваться в Швейцарии, её лицо мрачнеет.
— Как? И Лола хочет тоже? — раздраженно восклицает она. — Нет, папа, две сестры не смогут жить в одном городе. Пусть едет в США или Японию. Почему она всегда выбирает те места, где я?
С яростью она бросает телефон на сиденье рядом с собой. Шофер, ведущий автомобиль, тихо усмехается. В его чёрных очках, отражается дорога, пролегающая через благополучные районы Женевы, где роскошные особняки тянутся один за другим.
Машина подъезжает к большому особняку, где Гульнара намеревается расслабиться после насыщенного дня. У входа её встречают дети — её сын Ислам и дочь Иман. Дети, рождённые в браке с американским бизнесменом Мансуром Максуди, который закончился громким разводом, теперь находятся под её опекой. Ислам, весёлый карапуз с густыми чёрными волосами, бежит навстречу матери, а Иман, немного младше, уже стоит рядом, сдержанно улыбаясь. Оба ребёнка одеты в дорогие бренды, их жизнь далека от забот узбекских детей.
Ислам и Иман наслаждаются привилегиями, которые они получили благодаря матери. В их жизни нет места лишениям: только лучшие школы, самое вкусное питание, путешествия по всему миру, дорогие игрушки и одежда. Они никогда не видели и не испытывали тяжёлой работы, как дети вроде Отабека Ешева, которые собирают хлопок в Узбекистане. У них нет необходимости есть скудную еду или носить поношенные вещи. Всё в их жизни — самое лучшее.

4.4.3. Побои министра
Мистер Х был мастером своего дела — всегда знал, когда и как преподнести информацию, чтобы вызвать максимальный эффект. Его миссия заключалась в том, чтобы шпионить за потенциальными угрозами для президента Ислама Каримова, будь то внутри страны или за её пределами. Он был послом по особым поручениям, человеком, который знал, как манипулировать фактами и компроматом, чтобы поддерживать контроль. Его лицо всегда оставалось безэмоциональным, а в глазах отражалась холодная решительность.
Сегодня Мистер Х входит в кабинет Ислама Каримова в резиденции Ок-Сарай. Президент, сидя за массивным деревянным столом, поднимает взгляд. Мистер Х кладет перед ним газету на английском языке.
— Что это? — Каримов, листая страницы, видит среди лиц мировых лидеров свою фотографию. Он не владеет английским, но заметив знакомые лица — Назарбаева, Асада, Ахмадинежада, — задерживает внимание на своей фотографии.
— Хазрат, это рейтинг пяти худших диктаторов Азии, — поясняет Мистер Х. — Автор пишет, что ваш стиль правления напоминает сталинский. Отмечают вашу жестокость и лицемерие.
Каримов резко поднимает голову. Его лицо заливается гневом, и холодный блеск появляется в глазах. Он всегда знал, что его правление вызывало критику, но считал себя великим лидером, непогрешимым в своих действиях. Внутренне Каримов верил, что только он способен управлять узбекским народом, контролировать страну железной рукой.
— Сволочи, — прошипел Каримов сквозь зубы. Он с яростью рвет газету на мелкие куски, которые падают на пол, а затем выбрасывает их в мусорное ведро. — Плевать я хотел на их рейтинги!
Он нажимает кнопку на столе и бросает приказ:
— Вызови ко мне Абдулазиза Камилова!
Спустя двадцать минут министр иностранных дел Абдулазиз Камилов уже стоит у дверей президентского кабинета. Он прекрасно понимает, что не может заставлять хазрата ждать. Войдя, он склоняется в знак почтения, но в следующий миг получает удар кулаком прямо в нос.
— За что, хазрат? — вскрикивает Камилов, хватаясь за нос. Из его ноздрей тонкой струйкой течет кровь, которая быстро заливает пальцы. Он смотрит на президента с ужасом, не понимая причины такой ярости, хотя внутренне догадывается, что где-то провалил важную задачу.
Каримов кричит:
— У меня самые низкие рейтинги, баран! Что ты, как дипломат, сделал, чтобы про меня не писали гадости?
С каждым словом он снова и снова бьет Камилова, который пытается защитить лицо руками, но безуспешно. Президент беспрестанно обрушивает на него удары, пока министр падает на пол.
— Я не знаю, хазрат! — кричит Камилов, изо всех сил стараясь избежать дальнейших ударов, но не пытается сопротивляться. В его глазах — страх и беспомощность.
Мистер Х, стоящий в углу кабинета, наблюдает за происходящим с холодным удовлетворением. Ему нравится смотреть, как высокопоставленные чиновники унижаются и корчатся от боли. Для него смерть, унижение и страдания других были нормой жизни. Каримов знал, что Мистер Х способен сгрызть любого, кто встанет на пути, и именно за эти качества он и держал его рядом. Как верный пес, Мистер Х выполнял любую команду своего хозяина, наслаждаясь процессом.
— Ты для чего в МИДе, тварь! — продолжает кричать Каримов, ударяя Камилова ногой в живот. Министр, обессиленный и израненный, валится на пол. От ужаса и унижения его брюки темнеют от мочи, в воздухе начинает вонять дерьмом.
— Пошел прочь! — с ненавистью произносит Каримов, толкая министра ногой.
Абдулазиз Камилов, униженный до крайности, ползет к двери, оставляя за собой зловонный след. Его одежда в крови, лицо опухло от ударов, а брюки мокрые и испачканы. Мистер Х с улыбкой смотрит на то, как министр выкарабкивается из кабинета, как жалкое существо, больше похожее на тень человека, чем на высокопоставленного чиновника.

4.4.4.Танцы президента
31 августа, в День Независимости, площадь Мустакиллик в Ташкенте украшена с размахом. Огромные транспаранты с портретами Ислама Каримова и слоганами о светлом будущем висят на зданиях, развеваются государственные флаги, установлены высокие стойки с гирляндами цветов, окутывающих площадь. Площадь сверкает в зелено-бело-синих тонах, символизируя государственные цвета Узбекистана. Центральное место занимает величественная сцена, украшенная яркими узбекскими орнаментами и изображениями национальных символов.
Каждый год здесь проводятся масштабные праздничные торжества. Артисты в ярких национальных костюмах исполняют народные танцы, плавно кружатся на сцене, под звуки доира и карная, излучая радость. Музыкальные коллективы исполняют патриотические песни о Родине и её независимости, их мелодии раздаются по всей площади. Поэты читают проникновенные стихи о свободе и народной гордости. Высоко в небе реют воздушные шары, а зрители наслаждаются праздничной атмосферой.
На сцену выходит Ислам Каримов, и его присутствие вызывает бурные овации толпы. В своей привычной манере он начинает речь, его голос звучит твёрдо и уверенно.
— Независимость для нас имеет огромную, ни с чем не сравнимую ценность и значение... — произносит Каримов, и каждый его жест подкрепляется волнами аплодисментов. Он говорит об успехах страны, о её достижениях под его руководством. Когда он улыбается, толпа поддерживает его ещё сильнее, словно подтверждая всё сказанное.
— Экономика Узбекистана за годы независимости выросла более чем в 5,5 раза... — продолжает президент, явно гордясь цифрами. Эти слова звучат как мантра, и он сам искренне верит в их правдивость. Толпа, охваченная патриотическим воодушевлением, снова взрывается аплодисментами, хотя многие в глубине души знают, что реальность далека от этих восторженных заявлений.
После завершения речи Каримов величественно идет вдоль трибун, на которых собрались чиновники и приглашенные гости. Народ, ликуя и приветствуя президента, машет руками и кричит: «Да здравствует Каримов!» Но к нему спускаться строго запрещено — милиция и службы госбезопасности зорко следят за порядком, перегородив доступ к президенту.
Каримов идёт по красному ковру, его сердце наполняет гордость. Он машет руками в такт восторженным крикам и, в порыве радости, начинает легко танцевать, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Улыбаясь, он словно растворяется в овациях народа, а собравшиеся на площади люди умиляются: «Ой, наш президент танцует с нами!» Пропагандистские каналы тут же подхватывают картинку — по телевизорам передают: «Президент — сын своего народа, всегда на защите страны!»
Вечер завершается грандиозным салютом. Огромные фейерверки озаряют ночное небо над Ташкентом яркими огнями, разлетаясь во все стороны. В это время за богатыми столами сидят чиновники, наслаждаясь изысканными угощениями. Официанты в белоснежных рубашках бесшумно подают напитки и блюда. Шампанское, жареные мясные деликатесы, фрукты и сладости усыпаны на столах, и гости чинно обсуждают политику, как будто это обычный день.
Народ, который присутствовал на площади, постепенно расходится. Усталые люди идут пешком, оглядываясь на милиционеров, которые показывают им, куда нужно следовать. Праздник подошел к концу, а завтра снова начнутся суровые будни. Будни, полные борьбы за выживание, работы на полях, нищеты и лишений — контраст с праздничным блеском площади Мустакиллик кажется резким и горьким.

4.4.5. Пепельница по заднице
Ислам Каримов возвращается в свою роскошную президентскую резиденцию Ок-Сарай в приподнятом настроении, но в его характере — мгновенно менять эмоции. Он известен как вспыльчивый и жестокий человек, который считает кулаки самым эффективным способом разрешать любые споры. Улыбка на его лице может исчезнуть в любой момент, уступая место гневу, а вспышки ярости всегда заканчиваются физическим насилием.
Как только Каримов пересекает порог своего кабинета, его встречает референт, подойдя с незначительным трепетом.
— Хазрат, вас ждет доктор Акмаль Саидов из Национального Центра по правам человека. С отчётом прибыл. Из Женевы.
Каримов, мгновенно вспомнив провальные результаты поездки, которые сообщил Мистер Х, чувствует, как внутри у него начинает закипать злость. Он уже знает, что Саидов будет изворачиваться, пытаясь оправдать свою неудачу, и это раздражает президента. Его лицо хмурится, и на лбу проступают глубокие морщины.
— Хм... Пускай заходит, — говорит он, садясь за массивный стол.
Дверь открывается, и Саидов, согнувшись, мелкими шагами подходит к столу. Он выглядит напуганным: лицо бледное, лоб покрыт потом, а руки чуть заметно дрожат. Его голос звучит неуверенно и тихо.
— Ваш наказ был исполнен, хазрат. Я выступал в Комитете ООН по правам человека и...
Каримов резко встает из-за стола и с яростью пинает чиновника в живот. От удара тот со стоном падает на колени, сгибаясь от боли, и хватаясь за живот. Каримов не останавливается: его кулак с силой врезается в лицо Саидова. Раздаётся хруст — нос Акмаля ломается, и кровь брызжет на ковер. Он, не в силах выдержать, падает на пол, кровь растекается по ковру тёмным пятном, а Саидов прикрывает голову руками, ожидая новых ударов.
— Ты свинья и падаль! — орет Каримов, задыхаясь от ярости. — Ты поехал в туристское путешествие, что ли? Я послал тебя, чтобы ты защитил страну! Чтобы защитил меня! А ты ничего не сделал! Этот паршивый Комитет обвиняет меня в пытках! В убийствах! Ты, тварь, там мямлил, никого не убедил! Про меня пишут, что я диктатор! В списке худших правителей мира! А что ты сделал для меня, мерзавец?!
Саидов трясется, пытаясь оправдаться:
— Ваше Величество, я был там не один. Там правозащитники! Там активисты! Они ломали мне всю схему защиты! Я ничего не мог сделать!
Каримов в ярости начинает снова пинать Саидова. Его удары сыплются по телу чиновника с неослабевающей силой.
— А ты для чего там был? Почему не разделался с ними? Я содержу тебя, чтобы ты работал на государство, на меня! А ты подводишь меня! Мне нужен Запад! Я хочу дружить с Америкой, а ты все портишь!
Саидов лежит, скуливая и прося прощения:
— Пожалуйста, простите, хазрат... Я пытался, но они были слишком сильны...
— Пошел вон! — орет Каримов в бешенстве и даёт Саидову прощальный пинок. Акмаль, униженный и избитый, на четвереньках выползает из кабинета. Когда он достигает двери, Каримов в ярости швыряет за ним тяжелую хрустальную пепельницу. Она летит в спину Саидова и ударяется о его зад, разлетаясь на куски. Звук разбивающегося хрусталя и глухие стоны чиновника смешиваются в комнате.
Президент, всё ещё дыша тяжело от гнева, смотрит на окровавленный ковер и плюет на него с презрением.
— Помощник! — кричит он, вызывая ближайшего подчинённого. Когда тот появляется, Каримов, холодно указав на ковер, говорит:
— Убери это дерьмо и поменяй ковер.

4.4.6. Кремлевские схемы
Москва кипит жизнью: на улицах шумные пробки, пешеходы спешат по тротуарам, автомобили сигналят, а звуки строительства и смех молодежи наполняют атмосферу. Город движется в своем ритме, а высотные здания, украшенные огнями, создают впечатление мощи и силы.
В одном из кабинетов Кремля, обладающем строгим, но элегантным дизайном, собираются чиновники высшего ранга. Они обсуждают проблемы внешней политики, озабоченные тем, что многие республики СНГ начинают отходить от России, стремясь к полной независимости. В воздухе витает напряжение: долгие годы Россией владела идея о восстановлении влияния на постсоветском пространстве, и сейчас это, похоже, становится под угрозой.
Министр иностранных дел, человек с проницательным взглядом и холодной, сдержанной манерой говорить, докладывает Владимиру Путину. Его строгое лицо отражает серьезность ситуации, а голос звучит уверенно, но с нотками тревоги.
— Господин президент, — начинает он, — Узбекистан сторонится нашего курса. Ташкентом не ратифицированы многие соглашения с нами. Барьеры в торговле. Наши бизнесмены, работающие в Узбекистане, жалуются на давление со стороны властей. Ислам Каримов вошел в объединение Украины, Грузии, Молдовы и Азербайджана — фактически антироссийский блок. Он отказывается от работы с нашим военным блоком ОДКБ, который, кстати, подписывался в Ташкенте. Много эмиссаров из США встречаются с Каримовым. База К2 работает и против России, не только на Афганистан. Это нас тревожит. Каримов настроен явно антироссийски.
Слова министра заставляют Путина нахмуриться. Гневно шевеля пальцами, он словно теребит невидимых червяков. Для него это не просто цифры и факты; это угроза его видению Российской Империи, которую он стремится восстановить, и в его голове витает идея вернуть потерянные земли.
— Ах, этот восточный пройдоха. Ускользает, как рыба, — произносит он с пренебрежением. — Надо его проучить. Чтобы сам приполз к нам. Я хочу держать его за яйца, — вспоминает он слова, переданные ему агентом при первой встрече с Каримовым в Ташкенте.
В это время начальник Федеральной службы разведки, мощный и уверенный в себе человек с суровым выражением лица, высказывает своё мнение.
— Владимир Владимирович, есть план. Наша Лубянка не сидит без дела. У Каримова дочка Гульнара — ещё та девка, за ней тянется слава рейдерши и пиратки. Контрабанда тоже имеет место быть, как сообщают наши агенты. Можем её подловить и через неё надавить на отца. У вас будет свой компромат на него. Так всегда работало против наших врагов. Сработает и в отношении Каримова.
Путин, слушая, задумывается. Это предложение ему нравится; оно соответствует его стилю манипуляции. Он кивает, принимая решение:
— Хорошо, действуйте. Кроме этого, продумайте план организации восстания, мятежа, чтобы люди захватили оружие и выдвинули ультиматум Каримову. Это тоже может сработать. И другие сценарии, чтобы Каримов усмирил свой нрав и стал моим вассалом.
Чиновники, записывая указания президента, переглядываются с одобрением. Каждый из них понимает, что они делают важные шаги в большой политике, которая будет определять судьбы народов. Путин, наблюдая за ними, думает о том, как же тонко плетется паутина международной политики. Каждый ход должен быть выверен, чтобы склонить Ташкент к сотрудничеству с Москвой, и каждый шаг — это маленькая победа в большой игре.

4.4.7. Золотой план
В Министерстве иностранных дел Узбекистана кабинет Гульнары оформлен с безупречным вкусом, сочетающим деловой стиль с элементами изысканного дизайна. Просторное помещение освещается мягким светом, отражающимся от высококачественных деревянных панелей. На стенах висят картины, изображающие исторические моменты страны, а также репродукции произведений искусства из Британского музея. Стол обставлен антикварными статуэтками и книгами, а также коллекцией египетских артефактов, которые придают интерьеру особую атмосферу тайны и величия. Стулья обиты мягкой тканью, а на столе лежат аккуратно сложенные документы, подчеркнутые сдержанным стилем.
Однако атмосфера в кабинете сейчас совсем иная. Гульнара, уверенная в себе и целеустремленная, обсуждает свои операции с Шухратом Гулямовым, первым заместителем председателя СНБ. Он — генерал госбезопасности, чья карьера строилась на тайных операциях и сделках, которые часто выходили за рамки закона. У него запоминающееся лицо, обрамленное короткой стрижкой, и взгляд, который излучает хитрость и коварство. Закончив восточный факультет, он пришел в разведку еще в советское время, и за годы службы научился использовать слабости других в своих интересах. Шухрат — это человек, который способен предать любого, если это станет ему выгодно. Его жадность и умение маневрировать в сложных ситуациях делают его опасным союзником.
— Шухрат, нам нужен свой запас. Для всякого дела, — произносит Гульнара, удобно устроившись в кресле и положив ногу на стол. — У Ленина перед революцией был запас в Швейцарии, поэтому он поехал делать революцию в Россию. И у нас должен быть такой запас. Ты меня понимаешь? Меня поддерживаешь?
Шухрат, прекрасно осознавая, как важны ресурсы для формирования истории, кивает, его интерес искренен:
— Да, я вас понял, Гульнара. Вывозить золото?
Гульнара откидывается на спинку кресла, не скрывая своего удовольствия от мыслей о предстоящем плане:
— Да, мой запас. Три тонны, что я получила из Навоийского горно-металлургического комбината. Это отцовское золото. На военном самолете вывести надо в Европу, точнее, в Швейцарию. Я там уже договорилась. Откройте «окно» через Россию. Заявите, что это дипломатический груз… Да, лучше я буду сопровождать груз. Уж самой лично приятно доставить золото к цели. Меня встретят в Женеве. Но наше дело должно быть в секрете.
Шухрат встает с кресла, уверенный в своих силах:
— Я задействую каналы СНБ. Никто не узнает. Провернем через Минобороны. Они часто летают в Россию. Мои люди прикроют товар…
Но они не догадываются, что российская разведка внимательно следит за каждым их шагом. Сквозь неприметные глаза агентов, скрытых среди людей, просматривается картина игры, где Гульнара и Шухрат становятся пешками в шахматной партии. Их планы и операции, хотя и тщательно продуманные, не оставляют без внимания более могущественные силы. И в этом сложном политическом лабиринте их шаги могут привести к непредсказуемым последствиям, ведь на кону стоит не просто золото, а баланс власти и влияние в регионе. Как на шахматной доске, каждый ход может стать решающим: шах и мат!

4.4.8. Золотой груз
Военный аэродром «Тузель», расположенный на окраине Ташкента, представляет собой стратегически важный объект, охраняемый со всех сторон. С самого входа видно, как территория обрамлена высокими забором с колючей проволокой, а вдоль периметра дежурят патрули. Военные в форме с оружием на готове внимательно следят за каждым движением, готовые незамедлительно отреагировать на любые попытки проникновения. Камеры наблюдения фиксируют каждое движение, обеспечивая безопасность и защиту аэродрома от посторонних.
На площадке аэродрома грузовая машина с навоийским госномером медленно подъезжает к самолету. Из кузова начинают разгружать ящики, которые аккуратно сваливают на землю. На электропогрузчиках работают грузчики, перегоняя ящики к транспортному самолету Ан-26. Грузчики слаженно действуют, словно хорошо отработанная команда: один берет ящик, другой управляет погрузчиком, третьи проверяют сопроводительные документы. На заднем плане слышится гул двигателей, а воздух наполняется запахом горючего, придавая этому месту атмосферу напряженности и ожидания.
В этот момент к трапу подъезжает черный лимузин, отражая свет уличных фонарей. Из салона выходит Гульнара в шикарном брючном костюме, который подчеркивает ее фигуру и уверенность. Она стремительно направляется к грузу, останавливаясь перед ящиками. С легкостью открывает крышку одного из них, и ее лицо озаряется светом, когда она видит внутри сверкающие слитки золота, которые мерцают в свете фонарей. Гульнара улыбается, ее глаза блестят от удовлетворения.
— Ровно три тонны, — сообщает один из ее помощников, протягивая сопроводительные документы. — Все указано как дипломатический груз. С Женевкой достигнута договоренность. Москва тоже пропустит по территории России.
Гульнара кивает, довольная выполнением плана. Она оборачивается к своим спутникам, которые с интересом следят за происходящим. Они входят в салон самолета и располагаются в комфортабельных креслах. Гульнара достает из своей сумки бутылку водки, откупоривает ее и наливает в рюмки, любя пить перед полетом — это помогает ей расслабиться и снять напряжение. Спутники присоединяются к ней, смех и разговоры наполняют кабину, создавая атмосферу легкости.
Самолет, разогнавшись по взлетной полосе, отрывается от земли и устремляется в ночное небо. Мягкий звук двигателей заполняет пространство, а поднимаясь выше, он оставляет за собой светящиеся огни города. Небо над Ташкентом темнеет, а звезды начинают мерцать, когда Ан-26 отправляется в свой путь, не оставляя следов за собой.

4.4.9. Звонок
В Москве уже ночь, и лишь тусклый свет из окон Кремля пробивается сквозь темноту. Владимир Путин, сосредоточенный и невозмутимый, сидит за своим массивным столом, укрытым отчетами и документами. Звонок телефона разрывает тишину — это линия с ФСБ. Он поднимает трубку, и его лицо на мгновение озаряет уверенная улыбка.
— Гульнара вывозит золото. Курсом через Россию. Ан-26 ВВС Узбекистана. Конечная цель — Швейцария.
Приказ, звучащий из уст Путина, точен и ясен. — Посадить самолет, груз конфисковать, — приказывает он с властным спокойствием, чувствуя, как внутри него поднимается волна торжества. Наконец-то выпадает шанс поставить Ислама Каримова на колени и дать ему почувствовать, кто здесь настоящий хозяин.
Владимир встает из-за стола и направляется к окну. Темное небо сверкает звездами, но его взгляд устремлен на Кремлевскую башню, возвышающуюся над городом. Сигналы света от уличных фонарей отражаются в стеклах, создавая иллюзию величия. На вершине башни развевается российский флаг, символ могущества огромной страны, стоящей на перекрестке истории. Он как будто указывает на все ресурсы, население и ядерное оружие, которыми Россия обладает.
Путин глубоко вдохнул и в его голове зарождаются мечты о великом возвращении. Он представляет, как «младшие братья» вновь соберутся под крылом России, когда империя возродится, как феникс из пепла. Он мечтает о том времени, когда все постсоветские республики вспомнят о своих корнях, о том, что Россия всегда была их защитницей и кормильцем. Путин визуализирует, как страны вновь станут частью единого мощного государства, где каждый народ будет гордиться своим происхождением, а он, Владимир Путин, станет историческим деятелем, возродившим Империю.
С этими мыслями он закрывает глаза, и перед ним открывается картина величия: объединенные народы, мощная армия, стабильная экономика и надежное правление. Но в реальности он знает, что все это может быть достигнуто только через жесткие меры и политическую волю.

4.4.10. Принуждение к посадке
На фоне мрачного неба и безмолвной земли, база ПВО под Самарой выглядела мощно и внушительно. Оборонительные установки и радары располагались по периметру, обеспечивая круглосуточное наблюдение за воздушным пространством. Тонкие стальные антенны и мощные ракетные установки выглядели как стражи, готовые защищать территорию от любых угроз. На базе царила напряженная атмосфера: военные стремительно передвигались, каждый был погружен в свою работу, ожидая сигнала к действию.
Военный диспетчер, одетый в форму, усердно следил за монитором. Его голос звучал решительно:
— Поднять истребители. Объект в воздухе. Принудить к посадке.
Координаты цели были быстро указаны, и напряжение в воздухе нарастало. Это был сигнал к действию.
На взлетной полосе мощно ревели двигатели двух российских МиГов, когда они начали разгоняться. Внезапно они отрывались от земли, врезаясь в ночное небо, как стрелы, выпущенные из лука. Истребители взмяли в воздух, ловко маневрируя, пока их пилоты настраивались на выполнение задачи. Уверенные в себе и бесстрашные, пилоты знали, что им предстоит серьезное задание.
В это время в самолете Ан-26 царила совсем другая атмосфера. Гульнара с друзьями весело распивала спиртные напитки, и в воздухе раздавались знакомые слова из пенсни:
"Только рюмка водки на столе,
Ветер плачет за окном тихо,
Болью отзываются во мне
Этой молодой луны крики".
Смех и радость внезапно прервались, когда узбекские летчики увидели два боевых самолета, летящих параллельным курсом. Их сердца забились быстрее, когда российские пилоты начали передавать требование следовать за ними.
Командир Ан-26, бледный от страха, быстро сообщил Гульнаре о ситуации. Она, вся в гневе и с красными щеками, пробирается в кабину.
— Вы, идиоты! Мы везем дипломатический груз! Вы не имеете права! Это экстерриториальность Республики Узбекистан! — кричит она, сверкая глазами.
Пилот МиГа, невозмутимо, произносит:
— Внимание — следуйте за нами или иначе я открою огонь.
В этот момент он делает предупредительный выстрел, звук выстрела разносится по воздуху, как предвестник беды.
Узбекские летчики, понимая всю серьезность ситуации, решают не сопротивляться. Командир экипажа говорит:
— Мы под радарами ВВС России, никуда нам не скрыться.
Гульнара, злая и разочарованная, соглашается с этим. Она топает ногой и скверно ругается, а ее друзья испуганно жмутся к борту, ища парашюты, надеясь, что смогут выпрыгнуть, прежде чем ракеты собьют самолет. Но парашютов нет.
Военно-транспортный самолет Ан-26 в сопровождении МиГов совершает посадку. Он осторожно выруливает на стоянку, где его уже ожидают пограничники и таможенники.
Гульнара, выбежавшая на трап, встречает их с возмущением:
— Не имеете права! Это пиратство! Я сообщу отцу! Это нарушение международных конвенций! Я — советник посла Узбекистана в Москве! Я заместитель министра иностранных дел! Я представитель Узбекистана в ООН! Вот моя аккредиционная карточка! У нас дипломатический груз!
Пограничник, невозмутимо слушая ее крик, отвечает:
— Успокойтесь, мадам Каримова, вы находитесь на территории Российской Федерации. Здесь нет власти вашего отца. Мы обязаны произвести досмотр груза. Таковы наши законы!
Начинается проверка самолета. Таможенники тщательно исследуют каждый ящик. Один из них вскрывает коробку и его глаза расширяются от удивления, когда он видит золото, сверкающее в свете фонарей.
— Мда, и это дипломатическая почта? — с усмешкой говорит офицер.
Он сообщает, что груз изымается и вместе с самолетом остается на территории РФ до решения суда. Гульнара, долго еще кричит, требуя встречи с послом, но ее голос тонет в безразличии пограничников. Никто не обращает на нее внимания, и она чувствует, как мир вокруг рушится.

4.4.11. Курс на Россию
Замминистра обороны стоял перед Исламом Каримовым, сгорбившись под тяжестью собственных медалей, которые дрожали на груди и почти свисали до колен. Его лицо было серым от страха, мелкие морщинки на лбу собрались в глубокие складки. В глазах читалась паника, но он старался говорить с уважением и трепетом. Ему предстояло донести крайне неприятную новость, от которой, как он знал, президент может взорваться.
Рядом с ним стоял Рустам Иноятов, глава СНБ, известный своим каменным лицом и бесстрастной мимикой. Он был настоящим мастером тайн и заговоров, с холодной уверенностью подходил к любым делам. На этот раз его брови были нахмурены, что выдавало внутреннее напряжение. Он знал, что Каримов не примет новость спокойно. В этом человеке было что-то от скалы — неподвижность, непроницаемость и абсолютное отсутствие эмоций. Но даже Иноятов, казалось, напрягся перед предстоящей бурей.
Ислам Каримов, оторвавшись от горы документов перед ним, поднял голову с удивлением. Его глаза сверкнули вопросом, который быстро перешел в недоумение и раздражение.
— Какой самолет? Что наш военный самолет делал в России? Что за груз? — резко спросил он, его голос начал набирать жесткость.
Каримов не знал, что у его дочери могут быть собственные «золотые запасы». Эта новость застала его врасплох, и он все еще пытался осмыслить услышанное.
Мистер Х, стоящий позади Каримова, был подобен истукану — высокий, неподвижный, его лицо оставалось полностью лишенным эмоций. Очки скрывали глаза, и никто не мог прочитать его мысли. Но те, кто его знал, понимали, что он осведомлен о многих теневых сторонах власти и владеет такой информацией, которую сам Каримов мог бы даже не подозревать. Мистер Х был человеком, который «видел всё, но говорил мало».
Замминистра обороны, нервно играя пальцами, начал объяснять ситуацию:
— Э-э-э, хазрат… Ваша дочь Гульнара вывозила дипломатический груз. МИД согласовывал это с Минобороны, было дано добро на провоз. Есть все росписи…
Но Каримов сердито встряхнул головой:
— Гульнара? Что она вывозила? Не тяни! — рявкнул он.
Тут вмешался Иноятов, уверенный и точный, как всегда:
— Ее золото. Три тонны в слитках. Кто-то слил информацию Путину. У нас завелся «крот».
Каримов задыхался от изумления:
— Три тонны? Золота? Ее золото? Откуда у нее золото? Почему я этого не знаю? Какого хрена вы мне тогда нужны, если у вас из-под носа воруют золото? — его голос звучал угрожающе, пока он вскакивал с места.
Внезапно Каримов срывает медали с груди замминистра и швыряет их на пол. В следующую секунду его кулак врезался в живот бедного военного, тот согнулся от боли, но ни звука не издал — он умел терпеть боль и унижения. Бледный и в поту, он пытался оставаться стойким, хотя его колени подкашивались.
— У нее связи с Навоийским горно-металлургическим комбинатом и с американским Зарафшан-Ньюмонт, — чеканя каждое слово, объяснял Иноятов. — Золото для ее ювелирного бизнеса — «Гули». Она шантажировала директора комбината, требуя свою долю. Он признался мне, что не мог ей отказать, так как она угрожала ему чем-то.
Каримов вспомнил, что наградил директора орденом «Дустлик», и это воспоминание вызвало прилив гнева. Внутри него все кипело. Обман на обмане — и никто ему не говорит правду!
— Где сейчас груз? — спросил Каримов, снова повышая голос. — Три тонны золота? — повторил он, в очередной раз сквернословя.
Иноятов, стараясь сохранить невозмутимость, объяснил:
— Груз в таможенной зоне России. Никого к нему не подпускают — ни нашего посла, ни Гульнару. Скорее всего, будет оформлен протокол о контрабанде, и груз конфискуют в пользу российского бюджета. Такова практика.
Каримов начал беспокойно бегать по кабинету, ударяя по стенам кулаками. Его лицо исказилось от гнева:
— Ах, Гульнара, ах дура! Так меня подставить! Все делала за моей спиной! — он на мгновение остановился, раздумывая, и резко сказал: — Надо звонить Путину. Нет, лучше лететь в Москву! Надо договориться, чтобы не было публичной огласки этого инцидента! И вернуть груз. Это мое золото!
Министр иностранных дел Абдулазиз Камилов в страхе попытался возразить:
— Как лететь? Ведь надо согласовать встречу, все в рамках протокола. Просто так Путин не примет… Вы же его знаете!
Каримов, кипя от злости, прыгает к Камилову и бьет его в лицо. Удар был тяжелым, и кровь побежала из носа министра. Но Каримов не останавливается — его кулаки снова и снова обрушиваются на Камилова, пока тот, утирая кровь рукавом, жалобно не произнес:
— Хазрат, извините, но у нее несносный характер. Она делает все по-своему, никого не слушает. Все уверены, что вы дали ей свободу действий.
Ислам Каримов тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться, и вернулся к столу. Он осознал, что, возможно, сам виноват в том, что дал дочери слишком много власти.
— Вот тварь! — прорычал он, раздумывая, как исправить ситуацию. — Привезти ее сюда — я поговорю с ней потом. Готовьте мой самолет в Москву!
Спустя два часа президентский самолет «Боинг-737», величественный и внушительный, плавно разгоняется по взлетной полосе. Огни полосы мелькают в иллюминаторах, пока гигантский лайнер не отрывается от земли и не набирает высоту, направляясь в темное ночное небо. Самолет берет курс на столицу России, где Каримова ждет серьезное столкновение с Владимиром Путиным.

4.4.12. Козырь Путина
В своем кабинете, окруженный тишиной и величием кремлевских стен, Владимир Путин сидел за массивным деревянным столом, его лицо светилось удовлетворением. Операция по задержке узбекского военно-транспортного самолета прошла как надо. Это был хитрый и мастерски выполненный ход, который принес России не только материальную выгоду, но и политический козырь в отношении Узбекистана.
Когда помощник сообщил, что Ислам Каримов уже прилетел и просит аудиенции, Путин лишь усмехнулся.
— Ха, пусть подождет, — сказал он, его голос был пропитан холодной иронией. — Мы его не звали. Пусть поварится в собственном соку, в своей злости. Надо извлечь из этого выгоду.
Путин встал из-за стола и направился к окну, за которым возвышалась кремлевская башня с развевающимся российским флагом — символа мощи страны, которой он управлял. Он ощущал силу России как мощный механизм, способный вершить глобальную политику, влиять на судьбы целых государств и унижать их лидеров, когда это нужно.
— Где была опубликована информация о золоте? — невзначай спросил Путин, оборачиваясь к помощнику.
Тот, порывшись в бумагах, ответил:
— Короткая заметка прошла на НТВ, но мы ее быстро заблокировали. Больше нигде не дали ходу.
— Хорошо, — кивнул Путин. — Это затравка для возможного скандала. Хороший козырь в наших руках. Когда понадобится, мы это используем.
Путин знал, что Каримов сейчас унижен и ослаблен, прибыв в Москву с надеждой договориться. Ему, как сюзерену, оставалось лишь наслаждаться моментом.
Тем временем, в посольстве Узбекистана в Москве, Ислам Каримов был вне себя от ярости. Стены кабинета дрожали от его гневного крика. Перед ним, согнувшись в жалкой позе, стоял узбекский посол, трепеща перед гневом президента. Каримов, сжимая кулаки, не стесняясь, наносил удары: то в живот, то по ногам, не давая послу опомниться.
— Ты как позволил этому случиться? — кричал Каримов, голос его вибрировал от злости. — Почему ты отпускаешь её? Она должна работать здесь!
Посол — человек среднего возраста с заметными признаками усталости на лице, с бледной кожей и сутулой осанкой — едва мог поднять глаза. Его голос дрожал, когда он оправдывался:
— Ислам Абдуганиевич, что я могу сделать? Она не подконтрольна мне… Она покупает себе жилье здесь, встречается с российскими звездами, разбрасывается деньгами, а я не могу ее контролировать. Она постоянно прикрывается вашим именем! Она то в Испании, то в Париже, то в Женеве... Она даже не бывает в посольстве!
Каримов не слушал оправданий. Гнев нарастал, и он требовал водки. Ему принесли бутылку. Он быстро открутил крышку и, не задумываясь, начал пить прямо из горлышка. Вокруг него стояли люди из окружения — дипломаты, охранники и сотрудники посольства, все они находились в состоянии страха, зная, что в нетрезвом состоянии президент становится еще более жестоким.
Они смотрели на него с ужасом, склонив головы, боясь даже взглянуть в его сторону. Они знали, что, напившись, Каримов начнет их избивать. И этот страх оправдался. Как только алкоголь завладел его разумом, Каримов потерял остатки самообладания. Его ярость выплеснулась на окружающих — удары следовали за ударами, пинки и пощечины сыпались на тех, кто был ближе всего.
Некоторые пытались уклониться, но это лишь усиливало гнев Каримова. Он метался по комнате, ударяя то одного, то другого, не разбирая, кто перед ним — посол, советник или охранник. Тех, кто пытался молча терпеть, он бил с особым ожесточением, пока они не падали на пол.
Когда буря прошла, в комнате воцарилась мертвая тишина. Никто не смел поднять глаза или заговорить. Оставшиеся на ногах пытались держаться подальше от президента, чтобы не попасть под новый приступ ярости. Каримов, все еще стоя с бутылкой в руке, тяжело дышал. Его лицо было перекошено от эмоций. В этот момент его ярость была направлена на весь мир, и особенно на Гульнару, которая довела его до этого состояния.
Его подчиненные знали: что бы ни произошло этой ночью, последствия будут тяжелыми для всех, кто попался под руку. И, возможно, никто не знал, что на утро их ждет новое испытание — переговоры с Путиным, которые могли определить дальнейшую судьбу Узбекистана.

4.4.13. Страх Гульнары
Гульнара Каримова в своей московской квартире ощущала знакомое чувство страха и напряжения, которое всегда охватывало её, когда отец был в ярости. Она знала, что Ислам Каримов способен на крайние меры в своем гневе. Гульнара не раз видела, как он жестоко избивал свою супругу, а однажды и сама оказалась под его кулаками. В такие моменты он был беспощаден, и никто не смел ему возразить. Поэтому сейчас её лучшая защита — это скрыться. Пусть буря стихнет, и тогда, когда отец немного остынет, она появится перед ним, но не раньше.
В поисках спокойствия Гульнара набрала номер Акбарали Абдуллаева — одного из немногих, кому она доверяла в такие моменты. Акбарали был её близким родственником по материнской линии. Гульнара всегда чувствовала себя ближе к родным со стороны Татьяны Акбаровны, чем к самаркандским родственникам отца. Она знала, что многие из них, включая братьев и сестер Каримова, поддерживали первую жену президента, Наталью Петровну, и её сына Петра. Эти родственники считали Гульнару «незаконной» и относились к ней с презрением, чем она с матерью никогда не могли смириться.
Разговор с Акбарали начинался привычно — он хвастался своими достижениями. Он говорил, что фактически контролирует всю экономику Ферганской долины, считая её своей личной вотчиной.
— Всё здесь под моей властью, — с гордостью рассказывал он. — Предприниматели, чиновники, даже правопорядок — все танцуют под мою дудку.
Гульнара смеялась, понимая, что Акбарали, хотя и имел влияние, оставался лишь "ферганским принцем", который в действительности занимался местными схемами. В её глазах это было мелочным по сравнению с её собственными достижениями. Но она поддерживала его разговор, понимая, что у них обоих есть общая цель — извлечение максимальной выгоды из богатств Узбекистана.
— Надо обобрать Узбекистан до последней нитки и перебраться на Запад, — с ехидной улыбкой произнесла она.
— У меня уже есть паспорт Доминиканской Республики, — похвастался Акбарали. — Советую и тебе, кузина, приобрести что-то подобное.
— У меня будет или американский, или швейцарский, — усмехнулась Гульнара, но тут же задумалась, что конфуз с золотом может серьёзно затормозить её планы. Если отец узнает всё о её махинациях, это может стоить ей не только карьеры, но и всех тех привилегий, которыми она пользовалась благодаря его благосклонности. Она понимала, что отец может навсегда лишить её доступа к ресурсам республики, и тогда ей останется лишь жить за счёт того, что она уже успела наворовать.
— Не беспокойся, я тебе помогу, — уверенно сказал Акбарали.
— Спасибо, кузен, — ответила Гульнара с улыбкой, но в её голове уже крутились совсем другие мысли. Она знала, что её состояния в несколько раз превосходят то, чем располагал ферганский принц. У неё были офшорные счета, тайные активы на Западе, о которых не знал даже её отец. Она искусно нажилась на государственных контрактах, ювелирных бизнесах и махинациях с природными ресурсами страны.
Гульнара всегда была на шаг впереди, скрывая истинные масштабы своего состояния. Она владела западными счетами, роскошной недвижимостью и ювелирными активами, о которых даже самые близкие не знали. Каримов, погружённый в управление страной, был не в курсе всех её хитрых схем, что позволяло ей жить на широкую ногу, оставаясь в тени, и готовиться к жизни за границей.
Однако с каждым новым шагом она ощущала, что игра становится опаснее. Ситуация с золотом могла перевернуть её мир, и она прекрасно это осознавала. Теперь оставалось только надеяться, что отец, в своем гневе, не узнает всей правды и не лишит её того, что она так тщательно строила все эти годы.

4.4.14. Разговор с Путиным
Ислам Каримов, растерянный и бледный, стоит напротив Владимира Путина в Кремле. Его плечи опущены, и каждый его вздох выдает внутреннюю борьбу. Он понимает, что ситуация катастрофическая. Груз, о котором идет речь, — это три тонны золота, которые уже стали достоянием России. Каримов благодарит Путина за встречу, голос его дрожит. В этот момент он чувствует себя сломленным и униженным, прекрасно понимая, что ситуация вышла из-под его контроля. Он пытается жалким голосом попросить о помощи:
— Благодарю вас за встречу, Владимир Владимирович. Пожалуйста, помогите урегулировать этот вопрос с грузом...
Путин сидит расслабленно, его лицо излучает уверенность и превосходство. Он понимает, что сейчас он хозяин положения, и условия диктует именно он. Слегка театрально разведя руками, он говорит твердо, с хитрой улыбкой на губах:
— Я ничего не могу сделать, Ислам Абдуганиевич. Закон есть закон, и я не вправе его нарушать. Это золото теперь принадлежит России. Однако, — здесь Путин делает паузу, глядя прямо в глаза Каримову, — я могу сделать так, чтобы об этом никто не узнал. Честь вашей семьи, ваша честь, честь Гульнары — всё останется чистым. Мы ведь союзники, не так ли?
Последние слова прозвучали как ледяной удар. Каримов почувствовал, как его тело напряглось от унижения. Слово «союзники» прозвучало, как напоминание о его зависимости. Он знал, что выбор у него был только один — подчиниться. Его губы дрожат, а голос с трудом выдавливает:
— Ладно... Пускай наше золото пойдет на благо детей в сиротских домах... Это будет вклад Узбекистана, — Каримов не мог смотреть Путину в глаза. Его унижение достигло пика.
Кабинет Путина, просторный, величественный, пропитанный историей власти, заставлял любого, кто в него входил, почувствовать свою ничтожность. Внутреннее убранство кабинета внушало страх и подчинение, словно здесь витал дух сталинских времен. Аура этого места ломала даже самых стойких, и Каримов не был исключением. Кремль словно дышал властью, и каждая его деталь говорила о том, кто здесь главный.
Путин, с холодной насмешкой в глазах, продолжил, притворяясь, что его трогает фальшивое заявление Каримова:
— А разве в Узбекистане нет детей-сирот? — он как бы невзначай бросил этот вопрос, зная, что Каримов загнан в угол. — Ислам Абдуганиевич, давайте-ка решим стратегию наших отношений. Вы с нами или против России? Говорите прямо.
Каримов вновь чувствует, как его сердце сжимается. У него нет другого выбора. Он знает, что от его ответа зависит многое. Трясущимся голосом он отвечает:
— Я всегда с вами! Разве я был когда-то против? Наш товарооборот растет, столько подписано соглашений, дни Русской культуры в Ташкенте...
Он начинает сбивчиво перечислять факты, стараясь угодить Путину, рассказывая о процентах роста, о совместной борьбе с фашизмом в прошлом, о «вечной дружбе народов».
Путин смотрит на него с легкой насмешкой, и в его глазах читается полное превосходство. Он, казалось, ждал этого момента, чтобы окончательно прижать Каримова к стене. Потом, с легким наклоном головы, он говорит:
— Тогда всё обсудим на вашем новом государственном визите в Москву. Подпишем договоры, и, разумеется, будем их неукоснительно соблюдать. И советую не слишком сближаться с Штатами. На двух стульях усидеть не удастся.
Каримов поник. Его лицо было бледным, глаза потухли. В этот момент он понимал, что его унизили до предела. Он согласился, но внутри него зажигался огонь ненависти к России и Путину. Эта встреча останется в его памяти навсегда. Он никогда не простит этого унижения. Внутри него горела обида, которая со временем только разрастется. В тот момент Каримов знал, что он проиграл битву, но он поклялся, что сделает всё, чтобы в будущем как-нибудь отомстить за это.

4.4.15. Второй государственный визит
По телевизору идут репортажи о втором государственном визите Ислама Каримова в Россию. На экранах показывают его встречи с Владимиром Путиным, торжественные церемонии подписания документов, кадры совместных пресс-конференций. Узбекская и российская пропаганда вещают о «новой эре сотрудничества», ссылаются на цифры товарооборота, перспективы в области образования, торговли и культуры. Звучат соглашения об открытии филиалов российских вузов в Узбекистане, чтобы местная молодежь училась по российским стандартам, и о постоянной ретрансляции российских телеканалов на всю республику, что должно укрепить культурную связь с Москвой.
Каримов, хоть и старается сохранять хладнокровие, с трудом сдерживает внутри себя нарастающий гнев и чувство унижения. Он понимает, что стал вассалом Москвы. Ему остается лишь подписывать все соглашения, чувствуя, как его собственное государство всё глубже погружается под влияние России. Каждая поставленная подпись вызывает в нём желание поскорее покинуть Кремль, чтобы не ощущать на себе унизительный взгляд Путина.
В то же время Владимир Путин, произносящий свою речь, лишь усиливает это чувство зависимости. Он уверенно говорит о важности интеграции бывших союзных республик с Россией, намекая на возможные трудности и кризисы для тех стран, которые выберут иное направление. Путин словно обращается не только к Каримову, но и ко всем лидерам постсоветского пространства, давая понять, что независимость от Москвы имеет свою цену — и эта цена может оказаться слишком высокой.
Тем временем в Москве, в одном из её спальных районов, в старой и тесной квартире собрались двадцать гастарбайтеров из разных уголков Узбекистана. Это простые мужчины, большинство в возрасте от 20 до 40 лет. Их лица измождены работой, кожа потемнела от московских ветров и пыли. Они бедно одеты: затертые куртки, спортивные штаны, поношенные ботинки. У каждого из них семья на родине — в Ташкенте, Хорезме, Андижане, Термезе. Они работают на стройках, в автомастерских, на рынках, выполняя самую грязную и тяжелую работу за копейки. Еда у них скромная: лапша, хлеб, немного овощей. Большую часть заработанных денег они отправляют домой, своим семьям, чтобы те могли хоть как-то сводить концы с концами.
Сидя на полу, кто-то из них включил телевизор, и они смотрят новости о визите Каримова. Один из мужчин, с надеждой в голосе, тихо говорит:
— Ох, может, поговорят о нас? Ведь мы здесь живем без поддержки нашего правительства, — он вздыхает. — Каждый русский полицейский требует взятки, каждый день нас мучают...
Его слова подхватывает другой:
— Хотим, чтобы этот визит хоть что-то принес для нас, для работяг, а не только для тех, кто у власти...
Они надеются, что их президент затронет вопрос об их положении, о трудностях жизни на чужбине, о несправедливости, с которой они сталкиваются ежедневно. Эти мужчины мечтают о справедливости, о поддержке, о том, чтобы правительство Узбекистана наконец обратило внимание на их трудности в России.
Но они не знают, что для Ислама Каримова этот визит имеет совсем другую цель. Ему нет дела до их проблем. Он приехал решать личные вопросы, вопросы элит и сохранения своего политического влияния. Эти простые люди, сидящие в холодной и тесной комнате, всего лишь пешки в большой игре, которая их судьбы и жизни не касается. Их жалкое положение рабочих-мигрантов, часто без прав и защиты, остаётся невидимым для власти.

4.4.16. Встреча с отцом
Гульнара Каримова возвращается в Ташкент, осознавая, что избежать встречи с отцом больше нельзя. Она в напряжении, но уверена, что мать, Татьяна Акбаровна, сумеет смягчить гнев Ислама Абдуганиевича. Как и ожидалось, Каримов уже успокоился. Татьяна Акбаровна долго убеждала его в том, что Гульнара просто совершила ошибку, что ей нужно дать шанс исправиться. Супруга Каримова — властная и хладнокровная женщина — умеет воздействовать на мужа. Она защищала дочь с невозмутимым спокойствием, подчеркивая, что в конечном итоге всё было сделано ради семьи и государства. Ислам Абдуганиевич, хоть и продолжает испытывать раздражение, уже не намерен наказывать Гульнару.
Когда она входит в кабинет отца, обстановка кажется замершей. Гульнара, казалось бы, не излучает страха, но в её глазах можно увидеть осторожность. Она обещает больше не переходить красные линии, говорит, что осознала свои ошибки и больше не будет действовать за спиной отца.
В углу кабинета, как всегда, стоит Мистер Х, наблюдая за происходящим с непроницаемым лицом. В тени его темных очков невозможно разглядеть эмоций, но его усмешка выдаёт скептицизм. Он знает, что Гульнара способна на хитрость и не искренна в своих обещаниях. Мистер Х привык молчать и вмешиваться лишь тогда, когда его просят о совете. И в этот момент он ничего не говорит, предпочитая оставаться сторонним наблюдателем.
Ислам Абдуганиевич, слушая дочь, хмурится. Он не может забыть тот унизительный разговор с Путиным, который продолжает жечь его душу. Перед глазами всплывает картина — три тонны золота, утраченные безвозвратно. Его пальцы дрожат от подавленного гнева, а лицо стало бледным. Он с трудом удерживается от того, чтобы ударить Гульнару, как делал это не раз в прошлом. Но что-то внутри останавливает его. Возможно, страх разрушить то, что осталось от их отношений, или усталость от постоянных скандалов.
— Ладно, ты свободна, — едва выдавливает из себя Каримов, не желая продолжать разговор. Гульнара быстро уходит, и едва дверь за ней закрывается, Ислам Абдуганиевич зло пинает по столу, пытаясь выплеснуть гнев.
Он понимает, что верить дочери нельзя. Смотря на её фотографию, он чувствует, как доверие к ней тает на глазах. И тут его взгляд падает на фотографию другой дочери — Лолы. Каримов задумывается. Лола всегда была более уравновешенной, серьезной и внушала большее доверие, чем ветреная и амбициозная Гульнара.
Мистер Х подходит ближе и шепчет тихим, но уверенным голосом:
— Делайте ставку на Лолу. Гульнара — ветреная девчонка. У неё нет авторитета, её свалят в тот же день, когда вас не станет. Ищите другого преемника, хазрат.
Каримов тяжело вздыхает, понимая, что совет мудр. В глубине души он давно осознавал, что Гульнара не способна удержать власть и достойно продолжить его дело. Лола, напротив, всегда казалась более надежной, менее публичной и гораздо более осторожной в своих действиях. Ислам Абдуганиевич кивает в знак согласия с Мистером Х, чувствуя, что выбор в пользу Лолы может стать более безопасным решением для его политического наследия.

4.4.17. В студии ВВС
Здание радиокомпании «Би-Би-Си» в Лондоне — это величественное сооружение с современным дизайном, сочетающим стеклянные фасады и исторические элементы. Большой зал, который встречает сотрудников и гостей, наполнен светом благодаря огромным окнам. В центре — стеклянная стойка ресепшена, за которой идут коридоры, ведущие в многочисленные студии. Атмосфера здесь деловая, но открытая. Сотрудники радиокомпании одеты в стиле "business casual": кто-то в джинсах и рубашках, кто-то в более строгих костюмах, но все выглядят профессионально. Операторы, продюсеры, журналисты снуют туда-сюда, обсуждая последние новости и готовясь к эфиру.
Одна из студий — уютное помещение с приглушенным светом и большим стеклянным окном, через которое видны рабочие процессы. На фоне мягких кожаных кресел и микрофонов сидит Лола Каримова-Тилляева. Она выглядит элегантно, в сдержанном классическом наряде: светлый жакет, перламутровое колье и строгая прическа. Лола держится с достоинством, её осанка прямая, движения аккуратны и обдуманны. Время от времени она кивает, но на её лице нет чрезмерных эмоций — только спокойствие и рассудительность.
Во время интервью на экране позади неё идут кадры Ташкента: современные здания перемежаются видами древних архитектурных памятников, хлопкоуборочные комбайны движутся через бескрайние поля, а дети в полях собирают хлопок. Затем появляются крупные планы добычи газа — огромные установки, работающие на извлечение природного ресурса, — символы экономического развития страны.
Журналист «Би-Би-Си», мужчина среднего возраста, выглядит как типичный представитель британских СМИ. Он в строгом темно-синем костюме, с аккуратной причёской и небольшими очками на носу. Его речь четкая, вопросы точные, а интонации спокойны, но полны интереса. В его руках — планшет, с которого он иногда зачитывает вопросы, периодически бросая взгляд на Лолу.
Когда журналист задает вопрос о потенциальном преемнике её отца, Лола держится с невозмутимым спокойствием. Она отвечает дипломатично, не выдавая личных чувств или эмоций.
- Делать прогнозы по поводу преемника в настоящее время, мне кажется, преждевременно, так как кто будет следующим президентом, станет ясно на выборах.
Тем временем на экране появляются фотографии Гульнары Каримовой: она позирует с Жераром Депардье на музыкальной сцене, то обнимается с футболистом Роналдо, то танцует на столе среди западных тусовщиков, окружённая блеском и экстравагантностью.
Лола при упоминании сестры едва заметно морщится. Она, сохраняя внешнее спокойствие, даёт резкий, но выдержанный ответ, оценивая шансы Гульнары как «невысокие». Её голос, однако, не скрывает ноток презрения, что становится особенно заметным в следующих вопросах о личных отношениях с сестрой. Лола спокойно, но с явной неприязнью говорит о многолетнем разрыве между ними, подчёркивая их разные мировоззрения и отсутствие какого-либо контакта.
- Мы абсолютно разные люди. Для любых хороших отношений требуются схожесть в мировоззрении или подобие характеров, либо одинаковые увлечения или привычки, должно быть что-то, хотя бы какая-то общность взглядов - этого ничего в наших отношениях никогда не было и нет. Мы абсолютно разные люди, были таковыми, насколько я помню, с детства, и эти различия, как вы понимаете, с годами всего лишь усугубляются.
На экране вновь возникают образы Гульнары — она проводит модные мероприятия, связанные с продвижением своего бренда «Guli». Рекламные плакаты, светские рауты и фэшн-шоу говорят о её яркой, но противоречивой личности.
Когда журналист задает вопросы о негативной прессе вокруг Гульнары и о том, насколько президент Каримов осведомлен о её делах, Лола лишь фыркает, словно кошка. Она отвергает любые претензии, подчёркивая, что не имеет к сестре никакого отношения и все её знания о ней — из зарубежной прессы.
На вопрос о здоровье отца Лола сдержанно и уверенно отвечает, что все слухи абсолютно необоснованны. Она с гордостью говорит о спортивной форме Ислама Каримова, добавляя, что он всегда был в отличной физической форме.
Интервью завершается. Лола, как всегда, держит лицо, демонстрируя спокойную уверенность. Журналист благодарит её за участие, и в студии воцаряется тишина. Лола, сохранив своё невозмутимое выражение, покидает студию, оставив позади вопросы и уколы, но не открывая ни малейших деталей, которые могли бы повлиять на её будущее.

4.4.18. В психушке
Психиатрическая клиника закрытого типа больше напоминает тюрьму. Она окружена высокой стеной с колючей проволокой, а на каждом углу установлены камеры видеонаблюдения. Вход в здание тщательно охраняется, а на территории всегда присутствуют охранники, что подчеркивает атмосферу контроля и подавления. Строгий режим и дисциплина чувствуются на каждом шагу — пациенты и персонал движутся по расписанию, и любое отклонение наказывается. Окна в палатах оснащены решетками, а двери снабжены тяжелыми замками.
Медицинский персонал клиники напоминает тюремных надзирателей: их лица суровы и равнодушны, движения резкие, а речь грубая. Они не носят оружие, но их манера держаться внушает страх, словно в любой момент они могут проявить жестокость. Они одинаково холодны и с пациентами, и с друг с другом — это люди, привыкшие к репрессиям, которых система ломала и сделала циничными.
Джамшид Каримов сидит в кабинете главного врача — типичное стерильное помещение с минимальной обстановкой. На стене висят медицинские дипломы и, конечно, портрет президента Каримова. Женщина, сидящая за большим столом из темного дерева, кажется невозмутимой и даже доброжелательной, хотя её взгляд выдает скрытую усталость. Она — главный врач этого учреждения, лет около пятидесяти, с аккуратной прической и строгими чертами лица. В её глазах блеск холодного рассудка, она привыкла исполнять приказы и не задавать вопросов.
Когда Джамшид сдержанно и спокойно задает ей вопрос, её лицо приобретает вид профессиональной сдержанности. Она разводит руками, будто пытаясь объяснить очевидное, но её взгляд показывает, что она не в силах что-либо изменить. Она отвечает мягким голосом, стараясь не проявлять лишних эмоций, но в её словах сквозит равнодушие:
– Не я решаю, вас доставили решением суда. Я не могу идти против правосудия.
Её тон ровен, но очевидно, что она не хочет вмешиваться в дела, связанные с политикой. Её голос звучит так, словно она сама боится последствий. Джамшид, однако, не сдерживает своего раздражения. Его палец стучит по столу, и в этом движении чувствуется нарастающее напряжение.
– Что за лекарства вы мне вкалываете? Мне мозги размягчить? Это карательная психиатрия.
Женщина делает вид, что удивлена, хотя в её глазах мелькает слабая тревога. Она не сразу отвечает, будто обдумывает каждое слово, чтобы не сказать лишнего. Её голос звучит неестественно спокойно, когда она говорит:
– Это успокоительные, – но её глаза на мгновение опускаются, выдавая ложь.
Джамшид замечает это и гневно кидается вопросом:
– От чего успокаиваете? Я разве буйный?
Она отводит взгляд и, стараясь звучать уверенно, продолжает:
– Вы журналист, а всем журналистам мы должны давать транквилизаторы. Таковы правила Минздрава. Не я принимала такие нормы.
Джамшид, понимая бессмысленность этого разговора, говорит с грустной безысходностью:
– Вы меня убиваете.
Главврач, неожиданно улыбаясь, отвечает с наигранной теплотой:
– Мы вас лечим! Когда вы перестанете видеть плохое в нашей жизни и не будете критиковать нашего президента, вас суд выпустит на свободу, – она бросает взгляд на портрет Ислама Каримова на стене, её лицо оживляется, как у верного подданного, восхищенного своим лидером. – Вы убедитесь, что в нашей стране демократия и свобода слова!
Джамшид не выдерживает и плюет на пол, демонстрируя своё презрение. Главврач, с укоризненным выражением лица, медленно качает головой, как будто смотрит на неразумного ребёнка, не понимающего "правил жизни".

4.4.19. Поиск предателя
В своем роскошном ташкентском офисе Гульнара Каримова ощущает себя как загнанная в угол крыса, её паранойя растет с каждым днем. Просторный кабинет окружён предметами роскоши — на стенах висят фотографии Гульнары с мировыми знаменитостями: то она рядом с Жераром Депардье, то с Риналдо, то на каком-то модном показе, как будто пытается найти среди этих лиц ответ на вопрос: кто её предал? Она смотрит на эти изображения, как на призраков ушедших дней славы, когда казалось, что всё было под её контролем.
За окнами сверкает Ташкент, расцвеченный огнями ночных улиц. Город кажется ожившим, с его современными небоскребами, сверкающими витринами и потоками машин, пролетающих по широким проспектам. Но за этой внешней красотой прячется город, полный страха, интриг и тайн. Гульнара чувствует, что этот сверкающий мир отворачивается от неё, как и те, кто был ей близок.
Её яростный крик разносится по кабинету, как гром среди ясного неба:
– Так какая сволочь меня подставила? Кто предал меня? Говорите!
Сотрудники стоят за её спиной, словно парализованные страхом. Они не знают, как реагировать на её крик. Это мелкие чиновники, помощники и охранники, их лица выдают растерянность и ужас. Никто не смеет ей возразить или сказать хоть слово. Их тела словно сжаты в ожидании удара — они все понимают, что Гульнара сейчас в бешенстве и непредсказуема.
Гульнара внезапно хватает дорогую фарфоровую вазу и с яростью бросает её в окно. Стекло разлетается на осколки, и прохладный ташкентский ветер проникает в кабинет. В это время на экране монитора играет композиция Макса Фадеева — «Гугуша», песня, написанная о ней самой.
«Вода бежит так быстро
Как мне за ней успеть?
И где свобода ветра?
В твоих глазах ответ.
Какого небо цвета,
Не трудно рассмотреть.
Где моя планета,
В твоих глазах ответ.
Гугуша, Гугуша, Гугуша,
Сбудется эта мечта.
Гугуша, Гугуша, Гугуша,
Имя твоё навсегда...»
Голос композитора, словно с издевкой, звучит в тишине, пока Гульнара в бешенстве не отключает экран, на котором мерцает её собственное имя.
– Придется мне найти соратников из числа СНБ и МВД, – зло произносит она, ее голос полон яда и презрения. – Лично мне преданных, тех, кто захочет в будущем быть первыми в стране. Видимо, без силовиков не решить многие проблемы. Вы все трусы, мерзавцы и предатели. Никому довериться в этой стране нельзя!
Её помощница, Гаянэ Авакян, стоит неподвижно. Она закрывает глаза и краснеет от стыда. Гаянэ вспоминает свои разговоры с Мистером Х, понимая, что тот через неё узнает многое. Но и отказаться от этих разговоров она не может — этот человек обладает властью, влиянием и информацией о таких сторонах её жизни, о которых Гаянэ сама старалась забыть. Тёмные уголки её прошлого могут всплыть на поверхность, если она перестанет сотрудничать с ним.
Один из охранников в комнате, высокий мужчина с хмурым лицом, усмехается. Его взгляд проникает насквозь, и эта лёгкая усмешка добавляет масла в огонь паранойи Гульнары, хотя он прекрасно понимает, что в её тираде есть доля правды.
Гульнара хватает телефон и быстро набирает номер. На другом конце провода трубку берет Шухрат Гулямов — высокопоставленный офицер, который обещал беспроблемную доставку золота в Швейцарию. Гульнара знает, что его вины в провале нет, но она уверена, что за этим стоит кто-то более влиятельный. Кто-то из близких к её отцу, кто-то, кто плетёт интриги против неё, старшей дочери президента. Шухрат должен будет найти этого человека.

4.4.20. Восстановить репутацию
На экране узбекского телевидения диктор с уверенным голосом рассказывает о значительном событии в социальной жизни страны:
– С 2010 года по инициативе Гульнары Каримовой в Узбекистане проводится "Форум-марафон". Цель марафона — собрать средства для женщин, страдающих раком молочной железы, а также информировать население о важности своевременного предупреждения заболевания. Каждый участник марафона, приобретая футболку или другие сувениры в виде розовой ленты, вносит свой вклад в борьбу с болезнью. Все средства направлены на бесплатное обследование женщин.
На экране сменяются кадры марафона: солнечный день, множество бегунов — мужчины, женщины и даже дети разного возраста бегут по центральным улицам Ташкента. Среди них выделяется Гульнара Каримова, стройная и подтянутая, с серьёзным лицом. Она одета в спортивную форму, с розовой лентой на груди, окружённая охранниками, но держится так, как будто она одна из простых участников. К камере она не улыбается, но её присутствие — символ этого мероприятия, она будто бы хочет, чтобы каждый узбек увидел её вклад в борьбу с серьёзным заболеванием.
Позже, Гульнара сидит в своём кабинете, разглядывая кадры с марафона на мониторе. Её глаза напряжены, как будто она оценивает не только свою работу, но и то, как её увидит общество.
— Мне нужно восстановить репутацию, особенно перед отцом! — уверенно говорит она своей помощнице Гаянэ Авакян. — Мы будем чаще проводить гуманитарные мероприятия. Благотворительность — это ключ.
Стоящая позади Гаянэ, женщина среднего роста с тёмными волосами, одетая в строгий костюм, говорит сухо, как будто в её словах нет ни капли эмоций:
— На это нужны деньги.
Гульнара усмехается, не отрывая взгляд от экрана:
— Будем работать как и раньше: пилить госбюджет, принуждать бизнесменов делать мне отчисления. Всё в наших руках.
Сидящий рядом с ней Шухрат Гулямов, массивный мужчина с суровым лицом и безразличным выражением, кивает:
— Мой силовой блок этим займётся.
Его люди в СНБ полностью преданы ему. Это солдаты невидимой войны, готовые к любым приказам. Одеты в строгие костюмы, с холодными лицами, они всегда в тени, но их власть не знает границ. Они контролируют бизнесменов, банки, следят за инакомыслящими и подавляют любое проявление недовольства. Это грозная сила, которую Шухрат Гулямов использует для усиления своих позиций.
Но именно это вызывает всё большее раздражение у главы Службы национальной безопасности, Рустама Иноятова. Влияние Гулямова растёт, как и его амбиции. Иноятов, человек с каменным лицом, уже много лет стоит во главе СНБ и привык быть неоспоримым лидером. Седые волосы и строгий взгляд придают ему вид не только опытного, но и хладнокровного стратега, контролирующего всю систему. Ему не нравится, как его первый заместитель становится слишком самостоятельным, слишком сильным. Влияние Гулямова распространяется на весь силовой блок, и это угроза для его собственной власти. Иноятов понимает, что рано или поздно между ними назреет серьёзный конфликт, но пока предпочитает наблюдать и готовиться к тому, что когда-нибудь ему придётся сделать решающий ход.

4.4.21. Напиши письмо хазрату
Утро в психиатрической клинике. В комнате, пропитанной холодным светом, сидит Джамшид, его взгляд устремлен в одну точку, а мысли полны тревоги и неопределенности. Он ожидает встречи с родными, когда дверь открывается, и внутрь заходят его жена и маленькая дочь Евгения.
Его жена, женщина в возрасте около тридцати лет, выглядит измождённой и озабоченной. Её волосы заплетены в неопрятную косу, а на лице видны следы бессонных ночей и переживаний. Она одета в простое, но чистое платье, которое давно не обновлялось. Рядом с ней стоит их маленькая дочка Евгения — очаровательная девочка с большими, любопытными глазами. Она одета в яркое, но слегка помятое платье, её волосы убраны в два хвостика. Сладкая улыбка на её лице не может скрыть тревоги, которую она чувствует за отца.
Рядом с Джамшидом стоят два медбрата, высокие, мускулистые мужчины с брутальными лицами. Они в форме — белые халаты с синей полосой на рукаве, и их присутствие внушает страх. С непроницаемыми лицами они наблюдают за Джамшидом, словно хищники, готовые к атаке. Они не отпустят его, даже если тот решит высказать что-то лишнее. Их мрачные взгляды отражают непреклонность системы, в которой они работают.
Джамшид вздыхает, не в силах скрыть своего отчаяния:
— Дорогая, я не знаю, когда меня выпустят. Такое чувство, что я как человек в железной маске, помнишь эту печальную историю? Он умер в тюрьме, и никто не узнал, кем он был...
Его жена, явно не настроенная на обсуждение литературных метафор, настойчиво просит:
— Напиши письмо хазрату Каримову, попроси прощения.
Джамшид плюёт на пол, как будто сбрасывая с себя всё бремя, которое лежит на его плечах:
— Я не буду пресмыкаться перед дядей. За меня заступятся дипломаты и «Репортеры без границ»! Я всё-таки журналист, и правда за мной!
С горечью в голосе его жена отвечает:
— Никому ты не нужен. Американцы дружат с Каримовым и закрывают глаза на все безобразия. Они, думаешь, не знают, что здесь творится?.. Джамшид, подумай о нас. Как мы с дочерью проживем без тебя? Твоё спасение в твоих руках!
Джамшид молчит, его сердце сжимается от чувства вины и страха за семью. Он не может поступиться своими принципами, ведь совесть будет его терзать. Он обнимает дочь и говорит с нежностью:
— Милая, ты верь в меня и жди.
Евгения, светясь улыбкой, отвечает:
— Папа, я буду тебя ждать!
Его жена не может сдержать слёз, её лицо искажено печалью и беспомощностью. Она пытается быть сильной, но горечь ситуации находит выход в её слезах. Глаза полны отчаяния, а губы дрожат от эмоций.
Медбратья, наблюдая за этой трогательной сценой, смеются и улыбаются между собой, словно наслаждаясь драмацией:
— Итак, свидание закончилось, уходите.
Жена и дочь покидают помещение, а Джамшид остаётся в комнате, переполненный противоречивыми чувствами. Один из медбратов, с ледяным взглядом, делает Джамшиду укол, и тот, словно потеряв сознание, падает на пол. Его тело волокут в палату, где оно безжизненно оказывается на кровати, как кукла, брошенная на пол.
Кровать скрипит под тяжестью его тела, а глаза Джамшида остаются закрытыми, затерянные во мраке, где нет ни свободы, ни надежды. Медбратья, довольные выполнением своей работы, безжалостно оставляют его, а вокруг вновь воцаряется тишина, разбавленная лишь звуками клиники, погружённой в свои мрачные будни.

Сюжет 5. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. МЯСОРУБКА

Часть 5.1. Рустам Арипов

5.1.1. Путь в безвременье
В Бухаре утро начинает медленно пробуждать город. За окнами раздаётся звуковой хор: резкий, настойчивый крик петухов, который пробивается сквозь сон. Их звуки переплетаются с мягкими шёпотом ветра, наполняя воздух чувством свежести. В комнате царит атмосфера невозмутимого уюта, хотя она изрядно потрёпана временем. На матрасах, расстеленных на полу, взрослые, зевнув, мирно спят, укрытые потёртыми одеялами, в то время как дети, игриво устроившись на кроватях, сквозь сон поглядывают на своих родителей.
В углу комнаты монотонно работает телевизор. В ярком свете экрана транслируют программу, где хвалят Ислама Каримова, рассказывая о его реформаторской деятельности и многочисленных успехах страны. Голос диктора звучит уверенно и громко, его слова словно разлетаются по комнате, создавая параллельную реальность, которая не касается лежащих на матрасах людей.
В это время в комнату входят Олима, Фируддин и Джейхун. Их лица напряжены, а шаги быстры и решительны. Олима фыркает, раздражённо отключая телевизор, затем обращается к Рустаму, который лежит на матрасе:
— Эй, вставайте, вы сегодня уезжаете, билеты куплены, в Москве вам поставят визы. Обо всём уже договорились.
Рустам, с трудом открывая глаза, радуется: в его голосе слышится надежда. Он хочет разбудить супругу и Фархода, детей, но Фируддин прерывает его:
— Пока не надо, спускайся вниз, там подпишешь документы.
Фируддин и Джейхун остаются в комнате, а Рустам с Олимой направляются вниз по лестнице. По мере того как они спускаются, Олима открывает дверь в подвал и, приглашая туда, говорит:
— Заходи.
Рустам недоумевает, поджимая губы:
— А почему в подвал?
Олима, явно нервничая, отвечает нетерпеливо:
— Там у меня рабочий кабинет, сейфы с печатями и документы, деньги. Как мне защитить ваши деньги и паспорта от воров? Только в подвале!
Рустам пожимает плечами, спускаясь в полутёмное помещение. Внутри царит мрак: единственный свет исходит от старой лампы, висящей на потолке. Вокруг стоят большие холодильники, запертые и холодные, а воздух наполняет резкий, гнетущий запах плесени и затхлости. Аура здесь подавляющая — место словно сохраняет воспоминания о неудачах и утраченных надеждах. Рустам, предчувствуя что-то нехорошее, недоумевает:
— Странно, это ваш кабинет?
Он оглядывается, но не видит привычных признаков офисной работы: нет стола, заставленного документами, нет компьютера, который мог бы свидетельствовать о нормальном функционировании бизнеса.
Олима, не обращая внимания на его вопросы, достает из портфеля какие-то документы и аккуратно раскладывает их на старом столике:
— Ты их сейчас посмотришь и подпишешь. А вот это — инструкция, что и как делать, но изучишь в самолете. Там написано, как жить в Канаде, где и кто вас встретит. Вам уже нашли работу. Правда, пока водителем. Надеюсь, ты не злишься...
Рустам, не скрывая волнения, но с радостью в голосе, спрашивает:
— Ух, класс! А моё водительское удостоверение там годно? Или надо будет пересдавать?
Олима нетерпеливо махает рукой и оглядывается на часы:
— Да, годно. И супруге нашли работу нянечкой в доме богатого канадца. Брату Фарходу пока не нашли, но сказали, что к прилету будут предложения на выбор... Ладно, закатывай рукав.
С этими словами она открывает медицинский чемодан, полный шприцев и упаковок с лекарствами. Рустам вздрагивает, его сердце колотится от волнения, и он умоляюще произносит:
— Зачем? Нам плохо от этих лекарств, голова кружится, мы теряем память, жену страшно тошнит. Фарход жалуется, что плохо соображает. Неужели такие серьезные требования для переселенцев?
Электронные часы на стене отщелкивают 8:00 утра, и Олима вздрагивает, словно её готовят к какому-то важному делу. Она торопится, говорит несколько нервно:
— Рустам, это последняя прививка. И это обязательно. А потом вы придёте в норму. Просто наш климат не для этих прививок, но вам прививки помогут в Канаде. Там другая природа, другой климат. Ваш организм настраивается на климат Канады, ты понимаешь?..
Рустам кивает, вздыхает и закатывает рукав, чтобы сделать укол. Олима уверенно вводит иглу в его плечо, и вскоре Рустам начинает терять контроль над своим телом. Он валится на бок, мышцы отключаются, и он оказывается полностью беззащитным.
Олима, с небрежностью, подхватывает его и грубо толкает к столу, как будто он мешок картошки. В её действиях нет уважения к человеку; она использует его как предмет, не обращая внимания на его состояние. С трудом взваливает его на стол, при этом ругаясь:
— Ох, блин, какой толстый, как кабан. Откормился хоть на убой...
Рустам смотрит на неё с недоумением и изумлением в глазах, но не может ничего сказать. Мускулы не подчиняются, язык не поворачивается, а вокруг лишь давит гнетущее молчание и смутное чувство предательства.

5.1.2. Доктор Менгеле
В подвал спускается мужчина, облачённый в операционный халат, с маской на лице и тюбетейкой на голове. Это старый хирург, известный как доктор Менгеле. Его настоящее имя практически забыто, но его влияние и связи делают его страшным человеком. Подходя к столу, он смотрит на Рустама, словно удав, готовый к нападению на свою жертву.
— Олима, сколько вкололи барбитуратов? — спрашивает он, безразличным тоном.
Барбитураты — это сильнодействующие седативные препараты, используемые в медицине для индукции сна или анестезии. В больших дозах они могут вызвать полное угнетение нервной системы и даже привести к смерти. Олима отвечает тихо, её голос трясётся от страха: она боится этого человека.
Менгеле включает свет, и помещение наполняется ярким светом, обнажая его истинное предназначение: это не просто подвал, а тщательно подготовленная хирургическая комната. На стенах висят хирургические инструменты, а вокруг расположены медицинские принадлежности. Стол для операций — холодный и стерильный, с поддонами, на которых уже готовятся скальпели и зажимы. Запах антисептиков смешивается с чем-то гнилым, создавая атмосферу ужаса.
Рустам не может пошевелиться; его тело совершенно парализовано, он не чувствует ничего, но его сознание остаётся ясным. Он осознаёт, что происходит что-то страшное, и в его глазах загорается ужас. Его страх пронзает каждую клеточку, но он не может ничего сделать.
Олима, не стесняясь, начинает бесцеремонно раздевать его: с силой стягивает рубашку, затем брюки и трусы. С насмешкой оглядывает его гениталии:
— О-о-о-о, а ты парень ничего! Жена была тобой довольна! Не то что мой козёл...
В это время Менгеле с интересом извлекает из ящиков хирургические инструменты: блестящие скальпели, острые зажимы, массивную пилу. Это его любимые вещи, с которыми он знает, как обращаться. Его движения чёткие и уверенные, он будто готовится к любимой операции.
Спускаясь следом, Фируддин заносит герметические емкости — контейнеры для транспортировки органов и тканей. Он объявляет, стараясь создать видимость спокойствия:
— Значит так, всем вкололи клофелин, так что все спокойно. Позже их занесём сюда.
Рустам, уже голый и беззащитный, лежит на столе. Он понимает, что происходит, слышит разговоры, но не может ни говорить, ни протестовать. Страх заполняет его сердце, когда доходит до него, что попал в смертельную ловушку, из которой нет выхода. Он пытается умолять пощадить его и детей, но его голос безмолвен.
Менгеле, словно на обычной практике в клинике, говорит Олиме и Фируддину:
— Так, будете вдвоем мне ассистировать, раз не захотели пригласить моих помощников. Делайте все чётко и точно, иначе органы будут испорчены.
Олима с гордостью отвечает:
— Я вообще-то гинеколог, и поэтому знаю, что надо делать.
Она врет, ведь её диплом медсестры не позволяет работать врачом. К тому же последние годы она работала в школе учителем труда, где заработала плохую репутацию и уволилась со скандалом. Поэтому начала свой бизнес.
Менгеле ехидно произносит:
— Гинеколог — это не хирург, и вряд ли ты делала кесарево сечение в роддоме. Так что для меня ты просто медицинский помощник.
Фируддин вставляет информацию о себе:
— А я — профессиональный мясник, так что тоже с мясом работаю.
Менгеле кивает, ему нравится профессия Караева:
— Я тоже мясник, только высшей квалификации. Однако сегодня мясо не на шашлык! — и он злобно смеётся, пальцем тыкая тело Рустама. — Жирненький... кому-то достанется твоё мяско, дружище!
Он включает магнитофон, и в воздухе раздаётся гимн Узбекистана. Олиме не нравится это, она считает кощунством, но молчит. Менгеле, погружённый в свою рутину, начинает делать надрезы, слегка качаясь в такт музыке.
Рустам видит всё, что происходит вокруг, но не ощущает. Лекарства всё ещё заморозили его нервные окончания, и он не чувствует боли. Его глаза полны страха и отчаяния, когда по его телу начинает течь кровь, стекающая на стол и капающая на пол, оставляя за собой яркие красные следы. Вокруг — атмосфера ужаса, предательства и полной беспомощности, словно он стал жертвой ритуала, на который его обрекли безжалостные люди.

5.1.3. Садист в халате
Хирург улыбается и говорит Рустаму, словно издевается над ним:
- Извини, дружок, но сегодня не твой день! Но ты не один! Таких как ты через мой нож прошли сотни! Но ты знай, что попал на стол к доктору Менгеле — так меня называют! Я большой друг Ислама Каримова!.. Мне нравится резать людей, поэтому я стал хирургом... Так что сейчас я просто занимаюсь любимым делом!.. Я вижу твой ужас в глазах — и это мне нравится! - видно, что Менгеле любит болтать, когда оперирует человека. Вообще-то он — садист-маньяк, который пролучил возможность твоить свои страшные дела, не опасаясь за ответственность (Опиши)
Он вскрывает брюшную полость и начинает извлекать органы, резать, передавать Олиме и Фируддину. Рустам безвучно кричит от боли — анестезия уже не помогает, но не может пошевелиться.
Тем временем Менгеле говорит, рассказывая о специфике операции. Его глухой и противный голос раздается у каждого в ушах:
- Помните, после эксплантации орган необходимо обработать консервирующим раствором, который позволяет сохранить функции органа на определенный срок. Теперь поместите в стерильную охлаждающую упаковку из трех слоев, а затем в контейнер. Температура в боксе должна быть 4–8 градусов, чтобы ткани не перегревались и не переохлаждались – в обоих случаях происходят необратимые процессы. Время консервации у всех органов разное: для сердца – 5–6 часов, именно его труднее всего транспортировать, печень продержится 12 часов, почка – 24 часа, а у костного мозга в запасе почти трое суток.
Олима кивает, но её лицо бледнеет. Она прекрасно понимает, что эти органы, которые они извлекают, — это жизни, которые разрушены навсегда. Но женщина кивает, ей все это знакомо:
- Так вот почему вы требуете, чтобы клиентов-доноров неоспредственнно доставляли в Москву. Из-за времени транспрортировки? В Москве их можно разрезать и сразу пересадить больному...» - она подставляет первую емкость, что подготовил Фируддин.
Менгеле кивает, продолжая резать:
- Вот именно. Но потом трудно утилизировать труп, вопросы у милиции и так далее. Нужно подключать братву, а это лишние расходы.
Олима в недоумении:
- Так возле Москвы столько лесов. Вынес и закопал там — кто найдет? Это здесь проблемы объяснять родственникам, где они...
Менгеле, извлекая очередной орган, пожимает плечами:
- Не знаю, мне не все рассказывают. Мое дело маленькое. Надо успеть. Поэтому у нас немного времени, до вылета самолета в Москву. Все документы уже подготовили на контейнеры, таможня и пограничники знают. Так что делайте быстро, но аккуратно. Нужны сердца, почки, печень, кишки, поджелудочные железы, надеюсь вы нашли здоровых людей, без инфекций и хронических болезней.
Эти слова воспринимаются с обидой, и Фируддин несколько сердито отвечает:
- Все наши клиенты — молодые. И как просили в Москве — трое детей. Мы проводили им очистку организма, вкалывали антибиотики, чтобы убрать паразитов, если они есть.
Менгеле радуется:
- Отлично! Эти люди сделают нас богатыми и спасут богатых русских, гы-гы-гы! Деньги не пахнут, и это правда!
Рустам уже мертвый, органы извлечены и упакованы в контейнер. Олима и Фируддин в крови, но они улыбаются. Менгеле сталкивает тело на пол, и Рустам шумно падает у стола, переворачиваясь на живот, кровь бурно стекает по полу.
Хирург цинично пинает его и приказывает:
- Так, не теряем время! Тащите второго парня.
Фируддин бежит наверх, скидывая окровавленный халат — нельзя своим видом кого-то там пугать. Спустя некоторое время он и Джейхун волокут сонного Фархода. Тот пытается очнутся, озирается, хочет спросить, что это? - но лекарство не позволяет ему действовать энергично. Его глаза расширяются от ужаса, когда видит голое и распотрошенное тело Рустама на полу, и тут он понимает, что их будут убивать. Фарход пытается кричать, звать на помощь, но Джейхун затыкает ему рот.
В это время Олима прям у двери вкалывает парню транквилизатор. Фарход все еще пытается пытается сопротивляться, дергается, но спустя минуту замирает. Его ложат на операционный стол. Олима раздевает догола парня, бросает одежду на мертвого Рустама, как бы прикрывая тело от взглядов.
Джейхун по приказу отца поднимается в комнату, чтобы следить за оставшимися. Там жена Рустама и дети все еще спят; они не знают, что творится внизу, в подвале. Смерть стоит у двери, готовая забрать их в свой объятия.

5.1.4. Протест
Бухара просыпается под золотыми лучами утреннего солнца, превращая древние улочки в живописную картину. Люди шаг за шагом наполняют рынок: женщины с корзинами на голове, старики с тростями, улыбчивые дети, несущие школьные рюкзаки. Автомобили проезжают мимо, скользя по асфальтированным улицам, а звуки клаксонов смешиваются с дружным смехом учеников, бегущих в классы. В воздухе витает аромат свежеприготовленного хлеба, а возле лавок распускаются красочные ткани и пряные специи. Ремесленники уже уселись за свои столы, с увлечением показывая туристам свои изделия — глиняные горшки, ковры ручной работы, ювелирные украшения. Экскурсоводы, с яркими флажками, рассказывают захватывающие легенды о великом прошлом Бухары, а любопытные взгляды следят за каждым движением.
Мохигуль просыпается в тишине. Она встает с кровати, окидывая взглядом комнату, но Рустама и Фархода не видно. Легкий сон еще не покинул ее, но тревога начинает ползти по ее спине. Сильно постучав в дверь, она тянет за ручку, но та безжалостно остается закрытой. Неизвестность и недоумение отражаются на ее лице. Она подходит к окну, надеясь увидеть знакомые фигуры на улице, но лишь город встречает ее взгляд. Дети еще спят, игрушки, разбросанные по полу, напоминают о вчерашнем веселье.
В груди у Мохигуль нарастает тревога, но она пытается подавить это чувство, заставляя себя сосредоточиться. Ей кажется, что что-то не так, но понять причину невозможно.
— Эй, Олима-опа! Где вы? Отзовитесь! Где Рустам? Где брат Фарход? — кричит она, высовывая голову в окно, но её голос теряется в глухом лая собак во дворе, которые злобно реагируют на её тревожные крики.
Она решает избавиться от суеты, снимая с себя одежду, чтобы сменить белье. Чувство неудовлетворенности и настойчивое желание покинуть этот дом заполняют её. Мысли о Канаде, о будущем, о новой жизни отталкивают её, ведь она стремится к спокойствию и безопасности, которые ей так нужны. Она хочет вернуться к жизни, полной надежд и уверенности, но это желание теперь кажется недостижимым.
Сквозь замочную скважину за ней наблюдает Джейхун, тихо онанируя. Ему нравится эта обнаженная женщина. Он тяжело дышит, его грудь поднимается и опускается с каждым вздохом, словно  пытается вырваться из плена своих собственных мыслей. В голове у него витают странные видения и образы, переплетаясь в хаотичном танце. Он дергается, его тело словно сопротивляется невидимым силам, и в конечном итоге, измотанный и сломленный, падает на пол.
На его лице застыла улыбка, но это не была улыбка человека. Это было что-то иное — дикие эмоции, присущие скорее животному, чем человеку. Его глаза светятся ненормальным блеском, и в воздухе раздается жуткий, хриплый смех, который вызывает у окружающих ужас. Этот смех не имеет радости, это нечто зловещее, далекие от человеческих чувств, полное безумия и безысходности. Его радонь сжимает пенис, а на полу растекается сперма.

5.1.5. Жертвы Менгеле
Операция в подвале продолжается, словно это обычная рутина. Менгеле, с хирургической точностью и холодной безэмоциональностью, разрезает тело Фархода, а из динамиков доносится гимн Узбекистана. Музыка заполняет комнату, и Менгеле кажется, что она идеально подходит к тому, что происходит на операционном столе. Каждый его надрез, каждое движение скальпеля словно гармонирует с мелодией, усиливая ощущение его полного контроля над жизнью и смертью.
Фируддин и Олима сосредоточенно работают над извлеченными органами. Их внимание приковано к медицинским манипуляциям — они обрабатывают органы, тщательно консервируют их в растворе и аккуратно упаковывают в герметичные контейнеры. Для них музыка — это просто фоновый шум, который сливается с капелью крови, стекающей по столу. Операционная обстановка для них — нечто привычное, и даже кровь, стекающая по желобкам прямо в канализацию, не вызывает у них ни тени эмоций.
Когда тело Фархода лишается последних признаков жизни, его бесцеремонно скидывают на пол рядом с окровавленным телом Рустама. Кровь медленно струится к полу, стекая по желобам, заполняя воздух затхлым металлическим запахом. Менгеле ненадолго отрывается от работы и, поморщившись, говорит:
– Надо вам улучшить вентиляцию, а то запах стоит сильный... Кто там следующий? Давайте быстрее!
Фируддин, по указанию, поднимается наверх за новой жертвой. Проходит минут десять, но его всё ещё нет. Менгеле начинает нервничать, посматривая на часы и шурша хирургическими инструментами. Олима, заметив его беспокойство, не выдерживает и идет наверх выяснить, в чем дело.
На лестничной площадке она застывает от удивления: там развернулась борьба. Полуобнажённая жена Рустама отчаянно пытается вырваться из рук Фируддина и Джейхуна. Женщина, бледная от страха, кричит, пытается убежать, но Джейхун грубо зажимает ей рот, в то время как Фируддин с холодным выражением лица вводит ей в плечо и бедро инъекцию. Её тело мгновенно теряет силы, мышцы расслабляются, и она медленно оседает на пол, словно утрачивая последнюю надежду на спасение.
– Чёрт, что здесь происходит? — в голосе Олимы звучит злость и недоумение.
– Она что-то почувствовала, – коротко и сухо отвечает Фируддин, вытирая пот с лба. Вместе с Джейхуном они поднимают уже обездвиженную женщину, словно она просто вещь, и тащат её вниз, в подвал.
Когда они укладывают её на холодный операционный стол, Олима лишь кивает, принимая это как неизбежность. Всё это – только ещё одна жертва в бесконечной цепи зловещих преступлений.
Тем временем Джейхун молча поднимается наверх. В комнате дети Рустама уже проснулись, они зовут маму, их тонкий голос эхом отдается в доме. Джейхун смотрит на них, и в его глазах на мгновение мелькает что-то подобное раскаянию. Но это чувство быстро исчезает, поглощённое тьмой, что царит в его душе.
Тем временем Олима раздевает жертву до гола, скидывая последнюю одежду на пол,  и Менгеле приступает к очередной операции. Он вначале гладит ее тело, проводит рукой по бедрам, груди, гениталиям и говорит, еле сдерживая страсть:
- А ты хорошенькая, я бы отымел бы тебя, не будь ты носителем важных органов. Нет, я не некрофил, но иногда хочется переспать с такими красавицами как ты. Твоему мужу повезло... - и вонзил скальпель в тело.
С женщиной он закончил быстро. Вырезав все органы, Менгеле вдруг наклоняется к лицу мертвой женщины и страстно целует её в губы. Олима и Фируддин ошарашено смотрят на хирурга, но ничего не говорят. Джейхун спускается и говорит:
- Дети плачут, зовут родителей!
- Так, осталось немного, давайте за ними, и без шума! - приказывает Менгеле. Трое его «ассистентов» идут наверх за новыми жертвами. Они уже не снимают окрававленных халатов, понимая, что им сопротивляться будут бессильные дети. Хирург не слышит детских криков ужаса, плачь, он продолжает целовать мертвую женщину. А потом скидывает ее тело на пол, прямо на мертвого мужа. Фарход лежит в углу, на полу следы крови, когда его тащил Фируддин в сторону.
Спустя несколько минут Олима, Фируддин и Джейхун приносят обездвиженных детей. Сначала режут маленькую девочку, быстро доставая сердце. Ребята, прислоненные к стене, это видят, но ничего не могут сделать, ни издать ни звука; но на лице их ужас и страх. Менгеле протирает лоб своей тюбетейкой, быстро скидывает труп девочки на мать и махает рукой: давайте следующего. Потом Джейхун укладывает 7-летнего мальчика. Его хирург разрезает быстро, извлекают и пакуют органы. Потом укладывают 8-летнего мальчика, он с трудом пытается крикнуть что-то, но Олима закрывает перчаткой ему рот. Менгеле вживую режет мальчика, несмотря на его беззвучные крики. Видно, что хирург получает наслаждение от своего мясницкого ремесла.

5.1.6. Транспортировка органов
Когда всё заканчивается в подвальной лаборатории, пространство погружается в мрачную тишину. Менгеле, Олима и Фируддин методично начинают упаковывать контейнеры с извлеченными органами. Контейнеры выглядят пугающе аккуратно: большие металлические коробки с герметичными крышками, снабжённые метками и номерами для идентификации органов. Внутри них каждый орган помещен в стерильные пакеты, затем окружен специальной охлаждающей жидкостью, чтобы обеспечить сохранность во время транспортировки. На боках контейнеров — наклейки с маркировкой «биологический материал» и «медицинская экспедиция». Они кажутся холодными не только из-за температуры внутри, но и из-за того, какую тёмную правду скрывают под стальной оболочкой.
Когда контейнеры надёжно сложены в багажник машины, Менгеле беззаботно скидывает окровавленный хирургический халат, швыряя его на пол, как что-то ненужное. Затем он аккуратно вытирает руки и лицо, доставая из портфеля чистый и безупречно отглаженный костюм. В считанные минуты он превращается из кровавого палача в человека, выглядящего как важный чиновник: идеально сидящий дорогой костюм, выглаженная белая рубашка, дорогие кожаные туфли. На его запястье сверкает массивный «Rolex», дорогой аксессуар, который дополняет его внешний вид успешного профессионала. Ни одной тени того, что он только что хладнокровно забирал жизни.
– Всё, пора, мы успели, – говорит он, нетерпеливо глядя на свои часы, и уверенно садится в салон машины.
Олима, сидя за рулём, молча кивает и заводит мотор. Под её руками руль кажется орудием их побега. Машина плавно трогается с места и несётся по дороге в аэропорт. Снаружи Бухара продолжает жить своей обычной жизнью, как будто в этом доме не происходило ничего ужасного.
Тем временем Фируддин возвращается в дом. Ему предстоит важная задача — замести все следы преступления. Он быстро, но аккуратно убирает помещение, уничтожая любые доказательства того, что здесь кто-то был. Кровь вытирается, одежда и личные вещи жертв уничтожаются, мебель ставится на свои места, и подвал вновь обретает безмятежный вид, словно здесь никогда не происходило ничего преступного. Фируддин действует молча и хладнокровно, осознавая, что никто не должен знать, что здесь умерли эти люди.
В это время в бухарском аэропорту царит обычная суета. Самолёты взлетают и приземляются, в залах ожидания толпятся пассажиры. Вокруг множество людей — кто-то спешит на посадку, кто-то ждет своих рейсов. Однако среди этого обыденного хаоса Менгеле выглядит совсем по-другому. Его уверенная походка, солидный костюм и сопровождающий офицер СНБ, следящий за каждым его шагом, обеспечивают беспрепятственное прохождение всех постов и коридоров. Никто не осмеливается остановить его. Даже когда его тележка с грузом — контейнеры с надписью «Особый груз» — подвозится к борту самолёта «Аэрофлот», это вызывает только уважительный кивок у сотрудников.
Менгеле неспешно поднимается на борт, оставляя за собой лишь холодное эхо своих шагов, точно зная, что его преступление останется в тени.

5.1.7. Опозоренный посол Нидерландов
В роскошном здании Резиденции Ок Сарай царит торжественная атмосфера. Высокие своды, мраморные полы, роскошные ковры и массивные люстры создают впечатление величия и власти. Прибывший посол Нидерландов, элегантно одетый в строгий костюм, вручает Исламу Каримову, президенту Узбекистана, диплом почетного доктора Университета прикладных наук Фонтис. Он держит документ в кожаной папке и с почтением произносит:
– Ваше превосходительство, господин Каримов, этот диплом является признанием вашего огромного вклада в укрепление узбекско-нидерландских отношений и защиты прав и свобод человека. Мы гордимся тем, что можем вручить вам эту высокую награду.
Каримов молча слушает речь посла, его лицо остается невозмутимым. Затем он медленно поворачивается к своему советнику, Мистеру Х, стоящему рядом, и тихо, едва шевеля губами, спрашивает:
– Нидерланды... Это там, где разрешена свобода гомосексуализма?
Мистер Х, не меняясь в лице, кивает:
– Да, хазрат. Это страна с очень либеральными законами. В Амстердаме, к примеру, есть знаменитая улица Красных фонарей, где проституция и педофилия открыто процветают. А ещё там разрешены лёгкие наркотики, и кафе с каннабисом можно найти повсюду.
Каримов внезапно хмурится. На его лице появляется выражение брезгливости, словно он узнал о чём-то отвратительном. Его глаза становятся холодными, и, несмотря на награду в руках, он медленно поворачивается к послу, сдерживая гнев, и произносит с презрением:
– Узбекистанцам отвратительна гомосексуальность. Мы считаем таких людей психически нездоровыми.
Посол замер, его лицо побледнело от растерянности. Он стоял неподвижно, как будто не знал, что ответить на столь резкие слова главы государства. А Каримов, не обращая внимания на смятение посла, продолжал, его голос становился всё жестче:
– Если мужчина живёт с мужчиной или женщина с женщиной, я думаю, что у них с этим, – он поднял руку и указал на свою голову, – что-то не так. Или произошли какие-то изменения. Это одно из самых мерзких явлений западной культуры. И это вы называете свободой человека? Правами? Тьфу на такие "демократические ценности"!
Посол, не дождавшись продолжения, делает шаг назад и быстро, с короткими прощальными словами, покидает зал. Мистер Х, который всё это время молча наблюдал, еле сдерживает смех, провожая взглядом убегающего посла. Как только дверь за гостем закрывается, в зале воцаряется напряжённая тишина.
Каримов, не сдерживая гнева, бросает диплом в огонь камина, стоящего у стены. Пламя мгновенно охватывает документ, разрывая его страницы, и в воздухе ощущается запах горящей бумаги. Каримов смотрит на это с холодным презрением, его лицо перекошено гневом.
– Позор! – произносит он сквозь зубы, поворачиваясь к своим советникам. – Вот такие ценности они пытаются нам навязать!

5.1.8. Мясники
В подвале царит атмосфера ужаса и безумия. Свет ламп тускло освещает пространство, отбрасывая зловещие тени на стены. Джейхун, с перекошенным лицом, приносит старые кастрюли и бидоны, собирая одежду и обувь убитых. Он аккуратно складывает всё это в коробки, как будто это обычные предметы быта, не имеющие отношения к ужасу, который творится вокруг. В это время Фируддин с хладнокровием мясника разрезает трупы. Его движения точны, профессиональны: мясницким ножом он срезает сухожилия, отделяет мясо от костей, и бросает внутренние органы в большие бидоны, словно разделывая не людей, а скот на бойне.
Его лицо исказилось в жуткой, почти довольной улыбке, когда он берет топор и с лёгкостью разрубает головы, руки и ноги, бросая их в деревянные ящики, которые стоят рядом. Каждый удар отдается глухим эхом по подвалу, заполняя его тяжелым звуком, словно это не просто разрезы плоти, а удары по самому человеческому достоинству.
– Я же был мясником, – смеется он, вытирая лоб и скидывая кровавые ошметки со своих рук. Его смех звучит ненормально, как если бы это был не смех человека, а истерический хохот обезумевшего существа.
Джейхун смеется вместе с ним, его смех тоже отдается жутким эхом в подвале, усиливая ощущение кошмара. Они смеются, как два психически ненормальных, будто им доставляет удовольствие наблюдать, как жизнь превращается в бездушные останки. Джейхун, с широко раскрытыми глазами, словно гипнотизирован происходящим, помогает отцу разделывать ещё три трупа. Его движения неуклюжи, но он явно наслаждается этим процессом, словно учится новому ремеслу, которое, несмотря на свою дикость, вызывает у него искренний интерес. В его глазах горит безумие, взгляд предвещает, что он совсем утратил связь с реальностью.
Фируддин, разрезая женский труп, с мерзким удовольствием отрезает её груди. Он смотрит на Джейхуна и, смеясь, как бы шутя, но явно с удовольствием, говорит:
– Это вкуснятину я оставлю себе!
И снова смех заполняет подвал, жуткий, раздирающий тишину, как будто в этот момент они уже перестали быть людьми, превратившись в нечто иное, чудовищное. Потом оба замолкают, когда взгляд их падает на два мужских трупа, которые ещё лежат не тронутыми. Фируддин вздыхает, потирая затекшие плечи, и с легкой усталостью в голосе признается:
– Я устал сегодня. Давай засунем их в холодильник, а потом разделаем. А ты, сынок, всё, что в бидоне, – пусти в фарш. Мясо я отнесу в институт, там скоро праздник, будут готовить плов. Или продадим кому-нибудь. У нас на улице то похороны, то свадьбы, то дни рождения, всегда найдется, кому мясо отдать.
– Да, папа, – послушно отвечает Джейхун.
Они поднимают холодные, мертвые тела и, хрипло дыша, укладывают их в большой холодильник. Запах крови и смерти густо висит в воздухе. Джейхун берёт шланг и начинает смывать кровь со стола и пола. Вода бурлит, смешиваясь с остатками тел, и стекает по желобам. Кровавые потоки убегают в слив, но этот мерзкий след преступления невозможно стереть водой.
Тихо, почти шёпотом, Джейхун напевает песню, его голос звучит странно, глухо:
«Эту песню напевает молодёжь,
Эту песню не разрежешь, не убьёшь…»
Его напевы отдаются в подвале, словно зловещая мелодия их кровавого ритуала.

5.1.9. Разговор с Махбубой
Олима тихо подъехала к дому и поставила машину во дворе. В темноте ночи блестел металлический кузов, а в воздухе витал тяжелый запах тайны. Она выключила двигатель и, выбравшись из машины, осмотрелась по сторонам — не следит ли кто за ними. Тишина. Джейхун, хмуро оглядывая улицу, захлопнул ворота. Убедившись, что вокруг никого нет, он плотнее затянул засов, чтобы никто не проник и не подслушал.
Из подвала появился Фируддин. В его руке еще был мясницкий нож, а на фартуке запекшиеся пятна крови.
— Всё прошло нормально? Граница, таможня? — спросил он с ноткой напряжения в голосе.
Олима, весело махнув рукой, ответила:
— Да, как обычно, без проблем. Деньги привезут потом.
Она обняла Джейхуна, который с жадными, горящими глазами смотрел на мясо, лежащее на столе. Его взгляд был полон голода, настоящего звериного инстинкта.
— Знаю, знаю, сынок, ты голодный, — засмеялась Олима, мягко поглаживая его по голове. — Сейчас приготовим вкуснятину для нас всех. Мы заслужили!
Фируддин тоже засмеялся, предвкушая богатый обед. Они вместе принялись за приготовление пищи, используя свежие человеческие останки. Мясо резали аккуратно, как для деликатесного блюда. Кровавые куски жарились на сковороде, издавая аппетитный аромат, который заполнил весь дом. Запах пряностей и свежего вина добавлял ощущение домашнего уюта, странно диссонирующего с мрачностью их дела.
По комнате тихо лилась восточная мелодия — нежная и завораживающая. Мелодичные переливы звучали, как легкий ветерок в пустыне. Они ели с аппетитом, погруженные в свои мысли, запивая обильные куски мяса вином. На их лицах были довольные улыбки, словно они праздновали победу. За окном слышался лай собак.
После трапезы Джейхун вышел во двор и кинул человеческие потроха в миски для собак. Одна из них, злая и голодная, жадно обгладывала детскую руку, а Джейхун тихо ухмыльнулся, наблюдая за этим зрелищем. В его глазах светился безумный огонь.
Но вдруг раздался звонок. Олима недовольно выругалась и направилась к калитке, раздраженно пробормотав:
— Кого там еще несет?
Открыв калитку, она увидела беременную женщину с напряженным лицом. Это была Махбуба, жена Фархода. Она нервничала, держала в руках сумку с лимонами, а глаза ее бегали, словно искали что-то в тени.
— Я хочу увидеть мужа, — потребовала она, голос ее дрожал от волнения. — И я принесла лимоны. Могу с ним поговорить?
Олима мгновенно помрачнела, ее лицо перекосилось от раздражения. Она бросила раздраженным тоном:
— Извини, опоздала. Мужа твоего уже нет. Уехали они.
Махбуба уронила сетку с лимонами на землю, ошарашенная словами Олимы.
— Как уехал? Когда? Почему так неожиданно? — голос ее дрожал, она едва сдерживала слезы.
Олима оглянулась по сторонам, проверяя, не подслушивает ли кто их разговор. Затем, приблизившись к Махбубе, шепотом, но все еще раздраженно сказала:
— Сегодня. Они все улетели в Москву. Я их проводила до аэропорта, посадила на самолет. Билеты поменяли на ранний рейс. Рустам и его родные хотели скорее улететь в Канаду!
Но этот ответ не удовлетворил Махбубу. Она смотрела на Олиму с растерянностью и тревогой.
— А почему нам не сказали? Мы тоже хотели бы с ними попрощаться. Ведь это много времени не заняло бы. Почему нам не позвонили?
Олима, уже громче и резче, почти выкрикнула:
— Слушай, а для чего я им карантин сделала? Чтобы они завезли инфекцию в Канаду? Чтобы их завернули на границе и отправили обратно в Узбекистан? Не говори глупости. Прилетят в Москву — оттуда позвонят. Или прямо из Канады. Ступай домой, жди звонка!
С этими словами Олима громко хлопнула калиткой, скрывшись в доме. Её тело сотрясалось от страха, хотя она старалась держаться хладнокровно. Мысли вихрем носились в голове. Она понимала, что всё может пойти не так, как ей хотелось бы.
Махбуба, растерянная и сбитая с толку, медленно пошла прочь. Каждые двадцать метров она останавливалась и, обернувшись, пристально смотрела на дом Караевых. Её сердце сжималось от нехорошего предчувствия. Над домом словно витал злой дух, темная, зловещая аура.

5.1.10. Планы Караевых
Разговор с Махбубой не давал покоя Олиме. Вернувшись в дом, она быстрыми шагами поднялась в спальню, где Фируддин лежал на диване после сытного обеда. Его рубашка была расстегнута, а живот — раздут от переедания. Он с удовольствием хлопал себя по полному пузу, медленно переваривая мясо, которое они съели с таким аппетитом.
— Слушай, Фируддин, — начала Олима, её голос звучал настойчиво, — надо быстрее избавиться от трупов. Завтра я помогу разрезать тела, а потом Джейхун ночью должен закопать их на пустыре. Там, где все другие. Родные Рустама зачастили к нам, как бы шумиху не подняли!
Фируддин лениво повернул голову в её сторону, неохотно отвлекаясь от экрана телевизора, где шла передача «Ахборот». Журналист бодрым голосом рассказывал о достижениях в области здравоохранения. На экране показывали ухоженные больницы, улыбающихся пациентов и врачей, погружённых в работу. Всё выглядело как показная реклама успеха. Однако даже по этому фальшивому видео чувствовалось, что за этими блестящими кадрами скрывается совсем другая реальность. Каждый житель Узбекистана знал, в каком тяжёлом состоянии на самом деле находилась система здравоохранения — нехватка оборудования, безразличие врачей, коррумпированность и запустение. Эти кадры — просто красивая оболочка, созданная для того, чтобы скрыть настоящую правду.
Фируддин сонливо ответил, не отводя глаз от телевизора:
— Да, дорогая, конечно. Но ты не беспокойся. За нами стоят большие люди. Один доктор Менгеле чего стоит! Он, по-моему, самого хазрата обслуживает, так что нас в обиду не даст...
Олима подошла к мужу и нежно погладила его по плечу, затем коснулась его щеки, погруженной в подушку, и мягко поцеловала. Но в её глазах проскользнуло беспокойство.
— Мы с тобой хорошая семья. У нас добрый и умный сын, — сказала она, но затем её лицо омрачилось тревогой. — Не думаю, что Менгеле заступится за нас... Не тот он человек.
Олима обладала большим опытом общения с высокопоставленными персонами. Она знала, что её жизнь не стоит многого для тех, кто принимает решения наверху. Одно неверное движение — и их судьбы могут быть втоптаны в грязь, забыты, как тысячи других.
Фируддин улыбнулся и, не поднимая головы, ответил:
— Скоро мы с тобой переедем в Россию. Достроим там дом и останемся жить. И всё это... всё, что здесь, забудем. Нас не будет волновать нищеброд Бухары!
Олима подошла к окну. За окном растягивалась улица Бухары, залитая дневным светом. Главный минарет города величественно возвышался над узкими улицами и древними постройками. Его гранитные стены сияли в лучах солнца, как символ величия и старины, казалось, наблюдая за тем, как меняются эпохи, но оставаясь неподвижным стражем времени.
Олима задумчиво смотрела на этот древний город. Она понимала, что, несмотря на уверенность Фируддина, ничего нельзя было предсказать. Тьма над их домом сгущалась, и всё могло измениться в любой момент.

5.1.11. Мясо для студентов
В тот же вечер в подвале Олима и Фируддин вновь взялись за своё тёмное дело. Перед ними лежали два мужских трупа, и их руки, привычные к жестокости, без эмоций выполняли ужасную работу. Фируддин, вооружённый мясницким ножом, начал разделывать тела. Он с хладнокровной точностью расчленял их, отсекая конечности и разрезая плоть, словно это были не человеческие тела, а простое мясо. Кровь стекала на грязный пол, заливая его липкой красной лужей. Олима же занималась своими ужасающими действиями — она уродовала лица, работая ножом с ледяной точностью. Разрезы были глубокими и беспощадными, искажающими черты так, чтобы невозможно было опознать эти лица. На её лице не было ни страха, ни отвращения — она делала это с хладнокровным расчетом, словно вырезала орнаменты из дерева.
Со стороны это действительно напоминало кадры из фильма ужасов, но то, что происходило в подвале, было не выдумкой, а реальностью, рождённой в больном, извращённом сознании людей. Кровь, мясо, человеческие лица, изуродованные до неузнаваемости, трупы, превращённые в бесформенные массы — всё это казалось невероятным кошмаром, но в мире этих людей это было нормой.
Фируддин, устав возиться с ножом, взял в руки тяжёлый молот и, хмыкнув, сказал:
— Это долго кромсать. А вот так проще, — и несколькими мощными ударами размозжил черепа, разнеся их на куски.
Олима, увидев, как куски черепа разлетаются, захохотала — смех её был резким, зловещим, наполненным какой-то первобытной жестокостью.
— Головы лопаются, как яичная скорлупа! — крикнул Фируддин, подхватив её смех, и оба они смеялись, как два психически ненормальных человека, на которых убийство и расчленение действовали как наркотик.
Когда черепа были расколоты, Фируддин взял кастрюлю с кипятком и залил останки горячей водой. От пара поднялся едкий запах разлагающегося мяса, и черты лиц окончательно растворились в горячем бурлящем бульоне. Они слились в нечто бесформенное и омерзительное — больше ничто не напоминало о тех людях, что когда-то жили.
После этого, с чувством выполненного долга, они принялись грузить бидоны с мясом в машину. Фируддин знал, куда повезёт этот груз. Он направлялся в институт, где вечерняя смена студентов как раз подходила к концу. Он знал, что бедные студенты, живущие на жалкие стипендии, с радостью примут мясо. Для них это было бы настоящим подарком судьбы — ведь мясо в общежитии большая редкость. И как можно было не уважать декана факультета, который так щедро «кормил» их? Это была своего рода сделка — за еду студенты были готовы смотреть на Фируддина с благодарностью, не задавая лишних вопросов.
Олима же осталась в подвале. Она аккуратно складывала останки в баулы, оставшиеся кости и жилы.
— Сынок, — позвала она Джейхуна, который как раз доедал кусок приготовленного мяса, — ночью вынеси и закопай на прежнем месте. Это уже кости и жилы, ни на что не годные. Никто их не съест.
Джейхун, жуя мясо, безразлично кивнул:
— Ладно, мама, сделаю.
Олима, бросив последний взгляд на собранные останки, направилась к выходу. Она шла по коридору дома, оглядываясь через плечо, словно опасаясь, что кто-то мог увидеть или услышать то, что творилось в подвале. Ночью было тихо, но в её душе разрасталась тревога — ощущение, что то, что они делали, могло в любой момент выйти наружу и поглотить их самих.
Тем временем Джейхун извлек из-под рубашки порнографический журнал, что стащил у отца, разглядывает там непристойные позы девиц и занимается онанизмом. Сперма брызгает прямо на окровавленный пол, и парень стонет от наслаждения. Сама обстановка в подвале создает для него ощущение сладострастия.

5.1.12. Утилизация останков
Ночь была холодной и ясной. Луна висела в небе, заливая своим серебристым светом древние улицы Бухары. Город спал в тишине, лишь изредка доносились звуки ночного ветра, который шуршал листвой старых деревьев. Древние купола и минареты, словно темные стражи, сторожили покой спящего города. Казалось, что время здесь остановилось, и Бухара, окутанная ночным покровом, хранила свои секреты в полной тишине.
Джейхун, закутанный в тёплое пальто, двигался осторожно, стараясь избегать света уличных фонарей. Его тень то исчезала, то мелькала под лунным светом. Он шёл быстрыми шагами, оглядываясь по сторонам, как будто за ним кто-то следил. Его трясло не от холода, а от страха — страха быть пойманным. Каждое шуршание казалось подозрительным, каждый звук тревожил. Нервное напряжение сдавливало его грудь, и он никак не мог избавиться от этого чувства.
Где-то вдалеке он услышал шум приближающейся милицейской машины. Фары ярко освещали дорогу, и Джейхун в панике кинулся за ближайшую чинару, прижавшись к её стволу. Машина медленно проехала мимо, и в её окнах мелькнули фигуры милиционеров, увлечённых разговором. Из радио доносилась приглушённая музыка, и кто-то из них громко рассмеялся, явно не подозревая, что рядом прячется Джейхун. Едва машина скрылась за поворотом, парень глубоко вздохнул и продолжил свой путь, но страх оставался с ним, заставляя ещё чаще оглядываться.
Наконец он добрался до пустыря. Здесь было по-настоящему темно и безлюдно. Даже лунный свет, обычно такой яркий, казался тусклым и бессильным перед этой тьмой. Джейхун остановился и осмотрел место. Оно было угрюмым, пустым и зловещим — идеальное место, чтобы скрыть следы преступления. Он вытащил из укрытия заранее припрятанную лопату и начал копать, но земля оказалась слишком твёрдой и сухой. Каждый его удар отскакивал от земли, не оставляя почти никаких следов. Он снова и снова вонзал лопату, но ничего не выходило.
— Чёрт возьми! — выругался он сквозь зубы, бросив лопату в землю. Руки дрожали от бессилия и злости. Он стоял посреди пустыря, тяжело дыша и смотря на луну. В голове проносились мысли о том, как родители будут недовольны, если он не справится. Он скрежетал зубами от ярости и беспомощности, зная, что не может вернуться с пустыми руками.
После долгих раздумий Джейхун спрятал лопату обратно и взял сумки с останками. Он тащил их обратно в город, стиснув зубы от раздражения и страха. Добравшись до ближайшего мусорного бака, полного мусора и отбросов, он огляделся по сторонам. В ночной тишине не было видно ни одной живой души. Убедившись, что никто его не видит, Джейхун бросил сумки рядом с баком, тихо прошептав:
— Утром мусорщики вывезут и утилизируют, — с этими словами он повернулся и поспешил обратно домой.
Вернувшись в дом, он прошёл по тёмным комнатам, стараясь не разбудить родителей. Он поднялся к себе, сел за стол и доел мясо, оставшееся с обеда. Теперь, когда дело было сделано, он чувствовал странное спокойствие. Никакие мысли о том, что он только что совершил, не тревожили его. Он улёгся на кровать и закрыл глаза, проваливаясь в глубокий сон.
Луна всё ещё светила за окном, заливая комнату холодным светом. Её серебряные лучи падали на лицо Джейхуна, словно скорбно взирая на него. Как будто сама природа укоряла его за его поступки, но Джейхун спал спокойно, не замечая этого молчаливого осуждения.

Часть 5.2. Улугбек Ешев

5.2.1. Ложь министра
Здание МВД Узбекистана действительно напоминает неприступную крепость. Высокие заборы, колючая проволока и вооружённая охрана создают впечатление тотального контроля. У входа стоит БТР, его холодный металлический корпус отражает утренний свет. Патрули милиционеров курсируют по ближайшим перекрёсткам, зорко следя за прохожими и машинами. Этот район строго охраняется, и любой намёк на беспорядок сразу будет замечен.
Ташкент в это время кипит жизнью. Люди спешат по своим делам — кто-то идёт на работу, кто-то ведёт детей в школу, а уличные торговцы громко зазывают покупателей. Суета большого города создаёт иллюзию нормальности. Однако далеко не все поглощены этой повседневной рутиной. На противоположной стороне улицы стоит Башорат Ешева, держа плакат, на котором написано: «Требую встречи с министром!». Рядом с ней — небольшая группа правозащитников. Среди них выделяется старик Абдуллаев, седовласый мужчина с горьким взглядом. Его детей, как и сына Башорат, обвинили в убийстве Бориса Левина, но он верит в их невиновность и жаждет справедливости.
Вокруг кружат западные журналисты с камерами и блокнотами. Они снимают происходящее, фиксируя каждое движение, каждую эмоцию. Милиция, осознавая присутствие международной прессы, старается не прибегать к насилию. Никто не хочет, чтобы эти кадры обошли мировые новости. Доклады об этом митинге уже поступили министру Закиру Алматову, и в его кабинете слышны гневные возгласы.
— Так, пригласите их всех в актовый зал, — недовольно бросает он. — Но сделайте это вежливо, без угроз.
Спустя несколько минут Башорат и другие протестующие заходят в здание МВД. Их проводят через коридоры к большому актовому залу, где уже сидит сам министр Алматов и несколько высокопоставленных чиновников. Лица этих людей выражают явную брезгливость и раздражение. Некоторые перебирают бумаги, другие смотрят на свои часы, как будто не желают тратить время на этот приём.
Правозащитники начинают говорить, жалуясь на то, что им не дают возможности встречаться с заключёнными в тюрьмах и колониях. Каждое их слово вызывает гримасы злости на лицах генералов. Но, вопреки эмоциям, они терпеливо слушают, поддавшись приказу министра. Внутри, конечно, они готовы были бы прервать эту встречу силой, если бы не обстоятельства.
Башорат встаёт, её голос звучит громко и уверенно:
— Моего сына приговорили к смерти. А я знаю, что он не виноват! Я требую повторного расследования и моратория на смертную казнь. Я хочу, чтобы Омбудсмен вмешался в это дело.
Слова женщины взбесили Алматова. Он сверкает глазами и стучит по столу:
— Ваш сын — жестокий убийца и наркоман. Он ещё и религиозный фанатик, шахид. Он организовал бунт в тюрьме! Следствие доказало это!
Башорат не сдерживает ярость. Она резко отвечает:
— Это неправда! Не лгите мне! Я знаю своего сына! Я требую встречи с ним! А вы, вместе с хазратом, ответите за тот концлагерь, что устроили для моего сына и других заключённых!
Эти слова ошеломляют всех присутствующих. Никто раньше не осмеливался говорить подобным образом с Алматовым — грозным и всесильным министром. Журналисты сгорают от любопытства, не отрывая глаз от своих блокнотов, стремясь зафиксировать каждую фразу, каждый нюанс этого дерзкого заявления.
Министр, несколько смягчившись, явно не ожидавший такого отпора, говорит спокойнее:
— Да, конечно, вы имеете право на встречу. Я лично прикажу начальнику тюрьмы организовать свидание. Вы можете ехать туда хоть завтра...
Журналисты тут же поднимают камеры и блокноты. Они берут интервью у министра, который, пользуясь моментом, говорит о том, что в узбекских тюрьмах соблюдаются все принципы прав человека. Он горячо объясняет:
— У нас работает Омбудсмен, и директор Национального центра по правам человека часто проводит проверки. Вы же знаете доктора Акмаля Саидова — он обучался в Европе, уважаемый юрист. Мы строго следим за соблюдением прав всех заключённых.
Алматов продолжает:
— Тюрьма Эшмата Мусаева — образцовая. У нас там даже есть иностранцы, они живут как на курорте! Мы им привозим бананы и кокосы, чтобы они чувствовали себя как дома.
Башорат с презрением слушает этот поток лжи. Она прекрасно знает, что тюрьма Эшмата Мусаева — это не курорт, а настоящий ад, больше похожий на концлагерь времён нацистов. Не дождавшись конца речи министра, она медленно встаёт и покидает зал. В её глазах — гордость и ярость. Она больше не может выносить эту показную ложь и лицемерие.
Когда она выходит на улицу, холодный ветер Ташкента обдаёт её лицо, но внутри она чувствует огонь. Её борьба ещё не окончена.

5.2.2. Разговор с Мусаевым
После встречи с правозащитниками и западными журналистами Закир Алматов тяжело уселся в своём кабинете. Мягкий кожаный стул слегка скрипнул, и он, откинувшись на спинку, задумчиво смотрел на тлеющую сигарету в пепельнице. Внутри его терзала тревога. Ситуация выходила из-под контроля, и он знал, что если это дело дойдёт до президента, Ислам Каримов может устроить настоящую расправу. Алматов не раз слышал о том, как Каримов в ярости может буквально избить до полусмерти тех, кто вызывает его недовольство. Мысль об этом заставляла его сердце биться чаще.
Пытаясь собрать мысли, он потянулся к телефону и набрал номер начальника тюрьмы Эшмата. Сначала раздались долгие гудки, потом наконец ответил заспанный и явно обеспокоенный голос.
— Слушай, меня достала эта Башорат Ешева, — хриплым голосом начал Алматов. — Она везде! И в парламент лезет, и приёмную президента жалобами завалила, и в партии ходит, и западным радиостанциям интервью даёт. Сегодня митинговала у моего здания. Всё о своём сыне печётся.
Эшмат, растерянный и напряжённый, замялся на том конце линии:
— Э-э-э, хозяин. Так приговор же уже приведён в исполнение. Я-то что могу сделать? Выкопать труп, что ли? Мы даже не отметили, где он похоронен. Там тысячи таких, как он, бродяг и нищих!
Алматов молчал, его мысли метались. Пот начал стекать по его вискам, холодными каплями выступая на лбу. Он нервно вытер лицо рукой, размышляя, как выкрутиться. Ошибаться было нельзя, иначе он сам окажется под ударом. Внезапно его осенило.
— Значит так, — сказал он, собравшись с мыслями, — организуй ей подставную встречу. Найди какого-нибудь заключённого, похожего на её сына, покажи его ей издалека. Но не подпускай слишком близко. Пусть она поверит, что Улугбек жив. Может, это её успокоит на какое-то время. А там видно будет. Я уже обещал ей свидание с сыном, от своих слов не могу отказаться.
Эшмат тяжело вздохнул, понимая, что задача сложная, но, видимо, неизбежная:
— Хорошо, хозяин. Будет как в лучшем театре. Я всё устрою.
Алматов повесил трубку и тяжело выдохнул. Он поднял глаза на висевший на стене портрет Ислама Каримова. Казалось, президент смотрел на него с портрета с выражением грозной и унижающей укоризны. Взгляд Каримова был колючим и жёстким, словно он говорил: «Твои дни сочтены, если ты провалишь это дело». Алматова пробрал холодный страх. Ему казалось, что глаза на портрете следят за каждым его движением, как бы напоминая, что малейшая ошибка может стоить ему всего.
Пот стекал по его шее, а тревога только усиливалась.

5.2.3. Взяточники на дорогах
Башорат ехала в тюрьму на рейсовом междугороднем автобусе, который, как муравейник, был полон людей. В салоне стояла тяжёлая атмосфера, пронизанная запахами жареной пищи и пота. Места было так мало, что проходы забиты сумками — мешками с продуктами, бытовой химией и одеждой, которые люди закупали в столице, чтобы перепродать в своих кишлаках. Это были простые люди: старушки с гортанными голосами, молодые мужчины с уставшими глазами, мамы с детьми, которые прижимали к себе игрушки, и молодёжь, переговаривающаяся шёпотом, словно боясь, что их разговоры могут привлечь ненужное внимание.
Башорат невольно слушала жалобы пассажиров вокруг него: «Нет газа… Цены на уголь высокие… Пенсию уже полгода не выдают… Зарплату тоже задерживают… Врачей не осталось в кишлаках… Плохо жить. Люди уезжают на заработки в Россию…» Эти слова звенели в его голове, как старые колокольчики, вызывая тоску о родных местах.
Автобус медленно полз по сельской местности, мимо полей с подсолнухами и засохшими деревьями. На остановках люди выходили, таща за собой свои тяжёлые сумки, обмениваясь приветствиями и жалобами. Каждое движение их плеч говорило о постоянной борьбе за выживание, а в глазах читалась усталость и отчаяние.
Когда автобус остановился у одного из постов, в салон вошли патрульные: два милиционера в потёртых форменных куртках с яркими значками и таможенники в строгих пиджаках, с портфелями под мышкой. Их лица были суровыми, а взгляды — недобрыми. Они начали проверять сумки, перебирая вещи и требуя паспорта, словно искали нечто, что могло бы оправдать их присутствие здесь.
Пассажиры переглянулись, недоумевая:
— А что вы ищите?
Патруль, скрестив руки на груди, ответил:
— Как что? Контрабанду, незадекларированные товары, наркотики и оружие.
В ответ послышались возмущенные голоса:
— Мы находимся внутри Узбекистана. Какая тут таможня? Зачем таможенный контроль между городами?
Патруль не проявил ни капли понимания и продолжал грубо отталкивать пассажиров, которые пытались защитить свои вещи от чрезмерного внимания.
— Без проверки не поедите дальше. Между областями поставлены наряды милиции и таможни, налоговой службы. Мы здесь закон! Жалуйтесь кому хотите — хоть Омбудсмену, хоть Исламу Каримову! Хоть президенту США Бараку Обаме!
На лицах пассажиров отразилась гневная безысходность. Кто-то в толпе прошептал:
— Черт! Бандиты! Чтоб вы сдохли…
Слова звучали тихо, но в них была вся ненависть, копившаяся за долгие месяцы бедствий и унижений.
Водитель, молодой узбек с усталым лицом и тёмными глазами, подошёл к пассажирам и тихо произнёс:
— Это займет часов пять — вам это надо? Скидывайтесь немного — и я передам взятку патрулю, нас пропустят. Не впервой с этим сталкиваюсь.
Пассажиры начали скидываться, недовольные и сердитые, но понимали, что иного выхода нет. Башорат, пожалуй, единственный, кто откровенно сказала:
— Сынок, у меня нет лишних денег — пускай меня обыскивают, я не боюсь.
Водитель лишь покачал головой:
— Ладно, ладно, опажон, без вас наберу денег. С миру по нитке — голым милиционерам на рубашку!
Он собрал деньги и передал взятку патрулю, и автобус наконец-то поехал дальше. Башорат смотрела в окно и видела, как милиционеры и таможенники делят деньги, радостно смеясь, беззаботно хлопая друг друга по спинам. Часть этих денег, как он знал, дойдёт до самого Закира Алматова, министра, чья чиновничья карьера процветала на фоне страданий простых людей, как грибы после дождя на почве коррупции.

5.2.4. Странная эпидемия
Наконец-то автобус добрался до города, где на окраине расположилась тюрьма. Башорат Ешева зашла в здание, и её сразу узнали. Без лишних слов провели к начальнику тюрьмы. Эшмат Эшев встретил её при полном параде: его мундир сверкал орденами, а аккуратная прическа подчеркивала строгие черты его лица. Из-под полковничьей фуражки лились запахи западного парфюма — дорогого и приторного, как раз отдает подделкой, будто он пытался скрыть свою истинную сущность за маской аристократизма.
Эшмат пригласил женщину к столу, накрытому яствами: свежими фруктами, сладкими пирогами, холодным мясом и даже бутылками кваса. Он с улыбкой предложил покушать с дороги, его голос звучал сладко, но в нём сквозила некая манипуляция.
— Я приехала не жрать, а увидеть сына. Избавьте меня от этого унижения! — резко ответила Башорат, не сдерживая эмоций. Она не могла терпеть, когда её пытались подкупить едой, словно её жизнь сводилась к удовлетворению простых человеческих нужд. Каждый раз, когда её угощали, в ней росло чувство пренебрежения и горечи, будто её человеческое достоинство пренебрегали.
Эшмат ухмыльнулся, будто это была игра, и подводя её к окну, сказал:
— Вон ваш сын, в робе. Узнаете?
Башорат посмотрела в окно. На далекой площадке прогуливались заключенные под охраной надзирателей. Она видела, как их толкают, заставляя держать строй. Гимн Узбекистана звучал из динамиков, и заключенные маршировали на месте, некоторые из них пели, хотя их голоса звучали как-то угрюмо. Два африканца, выделяющиеся среди остальных, стояли впереди всех, их лица отражали недоумение и усталость, их фигуры были крепкими, но жестами выдавали напряжение.
Башорат напрягла зрение:
— Я не вижу — далеко. И у меня зрение не такое хорошее. Пригласите его ко мне, сюда. Я хочу поговорить. Вам же это не трудно!
Эшмат, делая озабоченный вид, ответил:
— Извиняюсь. Не могу. Сейчас в тюрьме карантин. Есть правила Санэпидемслужбы. Эти правила сильнее меня! Они как закон!
Башорат озадаченно нахмурила брови:
— Что за карантин? С чего это вдруг?
Эшмат уселся за стол, извлекая бумаги и тряся ими перед лицом женщины:
— А вы не знаете? Три дня как холера! Двое заключенных заболели холерой, и мы вынуждены изолировать всех. Никого не подпускаем. Уже один умер…
Башорат была изумлена до предела:
— Странно. Я не видела никаких медработников или машин скорой помощи. Что за эпидемия без участия врачей?
Эшмат злился, понимая, что его вранье рассыпается, но ему нужно было продолжать игру.
— Они все внутри, ведут работу с больными, проверяют заключенных. Но вы их не видите. Пока не будет подавлена эпидемия, я не могу никого впустить на встречу. Не вы одна, кому мы отказали. Смотрите в окно — ваш сын жив, он на прогулке. Приезжайте позже — сможете с ним поговорить. Больше ничем помочь не могу!
Затем он снова предложил к столу:
— Есть грибочки маринованные, водочка, сейчас шашлык принесут…
Башорат с отвращением отодвинулась от стола и покинула тюрьму. Она чувствовала, что ей лгут, но уличить их в этом была не в её власти. Пенитенциарная система Узбекистана была построена на лицемерии, лжи и взятках. Но тюрьма Эшмата Мусаева — это была квинтэссенция всех этих пороков, мрачный уголок, где человеческое достоинство подавлялось, а жизнь заключенных сводилась к механическому существованию. Всё, что она увидела, напоминало ей о том, что здесь не было места человечности, а её сын стал лишь одним из многих, запертых в этом холодном мире.

5.2.5. Взятка президенту
Здание Олий Мажлиса Узбекистана возвышалось на фоне ясного небесного свода, его строгие линии архитектуры, выполненные в традиционном узбекском стиле, излучали величие и стабильность. На белоснежных колоннах играли солнечные лучи, создавая игру света и тени. Внутри зала царила атмосфера торжественности, на стенах развевались флаги Узбекистана, яркие цвета которых гордо отражали национальную идентичность. Играл гимн Узбекистана, заполняя пространство могучими нотами, которые вызывали чувство гордости и единства.
В зале вальяжно сидели сытые и довольные депутаты, одетые в дорогие костюмы и яркие национальные наряды, потягивая воду из стаканов и перешептываясь между собой. Ислам Каримов сидел на почётном месте, его взгляд был уверенным и самодовольным. Он внимательно слушал, что происходило вокруг, и, казалось, наслаждался моментом.
На трибуну взбирался председатель парламента Эркин Халилов, человек средних лет с округлой фигурой и лоснящейся головой. Его голос был громким и уверенным, когда он произнес:
— Друзья! Товарищи! Господа! Мы принимаем закон «Об основных гарантиях деятельности президента», в котором определяем статус и полномочия нашего уважаемого Ислама Каримова. Этот человек, который борется за независимость страны, против внутренних и внешних врагов, учит нас справедливости и доброте — он тоже нуждается в нашей поддержке. Поэтому государство берет его и его семью под свою особую защиту! Прежде всего, мы от имени узбекского народа освобождаем президента от уголовной, административной, гражданской ответственности за все то, что он делает во время своего президентского правления. Потому что мы знаем, что наш любимый и уважаемый Каримов не может сделать плохо народу и Узбекистану.
В ответ депутаты начали хлопать, вставая с мест. Каримов с удовлетворением улыбнулся и кивнул Халилову, словно давая ему знак продолжать.
Халилов, ощущая поддержку, с энтузиазмом заявил:
— Мы дарим от имени государства Исламу Каримову резиденцию в Ташкентской области, стоимостью в сотню миллионов долларов, а также постоянную и вечную охрану за счёт государственного бюджета! Наш хазрат заслужил такой подарок! Виват нашему президенту! Наш путь — в Великое будущее, очерченное хазратом!
В этот момент встал молодой депутат, с энергией в голосе, с короткой стрижкой и искренним взглядом, и с места закричал:
— Надо многоуважаемому хазрату отдать на вечную собственность десять тысяч гектаров самых плодородных земель. Пускай он и его дети владеют землёй, тогда это усилит его интерес к защите страны! А если захочет продать, то это будет его святое право — хоть обратно государству, хоть частнику, хоть иностранному государству! Слава хазрату! Расцветай, Узбекистан!
Депутаты снова хлопали и вставали, создавая волну одобрения. Один из них, не в силах сдержать эмоций, упал на пол и, на четвереньках пополз к Каримову, чтобы поцеловать ему туфли. Аплодисменты перешли в овацию, наполняя зал громким и восторженным эхом.
Каримов встал, подняв руку, чтобы остановить овации, и с улыбкой на лице произнёс:
— Спасибо за предложение. Но землёй родины я не торгую. Спасибо за доброту. Но мне пока земли не надо. Я человек скромный, мне всего хватает! Этой резиденции хватит!
Зал наполнился снова аплодисментами. Халилов поднёс бумагу к президенту и сказал:
— Здесь нужна ваша подпись, хазрат. Тогда закон обретёт силу!
Ислам Каримов подписал закон, потом наклонился к Халилову и произнёс:
— Это... внесите имя этого молодого и добропорядочного депутата в список награждаемых, например, ордена «Дружбы». Вижу, какой он честный и благородный народный избранник!
Халилов, приложив руку к сердцу, ответил:
— Будет исполнено, хазрат.
Этот день удался, и Ислам Каримов улыбался, его глаза светились удовлетворением. Он чувствовал, что власть в его руках крепка, а система, которую он выстраивал годами, продолжала работать на него, обеспечивая лояльность и поддержку со стороны депутатов.

5.2.6. Лишение гражданства
В этот момент президенту подали новый документ. Ислам Каримов, с лёгким недоумением, взглянул на сотрудника, который держал его в руках. Это был человек средних лет, с тонкими очками на носу и аккуратной стрижкой. Его костюм, хотя и не очень дорогой, был безупречно выглажен, а руки, дрожащие от волнения, крепко сжимали документ, как будто от этого зависело его собственное благополучие.
— Что это? — спросил Каримов, приподняв брови.
— Как вы просили сегодня, — раболепно произнёс сотрудник, его голос дрожал от волнения. — Указ о лишении гражданства врагов народа, тех, кто сбежал из Узбекистана. Всего пятьсот фамилий… Или мне завтра подать?
Ислам Каримов, услышав это, выругался, отразив свою досаду на бюрократическую волокиту. С его руки быстро скользнула ручка, он поставил подпись, и его лицо стало более расслабленным.
— Чем меньше подонков, тем легче дышится узбекскому народу, — проговорил он с чувством удовлетворения.
Потом он обернулся к депутатам и с гордостью сообщил:
— Я только что лишил гражданства людей, которые недостойны иметь узбекские паспорта. Это враги народа, те, кто сбежал за границу и очерняют наш строй, меня и вас, народные избранники!
Слова президента вызвали бурю одобрительных возгласов. Тот самый депутат, который раньше целовал туфли, снова подполз на коленях к Каримову, прикладывая лоб к полу, словно это было единственным способом выразить своё почтение.
В Олий Мажлисе снова раздались бурные аплодисменты. Депутаты вставали, хлопали в ладоши, некоторые даже поднимали руки в знак поддержки. Каримов наблюдал за этим зрелищем, его губы расплывались в улыбке. Он чувствовал, как его власть крепчает, а сценка, разыгрываемая перед ним, была настоящим спектаклем, лишённым режиссуры, но с такой же завораживающей игрой.
Он наслаждался тем, что каждый из депутатов, как марионетки, подыгрывали его нарративу, стараясь выглядеть максимально преданными. Эта поддержка давала ему чувство контроля над ситуацией, словно он был дирижёром в оркестре, где каждый аккорд звучал в унисон с его волей. Каримов не мог не восхищаться этой простой, но действенной динамикой власти и преданности, которая в этом зале достигала своего пика.

5.2.7. Лживое письмо
Башорат пришла домой с работы, усталая, но стараясь не показывать это. Она с трудом сняла обувь и уселась на старый, скрипящий стул, откинувшись назад. Её взгляд пробежался по скромной квартире, где стены давно начали прогнивать плесенью, а в углах собиралась пыль. Эта квартира, полученная в наследство, когда-то была для неё надеждой и символом благополучия, но теперь лишь напоминала о трудностях.
Воспоминания вернулись к тем дням, когда она работала дворником, счищая снег с улиц зимой. Она вспоминала, как часто просила старшего сына Улугбека помочь ей. Они вместе брали маленького Отабека с собой, укрывали его тёплыми одеялами и клали в коляску, ставя на углу улицы, а сами с лопатами усердно работали, очищая тротуары от снега. Улугбек, будучи школьником, старательно трудился, понимая, что одной маме не справиться. Он всегда был её опорой, его сила и старание были для неё источником вдохновения.
Но именно в ту зимнюю пору маленький Отабек, находясь в коляске, вдруг заболел. У него развилась двусторонняя пневмония — болезнь, которая пришла незамедлительно. Её тонкие ручки и ножки стали синими от страха и болезни, он мучился от кашля, а по лицу потекли слёзы. Башорат, полная страха и беспокойства, провела немало дней в реанимации, где отчаянно боролась за здоровье своего младшего сына. Каждый гудок аппаратов и каждый вздох оставляли в её сердце отпечаток боли. К счастью, врачи смогли спасти второго сына, и Отабек вернулся домой, но эти дни стали настоящим испытанием для неё, оставив глубокие шрамы в душе.
Вспоминая эти тяжёлые времена, Башорат вздохнула, и в этот момент к ней подбежал взрослый сын Отабек, сияя от радости и в то же время волнения.
— Мама, пришло письмо из тюрьмы, — сказал он, протягивая ей конверт.
С неким трепетом и надеждой, Башорат вскрыла конверт и начала читать. «Моя мама, здравствуйте, это Улугбек. У меня все хорошо. Я знаю, что вы были в тюрьме, хотели со мной встретиться. В нашей тюрьме эпидемия. Поэтому вас не впустили. Тут начальник Эшмат Мусаев прав. Это закон. Врачи проверили меня. Я здоров. Кушаю хорошо. Мои сокамерники уважительно ко мне относятся. Начальник тюрьмы освободил меня от тяжелой работы. Я написал письмо Омбудсмену, надеюсь, что он поможет. Люблю всех, ваш сын Улугбек».
Башорат задумчиво крутит письмо в руках, её сердце сжимается.
— Странно, — произнесла она. — Улугбек так не пишет. Он не спросил про нас, про братишку и сестричку. Такое быть не может. Что-то здесь не так...
Она пошла к стеллажу, на котором стояли школьные тетрадки, подписанные Улугбеком. Она достала одну из них и начала сверять почерк. Листы были исписаны его аккуратным, круглым почерком, который всегда был для неё знаком. Но когда она сравнила его с текстом письма, её сердце заколотилось от тревоги. Это были совершенно разные стили. Она была уверена, что это не он писал.
Башорат, ощущая, как злость закипает внутри, схватила письмо и, сжимая его в руках, бросила в мусорный бак:
— Опять обман. Опять со мной играют.
Её лицо исказилось от гнева, а в глазах блеск отчаяния смешивался с решимостью. Она понимала, что должна выяснить правду, и не могла позволить себе снова стать жертвой манипуляций.

5.2.8. Свидетельство о смерти
На следующий день Башорат собиралась в офис «Солнечной коалиции», где всегда находила поддержку и понимание среди политиков и правозащитников. Она быстро привела себя в порядок, стараясь подавить страх и тревогу, которые вновь охватили её. Выйдя на улицу, она направилась к подъезду.
К её удивлению, там её уже ждала женщина. Она была скромно одета: на ней была простая, немного потертая блузка и юбка ниже колен, а её волосы, собранные в неаккуратный пучок, почти не прятали неприметное лицо. Без макияжа, с усталыми, чуть печальными глазами, она производила впечатление человека, который много пережил.
— Извините... Вы Башорат Ешева? — спросила женщина, останавливаясь перед ней.
— Да, — ответила Башорат, разглядывая незнакомку.
— Я от правозащитника Абдуллаева. Вы знаете, его двоих детей тоже приговорили к смертной казни...
Башорат кивнула.
— Да, знаю.
Женщина, взглянув вокруг, словно подбирая слова, спросила:
— Вы получили письмо из тюрьмы? Вам же прислали... или нет?
Башорат в недоумении нахмурила лоб:
— Какое письмо? От сына? Получила, но я не уверена, что писал Улугбек! Почерк не его. И он так не пишет — не его стиль.
Однако женщина, с грустью в голосе, продолжила:
— Значит, не получили. Сходите в районный ЗАГС, потребуйте документы о вашем сыне. Там должны быть документы. Они отправили копию туда. Просто вам не хотят сообщать!
— Что за документ? — недоумевает Башорат, стараясь уловить смысл сказанного, но женщина, не дождавшись ответа, быстро развернулась и ушла, оглядываясь по сторонам. Башорат осталась стоять, её мысли переплетались в хаосе тревоги и страха.
Что это значит? Почему ей не говорят правду? В сердце у неё закралась паника. Она чувствовала, как вокруг всё начинает кружиться, а ноги будто стали ватными. Башорат понимала, что должна немедленно узнать правду, и с этой мыслью отправилась на трамвае в ЗАГС.
В салоне трамвая пассажиры сидели угрюмые и молчаливые, никто не обменивался взглядами, а разговоры звучали как будто издалека. Долгое время тишина только усугубляла её беспокойство. Кондуктор, проходя по вагону, сердито собирал оплату за проезд. Когда Башорат протянула деньги, он фыркнул:
— Какие еще билеты? Нет билетов! Денег нет печатать билеты! Я вас запомнил, считается, что проезд вами оплачен! — и пошёл дальше, не обращая на неё внимания.
Башорат вышла на остановке и направилась в ЗАГС. Здание выглядело уныло, с облупившимися стенами и потемневшими окнами, где люди ожидали своей очереди, искомые документы явно не приносили радости. Она зашла внутрь, где царила гнетущая атмосфера бюрократии.
За столом сидела сотрудница — женщина средних лет с невидимым оживлением в глазах. На ней был небрежно застегнутый пиджак, а волосы убраны в тугой хвост, что придавало ей строгости. Она не заметила, что Башорат нерешительно стояла у окошка, и, не увидев предложенной взятки, грубо спросила:
— Что вам надо?
— Хочу получить сведения про моего сына. Улугбек Ешев, — произнесла Башорат, стараясь говорить спокойно, хоть её сердце и колотилось от волнения. Она назвала адрес жительства и данные сына.
Сотрудница нахмурила брови, бросила на неё мимолётный взгляд и ушла, чтобы поискать в архиве. Спустя некоторое время она вернулась с документами.
— Да, документы есть. Свидетельство о смерти. Ваш сын умер в возрасте 26 лет, пять лет назад.
Башорат схватилась за сердце, чувствуя, как в ней поднимается волна горя.
— Как умер? Почему? За что?
Сотрудница, растерянно глядя на бумаги, произнесла в недоумении:
— Причина смерти не указана. Не понимаю... Проставлена дата смерти: 13 сентября 2001 года. Хотя странно, что документ оформлен через два года: 9 июля 2003 года. Оригинал документа дать не могу, только копию.
Башорат, не в силах выдержать этот удар, бессильно села на стул. Слёзы катились по её щекам, и она читала и перечитывала документ, будто надеясь, что с каждой новой строкой откроется другая реальность.
— Почему мне все врут? — вырвалось у неё. — Говорят, что жив, а в документе пишут, что умер?
Сотрудница, стоя над ней, была поначалу грубой и злой, но в этот момент она заметила страдания Башорат и ощутила некое сочувствие, которое её сжало. Её глаза немного смягчились, а выражение лица стало менее презрительным. Она, казалось, вдруг поняла, что эта женщина перед ней потеряла всё, и даже ненависть к системе, в которой сама работала, на мгновение рассеялась.

5.2.9. Протест Башорат
Башорат, держа в руках копию документа, направилась в здание МВД, полная решимости добиться встречи с министром Закиром Алматовым. Она чувствовала, что должна встретиться с ним, чтобы получить ответы на свои вопросы.
Однако, когда она подошла к секретарю, тот, не глядя на неё, сказал:
— Извините, шеф занят.
- Я настаиваю!
Удивленный сектерать звонит из Бюро пропусков в приемную министра. Докладывают Закиру Алматову, но тот отмахивается. Его Помощник, молодой человек с аккуратной стрижкой и черными очками, вежливо, но с выражением недовольства на лице, влез в разговор. Его костюм был чуть велик, и он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Извините, шеф, у нее документ о смерти сына! Она настаивает на встрече!
Алматов, сидя в своём кабинете, выслушал это сообщение и злился, понимая, что теперь ему придется выкручиваться. Он нахмурил брови и резко произнес:
— Скажите, что это фальшивый документ. Ну... ну, что введен мораторий на смертную казнь. Её сын жив. Ему расстрел заменили на 25-летний тюремный срок. А в документах написали, потому что такие правила... Пускай отстанет от меня! Надоела эта старуха!
Помощник, не в силах игнорировать искреннюю тревогу женщины, спустился вниз в Бюро пропусков и встал перед Башорат.
— Башорат-опа, министр занят. Но я должен вам сказать, что ваш сын жив. Ему заменили приговор. Должен отсидеть 25 лет. Может, выйдет раньше по амнистии. Смотрите, в свидетельстве о смерти нет причины. А раз нет причины, значит, приговор о расстреле не исполнен. Это просто бюрократия. Министр говорит, что так хитро делают, чтобы не привести в исполнение приговор о казни...
Но Башорат, не желая верить ни единому слову, настаивала:
— Я хочу видеть своего сына. Не откажите мне в этом! Он уже много лет сидит. Дайте мне взглянуть на сына!
Помощник вздохнул и, разводя руками, сказал:
— Ваш сын болеет туберкулезом. Он сейчас на лечении. Тяжелая форма туберкулеза. Министр получил справку из тюрьмы об этом. Там 20 человек болеют, и ваш сын тоже. Врачи заняты этим.
Башорат хмурилась, чувствуя, как внутри нарастает гнев и беспокойство:
— Почему мне не сообщили об этом? То дезентерия, то туберкулез. Не тюрьма, а рассадник инфекций!
Помощник, не понимая её реакции, простодушно объяснил:
— А чего вас беспокоить? Всё равно вы не врач, ничем не поможете. Идите домой. Как его вылечат — вам сообщат. И вы сможете его проведать!
Башорат, оставшись без надежды, вышла из здания. Дома она закрылась в комнате, погрузившись в слёзы. Она не могла поверить никому. В душе у неё росло недоверие, обида и отчаяние.
— Это всё ложь! — думала она. — Зачем мне врут?
Вскоре Башорат решила действовать. Она вырвала листы из тетради своей дочери Шахло и, вооружившись фломастером, написала на них: «Свободу моему сыну...». Каждый вечер она выходила на улицу и приклеивала эти листы на столбах, стараясь привлечь внимание к судьбе своего сына.
Утром, как только злобные милиционеры увидели её сообщения, они срывали листы, не оставляя и следа. Вскоре этот инцидент доложили министру Алматову. Он, сидя в своём кабинете, злился ещё больше, чувствуя, что вся эта ситуация выходит из-под контроля.
— Как она посмела? — бурчал он, сжимая кулаки. — Эта женщина не понимает, с кем имеет дело. Нужно покончить с этим раз и навсегда!
Его гнев только увеличивался, когда он думал о том, как Башорат встала на его пути, и о том, что ещё больше людей могут поддержать её. Он понимал, что это не просто отдельный случай, а целое движение, и это его беспокоило.

Часть 5.3. Санджар Умаров

5.3.1. Газетные новости
Утро в Ташкенте всегда бывает ярким, будто природа сама готовила этот день с любовью и заботой. Солнце поднимается над горизонтом, заливая улицы теплым золотистым светом, а небо искрится чистотой, будто только что вымыто после ночного дождя. Легкий ветерок приносит с собой свежесть, а деревья наполняют воздух легким ароматом цветущих фруктовых деревьев. Птицы щебечут, создавая живую симфонию, и кажется, что город пробуждается с надеждой на новый, прекрасный день.
Санджар, сидя за столом, читает газету «Ташкентская правда», и его лицо быстро омрачает выражение хмурого недовольства. Он пробегает глазами строчки, и тревога нарастает в его груди. Важные заголовки, напечатанные жирным шрифтом, бросаются в глаза, но именно статья о трагедии под Самаркандом вызывает у него беспокойство. Он задумался о том, как много боли и страха окружает людей, которые просто пытаются жить.
Зовя свою жену Индиру, симпатичную женщину с короткой стрижкой, он пытается привлечь её внимание. Она возится у плиты, готовя завтрак, и не сразу реагирует на его голос. Санджар продолжает:
— Смотри, статья. Не понятно, как её пропустила в печать цензура. Обычно такие новости не публикуются. Наверное, редактор оказался смелым. Честь и хвала ему. Но история страшная...
Индира, отложив тарелку с яичницей, подходит ближе и с явным беспокойством спрашивает:
— А что там? Что за статья?
Санджар, не скрывая своего недовольства, откладывает газету на стол и отвечает:
— Под Самаркандом нашли труп пятилетней девочки. У неё были вырезаны многие органы. Следствие считает, что органы вырезали для трансплантации. Но осудили трёх бродяг, которые жили неподалёку...
Индира, вскинув руки к лицу, с неподдельным ужасом восклицает:
— Кошмар! Это правда?! Чего только не происходит в стране! С каждым днём страшнее здесь жить! Я же говорю, нам нужно возвращаться в Штаты!
Санджар, стуча ладонью по газете, отвечает:
— Как бродяги могли вырезать органы? Это может только профессиональный хирург! Если вырезали для трансплантации, то где органы? Куда их доставили? Об этом следствие не позаботилось. Теперь расстреляют невинных людей! Надо с этой практикой заканчивать! Милиция должна искать настоящих убийц, а не бродяг!
Индира вздыхает, понимая, что такая ситуация лишь подливает масла в огонь её нервозности:
— Ты лучше скажи, как с твоим бизнесом? Не надо меня пугать такими историями! Я и так вся на нервах!
Санджар со вздохом произносит:
— Всё плохо! Очень плохо! Везде требуют откаты и взятки. Мой товарищ — молдавский предприниматель Виктор Теренга лишился своего Чиназского нефтеперерабатывающего завода. «Зеромакс» обманом завладел объектом. Бедняга бегает по судам, но ничего сделать не может. Там целая мафия. Гульнара Каримова всем рулит. До этого отняла «Кока-Колу», торговую компанию своего бывшего мужа... Скандальное там дело...
Он продолжает рассказывать о том, как старшая дочь президента захватывает целые отрасли в стране, подминая под себя бизнесы, оставляя позади разорённые компании и разбитые судьбы. Каждый его слово пронизано гневом, ведь он чувствует, как эти действия приносят несчастья тысячам людей.
— Ты ещё говорил мне про Акбарали Абдуллаева, племянника Каримова по линии его жены. Его прозвали Ферганским принцем, — напомнила ему Индира.
— Это тоже пират, — вздохнул Санджар, на его лице застыла маска презрения. — Подмял под себя всю Ферганскую долину. Похоже, семейка президента приватизировала всю республику.
С взглядом, полным ненависти к системе, что выстроил Ислам Каримов для себя и своих родственников, он продолжает:
— Эти люди, эти паразиты! Они живут за счет нашего труда, за счет пота и крови простых граждан. Как они могут спать спокойно, когда вокруг столько боли и страха?
Светлые утренние лучи, пробиваясь через окно, лишь подчеркивали его мрачное настроение. Он чувствовал, что эта система не просто угнетает народ, но и разрушает саму суть жизни, порождая злобу и отчаяние.

5.3.2. Воспитательный процесс
В своем кабинете Ислам Каримов, наклонившись над столом, потрясает газетой перед лицом председателя Государственного комитета по печати. Его голос гремит, словно раскаты грома, когда он вопит:
— Как эта статья прошла в печать? Куда смотрела цензура?
Председатель, мужчина лет пятидесяти, полный и с лоснящейся физиономией, стоит на коленях, сжимая в руках свои документы, и старается оправдаться. Его глаза, обычно полные самодовольства, сейчас полны страха и растерянности. Он лопочет, потирая потные ладони друг о друга:
— Хазрат, я не виноват. Редактор Ало Ходжаев, бывший секретарь обкома КПСС, он уважаемый человек, обладает силой влияния. Он сказал, что статья одобрена вами...
Ислам, взрываясь от гнева, вонзает кулак в толстую физиономию председателя. Кровь брызгается по стенам, оставляя алые следы на светлом фоне кабинета. Этот кабинет, когда-то символ власти и силы, теперь стал местом, где унижения и насилие превратились в норму. Чиновники, стоящие перед ним, привыкли к подобным расправам; они не жаловались, не пытались оправдаться, потому что понимали: это — часть игры, в которой проигравший теряет не только лицо, но и жизнь. Оскотинившаяся бюрократия давно приняла рукоприкладство как необходимый метод управления, в котором страх служит основным инструментом.
— Я ничего не разрешал! — продолжает бушевать глава государства, его голос наполняет комнату энергией, подобной урагану. Председатель, весь в крови и синяках, с трепетом кланяется президенту, обещая устранить проблему.
— Выгнать Ходжаева из должности редактора! — требует Каримов, его глаза сверкают гневом.
— Будет исполнено, — с облегчением произносит председатель, отступая на коленях назад, как будто пытается ускользнуть от гнева, и уходит за дверь, оставляя за собой запах страха и унижения.
Одиноко стоя в кабинете, Каримов с ненавистью рвет газету, на которой ярко изображены заголовки о трагедии с пятилетней девочкой. Он не может смириться с тем, что в его стране, где, по его мнению, расцветает благополучие и прогресс, подобные статьи опровергают его идеалы и затмевают успехи. Эта газетенка областного масштаба, как заноза в его сердце, осуждает его правление, ставит под сомнение все, что он пытался создать. Разве он не построил крепкое государство, где царит порядок и стабильность? Разве люди не должны были быть счастливы? Эти мысли терзают его, разрывая на части тщательно выстроенную картину благополучия, которую он так старался сохранить.

5.3.3. Уличный протест
Позавтракав, Санджар выходит из дома, ныряет в теплый осенний воздух и садится в служебную машину. Словно крохотная часть города, эта машина погружается в поток улиц, где жизнь бурлит. Спустя некоторое время она останавливается на шоссе. Весь транспорт стоит, включая троллейбусы и автобусы, создавая длинные, неподвижные цепочки. Водитель, вздыхая, предполагает:
— Наверное, Каримов должен проехать. Милиция дорогу заблокировала. Нет проезда!
Санджар смотрит в окно и видит впереди сотрудников МВД с оружием в руках. Неизбежно нарастает чувство неудовольствия, и он кряхтит:
— Так... Когда он проедет?
Водитель, пожимая плечами, отвечает:
— Никто не знает, шеф. Может через пять минут, может, через час. Всё зависит от службы президентской охраны. Но дороги обычно за два часа блокируют... Придется переждать здесь.
Однако Санджар не доволен этими событиями и хочет побыстрее покинуть эту «пробку»:
— А можем мы другой дорогой проехать? В Ташкенте же сотни разных дорог...
Водитель оборачивается, глядя в заднее окно:
— Нет, позади нас тоже машины. Мы застряли. Надолго, шеф. Никуда не сможем сдвинуться.
Санджар ругается, выходит из машины и начинает пешком идти на работу. Милиционер с недовольным окриком обращается к нему:
— Эй ты! Продвигайся по тротуару, не смотри на сторону дороги!
Санджар идет по осеннему Ташкенту. Город наполнен яркими красками осени: желтые и красные листья шуршат под ногами, воздух пропитан ароматом свежей выпечки из соседних лавочек, а по улице разносится голос уличных музыкантов, создающих мелодии, в которые вплетается жизнь. Ташкент с его широкими проспектами и уютными переулками живет своим ритмом, несмотря на парадоксальную тишину, вызванную пробками и неопределённостью.
Он проходит мимо хокимията города Ташкента — городской администрации. Здесь, у забора, стоят женщины с плакатами: «Освободите моих детей — они не террористы!», «Верните мой дом!», «У меня украли пенсию!». Среди них выделяется Башорат с плакатом «Мой сын не убийца! Свободу Улугбеку Ешеву!» Санджар мгновенно ее узнает. Желание подойти и спросить о новостях о ее сыне переполняет его, но в этот момент к женщинам подбегают милиционеры, и начинается давка.
Женщины кричат, их голоса переплетаются в хоровой крик боли и отчаяния. Некоторые пытаются вырваться, но руки милиционеров крепко сжимают их запястья, заставляя их кричать ещё громче. Плакаты разрываются, будто символизируя разрушение их надежд. Возникает хаос — женщины, полные решимости, но также и страха, сталкиваются с силой, которая их подавляет.
Санджар, охваченный внутренним конфликтом, хочет заступиться. Но тут к нему подходит прохожий, останавливая его:
— Не надо, друг, не надо. Себе сделаешь хуже! Эти женщины знали, что последует, но им терять нечего. А тебе есть что терять? Подумай о семье...
Санджар в недоумении поворачивается к мужчине:
— Но там мой друг — Башорат! Ей надо помочь!
Прохожий делает шаг назад, предупреждая:
— Смотри сам, но не советую. Женщин оштрафуют только и отпустят! А тебя, мужика, посадят. Я часто прохожу здесь и вижу подобные пикеты. Ничем хорошим они не заканчиваются!
Санджар растерянно смотрит, как милицейские машины покидают площадку у городского хокимията, увозя задержанных в районные суды. Башорат, успевая крикнуть ему:
— Моих детей проведайте! Не бросайте их!
Санджар стоит в полном смятении, его сердце сжимается от боли, и он, как будто лишенный сил, смотрит ей вслед. Он чувствует себя беспомощным, не в силах помочь своей старой знакомой и её детям. Ему хотелось бы подойти, обнять ее и сказать, что все будет хорошо, но его собственные страхи и понимание жестокой реальности не дают ему этого сделать. Он остаётся лишь свидетелем, томясь внутри от осознания своей беспомощности.

5.3.4. Голодные дети Башорат
Санджар выходит на дорогу и останавливает такси, быстро поднимая руку. Автомобиль останавливается, и он садится внутрь, прося водителя отвезти его к Башорат. Он помнит ее адрес, и, едва доехав, выходит на улицу, полную луж и промерзшего асфальта.
Дверь квартиры открывается, и внутри он находит Шахло и Отабеков — школьников, сидящих за столом и потягивающих холодный суп. Их маленькая квартира выглядит полусырая и бедная, стены покрыты плесенью, а старые обои с трещинами от времени, словно рассказывают истории о трудных днях. Дети с удивлением смотрят на незнакомца, который зашел в их мир.
Санджар поясняет им:
— Я друг вашей мамы... Здесь рядом есть рынок? Ну, продуктовый?
Отабек, всё еще немного настороженно, махает рукой:
— Да, сто метров от нас. Небольшой рынок.
— Тогда давайте вместе сходим и купим всё, что нужно для хорошего обеда, — предлагает он, стараясь развеять их недоумение. Дети, ободренные предложением, согласны, и они вместе идут к рынку.
На небольшом рынке, среди прилавков, где товар выставлен на продажу под открытым небом, Санджар покупает мясо, картошку, лук, морковь, лепешки и молоко. Он не торопится, выбирая только самое свежее, что может порадовать детей. По дороге обратно он останавливается у уличного киоска и угощает их мороженым. Это — их первый десерт за долгое время, и они с радостью уплетают сладости, на их лицах появляется улыбка.
Отабек, облизывая палочку мороженого, с любопытством интересуется:
— А где мама? Она с утра ушла и ничего нам не сказала.
Санджар, не желая их расстраивать, рассеянно отвечает:
— Ну... надеюсь, с ней все в порядке. Сидите дома, не голодайте! В школу идете?
Шахло, поднимая глаза от мороженого, отвечает:
— У нас вторая смена. Учимся после обеда. Классы переполнены, а новых школ нет.
Она говорит это с недовольством, и Санджар чувствует, как ее слова отзываются в его душе. Это правда. У государства есть деньги на строительство помпезных сооружений — новых офисов и роскошных дворцов, но нет возможности финансировать социальные объекты — школы, детские сады, больницы. Коррупция проела государство, и будущее детей рисуется в тумане неопределенности.
— Ладно, мне нужно на работу, — говорит он, прощаясь с детьми.
В этот момент сотовый телефон звенит, и водитель на другом конце линии сообщает, что «пробка» рассосалась и он может приехать, чтобы забрать шефа на работу. Санджар называет адрес и, глядя на детей, чувствует, как в сердце зреет желание помочь им, сделать что-то большее, чем просто купить продукты. Но он знает, что его время истекает.

5.3.5. Нужны как Нельсон Мандела
Санджар едет на работу, задумчиво глядя в окно автомобиля, пока за окном проплывают серые здания и шумные улицы Ташкента. По прибытии в офис он находит своего помощника и просит его узнать, куда доставили Башорат. Помощник, мужчина с легкой сутулостью и усталым выражением лица, кивает, хотя в глубине души понимает, что это не просто и может быть опасно. Влезать в политику в нынешние времена — значит рисковать. Он знает, что любое неверное движение может привести к неприятностям не только ему, но и его семье.
Санджар, не дожидаясь результатов, решает позвонить Нигаре Хидоятовой. Она — одна из самых активных правозащитниц в стране, и у них сложились хорошие отношения.
— Слушай, — начинает он, стараясь говорить спокойно, — арестовали женщин у городского хокимията. Они свои права защищали, требования власти выставили. Я видел среди них Башорат Ешеву. Милиция, как всегда, применила силу. Я хотел вмешаться, но какой-то прохожий облагородил меня, типа, ничем не поможешь. А я так не могу...
Нигара, как всегда, уверенно отвечает:
— Надо помочь Башорат. Нужен адвокат. Конечно, адвокат здесь не сила, но всё же лучше контролировать весь процесс со специалистом.
— Да, я попросил помощника съездить в милицию и узнать, что там с женщинами. Не знаю, дадут ли ему информацию, но попытаться надо. Хорошо на такие мероприятия приглашать журналистов или блогеров, они сразу отметят это в Интернет. А это власти не нравится, — говорит Санджар, чувствуя, как накаляется ситуация.
Нигара соглашается, но добавляет:
— Нам нужны более серьезные механизмы борьбы с деспотией. Пикеты и шествия — это хорошо, но чаще заведомо провальные практики. Партия и вовлечение в её ряды большего числа людей — вот это серьёзная политическая сила, с которой будут считаться. Сейчас нам следует опираться на крестьянство, как самый большой слой населения республики. Но нужны и другие — врачи, учителя, военные, те, кто ценит демократические принципы. Их тоже необходимо вовлечь в политику. Нельзя быть инертным и бессловесным.
Санджар, осмотрев своих сотрудников, которые бегают по офису, озадаченно кивает:
— Да, ты права. Только убеждением и фактами мы можем привлечь сторонников.
Он смотрит на портрет Нельсона Манделы, который висит на стене. Это изображение, наполненное силой и надеждой, показывает мужчину с мудрыми, глубокими глазами и уверенной улыбкой, борющегося с аппартеидом в Южной Африке. Нелсон Мандела стал символом свободы и стойкости, его история вдохновляет многих, и Санджар понимает, что именно такие люди сейчас нужны Узбекистану.

5.3.6. Правила Геббельса
Уже вечерело, но Санджар всё ещё был в офисе. Мягкий свет лампы падал на документы, разбросанные по столу, и с трудом разгонял полумрак, который окутывал пространство. Он с сосредоточением просматривал отчёты, подписывал бумаги и принимал звонки от агентов и на производстве, пытаясь не упустить ни одной детали в своей работе. В воздухе витала атмосфера напряжения, и звук клавиатуры, перемежающийся с легким шёпотом телефонных разговоров, создавал почти рутинный ритм.
В этот момент в офис вошёл его помощник, выглядевший уставшим, с потёртым взглядом, полным тревоги и усталости. Он сел за стол, не дожидаясь приглашения, и сказал:
— Башорат и женщины отпущены. Им выписали административный штраф. Суммы для них неподъемные. Но это лучше, чем сидеть в тюрьме.
Санджар, слушая его, задумчиво потёр лоб, глубоко вникая в информацию.
— Спасибо за работу. Я оплачу их штраф. Надо будет завтра навестить Башорат, — ответил он, стараясь сохранить спокойствие, несмотря на беспокойство, которое его одолевало.
В этот момент по работающему телевизору зазвучала программа «Ахборот». Помощник кисло посмотрел на экран и, пожимая плечами, произнёс:
— Смотрите вести из рая? Моя семья давно не смотрит узбекское ТВ...
— Вести из рая? — не понял Санджар, поднимая брови.
— Так узбеки называют эту программу, — пояснил помощник. — Там нет ни слова правды. Только новости, которые преукрашивают или искажают реальность. Всё по методам Йозефа Геббельса!
— «Дайте мне средства массовой информации, и я из любого народа сделаю стадо свиней», — вспомнил Санджар, его мысли вернулись к ужасным страницам истории.
Перед его глазами всплыло лицо гитлеровского пропагандиста — плотное, с оплывшими чертами, коварной улыбкой, которая не сулила ничего хорошего. У него были холодные, проницательные глаза, способные выискивать слабости в людях, и резкие линии, которые придавали лицу угрожающий вид. Оно будто отражало всю жажду власти, которая толкала его к манипуляциям и лжи.
— И ещё его цитата: «Чем чудовищнее ложь, тем охотнее толпа верит в неё», — добавил помощник, удивив Санджара своими знаниями. — Я учился на политолога в университете, — пояснил он, заметив удивлённый взгляд шефа. — Но потом нашу специальность закрыли. Ислам Каримов считает, что политология — это лживая наука. Он боится тех, кто по полочкам разложит суть его режима.
— Теперь я понимаю, почему хазрат не любит грамотных и умных людей, — задумчиво произнёс Санджар.
— Тогда вы должны понимать ещё одну фразу Геббельса: «Худший враг любой пропаганды — интеллектуализм».
Санджар развёл руками, чувствуя, как тягостное осознание давит на него. Он не мог не осознавать, что в их стране интеллектуалы стали объектами подозрений, и даже его собственные попытки искать правду натыкались на непонимание и сопротивление. Вся система была устроена так, чтобы подавлять любое инакомыслие, и он задавался вопросом, как же можно изменить эту реальность.

5.3.7. Отряд баб особого назначения
В здании ташкентской школы царила атмосфера ожидания. Санджар, Нигара Хидоятова и Башорат Ешева собрались, чтобы рассказать людям о своих планах и реформах, которые они намеревались внедрить. В аудитории собралось множество людей, лица которых отражали надежду и интерес. Санджар, стоя перед ними, говорил уверенно и откровенно, отвечая на их вопросы о будущем, а также делясь своей амбициозной целью — выдвинуться в президенты. Люди слушали его, глаза светились любопытством и ожиданием, как будто в его словах скрывался ключ к лучшей жизни.
Но в углу здания, под раскидистыми деревьями, стоял министр внутренних дел Закир Алматов. Его лицо было напряженным, губы сжаты в злобной гримасе. Он наблюдал за встречей с явным недовольством, понимая, что на горизонте появляется новый революционер, который может угрожать его власти. Каждый его мускул напряжённо дергался, когда его агенты в здании, одетые в обычную одежду, сообщали по телефону о происходящем на встрече.
Рядом с Алматовым стоял Мистер Х, нервно стучащий по капоту автомобиля. Он также не скрывал своего презрения к независимым политикам, которые собирали вокруг себя народ.
— Мы должны предпринять решительные действия, иначе хазрат снимет с нас головы, если люди пойдут за этой выскочкой! А он не глупый. У него реальная программа, экономически просчитанная. Может, ему помогают западные институты?
— Да, понимаю, что перед нами новый враг, — хрипел Алматов, махая рукой своим подчинённым. — Были ваххабиты-религиозники, а теперь выскочки-политики, но у нас есть планы их дискредитации.
Тем временем его подчинённые уже готовились к действию. Из автомобилей вышли женщины вульгарного вида: в откровенных нарядах с ярким макияжем и кричащими аксессуарами. Они с шумом двигались к собравшимся, привлекая внимание своим вызывающим поведением.
Женщины начали устраивать настоящий скандал, крича и рвя плакаты, опрокидывая парты и брызгаясь краской. На стенах остались следы матершинных слов, оставленных их руками. Санджар оторопело смотрел на эту сцену.
— Ты ждал реакции? Вот она! — произнесла Нигара с печалью в голосе. — Вначале будут бойцы ОБОН — Отряд баб особого назначения, их цель — дискредитировать нас в глазах избирателей. А потом возможны более серьёзные меры, если мы не одумаемся...
Женщины продолжали буянить, и никто не мог их остановить. Все понимали, что они подосланы милицией.
— Я не собираюсь отступать, — произнес Санджар, собрав волю в кулак. — Раз начали, то идём до конца!
В этот момент одна из женщин налетела на Санджара, пытаясь его ударить. Нигара стремительно вступила в схватку с буякой, и они начали рвать друг у друга волосы, пинаясь и крича. Нигаре удалось повалить её на землю, сорвав с неё кофточку и лифчик. Санджар же, пытаясь избежать конфликта, лишь отталкивал налетчиц, осознавая, что кто-то ведёт съёмку, и это может стать причиной обвинений против него.
Смотрящие за всем этим из-за угла Алматов и Мистер Х усмехались, наблюдая за хаосом. Им нравился этот скандал. Крики заполнили школьную площадку, а женщины из ОБОН поджигали парты, создавая атмосферу полного разгрома. Директор школы, в панике бегая по зданию, с ужасом вопил:
— А где милиция? Где пожарные! Что за беспорядки! Никогда больше никаких встреч кого-либо с кем-то в моей школе!
— В следующий раз подумает, стоит ли сдавать в аренду помещение политическим проходимцам, — усмехнулся министр.
— Другим директорам урок, — подхватил Мистер Х.
Прибывшая милиция официально объявила о прекращении собрания, объясняя, что в процессе его проведения возникли беспорядки. Санджару выписали штраф за организацию мероприятия, в котором произошла драка и нанесение ущерба государственному учреждению — школе. Он молча принял квитанцию, внутренне сжимаясь от чувства несправедливости. Нигара толкнула его в бок:
— Пошли, не спорь, иначе потащат в суд. А там есть один мерзавец — Закир Исаев, он тебе тюремный срок вкатит!
Тем временем женщины из ОБОН грузились в автобусы, получая за «доблестную битву» деньги, на которые они смеялись вульгарно и сквернословили, обсуждая, как хорошо они «поучаствовали» в этом беспорядке. Это был пыльный и мрачный день для Санджара и его сторонников, но он знал, что борьба только начинается.

5.3.8. Цель - борьба
Башорат Ешеву проводили домой на такси, оставив Санджара и Нигару обсуждать события дня. Они возвращались в дом Умаровых, где напряжение витало в воздухе, словно электрический заряд. У Санджара была разорвана рубашка, оставив красный след на коже, что свидетельствовало о недавних столкновениях. Нигара пыталась прикрепить к своей сумке оторванную ручку, её руки дрожали от напряжения, а лицо выражало беспокойство. Они оба понимали, что вступили на опасный путь, и что противостоят не только своим соперникам, но и системе, которая не терпела инакомыслия.
Супруга Индира, глядя на квитанцию об уплате штрафа, с тревогой произнесла:
— Мне кажется, заниматься политикой в Узбекистане — чрезвычайно опасное дело. Может, не стоит увлекаться этим? Живут же люди под тираном, терпят... Смотрите, что вам выкинули власти — натравили на вас озлобленных женщин, а ведь могли быть уголовники, которые арматурой вам черепа разнесли бы...
Санджар, однако, не соглашался с её мнением, его голос звучал уверенно:
— Дорогая, вот что бы не было подобных озлобленных женщин и уголовников на таких мероприятиях и вообще в стране, вот для этого мы и собираемся организоваться в политическую силу. Иначе и бизнес наш обречен на провал.
Нигара, поддерживая его, добавила:
— Да, нам нужна поддержка народа. Крестьяне и жители села уже за нас. Нам нужна поддержка горожан. Для этого выезжать в другие города, небольшие поселения...
— Согласен, завтра выезжаем, — решительно сказал Санджар. — Пока управление нашей фирмой передам заместителю.
Индира, укоризненно качая головой, вздыхала. Её взгляд отражал беспокойство, и она понимала, что это может иметь тяжелые последствия для семьи, для родных и близких. Её инстинкт матери и жены подсказывал ей, что мирное существование будет под угрозой. Нигара молчала, не желая успокаивать подругу, потому что сама понимала: теперь покой им будет только сниться.
В это время на экране телевизора показывали Ислама Каримова, который встречался с министром иностранных дел Германии. Его речь о гуманной политике страны звучала как демагогия, его улыбка была безжизненной. Немецкий министр, кивая в знак согласия, рассеянно слушал, прекрасно зная реальность в Узбекистане. За этим показным взаимопониманием скрывалась глубокая пропасть между словами и действительностью, что лишь подчеркивало абсурдность ситуации в стране, где каждая улыбка была тщательно отрепетирована, а истинные проблемы оставались незамеченными за фасадом.

5.3.9. Мы же Восток!
Кортеж президента мчался по Ташкенту, как зловещее облако, пронзающее город. Бронелимузин, как неприступная крепость, окружала армия охранных машин, которые преграждали дорогу всем, кто мог бы броситься навстречу. Улицы были пустынны: милиция строго следила за порядком, изолируя территорию, пока страх и недовольство витали в воздухе. Окна домов оставались закрытыми, а жители, угрюмо наблюдая за проезжающими машинами, ощущали себя словно заточенные в клетку.
Внутри лимузина Ислам Каримов, мрачный и сосредоточенный, беседовал с Мистером Х. Его голос был наполнен уважением к тем, кто жестко удерживал власть, подчеркивая, что именно такая решимость делает правителя сильным.
— Мне всегда нравились политики, которые решительно проводили свою стратегию, удерживали власть и боролись с внутренними врагами, включая конкурентов, — говорил он. — Например, Аугусто Пиночет. Да, он получил власть путем предательства, путем военного переворота, но зато построил сильную политическую систему, где он — основа государства. Да, были репрессии и казни, но что в итоге? Чили занимает ведущие места в Латинской Америке.
За окнами лимузина разворачивался унылый пейзаж Ташкента: серые многоэтажки, облезлые здания, обшарпанные улицы и остатки былого величия, превращенные в символы неудач и забвения. В воздухе витал запах пыли и усталости, а небо, затянутое тяжелыми облаками, создавало мрачную атмосферу.
Ислам продолжал, словно погруженный в свои размышления:
— Или Антониу ди Оливейра Салазар, португальский президент, который правил много лет своей страной. Такой же, как я, антикоммунист, но реформатор! Он сохранил колонии для Португалии, получил выгоду от Второй мировой войны, хотя в ней и не участвовал — вот мудрость правителя. Не зря Салазар считается среди португальцев человеком нации номер один, опередив Генриха Мореплавателя и короля Афонса-Первого! Или испанский каудильо Франциско Франко...
Мистер Х, не снимая темных очков, протирал стекла платочком, прислушиваясь к словам президента.
— Все это мне напоминает иерархию зоны… тюремной системы. Я как-то изучал эту тему. Наверху «пахан», под ним «положенцы», «блатные», далее «мужики», «бугры», а внизу урки, «петухи», «козлы», «суки»... Диктатура фактически копирует эту социальную иерархию... У вас, хазрат, весь народ «опущенный». Ваша система формирует, поэтому, криминальную ментальность. Хотя в начале 1990-х вы решительно пресекли уголовщину в Узбекистане, однако в итоге мы получили слепок криминального мира.
Каримов растерянно дернул себя за губу, но потом усмехнулся:
— Ну, по-другому здесь нельзя... Иначе как удержать власть? Приходится всех оппонентов переводить в ранг «чертей» или «маргариток»... — удивил Мистера Х своим знанием социальной иерархии в криминальном обществе.
Они оба смотрели в окна, где виднелись люди с угрюмыми лицами. Никто не поднимал руку в знак приветствия; все они зло смотрели на проезжающие автомобили.
— Вас не особо любят, — заметил Мистер Х.
— Когда я умру — все они будут плакать, просить меня вернуться, будут ходить на мою могилу, чтобы облызать усыпальницу, — смеется президент. — Люди любят сильную руку, сильную власть. Мямли-демократы им никчему. Мы же Восток!
Мистер Х скалил зубы в усмешке, его глаза блестели, словно у хищника, который готовился к нападению. В этом взгляде скрывалось одобрение, но и холодная расчетливость: он понимал, что подобная философия правления требует жертв, и каждое слово Ислама Каримова лишь укрепляло его позиции как советника, который не боится мрачных сторон власти.

5.3.10. «Гитаристы» на крышах
Санджар и Нигара сидели в машине, нетерпеливо ожидая, когда проедет президентский кортеж. Водитель, уставший от ожидания, жаловался:
— Это утомительно — ждать, когда проедет президент. Многие уже предпочитают объезжать, чтобы не терять время.
— Но как быть с маршрутными такси или рейсовыми автобусами, троллейбусами? Они не могут произвольно менять направление, — сокрушался он, взглянув на часы.
— С этой практикой нужно покончить лишь через парламент, — сказал Санджар, задумчиво глядя в окно. — Я помню историю короля Испании, который не был у власти, когда страной правил каудильо Франко. Тот тоже ездил как наш Ислам Каримов. Король терпеливо ждал в машине, как и все жители, проезда президента. И тогда он поклялся, что если получит власть, то никакие правила Франко не будут работать.
После смерти Франсиско Франко в 1975 году королем Испании стал Хуан Карлос I. Он был провозглашен королем 22 ноября 1975 года и сыграл ключевую роль в переходе Испании к демократии. Хуан Карлос I инициировал демократические реформы и способствовал принятию новой конституции в 1978 году, что привело к установлению парламентарной монархии в стране.
Нигара хмурила брови, просящая о большей справедливости.
— Служба безопасности президента страдает такой фобией, что в этом году закроют трамваи и троллейбусы, поскольку они могут закрывать проезд для кортежа, — произнесла она, вздыхая. — Электрический транспорт — самый дешевый и экологичный, доступный, но хазрату на это наплевать. Он печется только о своей шкуре.
За окном машины они видели угрюмые лица пассажиров общественного транспорта. Люди сидели, как в заточении, с усталыми глазами, смотрели в одну точку, словно погруженные в собственные мысли. Некоторые держали в руках небольшие пакеты с продуктами, другие — книги, но ни у кого не было радости. Их выражения лиц говорили о безысходности и подавленности, о том, как жизнь сжимает их в тисках обыденности.
— Потому что его дети и внуки не ездят на общественном транспорте, — сердился Санджар. — Они не живут с народом, не знают его проблем. Они оторваны от своих же соотечественников.
— Уже закопаны многие автомобильные развязки и магистрали, и это создает «пробки» на дорогах, — продолжала Нигара. — Каримов маньякально боится своего же народа.
Она показала в окно на «гитаристов» — снайперов, сидящих на крышах многоэтажных зданий. Их черные силуэты резко выделялись на фоне серого неба. Снайперы, словно хищные птицы, следили за каждым движением на улице через прицелы, готовые к действию. Их лица были скрыты под масками, а глаза смотрели с холодным беспристрастием, проникая в души прохожих. Эта паранойя охватила даже спецслужбы, лишая их здравого смысла: люди, назначенные защищать, стали потенциальными угрозами. Каждое их движение было внимательным, настороженным, создавая атмосферу страха, словно все вокруг были врагами, которых следовало пресечь на корню.
— Этот мрак не может продолжаться вечно, — произнесла Нигара, разрывая тишину. — Мы должны найти способ изменить ситуацию.

5.3.11. Современное рабство
Машина Санджара и Нигары ехала по сельской местности, и за окнами открывалась удручающая картина. Везде, на бескрайних полях, было видно, как дети в школьной форме, их учителя и другие взрослые собирали урожай под палящим солнцем. Ряды школьников тянулись вдоль борозд, усталые, запыленные, согнувшиеся над работой. Вместо учебников в их руках были корзины для хлопка, а вместо классов – сухая земля и бескрайние ряды растений. Учителя, вместо того чтобы объяснять сложные формулы или учить грамматике, стояли среди учеников, подгоняя их, чтобы успеть выполнить норму.
Санджар с отвращением смотрел на эту картину:
– Дети должны быть в школах! – возмутился он, сжав кулаки. – Это не просто бесправие, это варварство!
Нигара, слегка вздыхая, кивнула головой:
– Школы в это время закрываются. Власти буквально выгоняют учителей и школьников на поля, как рабов. Весь сельскохозяйственный цикл строится на детском труде. И осенью опять эти сельхозработы – сбор хлопка. Знаешь, это началось при коммунистах, но продолжается и при Каримове. Режим не изменился – просто хозяева другие. Сельчане по-прежнему самые бесправные. Они, как рабы, не могут жить нормальной жизнью.
За окном машины мелькали деревенские дома, у которых тоже можно было видеть людей с корзинами, стоящих на солнце. Иногда встречались худые, старые тракторы, еле движущиеся по пыльным дорогам.
– Помнишь, Санджар, до середины 1970-х годов у крестьян не было даже паспортов? Они не могли переселиться в города! Представь – самыми бесправными были именно крестьяне, самая многочисленная прослойка нашего общества. Их около 70%! И до сих пор ничего не изменилось. Поэтому нам нужно заручиться их поддержкой. Их массы могут стать той силой, что изменит режим.
Санджар, со стиснутыми зубами, смотрел на поля:
– Это настоящий кошмар. В Америке рабство давно отменили. В России крепостное право отменили ещё в XIX веке! А у нас, в XXI веке, этот хазрат возродил рабство для своего народа. Это так унизительно!
Нигара неожиданно улыбнулась, вспоминая одну историю: – Ты слышал, что милиционеры однажды остановили машину военного атташе из посольства США и заставили его собирать хлопок?
Санджар недоумённо повернулся к ней:
– Серьёзно? И такое было?
Нигара засмеялась:
– Было! Мне об этом рассказал один переводчик. Милиция перепутала машину, и этот несчастный атташе оказался на хлопковом поле. Его чуть не отлупили, когда он не хотел работать. В итоге он собрал десять килограммов хлопка! Больше не смог, бедняга.
Санджар, всё ещё не веря, покачал головой:
– Невероятно! Это бы звучало как анекдот, если бы не было так грустно. Даже дипломатов тянут в это рабство.

5.3.12. Унылая жизнь кишлака
Машина Санджара и Нигары останавливается возле сельсовета небольшого кишлака, затерянного среди бескрайних полей. Здание сельсовета — старое, глинобитное, с облупившимися стенами и маленькими окнами, больше напоминает дом начала прошлого века, чем административное здание. На деревянной двери висит выцветшая табличка с едва различимыми буквами.
Внутри обстановка такая же скромная: полы покрыты пыльным ковром, старые деревянные стулья стоят вокруг небольшого стола. На стенах висят два портрета — Ислама Каримова и Амира Темура, великого завоевателя Средней Азии, символа могущества, который сейчас, кажется, выглядит неуместно в этом затерянном и забытом всеми месте.
Когда Санджар и Нигара заходят, им встречают с недоверием. Глава сельсовета — седобородый старик с морщинистым лицом и усталыми глазами, сидит за столом. Его одежда чистая, но потертая, руки натружены тяжелым трудом. Вначале он относится к пришедшим с осторожностью, но постепенно, когда их приглашают к столу, атмосфера становится более теплой. За стаканом горячего чая разговор переходит на проблемы деревни.
– Да, дети на полях, – старик вздыхает, поглаживая свою бороду, – что делать? Хоким района гонит всех на сбор хлопка, потому что с него требует областной хоким, а того дергает за усы сам хазрат! Врачи красят стены, если проезжает какой-то важный человек, учителя подметают улицы, а продавцы ремонтируют дороги. Некому этим заниматься, людей становится все меньше...
– Почему? – спрашивает Санджар, делая глоток чая.
– Работы нет, – отвечает старик. – Сезонная работа мало приносит, поэтому мужики уезжают в Россию на заработки. Уже годами не видят своих жен и детей. Высылают деньги, чтобы семьи могли здесь выжить. Но дети растут без отцов... Это плохо.
Нигара, глядя в окно, замечает, что асфальтированная дорога тянется лишь до сельсовета, дальше простирается грунтовка, которая в сезон дождей становится практически непроходимой. Кое-где торчат деревянные столбы с проводами, но видно, что дороги не ремонтировались давно. В этом пейзаже словно застыл целый век, как будто прогресс обходит эти края стороной.
– Это везде так? – с сожалением спрашивает Нигара.
– Везде, – кивает старик, опуская взгляд. – В соседнем селе вообще целыми семьями уезжают, дома пустуют. Некому хлопок собирать, некому работать на бахчах. Хокимы гонят сюда горожан, а им это надо? Никто не хочет заниматься не своей работой... Но время такое, значит, надо, – быстро добавляет он, как будто испугался своих собственных слов, оглядываясь с тревогой. – Только, пожалуйста, никому не говорите, что я вам сказал. Если придет кто-то новый, карьерист, нам всем станет плохо.
– Не волнуйтесь, мы никому не расскажем, – успокаивает его Санджар. – А как у вас с газом? С водой?
– Какой газ! – старик тяжело вздыхает. – При коммунистах хотя бы газопровод тянули, но не дотянули. Теперь ветку так и не провели. А где есть газопровод – все равно газа нет. Мы топим кизяком, дровами, чем сможем... Воду привозят, артезианские скважины – дорого, денег на это нет. Без взяток ничего не движется.
– А электричество? Вон провода же есть, – замечает Нигара.
Старик махнул рукой, словно отмахиваясь от этой идеи:
– Есть, только ток в проводах – редкость. Богатые сельчане купили дизельные генераторы, продают электричество соседям, но для нас это слишком дорого. Ночью кишлак как кладбище – темнота сплошная.
Проводив их до двери, старик посмотрел вдаль, словно пытаясь увидеть светлое будущее, но его глаза оставались усталыми. Санджар и Нигара попрощались, заверив его, что никому не расскажут о разговоре, и направились к машине. За рулем их ждал водитель, который тоже был мрачен от увиденного.
Машина тронулась, оставляя позади заброшенный сельсовет, унылые грунтовые дороги и бесконечные хлопковые поля.

5.3.13. Роскошная столица
Поздно вечером Санджар и Нигара вернулись в Ташкент, их машина медленно подъехала к офису. Город уже давно погрузился в темноту, но яркие неоновые огни придавали столице иллюзию вечного движения и жизни. Они вошли в тихий, полутемный офис, где их встретил только охранник, кивнув в знак приветствия. Все сотрудники давно ушли домой, оставив помещение в полной тишине. В воздухе висела усталость и гнетущая атмосфера после долгого дня.
Санджар, с каменным выражением лица, сел за свой стол. Он задумчиво перебирал бумаги, но его мысли явно были где-то далеко, в том заброшенном кишлаке, где он видел угрюмые лица, темные улицы и полное отсутствие надежды на лучшее будущее. Он взял ручку и рассеянно что-то писал, не осознавая толком, что делает.
– Ладно, всё, – прервала тишину Нигара, подходя ближе к столу. – Мы устали. Надо отдохнуть. Теперь ты знаешь реальность.
– Я её и раньше знал, – сухо ответил Санджар, не поднимая глаз.
– Но не ожидал, что всё настолько плохо? – тихо спросила Нигара, внимательно наблюдая за его реакцией.
Санджар тяжело вздохнул и, наконец, отложил ручку в сторону. Он посмотрел на неё, затем отвел взгляд к окну, за которым бурлила ночная жизнь столицы.
– Нет, не ожидал, – произнёс он с горечью в голосе.
За окном раскинулся Ташкент, город, ослепляющий своими неоновыми вывесками и яркими огнями. Он манил и обещал роскошную жизнь, словно скрывая свою изнанку — лоснящиеся фасады ресторанов, блестящие витрины магазинов и новые жилые комплексы делали столицу похожей на центр Вселенной для людей из провинции. Как и для многих сельчан, Ташкент казался воплощением благополучия, чем-то сродни Нью-Йорку для американцев — мечтой о безграничных возможностях, успехе и богатстве.
Но за этим иллюзорным фасадом скрывалась жестокая реальность: ложь, лицемерие, коррупция и беззаконие. Величественные здания, которые казались символами процветания, были лишь оболочкой, за которой пряталась порочная система. Роскошные автомобили и элитные рестораны — всё это казалось чужим в сравнении с тем, что Санджар увидел в кишлаке. Те, кто жил за пределами города, оставались незамеченными, их судьбы не имели значения для тех, кто наслаждался светом этих неоновых вывесок.
Ташкент, в своём блеске и сиянии, вдруг казался пустым, лишённым настоящего содержания, от чего в груди Санджара сжималось горькое осознание: для многих это сияние остаётся недоступной мечтой, уводящей всё дальше от реальной жизни.

5.3.14. Чудная долина
На следующий вечер Санджар и его друзья сидят в уютном кафе, в полутемном зале с мягким освещением и видом на вечерний город. Внутри витает запах жареного мяса и свежих овощей. Они ужинают за большим деревянным столом, вокруг которого стоят удобные кожаные кресла. В зале играет музыка, а на небольшой сцене выступает певец — Мистер Кредо. Его голос мелодично льётся через динамики, звучит мягкая и завораживающая песня с восточными мотивами:
"Чую, чую, я кочую
Топчет неспеша пустыню караван.
Дым пускаю и кайфую,
Но кайфую, отчего не знаю сам..."
Однако ни Санджар, ни его друзья не обращают на него особого внимания. Они погружены в разговор. Санджар рассказывает о своей недавней поездке с Нигарой в область, о встречах с людьми, их проблемах и грустных реалиях сельской жизни.
Один из друзей, которого звали Рустам, сидит напротив Санджара и задумчиво постукивает вилкой по тарелке, на которой пылает горячее мясо с картофелем. Рустам — высокий, крепко сложенный мужчина с густой бородой и немного угрюмым взглядом. Его светлая рубашка слегка расстёгнута, а рукава небрежно закатаны. В его взгляде читается уставший цинизм, накопившийся от многих лет борьбы за выживание в условиях, когда вся система настроена против тебя.
Санджар замечает это и спрашивает:
— Ты хочешь что-то сказать?
Рустам ненадолго задумывается, а затем, вздохнув, произносит:
— Знаешь, когда улицей управляла преступность, было легче. Ты понимаешь, почему? — Он замолкает на секунду, словно давая Санджару время осознать. — Потому что с бандитами можно было договориться. У них были свои правила, своя этика, свои традиции. Если они брали деньги за «крышу», они действительно тебя защищали. С ними было просто: ты знал, чего ожидать. А теперь? Бандитов заменили бандиты в погонах — милиция, спецслужбы, прокуроры, налоговики. Они все взяточники. Но, беря деньги, они не дают тебе никаких гарантий. Сегодня обещают одно, завтра отменяют всё, что было.
Мистер Кредо продолжает петь:
"Долина, чудная долина,
Долина вечных снов,
Растений и цветов..."
Санджар кивает, его глаза становятся серьёзными. Он понимает, о чём говорит Рустам.
— Да, понимаю, — тихо отвечает Санджар.
Рустам продолжает, взяв глоток чая:
— Я это к тому, что весь этот бардак выстроил хазрат. Он окружил себя такими же мерзавцами и ворами. И все эти люди будут против тебя. Если ты хочешь стать президентом, тебя будут топтать, уничтожать. Каримов не терпит конкурентов, и вся эта свора — его цепные псы. Они утонут в грязи и крови, лишь бы удержаться у власти.
За столом повисает тишина. Другие друзья, сидящие вокруг, переглядываются и начинают осторожно отговаривать Санджара:
— Слушай, эту страну не изменить. Люди не хотят ни революций, ни перемен. Они аполитичны, им всё равно на государство, — говорит один.
— Ты только потеряешь всё: время, деньги, а может быть, даже свою жизнь. Узбекистан слишком глубоко погряз в этом болоте, — добавляет другой.
Мистер Кредо поёт:
"Долина, чудная долина,
Цветущий дивный сад,
Пьянящий аромат..."
Но Санджар не сдаётся. Его голос звучит твёрдо, словно он уже принял решение, и никакие доводы не смогут его поколебать:
— Нет, я не могу отступить. Я взял новый курс, и буду идти до конца. Узбекистан нужно менять. Мы не можем больше мириться с этим!
Мелодия песни затихает, оставляя в воздухе лёгкий аромат восточных мотивов.

5.3.15.ХлопкорАбы
В кафе неожиданно врываются милиционеры. Их появление вызывает мгновенное напряжение — они наглые, угрюмые, смахивают дубинками по столам и стульям, как будто владеют заведением. Лица у них жёсткие, суровые, на руках блестят металлические наручники, а на ремнях болтаются рации и пистолеты.
— Закрывайте заведение, — грубо командует лейтенант милиции, угрожающе скривив рот. Это высокий, плотный мужчина с хищными чертами лица и коротко стрижеными волосами, его глаза злобно блестят из-под низко посаженных бровей. Он явно привык, что ему не возражают. — Всё, закрывай!
— У меня клиенты, народ, — ошарашенно произносит хозяин кафе, пожилой мужчина с сединой в волосах и добрыми глазами. — Я не могу просто так разогнать людей. Это неуважение! И мне убыток!
Лейтенант обрывает его резко, не скрывая раздражения:
— Приказ президента — все развлекательные заведения работают только до десяти вечера. Нарушителей ждет огромный штраф, вплоть до конфискации заведения!
Милиционеры начинают подходить к посетителям, грубо приказывая всем выйти на улицу. Они словно стадо разгоняют людей, внося беспокойство и напряжение.
— Что за безобразие! — возмущается Санджар, резко поднимаясь со своего места.
Его друзья, разозлённые происходящим, тоже поддерживают его:
— Вы что, указываете нам, когда мы должны отдыхать? Кто вам дал такое право?
Лейтенант поворачивается к ним с насмешливым взглядом:
— Какой отдых? Сейчас вы все отправитесь на работу.
— О чем это вы? Мы работаем с утра. Завтра, — Санджар смотрит на него недоумённо.
— Это ваша частная работа, — ухмыляется лейтенант, его взгляд становится ещё наглее. — А сейчас начинается работа на благо государства. Это общественно-полезный труд!
— Чего? — Санджар и его друзья ещё больше удивляются.
— Мы обязаны всех, кто бесцельно проводит время вечером, доставить в отделение милиции для проверки уголовного прошлого и поиска в розыске, — поясняет лейтенант с наглой улыбкой. — Это займёт пару дней. Вам хочется в «обезьянник»?
— Это произвол! — взрывается Рустам, сжимая кулаки и пытаясь двинуться в сторону лейтенанта, но тот делает резкий шаг вперёд, и его лицо становится ещё жёстче.
— Таков приказ хазрата! Оскорбляете нашего президента — это уже приравнивается к терроризму, — добавляет он, и его угрожающий тон наполняет воздух ещё большей напряжённостью.
Санджар кладёт руку на плечо Рустама, стараясь его успокоить, и обращается к милиционерам:
— Вы говорили о какой-то работе… Что за работа?
Лейтенант оживляется, видя, что Санджар готов к диалогу:
— Можете выбрать: два-три дня в «обезьяннике» или три часа работы на хлопковом поле. Хлопок — это богатство страны. Нужно собрать урожай для нашего народа.
Тем временем, в углу кафе разгорается ещё один инцидент. Милиционеры начинают избивать гитариста — худощавого молодого человека с длинными волосами и печальными глазами. Он пытается сопротивляться, но двое рослых милиционеров хватают его за плечи и начинают колотить дубинками. Музыкант молча терпит побои, скривившись от боли. Барабанщик, его товарищ, коренастый мужчина с татуировками на руках, умоляет оставить его друга в покое. Клавишник — молодой парень с испуганным лицом — сидит, боясь пошевелиться, его руки дрожат. Саксафонистка, симпатичная женщина с длинными светлыми волосами, стоит в стороне, покрывшись бледностью, она дрожит от страха, глядя, как избивают гитариста.
Певец Мистер Кредо, быстро оценив ситуацию, ловко исчезает через черный вход, оставляя свою команду в беде.
Некоторые посетители без лишних слов и обсуждений выходят из заведения, молча строясь у автобусов, припаркованных у входа. Они понимают, что лучше не спорить — иначе будет хуже.
— На хлопковом поле? — удивляется Санджар, пытаясь осмыслить происходящее. — Сейчас же ночь. Как мы будем собирать хлопок?
— Мы включим фонари от автобусов, — поясняет лейтенант, а его подчинённые стоят рядом, постукивая дубинками по ладоням, их угрюмые лица не оставляют сомнений — выбора у присутствующих нет. — Вам выбирать.
— Но ведь хлопок принадлежит фермерам! Причем тут президент и милиция? Мы не рабы! Это произвол! — пытается возразить Рустам, но терпение лейтенанта заканчивается. Он пинает Рустама по животу, заставив его согнуться от боли.
— Хватит! — вскрикнул Санджар, быстро наклоняясь и помогая другу подняться с пола.
Лейтенант снова подходит ближе, злобно глядя на Санджара:
— Так что? Выбирайте.
Санджар оглядывается на своих друзей, понимая, что сопротивление только усугубит их положение. Он делает глубокий вдох и спокойно говорит:
— Не ругайтесь и не спорьте. Если будем сопротивляться, нас обвинят в неповиновении. Чтобы понять, что творит наш президент, давайте последуем совету лейтенанта и посетим хлопковое поле.
Друзья нехотя соглашаются. Они медленно выходят из кафе, встречаясь с угрюмым взглядом милиционеров. На улице их распределяют по автобусам, каждый ощущает груз нависшего над ними произвола. Автобусы затем отправляются за пределы города, увозя людей вглубь ночной темноты, к полям, которые освещают лишь тусклые фары транспорта.

5.3.16. Только мирным путем
Ночь на хлопковом поле оказалась холодной и мрачной. Холодный ветер продувал сквозь тонкие куртки собранных здесь людей, заставляя их ежиться от холода. Ровная линия автомобилей с включенными фарами отбрасывала тусклый свет на поле, освещая лишь ограниченные участки, где сотни горожан медленно передвигались, сгибаясь под тяжестью своей вынужденной работы. Свет машин был тусклым, недостаточным, чтобы хорошо видеть, и приходилось собирать хлопок почти на ощупь, замерзшими руками цепляясь за жесткие стебли.
Милиционеры стояли неподалеку, бдительно наблюдая за рабочими, словно тюремные надсмотрщики. Они безмолвно охраняли поле, следя за каждым движением, чтобы никто не сбежал. В руках у них дубинки, лица хмурые, равнодушные. Казалось, их не волновала ни усталость, ни холод, который сковывал собравшихся людей.
Санджар, глубоко вздыхая, склонился к земле, его пальцы двигались медленно, собирая хлопок. От тяжёлых мыслей становилось еще холоднее.
— Рабство в 21 веке, — горько произнес он, бросив полный ненависти взгляд на милиционеров. — Вот вам реформы Ислама Каримова. Он превратил Узбекистан в концентрационный лагерь.
С каждой минутой ненависть внутри него росла. Он чувствовал себя не просто униженным, а словно заключенным в невидимой клетке, которую Каримов построил для всех, кто жил в стране. Каждая ветка хлопка, которую он трогал, напоминала ему о том, как эта система сковала людей, лишив их свободы и прав.
— Он настоящий дэв, — шепчет рядом Рустам, его голос был тих, но полон ненависти. — Теперь ты понимаешь, что я тебе говорил? Каримов создал государство-тюрьму. Виртухай может построить только тюрьму, а не демократию. Это его единственный метод управления — держать людей в страхе.
Санджар только кивнул, погружённый в свои мысли. Его руки автоматически продолжали собирать хлопок, но в голове всё время вертелась одна мысль — как можно было довести страну до такой жизни. Их беседа продолжалась приглушенно, словно у каждого в голове звучал зловещий приговор. Мимо ходили другие горожане, такие же уставшие и замерзшие, как они. Кто-то шептался о несправедливости, кто-то молчал, не решаясь даже роптать вслух.
К утру, измученные и холодные, они наконец возвращаются в город. Автобусы молча пересекают улицы, опустошенные и заброшенные в это раннее утро. Санджар, чувствуя усталость во всем теле, медленно выходит на свою остановку. Он направляется домой, погружённый в мысли о случившемся, о том, как донести правду до людей. Ему есть о чем рассказать. Мысль о пресс-конференции не покидает его — независимые журналисты, те, кто ещё остались в стране, хоть и пишут в основном для западных СМИ, могли бы помочь донести истину.
Когда он добрался домой, Нигара уже ждала его. Она встретила его горькой усмешкой, сев за стол, едва взглянув на него.
— Ну что, может, революцию сделаем? — её голос был полон сарказма, но в глубине чувствовалась невыносимая усталость и отчаяние.
Санджар решительно покачал головой:
— Только мирным путем. Только через парламент и Конституцию.
Нигара пожала плечами, словно принимая его слова, но без особой веры в них. За окном начинался новый день, но для них он был лишь продолжением той же темной и холодной ночи, проведенной на поле.

5.3.17. Новые реалии
В студии CNN идут напряженные кадры, когда на экране мелькают знаковые образы узбекской политической жизни. На первых кадрах — теплое приветствие между президентом Узбекистана Исламом Каримовым и президентом России Владимиром Путиным. Они обнимаются на фоне торжественной обстановки, однако в глазах Путина видна некоторая холодность, как будто он не до конца доверяет своему восточному коллеге. За ними следуют кадры, где Гульнара Каримова, дочь узбекского лидера, танцует на роскошной вечеринке — яркий символ привилегированной элиты страны, разобщённой с её реальной жизнью.
Следом показывают заседание Олий Мажлиса — парламентской палаты Узбекистана. В зале строгие лица депутатов, одетых в одинаковые тёмные костюмы. Стены украшены традиционными узорчатыми коврами, а на переднем плане стоит сам Каримов, уверенно произносящий речь, пропитанную пустыми обещаниями и политическим популизмом. Все в зале аплодируют, но это выглядит механически, без настоящего одушевления.
Ведущий поворачивается к своему гостю, эксперту по Центральной Азии Исааку Левину:
— Итак, реформы Каримова находят поддержку у российского президента?
Левин усмехается, пожимая плечами.
— Как бы не так! Владимир Путин прекрасно понимает, что Каримов — человек непредсказуемый и может предать в любой момент. Это типичная восточная политика: сегодня дать обещание, а завтра нарушить его. Но дело не в реформах, а в том, что Каримов строит себя и свою власть. Он — циник, и его режим пропитан этим цинизмом.
На экране тем временем показывают кадры с похорон первой жены Каримова, Натальи Петровны Кучми. Холодный день на кладбище Боткина в Ташкенте, несколько старых деревьев бросают тени на мраморные надгробия. Простая гробница, немногочисленные родственники и друзья стоят в молчании. Похороны скромные, без лишних почестей, и видна печальная картина — всего несколько человек пришли проводить её в последний путь.
— Сын Петр остался один? — спрашивает ведущий, обращая внимание на невесёлую картину.
На экране появляется фотография Петра Каримова, сына президента. Её удалось найти в Интернете. На фото Петр стоит со своим другом Алишером, оба одеты в спортивные куртки. Петр — высокий мужчина средних лет, с серьёзным лицом, а Алишер, более расслабленный и улыбающийся, стоит рядом, будто пытаясь придать легкости фотографии. Это единственное доступное изображение Петра в социальных сетях, где он выглядит человеком, не привыкшим быть в центре внимания.
Левин продолжает:
— Ислам Каримов никогда не говорил о первой жене и сыне. Это тема под запретом. Петр Трофимович Кучми, тесть Каримова, дал ему путёвку в большую политику, но со временем Каримов отблагодарил его тем, что закрыл его завод «Ташсельмаш», а на его месте теперь парк. На похороны жены он не явился, не захотел напоминать о своём прошлом. А о сыне предпочитает не упоминать — Петр сейчас работает топ-менеджером в московском представительстве авиакомпании «Узбекистон Хаво Йуллари».
— Но он был заместителем председателя «Азия-банка»? — уточняет ведущий.
— Был, но ушёл. Петр не умеет делать бизнес, — Левин усмехается. — Он обычный менеджер. Бизнес делают люди с отсутствием совести, как его сестра Гульнара Каримова или их дальний родственник Акбарали Абдуллаев.
— Это племянник Ислама Каримова? — интересуется журналист.
— Нет, племянник Ислама Каримова — это Джамшид Каримов, которого он упёк в психушку за слишком критические статьи. А Акбарали — это племянник Татьяны Акбаровны, жены Каримова. Вы понимаете, власть в Узбекистане — семейная. Каждый член семьи извлекает прибыль из этого режима.
На экране показывают нарезку новостей, где мелькает имя Санджара Умарова — потенциального оппозиционного лидера.
— Говорят, сейчас появился новый лидер — Санджар Умаров… — начинает ведущий.
Левин качает головой с грустью:
— Пока он только на пути к тому, чтобы стать лидером, но его жизнь уже под угрозой. Каримов не терпит соперников. Он жестоко расправляется с каждым, кто даже намекает на претензии на высшую власть.

Часть 5.4. Гульнара Каримова

5.4.1. Без конкурентов
Ташкент, как всегда, наполнен суетой рабочих дней — широкие улицы забиты машинами, а тротуары заполняют спешащие люди. Город словно пульсирует от напряжённого ритма деловой жизни. Высотные здания отбрасывают тени на широкие проспекты, где громыхает транспорт, а уличные торговцы предлагают свои товары. Среди этой суеты внезапно появляется кортеж — пять автомобилей проносятся по улицам с мигалками, заставляя прохожих разбегаться в стороны. Четыре из них — внедорожники службы госбезопасности, а в центре кортежа — роскошный чёрный лимузин, в котором сидит Гульнара Каримова, сверкающая своей нарочитой роскошью.
Гульнара сегодня одета в дизайнерский брючный костюм кремового цвета, выполненный с явной дороговизной. Её волосы аккуратно уложены в высокую причёску, а на руках сверкают массивные золотые часы с бриллиантами. Её макияж — идеален, и она излучает аристократическую холодность, которая подчёркивается её презрительной мимикой. Рядом с ней — несколько её приближённых сотрудников, одетых в деловые наряды, но заметно менее дорогие и вычурные, чем её собственные. Они обсуждают подготовку к предстоящей выставке, стараясь угодить своей хозяйке.
Помощница Гаяне Авакян, склонившись ближе к Гульнаре, произносит осторожно:
— Госпожа Каримова, у вас всё хорошо? Отец простил? Столько золота утеряно, аж обидно...
Гульнара небрежно поглядывает на свои золотые часы, как будто её абсолютно не интересуют обсуждаемые темы. Её голос полон самоуверенности и наглости:
— Конечно простил. Ведь я — его наследница и единственная надежда. А золото... Я ещё получу золото. Для меня нет проблем взять ещё золото из государственного запаса. С директором Навоийского горно-металлургического комбината у меня личные контакты. С главой Центрального банка тоже. Так что доступ к золоту у меня есть.
В лимузине на мгновение воцаряется молчание, которое нарушает одна из сотрудниц:
— Но у Ислама Каримова же есть сын Петр. От первого брака. Он тоже наследник...
На этих словах Гульнара резко поворачивает голову к говорившей. Её лицо искажает злоба, а глаза сверкают гневом. Её голос наполняется презрением:
— Эй, не говорите мне про него! Он мне не брат! Алкаш! Придурок! Сидит в Москве и пускай там гниёт. Только я могу продолжить дело отца.
Возникшее напряжение ненадолго сглаживается, пока та же любопытная сотрудница не задаёт новый вопрос:
— А Лола?
— Что Лола? — Гульнара поднимает бровь, с презрительным недоумением глядя на собеседницу. — Вы про мою сестрёнку? Тупую бабёнцию? Она на «коксе» сидит! Мужиков меняет как перчатки. Ей не до политики! Серая мышка — такая в политике не засветится.
Гульнара скалит зубы, словно хищница, и её приближённые, чувствуя напряжение, стараются поддержать её настроение, разражаясь фальшивым смехом.

5.4.2.Стычка с премьер-министром
Кортеж Гульнары Каримовой стремительно мчится по улицам Ташкента, и когда автомобили подъезжают к перекрёстку, навстречу выезжает другой кортеж — премьер-министра Шавката Мирзияева. Его машины сопровождают милиционеры, он направляется в область для проверки, как проходит сбор хлопка. Неожиданно оба кортежа встречаются на перекрёстке, и возникает затор. Машины резко тормозят, охранники выскакивают из автомобилей, мгновенно наводя оружие друг на друга. Начинается словесная перепалка, охранники нервничают, ситуация накаляется.
— Мы сопровождаем Мирзияева. Уступите дорогу! — яростно кричит милиционер, охраняющий премьера, его лицо напряжено, словно он готов к бою.
Сотрудник службы безопасности президента не собирается уступать:
— У нас под защитой Гульнара Каримова! Отъезжайте назад, мы должны проехать! — голос его звучит решительно, не оставляя места для компромиссов.
Люди, стоящие на тротуарах, с удивлением наблюдают за этой сценой. Пешеходы переглядываются, не понимая, что происходит: два кортежа, множество вооружённых людей, которые сейчас направляют оружие друг на друга. В воздухе повисло напряжение, словно любой неверный шаг может привести к катастрофе. Никто из прохожих не решается вмешаться или даже двинуться.
— Мы в приоритете! — не уступает милиционер, защищающий кортеж премьера. — Премьер — второе лицо в государстве!
Эти слова достигают ушей Гульнары, и её охватывает ярость. Она распахивает дверь своего лимузина, выходя наружу с огнём в глазах. На ней всё тот же элегантный кремовый костюм, но теперь её лицо перекошено гневом. Она стремительно несётся к милиционеру и, даже не раздумывая, хватает его за грудки.
— Ты чего, тварь, говоришь? — кричит она, и голос её пронзает воздух. — Какой ещё Мирзияев? Я — второе лицо в государстве! Тебе лично это доказать, мерзавец?
Милиционер бледнеет. Он растерян и не знает, что делать. Столкнувшись с Гульнарой Каримовой лицом к лицу, он понимает, что любое неверное действие может погубить его карьеру. Руки его дрожат, он явно не ожидал такой агрессии.
Тем временем дверь правительственной машины открывается, и из неё выходит Шавкат Мирзияев. Он высокий, плотного телосложения, в строгом костюме, его лицо перекошено гневом, кожа словно позеленела от ярости. Он сжимает кулаки, явно собираясь сказать что-то резкое, но к нему уже подбегает Гульнара, буквально кипящая от негодования.
— Слушай, Шавкат, ты знаешь, кто я! — кричит она, яростно сверкая глазами. — Так что не спорь! Я проеду первой!
Шавкат Мирзияев, несмотря на внутреннее раздражение, не хочет продолжать этот абсурдный конфликт. Он сдерживает своё недовольство, не желая устраивать сцену на глазах у толпы. С презрением во взгляде он спокойно пожимает плечами:
— Проезжай, — произносит он с насмешкой, полное презрения звучит в его голосе, словно этим жестом он ставит точку в споре.
Гульнара бросает победный взгляд на Мирзияева, скалится и резко командует своему водителю:
— Трогай!
Её кортеж стремительно проезжает мимо машин премьер-министра, а она продолжает смотреть на Мирзияева, явно наслаждаясь своим мимолётным триумфом. В её взгляде отражается чувство превосходства, уверенности в своей безнаказанности.
Мирзияев, наблюдая за тем, как Гульнара скрывается в машине, сердито хмурится. Его лицо выражает сдержанную ярость, и сквозь зубы он тихо шепчет:
— Ну, мы ещё посмотрим. Будет и на моей улице праздник. Ты не представляешь, какое будущее тебя ждёт!
Он знает, что унижение, которое ему пришлось сегодня пережить, не пройдёт бесследно. Гульнара Каримова ещё не осознаёт, что грядущие перемены изменят всё. Шавкат Мирзияев, несмотря на внешнее спокойствие, злопамятен, и он не собирается оставлять это происшествие без последствий.

5.4.3. Заговорищики
В полутьме просторного офиса Гульнары Каримовой, озарённого только тусклым светом ламп, атмосфера кажется напряжённой и давящей. Большинство сотрудников давно ушли, оставив её одну с заместителем председателя СНБ Шухратом Ганиевым. Гульнара сидит в высоком кожаном кресле, закинув ногу на ногу, и, слегка покачиваясь, слушает слова своего собеседника. Он сидит напротив, в строгом костюме, спокойный и уверенный в себе, пытаясь проникнуть в её мысли.
Гульнара задумчиво кивает, но её взгляд холоден. Лёгкий полумрак скрывает эмоции на её лице, но её поза остаётся непринуждённой, даже если внутри бурлит недовольство. Когда Ганиев говорит о её ошибках, связанных с золотом, её лицо едва заметно дёргается, но она быстро возвращает себе самоконтроль. Её тонкие, ухоженные пальцы нервно постукивают ногтями по золотым часам на запястье, пока она обдумывает услышанное.
Когда Ганиев упоминает, что её позиции пошатнулись, Гульнара всматривается в него внимательнее. Её карие глаза напряжённо ищут правду за его словами. В полумраке комнаты её лицо приобретает жёсткость, а лёгкая тень от лампы подчёркивает резкие черты. В этот момент она кажется одновременно и сильной, и ранимой, женщиной, которая осознаёт, что может потерять всё.
— Так что мне делать? — спрашивает она, и голос её звучит неуверенно, что для неё непривычно.
Ганиев продолжает, глядя прямо в её глаза, перечисляя её врагов — главу СНБ Рустама Иноятова, министра внутренних дел Закира Алматова и других, на кого ей следует обратить внимание. Гульнара слушает его с интересом, но когда он говорит о ненависти народа и криминальных кругах, она лишь фыркает, слегка склонив голову вбок. Эти вещи для неё давно известны, но, как всегда, она не придаёт им значения, считая себя выше подобных угроз. У неё слишком много амбиций, чтобы позволить им испортить её планы.
Когда Шухрат Ганиев предлагает начать собирать компромат, Гульнара медленно встаёт из кресла. Она начинает ходить по комнате, вдоль стены, на которой висят её фотографии с известными мировыми лидерами и иностранными знаменитостями. В одном месте на снимке она стоит рядом с западным бизнесменом, в другом — с известной голливудской актрисой. Она мельком смотрит на фотографии, но мысли её явно заняты другим.
— Мне нужно досье и на моего отца, — произносит она неожиданно, остановившись напротив одной из фотографий. Её голос тихий, но в нём звучит стальная уверенность. — У меня должны быть аргументы и факты. Он тогда избил меня… после этого золота. Я такое ему не прощу.
Она вспоминает тот момент с яростью и болью, которые всё ещё гложут её изнутри. Несмотря на внешнюю хладнокровность, обида на отца остаётся её личным демоном.
— Я согласна на ваше предложение, — добавляет она с ноткой окончательности в голосе.
Шухрат Ганиев кивает, довольный её решением.
— У вас всё будет. Дайте нам время, — произносит он уверенно, вставая из кресла. Простившись с ней, он тихо уходит, оставив её одну в полутёмном кабинете.
Гульнара остаётся стоять неподвижно, глядя ему вслед. Её взгляд колючий, холодный, словно оценивающий все возможные исходы этой игры за власть. Она понимает, что теперь её будущее связано с людьми, подобными Ганиеву, и её собственные амбиции — её единственное оружие. В этот момент она больше всего похожа на хищника, который готовится к прыжку, взвешивая каждый шаг, каждую слабость тех, кто стоит на её пути.
Гульнара подходит к окну, за которым виднеется ночной Ташкент. Её отражение на стекле кажется двойным, и она смотрит на него, словно пытаясь увидеть будущее.

5.4.4. Рейдерство
В офисе Гульнары Каримовой царит деловая атмосфера. Сотрудники сосредоточены, записывают, обсуждают планы, кто-то переговаривается шёпотом. Гульнара, высокая и уверенная в себе, стоит в центре, откуда раздаёт команды. Её голос звучит властно, не терпя возражений.
— Так, мне нужны подконтрольные СМИ. Начнём с радио. Есть радиостанция «Гранд». Предложите хозяину подарить мне долю в уставном фонде. Если будет артачиться — пригрозите. Не поймёт — окажите физическое воздействие, — говорит она, сдерживая усмешку. В её словах звучит уверенность и угроза, которую она не боится открыто высказать. Физическое воздействие для неё — это не только метод, но и привычное ремесло, которым пользуются многие в её окружении, включая высокопоставленных министров, готовых пойти на всё ради сохранения своих позиций.
Один из сотрудников, записывая её слова, кивает:
— Будет сделано.
Гульнара продолжает, её глаза сверкают от жажды власти:
— Так, мне нужны акции мобильных компаний. Будем скупать по низким ценам. Принуждайте продавать нам по низким ценам. Вообще, я открою свою телекоммуникационную компанию.
Кто-то из её команды высказывает идею:
— Хороший бизнес в аэропортах! Дьюти-фри...
Гульнара оживляется, мгновенно переключаясь на телефон. Она берёт трубку и звонит:
— Соедините меня с Валерием Тяном, Генеральным директором национальной компании «Узбекские воздушные линии». Это говорит Гульнара Каримова... Да, та самая... Доброе утро. Спасибо, всё хорошо. Валерий Николаевич, у меня есть к вам предложение. Я хочу скупить акции аэропорта Ташкент. Я знаю, что это стратегический объект. Как вы думаете, я звоню вам без ведома отца? Хорошо, что понимаете. Значит так, я скуплю у вас часть акций, но на тех условиях, которые меня устраивают. Надеюсь, вы всё понимаете. Хорошо. Пришлю к вам сотрудника, обсудите детали. Хорошего дня!
Она вешает трубку и, оглядывая присутствующих, сияет от удовлетворения:
— Вот так мы поднимем наше влияние и силу, нашу империю!
После этого Гульнара спускается в подвал своего офиса. Полутёмное пространство наполняет звуки удара и крика. Она видит рослых охранников, мускулистых и угрожающих, с серьёзными выражениями лиц. Их напряжённые руки крепко сжимаются на плечах жертвы, и она с лёгким презрением наблюдает за сценой насилия.
В центре их внимания оказывается мужчина, которого жестоко избивают. Он выглядит измождённым, с распухшим лицом и заплаканными глазами, на которых отчаяние и страх смешиваются. Его крики пронзают воздух:
— Я всё сделаю! Я перепишу объект на имя Гульнары Каримовой!
Гульнара, стоя в дверях, усмехается, наблюдая за сценой.
— Пусть нотариально всё заверит, — говорит она, словно отмахиваясь от его страха. — Потом подержите в подвале ещё три дня — и отпускайте. Намекните, чтобы молчал в тряпочку, иначе... — проводит ребром ладони по горлу, намекая на дальнейшие последствия.
Один из охранников, с окровавленными руками, улыбается и, вытирая их полотенцем, отвечает:
— Думаю, он поймёт и спорить не станет. Уверен, что захочет уехать из страны.
В это время из телевизора раздаётся музыка: на экране крутится видеоклип, где популярная певица Юлдуз Усманова поёт песню в честь Гульнары Каримовой. Гульнара, глядя на это, с ехидной усмешкой смотрит на экран и плюётся:
— Чёрт побери! Ненавижу этот подхалимаж!
Но в её взгляде проскакивает искорка удовлетворения — подобные лести, несмотря на её насмешку, всё же вызывают в ней лёгкое восхищение и чувство власти. Гульнара уверенно стоит в окружении своих подчинённых, понимая, что её империя лишь начинает разрастаться, и она готова делать всё ради достижения своих целей.

5.4.5. Визит Менгеле
Роскошный особняк Гульнары Каримовой, расположенный в самом центре Ташкента, выглядит как настоящий дворец. Трехэтажное строение окружено высокими каменными заборами, увитыми зеленью, что добавляет месту загадочности и недоступности. Кованые ворота, украшенные изящными узорами, всегда закрыты, а на территории царит тишина, прерываемая лишь звуками редких автомобилей, проезжающих мимо.
Внутри особняка всё выполнено с безупречным вкусом и роскошью. Просторные комнаты обставлены антикварной мебелью, обтянутой дорогими тканями. На стенах висят картины известных художников, подчеркивающие статус хозяйки. В центре гостиной стоит массивный мраморный стол, вокруг него — мягкие диваны с подушками, созданные для безмятежного отдыха. Огромные окна, занавешенные тяжелыми шторами, пропускают мягкий свет, создавая атмосферу уюта.
Гульнара сидит на диване, курит кальян, задыхаясь от сладкого дыма, и слушает музыку, звучащую из продвинутой аудиосистемы. Вокруг неё царит атмосфера расслабленности, но в это время в её мире появляется человек, который заставляет её сердце забиться быстрее от страха.
В дверь тихо стучат, и в комнату входит доктор Менгеле, его появление моментально нарушает спокойствие. Этот врач-смерть, как её называли в высших кругах, известен своими темными делами и нелегальными операциями по трансплантации органов. Он одет в строгий белый халат, а на голове у него привычная тюбетейка, символизирующая его принадлежность к определённой культуре. В его взгляде нет ничего, кроме уверенности, но Гульнара чувствует лишь страх.
— Вам чего? — спрашивает она, окидывая его недоумевающим взглядом. Гульнара прекрасно знает, кто он, и ощущает, как холодок пробегает по спине.
— Отец прислал, чтобы я проверил ваше здоровье, дорогая, — отвечает Менгеле, теребя тюбетейку с лёгкой улыбкой. — Он беспокоится за ваше здоровье. Вы в последнее время были психически неуравновешаны, может, гормональные всплески, ранняя менопауза или ещё что-то. Надо проверить вас...
Гульнара резко отстраняется, её сердце колотится от унижения и страха.
— Проверить меня? Ещё чего! Я помню, как в детстве вы лапали меня. Вы просто педофил! Прочь из моего дома! — кричит она, указывая ему на дверь жестом, полный презрения. Её колотит от страха и унижения, когда воспоминания о тех неприятных моментах вдруг всплывают в её голове.
— Я семейный врач, — пытается защититься Менгеле, но в его голосе слышится оскорбление. — И наблюдал за вами с момента вашего рождения. И рождения ваших детей!
— Я помню, что вы с того времени носите эту тюбетейку, — с презрением отвечает Гульнара, чувствуя, как её ненависть растёт. — От вас дурно пахнет. Ваш головной убор вызывает у меня тошноту. Хватит! Меня будет осматривать только европейский врач, и только тогда, когда я этого захочу! Так и передайте моему отцу! А теперь пошёл вон! Ты не врач, а мясник какой-то!
Менгеле, усмехаясь, уходит. Она слышит, как за ним закрывается дверь, и тихо шепчет ему вслед какие-то проклятия. Внутри её растёт страх, как будто в любой момент её могут положить под его нож. В голове у неё крутится мысль о том, что этот человек способен на всё, и если она не будет осторожна, то её жизнь может оказаться в его руках.

Сюжет 6. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. ВРЕМЯ ПОЖИНАТЬ ПЛОДЫ

Часть 6.1. Рустам Арипов

6.1.1. Головы в бауле
Декабрьское утро в Бухаре кажется особенно мрачным. Небо затянуто серыми облаками, сквозь которые еле пробиваются лучи солнца, придавая всему окружению тусклый вид. Воздух наполняет прохлада, а на улицах царит полное безмолвие, лишь изредка нарушаемое звуками далёких разговоров и шумом автомобилей.
На мусорной свалке, неподалёку от перекрёстка, царит хаос. Контейнеры переполнены отходами, повсюду разбросаны обёртки, остатки еды и пластик. Вонь разлагающегося мусора заполняет воздух, привлекая стаи мух, которые с жужжанием кружат над свалкой. На грязных лужах, образовавшихся среди мусора, плещутся крысы, которые вырывают объедки, таща их в норы, как будто это самый ценный клад. У большого плаката с изображением Ислама Каримова, на котором он обнимает детей, с гордым текстом «С нами светлое будущее», свалка выглядит особенно контрастно. Плакат, потертый временем и неподдерживаемый, теряет свою прежнюю значимость, выглядя как крик о помощи на фоне разрушающегося окружения.
Вдруг в этом мрачном пейзаже появляется мусорная машина, её металлический гул разрывает тишину. Два грузчика, Бахтияр и его напарник, крепкие мужчины в потрёпанной одежде, начинают загружать мусор в отсек машины. Их лица смуглые, с глубокими морщинами, указывающими на тяжёлую жизнь. Один из них, с бородой, на мгновение останавливается и обращает внимание на два больших пакета, лежащих среди прочего мусора.
— О-о, ака-Бахтияр, смотри, баулы, интересно, что там? — произносит он с интересом.
— Нашедшее делим пополам! — весело кричит Бахтияр, смеясь.
Первый мусорщик, присев, открывает «молнию» на одном из пакетов, и его глаза вдруг выпучиваются от ужаса. Он замер, пытаясь что-то сказать, но слова застревают у него в горле. Бахтияр, заметив изменение в его поведении, обращает на него внимание.
— Ты чего? — спрашивает он, не понимая, что происходит.
Вдруг напарник падает на колени, и, закрыв лицо руками, начинает блевать. Встревоженный Бахтияр подбегает к пакету, и, заглянув внутрь, его лицо меняется — на мгновение он застывает, затем начинает орать от ужаса.
В пакете лежат обезображенные головы людей, кисть руки и нога. Паника охватывает его, и он в ужасе отскакивает назад, не в силах поверить своим глазам. Крики привлекают прохожих, которые в страхе бегут к месту происшествия, на лицах которых написаны ужас и тревога.
Утро Бухары начинает заполняться новыми, тревожными вестями, и всё вокруг словно замирает, ожидая, чем это закончится. В воздухе витает запах не только мусора, но и безнадежности, предвещая надвигающуюся катастрофу.

6.1.2. К свадьбе соседа
Утро в небольшом районе Бухары начинает наполняться жизнью. Солнечные лучи проникают сквозь листву деревьев, придавая всему окружающему теплое свечение. Фируддин Караев, выйдя из дома, замечает, что у соседа кипит подготовка к свадьбе. На улице шумно: люди устанавливают шатры, ввозят огромные котлы и раздают указания. Сосед, с улыбкой на лице, руководит процессом, его глаза сверкают от счастья. Воздух наполняет аромат свежескошенной травы и специй, которые готовятся к предстоящему торжеству.
Фируддин, решив поздравить соседа, направляется к нему.
— Поздравляю, сосед. Сына женишь? — спрашивает он с широкой улыбкой.
— Да, — отвечает сосед, также улыбаясь. — Вечером будет застолье, приглашаю.
— У меня есть мясо, хорошее мясо, специально привез, — заявляет Фируддин, чувствуя прилив гордости. — Могу поделиться. Приготвишь плов, шашлык и прочие мясные блюда! Для соседа ничего не жаль! Ведь сына женишь!
Сосед, радуясь предложению, благодарит его:
— Спасибо, ака-Фируддин, вы так добры!
Два помощника соседа идут за Фируддином в его дом. Они с трудом перетаскивают два бидона, полных мяса, к повару, который готовит уличные котлы. Повар, слегка прищурившись, смотрит на мясо, его лицо искажается от недоумения.
— Что за мясо? — спрашивает он, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть содержимое бидонов. Мясо выглядит странно, оно не такое, как обычно, цвета слишком бледные и даже слегка неестественные.
Помощники, пожимая плечами, чувствуют, как напряжение нарастает. Повар с подозрением ощупывает куски, не доверяя тому, что он видит. Он не может понять, откуда у соседа такое мясо, и его беспокойство усиливается с каждым мгновением. Необычный запах также вызывает у него сомнения — это мясо ему совершенно не нравится.
Тем временем в доме Фируддина, в комнате, где когда-то жил Рустам с семьей, находится Олима Караева. Она с горечью уничтожает оставшиеся вещи, которые могли бы напомнить о Рустаме. Каждый раз, когда она что-то бросает, в её груди возникает странное чувство облегчения, но тут же накатывает червячок сомнения.
— Быстрей бы сожрали все это, — произносит она тихо, смотря в окно, как забирают мясо.
Но на её сердце лежит груз. Олима понимает, что перешла черту, за которой её ждет какое-то возмездие. Мысли о том, что её действия могут привести к последствиям, начинают тревожить её. Взгляд её сосредоточен на улице, где все заняты приготовлениями к свадьбе, а сама она чувствует, что счастье соседей напоминает ей о том, что она оставила позади. Каждый звук, каждый смех, который доносится из-за стены, кажется ей напоминанием о том, что она потеряла. Сложные чувства внутри неё борются, и эта борьба не дает ей покоя.

6.1.3. Розыск
Бухара в это утро напоминает расстревоженный муравейник. Везде царит хаос: патрульные машины, мигающие сиренами, остановились у переполненных мусорных контейнеров, где то и дело слышится треск, резкий звук, когда кто-то из служб пытается разгрузить свои обязанности. Милиция огораживает участок, устанавливая блокпосты и ограничивая доступ, в то время как сотрудники судебной экспертизы в белых халатах начинают свою работу. Уголовный розыск, сосредоточенный и настойчивый, опрашивает местных жителей, их лица полны страха и беспокойства.
Люди переговариваются, шепчутся о людоедах, о том, что в городе завелись настоящие монстры. Тревога нарастает, и атмосфера становится угнетающей. Вскоре к домам начинают подходить милиционеры, проверяя помещения на предмет возможных улик или свидетельств. Город лихорадит, и его жители, ранее мирные, сейчас чувствуют, как страх проникает в их сердца.
Неожиданно к дому Ариповых подбегает соседка, её лицо бледное от страха.
— Махбуба, — восклицает она, — нашли трупы людей на мусорной свалке!
Махбуба хватает себя за сердце, предчувствуя что-то недоброе. Она начинает молиться, её губы шепчут молитвы, как будто это может остановить ужас. Старые родители, сидящие рядом, переглядываются и ахают, они тоже чувствуют, что это может как-то касаться их детей.
Тем временем, к дому Караевых прибывают кинологи с собаками. Четвероногие помощники настороженно ощупывают землю, унюхивают воздух, и внезапно начинают злобно лаять, почувствовав присутствие других собак за забором. В это время милиционер подходит к калитке и стучит в неё.
— Кто там? — звучит злобный голос Джейхуна, который в спортивной одежде и шлепанцах выглядит не в своей тарелке. — Проваливайте!
— Открывайте, милиция! — отвечает милиционер, его голос полон авторитета.
Джейхун, вздрогнув от страха, спрашивает:
— Чего надо? Никого дома нет! Уходите! Вам папа позвонит, когда вернется!
Милиционер, разъярённый, кричит:
— Открывай, а то взломаем! — и ударяет дубинкой по калитке.
Группа готовится к штурму, но тут Джейхун, не желая оказаться под ударами, открывает калитку. Милиционеры влетают во двор, и их встречает неистовый лай собак Караевых, которые кидаются на служебных собак. Вскоре звучит треск выстрелов, и милиционеры пристреливают агрессивных собак, с яростью отражая их нападение.
На звуки выстрелов выбегает Олима Караева из дома, её лицо искажено гневом:
— Вы кто такие? Как вы посмели ворваться в мой дом! Вы за это ответите! Вон отсюда! Вы знаете, кто я такая? — её трясет от негодования, глаза сверкают яростью.
Милиционеры приказывают ей замолчать. Олима бледнеет, её тело дрожит от осознания, что здесь, возможно, речь идет не только о бездоказательных обвинениях. Она начинает понимать, что сотрудники МВД не спроста здесь. Кто-то где-то сболтнул лишнего, и теперь она стоит на грани.
Собаки продолжают настойчиво нюхать землю, и, наконец, тянут своих кинологов к подвалу. Один из милиционеров требует открыть дверь, но Олима отказывается, ссылаясь на личные вещи, которые никому нельзя показывать без ведома Фируддина.
— Туда никому нельзя входить! — повторяет она с упорством.
Но два милиционера, игнорируя её слова, берут топоры и ломы, которые находят в доме, и начинают ломать дверь. Глухой треск раздается, когда дверь поддается.
Войдя внутрь, они сталкиваются с устрашающей картиной: на столе операционном, среди холодильников и бидонов, располагается что-то, что вызывает у них ощущение отвращения. Один из милиционеров открывает бидон, и резкий запах, напоминающий гнилостную плоть, заставляет их морщиться, отступать назад.
В это время один из сотрудников уголовного розыска, средних лет с усталым лицом и глубокими морщинами, открывает холодильник и замер, уставившись на неразделанное до конца тело мужчины, без конечностей и головы. Глаза его наполняются ужасом.
— Держите хозяйку и того парня. Это убийцы! Людоеды! — кричит он в панике.
По рации вызывают бригаду следователей, прокуратуру, судебных экспертов. В этот момент один из милиционеров, отвращение и гнев переполняют его, находит детский скелет. Не выдержав, он бросается на Олиму, его кулаки начинают метаться, нанося удары. Его с трудом оттаскивают от женщины, пока Джейхун в страхе кричит, его лицо бледное, он в панике осознает, что сейчас может стать следующей жертвой.
— Пожалуйста, не бейте меня! — прорывает он, его ноги ослаблены от страха, парень срёт прямо в штаны.
В это время у дома останавливается машина, и из неё выходит Фируддин. Увидев милицию, он в ярости кричит:
— Что вы делаете здесь? Вон отсюда! Это частная собственность!
Но тут его сотрудники начинают затаскивать его во двор и начинают бить. Фируддин падает на землю, а милиционеры орут:
— Тварь! Людоед! Получай!
Над домом нависает аура очищения, словно этот проклятый дом, пропитанный страхом и ужасом, подвергся санитарной чистке. Разъярённые и испуганные жители Бухары становятся свидетелями того, как мрак, скопившийся в этом доме, начинает распускаться, а с ним и все ужасные тайны, которые когда-то скрывались в его стенах.

6.1.4. Телевизионное сообщение
На экране Бухарского областного телевидения появляются новости, и диктор с серьезным выражением лица обращается к зрителям:
— Внимание, внимание! Просим явиться в органы МВД тех, чьи родные и близкие исчезли, не сообщают о своем местонахождении или связь с ними утрачена. Это очень важно!
Махбуба, сидя перед экраном, не может отвести глаз от телевизора. Слова диктора отзываются в её душе тревожным эхом. Её мысли мчаться в разные стороны: что это может значить? Она ощущает, как в груди нарастает волна беспокойства, сжимая её сердце. С мыслью о муже, которого она давно не видела, она решает немедленно выяснить ситуацию.
Спешно выбежав из дома, она направляется к Караевым. На подходе к их дому её останавливает тревожная картина: всё оцеплено, синий свет милицейских машин отражается в её взгляде. Несколько милиционеров стоят на страже, и никто не подпускает к дому.
Понимание ужасного, неотвратимого вдруг охватывает её, и Махбуба подходит к стоящему милиционеру, её голос дрожит от волнения:
— Здесь был мой муж, а также родственники. Олима Караева обещала их отправить в Канаду. Но мы не знаем, они уехали или нет. А по телевидению просили сообщить о подобных фактах!
Милиционер выслушивает её с выражением сосредоточенности, кивает и по рации сообщает о ситуации. Вскоре к Махбубе подходят оперативники, одетые в темные формы, с настороженными и серьезными лицами. Они требуют следовать за ними, и, несмотря на её вопросы, сажают её в патрульную машину. Сердце стучит в груди, когда она понимает, что сейчас её жизнь переплетется с этим хаосом.
Тем временем к дому Ариповых подъезжает ещё одна милицейская машина. Родители Рустама, не понимая, что происходит, выходят на улицу. Их лица полны растерянности и страха. Оперативники просят пройти с ними в отделение, чтобы дать сведения о сыне, его супруге и детях. Не в силах осознать, что случилось, они безропотно садятся в машину. Ощущение тревоги и непонимания охватывает их, и сердце матери сжимается от волнения, когда они покидают свой дом, оставляя за собой непроницаемую завесу неизвестности.

6.1.5. Человеческое ДНК
Город Бухара находится в состоянии паники и тревоги. На улицах царит напряженная атмосфера: лавки и магазины закрываются, продавцы спешно складывают товар, опасаясь за свою безопасность. Люди, собравшись группами, шепчутся, передавая друг другу разные слухи, которые стремительно распространяются:
— В городе появились террористы... Каннибалы...
— В город проникли койоты, они нападают ночью на людей и пожирают...
Тревожные разговоры звучат во всех уголках, словно тень надвигающейся беды. У дома Караевых собралась толпа, но милиция не подпускает никого ближе, чем на несколько метров. Люди с беспокойством переглядываются, опасаясь беспорядков и репрессий. В целях безопасности в Бухару вводят национальную гвардию: военные машины и вооруженные солдаты по всему городу обеспечивают порядок, создавая тем самым дополнительное чувство угрозы.
В воздухе кружат вертолеты, их гул наполняет атмосферу напряжением. Каждое их появление заставляет людей вздрагивать, и они всматриваются в небо, как будто там может скрываться ответ на их страхи. В такой обстановке соседи, готовившиеся к свадьбе, в растерянности сообщают о том, что мероприятие придется отменить.
— Прекратите все мероприятия! — строго звучит приказ, — улица будет блокирована еще долго.
Сосед с трепетом отвечает, что у него есть мясо, которое предоставил Фируддин для плова и шашлыков. Словно в ответ на эти слова, в доме появляются сотрудники следственной экспертизы. Они изымают мясо, чтобы провести анализы, а сам процесс сопровождается оглушительным молчанием и давящей атмосферой страха.
Мясо помещают в специализированные контейнеры и везут на проверку. Оперативники, сосредоточенные и настороженные, не могут не думать о том, что за мясо попало в их руки. Когда экспертиза начинает анализировать образцы, они обнаруживают нечто ужасное: ДНК человека.
Ошеломленные и в ужасе от результатов, оперативники начинают обыскивать другие точки общественного питания. Как только они доходит до одного из ресторанов, владелец, побледнев, начинает заикаться, подтверждая, что действительно скупали мясо у Джейхуна, подозревая, что дело может быть нечистым.
— Но кто мог подумать, что это человечина? — в ужасе произносит один из поваров, охватываемый паникой. Словно по нарастающей, осознание шокирует всех: в городе, где каждый был знаком с соседями и делился новостями, прятались самые темные тайны, которые сейчас начали всплывать на поверхность.

6.1.6. Допрос каннибалов
На Олиму, Фируддина и Джейхуна Караевых надевали наручники, их грубо заталкивали в патрульную машину. В их доме начался обыск, и вскоре обнаружились паспорта, разная одежда и другие подозрительные вещи. Один из милиционеров, открыв ящик стола, вскрикнул:
— О Аллах! 17 паспортов, что это за люди? Надо их пробить по базе данных.
Из-за стекол машины Олима яростно кричала им:
— Вы не знаете, с кем связались! Вы имеете дело с доктором Менгеле! Он вам покажет, кто здесь власть! Вы все — муравьи! Ничтожества! Мы работаем на правительство!
Ее слова звучали как последние попытки уверенности, но их заталкивали в патрульную машину, награждая пинками и толчками. Толпа наблюдала за этим с интересом и одобрением, посмеиваясь и крича:
— Вы мерзавцы и подонки!
Особенно негодовал сосед, который недавно купил мясо у Фируддина. Его трясло от одной мысли о том, что он мог бы скормить человечину своим гостям на свадьбе. Он осознавал, что теперь его репутация и честь находятся под угрозой.
В здании городской милиции проходило расследование. В каждом из трех кабинетов сразу по четыре следователя допрашивали Олиму, Фируддина и Джейхуна. Воздух в комнатах наполнялся запахом страха и тяжелого напряжения. Следователи, выбивающие признания, использовали все возможные методы: от угроз до физического давления.
Олима, с разбитой губой, плевала кровью, но, несмотря на это, уверенно заявила:
— Вы не знаете, кто стоит за всем этим, вам лучше не знать. Этот хирург — доктор Менгеле, он известен под этой кличкой. Настоящего имени мы не знаем. Фирму по отправке людей за границу мы основали с мужем по указу людей с Аппарата президента. Вся цепочка по доставке органов организована большими людьми. Вы увидите, нас скоро освободят, а вам кренделей навешают.
В другом кабинете проходил допрос Фируддина. Он, казалось, говорил скучно, обыденно, словно это было нормальным явлением:
— Мясо я относил в институт, в студенческую столовую. Но всегда не мог — это вызвало бы подозрение. Поэтому сдавали еще в кафе, рестораны, в шашлычные, местные столовые, или раздавал соседям как благотворительность. Продавал дешевле, чем свинина.
Следователи, едва сдерживаясь от тошноты, слушали его признания, полные цинизма. Фируддин спокойно продолжал, как будто это был обычный отчет о работе:
— Я соскребал мясо с ног человека специальным ножом, а вырезать пятку было трудно, понимаете? Она жесткая.
Следователи обменивались взглядами, и на их лицах появлялись гримасы отвращения.
В третьем кабинете проходил допрос Джейхуна. Он, казалось, был готов рассказать все, что знал, и с готовностью сознался:
— Я выносил и закапывал останки расчлененных людей. Иногда я жарил себе человечину. Знаете, очень вкусно. Нет ничего нежнее, чем мясо ребенка.
На его лице вспыхнуло удовлетворение, и он, уходя в приятные воспоминания, выглядел полностью оторванным от реальности. Следователи смотрели на него с ненавистью и презрением, не веря, что кто-то может быть настолько извращенным.

6.1.7. Раскопки
Бухарский полдень, как ни странно для декабря, оказался жарким и знойным, солнечные лучи безжалостно отражались от бетонных стен, создавая иллюзию миражей в воздухе. Густой аромат пыли смешивался с запахом горячего асфальта, создавая атмосферу тревоги и ожидания. Вокруг пустыря собралась толпа, напряженно глядя на то, как к ним подгоняют эскаватор. Огромная машина, издавая глухие звуки, начинала копать, вырывая из земли пыльные комья и обнажая тайны, которые она скрывала под собой.
Территория была оцеплена милицией, и жителям ближайших домов было запрещено выходить. В воздухе витала тревога, смешанная с любопытством, и напряженные лица людей внимательно следили за происходящим. Каждый новый подъем ковша эскаватора заставлял сердца замирать: земля выбрасывалась в сторону, и с ней вываливались не только комья грязи, но и жуткие находки — кости, разбросанные по пустырю.
Джейхун, находясь в наручниках, стоял рядом с милиционерами, показывая, где именно закапывал трупы. На его лице была улыбка, которая производила зловещее впечатление, будто он получал удовольствие от происходящего. Он, казалось, не осознавал серьезность ситуации, а лишь предавался воспоминаниям о своих "подвигах".
Эскаватор продолжал копать, извлекая из земли все больше и больше костей. Милиционеры, повидавшие многое, были в ужасе. Они с трудом справлялись с отвращением, которое поднималось у них изнутри. Джейхун, смеясь, прокомментировал свои находки, и один из милиционеров, не сдержавшись, ударил его в зубы, заставив его на мгновение замолчать.
Среди происходящего кто-то из-за спины милиционеров незаметно фотографировал раскопки, направляя изображения в Интернет. Блогеры начали обсуждать события, и информация о каннибализме в Бухаре быстро распространялась. В некоторых радиостанциях России, Казахстана и Турции шли передачи о том, что семья Караевых была уличена в поедании человечины, и вскоре новость стала сенсацией.
Однако реальность оказывалась еще страшнее, чем простое людоедство. За фасадом этих чудовищных действий скрывалась целая сеть нелегальных операций, связанных с трансплантацией органов. Извлеченные кости принадлежали не только тем, кого убили, но и тем, кто пропал без вести, чьи жизни были прерваны ради удовлетворения жадности и безумия. Местные жители, узнавшие о произошедшем, начали пересматривать свои мнения о Караевых, осознавая, что под маской обычной жизни скрывалось нечто гораздо более зловещее и кошмарное. Слухи о людоедстве лишь касались поверхности, тогда как под ней прятались ужасы, о которых никто не смел бы даже помыслить.

6.1.8. Следствие
В комнате допросов царила напряженная тишина, нарушаемая лишь тихими писками ручки по бумаге и сдавленными всхлипываниями Махбубы. Она сидела на стуле, сжимая пальцы до белизны, стараясь взять себя в руки, но страх и тревога за своего мужа и детей давили на нее как тяжелый камень. Беременность, и без того осложненная, казалась сейчас почти невыносимой, когда в голове не переставали крутиться мысли о судьбе Рустама и его семьи.
Следователь, внимательно слушая, задавал вопросы, пытаясь выяснить, как они могли довериться Олиме Караевой. "Почему вы ей доверились?" — повторял он, глядя на Махбубу с сочувствием, но в его взгляде не было надежды.
- Так у нее же фирма по трудоустройству за границей... — отвечала она, голос ее дрожал от страха. Слова, которые она произносила, казались пустыми, и сама мысль о том, что доверилась мошеннице, была невыносимой.
Следователь продолжал допрос, интересуясь, видела ли она своего мужа и его семью в доме Караевых. Махбуба, не удержавшись, заплакала:
- Олима не пускала нас к ним, говорила про какие-то прививки, карантин... Мы ничего не знаем о правилах въезда в Канаду. Доверились этой женщине!
Каждое слово её произносилось с болью и отчаянием, и следователи записывали её рассказ, но их взгляды говорили о том, что они уже имеют свои подозрения. Затем они извлекли из папки вещи, найденные в доме Караевых. На столе появились платье, штаны, брюки и рубашка.
Сердце Махбубы забилось быстрее, когда она узнала одежду: "Да, это платье мы покупали внучке... Это штаны нашего внука... Это брюки Рустама... Это рубашка Фархода..." — произнесла она, её голос дрожал от страха, а глаза расширялись от ужаса.
Мать, обводя взглядом остальных следователей, с дрожью в голосе спросила: "Где мой сын Рустам? Почему вы ничего про него не говорите? Что случилось с нашими внуками?"
Следователи переглянулись, и один из них, стараясь сохранить спокойствие, ответил:
- Мы пока не знаем. Идет следствие.
Эти слова звучали как приговор. Неопределенность и молчание висят в воздухе, как затяжная тень, угрожающая обрушиться на них в любой момент. Понимание того, что Рустам и его дети могли попасть в руки к человеку, который не гнушается ничем, подстегивало страх и отчаяние. Махбуба вновь всхлипывала, а горе переполняло её сердце, словно волны, накатывающиеся на берег и не оставляющие надежды на спокойствие.

6.1.9. Признания Олимы
Допрос Олимы продолжался, и в комнате царила натянутая атмосфера. Следователи обменивались взглядами, их лица выражали ненависть и презрение к задержанной. Одна из женщин, сидящая за компьютером, сжала руки так сильно, что побелели суставы, с трудом удерживаясь от того, чтобы не вцепиться в Олиму.
Она уселась на стуле с безразличием, как будто находилась не на допросе, а на обычной встрече.
- А чего вы хотите? Жертвы сами приходили ко мне, — начала она насмешливо. - У меня полторы тысячи человек подали заявку уехать из Узбекистана в Европу или Америку. Конечно, никуда я отправить не могла. Но я создала первичную фирму, чтобы отправлять части их тел, ха-ха-ха. Так что я не врала им, ха-ха-ха! — хохотала она, словно делилась каким-то смешным анекдотом.
Следователь, задающий вопросы, сжал руки так, что белые костяшки стали заметны, лицо его покрылось красными пятнами. Олима продолжала свою игру, в то время как другой следователь вводил ее показания в компьютер, а третий делал пометки в блокноте. Четвертый вышел из кабинета, чтобы доложить другим. Все были напряжены, с лицами, полными презрения к ней.
- У меня был авторитет, и люди мне доверяли. Не вам, власти, доверяли. А мне! — продолжала Олима с презрительной усмешкой. - Вначале я действительно отправляла людей, но не всегда это было удачно. Гастарбайтеры возвращались и ругались со мной. А потом появился Мистеро Х…
- Кто? — настороженно спросил следователь, чувствуя, что это может быть важная информация.
- Я не знаю его по настоящему имени. Но это важная "шишка" в Аппарате президента. Он предложил мне этот людоедский бизнес. Я согласилась. И муж Фируддин тоже. Нас не пугала кровь. И первый гонорар за органы были такими большими, что мы поняли: это золотая жила.
Следователь нахмурился, продолжая расспрашивать: “Мы нашли 17 паспортов в вашей квартире. Этих людей нет в Бухаре.”
- Они мертвы, — Олима пожимала плечами, как будто речь шла о чем-то обыденном.
- Людей было больше? — спросил следователь, настороженно прищурившись.
Олима загадочно улыбнулась, в её глазах промелькнула тень злорадства, и её уверенность только усилила напряжение в комнате.
- А кто оперировал? — продолжил следователь.
- Доктор Менгеле.
- О чем вы говорите? Доктор Менгеле давно умер. Это нацистский преступник, врач-палач…
- Ну… У нашего Менгеле такой же характер и такая же хватка, — хохотнула Олима, и её смех звучал как звонкий вызов. - Чужая жизнь для него, как для вас жизнь блохи, — добавила она, не скрывая своей насмешки. - Но вам его не взять. Он под Каримовым ходит. А до хазрата вам не подняться... — закончила Олима, и в её голосе звучала уверенность, будто она играла в опасную игру, в которой ставки были слишком высоки.

6.1.10. В Бухарской милиции
Кабинет начальника милиции Бухары был оформлен в строгом, но невзрачном стиле: серые стены, темное дерево на мебели и несколько скромных постеров с информацией о профилактике преступности. Большой стол, заваленный бумагами, деловыми переписками и распечатками, стоял в центре комнаты, за ним расположился начальник — мужчина средних лет, с крепким телосложением и коротко стриженными волосами. Его лицо выдавало напряжение, когда он, стуча пальцами по столу, вникал в рассказ оперативников.
Оперативники, сотрудники уголовного розыска, стояли перед ним с выражением беспокойства на лицах. Первый докладывал о находках в доме Караевых:
- Нашли в доме Караевых 17 паспортов, сейчас ищем их хозяев. Нашли семьи трех человек, они говорят, что их мужья и сын отправились в Россию на заработки, их отправила Олима, но связи с ними потеряны. Вначале присылали какие-то открытки, мол, все хорошо у них, но эти открытки забрала сама Олима Караева.
Начальник, напрягая мышцы на лбу, начал стучать пальцем по столу, в его глазах читалось недовольство.
- Может, открытки фальшивые? Иначе зачем Олиме их забирать? Если там штамп, обратный адрес, то можно сделать запрос в МВД России. Эти люди пересекали же границу, где-то зарегистрировались.
Один из оперативников, высокий, с глубокими морщинами на лбу, кивнул:
- Мне кажется, эти письма — пустышки. Пограничники нам сообщили, что эти люди не пересекали границу, значит, они остались в Узбекистане.
Другой сотрудник, с аккуратной стрижкой и невыразительным лицом, отчитывался о своих находках:
- Мы вышли на местную мафию, они говорят, что с Караевыми дело никогда не имели, и людей от нее за границу по нелегальным тропам не переправляли. О "мясном бизнесе" Олимы и Фируддина никогда не слышали.
Третий оперативник, молодой и энергичный, говорил с азартом:
- Мы продолжаем обыск квартиры. Но на пустыре нашли фрагменты 24 человек. Все предоставлено для судебно-медицинской экспертизы.
Начальник записывал эту информацию в блокнот, затем, отложив ручку, произнес: "Придется делать ДНК-тесты и проверять, кто из них кто. Возможно, без помощи Ташкента не обойтись. Слишком резонансное дело".
Оперативники добавили еще информацию:
- Есть еще кое-что. Олима и Фируддин Караевы говорят, что операцию делали три врача. Двое из них — хирурги Бухарского медицинского института, а вот третьего, главного, они не знают. Он приезжает откуда-то с региона, или из Самарканда, или из Ташкента. Очень властная и жестокая личность. Его кличка — доктор Менгеле.
Начальник, хмуря брови, недоумевал: “Странное имя... Иностранец что ли? Испанец? Или француз?”
- Так называли нацистского врача, что резал людей в концлагерях. Имя говорит само за себя, — ответил один из оперативников. “Но Караевы говорят, что по виду он узбек или казах... азиат, одним словом. Олима заявила, мол, за ним стоят серьезные люди, и Караевы его боялись. Они, кстати, боятся его больше, чем нас, чем закон или суд.
Начальник хмурится еще больше:
- Так, так... Пробейте Менгеле по МВД, пускай в Ташкенте и Самарканде прощупают такого хирурга, может, кто-то знает. Снимите отпечатки пальцы в этом подвале, может, есть и Менгеле, вдруг всплывет по картотеке...
Оперативники отрицательно качают головами:
- Нет, шеф, снимали, нет там его отпечатков. Этот гад только в перчатках работал и с собой перчатки забрал. Мы нашли тех двух врачей, что ассистировали Менгеле раньше, они говорят, что он работает в правительственной поликлинике в Ташкенте... Типа, что он лечащий врач Ислама Каримова…
Лицо начальника перекосилось от негодования: “Чего, чего? Врут, гады, хотят замарать нашего хазрата, втянуть его в эту грязную историю!.. Ладно, какое ваше общее впечатление, что это было? Просто мясоеды?”
Оперативники уверенно ответили:
- Нет, там целая цепочка прорисовывается. Это бизнес, а не маньякальное действие. Вырезали органы у людей на трансплантацию, вывозили через Бухарский аэропорт в Москву. Иногда отправляли людей, там их встречали и тихо умертвляли, вырезая органы. Такая вот первичная информация.
Начальник милиции покачал головой, будто пытаясь понять, как это возможно: “Такого никогда не было в Бухаре...”

6.1.11. Переполох в Бухаре
В Бухаре царит паника, и город охвачен неописуемым страхом. На улицах раздаются крики и беспокойные разговоры, родители в спешке забирают детей из детских садов, пронзительные голоса учителей доносятся с порога школ, где подростков отправляют по домам. Дети, перепуганные слухами, сжимают в руках свои игрушки, а у родителей на лицах читается тревога.
Слухи о бандах-каннибалах разлетаются по городу с молниеносной быстротой. На каждом углу обсуждают жуткие истории, которые кажутся все более правдоподобными. Один из рассказов гласит, что несколько человек видели, как группа мужчин в темной одежде уводила незнакомца в заброшенный дом на окраине города. Друзья пропавшего говорят, что спустя несколько дней его нашли на свалке, изуродованным, а его голова была выставлена на показ. “Это не просто банда, это существа из ада!” — восклицает один из свидетелей, и его слова расходятся по городу как огонь.
Другие слухи рассказывают о том, как однажды на вечернем рынке покупатель заметил, что мясо, которое продавали под видом баранины, на самом деле оказалось человеческим. Люди, которые купили это мясо, начали заболевать, а в их домах стали происходить странные вещи — пропадали соседи и знакомые. "Я сам видел, как они его резали!" — говорит один из продавцов, трясясь от страха, когда его допрашивают на местном рынке.
Сотрудники Санэпидемстанции заходят в кафе и рестораны, перепроверяя мясные изделия, счета-фактуры и поставщиков. Местные повара в ужасе прячутся за кухонными плитами, боясь, что их изобличат. Некоторые из них, в бессознательном порыве, признаются, что покупали мясо у Фируддина. “Я не знал, откуда оно!” — всхлипывает один из поваров, отводя взгляд.
Тем временем, Махбуба сидит в доме своих родственников, слезы текут по ее щекам, как потоки горького дождя. Она не может поверить, что ее муж Фарход больше не с ней, что его жизнь оборвалась так жестоко. Внутри нее бушует океан боли и горя, смешанный с ненавистью к Олиме Караевой, которая предала их доверие.
В другом доме, родители Рустама Арипова с дрожащими руками рассматривают фотографии сына и внуков. Они в полном шоке от того, что узнали о смерти своих близких, а также о том, что женщина, которой они доверяли, оказалась настоящим мясником. На лицах родителей читается горечь и безысходность. “Почему мы не заметили?” — спрашивает мать, разглядывая улыбающиеся лица на снимках. “Как могла такая сволочь быть рядом с нами?” — добавляет отец, сжимая в руках фотографию внука. В воздухе витает страх и недоумение, как будто весь город охвачен зловещей тенью.

6.1.12. Дипломы института
Кабинет начальника милиции снова переполнен сотрудниками, атмосфера накалена до предела. Начальник, невысокий и крепкий, с жестким взглядом и аккуратно подстриженной бородкой, ходит взад-вперед по помещению. Его шаги отдаются эхом в тишине, пока подчиненные с напряжением смотрят на него, ожидая указаний.
- Черт, — наконец произносит он, останавливаясь у окна и глядя на улицу, — придется передавать дело через Интерпол или напрямую в российское МВД. Это транснациональная преступная организация. Возможно, Бухара не единственная точка, есть еще такое где-то по Узбекистану или в других республиках. Я получил информацию из Самарканда: там была убита семилетняя девочка — тоже вырезали органы, преступники не найдены...
Среди сотрудников слышится недовольный шепот. Один из них, майор с широкими плечами и солидным лицом, присоединяется к разговору:
- Об этом написала «Ташкентская правда». Только редактора потом уволили за эту статью.
Начальник хмурится, понимая, как сильно этот случай затрагивает не только Бухару, но и всю страну.
- Придется все согласовывать с министром Алматовым — это его уровень. Мы сделаем только то, что в наших возможностях! - добавляет он, решительно постукивая пальцем по столу.
Оперативники, полные вопросов, перешептываются между собой.
- Так что нам делать, шеф? — один из них осведомляется, стараясь уловить четкие указания.
- Езжайте в аэропорт, — приказывает начальник, — протрясите все цепочки, как органы могли транспортировать в самолет, минуя пограничный, таможенный и милицейский контроль!
В этот момент начальник замечает, что один из сотрудников угро, худощавый парень с умными глазами и растрепанными волосами, хочет что-то сказать.
- Мы нашли в сейфе Фируддина 20 дипломов Бухарского института пищевой промышленности. С печатями и подписями. Но имен нет — надо только вписать их, — говорит он, глядя на начальника с надеждой.
Начальник останавливается, обдумывая информацию.
- Так, так... Торговали дипломами?
Оперативник кивает, продолжая:
- Скорее всего, так. Я слышал, что в институте большая коррупция. У меня племянник там учился, говорит, любой предмет только через взятку проходил. Фируддин, я так предполагаю, продавал дипломы. Хороший бизнес, если учитывать, что каждый диплом стоит не менее 5 тысяч долларов.
Начальник решительно произносит:
- Это возьмите в отдельное производство. Направляйтесь в институт, поговорите с ректором. Такие дела не могут проходить без ведома высшего руководства института. Там коррупция!
Оперативники, ободренные новыми указаниями, быстро собираются, уверенные, что распутывание клубка преступлений семьи Караевых может привести к важным результатам. Они покидают кабинет начальника, обсуждая планы и стратегии, и стремятся докопаться до сути, как можно скорее.
В воздухе ощущается напряжение и решимость. Они знают, что за этой сетью преступлений могут скрываться еще более мрачные тайны, и каждый из них полон желания внести свой вклад в раскрытие этой шокирующей истории. В их головах роятся вопросы: какова была настоящая роль Караевых в этом деле, и какой ужасный бизнес скрывается за бездушной внешностью? Каждый из них чувствует, что, возможно, они стоят на пороге чего-то гораздо большего, чем просто расследование.

6.1.13. Онанизм Джейхуна
Допрос Джейхуна продолжался уже несколько часов, и его нервозное состояние становилось все более заметным. Парень сидел на стуле, кусая губы и постоянно поглядывая на часы, которые казались ему движущимися слишком медленно. В его глазах читалась паника, и он начал осознавать, что ситуация выходит из-под контроля.
- Ты чего? - резко спросил один из следователей, заметив, как Джейхун нервно потирает руки и шевелится на месте.
Парень, подавляя слезы, выговорил, вытирая лоб от пота:
- Я хочу заняться онанизмом. Иначе мне станет плохо. Выйдите из комнаты. Я не могу при вас это делать!
Следователи переглянулись, ошарашенные таким откровением. Один из них, с ухмылкой на лице, произнес:
- Потерпишь. В тюрьме у тебя будет полный простор для этого. Там тебе даже помогать сокамерники станут.
Джейхун, отчаянно стиснув руки, вдруг попытался стянуть с себя штаны. Его действия выглядели абсурдно и непонятно, но его страх и паника брали верх. Он чувствовал, как напряжение нарастает, и это была единственная мысль, которая не покидала его: он хотел избавиться от этого чувства.
Но его руки, прикованные наручниками, быстро были схвачены одним из следователей, который уверенно закрыл его движение, приковывая к отопительной батарее.
- Что ты делаешь? - воскликнул тот, когда Джейхун начал воевать, пытаясь освободиться.
Парень начал выть, словно животное, запертое в клетке, издавая невнятные звуки, полные отчаяния. Его глаза широко открылись, и он, казалось, изнемогал от переизбытка энергии и эмоций, бурно бушующих внутри.
- Я... я не могу! — завопил он, бросая безумные взгляды на следователей, которые, несмотря на всю абсурдность ситуации, не могли сдержать удивления от происходящего. - Мне нужно излить сперму! А-а-а! У-у-у! Ы-ы-ы!
Комната наполнилась напряжением, и каждый из присутствующих чувствовал, как крайность ситуации накаляется до предела. Они наблюдали за Джейхуном, который, несмотря на свою юность, уже столкнулся с ужасами, которые перевернули его жизнь.

6.1.14. Суицид ректора
Территория Бухарского технологического института пищевой промышленности производила впечатление строгой и неотъемлемой части советского наследия. Девятиэтажное административное здание возвышалось над площадью, а его фасад был оформлен в холодных, серых тонах, на которых красовались яркие вывески с названиями факультетов и кафедр. Путь к институту пересекал аккуратно подстриженные газоны и высаженные ряды деревьев, которые с трудом противостояли пыли, заполнявшей воздух в жаркий полдень.
Внутри здания царила атмосфера формальности. На стенах были развешаны портреты Ислама Каримова, его знаменитые цитаты подчеркивали идеологическую направленность учебного заведения. В коридорах находились обширные кабинеты: отдел кадров, учебная часть, бухгалтерия, ученый совет и даже кабинет молодежи «Камолот», где студенты могли обсуждать свои идеи. Однако за видимой рутиной прятались темные секреты, которые, как показывало время, не могли оставаться скрытыми навсегда.
Оперативники, уверенно поднимаясь по ступеням, направились к последнему этажу. На подходе к кабинету ректора их встретила секретарша — девушка лет двадцати пяти с короткой стрижкой и строгим костюмом, которая, казалось, до сих пор находилась под влиянием дисциплинарной атмосферы в институте. Она выставила руки перед собой, как будто надеялась остановить их своим авторитетом, и сердито произнесла:
- Стоп! Стоп! Туда нельзя! Вы кто такие?
Оперативники, не теряя уверенности, достали удостоверения.
- Мы сотрудники внутренних дел, уголовный розыск. У нас есть вопросы к ректору.
Секретарша, потерянно глядя на удостоверения, наконец выдала:
- Да, я сейчас спрошу у шефа, - и, торопливо подойдя к телефону, нажала на кнопку селектора.
В то время как она звонила, ректор, невысокий и худой мужчина лет пятидесяти семи с заметной тюбетейкой на голове и очками, сидел в своем кабинете, поглощенный видео на экране компьютера. Там изгибались обнаженные женщины. Он был застигнут врасплох, бледнел от страха, когда понял, что его деятельность вскоре станет известной. Отшвырнув мышь, он подскочил к двери и, заперев ее на ключ, почувствовал, как паника накрывает его с головой.
Оперативники, заметив его поведение, подбежали к двери, стуча в нее и требуя:
- Откройте, все равно не убежите! Сдавайтесь. Лучше не шутите с нами!
Секретарша, увидев весь этот хаос, закричала и, не в силах выдержать напряжение, упала в обморок, ее тело безвольно скользнуло по полу.
В это время ректор, дрожащий от страха, снял туфли и носки, открыл окно и, не выдержав напряжения, выбросился с девятого этажа, крича: «Я не виноват!» Его голос заглушил шум улицы, и с громким звоном он приземлился на землю.
Ошарашенные оперативники, почувствовав, что дело выходит из-под контроля, спустились вниз, где, к их ужасу, увидели его разбитое тело, лежащее в луже крови на парадной лестнице. Студенты и преподаватели в панике разбегались от шокирующего зрелища, оставляя за собой лишь шепот о том, что произошло. Огромный баннер с изображением Ислама Каримова, где он был окружен улыбающимися студентами, казался таким неуместным на фоне трагедии, которая только что разыгралась.
А в кабинете ректора компьютер продолжал демонстрироввать немецкий порнофильм, и динамик выдавал крики и звуки сладострастия: "Дас ист фантастишь! Йа-йа..."

6.1.15. Гнев хокима города
Начальник милиции, войдя в свой кабинет, узнал о самоубийстве ректора и разразился неистовым гневом. Его лицо покраснело, он начал быстро ходить по комнате, сжимая в кулаках бумаги.
— Какого черта? — прорычал он, выбрасывая документы на стол. — Какой идиот довел его до этого? Мы только начали раскрывать эту сеть, и теперь нам снова придется все начинать с нуля! Психопаты в этом институте, мрази! — раздался глухой удар кулака о стол, заставив стену задрожать.
Постепенно успокоившись, начальник схватил телефон и начал набирать номер, сжав челюсти:
— Все равно, допросите деканов, студентов, отдел кадров, архив. Узнайте, почему неучтены эти бланки дипломов, кто их выдавал? Если украдены, то почему не сообщили? — его голос стал более спокойным, но в нем все еще звучали нотки раздражения.
Оперативник кивнул:
— Хорошо. Так и сделаем.
Тем временем во двор института начали съезжаться машины «скорой помощи», мигалки их огней расплескивали красный свет по асфальту. Группа милиции быстро оцепила место происшествия, создавая вокруг тела ректора непроницаемое кольцо. Труп прикрыли каким-то куском ткани, но все еще был виден свинцовый цвет мертвого лица, контрастирующий с яркостью окружающего пространства. Работы на месте велись быстро, но с изрядной долей осторожности, чтобы не испортить улики.
Другая группа оперативников отправилась в аэропорт, где намеревались допросить начальника аэропорта и всех служб. По прибытии они столкнулись с непредвиденными трудностями — служащие отказывались говорить, отмахивались от вопросов, словно они были всего лишь надоедливыми мухами. Оперативникам ничего не оставалось, как надеть на них наручники и доставить в СИЗО. Атмосфера накалялась, когда один из сотрудников, высокий мужчина с явно выраженным высокомерием, усмехнулся:
— Ну-ну, вы все равно нас отпустите. Вы не знаете, с кем связались... — его смех разносился по коридору, когда его вели в милицейскую машину.
Тем временем наручники собирали большую группу задержанных, среди которых были таможенники, сотрудники по регистрации рейсов, внутреннего контроля и даже ошарашенные пограничники. Все они выглядели растерянными и напуганными, не понимая, что происходит.
В городе нарастали слухи, как снежный ком. Жители, живущие рядом с аэропортом, начали звонить знакомым и сообщать, что в аэропорту произошла перестрелка, убили десяток сотрудников, в самолете террористы, которые требовали освободить семью Караевых. Глупые выдумки о заговоре, обоснованные недовольством и страхом, обрастали новыми подробностями. Слухи, словно дикие звери, прорастали в умах горожан, и они верили в каждое слово, даже если оно не имело никакого смысла.
Эта информация быстро дошла до хокима города, который, услышав о панике, взорвался от злости. Он стучал кулаком по столу и, обретя уверенность, приказал:
— Через телевидение успокойте горожан! Выровняйте ситуацию! Если не успокоите, у нас тут начнется настоящий хаос!
Его голос звучал властно, но внутри него тоже сидела паника — на плечах лежала ответственность за город, и он знал, что сейчас, как никогда, ему нужно было успокоить народ, иначе страх может поглотить их всех.

6.1.16. Угроза
Министр МВД Закир Алматов, сидя в своем кабинете, сосредоточенно листал страницы немецкого порножурнала. Его глаза блестели от любопытства, и на губах играла усмешка, когда он натыкался на откровенные снимки. Он был не просто зрелым мужчиной — он сохранял в себе частичку юношеского любопытства и, судя по всему, извращенного удовольствия от такого рода чтения. В комнате стоял запах дорогих сигар, а на столе разложены различные бумаги.
Звонок разорвал его задумчивость. Это была правительственная связь.
— Алматов у телефона! — сказал он, прерываясь, и продолжал листать страницы, едва обращая внимание на звонок.
На другом конце провода раздался напряженный голос Мистера Х:
— Закир, ты знаешь, что сейчас в Бухаре?
Алматов, не оставляя взгляда на толстую модель, произнес:
— Людоеды? Доложили... Да, там темная история. Надо запрос по линии Интерпола давать.
— Ты дурак что ли, Закир? Это наши люди, наша сеть. Но твои милиционеры перестарались, — Мистер Х сердито перебил его. — Нарушилась вся цепочка. Под угрозой наш бизнес. Ненужный интерес прессы. В интернете пошли слухи... Ты понимаешь, что творишь?
Услышав угрозы, Алматов вздрогнул, отшвырнув журнал в сторону. Он не мог скрыть тревоги, и его голос стал напряженным:
— Об этом уже известно хазрату. Он требует, чтобы результаты следствия положили ему на стол. Я ничего не могу сделать.
Мистер Х насмешливо ответил:
— Самое главное, как говорил один советский прокурор, в рамках расследования не выйти на себя. Отзывай свой уголовный розыск! Я знаю, они раскопают многое и то, что не должны знать. Дело передается прокуратуре. А там проведут как надо. Со Светланой Артыковой я уже договорился!
Светлана Артыкова, заместитель генерального прокурора, была известна своим умением аккуратно исполнять приказы. Она была как грозная тигрица — яркая, умная и всегда добивавшаяся успеха в своих делах. Даже самый высокопрофильный следователь не осмеливался ставить под сомнение её решения. Ее преданность системе и умение скрывать правду делали её незаменимой фигурой, и многие высокопоставленные чиновники доверяли ей серьезные дела. Сам Вышинский бы гордился этой женщиной, зная, что под её руководством все будет сделано так, как надо.
Алматов, запутываясь в своих мыслях, произнес:
— Э-э-э... Как так? А если хазрат узнает? Что я ему скажу? Я не намерен лгать ему!
Мистер Х, явно злой, топнул ногой в своем кабинете, его раздражение ощущалось даже через телефон:
— Слушай, старый дурень! Он итак в курсе всего. В свое время именно от него было получено разрешение — а ты думал, что без его ведома такое возможно проделать в стране? Там его хирург работает — доктор Менгеле, слыхал? Кличка такая у него, настоящее имя другое. А ты думаешь, почему столько лет все проходило без проблем? Хазрату отстегивали процент. Ты знаешь, что для него нет понятия «лишние деньги». Он такой же, как мы, знает цену деньгам. Органы вырезались у его врагов — политических заключенных, верующих, и это ему нравилось. Он однажды сказал, что хоть их тела приносят пользу родине. Сейчас главное, чтобы международная общественность не всполошилась. Надо заткнуть рты журналистам и правозащитникам!
Алматов чешет лоб, понимая всю сложность ситуации:
— Я знаю, я помню эти слова, он сказал их еще...
— И помни, однажды доктор Менгеле может прийти и к тебе, если ты не будешь служить как надо! Это ангел Смерти!
Алматов, вздрогнув от страха, произнес:
— И это я понимаю, — и положил трубку. Его трясло от переживаний, как будто он только что вышел из-за угла мрачного здания. Он достал из шкафа бутылку водки и, не раздумывая, сделал большой глоток. Лицо его покраснело, пылая гневом и напряжением, как если бы все злые духи этого разговора вошли в него. Он понимал, что находится на краю пропасти, и любая ошибка может стоить ему всего.

6.1.17. Светлана Артыкова
В кабинетах бухарских следователей царила напряженная атмосфера, когда в помещение неожиданно врываются женщина и двое мужчин в гражданской одежде. За ними следовали автоматчики Национальной гвардии, уверенно шагая с военной выправкой. Офицеры, занимающиеся допросом Фируддина Караева, с удивлением переглянулись, не зная, что и думать о столь внезапном вторжении.
Женщина с короткой стрижкой и строгим костюмом, казалась, излучала авторитет. Она уверенно шагнула вперед и произнесла резким высоким голосом:
— Я заместитель генерального прокурора Узбекистана Светлана Артыкова.
Первый следователь, средних лет с болезненно заостренными чертами лица и тщательно уложенной прической, с недовольством морщится:
— Где вы, госпожа Артыкова, там всегда неприятности, — и, не стесняясь, плюется на пол, будто это единственный способ выразить свое презрение.
Артыкова, не обращая внимания на его грубость, насмешливо смотрит на него, словно не испытывая ни капли страха перед его напором. В голосе ее звучит уверенность:
— Все, вы свою работу сделали. Теперь ими займутся другие инстанции. Дело передается нам!
Второй следователь, молоденький, с румянцем на щеках и неуверенной манерой говорить, возмущенно восклицает:
— Как так? Это мы же раскрыли преступление! И нам доводить до конца!
Светлана пальцем стучит по столу, призывая их к вниманию, и с деловой решимостью произносит:
— Мало ли что вы раскрыли. Вам и раскрывать это нельзя было. А раз полезли в это дело, то теперь заткните рты. Дело передается Генеральной прокуратуре. А у вас масштабы маленькие. Все цепочки переберут прокурорщики. А вам молчать про все это! Вот документ о неразглашении, подпишите! — и протягивает им бумаги, которые лежат на столе.
Первый следователь делает шаг назад, пряча руки за спину, как будто избегая прикосновения к опасному предмету:
— Нет, не буду. Я против!
Артыкова усмехается, и в её глазах появляется холодный блеск:
— Я сорву с тебя погоны — ты этого хочешь?
Следователи на мгновение замерли, переглянулись в полной растерянности, но затем, понимая, что у них нет выбора, молча подписали бумаги, в их глазах читалась злость и досада. Артыкова удовлетворенно кивнула, её лицо расплылось в самодовольной улыбке, и она велела своим спутникам забрать Фируддина.
Уводя его, они направились к машине, которая ждала неподалеку. Сперва усадили Фируддина, потом за ним запрыгнула Олима, а затем и Джейхун. Автомобиль уехал в неизвестном направлении, оставляя за собой лишь шум мотора и смятение в кабинетах.
Сотрудники Национальной гвардии, оставаясь на месте, начали собирать все бумаги и материалы, что находились на столах следователей. Местные милиционеры, с злобными ухмылками, плевались им вслед, понимая, что дело, в которое они так настойчиво вникали, будет скрыто от общественности.
Первый следователь шипит, не сдерживая своего гнева:
— Падальщики! Как я ненавижу прокуроров!
Он с трясущимися руками набирает номер начальства, чтобы доложить о нежданном вторжении Артыковой. В трубке слышен усталый голос начальника:
— Да, я знаю, мне уже позвонили из Ташкента, сказали, что мы взяли неправильный курс расследования. Теперь все решается в других инстанциях. Извините, ребята, но выше головы я не перепрыгну!

6.1.18. На приеме у доктора
Кабинет врача выглядел довольно необычно. Узкое помещение было заставлено медицинскими инструментами, которые лежали на столах, в шкафах и даже на подоконниках. Стены, обшитые светлым пластиковым покрытием, отражали тусклый свет из люминесцентных ламп. В углу стоял старый рентгеновский аппарат, придавая атмосфере кабинета налет советской эпохи. Пахло антисептиком и слегка прогорклым маслом — характерный аромат медицинских учреждений. На стенах висели картины анатомии, фотографии операций и дипломы, оформленные в золотых рамках, среди которых выделялись несколько благодарностей от высокопоставленных лиц. В центре стоял хирургический стол, на котором еще оставались следы недавних процедур, а рядом — стерильные инструменты в аккуратных упаковках.
Доктор Менгеле, худощавый и сдержанный, осматривал Ислама Каримова, сидящего на стуле. Президент, грузный и обрюзший, выглядел уставшим и напряженным. Его красные глаза выдавали недосып, а неприятный запах изо рта подчеркивал его пренебрежение к здоровью. Жёлтые зубы, словно оставшиеся в прошлом, сильно выделялись на фоне его морщинистого лица.
— Ну, друг мой, болезни старости, такие же как и у меня. Но вот печенка — она уже разрушается. Пьешь много водки. Нельзя так, друг мой, — произнес Менгеле с лёгкой насмешкой в голосе.
Только он может называть главу государства «мой друг».
— Пил и буду пить! — ответил президент с раздражением. — Это снимает стресс. Ты же знаешь, сколько мерзавцев вокруг меня. Только пинками можно заставить работать! И врагов много. Всегда в нервах, всегда напряжен, отовсюду жду удара в спину. Жду табакерку!
— Чего? — не понимает Менгеле, не знакомый с историей свержений монархов и президентов.
— Русского императора Павла убили золотой табакеркой, это был дворцовый переворот, — поясняет Каримов. — Я всегда жду такого подлого удара. Понимаю, что меня окружают одни мерзавцы. Хотя только мерзавцы и могут поддерживать меня в этой стране. Иначе давно на кол посадили бы.
Менгеле, подмигнув, спрашивает:
— И я мерзавец, хазрат?
— И ты мерзавец — я уж тебя знаю с детства. Ты еще тот садист, хотя и умный и талантливый в мясницком ремесле. Да и я сам не цветок ангельский... Так что, мне пить нельзя?
Менгеле задумчиво говорит:
— Ну, можно, но ограничено. Сейчас это не страшно. Медицина делает чудеса. Можно трансплантировать новую печень. Я сам проведу операцию. Благо рука набита!
Каримов, улыбаясь:
— Я знаю. И поэтому дал разрешение тебе на все эти дела. Но работай аккуратно. А то с последней историей вышел скандал!
Менгеле, расстроенно разводя руками:
— Это не моя вина. Это идиоты Караевы. И церберы Алматова перестарались, чуть на меня не вышли. Так что я у Алматова отрежу печень и пересажу вам.
Каримов смеется:
— Нет, не нужна мне печень этого старого дурака. Найдешь мне молодого, с него и срежешь орган для меня.
Менгеле, делая поклон:
— Ну, как скажешь, мой друг.
Президент, морщась, потому что головной убор утыкается ему в нос:
— Ты всегда ходишь в этой тюбетейке — спишь с ней что ли? Я ее постоянно вижу лет двадцать, если не больше.
Менгеле, виноватым голосом:
— Это особая тюбетейка — она досталась мне от первого пациента... жертвы, так сказать. Я режу в ней людей, хожу на свадьбы, трахаюсь тоже в тюбетейке — она придает мне силы...
— С девочками балуешь? — интересуется президент. — Все на молоденьких тянет?
— Есть грех, мой друг, — скромно потупив глаза, отвечает Менгеле. Он не может признаться, что некрофил и ему нравятся мертвые женщины. Поэтому большую часть времени он проводит в морге.
Каримов смеется, надевает рубашку и пиджак, собираясь уйти. Менгеле, задумчиво смотрит ему вслед, не отрываясь от мысли о том, как скоро придется вновь иметь дело с жизнями и смертью, при этом удивляясь, насколько сложно бывает быть другом и одновременно исполнителем медицинских манипуляций. В его глазах можно было прочитать легкую грусть и жажду понимания в этом жестоком мире.

6.1.19. Тайны Ислама Каримова
Психиатрическая клиника выглядела мрачно и угрожающе. Узкие коридоры с тусклым освещением создавали ощущение замкнутого пространства, а порой даже наводили на мысль о том, что стены могут замкнуться. В воздухе витал запах фармакологии, смешанный с легким ароматом дезинфицирующих средств, но все это лишь усугубляло общее ощущение дискомфорта. На стенах можно было заметить несколько отмытых пятен, которые могли быть следами крови или другими ужасными напоминаниями о том, что здесь происходило. Мрачные картины и чёрно-белые фотографии в старых рамках добавляли атмосфере неуютности, создавая мрачный фон для тех событий, что когда-то происходили в этих стенах.
В одном из кабинетов сидели Джамшид Каримов и женщина-главврач, напряженная обстановка накаляла атмосферу. Джамшид мрачно смотрел на главврача, его глаза были полны отчаяния и безысходности.
— Я знаю, что дядя меня не выпустит, — произнес он с чувством глубокого отчаяния. — Он хочет, чтобы я сдох здесь, сойдя с ума.
Главврач, стараясь успокоить его, ответила:
— Почему? Он изменит свое мнение. Он же добрый и справедливый, Герой нации. Наш хазрат всегда справедлив к людям!
В ответ Джамшид долго смеется, этот смех звучал истерично и безумно. Главврач смотрела на него с сочувствием, ожидая, когда пациент наконец успокоится. Наконец, Джамшид продолжил:
— Он никогда не меняет своего мнения. Он жестокий и циничный человек. Он избивал свою первую жену Наталью Петровну, бил головой об стену, а его маленький сын Петр все это видел и в страхе прятался под кроватью. А так он готов сам пытать — в душе он палач.
Главврач, испугавшись, вскрикнула:
— Ой, не говорите такое! Что за ужасы я слышу?
Её голос дрожал от страха. Она действительно боялась слушать признания родственника президента, понимая, что может оказаться под раздачей. В её взгляде мелькала паника, когда она пыталась понять, насколько серьезны слова Джамшида и как близко он к правде.
— Почему? Вы кого боитесь? Никого здесь нет. Я же, по вашему, шизофреник. Так слушайте мою исповедь. Ислам Каримов в детстве переболел энцефалитом, поэтому у него психика неустойчивая. Он жестокий и бессердечный. Мне отец рассказывал, что Ислам стрелял из рогатки по воробьям, а также ловил кошек и душил их проволокой, часто вешал. Он рос садистом. У него был друг, такой же маньяк. Он не душил, а резал ножом животных. Вначале лягушек и змей, потом собак. Просто любопытно ему было, что у животных внутри. Патологически любитель потрошить. Потом он стал врачом, хирургом. Я его имени не знаю, но отец его называл доктор Менгеле...
Главврач, недоуменно переспрашивая:
— Э-э, Менгеле?
Джамшид объяснил:
— Был такой нацистский врач Йозеф Менгеле, резал заключенных в концлагере Освенцим, маньяк и садист, проделывал ужасные опыты над людьми. Так вот, этот друг Каримова, говорят, из такой же серии. Потрошит людей...
Главврач, уже испуганно шепча:
— Я слышала о нем. Он главный хирург вашего дядюшки. Носит всегда засаленную тюбетейку! Приезжал раньше к нам, забирал пациентов. Больше мы их не видели. Но я не вправе спрашивать, где они. Он всегда рассматривал анкеты наших пациентов, искал исключительно здоровых.
Джамшид кивает, его лицо искажает злое удовлетворение:
— Можете быть уверенными, он их резал. Кто будет спрашивать, где тот или этот псих? Умер? Ну и хрен с ним... Люди бесследно исчезают. Потому что дядюшка не любит говорунов или тех, кто не согласен с ним. Меня упрятал сюда, и я знаю, что я буду здесь до своей смерти... или его смерти. А потом, я же не в простом отделении. Здесь сидят убийцы и наркоманы, тех, кому вы выдаете заключение на вменяемость на момент совершения преступления. Меня специально посадили сюда, чтобы унизить и показать, что для дяди Ислама — я враг... Я не удивлюсь, если Менгеле придет за мной...
В этот момент врач встала, её охватила паника. Она быстро вышла из помещения, её сердце колотилось в груди от ужаса, а дыхание стало поверхностным. В коридоре она остановилась, пытаясь собраться с мыслями. Её трясло от истории, рассказанной Джамшидом. Она понимала, что в этом заведении происходит что-то гораздо более ужасное, чем она могла представить. Слова пациента звучали в её голове, заставляя задуматься о том, что за тёмные секреты скрываются за стенами психиатрической клиники.

6.1.20. Совокупление
Морг городской больницы погружен в гнетущую тишину, нарушаемую лишь редким уханием совы, раздающимся издалека. Ночь окутала помещение, а лунный свет проникает сквозь маленькие окна, создавая зловещие тени на холодных стенах. В воздухе витает запах дезинфекторов и формальдегида, который, казалось бы, должен быть знаком, но вместо этого вызывает лишь ощущение страха и безысходности.
Плохое освещение придаёт помещению мрачный вид. В углах стоят старые шкафы, заполненные медицинскими принадлежностями, а рядом расположены металлические столы, на которых покоятся свежие трупы, покрытые белыми простынями. В этом зловещем месте царит атмосфера смерти, и каждое движение кажется нарушением этого мрачного покоя.
Доктор Менгеле, облачённый в белый халат, с холодным блеском в глазах, медленно обходит столы, как будто изучает свои предметы. Он останавливается у одного из них, где под простынёй покоится молодая женщина, узбечка. На её лице, даже в смерти, остались черты красоты, но её тело иссечено следами насилия.
Менгеле берёт бумаги со стола и читает:
— Избита супругом арматурой... переломаны ноги, ребра...
Он покачивает головой, его лицо исказилось от презрения и жалости. Доктор, полный странных искажённых чувств, наконец, произносит:
— Разве можно так поступать с такой красавицей? У тебя муж был идиот, садист какой-то... не то что я... Я совсем другой...
Слова его звучат, как саморазоблачение, пронизанные безумной горечью. Он внимательно изучает её лицо, словно пытаясь понять, как могла существовать такая жестокость в отношении неё. Менгеле сжимает руки, на его губах появляется призрачная улыбка, полная иронии и одновременно грусти. Он чувствует себя врачом и судьёй, наделённым правом решать, кто достоин жизни, а кто — смерти.
Менгеле продолжает рассматривать труп, его ум блуждает среди извращенных мыслей. Он находит что-то притягательное в жестокости человеческой природы и в том, как часто красота оказывается жертвой чудовищного насилия. В это мгновение ему кажется, что он единственный, кто способен оценить её истинную ценность — ценность, которую другие безжалостно уничтожают.
Менгеле раздевается до гола и лезет на стол, целует мертвую женщину: «Хоть на прощанье я порадую тебя мужской теплотой, настоящей любовью, дам то, что не дал тебе твой муж» - и начинает совокупляться. Он входит в плоть и начинает быстро двигаться. С его головы падает тюбетейка. Со стороны это жуткое зрелище.
Закончив телодвижения, доктор Менгеле в бессилии падает на мертвую женщину и долго так лежит, обняв ее.

6.1.21. Негласный договор
Здание генеральной прокуратуры Узбекистана в Ташкенте выглядит внушительно и строго. Высокие белые стены, обрамлённые колоннами, создают атмосферу власти и беспощадности. На входе стоит охрана, а во дворе припаркованы дорогие автомобили, которые показывают статус и влияние тех, кто внутри. Внутри здание оформлено в сдержанном стиле: широкие коридоры, длинные темные столы, стальные двери с замками, вызывающими ассоциации с тюрьмой. В воздухе чувствуется напряжение и страх, пронизанные ароматом свежих документов и стерильных чистящих средств.
В одном из кабинетов, обставленных просто, но со вкусом, стоит Олима Караева. Её лицо искажает страх, а глаза тревожно метаются по углам, будто она ищет спасение. Рядом с ней, словно хищники, ожидающие момента, когда жертва ослабнет, находятся прокурор Светлана Артыкова и Мистер Х. Оба смотрят на неё с презрением, их взгляды полны осуждения и угроз.
Мистер Х, сжимая кулаки, сердито ходит вокруг Олимы:
— Ты, Олима, с Фируддином создала нам кучу проблем! — его голос звучит угрожающе. — Вы оба подставили многих! Особенно доктора Менгеля! Теперь вся цепочка сломана, нам нужно разрабатывать новые маршруты, новые схемы! Ты понимаешь, что натворила?
Олима задыхается от страха, но старается говорить уверенно:
— Это ошибка сына Джейхуна! Он у нас аутист, поэтому допускает ошибки! Нельзя винить во всем моего мальчика...
Артыкова усмехается с презрением, её губы изогнуты в язвительной улыбке. Мистер Х хлопает в ладоши от ярости:
— Это ваша общая ошибка: твоя, мужа и сына! Но нам нужно выходить из трудной ситуации. Пресса обо всем рассказала! Весь мир знает о каннибализме и догадывается о нелегальном рынке человеческих органов! Хазрат в гневе, он очень-очень недоволен событиями в Бухаре! Вы ударили по его престижу! Об Узбекистане итак в мире отзываются нелестно, а теперь вообще мы рейтингах ниже плинтуса!
Олима растерянно произносит:
— Так что мне делать? Я готова приложить все усилия, чтобы исправить ситуацию. Но как?
Артыкова вмешивается:
— Сейчас ваша семья и другие рассматриваются как организованное преступное сообщество — это тяжкая форма преступления. По цепочке вытянуть следует остальных, а нам этого не нужно; пострадают десятки, а то и сотня людей, всех, кто увязан в этом бизнесе в Узбекистане, России, на Западе, в Индии. Надо выходить из этой ситуации. Итак... Ты возьмешь всю вину на себя. Убийство семьи Ариповых — это ты сделала из-за мести. Никаких докторов не было. Никаких органов для трансплантации. Никаких посредников! Никакой транспортировки в Москву! Ты получишь 18 лет тюрьмы, но проведешь их неплохо. Во всяком случае, будет комфорт, пускай и не курортный.
Олима, с ужасом смотря на прокурора, чувствует, как её жизнь разрушается. Глаза её распахиваются от неожиданности, а губы дрожат, но она молчит, подавляя внутри себя страх и отчаяние.
Мистер Х поддерживает Артыкову:
— Откажешься — тебя прямо в СИЗО зарежут. Согласишься, а потом начнешь на суде говорить другое — прямо в автозаке менты дубинками тебя в фарш исколотят. Или судья Закир Исаев приговорит тебя к расстрелу. Он уже приговорил у виртухая Эшмата одного молодого заключенного по имени Улугбек, тот отказывался брать вину на себя, в итоге расстреляли — и все концы в воду! Понятно?
Гулко проглотив слюну, Олима выдыхает:
— Понятно. Я согласна. А как же муж и сын?
Артыкова листает бумаги и говорит:
— Твоего мужа Фируддина мы осудим по другим статьям — мошенничество, подлог документов. У него нашли пустые бланки дипломов. Никакого участия в твоей расправе с Рустамом он не участвовал. Оформим следствие так, что его вообще не было в Бухаре на момент убийства и про поездку в Канаду ничего не знал. Сына Джейхуна уже отправили на психиатрическую экспертизу. Ему лучше там оставаться, чем сесть в тюрьму. Иначе твоего сына сами уголовники убьют. Людоедов там не любят. А никто защиту ему не даст. Спасение лишь в психушке!
Олима кивает, приняв свои условия:
— Хорошо. Лучше будет так!
Мистер Х улыбается, а Артыкова делает отметку в бумагах, создавая ощущение окончательности и безысходности ситуации. Словно нож, который разрезает нити судьбы Караевой, ещё более укрепляет её страх и понимание, что выхода нет.

6.1.22. Страх Артыковой
Оставшись одни после беседы с Олимой, Мистер Х и прокурор Светлана Артыкова сидят в небольшом, тускло освещённом кабинете. Стены здесь обиты тёмным деревом, а на столе лежат горы документов, обрамлённых прокурорской атрибутикой. Ночь за окном медленно угасает, и лишь свет из уличных фонарей пробивается сквозь шторы, придавая помещению зловещий вид. На столе стоят бутылка вина и рюмка с водкой, а в воздухе витает запах копчёной колбасы, закуски к алкоголю.
Мистер Х, не снимая своих тёмных очков, с удовольствием потягивает вино из гранёного стакана, его движения спокойные и размеренные, как у человека, который привык контролировать ситуацию. Артыкова, наливая себе водку, при этом кокетливо улыбается:
— Светлана, вы всегда в форме прокурорского сотрудника, ни разу не видел вас в гражданском... Даже не могу вас представить в сарафане или даже в купальнике... Или вообще голой...
Артыкова смеётся, её голос звучит весело, но в нём слышится нотка иронии:
— А я разве не сексуальна в этой одежде? — кокетливо спрашивает она, закусывая копчёной колбасой. — Форма подчеркивает мою фигуру.
Мистер Х, скалит зубы в усмешке:
— Прокурорская одежда вызывает страх у народа.
Светлана, не смущаясь, смеётся:
— Вот поэтому и не снимаю униформу. Мне нравится видеть страх в глазах людей, их покорность, как они заискивают передо мной, стараются угодить мне. Там, где страх — там моя власть и сила. А где власть и сила — там деньги! Форма прокурора — это моя мечта, и она сбылась! Меня боится даже судья Закир Исаев, даже министр внутренних дел Алматов!
Мистер Х задумчиво цедит вино из стакана, его глаза сосредоточены на прокуроре. Он кидает взгляд на портрет Ислама Каримова, висящий на стене, и произносит:
— Вы больше всего любите деньги...
— А кто их не любит? — усмехается Артыкова. — Вы готовы отказаться от тех миллионов, что платит нам хазрат за наши дела? Я понимаю, что порой иду против совести и законов, но ведь хазрат все делает для высших ценностей, ради нашего государства. Законы не совершенны, но Ислам Каримов — велик! Он берет на себя всю полноту ответственности, он герой, наш искупитель. Так что, приговаривая к смерти невиновного, ни я, ни судья не несем ответственности — за это отвечает хазрат... Потому что так надо! Это в интересах государства!
Вдруг Мистер Х произносит:
— Я вспоминаю, как приговорили к смерти Улугбека Ешева... парень был невиновен, но получил пулю в затылок... Для его родных — это трагедия. Вы вели его дело и были обвинителем...
Артыкова усмехается с легкостью, как будто речь идёт о простом дележке:
— Это его была судьба! Не там оказался и не в то время. Значит, так было нужно хазрату! К тому же мы закончили его никчемное существование! На одного босяка стало меньше — вам-то что жалеть? Вы жалеете раздавленного таракана? Или зарезанную собаку? А что касается его родных... Да, я знаю его мать Башорат Ешеву. Она вдруг стала правозащитницей. Ну... Надо на неё смотреть свысока. Это безграмотная и нищая женщина, она умрет когда-нибудь на мусорной свалке как бомжиха, и её остальные дети тоже последуют за матерью... Такова судьба плебса.
Мистер Х допивает вино и ставит стакан на стол, затем вновь смотрит на портрет Каримова. Его лицо становится серьезным, и он заинтересованно спрашивает:
— А насколько вы верны Каримову? Как далеко можете пойти ради него?
В этот момент Артыкова бледнеет от гнева. Её глаза становятся холодными, как сталь:
— Не пытайтесь проверять меня! Я знаю, что вы человек не простой и просто так не спрашиваете! Но я вам скажу: хазрат для меня выше чем отец, он мой бог! Ради него я пойду на всё! Потому что он дал мне тоже всё, что я хотела!
— Другого я и не ждал услышать от вас, дорогая Светлана, — улыбается Мистер Х, его улыбка словно заковыристая игра, скрывающая истинные намерения. Но эта улыбка никогда не предвещает ничего хорошего; она холодная и беспощадная, как лезвие ножа. В ней проскальзывает лёгкий налёт угрозы, оставляя ощущение, что разговор только начинается, и игра только разгорается.

Часть 6.2. Улугбек Ешев

6.2.1. Тщетные попытки Башорат
Башорат Ешева работает оператором связи на старой телефонной станции, которая хранит в себе отпечатки ушедших времён. Здание, построенное ещё до революции, выглядит как реликвия: обшарпанные стены, обтянутые обоями с цветочными узорами, выцвевшими от времени. Потолки высокие, а окна, несмотря на пыль, пропускают мягкий свет, создавая в помещениях атмосферу заброшенности. В углу стоят несколько кабинок для междугородней связи, за которыми когда-то сидели десятки операторов. Теперь же лишь несколько из них ещё функционируют, издавая механические звуки, как будто напоминая о своих былых днях.
Башорат, углубившись в свои мысли, достаёт из сумки пожелтевшую фотографию Улугбека. Она трепетно гладит изображение сына, и слёзы наворачиваются на её глаза. Женщина шепчет:
— Я вытащу тебя, сынок. Я не брошу тебя.
Её голос полон решимости, но в нём слышится и горечь утраты. В перерыве она берётся за ручку и начинает писать письма в международные правозащитные организации — «Амнестик Интернешнл», «Хьюман Райтс Уотч» и другие. Её почерк неровный, слова складываются с трудом, но она уверена, что они поймут её чувства. В каждом слове, несмотря на неграмотность, зреет надежда — Башорат верит, что с помощью международных организаций она сможет спасти сына от несправедливости.
На следующий день она направляется в Центр по правам человека, расположенный недалеко от площади Мустакиллик. Это небольшое здание с колоннами и высокими дверями, которые напоминают о высоких идеалах и свободах. Но, как только она переступает порог, её охватывает разочарование — внутри царит атмосфера бездействия и бюрократии. Величественные стены и лестницы кажутся фальшивыми, и Башорат понимает, что это просто десполезное учреждение, которое не может и не хочет помочь людям, ищущим справедливость.
В кабинете директор Акмаль Саидов кричит на свою секретаршу, его голос раздаётся как гром среди тишины:
— Мне надоела эта Башорат Ешева! Сколько можно? Ее сын сидит за организованное убийство! Он маньяк. У него нет никаких прав! Не впускайте её ко мне! Хватит!
Его лицо искажено страхом перед встречей с Башоратом, а в глазах сверкают тени воспоминаний, когда Ислам Каримов избивал его. Он трясётся, будто его охватывает паранойя, и напряжение в его голосе указывает на его слабость.
Секретарша, выходя в приёмную, сообщает Башорат:
— Извините, но доктор Саидов занят. Он готовится к поездке в Женеву на заседание Комитета по правам человека! Приходите в следующий раз. Но письмо можете оставить здесь, я передам шефу!
Башорат, чувствуя, как обида нарастает внутри, с горечью кидает взгляд на закрытую дверь кабинета. Она обречённо кладёт письмо на стол и, презрительно плюнув на пол, покидает здание. Её шаги звучат по коридору, словно эхо утраченной надежды, а в её сердце пылает гнев и решимость продолжать борьбу за своего сына.

6.2.2. Андижанские события
2005 год стал трагическим для Андижана, когда город охватили протесты против несправедливого суда над группой верующих и бизнесменов. Толпа, полная гнева и решимости, направляется к тюрьме, где содержатся их братья. Женщины и мужчины, молодые и пожилые, держат плакаты и флаги, скандируя: «Аллах акбар! Свободу верующим!» Эмоции захлёстывают толпу, и, когда они достигают тюрьмы, толпа сбивает с ног охрану и устремляется внутрь. Милиция, испугавшись народного гнева, начинает разбегаться, бросая свои посты. В панике некоторые горожане захватывают отделение РУВД, где, подхватив оружие, они готовятся к решительному шагу.
Среди хаоса и паники, судья Закир Исаев, в женском платье, пытается незаметно пробраться по узким улочкам. Он прячется за углами, стараясь не привлечь внимание, пока наконец не находит спасение на кладбище. Окружённый мраморными надгробиями и старыми деревьями, он чувствует себя в ловушке, как когда-то Керенский, который в 1917 году бежал от революционных матросов из Петрограда. Закир пытается успокоиться, но страх за свою жизнь гложет его изнутри. Он понимает, что за фальсифицированные приговоры и непопулярные решения ему может грозить расправа. Его тело дрожит от страха, и он шепчет:
— О хазрат, где ты? Спаси меня, твоего раба!
Лежа между могилами, он ощущает холод земли, который пронзает его до глубины души. Вокруг царит мёртвая тишина, а в голове прокручиваются мысли о том, что его могут чертвертовать за несправедливые приговоры. Его сердце стучит в груди, и он ощущает, как страх охватывает его с головой.
Тем временем люди собираются в центре города. Громкие крики раздаются в воздухе:
— Пускай русский президент Владимир Путин будет посредником! Мы хотим мира! Мы устали от коррупции и насилия! Хватит!
На площади, заполненной протестующими, появляется группа журналистов. Один из них, Алексей Волосевич, средних лет, с длинными, слегка вьющимися волосами, подходит к одному из митингующих и спрашивает:
— В чем причина недовольства?
Мужчина, стоящий среди толпы, отвечает с огнём в глазах. Его лицо обрамлено бородой, а на руках видны следы тяжёлой работы — мозоли и царапины. Он одет в простую, но чистую одежду, его голос звучит с достоинством:
— Арестовали наших братьев. Это предприниматели. Они не хотели давать взятки СНБ и милиции, и в итоге те арестовали их за религиозные взгляды. Хотели тайно осудить, нас не допустили в зал суда. Приехал судья Закир Исаев, он судил нечестно, приговорил к длительным срокам! Мы возмутились, пошли освобождать братьев!
Алексей, внимательно слушая, задаёт следующий вопрос:
— Что вы хотите?
Мужчина, не сдерживая гнева, отвечает:
— Мы хотим, чтобы приехал наш президент и навел порядок! Чтобы наказал взяточников в СНБ и МВД. Нам нужны честные милиционеры, а не хапуги. Мы обычные люди — ремесленники, крестьяне, учителя. Мы хотим жить с Аллахом — честно и справедливо. И чтобы судьи были справедливыми! Чтобы хокимы не воровали и не отнимали наши мастерские, хлебные цеха, столовые, детские сады, чтобы мечети не опечатывали и мы могли молиться спокойно. Чтобы разрешали носить бороду. Мы не ваххабиты, мы просто мирные мусульмане.
Волосевич записывает ответы, тщательно фиксируя каждое слово. Его статья, опубликованная на интернет-портале, вызывает жгучий интерес у читателей. Люди со всего мира обсуждают события в Андижане, надеясь на перемены и справедливость. В воздухе витает надежда, что голоса протестующих будут услышаны, и что их борьба не останется без внимания.

6.2.3. Алексей Волосевич
В Андижане местное население организует патрули из числа граждан, чтобы поддерживать порядок в городе. Ситуация накаляется до предела, и люди понимают, что полагаться на государственные органы больше нет смысла. Каждый из них устал от коррупции и произвола правоохранительных органов, которые вместо защиты занимались запугиванием и вымогательством. Патрулировщики, вооружённые лишь палками и острыми словами, проходят мимо горящих зданий, уверенные, что теперь только они сами могут позаботиться о безопасности своих близких.
Журналисты описывают напряжённую обстановку в городе, подчеркивая, что каждый понимает — реакция Ислама Каримова будет неизбежной и, вероятно, страшной. Они фиксируют, как город погружён в хаос, где каждый шаг может стать последним. Информация о народном гневе и протестах начинает распространяться, как огонь по траве. Все понимают, что власти не оставят это без ответа; история уже показала, что жестокость и подавление — это методы, которыми Каримов будет действовать.
В то время как милиция, переодевшись в гражданское, старается не привлекать внимания, их присутствие чувствуется в каждом углу города. Вдруг из толпы выходят несколько человек, ведя за руки избитого милиционера в униформе. На него плюются женщины, крича: «Взяточник! Вымогатель!» Их ненависть к этому представителю власти обжигает, словно солнечный свет. Милиционер, охваченный страхом и унижением, сжимает плечи, стараясь скрыться от оскорблений и ярости народа.
Среди этого хаоса горит здание областного управления СНБ — самой ненавидимой андижанцами инстанции. Пламя, разрывающее черное небо, освещает улицы, а треск стекол и гул протестов наполняют воздух. Этот символ репрессий, где многие лишились свободы и жизни, теперь становится жертвой ярости народа. Дым окутывает весь район, а звуки бушующего огня звучат как гимн свободы, который несут в своих сердцах протестующие.
На кладбище, далеко от всех событий, судья Закир Исаев рыдает навзрыд, спрятавшись между могилами. Каждый шорох, каждое дуновение ветра вызывает у него панику. Он боится, что его могут найти, что его прошлое настигает его, словно призрак. Его слёзы капают на холодную землю, словно он просит прощения у мёртвых за свои поступки, за неправедные приговоры. Каждый звук, казалось бы, не имеющий значения, превращается в угрозу для него, и он желает лишь одного — исчезнуть.
Алексей Волосевич, вооружённый камерой, фиксирует на пленку городской хаос. Он фотографирует баррикады, которые жители возводят по всему городу, обнажая их решимость и страсть. Его глаза блестят от волнения, когда он берёт интервью у жителей, готовых делиться своими историями. Каждый из них выражает свою ненависть к коррупции и желание справедливости.
Один из мужчин, сжатый в кулак, говорит:
— Мы больше не будем молчать! Наши жизни в наших руках! Мы не хотим больше терпеть их произвол!
Алексей, чувствуя напряжение, продолжает задавать вопросы, ловя каждую эмоцию и слово, чтобы передать правду о том, что происходит в Андижане. Его записи становятся ярким отражением борьбы народа, который отказывается подчиняться и жаждет перемен.
Тем временем семнадцатилетний парень Ахмед, рыжый, в тюбетейке, выскальзывает из дома, несмотря на предупреждения матери, чтобы не покидал жилище, поскольку в городе неспокойно. «Я скоро вернусь, только в школу схожу», - врёт он, а сам бежит на площадь, чтобы посмотреть, что там происходит. Ему просто интересно.

6.2.4. Приказ министрам
В резиденции Ок Сарай царит напряжение и беспокойство. В кабинете президента Ислама Каримова министр Закир Алматов и глава спецслужбы Рустам Иноятов стоят как по струнке, их лица выражают страх и преданность. Ислам Абдуганиевич, сидящий за массивным столом, напряжённо слушает их доклад.
— Хазрат! В Андижане восстание. Горожане захватили тюрьму и освободили заключённых. Эти заключённые — религиозники, все поддерживают афганский «Талибан» и радикальные исламские течения. Они хотели организовать покушение на вашу жизнь, хазрат. Местные судьи отказывались судить этих мерзавцев, боясь мести, и поэтому мы отправили туда Закира Исаева, но он пропал. Может, его убили!
Министр обороны, мужчина с мощным телосложением и ухоженной формой, стоит тут же. Его лицо, украшенное короткой стрижкой и стальными глазами, остаётся бесстрастным. Он, кажется, лишь наблюдает за происходящим, в то время как внутри него скапливаются тревога и смятение.
Стоящий позади них Мистер Х, человек с неподвижным выражением лица и строгим взглядом, наблюдает за чиновниками из силового блока. Его руки сложены на груди, а темные очки скрывают его истинные эмоции. Он знает, что все они — трусы и лицемеры, маскирующиеся под гордостью военной формы и наград. За их внешней оболочкой прячется истинная сущность — слабость и готовность продать себя, когда это станет нужно.
Ислам Абдуганиевич, не в силах сдерживать гнев, вскакивает из-за стола, топает ногами и орёт:
— Закир Исаев — мой любимый судья! За его смерть все ответят смертью! За бунт против меня — родственники восставших ответят тюрьмой! Послать туда милицию, спецназ и войска. Найти мне Исаева — живым или мёртвым! Лучше живым...
Министр обороны, осознав всю тяжесть ситуации, робко говорит:
— Хазрат, армия не занимается подавлением бунта! Мы предназначены для борьбы с внешним врагом! Андижанцы — это же наши граждане! Как солдаты будут стрелять в своих? Я не могу отдать такой приказ...
Лицо президента становится каменным. Он подходит к министру и бьёт его в живот:
— Ты, мерзавец, ослушаться меня, Верховного Главнокомандующего, вздумал? За неподчинение полагается смертная казнь! Я сам тебя расстреляю!
Ислам Абдуганиевич достаёт пистолет и целится в министра обороны. Мистер Х хлопает в ладоши, одобряя решение президента. Этот жест подчеркивает, что он не испытывает ни малейшего сожаления по поводу насилия.
Министр бледнеет, на лбу у него выступают капли пота, которые текут по его шее, оставляя влажные следы на мундире. В его глазах смешиваются страх и полное подчинение. Каримов, держа пистолет у его лба, спрашивает:
— Так что? Подчиняешься? Или мне лучше выстрелить? Вышибу мозги! Хотя и мозгов у тебя нет!
Министр, понимая, что шутки закончились, падает на колени и судорожно произносит:
— Да, да, хазрат, я направлю танки и вертолёты в Андижан, подниму пехоту! Мы будем штурмовать Андижан как вражескую крепость!
Тогда Каримов направляет пистолет в сторону министра внутренних дел Алматова:
— А ты как? Тоже смалодушничаешь? Откажешься защищать своего хазрата? Тоже передёшь на сторону бунтовщиков?
Алматов, стараясь выглядеть спокойным, отвечает:
— Я выполню любой ваш приказ, хазрат! Я ваш верный и преданный пёс! — он говорит это так, будто готов залаять от усердия.
Глава национальной безопасности Иноятов, не дожидаясь вопроса, говорит:
— Мои службы давно наготове — осталось отдать приказ на расстрел! Мы не боимся ответственности и крови. Мы защищаем государство!
Президент, удовлетворённый ответами, говорит всем:
— Закрыть города! Никого не выпускать из Ташкента, и никого не впускать! А андижанцев наказать! Жестоко! Чтоб другим неповадно было!
Министры злорадно улыбаются, ведь они видят в этом шанс укрепить свою власть. Однако Мистер Х остаётся безразличным к судьбам андижанцев. Он тихо наблюдает за происходящим, зная, что жизнь для него и таких, как он, имеет свою цену, а ужасы, которые они планируют, его не касаются. Для него это просто игра, в которой ставки всегда высоки, а жизни — лишь фишки на шахматной доске.

6.2.5. Тревожное время
В доме Башорат царит спокойная, но немного угнетённая атмосфера. Свет давно отключили за неуплату, но добрые соседи принесли свечи, и их мерцающий огонь отбрасывает причудливые тени по стенам и окнам. В тусклом свете дети сидят за столом, делая домашние задания, их лица напряжены, но сосредоточены. Темные силуэты прыгают по стеклам, как будто сама ночь заглядывает в их дом, ожидая чего-то.
Но сердце Башорат неспокойно. Она поглаживает фотографию своего сына Улугбека и вдруг говорит Отабеку:
— Я поеду в тюрьму. Потребую встречи с Улугбеком. Я устала от лжи. Я хочу его видеть!
Отабек, молодой мужчина с задумчивым взглядом, помогает матери собрать сумку. Его глаза полны тревоги за неё.
— Мама, будьте осторожны... Может, я поеду с вами?
— Нет, сынок, оставайся дома. На тебе ответственность за Шахло и за дом, — говорит Башорат с твёрдостью в голосе, — будь мужчиной.
На следующее утро Башорат, несмотря на беспокойство в сердце, отправляется в путь. Троллейбус медленно пробирается через улицы Ташкента. Она добирается до автобусной станции, которая всегда шумная и заполнена людьми, но сегодня на ней странная тишина. Как только она подходит к кассе, одна из сотрудниц говорит:
— Все рейсы отменены. Запрещён выезд из города. Говорят, в Андижане бунт, радикалы захватили власть, режут несогласных, повесили судью Закира Исаева. Город оцеплен милицией и войсками. Везде проверки документов. Нам пришло уведомление, что автобусное сообщение запрещено!
Башорат, никогда не смотревшая телевизор и не следившая за новостями, с удивлением отвечает:
— Но мне нужно в тюрьму, проведать сына. Андижан совсем в другой стороне. Я не еду в Андижан!
Сотрудница станции — пожилая женщина с усталым лицом и коротко стрижеными волосами, в голубом рабочем халате — беспомощно разводит руками:
— Извините, выезд вообще запрещён. Любой автобус не выпускают из Ташкента!
В этот момент к Башорат подходит мужчина — водитель автобуса. Его лицо утомлено, но в глазах светится хитрость. Это мужчина лет пятидесяти, с короткими седыми волосами и тёмными глазами, глубоко запавшими в орбитах.
— Это правда, — шепчет он заговорщицки, оглядываясь по сторонам. — Нам запретили выезжать, но я могу помочь. Есть один человек, который вывезет вас на своей машине туда, куда вам нужно. Но это рискованно, ему нужно хорошо заплатить.
Башорат, опустив голову, достаёт последние деньги из кошелька — немного мятых купюр. Она протягивает их водителю:
— Это всё, что у меня есть. Я не богатая женщина, но мне нужно проведать сына!
Водитель, посмотрев на деньги, задумчиво хмыкает. Сумма явно мала, но видя отчаяние Башорат, он кивает:
— Ладно, может, согласится. Сейчас позову его... Хотя лучше идёмте вместе, — его голос становится тише, глаза блуждают вокруг. — Здесь много шпионов...
Его тревожный взгляд скользит по залу станции, где собрались несколько пассажиров и сотрудников. Время сейчас неспокойное. Тревога витает в воздухе, словно нависшая гроза, и каждый чувствует её тяжесть.

6.2.6. Разговор с таксистом
Глухой переулок на окраине города был тихим и заброшенным, словно его забыли не только люди, но и само время. Старые, обветшалые дома стояли с покосившимися заборами, а узкая дорога, покрытая потрескавшимся асфальтом, уводила вглубь этого мрачного места. Здесь редко проходили машины, только иногда слышался лай собак или шум ветра, гудящего в покосившихся воротах. В конце переулка, в тени обветшалой кирпичной стены, стоял водитель частного такси — мужчина средних лет, худощавый, с усталым лицом и небритой щетиной. Его темные глаза казались настороженными, словно он ждал чего-то нехорошего.
Башорат подошла к нему с неуверенной улыбкой и протянула деньги.
— Мне нужно до тюрьмы, — сказала она, нервно теребя платок.
Водитель оглянулся по сторонам, будто боялся, что их подслушивают, и быстро кивнул:
— Согласен, но как вернётесь в Ташкент, холо, доплатите. Понимаете? Иначе не вывезу.
Женщина кивнула, не раздумывая. Она была готова на любые условия. Вместе они направились к старым, потрёпанным «Жигулям» светло-зелёного цвета, которые выглядели так, словно пережили уже несколько эпох. Лобовое стекло было потрескано, а краска на капоте местами облезла, обнажая ржавчину. Водитель открыл переднюю дверь для Башорат, и они тронулись в путь.
Машина трещала, как старый механизм, но упорно продвигалась по узким улочкам, заворачивая в такие места, где Башорат даже не подозревала, что можно проехать. Они двигались через пустырь, где редкие кусты цеплялись за колёса, проехали по узкому оврагу, затем пересекли неглубокую речку, плеск воды слышался под днищем машины. Минутами им удавалось объезжать милицейские посты, водитель знал все обходные пути. Башорат чувствовала, как теряет ориентацию — она уже не понимала, где они находятся.
Внезапно они выехали на более прямую трассу. Водитель уверенно давил на газ, машина дрожала, но набирала скорость. Вокруг них, на параллельных дорогах, мелькали бронетранспортёры, груженные солдатами в военной форме. В небе то и дело пролетали вертолёты, гудящие, как гигантские насекомые.
— К войне готовятся что ли? — пробормотала Башорат, вглядываясь в военную технику.
Водитель нахмурился, его губы сжались в узкую линию.
— Хазрат боится восстания, вот и стягивает к Ташкенту войска, — мрачно ответил он, не отрывая глаз от дороги. — В Андижане сейчас, наверное, мясорубка. У меня теща оттуда, звонила. Говорила, что тревожная обстановка...
Его голос звучал с нотками горечи и тревоги. Он понимал, что ситуация накаляется, и это ни к чему хорошему не приведет.

6.2.7. Беспомощность
Тюрьма стояла угрюмо под серым, безрадостным небом, окружённая высокими колючими заборами и сторожевыми вышками. У ворот дежурил суровый охранник, его взгляд был тяжёлым и недоброжелательным. Башорат, слегка задыхаясь от волнения после долгой дороги, подошла к дежурному и потребовала встречи с начальником тюрьмы Эшматом Мусаевым. Охранник нехотя взглянул на неё, пробормотал что-то под нос, и, сквозь зубы сказал:
— Подождите здесь.
Внутри тюрьмы поднялась суматоха. Доклад о прибытии Башорат вызвал гневную реакцию у начальника Эшмата Мусаева. Широкоплечий мужчина средних лет с грубыми чертами лица и коротко стриженными волосами, он буквально вскипел от ярости.
— Как она сюда добралась?! — рявкнул он, сбивая ногой стул, который стоял на пути. — Ташкент оцеплен, никого не выпускают! Как она вообще сумела выскользнуть?! — продолжал он ругаться, выскакивая на крыльцо тюремного здания.
Эшмат вышел наружу и увидел перед собой Башорат, стоящую у ворот с решительным выражением лица. Её глаза смотрели прямо на него, без страха.
— Что вы тут делаете?! — заорал он, приближаясь к женщине с яростной мимикой. — Как сюда приехали?! Город нельзя покидать никому! В стране военное положение! Комендантский час!
Башорат не дрогнула под его криками. Она оставалась спокойной и твёрдой, не позволяя страху взять верх.
— Я хочу увидеть сына, — произнесла она, удерживая взгляд на начальнике тюрьмы. — Ради него я пройду через все кордоны. Вы присылаете мне фальшивые письма, и я хочу лично убедиться, что с ним всё в порядке. Дайте мне встречу!
Её голос был полон силы и решимости, не поддаваясь агрессивному тону Эшмата.
Эшмат продолжал брюзжать, повышая голос:
— В Андижане тюрьму атаковали, выпустили уголовников! Среди них фанатики и рецидивисты! Мы на особом положении! Отменены все встречи! Ни родных, ни адвокатов, ни Омбудсмена! Тюрьма под военным контролем! Танки скоро здесь будут! Убирайтесь, пока я не арестовал вас. Бунта здесь не будет! Я второй не допущу!
Башорат, чувствуя, как её сердце сжимается от отчаяния, заплакала, но её голос не дрогнул.
— Позвольте мне увидеть сына, хоть на одну минуту. Мне сказали, что он болеет туберкулёзом. Это вопрос жизни и смерти.
Однако Эшмат был непреклонен. Сжав кулаки, он топнул ногой и резко махнул рукой в сторону выхода:
— Вон отсюда! Чтобы больше я вас здесь не видел! Прочь!
Не оборачиваясь, он направился обратно в здание, а дежурный схватил Башорат за руку и грубо вытолкнул её за ворота. Пошатываясь и пытаясь сдержать рвущиеся наружу рыдания, Башорат медленно побрела обратно к машине.
Когда она подошла к старым «Жигулям», водитель, который терпеливо ждал её возвращения, посмотрел на женщину с искренней грустью. Он был молчалив, но его взгляд говорил о многом — он понимал её боль. Его жёсткое лицо смягчилось, в глазах появилась тень сочувствия. Но помочь он ничем не мог.
— Не всё в жизни справедливо, — тихо пробормотал он, и, заметив её слёзы, отвёл взгляд, давая женщине время побыть в своём горе.

6.2.8. Жажда смерти
Андижан был окружён кольцом военной мощи. Армия и милиция заполонили дороги вокруг города, перекрыв все возможные пути для бегства. Вокруг стояли танки с тяжелыми дулом, бронемашины с пулемётами, а над головами кружили вертолёты, чёрными тенями проносясь по небу. Воздух был пропитан напряжением, словно сам город ожидал неизбежной катастрофы.
На центральной площади, несмотря на угрожающее окружение, люди продолжали стоять. Толпа была смешанной: мужчины, женщины, старики и дети держали друг друга за руки, молились и требовали справедливости. Они верили, что их голоса будут услышаны, что Ислам Каримов не сможет пойти на крайний шаг. В глазах этих людей горела уверенность, что правда на их стороне. Перед ними в строю выстроились спецназ и солдаты. В чёрной амуниции, со шлемами на головах, они выглядели как машины смерти. В руках автоматическое оружие, пальцы уже были напряжённо согнуты на спусковых крючках.
Со всех сторон слышались крики. Где-то вдалеке горели дома, выбиваясь струями чёрного дыма в небо. Выстрелы становились всё более частыми, отдаваясь эхом в сердцах собравшихся. На улице становилось всё страшнее. Некоторые горожане, особенно семьи с маленькими детьми, прятались в подвалах. Там, в сыром полумраке, слышались затаённые рыдания, шёпоты, молитвы. Люди боялись, что вот-вот их мир разрушится.
Министр внутренних дел Закир Алматов с дрожью в голосе набрал номер Ислама Каримова, находясь в глубоком смятении.
— Что делать, хазрат? — спросил он, словно надеясь, что последний шанс на мир ещё возможен. — Люди не расходятся! Требуют, чтобы президент к ним вышел и выслушал их требования!
Ответ был резким и яростным. Голос Каримова разносился по линии, словно разрываясь от злобы:
— Никаких переговоров! Расстрелять! Задавить танками! Никого не жалеть! Эти бунтовщики — вне закона!
Алматов сглотнул. Ему было страшно, и он решился на робкую попытку спасти ситуацию.
— Хазрат, там женщины, старики и дети! Они стоят прямо перед солдатами и просят вас приехать, выслушать их... Может, лучше уступить?
Но эти слова вызвали бурю гнева у президента. Каримов буквально вскочил с места, опрокинул стул и с яростью закричал:
— Ты оглох, что ли, старый олух? Я приказываю начать атаку! Это не дети и старики — это фанатики! Они угрожают стране и мне! Если ты откажешься, я прикажу твоему заместителю расстрелять тебя прямо там!
Алматов побледнел. Руки тряслись, и, задыхаясь от страха, он сдавленно выдохнул:
— Я исполню ваш приказ.
Положив трубку, Алматов посмотрел на офицеров, стоящих перед ним. Его взгляд был полон ужаса, но приказа он не отменил. Сжавшись внутри, он произнёс:
— Хазрат требует не жалеть никого. Вперёд, начинайте штурм!
Офицеры коротко кивнули и побежали отдавать приказы дальше. В воздух взмыли вертолёты, их брюхо было нагружено ракетами и бомбами. Издалека раздался гул моторов. На землю ступили солдаты с огнемётами в руках, проверяя свои устрашающие оружия. Огонь вырвался из их дул, пылая ярко-оранжевыми языками. Сила пламени была настолько велика, что напоминала дракона, рвущегося поглотить всё на своём пути. В глазах этих людей читалась ненависть, жажда разрушения и смерти.
Они пылали не только огнём, но и внутренней жаждой покорить, уничтожить, выжечь всё до тла.

6.2.9.У бизнеса нет морали
Мистер Х находился в просторном, но плохо освещённом кабинете, обставленном по вкусу человека, которому важнее всего секреты. На стенах висели тяжёлые шторы, пропускавшие лишь полосы света, отбрасывающие длинные тени на ковёр и старомодную мебель. В комнате стоял большой дубовый стол с кожаной накладкой, на котором лежали телефоны с защищёнными линиями, документы, и закрытая папка с непримечательной маркировкой. За столом возвышался высокий книжный шкаф, заполненный плотными папками и старыми книгами, но Мистер Х редко заглядывал в них. Это было место для тайн и тёмных дел, таких как тот разговор, который он сейчас вёл.
Держа трубку в одной руке и нервно постукивая пальцами другой по столу, Мистер Х говорил в телефон, его голос был низким и спокойным, но в нём проскальзывала какая-то весёлая злоба.
— Хазрат передал, чтобы доктор Менгеле выехал в Андижан. Там будет полно трупов. Пускай вырезает всё, что будет доставлено в морг, — произнёс он, усмехаясь. — Возьмёт тех врачей, которые умеют держать язык за зубами. Не волнуйтесь, эти трупы никто не проверит... и сами трупы ничего никому не расскажут, хе-хе-хе.
Его смех был холодным, отталкивающим, как будто ему доставляло удовольствие обсуждать что-то такое мрачное, что заставило бы дрожать обычного человека. Мистер Х делал это с полной бесстрастностью.
— Для доктора Менгеле — «зелёный свет» везде и во всём. Доставьте туда контейнеры для органов, тем больше, тем лучше, — продолжил он. — Из Андижана будет отправлен самолёт прямо в Москву. Там уже обо всём договорено. Деньги переведут через банковский трансферт.
Когда на другом конце провода что-то спросили, Мистер Х, даже не задумываясь, весело ответил:
— У нашего бизнеса нет моральных ограничений.
Положив трубку, он встал из-за стола и открыл шкаф с напитками. Его рука потянулась за бутылкой тёмного карибского рома, который он налил себе в рюмку с ленивым движением. Сделав медленный глоток, он с удовольствием протянул ноги под столом и начал мурлыкать под нос мелодию известной песни: «B;same, b;same mucho...»
На одном из стеллажей стояла рамка с фотографией Светланы Артыковой в купальнике. Она была сделана на каком-то курорте: море на фоне, песчаный пляж и яркое солнце. С лёгкой усмешкой Мистер Х взял её в руки и, глядя на неё, его глаза засияли довольством. На обороте было написано: «Моему дорогому человеку, который через свои очки видит то, что скрывает одежда». Он прочитал это и тихо засмеялся.
— А без купальника ты была бы шикарнее, — усмехнулся он, возвращая фотографию на место.
Его очки с тёмными стёклами, всегда скрывающие взгляд, теперь казались словно барьером между его мыслями и внешним миром. Взгляд его был как за стеной — спрятанный, хищный, полный расчёта. Спрятанные за тёмными очками, его глаза были подобны чёрным безднам, куда никто не мог заглянуть, как и в его душу.

6.2.10. Отказавшиеся
Толпа в Андижане напротив шеренг спецназа росла с каждым мгновением. Люди, мужчины, женщины, старики, и даже дети стояли плечом к плечу, держа в руках плакаты и выкрикивая слова молитв и призывы к справедливости.
— Братья, мусульмане, будьте с нами! Мы не хотим крови! Мы хотим справедливости! — кричали они, обращаясь к солдатам с мольбой. — Мы ждем Каримова! Пускай к нам придет наш президент и справедливо решит наши проблемы! Мы доверяем ему! Аллах Акбар!
На площадь въехали бронетранспортеры, их тяжелые двигатели ревели, заполняя воздух напряжением. Моторы грозно рычали, выбрасывая черные клубы выхлопных газов, которые стелились по улицам, как дымовая завеса. Пулеметы на бронемашинах угрожающе нацелились на толпу, оставляя у людей чувство обреченности. Солдаты, стоящие напротив них, были не менее напряжены — пот капал с их лбов, теча по скулам и шее, впитываясь в форму. Их лица были бледными, но в каждом взгляде читалась не только готовность к бою, но и страх. Никто не хотел быть первым, кто откроет огонь.
Среди солдат царила неуверенность. Командир спецназа, получив сообщение по рации, прижал её к уху, и голос министра Алматова раздался в его голове:
— Так, начинайте операцию! Добро от хазрата получено! Патронов и снарядов не жалеть! В плен не брать!
Командир, явно подавленный ответственностью, обреченно махнул рукой. Его приказ прозвучал тихо, но неумолимо:
— Приготовиться к стрельбе...
И вдруг, один из солдат, молодой парень с темными, глубоко посаженными глазами, с явным чувством внутренней борьбы в голосе, громко сказал:
— Я не стану стрелять в гражданских! — он шагнул вперед, его лицо было напряжённым, но в нем была решимость. — Они безоружны! Там дети, женщины, старики! Меня не для этого готовили! Я давал присягу защищать народ, а не стрелять в него! — с этими словами он демонстративно бросил автомат на землю, который глухо звякнул, ударившись о камни.
Шестеро его товарищей поддержали этот жест. Взгляды солдат скрестились, и многие начали обмениваться нерешительными взглядами. В глазах некоторых читался страх, но и сомнение. Они все понимали, что на кону не только их приказы, но и их совесть. Оглядываясь друг на друга, они искали поддержку, ожидая, что кто-то сделает первый шаг, чтобы нарушить этот приказ.
Но командир спецназа, осознавая, что подобное неповиновение может стать цепной реакцией, жестко пресёк сомнения. Его глаза вспыхнули гневом, когда он рявкнул:
— Арестовать этих предателей! Доставить их на гауптвахту!
Солдаты, получив приказ, немедленно двинулись вперёд. Те, кто отказался стрелять, оказались сбитыми с ног. Их валили на землю, били прикладами и ногами. Они не сопротивлялись, но это только вызывало ещё большую злость у тех, кто выполнял приказ. Гнев спецназовцев кипел, и казалось, что они не могут простить своих товарищей за этот акт протеста.
— Что, хотите быть чистенькими? Не пятнать себя кровью? — злобно шипел один из солдат, пинавший своего бывшего товарища. — Мы будем выполнять грязную работу, а вы, типа, непричем? Нет, не будет такого!
Для остальных солдат выбор был сделан. Они поняли, что черта уже перешагнута, и дальше путь вел только к смерти и забвению. Каждый шаг отныне был пропитан страхом и кровью, и их руки предстояло испачкать. Но у армии и спецназа был страх, который подавлял все: страх перед Исламом Каримовым. Этот страх был сильнее совести и моральных обязательств. Его власть заставляла их выполнять приказы, даже те, которые нарушали человеческие законы и долг перед народом.
В небе ревели вертолеты, а по земле двигались бронемашины. В воздухе витала опасность, и весь мир, казалось, затаил дыхание в ожидании неизбежного.

6.2.11. Урожай Азраила
Командир, понимая, что больше медлить нельзя, резко машет рукой и с криком:
— Огонь!
Солдаты, будто освобожденные от цепей, открывают беспорядочный огонь из автоматов. Пули засвистели, как злые оси, разрывая воздух. Бронетранспортеры медленно двинулись по улицам, их тяжелые колеса вжимались в асфальт. Крупнокалиберные пулеметы, установленные на бронемашинах, начали стрельбу по толпе, по окнам домов, где перепуганные жители в ужасе наблюдали за происходящим. Стрельба была беспощадной, как сама смерть. Безразличие к жертвам нарастало в солдатах, как дикий азарт. На лицах некоторых из них появилась кровожадная, безумная улыбка, у некоторых даже текли слюни от садистского удовольствия. Их глаза светились темной радостью от того, что они сеяли смерть вокруг.
Сегодня ангел смерти Азраил собрал огромный, жуткий урожай. Его призрачные крылья словно распростерлись над городом, закрывая небо мраком. Тени его кос коснулись каждого, кто оказался на пути летящих пуль.
С криками страха и боли люди начали бросаться врассыпную, но уйти было почти невозможно. Бронетранспортеры ехали вперед, давя своими массивными колесами раненых и мертвых, словно куклы, их тела расплющивались и размазывались по асфальту в кровавую кашу. Пулеметные очереди разрывали людей на части, отрывались руки, ноги, головы — их тела буквально разметало по площади. Земля вокруг была усеяна кровью и мясом, и солдаты, вошедшие в безумный раж, не останавливались. Они добивали раненых прикладами и пинками, наступая дальше, словно бойня стала для них просто задачей на день.
Внутренние дворы частных домов не спасли никого: туда кидали гранаты, и с каждым взрывом раздавались ужасные крики, а воздух наполнялся запахом гари и крови. Гранаты разрывали стены и людей за ними, оставляя только руины и обугленные тела.
Огнеметчики с диким восторгом поливали струями огня подъезды жилых домов. Из горящих строений выбегали жители — пылающие, кричащие в агонии, с объятыми пламенем телами. Их ужасные вопли рвали воздух, а огонь сжигал их, лишая возможности на спасение.
Висящий в воздухе вертолет выпустил неуправляемые ракеты, и они разнесли постройки на площади в щепки. Оглушительные взрывы сопровождались волнами разрушений. Здания осыпались, как карточные домики, разбрасывая обломки в разные стороны.
В это время через мегафон раздался голос военнослужащего, который монотонно объявлял:
— Граждане Андижана! Сдавайтесь! Не сопротивляйтесь — и вы останетесь живы! Выходите с поднятыми руками! Мы гарантируем вам жизнь! Вы получите денежное вознаграждение, если скажете, кто вас заставляет бунтовать! Покажите нам предателей и шпионов!
Но эти слова утонули в хаосе и панике. Никто уже не слушал. Люди бежали, спотыкаясь, роняя детей, пытаясь спастись от царящего вокруг ужаса. Смерть витала в воздухе, каждый вдох пропитывался страхом и отчаянием. И даже те, кто пытался бежать, не успевали уйти достаточно далеко: в спины им летели пули, разрывая их тела.
Рыжеволосый Ахмед бежал через переулки махалли, оставляя за собой алый след, будто чья-то невидимая рука чертила кровавую линию по пыльной земле. Каждое движение отдавалось тупой болью в ноге, и с каждым шагом казалось, что он проваливается всё глубже в трясину страха. Воздух был тяжел, густ от криков, стрельбы и запаха пороха, и этот кошмар тянул его прочь, подальше, туда, где можно хоть на мгновение забыть, что люди превращаются в мясо. Когда он увидел открытую калитку, сердце подпрыгнуло — спасение! Он рванулся внутрь и ввалился в пустой двор, где молчание казалось обманчивым, как тишина перед бурей. Задыхаясь, он упал за глиняную печь-тандыр, прижал рану тюбетейкой и, дрожа всем телом, прошептал срывающимся голосом:
— Мама… зря я тебя не послушался…
Страх вцепился в него когтями: это был не просто животный ужас, а ледяное осознание того, что смерть рядом, что она уже дышит ему в затылок, что любой звук, любой шорох обернётся его концом. Он чувствовал себя маленьким ребёнком, загнанным в угол, беспомощным, лишённым права на завтра.
В этот момент в калитку ворвались хозяева — мужчина лет сорока, крепкий, с суровым лицом, где и без того глубокие морщины сейчас исказил ужас. Его глаза метались, как у зверя, загнанного в капкан: он понимал, что за стенами двора происходит бойня, и мечтал лишь отсидеться, пережить. Женщина, его жена, худощавая, с повязанным наспех платком, держалась рядом с ним, словно тень. Её руки дрожали, а взгляд был застывший, как у человека, который видит больше, чем способен вынести.
— Чёрт! — мужчина наклонился и заметил свежие следы крови, тянущиеся к печи. Его лицо перекосилось, словно сам дьявол ткнул его носом в опасность. Он шагнул к тандыру и увидел Ахмеда, побледневшего, в полубессознании. — Вставай! — закричал он истерично. — Вставай!
Ахмед поднял затуманенные глаза, губы его дрожали.
— Я… ранен, — хрипло произнёс он. — Спрячьте меня…
— Если тебя найдут у меня, нас всех казнят! — в панике выкрикнул мужчина, отступая и одновременно осознавая, что выбора у него нет.
Женщина, бледная как полотно, прижала ладони к груди и молча наблюдала, не в силах вмешаться. Её глаза метались между мужем и раненым парнем — в них читался страх и жалость, но слова застряли в горле.
— Нет, нет… не надо! — прохрипел Ахмед, когда хозяин схватил его за плечи и рывком поднял. Но мужчина, обезумевший от ужаса, толкнул его к калитке и буквально выбросил за ворота. Следом, как ненужную тряпку, кинул его окровавленную тюбетейку. Захлопнув калитку, он заорал на жену, перекрывая треск выстрелов:
— Чего уставилась?! Подметай двор! Не должно быть следов крови!
Женщина, не смея перечить, схватила веник и принялась торопливо заметать тёмные пятна, смахивая их в угол, словно сама могла стереть этот грех.
Ахмед же лежал на улице, привалившись к дувалу, дышал рывками, а мир перед глазами плыл и расплывался. Мимо бежали люди, кто-то с криками, кто-то молча, и никто даже не взглянул на юношу, будто он уже не существовал.
Скоро появились солдаты. Один из них, не замедлив ни шага, поднял автомат и выпустил очередь в парня. Тело дёрнулось и повалилось набок, заливаясь тёплой кровью. Ахмед больше не чувствовал ни боли, ни страха — всё кончилось. Позже его труп доставят в морг, где доктор Менге, улыбаясь, примется за своё дело, с холодным удовольствием вырезая органы, будто потрошит очередной трофей.

6.2.12. Сопротивление
Некоторые повстанцы, вооруженные старыми ружьями и пистолетами, пытаются дать отпор. Они отчаянно стреляют в сторону солдат, стараясь защитить убегающих женщин и детей, остановить движение бронетехники, но тщетно. На крышах домов, в окнах и за укрытиями работают снайперы, каждый выстрел которых — смертный приговор. Повстанцы один за другим падают, сраженные пулями. Их тела валятся на землю с приглушенным стуком, и сопротивление быстро ослабевает.
Толпа продолжает бежать, крики ужаса разносятся по улице. Люди зовут женщин увозить детей как можно дальше из города. По дороге горят гражданские автомобили, их разбитые остовы чадят черным дымом, смешиваясь с плачем и стонами раненых. Вся площадь усыпана трупами — мужчины, женщины, дети. Кровавые лужи сочатся из тел, заполняя трещины в асфальте. Крики и плач тонут в грохоте моторов бронетранспортеров, которые продолжают свой беспощадный путь, преследуя убегающих, словно охотники за дичью.
Солдаты врываются в частные дома, где люди, надеясь на милосердие, поднимают руки вверх. Те, кто выходят навстречу солдатам, крича: «Я безоружный!», получают пули в голову и грудь. Нет жалости, нет остановки. Их жизни не представляют для солдат никакой ценности. Тела падают, лицом вниз, с распахнутыми от страха глазами, но никто не задумывается о последствиях.
В это время на площади появляется старик, седой, с трясущимися руками. Он поднимает флаг Узбекистана, поджигает его и с хрипом идет навстречу бронетранспортерам. В его глазах ярость и отчаяние.
— Вы убийцы! Что за страна, если стреляет в свой народ? Что за президент, который хочет нашей смерти? Будьте вы все прокляты! Вы ответите перед Аллахом! Горит пусть знамя кровавого государства!
Старик кричит, поднимая тлеющий флаг над головой, его голос гремит сквозь выстрелы и крики. Пулеметчик на одном из бронетранспортеров, молодой мужчина с резкими чертами лица, острыми скулами и хищной ухмылкой, берет старика на прицел. Его пальцы жадно сжимаются на гашетке. Он безразличен к словам старика — они для него просто шум.
Пулемет грохочет. Пули разрывают старика на части, его тело падает, а горящий флаг сползает ему на лицо, скрывая его обезображенные черты. Пулеметчик улыбается своей кровавой работе, глаза его блестят от предвкушения новой жертвы. Он сканирует пространство и замечает женщину с ребенком, которые бегут к калитке одного из домов. Его пальцы вновь сжимаются на спусковом крючке. Пуля настигла их на пороге, и тела рухнули, не добежав до укрытия.
— Одним ваххабитом меньше, — тихо шепчет пулеметчик, его улыбка растягивается еще шире.
Ему нравится происходящее. Именно для этого его готовили все эти годы — убивать врагов хазрата, и сейчас он, наконец, может выполнять свою «священную» задачу. Он испытывает удовольствие, адреналин, который пульсирует в его жилах с каждым новым выстрелом. Для него это не люди, это — цель, враги, которых он должен уничтожить, и он делает это без сомнений, без жалости.

6.2.13. Удовольствие смерти
В резиденции Ок-Сарой царило веселое и легкомысленное настроение. Сотрудники, словно не осознавая трагедию, разворачившуюся в Андижане, смеялись и шутили, как будто ничего необычного не происходило. В большом зале, за длинным столом, Ислам Каримов сидел с бокалом водки в руке. Он лениво читал сводку событий от военных, время от времени ухмыляясь и поднося рюмку к губам. В его глазах блестело самодовольство. Каримов был в приподнятом настроении, мурлыкая под нос какую-то мелодию — не то старую узбекскую песню, не то марш.
По телевизору, который стоял в углу зала, показывали праздничное шествие. На экране мелькали кадры с веселыми людьми, которые танцевали под «Андижанскую польку». Женщины в ярких нарядах крутили юбками, мужчины хлопали в ладоши, как будто и не было никакой бойни всего в сотне километров от них. Музыка, светлая и легкая, наполняла комнату, создавая странный контраст с жестокостью, происходящей на улицах Андижана.
В это время в самом Андижане по улице, над которой клубились облака пыли и дыма, на небольшой высоте летел вертолет. Его лопасти гулко рубили воздух, создавая вибрации, которые разносились по всему району. Летчики, следя за бегущими людьми внизу, рассматривали их сквозь прицел. Один из них, с удовлетворенной ухмылкой, нажал кнопку, и с вертолета вылетела ракета. Она устремилась к земле, раздался оглушительный взрыв, и десятки людей разорвало на части. Останки их тел разлетелись в стороны, поднимая тучи пыли и криков ужаса. Летчики в кабине рассмеялись, их лица светились от удовольствия, будто это была игра, в которой они одерживали победу.
Мистер Х стоял в палатке вместе с министром внутренних дел Закиром Алматовым и председателем госбезопасности Рустамом Иноятовым. Сквозь линзы бинокля он наблюдал за тем, как вертолеты и бронетранспортеры методично уничтожают всё живое на улицах Андижана. Картина, разворачивавшаяся перед его глазами, вызывала у него не ужас, а холодное любопытство и даже своего рода удовольствие. Телефон в его руке зазвонил. Это был Каримов. Грубый голос президента разнесся по линии.
— Распотрошить этот город! — орал Каримов. — Чтобы никогда люди больше не молились! Чтобы никогда не бунтовали! Навсегда запомнили, что хазрат — священен, и нельзя перечить закону, то есть мне!
Мистер Х спокойно ответил:
— Я передам это Алматову и Иноятову, хазрат.
Его лицо не выражало никаких эмоций, а за темными стеклами черных очков горящий Андижан отражался, как кадры из фильма. Огни и дым поднимались над городом, разрушенные дома, улицы, усыпанные телами. Внутри палатки стоял тихий шум рации, но Мистера Х это не отвлекало. Он наблюдал за сценой бойни, чувствуя, что именно такие моменты — хаос, смерть, контроль над судьбами людей — приносили ему настоящее удовлетворение.

6.2.14. Мародёры
Журналист Алексей Волосевич наблюдал события в Андижане с ужасом, который сковывал его тело. Он стоял на обочине улицы, в руках дрожала камера. Вокруг него раздавались крики, взрывы и выстрелы, а перед глазами разворачивалась страшная картина массового убийства. Он чувствовал гул вертолета в воздухе, удары автоматных очередей, которые резали людей на куски, слышал истошные крики женщин и детей. Алексей говорил в диктофон, едва сдерживая дрожь в голосе:
— Андижан... город превратился в бойню... Танки давят людей, автоматы рвут толпу на части. Город в огне... солдаты убивают без разбора. Это не операция... это резня...
Он непрерывно снимал фотографии, запечатлевая лица умирающих, разрушенные здания и бронетехнику, которая сеяла смерть. В каждой фотографии — свидетельство ужаса, который нельзя забыть, а тем более замолчать.
На другой стороне улицы стоял командир спецназа, высокий, грубый мужчина с жесткими чертами лица и хищным взглядом. Его глаза прищурились, когда он заметил, что кто-то из журналистов снимает бойню. Он мгновенно оскалился и, размахнув рукой, заорал своим подчиненным:
— Стреляйте в прессу! Ничего не должно попасть в эфир! Ни одного слова в печать! Принесите мне головы этих журналистов!
Солдатам не нужны были свидетели. Никому не позволено было видеть это, а тем более записывать. Приказ был ясен — уничтожить всех, кто мог зафиксировать правду. Пули должны были закрыть рты всех, кто смеет рассказать об этой кровавой бойне. Миллиционеры и солдаты, подчиняясь приказу, рванули к журналистам, как свора охотничьих собак.
Алексей увидел их бегущих с оружием, и в сердце его врезалась паника. Вместе с другими журналистами он бросился врассыпную. Взрывы и выстрелы разрывали воздух. Пули свистели над головой, но чудом они с коллегами уворачивались, убегая под защиту улиц и домов. Одна из журналисток, убегая, укрылась за углом дома и дрожащими руками достала свою маленькую видеокамеру. Она быстро оглядела её, и вдруг заметила дыру, пробитую пулей. Камера была бесполезна, но она все же достала из неё застрявшую пулю и прошептала:
— Меня спасла камера... ох...
Её дыхание сбилось, но осознание того, что судьба могла быть иной, сковало её разум.
Тем временем милиционеры и солдаты перешли от убийств к грабежам. Проходя по домам, они срывали замки, выламывали двери. Один из солдат, хрипло смеясь, вынес на плечах большой телевизор, его лицо было перекошено жадностью. Двое других несли к машине ковры, свернутые в тугие рулоны, их шаги были торопливыми, а лица — алчными. Это был привычный ритуал войны: насилие всегда вело за собой мародерство.
В одном богатом доме группа солдат вломилась внутрь, с явной целью найти что-то ценное. Здесь было много слухов о спрятанных драгоценностях и деньгах. Их лица сияли от предвкушения наживы. История повторялась: каждый раз, когда поднимался хаос, за ним всегда следовали такие сцены — где смерть и разруха, там всегда находится место для кражи и грабежа.

6.2.15. Спасение Исаева
Группа спецназа, крепкие и уверенные в себе, обнаружила судью Закира Исаева, прятавшегося в темном склепе на кладбище. Небо над Андижаном было затянуто черными облаками, и мрачная атмосфера лишь подчеркивала всю абсурдность происходящего. Вертолет, приземлившийся рядом с кладбищем, своим гулом потрясал тишину, и как только двери открылись, солдаты быстро затолкнули Исаева внутрь.
Винтокрылая машина тряслась в воздухе, словно недовольная своей судьбой. Вихрь от лопастей поднимал пыль и обломки, заставляя окружающий мир исчезнуть в клубах серого. Вертолет уносил их подальше от пылающего города, от хаоса и страха, оставляя позади звуки выстрелов и крики. Для Исаева это было одновременно и спасением, и адом — он ощущал, как его трясет от страха, но в то же время понимал, что в этом хлюпающем металле он не погибнет.
Как только вертолет набрал высоту, солдаты принесли ему стакан водки, потянувшись за флягой. Они с ухмылками смотрели, как судья, осунувшийся и с побелевшими губами, выпивает крепкий напиток одним глотком. Его руки дрожат, но он старается удержать образ, каким был когда-то — властным и беспощадным. Вода будто обожгла его горло, но с каждой каплей он ощущал, как напряжение немного уходит.
— У вас теперь будет много работы, — с ухмылкой произнес один из солдат, хлопая Исаева по плечу. — Но пока приказано привезти вас в Ташкент. Там ваше спасение и безопасность! Теперь за вами будет охота! Только вы у нас в безопасности!
Слова солдата звучали как издевательство, но в то же время Исаеву было необходимо верить, что он действительно в безопасности. Он закрыл глаза и, не сдерживаясь, разрыдался, чувствуя, как весь груз вины и страха наконец вырывается наружу. Это был жалкий, униженный человек, а не тот судья, который когда-то с безжалостным взглядом наводил страх на преступников.
Вдруг его начало тошнить. Он не успел удержаться, и рвота брызнула прямо в кабине вертолета. Это было унизительно, и солдаты, смеясь, наблюдали за тем, как тот, кто когда-то был символом закона и порядка, теперь превращается в жалкое зрелище. Они смеялись, наслаждаясь тем, что тот, кто держал в страхе целые жизни, оказался в таком низком положении. Исаев, в который раз, закрыл глаза, пытаясь спрятаться от их насмешек, но они продолжали его терзать, и он понял, что теперь в глазах этих людей он лишь тень своего прежнего «я», жалкий человек, выброшенный на обочину жизни.

6.2.16. Охота на журналистов
В резиденции Ок-Сарай царила атмосфера праздника, где сотрудники радостно обменивались шутками и смехом. Ислам Каримов, однако, оставался сосредоточенным на телефонном докладе министра внутренних дел Закира Алматова, который доносил информацию о событиях в Андижане.
— Толпа рассечена, — говорил Алматов, его голос звучал напряженно, — люди бегут к узбекско-кыргызской границе. Как бы проблема не возникла с кыргызским правительством.
Каримов, неумолимый и твердый в своей жестокости, сжался от гнева. Его глаза сверкали, и губы скривились в гримасе, когда он отрезал:
— Догнать и уничтожить. Отправьте вертолеты, уничтожайте их ракетами! Чтобы никто не смог перейти на территорию соседнего государства! Я не хочу проблем с Бишкеком! Там у власти тоже бунтари, не хочу общаться с ними!
Алматов, испугавшись, быстро отдал честь, словно пытался расположить к себе гневного лидера:
— Будет сделано, хазрат! Но вот еще что... там журналисты! Они итак фотографируют все, что делается в Андижане! Потом предъявят нам в обвинение...
На эти слова Каримов разъяренно закричал:
— Кто их впустил в город? Как они туда попали, бестолочи! Уничтожить журналистов! Это шпионы!
Затем, не теряя времени, он нажал на кнопки в селекторе, и его голос стал еще более властным:
— Значит так... Взять под контроль прессу и Интернет. Всех журналистов, кто подозрителен или нелоялен власти — посадить, наказать, оштрафовать! Никто не должен поднимать голос против меня! Пусть всем это станет уроком! Кровавым уроком! Захлебнутся в своей же крови!
После этих слов он откинулся на спинку своего роскошного кресла, опуская голову и закрывая глаза на мгновение, словно пытаясь успокоиться. Его рука потянулась к бутылке с водкой, и он жадно хлебнул из рюмки, как будто его мучила невыносимая жажда. Каждая капля крепкого напитка стекала по его горлу, вызывая ощущение временного успокоения, которое так быстро сменялось новой волной ярости. Каримов, словно истощенный, закрыл глаза и вдыхал в себя запах водки, глядя на мир, как будто тот был для него лишь тенью его собственных безжалостных амбиций.

6.2.17. Фотодокументалистика Умиды
В Ташкенте, несмотря на напряженную атмосферу, жизнь продолжала течь в привычном ритме. Умида Ахмедова, сорокалетняя этнограф с проницательными глазами и добрыми чертами лица, была одета в яркое платье, характерное для восточной культуры. Ее длинные волосы, заплетенные в косу, излучали теплоту и женственность. Умида всегда была увлечена документированием культурных традиций и обычаев своего народа, а ее камера служила ей верным спутником в этом деле.
Сегодня она фотографировала женщин на базаре, ловя их улыбки и моменты повседневной жизни. Восточный базар, уставленный рядами красочных товаров — от ярких тканей до ароматных специй — был наполнен жизнью и движением. Запах свежих овощей и пряностей смешивался с голосами продавцов и покупателей, создавая колоритный фон для ее работы. Здесь, среди шуток и перепалок, Умида чувствовала, что ее камера запечатлевает не просто изображения, а целые истории.
Однако в какой-то момент она заметила, как к ней приближаются милиционеры. Их лица были напряжены, а шаги — решительными. Они без предупреждения отняли у нее фотокамеру, и один из них схватил ее за руку, выкручивая ее руки за спину.
— Что вы делаете? — изумленно закричала Умида. — Отпустите меня! Что за безобразие! Это произвол!
Первый милиционер, с грубыми чертами лица и жестокими глазами, разъярился, услышав ее слова.
— Мы тут власть! — прогремел он. — Ты фотографируешь стратегическое место! Это запрещено!
Люди вокруг, напуганные сценой, начали паниковать и убегать. Торговцы, охваченные страхом, быстро закрывали свои прилавки покрывалами, стараясь не привлекать к себе внимание. В воздухе повисло напряжение, а базар внезапно стал тихим и мрачным.
Умида, несмотря на страх, начала сопротивляться:
— Это базар! Это не воинская часть! Я этнограф. Я фотографирую культурные традиции и обычаи! В чем вы меня обвиняете?
Второй милиционер, более худощавый и с недовольным выражением лица, закручивал ей руки еще сильнее, пока объяснял:
— Это проверит следователь. И определит судья степень твоей вины!
Умида, изумленно уставившись на него, задала вопрос, который, казалось, был абсолютно нелепым в ее глазах:
— Какой вины? Что я преступного совершила?
Тем временем по базару шла Башорат Ешева, ища недорогие продукты. В ее сумке было несколько банкнот, но достаточно лишь на муку, картошку, соль и помидоры — о мясе можно было и не мечтать в условиях нынешнего дефицита. Башорат обдумывала, как выжить в такой тяжелой ситуации, когда увидела, как милиционеры задерживают Умиду.
— Эй, вы! Что вы делаете? — воскликнула она, не в силах оставаться в стороне. — Отпустите фотографа! Она же просто фотографирует!
Первый милиционер, бросив на нее взгляд полон презрения, ответил:
— А вы, старуха, отойдите, пока вас не арестовали!
Башорат возмутилась:
— А меня за что?
Второй милиционер спокойно пояснил:
— За то, что мешаете правосудию!
Тем временем милиционеры уводили Умиду с территории базара, толкая ее в ожидании автомашины. Башорат с ненавистью смотрела им вслед, гневаясь на безразличие и жестокость. Она знала, что должна что-то сделать. Сев на автобус, она направилась в здание суда, полная решимости присутствовать на судебном процессе. В ней кипел дух правозащитника, готового бороться за справедливость, несмотря на угрозы.

6.2.18. Судебный спектакль
Умиду в наручниках доставляют в здание суда, и она чувствует, как ее сердце колотится от страха и недоумения. Судебный зал был простым и невзрачным, его стены обшарпаны, а сиденья — изношены. В зале уже сидит Закир Исаев, судья, который выглядит неважно. Его лицо красное от стресса, а на коже видны синяки, оставшиеся после недавней эвакуации из Андижана. Костюм помят, воротник расстегнут, а волосы растрепаны. Он, похоже, еще не пришел в себя от пережитого, а уже заставлен работать.
Среди немногочисленных зрителей в зале ощущается напряжение. Исаев, осмотревшись, комментирует:
— Ого, первый обвиняемый. Ясно, ясно... А то, после Андижана, не видел злостных преступников!
Умида, растерянная и озадаченная, отвечает:
— О чем вы? За что меня привели сюда? Почему я злостный преступник? Я никогда не вступала в конфликт с законом!
Судья, игнорируя ее слова, начинает рассматривать фотографии, которые распечатали милиционеры из ее фотокамеры. На них запечатлены продавцы и покупатели на базаре, нищие у входа, сердитые милиционеры, покосившиеся старые дома и грязь на улицах.
— Так, так... Эти фото — оскорбление узбекского народа. Ты искажаешь нашу реальность. Преподносишь так, что при правлении хазрата народ живет плохо, страдает, бунтует... — заявляет Исаев, явно уверенный в своей правоте.
Умида, полная недоумения, отвечает:
— Как фотоаппарат может исказить реальность? Я фотографирую то, что я вижу. Правда не может унижать.
Судья поворачивается к находящимся в зале людям и спрашивает:
— Скажите мне, вас эти фотографии оскорбляют? Вы чувствуете неприязнь к тому, что сфотографировано?
Мужчина в строгом костюме встает, его лицо решительное и злое.
— Меня не просто оскорбляют. Они меня унижают. На фотографиях нищие люди, словно наш Ислам Каримов плодит нищих. А он — великий реформатор. С каждым годом люди становятся богаче и сытней. Нет нищеты у нас! Это просто подстава, инсценировка! Фотографии опубликую на Западе, и все решат, что наш хазрат — плохой правитель!
Старая женщина в платке, с морщинистым лицом, вскакивает с места и кричит:
— Это оскорбление нас, женщин! На фотографии мы все некрасивые, жалкие. А мы радуемся, что мы живем в великой и свободной стране! У нас есть все права и свободы!
Умиде не дают слово сказать. Милиционеры грубо толкают ее на стул, шепча: «Сиди».
Судья Исаев, подняв руку, торжественно произносит:
— Я приговариваю вас, Умида Ахмедова, к тюремному сроку на три года с отсрочкой исполнения на пять лет. За это время вы не должны повторить своих преступлений, иначе получите двойной срок! И к денежному штрафу в размере 5000 долларов! Ваш фотоаппарат конфискован как орудие преступления!
Ошарашенная таким быстрым судом, Умиду выводят из зала. Милиционеры снимают с нее наручники и толкают за дверь, злобно произнося:
— Проваливай!
Снаружи, на холодном воздухе, она встречает Башорат, которая поджидала ее у выхода.
— Осудили? — спрашивает она с тревогой.
— Да. Ужас какой-то. Дали условный срок и штраф! И конфисковали мою дорогостоящую камеру! — отвечает Умида, ее голос дрожит от расстройства.
Башорат вздыхает, затем интересуется:
— Кто судил?
Умида смотрит на бумагу, которую ей всучили в руки, и читает:
— Э-э-э... какой-то Закир Исаев. Я не знаю судей, никогда раньше в судах не была. Я так и не поняла, в чем моя вина? Что я преступного совершила?
Башорат, зная этого человека, кричит:
— Это мясник. Палач! Он осудил к расстрелу моего сына! Будь он проклят!
Умида качает головой:
— Увы, такие долго живут. Пока Каримов у власти, такие мерзавцы на плаву!
В это время из здания суда раздается довольный хохот Исаева и всех тех, кто участвовал в этом судебном спектакле. Их смех напоминал звук колокольчиков, холодный и беспощадный, словно они наслаждались унижением и страхом, которые сеяли среди людей.

6.2.19. Менгеле опять в деле
Андижанская область, расположенная на границе с Кыргызстаном, представляет собой живописный регион, где горные хребты сменяются обширными долинами и полями. Однако в этот момент идиллический пейзаж превращается в сцену ужасов. Бегущие горожане, переполненные страхом и паникой, спешат к оврагу, который служит им единственным путем к спасению. Они осторожно переправляются через колючую проволоку, которая, словно остриё меча, разделяет их от относительной безопасности на другой стороне. В небе кружат вертолеты, их винты ревут, создавая гул, но пилоты, осознавая опасность, не стреляют. Они боятся попасть в кыргызских пограничников, которые стоят на страже и контролируют переход беженцев.
Тем не менее, среди хаоса, снайперы находят свои цели. Их пули с хрустальным звоном пронизывают воздух и попадают в бегущих стариков, отправляя их на землю. Крики женщин, полные отчаяния и горя, поднимаются к небу, смешиваясь с ревом вертолетов. Это крики, полные безысходности, за которыми стоят слёзы, печаль и страх за жизни своих близких.
На границе кыргызские пограничники, осознав сложившуюся ситуацию, открывают предупредительные выстрелы в воздух, словно взывая к разуму узбекских солдат, чтобы те не полезли за ними и не стреляли. Слышны радиопереговоры между солдатами:
— Мы не можем стрелять — кыргызы могут дать ответ, будет конфликт! — сообщает один из них, его голос дрожит от напряжения.
— Черт с ними! Оставьте их. Не хватало нам проблем с кыргызами! — разъяренно отвечает Алматов. — Потом доберемся до беглецов! Пока зачищайте город. Здесь остались ваххабиты. Не все сбежали!
Группа солдат, оставив границу позади, направляется обратно в Андижан, готовясь к дальнейшим действиям. Их лица искажаются от ненависти и желания отомстить.
Тем временем в городе царит хаос. Обыски идут по всем улицам, солдаты, словно звери, избивают людей, не щадя ни стариков, ни женщин. Из мечетей вырывают священнослужителей — мулл и имамов, и те, кто выступает против режима, подвергаются унижению и насилию. Книги Корана сжигаются, а их страницы разлетаются в воздух, словно печальные птицы.
Солдаты, охваченные жаждой наживы, занимаются мародерством. Они снимают с трупов кольца, выбивают золотые зубы, забирают кошельки с деньгами. Даже обгоревшие тела, с которых дым ещё не успел стечь, рассматриваются с алчностью в поисках ценностей. Этот бесчеловечный спектакль разыгрывается на фоне обломков разрушенного города, где человеческая жизнь больше не имеет никакой ценности.
Группа гражданских, под контролем сотрудников СНБ, собирает трупы по улицам. Они грузят безжизненные тела на большие автомобили, их лица полны усталости и страха, но они понимают, что это их долг. В морге доктор Менгеле, в тюбетейке и с весёлым выражением лица, с помощниками начинает разделывать трупы. Он выкрикивает радостные фразы, словно поёт песню жизни на фоне мрачного сценария:
— О-о-о-о, сколько мяса! Сколько денег! Люблю я свою работу!
Лезвие в его руке блестит под светом лампы, и он продолжает резать, мурлыча что-то под нос. Контейнеры с органами моментально отправляются в аэропорт. Играет гимн Узбекистана, и Менгеле, словно дирижёр, машет скальпелем, будто бы дирижирует оркестром смерти. В этот момент мир теряет свои последние остатки человечности, погружаясь в бездну страха и безысходности.
Рыжеволосый Ахмед лежит на стале, весь изрезанный скальпелем...

6.2.20. В предвкушении наград
В Андижане вечернее небо постепенно теряет свою яркость, погружая город в густую тьму. Лишь огни, изрыгаемые языками пламени, освещают пепелища разрушенных домов, где дыма и жара все еще невозможно избежать. Силуэты сгоревших зданий кажутся зловещими призраками, которые напоминают о недавних ужасах. Пожарные машины, сбиваясь с ритма, борются с огнем, пытаясь укротить бушующие стихии, но, кажется, безуспешно.
В воздухе стоит зловонный запах горелого, смешанный с удушающим ароматом крови и страха. На улицах валяются обгорелые трупы, их тела искажены в последних мучениях. Издалека доносятся всхлипы и крики, пронизанные матом и руганью солдат, которые глухо разговаривают о своем "успехе", потирая руки, как будто обсуждая результаты спортивного матча. В это время плач детей и женщин разрывает ночное спокойствие, обостряя ощущение безысходности, создавая ощущение трагедии, которое повисло в воздухе, словно тягучая влага.
В палатке, укрытой от зловонного воздуха и звуков боли, Алматов и Иноятов распивают водку. Их голоса наполнены смехом, который звучит особенно мерзко на фоне общегородского горя. Они поднимают тосты, радуясь итогам своей "операции", обсуждая, как можно было бы убить больше людей и наказать всех, кто выступил против власти. Их удовлетворенные улыбки резко контрастируют с катастрофическим пейзажем за пределами палатки, где миллионы страданий остаются без внимания.
Тем временем, Мистер Х, облаченный в строгий костюм и темные очки, садится в вертолет, чувствуя себя уверенно и спокойно. Он наклоняется к пилоту, отдавая указания, и, усевшись в кресле, с удовлетворением наблюдает за уходящими вдаль огнями города. В его душе царит чувство триумфа — он знает, что его отчет в Ташкенте будет принят с одобрением. Президент, наконец, успокоится после потока новостей о подавленных бунтах, и, безусловно, наградит всех, включая его. Он ощущает, как внутри него разгорается теплое чувство гордости, подогреваемое надеждой на новые привилегии и уважение за преданность режиму, который он так успешно поддерживает.

6.2.21. Суд для Башорат
Утро в Ташкенте выдалось безоблачным, и лучи солнца нежно освещали площадь Мустакиллик, которая, казалось, затерялась в тишине. Безлюдные пространства напоминали о мрачных временах, но для Башорат этот день был особенно важен. Она вышла на середину площади с плакатом, на котором большими буквами было написано: «Освободите моего сына! Он невиновен!». В этот момент ее голос и надежды смешивались с утренним воздухом. Однако не успела она поднять плакат, как к ней подбежали милиционеры, словно голодные хищники, готовые разорвать свою жертву. Они скрутили ей руки за спиной и, не оставляя ей шанса на сопротивление, затолкали в подъехавший милицейский «бобик».
Машина тряслась на неровной дороге, и каждое движение ощущалось, как очередной удар судьбы. Когда Башорат вышла из машины, её встретил судья Закир Исаев, сидящий на своем месте с выражением триумфа на лице. Его хохот резонировал в зале, словно сигнал о начале очередного злого спектакля.
— Бааа, знакомое лицо! Вначале сын-убийца передо мной, а теперь мама-мятежница! Хорошая семейка! — изрек Исаев, усмехаясь. Он был как хищный зверь, нашедший свою добычу.
— Ты палач, Закир, ты не судья! — гневно произнесла Башорат, ее голос звучал с неистовой силой. — Я проклинаю тебя и весь твой род! Ты еще ответишь перед Аллахом за свои злодеяния!
Исаев, не сдерживая смеха, ответил с презрением:
— Хахаха, Аллах не на твоей стороне! Он поддерживает хазрата и меня, потому что за нами власть, сила и порядок! Итак, за несанкционный митинг во время чрезвычайной ситуации в Узбекистане я приговариваю вас, Башорат Ешева, к 15 суткам ареста и штрафу, большому денежному штрафу!
Ее гордость не позволила сломить себя.
— Я требую адвоката! — произнесла она, как будто это могло что-то изменить.
— Да-да, конечно... будет вам и адвокат, и дыня маргиланская, и плов... все будет. Увидите в камеру! — с брезгливым отвращением произнес Исаев, отмахиваясь от нее, как от надоедливой мухи. Башорат уводили, и она почувствовала, как внутри нарастает страх, смешанный с яростью.
— Дайте хотя бы мне детям сообщить, позвонить. Они же одни остаются! — закричала она, но Исаев лишь отмахнулся, словно ее слова не имели значения.
— Нам дела нет до ваших детей. Ваших детей отправят в детский дом. Вы не мама, вы плодите убийц! — произнес он с презрением, его слова звучали как приговор.
В этот момент Башорат осознала, как бессилен человек перед законом, который обернулся беззаконием. Она почувствовала, как реальность сжимается вокруг нее, словно капкан, и это чувство стало невыносимым. Её жизнь, вся борьба и надежды рассыпались на глазах, оставляя лишь пустоту и отчаяние.

6.2.22. «Полет над гнездом кукушки»
В Психиатрической клинике царила тишина, нарушаемая лишь негромким звуком гимна Узбекистана, который тихо играл в углу кабинета. На стене висел портрет Ислама Каримова, его суровое выражение лица внимательно наблюдало за происходящим. Стеллажи были заставлены книгами по психиатрии, среди которых находились и тома, написанные самим Каримовым — безусловно, одни из тех произведений, которые не читали даже шизофреники. На вид они были тяжелыми и ненужными, как памятник мертвому интеллекту.
Джамшид Каримов, племянник президента, с насмешливым выражением смотрел на портрет дяди и произнес:
— Что, мой дядюшка интересуется, не сдох ли я? Думает, я повешусь?
Главврач, женщина средних лет с добрыми глазами, укоризненно ответила:
— Что вы такое говорите, Джамшид?.. Ислам Каримов заботится о вас, поместил сюда, чтобы избежать кризиса. Это отеческая забота о больном человеке.
Джамшид громко засмеялся:
— Избежать своего кризиса! Это же позор, когда собственный племянник критикует! Но я знаю, он ждет моей смерти. Он хочет, чтобы я сошел с ума. Помните фильм «Полет над гнездом кукушки»? Фактически это про меня.
Фильм «Полет над гнездом кукушки», основанный на романе Кена Кизи, рассказывает историю Рэндла Патрика МакМерфи, который притворяется психически больным, чтобы избежать тюремного заключения. Он попадает в психиатрическую больницу, где сталкивается с жестокой системой и деспотичным главным врачом Нессом. МакМерфи становится символом восстания против авторитаризма и подавления индивидуальности. Его борьба с системой и трагическая судьба вызывают у зрителей сочувствие и недоумение.
Главврач встала со стула и начала медленно ходить вокруг Джамшида, пытаясь найти нужные слова:
— Напрасно говорите плохое про нашего президента. Он добрый, думает о народе! Сколько при нем построено школ, больниц, заводов! — сказала она, но тут же замерла, осознав, какую глупость произнесла.
Джамшид, наклонив голову, посмотрел на нее с ненавистью:
— Он думает о себе и своей власти, все эти заводы и больницы — все распилено и расхищено при строительстве. Циничный карьерист и взяточник. Однажды он избил своего отца — моего деда, за то, что тот отсидел в тюрьме за хищение социалистической собственности. А дед просто остатки хлеба вез детям, потому что наша семья была жутко бедной. И его поймал патруль, состоявший из чисто русских гэбистов. Деда посадили. Но многие годы спустя это стало особой графой в биографии дядюшки, потому что он не мог нормально двигаться по партийно-советской карьере.
Врач молча слушала, понимая, что Джамшид не врет.
— Судимость отца ему мешала. И он приехал в Самарканд и избил отца, и тот проклял его! Для вас он — национальный герой, а для меня — просто жестокий человек. Он свою первую жену Наталью Кучми избивал, бил головой ее об стену. А его сын Петр просто от страха прятался. Поэтому Петр ненавидит отца. Каримов избивает и свою вторую жену, Татьяну Акбаровну, которая вдарилась в черную магию, каббалистику — все от страха и невыносимости жизни с деспотом. Нормальные люди не могут жить с ним.
Главврач, испуганно посмотрев на портрет Каримова, прошептала:
— Джамшид, вы говорите страшные вещи. Я не верю вам... это... невозможно! Хазрат — святой человек!
Джамшид усмехнулся:
— Страшные? Страшное то, что мой дядюшка любил читать «Майн Кампф». Знаете, что это? Это книга Адольфа Гитлера. Не знаю, как она попала ему в руки. Но мой отец видел эту книгу под подушкой отца. Они поругались, и с тех пор мой отец стал врагом Исламу Каримову. Он не приглашал нас ни на семейные торжества — свадьбу, например, дочерей Гульнары и Лолы, никак не поддерживал и не помогал. Мы живем в бедности, тогда как другие его родственники жируют. Например, старшая дочь Гульнара Каримова — это же олигарх, рейдер...
Главврач, недоуменно посмотрела на него:
— Кто-кто? — ей это слово было незнакомо.
Джамшид пояснил:
— Новомодное слово, хотя это означает пират. Она отнимает бизнес у других. Она ворует из государственного бюджета. Я же журналист, ведущий расследования. Поэтому дядя Ислам меня посадил сюда.
Гимн Узбекистана снова зазвучал, играя бесконечно, словно пытаясь внушить всем присутствующим святость строя и вечность президента. Музыка звучала монотонно, как рефрен, который не оставлял места для сомнений.
Главврач тихо произнесла:
— Знаете, Джамшид, лучше здесь, чем в тюрьме у Эшмата. Это самая страшная тюрьма, концлагерь. Там нет законов. Там законы джунглей: сожри сам или тебя сожрут. Туда отправляют врагов президента. Я часто обследую тех, кого привозят сюда на психиатрическую экспертизу. Да, много насильников и убийц, но есть просто политические заключенные. Они нормальные. Я как могу их спасаю — оставляю здесь. Потому что у Эшмата — они умрут. Им просто органы вырежут. Тот самый доктор Менгеле, о котором вы говорили.
Джамшид, насупившись, молчал. Он брезгливо смотрел на портрет Каримова на стене, не веря, что этот человек мог бы действительно заботиться о ком-либо.
Вдруг главврач спросила:
— Вы слышали об Андижане?
Джамшид вздрогнул:
— А? Что? Что было в Андижане? Я тут без телевизора и радио. Со мной даже ваши санитары не общаются. А с психами я сам не хочу. Только книги меня спасают... Так что там произошло?
Главврач торопливо произнесла:
— Лучше вам и не знать. Ладно, мне надо идти. Привезли нового пациента, — и она, понурив голову, вышла из помещения, оставляя Джамшида наедине с его мыслями и страхами.

6.2.23. Новый пациент
Главврач сидела в своем кабинете, погруженная в напряженные раздумья. Стены были обиты строгим серым материалом, а в углу стоял старый шкаф с медицинскими журналами и справочниками. Она мысленно прокручивала свой недавний разговор с Джамшидом Каримовым. Слова этого интеллигентного мужчины, полные ярости и правды, звучали в ее голове как зловещая мелодия. Она прекрасно понимала, что Джамшид был жертвой политического произвола, но что она могла сделать? У нее на руках было судебное решение, и как врач она должна была его исполнять. Она чувствовала себя в ловушке, между долгом и моралью, между человечностью и системой, которую не могла изменить.
В это время в кабинет вошли санитары, таща за собой нового пациента. Они были грубы и небрежны, как будто это было лишь очередное поручение в их рутине. С ними шагал милиционер, держащийся с некоторым пренебрежением. Перед ними стоял Джейхун Караев из Бухары. Он выглядел неопрятно, его одежда была запачкана и изорвана. От него исходил резкий, неприятный запах, словно он не мылся несколько дней. Пары грязных волос свисали на лоб, а глаза выглядели пустыми и дикими.
Главврач внимательно изучала его. Она поднимала брови, чувствуя, как волнение накатывает на нее. Она задала стандартный вопрос:
— Так-так, кто вы?
Сотрудник МВД, стоящий чуть позади, подал документы и, не отрываясь от своего строгого выражения лица, произнес:
— Это бухарский людоед. Вам нужно выяснить, не псих ли он?
Джейхун, словно не услышав происходящего, оглянулся и с безумным голодным блеском в глазах спросил:
— А мне здесь мясо жрать дадут? Я голодный!
Его голос звучал хрипло и пронзительно, а жадный взгляд, которым он смотрел на врача, напоминал взгляд хищника, готового на все ради пропитания. В этом взгляде смешивались голод и ненависть, и его рот, в котором не хватало нескольких зубов, искривился в предвкушении, словно он действительно видел в ней бифштекс. Главврач ощутила, как по спине пробежал холодок, и внутренне напряглась — не было никакой уверенности в том, что этот человек действительно не представляет опасности.

Часть 6.3. Санджар Умаров

6.3.1. Конфликт в банке
Утро в Ташкенте было особенно теплым для весны: солнце ярко светило, освещая улицы и придавая всему вокруг золотистый оттенок. Легкий ветерок доносил с собой аромат цветущих деревьев и свежести, создавая атмосферу комфорта и уюта. Индира, готовя завтрак, чувствовала эту прелесть утра, когда утренние лучи нежно касались окон, а дом наполнялся теплом. Она уже накрыла на стол, когда обратилась к мужу:
— Дорогой, пришли счета за коммунальные услуги, надо оплатить.
На часах было семь утра, и это время разливалось по комнате легкой сонливостью, словно само утро еще не до конца проснулось.
Санджар, с быстрым глотком чая, ответил:
— Хорошо, сейчас по дороге на работу заеду в банк и оплачу.
— Я тоже с тобой, потом подбрось меня на рынок, — попросила Индира, заворачивая в салфетки свежевыпеченные лепешки.
Они быстро собрались и сели в машину. По дороге в сторону банка, Санджар заметил, что в городе как будто увеличилось количество милиции. Группа в милицейской форме стояла на углу улицы, перехватывая прохожих, а другие патрулировали дворы. Санджар, удивленно поднимая брови, прокомментировал:
— Много сегодня милиции, не находишь?
— Дорогой, их всегда много, — отвечала Индира, взглянув на него с легкой улыбкой.
Санджар недоуменно покачал головой, не понимая, что стало причиной такого усиления.
Когда они подъехали к офису «Халк-банка», внутри царила особая атмосфера. Женщина с растрепанными волосами и измученным лицом ругалась с кассиршей.
— Почему ваш банкомат не выдает мне мои деньги?! — кричала она, её голос резонировал в пустом помещении.
Кассирша, с непробиваемым выражением лица и явно уставшими глазами, флегматично отвечала:
— Денег нет в банкомате.
— Как нет?! Ну тогда дайте мне здесь, у кассы, — требовала женщина, её голос стал еще более настойчивым. — Отсчитайте мне мои деньги с моего счета!
— Денег вообще в банке нет, — зевнула сотрудница, как будто не желая продолжать разговор.
Санджар, не сдержавшись, вмешался:
— Почему?
Сотрудница посмотрела на него с презрением, словно он был неуместен.
— Идет борьба с инфляцией, поэтому Центральный банк ограничил хождение наличных средств! — произнесла она, словно заучивая фразу.
— А может, ваш банк бороться с инфляцией другими способами? — интересовался Санджар, чувствуя, как в его голосе появляется напряжение. — Есть десятки макроэкономических механизмов. Но почему Каримов решает этот вопрос за счет жизни обычных людей? Они что ли создают инфляцию?
— Это вопрос не ко мне, это к Центральному банку, — испуганно ответила она, оглядываясь по сторонам, будто боялась, что кто-то услышит её слова. — Руководство запрещает нам выдавать наличные. Когда много денег, то давит на потребительский рынок...
Тем временем женщина снова вмешалась, её не интересовали такие подробности:
— А как расплачиваться?
Из кассы раздался невидимый, как будто невежливый ответ:
— У вас есть дебитная карточка — ей и платите.
Женщина возмущенно закричала:
— На рынке никто не принимает карточку — там нет терминалов! Все наличкой!
Кассирша с улыбкой ответила:
— Покупайте в магазине, — явно наслаждаясь своей ролью.
— В магазине в три раза дороже, чем на рынке, я не миллионерша! — сердито бросила она, её голос звучал как набат.
— Вы загнали мою зарплату в банк, а теперь и здесь не выдаете деньги, — добавила женщина, гневно ударив кулаком по столу.
Сотрудница молча закрыла окошко, как будто всё было сказано. В тот момент Санджар, Индира и женщина обменялись взглядами, полными недоумения.
Внезапно из-за двери вышли милиционеры, приказав всем покинуть помещение банка. Люди начали паниковать, задавая вопросы:
— Почему?
— Пришел приказ. В стране чрезвычайная ситуация! — ответили они, не оставляя пространства для обсуждений.
— Какая ситуация? — удивленно спросила Индира у Санджара, а тот лишь пожимал плечами. Они вышли из банка, ощущая, как воздух становится тяжелым от неопределенности.

6.3.2. Реакция Санджара
Санджар Умаров вернулся домой с тяжелыми мыслями, находясь под впечатлением от того, что происходило в Андижане. Как только он зашел в квартиру, то направился к своему ноутбуку, чтобы почитать последние новости в Интернете. Он открывал сайт, где работал Алексей Волосевич, известный своими острыми и подробными репортажами о ситуации в Узбекистане. На экране замелькали фотографии — обгорелые здания, мирные жители, убегавшие от пуль, и раненые, которых уводили с места событий. В его материалах были представлены факты о зверствах солдат и спецназовцев, жестоких расстрелах и насилии над мирными гражданами. С каждым прочитанным словом Санджар чувствовал, как сердце сжимается от горечи и гнева.
В этот момент к нему подошел садовник:
— У меня там родные. Они сообщают, что солдаты убивают горожан, никого не щадят. Стреляют в журналистов.
Санджар, нахмурив брови, не мог сдержать волнения. Он быстро схватил телефон и позвонил Нигаре Хидоятовой. Его голос звучал напряженно:
— Это ужас, что творится в Андижане. Наше движение, если считает себя политической силой, должно высказаться на этот счет! Это же геноцид! Массовое убийство людей! Нельзя такое терпеть! Нужна поддержка мирового сообщества! Международное расследование!
Нигара вздохнула, её голос был полон безысходности:
— Узбекское ТВ ничего не показывает. Обычная программа: песни и пляски, рапорты о прекрасной жизни! Про Андижан ни слова! Люди не знают, что творится там.
Санджар, ходя по комнате, продолжал в телефон:
— Российское ТВ дало сообщение. Сейчас только оттуда идет информация, что происходит в Андижане. Сейчас переключусь на Си-Эн-Эн, что там скажут? Уверен, что сообщения поступают в западные СМИ.
Нигара задумчиво произнесла:
— Похоже, Россия знала об этом заранее... Если не приложила сюда свою руку. Путин давно хотел прижать Каримова...
Санджар рассеянно кивал, осознавая, что зверства Ислама Каримова не остановятся на Андижане. Его воображение рисовало картины: кровь, слезы и страдания людей. Он понимал, что это всего лишь начало. Если режим не будет остановлен, то за Андижаном последуют другие города, другие жертвы, и страх, как тень, станет неотъемлемой частью их жизни. Санджар чувствовал себя беспомощным и слабым, словно был свидетелем самого страшного кошмара, и понимал, что действия власти становятся все более жестокими и безжалостными.

6.3.3. В Доме культуры
Зал Дома культуры в одном из районов Ташкента был почти забит народом. Просторное помещение, освещенное тусклыми лампами, заполнили правозащитники, активисты, журналисты и блогеры. Стулья в рядах скрипели, когда люди оживленно переговаривались между собой. Воздух был пропитан тревогой и негодованием. На сцене стояли несколько микрофонов, заготовленных для выступлений, а на заднике сцены висел герб Узбекистана, который в этот момент казался пустым символом, чуждым тем, кто был собран в зале.
Собравшиеся возмущенно обсуждали последние события в Андижане — крики о несправедливости и репрессиях сливались в единый ропот недовольства. Правозащитники говорили о нарушениях прав человека, журналисты делились шокирующими свидетельствами, а блогеры снимали короткие видеоролики, чтобы рассказать миру о происходящем. Разговоры разрывали воздух: «Это насилие должно прекратиться!», «Андижан утопает в крови!», «Караван репрессий движется дальше!».
Санджар Умаров, высокий и серьезный, вышел на сцену под сдержанный шум и взволнованные взгляды. Его лицо выражало решимость, в глазах горел огонь перемен. Вдохнув, он начал свое выступление:
— Видимо, пришло время менять события! То, что произошло, показало, в какую пропасть затащили нас власти. Коррупция и репрессии! Ложь и мракобесие! Отъем бизнеса и вседозволенность спецслужб!
Его слова били прямо в цель, вызывая оживленную реакцию среди присутствующих. Люди кивали, поддерживали его каждое слово. Некоторые даже хлопали, другие записывали на диктофоны.
— Я намерен выдвигаться в кандидаты на предстоящих выборах! — продолжал он. — Я не стану молчать о том, что в реальности происходит в стране! Мы с партией «Свободные крестьяне» и Солнечной коалицией начинаем активную борьбу за власть! Но мы будем вести ее исключительно демократическими способами, без насилия и провокаций.
Зал на мгновение замер, а затем снова ожил. Из толпы кто-то выкрикнул:
— Ислам Каримов — Палач Андижана! Его надо привлечь к Международному уголовному суду!
Эти слова вызвали смешанную реакцию — одни поддерживали, вторя крикам, другие шептались между собой, кто-то даже выразил недовольство. В зале стоял гул, словно волны негодования сталкивались с сомнениями. Но равнодушных не было — напряжение ощущалось повсюду.
В самом углу зала, в тени, скрываясь от чужих глаз, сидел Мистер Х. Его худощавое лицо было едва различимо в полумраке. Он щурился, время от времени поднося диктофон ближе к губам, чтобы зафиксировать слова Умарова. Его темные глаза внимательно следили за каждым движением на сцене, ловя каждую деталь. Этот человек был невидимой тенью власти, всегда находился там, где возникала угроза режиму Каримова. В его действиях не было спешки — только холодный расчет.

6.3.4. В поисках Башорат
После встречи с гражданскими активистами, Санджар Умаров с решимостью говорит Нигаре:
— Я лечу в США, встречусь там с сенаторами и политиками, нужно оказать давление на Ислама Каримова! Андижан — это полная чаша людского терпения. И на этой неделе произошла там бойня! Такое нельзя прощать деспотии!
Нигара смотрит на него с тревогой, лицо её хмурится, и она отвечает:
— Дети Башорат Ешевой мне звонили, говорят, мамы нигде нет. Я начну искать её по милиции. Может, её задержали? Она говорила, что хочет выйти на одиночный пикет в защиту старшего сына Улугбека.
Санджар на мгновение замирает, поражённый этим известием:
— Пикет в это время? Ужас!.. Да-да, узнай. Возьми деньги, отвези детям Башорат, помоги им. А маму надо найти.
Вечером, с мыслями о необходимости противодействия диктатуре, Санджар садится в самолёт узбекских авиалиний, направляющийся в Нью-Йорк. Его место у иллюминатора. Вдали медленно исчезает линия горизонта Ташкента, погружённого в ночную темноту. Лёгкий шум двигателей самолёта создаёт пространство для размышлений.
Он погружён в мысли о том, что события в Андижане стали переломным моментом. Эта кровавая расправа над народом обнажила всю суть режима — коррупция, репрессии, тотальный контроль. "Нельзя позволить этому продолжаться", — думает Санджар, глядя на проплывающие под ним облака. "Каримов должен ответить за свои преступления. Нужно срочно искать поддержку в США и международных кругах. Если удастся привлечь внимание Запада, добиться санкций, это может ослабить власть деспота и дать шанс на перемены". Санджар рассуждает о том, как изменить политический курс страны — открытые выборы, свобода слова, создание независимых судов. В Узбекистане нужно не просто реформировать экономику, но и построить подлинное гражданское общество.
Между тем, Нигара начинает поиски Башорат Ешевой. Объехав несколько отделений милиции Ташкента, она сталкивается с привычной наглой небрежностью сотрудников МВД. В одном из отделений ей говорят:
— Увы, мы не знаем такую, нет её у нас.
В другом отделении, зажавшись за стойкой, равнодушный дежурный зевает, отвечая:
— Никакой Башорат Ешевой тут не было, может, ошиблись?
В третьем месте её встречают ледяными взглядами и короткими ответами:
— Мы не располагаем такой информацией. Обратитесь в суд.
Однако Нигара знает, что это ложь. Она давно столкнулась с таким поведением. Сотрудники правоохранительных органов либо намеренно скрывают задержанных, либо дают ложную информацию, чтобы запутать родственников. Сердце Нигары сжимается от боли и беспокойства за Башорат. Она уверена, что её подруга находится под заключением, хотя милиция цинично отрицает это. Возможно, пикет Башорат стал последней каплей для властей, которые теперь прячут её в своих подвалах.

6.3.5. Разговор с Путиным
В просторной резиденции Ок-Сарай, погруженной в полумрак, всегда царило напряжение, но в этот вечер обстановка была особенно накаленной. Президент Ислам Каримов был вне себя от ярости. Его лицо, перекошенное злобой, казалось, стало красным, как созревший гранат, а глаза метали молнии. Весь день поступали тревожные сводки о реакции Запада на андижанские события: требования санкций, призывы к международному расследованию, осуждение в ООН. На фоне этого Каримов, ощущая себя под атакой со всех сторон, потерял контроль.
— Они смеют угрожать мне санкциями?! Западные шавки! Это не их дело, что происходит в моей стране!
Внезапно, его кулак со всей силы ударяет по столу, затем он, оглядываясь, выхватывает ближайшую папку с бумагами и швыряет её в стену, разбрасывая документы по всему кабинету. Не выдержав накопившегося гнева, Каримов набрасывается на одного из сотрудников службы безопасности, случайно оказавшегося поблизости, и толкает его, крича:
— Какого чёрта это происходит? Где ваша работа?! Почему никто не предупреждал меня об этой реакции?!
Сотрудник в панике отступает, прикрывая голову руками, пока президент продолжает выкрикивать ругательства, его голос срывается на визг. Несколько советников, сидевших у стены, сжались, стараясь не привлечь к себе внимание. Никто не осмеливался вмешаться в этот неконтролируемый всплеск агрессии.
В этот момент раздаётся звонок. Каримов, всё ещё дрожа от гнева, хватается за телефон и поднимает трубку. Громкий и уверенный голос с того конца линии принадлежит Владимиру Путину:
— Дорогой Ислам Абдуганиевич. Я слышал, что Запад прижимает вас, хочет объявить санкции. Требует провести международное расследование по событиям в Андижане... И вас называют самыми оскорбительными словами. Пресса и международная общественность негодует...
Каримов нахмурился ещё больше и, сжав зубы, выплюнул:
— Да! И мне это неприятно! Это вмешательство во внутренние дела!
Путин, улыбнувшись в трубку, продолжил с мягким пониманием в голосе:
— Как я вас понимаю, дорогой Ислам Абдуганиевич. Меня тоже критиковали за Чечню, за Беслан... Теперь вы почувствовали, как несправедливы американцы по отношению к вам?
Каримов тяжело вздохнул и кивнул, хотя Путин этого не мог видеть:
— Да.
В этот момент Владимир Владимирович посмотрел на своего министра иностранных дел, который стоял рядом, и, хитро прищурившись, мигнул ему левым глазом. Затем, с характерной холодной уверенностью в голосе, он сказал:
— Знаете... Я поддержу вас. Я наложу вето в Совете Безопасности ООН на все решения по поводу вас и Узбекистана. Я вас вытащу из дерьма, в которое столкнул вас Запад. А вы доверяли американцам и европейцам! А они за вашей спиной устроили мятеж. Знаете, моя разведка докладывала о зреющем заговоре, но вы же меня редко слушаете. Вышли из Организации договора о коллективной безопасности! Ваххабитов в вашем подполье снабжали американцы через базу К2 в Ханабаде. Была связь американцев с Исламским движением Узбекистана на территории Афганистана. Вас хотели свергнуть с власти! Обычный переворот, который устраивает Вашингтон в банановых странах...
Каримов сжал кулаки и злобно прошипел:
— Да, меня Штаты подставили! Уверен, что здесь есть какой-то их лидер! Я его вычислю! Не бывает восстания без лидера!
Путин кивнул, усмехнувшись:
— Я помогу вам. Я не допущу никакого международного расследования! Но взамен вы поддержите меня в ООН и в других структурах. Вы обязуетесь выгнать американскую базу из страны! Надо усложнить им операцию в Афганистане! Покажите, что вы сильная личность!
Каримов, взвинченный до предела, топнул ногой, его глаза горели дикой яростью:
— Я сильная личность! Теперь я только с Россией, с вами, господин Путин! — в его глазах сверкнула решимость и ненависть. Теперь, с поддержкой Москвы, он чувствовал себя неуязвимым. Он знал, что при таком покровительстве никто не посмеет тронуть его, никто не свергнет его с трона в Ок-Сарае.

6.3.6. Реакция Запада
События в Андижане потрясли международную общественность, заставив многие страны жестко осудить применение силы против мирных граждан в Узбекистане. США и Евросоюз оперативно отреагировали, наложив санкции на ключевых лиц узбекской власти, включая высших чиновников и военных, причастных к кровавым событиям. Западные СМИ, такие как The New York Times, Le Monde и The Guardian, выходили с заголовками о нарушении прав человека, призывая к ответственности Ислама Каримова за массовые расстрелы.
В ответ на это, Ташкент резко ограничил деятельность посольства США, сужая его дипломатические полномочия до минимума. Парламент Узбекистана собрался на экстренное заседание, где было принято решение о немедленном закрытии американской военной базы К2 в Ханабаде, ставшей символом американского присутствия в регионе. Наряду с этим, власти начали кампанию против международных организаций: фонды Джорджа Сороса, Евразия, радио Свобода и BBC были вынуждены свернуть свою деятельность в стране. Каримов приказал их выдворить, обвиняя в подрыве стабильности и вмешательстве во внутренние дела Узбекистана.
Тем временем, по стране прокатилась волна репрессий против тех, кто сочувствовал жертвам андижанских событий. Блогеров, журналистов и активистов, критикующих правительство, арестовывали под вымышленными предлогами — чаще всего это были обвинения в неуплате налогов или нарушении законов об экстремизме. Вся страна охватила атмосфера страха, никто не решался говорить об Андижане вслух. В эфире государственных телеканалов шли передачи, обвиняющие Запад в организации беспорядков, всячески подчеркивалась роль России как единственного союзника и защитника в Центральной Азии. На стенах зданий, в офисах и на улицах города стали появляться изображения Владимира Путина, его образ возвеличивался как образец сильного лидера, который всегда поддержит Узбекистан в трудные времена.
С другой стороны, в западных СМИ началась кампания против Каримова: статьи и расследования антикаримовской направленности заполнили новостные порталы и газеты. ОБСЕ инициировала обсуждения, направленные на предоставление убежища андижанским беженцам, которые смогли бежать в соседние страны, такие как Кыргызстан. Европейские государства начали принимать этих беженцев, предоставляя им временный статус и защиту от преследований. Всё это усиливало международное давление на режим Каримова.
Когда Исламу Каримову доложили о реакции Запада, его охватила неистовая ярость. Его лицо побагровело, он громко стукнул кулаком по массивному столу и закричал:
— Негодяи! Я хотел дружить с Америкой! Предлагал стать им союзником в Центральной Азии! А они меня предали! Меня просто кинули! Я такого им не прощу!
Каримов с яростью ходил по кабинету, сжимая кулаки и размахивая руками. В зале стояли его ближайшие соратники — министры и высокопоставленные чиновники. Никто не смел произнести ни слова. Каждый знал крутой нрав президента, и все молча ожидали, не посмеяв взглянуть в его сторону. Напряжение в воздухе было почти осязаемым.
Внезапно Каримов остановился и пристально посмотрел на министра внутренних дел Закира Алматова. Его голос был резким, как выстрел:
— Это твои сотрудники заставили собирать хлопок американского военного атташе?
Алматов на мгновение растерялся, но затем быстро вытянулся в струнку, понимая, что любая неверная реакция может привести к наказанию:
— Так точно, хазрат! — его голос дрожал, но он пытался держаться уверенно. Однако внутри он сгорал от страха, боясь, что президент может начать его публично унижать или избивать — такое уже случалось с другими.
К удивлению всех присутствующих, Каримов вдруг широко улыбнулся и, подойдя к Алматову, хлопнул его по плечу:
— Молодцы! Они заставляли негров собирать хлопок, так пускай почувствуют, что это такое на нашей святой земле!
Каримов повернулся к Мистеру Х, сидящему в углу, который, как всегда, записывал каждый момент:
— Соберите прессу, — резко приказал он. — Я выступлю перед народом! Я им расскажу о коварных планах Америки и Европы против нас!
Каримов был полон решимости дать мощный отпор Западу. В его глазах горела неукротимая ярость, но вместе с тем и уверенность. Он знал, что, несмотря на давление, с поддержкой России его режим будет незыблем.

6.3.7. Выступление президента
Ташкентский Дворец Международных форумов был настоящим монументом власти и амбиций режима Ислама Каримова. Это гигантское здание, сверкающее мрамором и золотом, было построено с размахом — на сумму, превышающую один миллиард долларов. Фирма «Зеромакс», принадлежавшая дочери президента Гульнаре Каримовой, извлекла немалую выгоду из этого проекта, который, по сути, стал символом коррупции и растрат государственных средств. Здание было излишне роскошным и практически бесполезным, но идеально подходило для проведения государственных мероприятий и демонстрации помпезности режима. Высокие потолки, огромные люстры, золотые балконы и колонны — всё кричало о власти, богатстве и роскоши. На фоне тяжёлого экономического положения большинства граждан страны этот дворец олицетворял безразличие элиты к реальным проблемам людей.
В этот день Дворец форумов стал ареной громкого выступления Ислама Каримова перед представителями общественности, сенаторами, министрами, партийными деятелями и журналистами. Каримов, как всегда, находился в центре внимания, грозно обрушиваясь на западные страны и обвиняя США в организации мятежа в Андижане.
— США и их неназванный ставленник организовали мятеж в Андижане. Ваххабиты прикрывались жителями, как живым щитом, и сами стреляли в людей, чтобы свалить вину на нас! — кричал Каримов, его лицо было налито гневом, а жесты были резкими и резонансными. — Мы проводим расследования, и уже понятно, что за этим стоит большая сеть, контролируемая из Вашингтона!
Когда один из иностранных журналистов из «Голоса Америки» вскочил и задал вопрос, его дерзость застала Каримова врасплох:
— А почему люди восстали? В чём причина?
Президент замер на мгновение, его лицо напряглось, словно он не ожидал столь прямого вопроса. Затем, собравшись, он начал нести сумбурные оправдания:
— Узбекистан динамично развивается, у нас ежегодный рост ВВП на 8%! Иностранные инвестиции текут рекой, почти на 20 миллиардов долларов! У нас отличные законы, предпринимательская среда, сытая жизнь граждан! Но врагам это не нравится, и они хотят нас развалить! Если бы мы не остановили мятеж, талибы бы захватили Термез, дошли до Бухары и Самарканда!
Зал замер, не зная, как реагировать — хлопать или молчать. В воздухе повисло неловкое молчание. Кто-то нервно откашлялся, но никто не осмелился поддержать или оспорить слова президента.
Журналист из «Голоса Америки», не удовлетворённый таким ответом, продолжил:
— Как это возможно? Если ваши граждане так хорошо живут, почему два миллиона человек подали заявки на грин-карту в прошлом году? Это значит, что они хотят уехать из страны, потому что ваши реформы не работают!
Эти слова буквально взорвали Каримова. Его лицо исказилось от ярости, и он начал махать руками, крича в бешенстве:
— А у вас негров линчуют! У вас было рабство! У вас «Титаник» затонул с пассажирами!
Журналисты переглядывались друг с другом, не веря, что президент одной из стран может отвечать столь несуразными аргументами. Становилось очевидно, что Каримова застали врасплох и его попытки оправдаться звучали всё более нелепо.
Ислам Абдуганиевич, видя, что ситуация выходит из-под контроля, повернулся к министру МВД Алматову и начальнику Службы национальной безопасности Иноятову:
— Что этот журналист здесь делает? Почему он меня унижает? — прогремел президент, его голос дрожал от гнева.
Двое милиционеров без промедления схватили журналиста за шкирку и потащили его к выходу. Удары дубинок сыпались на его спину и голову. Журналист кричал от боли, но сопротивляться было бесполезно. Его выволокли из зала, как мешок с картошкой, а присутствующие лишь наблюдали, подавленные страхом и безразличием.
Когда «наглец» исчез из зала, Каримов, словно впав в экстаз, начал выкрикивать лозунги:
— Мы не сломим колени! Мы не уступим никому места! Мы не хуже других народов!
По знаку Мистера Х, все присутствующие, от журналистов до депутатов, подхватили эти фразы как мантру, повторяя их с механической одержимостью:
— Мы не сломим колени! Мы не уступим!
Гимн Узбекистана заглушил дальнейшие слова Каримова. Все поднялись, но по лицам было видно, что присутствующих раздирали совсем другие мысли. Лица были мрачные, недовольные, наполненные усталостью и внутренним протестом. Но никто не смел проявить свои настоящие чувства в стенах Дворца форумов. Слова гимна, которые они пели, были полны горечи и оскомины, как символ несвободы и безысходности.

6.3.8. Поиски виновных
Ислам Каримов был в ярости. Он ходил по кабинету Ок-Сарая взад и вперёд, словно зверь в клетке, его трясло от гнева, а лицо побагровело. Взгляд метался по комнате, он не мог успокоиться после неприятных известий, накативших одна за другой. Руки сжимались в кулаки, а губы пересохли от едва сдерживаемой ярости. Стуча по столу кулаком, он вдруг рявкнул:
— Найдите мне, кто организовал этот бунт! Кто их лидер? Почему меня унижает какой-то журналист?! — его голос звенел в просторной комнате, отражаясь от мраморных стен. — Вы специально это делаете?! Может, заговор уже внутри резиденции? Может, здесь среди вас организатор?
Чиновники и сотрудники Ок-Сарая молчали. Каждый из них знал, что сейчас лучше не привлекать к себе внимания, иначе президент сорвёт на нём свою ярость. Каримов был известен своей вспыльчивостью, и участь тех, кто осмеливался возражать или даже просто высказываться в такой момент, часто оказывалась печальной. Никто не хотел стать жертвой его жестокого гнева, который нередко приводил к членовредительству и унижению.
Мистер Х, стоявший в углу кабинета, решился заговорить, медленно прижав руку к груди:
— Я знаю, кто за этим стоит, хазрат.
Каримов резко повернулся к нему, его глаза были полны подозрения и злобы:
— Кто это? Назови имя предателя! Чтобы я мог сварить его в кипятке или посадить на кол!
Голос Мистера Х прозвучал тихо, но уверенно, что вызвало у президента недоумение:
— Это Санджар Умаров.
Каримов нахмурился:
— Кто? — он нахмурил брови, не узнавая имени. — Впервые слышу.
Иноятов, председатель СНБ, стоявший в одной шеренге с другими министрами, вставил своё слово:
— Мы докладывали о нём, хазрат. Это сын академика Умарова. Он преподавал в политехническом университете, работал в Африке, знает французский язык. В 90-х создавал мобильную связь в Узбекистане, а сейчас занимается нефтепереработкой. У него компания Profinance. Его семья живёт в США, но он часто бывает здесь.
Как только прозвучало слово «США», лицо Каримова исказилось болезненным гримасой. Его гнев тут же возрос до кипения:
— Ага! Американцы! Шпион Вашингтона! Так это он исполнял их волю? — Каримов словно искал подтверждения своим подозрениям.
Мистер Х кивнул:
— Да, хазрат. Он опасен. У него есть сторонники. Готовится к политической карьере и в следующем году планирует баллотироваться на пост президента. Он уже ведёт переговоры в США о передаче власти. Ваша судьба решается в Вашингтоне!
Эти слова буквально лишили Каримова дара речи на мгновение. Он задохнулся от гнева, его лицо исказилось ненавистью:
— Что? Президентом? Этот мерзавец? Кто ему даст стать президентом?! Вот каков план американцев! Организовать восстание, а потом поставить своего человека на трон! Чтобы Узбекистан стал вассалом Америки, чтобы наши люди были рабами американцев! У них негры были рабами, а теперь мы?
Чиновники загалдели, согласившись с президентом. Каждый старался громче другого поддержать его обвинения, хотя было ясно, что это лишь паника и попытка угодить.
Мистер Х продолжил:
— Сегодня было собрание в одной из школ, Умаров назвал вас преступником за приказ стрелять в андижанцев. И, простите, хазрат, публика называла вас «Палачом Андижана».
Каримов тяжело опустился за стол. Его руки дрожали, но голос оставался твёрдым:
— Какая публика? Кто был на этом собрании?
Мистер Х достал блокнот и начал читать:
— Правозащитники, экологи, блогеры и журналисты. Там была партия «Свободные крестьяне», возглавляемая Нигарой Хидоятовой. Много активистов из её партии.
Каримов морщился при упоминании известных ему имен:
— Я запретил эту партию! Её не существует!
— Но они продолжают называться партией, — ответил Иноятов. — Незарегистрированное политическое сообщество. Это можно квалифицировать как организованную преступную группировку.
— Почему эта тварь не в тюрьме?! — рявкнул Каримов, и министры переглянулись, не понимая, кого именно он имеет в виду — Умарова или Хидоятову.
Министр внутренних дел Алматов осторожно добавил:
— Хазрат, её сестра Нодира Хидоятова сейчас в тюрьме. Мы составили против неё уголовное дело. Она — внучка популярного артиста Аброра Хидоятова, вам известны эти имена.
Каримова передёрнуло от гнева при упоминании фамилии, и он закричал:
— Опять эта Нигара! Опять эта семейка! Посадить и её! Вы сидите сложа руки, пока они готовят антиконституционный переворот? Арестовать этого мерзавца!
Чиновники застыли, не понимая:
— Кого арестовать, хазрат?
— Санджара Умарова, идиоты! — рявкнул Каримов.
За дверью Татьяна Акбаровна, жена Каримова, слушала его крики и нервно потирала руки. Она знала, что в такие моменты лучше не встречаться с мужем. Сегодня она собиралась обсудить с ним проблемы их дочери, Гульнары, но теперь понимала, что день выбран неудачно. Не желая быть следующей мишенью его гнева, она поспешно отправилась к себе.
Иноятов и Алматов отдали честь:
— Будет исполнено, хазрат!
Но этого Каримову показалось мало. Его ненависть к Западу перешла в полноценную войну против всего, что хоть как-то связано с Америкой. Каждый его жест и слово выражали глубоко укоренившееся презрение к иностранному влиянию. Он объявил войну не только политическому, но и экономическому присутствию Запада в Узбекистане. Его лицо исказилось от злобы, когда он скомандовал, сжав кулак:
— Ликвидировать все западные фирмы на территории Узбекистана. Начните с американской «Зарафшан-Ньюмонт»!
Министр иностранных дел Абдулазиз Камилов, всё это время стоявший в тени, испуганно пискнул, понимая, что разрушительные действия могут принести катастрофические последствия для страны:
— Но это же золотодобывающее предприятие... Оно приносит прибыль стране! Мы рубим сук, на котором сидим!
Каримов медленно повернулся к нему с ехидной усмешкой на лице:
— Теперь это наше предприятие! Мы прогнали американскую военную базу, прогоняем их бизнес! И англичан туда же, и прочих к черту!
В этот момент у чиновников, стоящих вокруг президента, зажглись глаза алчностью. Они обменялись взглядами, понимая, что перед ними открывается бескрайнее поле возможностей для обогащения. Теперь рейдерство, вытеснение западных компаний и захват их активов стали не просто допустимыми, но и одобряемыми на самом высоком уровне. Превращение законных деловых структур в личные активы, используя аппарат государства — вот он, новый курс.
Многие из них уже мысленно прокручивали схемы, как можно урвать свою долю от предприятий, которые теперь становились беззащитными перед этим законом рейдерства. В воздухе витала атмосфера коррумпированной жадности. Власть и деньги — эти два мотива сегодня стали одной стороной.

6.3.9. Новое задание судье
Здание ташкентского суда было заполнено до отказа — среди публики было множество иностранцев, и атмосфера напоминала бурю. Люди не верили своим глазам и ушам, видя, как правосудие, на их глазах, превращается в фарс. Внешне солидное здание суда, с высокими колоннами и мраморными лестницами, не могло скрыть происходящего внутри беззакония. Разговоры шепотом и шокированные возгласы разносятся по залу, но все затихают, когда судья Закир Исаев, облачённый в новую чёрную мантию, начинает зачитывать приговор.
— Обанкротить и изъять в пользу государства все имущество и объекты предприятия «Зарафшан-Ньюмонт» за счет неуплаченных налогов в размере 48 миллионов долларов. Выпроводить с территории республики всех американских граждан, работавших на этой фирме! Считать утратившим силу все контракты с американскими партнерами! — его голос раздаётся холодно и чётко, без малейшего намёка на сочувствие.
В ответ по залу прокатывается волна возмущения.
— Это беззаконие! Это рейдерство! Ислам Каримов нас обманул! Мы так не оставим просто! Мы добьемся справедливости! — кричат некоторые из присутствующих, но судья лишь насмешливо улыбается и, стуча молотком по столу, призывает всех к порядку. Лицо Исаева — маска самодовольства, его не трогают возгласы возмущённых людей. Он выходит из зала, игнорируя крики и проклятия, и направляется в свой кабинет, где его уже ждёт ещё один «приговор».
В кабинете стоит портфель, оставленный Мистером Х. Исаев, с улыбкой предвкушения, открывает его и видит пачки долларов. На его лице появляется выражение откровенного счастья, словно всё происходящее — часть хорошо исполненной роли. Он начинает пересчитывать деньги, его пальцы жадно перебирают купюры, глаза блестят от алчности.
— Кхе-кхе! — раздаётся из угла комнаты.
Исаев вздрагивает от неожиданности и с испуганным лицом резко оборачивается. Из тени появляется Мистер Х, его чёрные очки будто дыры во времени, впитывающие любой взгляд.
— Вы меня напугали, — признаётся Исаев, пытаясь успокоиться. — Я и так уже на нервах, поседел. В Андижане меня чуть на вилы эти религиозники не подняли, хотели убить. Я прятался от них на кладбище...
Мистер Х усмехнулся с едва заметным ехидством:
— Обычно боятся мёртвых... А вы на кладбище попёрли.
— Мёртвые не кусаются, — ответил Исаев, используя старую пиратскую поговорку, о которой и не подозревал. — На кладбище меня никто не трогал, а вот осуждённые и их родственники хотели меня растерзать. Но, слава Аллаху, я остался жив.
Исаев снова с наслаждением берётся за пересчёт денег, его руки трясутся от волнения и страха одновременно.
— Вы нужный для власти судья, вас ценят, — мягко, но внушительно сказал Мистер Х. — Поэтому и платят как надо.
— Меня бросают на разные дела: то гражданские, то уголовные, то хозяйственные. Я как затычка в бочке. Это опасно. Но ради хазрата я готов рискнуть своей жизнью, — жалуется Исаев, продолжая считать деньги. Несмотря на страх, деньги словно притягивают его, как магнетизм.
Мистер Х, оставаясь хладнокровным, продолжает:
— Вы универсальны, и поэтому вас бросают на самые важные участки. Завтра летите в Бухару.
— В Бухару? — Исаев удивлённо поднимает голову. — Спасли из Андижана, привезли сюда, я и костюм сменить не успел. А что в Бухаре?
— Людоеды, — спокойно отвечает Мистер Х.
Лицо судьи Исаева мгновенно бледнеет, руки останавливаются на пересчёте денег. Его глаза расширяются от страха.
— Людоеды? — сдавленно спрашивает он.
— Вы слышали о Жан-Беделе Бокассе? — уточняет Мистер Х. — Это был президент Центрально-Африканской Республики. Он не только был жестоким диктатором, но и по слухам, ел человеческую плоть. Настоящий людоед.
Бокасса, правивший с 1966 по 1979 годы, вошёл в историю своей крайней жестокостью. Противники его режима исчезали бесследно, а сам диктатор был обвинён в каннибализме. Его правление было наполнено ужасом и террорами, а также многочисленными обвинениями в нарушениях прав человека.
Исаев испуганно смотрит на собеседника, его лицо выдает полное замешательство:
— А я тут при чём?
— Подобная история произошла в Бухаре, — зловеще произносит Мистер Х. — Но... имя доктора Менгеле не должно всплыть. Иначе доктор Смерть придёт за вами. Подробности узнаете позже.
— Да понял я, понял, — испуганно отвечает судья, голос дрожит. — Сделаю как надо. Хватит мне грозить. Андижанцы будут сниться мне вечно...
Мистер Х уходит, оставляя за собой тень ужаса, а Исаев снова нервно берётся за деньги. Но его руки трясутся сильнее, чем прежде. Деньги уже не приносят прежнего удовольствия — страх подтачивает его изнутри. Он бросает пачки в сумку, опускается в кресло, весь дрожа. Его мысли запутались в клубок страха и тревоги.

6.3.10. Начало репрессий
Лайнер А310 «Узбекистон хаво йуллари» плавно коснулся взлетно-посадочной полосы аэропорта Ташкента и начал выруливать к стоянке. В иллюминаторах мелькали огни терминала, капли дождя стекали по окнам, делая город за стеклом расплывчатым. Внутри салона самолета люди начинали готовиться к выходу, звенел гул мобильных телефонов. Среди пассажиров — Санджар, только что вернувшийся из деловой поездки. Включив телефон, он сразу заметил череду тревожных сообщений: «В офисе "Солнечной коалиции" обыски. Всех допрашивают».
Он немедленно набрал Нигару, тревога в его голосе усиливалась с каждым сигналом:
— Я только что приземлился. Что происходит?
Ответ пришел быстро и с заметным напряжением:
— Это реакция властей на наши планы. Каримов решил расправиться с нами, обыски и допросы — его ответ. Санджар, тебе не стоит возвращаться. Улетай обратно! Начнутся репрессии!
Но Санджар смотрел через иллюминатор на мокрый асфальт ташкентского аэропорта и лишь хмуро ответил:
— Я уже в Ташкенте, Нигара. Улетать некуда. Это было предсказуемо. Мы выступили против диктатуры, и теперь диктатор против нас. Придется бороться!
В голосе Нигары слышалась тревога:
— Хорошо. Я встречу тебя...
Санджар вместе с другими пассажирами направился к контрольно-пограничному пункту. Люди неспешно шли через терминал, следуя за вывесками. Подойдя к стойке пограничного контроля, Санджар подал свой паспорт, уверенно улыбаясь. Пограничник мельком взглянул на документ, а затем медленно надавил на скрытую под столом кнопку. Через несколько секунд к стойке подошли несколько сотрудников Комитета по охране государственной границы в форме.
— Прошу вас следовать за нами, — вежливо, но настойчиво сказал лейтенант.
Санджар нахмурился:
— Зачем? Я еду домой. У меня нет причин следовать за вами!
Лейтенант не дрогнул:
— У нас есть к вам вопросы. Следуйте за нами.
— Какие вопросы могут быть у пограничников ко мне? — Санджар пытался сохранить спокойствие. — Я не нарушал закон, паспорт в порядке!
— Вам всё объяснят, — коротко ответил пограничник. — Не вынуждайте нас применять силу.
Санджар тяжело вздохнул, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля, и, не сопротивляясь, пошёл с ними по длинному коридору. В конце пути его ждала машина. Люди в гражданском быстро и грубо затолкали его внутрь автомобиля, не обращая внимания на его возражения. Санджар оказался на переднем сиденье, а трое незнакомцев разместились сзади и впереди.
— Что вы делаете? — возмущённо спросил он, пытаясь сохранять самообладание. — Это похищение! Я требую адвоката!
Мистер Х, мужчина в черных очках, сидящий сзади, слегка усмехнулся:
— Вы арестованы, господин Умаров. Ваша игра окончена.
Санджар резко обернулся:
— Вы кто такой? Кажется, я вас где-то видел… На одной из моих встреч?
— Вы проницательны, — спокойно ответил Мистер Х. — Но меня многие видят, мало кто помнит. Такая у меня роль.
— Что это за безумие? Где ордер на арест? Какие преступления?
Машина набирала скорость, выезжая из аэропорта. Дождь за окном усиливался, размазывая городские огни в мутные, нечеткие полосы. На улицах были видны огромные плакаты, изображавшие Каримова: «Мы не сломим колени!», «Каримов — это независимость Узбекистана!», «Зачем нам мир, если в нём нет нашего хазрата?». Эти лозунги создавали зловещий контраст с мрачной реальностью.
Мистер Х снова усмехнулся:
— Измена Родине. Работа на врага. Вы — шпион Госдепартамента и ЦРУ, господин Умаров. Ваши планы по свержению законной власти доказаны следствием.
Санджар был ошеломлён:
— Следствием? Какое следствие? Я бизнесмен и политик, который лишь хотел реформировать страну! Это какое-то недоразумение!
Мистер Х наклонился вперёд и, глядя прямо в глаза Санджару, тихо произнёс:
— Вы создали подпольное движение «Солнечная коалиция». Символ солнца означает сжечь власть нашего президента, уничтожить его. Это предательство и антиконституционная деятельность. Ваша игра окончена.
Санджар пытался не терять самообладание:
— Подпольное? Всё, что мы делали, было публичным! Мы подавали документы в Министерство юстиции! Мы ничего не скрывали!
В этот момент в кармане его пиджака завибрировал телефон. Санджар быстро достал его, отвечая:
— Нигара, меня задержали. Я не знаю, кто это, но, думаю, это СНБ. Я свяжусь, когда смогу…
Мистер Х снова усмехнулся. Машина мчалась по дождливому Ташкенту, в её след ехали ещё три автомобиля, полные сотрудников спецслужб. Звуки дождя за окном смешивались с лязгом стеклоочистителей, и город казался замкнутым в мрачной, тревожной тишине.

6.3.11. Задержание
Автомобиль резко остановился у тротуара, капли дождя продолжали стучать по крыше, создавая мелодию тревоги. Внутри машины раздался звук открывающейся двери, и в салон сел новый пассажир. Это был доктор Менгеле — человек с жестокими глазами и спокойной улыбкой. Он наклонился к Санджару, держа в руке шприц.
Санджар почувствовал укол в шею, как будто электрический ток пробежал по его телу. Он дернулся, глаза расширились от шока, он хотел закричать, но вместо этого из его губ вырвался лишь глухой звук, словно он пытался мычать, но не мог.
— Дайте мне ваш телефон. Быстро! — приказал Мистер Х, не обращая внимания на Санджара.
Под воздействием укола Санджар, словно в гипнозе, послушно протянул свой смартфон. В его голове царил туман; он не понимал, что происходит. Это было лекарство подчинения, мощный транквилизатор, и в его сознании начала развиваться пустота. Мистер Х отключил телефон и спрятал его в карман, с ухмылкой произнес:
— Теперь никто не узнает, где вы.
Санджар безвольно уставился вперед, его глаза стали пустыми и безжизненными, как два блестящих стеклышко, не отражающие ни эмоций, ни надежд.
Автомобиль медленно подъехал к зданию городской милиции, и сотрудники МВД жестко вытянули его из машины. Они приказали:
— Следуй за нами.
Санджар не сопротивлялся, как кукла, он послушно шагал за ними, его мысли запутались в туманной пелене, и он не мог понять, что происходит. Его заключили в изолятор, железная дверь глухо захлопнулась за ним, и он остался один в этом мрачном помещении.
Прошло пять часов. Санджар медленно пришел в себя и огляделся. Чёрные стены, холодный пол — он не понимал, где он и как сюда попал. Все казалось как в кошмаре: слипшиеся волосы, головокружение и ощущение полной беспомощности. Он подошел к железной двери и стукнул по ней, вызывая эхом звук в пустоте.
Через некоторое время окошко двери приоткрылось, и в щель появилось лицо надзирателя.
— Я хочу пить... Воды мне, — с трудом произнес Санджар, едва шевеля языком. Губы пересохли, и его голос звучал слабо и беспомощно.
Надзиратель, не обращая внимания на его просьбу, просунул через окошко пластиковую бутыль с бурой жидкостью. Санджар, отчаянно жаждущий, схватил её и быстро сделал несколько глотков. На мгновение ему показалось, что он утолил жажду, но вскоре в его организме началось что-то странное.
Тело стало трястись, и боль пронзила голову, как будто острые иглы вонзились в мозг. Он закрыл глаза, попытался подавить в себе панический крик, но не смог — его рвота вырвалась наружу, брызнув на пол. Санджар схватился за голову и закричал, полон ужаса и отчаяния.
Окошко мгновенно закрылось, и в коридоре раздался дикий хохот. Это смех надзирателей, которые наслаждались его страданиями. Слышалось, как они обменивались шутками, потешаясь над его мучениями, а Санджар остался один, погруженный в свою бездну страха и беспомощности.

6.3.12. Бесплодные поиски
Здание Ташкентского ГУВД выглядело серым и мрачным, как бы пронизанным духом отчаяния и страха. Его каменные стены, потемневшие от времени, казались покрытыми слоем запустения. Каждое окно, завуалированное пылью и сеткой, вряд ли могло пропустить свет, а сама архитектура напоминала о замке Дракулы, пугающем и отталкивающем. Здесь были сломлены немало судеб, и все это здание хранило мрачные тайны, о которых никто не хотел вспоминать.
Нигара Хидоятова и группа правозащитников, включая Башората, стояли у дежурного поста, настойчиво спрашивая о Санджаре Умарове. Их голоса смешивались в общий хор тревоги и отчаяния, но вместо ответов они слышали лишь грубые слова милиционеров. Рядом с ними собрались другие женщины, требующие узнать, где их родные, и почему их не подпускают к задержанным. В ответ на их просьбы звучали нецензурные оскорбления и насмешки, как будто правоохранительные органы относились к ним не как к людям, а как к мухам, которых можно прихлопнуть.
Дежурный милиционер был типичным представителем системы: невысокий, с плоским лицом и холодными глазами, полными безразличия. Он глядел на Нигару, и его равнодушный тон будто обрывал все надежды на сострадание.
— У нас такого нет!.. И не было! — произнес он с пренебрежением, как будто сам его вопрос вызывал у него лишь раздражение.
— Как нет! Нам в СНБ сказали, что его везут в городскую милицию! — возмущалась Нигара, её голос дрожал от гнева.
— Не знаю, кто и что вам сказал в СНБ — это не наши начальники! У нас Алматов главный! А я вам говорю, нет такого у нас! Не морочьте мне голову! Не отвлекайте! — прорычал дежурный, словно отмахиваясь от надоедливой мухи.
Башорат шептал что-то Нигаре, но ее настойчивость не утихала. Она снова попыталась донести правду, заявив:
— Почему вы врете? Мы знаем, что Умаров здесь! Сотрудники СНБ привозят своих подследственных или задержанных именно сюда, на Гвардейскую улицу!
В ответ дежурный лишь закрыл окно, прервав разговор. Он жевал самсу, запивая ее чаем, и с безразличием игнорировал шум снаружи.
На соседнем столе сидел его коллега, толстый и лысеющий, с злыми глазами, изучающий фривольный западный журнал. Он с восхищением воскликнул:
— Ого! И так тоже можно? Надо попробовать с любовницей эту позу!
— Лучше с задержанной, — подмигнул дежурный. — Сегодня трех проституток привезли — пойди, потренируйся с ними, гы-гы-гы...
Им было смешно. В их глазах люди были ничем, нулями, не имеющими значения, лишь средствами для удовлетворения своих жадных желаний. Порядки, установленные еще со времен Ежова и Берия, продолжали исполняться и в современности — наследие прежних времен стало традицией. Преследования и произвол, жестокость и насилие стали нормой. Здесь, в этом мрачном здании, беззаконие царило так же, как и прежде, а человеческая жизнь не стоила ничего.

6.3.13. Обсуждение санкций
На телестудии CNN обсуждение велось в напряженной атмосфере, в студии шли разговоры о введенных Западом санкциях и эмбарго против Ташкента после трагических событий в Андижане. Ведущий, с серьезным выражением лица, повернулся к эксперту по Центральной Азии, Исааку Левину, и задал вопрос:
— Итак, господин Левин, после событий в мае 2005 года, когда правительственные войска Узбекистана жестоко подавили протесты в Андижане, США и Западная Европа ввели ряд санкций. Эти меры были связаны с нарушениями прав человека, а также отказом узбекских властей допустить международное расследование. Что вы можете сказать?
Исаак Левин, судя по всему, простудившийся, откашлялся, его хриплый голос звучал тяжело:
— Прежде всего, после Андижанских событий США приостановили военную помощь и программы обучения для вооруженных сил Узбекистана, которые ранее поддерживались в рамках борьбы с терроризмом. В ответ правительство Узбекистана потребовало закрытия американской авиабазы в Карши-Ханабаде, и в ноябре 2005 года база была закрыта. Также США критиковали нарушения прав человека. Хотя формальные экономические санкции не были введены, дипломатическое давление было значительным.
На экране мелькали ужасные кадры: расстрел протестующих из пулеметов, паническая толпа, люди бегут в разные стороны. Боевые вертолеты запускали ракеты в улицы, взрывы и дым заполонили кадр. Тела мертвых мирных жителей лежали на земле, пока в воздухе витало пламя и хаос. Все это добавляло драматизма обсуждению, показывая ужасающие последствия событий.
Ведущий нахмурился и продолжил:
— Ну, слишком мало, не кажется ли вам? А что предприняли европейцы?
Левин, морщась и поправляя галстук, ответил:
— В октябре 2005 года ЕС ввел эмбарго на поставки оружия в Узбекистан, чтобы предотвратить использование оружия против гражданского населения. Были введены визовые ограничения для высокопоставленных узбекских чиновников, которых ЕС считал причастными к репрессиям. Санкции касались в основном Министерства внутренних дел и сил безопасности. Также ЕС приостановил соглашения с Узбекистаном, замедлив политическое и экономическое сотрудничество. Призывы к независимому расследованию событий Андижана не были услышаны. Санкции оказали ограниченное воздействие на узбекскую политику, и власти отвергли международные требования, усилив сотрудничество с Россией и Китаем, которые не поддержали критику Запада.
Ведущий наклонился вперед:
— Были ли персональные санкции?
Откашлявшись, Левин, нахмурив лоб, продолжил:
— В октябре 2005 года ЕС запретил въезд в свои страны для 12 высокопоставленных узбекских чиновников, которые, по мнению ЕС, были связаны с принятием решений о применении силы. В основном это были представители силовых структур. Их имена не распространили широко, но санкционные документы содержали их должности. США подобных санкций в отношении узбекских чиновников не вводили, ограничившись дипломатическими мерами.
— И всё? — удивленно спросил ведущий.
Левин снова поправил галстук и задумчиво ответил:
— Были попытки заморозить активы некоторых чиновников в европейских банках, но это применялось реже и информации об этом мало. В основном, визовые ограничения стали главной мерой. Финансовые санкции применялись в исключительных случаях, и их эффект был слабым.
Ведущий с явным недовольством заключил:
— То есть мировое сообщество просто "проглотило" эту трагедию, и никакой серьёзной реакции не последовало?
Левин вздохнул:
— Увы, да. Хотя у США и Европы были и силы, и возможности для более серьёзных действий. Проблема в том, что здесь вмешалась Россия. А где Россия, там всегда возникают угрозы и осложнения.

6.3.14. Будни в психушке
В психиатрической клинике царила характерная для таких мест атмосфера. Шум и хаос смешивались с тихими моментами рутины. В коридорах ходили санитары, пациенты занимались своими делами, а в некоторых местах доносились крики, как отголоски безумия.
Санитары избивали буйных пациентов, когда те начинали вести себя агрессивно. Иногда их приходилось связывать или вводить успокоительные препараты, чтобы предотвратить очередные вспышки. В этот же момент несколько мужчин в наручниках, преступники, привезенные на экспертизу, сидели в специальных закрытых палатах — лица у них были мрачные, запуганные, а за дверями стояли охранники.
В саду можно было встретить тех, кто был признан спокойным. Больные прогуливались по дорожкам, иногда затягивая песню:
«Пусть бегут неуклюже,
Пешеходы по лужам...»
Тихие, чуть детские голоса, звучали на фоне пения птиц и шелеста ветра в листве.
Джамшид Каримов сидел в своей персональной палате с книгой французских философов. На его столе лежали труды Жана-Жака Руссо и Мишеля де Монтеня, но сегодня его внимание было поглощено театральными произведениями Мольера. Он читал «Мизантропа», проникаясь острой сатирой автора, и находил сходство с некоторыми своими мыслями. Он с удовольствием перечитывал строки:
"Глупцов так много на пути твоем,
Что с ними неразлучно будет зло."
Эти слова казались ему особенно актуальными. Он думал о глупости и о несправедливости, что окружала его мир.
Из соседней палаты внезапно раздался дикий крик. Джейхун, приковавший к кровати, вопил во всю мощь своих легких:
— Развяжите мне руки! Я хочу онанировать! Я не могу! О-о-о! У-у-у! А-а-а!
Его крики эхом разносились по коридору, но никто на них особо не реагировал. Санитары, как и всегда, равнодушно проходили мимо, занятые своей работой.
Тем временем в кабинете главврач сидела за своим столом. Она выпила уже не одну рюмку водки и, нервно оглядываясь, всматривалась в бутылку, словно искала там ответ на свои страхи. Работать в этой клинике каждый день было как кошмар, от которого не сбежать. Все больше пациентов, все меньше контроля.

Часть 6.4. Гульнара Каримова

6.4.1. Сделки «Зеромакса»
Мирадил Джалалов стоял напротив Гульнары Каримовой — мужчина грубый, коренастый, с резко очерченными восточными чертами лица. Его короткие черные волосы слегка седели на висках, а под кожей выделялись жилистые мышцы, как у тех, кто привык к физическому труду, хотя уже давно занимался исключительно делами бизнеса и политики. Как строитель по специальности, он имел репутацию человека, который знает, как быстро и эффективно "решать вопросы", хотя все прекрасно понимали, что его награждение званием «Заслуженный строитель Узбекистана» после возведения Дворца международных форумов было лишь очередной политической сделкой, результатом масштабной коррупции.
Гульнара Каримова, сидя за роскошным столом, с деланно внимательным видом слушала его отчет. Ей не нравились эти сухие, скучные производственные встречи, где обсуждались активы и деньги. У нее не было терпения для деталей, и к бизнесу она относилась скорее как к очередному инструменту для поддержания своей власти и влияния. Тем не менее, ей нужно было сохранять видимость осведомленности и контроля.
— Дела идут успешно, — начал Джалалов, — «Зеромакс» поглотил Чиназский нефтеперерабатывающий завод. Теперь это наш актив. Их становится все больше.
Гульнара одобрительно улыбнулась, поправляя золотое кольцо на пальце. Ей нравилось ощущение власти.
— Деньги оплачены хозяину? — спросила она.
— Обещал 12 миллионов долларов, — спокойно ответил Джалалов, слегка наклонив голову в знак уважения.
— Не платите! — махнула она рукой. — Обойдется.
Джалалов усмехнулся, зная, что именно это она и захочет услышать.
— Я и не собирался, — коротко бросил он. — По другим проектам тоже все в порядке. Европейские партнеры передали нам активы на шесть миллиардов долларов. Кстати, я сейчас прорабатываю возможность приобрести футбольный клуб «Мальорка», выступающий в высшей лиге Испании. Сумма сделки — около 60 миллионов евро.
— Отлично! — Гульнара не скрывала удовлетворения, погружаясь в мечты о расширении своего влияния. Она крутила на пальце золотое колечко и улыбалась. Ее мысли унеслись далеко за пределы заседания, в будущее, где она видела себя на вершине власти.
Мирадил Джалалов собрал документы, аккуратно сложенные в кожаную папку, и подмышкой вынес их из кабинета, оставив позади себя холодный, но властный взгляд Гульнары.
— У меня столько бабла сейчас — я богаче всех, — тихо проговорила она, словно самой себе. — Никто не найдет мои деньги. Все офшорах. Все в западных банках. Я обеспечила себя на всю жизнь. У меня есть все возможности стать президентом Узбекистана!
Ее глаза на мгновение остановились на фотографиях, украшающих кабинет: на одном снимке она стояла в окружении европейского бомонда — светские львицы, олигархи, политики. Их улыбки были, как зеркала власти и богатства, которыми она так дорожила. Каждое фото напоминало ей о том, сколько контактов и влияния у нее по всему миру.
В ее планах был новый шаг к завоеванию спортивного мира. Она мечтала привлечь португальскую футбольную звезду Криштиану Роналду в клуб «Бунёдкор». Эта сделка могла не только поднять статус её клуба, но и дать шанс завести с Роналду личные отношения — возможность, от которой она не могла отказаться. В её фантазиях мелькали образы романтических встреч, где спортивный кумир был бы еще одним трофеем в её коллекции.
Кроме того, Гульнара задумала пригласить в Ташкент Жоана Лапорту, возглавляющего «Барселону» с 2003 года. Её офис вместе с Министерством иностранных дел уже прорабатывали детали его визита. Лапорту должны были встретить с почестями, словно он был главой государства, и это льстило её эго. Встреча планировалась на уровне крупнейших дипломатических событий, и одним из ключевых моментов должно было стать подписание контракта на проведение двух домашних матчей между «Барселоной» и «Бунёдкором». Цена вопроса — 5 миллионов евро. Для Гульнары это были сущие копейки — как покупка жвачки.
Она снова улыбнулась, представляя, как добавляет еще одну грань к своей империи.

6.4.2. Интервью Гульнары
В просторном холле отеля «Хайят», оформленном в современном стиле с роскошными люстрами и блестящими мраморными полами, трое казахстанских журналистов готовятся к интервью с Гульнарой Каримовой. Среди них — хрупкая девушка с короткими светлыми волосами и интеллигентными очками, явно больше привыкшая писать, чем говорить. Рядом стоит крепкий мужчина средних лет с квадратным подбородком и серьёзным взглядом, типичный репортер с телевидения. Третий — молодой, энергичный парень с модной стрижкой и ярким шарфом, скорее всего представитель глянцевого журнала, которому интересны детали светской жизни. Все трое держат блокноты и микрофоны, ожидая начала интервью.
Гульнара стоит перед камерами в роскошном наряде — длинное вечернее платье глубокого синего цвета облегает её стройную фигуру, подчеркивая её высокий рост и грациозность. Драгоценные камни переливаются на её массивных серьгах и кольцах, придавая ей вид светской львицы. Её макияж безупречен, подчеркивающий острые скулы и выразительные глаза. Весь её образ кричит о власти, статусе и богатстве. Она, словно излучает уверенность и превосходство.
— Вы растете с каждым днем, Гульнара! Ваш авторитет, ваше влияние, ваша сила и обаяние. Как удается вам? Вы еще молоды, но у вас влияние старого и сильного политика... — спрашивает серьёзный репортер.
Гульнара, которая сразу же расцвела под волной комплиментов, отвечает, переведя разговор в привычную для неё самодовольную плоскость:
— Я расту не только душой, но и телом. Мой рост — 182 сантиметра! Растет и мой интеллект, мое ай-кью сейчас почти на уровне Эйнштейна. Я вкладываю все ресурсы в расцвет своей страны. Я не просто посол в Испании и не просто бывший заместитель министра иностранных дел. Я общественница, я развиваю народное движение, молодежь. Я создала Фонд «Форум искусства и культуры», чтобы продвигать свои проекты как в Узбекистане, так и на Западе. Но мне иногда мешают. Но я не стою на месте, я преодолеваю все барьеры, все препоны.
Она любит внимание к своей персоне, и журналисты дают ей то, чего она жаждет. Её слова были столь тщательно выстроены, чтобы подчеркивать её незаменимость и влияние. Даже кулуарные темы — для неё это успех. Гульнара всегда стремилась к публичности, зная, что узнаваемость — это власть. Даже сплетни служили ей, подогревая интерес общества.
Молодой журналист, вдохновленный её речью, оживляется и задает вопрос:
— Кто? Можете назвать имена?
Гульнара не сразу отвечает, наслаждаясь моментом, а затем, высокомерно кивнув, произносит:
— Всякие отбросы общества — оппозиционеры, завистники, бывшие партнеры по бизнесу, правозащитники и подкупленные журналисты. Меня очерняют. Запрещают участие в модельных премьерах, например, в США. Но я не сдаюсь. Ведь за мной мощь государства, меня поддерживает папа! А это главное. Если отец мне доверяет, то мне ничего не страшно!
Её лицо сияет самодовольной уверенностью, но это ненадолго.
— Ходят слухи про золотой самолёт. Что вы вывозили нелегально тонны золота. Что можете сказать? — неожиданно перебивает крепкий репортер, вводя Гульнару в замешательство.
Она засмеялась, стараясь казаться беспечной, но её глаза неожиданно тревожно забегали. Вопрос застал её врасплох, и она начала быстро придумывать, как выкрутиться.
— Это только слухи моих врагов, — с легкой нервозностью в голосе ответила Гульнара, всё ещё улыбаясь, но улыбка уже была менее уверенной. — Подумайте, откуда растут ножки у этих слухов? Подумайте сами, откуда у меня может быть золото? — Она попыталась сыграть наивную, но в её голосе уже ощущалась неловкость. Она пожала плечами и сделала вид, что ей эта тема неинтересна, хотя внутренне она явно нервничала, понимая, что этот вопрос — опасный.

6.4.3. Сбор компромата
В кабинете Гульнары Каримовой царит напряжённая тишина. За окнами раскинулся вечерний Ташкент, окутанный золотисто-красным светом заката. Солнце садится за горизонт, окрашивая всю столицу в огненное зарево. Высотные здания, древние мечети и современные офисные центры погружены в этот теплый свет, создавая завораживающий контраст. Вдали, словно раскаленные угли, мерцают огни на башнях и куполах города. Вид был настолько красивым и спокойным, что он никак не отражал той напряженности, которая кипела в самом сердце этого кабинета.
Гульнара сидела за большим, массивным столом из тёмного дерева, слегка расслабившись после долгого дня. Её золотые украшения мерцали в лучах заходящего солнца. На её лице уже не было того самодовольства, которое она часто демонстрировала на публике. Напротив неё расположился Шухрат Гулямов, заместитель председателя СНБ, крепкий мужчина с ледяным, но уверенным взглядом, и говорил тихим, почти шёпотом:
— По моим данным, вас скоро поставят на прослушку. Точнее, телефоны ваши все уже прослушиваются, но теперь начнут ставить микрофоны в офисах, вашем доме и автомобиле. Даже на виллах в Женеве, Испании, Франции и Гонконге.
Гульнара резко вспыхнула, её глаза полыхнули гневом, лицо налилось румянцем:
— Какое они имеют право? — вспылила она, уже порываясь встать и немедленно звонить отцу. Однако Гулямов мягко, но уверенно остановил её жестом руки:
— Не надо. Этим вы только подыграете Рустаму Иноятову и его команде. Они заявят, что это для вашей защиты, мол, раскрывают заговоры против вас. Как дочь президента, вы под постоянной опекой СНБ.
Гульнара остановилась, размышляя, а затем кивнула. Её лицо всё ещё было красным от негодования, но она постепенно взяла себя в руки. Гулямов продолжил свой отчет:
— Алматов, Иноятов и Камилов убедили вашего отца продвигать Лолу. Ваш отец принял решение сделать ставку на неё. Шавкат Мирзияев также её поддержал. Он до сих пор зол на вас за тот случай с кортежем. Теперь Лола — реальный претендент на президентский пост. А вы… вас отодвигают. История с золотым самолетом только подогрела ситуацию. Против вас собирают компромат: связи с Криштиану Роналду, истории с боксером Чагаевым, ваши ночные туры по Ташкенту и, как говорят ваши враги, "распутные выходки" в Европе.
Гульнара раздражённо махнула рукой:
— Хватит, не рассказывайте мне мою автобиографию. Я сама знаю, с кем и когда спала. Что насчёт компромата на моих врагов?
Шухрат слегка усмехнулся и, раскачиваясь на кресле, открыл папку, которую привёз с собой:
— Мы не сидим без дела, Гульнара. Вот, например, папка на Закира Алматова.
Он положил на стол толстую папку с досье, Гульнара тут же потянулась к ней. Открыв её, она начала внимательно просматривать содержимое: фотографии, схемы, сообщения. Её лицо постепенно озарила довольная улыбка, на которой отразилась радость от увиденного.
— Отличная работа, — пробормотала она себе под нос, едва заметно шевеля губами.
Гулямов продолжал:
— Здесь все связи с криминальным миром. Кто есть кто. Общак русского вора Бориса Левина пошёл в уставной фонд банка, который занимается переводом капиталов вашей семьи и многих высокопоставленных чиновников на Запад. Алматов в тесных связях с Гафуром Рахимовым, которого Минфин США включил в список «Братского круга». Здесь есть номера счетов, переводы в офшоры, купленная недвижимость в Эмиратах, Испании, Прибалтике.
Гульнара встала, подошла к сейфу, достала оттуда пачки долларов и бросила их на стол перед Шухратом:
— Это вам за работу. Но мне нужно больше.
Гулямов усмехнулся, забрал деньги и уложил их в свой портфель, кивнув:
— Мы работаем. Не волнуйтесь.
Он попрощался и направился к выходу. Гульнара задумчиво смотрела ему вслед, её лицо стало серьёзным, глаза сузились, и она с отвращением пробормотала:
— Значит, Лолка? Папа ставит на эту стерву? Вот уж не ожидала. Хотя почему… я знала, что она всегда готова всадить нож в спину.
Гульнара подошла к окну. На улице, вдалеке, она увидела, как по дороге стремительно мчались бронетранспортеры. В этот момент в кабинет вошла Гаянэ Авакян, её верная помощница, обеспокоенно сообщив:
— Вы слышали? В Андижане бунт! Ваш отец направил войска туда, чтобы усмирить людей!
Гульнара, усмехаясь, произнесла:
— Будет мясорубка. Это хорошо. Сейчас отцу не до меня. Закажи мне билеты до Мадрида. Как-никак, я там посол.
— А я? — с тревогой спросила Гаянэ.
Гульнара усмехнулась, посмотрела на неё и сказала:
— И ты тоже. Всё-таки ты моя подружка.
Она аккуратно сложила документы в папку, затем уложила её в дорогую кожаную сумку и взяла с собой, улыбаясь про себя и явно строя новые планы.

6.4.4. Прогулки Гульнары
В аэропорту Ташкента идет обычная регистрация, но для Гульнары Каримовой обычные процедуры не действуют. Она, минуя таможенный и пограничный контроль, уверенно шагает прямо к своему самолету — комфортабельному А310, готовому вылететь в Европу. Стюардессы выстраиваются в ряд, как на парад, приветствуя дочь президента. В салоне самолета звучит её песня «Унитман мени». Мягкий женский голос льется из динамиков, но большинство людей едва сдерживают ухмылки и насмешки: вокальные данные Гульнары оставляют желать лучшего, её пение звучит натужно и фальшиво. Однако в самолете никто не осмеливается это обсуждать вслух.
Гульнара одна в бизнес-классе — его полностью освободили для неё. Те пассажиры, кто заплатил за эти места, возмущённо обсуждают, как их переселили в эконом. Они недовольны, их голоса поднимаются выше, но стюардессы остаются невозмутимыми и молча выполняют указания. Страх перед могущественной дочерью президента перевешивает все возможные жалобы.
Пассажирам раздают журнал BellaTerra, где на развороте опубликовано большое интервью Гульнары. В журнале 38 фотографий: на одних она позирует в откровенных нарядах, на других — в дорогих вечерних платьях. Её роскошная жизнь буквально кричит о контрасте с тем, что привыкли видеть простые граждане Узбекистана. В эконом-классе тихо матерятся, перелистывая страницы. У кого-то в доме зимой нет электричества и газа, у других еле хватает денег на продукты, а тут перед ними выставляется показной блеск и гламур, абсолютно не сопоставимый с их жизнью.
На следующий день Гульнара уже в Испании, на одной из шумных вечеринок. Она расслаблена и веселится, сидя за столиком, где стоит кальян. Вечер в разгаре: музыка громкая, неоновые огни мелькают, создавая пульсирующий ритм. Гульнара втягивает сладкий дым и, смеясь, поднимается, чтобы потанцевать. Рядом с ней стоит Криштиану Роналду, знаменитый футболист, её частый гость. Он приветливо улыбается, но не слишком вовлечён в происходящее. Фотографы и блогеры щелкают вспышками камер, не пропуская ни одного момента: каждое её движение становится событием.
В это время на Гульнару заинтересованно смотрит постаревший, но еще живчик Хулио Иглесиас, популярный испанский певец. Его взгляд задерживается на ней чуть дольше обычного — он размышляет. В его планах исполнить с ней дуэт, и, конечно, не бесплатно. Это будет взаимовыгодная сделка: для Гульнары — ещё один шаг к расширению её имиджа на Западе, для Хулио — лёгкие деньги и интересный медиапроект.

6.4.5. Безумство президента
В роскошном кабинете резиденции Ок Сарай, залитом мягким светом заходящего солнца, беседуют Ислам Каримов и посол США. Американский дипломат — мужчина лет пятидесяти, высокий, подтянутый, с аккуратной стрижкой, безупречным костюмом и прямой осанкой, словно созданный для представления интересов своего государства. Его холодный взгляд под очками свидетельствует о многолетнем опыте, но сейчас он испытывает серьёзный дискомфорт. Тонкая линия губ показывает, что он старается не поддаваться на провокации, хотя напряжение в воздухе нарастает с каждой минутой.
Ислам Каримов, весь в напряжении, говорит твёрдым, уверенным голосом:
— Я — единственная гарантия, что в Узбекистане не будет гражданской войны. Я удерживаю все силы, которые хотят разжечь в стране пламя конфликта. А вот Америке нужен здесь второй Афганистан? Вы забыли, что на Генеральной Ассамблее ООН в 1996 году я проголосовал против Кубы, поддержал торговое эмбарго. Только я и Израиль вас поддержали. Где ваша поддержка теперь? Вы идете против меня! Только Владимир Путин понимает меня! — Каримов гневно выпучивает глаза, как будто ожидает, что посол не станет возражать.
Посол пытается вставить слово, его голос спокойный, но холодный:
— США выразили недовольство неадекватным и чрезмерным, неизбирательным применением силы против протестующих в Андижане. Мы уверены, что можно было разрешить проблему мирно...
Каримов внезапно взрывается, его лицо краснеет от ярости:
— Там были вооруженные религиозники! Это фанатики! Они хуже талибов!
Посол сохраняет спокойствие, несмотря на нарастающее напряжение в комнате:
— Но погибли же мирные граждане. Разве среди стариков, женщин и детей были вооруженные повстанцы? По нашим данным, погибло не менее полутысячи человек.
Каримов начинает ходить кругами по кабинету, его руки сжимаются в кулаки, словно он готовится нанести удар. Посол, почувствовав агрессию, делает осторожный шаг назад, опасаясь за свою безопасность. Но Каримов останавливается, с трудом переводя дыхание, и продолжает, стараясь контролировать ярость:
— Религиозники прикрывались ими. Это был их живой щит. Они захватили арсеналы и вооружили заключенных. У них были автоматы и даже пулеметы!
Посол стоит на своём, его голос твёрд:
— По нашим данным, возле тюрьмы находились люди в черной униформе, которые раздавали оружие. Кто они? Кто смог штурмовать тюрьму? Это под силу спецназу, а не обычным гражданам. Лишь немногие из заключённых взяли автоматы. Есть мнение, что это могло быть подстроено, возможно, с участием российских спецслужб. Вам нужно провести чистку...
Каримов звереет, не сдерживая эмоций, его лицо искажается гневом:
— Ложь! Это журналисты выдумали! Ничего подобного не было! Владимир Путин поддержал меня! Но я подозреваю, что здесь был ваш американский след! Агент Санджар Умаров уже сознался в заговоре, и я передам вам его признания! Вы готовили через восстание в Андижане привести его к власти!
Каримов с яростью подходит к полке, где стоит фотография с Альбертом Гором. С резким движением он швыряет её на пол. Рамка трескается, стекло разлетается по полу, фотография летит в сторону. Посол бледнеет, его лицо застывает в растерянности, руки непроизвольно поднимаются в защитном жесте. Но Каримов не останавливается — он хватает пепельницу и с силой бросает её в фотографию с Мадлен Олбрайт. Фотография с грохотом падает, стекло разбивается на мелкие осколки, некоторые из которых разлетаются в разные стороны, один из них слегка ранит посла по щеке.
Посол машинально касается щеки, видя, как по пальцам стекает кровь. Его рука слегка дрожит, он вытирает ранку платком, но понимает, что дискуссия вышла из-под контроля. Ему нужно немедленно уйти. Он бросает последний взгляд на Каримова, который продолжает метаться по кабинету, словно загнанный в угол зверь, и прощается:
— Я вынужден покинуть вас, господин президент. Всего доброго.
Посол уходит, по-прежнему ощущая напряжение и страх, который охватил его после увиденного. Он слышал о гневе Каримова, но теперь лично убедился в его непредсказуемой ярости.
Каримов продолжает нервно ходить по кабинету. Он ругается на «американских агентов», на предателей, на всех, кто пытается свергнуть его власть. Его руки трясутся, и он ещё некоторое время бросает раздражённые взгляды на разбитые фотографии, гневно шепча под нос проклятия.

6.4.6. Скупка государств
В Министерстве иностранных дел Узбекистана кипит работа. Каждый департамент занят привлечением голосов стран и государств, чьи позиции могут повлиять на международные решения, будь то в ООН или на других глобальных площадках. Африка, Латинская Америка, Азия — все голоса важны. Многочисленные встречи с дипломатами проходят в роскошных кабинетах с глубокими креслами и дорогими коврами. Повсюду звучат вежливые речи, улыбки и обязательные комплименты. Однако за этой дипломатической вежливостью скрываются сделки и взаимовыгодные договорённости, особенно когда речь заходит о сложных политических вопросах.
Зимбабвийский посол, толстый и важный мужчина, едва влезает в кресло напротив Абдулазиза Камилова. У него тёмная кожа, мясистое лицо, и на подбородке блестит легкая щетина. Его костюм выглядит несколько обтягивающим, словно тот был сшит, когда посол был чуточку стройнее. Тяжёлый запах сигар и густых духов витает вокруг него. Он улыбается с чувством собственного превосходства и говорит бархатным, но твёрдым голосом:
— Ваше Превосходительство. Я специально приехал в вашу страну, чтобы заверить вас и господина Ислама Каримова, что Зимбабве одобряет ваши действия по подавлению вооружённого мятежа в Андижане. Все это спровоцировали враждебные силы! Но мы уверены, что вы поступили правильно. Сильное государство требует сильного правителя! Официальный Хараре поддерживает Ташкент и его стремление к независимости!
Зимбабвийский посол наклоняется чуть ближе, бросая взгляд в сторону закрытого чемоданчика на столе. За его спокойной уверенностью стоит ожидание компенсации — покупки голоса. Это дипломатия, завернутая в бизнес-сделку, где наличные доллары играют решающую роль. Камилов, расплывшись в широкой, чуть лукавой улыбке, отвечает:
— Большое спасибо за понимание, господин Посол. Я уверен, что узбекско-зимбабвийская дружба будет только укрепляться. Мы ждём ваших туристов и инвестиций в нашу страну. Передайте вашему президенту мои уверения в высоком уважении...
Посол Зимбабве со скрытым удовлетворением принимает коробочку с наличными, скрывая её в своем портфеле, и уходит, напевая про себя.
Вслед за ним входит посол Северной Кореи — худощавый, строгий человек среднего возраста, с короткими, плотно прилизанными волосами. Он стоит по стойке смирно, словно военный, а его костюм сидит так идеально, что кажется, он шит по образцу северокорейской униформы. Его лицо серьезно, даже слегка угрожающе. Взгляд суров и сосредоточен, как будто каждая его фраза имеет важнейшее значение для судьбы двух стран.
— От имени великого чучхе я передаю пламенный привет и надежду на процветание узбекского народа. Народ КНДР с теплотой воспринимает речи товарища Каримова и с удовольствием изучает его труды по реформированию вашей страны, — отрапортовал он, без единой эмоции.
Министр Камилов тронут и даже выпускает слезу, смахивая её платком. Его голос слегка дрожит:
— Спасибо вашему руководству за поддержку и понимание! Наш президент решил наградить вас орденом «Дружбы».
С этими словами Камилов аккуратно вешает орден на грудь северокорейца, который, не изменив выражение лица, сияет от внутреннего удовольствия. Посол КНДР гордо уходит, с чувством выполненного долга, осознавая, что сделал важный шаг для укрепления связей.
Следующим приходит посол Беларуси — человек с крепким телосложением, одетый в строгий тёмный костюм. Его лицо, хоть и выражает серьёзность, иногда озаряется мимолётной улыбкой. Легкий налет седины на висках и морщины вокруг глаз придают ему вид человека, привыкшего к переговорам и дипломатическим играм. В его глазах виден некий суровый практицизм, он умеет говорить прямо, но дипломатично.
— Ваше Превосходительство. Президент Беларуси Александр Лукашенко считает, что Ислам Каримов проявил личное мужество, отдав приказ подавить восстание радикальных исламских сил. Узбекистан — это светская страна! Человеческие потери — это вынужденная мера для сохранения стабильности не только в республике, но и во всём регионе. Ведь Андижан могли поддержать афганские талибы, тогда бы загорелась вся Центральная Азия. Мы с Владимиром Путиным готовы вас защищать при любых обстоятельствах, — произносит он, пристально смотря на Камилова.
Камилов, довольный, поднимает бокал и предлагает выпить. Посол Беларуси, понимая жест и не отказываясь от дружеской традиции, легко соглашается, с улыбкой принимая водку.
Наконец, в кабинет входит посол Ирана, высокий и худощавый мужчина с густой бородой и доброжелательной улыбкой. Его глаза светятся пониманием и политической ловкостью. Он спокойно, но твёрдо заявляет:
— Мы будем голосовать против любых санкций против Узбекистана на международных площадках. В ООН, на Генеральной Ассамблее — наш голос будет за Ислама Каримова!
Сотрудники МИДа, стоящие в строгом строю вдоль стен кабинета, начинают аплодировать. Это редкий случай, когда приветствие выражается открыто. Камилов, улыбаясь, подходит к иранскому послу и вручает ему дорогой халат, украшенный золотой вышивкой. Халат выполнен из тонкой шёлковой ткани с узором, напоминающим восточные орнаменты, и переливается в свете люстр. Посол с видимой радостью принимает подарок, ещё больше укрепляя дружеские связи между двумя государствами.

6.4.7. Камилов опять в немилости
Через два дня, находясь в своем кабинете, Абдулазиз Камилов чувствует себя на седьмом небе от счастья. В его голосе звучит довольство, когда он набирает номер Ислама Каримова. На этот раз, думает он, президент оценит его усилия и достижение результатов подкупа голосов.
— Хазрат, — начинает Камилов, — я набираю сторонников, многие державы будут голосовать за Узбекистан. Хочу вас заверить, у нас позитивные сдвиги в этом направлении...
Но тут же его голос начинает дрожать от волнения, и он с нетерпением ожидает похвалы. Однако Каримов, его интонация полна скепсиса, прерывает его:
— Какие державы?
В этом вопросе кроется опасность, и в сердце Камилова проскальзывает тревога. Он, запнувшись, покрывается пятнами стыда и страха, осознавая, что поставил на карту все свои старания.
— Э-э-э... Это Гамбия, Ботсвана, Северная Корея, Мьянма, Пакистан, Сирия, Судан, Венесуэла, Бангладеш... — перечисляет он, отчаянно пытаясь не выдать своего волнения. Вдруг он встает, как будто это поможет ему собрать мысли, и пытается стянуть галстук с шеи, ловя каждую струю воздуха. Лицо его потемнело, как будто он только что оказался в душном помещении без окон.
Гнев Каримова становится нарастать:
— Чего? Это мировые державы? Ботсвана?! Судан?! Ты издеваешься, мерзавец? Я тебя для этого посадил главой внешнеполитического ведомства, чтобы ты мне черный континент совал как глобальных игроков? Ты знаешь, что я с тобой могу сделать? Говори, кто еще там?
Побледневший Камилов, словно уставший от строгого взгляда начальника, пытается выправить ситуацию, лишь бы не оказаться в его немилости:
— Ну... Еще Китай, Россия, Индия... Их голоса очень весомы в ООН...
Каримов, разочарованный и взбешённый, плюется и бросает трубку, как будто хотел бы выбросить все свои надежды вместе с ней. Он подходит к глобусу, крутит его, наблюдая за миром, который, кажется, только что перевернулся. Долго смотрит на Северную Америку, его мысли сквозят желанием быть с Соединёнными Штатами, а не с Россией или Ботсваной. Эти восставшие граждане в Андижане всё спутали, помешали его геополитическим играм, и сейчас он чувствует себя словно в ловушке.
Тем временем Камилов, обессиленно садясь в кресло, ощущает, как пот льется с его лица в воротник, смывая с него страх и напряжение. Он сжимает галстук, как будто это поможет ему унять тревогу. Затем, осознав, что потерял контроль над ситуацией, он жует свой галстук, и это становится единственным способом снять напряжение. Постепенно приходит в себя и, с отвращением, выкидывает прожеванную ткань в мусорное ведро. Он вздыхает, осознавая, что день станет долгим, и что ему предстоит множество сложных встреч и обсуждений, чтобы вернуть себе утраченные позиции.

6.4.8. В национальном пресс-центре
Национальный пресс-центр в Ташкенте — это современное здание, выделяющееся на фоне старинной архитектуры столицы. Прозрачные стеклянные стены отражают яркие лучи солнца, создавая ощущение открытости и прозрачности. Внутри царит деловая атмосфера: журналисты, чиновники и эксперты активно обсуждают важные политические вопросы. Просторный зал заполнен звуками шуршания бумаги и щелчков клавиатур, когда репортеры готовят свои записи.
Сегодня здесь собрались Мистер Х и главные редактора узбекских СМИ, чтобы провести негласную встречу, цель которой — выработка идеологических способов защиты режима. Мистер Х, уверенный в себе человек с проницательным взглядом, поднимается на трибуну. Он в строгом деловом костюме, и его присутствие внушает уважение.
— Узбекистан испытывает сильное давление со стороны мирового сообщества из-за андижанских событий, — говорит он, глядя на собравшихся. — Мы должны сплотиться вокруг нашего хазрата. Ислам Каримов — источник нашей силы, стабильности и развития. Но наши враги делают все, чтобы дестабилизировать ситуацию. С Интернета идет ложь и грязь на наш строй.
Его слова находит отклик у присутствующих. Провластные редакторы, сидящие за столами с ноутбуками, кивают головой в знак согласия. Работники Госкомпечати, одетые в униформу, внимательно слушают, готовясь фиксировать каждое слово. В их взглядах читается поддержка и готовность действовать по указаниям.
— Что от нас требуется? — спрашивает редактор правительственной газеты «Народное слово», человек средних лет с аккуратно подстриженной бородой и прямым взглядом. На его лице видно беспокойство, смешанное с решимостью. — Как мы можем противостоять этому давлению?
— Нужно создать общественное мнение, что Узбекистану не нужен другой президент, что только Каримов может управлять государством. Ни у одного гражданина не должно возникнуть мысли, что Каримова реально можно кем-то заменить. Все, кто претендует на власть, тот враг народа! — продолжает Мистер Х, его голос становится все более настойчивым. — Тот шпион и засланный Западом, чтобы разрушить национальные ценности и внедрить чуждые нам идеи: наркоманию, проституцию, ЛГБТ, стриптиз, пропаганда насилия и прочее. Всякие митинги, протесты, шествия, стачки — это антидемократические, антиконституционные механизмы по изменению власти в стране. Андижан — это организованный США мятеж, чтобы превратить нас во второй Афганистан!
Редакторы, увлеченные, записывают все, что говорит Мистер Х. Они ловят каждую идею, готовясь потом излагать её в своих материалах. В стороне стоит прокурор Светлана Артыкова, наблюдая за происходящим. Она лишь цокает языком, удивляясь умению Мистера Х задавать целевые установки исполнителям, как будто это была театральная постановка, а не серьезная политическая встреча.
На следующий день центральные газеты пестрят материалами в защиту Ислама Каримова. Заголовки гремят: «Стабильность — наше всё!», «Сильный президент — сильная страна!», «Андижан: мифы и реальность». Статьи пестрят фразами о «необходимости единства» и «угрозах внешнего мира», подчеркивая, что лишь Ислам Каримов способен сохранить мир и порядок в стране. Редакторы щедро используют цитаты из выступлений Мистера Х, создавая образ, в котором президент представлен как единственный защитник Узбекистана от внешних и внутренних угроз.

6.4.9. Награждение героев
Возле Памятника Амира Темура в центре Ташкента царит атмосфера торжественности и величия. Военный оркестр, одетый в аккуратные форменные костюмы с блестящими медалями, стоит в шеренге, их лица серьезные и сосредоточенные. Звуки их инструментов наполняют воздух мощной и патриотичной музыкой, когда они исполняют гимн Узбекистана. Трепетные ноты поднимаются над толпой, создавая ауру гордости и единства. Солнце ярко светит, отражаясь на металлических поверхностях инструментов, создавая живописный визуальный эффект.
Вокруг памятника собралось множество людей — допущенной и доверенной публики, журналистов, представителей местной власти и военнослужащих. Толпа одета в нарядные костюмы и платья, все внимательно следят за происходящим. Неподалеку установлено оцепление милиции, охраняющее порядок и предотвращающее доступ неприглашенных. Люди с недоумением смотрят на строгое лицо милиционеров, которые, как стражи, не позволяют никому приблизиться к трибуне, за которой стоит Ислам Каримов.
На трибуне президент произносит свой доклад, его голос звучит уверенно и грозно.
— Американцы организовали восстание в Андижане, — говорит он, его глаза полны решимости. — Мы дали отпор! Мы будем жестоко преследовать и наказывать тех, кто посягнет на независимость нашей родины! Мы отстояли свою свободу в Андижане! Теперь мы считаем, что американской военной базе К2 в Ханабаде нечего делать в нашей стране!
На эти слова толпа реагирует восторженно, раздаются аплодисменты и крики:
— Слава нашему победителю! Вечная память нашему предку Амиру Темуру!
Каримов, видя эту поддержку, улыбается и продолжает:
— Но сегодня мы стоим у памятника нашего великого предка, чтобы награждать тех, кто подавил ваххабитов, защитил права и свободы граждан!
Он подходит к стоящему в шеренге министру внутренних дел Закиру Алматову и, награждая его орденом, тихо говорит, хлопая по плечу:
— Теперь мы с тобой в одной увязке! Мы по локоть в крови! Не смей предать меня!
Алматов, выкатив глаза, отвечает с преданностью в голосе:
— Не предам, хазрат! Я ваш верный пёс!
У него в голосе чувствуется неподдельное рвение, словно он готов броситься в бой по первому приказу. В этот момент кажется, что он действительно готов залаять, если его лидер этого пожелает.
Затем Каримов поворачивается к солдату, стоящему с глазами навыкате, и с интересом спрашивает:
— Это ты стрелял в того старика с флагом? Я просматривал видеосъемку... Старик призывал к бунту?
Солдат вытягивается в струнку, его лицо исполняется гордостью:
— Так точно, мой президент! Я еще ваххабитку с гранатами, которая бросалась под бронетранспортер, убил из пулемета! Она была шахидом! Смерть врагам!
Каримов улыбается и хлопает его по плечу, вешая медаль на грудь:
— Молодец! Ты настоящий патриот! Настоящий защитник Отечества! На таких как ты и держится мой режим!
Ислам Каримов, с гордостью оглядывая толпу, чувствует, что его поддерживают. Он видит в глазах людей веру в его политику и силу его власти. Это придаёт ему уверенности и решимости продолжать свои действия, зная, что народ стоит за ним. Атмосфера вокруг наполнена триумфом, а сам президент ощущает себя непобедимым в этом моменте, как Амир Темур в лучшие времена своей жизни.

6.4.10. Юный поэт
Толпа замирает, когда Мистер Х поднимает руку, и из нее выводят мальчика. Он выглядит одновременно хрупким и смелым, его юное лицо озарено решимостью. Одета он в аккуратную военную форму, с хорошо выглаженными погонами и медалью на груди. На его щеках красуются румяна, а в глазах — блеск искренней патриотической гордости. Мальчик встает перед толпой, его голос, хотя и детский, звучит уверенно и четко, когда он начинает декламировать свои стихи.
Слова, вырывающиеся из его уст, полны энергии и решимости. Он говорит о врагах, о коварстве, о «кровавом капитале», который пытается подорвать его родину. Его рифмы, хоть и простые, пронизаны сильными эмоциями, отражая детскую наивность и искреннюю любовь к своей стране.
«К нам враг коварный шёл из Штатов,
К нам дядя Сэм шпиёнов слал.
Продукты все из суррогатов,
Таков кровавый капитал!

В страну уж солнца и улыбок,
Мечетей синих куполов.
Внесли раздор, смертей ошибок,
Считая нас за дураков!

И в Андижане бой устроил,
Посол Америки — наш враг!
Всех надовольных так настроил,
Лишить узбеков чтоб всех благ!

Но с президентом мы согласны,
Каримов — он народа сын!
Усилья вражьи вот напрасны,
Не купишь нас за один алтын!

Вперед страна, цвети Ташкент,
Врагов всех тайных разоблачим!
Дрожи, коварный интервент,
Мы на посту, и мы не спим!»
Когда он завершает, Ислам Каримов, тронутый и умиленный, прижимает мальчика к груди и повесит ему на мундир орден. В этот момент в нем проявляется редкий момент сентиментальности — жестокий и циничный лидер вдруг испытывает тепло и нежность, увидев, как его народ, даже в таком юном возрасте, поддерживает его.
— Я сам сочинил этот стих, — с гордостью произносит мальчик, держа орден, как сокровище.
— Ты будешь защищать страну, я верю в тебя, сын мой! — отвечает Каримов, его лицо озаряет гордая улыбка.
Мальчик сияет от счастья, а в толпе его родители ликуют, радуясь не только успеху сына, но и тем, что орден, который он получил, обеспечит им денежные выплаты и налоговые скидки. Это значит, что их жизнь станет хоть немного лучше, и они могут гордиться тем, что их ребенок стал символом борьбы за страну.
Но внезапно Каримов, оглядываясь по сторонам, вспоминает:
— А где мой придворный поэт Абдулла Арипов? Я его наградил же медалью Героя Узбекистана... Где он?
Абдулла Арипов был известным узбекским поэтом, который сделал значительный вклад в культуру страны. Он написал текст к гимну Узбекистана и пользовался уважением как среди народа, так и среди властей. Однако чаще всего он обслуживал режим Ислама Каримова, за что и получил звание Героя Узбекистана. Как и многие творческие люди, Арипов был склонен к алкоголю, и злоупотребление порой делало общение с ним практически невозможным. Его стихи были полны любви к родине и надежд на лучшее будущее, благодаря чему многие узбеки чувствовали гордость за свою культуру и язык. Однако многие считали его беспринципным человеком и подхалимом, и поэтому его поэзию воспринимали больше как ремесло, нежели искусство.
— Так он свалил в Америку, вы сами его отпустили... Он теперь эмигрант, — шепчет ему на ухо Мистер Х.
— Предатель, — выплевывает Каримов с злобой. — И он в Штаты умыкнул... В спину нож вонзил, алкаш старый. Чтоб его ноги не было здесь!
Каримов, его лицо искажено яростью, обещает лишить старика узбекского гражданства, не желая больше связываться с тем, кто, по его мнению, предал страну. Это решение становится для него утешением, как способом выразить свою власть и контроль над каждым, кто осмеливается выступить против его режима.

6.4.11. Богемная жизнь Гульнары
Вечеринка проходила в роскошном дворце с величественными колоннами, окружённом ухоженными садами и сверкающими фонтанами. Звуки живой музыки заполняли пространство, создавая атмосферу праздника, в то время как гости наслаждались деликатесами, изысканными напитками и красивыми закусками, разложенными на длинных столах. Вокруг царила атмосфера богатства и изобилия: золотые тарелки, хрустальные бокалы и яркие цветы в больших вазах дополняли картину роскоши.
Гульнара Каримова привлекала внимание всех присутствующих своим откровенным нарядом, который подчеркивал её стройную фигуру и сияние драгоценностей. На ней сверкали бриллианты, аристократические серьги и массивные кольца, которые отражали свет и привлекали взгляды. Она была явно пьяна, её смех звучал громко, а движения были раскованными и уверенными.
Рядом с ней находились мужчины и женщины из европейской богемы: эксцентричные художники, стильные модели, а также влиятельные бизнесмены, которые смело обсуждали последние новости и шутки. Эти люди наслаждались обществом Гульнары, ведь за ней стояли огромные финансовые ресурсы и мощь восточного государства, что открывало перед ними двери в аристократические круги, о которых они могли только мечтать.
Смех Гульнары раздавался по всему залу, когда она раскованно танцевала, забыв о каких-либо социальных условностях. В отличие от узбекских норм, которые накладывали строгие ограничения на поведение женщин, она была свободна от всех предрассудков. Никто не смел указать ей на нормы восточного этикета, и, казалось, сама традиция отступала перед её харизмой и уверенностью. Гульнара с лёгкостью и непринуждённостью танцевала, её движения были полны жизненной энергии и легкости. Она обожала внимание и позировала для фотографов, радостно меняя позы и улыбаясь в камеру.
Позже фотографии с вечеринки появились в светских журналах, где Гульнара была изображена в самых неформальных и откровенных позах. Её яркий образ и откровенный стиль произвели фурор, а заголовки пестрели фразами о "восточной красавице" и "новой иконе стиля".
Посол Узбекистана во Франции, сидя в своём кабинете, просматривал эти журналы и не мог сдержать эмоций. Он с отвращением плюнул на пол и произнёс:
— Шлюха, а не дочь хазрата! Позор на весь Узбекистан!
Его лицо выражало негодование и беспокойство о репутации страны, которая была под угрозой из-за безрассудного поведения Гульнары.

6.4.12. Непослушная дочь
В резиденции Ок Сарай вновь царила атмосфера напряженности и ярости. Ислам Каримов, в своём кабинете, сидел за огромным столом, его лицо искажало гневное выражение. Он перебирал журналы, разложенные перед ним, и каждое новое изображение дочери лишь подливало масла в огонь его ярости. На страницах мелькали откровенные фото Гульнары: вот она в прозрачном платье, обнимающая мужчину, затем в пьяном угаре смеющаяся с бестыжими женщинами, и ещё — демонстрирующая свои части тела на фоне фешенебельных клубов. Эти фотографии стали для него настоящим ударом по самолюбию и гордости.
— Черт! — вырвалось у него, когда он с гневом швырнул журнал на стол. — Как она могла так опозорить нас?!
Перед президентом стояли Рустам Иноятов и Абдулазиз Камилов, сдерживающие насмешки. Их лица выдавали внутреннее удовлетворение: благодаря их усилиям Каримов теперь знал о разгульной жизни своей дочери в Европе, что усугубляло его ярость. Они обменивались взглядами, полными мстительного веселья, ощущая, как их план срабатывает.
За спинами чиновников, в черных очках, стоял Мистер Х, который насмешливо наблюдал за происходящим. Его улыбка выдавала, что он наслаждается ситуацией, осознавая ненависть, которая разъедает их изнутри. Он понимал, что это только начало.
Кабинет Каримова был заполнен фотографиями, на которых он с гордостью запечатлён с мировыми лидерами: Владимиром Путиным, Норсултаном Назарбаевым и Луисом Инасиу Лулой да Силва. Эти изображения, когда-то символизировавшие его мощь и влияние, теперь казались ему жалкими на фоне позора, который принесла ему дочь.
— Европа начала расследование в отношении Гульнары Каримовой, — тихо, но уверенно начал Иноятов, напрягая обстановку. — В Швейцарии женевская прокуратура ведет следствие, заморожены 800 миллионов франков, которые считаются коррупционными. Откаты, взятки, махинации, отмывание криминальных средств — вот набор обвинений против вашей дочери. Нужно срочно спасать оставшиеся капиталы.
Каримов, не сдерживая гнева, ударил по столу, и его голос раздался по кабинету, как гром.
— Черт! Надо выводить активы Гульнары до того, как до них доберутся американцы! Срочно обанкротить фирму «Зеромакс». Мы не будем платить партнерам и ответчикам! Лавочку надо прикрыть, пока у нас не отняли деньги! Из-за этой дуры теперь у меня головная боль! Ох, подставила! Ох, унизила меня!
Камилов испуганно блеит:
— Э-э-э, хазрат… Там суммы у «Зеромакса» на миллиарды долларов. Что я скажу партнерам? Меня загрызут правительства Европы…
Каримов, уже не в силах сдерживать себя, разъяренно отвечает:
— Что узбекское правительство не имеет отношения к «Зеромаксу» - это частный бизнес. Отзовите Гульнару домой. Надо готовить план спасения. А её на кол посажу, тварь такую!
Он хватает семейную фотографию на столе и с силой швыряет её в стену. Стекло разбивается, осколки разлетаются по комнате, раня Камилова и Иноятова. Камилов стоит, не шелохнувшись, в то время как Иноятов, хоть и испуган, сохраняет стойкость. Камилов, потирая кровь с щеки, скулит, боится что-то возразить.
Мистер Х, видя, как Каримов кипит от злости, добавляет дров в огонь:
— Хазрат, Международный проект по освещению в СМИ проблем оргпреступности и коррупции включил в число "персон года" Гульнару Каримову.
— Кто включил? — не понимает Ислам Абдуганиевич. Подобные аббревиатуры для него казались абракадаброй.
— OCCRP, — поясняет Мистер Х, — консорциум из 19 коммерческих и некоммерческих следственных центров и сотен журналистов ежегодно называет наиболее приметные фигуры, проявившие себя в сфере оргпреступности, продвижения коррупции и укрепления партнерства криминала и политики.
Мистер Х берёт документ и читает:
— …Гульнара Каримова разделила места в списке с лидером сербских и черногорских преступных группировок, наркоторговцем Дарко Саричем, обеспечивающим наркотрафик в Европу из Африки и Южной Америки, и румынским парламентом, принявшим в этом году поправку к Уголовному кодексу, согласно которой члены парламента и правительства получают иммунитет от ответственности за коррупцию. Примечательно, что она стала единственной женщиной, отмеченной за подобные "достижения". Сегодня с именем Г.Каримовой связаны коррупционные схемы по получению сотен миллионов долларов в виде взяток за предоставление лицензии шведскому гиганту TeliaSonera, которые были потрачены ею на покупку исторического замка во Франции и другой собственности. Г.Каримова владеет большим числом элитных домов в разных странах мира, личным авиалайнером, престижной недвижимостью в Ташкенте. Немалых средств стоили её многотысячные вечеринки, показы мод и тусовки, организуемые в самых дорогих заведениях Европы и Америки…
Ислам Каримов, в полном ярости, схватился за голову. Он чувствовал, как его охватывает безумие, желание разорвать на части каждого в кабинете, но он сдерживался, заставляя себя успокоиться. Внутреннее напряжение нарастало, и только воля не позволяла ему срываться на своих подчинённых.

6.4.13. Застигнутая врасплох
В резиденции посла Гульнара, раскинувшись на роскошной кровати, выглядела так, будто сама жизнь покинула её тело. Её лицо было опухшим от ночной вечеринки, а в глазах читалась лёгкая дремота. Голова кружилась, а желудок слегка подкидывал неприятные ощущения. Вокруг неё царила атмосфера хаоса: на столе стояли бутылки с остатками дорогих алкогольных напитков, а по полу были разбросаны дорогие туфли, платья и украшения, сверкающие в полумраке.
С лёгкой улыбкой она вспоминала, как хорошо провела вечер — вечер смеха, флирта и роскоши, где на каждом шагу её окружали мужчины с восторженными взглядами. Она была в центре внимания, она наслаждалась жизнью, которая для неё казалась безоблачной и безграничной.
С трудом приподнявшись, Гульнара направилась в душ, надеясь, что горячая вода поможет ей освежиться и немного взбодриться. Под струей воды она окинула взглядом своё отражение и, заметив изменения в своём теле, задумалась вслух:
— Силиконы пришить что ли? Обмякли сиськи что-то, не привлекают мужчин…
В этот момент на кровати её смартфон зазвонил, разрывая тишину. Однако Гульнара не слышала его, полностью погружённая в мысли под душем.
В это время в помещение вошли Мистер Х и двое мужчин с военной выправкой — офицеры Службы национальной безопасности. Они выглядели серьёзно и готово, с крепкими телами и стальными лицами, что отражало их подготовку к любой ситуации. В руках у них были документы, они обменивались взглядами, ожидая появления старшей дочери президента.
Резиденция Гульнары была оформлена в восточном стиле: яркие ковры, роскошные вазы и картины на стенах. Мягкий свет освещал изысканные детали интерьера, создавая атмосферу богатства и комфорта, однако в воздухе чувствовалась какая-то угнетающая напряженность.
Когда Гульнара, завернувшись в полотенце, вышла из ванной и увидела посторонних в своем жилище, она закричала, пытаясь прикрыть своё тело:
— Вы кто такие? Что вы здесь делаете? Как посмели ворваться в мое жилище? Я вызову полицию!
Мистер Х уселся в одно из роскошных кресел, закинув ногу на ногу, и с холодной уверенностью ответил:
— Вы меня знаете, зачем орать? — и бесцеремонно разглядывал её, не обращая внимания на её возмущение. Выражение мужчины было беспристрастным, однако губы излучали усмешку, как будто он находила в этом ироничную забаву.
— Да, знаю, вы мерзавец ещё тот, такой же беспардонный, как доктор Менгеле. Что вы делаете у меня здесь? Какое право вы имеете ко мне врываться? Я пожалуюсь отцу! Вон отсюда! Пошли вон! — голос Гульнары дрожал от злости и страха, но двое офицеров, стоящих позади, не шевелились и не обращали внимания на её истерические крики. Они были готовыми выполнить любой приказ.
Мистер Х усмехнулся, явно наслаждаясь её реакцией:
— Не говорите глупости про право. Слово «право» никак не вписывается в ваш образ жизни. Почему мы здесь? Вам нужно срочно вылетать в Ташкент. Вас ждет хазрат, ваш отец.
Гульнара, нервно облизывая губы, почувствовала, как внутри нарастает паника:
— Зачем? — её голос прозвучал мягче, уже не так уверенно. Она инстинктивно понимала, что вновь оказалась в сложной ситуации, где-то перешла красную линию.
Мистер Х лишь разводит руками, как будто отмахиваясь от её переживаний:
— Вам на это ответит сам отец. Собирайтесь. Самолет на этот раз задерживать никто не будет. Не успеете нормально одеться — повезём голой!
Сопровождающие офицеры злобно улыбнулись. Они наслаждались унижением женщины, которую все называли Принцессой Востока. В глазах этих мужчин Гульнара перестала быть дочерью президента и превратилась в объект, который можно было контролировать и наказывать за ее безрассудные поступки.

6.4.14. Бразильская история
Студия Си-Эн-Эн опять в эфире. В центре экрана сидит журналист, ведущий передачи, в стильном костюме, с профессиональным выражением лица. Рядом с ним — Исаак Левин, эксперт, специализирующийся на Центральной Азии. Он одет в свободный пиджак и рубашку, в его глазах читается опыт и уверенность.
Журналист спрашивает:
— Итак, господин Левин. Несколько лет назад президент Ислам Каримов летал в Бразилию — зачем? Какие торговые или политические связи у Ташкента и Рио-де-Жанейро? Что связывает два режима — центральноазиатский и латиноамериканский?
На экране появляется видеоматериал визита Каримова в Бразилию: яркие кадры показывают, как он спускается по трапу самолета, его встречает президент Бразилии. Они обмениваются улыбками и рукопожатиями на фоне флага обеих стран, стоя на роскошной веранде, окруженной зеленью и цветами. Атмосфера протокольного угощения, но в глазах обоих лидеров читается скрытая напряженность.
Эксперт отвечает, жестикуляруя:
— Их объединяет страсть к коррупции. В период президентства Лулы произошло большое количество политических и коррупционных скандалов: ежемесячные платежи депутатам мелких партий правительственной коалиции (это плата за лояльность), закупки машин скорой помощи по завышенным ценам (а здесь откат депутатам составлял 10%), изготовление фальшивого досье на кандидата в президенты от социал-демократической партии Жозе Серра, получение председателем палаты депутатов 110 млн реалов от владельца ресторана в здании парламента за продление концессии, незаконное финансирование избирательных кампаний через офшорные счета, использование партией средств от нелегальных лотерей, изъятие полицией у партийных казначеев нескольких миллионов наличных долларов. Но у Каримова была другая стратегия...
— Какая? - интересуется ведущий.
— Визит в Бразилию — это отвод глаз от основной цели, - поясняет Левин. - Каримов встречался с представителями правительства Аргентины. Дочь Гульнара Каримова там исполняла роль переводчицы, так как никого не подпускали к тем тайным переговорам. Могу предположить, что Ислам Каримов искал «запасной аэродром».
— Запасной аэродром? Что это? — недоумевает журналист.
— Положение у хазрата шаткое, а события в Андижане показали, что возможны как революции, так и военные мятежи, - говорит эксперт. - Уверен, что где-то в недрах СНБ или Министерства обороны зреет бунт офицеров, недовольных политикой Каримова. Могу предположить, что Гульнара Каримова может сплачивать вокруг себя таких персоналий. Ведь у неё кипят амбиции, это женщина с большими потребностями и отсутствием моральных тормозов. А у неё много врагов во власти. Поэтому велись переговоры о переезде в Аргентину, если на родине Каримова произойдет нечто такое. Конечно, под гарантии каких-то больших вкладов. Каримов человек не бедный и вполне способен разместить в банках Аргентины пару миллиардов долларов. Возможно, это место хранения коррупционных капиталов. Гульнаре известны эти счета.
На экране мелькают кадры, где Гульнара дефилирует на престижных выставках моды, в ярком платье, усыпанном блестками, её волосы развиваются на ветру, когда она уверенно шагает по подиуму. Она рекламирует парфюм собственной марки «Гули», наслаждаясь вниманием камер и восторженными взглядами зрителей. На её лице — самодовольная улыбка, а на шее сверкают драгоценности.
— Говорят, узбекская элита недовольна старшей дочкой Каримова, - заявляет журналист. На что Левин отвечает, кивая:
— Да, это так. Она всё-таки рейдер. Но отцу придется её усмирять, или иначе он действительно получит мятеж военных, которых поддержат олигархи и магнаты. Но Аргентина — это то место, где не выдают преступников. Вспомните немецких нацистов, доживших до конца своих дней в фазендах и виллах.
Лицо Исаака Левина озаряется ехидной улыбкой, его глаза блестят от удовлетворения, как будто он не просто анализирует ситуацию, а наслаждается её драмой. В этой улыбке читалась уверенность в том, что его предсказания о будущем окажутся верными.

6.4.15. Кайтар дунё
Самолет приземляется в аэропорту Ташкента, оглушая пассажиров звуками шасси, скользящих по бетонной полосе. На выходе из самолета Гульнара, недовольная и уставшая, спешит пройти по терминалу, на её лице читается смесь раздражения и усталости. Она окружена охраной и Мистером Х, который сохраняет спокойствие, несмотря на бурю эмоций вокруг.
- Я хочу к отцу. Мне необходимо с ним встретиться! — заявила Гульнара, ощутив, как внутри нарастает волнение.
Мистер Х останавливает её, указывая на двери, которые ведут к выходу.
- Не беспокойтесь. Отец вас примет, когда освободится. Он занят.
Они выезжают из аэропорта и направляются по улицам Ташкента. Гульнара смотрит в окно, где мимо проносятся яркие вывески и шумные рынки. Город полон жизни, но она чувствует, что сама потерялась.
- Так зачем меня привозить из Испании, если отец еще занят? Если есть время, тогда я загляну в свой салон «Нирвана». Как идет там продажа дисков с моими песнями? — произнесла Гульнара, и в её голосе звучала нотка надежды.
Машина разворачивается, и они направляются к салону «Нирвана», расположенному в самом сердце Ташкента. Приближаясь, Гульнара замечает, что у входа стоит спецназ в масках, с автоматами наперевес. На лицах продавцов видно смятение и страх — они стоят с поднятыми руками, а вокруг них идет тщательная проверка документов, компьютеров и склада. Диски с песнями Гульнары валяются на полу, и солдаты топчутся по ним, ломая их на куски.
- Что вы здесь делаете? Это мой бизнес! — закричала Гульнара, метаясь от одного военного к другому.
Сотрудники спецназа смущенно молчат, не в силах ответить на её выпады. Мистер Х стоит в стороне, наблюдая за её яростью с едва сдерживаемой ухмылкой.
- Кто разрешил вам сюда врываться? Что здесь происходит? Вы знаете, что вам вернется за все это зло?! Кайтар дуньё! — произнесла Гульнара с пылающим гневом.
Появляется офицер, высокий и мускулистый, с уверенной осанкой. Он смотрит на неё с холодным безразличием.
- У нас приказ, и мы его выполняем!» — произнес офицер спокойно.
Гульнара вспыльчиво интересуется, сжимая кулаки.
- От кого приказ? Быстро назовите мне имя этого подлеца! Иноятов? Алматов? Мирзияев? — выпалила она, врываясь в разговор.
Офицер, не проявляя смущения, спокойно объяснил: «Спросите своего отца! Но нам вы не мешайте! У нас есть право задержать вас, как хозяйку этого заведения! Здесь проходит проверка, и есть основания подозревать о контрафакции и уклонении от уплаты налогов! Вон, смотрите, налоговая служба работает, а мы всего лишь силовая поддержка. В прошлые разы ваша охрана давала отпор налоговикам. Теперь здесь мы!» — сказал он, его голос был четким и непреклонным.
Гульнара, вскипев от злости, покидает салон и садится в машину. Она вся кипит от негодования, глаза сверкают от возмущения.
- Что, Гульнара? Настроение пропало? Такая вот жизнь: черная и белая полоса, — с ухмылкой произнес Мистер Х, когда она садится рядом.
Гульнара оборачивается к нему с выражением, полным презрения.
- Чему вы радуетесь? — произнесла она с вызовом.
Мистер Х вдруг спрашивает, его голос становится серьезным: «А ты не задумывалась о «кайтар дуньё» в отношении себя?.. Империи не вечны, твоя тем более.»
Гульнара отворачивается и смотрит в окно машины. За окном мимо проносятся яркие огни города, люди спешат по своим делам, но в её душе царит холод и смятение. Воспоминания о вечеринках, блеске и власти кажутся далекими, как отражение в мутной воде. Теперь реальность настигла её, и она понимает, что на этот раз борьба с системой будет сложной и болезненной.

6.4.16. В одиночестве
В небольшой двухкомнатной квартире в Подмосковье царила тишина. Пространство было скромным, но ухоженным: на полу лежал мягкий ковёр, на стенах — старые обои с легкими потертостями. Мебель хоть и небогатая, но в хорошем состоянии, стояла ровно по своим местам, наполняя квартиру чувством уюта, который когда-то был здесь. На столе, под мягким светом настольной лампы, одинокий портрет матери занимал особое место. Каждый раз, когда Петр чувствовал, что его обуревает одиночество, он тянулся взглядом к её изображению, словно ища в нем утешение.
Петр Каримов сильно изменился за последние месяцы. Его худощавое тело теперь казалось ещё более изможденным, лицо осунулось, под глазами пролегли глубокие темные пятна. Он пил часто и много, пытаясь заглушить боль и внутреннюю пустоту. Руки слегка дрожали от усталости и нервного напряжения, а алкоголь на время притуплял чувства, но не избавлял от боли, которая грызла его изнутри.
Он часто вспоминал мать. Как она вела его в детский сад, крепко держа за руку, как подавала горячий борщ на кухне, когда они сидели вместе за столом. Воспоминания о её заботе согревали его. Как она рассказывала ему сказки перед сном, нежно укрывая одеялом, как ставила компрессы, когда он болел, и как ее ласковый голос успокаивал его даже в самые трудные моменты. Мать была его опорой, его миром, его единственным источником тепла и света.
Порой Петр возвращался в мыслях в Самарканд, где его мать водила его к родственникам по линии отца. Он помнил, как они с двоюродным братом Джамшидом играли во дворе большого дома, бегали босиком по тёплой земле, смеялись и чувствовали, как всё вокруг принадлежит им. Воспоминания о тех днях были единственными светлыми пятнами, связанными с отцом. Отец... Петр давно уже не хотел ничего о нём знать. Для него тот человек оставался лишь тенью в прошлом. Теперь отец, президент Узбекистана, был под западными санкциями из-за событий в Андижане, но эти новости проходили мимо Петра, не вызывая никаких эмоций. Для него связь с отцом ограничивалась лишь фамилией — пустой, безличной, раздражающей.
На диване лежал раскрытый журнал. На одной из страниц красовалась фотография его сестры — Гульнары Каримовой, и рядом заголовок: «Королева Азии». Петр усмехнулся, взяв журнал в руки и разглядывая блестящие страницы.
«Интересно, когда тебя короновали, сестра?» — подумал он с едкой иронией. Гульнара всегда казалась ему самозванкой, несмотря на её финансовую империю. Её тщеславие, высокомерие, жадность и жестокость были общеизвестны. Для Петра она оставалась чужой: они лишь несколько раз встречались в детстве, и каждый раз она казалась ему холодной и далёкой, а затем их пути и вовсе разошлись. Два ребенка одного отца, но какие разные судьбы: одна — «королева», олигарх, живущая во дворцах, другая — Петр, одинокий, потерянный в своей скромной квартире, отчаянно цепляющийся за призраки прошлого.
Петр медленно налил в стакан водку, его рука слегка дрожала. Он посмотрел на прозрачную жидкость, словно надеялся найти в ней ответы на свои вопросы, и медленно поднёс стакан ко рту. Глоток обжег горло, но боль внутри не исчезла, лишь притупилась на миг. Он потерял жизненные ориентиры. Мать, которая была его якорем, его светом, ушла, оставив его в темноте. И теперь он оставался один на один с этим бесконечным чувством пустоты и одиночества, которое глухо стучало в его сердце. Алкоголь лишь на время глушил его страдания, позволяя забыться, но не исцелял.
Петр снова взглянул на портрет матери, и в его глазах на мгновение отразилась тоска. Тишина в квартире давила на него, и только щелчки часов на стене нарушали её.

Сюжет 7. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. ТЕМНЫЕ ВРЕМЕНА

Часть 7.1. Рустам Арипов

7.1.1. Вялотякущая шизофрения
В приглушённом свете кабинета психиатрической клиники Джейхун Караев сидел на стуле, нервно дёргаясь в ритме своих внутренних мыслей. Окружающая обстановка была спокойной, даже стерильной, но воздух казался напряжённым, как перед бурей. Главврач и несколько экспертов, собравшихся на обследование, сидели напротив него, внимательно наблюдая за каждым его движением. Джейхун был центральной фигурой в расследовании страшного преступления, которое потрясло Бухару — его семья занималась каннибализмом и торговлей органами, продавая их на рынке под видом обычного мяса.
У медиков уже сложилось представление о его состоянии: вялотекущая шизофрения — хроническая форма заболевания, при которой симптомы проявляются медленно и постепенно, не вызывая ярко выраженных психотических эпизодов. Поведение пациента становилось странным и извращённым, но при этом он мог внешне оставаться относительно спокойным, не вызывая подозрений. Именно в этом заключалась сложность диагностики.
Главврач сдержанно спросила, глядя на Джейхуна:
— Как вы себя чувствуете?
Джейхун резко дернулся, словно его тело вдруг ожило в непонятном танце. Его лицо исказилось от напряжения, и он сердито ответил, не глядя на врача:
— Плохо. Я напряжен, — его голос был наполнен злобой и бессмысленной агрессией, которая явно отражала его состояние.
Главврач спокойно развела руками, пытаясь успокоить пациента:
— Хорошо, расслабьтесь. Не напрягайтесь.
Но Джейхун воспринял этот жест по-своему. Внезапно и без всяких предисловий, он встал и, сняв штаны, начал мастурбировать прямо перед врачом, его взгляд был устремлён на женщину. Через несколько мгновений наступила эякуляция, и его сперма брызнула ей в лицо. Главврач не дрогнула, но на её лице мелькнула тень отвращения и усталости. Она спокойно вытерла лицо рукавом белого халата, затем молча встала и, не оборачиваясь, вышла из комнаты. Она видела много за годы работы, но подобные эпизоды всегда оставляли неприятный осадок.
Остальные врачи в кабинете, которые наблюдали за этим, не проявили эмоций. Они, словно по привычке, начали делать записи в своих бумагах, оценивая очередной эпизод поведения пациента как важный клинический показатель. Обстановка оставалась деловой, даже несмотря на столь странное и неэтичное поведение Джейхуна.
Через несколько минут вошли санитары — двое крепких мужчин в униформе. С опытной чёткостью они надели на Джейхуна смирительную рубашку. Тот не сопротивлялся, напротив, он продолжал вести себя, как будто происходящее было частью его странного мира. Его глаза блестели радостью, и вдруг он начал петь, качаясь из стороны в сторону:
— А я милого узнаю по походке,
Он носит, носит брюки галифе,
А шляпу он носит на панаму,
Ботиночки он носит "Нариман",
— весело выводил он, казалось, не замечая ничего вокруг.
На лице Джейхуна появилась детская, почти счастливая улыбка. Он был доволен тем, что оказался здесь, в стенах клиники, где его никто не заставлял участвовать в ужасах, которые творились дома. В этом заведении не было семейного давления, не было необходимости ходить по точкам общественного питания, как он делал это раньше, продавая человеческое мясо, которое готовили его родители. Этот мир, каким бы странным и извращённым он ни был, казался ему лучше той жуткой реальности, от которой он бежал. Здесь он чувствовал себя свободным, освобождённым от тяжёлого бремени прошлого.

7.1.2. Суд над Олимой Караевой
Здание Бухарского областного суда по уголовным делам величественно возвышалось в центре города, его серые стены и массивные колонны олицетворяли государственную власть и правосудие. Атмосфера внутри была давящей, зал был переполнен людьми: родственниками жертв, адвокатами, представителями прокуратуры и немногими посторонними наблюдателями. Тяжесть дела о каннибализме, которое потрясло всю страну, буквально висела в воздухе. Такого процесса в Бухаре не было никогда — масштаб преступления шокировал всех.
В зале собрались родственники тех, чьи жизни оборвала семья Караевых. Лица их были напряжены, глаза полны боли и ненависти. В первом ряду сидела заместитель генерального прокурора Светлана Артыкова — статная женщина с холодным выражением лица, опытный юрист, готовая к любым поворотам дела. Адвокаты обеих сторон перешёптывались, готовя свои документы.
За решёткой, под охраной милиции, находилась Олима Караева, матриарх семейства людоедов. Её лицо, перекошенное от страха, нервно дёргалось, а глаза метались по залу, как у загнанного зверя. Её руки тряслись, она постоянно поправляла дрожащими пальцами грязную одежду. Тишину нарушал лишь шум прессы, которая толпилась у входа в здание, тщетно пытаясь прорваться в зал. Журналисты хотели быть свидетелями этого сенсационного процесса, но их не допускали, двери были закрыты.
Судебное заседание началось торжественно. Заиграл гимн Узбекистана, и все, кто был в зале, поднялись, подпевая в унисон. Охранники пинками заставили встать Олиму, приказывая:
— Пой, сволочь!
С запоздалым страхом она тихо запела, её голос дрожал от внутреннего напряжения. Судья Закир Исаев с серьёзным лицом тоже исполнял гимн, хотя в душе был доволен. Ему обещали хорошее вознаграждение за этот процесс. Для него это было не столько дело о преступлении, сколько выгодная сделка.
После завершения гимна началось главное. Исаев торжественно воззвал к подсудимой:
— Значит, вы убили Рустама Арипова. За что? Поясните это суду.
Олима запнулась, бросая тревожные взгляды на зал, где сидели родственники её жертв, чьи лица выражали открытое презрение и ненависть. Она начала говорить робко, запинаясь:
— Э-э-э... Рустам Арипов взял у меня в долг 4800 долларов для открытия своего бизнеса. Но не вернул. Обещал каждый раз, но смеялся мне в лицо. Тогда я пригласила его, жену, детей и брата жены в гости, чтобы там обсудить вопрос возврата долга. Но там он не стал меня слушать, оскорблял, грозился...
Неожиданно раздался крик из зала — это была Махбуба, чья семья погибла от рук Караевых:
— Ложь! Он жил у вас две недели — что за гостеприимство?! Никакие деньги он у вас не брал! На бизнес ему дали родственники! Мои родители немного дали!
Закир Исаев резко ударил молотком по столу, гневно приказав:
— Вас прошу помолчать и не вмешиваться в судебный процесс, иначе я прикажу вывести вас из зала! — его тон сразу смягчился, когда он обратился к Олиме: — Продолжайте.
Олима заметно осмелела, видя, что судья на её стороне, и её тон стал более уверенным, даже слегка весёлым:
— Тогда я налила ему в чайник клофелин. Думала, что он сам всё выпьет. А он разлил чай всем, и все потеряли сознание. Тогда я стала проверять его карманы, и обнаружила всего 200 долларов. То есть он не собирался возвращать долг. Я пришла в безумие и ввела всем в вену бензин. Все умерли. Потом я расчленила их и ела мясо... Ни муж, ни сын Джейхун об этом не знали. Их не было дома.
Адвокат семьи Ариповых, высокий мужчина с резкими чертами лица и настойчивым взглядом, вскочил с места и с сарказмом спросил:
— Скажите мне... Рустам весил больше ста килограммов. Как вы могли донести его до хирургического стола в подвале? Как могли положить на стол? Как могли разделать такую массу? Даже крепкий мужчина не справится с этим за одну ночь. А вы отнесли туда шесть человек! Вы медсестра, но не мясник. Это и мяснику работа на несколько часов!
Олима растерялась. Она замолчала, глядя то на судью Исаева, то на прокурора Артыкову, ожидая от них помощи. Этот неожиданный вопрос выбил её из колеи. Ропот пронёсся по залу — всем стало ясно, что эта женщина лжёт. Она не могла совершить такие действия в одиночку.
Ситуацию спасла Светлана Артыкова, вмешавшись с серьёзным лицом:
— Мы провели следственный эксперимент и доказали, что Олима могла это сделать в одиночку! Прошу не отвлекать судью на малозначимые факты! — с этими словами она кивнула Караевой, давая понять, что всё под контролем.
Судья Исаев с благосклонной улыбкой снова задал вопрос:
— Что вы скажете про трансплантацию органов?
Олима развела руками:
— Я не знаю ни про какие органы! Всё это придумали журналисты! Никаких операций не было! Я совершила всё в состоянии аффекта.
Адвокат с сарказмом выкрикнул:
— В состоянии аффекта? Заранее приготовили шприц с бензином? Заранее приготовили клофелин?
Олима снова замолчала, обдумывая свои ответы, но на этот раз ей нечего было сказать. Шум в зале нарастал, люди начинали перешёптываться, обсуждая явные несоответствия в её показаниях.
Судья начал нервно стучать молотком по столу:
— Тихо! Всем замолчать!
Артыкова встала и гневно заявила:
— Я протестую! Сравнение с нацизмом здесь неуместно. Мы не Нюрнбергский трибунал! Адвокат нагнетает обстановку!
Судья Исаев, с доброжелательной улыбкой, произнёс:
— Да, протест принимается! Адвокат, не политизируйте процесс, не трогайте власти!
Судебное заседание накаляется с каждой минутой, атмосфера в зале ощущается почти физически — напряжение, недоверие и скрытая ярость пронизывают всё вокруг. Судья Закир Исаев, сидящий на возвышении, нервно стучит молотком по столу, безуспешно пытаясь сохранить порядок в зале. Его глаза бегают от адвокатов к подсудимой, он чувствует, как контроль ускользает, несмотря на всю его торжественную риторику и формальные попытки поддерживать дисциплину. Однако шёпот, который нарастает с каждой новой деталью, невозможно заглушить. Люди переговариваются, бросают друг на друга взгляды — всем кажется, что процесс больше похож на театральное представление, чем на правосудие.
Олима Караева, нервно дергаясь, продолжает сбивчиво оправдываться:
— Мы собирались разводить скот и разделывать мясо для продажи в рестораны. В стране дефицит мяса, и мы хотели заняться благородным делом — обеспечить население качественными мясными изделиями. Мой муж — специалист по блюдам восточной кухни!
Тут в зале раздаётся тихий, но яростный шепот:
— Обеспечили, гады... человеческим мясом снабжали бухарские рестораны и кафе!
Исаев, раздражённо стуча по столу, пытается призвать всех к порядку:
— Прошу сохранять тишину! Не мешайте судебному процессу!
Однако контроль уже давно ускользнул. Люди в зале переглядываются, их взгляды полны сомнения и недоверия. Никто не верит в искренность слов Караевой, и даже самый терпеливый наблюдатель видит в этом деле что-то фальшивое и театральное. Каждое слово прокурора Светланы Артыковой вызывает лишь ещё больше вопросов.
Адвокат, не сдаваясь, снова атакует:
— Так у вас хирургические скальпели, а не мясницкие ножи! Вот материалы обыска! — Он размахивает бумагой, подтверждающей его слова.
Из зала раздаётся новый крик:
— А почему нет Фируддина и Джейхуна Караевых? Почему они не сидят на скамье подсудимых? Ведь они втроём это делали!
Светлана Артыкова, чувствуя давление, спокойно, но холодно отвечает:
— Следствие установило, что муж Фируддин и сын Джейхун отсутствовали в это время дома, они были в гостях. Гости подтвердили их место нахождения. Они ничего не знали о преступлении Олимы. Однако Фируддин проходит по другим делам, связанным с мошенничеством с документами, а Джейхун находится в психиатрической клинике. У него установлена шизофрения тяжёлой формы, к ответственности привлечь его невозможно! Он проходит долгосрочное лечение.
Толпа снова перешёптывается, люди кивают друг другу, будто обсуждая общий секрет. Всё это кажется слишком подозрительным. Нет у публики веры ни в слова Артыковой, ни в этот процесс — все больше видят здесь прикрытие и явную игру на стороне подсудимых.
Адвокат продолжает напирать:
— Во время раскопок на пустыре Джейхун показал места, куда закапывал трупы. Почему его не пригласить, чтобы он рассказал, как и что? Скольких людей он закопал там? Шизофрения не отменяет его память.
Артыкова, привычно находя ответ, который звучит неубедительно даже для неё самой:
— Судебно-медицинская экспертиза установила, что это скелеты 80-летней давности. Возможно, это расстрелянные большевиками бухарцы ещё в 1920 году, возможно, во время нападения командарма Михаила Фрунзе на Бухару. Точно установить не удалось.
Адвокат удивлённо смотрит на неё:
— У останков были современные детали — туфли, браслеты от часов, зубы со следами пломб, очки... Вот данные оперативной группы! — Он снова поднимает документы.
Судья Исаев, торопливо листая бумаги, пытается найти компромисс:
— Здесь написано, что люди кидали на пустырь мусор, закапывали, поэтому там оказалось столько много современных вещей. Адвокат, вы всё мешаете в одну кучу!
Адвокат, не унимаясь, продолжает с сарказмом:
— Челюсти с пломбами? В 1920-х годах ставили пломбы? Что за дантисты жили тогда с современными технологиями лечения зубов?
Артыкова снова находит способ выкрутиться:
— Это отходы стоматологического факультета Бухарского мединститута. Возможно, студенты бросали…
Зал снова взрывается шумом, люди смеются, перешёптываются. Все понимают, что ситуация уже выходит из-под контроля. Позиция прокурора с каждым моментом выглядит всё более слабой, и адвокат, не давая ей передышки, снова задаёт вопрос:
— Оперативники нашли 17 паспортов в доме Караевых. Почему не взять ДНК у родственников тех, чьи паспорта нашли, и не сравнить с останками на пустыре?
Артыкова, чувствуя, как её аргументы разрушаются на глазах, отвечает с нервозностью, явно теряя уверенность:
— Мы нашли этих людей. Они живы. Просто Джейхун находил эти паспорта на улицах и приносил домой. Он коллекционировал их.
Толпа снова гулко реагирует, возмущённые голоса перекрывают друг друга. Шум в зале усиливается, все видят, что лжи становится всё больше. Как можно коллекционировать паспорта, спрашивают себя люди, и почему власти продолжают поддерживать такую абсурдную версию?
Адвокат, слегка наклонив голову, с недоумением произносит:
— Паспорта коллекционировал? Странно...
Артыкова, понимая, что она загнана в угол, раздражённо фыркает:
— Он же шизофреник, кто знает, почему хотел коллекционировать паспорта!
Шум в зале нарастает. Люди встают с мест, возмущённо шепчутся, а судья Исаев снова беспомощно стучит молотком по столу, пытаясь вернуть порядок в зал, где нет больше веры ни в суд, ни в справедливость.

7.1.3. Возбужденная толпа
На улице возле здания Бухарского областного суда собралась толпа — люди взволнованы и негодуют. Жители города в тревоге от ужасающих известий о каннибалах Караевых, и они требуют, чтобы процесс был открытым и доступным для всех. Горожане кричат, скандируют лозунги: «Правду народу! Откройте суд!» — руки многих сжаты в кулаки, лица накалены от гнева. Волнение в толпе растёт с каждой минутой, ведь это дело всколыхнуло всё население, взбудоражив слухи и страхи. Никто не может спокойно спать, зная, что семья Караевых годами занималась каннибализмом, торгуя человеческим мясом. Люди требуют справедливости, но их не пускают внутрь.
Милиция, стоящая в оцеплении, пытается сдерживать натиск толпы. Милиционеры напряжённо переговариваются между собой, один из них шепчет другому с тревогой в голосе:
— Не дай бог, начнется здесь как в Андижане! Толпа негодует. Нужна армия тогда.
Внутри здания суда, в зале заседаний, судья Закир Исаев стоит у окна и наблюдает за происходящим с беспокойством. Шум с улицы пробивается сквозь толстые стены, и толпа, кажется, ближе, чем он мог бы себе позволить. Заметно нервничая, он подзывает помощника и резким жестом указывает на окно:
— Закрой это окно!
Но в зале душно, кондиционеры работают на пределе, но жара уже взяла верх. Летний зной Бухары, который палит не только город, но и души всех, кто находится в зале, становится невыносимым. Небо над городом ярко-синее, солнце беспощадно, будто само участвует в этой драме. Знойная жара проникает в каждую щель, делая атмосферу ещё более угнетающей.
В зале идёт ожесточённый спор между адвокатом семьи Ариповых и государственным обвинителем Светланой Артыковой. Адвокат, нахмурив брови, настойчиво задаёт всё больше каверзных вопросов, пытаясь вскрыть правду, но Артыкова, уверенная в поддержке властей, парирует каждый его выпад. Её ответы звучат механически, почти как заранее заученные фразы, что только больше раздражает публику и адвоката. Олима Караева сидит за решеткой, но на её лице странная, почти самодовольная улыбка. Она понимает, что система защищает её. Взгляд её блуждает по залу, словно она наблюдает за спектаклем, в котором она сама играет главную роль.
Судья Исаев, сидя за своим столом, нервно листает бумаги. Он делает вид, что внимательно читает документы, но в глазах его нет сосредоточенности. Этот процесс стал для него формальностью — политическим спектаклем, который он должен провести гладко, не задев интересов вышестоящих властей. Всё уже давно решено, и его роль в этом представлении — лишь поддерживать видимость правосудия.
А за окном солнце продолжает безжалостно палить землю Бухары, превращая город в кипящий котел. Старинные стены суда под аккомпанемент летнего зноя накалены не только от жары, но и от несправедливости, что витает в воздухе. Суд продолжается, но никто уже не верит, что здесь восторжествует правда.

7.1.4. Наказание министра
Министр иностранных дел Абдулазиз Камилов входит в просторную, но мрачную приемную президента, чувствуя, как его сердце колотится всё сильнее. Когда охранник пропускает его внутрь, он заходит в кабинет и видит президента Каримова, сидящего за массивным деревянным столом, и стоящего в углу Мистера Х — высокую фигуру с холодным, колючим взглядом. Атмосфера в кабинете угнетающая, пропитанная недовольством и скрытой угрозой. Оба мужчины смотрят на Камилова так, будто он — мелкая добыча, попавшая в лапы хищников.
— Добрый день, хазрат, — выдавливает из себя Камилов, чувствуя, как пот от страха струится по его шее и пропитывает воротник рубашки. Он знает, что ситуация критическая, и боится, что это будет его "порка" за очередной промах в дипломатии. Президент молчит, его лицо словно высечено из камня, и тишину прерывает лишь шуршание страниц газеты, которую держит Мистер Х.
— Американский журнал Parade опубликовал ежегодный список наиболее свирепых диктаторов, — говорит Мистер Х с саркастической усмешкой. Камилов начинает понимать, что речь идет о президенте, и холодный страх проникает ему в кости.
— В списке, — продолжает Х, — упомянут Каримов... а именно его руководство после андижанских событий и недавние законы об иммунитете семьи от судебных преследований.
Камилов пытается оправдаться:
— Но, хазрат, я не виноват. Американцы... у них свобода слова.
Мистер Х не останавливается, и цитирует с ещё большей иронией, чем прежде:
— Запад называет Каримова диктатором, утверждая, что страна стала концлагерем. Однако появление Каримова в хит-параде обусловлено андижанскими событиями, случившимися в мае 2005 года. Тогда, по разным подсчетам, погибло от 200 до 700 человек. Мировые правозащитники считают события в Андижане антиправительственными выступлениями и обвиняют узбекские власти в сокрытии правды о расстрелах демонстрантов. Еще одно обстоятельство, позволяющее зачислить Каримова в диктаторы - это принятие в 2003 году закона, согласно которому президент и его семья освобождаются от каких бы то ни было судебных преследований за все совершенные ими деяния...
Президент Каримов резко поднимает голову, его глаза сверкают яростью.
— Что ты, собака, сделал, чтобы я не попал в этот список? — глухо рычит он.
Камилов беспомощно разводит руками, пытается что-то произнести, но слова застревают в горле, и вместо них вырываются только жалкие звуки. В одно мгновение Каримов срывается со стула и, быстрым шагом подойдя к министру, с размаху бьет его в живот. Камилов с хриплым стоном сгибается пополам и падает на колени. Удар был таким сильным, что воздух выбило из лёгких, и он корчится от боли на полу.
Каримов, разъярённый, продолжает наносить удары ногами. Каждый пинок сопровождается болезненным вскриком министра:
— Извините, хазрат! Извините своего раба! Я виноват! — кричит он, умоляя о прощении, зная, что только признание собственной ничтожности может спасти его от неминуемой расправы. Но Каримов не слушает. Он снова и снова бьет его, жестоко, почти с безумным наслаждением. Лицо Камилова покрывается кровью, костюм изорван, а сам он, дрожащий, забивается в угол, словно загнанный зверь, сжавшись в плотный комок. Его тело подергивается от боли, он трясется, покрытый синяками и кровоподтеками.
Каримов, весь пунцовый от гнева, останавливается, делая глубокий вздох, чтобы успокоиться. Он тяжело дышит, бросает последний взгляд на униженного Камилова, после чего возвращается к своему столу. Внезапно он открывает ящик, достает оттуда пистолет "Макаров" и, направив его в сторону министра, целится прямо в голову. Камилов, охваченный животным страхом, резко закрывает глаза и прикрывает голову руками, дрожа всем телом, ожидая неминуемого выстрела.
Мистер Х, наблюдавший за сценой с холодным удовлетворением, вдруг говорит спокойным голосом: — Хазрат, не стоит. Камилов, конечно, крыса и трус, но нам нельзя сейчас менять министра. Он тоже повязан с нами, — в его голосе звучит легкий оттенок усмешки.
Президент некоторое время раздумывает, потом нехотя опускает пистолет, возвращает его обратно в ящик и, с лицом, искажённым злобой, рявкает:
— Пошел вон!
Камилов, дрожащий и измотанный, мгновенно подскакивает на ноги. Он спешно покидает кабинет, его шаги неровные, тело еще не оправилось от ударов. Воняя ужасом и унижением, он чувствует, как штаны прилипли к телу от раздавившегося ужаса — едва заметная, но отравляющая его последняя капля унижения.
На улице жара ещё сильнее, чем в кабинете. Летний зной Ташкента испепеляет всё, но Камилов уже ничего не чувствует, кроме собственной бесконечной вины и позора.

7.1.5. Признание Каримова
После того, как министр иностранных дел Камилов, униженный и испуганный, выполз из кабинета, Ислам Каримов с усмешкой достал из шкафа бутылку водки. Он открыл её, на удивление спокойно, и разлил содержимое по двум граненым стаканам, без всякой спешки, словно это было обычное дело. Один стакан он плавно передвинул через стол к стоящему рядом Мистеру Х, который без лишних слов взял его и осушил залпом. Каримов, заметив это, одобрительно крякнул и тоже выпил до дна, почувствовав, как горячая жидкость разливается по телу. Он швырнул пустой стакан на стол и, протерев рот рукавом, продолжил.
— Ты слышал об Иди Амине, диктаторе Уганды? — начал он, повернувшись к Мистеру Х, его глаза сверкнули каким-то странным огнем.
Мистер Х нахмурился, напрягая память:
— Да, помню... что-то о нём. Я тогда на восточном факультете учился...
Каримов, явно в настроении рассказать историю, продолжал:
— Этот Амин жрал своих политических оппонентов...
Мистер Х, пытаясь уловить суть, с подозрением прищурился:
— Вы говорите образно? Он расправлялся с ними?
Каримов расхохотался громко, как будто нашел нечто невероятно смешное в словах своего собеседника:
— В западных СМИ распространялись слухи, что Амин был каннибалом, ел своих жертв. Хотя сам он то отрицал это, то шутил, говоря, что человеческое мясо слишком соленое. И, знаешь, Нгема — ещё один. Этот вообще верил, что поедание органов своих врагов даст ему силу. Сердца, печень — представляешь? Такой вот фольклор... но по-своему интересно.
Мистер Х слушал молча, лишь иногда кивая. Но когда Каримов упомянул каннибализм второй раз, его лицо заметно вытянулось, словно отвращение и недоумение смешались в нём. Он нахмурил брови, немного наклонив голову набок, как будто пытаясь уловить, куда ведет президент.
— К чему вы это, хазрат? — осторожно спросил он, явно не ожидая такого поворота разговора.
Каримов прищурился, его лицо приобрело коварное выражение, как будто он готовился раскрыть какой-то личный секрет:
— Сейчас судят двух каннибалов в Бухаре, — сказал он медленно, наслаждаясь эффектом своих слов. — А я бы взял их себе поварами. Если честно, порой возникает желание сожрать своих врагов... всех этих, кто устроил Андижан, этого Санджара Умарова с его "Солнечной коалицией", всех этих диссидентов, что не дают покоя из-за границы. Иногда я мечтаю быть гробовщиком: делать гробы, из самого лучшего дерева, укладывать тела своих врагов, хоронить их глубокой ночью. Романтика, не находишь?
Мистер Х был ошеломлен. Его лицо застыло в выражении удивления и лёгкого шока:
— Хазрат, идея с гробовщиком — это сильная мысль, — осторожно согласился он, подбирая слова. — Но, извините, насчёт поедания людей... Я бы не смог, это точно.
Каримов, услышав это, разразился громким хохотом, как будто Х только что рассказал самую смешную шутку на свете. Его смех был глубоким, раскатистым, каким-то грубым, как у человека, наслаждающегося абсурдностью самой идеи. Он махнул рукой, давая понять, что всё это, возможно, лишь жестокая шутка, но в его глазах блестело что-то тревожное и неестественное.
— Ха! Ну, каждому своё! — сказал он, захлебываясь от смеха. — Но гробовщиком — это хорошо, это мне по душе!

7.1.6. Негодование Махбубы
Судебный процесс в Бухаре разгорается, захватывая внимание всего города. В зале суда царит напряжённая атмосфера: люди шепчутся, обменявшись встревоженными взглядами, когда на трибуну выходит свидетельница — Махбуба. Она говорит с дрожью в голосе, вспоминая, как Олима Караева пригласила её мужа Фархода и семью Рустама Арипова к себе домой на двухнедельный "карантин". Слова Махбубы звучат обречённо, её лицо озаряет боль и бессилие. Она вспоминает, как приносила лимоны, как верила в "санитарные требования", но все время чувствовала, что что-то не так. Она рассказывает о "прививках", которые делала Олима, и о таинственном исчезновении её близких.
— Мы не поверили, что они просто уехали, — произносит Махбуба, сжимая руки. — Всё произошло слишком быстро. Никто не попрощался...
Зал суда замер. Махбуба продолжает, и голос её становится громче, более уверенным. Она обвиняет систему, говоря, что слухи о семье Караевых давно ходили по городу, но Рустам Арипов всегда защищал их, называя Олиму "крутой женщиной". Махбуба смотрит на прокурора Артыкову с вызовом.
— Почему вы нам не верите? — с отчаянием произносит она. — Это всё спектакль! Ташкент хочет скрыть правду! Там был какой-то таинственный доктор, он резал моего мужа для трансплантации органов! Это всё связано с Ок-Сараем!
Прокурор Артыкова не выдерживает и резко прерывает её, голосом, который звучит резко и холодно. Она заявляет, что следствие не нашло подтверждений тому, что родственники Махбубы жили у Караевых. Однако Махбуба не отступает.
— Здесь нет правосудия! — восклицает она. — Всё это — бал-маскарад!
Этот момент вызывает вспышку гнева у Исаева. Его лицо краснеет, и, стуча по столу, он яростно кричит на милиционеров:
— Вывести эту женщину из зала! Это не просто оскорбление суда, но и президента, который стремится построить правовое государство!
Два милиционера подбегают к Махбубе, грубо хватают её за руки и начинают выталкивать из зала. Она плачет, её лицо исказилось от боли и унижения. Народ, собравшийся у входа в суд, окружает её, расспрашивает о происходящем, но Махбуба не в состоянии произнести ни слова. Её слёзы текут по щекам, она с трудом дышит, глубоко раненная несправедливостью и бессилием перед системой.
Толпа вокруг начинает нервничать, люди перешептываются, и этот момент вызывает опасение у милиции. Милиционеры, видя накал страстей, начинают отгонять людей от Махбубы, настойчиво разводя всех в стороны. Затем, не давая ей шанса поговорить с народом, они заводят её в коридор здания суда, откуда она может наблюдать за происходящим, но не вмешиваться.
В зале суда Артыкова заметно напрягается. Она понимает, что ситуация выходит из-под контроля, и любое неверное слово или действие может привести к протестам. Бухарцы — народ горячий, и такое резонансное дело может взорвать их терпение. Тревожные мысли сверкают в её голове, как она оценивает, что нужно держать ситуацию под строгим контролем.

7.1.7. Отец студента
Адвокат задает Олиме вопросы, его голос разрезает тишину зала, словно нож. Атмосфера накалена, когда он просит Олиму объяснить, как она открыла фирму "Карина" по отправке трудовых мигрантов в Канаду и США и сколько людей подало заявки. Олима отвечает бодро, будто это обычный разговор:
— Да, открыла. За четыре месяца подали 1800 человек, желающих уехать на работу.
Но её уверенность быстро начинает исчезать, когда адвокат продолжает давить, требуя детали: фамилии людей, которых она отправила, список тех, кто якобы уехал на работу, информацию о визах, авиабилетах, банковских переводах. Вопросы адвоката становятся все более острыми, вскрывая всё новые несостыковки в её истории:
— Следствие нашло у вас 800 тысяч долларов наличными — откуда эти деньги? Есть ли документальные подтверждения?
Олима внезапно замолкает. Она растерянно смотрит на прокурора Артыкову, словно ожидает, что та её выручит. Но люди в зале уже не могут скрывать своего недовольства. Все взгляды устремлены на неё, напряжение в воздухе почти осязаемо. Шёпоты начинают заполнять зал, как будто зреет что-то большее, чем просто недовольство. Люди переглядываются, шепчутся, недоумевающие и разочарованные. Их глаза пронизывают Олиму, требуя правды.
Артыкова, привыкшая к таким ситуациям, быстро берёт слово, пытаясь снять накал:
— Увы. Этот список засекречен, так как мы не намерены нарушать их права, их частную жизнь, — её голос спокоен, как у человека, который уверен в своей власти и в том, что контролирует ход событий.
Эти слова заставляют адвоката вспыхнуть:
— Вы усложняете мне работу, госпожа Артыкова! Почему список секретят от адвокатуры? У нас тоже есть право знакомиться с документами дела! Что в них секретного? Это не разглашение государственных тайн!
Его голос звучит срывисто, ярость в каждом слове. Толпа в зале начинает шептаться еще громче, бурное недовольство нарастает, словно натянутая струна, которая вот-вот порвётся. Люди явно разделяют возмущение адвоката, их шёпот становится более зловещим. Многие уже шепчутся о том, что здесь происходит что-то несправедливое, что власти просто пытаются скрыть правду.
Артыкова, оставаясь хладнокровной, с лёгкой усмешкой на губах, бросает холодный ответ:
— Эти люди не имеют отношения к делу об убийстве семьи Ариповых. Частная жизнь охраняется законом!
Она смотрит на адвоката, не скрывая удовлетворения от того, что её слова погасили очередную волну негодования. Адвокат нервно стучит пальцами по столу, его лицо напряжено. Он понимает, что его загнали в угол. Артыкова же, довольная своим маневром, слегка улыбается. Её взгляд не теряет уверенности — всё идет по плану, который, кажется, неизбежно приведёт к тому исходу, к которому она стремится.
Зал гудит, словно улей, но Артыкова и не думает терять контроль над ситуацией.
Судья Закир Исаев, имеющий авторитет в судейской системе, обращается к народу с уважаемым голосом:
— Кто может дополнить?
Его слова произносятся с намерением показать публике, что суд открыт для любых свидетельств и что он проявляет беспристрастность. Однако зал кажется напряжённым, и на лицах присутствующих видно, что они не совсем верят в справедливость этого процесса. На фоне ожидания и тишины поднимается пожилой человек. Старичок, весь сутулый и с трясущимися руками, с трудом выходит к трибуне.
— Мой сын Махмуд Эркинбаев, студент Бухарского технологического института общественного питания... — начинает он, но слова его застревают в горле, когда он вспоминает, что с тех пор, как его сын уехал в Москву для учебы, он не слышал о нём ни звука.
Эмоции переполняют его, и он продолжает:
— Он написал нам письмо, что декан Фируддин Караев отправляет его в Москву...
Однако не успевает старик закончить, как прокурор Артыкова резко вскакивает на ноги, прерывая его:
— Вам нужно обратиться с заявлением в МВД России и спросить, зарегистрирован ли там ваш сын. У нас нет данных, что ваш сын прошёл пограничный контроль. По нашим данным, он не покидал территорию Узбекистана. Да и до сих пор числится студентом Бухарского института. Наверное, влюбился и сбежал с девушкой. Не отвлекайте суд ерундой!
Слова Артыковой звучат жестко и с пренебрежением, словно она отвергает не только просьбу старика, но и всю его боль. Старик, неуверенно извлекая из кармана конверт, который, вероятно, содержит письмо от сына, хочет показать его, но в этот момент судья Исаев строго прерывает его:
— Уважаемый, акамулло. Не отвлекайте суд второстепенными темами. Мы не занимаемся поиском пропавших граждан. Обратитесь в милицию по месту жительства. А мы продолжаем...
Его слова звучат окончательно, как удар молота по наковальне. Старик, не в силах сдержать слёзы, возвращается на своё место. На его лице отражается полное уныние и чувство беспомощности. Люди в зале переглядываются, слыша его всхлипы, и хотя многим из них жаль старика, общее недовольство процессом снова нарастает. Этот момент лишь подчеркивает ту бездну, которая отделяет простых людей от власти, и затаённое негодование начинает снова бродить по залу, готовясь вспыхнуть в какой-то момент.

7.1.8. Приговор для Олимы
Зал суда наполняется напряжением и горем. Поднимается гул голосов, когда народ начинает перешептываться, ощущая непростую атмосферу, навеянную трагедией. В углу зала старенькая Халипа-опа не может сдержать свои эмоции, её лицо, покрытое морщинами, искажает гримаса боли. Она держит в руках фотографии своего сына Рустама, его жены Мохигуль и трёх внуков — Равшанбека, Ферузбека и Махтоб. Каждый кадр — это часть её сердца, а её рука дрожит, когда она прижимает эти снимки к груди, словно пытаясь сохранить в них их живые образы. Слёзы катятся по её щекам, и её тихий плач перекрывает общий шум в зале, вызывая искреннее сочувствие у присутствующих.
Однако для Светланы Артыковой и Закира Исаева это не более чем формальность. Их взгляды остаются холодными и бездушными. Гособвинитель, не желая тратить время на жалости, жестом указывает милиционерам вывести плачущих родителей жертв из зала. Милиционеры быстро подходят, и, хотя родители, зная о своём праве, сопротивляются, они вынуждены покинуть зал. Им не удаётся уйти далеко — они остаются в коридоре и через приоткрытую дверь слышат приговор.
Судья Исаев, сидя за столом с печатью, начинает читать текст, заранее распечатанный в Генеральной прокуратуре. Его голос звучит торжественно, но для многих присутствующих это — всего лишь формальность: «...Именем Республики Узбекистан приговариваю Олиму Караеву по статье 93 пунктов «а», «в», «ж», «и» Уголовного кодекса к 18 годам лишения свободы!»
На это заявление в зале раздаются крики недовольства. Громкие, полные ярости голоса сливаются в общий хор: «Расстрелять её! Повесить эту убийцу! Вы прикрываете настоящих преступников!» Громкие голоса несутся на улицу, где собирается толпа, и там начинается ропот. Люди недовольны, они требуют справедливости, но справедливость им кажется недосягаемой.
— Молчать! Всем заткнуться! — орёт в бешенстве Исаев, его голос пронзает атмосферу, как гром. Милиционеры реагируют моментально: они хватают крикунов за рукава, пинками и толчками выпроваживают их из помещения, заставляя замереть от страха остальных.
К Олиме подходит конвой, и с хрустом надевают наручники на её запястья. Она, несмотря на ситуацию, сохраняет каменное выражение лица, но в её глазах проскальзывает мгновение растерянности. Когда её выводят из зала, родители Рустама и Махбуба смотрят ей вслед с ненавистью, их глаза полны невыразимого горя и гнева. Их сердца разбиты, и они чувствуют, что справедливость снова не была достигнута.
В зале суда царит гнетущая атмосфера. Меньше зрителей, чем на предыдущем процессе, а те, кто пришёл, выглядят более скучающими и отстранёнными, словно понимают, что их ожидания от этого дела не столь высоки. В центре внимания стоит Фируддин Караев, прижатый к стене наручниками и окружённый охраной. Его лицо исказила маска растерянности, но он старается сохранять достоинство, хотя внутренне ощущает тяжесть своего положения.
Судья Закир Исаев, по-прежнему в своей роли, смотрит на осуждённого с невозмутимым выражением лица. Он поднимает лист бумаги и начинает зачитывать приговор: «... вы приговариваетесь к 19 годам лишения свободы в учреждении строгого режима без права апелляции. Конвой, вывести осуждённого из зала!»
Фируддин, услышав эти слова, бросает взгляд на Светлану Артыкову, ожидая хоть какого-то понимания или поддержки. Но прокурор, сделав вид, что сосредоточена на своих бумагах, не поднимает глаз и игнорирует его. Этот момент становится для него тяжелым ударом. Он понимает, что, несмотря на соблюдение договора — его жизнь не была прервана обвинениями в каннибализме или создании преступного сообщества, — этот срок тоже не был предсказуем. И обдумывая это, он понимает, что его жизнь, как он её знал, фактически закончилась.
Милиционеры подходят к Фируддину, нацепляют на него наручники, и, не оставляя ему шанса на последнюю попытку высказать свои мысли или чувства, начинают выводить его из зала. Он идёт молча, но в его голове прокручиваются мысли о несбывшихся надеждах и непонимании, как так могло произойти.
При этом он не может не чувствовать, как на него смотрят люди — с недовольством, с осуждением, и в то же время с любопытством. Он спотыкается на выходе, но охранники, не замечая его замешательства, грубо подтаскивают его за собой, словно он — лишь груз. Взглядом он скользит по помещению, словно пытаясь запомнить всё до мельчайших деталей, но зала, который раньше был его ареной, теперь остаётся позади — с его осуждающим пространством, полным недовольства и презрения. Внезапно он оказывается в автозаке, в котором гремит металл, а за окном мелькают лица, полные равнодушия.

7.1.9. Интервью для «Народного слова»
После окончания судебного процесса Закир Исаев, судья с довольно заметным авторитетом и опытный юрист, садится для интервью с Назирой Шабановой, корреспондентом газеты «Народное слово». Назире около тридцати лет, и у неё короткая стрижка, аккуратно уложенная. Она одета в строгий, но стильный костюм, который подчеркивает её профессионализм. На её лице — сосредоточенное выражение, а в глазах — живой интерес к теме, которую она освещает.
Она с нетерпением ждет начала разговора, записывая свои вопросы в блокнот. Закир Исаев, сдержанный и уверенный в себе, начинает излагать свои мысли.
— Да, Олима и Фируддин оказались мошенниками и аферистами высшей пробы. Они создали кадровое агентство «Корина». По документам — чтобы способствовать «натурализации» граждан нашей республики в Канаде, Чили и ряде других стран. «Корина» гарантировала переезд целых семей, взяв на себя прямо-таки государственные полномочия. Как показало следствие, Караева с компанией даже и не думали обзаводиться какими-то документами, позволяющими оказывать агентские услуги. А кто на это обратит внимание? Аферистка знала невысокий уровень юридической подкованности своих клиентов. Людей, желающих поискать счастья за рубежом с помощью «Корины», нашлось очень много. Во второй половине 2000 года сюда обратились 1800 человек, из которых 852 даже прошли медицинский осмотр. Внешне подобная процедура была поставлена на солидную основу. Кандидаты в мигранты проходили самый тщательный медицинский отбор, получали соответствующие справки, как положено, с достоверными печатями. Правда, не бесплатно. Вообще же сумма прибыли «Кора» превысила несколько миллионов сумов.
Назара, внимательно слушая, задает следующий вопрос:
— А почему Караевы решились на убийство именно семьи Ариповых?
Исаев, чувствуя важность этого момента, продолжает:
— Как уже теперь говорит Караева, её ненависть к Ориповым достигла предела. Что за дела? Не отдали ей 4800 долларов, а сами собрались навсегда покинуть Бухару. Убийство было организовано хладнокровно и жестоко. В курсе всех дел матери был старший сын Джейхун. Как показали судебные слушания, которые беспристрастно, несмотря на весь ужас происшедшего, прошли под моим председательством, остальные члены семьи оказались ни при чем. Младший сын за несколько дней до жутких событий уехал в Ташкент, а главы семейства и дочери в тот момент не было в доме. На следующий день после убийства они тоже убыли в столицу республики. Старший Джейхун же, то ли от лени своей, то ли от чувства полной безопасности в тени имиджа родителей, особо не старался заметать следы материнского злодейства, а просто выбросил останки на ближайшую свалку.
Назара кидает ему следующий вопрос:
— А Фируддин Караев?
— Что же касается Фируддина Караева, то с любимыми не расстаются. Он получил 19 лет лишения свободы. Но — за хищение государственных средств в особо крупных размерах. На следствии выяснилось, что алчность семейки Караевых не знала границ. Жена и сын Джейхун по фиктивным документам получали деньги на кафедре, возглавляемой Караевым, а также в созданной при ней научно-исследовательской лаборатории. Подписи подделывались. За несколько лет Караевы «вынули» из институтской кассы 430 тысяч сумов.
После этого она спрашивает:
— А что касается каннибализма?
Исаев делает паузу, собираясь с мыслями:
— Вместо послесловия — вновь о слухах, которые не подтвердились. Но они распространялись за пределами Узбекистана различными средствами массовой информации. В частности, в казахском «Караване» опубликована статья о преступлении «Плов по-бухарски». Чего только в ней не наворочено! Мол, на совести семейки — тысячи трупов, что Караевы занимались трансплантацией человеческих органов и переправляли их за границу, что студентов кормили пловом с человеческим мясом, а также поставляли его в престижные рестораны Бухары. При такой достоверности ресторанную самсу впору заворачивать исключительно в газету «Караван». Да и сами члены семьи были будто бы каннибалами. И на следствии, и в ходе судебных заседаний весь этот бред своего подтверждения не получил.
В заключение интервью Закир Исаев обращается к читателям:
— И еще хочется обратить внимание на одну неподсудную вещь — слухи. Что и говорить, совершенно дикое преступление, которое само по себе не укладывается в рамки здравого смысла. Но любители острых сюжетов в своих домыслах еще дальше отодвинули факт от истины.
Журналистка Шабанова торопливо записывает все в блокнот, понимая, что каждое слово судьи станет темой для её статьи.
— Приговор вынесен, но след, оставленный этой дикой трагедией, надолго остается в душах людей, — продолжает Закир Исаев. — В моей многолетней юридической практике есть множество примеров многообразия и изобретательности злодеев, зарящихся на «легкую добычу». Наиболее ловко они действуют, когда жертвы или не знают законы или пренебрегают ими. В полной мере это относится и к делу Караевых. Именно поэтому суд вынес ряд частных определений в адрес различных организаций, в том числе — администрации Бухарского технологического института и городских органов власти. При их попустительстве стало возможным оформление на работу «мертвых душ» или легальная деятельность без лицензий «кредитных союзов» и фирм типа «Корина». Неуклонное соблюдение законов не только обезоруживает преступников, но и дает каждому из нас гарантию успешного достижения цели.
На этом интервью завершается, и Назара понимает, что её материал станет важным вкладом в общественное осознание проблемы.

7.1.10. Оплата услуг
Кабинет Закира Исаева в здании Верховного суда Узбекистана выглядит как образец бюрократической традиции: строгие линии, темно-коричневые деревянные панели, аккуратные полки с папками и томами законов, на стенах — дипломы и благодарности, которые создают атмосферу авторитета и серьезности. За столом, заваленным документами и канцелярскими принадлежностями, он сидит в кожаном кресле, устремив взгляд на открытый портфель. Внутри сверкают новенькие купюры, аккуратно уложенные друг на друга.
Мистер Х, загадочная фигура с внушительным телосложением, стоит рядом, сложив руки на груди и насмешливо наблюдая за процессом подсчета. Его черные очки отражают свет, и он кажется витающим где-то вне этой материальной реальности, наблюдающим за всем, что происходит с неким сарказмом. В таких делах расчеты ведутся только в наличной форме, и каждая купюра должна быть новой, чтобы символизировать чистоту сделок и надежность их выполнения.
Исаев, пересчитывая деньги, нежно целует пачки, словно это драгоценные сокровища, и аккуратно укладывает их обратно в портфель. Он, оборачиваясь к Мистеру Х, произносит с гордостью:
— Всё в порядке, полная сумма! Хочу заметить, что следствие и прокуратура провели плохо, много ляпов, неубедительно. Даже сама Светлана Артыкова иногда выпадала в ступор, не зная, как исправить ситуацию. Мне приходилось просто смещать акценты или запрещать обсуждение вопроса. Но людей суд не убедил, хотя я провел просто его идеально!
Слова Исаева полны самодовольства, он явно любит хвастаться и демонстрировать свою значимость. В его тоне слышится желание поднять свою планку, укрепить собственный статус в иерархии судебной системы.
Мистер Х, скрестив руки на груди и усмехнувшись, отвечает:
— А никто и не собирался проводить следствие как надо. Важно было то, что вы провели суд как надо. И вы с этим справились. Главное, доктор Менгеле не попал в информационное поле.
Исаев, удовлетворённо хмыкая, откладывает портфель в шкаф. Затем из графина наливает водку в стаканы, подвигает один Мистеру Х, а сам пьет с другого. Мистер Х лишь щелкает пальцем по темным очкам, мол, ему нельзя, демонстрируя, что у него есть свои правила.
Устраиваясь в кресле и раскачиваясь в нем, Исаев вальяжно говорит:
— Обращайтесь, когда надо! К вашим услугам!
Мистер Х, поглядывая на часы, отвечает:
— Скоро вы нам понадобитесь. Не уезжайте далеко!
Исаев хмыкает, с ноткой самодовольства произносит:
— Я здесь. Звоните, — и снова наливает себе водку, наслаждаясь моментом.
После этого Мистер Х выходит из кабинета. За ним тянется шлейф тайных и грозных дел, словно невидимая аура, окружающая его. Таков он — посол по особым поручениям Ислама Каримова, человек, способный решать любые задачи, оставляя за собой лишь тень недосказанности и осторожности. Его присутствие в коридорах власти внушает одновременно и уважение, и страх.

7.1.11. Этап для Фируддина
Тюрьма Эшмата Мусаева — это место, где страх и подчинение пронизывают каждую стену, где человеческая жизнь обесценена, и где любой, кто попадает сюда, быстро понимает, что Бухенвальд или Аушвиц — это лишь легкие детские игры. Внутри царит мрак, стены покрыты плесенью, а воздух пропитан запахом страха и отчаяния. Заключенные вынуждены жить в условиях, которые нельзя даже назвать человеческими: переполненные камеры, постоянные издевательства со стороны охраны, и повсеместное насилие — все это создает атмосферу безысходности.
Сейчас начальник тюрьмы, Эшмат, собственноручно избивает одного из африканских заключенных, раздавая удары с особым удовольствием. Его слова звучат как насмешка, полные презрения:
— Ах, ты, черножопый, не хочешь говно убирать в туалете? А для чего ты тогда в Конго родился? Чтобы за белыми убирать! Вы нация рабов! А в тюрьме вы рабы в квадрате!
Африканец, сжав голову руками, в отчаянии кричит по-узбекски:
— Я постоянно там убираюсь! Но дайте мне другую работу!
Мусаев, не оставляя ему шанса, пинает его в живот:
— Нет для вас, «бананы», у меня другой работы! Это тюрьма, а не биржа труда!
Он уходит, оставляя на полу избитого африканца, изо рта которого идет кровь, а рядом валяются два сломанных зуба. Эта сцена подчеркивает, насколько жестоким и безжалостным может быть этот мир. Африканец лежит на холодном полу, чувствуя нарастающее бессилие и унижение.
Эшмат направляется в свой кабинет, и по пути надзиратели отдают ему честь, что только подчеркивает его высокое положение. У двери его встречает помощник с важным сообщением:
— Людоед доставлен.
Помощник подает ему папку с документами, и начальник, суетя папку подмышку, заходит в кабинет, не скрывая своей самодовольной улыбки.
— Заводи его ко мне! — говорит он, усаживаясь за стол. Бросив папку, он наливает себе в стакан водку, сделав глоток, закусывает сочным помидором, чувствуя удовлетворение от своей власти.
Вскоре заходит Фируддин Караев, испуганно озираясь вокруг. Он расстерян, на каждом звуке вздрагивает, ожидая удара дубинкой или пинка сапогом. Его сердце колотится, и он понимает, что попал в ад.
Эшмат, разведя руки и не вставая с кресла, улыбается, словно это обычная встреча между друзьями:
— Здравствуй, коллега!
Фируддин, сбитый с толку, выдавливает из себя:
— Э-э-э... ассалому алейкум. Мы коллеги?
Он поражен таким теплым приёмом, ведь ожидал совсем другого.
Эшмат, заметив недоумение, объясняет:
— Конечно, господин Караев. Мы же мясники. Просто ты жрешь тех, кого убиваешь. А я закапываю трупы... Значит, доцент общественного питания?
Листая бумаги, он изучает досье заключенного.
Фируддин, слегка наклонив голову, отвечает:
— Да. Я специалист по пище, кулинар высокого класса. У меня есть награды и поощрения от руководства области и института...
Эшмат хохочет, его смех полон злорадства:
— Знаю, знаю, по какой еде. О тебе тут прокурор Светлана Артыкова беспокоилась. Так что будет в столовой работать, готовить жрать для заключенных. Тебя никто не тронет, если ты, конечно, сам не испортишь свой статус...
— Это как? — не понимает Фируддин.
Мусаев пожимает плечами:
— Ну, поругаешься с авторитетами, то они тебя отпетушат... Знаешь, что это такое? Нет? Ну, изнасилуют, и потом ты станешь чей-нибудь женой...
Фируддин, осознавая всю жестокую реальность, испуганно блеет:
— Я этого не хочу!
— Тогда служи хорошо, — отвечает начальник тюрьмы, выдвигая вперед свою ногу, ожидая реакции благодарности.
Фируддин, в панике, начинает кричать:
— Большое спасибо, большое спасибо! — он кланяется и, приподнявшись, целует туфли начальника тюрьмы, страстно прижимаясь губами к лакированной поверхности.
Эшмат, довольный, гладит его по затылку, словно по головке послушного щенка:
— Да, будешь еще выполнять кое-какие мои задания. Надо будет проучить разных там персон, как мясник справишься...
Фируддин, продолжая лизать лакированную туфлю, быстро отвечает:
— Хозяин, приказывайте, сделаю все! Я ваш преданный раб!
Эшмат наслаждается этой раболепностью, с каждым словом Фируддина ощущая свою безграничную власть. В глазах начальника сверкает злорадство, и он понимает, что в этом мире жестокости и безумия, где люди теряют свою человеческую сущность, он стоит на вершине пищевой пирамиды.

7.1.12. Похороны
Бухарское мусульманское кладбище раскинулось за чертой города, окруженное зловещим молчанием и вечным покоем. Это древний некрополь, на котором каждый камень и надгробие хранят в себе память о прошедших веках и о тех, кто покинул этот мир. Пейзаж здесь не утопает в зелени, а наоборот, приобретает унылый вид — плоские, изогнутые земляные холмы, покрытые жесткой, засоленной травой. Пространство открытое и широкое, здесь не спрячешься от палящего солнца или пронизывающего ветра, который кажется таким же холодным, как утрата.
Здесь хоронят неглубоко — почва глинястая, и трупы, погребенные в ней, быстро «всплывают» на поверхность, как бы отвергая свой последний покой. Поэтому надгробья делают из прочного кирпича, которые возводятся в виде прямоугольных стен, создавая тем самым не только память о покойных, но и надежную защиту от слежки мертвых.
Сейчас идет процесс захоронения останков Рустама Арипова, его жены Мохигуль и троих их детей. Судмедэкспертиза смогла доказать их принадлежность к этой семье только по результатам ДНК-тестов — все, что осталось от счастливой жизни, отошедшей в небытие. Пять ящиков, символизирующих скорбь, стоят на земле, ожидая своего последнего пути.
По обычаю, хоронить надо утром или днем, но до заката солнца. Время сейчас — полдень, но погода противоречит обычаям. Над кладбищем собраны тяжелые, низкие облака, ветер проносится с безжалостной силой, словно сама природа скорбит по жертвам жестокости, случившейся в этой стране. Вся атмосфера наполнена гнетущим чувством потери и страха.
Мужчины несут закрытые носилки, их шаги тяжелы и задумчивы, словно каждый из них чувствует тяжесть утраты. Они направляются к пяти раскопанным могилам, где места обрисованы камнями, и где ожидают своего часа ящики. Когда носилки доходят до могил, из них извлекают пять деревянных ящиков, аккуратно опуская их в глубокие, готовые объятия земли.
Мулла, облаченный в белую рубаху, начинает читать молитвы, его голос звучит величественно и трагично. Люди, собравшиеся на похороны, молятся, прося прощения для покойных. Между пронизанными ветром словами звучат тихие молитвы, сливаясь в единый поток душевного покаяния и скорби.
Старик — отец Рустама, с дрожащими руками, прикрывает лицо, но слезы все же текут по его щекам, и он тихо повторяет молитву за муллой:
"Инна Лиллаги ва инна илайхи раджиун" — "Воистину, мы принадлежим Аллаху, и к Нему мы вернемся."
Когда мулла завершает чтение, могильщики начинают закапывать землю, вглубь которой уходят ящики с останками. Каждый ком земли падает с глухим звуком, будто бы подчеркивая окончательность прощания с жизнью. Кладбище погружается в тишину, прерываемую только редкими шорохами ветра.
Скоро на землю начинают падать капли дождя, словно небо тоже решило поплакать. Дождь становится все сильнее, покрывая могилы мокрым одеялом, как бы прощаясь с мертвыми. Капли стекают по кирпичам надгробий, заполняя трещины, и постепенно смывают в землю не только горечь утраты, но и всю злобу, что привела к этой трагедии. Мокрая земля становится символом очищения, а кладбище — местом вечного покоя, где жизнь продолжает течь даже после смерти.
В это время на Каганском кладбище проходят похороны останков Фархода, еще одной жертвы семьи Караевых. Этот некрополь, хотя и отличается от Бухарского, все же наполнен той же атмосферой горя и скорби. Мужчины, собравшиеся здесь, родственники Фархода, стоят вокруг свежезакопанной могилы с опущенными головами и переплетенными руками. Их лица иссечены печалью, глаза блестят от слез, а губы едва сдерживают всхлипывания.
Особенно тяжело на сердце отцу Фархода, который, казалось бы, в своей жизни пережил уже немало испытаний, но эта утрата стала последней каплей. В его глубоком взгляде читается безысходность, а на морщинистом лбу проступает гнев и обида на судьбу. Братья Фархода, стоящие рядом, не могут сдержать рыданий, и каждый из них ощущает, как будто часть их собственной жизни ушла вместе с ним.
Они понимают, что судьба сложилась для Фархода очень несправедливо и жестоко. Этот парень, полный надежд и мечтаний, стал жертвой безжалостной жестокости, которую проявили его палачи — семья Караевых. От него остались лишь останки, но воспоминания о смехе, радости и жизненной энергии, которая когда-то их связывала, навсегда останутся в их сердцах.
Как же горько осознавать, что те, кто забрал жизнь у Фархода, продолжают жить, наслаждаясь свободой, в то время как его родные должны предавать его земле. Печаль, переполняющая их, становится невыносимой, и каждый комок земли, падающий в могилу, звучит как последний приговор. Все они ощущают, как тяжелое бремя несправедливости давит на их души, оставляя лишь горечь и сожаление.
Это не просто похороны — это прощание с мечтой, с надеждой на лучшее будущее, которое теперь не сбудется. Жизнь продолжает свой ход, но для них она потеряла свой смысл, и только память о Фарходе будет согревать их сердца в темные дни.

7.1.13. Книги о президенте
В Резиденции Ок-Сарай Ислам Каримов сидит за столом, окруженный белоснежной мебелью и массивными книжными полками, уставленными томами о политике, экономике и истории Узбекистана. Он внимательно листает свеженапечатанную книгу «Мировой финансово-экономический кризис и меры его преодоления в Узбекистане», отпечатанную с его именем на обложке. Сложив руки на столе, Каримов с удовлетворением замечает:
- Ну, хорошая книга, хорошо исполнена. Все мои замечания учли?
Перед ним стоит Мистер Х, его постоянный консультант, человек, которому доверяют самые важные задачи. Мистер Х, сдерживая улыбку, отвечает:
- Да, хазрат. Текст переработали под ваши замечания. Книга выпущена тиражом в полмиллиона экземпляров! Позже выпустим еще!
Он знает, что Ислам Абдуганиевич не является автором этой книги, как и других. В политической сфере принято, чтобы диктаторы или главы правительств публиковали свои «мысли», чтобы народ верил в непогрешимость своего правителя и безальтернативность во власти. Это было частью стратегии — создать образ Каримова как единственного человека, который может вести страну вперед.
Отложив книгу на стол, Каримов чешет шею и приказывает:
- Вот еще что... Обязуйте всех чиновников и всех ученых, студентов её покупать. Популяризуйте мою книгу. Пускай сдают экзамены на знание того, что там написано. Побольше обсуждений на телевидении. Пригласите зарубежных специалистов, пускай скажут позитивное о моей книге! Да, переведите книгу на иностранные языки и разошлите в наши дипломатические представительства для пропаганды моих идей и политики. Мне нужны сторонники в других странах. А то всякую гадость про меня пишут, мол, диктатор, насильник, палач Андижана...
От этих слов его внутреннее состояние меняется, и его корежит от воспоминаний о публикациях в зарубежных журналах и газетах. Он вспоминает, как в них его изображали злодеем, как критиковали его жесткие методы управления и подавление инакомыслия. Эти образы, казалось, пронзали его сердце, как стрелы, оставляя глубокие раны в гордости. Он чувствует, как тень этих обвинений накрывает его, создавая непреодолимую стену между ним и его идеалом величия.
Мистер Х произносит:
- Будет сделано, хазрат. Те специалисты, что писали вам эту книгу, ждут гонорара, хазрат. Они старались.
Каримов, вздохнув, говорит:
- Хорошо, выпишите им премию. Но повторите, чтобы помалкивали о том, что они готовили эту книгу. Если что — свяжите им язык в морской узел и засуньте им прямо в зад.
С этими словами Мистер Х уходит, оставляя Каримова в одиночестве. В кабинет заходит референт, который аккуратно ставит на стол чашку кофе и раскладывает круассаны. Каримов встает с кресла, подходит к книжному стеллажу и просовывает новый том среди других, где написано «Ислам Каримов». Он отходит и любуется «своими» трудами, чувствуя гордость за каждый из них, словно это его дети. За окном разразилась гроза — гром гремит над городом, а яркие вспышки молний разрывают небо, как бы отражая внутреннее состояние самого президента.
В соседнем кабинете его супруга Татьяна сидит за столом, сосредоточенно рисуя пентаграмму. Её взгляд полон решимости, и в этом порыве можно увидеть её глубокую веру в заговор духов и потусторонние силы. Она верит, что с их помощью можно изменить ход событий, привлечь удачу или отвести беду. Вокруг неё стоят свечи, горящие в ожидании магического ритуала, и она осторожно обводит линии, создавая замысловатые узоры, пытаясь связать мир земной и неземной. Татьяна знает, что её мистические практики — это единственный способ обрести контроль над тем, что выходит за пределы человеческого понимания.

Часть 7.2. Улугбек Ешев

7.2.1. На свободе
Наконец, спустя 15 долгих дней, Башорат Ешева выходит из тюрьмы. Она еле передвигает ноги, изможденная и голодная, с мыслями, плутающими в голове, как ветер среди деревьев. Холодный ветер обдувает её, проникая в каждую клеточку, но её волнует только одно: как добраться домой. Дорога кажется бесконечной, асфальт трясется под ногами, а каждый шаг отзывается болью в теле. Внутренний мир Башорат наполнен страхом и надеждой, смешанными в одно целое.
Когда она наконец достигает своего дома, двери открываются, и на неё бросаются её дети. Отабек и Шахло, с глазами, полными слёз, обнимают её крепко, словно хотят зафиксировать момент навсегда.
— Где ты была, мама? — спрашивает Отабек, его голос дрожит от волнения.
— Мы так переживали! — добавляет Шахло, всхлипывая.
Дом встречает Башорат своей привычной сыростью и холодом. Стены, обложенные старым покрытием, словно удерживают всю тяжесть пережитого, но уют создают именно дети, их любящие взгляды и крепкие объятия. Это тепло, эта безусловная любовь — единственное, что согревает её душу в этот морозный вечер. Она смотрит на своих детей и понимает, что именно ради них ей нужно жить. А в глубине её сердца зреет мечта — увидеть старшего сына Улугбека, который томится в тюрьме. Эта мысль не покидает её, и каждый день, каждый час её надежда крепнет.
— Ох, дети... — начинает она, едва улыбаясь. — Сидела. Теперь и я преступница. Судил меня тот же негодяй, что и Улугбека — Закир Исаев, этот подлец и мерзавец! Пока я жива, я буду ему мстить!
Отабек печально произносит, протягивая ей бумагу, на которой видны следы другого, более тревожного мира:
— Мама, приходили с вашей работы, сказали, что вас уволили. Нашли другую сотрудницу. Теперь вам надо искать работу.
Башорат, усевшись на стул, тяжело вздыхает. Она старается не показывать, как сильно эта новость её расстроила, но глубоко внутри её сердце сжимается от боли и разочарования.
— Ничего, найду, — говорит она, стараясь говорить уверенно, но её голос дрожит.
Отабек, чувствуя материнскую тревогу, идёт на кухню, чтобы поставить электрический чайник, а Шахло, сжимая в руках кастрюли, сообщает:
— Мама, приходила Нигара, принесла продукты, деньги. Я приготовила покушать. Ешьте, мама! — и с улыбкой ставит кастрюлю на газовую плиту, словно это может разогреть не только еду, но и её материнское сердце.
Башорат улыбается, глядя на детей, и говорит:
— Вот хорошо. Я-то нас в тюрьме практически не кормили.
Они усаживаются за стол, и запах домашней пищи наполняет комнату, отвлекая от трудных мыслей. За окном гремит гроза, и яркие молнии разрывают мрачное небо, как будто сама природа разделяет их печаль и радость, отражая все перемены, что происходят в их жизни. Каждое вспыхивание света за окном напоминает им, что даже в самые тёмные времена есть надежда на лучшее.

7.2.2. Проблемы Шахло
Утро в Ташкенте прохладное и немного туманное. Ветер несёт с собой свежесть, но в то же время и хмурые предзнаменования, как будто само небо ощущает беспокойство. Башорат Ешева, облачённая в тёплый плащ, бредёт по узким улочкам, искренне надеясь, что сегодня ей удастся найти работу. Она заходит в один магазин, затем в другой, но каждое её обращение встречает только холодные отказы.
— Извините, мест свободных нет, — отвечает ей один из управляющих, даже не поднимая глаз от бумаги.
— К сожалению, вы слишком старая для этой работы, — слышит она в другом месте.
— Работа слишком тяжёлая для вас, — подводит итог мужчина с уставшим лицом, даже не предложив ей альтернативу.
Каждый отказ словно брошенный в её душу камень, оставляет в ней рану, которая не заживает. Она чувствует, как потихоньку теряет надежду. Уставшая и разочарованная, Башорат возвращается домой, где её уже ждёт печальная новость.
Войдя в дом, она замечает свою дочь Шахло, сидящую за столом, с лицом, залитым слезами.
— Что случилось, Шахло? — спрашивает она, тревога охватывает её сердце.
Шахло, размазывая слёзы по своему красному лицу, всхлипывает:
— Мама, меня не пускают на уроки. Учительница говорит, что я дочка врага народа, что моя мама баламутит народ против Ислама Каримова! Меня прогнали со школы!
Сердце Башорат наполняется гневом. Она встаёт со стула, глаза её пылают от ярости.
— Я пойду сейчас и поговорю с твоей учительницей! Что она себе позволяет! — её голос звучит решительно и уверенно.
Шахло, испуганно озираясь, пролепечет:
— Ой, не надо, мама! Может, ещё хуже будет! А вдруг мне разрешат?
Но Башорат не желает мириться с этой несправедливостью. Она громко заявляет:
— Я не буду молчать! Мой сын Улугбек страдает в тюрьме! Я не допущу, чтобы страдали другие мои дети! Я готова разорвать на части твою учительницу!
В её душе полыхает огонь ненависти ко всему несправедливому, к системе, которая лишает её детей их прав и их будущего. Этот гнев становится топливом для её решимости. Она знает, что должна бороться, и сейчас, в этот момент, она готова на всё ради защиты своих детей. Башорат стремительно направляется к двери, оставляя позади страхи и сомнения.

7.2.3. В школе
Башорат медленно приближается к зданию школы, которое выглядит как мрачная крепость, несущее в себе печать безысходности. Стены из серого кирпича облезли, местами обветшали и покрыты трещинами, словно сама постройка чувствует тяжесть обременяющей реальности. Окна, закрытые ставнями, кажутся заплаканными, не позволяя солнечному свету пробиться внутрь. Над дверями висит потемневшая табличка с выцветшей надписью «Школа № 118», а на стенах несколько плакатов, призывающих уважать власть и учителей.
Она заходит в класс, где учительница сидит одна за столом, жуя самсу.
— Почему вы прогнали мою дочь с уроков? На каком основании? — с гневом спрашивает Башорат.
Учительница, с надменным и злобным выражением лица, оборачивается. Её глаза полны презрения. Седые волосы заплетены в тугой хвост, а на бровях сидит ненавистная складка. Она не ожидала, что кто-то посмеет нарушить её покой. Прокативший по её лицу поток злости заставляет её выплюнуть остатки самсы, словно это была мерзость.
— Эй, выйди из класса, ишачка! Чтоб мои глаза тебя не видели! Пошла вон! — орёт она, вставая с места.
— Мы ещё посмотрим, кто из нас ишачка! — возмущается Башорат, хотя её переполняет желание схватить учительницу за шкирку и ударить её головой об стол. Но она осознаёт, что правозащитники не поступают так; их сила в словах, в умении вести переговоры и защищать своих близких с помощью разума, а не грубой силы.
Собравшись с мыслями, Башорат направляется к заведующей учебной частью. Она сходит с ума от гнева и беспокойства за свою дочь. Заведующая, битая и матерая женщина с крепким телосложением и прожжённым взглядом, сидит за столом, попивая чай из большой кружки. На её лице отражается уверенность, граничащая с самодовольством.
— Это нарушение закона об образовании, — заявляет Башорат, — дети обязаны посещать учебу!
— Мы знаем вас, вашу семейку Ешевых. Вы лично — враг народа! — огрызнулась завуч, не скрывая свою неприязнь. — Мы готовим против вас уголовное дело! Против вас выступают районный хокимият, махаллинский комитет, Районный отдел образования, МВД, сейчас готовим документы! Мы проведем обыск в вашем доме! Вы храните ваххабитские деньги и религиозную литературу! Вы слушаете вражеские радиоголоса — «Голос Америки», Би-Би-Си», «Свободу»! Только преступники так поступают!
Башорат, склоняясь к завучу, говорит с ненавистью в голосе:
— Можете приходить, у меня дома ничего нет. Я живу бедно. Я не даю взятки. Вы же просите каждый месяц деньги на школу! Вам не стыдно? Вы воруете с бюджета, а деньги собираете с родителей! А я безработная. Меня уволили без какой-либо причины с работы!
Завуч, радостная от этого признания, кричит:
— Вот-вот! Вы сами виноваты! Вы против узбекского государства! Наш великий Ислам Каримов хочет нам мира, а вы хотите революций и смерти! Возможно, это вы в Андижане организовали мятеж! Может, сами расстреливали людей и военных!
Она смотрит на портрет Каримова, висящий на стене, и низко кланяется ему, словно демонстрируя своё безусловное подчинение.
Башорат изумленно восклицает:
— Чего, какой смерти? Ты в своем уме, старуха? Моего сына приговорили к смерти за убийство, которое совершили сами милиционеры! Я защищаю своего сына! Я защищаю семью! У меня муж умер, я одиночка! Я хожу по мусоркам и ищу еду для детей, а вы требуете с меня деньги на ремонт класса! На подарки учителям! Это вы — взяточники! Это вы — преступники!
Не ожидавшая такого напора, завуч топает ногами, открывает дверь и рукой показывает на выход:
— Проваливайте вон отсюда! Или я вызову милицию! Не смейте больше приходить! И вашей дочери запрещено! Мы внесём ее в «чёрные списки» — никакая школа не примет вас!
Башорат с ненавистью смотрит на неё, её дыхание учащается, но она молча уходит, оставляя за собой запах конфликта и удушающую атмосферу гнета. Сердце её колотится от ярости, но в этот момент она понимает: её борьба только начинается, и, несмотря на безысходность, она не сдадится.

7.2.4. Голод
Башорат, уставшая и подавленная, возвращается домой, её сердце сжимается от печали и ненависти к несправедливости, с которой она сталкивается каждый день. Дорога к дому кажется бесконечной, каждый шаг отзывается в её душе. Она знает, что дом больше не будет уютным убежищем, а станет местом гнёта и страха.
Приближаясь к своему жилью, она слышит глухие звуки, и её настораживает необычная суета. У подъезда стоит группа рабочих из ТСЖ, которые с помощью газорезки отрезают трубы, подающие газ, воду и канализацию в её квартиру. Рабочие, облаченные в грязные комбинезоны, выглядят уставшими, но сосредоточенными. У них на лицах — холодное безразличие, словно они не осознают тяжесть своего поступка.
Рядом с ними стоит участковый милиционер, высокий и мускулистый, с угрюмым выражением лица. У него на груди блестит значок, а в руках — блокнот, в который он время от времени делает записи. Его черные очки придают ему вид надменности и власти. Он даёт указания, как и что сделать, с тонкой ухмылкой, будто наслаждаясь своей властью.
Башорат, изумленная происходящим, подбегает к ним, её голос полон отчаяния:
— Что вы делаете? Как я буду жить?
Рабочие, не поднимая глаз, отталкивают её:
— Осторожно, у нас огонь, газоредка! Нам дал приказ хокимият. Мы должны отрезать от вас газ и воду! Идите и выясняйте у хокима!
— Но я не могу жить без воды! Как пользоваться туалетом, если там нет воды, нет канализации? Как готовить еду без газа? Как согреваться зимой? — взмаливается она, её голос дрожит от отчаяния.
Рабочие опускают головы, они прекрасно понимают, что творится, но не могут противостоять приказам начальства. Один из них, с усталым выражением, шепчет:
— Это не наше дело! Мы... люди маленькие, от нас ничего не зависит...
Участковый, сердито прерывая разговор, обращается к Башорат:
— Госпожа Ешева! Будете возмущаться — мы вам и электричество отключим! Вы — враг! Мы не должны помогать врагам! Вам мало 15 суток было? — посадим на 15 лет!
Рабочие и милиционер, оставив за собой беспорядок и грязь, уходят, оставляя Башорат стоять в растерянности. Она чувствует, как слёзы катятся по её щекам, и, наконец, садится за стол, опустив голову. Из соседней комнаты на неё испуганно смотрят дети, их глаза полны тревоги.
Башорат встает и открывает холодильник. Внутри — лишь пара крошек, а полки пусты. Она поражается, как жизнь может быть такой жестокой, и горькие мысли проносятся в голове, когда она видит, что у неё нет еды для детей.
Ночью, ползая возле мусорных баков, Башорат ищет хоть какую-то пищу. Запах отходов резанет ей нос, но она продолжает. Наконец, ей удается найти пакет с лепешками и остатками торта, оставшимися от чьего-то праздника. Она приносит всё это домой с чувством облегчения, хотя сердце всё равно болит от стыда за то, что ей приходится искать еду на свалке.
— Вставайте, дети, будем отмечать наш день? — поднимает она Отабека и Шахло, которые зевают и неохотно поднимаются с кроватей.
Сев за стол, Башорат, её дети и немного удивленные, пьют чай и кушают находку.
— Мама, кто дал еду? Нигара разве приходила? — спрашивает Отабек, глядя на остатки торта с недоумением.
Башорат, улыбаясь, отвечает:
— Добрые люди. Ешь, сынок.
Покушав, дети, уставшие после долгого дня, ложатся спать. Башорат, пока они засыпают, берёт бумагу и краски. Она начинает писать два плаката: «Свободу моему сыну Улугбеку Ешеву!» Каждая буква, каждая краска — это крик её души. Она знает, что утро принесёт новые трудности, но сегодня она готова снова выйти на пикет, чтобы напомнить о своей борьбе и о том, что справедливость должна восторжествовать.

7.2.5. Снова с протестом
Утром Башорат снова берёт плакат «Свободу моему сыну!» и выходит к зданию МВД. Небо над Ташкентом затянуто серыми облаками, и ветер холодит её лицо, но она не обращает на это внимания. Сердце стучит в унисон с её решимостью. Она стоит у входа в здание, её глаза полны гордости и боли, а плакат крепко держится в руках, словно он — единственная связь с её сыном.
Вдруг к ней подбегают два милиционера. С невыразимым гневом они выхватывают плакат, разрывают его на части, и один из них кричит:
— Чтоб твоей ноги здесь не было!
Башорат, не в силах сдержать слёзы, лишь опускает голову, понимая, что в этот момент они победили. Она чувствует, как её душа разрывается на части, но внутри разгорается новый огонь — не может быть, чтобы её борьба закончилась здесь. С высоты своего этажа через окно наблюдает министр Закир Алматов. Его лицо освещает злобная усмешка.
«Настойчивая и смелая женщина», — шепчет он про себя, отчасти восхищаясь её упорством, но в то же время осознавая, что именно он стал причиной всех её страданий. Он помнит, как по его приказу казнили Улугбека Ешева, свалив на него чужую вину. Внутри него раздирает смесь злобы и уважения к матери, которая так отчаянно сражается за правду.
Поражённая унижением, Башорат решает идти дальше. Она направляется к зданию парламента, где раздается гул разговоров и смеха. Здесь она вновь раскрывает плакат, наполненный надеждой. Но охраняющие здание пять милиционеров быстро окружают её, как волки загоняют дичь. Они с ненавистью вырывают плакат из её рук, а один из них, с угрозой в голосе, говорит:
— Убирайся отсюда!
Скоро подоспевает патруль, и Башорат, несмотря на сопротивление, увозят в милицию. В помещении дежурной части ей приходится столкнуться с холодным, безразличным отношением. Милиционеры составляют протокол о нарушении, и, несмотря на её протесты, игнорируют её слова, оставляя женщину в беззащитном положении.
Отпускают её только поздно вечером, к счастью, без очередного судебного решения. Когда она выходит на улицу, темнота уже окутала город, но в её сердце по-прежнему горит желание бороться. Башорат садится в троллейбус, и, уставшая, смотрит в окно, наблюдая за проносящимися огнями города.
Она сосредоточена на своих мыслях, её разум заполнен планами и надеждой. Её жизнь больше не может быть прежней — она будет сражаться за своего сына и за тех, кто оказался в такой же ситуации. Эта борьба теперь стала её жизнью, и Башорат готова продолжать. Каждый её вдох наполняется решимостью, и в глазах горит огонёк, который никто не сможет погасить.

7.2.6. Отабек Ешев
Вечером в кафе «Уч тарвоз» царит атмосфера веселья и шумного застолья. За длинными столами сидят клиенты, разговаривают, смеются, а запах жареного мяса и свежеприготовленного плова наполняет воздух. Свет мягко освещает помещения, а музыка из динамиков создает настроение праздника. На стенах висят фотографии старинных Бухары, дополняя обстановку восточной колоритностью.
На кухне Отабек Ешев, младший сын Башорат, моет посуду, погружённый в собственные мысли. Он слышит из зала пьяные крики и ругань, которые заставляют его морщиться. «Ах, свиньи!» — тихо произносит он, недовольный поведением клиентов. Его мысли о семье и том, как тяжело приходится сейчас его матери, вызывают в нём чувство беспокойства.
Подходит хозяин кафе — крепкий мужчина с добродушным лицом, на котором всегда светится улыбка. Его темные волосы немного поседели, а на руках видны шрамы от работы. Он подходит к Отабеку, который продолжает усердно мыть посуду, и говорит:
— Отабек, сегодня надо поработать до трёх часов ночи, тут кампания задерживается. Но я оплачу работу.
Отабек кивает, понимая, что семье нужны деньги. Ему не хочется оставаться, но он знает, что выбирать не приходится.
— Конечно, я останусь, — отвечает он.
Хозяин, довольный его решением, задумывается и, наконец, предлагает:
— Знаешь, ты хороший парень. Но мытьём посуды много не заработаешь. У меня есть братишка — хозяин строительной фирмы. Если хочешь, то поговорю с ним. Будешь работать маляром. Там хорошие заработки.
Отабек, его лицо озаряется надеждой, отвечает:
— Спасибо. Да, я готов.
Часы идут, и в кафе уже заполночь. Веселье только разгорается: мужчины пьют водку, закусывают салатом, громко смеются и обмениваются шутками. За одним из столов сидит группа молодых мужчин. Они пьяны, но их это не останавливает. Подносят большое блюдо с пловом, и все дружно ревут от восторга, как будто увидели сокровище.
— Я заказал бухарский плов! — заявляет один из них, щуря глаза от удовольствия. Он полный, с ухмыляющимся лицом и с шрамом на брови, будто это подтверждает его любовь к вечеринкам.
— С человечьим мясом? — шутит другой, длинный и худой, с перчёной бородой. Его голос звучит весело, но в словах слышится нечто зловещее.
Весь стол снова разразится смехом, поднимая тосты и закусывая. Эта история о каннибализме в Бухаре известна многим из Интернета, хотя официальные сообщения по этому поводу весьма скромны. Тем не менее, для этих мерзавцев и циников это становится темой для шуток, и они хохочут, забывая о морали.
Третий, парень с забавным выражением лица, указывает на блюдо:
— А тут яйца с пенисом?
Четвёртый, с круглым лицом и весёлым нравом, разливает водку и с ухмылкой отвечает:
— Нет, женские сиськи здесь! Всё как в Бухаре! Ха-ха-ха!
Все снова дико смеются, а Отабек, моющий посуду, это слышит и презрительно плюется в пол. «Мерзавцы, нашли над чем смеяться», — шепчет он, чувствуя, как ярость и ненависть к этим людям накатываются на него. Он понимает, что их смех — это бездушный отклик на страдания и ужасы, о которых они даже не задумываются. Каждый их смех, каждый их тост обжигает его сердце, как жаркий уголь, оставляя горький осадок в душе.

7.2.7. Заработки Отабека
Ночь окутала Ташкент мягкой пеленой тишины. Отабек возвращается домой, уставший, но удовлетворенный. Он открывает дверь и сразу ощущает напряжение в воздухе. Внутри царит тревожная тишина: лишь на маленьком диване в углу спит его сестра Шахло, укрытая одеялом. В свете слабой лампочки видны её маленькие черты лица, спокойные и невинные, но тревога по-прежнему тяготит атмосферу.
— Я волнуюсь за тебя, сынок. Ты работаешь допоздна. Опасно вечером одному ходить... — говорит Башорат, её голос полон заботы и нежности. Она сидит на кухонном стуле, обнимая себя руками, как будто пытаясь согреться от холода, исходящего не только от непогоды, но и от страха за своего сына.
Отабек снимает обувь, оставляя за дверью следы усталости и забот. Подходит к матери и с гордостью протягивает ей пачку денег.
— Вот, мама, заработал. Оплатите за газ хотя бы. Завтра заработаю на электричество. Потом оплатим другие коммунальные услуги. — Он приоткрывает сумку и достает остатки пиршества из кафе: кусочки мяса, салат, лепешки, помидоры. Все это дал хозяин кафе, как знак благодарности за его усердие.
Башорат, увидев продукты, не может сдержать слез. Она обнимает сына, наполняя сердце гордостью и одновременно печалью.
— Ты наш кормилец, спасибо... Как у тебя дела с колледжем? — спрашивает она, её голос становится тихим, полным надежды на лучшее будущее.
Отабек пожимает плечами, его лицо омрачает тень разочарования.
— Никак. Мне вернули документы, не приняли. Сказали, что я сын врага народа и брат убийцы. Но я не расстроился...
Башорат продолжает плакать, её слезы — это не только горечь, но и бессильная боль, которую она испытывает за своих детей. Отабек обнимает её крепко, как бы передавая свою силу.
— Ничего, мама, я буду работать. Мы вылезем из нищеты! Справедливость все равно на нашей стороне! — уверенно произносит он, и в его голосе звучит решимость, которая вселяет надежду.
Башорат утирает слезы и говорит:
— Сегодня утром заседание в махаллинском комитете. Мне приказали прийти. Там будут из хокимията и милиции, и ещё кто-то...
Отабек вскакивает с места, его глаза полны решимости.
— Я с вами пойду.
Башорат махает рукой, не желая, чтобы сын рисковал.
— Не надо. Я сама! Ты решай свои дела, найди другой колледж. Учиться надо. Без знаний сегодня не найти хорошую работу. А мне не впервой слышать гадости — потерплю на собрании...
Отабек, все еще настойчивый, кидает на мать полное понимания, но также и беспокойства выражение. Он знает, что ей придется непросто, но в глубине души верит, что они смогут преодолеть все трудности вместе.

7.2.8. Башорат под давлением
Утро в Ташкенте проснулось с настойчивым мерцанием тревоги. Город, затянутый в легкую дымку, патрулируется национальной гвардией и милицией. Смотрящие с недоверием глаза солдат наблюдают за прохожими, словно ищут врага среди обычных граждан. Люди, завороженные повседневной рутиной, спешат по своим делам: кто-то несет тяжёлые сумки с покупками, кто-то спешит на работу, при этом невольно прислушиваясь к перешептываниям о недавних событиях в Андижане. В салонах химчисток, парикмахерских и в швейных мастерских обсуждают жуткие слухи: «Тысяча убитых», — шепчут взволнованные женщины. Каждое слово отзывается в их сердцах ужасом, но телевизоры в углах комнат показывают пёстрые концерты и беззаботные лица ведущих, что лишь усиливает недоумение у народа.
В это время Башорат подходит к зданию махаллинского комитета. На входе её встречают пожилые женщины, торопящиеся поделиться новостями, и старики, склонившиеся над своими делами. Они шепчут друг другу о последних новостях, стараясь не привлекать внимания к своей беседе. Здесь также находятся представители МВД, директор школы и чиновники хокимията, все они создают вокруг неё плотное кольцо из незаинтересованных взглядов.
В углу, где в тени сидит Мистер Х, её пронизывают холодные глаза. Он внимательно наблюдает за ней, как хищник за своей жертвой. Шумный гомон зала заглушает её внутренние переживания, словно она не является предметом обсуждения.
Вдруг играет гимн Узбекистана. Все присутствующие встают, приложив руку к сердцу, и поют, глядя на портрет Каримова, висящий на стене. Башорат остаётся сидеть, скрестив руки на груди, и молчит. Её кто-то толкает в спину, пытаясь заставить встать и петь, но она отбивает руку с гневом:
— Не трожьте меня! Сами пойте! Этот гимн вызывает у меня отвращение!
Когда гимн заканчивается, зал наполняется шумом, и председатель схода — пожилой человек с глубоко запавшими глазами и морщинистым лицом — поднимает голос, обращаясь к толпе:
— В нашем квартале живет враг народа! Башорат Ешева! Она мать убийцы, которого приговорили к смерти за ужасные преступления! Массовые убийства! Он был маньяком, как английский Джек Потрошитель и русский Чикатило. И она, Башорат, призывает народ к неповиновению власти! Провоцирует людей на митинги и протесты! Чтобы они пошли за ней, как андижанцы пошли за американцами и устроили кровавую бойню! Нам это надо?
Толпа взрывается:
— Она подкуплена Соросом! Она работает на американский Госдеп! Сам Усама бен-Ладен её друг!
Башорат с презрением слушает эту бредовую речь. В её сердце разгорается ненависть к людям, которые охотно верят в ложь, не задумываясь о том, что стоит за их словами. Председатель продолжает свою риторику:
— Башорат нарушает правила проживания в нашем доме! Она нигде не работает! Её дети нигде не учатся! Все они — дармоеды и бездельники! Нужны ли нам такие граждане? Нуждаемся ли мы в таких соседях?
Снова гремят голоса из толпы:
— Вон паразитов из нашей махалли! Они сидят на шее трудового народа! Гнать их надо из Узбекистана! Пускай валят в свою паршивую Америку! К геям, проституткам и наркоманам! Барак Обама их примет как родных!
Среди этого громкого, ненавистного хорового пения Башорат ощущает, как внутри неё растёт ярость, словно эта ненависть — единственное, что остаётся, когда вокруг нет понимания. Взгляд её становится холодным и решительным. Она не сдается.
Башорат, не выдержав накала страстей, встает и с решимостью говорит:
— Я хочу сказать свое слово в оправдание… выступить против этих обвинений!
Но со всех сторон доносятся угрюмые голоса:
— Мы не даем тебе голоса! Молчи! Таких, как ты, вешать надо!
В этот момент встает один из сотрудников МВД — крепкий, с широкими плечами и суровым лицом. Его строгий взгляд сканирует зал, и он призывает людей помолчать:
— Башорат Ешева морально неустойчивая женщина! Она еще и психически больна! У нас есть справка от врача-психиатра!
На сцену выходит главврач, женщина с немолодым, но все еще строгим лицом. Она с высокомерным выражением начинает говорить:
— Да, Башорат — наш постоянный клиент. Она шизофреник! Надо её отправить к нам на принудительное лечение! Если запустить болезнь, она станет опасной для окружающих. Возьмет топор и начнет всех кромсать! Или вырезать органы для трансплантации! У таких людей склонность к людоедству!
Башорат, в ужасе, восклицает:
— Это ложь! Я никогда не была в психушке! Я тебя впервые вижу!
Главврач с холодным, безжалостным тоном обращается к жителям квартала:
— Вот видите — она меня не узнает, это шизофрения. Если народ согласен, то мы её заберем на длительное лечение к нам! Машина уже ожидает эту женщину, палату мы приготовили!
Башорат пытается что-то сказать, но снова слово берет милиционер:
— По нашим данным, Башорат ходит по посольствам и там получает инструкции. Недавно она была в посольстве США. А мы все знаем, что там готовилось восстание в Андижане! Так что Башорат — шпион и диверсант! Она работает на наших врагов! Возможно, поставляла деньги и оружие для анджанских религиозников!
Толпа взрывается криками:
— Изменница Родины! Прогнать Башорат из нашей махалли! Продать её квартиру!
Башорат в замешательстве смотрит на них:
— Как это продать мою квартиру? Это моя собственность! Я выкупила квартиру у государства!
Сотрудник хокимията, нахмурив брови, произносит с пренебрежением:
— Мы имеем право конфисковать квартиру и деньги от продажи перечислить в госбюджет! Мы знаем, что квартира стала собственностью Башорат незаконно…
Его слова сопровождаются громкими аплодисментами. Мистер Х, сидящий в углу, с ухмылкой наблюдает за происходящим, его глаза блестят от удовольствия.
Башорат, охваченная гневом, восклицает:
— Что за глупости? Я приобрела квартиру на законных основаниях! Хотите отнять квартиру? А как же моя семья? Где мы будем жить?
Сотрудник хокимията презрительно отмахивается:
— Нас это не интересует! Хоть на улице спите!
В этот момент в зал заходит судья Закир Исаев, и все встают. Но Башорат, напротив, садится и поворачивается к нему спиной. Исаев, не смущаясь, говорит:
— Как судья, я конфискую квартиру в пользу государства. Башорат не раз подвергалась судебному преследованию за совершенные антигосударственные преступления! Я сам лично судил её сына — жуткого маньяка-убийцу! Просто гриф «секретно» не позволяет поведать сидящей здесь публике, какие ужасные вещи творил Улугбек Ешев! Фашистам это и не снилось!
Зал наполняется одобрительными хлопками, люди ликуют, радость и ненависть смешиваются в их глазах.
Принимается решение, что квартиру Ешевых продадут, а саму Башорат с детьми выселят на улицу. Ей запрещают находиться в городе Ташкенте.
Башорат встает и, не смотря ни на кого, выходит из зала. Она не плачет, но в её душе бушует гнев. За ней следуют два человека в гражданском, переговариваясь по рации. Один из них, с ухмылкой, шепчет другому:
— Мы её не отпустим. Она у нас под контролем.
Башорат чувствует, как ей сжимают горло от ярости, но она не собирается сдаваться. На её лице — решимость, а в сердце — огонь борьбы, который не угаснет даже перед лицом безумия окружающего мира.

7.2.9. Предостережение Нигары
Ночь окутала Ташкент мягкой темнотой, и в квартире Башорат царила тишина, прерываемая лишь редкими шорохами. Вдруг, тихий и осторожный стук в дверь нарушает спокойствие. Башорат поднимается с кровати, её сердце забивается чаще. Она не знает, что ожидать.
Приоткрыв дверь, она видит Нигару Хидоятову, свою подругу. Тёплый свет из квартиры подсвечивает её встревоженное лицо. Нигара выглядит обеспокоенной, её глаза полны тревоги.
— Башорат, срочно покидайте Узбекистан. Берите детей — и уезжайте! — шепчет она, взглянув по сторонам, словно опасаясь, что кто-то может их услышать.
Башорат, всё еще ошарашенная, отвечает с недовольством:
— Почему, Нигара? Меня хотят выселить из моего дома! Я буду бороться. Я не сдамся!
Нигара быстро заходит в коридор и закрывает дверь, её голос становится более настойчивым:
— Арестовали Санджара! Всех, кто был в «Солнечной коалиции», хотят арестовать. Приписывают участие в заговоре, измену родине и прочее. Бегите! Уже уехала журналистка Инера Сафаргалиева, которая брала интервью у Санджара! Ислам Каримов бесится, всех считает нас врагами государства!
Словно подкошенная, Башорат садится на стул, не веря в то, что слышит:
— Нигара... Куда мне бежать? Я никогда из Узбекистана не уезжала... Мне некуда бежать... В Россию?
Нигара резко мотает головой, её лицо выражает беспокойство:
— Ни в коем случае — Россия вас же сдаст узбекским властям. Путин ненавидит диссидентов и оппозиционеров. Идите срочно в посольство Швейцарии! Убежище Инера получила в Швейцарии! Вам там помогут! Торопитесь!
Башорат, смятённая, переспрашивает:
— А квартира? Что с ней делать? Её же отнимут!
Сердитая, Нигара отвечает:
— Зачем вам квартира, если вас посадят? К черту квартиру! Если вас посадят, то что станет с детьми? С вами боятся общаться ваши родственники. Вам нужно спасать себя и детей!
Вспомнив о двух мужчинах, которые следили за ней от махаллинского комитета до дома, Башорат тихо говорит:
— За мной слежка! Наверное, от МВД или СНБ.
— Я знаю, — кивает Нигара. — Поэтому выходите прямо сейчас, только тихо, переулками. Слежка пока не дежурит, оперативники появятся под утро. А утром заходите в посольство Швейцарии. Вот вам адрес, вот деньги на дорогу, возьмите такси, — и, протянув купюры, Нигара сжимает плечи, словно её тоже преследует опасность.
Башорат принимает деньги с трепетом, и Нигара, глядя на неё с поддержкой, шепчет:
— Будьте осторожны.
Затем она быстро выходит из квартиры, осторожно закрывая за собой дверь. Башорат остаётся стоять, наполненная волнением и страхом, но в то же время в её душе просыпается решимость. Нигара исчезает в темноте, оставляя её одну с мыслью о спасении себя и своих детей.

7.2.10. Просьба на убежище
Башорат накидывает легкий старый пиджак, стараясь укрыться от ночного холода, и тихо подходит к спящим детям. Она целует их в лоб, стараясь сделать это как можно более осторожно, чтобы не разбудить. Затем её взгляд останавливается на фотографии Улугбека, сына, который стал жертвой несправедливости. В её сердце разгорается решимость.
Сдерживая дыхание, Башорат выходит на улицу, как тень, скрываясь от фонарного освещения. Тишина ночного Ташкента окутывает её, но на любом свете фар проезжающих автомобилей она вздрагивает, как будто ожидая угрозы. В каждой тени, в каждом звуке она чувствует опасность, и её сердце бьется быстрее. Она мчится по знакомым улицам, стараясь не привлекать внимания, обходя уютные кафе, где ещё остались неугомонные посетители, и мимо пустых киосков с едой.
Утро находит Башорат у швейцарского посольства, её сердце колотится от волнения. Она стоит перед зданием, которое должно стать её убежищем, и просит срочного приема у посла. Вскоре её встречает симпатичная женщина с короткой стрижкой и приветливой улыбкой.
— Я заместитель посла Кристина. Что случилось? — спрашивает она, выражая искренний интерес.
— Я правозащитница. Была в составе «Солнечной коалиции», — начинает Башорат, её голос дрожит от волнения. — Меня Нигара Хидоятова предупредила об опасности. Нас всех преследуют власти, у меня хотят отнять жилье, уже выгнали с работы. Я прошу политическое убежище для себя и моих детей!
Кристина смотрит на неё пристальнее, и в её глазах появляется понимание:
— Да, я слышала о преследовании Санджара Умарова и его сторонников. Да, вас тоже видела на собрании, где выступал Санджар Умаров со своей программой. Я вас запомнила.
Женщина слегка наклоняется к столу, готовая помочь:
— Тогда давайте начнем интервью. Это необходимо для получения визы.
Башорат, слегка вздыхая, достаёт из сумки бумаги, среди которых — свидетельства её борьбы и преследования. Рядом садится секретарь, который включает компьютер, готовясь записывать её рассказ. Башорат начинает говорить о фактах преследования со стороны властей:
— Меня неоднократно вызывали на допросы в МВД, угрожали арестом и расправой. Мой сын был обвинён в преступлениях, которые он не совершал, и его приговорили к смерти. Мы с ним не успели даже сказать друг другу прощальные слова. За ним следили, а теперь следят за мной...
С каждым словом её голос становится всё более уверенным, в нём звучит ярость и страсть к правде. Она рассказывает о том, как ей отказывали в работе, как соседи стали сторониться её, а чиновники нагло требовали отдать квартиру. Каждый факт, который она озвучивает, пронизан страхом, но также и надеждой на то, что кто-то сможет помочь.

7.2.11. Бегство
Полдень. Башорат выходит из посольства, её сердце переполнено надеждой и страхом. В её паспорте, как символ спасения, сияет швейцарская виза. Она озирается, словно ощутив дыхание опасности, и быстро направляется к автобусной остановке. Лицо у неё напряженное, а руки дрожат от волнения.
Когда автобус подвозит её к центру города, Башорат выходит у стройки большого частного здания. Здесь царит суматоха: строительные машины ревут, в воздухе витает запах краски и свежего бетона. Строители заняты своими делами, один из них — Отабек, одетый в рабочую форму, замешивается в толпе, активно работающей над отделкой стен.
Башорат пытается привлечь его внимание, отзывая сына к себе. Отабек, ошарашенно глядя на маму, замедляет работу, его лицо искажает недоумение:
— Мама, что случилось? Почему вы здесь? У меня работа! Мне нельзя отвлекаться!
Башорат торопливо отвечает:
— Мы срочно уезжаем! Бросай свою работу!
— Что произошло? — изумленно переспрашивает он. — Кстати, утром я выходил из дома и видел какую-то машину у нашего подъезда, там сидели двое мужчин, они внимательно смотрели на меня. Из-за них?
Башорат кивает, её сердце сжимается от страха:
— Да, из-за них. Это агенты СНБ. Меня хотят арестовать!
Шумят бетономешательные машины, гремит натужно мотором подъемный кран, рабочие сваривают арматуру, и все это создает гулкую симфонию, перекрывающую их разговор. Отабек, растерянно усаживаясь на бетонную плиту, выглядит потрясенным:
— За что, мама? Что вы сделали?
Башорат, оглядываясь по сторонам, шепчет:
— За правозащитную деятельность! За то, что хочу спасти сына Улугбека!
Отабек недоверчиво говорит:
— Мама, вы думаете, он жив?
Башорат сердится, её голос наполняется гневом:
— Не говори глупости, Отабек! Мой сын Улугбек жив! Его мучают, потому что Ислам Каримов не прощает своих врагов! Вся его система построена, чтобы грабить и убивать! Теперь он мучает Санджара Умарова! Чтоб Аллах покарал этого тирана!
Отабек, испуганно оглядываясь, шепчет:
— Ой, мама, потише! Люди слышат! После Андижана нельзя так громко критиковать власть! Я еле нашел работу! Меня выгонят и с неё!
Башорат, не слушая его, спрашивает:
— Где Шахло?
— Она у подруги, — отвечает Отабек. — В школу ей нельзя. Она ходит к подруге, и с ней повторяет те уроки, что та учила в школе. И вместе делают домашнее задание.
Башорат твёрдо заявляет:
— Значит так, нам домой нельзя! Там слежка! Они думают, что я дома сижу — пусть так и будет. Ты сейчас едешь к подружке и незаметно выводишь Шахло. Поезжайте к автостанции Куйлюк! Нам нужно в Андижан, а оттуда — в Ош, на территорию Кыргызстана! Вот тебе деньги на такси! — и она передает сыну пачку денег.
Отабек растерянно глядит на деньги:
— Мама, откуда у вас деньги? У нас же нет денег дома!
Башорат, не колеблясь, отвечает:
— Мне дала деньги Нигара Хидоятова и доллары в швейцарском посольстве! Вот визы в паспортах всех троих. Мы улетаем в Швейцарию. Нам предоставили политическое убежище!
— Но наши вещи, — возражает Отабек, вспомнив о некоторых вещах, которые, по его мнению, являются ценными.
— Забудь про вещи! — твёрдо говорит Башорат. — Забудь про дом! Нам нужно срочно уезжать, иначе меня арестуют! И вы останетесь одни! Никто меня не спасет!
Отабек вздыхает и соглашается:
— Хорошо, мама. Я сбегу с работы. Сейчас переоденусь и поеду за Шахло.
Башорат озирается:
— Через час встретимся на автостанции. Я там договорюсь с водителем.
Она уходит, а Отабек, оглядываясь, бежит к начальнику, объясняя, что нужно срочно ехать в больницу, так как там его сестра.
— У нее аппендицит, — врет он, стараясь звучать убедительно.
Начальник, не ожидая сложностей, согласно кивает и разрешает ему уйти. Отабек, чувствуя, как его охватывает волнение, спешит к выходу, готовясь к встрече с сестрой и к их побегу.

7.2.12. У мечети
Башорат проходит мимо мечети, её глаза невольно задерживаются на этом величественном здании с минаретом, устремленным к небесам. Мечеть, построенная из светлого камня, сверкает на солнце, а её купола, покрытые золотом, мягко переливаются. Вокруг здания разложены аккуратные клумбы с цветами, а на входе — мраморные ступени, по которым поднимаются прихожане, оставляя за собой аромат благовоний и молитв.
Однако радостное настроение, царившее в этом священном месте, быстро сменяется на подавленное. Башорат замечает, как из мечети выходят люди, умытые светом святых слов, но их радость останавливается, когда на них налетают милиционеры. Толпа бородатых мужчин оказывается в ловушке, их ловко загоняют к ожидающим машинам, где уже стоят парикмахеры с готовыми ножницами и электробритвами.
— Что вы делаете? Что вы хотите? — с недоумением и гневом спрашивают задержанные, их голоса полны возмущения.
Милиционеры смеются, их глаза сверкают злорадством:
— Запрещено носить бороды! Вы должны верить в святость нашего хазрата! А наш президент не носит бороду! Значит, вам нельзя! В Андижане все бунтовщики были бородочами!
Раздосадованные такой выходкой, задержанные начинают протестовать, пытаясь объяснить, что это кощунство:
— Мы мусульмане! Мы должны носить бороды! Так требует шариат!
Однако милиционеры, не желая слушать их доводы, разъяряются от объяснений и начинают избивать их дубинками. Крики и стоны наполняют воздух, и в этот момент становится ясно, что свирепствующие органы правопорядка не намерены останавливаться:
— А так требует наш хазрат! Каримов выше вашего шариата! Он — закон для всех!
Под натиском насилия задержанные сдаются, теряя всякое желание сопротивляться. Их подводят к парикмахерам, и один за другим они становятся жертвами этой жестокой процедуры. Мастера с ножницами безжалостно подстригают их волосы и бреют бороды, пока от них не остается и следа.
Башорат, наблюдая за этой сценой, испытывает чувство ужасного беспокойства и страха. Её сердце сжимается от того, как разрушается уважение к вере и традициям, как власть безжалостно подавляет всё, что ей не угодно. Быстро уходя от этого места, она чувствует, как тяжелая тень ненависти и насилия нависает над ней, заставляя её торопиться к остановке автобуса, желая покинуть эту ужасную реальность и забыть о беззаконии, царящем вокруг.

7.2.13. Автостанция Куйлюк
На автостанции в Массиве Куйлюк царит суета. Толпы людей, спешащих по своим делам, заполняют пространство. Здесь громко звучат крики зазывал, пытающихся привлечь внимание потенциальных пассажиров: «В Хорезм! В Самарканд! В Бухару!» — раздаются призывы, их голоса сливаются в единый хаос, перебивая друг друга.
Автобусы разных моделей и размеров стоят в ожидании, некоторые уже заполняются пассажирами, другие — только готовятся к отправлению. Около автобусов разложены ряды палаток, где продают уличную еду: жареные лепешки, шашлыки, фрукты и сладости. Продавцы кричат, зазывая покупателей: «Попробуйте наши свежие лепешки! У нас самые вкусные в городе!» К одному из киосков толпятся люди, жадно покупая угощения.
Башорат, сквозь шум, пытается найти кого-то, кто сможет помочь ей добраться в Андижан. Она взывает к прохожим:
— Мне надо в Андижан. Кто направляется туда?
Люди, услышав её просьбу, шарахаются в стороны, как будто от неё исходит опасность. Один из мужчин, с озадаченным лицом, отводит взгляд и отвечает:
— Вы что — с ума сошли? Андижан оцеплен рядами милиции и армией. Туда не пробраться! Вы не знаете, что там произошло? Нет, нет, не просите, никто туда не поедет, дураков нет!
Словно под тяжестью слов, Башорат садится на бетонный бардюр, её глаза полны ужаса и растерянности. В это время к ней подходит усатый человек лет сорока, с крепким телосложением и изможденным лицом. На нём потёртый куртка и грязные джинсы, а его взгляд выдает нечто большее — жизненный опыт и страдания, которые он перенёс.
— Матушка, зачем вам в Андижан? — спрашивает он, наклоняясь ближе.
Башорат, встретившись с его взглядом, честно отвечает:
— Я правозащитница. Меня преследуют за мои взгляды! Я борюсь за своего сына, который в тюрьме, и за Санджара Умарова, лидера Солнечной коалиции.
Мужчина в недоумении покачивает головой:
— А Андижан чем вам поможет? Там больше всего сейчас милиции и СНБ. Там быстрее вас схватят. Вы лезете в пекло!
Башорат объясняет:
— Мне нужен Кыргызстан, соседняя республика, а для этого вначале нужно добраться до Андижана! Оттуда перебраться через границу в город Ош. И никто не хочет мне помочь.
Человек задумывается, и его лицо искажает выражение сочувствия. Он вздыхает и говорит:
— Матушка, я вам помогу. Я сам бывший бизнесмен, у меня милиция отняла мой бизнес, и я сидел семь месяцев в тюрьме. Меня выкупили за огромные деньги, и теперь я работаю таксистом, чтобы вернуть долг. Я вам помогу. Потому что ненавижу Ислама Каримова и всех его палачей. Но Андижан — это много постов. Везде нужны взятки. Там сейчас наживается милиция и таможня.
Башорат достает деньги:
— Вот, у меня доллары, дали в посольстве. Сказали, чтобы я покинула Узбекистан на такси. Я вам заплачу.
Мужчина, оглядываясь по сторонам, предостерегает:
— Спрячьте деньги, матушка. Здесь много ворья и переодетых милиционеров. Доллары иметь сейчас опасно. Мы объедем Андижан — в город ехать нельзя. Но через Контрольно-пропускной пункт вам тоже нельзя проходить. Если вас занесли в «черный список», то ваш паспорт уже отмечен. Любой пограничник или милиционер обязан вас арестовать. Я знал одного контрабандиста, который проводил людей через узбекско-кыргызскую границу. Я когда-то имел дело с ним, но он подорвался на противопехотной мине. Теперь его дело ведет его жена, я знаком с этой женщиной. Ей можно доверять. Но ей тоже надо заплатить. Ведь и она рискует.
— Не беспокойтесь, — говорит Башорат. — Да, я заплачу. Только надо дождаться моих детей. Мы едем втроём!
Тем временем Отабек и Шахло подходят к автостанции, настороженно озираясь вокруг. Их лица полны тревоги, а в руках у Шахло — старый, но яркий школьный ранец с наклейками, украшенный рисунками. Он слегка потрёпан, но его содержимое — учебники и тетради — аккуратно сложены, что говорит о заботливом отношении девочки к учебе и надежде на возвращение в нормальную жизнь.
Внезапно к ним останавливается машина «Тико», и Башорат, увидев их, радостно махает рукой:
— Быстро садитесь, мы едем!
Дети спешно садятся в салон, и машина, рванув с места, мчится по автостраде, увозя их от опасностей Ташкента. Они проезжают мимо знакомых мест, но с каждым километром ощущение тревоги усиливается. Сумерки сгущаются, и водитель включает фары. Машина сбывает поток транспортных средств, и на выезде из Ташкента стоят автоматчики, настороженно следящие за каждым автомобилем.
— Боятся, — говорит водитель. — Проверяют весь грузовой транспорт, а вдруг там взрывчатка или спрятаны террористы. Ислам Каримов боится своего народа.
— Он трус! — с презрением произносит Башорат, глядя на зловещие посты. — Жалкий дэв!
С каждой минутой машина приближается к их неизвестному будущему, но они готовы рискнуть всем, чтобы получить шанс на свободу.

7.2.14. На автотрассе
Холодное утро на автотрассе. Туман медленно стелется по серой дороге, усыпанной трещинами и пылью. Редкие деревья, еще голые после осенних холодов, возвышаются вдоль обочин, их ветви подрагивают от ветра. Небо затянуто густыми облаками, сквозь которые едва пробивается тусклое солнце. Пустынная дорога кажется безжизненной, но впереди, где виднеется пост милиции, начинают мерцать проблесковые маячки.
Три вооруженных автоматами милиционера стоят на обочине у блокпоста. Их строгие лица отражают усталость и подозрение, а военные плащи слегка развеваются на ветру. Один из них, в фуражке и темных очках, выходит вперед, когда подъезжает «Тико», требуя остановиться. Водитель «Тико» сразу предупреждает Башорат:
— Матушка, притворитесь больной. Не разговаривайте. Дети, вы тоже молчите, притворяйтесь спящими. Я сам договорюсь.
Они подчиняются. Башорат старается не двигаться, в то время как Отабек и Шахло, замерев на заднем сидении, закрывают глаза, притворяясь спящими.
К машине подходит автоматчик — высокий мужчина с бритой головой и холодным взглядом. Его автомат болтается на ремне, а на поясе — тяжелая дубинка. Грубый камуфляжный китель плохо сидит на его крупной фигуре, и от него веет суровостью.
— Куда едете? — строго спрашивает он, изучая пассажиров в салоне.
Водитель сохраняет спокойствие:
— Едем в Андижанскую область, в кишлак. Везу тетю к моей маме.
Автоматчик окидывает машину придирчивым взглядом, заметно напрягаясь. Его глаза задерживаются на Башорат, которая тяжело дышит и начинает прерывисто кашлять, словно у неё приступ. Милиционер делает шаг назад, отодвигаясь от окна с выражением опасливого отвращения на лице — ему явно не хочется иметь дело с возможной заразой.
— Что везете? — настороженно спрашивает он.
— Ничего. Багажа нет. Можете проверить, — равнодушно отвечает водитель, готовый к дальнейшим придиркам.
— Паспорта? — продолжает милиционер, не успокаиваясь.
Водитель, вздыхая, протягивает свой паспорт:
— Слушайте, служивые, мы все из Ташкента, вот мой документ, а везу свою тетю, она больна, — и делает акцент на состоянии Башорат.
Башорат, словно по сигналу, усиливает кашель и начинает дергаться, будто в судорогах. Милиционер опасливо отшатывается ещё дальше, с отвращением отведя глаза. Водитель, воспользовавшись моментом, тихо протягивает ему 20 долларов. Лицо милиционера мгновенно меняется: он берет деньги и, уже с улыбкой, отступает:
— Так сразу бы и говорили, что больна! Проезжайте!
Когда машина трогается с места, Отабек облегченно вздыхает, а Шахло, наклонившись к нему, тихо признается:
— Я думала, нас арестуют.
Водитель, продолжая смотреть на дорогу, бросает через плечо:
— Здесь все решают деньги! Ислам Каримов превратил народ в шайку воров. Купить и продать можно всё!
Машина приближается к следующему посту. На этот раз водитель выходит, и, спустя пару минут переговоров с милиционером, снова сует ему деньги. Полицейский, глядя на купюры, улыбается и пропускает «Тико» дальше без лишних вопросов.
Башорат, с усталостью в глазах, замечает мелькающие вдоль дороги плакаты с изображением президента. Яркие лозунги, размахивающиеся на ветру, гласят: «Ислам Каримов — наш президент, наша слава, наша доблесть!», «С нашим президентом мы сильны!», «Наш президент — наша Родина!» Эти лозунги словно насмехаются над реальностью, усиливая чувство подавленности.
На третьем и четвертом постах всё происходит так же: водитель просто передает деньги, и машина спокойно едет дальше. Милиционеры даже не заглядывают внутрь автомобиля, не утруждая себя проверкой пассажиров.
К вечеру «Тико» сворачивает с главной трассы на узкие проселочные дороги, ведущие через кишлаки. Начинает темнеть, солнце садится за горизонт, окрашивая небо в густые оттенки синего и пурпурного. Дорога становится ухабистой, вокруг — поля и разбросанные дома. Вдали виднеются редкие огни, а на обочинах стоят покосившиеся телеги.
Когда машина подъезжает к дому на краю кишлака, ночь уже опустилась на землю. Дом выглядит старым и крепким, его облупившиеся стены молчаливо поджидают гостей. Из-за низкой калитки раздаётся громкий лай собаки, преданно охраняющей свою территорию. Редкие прохожие быстро проходят мимо, бросая короткие, настороженные взгляды на «Тико» с ташкентскими номерами — здесь такие машины встречаются редко.
В темноте и глухой тишине, нарушаемой только лаем собаки, кажется, что вокруг скрывается что-то зловещее, но одновременно спасительное.
Ночь над кишлаком была черной и тихой. Лишь слабый свет пробивался из редких окон, освещая крошечные кусочки дворов. Уличного освещения не было, и улицы утопали в темноте, словно весь мир замер в ожидании. Вдалеке слышался редкий лай собак, но в остальном тишина окутывала всё, делая ожидание еще более напряженным. Окна домов светились мягким, теплым светом, но создавали лишь иллюзию уюта в этой мрачной реальности.
Спустя десять минут водитель вернулся к машине, ведя за собой женщину лет сорока. Она была полненькая, с усталым лицом, которое будто отражало все тяготы её жизни. У неё были большие, выразительные глаза, полные какой-то глубокой, тихой боли. Одета она была просто — темный платок обрамлял её лицо, а поношенное пальто свидетельствовало о тяжёлой работе и нелегкой жизни.
— Это Марьям-опа, моя знакомая. Она проведет вас через границу. Можете ей доверять, — представил её водитель.
Башорат кивнула, доверяя его словам:
— Хорошо. А когда проходить?
Марьям-опа вздохнула и объяснила:
— Через час. Идем мы, и еще десять женщин. Мы доставляем овощи в Кыргызстан, там охотно скупают нашу продукцию. Через таможню и пограничников не хотим — там нас грабят. Поэтому делаем это контрабандно. У нас есть участки, через которые проходим. Там за взятки обычные пограничники нас пропускают. Вы им скажете, если спросят, что тоже занимаетесь торговлей, а дети вам помогают. Просто нас они хорошо знают.
Башорат снова кивнула, соглашаясь с предложением, и посмотрела на своих детей, которые тоже утвердительно покачали головами.
Марьям продолжила, предупредив:
— Не отходите от нас! Граница заминирована! Минировали узбекские пограничники по приказу Ислама Каримова. Здесь иногда подрываются люди. За это кыргызы нас не любят.
Отабек, слушая это, тяжело вздохнул:
— Ужас какой!
Лицо Марьям-опы мрачно омрачилось:
— Да, мой муж так погиб. А три месяца назад у соседки дочь-школьница подорвалась — оторвало ноги. Побежала за коровой, а та зашла на заминированный участок. Вот такая трагедия. Теперь девочка — инвалид. Протезы дорогие, нужны деньги. Поэтому и соседка с нами. Мы все сейчас нуждаемся в деньгах, иначе не выживем.
Башорат, полная сочувствия и решимости, протянула деньги водителю:
— Спасибо вам. Доброй вам дороги!
Водитель, приняв деньги, грустно улыбнулся:
— До свидания! Хорошо вам добраться до Швейцарии! Здоровья вам! И свободу вашему сыну! Верьте, он жив!
Башорат, с твердым голосом, ответила:
— Да, я верю. И это придает мне сил!
Когда водитель уехал, Марьям-опа повернулась к Башорат и её детям:
— Возьмете тазики с помидорами. Помидоры дорого стоят в Кыргызстане. Нести тяжело, но деньги нигде легко не зарабатываются. Я не Гульнара Каримова, которая ворует миллионами. Мы свои деньги зарабатываем сначала на поле, а потом на торговле.
Отабек и Шахло молча взяли тазики, чувствуя тяжесть не только от груза, но и от слов Марьям-опы, отражающих суровую реальность их народа.

7.2.15. Через границу
Ночь окутала долину густой тьмой, и лишь полная луна освещала дорогу, заливая серебристым светом равнину. Тонкая линия колючей проволоки, натянутая вдоль узбекско-кыргызской границы, тянулась бесконечно далеко. Вокруг стояли таблички с надписью «Опасно — мины!», предупреждающие о скрытых смертельных ловушках, заложенных узбекскими пограничниками. Пятнадцать человек шли вдоль проволоки, загруженные тазами и мешками. Каждый шаг был напряженным, каждый звук казался громче обычного в ночной тишине. Небольшая группа молча пробиралась через тени, направляясь к знакомому месту на границе.
Впереди, на фоне тусклого света, стояли трое пограничников с автоматами. Легкий холодный ветер качал траву и завывал в ветвях деревьев. Пограничники светили фонарями на женщин, их лучи быстро двигались по лицам и фигурам, оценивая каждого. Один из них был командиром — высокий мужчина с суровым лицом и короткими темными усами. Его резкие черты выдавали натуру строгого человека, привыкшего к контролю. В руках у него был автомат, который висел на ремне через плечо. Он недовольно прищурился, заметив подходящую группу.
— Опаздываете! — резко произнес он, обратившись к Марьям.
Марьям, немного фыркая, ответила сдержанно, но с достоинством:
— Нам тяжело нести товар. Мы не мужчины!
Командир с презрением хмыкнул:
— Это ваши проблемы. Но мы не можем долго стоять на одном месте. У нас рассчитан график движения...
Марьям молча протянула пачку долларов, и командир, при свете фонарика, начал пересчитывать деньги. Женщины, среди которых была Башорат с детьми, стояли молча, напряженно наблюдая за сценой, ожидая результата переговоров. Лица у всех были серьезные, никто не осмеливался произнести ни слова.
Пересчитав деньги, командир кивнул, удовлетворённо пробормотав:
— Вторую часть — на обратном пути. Завтра в это же время.
— Да, конечно, — ответила Марьям, уверенно кивая.
Но тут пограничник заметил Башорат с её детьми. Он прищурился, слегка наклонив голову, подозрительно посмотрев на них:
— У вас новенькие?
Марьям без тени сомнения ответила:
— Это моя сестра Башорат и её дети, мои племянники. Они тоже хотят заработать. Им нужно платить за учёбу.
Эти слова, как будто задели что-то личное в командире. Он вздохнул с раздражением и усталостью:
— Да, чёрт, сейчас за всё платить надо. Моим дочерям за институт платить, теще за лечение...
Марьям взглянула на часы, затем нетерпеливо бросила:
— Так мы идём или будем болтать?
Командир махнул рукой:
— Проходите.
Пограничники сняли часть колючей проволоки, открывая узкий проход. Один из солдат отвёл её в сторону, позволив людям перейти на другую сторону. Башорат, её дети и остальные женщины молча пересекли границу, стараясь не издавать ни звука. Когда они оказались на другой стороне, начали осторожно взбираться на небольшой холм, за которым уже простиралась территория Кыргызстана. Лучи фонарей пограничников светили в спины уходящим женщинам, но никто больше не обращал на них внимания.
Пограничники снова прикрепили колючую проволоку на место и пошли дальше вдоль границы, их фонари мелькали в темноте, освещая только кусочки мрачного пейзажа.
Для Башорат, её детей и остальных женщин это был путь к свободе — к новым надеждам, новым возможностям, где, казалось, холодные ночи этой суровой земли остались позади.

Часть 7.3. Санджар Умаров

7.3.1. В изоляторе
Городской изолятор МВД — это тёмное и гнетущее место, пропитанное духом безысходности и страха. Толстые бетонные стены давят на психику, а крошечные окна с массивными железными решетками почти не пропускают света. Внутри камеры душно, особенно когда яркое солнце, проникая сквозь решетку, безжалостно обрушивается на маленькое, затхлое пространство. Воздух застыл, тяжелый, без малейшего намека на прохладу.
Санджар стоит у окна, стараясь не смотреть на окружающих. Его лицо мокрое от пота, взгляд направлен на внешний мир, который кажется таким далеким и недосягаемым. За ним громко смеются трое уголовников, обнажая свои гнилые зубы. Первый, который рассказывал о "депутатской" камере, — коренастый мужчина с массивными татуировками по всему телу, лицо его обожжено солнцем, а в глазах плещется жестокость. Второй — высокий и тощий, с измождённым, но хитрым взглядом, шрам пересекает его щеку. Третий — среднего роста, с угрюмым выражением лица, густая борода скрывает его черты. Все трое уголовников расслаблены, их грубая одежда висит на них мешками, как будто вся жизнь в тюрьме сводится к бесконечному ожиданию. Среди них — Фируддин Караев, хитрый и настороженный, его мелкие глаза блестят как у крысы, и он пристально следит за реакциями Санджара.
— Ты знаешь, почему эту камеру называют «депутатской»? — задаёт вопрос первый уголовник, наслаждаясь тем, что привлек внимание.
Санджар оборачивается, озадаченно качает головой.
— Потому что сюда попадают самые высокопоставленные урки, — начинает с хохотом рассказывать он, делая паузы для ещё большей драматичности. По его словам, камеру называют «депутатской», потому что сюда помещают не просто преступников, а высокопоставленных людей, тех, кто когда-то был на вершине власти, но затем попал в немилость. Сюда бросают тех, кто посмел пойти против режима Ислама Каримова — таких, как Санджар. Пребывание в «депутатской» камере — это особый статус, но не почётный, а как знак того, что человек имел важное политическое влияние, но теперь оказался внизу, среди тех, кого система жестоко перемалывает.
История о Шоврухе Рузимуродове звучит как жуткий фарс, а уголовники, смеясь, словно наслаждаются чужим страданием. Когда они говорят о том, что смерть Шовруха — это «шанс для появления новых, преданных родине депутатов», их хохот звучит ещё громче, эхом отдаваясь по стенам камеры.
Санджар бледнеет, его кулаки сжимаются, но он старается не подавать виду, хотя внутри все кипит от гнева и отвращения. Фируддин, выжидая момента, как хищник перед прыжком, внимательно наблюдает за своими сокамерниками, готовый действовать.
Шоврух Рузимуродов, по словам уголовника, не выдержал давления. Его совесть замучила настолько, что он, якобы, одумался и даже написал письмо с просьбой о прощении к президенту. Но, несмотря на это, или, может быть, как раз из-за этого внутреннего разлада, он не смог больше жить с таким грузом на плечах и повесился в этой самой камере. А того виртухая, который нашел его повешенным, наградили орденом «Соглом авлод учун» - «За здоровое поколение».
— Так что, если ты здесь, значит, ты тоже что-то плохое сделал против Ислама Каримова, — с презрением продолжает уголовник. — Ты тоже «депутат»...
В этот момент дверь камеры резко распахивается, и два милиционера вбрасывают на пол два больших чёрных пластиковых мешка и бутыль с водой. Они уходят так же быстро, как пришли, без единого слова. Этот безмолвный ритуал оставляет гнетущее ощущение неизбежности.
Фируддин, словно получив невидимый сигнал, берёт бутыль, а затем внезапно нападает на Санджара, ударив его по затылку. Вслед за ним три уголовника бросаются на Санджара, сжимая его в кольцо. Они начинают его толкать, а затем валят на пол. Удары сыплются один за другим — по спине, по рёбрам, по почкам. Фируддин хохочет, крича в перерывах между ударами:
— Отбивную сделаю! Хорошее будет мясо! Сочное! Как в лучших ресторанах Бухары!
Санджар корчится от боли, но не сдаётся, сопротивляясь изо всех сил. Он кричит:
— Сволочи! Ублюдки! Твари!
Но его голос глушат их удары. Кровь начинает стекать на пол, красное пятно медленно растекается по холодному бетону. Уголовники продолжают избивать его, наслаждаясь жестокостью, словно это часть их привычной тюремной жизни. Каждый удар отзывается эхом по стенам камеры, но никто не вмешивается, никто не приходит на помощь.
Наконец, дверь камеры снова открывается, и милиционеры вызывают уголовников. Те нехотя поднимаются, заканчивая свою «развлекательную» программу. Фируддин плюёт на тело Санджара, который лежит без сознания на полу:
— Блин, мясо пропадет! И столько органов зря...
Он последним выходит за милиционерами, оставив Санджара истекать кровью на холодном полу.
На весь изолятор гремит гимн Узбекистана, играя на полную мощность. Торжественные звуки, воспевающие величие страны, звучат как издевательство в этом мире боли и страха. Через решетчатые окна камеры видно яркое солнце, которое, казалось бы, должно приносить жизнь и свет, но здесь оно лишь добавляет к мучительной жаре и безысходности.

7.3.2. Разговор с Артыковой
Здание Генеральной прокуратуры Узбекистана представляет собой неприступную крепость для простых граждан. Высокие серые стены, укрепленные тяжелыми металлическими воротами, казались словно барьером между системой и народом. Вход в здание охраняется строгими и хладнокровными охранниками в черных униформах, которые стоят неподвижно, словно статуи, на своих постах. Только люди, имеющие особые разрешения или приглашения, могут пересечь порог этого угрюмого, казённого здания.
Перед входом стоят Индира Умарова, её лицо напряжено и полна гнева, рядом с ней сестра Нигара Хидоятова, яростно требующая ответа. Они обе отчаянно пытаются получить хоть какую-то информацию о Санджаре Умарове — брате и муже, который исчез после ареста. Рядом с женщинами стоят братья Санджара, их лица выражают тревогу и возмущение. Они давят на охранников, чтобы те дали объяснение: где Санджар? Почему о его местонахождении молчат все силовые структуры?
Охранники, как машины, хладнокровно отвечают:
- Мы просто охранники, мы не ведём дел с задержанными. Мы сейчас сообщим о вашем визите Светлане Артыковой, — и звонят по телефону.
Через несколько минут к ним выходит Светлана Артыкова, известный представитель прокуратуры, с надменной и самодовольной улыбкой на лице. Она смотрит на пришедших с каким-то холодным презрением и говорит спокойным, почти циничным тоном:
- Санджар Умаров арестован по обвинению в антигосударственной деятельности и измене Родине. Он признался, что выполнял задание ЦРУ по свержению конституционного строя в Узбекистане и планировал убийство Ислама Каримова.
Эти слова звучат как гром среди ясного неба. Индира взрывается возмущением:
- Вы с ума сошли! Это всё — наглая ложь! Мой муж — честный человек!
Нигара, с саркастическим смешком, добавляет:
- Советский прокурор Вышинский просто отдыхает! Придумывать такие обвинения — это уровень 1938 года!
Артыкова, сохраняя невозмутимое выражение лица, говорит язвительным тоном:
- Ну, порядочных людей в милицию не приводят. И тем более не связываются с американцами, чтобы свергать нашего великого вождя, — она небрежно машет рукой, делая вид, что любые доводы для неё не имеют значения.
Индира не сдерживается и с сарказмом спрашивает:
- Напомните мне, а разве внучка Ислама Каримова — Иман не гражданка США? И бывший муж Гульнары Каримовой не имеет паспорт США?
Но Артыкова делает вид, что не слышит этот вопрос, словно его не было.
Нигара решительно продолжает:
- Вы серьёзно считаете, что Санджар связан с восстанием в Андижане? Он там не был много лет!
Артыкова с нарочитой самоуверенностью отвечает:
- Мы в этом уверены. Умаров сам признался в своих связях с андижанскими повстанцами и получении финансирования от США для свержения Каримова.
Нигара саркастически парирует:
- Вы хоть определитесь, кто за кем стоит: Санджар работает на США или на талибов? Они воюют между собой, а вы как-то смогли их объединить!
Светлана Артыкова лишь фыркает и, не желая больше выслушивать критику, отворачивается и уходит в здание, оставляя возмущённых родственников Санджара перед охраной. Один из милиционеров загораживает им путь, давая понять, что они больше ничего не добьются здесь.
Нигара, с тревогой в голосе, обращается к Индире:
- Мы должны привлечь международное внимание. Если они припишут ему Андижан — ему точно грозит смертная казнь! Мы не можем сидеть и ждать!

7.3.3. Мнение эксперта
Сцена в студии Си-Эн-Эн освещена яркими лампами, фон — голубой с логотипом канала, позади стоят экраны, на которых показывают хронику суда над повстанцами в Андижане. Ведущий, мужчина в строгом тёмном костюме, сидит за круглым столом напротив эксперта — Исаака Левина, аналитика по Центральной Азии, с седеющими волосами и очками в тонкой оправе. В студии царит напряжённая атмосфера, когда они обсуждают события, которые потрясли Узбекистан.
Журналист с серьёзным выражением лица говорит:
- Ислам Каримов ведёт решительную борьбу с исламскими радикалами. Это хорошо видно, как проходит суд в Ташкенте.
Исаак Левин качает головой, его лицо выражает скепсис:
- Осужденные не были радикальными в своих взглядах. Это были люди, поддерживавшие умеренный ислам, которые не ставили перед собой цель создать халифат или бороться с режимом. Они выступили против коррупции, нищеты, несправедливости и репрессий. Протест начинался как мирная акция, люди хотели, чтобы к ним явился президент и разрешил ситуацию. Но Каримов сделал из этого кровавую бойню. Никакого плана по созданию исламского государства не было. Это власть исказила ситуацию, превратив её в вооружённый мятеж.
Экран переключается на хронику событий в Андижане: люди на улицах, окружённые солдатами, звуки выстрелов. Картины хаоса и страха.
Журналист, нахмурившись, спрашивает:
- И кто же вооружил людей? Какая сила?
Левин разводит руками:
- Каримов уверен, что это американцы. Но США не нужно ещё одно пламя конфликта в Центральной Азии, когда они уже увязли в Афганистане. Я скорее склоняюсь к тому, что за этим стоит Владимир Путин. Россия хочет вернуть Узбекистан в свою орбиту. Некоторым андижанцам удалось сбежать, но часть вооружённых людей, возможно, была организована российскими агентами, чтобы спровоцировать кровопролитие и заставить Каримова использовать силу. Каримов, как известно, жесток. Он как-то сказал: «Ради спокойствия миллионов я не пожалею жизни тысяч людей». Именно это он и сделал. В результате правительственные войска начали беспорядочную стрельбу, уничтожив мирных жителей.
На экране показывают голосование в Генеральной Ассамблее ООН, посвящённое осуждению действий Узбекистана. Зал Ассамблеи заполнен, представители разных стран нажимают кнопки голосования. Картина голосования: 74 страны проголосовали за осуждение Узбекистана, 58 воздержались, а 39 проголосовали против. В ответ Узбекистан жестоко осудил участников восстания.
Эксперт продолжает:
- Судебное заседание в Ташкенте было открытым, но на деле не всех пустили. Судья Закир Исаев, известный заказной судья, вел процесс. Многим дипломатам и представителям международных организаций удалось попасть в зал, но всё было фарсом. 121 человек был осуждён на длительные сроки — от 14 до 20 лет. Их обвинили в убийствах, терроризме, попытке свержения конституционного строя. Те, кто сбежал, получили убежище в странах Европы и США.
Экран снова переключается на судебную хронику: судья Закир Исаев читает приговор, его голос холоден и строг. Осуждённые сидят за деревянными скамьями — лица хмурые, некоторые подавленно опустили головы. В зале слышны плачущие родственники, пытающиеся сдерживать свои эмоции. Камера фокусируется на ряде прокуроров, среди них улыбающаяся Светлана Артыкова — она кажется довольной результатом процесса. Прокурорские следователи тихо переговариваются друг с другом. Мелькают лица международных дипломатов, один из них — Мистер Х, сидит в углу в чёрных очках, наблюдая за процессом, не подавая никаких эмоций.
Журналист возвращается к теме разговора:
- Прокуратура также пыталась связать события с Санджаром Умаровым, лидером «Солнечной коалиции». По словам его жены Индиры Умаровой, которая живёт с детьми в США, ему предъявлены обвинения в связи с восстанием.
Левин подтверждает, кивая головой:
- Да, это так. Прокуратура придумала обвинения, что он якобы действовал по указке США. Но это очевидный вымысел. Семья Умарова не знает, где он сейчас находится, и власти это скрывают. Но суд неизбежен — и мы можем ожидать очередной судебный фарс, подобный андижанскому.

7.3.4. Американский шпион
Ташкентский городской изолятор МВД представляет собой мрачное здание, которое за годы приобрело пугающую репутацию. Высокие, серые бетонные стены, покрытые грязью и плесенью, лишены окон, откуда мог бы проникнуть свет. Во дворе тишина, нарушаемая лишь эхом шагов охранников. В этих застенках некогда пытали, истязали, а многие люди погибли, исчезнув без следа. Каждый угол, каждая камера пропитана страхом и болью. Пахнет сыростью, плесенью и болью, а за массивными железными дверями скрываются кошмары.
Санджар сидит на металлической шконке в своей темной камере. Его одежда грязная, пропитанная потом и кровью. Он осторожно подносит руку к голове, где кровь уже запеклась, и боль пронизывает каждое движение. Тошнота накатывает волнами, перед глазами темнеет, но он заставляет себя сесть. Опираясь на холодную, отсыревшую стену, Санджар пытается осознать происходящее, но его мысли путаются. Ясно одно — он попал сюда надолго.
Дверь камеры с жутким лязгом открывается. На пороге стоит милиционер — крупный мужчина с угрюмым лицом, шрам пересекает его левую щеку. Его глаза, полные ненависти, смотрят на Санджара без всякого сострадания. Темно-синяя пятнистая форма милиционера небрежно застегнута, сапоги заляпаны грязью.
- Выходи! Тебя ждет следователь, — злобно рычит милиционер, держа дубинку.
С трудом поднявшись, Санджар выходит под конвоем двух охранников. Их тяжёлые шаги эхом отдаются в узких коридорах изолятора. Наконец, его приводят в кабинет следователя, мрачное помещение, больше напоминающее камеру пыток. Стены серые, покрытые пятнами и трещинами, на полу следы крови. В углу стоит стол, заваленный бумагами, а на стене висят крючья. Одна из излюбленных «техник» — пытки с пакетом на голове или загон игл под ногти, от этого стонали многие узники до него. Тусклая лампа освещает помещение, добавляя атмосферу ужаса.
Внутри кабинета находятся шесть мужчин в военной форме, с большими погонами майоров и полковников. Среди них выделяется Светлана Артыкова, заместитель генерального прокурора. Коротко стриженная, она выглядит ухоженно, но её глаза полны жестокости. Мужчины курят, переговариваются и смеются, в воздухе стоит удушливый дым. На столе — бутылка водки, они наливают и продолжают веселиться, несмотря на серьёзность дела.
Когда Санджар входит, все взгляды сразу же на него. Майор, лысый и массивный, со злым оскалом, гасит сигарету, шипя:
- Предатель!
Артыкова с ухмылкой и не скрывая своего удовольствия, обращается к нему:
- А вот и наш мятежник! Добро пожаловать в Узбекистан, где ты покушался на жизнь нашего президента! Вам там, в Штатах, дали инструкции, как нас свергнуть?
Санджар, несмотря на свою слабость, смотрит на неё с презрением и хрипло произносит:
- Вроде бы занимаешь высокую должность, а ум — как у курицы. И погоны прилепила не по интеллекту. Что вы там в Ок-Сарае придумали против меня?
Тишина повисает в комнате. Присутствующие ошарашены — такого дерзкого ответа они не ожидали. Обычно все узники в их присутствии трепещут от страха, стараясь избегать лишних слов, но не этот человек.
Майор, злобно скривив губы, резко заявляет:
- Ты организовал восстание в Андижане? Признавайся!
Санджар, срывающимся от боли голосом, насмешливо отвечает:
- Я потопил «Титаник». Стрелял в Ленина! Покушался на Гитлера! Но восстание в Андижане не устраивал. Не мой профиль.
Артыкова, поняв, что перед ней стоит умный и не сломленный человек, заскаливает зубы:
- Любишь шутки? А тебе показали, что шутить с нами нельзя. Мало побили? Может, печенку отбить?
Санджар, с ненавистью в голосе, еле выговаривает:
- А вы что-то другое умеете?
В этот момент в разговор вступает полковник СНБ — высокий мужчина с холодным лицом, его глаза ледяные, губы сжаты в тонкую линию, выражение лица словно вырезано из камня:
- Ты организовал бизнес, чтобы финансировать терроризм. Ты снабжал андижанцев деньгами и оружием.
Санджар ошеломленно спрашивает:
- Как я помогал оружием?
Артыкова ухмыляется:
- Через американцев! Часть оружия передали с базы в Ханабаде. Ты же это организовал?
Санджар с трудом подавляет боль, усмехаясь:
- Преувеличиваете мои возможности! В такие игры играли в КГБ. А я всего лишь инженер.
Полковник не уступает:
- Ты снабжал американцев горючим, они сделали тебя своим агентом. Доказательства у нас есть.
Санджар спокойно, хотя и с болью, требует:
- Покажите. Интересно посмотреть, что вы там по лекалам НКВД написали.
Комната заполняется смехом, следователи с издевкой выходят. Сразу после этого заходят два милиционера с дубинками. Без слов они валят Санджара на пол и начинают жестоко избивать его, нанося удары по телу.
- Признавайся! — кричат они, каждым ударом стараясь выбить из него признание. Удары обрушиваются на рёбра, живот, ноги. От боли Санджар стонет, его тело судорожно сжимается, но он всё ещё сопротивляется.
Наконец, боль становится невыносимой, мир перед глазами начинает тускнеть, и Санджар теряет сознание. Его тело неподвижно лежит на холодном полу.

7.3.5. Снос родительского дома
Улица, на которой находился двухэтажный дом родителей Санджара Умарова, всегда была символом уюта и интеллигентности в Ташкенте. Здесь жили люди искусства, ученые, писатели и музыканты, а каждый дом был отражением вкуса и интеллекта его владельцев. Узкие, ухоженные улочки с высокими деревьями, создающими тень, были украшены аккуратными садами с цветами. За прочными заборами скрывались изысканные и продуманные частные дома. Чистота и порядок во всём создавали ощущение мира и гармонии. Этот квартал был настоящим сердцем культурного Ташкента, славящимся достойными и уважаемыми жителями, которые внесли неоценимый вклад в развитие Узбекистана.
Но сегодня эта улица стала свидетелем сцены полного разорения. Дом академика Умарова, построенный с любовью и заботой, теперь окружён милицией. Сотрудники МВД, в темно-зеленой форме, из-за которых в народе прозвали "огурцами", грубо выгоняют родственников Санджара из дома. Люди в растерянности: они не понимают, что происходит и в чём их вина. Милиционеры кричат на них, выкрикивая приказы с недовольными лицами, а иногда толкают тех, кто не успевает вовремя забрать свои вещи. Офицеры выглядят раздражённо, словно выполняют неприятную, но обязательную для них работу.
- Забирайте свои вещи! Быстрее! – кричит один из милиционеров, его голос груб и пропитан злостью. Он толкает пожилую женщину, а дети в страхе прячутся за родственников, их глаза полны ужаса. Индира, жена Санджара, вместе с детьми стоит неподалеку, не в силах сдержать слёзы. Она крепко обнимает детей, которые не понимают, почему их лишают дома, места, где они выросли, где чувствовали себя в безопасности.
К дому подъезжают экскаваторы и тракторы, их железные гусеницы с шумом впиваются в землю. Стальные ковши безжалостно врезаются в стены дома, рушат кирпичи, а крыша с грохотом обрушивается, словно символ всех разрушенных надежд и воспоминаний семьи. Пыль взметается вверх, заполняя воздух густыми облаками, пока техника методично разрушает этот дом — дом, который построил собственными руками академик Умаров, чтобы его дети и внуки могли жить в достатке и покое. Всё, что было создано с любовью и заботой, за считанные минуты превращается в руины.
Звук падающих стен и трескающихся балок перекрывают мощные динамики, из которых несётся гимн Узбекистана. Мелодия навязывается всем присутствующим, словно заставляя забыть о разрушении и людском горе. Грохот рушащегося дома и плач родственников теряются на фоне громкого гимна, который играет неумолимо, как холодная, бессердечная власть.
За этим актом варварства, с насмешкой и презрением, наблюдает Светлана Артыкова. Её лицо холодно, в глазах светится жестокая ирония. Для неё это лишь ещё одно задание, приказ, который нужно выполнить. Она стоит в стороне, смеётся, глядя, как рушат дом, в котором когда-то жила одна из самых уважаемых семей страны. Её задача — "обеспечить законность" этому процессу, и она это делает, с удовольствием наблюдая за хаосом.
Недалеко, в тени одного из экскаваторов, стоит Мистер Х — человек, который в тени и кулуарах раздаёт приказы. Он в чёрных очках, лицо его скрыто, но виден сигаретный дым, поднимающийся вверх. Он не торопясь затягивается, а затем даёт указания рабочим, как лучше ломать стены дома, указывая на уцелевшие части здания:
- Тут возьмите, а тут потолок дайте вниз. Не тяните.
Его спокойствие контрастирует с ужасом и плачем окружающих, а жестокие действия милиции и строительной техники продолжают уничтожать всё, что оставалось от уважаемой семьи Умаровых.

7.3.6. В посольстве США
Посольство США в Юнус-Абадском районе Ташкента выглядело как настоящая цитадель, внушающая чувство неприступности и строгости. Высокие бетонные стены окружали внушительное здание, а железные ворота, через которые не так просто было попасть, были оборудованы современными системами безопасности. Камеры слежения повсюду, на каждом углу, зорко следили за каждым движением. Охрана — профессиональные и хладнокровные люди, оснащенные самым современным оружием. Всё это подчеркивало, что это территория, куда доступ для обычных граждан практически невозможен. Внутри периметра, на высоком флагштоке, гордо развевался звездно-полосатый флаг США, напоминая о могуществе и величии американской дипломатии даже в далёкой Центральной Азии.
В кабинете посла царила атмосфера формальности и строгости. Кабинет был просторным, с массивной деревянной мебелью тёмного цвета, подчёркивающей солидность и важность места. На стенах висели дипломатические документы и фотографии с высокопоставленными американскими и зарубежными чиновниками, а на столе стоял флаг США. Полки, заставленные книгами по международной политике и праву, подчёркивали высокий статус и профессионализм хозяина кабинета. Окна кабинета были закрыты жалюзи, пропуская лишь немного света, что придавало помещению полумрак. На столе, аккуратно сложенные, лежали документы, а рядом с ними — простая лампа для работы.
Посол, человек среднего возраста с уставшими глазами, внимательно слушал Нигару Хидоятову и Индира Умарову. Он глубоко вздохнул, выражая своё внутреннее напряжение, и тихо сказал:
— Я вас понимаю. Мы сейчас в очень сложном положении. Нашу базу К2 выводят из Узбекистана, и это огромный удар для нас. У нас непростая ситуация в Афганистане, и эта база играла важную роль в поддержании стабильности. Теперь мы её лишились. Президент Барак Обама пытается смягчить ситуацию, но узбекская сторона твёрдо стоит на своём.
Нигара, нахмурив брови, подчеркнула:
— Ислам Каримов хочет связать события в Андижане с вами. Он официально обвиняет Санджара Умарова в организации восстания и утверждает, что вы оказывали ему финансовую поддержку. Это просто абсурд! Получается, что вы якобы спонсируете революции и мятежи. Что на это скажете?
Посол слегка развёл руками и с удивлением пожимая плечами, ответил:
— Мы в курсе этих нелепых обвинений. Каримов несет чушь, пытаясь оправдать свои действия и свалить вину на кого-то другого. В Белом Доме все возмущены, президент в гневе, конгрессмены требуют расследования по Андижану. Но, к сожалению, на данный момент мы не можем ничего сделать. За Каримовым стоит Владимир Путин, и он использует своё влияние в Совете Безопасности ООН. Он блокирует все наши попытки ввести санкции против Узбекистана.
Нигара обеспокоенно спросила:
— Значит, вы просто соглашаетесь с поражением? Что Путин контролирует всё, что здесь происходит? И вы не собираетесь ничего предпринять? Санджара не спасёте?
Посол опустил голову, его взгляд был полон сожаления:
— Я постараюсь встретиться с Исламом Каримовым и поднять вопрос о Санджаре Умарове. Но, если честно, я не уверен, что это принесет результат. Вы ведь знаете, насколько жёсткий и неуступчивый человек Каримов.
Индира, с болью в голосе, добавила:
— У нас отбирают всё, что мы имеем. Конфисковали бизнес, арестовали счета, разрушили дом, в котором жили родители Санджара. Он был успешным бизнесменом, но его лишили всего многомиллионного состояния. Частная собственность в Узбекистане — это просто фикция! В любой момент у нас могут отнять всё, что у нас есть. А теперь они мстят нам, разрушив дом, в котором жила его семья. Это месть всем родственникам!
Посол снова развёл руками, показывая своё бессилие перед сложившейся ситуацией. Индира, почувствовав безысходность, но в её глазах сверкнула решимость, заявила твёрдо:
— Я полечу в Штаты. Я встречусь с сенаторами, с конгрессменами! И если понадобится, я доберусь до самого Барака Обамы! Но я спасу своего мужа!

7.3.7. Смена приоритетов
В приёмной президентской резиденции Ок-Сарай царила атмосфера напряжения и строгости. У двери стоял крупный охранник, одетый в тёмную униформу с военной выправкой. Его лицо было бесстрастным, кожа тёмная, взгляд стальной, будто вылепленный из камня. В руках у него был металлоискатель, но вся его осанка и манеры говорили, что он привык решать вопросы не только с его помощью. Он проверял каждого чиновника, прибывающего на встречу с президентом, внимательно и методично. Каждое движение было чётким, как будто доведённым до автоматизма — он чувствовал свою власть над каждым, кто входил в эту зону.
Министра иностранных дел Абдулазиза Камилова он быстро проверил, едва провёл прибором по его одежде, и жестом показал на дверь. Камилов, хоть и сдерживал эмоции, на его лице легко читались недоумение, страх и брезгливость. Он знал, что возражать не стоит, потому промолчал и молча проследовал в кабинет. Охранник лишь мимолетно посмотрел ему вслед.
Светлана Артыкова, прокурор, привлекла больше внимания охранника. Её осмотр был продолжительным и почти унизительным. Она, казалось, нисколько не возражала — напротив, когда подняла юбку, демонстрируя отсутствие нижнего белья, её лицо озарила лукавая улыбка. Она игриво сказала:
— Так что, милый, нет желания понежней меня проверить?
Её тон был одновременно вызывающим и издевательским. Охранник же остался невозмутим, как робот, продолжая процедуру. Он холодно проверил её бедра, безэмоционально лапая ягодицы и внимательно ощупывая бюстгальтер. Едва законченный осмотр, не вызывая никакой реакции у него на лице, вызвал недовольное фырканье от Артыковой. Она прошла в кабинет, а охранник, морщась, быстро достал влажную салфетку и тщательно вытер руки, как будто это был ритуал избавления от мерзости.
Внутри кабинета Ислам Каримов сидел за массивным столом, его лицо было тёмным от напряжения, брови нахмурены. Взгляд был жёстким и суровым — он был явно недоволен. Его массивная фигура в простом костюме была неподвижной, но даже так он излучал угрожающую энергию. Когда Камилов начал доклад, голос его дрожал, и он то и дело сглатывал, чувствуя, как гнев хазрата нарастает.
— Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе опубликовала Заявление № 576 относительно ареста и содержания под стражей Санджара Умарова... — начал Камилов, не поднимая глаз.
Каримов неожиданно пнул по столу, вставая. Он с яростью ходил по кабинету, его шаги были тяжелыми, глухо отдаваясь в пространстве. Кабинет был обставлен строгой, почти аскетичной мебелью, с высокими окнами, но в этот момент он походил на боевую арену, где ярость президента становилась главным действующим лицом. Каждый шаг Каримова был словно заряд энергии, его руки сжаты в кулаки, взгляд острый и злобный.
Когда в кабинет вошла Артыкова, она остановилась у бюста самого Каримова, который стоял в углу кабинета, и молча наблюдала за происходящим. Президент, не глядя на неё, резко спросил:
— Что у вас по Умарову?
Её голос прозвучал спокойно, почти безразлично, словно она говорила о какой-то рутине:
— Бьем. До потери сознания. И снова бьём, как предписано инструкциями. Но он не подписывает документы.
В тот момент Абдулазиз Камилов, стоя напротив президента, был полон страха. Он боялся, что Каримов в любой момент сорвётся на него, как это было ранее, когда президент в приступе ярости ударил его кулаком по животу, так что Камилов согнулся пополам, не в силах дышать, а затем пнул его ногой, вызвав острую боль. Это воспоминание заставило Камилова заикаться, и с дрожью в голосе он попытался предложить выход:
— Может быть, стоит убрать политическую составляющую... Перевести обвинения в экономическое русло...
Каримов остановился, переваривал услышанное. В этот момент из тени кабинета появился Мистер Х — фигура, всегда остававшаяся в тени. Его голос прозвучал холодно и убедительно:
— Это хорошая идея. Меньше политики — больше хозяйственных преступлений.
Каримов махнул рукой, согласившись с предложением, и Камилов вздохнул с облегчением, почувствовав, что сегодня он избежал избиения.

7.3.8. Пытки продолжаются
В ташкентском изоляторе МВД, за толстенными стенами, каждый день разыгрывается один и тот же сценарий. Каменные стены глушат крики боли и мучений, скрывая от мира жестокие методы допросов, где следователи не скупятся на побои и унижения. Это место — не просто тюрьма, это фабрика компроматов, где лжесвидетельства и самооговор становятся обыденностью. Как в далёком 1938 году, когда репрессии и чистки стали символом сломленных судеб, так и сейчас, машина давления работает бесперебойно, выдавливая из людей нужные власти признания.
На очередном допросе сидит Санджар Умаров. Его лицо измождённое, глаза едва открыты, а язык с трудом ворочается от боли и усталости. Следователи, сидящие напротив, спокойно задают вопросы, как будто перед ними не измученный человек, а участник обычной деловой встречи:
— Как вы вели бизнес в США? — спрашивает один из них, холодно и равнодушно.
Санджар, еле удерживаясь в сознании, пытается ответить, хотя и не понимает, почему их интересует его американская деятельность:
— В США можно вести бизнес без коррупции, без взяток и откатов. Надо просто быть честным перед законом и платить налоги, — произносит он с трудом, стараясь оставаться сосредоточенным.
В этот момент дверь камеры резко открывается, и в помещение уверенно входит Светлана Артыкова, прокурор, с ехидной улыбкой на губах и горьким сарказмом в голосе:
— А вы не платили налоги за свой бизнес! У нас есть документы из налоговой инспекции! — заявляет она с наигранной уверенностью.
Санджар, измождённый, но всё ещё с гордостью, вспыхивает от этого обвинения:
— Неправда! Я всегда платил налоги! У нас есть аудиторские проверки!
Но Артыкова продолжает:
— А за ваш бизнес в США? За то, что вы ведёте бизнес в Штатах?
Её хитрая улыбка начинает раздражать Санджара, который, задохнувшись от возмущения, смотрит на неё с удивлением:
— Я платил налоги и в США. С чего это вы взяли? Есть фискальное ведомство, обратитесь туда, это не секрет. Моя отчётность прозрачна!
Артыкова, с холодной усмешкой, меняет акцент разговора:
— Но за бизнес в США вы не платили Узбекистану! Вы наш гражданин, и должны платить нам! Мы вас вырастили, дали образование, а вы не хотите платить налоги узбекскому государству. Не странно ли это? Это предательство?
Санджар, весь кипя от унижения и абсурдности обвинений, не сдерживается:
— Мадам, я уже говорил вам, что у вас интеллект курицы! Вы даже не знаете, к чему придраться! Что, теперь я не главарь восставших? Не американский шпион? И с талибами не дружу? Почему не спрашиваете об этом? Вас вдруг мой бизнес в Штатах стал волновать?
Артыкова молча разворачивается и уходит, за ней следуют следователи, оставляя Санджара в одиночестве. Но его одиночество длится лишь несколько секунд.
Дверь камеры снова открывается, и в неё заходят здоровенные милиционеры с дубинками в руках. Без слов они начинают избивать Санджара. Гимн Узбекистана разносится из динамиков, оглушая и обостряя ужасающую атмосферу. Первый же удар дубинки по спине Санджара синхронизируется с ритмом гимна:
"Сер;уёш, ;ур ўлкам, элга бахт, нажот,
Сен ўзинг дўстларга йўлдош, ме;рибон, ме;рибон!"
Тяжёлые дубинки поднимаются и падают в ритм музыки, боль прокатывается по телу Санджара волнами. Его тело, измученное пытками, корчится и извивается от боли, но милиционеры, словно на параде, отбивают ритм гимна, не переставая смеяться:
"Яшнагай то абад илму фан, ижод,
Шу;ратинг порласин токи бор жа;он!"
Удары становятся сильнее, теперь кованые сапоги врезаются в его ноги и руки. Милиционеры с каждым ударом всё больше заходятся в диком хохоте, получая извращённое удовольствие от своей власти и жестокости. Санджар уже не кричит — его голос сорван, он лишь стонет в беспомощности, пока гимн продолжается, заполняя камеру ироничным звуком о свободе и величии.

7.3.9. Недосягаемый
Ранним утром аэропорт Ташкента погружён в утреннюю суету. На стойках регистрации пассажиры сдают багаж, спешат успеть на свои рейсы. В зале ожидания звучит объявление: «Посадка на рейс Ташкент-Рига-Нью-Йорк». Пассажиры устремляются на паспортный контроль, торопясь не опоздать на международный перелет.
Индира Умарова, дрожащими руками протянув документы на регистрацию, готовится к отлету. Глаза у неё на мокром месте — слёзы льются от напряжения и боли:
— Я вернусь! Я вытащу мужа из тюрьмы! Я подключу всех, кого смогу! Эти изверги ответят! — говорит она, пытаясь сдержаться, но её голос дрожит.
Нигара Хидоятова, её ближайшая соратница, крепко обнимает её:
— Держись, — произносит она, сама еле справляясь с эмоциями. — Пока мы вместе — мы сила!
Индира, оглядываясь на прощание, со слезами уходит к зоне паспортного контроля. Нигара, стоя на месте, провожает её взглядом, вздыхает и, когда двери закрываются за Индирой, медленно направляется к выходу. Самолёт "Боинг-737" взмывает в воздух, стремясь на запад, взяв курс через Ригу в Нью-Йорк. Небо над Ташкентом на мгновение окрашивается в цвета уходящего дня, пока самолёт исчезает за горизонтом.
После трогательного прощания, Нигара направляется к городскому изолятору МВД, где содержится Санджар Умаров. Оказавшись перед массивными воротами, она сталкивается с непробиваемой стеной равнодушия в лице охраны.
Охранник, коренастый мужчина с густыми усами, в плохо сидящей форме, лениво прислонившись к стойке, усмехается, когда Нигара пытается объяснить свои права:
— У вас новые инструкции, как не допускать свидания с подследственными? — холодно интересуется она.
— Сегодня суббота — неприемный день, — гогочет охранник, оглядываясь на своего коллегу, словно этот день для них — развлечение.
— Но сегодня пятница, — спокойно поправляет Нигара, сохраняя контроль. — Согласно вашему распорядку, можно встретиться с подследственным.
Охранник пожимает плечами, на лице — откровенное пренебрежение:
— А нам всё равно какой день недели. Для нас всегда день недопуска. — Его глаза блестят от злорадства, как будто он получает удовольствие от её беспомощности.
Нигара срывается:
— Изолятор — это не личный кабинет прокурора Светланы Артыковой или министра Алматова! Я не на приём к ним иду, я хочу увидеть Санджара Умарова, которого вы удерживаете здесь! У меня законное право, есть, чёрт подери, Конституция!
Слово "Конституция" в стенах изолятора звучит как что-то далёкое, ненужное, едва ли связанное с реальностью. Охранник лишь смеётся, поднимая бровь:
— Конституция? — его голос сочится презрением. — Это пустой звук здесь!
Второй охранник, высокий, широкоплечий, с бритой головой и татуировкой на шее, зевая, вяло добавляет:
— Вы ему ни жена, ни мать, ни дочь! — его тон выражает абсолютное равнодушие.
— Я его родственница, — твёрдо отвечает Нигара, упрямо стоя на месте.
Он зевает, махнув рукой:
— Мы таких родственников не впускаем. Катитесь отсюда, пока вас самих не арестовали.
Красная от гнева, Нигара покидает здание изолятора. На улице её уже поджидает машина. Сев в неё, она даёт указание ехать в офис "Солнечной коалиции", в надежде найти хоть какую-то поддержку.
Офис "Солнечной коалиции", некогда светлый и активный центр борьбы за права, запечатан прокуратурой, но всё ещё доступен для правозащитников и гражданских активистов. Пыль на окнах и закрытые двери символизируют подавление свободы и надежд. Но внутри — тёплое пространство, где плакаты на стенах и записки на столах напоминают о том, что борьба не окончена. Нигара садится в старое кожаное кресло у окна, стараясь собрать силы для следующего шага в их битве за правду.

7.3.10. Штаб Мемфиса
Штаб Индиры Умаровой в Мемфисе, расположенный в небольшом офисе в центре города, функционирует как настоящая ситуационная комната. Здесь всё сосредоточено на одном — спасении Санджара Умарова. Бюро завалено документами, газетами и вырезками из статей, на стенах развешаны карты Узбекистана, списки контактов, фотографии Санджара с его семьёй, а также схемы его бизнеса и данные по политическим связям. Несколько мониторов одновременно показывают социальные сети, новости и прямые трансляции, а также загружены международными сайтами, где обсуждается случай Санджара.
На столе в центре комнаты — штаб информации. Здесь собирается всё: сообщения от Нигары Хидоятовой, правозащитников, друзей и дипломатов, а также сведения из прессы и социальных сетей. Обстановка напряжённая, но организованная: команда работает круглосуточно, не давая ни себе, ни другим расслабиться.
Сыновья Санджара, Гулям, Арслан и Сардор, играют важнейшие роли в этой операции. Гулям Умаров, старший сын, координатор всего процесса. Он — спокойный, уверенный молодой человек с твёрдым взглядом и ровной осанкой. Гулям ведёт все переговоры с Госдепартаментом США, Конгрессом, Европейским союзом и международными организациями. В его руках — дипломатические инструменты и доступ к средствам массовой информации. Каждый день он пишет письма сенаторам и конгрессменам, организует встречи, выступает на радио и телевидении. Его опыт в управлении бизнесом помогает ему грамотно строить стратегию и координировать работу всей команды.
Арслан Умаров, второй сын, отправляется в Ташкент. Арслан — человек действия, сильный, волевой, с решительным взглядом и готовностью рисковать. Он настойчиво добивается встречи с узбекскими властями, чтобы увидеть отца и оказать давление на местную администрацию. Арслан пытается преодолеть бюрократию, действуя как «полевой агент», и ведёт переговоры на месте, сталкиваясь с угрозами, преградами, но не теряя цели.
Сардор Умаров, третий сын, ответственен за интернет-кампанию. Младший, но технически грамотный, он использует социальные сети, чтобы привлечь как можно больше внимания к делу Санджара. На его плечах — администрирование страниц в Twitter, Facebook, Instagram и YouTube, где публикуются новости, видеообращения и призывы к помощи. Он создаёт хэштеги, которые начинают набирать популярность в США и Европе, а также договаривается с журналистами для распространения информации в онлайн-медиа.
Дочери Санджара, Зарина и Эмина Умаровы, молодые, но решительные, активно рассказывают о ситуации в своих школах. Они записывают видеообращение к президенту Обаме с трогательной просьбой помочь освободить их отца. Дети собираются в школьных группах, где распространяют информацию среди сверстников и учителей, устраивают благотворительные акции и дискуссии о правах человека. Их наивные, но искренние голоса трогают сердца людей, внося большой вклад в эту борьбу.
Индира Умарова, полная решимости, вдохновляет свою семью:
— Мы одна команда, и мы спасём папу! — говорит она, укрепляя моральный дух всех участников.
Вместе они создают настоящий фронт борьбы за свободу Санджара Умарова, за его жизнь и защиту имущества семьи. Их усилия привлекают внимание не только общественности США, но и видных сенаторов, конгрессменов и журналистов. Узбекская диаспора в Америке активно подключается к движению, участвует в митингах, пишет петиции, распространяет новости и привлекает международное внимание к делу Умарова.
Американские газеты публикуют статьи о политическом преследовании Санджара, о нарушениях прав человека в Узбекистане. Заголовки вроде "Узбекистан: Санджар Умаров — жертва репрессий" появляются в крупных изданиях, таких как The New York Times и The Washington Post. В передачах на телевидении, таких как CNN и MSNBC, эксперты обсуждают, как Узбекистан подавляет оппозицию, и освещают тяжёлую жизнь граждан страны под авторитарным режимом.
На радио проходят передачи, в которых рассказывают о коррупции, пытках и других нарушениях прав человека в Узбекистане. Общественные деятели и правозащитники из таких организаций, как Amnesty International и Human Rights Watch, требуют вмешательства мирового сообщества и осуждают узбекский режим.
Эта кампания оказывает реальное давление на власти в Ташкенте. Услышав о международной реакции, узбекские лидеры начинают нервничать. На внутреннем уровне, они усиливают давление на семью Санджара, а внешне — пытаются уменьшить накал, посылая сигналы о готовности к переговорам. Постепенно их действия становятся осторожнее, так как они осознают, что ситуация вышла на глобальный уровень и может привести к дипломатическим последствиям, которые затронут их отношения с США и Европой.

7.3.11. Попытка убийства
Таких, как Санджар, в городском изоляторе множество — десятки, а может, и сотни. Все они обречены. В этой жестокой системе, где карательно-репрессивный механизм работает без сбоев, любой может стать жертвой. Как сами сотрудники МВД цинично заявляют: «Если вы не сидите в тюрьме, то это не ваша заслуга, а наша недоработка». В этом выражении вся суть системы, которая не терпит ошибок. Раз человек оказался за решеткой, на него обязательно "повесят" статью Уголовного кодекса, даже если он невиновен. Признавать ошибки здесь никто не хочет, и если кто-то оказался в изоляторе, то повод для осуждения всегда найдется. Это место, где правда не имеет значения.
Санджара, изможденного и еле живого, переводят в подвальное помещение. Узкие окна выходят во внутренний двор, и всё, что он видит, — это колеса милицейских машин и их днища, как будто весь мир перевернулся. Сквозь тусклый свет до него доносятся грубые голоса, смех и сквернословие охранников, для которых человеческие жизни — лишь игрушки. Санджар сидит на жесткой шконке, в руках держит кусок сухого хлеба, но он не может его прожевать, горло будто сжато железной хваткой. Он пытается выпить воды, но стакан пуст. Его тело дрожит, каждый вздох дается с трудом, а боль пронзает внутренности. Санджар поднимается с трудом, шатаясь, словно слабый старик, и видит в зеркале своего тела синяки и гематомы — следы недавних избиений. Он кашляет, его бьет озноб, и каждое движение вызывает стон боли.
Вдруг он слышит звук подъезжающего автомобиля. К окну изолятора подкатывает грузовик. Выхлопная труба направлена прямо в окно, и из нее начинает валить черный дым. Плотный и едкий, он медленно заполняет камеру, не давая возможности дышать. Санджар понимает, что это не случайность — это убийство, намеренная расправа. В его сознании всплывают мрачные образы: концлагеря, застенки НКВД, где людей душили таким же методом — автомобильными выхлопами. Он пытается сопротивляться, но тело не слушается. Санджар мечется по камере, задыхаясь, стараясь найти спасение от ядовитого газа. Его лёгкие горят, он теряет сознание, падает на холодный пол, чувствуя, как жизнь ускользает.
Но вдруг в полумраке камеры он замечает едва заметный просвет под дверью. Собрав последние силы, Санджар ползет к нему и начинает жадно глотать воздух, который просачивается из коридора. На мгновение ему удается восстановить дыхание. За дверью слышатся грубые голоса:
— Поддай газу! Пусть сильнее ревет мотор! Пускай сдохнет как собака!
Звук двигателя становится громче, рев усиливается, и камера вновь наполняется плотным дымом, лишая Санджара шансов. Он уже не видит света, только глухой, тяжелый гул мотора, который давит на сознание. Камера превращается в непроницаемую ловушку, где от смерти не скрыться.
Через полчаса дверь камеры распахивается. Внутрь входят милиционеры, одетые в противогазы, безразлично осматривая лежащее на полу тело. Один из них, видимо, командир, с разочарованием произносит:
— Не сдох, чёрт! — Его голос полон презрения, словно перед ним не человек, а помеха, неудавшаяся жертва.
Санджар тяжело дышит, цепляясь за остатки жизни, но в его глазах нет страха — только отчаяние и боль.

7.3.12. День суда
Время для заключенного тянется медленно, каждую минуту Санджар ощущает, как с жизнью уходит последняя надежда. Дни давно смешались в бесконечную серую массу, и он перестал их считать. Наступивший день суда воспринимается Санджаром с определенным облегчением, как финальная точка его мучений. Он верит, что правда выйдет наружу, что он сможет защитить свои права и обрести свободу. Но его ожидания наивны. В мире, где зло правит, места для справедливости просто нет.
В зале Ташкентского городского суда все происходит слаженно, как в добре отлаженном механизме, где для каждого обвиняемого заранее определен маршрут: быстрое рассмотрение дела — вынесение приговора — тюрьма. Это будничная рутина системы, где ни одно судебное разбирательство не обещает реального правосудия. Судья, прокурор, заседатели — все играют свои роли, не затрагиваясь чужими судьбами.
Родственники Санджара собрались в зале, допущены и несколько журналистов. За решеткой под пристальным надзором милиции сидит Санджар, весь исхудавший, как призрак человека. Его кожа бледна, глаза затуманены, он еле шевелит конечностями, но продолжает сидеть прямо, стиснув зубы. Ему плохо, его тошнит, но он терпит, держится из последних сил. Взгляд его затуманен болью, но в душе еще теплится крошечная искра надежды.
Его адвокат стоит рядом, но к нему не подпускают. В зале тянет сыростью, а в воздухе витает ощущение обреченности.
Гособвинитель Светлана Артыкова, в ярком макияже и обвешанная золотыми украшениями, словно демонстративно подчеркивает свое превосходство. Ее уши украшают огромные бриллиантовые серьги, руки блестят кольцами, а ярко-красная помада делает её образ еще более неестественным в обстановке, где решаются человеческие судьбы. Судья Закир Исаев, усаженный за массивный дубовый стол, изумленно смотрит на груду документов — 67 томов уголовного дела, которые разложены перед ним. Его глаза лениво пробегают по страницам. Ему лень даже листать эти тома, не говоря уже о их тщательном изучении. Это лишь ещё одно дело, очередная рутина. Заседатели по обеим сторонам зевают, они словно куклы на фоне происходящего спектакля. Им всё равно, найдется ли здесь правда, чья-то невиновность или жизнь будет разрушена.
Светлана Артыкова громогласно заявляет:
— Господин судья! Здесь почти семь десятков томов! Полные доказательства преступной деятельности бандита и вора Санджара Умарова! Тут доказательства и аргументы!
Адвокат Санджара, усмехаясь, тихо замечает:
— Семь десятков томов фантастики и бреда сумасшедших! Это не следственные материалы, это сборник сказок!
Исаев возмущённо взмахивает рукой:
— Прошу защиту не язвить! Мы разберемся! Для этого суд и существует! И для этого есть я — судья высшей категории! — добавляет он с гордостью, будто его статус что-то действительно значит. Тщеславие глубоко в его крови, и каждый случай он использует, чтобы похвастаться своим положением.
Вдруг судья делает паузу и обращается к залу:
— Сегодня день рождения Ислама Каримова, нашего хазрата и великого президента, первого президента Узбекистана! Я и гособвинение поздравляем хазрата с этим днем. И в эти священные часы мы начинаем разбирательство преступлений человека, который покушался на нашего лидера, на Ислама Каримова, хотел захватить власть! — Исаев театрально указывает на Санджара.
Санджар ошарашенно смотрит вокруг — на судью, на заседателей. Он не понимает, как его обвинения могут быть связаны с этой политической речью.
Адвокат кричит:
— Я против политизации уголовного дела! Причем здесь день рождения президента?
Исаев коротко, но резко отвечает:
— Протест отклоняется!
Судебный зал оглашается звуками гимна Узбекистана. Все встают, как по команде, и поют:
«Олтин бу водийлар — жон Ўзбекистон,
Аждодлар мардона ру;и сенга ёр!
Улу; хал; ;удрати жўш урган замон,
Оламни ма;лиё айлаган диёр!»
Только Санджар остаётся сидеть, молчаливо взирая на абсурд происходящего. Для него петь гимн в честь диктатора — кощунство, он чувствует, как это всё лишь издевательство над его судьбой и жизнями таких, как он. Судья Исаев бросает на него презрительный взгляд, как будто бросая вызов его молчаливому протесту.
В углу зала сидит таинственный человек, известный как Мистер Х. Он делает пометки в своём блокноте, наблюдая за каждым словом и движением участников судебного процесса. Его лицо скрыто в тени, а глаза внимательно следят за каждым действием, словно он является невидимой рукой, управляющей этим спектаклем.

7.3.13. Спектакль суда
Ташкент давно окутан холодной зимней стужей. Серое небо давит на город, улицы утонули в слякоти и грязи. Лужи раскинулись повсюду, а остатки грязного снега тонут в этом хаосе. По клумбам прыгают черные вороны, их карканье разносится по пустым дворам, создавая еще более угнетающую атмосферу. Возле здания суда толпа людей стоит в ожидании результатов суда, на их лицах — усталость и тревога. Они одеты в тяжелые пальто и шарфы, пряча лица от холодного ветра. Перед воротами выстроился отряд милиции с дубинками и щитами, блокируя вход. Их лица не выражают сочувствия — только суровое равнодушие. Но люди не расходятся. Каждый ждёт, сжав зубы и скрестив руки на груди, не желая отступить, пока не узнают судьбу Санджара Умарова.
На стенах суда висят огромные баннеры с изображением Ислама Каримова. Он улыбается, окруженный детьми, а внизу красуется лозунг: «Высокая духовность — непобедимая сила!». У ног постамента возится маленькая собачка, которая испражняется прямо под изображением. Внезапно милиционер с возмущением отгоняет её хозяина, выкрикивая оскорбления за «кощунство». Мелкий эпизод с собачкой кажется почти символическим на фоне происходящего: здесь никто не смеет унизить образ диктатора, даже животное.
Внутри суда всё идёт по сценарию, тщательно разработанному его режиссёрами. Заседание продолжается. Санджар, истощённый и измученный, стоит в клетке, словно зверь в зоопарке. Он говорит медленно, срывающимся голосом:
— Мне первый адвокат, который потом покинул Узбекистан из-за преследований властей, предупреждал: «Вам не следует так много говорить, сообщать второстепенное или для вас не особо ценное. Они будут использовать всё, что вы скажете, против вас». Это оказалось правдой. Когда я подробно объяснял следователям методы ведения бизнеса в США, которые я пытался использовать в Узбекистане, они пришли к странным выводам. Например, они указали, что, поскольку я знал, как зарегистрировать компанию в США, это должно означать, что я был иностранным агентом.
Слова Умарова заставляют зал замереть. Даже журналисты с блокнотами перестают писать, впитывая каждую его фразу. Только гособвинитель Светлана Артыкова лениво зевает, скучающим взглядом оглядывая зал.
— Узбекское правительство и национальные СМИ широко обвиняли США в событиях в Андижане, — продолжает Санджар, — и они пытались связать меня с этим, хотя я не имел к ним никакого отношения. После того, как я понял, что все, что я скажу, будет использовано для фабрикации уголовного дела и что они не заинтересованы в раскрытии правды, я отказался отвечать на какие-либо вопросы. После того, как я перестал отвечать на вопросы, прокурор Артыкова сказал: «Сейчас будем говорить другими словами».
Артыкова делает вид, что не услышала, но судья Закир Исаев, хмуря брови, наклоняется вперёд:
— Какими методами, говорите, господин Умаров?
Санджар продолжает, опираясь на прутья клетки:
— Меня отвезли в спецзону для допросов, куда посторонних не пускают. Это место, где пытали людей, как в гестапо или у Святой инквизиции. Били меня руками и ногами, угрожали сделать инвалидом. Хотели, чтобы я признался в том, что не делал — в андижанских событиях, в попытке свержения президента. Они вводили мне психотропные вещества, чтобы я не мог сопротивляться и подписывал всё, что мне подсовывали.
Артыкова, не выдержав, резко встаёт и кричит:
— Это ложь! Прокуратура не действует такими методами! Мы не фашисты, и Узбекистан — не Третий Рейх!
Исаев со скучающим выражением лица поворачивается к ней:
— Протест принимается, госпожа Артыкова. Подсудимый, продолжайте, но не отвлекайтесь на ваши фантазии.
Кажется, что слова «пытки» и «истязания» проходят мимо его ушей. Зал замер в напряжении, дипломаты делают заметки в блокнотах, так как аудио- и видеосъёмка строго запрещены. Лишь судебные исполнители ведут свою оперативную съемку, фиксируя происходящее.
Санджар делает глубокий вдох и продолжает:
— В середине ноября, после того как начались физические издевательства, обвинения против меня изменились. Ранее меня обвиняли в политических и экономических преступлениях, но теперь основное внимание сосредоточено на экономике. Всё, что я создал, было конфисковано. Даже проект по переработке газа в жидкость был закрыт и перешёл к «Зеромакс» — фирме, которую контролировала госпожа Каримова.
Судебный процесс превратился в заранее спланированный спектакль, где правда теряется среди десятков томов «доказательств», а жизнь Санджара Умарова рушится в череде обвинений и ложных признаний.
В зале суда повисла напряженная тишина, когда Исаев обменялся взглядом с Артыковой. Она лишь пожала плечами, как будто вся эта история с дочерью президента Гульнарой Каримовой была в прошлом и не касалась темы разбирательства. Судья слегка прищурился, затем, стукнув молотком, перебил речь Санджара:
— Сейчас не идет речь о дочери президента. Мы обвиняем вас в экономических преступлениях против народа и нашего хазрата!
Санджар, несмотря на попытку судьи отклонить его слова, продолжил свою защиту:
— Все процессуальные нормы моего задержания, ареста, содержания в СИЗО были грубо нарушены. Документы либо подписаны задним числом, либо не имеют ничего общего с реальностью. С середины ноября до конца декабря моим адвокатам запрещали доступ ко мне, — его голос звучал твердой, но изнурённой ноткой.
Артыкова, не выдержав, вскочила со своего места, как будто её укусили.
— Опять ложь! Ваши адвокаты свободно проходили к вам!
Тут адвокат Санджара резко встал, его голос звучал громко и твёрдо:
— Я протестую! Я подтверждаю, что не мог попасть к своему клиенту месяцами! Следователи блокировали мне доступ к нему! Мой подзащитный оставался без защиты и поддержки на протяжении всего этого времени!
Санджар, смотря прямо на Исаева, продолжил:
— За несколько дней до начала суда мне предоставили 67 томов материалов по делу. Многие страницы были дубликатами или совершенно несущественными. Это было сделано с явной целью усложнить изучение дела. Затем они потребовали, чтобы я подписал заявление о том, что ознакомился с документами. Я отказался это сделать, если адвокат не сможет ознакомиться с ними тоже. Только тогда мне дали краткую встречу с адвокатом, но времени на реальную работу с материалами не было. Окончательное обвинение я увидел только в середине января, и на тот момент остался лишь один том.
Артыкова, потеряв выдержку, резко развела руками, её лицо было перекошено от раздражения:
— Я устала опровергать ложь подсудимого! Это какой-то цирк!
Санджар, чья ярость клокотала внутри, но лицо оставалось спокойным, чуть приподнялся в своей клетке и с вызовом посмотрел на неё:
— Этот цирк устраиваете вы, — парировал он, выбив Артыкову из равновесия. Её лицо побагровело, а руки дрожали от ярости. Заметив, что её самоуверенность поколеблена, Санджар почувствовал мгновенное удовлетворение.
Исаев, наблюдая эту перепалку, раздраженно постучал молотком по столу, прервав обсуждение:
— Объявляется перерыв до вторника!
Он поднялся, даже не пытаясь скрыть своё недовольство. Для него этот процесс был лишь тягомотиной, которую он вынужден был терпеть. Ему было всё равно, насколько долго продлится это разбирательство, ведь не он находился за решеткой. Напротив, каждый день, затянутый судебными спорами, был для него всего лишь ещё одной возможностью демонстрировать свою власть. Исаев медленно вышел из зала, не удостоив Санджара ни единого взгляда.

7.3.14. Обсуждение
Светлана Артыкова с легкостью и привычной кокетливостью подошла к охраннику у входа в «Ок-Сарай», но на этот раз её попытка флирта оказалась неудачной. Мужчина молча, с выражением едва сдерживаемого раздражения, махнул ей в сторону кабинета, даже не удостоив взгляда. Его лицо было сурово, будто его раздражала сама её попытка развлечься на фоне столь серьёзных дел. Артыкова, прикусив губу, с сожалением прошла мимо, слегка раздражённая отказом, но быстро взяла себя в руки, направляясь в кабинет президента.
Внутри кабинета Ислама Каримова уже собрались высшие чиновники, атмосфера была напряженной. Мистер Х, с типичным для себя хладнокровием, докладывал:
— Суд проходит по плану. Ах, да, госпожа Артыкова может более подробно рассказать... — он небрежно махнул в её сторону, передавая слово, но Каримов отмахнулся.
— Потом. Какой у нас там план? — с хмурым выражением лица спросил он.
Мистер Х улыбнулся, почти играя:
— Я думаю, разумно дать Умарову 14 лет лишения свободы с конфискацией всего имущества. Также наложим арест на его активы за рубежом.
Каримов, нахмурив лоб, усомнился:
— А можем ли мы добраться до его имущества в США? До заграницы?
Мистер Х, с легкой усмешкой на губах, парировал:
— Конечно, нет. Но заявление о таком намерении будет иметь силу, по крайней мере, для узбекской публики. Пусть думают, что наши руки дотягиваются до любого преступника.
В этот момент министр иностранных дел Абдулазиз Камилов, немного нервно протирая ладони, произнёс, пытаясь сохранить спокойствие:
— Евросоюз заочно осудил 12 наших высокопоставленных чиновников... и... Саадама Хусейна повесили, кстати.
Эти слова повисли в воздухе, заставив Артыкову побледнеть, а Мистера Х хмуро посмотреть на министра, словно тот допустил опасный промах. Камилов явно проговорился, и атмосфера накалилась.
Каримов, резко обернувшись к Камилову, буквально взорвался:
— Ты на что намекаешь, собака? Что меня повесят?
Камилов в панике, бледнея, попытался исправить положение:
— Простите, хазрат. Я просто говорю о политических реалиях. Нам надо быть готовыми ко всему. Дело Гульнары Каримовой разгорается с новой силой. Мы, конечно, пытаемся гасить инсинуации и скандалы, но западные СМИ трудно заставить замолчать. Мы платим за молчание, но пресса делает намеки на Саадама Хусейна… и вас.
Мистер Х быстро вмешался, пытаясь смягчить напряженность и вернуть разговор в нужное русло:
— Умаров заявляет, что суд под руководством Исаева — это театр абсурда. Он хочет поскорее его закончить. Конечно, Санджар прав: все обвинения высосаны из пальца. Но нам нужно довести дело до логического конца. Престиж власти нельзя опускать ниже плинтуса. Исаев сумеет блестяще завершить процесс!
Каримов кивнул, чуть успокоившись:
— Пусть Исаев заканчивает суд. Затем он мне понадобится для имитации процесса над Гульнарой. Надо отвлечь внимание и защитить наши капиталы.
— Будет передано, хазрат, — почтительно ответил Мистер Х, склонив голову.
Тем временем Артыкова нервно грызла ногти, стараясь скрыть своё беспокойство, тогда как Камилов, покрывшийся потом, дрожащими руками протирал вспотевший лоб платком. Тишина снова воцарилась в комнате, напряжение разливалось в воздухе, как густой туман.

7.3.15. Городской пейзаж
Ташкент зимой преображается, словно покрытый белоснежным ковром. Мягкий снег устилает улицы, скрывая под собой трещины и грязь, придавая городу на время вид спокойствия и чистоты. Ветви деревьев блестят под светом фонарей, и город кажется уютным, будто дремлет в ожидании весны. Однако стоит снегу растаять, как обнажается мрачный и унылый пейзаж. На месте некогда гордой гостиницы «Москва» теперь полуразрушенная громада, напоминающая о былом величии, которое давно увяло. Некогда важные трамвайные пути теперь разрыты и заброшены, с каждым днем все больше уменьшая транспортную доступность для горожан. Каримов решил, что электрический транспорт — это прошлый век, не понимая, что жители страдают от сокращения общественного транспорта.
По улицам города мчатся автомобили, пытаясь лавировать между многочисленными ухабами и открытыми люками, из-за которых нередки аварии. Стабильные аварии на теплотрассах лишают целые кварталы тепла, трансформаторы горят, не справляясь с нагрузками, а канализационные трубы, которые не ремонтировались десятилетиями, забиты и требуют замены. Но инвестиции в инфраструктуру давно остались в прошлом — власть сосредоточена на других задачах, далеких от нужд населения.
Люди спешат по своим делам, сосредоточенные на главной цели — выжить. В этом хаосе, где телефонное право и взятки важнее закона, человеку трудно добиться чего-то честным путем. Купить машину у автодиллера без взятки практически невозможно, а милиционер, по значимости и влиянию, стоит выше врача или учителя. Город и вся страна утонули в полицейском контроле — сотрудники в зеленых униформах, которых презрительно называют "огурцами", встречаются на каждом углу.
Тем временем на городских рынках идет бойкая торговля продуктами, но цены кусаются. Для большинства покупка даже самых базовых товаров становится роскошью. Сельчане, лишенные заработка в родных деревнях, вынуждены искать работу в городах, присоединяясь к армиям "мардикёров" — низкооплачиваемых рабочих, готовых трудиться за копейки. Эти люди собираются на нелегальных рынках труда, выполняя самые тяжелые и грязные работы за жалкие деньги.
За закрытыми дверями подпольных помещений играют в бильярд — несмотря на запрет со стороны президента, бильярдные клубы продолжают существовать, хоть и скрываются от глаз властей. В других подвалах проводятся петушиные бои — еще одно незаконное развлечение, запрещенное в стране. На улице Катартал, известной как местный "квартал красных фонарей", проститутки разных национальностей и возрастов выстраиваются вдоль тротуаров, привлекая внимание мимо проезжающих машин. Автомобили останавливаются, и клиенты договариваются о встрече — все это под носом у местных "огурцов", чье присутствие здесь мало что меняет.
В университетах преподаватели берут взятки у студентов, которым надоело учить бессмысленные труды Ислама Каримова. Студенты понимают, что их оценки и дипломы не зависят от их знаний, а только от их способности дать "на лапу" нужному человеку. В школах учителя диктуют детям речи президента, и дети старательно записывают, не понимая всей абсурдности происходящего. По телевизору передают сюжеты о "рае", где реформы, которых никто не видел, якобы приносят невероятные успехи. Но эти успехи существуют лишь на экранах телевизоров и баннерах с изображением президента, которые стыдливо закрывают разрушающиеся здания и неотреставрированные улицы, словно пытаясь скрыть правду о том, что реформы сюда еще не дошли.
Такова реальность Узбекистана в эпоху Ислама Каримова — страна, где люди выживают в полицейском государстве, где коррупция и бюрократия душат любые надежды на будущее, а пропаганда создает иллюзию благополучия. И над всем этим плывет гимн, воспевающий свободу, которая для большинства остается недосягаемой:
«Ба;ри кенг ўзбекнинг ўчмас иймони,
Эркин, ёш авлодлар сенга зўр ;анот, зўр ;анот!
Исти;лол машъали, тинчлик посбони,
;а;севар, она юрт, мангу бўл обод!»

7.3.16. Гонорар
В зале суда царит гробовая тишина, только пронзительный голос судьи Закира Исаева разносится по залу, словно удары небесного грома, предвещающего катастрофу. Каждое его слово в приговоре отдается эхом, словно из глубин потустороннего мира, и кажется, что даже стены содрогаются от этого зловещего голоса. Он не читает, а будто произносит древний, проклятый псалом:
— ... приговариваю Санджара Умарова к четырнадцати с половиной годам лишения свободы...
Эти слова как выстрел в сердце для всех присутствующих. В зале раздаются возгласы возмущения, протесты и отчаянные крики родственников, как взрыв гнева и разочарования. Люди топчут ногами, некоторые плачут, а кто-то кричит: «Позор! Судилище!» Но этот хаос для Исаева — всего лишь фоновый шум, который не мешает ему сохранять непоколебимую, почти величественную маску равнодушия. Он не судья, он лишь чтец заранее написанного сценария, слепо следуя приказам сверху. Его давно прозвали "Хранитель Дьявола" после того, как он безжалостно осудил андижанских повстанцев, отдав их под пытки и казнь.
Милиция рвется в гущу толпы, пытаясь заткнуть протестующие голоса. Кого-то тащат за руки, кому-то зажимают рот. Возмущенные родственники сопротивляются, но силы неравны. Стражи порядка, словно волки, выталкивают людей из зала, разгоняя их беспощадно, но шум и гнев не стихает. Артыкова и Исаев, чувствуя нарастающую ненависть в зале, торопливо покидают помещение, скрываясь в узких коридорах здания. Они не хотят быть оплеванными или, что еще хуже, втянутыми в беспорядки. Им нужно побыстрее укрыться в кабинете судьи, где уже ждет "праздничная часть" — завершение спектакля.
Снаружи, в это время, Санджара Умарова в наручниках выводят из зала суда, его лицо бледное, но взгляд остается гордым и несгибаемым. Его усаживают в автозак, где его ожидает дорога в тюрьму — длинная, бесконечная череда лет за решеткой. Дипломаты, наблюдавшие за процессом, переговариваются шепотом, делая пометки в своих блокнотах. Они понимают, что справедливости в этой стране давно нет. Это очередной акт репрессий, очередной способ власти подавить любую попытку инакомыслия. Люди медленно покидают зал суда, многие молча, опустив головы. Ощущение тотальной несправедливости и безысходности витает в воздухе, давит на грудь, заставляя уйти быстрее, подальше от этой сцены.
Тем временем, в кабинете судьи царит совсем другая атмосфера. Там, за закрытыми дверями, ждет "Мистер Х", с двумя кожаными портфелями. Один — для Артыковой, второй — для Исаева. С приторной улыбкой он протягивает их:
— Вам за отличную службу. Хазрат будет доволен. Вы выполнили свою задачу безупречно, как всегда. Такие, как Умаров, больше не посмеют даже думать о том, чтобы замахнуться на власть.
Артыкова, увидев пачки долларов в своем портфеле, улыбнулась, как кошка, завладевшая добычей. Она закрывает его и, похлопав по крышке, произносит:
— Служу верно хазрату.
Исаев, сдержанно усмехнувшись, открывает бутылку водки и разливает её по стаканам. Он протягивает один Артыковой, но Мистер Х отказывается, не скрывая отвращения к этому примитивному ритуалу. Он уходит, оставив их вдвоем, замкнув круг коррупции и предательства. Исаев выпивает свой стакан залпом, Артыкова следом, и они смеются, как два игрока, успешно завершивших кровавую партию.
— Чисто сработали, — говорит Исаев, откидываясь в кресле, его глаза блестят от удовольствия, — теперь никто не рыпнется. И пусть говорят, что хотят — все равно все контролируется.
Они продолжают обсуждать процесс, вспоминая с цинизмом и насмешками моменты, когда защита пыталась доказать невиновность Умарова. Но для них это не имело значения — результат был предрешен задолго до начала.

7.3.22. Награда
В огромном, сияющем зале резиденции президента Ислама Каримова царит торжественная атмосфера. Лица собравшихся чиновников блестят от напряжения, в воздухе витает сладковатый запах лести и угодливости. Президент медленно подходит к судье Закиру Исаеву с орденом в руках, его лицо серьезно, но с легкой усмешкой, как будто он вот-вот скажет что-то ироничное. Когда Каримов вручает Исаеву орден «За безупречную службу», тот буквально светится от счастья. Его глаза наполнились слезами, щеки покраснели, и он с трепетом берет награду, словно это священная реликвия.
Исаев, не сдерживая порыва, обнимает руки Каримова и начинает целовать их, шепча клятвы верности и преданности:
— Хазрат, благодарю вас! Клянусь служить вам до последнего вздоха!
Каримов, с ленивой, по-барски расслабленной улыбкой, слегка хлопает Исаева по щекам, словно поощряя верного пса:
— Знаю, знаю... — его голос звучит с легкой насмешкой. — Вы все мои верные псы. Разорвете любого, если вас натравить, ха-ха-ха!
В толпе раздаются подхалимские смешки, но никто не решается смеяться громче самого Каримова. Исаев падает ниц перед президентом, целуя его туфли. Это зрелище выглядит унизительно и омерзительно, но для Исаева — это высшая точка его карьерного взлета. Его унижение перед диктатором — это демонстрация абсолютной преданности, готовности на все ради благосклонности президента.
Мистер Х, стоящий неподалеку, достает телефон и начинает фотографировать это позорное зрелище. Ему нравятся такие моменты. Он всегда находил удовольствие в наблюдении за тем, как даже самые "влиятельные" люди на коленях унижаются перед Каримовым, доказывая свою беспомощность перед реальной властью. Это не просто подчинение — это ритуал саморазоблачения и признания своей ничтожности. Он уже был свидетелем таких сцен с министрами, генералами и бизнесменами, которые падали на колени перед Каримовым в попытке заслужить его благосклонность. Сегодня — очередь Исаева.
В стороне от этого унизительного спектакля стоит министр иностранных дел Абдулазиз Камилов. Его лицо пылает от подавленного гнева. Он наблюдает за тем, как Исаев, этот ловкий интриган, буквально купается в благосклонности Каримова, и чувствует зависть, как никогда прежде. Камилов понимает, что не сумел угодить президенту так, как этот судья-пройдоха, готовый осудить любого, даже собственную мать, если это принесет ему выгоду. Его зубы стиснуты, а кулаки сжаты под мантией — внутри него кипит ярость.
Но Камилов не дурак и прекрасно понимает, что сам он такой же мерзавец и лицемер, как и Исаев. Они все замешаны в этом дьявольском заговоре. Однако это не уменьшает его зависть. Он знает, что, несмотря на свою высокую должность и долгие годы службы, не смог заслужить такого поощрения, такого показного триумфа. Он знает, что Каримов предпочитает тех, кто не боится потерять лицо, тех, кто готов идти на любые унижения ради власти.
Каримов продолжает смеяться, оглядывая собравшихся, уверенный в том, что каждый из них готов упасть перед ним так же, как Исаев. Его власть абсолютна, и в этом зале нет ни одного, кто осмелился бы даже подумать иначе.

Часть 7.4. Гульнара Каримова

7.4.1. Угроза капиталам
Зал для совещаний в резиденции «Ок-Сарай» окутан напряжением. По строгому графику высокопоставленные чиновники прибывают, проходя досмотр и обыски, что, кажется, стали привычной частью любой встречи с президентом. Охранники холодно и механически обыскивают каждого, будто по ритуалу, без эмоций, не встречая взглядов. Тишина среди чиновников почти осязаема, прерываемая лишь короткими командами охраны и шорохом бумаги документов.
Светлана Артыкова, грациозно покачивая бедрами, подходит к охраннику. Он проводит руками по ее телу с профессиональной отстраненностью, но вдруг, озадаченно, замечает:
— Мадам, на вас нет ни бюстгальтера, ни трусов. Вам нравится мой обыск, или вам просто жарко?
Артыкова отвечает лишь ехидной улыбкой, ничего не говоря, и спокойно проходит в кабинет, за дверью которого уже собрались высшие чины государства. Там она должна передать плохие новости.
Когда она входит, атмосфера в комнате наполняется еще большим напряжением. Чиновники стоят, словно по струнке, ни один не смеет дышать громче, чем нужно. Президент Ислам Каримов нервно ходит взад и вперед, руки за спиной, словно это может успокоить бурю внутри него. Ему докладывают о расследованиях против его дочери, Гульнары Каримовой. Светлана Артыкова начинает:
— Швейцария проводит расследование в отношении Гульнары Каримовой... — начинает она свой доклад, сдержанно и холодно перечисляя все обвинения, суть которых только усиливает напряжение в комнате. Каримов, нервно барабаня пальцами по столу, слушает, но не может скрыть растущую злость. В момент, когда она упоминает об изъятых активах на сумму более 800 миллионов франков, его лицо начинает темнеть.
Не выдержав, Каримов подлетает к бару, быстро наливает себе водки, одним движением выпивает полный стакан и, не притронувшись к лимону, с силой ставит стакан на стол. Лицо его — смесь смятения и ярости, губы поджаты, в глазах вспыхивают искры негодования. Руки дрожат, и он тяжело дышит, как бы стараясь удержать себя в руках.
Артыкова продолжает свой отчет, не обращая внимания на эту вспышку гнева. Тем временем, министр иностранных дел Абдулазиз Камилов подхватывает тему, добавляя еще больше подробностей:
— Министерство юстиции США и SEC расследуют деятельность Vimpelcom Ltd., МТС и TeliaSonera, которые перевели сотни миллионов долларов на счета компаний, контролируемых Каримовой... — Камилов старается говорить спокойно, но в его голосе звучит нотка страха, ведь гнев президента не обещает ничего хорошего для тех, кто сообщает такие вести.
Каримов, услышав цифры и масштаб расследований, вдруг багровеет. Его лицо превращается в маску ярости, кровь приливает к щекам. Словно не зная, куда деть себя, он тяжело опускается в кресло, сцепив руки на столе. Его дыхание становится все более прерывистым, и кажется, что вот-вот последует взрыв.
Мистер Х, наблюдая за реакцией президента, добавляет с холодной уверенностью:
— Власти США пытаются конфисковать 300 миллионов долларов на счетах в Ирландии, Люксембурге и Бельгии, утверждая, что они связаны с коррупционными схемами в Узбекистане. Европейские следователи также выяснили, что за подставными компаниями стояли приближенные Каримовой...
Ислам Абдуганиевич, уже не скрывая свою злость, ударяет кулаком по столу, но молчит. Он понимает, что ситуация выходит из-под контроля. Каждое новое слово, каждый новый факт словно гвоздь в его попытки скрыть коррупционную сеть, в которой завязана его дочь.
А Артыкова продолжает говорить, не замечая реакцию президента. Каримов стоит у стола, его багровое лицо в напряжении, и вдруг он срывается в крик, как будто хочет вытеснить всю ту боль и страх, что накапливались в нем:
— Стоп! Хватит! Что там про "Зеромакс"?! — его голос эхом отражается от стен, наполняя комнату тревожной вибрацией.
Светлана Артыкова, не дрогнув, отвечает спокойно, профессионально, без эмоций:
— "Зеромакс" — это отдельная тема, хазрат. Пока она не вплетена в этот коррупционный скандал Гульнары. Дело затянуто, ситуация заморожена. Сейчас главное — то, что вскрыли швейцарцы и другие следователи в Европе.
И тут вперед выходит Рустам Иноятов, грозная фигура главы СНБ, его глаза холодны и расчетливы. Он медленно говорит, словно каждое слово претендует на окончательное решение:
— Хазрат, ваша дочь своей глупостью и надменностью, вседозволенностью и распутством разорвала наши схемы. Она сделала видимыми все пути вывода капиталов за рубеж. Американцы и европейцы сейчас начинают копаться в этом, и в итоге могут добраться до наших активов. Достояние ваших людей под угрозой, и они уже выражают недовольство. А это те люди, которые контролируют регионы, и с ними нельзя ссориться. Мы в сложной ситуации после андижанских событий. Перестроить всю систему... — Иноятов замолкает, напряжение в комнате нарастает.
Каримов махает рукой, его усталость проявляется все сильнее:
— О, нет, не надо. Не хочу привлекать Владимира Путина. Сами справимся. Что предлагаете?
Артыкова делает шаг вперед, её лицо сохраняет холодное спокойствие, но в глазах мелькает огонек хитрости:
— Если Гульнара окажется на скамье подсудимых в Европе, она может выдать нас всех. Нам нужно устроить ей суд здесь, в Узбекистане. Мы осудим её по тем же статьям, что ей предъявляют в Швейцарии и других странах. В результате, за одни и те же преступления её не смогут судить дважды. Она отсидит срок здесь, и будет неподсудна в Европе и США. А замороженные капиталы — мы постараемся вернуть.
Каримов, будто высвобождаясь от тяжести, глубоко вздыхает и кивает, выражение его лица смягчается:
— М-да... хорошо. Согласен. Но... чтобы дочь не сидела в реальности! Это позор мне, позор семье!
Артыкова улыбается чуть шире, довольная тем, что план сработал:
— Суд проведёт Закир Исаев — наш надёжный человек. Гульнара получит не лишение свободы, а ограничение. Это будет домашний арест, гораздо лучше, чем тюрьма Эшмата. Мы формально будем придерживаться закона...
И тут, почти шепотом, но так, чтобы все услышали, мистер Х бросает реплику, которая повисает в воздухе:
— Операция должна быть шумной. Чтобы Запад услышал. Мы покажем, что якобы боремся с коррупцией. И тогда западники "проглотят" нашу наживку. А активы мы выведем из-под потенциального удара.
Эти слова эхом расходятся по комнате, как последнее звено в длинной цепочке решений. Лица собравшихся чиновников разглаживаются, волнение сменяется уверенностью — это хороший план, который решит сразу несколько проблем. Все одобрительно кивают, соглашаясь: да, это выход.

7.4.2. Взбешенные партнеры
На террасе своей фазенды, окруженной густыми зелеными садами, Хулио Иглесиас в шезлонге потягивает джин с тоником. Лед в стакане звенит, и певец неспешно делает глоток, расслабленно глядя на закат, который окрашивает небо над холмами в оранжево-розовые тона. Но, несмотря на всю эту идиллию, Иглесиас выглядит усталым и немного разочарованным. Морщинки, ставшие глубже с годами, подчеркивают его задумчивый взгляд.
Когда зазвонил телефон, певец недовольно прищурился. Он подносит трубку к уху, и голос с радио «Свобода» буквально выводит его из равновесия. Услышав упоминание о Гульнаре Каримовой и миллионах за совместный дуэт, Хулио сердито прерывает звонок. Певец убирает телефон, вглядываясь в пустоту перед собой и проклиная тот момент, когда поддался на легкие деньги. Соглашение с дочерью узбекского диктатора, тогда казавшееся перспективным шагом, теперь висело на нем, как тень.
В это время Каролина Груози-Шойфеле, вице-президент и художественный директор компании Chopard, отбивается от шквала вопросов журналистов. Высокая, стильная и собранная, с каштановыми волосами, аккуратно уложенными в пышные локоны, она обычно излучает уверенность и элегантность. Сегодня же на ее лице читается раздражение и тревога. Вопросы о связях с Гульнарой Каримовой и об участии в проекте Chopard превращают интервью в настоящий допрос.
Она вспоминает, как когда-то с энтузиазмом представляла коллекцию, созданную по идеям Каримовой, и даже говорила о том, что это поможет представить узбекское искусство всему миру. Но теперь слова журналиста о «стиральной машине для криминальных денег» вызывают у нее злость и досаду. Каролина опускает трубку и на секунду закрывает глаза, вспоминая ту злополучную встречу, которая теперь обернулась долгами в репутации, за которые приходится расплачиваться слишком дорого.

7.4.3. Стена перед Гульнарой
Гульнара с сыном Исламом стоят перед величественными воротами Ок-Сарая, где охрана, словно безмолвная стена, не позволяет им пройти. Офицеры в строгой форме хмуро наблюдают за ними, не делая резких движений, но каждый жест, каждый взгляд подчеркивает абсолютную невозможность пройти дальше. Ислам, подросток с беспокойными глазами, цепляется за руку матери, а она, в яростном отчаянии, кричит, пытаясь пробиться сквозь этот непробиваемый заслон:
— Отец! Отец! Ты же слышишь меня! Выйди ко мне! Впусти меня! Я тебе всё расскажу! Меня подставили! Я не виновата!
Но ее слова разбиваются о тишину, охрана только теснее смыкает ряды, давая понять, что путь ей заказан. Словно размытая тень прошлого величия, она отчаянно борется за право быть услышанной, но в ее глазах уже блестят слёзы, и голос дрожит от боли и бессилия.
Ислам Каримов стоит у окна своего кабинета и смотрит вниз. Он видит дочь, её изможденное лицо, которое некогда сияло самоуверенностью. Её безуспешные попытки пробиться сквозь строй охранников напоминают ему о собственных просчетах. Вначале он хотел передать ей власть, видел в ней наследницу — умную, властную, готовую стать продолжением его дела. Но она подвела его. Гульнара подставила его, втянув в коррупционные скандалы, которые угрожают самому существованию режима. Он сдерживает бурю эмоций, кипящую внутри, но его лицо напряжено. Каримов знает: вернуть всё назад невозможно.
За его спиной стоит Татьяна Акбаровна, бледная, трясущаяся, словно её телом пробегают волны страха. Она робко спрашивает:
— Ты не впустишь дочь?
Каримов резко оборачивается к ней, в его глазах пылает гнев:
— Она опозорила меня! Сейчас у меня проблемы с теми, кто поддерживает мою власть, с теми, кто удерживал меня на этом троне. И вся вина лежит на ней! — его палец с яростью указывает на Гульнару за окном, которая все еще пытается найти путь сквозь холодную стену охраны.
Татьяна, чуть отступив, в страхе шепчет:
— Что ты решил?
Каримов подходит вплотную, его лицо скривлено в злобной гримасе, и жестко шепчет:
— Будет суд. Иначе не избежать большого скандала. Лучше я ее посажу сам, чем это сделают американцы или швейцарцы. Там она расскажет то, что лучше утаить. Наша дочь научилась воровать — это не проблема в моем понимании. Но она не поняла главного: деньги любят тишину. А ворованные деньги — тишину в квадрате!
Татьяна, почти не слыша его слов, быстро уходит в соседнюю комнату, её шаги нервные и быстрые. Она зажигает свечи, расставляет чашки с травами и начинает рисовать пентаграммы на полу, погружаясь в мир своих странных обрядов. Каббалистика стала её способом убежать от реальности, её единственным утешением. Каримов бросает быстрый взгляд через приоткрытую дверь, его лицо кривится от презрения, и он демонстративно плюет на пол.
— Одна дочь — воровка, а жена — помешанная на черной магии! — бормочет он сквозь зубы, возвращаясь в свой кабинет, погружаясь в мысли о том, как его мир рушится на глазах.
Гнев и злость накрывают его, словно тёмная туча, но Каримов знает, что времени на слабость у него больше нет.

7.4.4. Конец Ферганского принца
Генерал Рустам Иноятов зашел в кабинет Ислама Каримова с видом человека, несущего тяжёлую новость. Хотя президент был явно не в настроении кого-либо слушать, Иноятов знал, что в его папке — мощный козырь, способный усилить его собственные позиции.
— Ну, с чем пожаловал? — сердито спросил Каримов, холодно глядя на Иноятова, который держал папку с компроматом.
— Выявлена новая группа организованной преступности... из числа ваших родственников, хазрат, — спокойно ответил Иноятов, ловя напряжённый взгляд Каримова и делая шаг назад, предвкушая вспышку ярости.
На мгновение в кабинете воцарилась гнетущая тишина. Каримов, сжав челюсти, холодно спросил:
— Кто?
Иноятов сделал паузу, выдерживая драматический момент:
— Ваша супруга с сестрой организовали ОПГ в Ферганской долине. Всем заправляет Акбарали Абдуллаев, ваш племянник. Олигарх.
Каримов нахмурился, но, не дав генералу договорить, раздражённо перебил:
— Я знаю об этом. Я дал разрешение Татьяне контролировать экономику долины и извлекать прибыль.
— Дело в том, что Акбарали тесно связан с вашей дочерью Гульнарой, — продолжил Иноятов, изучая реакцию Каримова. — Гульнара поняла, что не получит власть и вступила в сговор с двоюродным братом. Акбарали, которого все называют Ферганским принцем, планирует стать президентом Узбекистана, а Гульнару сделать либо премьер-министром, либо главой Сената.
Эти слова стали как удар в грудь. Внутри Каримова всё закипело. Снова — предательство, на этот раз со стороны самых близких. Он с трудом подавил ярость, которая готова была вырваться наружу, но его взгляд был полон ненависти. Он медленно сказал:
— Арестуйте Акбарали и его мать, бабу Тому.
Иноятов, заметив, что его план сработал, позволил себе короткую, едва заметную улыбку. Акбарали перешёл границу, но для Иноятова это был способ устранить конкурента и захватить контроль над прибыльным регионом.
— Моя группа захвата готова, хазрат, — ответил Иноятов, кивнув, и быстро покинул кабинет.
Той же ночью, группа захвата СНБ ворвалась в роскошный особняк Акбарали Абдуллаева в Фергане. Молодой "принц" устраивал весёлую вечеринку, окружённый молодыми девушками и друзьями. Когда охрана оказалась бесполезной перед профессионалами СНБ, люди в масках ворвались внутрь, уложив всех на пол.
Акбарали, ошеломлённый и униженный, оказался лицом вниз, а грубые сапоги захватчиков вдавливали его в пол. Его крики и протесты тонули в грубых ударах. Девушки визжали, а старуха Тома, оказавшись на коленях, плакала и умоляла оставить её семью в покое. Но её протесты были тщетны — дом Абдуллаевых был подчинён силе государства.
Собрав остатки достоинства, она набрала номер сестры Татьяны Акбаровны, но когда Татьяна попыталась предъявить претензии мужу, её встретили гневом.
В кабинете Ислама Каримова атмосфера была раскалённой до предела. Когда Татьяна вошла с обвинениями, президент не сдержался. Он с силой влепил ей пощечину.
— Молчи, тварь! Меня подвела твоя дочь, а теперь и твой племянник! Вы все замешаны в заговоре против меня! Мои враги не снаружи, а в кругу семьи! Кто бы мог ожидать такого удара в спину! — его голос дрожал от ярости.
Татьяна, ошарашенная ударом, схватилась за горящую щёку, но успела только шепотом попытаться оправдаться:
— Но, Ислам...
Он, не давая ей договорить, рявкнул:
— Молчать, тварь! Ты будешь под домашним арестом! И никаких тебе больше заклинаний и чёрной магии!
Её подхватила охрана и повела прочь. Татьяна, униженная и разбитая, словно призрак, медленно шла по коридорам дворца, где когда-то её шаги звучали с величественным эхом. Теперь она арестантка в собственном доме. В её собственных покоях её встретила пустота и холод. Охрана, приставленная к дверям, теперь следила не за тем, чтобы её оберегать, а чтобы не выпускать.
Тем временем в Фергане весь регион погрузился в хаос. Обыски прошли в домах и на предприятиях, принадлежащих Акбарали Абдуллаеву. Под контролем СНБ закрывались его компании, а имущество конфисковывалось. Особняки и офисы подвергались тотальной зачистке.
Сам Акбарали, который ещё вчера был полным самоуверенности олигархом, теперь лежал на полу в подвале здания СНБ, с синяками на лице и избитыми руками. Он был жалкой тенью того «принца», которого уважали в Ферганской долине. Его "друзья" исчезли, а вокруг него теперь были только холодные взгляды агентов спецслужб. Он осознал, как легко всё может измениться — один приказ, и он уже не олигарх, не владыка долины, а простой заключённый, которого можно уничтожить за мгновение.

7.4.5. Закат империи Гульнары
Фешенебельная вилла в центре Ташкента, расположенная среди роскошных посольств Китая, Индонезии и Украины, словно символизировала статус и могущество её владелицы — Гульнары Каримовой. Огромные залы были украшены дорогими предметами искусства, мебелью, и казалось, что здесь правит вечное благополучие. Однако атмосфера внутри была мрачной и напряжённой. В одной из больших комнат, за длинным столом с едой и напитками, сидели Гульнара, её дети — дочь Иман и сын Ислам — и несколько приближённых из её команды, включая верную помощницу Гаянэ Авакян.
В воздухе царила тревога. Несмотря на роскошное убранство и щедро накрытый стол, аппетита ни у кого не было. Люди сидели молча, боясь даже обмениваться взглядами. Все чувствовали, что над Гульнарой сгустились тучи, и волны ударов скоро докатятся и до её особняка. Каждый из них знал, что события в Ферганской долине, где громили бизнес Акбарали Абдуллаева и арестовывали его людей, — это лишь начало. Никто не хотел быть рядом, когда гнев президента дойдет до старшей дочери.
Гульнара понимала, что ситуация крайне опасна. До неё дошли слухи о разгроме бизнеса её двоюродного брата Акбарали, задержании бабы Томы и домашнем аресте её матери Татьяны. Она осознавала, что все ниточки тянутся к ней, и, возможно, вскоре охота начнется и за ней. Но, несмотря на это, она сохраняла внешнюю уверенность и делала вид, что контролирует ситуацию.
— Не бойтесь, — сказала Гульнара, сдерживая нервное напряжение, — я всех вас вытащу. У меня есть влияние и связи. Отец просто злится на меня, но он простит. Я — его любимая дочь.
Гаянэ, которая вся тряслась от страха, тихо возразила:
— Ваш отец очень зол на вас. Закрыли "Зеромакс", вскрылись махинации с мобильными операторами, и я в этом участвовала. На меня повесят всех собак!
Гульнара резко ударила рукой по столу, и хрустальные бокалы дребезжали:
— Глупости! Мы оказались в этой ситуации из-за предателей. Если бы не они, никто бы не узнал — ни Швейцария, ни Америка, ни Франция, ни мой отец!
Один из сидящих за столом, побледневший и нервный, выдавил:
— За нами давно следят. У вас много врагов. Говорят, ваш враг — премьер-министр Шавкат Мирзияев. Вы отобрали у него бизнес. Спецслужбы готовят на нас компромат.
Гульнара топнула ногой и взвилась:
— Ерунда! Пока мой отец у власти, этот Шавкат — таракан. Я его прихлопну! И всех остальных тоже!
Но как только она закончила говорить, раздался громкий треск — одно из окон в комнате было разбито, и в комнату ворвались спецназовцы в масках, с оружием наперевес.
— Лежать! Не двигаться, мрази! Поднять руки! — кричали они, создавая хаос.
Женщины закричали от страха, дочь Гульнары, Иман, рыдала, сын Ислам застыл на месте. Гульнара, которая всегда считала себя неуязвимой, оказалась в шоке. Через несколько секунд раздался грохот — дверь особняка взломали циркульной пилой, и внутрь ворвались ещё спецназовцы. Они грубо укладывали людей на пол, выкручивали руки, не разбираясь, кто есть кто. Даже дети не были исключением. Команда Гульнары кричала и пыталась сопротивляться, но это лишь усугубляло их положение. Всех пинали и скручивали.
Гульнара, словно выбитая из реальности, оказалась на полу с заломленными руками. В её глазах метался страх и бессилие. Она, пытаясь хоть как-то спасти остатки своего достоинства, огрызнулась:
— Вы мне за это ответите, твари!
Командир спецназа лишь холодно посмотрел на неё, не говоря ни слова. Он поднял с пола грязную тряпку и заткнул ей рот, унизив тем самым на глазах у всех. Это было символичным и окончательным поражением.
Все поняли: спектакль окончен. Гульнара Каримова, некогда всемогущая дочь президента, пережила самое страшное унижение в своей жизни. Её мечты о власти и былой величии рухнули. Наступил закат её империи.

7.4.6. Трибунал для Гульнары
Здание Военного трибунала Ташкентского гарнизона выглядело как неприступная крепость: массивные стены, строгие охранники с автоматами, высокий забор с колючей проволокой — всё это подчёркивало особый статус и закрытость этого места. Здесь давно уже судили тех, кто нарушил закон в рядах военных, но сегодня на суд привели гражданское лицо, да ещё какое — дочь президента. Гульнара Каримова, обладающая доступом к государственным и семейным тайнам, знала слишком много, чтобы её дело можно было рассматривать в обычном суде. Но теперь её судьба решалась здесь, в этом мрачном, тщательно охраняемом здании.
Когда Гульнару ввели в зал, она выглядела подавленной и расстерянной. То, что когда-то казалось ей невозможным — унижение и полный крах, сейчас было реальностью. Одетая в строгий наряд, который едва скрывал её потерянность, она шла медленно, оглядываясь по сторонам, как будто пытаясь найти хоть одного знакомого лица. Но зал был пуст, кроме солдат с автоматами, чьё молчаливое присутствие давило на её психику.
— А где мои друзья? — едва слышно спросила Гульнара, её голос дрожал. Её охранники — суровые военные — не ответили. Она чувствовала себя, как затравленный зверь в клетке. В этот момент в зал вошли военные прокуроры и заместитель генерального прокурора Светлана Артыкова — женщина с острыми чертами лица и строгим взглядом, давно известная своей бескомпромиссностью.
Артыкова холодно бросила:
— Их будут судить позже, перед военным трибуналом. Сейчас вы предстанете перед законом.
Гульнара, которая ещё минуту назад казалась потерянной, внезапно попыталась вернуть себе былую уверенность. Она насмешливо подняла брови, пытаясь показать своё высокомерие:
— Чего? Перед каким законом? Я над законом! Вы знаете, кто я такая?
Артыкова встретила её взгляд с железным спокойствием, которое на мгновение ошарашило Гульнару.
— Я знаю, кто вы такая! Не стоит мне это напоминать. Я вас помню ещё студенткой — вы уже тогда вели себя отвязно... — ответила Артыкова, и этот холодный тон задел Гульнару.
Её лицо напряглось от злости, она резко выкрикнула:
— Так, так... Где мой адвокат? Я имею право на защиту!
Но Артыкова лишь усмехнулась:
— Зачем адвокат дочери президента? Вас узбекский суд защитит от швейцарского правосудия.
Гульнара нахмурилась, пытаясь понять, куда клонит прокурор. Но следующая фраза ещё больше её потрясла.
— Почему военный суд? Я не солдат! — возмутилась она.
— Но вы человек, имеющий доступ к секретной информации. Поэтому не будет публичного суда, — чётко и холодно пояснила Артыкова. — Вы нанесли ущерб экономике и обороноспособности Узбекистана, разгласив тайны радиочастот и используя военное имущество для своих махинаций.
В этот момент в зал вошёл судья Закир Исаев, его улыбка была горькой и насмешливой. Высокий и плотный, с орденом «Дружбы» на груди, который сиял на фоне его мундиров, он внимательно посмотрел на Гульнару.
— Так, так... не думал, что буду судить старшую дочь хазрата... — произнёс он, гладя пальцем свою награду, как будто наслаждаясь каждым моментом этого унижения.
Артыкова сдержала свою зависть, наблюдая за орденом на груди судьи, но её глаза выдали смесь изумления и досады. Ей было понятно, что награда — символ признания и благоволения со стороны власти, которого она сама, несмотря на преданность и жесткость, пока не удостоилась.
— Ну что же... начнём, — сухо заключил Исаев, его голос прозвучал как приговор всему, что Гульнара пыталась защитить.

7.4.7. Признание Гаянэ
В холодной и мрачной камере Городского изолятора МВД Гаянэ Авакян сидела напротив следователей и Мистера Х, чувствуя себя пойманной в смертельную ловушку. Её руки дрожали, а глаза, полные страха, беспокойно бегали по лицам тех, кто управлял её судьбой. В помещении было сыро, воздух был наполнен тяжёлой атмосферой угнетения. Гаянэ понимала, что никакой защиты от страшных лиц напротив неё больше не будет, как бы ни уверяла её в этом Гульнара Каримова. Её жизнь — теперь просто игрушка в руках тех, кто с удовольствием разрывает её на части.
Мистер Х, спокойный и хладнокровный, заметил её страх и воспользовался этим. Его голос был холодным, но с оттенком язвительной заботы:
— Жить хотите?
Гаянэ кивнула, не в силах произнести слово. Её губы дрожали, а слёзы на глазах вот-вот готовы были пролиться. Слабым голосом, почти не слышно, она ответила:
— Хочу! Очень хочу...
Но, как будто нарочно, для того чтобы ещё сильнее надавить на её психику, следователь жестом дал сигнал. На мониторе, установленном в камере, показали ужасные сцены насилия. На экране перед ней задержанные женщины подвергались издевательствам и насилию в изоляторе. Увиденное пробудило в ней первобытный ужас — Гаянэ не могла поверить своим глазам, она словно оказалась в кошмаре, от которого невозможно было проснуться. Руки инстинктивно прикрыли её лицо, и она, теряя всякую надежду, рыдала от страха и унижения. В голове засело понимание: с ней сделают то же самое, если она не подчинится.
Следователь, молча наблюдая за её реакцией, протянул бумаги:
— Тогда подпишите.
На столе перед ней лежали документы — признание, в котором Гаянэ признавалась в сговоре с Гульнарой против власти президента. Слова на бумаге были как ножи, каждый пункт обвинения разрывал её на части. Она слышала глухие удары и истошные вопли из соседней комнаты. Эти звуки, казалось, доходили до самых глубин её сознания, подрывая последние остатки сопротивления. Мистер Х, с явно демонстративным наслаждением, прислушивался к этим мучительным звукам, и на его лице играла холодная улыбка.
Гаянэ вздрогнула, её пальцы дрожали так сильно, что ей было сложно взять ручку. Она посмотрела на бумаги с ужасом, голос её был едва слышен:
— Что это?
Мистер Х, не теряя хладнокровия, задал свой вопрос:
— Вы владелица фирмы „Такилант“?
Гаянэ, не решаясь говорить, ответила, едва слышно:
— Да... я... но только формально...
Следователь быстро и безэмоционально продолжил:
— Вы получили от шведско-финской компании „ТелиаСонера“ триста миллионов долларов. Это взятка — так нами установлено!
Гаянэ снова задрожала. Она чувствовала, как страх проник в каждый уголок её тела. Голос её стал ещё слабее:
— Это не мои деньги... это Гульнары. Я не вела переговоры.
Мистер Х грубо и безжалостно перебил её, окончательно ломая её сопротивление:
— Мы знаем. Но фирма — ваша. Подписи — ваши. Так что берите вину на себя. Нигде Гульнару не упоминайте. Подпишите — получите небольшой срок, потом выйдете на свободу. Откажетесь — за дверью стоят уголовники, которые давно не видели женщин. Их гормоны на пределе, и их тестостерон ждёт выхода... вы меня понимаете?
Эти слова, как яд, заполнили сознание Гаянэ. Она почувствовала себя окончательно сломанной. Руки дрожали, в глазах плыли слёзы, сердце сжималось от паники. Медленно, с огромным усилием, она взяла ручку и, вся мокрая от пота и слёз, подписала документы. Её рука двигалась словно автоматически, мозг был затуманен отчаянием. Теперь она знала — никто её не спасёт, и всё, что она могла сделать, — это попытаться выжить, каким бы ни было это унижение.
Тихий звук её подписи стал для неё окончательным приговором.

7.4.8. Андижанское кладбище
На Андижанском кладбище, расположенном у подножия невысокого холма, царила гнетущая тишина. Земля была насыщена историей боли и страданий — тысячи свежих могил, беспорядочно раскиданных по всей территории, свидетельствовали о трагедии, случившейся здесь несколько лет назад. Унылый серый день, пасмурное небо и свинцовые тучи над головой подчеркивали атмосферу отчаяния и негодования. Тонкий туман стелился между могилами, придавая этому месту холодный, зловещий вид. Мраморные надгробия были покрыты влажной пылью, а на некоторых из них можно было увидеть оставленные цветы, пожелтевшие от времени. Пожилые люди в национальных халатах и женщины в черных платках склонились над могилами своих родных, шепча тихие молитвы, сдерживая слезы.
Над толпой молящихся раздавались удары ветра, смешиваясь с протяжным и мелодичным пением муэдзина из ближайшей мечети. Его голос, мягкий, но полон силы, прорезал тишину дня:
"Всякая душа вкусит смерть. И только в День Воскресения вы получите полностью свое вознаграждение. Тот, кто будет избавлен от огня и введен в Рай, обретет успех. Мирская жизнь — лишь обманчивое наслаждение." (Сура 3:185)
Толпа слушала с затаённым дыханием, смиряясь перед волей Аллаха, но в сердце многих кипели негодование и горечь. Люди проклинали Ислама Каримова за то, что он повелел войскам открыть огонь по мирным жителям, которые пытались освободить своих из тюрем, затопив город кровью.
Среди молящихся, в толпе, стояли два человека в гражданской одежде, не выделяясь из общего окружения. Один из них, Мистер Х, в простой городской одежде, внимательно наблюдал за происходящим. Он незаметно коснулся локтя Рустама Иноятова, переодетого в национальный костюм, и тихо сказал:
— Вот так появляются зерна сомнения в нашей власти. Так начинаются революции. Мы должны закопать их вместе с врагами!
Иноятов усмехнулся, взглянув на толпу плачущих людей:
— Это враги? — произнес он с презрительной усмешкой. — Это сброд. Это чернь! Мы легко загнали их на кладбище.
Мистер Х резко посмотрел на него, его взгляд был холоден, голос обострён:
— Это хуже, чем враги. Это революционеры, которые в итоге сметут нас! — ответил он. — Никто не ожидал, что эта чернь взбунтуется и пойдет приступом на тюрьму, освобождать своих. Не стоит недооценивать врагов. Вы же гэбист, мне ли вам об этом говорить!
Иноятов, немного нахмурившись, не ответил, но его глаза засверкали пониманием. Они оба знали, что здесь, на этом кладбище, прорастали зерна революции, и если не заглушить их на корню, последствия могли быть катастрофическими.
Медленно, не привлекая внимания, они ушли прочь с кладбища, оставив за собой вопли горя и плачущие толпы, молящие Аллаха простить души погибших.

7.4.9. Артыкова обвиняет
Военный трибунал продолжался в тишине, скрытый от посторонних глаз, как тёмная тайна государства, которую Ислам Каримов не желал раскрывать. Для президента судебный процесс над его дочерью стал болезненной необходимостью, угрожающей его статусу как главы страны. Никто не должен был знать о том, что происходит в стенах трибунала. Публики не было, журналистам доступ был закрыт, адвокатов не допустили. Каримов понимал, что такой процесс мог поколебать его власть и подорвать репутацию — ведь судить дочь президента за экономические преступления было равносильно признанию слабости.
На скамье подсудимых сидела Гульнара Каримова. Её лицо выражало смесь вызова и усталости. Её бросили в этот зал, словно обычную преступницу, лишив всех привилегий, к которым она привыкла. Она оглядывала комнату с презрением, осознавая, что здесь ей не предоставили ни единого шанса на защиту. Стало ясно — её судят за закрытыми дверями, без адвокатов, в духе сталинских репрессий 1930-х годов. Это место могло стать смертным приговором для любого, и Гульнара впервые ощутила, как это — быть равной простым гражданам, которых с легкостью отправляли в тюрьмы или лагеря. Это унижение впивалось в её сознание, заставляя искать пути выхода, но все двери были закрыты.
Гособвинитель Светлана Артыкова зачитывала обвинения строгим голосом, как будто вела отчёт по бухгалтерии:
— Гособвинение обвиняет госпожу Каримову в уклонении от уплаты налогов с деятельности ООО "Terra Group", ООО "Prime Media", ООО "Gamma Promotion". Она контролировала организованную группу, которая в течение 12 лет незаконно завладела активами на сумму 51,1 миллиардов сумов. Преступной группой под её руководством присвоено и растрачено госимущество на сумму 344,6 миллиардов сумов, и уклонение от уплаты налогов составило более 2 триллионов сумов.
Гульнара вскинула голову и громко рассмеялась, пытаясь перевести всё в фарс:
— Цирк какой-то. Давай, давай, клоун, продолжай выступление! — её голос звучал насмешливо, но с нотками нервозности. Она пыталась контролировать ситуацию через вызов и сарказм, как делала это всю жизнь, будучи "принцессой" в окружении слуг и сторонников.
Но Артыкова проигнорировала её колкости, продолжая:
— Каримова помогла преступной группировке завладеть чужим имуществом на сумму более 1 триллиона сумов путём мошенничества при незаконной реализации радиочастотных ресурсов и земельных участков, а также необоснованного взимания комиссий с абонентов операторов сотовой связи. Кроме того, госпожа Каримова скрыла иностранную валюту в размере более 1 млрд долларов и 29,1 млн евро, получая "откаты" на счета офшорных компаний за лоббирование интересов различных лиц.
В этот момент лицо Гульнары изменилось. Она хмурилась, её улыбка потускнела, словно она осознала, что следователи накопали достаточно, чтобы её уже не спасут ни связи, ни влияние. Вопреки своему привычному образу, она начинала терять контроль.
— Ну, что ещё вы там накопали? Давайте, давайте, выкладывайте! — попыталась она вновь вернуть игривый тон, но её голос дрогнул.
Артыкова спокойно зачитала ещё обвинения:
— Госпожа Каримова выводила средства за рубеж под видом выплаты дивидендов и продажи долей. Общая сумма ущерба интересам государства и граждан оценивается более чем в 3,7 триллионов сумов.
Гульнара, демонстративно закидывая ноги на стол, бросила пренебрежительный взгляд на присутствующих, словно показывая, что ей всё равно. Это было последним актом сопротивления, последней попыткой защититься своим высокомерным образом. Но даже это не вызвало реакции — никто её не отдернул. Все понимали, что её дни в качестве "принцессы" Узбекистана сочтены.
Артыкова продолжала:
— Активы преступной группировки были выявлены в 12 странах, в том числе в России. Это пентхаус в жилом комплексе "Камелот", особняк в массиве "Рублевка", восемь квартир в Москве, гостиничный комплекс, жилой дом и участок в Ялте...
Судья Закир Исаев, зевая, отмахнулся рукой, явно скучая от длинного перечня обвинений. Для него это было рутиной, он часто участвовал в политических процессах. Однако его глаза, блуждая по комнате, остановились на Гульнаре. Он оценил её фигуру и, несмотря на ситуацию, его воображение на мгновение завладело образами её тела. В его мыслях мелькнуло нечто большее, чем профессиональная дистанция. В нём вспыхнуло желание, тайное, но явное в его взгляде.

7.4.10. Мемфис
Нигара Хидоятова, сидя за компьютером, быстро просматривает новости в социальных сетях. Её глаза бегают по экранам, где один за другим появляются заголовки: «Группа спецназа ворвалась в дом Гульнары Каримовой и арестовала всех», «Ферганский принц задержан», «Скандал в семействе Каримова набирает обороты». Это было как поток раскалённой лавы — слухи, предположения, факты. Каримов, по всей видимости, в ярости. В его голове уже сложилась картина международного заговора, который, как он думал, втянул в себя его близких. Он чувствовал, что контроль над ситуацией ускользает, что за границей плетутся интриги, направленные против него, и эти интриги касаются его родни.
Нигара хватает телефон, открывает скайп и набирает Индиру Умарову в США.
— Арестовали Гульнару и её кузена Акбарали, — её голос звучит приглушённо, но с ноткой предчувствия, как будто она знает, что это только начало. — Но я уверена, что реальное наказание они не понесут.
На другом конце провода Индира, живущая в относительном комфорте и безопасности, не особенно удивляется. Она никогда не интересовалась семейными делами диктатора.
— А как там Санджар? — спрашивает она, немного напрягаясь. Ситуация с её братом волновала её гораздо больше.
Нигара вздыхает, словно боясь произнести страшную истину:
— Его скоро переведут в тюрьму... Это ужасное место. Эшмат там главенствует, и тюрьму называют «Предбанником Ада». Там уже долгие годы сидит Улугбек, сын Башорат Ешевой...
Голос её затихает, передавая всю тяжесть происходящего.
Индира подходит к окну. Она в Мемфисе, городском пейзаже, полном контрастов. Из окон гостиницы, принадлежащей её семье, открывается вид на город. Мемфис — это город на юге США, с его обширными улицами, старинными зданиями и современной городской суетой. Под низким, туманным осенним небом, заполненным дымкой, город казался одновременно спокойным и полным скрытых возможностей. Через улицы пробегали характерные жёлтые школьные автобусы, а среди небоскрёбов мелькали исторические постройки, отражающие богатую и противоречивую культуру этого южного города.
Здесь находился штаб по спасению Санджара Умарова. В Мемфисе уже собирались группы активистов, юристов и правозащитников, планируя кампанию за освобождение политзаключённых Узбекистана. Индира, задумавшись о происходящем, понимала, что необходимо увеличить усилия, если они действительно хотят вырвать Санджара из железных лап узбекской системы.
— Если Каримов готов отправить в ад собственную родню, превратить их в фарш, то что он сделает с настоящими оппозиционерами? — прошептала Индира. Она осознавала, что ситуация накаляется, и если они не усилят давление, то Санджара и других просто уничтожат.

7.4.11. Поручение Акмалю Саидову
В Резиденции Ок-Сарай царит напряжённая атмосфера. Ислам Каримов, глава государства, сидит за массивным столом, его лицо словно выточено из камня. Перед ним стоит Акмаль Саидов, директор Центра по правам человека. Его руки мелко дрожат, и на лбу проступили капли пота. В этом кабинете Саидов каждый раз чувствует себя как в аду. Для него любое посещение кабинета Каримова — это худшее из унижений, страшнее любой пытки. Каждое слово, каждый взгляд диктатора давит на него, заставляя тело трястись от страха. Ислам Каримов не терпит ошибок, а сейчас на повестке стоит один из самых взрывоопасных вопросов — Андижан.
Каримов, посмотрев на Саидова с ледяным прищуром, заговорил голосом, полным скрытой угрозы:
— Я опять отправлю тебя в Женеву, в Комитет по правам человека. Вопрос там стоит об Андижане. — Он делает паузу, сжав губы. — Если ты вернёшься оттуда с плохими вестями, то я тебя передам доктору Менгеле. Слышал о таком?
У Саидова пересыхает во рту. Он заикается, едва выдавливая слова:
— Да, хазрат, слышал. Я сделаю всё возможное. Но... — он набирается смелости и продолжает, пытаясь найти выход. — Может быть, со мной поедет Омбудсмен? Нам будет легче убедить мировое сообщество, что применение силы было неизбежным. Что мы, таким образом, сохранили жизни другим андижанцам, а ваххабиты хотели использовать мирных жителей как живой щит.
Каримов фыркает, усмехнувшись презрительно:
— Сам справишься. Омбудсмен — глупая женщина. — Его тон не оставляет места для возражений. — Она мне нужна только как картинка демократии...
Он вспоминает Сайеру Рашидову, дочь первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана, которая стала омбудсменом. Она всего лишь марионетка в его руках, обычный инструмент для создания видимости законности. Он даже презирает её за это, за готовность следовать любой указке. Сейчас половина её семьи живёт в США, подальше от реалий узбекской политики. Это тоже вызывает раздражение у Каримова — его семья всё ещё связана с этими «позолоченными» эмигрантами. Владимир Путин, конечно, защищает узбекского лидера на международной арене, но этого недостаточно. Каримов хочет вернуть утраченные связи с Западом, с США, и Андижан стал огромной преградой на этом пути.
Он снова обращает тяжёлый взгляд на Саидова:
— Андижан сорвал все планы, но мы должны вернуть отношения с Америкой в прежнее русло. Ты должен выполнить своё задание, иначе... — его взгляд холоден и безжалостен. — Выпустишь кишки прямо здесь.
Саидова пробирает до костей. Он осознаёт, что стоит на краю пропасти, и что Каримов без колебаний толкнёт его вниз, если что-то пойдёт не так.

7.4.12. Судебный фарс
Военный трибунал завершает свою работу. В зале царит натянутая тишина, когда судья Закир Исаев, протерев лоб, торжественно зачитывает приговор:
— Приговорить Гульнару Каримову, 1972 года рождения, к пяти годам ограничения свободы...
Гульнара, вся в напряжении, резко прерывает:
— Что это значит? Как меня ограничат?
Светлана Артыкова, не теряя самообладания, встаёт и, с холодным и строгим тоном, отвечает:
— Это значит, что будете находиться под домашним арестом. Никакого Интернета. Никаких мероприятий. Никакого диско! Никаких зарубежных поездок! Никакой работы! Никакого бизнеса или публичной деятельности! Никакого распутства! — её слова резкие и безапелляционные, каждая фраза словно удар хлыста. — У вас остаётся в собственности ваш особняк в центре Ташкента. Там и будете жить скромно и тихо как мышь! Вы поняли?
Гульнара, сжимающая зубы от негодования, фыркает и бросает на всех презрительный взгляд, как на актеров в фарсе. Однако ей уже не дают времени на дальнейшие протесты — ее выводят и увозят к дому. Конвой осторожен, но решителен. В особняке ее ожидает новая жизнь, полная одиночества и изоляции. Машина медленно удаляется от здания трибунала, оставляя за собой легкий шлейф пыли на тихих улицах Ташкента. Особняк, который некогда символизировал роскошь и власть, теперь станет для Гульнары клеткой.
Исаев, едва выдерживая напряжение, вытирает лоб, капли пота стекают по его лицу. Он тяжело вздыхает и, обращаясь к Артыковой, произносит:
— Чёрт, впервые мне стало плохо. Судить религиозников или убийц проще, чем дочь хазрата. — Его голос дрожит от нервного напряжения. — Нет, больше не просите меня это делать! Гульнара мне этого не простит — отомстит когда-нибудь. Она злопамятная и вредная женщина! У неё есть связи и сторонники. — Он вспоминает давние дела с «Зеромаксом», корпорацией, которую он помог обанкротить, и нервно добавляет: — Она мне это ещё припомнит...
Исаев понимает, что за все преступления, которые она совершила, по закону он должен был назначить ей не менее 15 лет лишения свободы. Но тут играли другие правила — политика, связи, страх перед президентом и его семьей. Все статьи, предъявленные Гульнаре, были тяжкими, но то, что он вынес лишь ограничение свободы, — это компромисс, который Запад может воспринять как фарс. Трибунал превратился в спектакль, и ему это прекрасно известно.
Артыкова, наблюдая за его напряжённым лицом, не может сдержать насмешку. Она указывает на орден на его груди и язвительно произносит:
— Орден нашел своего героя? За судебную клоунаду? — В её голосе звучит сарказм. — Не беспокойтесь. Ей сейчас не до вас.
Исаев, не отвечая, только тяжело вздыхает, чувствуя груз на своих плечах. Они идут в комнату для переговоров, где их ждёт Мистер Х. В комнате стоит приглушённый свет, создающий тени на стенах, на столе — два чемодана, набитые деньгами. Мистер Х, с неизменной улыбкой на лице, наблюдает за ними, протягивая руку:
— Ну что, господа, работа сделана. Давайте поделим награду.
Исаев бросает взгляд на чемоданы. Тяжелая моральная борьба гложет его, но деньги уже давно стали привычной частью этой игры.

7.4.13. Стабилен при диктатуре
Телевидение CNN, в студии звучит яркое музыкальное сопровождение. На мониторе появляется Гульнара Каримова — в блестящем наряде, украшенном яркими стразами, она исполняет зажигательную песню в дуэте с известным французским актером Жераром Депардье. Их танец на подиуме вызывает восторженные аплодисменты. Гульнара, полная уверенности, раскручивается на каблуках, а её улыбающееся лицо отражает свет софитов. Рядом с ней танцует русский олигарх Алишер Усманов, с изяществом поддерживая её в каждом движении. Их вместе снятые кадры кажутся гламурными и вызывают восхищение, но за этой роскошной картиной скрывается целый мир скандалов и интриг.
Журналист, серьезно глядя в камеру, произносит:
— Тучи сгущаются над головой узбекской принцессы Гульнары Каримовой. Ведь у нее так хорошо шли дела...
Эксперт Исаак Левин кивает, соглашаясь:
— Да, все шло неплохо. Гульнара стала профессором университета, в котором не работала ни дня преподавателем. Она известна как певица Гугуша, хотя, как мы знаем, её вокальные данные оставляют желать лучшего. Она дизайнер, за которую работали действительно талантливые мастера, но сама она не имеет к этому никакого отношения. Она и дипломат, не сделавшая ничего полезного для страны. Будучи бесполезным существом, она умудрилась оказаться на вершине власти и славы. Гульнара Каримова возглавляла Фонд «Форум культуры и искусства», спонсируемый бизнесом — естественно, не по своей воле, и государственным бюджетом. Иначе говоря, её фонд просто высасывал деньги, которые должны были пойти на Министерство здравоохранения или Министерство культуры. Ведомства лишались возможности модернизировать свои объекты, закупать оборудование, проводить мероприятия, а Гульнара пиарилась и накапливала славу. Я не говорю уже о рейдерских захватах успешных предприятий и фирм.
На экране мелькают кадры её пышной и роскошной жизни: Гульнара в роскошных платьях на благотворительных вечерах, у нее в руках бокал шампанского, она смеется с влиятельными друзьями, устраивает грандиозные вечеринки в загородных особняках, где звук музыки сливается с визгом поклонников. Яркие огни, роскошные автомобили, лимузины, охрана — всё это создает образ беззаботной жизни, но под ним прячется темная сторона ее империи.
Журналист продолжает, его голос звучит настороженно:
— Думаете, это закат власти и влияния Гульнары Каримовой?
Эксперт, глубоко вздыхая, кивает:
— За пределами Узбекистана — да. Она лицо, разыскиваемое в уголовных делах многих европейских стран. Она общалась с многими звездами, но вряд ли теперь эти звезды захотят заступиться за Каримову, которую обвиняют в коррупции. Ведь этим самым они пачкают себя. Теперь дружить с Каримовой — это всё равно что дружить с Мадам Вонг, которая была королевой пиратов в Южных морях Китая. Где сейчас все те лица, которые когда-то стремились получить её внимание? Где чета Клинтонов? Где Шарон Стоун? Где Филипп Киркоров и Оксана Пушкина? Где Андрей Малахов? Почему молчат певцы Синг и Хулио Иглесиас, которые из её рук получили миллионы евро? Где этот бомонд? Все брезгуют ею теперь...
— А в самом Узбекистане каково отношение к восточной принцессе? — вопрошает журналист.
Эксперт, делая серьезное выражение лица, отвечает:
— У Гульнары в Узбекистане много сторонников, особенно оглупленных пропагандой. Ведь она была в конфликте с многими крупными чиновниками, которые поддерживают её отца. Эти люди — крупный бизнес, армия и безопасность, контролируют значительную часть активов государства. Это серьезные кланы. И с ними Гульнара вступала в конфликт. И народу простому это нравилось, она, типа, Робин Гуд, хотя Робин Гуд, как известно, помогал бедным, а Каримова никому не помогала. Она просто глупо наживала себе врагов. С таким багажом ей никогда не стать преемником отца. У неё просто отберут власть, едва она станет президентом. Поэтому её тайно и осудили.
— Приговор известен?
— Говорят, что пять лет лишения свободы. Но это смешно. Там статья тянула на многие годы тюрьмы. В США она заработала бы не менее ста лет заключения. Но Узбекистан — это не Америка!
— Узбекистан вступает в полосу нестабильности?
— Нет, Узбекистан при Каримове стабилен. Но стабилен как диктатура, — отвечает эксперт.
В студии воцаряется гнетущая тишина, и на экране вновь появляются кадры Гульнары, окруженной роскошью, создавая контраст между её гламурной жизнью и реальностью, которой грозит расплата за её поступки.

7.4.14. Сцена в суде
Нигара Хидоятова сидит в своем уютном офисе, освещенном мягким светом, и читает информацию в онлайне. Она не может сдержать недоумение, когда на экране появляются новости о компромате на Акбарали Абдуллаева, сына Тамары Сабировой, сестры супруги президента Узбекистана Татьяны Каримовой. На видеоматериалах, снятых на банкетах, молодой человек произносит фразу, которая подрывает устои власти: «Если Гульнара Исламовна не пожелает продолжить дело Ислама Абдуганиевича, то она готова поручить это дело мне». Упоминание о таких амбициях вызвало беспокойство у спецслужб, и Нигара понимает, что за этой историей скрывается нечто большее.
Судья Закир Исаев уже ведет судебное рассмотрение в закрытом зале Ферганы, погруженный в тишину и сосредоточенность. В воздухе ощущается напряжение, когда он выслушивает гособвинителя Светлану Артыкову, которая сдержанно заявляет о преступной деятельности организованной группы, контролировавшей экономику целых регионов. Она сообщает о том, что «преступный доход» группы превысил 800 миллионов долларов, что сравнимо с годовым доходом всей страны от экспорта хлопка. За пределами зала слышны гудки автомобилей и оживленный шум Ферганы, но здесь, внутри, царит мрачная тишина.
Светлана продолжает:
— 40 человек, входящих в преступную систему, с начала двухтысячных подмяли под себя практически всю узбекскую часть Ферганской долины и бензиновый бизнес региона. В их руках оказалось 70% предприятий. Они стали владельцами Ферганского нефтеперерабатывающего завода, сети гостиниц «Азия» по всей стране, Кувасайского цементного завода, фабрики «Silver Silk», ОАО «Ферганатекстиль», ОАО «Кувасай текстиль», ОАО «Кварц», десятков развлекательных и торговых комплексов. Часть имущества они продали и приобрели недвижимость в Германии и Франции.
На экране мелькают кадры роскошных вилл, обставленных дорогой мебелью, утопающих в зелени садов. Крытые бассейны, спортивные залы и вертолетные площадки подчеркивают размах жизни, которой наслаждались участники ОПГ. Параллельно всплывают образы вечеринок на яхтах, окруженных экзотическими пляжами, где Акбарали и его партнеры выставляют напоказ свои достижения, щедро раздавая деньги на благотворительность.
— Я щедро жертвовал на благотворительность! — орал Акбарали, сидя в клетке, его голос эхом разносится по залу. — Это «евроремонт» целого поселка Кумышкан в горах Ташкентской области, объекты соцкультбыта в городе Кувасае, детдом имени Хлебушкиной в Ташкенте. Я меценат!
Но Исаев и Артыкова не обращают внимания на его крики. Судья, усталый и невозмутимый, лишь кидает на него взгляд, полный безразличия. Он вспоминает, как ранее расправились с Джамшидом Каримовым, у которого не было денег, и понимает, что в этом деле богатого племянника президента можно распотрошить на деньги. Он чувствует, как его совесть начинает мучить, но пронзительные взгляды Артыковой и напряжение ситуации не оставляют ему выбора.
Не желая тянуть время, Исаев зачитывает приговор:
— Приговорить Акбарали Абдуллаева к 15 годам тюрьмы...
Акбарали, шокированный и опешевший, отстраняется от реальности, когда его выводят из судебного зала. На его лице читается смесь ярости и растерянности. Судья вздыхает с облегчением, когда двери закрываются за осужденным. Но его мысли о том, что он стал частью этой семейной драмы, не покидают его. Исаев ощущает, что когда-нибудь это аукнется ему, и он начинает беспокоиться о своей собственной безопасности. Смотрит в окно, на мрачные улицы Ферганы, осознавая, что в этой игре нет победителей, и каждый шаг может привести к непредсказуемым последствиям.

7.4.15. В доме Гульнары
Гульнара Каримова, сидя в своем доме, ощущает легкую тоску по прежней жизни. Она одета по-домашнему, в уютный халат, который мягко обнимает ее фигуру. На столе перед ней стоит коктейль — ярко-розовый с кусочками свежих фруктов, усыпанный ледяными кубиками. Гульнара поднимает бокал, любуясь игривыми отражениями света в стакане. Запах экзотических фруктов наполняет комнату, а на заднем плане тихо играет музыка, создавая атмосферу уюта, несмотря на ее заточение.
Она пьет медленно, чувствуя, как алкоголь расслабляет её, несмотря на тёмные мысли о будущем. Внутри её кипит уверенность, что всё это — временные трудности. У неё еще остались деньги, влияние и, главное, амбиции. Она мечтает о возвращении к прежней жизни, о том, как создаст свой силовой блок и вернёт контроль над ситуацией.
Рядом с ней сидит человек в гражданском костюме — Шухрат Гулямов, генерал СНБ. Он выглядит уверенно, но в его глазах читается расчет. Шухрат готовит документы на врагов Гульнары и, как один из заговорщиков, хочет занять прочное место в её новой власти. У него свои цели: он мечтает взять в свои руки все органы правопорядка и стать первым человеком у Гульнары, когда она получит президентскую власть.
Он передает ей флешку:
— Здесь план операции «Конец Дэва». У нас боевые группы всего около тысячи в СНБ, МВД и Минобороне. Костяк — сто человек, вам преданных, Гульнара. У нас всё готово. Оружие есть. Поддержка есть из России. Удары будут нанесены с российской базы «Кант» в Кыргызстане и российской базы в Таджикистане. Там техника, включая вертолеты и бронемашины, готовы к атаке. Захват Ок-Сарая в течение 15 минут, подавление огневых точек. Всё как в кино.
Гульнара, увлеченная и полная решимости, спрашивает:
— Это хорошо. А что с Рустамом Иноятовым?
Гулямов жестко произносит:
— Его ликвидируем в первую очередь. Машина заминирована. Подрыв дистанционно. Гарантировано, что труп изжарится...
Гульнара смеется, и в её голосе звучит ядовитая радость:
— Эту тварь мне не жалко. А Мистер Х, посол по особым поручениям? Это самый опасный человек.
Шухрат кивает, подтверждая:
— Да, опасный... Посол по особым поручениям тоже в списке, его ликвидирует вторая группа в здании Ок-Сарая. Он не уйдет. Кстати, вы надежно спрятали все документы с компрометирующими материалами? Всего там было сорок папок.
Гульнара хмыкает:
— Я не дура. Не беспокойтесь. Кроме меня и еще одного доверенного человека на Западе никто не знает. Это гарантия моей безопасности.
Генерал, удовлетворенно покачивая головой, говорит:
— Предусмотрительно! Надеюсь, до них дело не дойдет.
Гульнара делает еще один глоток коктейля, чувствуя, как алкоголь наполняет её силой. Она произносит:
— Ну, посмотрим. Ты не представляешь, как я хочу расквитаться со всеми, кто загнал меня в эту домашнюю тюрьму! Собственноручно кастрирую судью Закира Исаева, этого мерзавца.
Гулямов смеется, и его смех звучит холодно и безразлично:
— Да, конечно. Мы дадим вам хирургические ножи для этого...
Гульнара вертит флешку в руке, её глаза блестят от ненависти и жажды мести. В её мыслях закручивается картина: она представляет, как разрезает на части судью, а затем — как вновь восстанавливает свою власть. Она начинает мечтать о возвращении к трону, о том, как возродит монархию в Узбекистане и объявит себя султаншей.
На мгновение она видит себя в блестящем наряде, окруженную роскошью, с подданными, готовыми выполнять каждую её прихоть. Гульнара воображает, как восторженные толпы приветствуют её как спасительницу нации. С каждым взмахом её руки люди будут склоняться, а её имя будет звучать как символ власти и благосостояния.
Она усмехается, погружаясь в свои мысли, и музыка, играющая на фоне, кажется ей подобной гимну её триумфа. Гульнара чувствует, что её время еще не пришло, но оно близко. Она не потерпит поражения и не позволит никому уничтожить её мечты.

Сюжет 8. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. ЭПОХА ЗЛОБНОГО ДЭВА

Часть 8.1. Рустам Арипов

8.1.1. Летний вечер в Бухаре
Летний вечер в Бухаре окутан нежным теплом. Солнце медленно опускается за горизонт, окрашивая небо в золотисто-розовые тона. Но даже красота природы не может затмить мрачную атмосферу, царящую в доме Ариповых. Вместо смеха и радости, которые когда-то наполняли стены, теперь витает тяжелая тишина, словно каждый уголок помнит о потере.
Старик-отец, сгорбленный и усталый от жизненных невзгод, возвращается с базара. Его лицо искажено горем, а на руках лежит сумка с несколькими скромными покупками: лепешкой, банкой простокваши, помидорами и луком. Он ставит сумку на стол, не обращая внимания на беспорядок вокруг. В его глазах отражается множество пережитых страданий.
Старик включает электрочайник и заваривает чай, наполняя кухню знакомым ароматом, который, казалось бы, должен приносить утешение. Но сейчас даже этот простой ритуал не приносит радости. Он медленно направляется в комнату, где на кровати лежит его супруга, старая Халипа-опа. Она без движения, с фотографиями сына и внуков, крепко сжатыми в руках, как будто пытается удержать их в своем сердце. Её лицо измождено, кожа тусклая, а глаза, когда-то полные жизни, теперь полны печали.
Старик будит её мягким голосом:
— Супруга, просыпайся, попей чаю.
Халипа-опа медленно открывает глаза, и её голос, полон усталости и тоски, звучит тяжело:
— Я не хочу. Я не хочу ничего. Оставь все на столе... может, потом поем...
Отец сердится, и его голос дрожит от беспокойства:
— Ты не ешь третий день. Так нельзя. Ты обессилела. Так умереть можно.
— Я хочу умереть, — признается она, её голос звучит, как тихий шёпот, полон отчаяния. — Я хочу встретиться с сыном и внуками в другом, более светлом мире. Здесь мне плохо.
Старик покрывается пятнами, и его лицо выражает глубокую печаль:
— Не гневи Аллаха, всему своё время. Выпей чай. Сейчас я принесу успокоительные таблетки.
Он встает и идет на кухню, где висит аптечка. Халипа-опа смотрит ему вслед, её рука дрожит, когда она пытается взять пиалу с чаем. Внезапно пиала выскальзывает из её ослабевших пальцев и падает на ковер, разбиваясь о пол. Чай разливается, растекаясь по старому, изношенному ковру, напоминая о слезах, которые она не может выплакать. Она молча смотрит, как темные пятна впитываются в ткань, символизируя утрату и горечь.
Старик, вернувшись в комнату, включает телевизор, надеясь отвлечься от тяжких мыслей. На экране появляется ведущий узбекского госканала, который с воодушевлением говорит о политике президента:
— Благодаря политике нашего президента, мир и спокойствие в нашей стране. Удалось подавить в зародыше восстание в Андижане, наказан его организатор Санджар Умаров, ставленник США. Теперь нам нужно развиваться дальше. Поэтому я считаю, что Ислам Каримов должен стать вечным нашим президентом. Надо его избрать до конца жизни, не нужны нам все эти выборы. Ведь весь мир признал гениальность и избранность Ислама Каримова, его политика и реформы копируются в других странах.
В зале звучат аплодисменты, а кто-то машет флагом Узбекистана. Ведущий продолжает, а толпа поддерживает его заранее заготовленными лозунгами:
— Мы не хуже других! Мы не сломим колени! Мы не уступим никому места!
Старик, не в силах слушать эту пропаганду, встаёт с дивана и отключает телевизор. В соседней комнате слышен тихий плач Халипа-опа, её всхлипывания резонируют с мрачной атмосферой в доме. Каждое её слезы — это горечь утраты, которая не покинет её, и ни один рекламный лозунг не сможет заменить того, что было у неё в жизни.

8.1.2. В Когане
В Когане, недалеко от Бухары, стоит скромный дом семьи Джураевой. На полу, застеленном мартасами-курпачами, ощущается холод и тяжесть, словно в этих стенах время остановилось. Старые кровати с изношенными матрасами выглядят как напоминание о давно прошедших днях, а старый телевизор, который редко включают, кажется, готовым поглотить любую надежду. Темные занавески плотно закрыты, препятствуя солнечному свету войти и освежить пространство, а у входа в дом валяются галоши, которых никто не удосуживается убрать. Атмосфера здесь наполнена грустью и безнадежностью, словно в воздухе витает тень утрат.
Молодая женщина по имени Махбуба сидит в одной из комнат, ее руки неуверенно перебирают фотографии. На одной из них она изображена в качестве невесты, счастливо улыбается, держась за руки с женихом Фарходом. Они оба полны надежд, строят большие планы на будущее, но эти мечты оказались недостижимыми. После его смерти, потери, которые обрушились на нее, оказались невыносимыми: Махбуба перенесла выкидыш, и с этим трагическим событием ушел и последний повод вспоминать о муже. Теперь ничто не связывает её с Фарходом, и нет наследника, чтобы продолжить их мечты.
Слезы медленно скатываются по её щекам, когда она утирает их с дрожащими пальцами. Пытаясь отвлечься от тяжёлых мыслей, она встает и выходит в зал. Там её племянники, увлеченные фильмом «Кошмар на улице Вязов», смотрят, как Фредди Крюгер, с его иссечённым лицом и острыми ножами вместо пальцев, преследует детей в кошмарных видениях. На экране раздаются крики страха, а его движения полны жестокости. Каждый резкий удар, каждый визг поднимает градус ужаса, и на мгновение кажется, что сам ад вырвался на свободу.
Увидев это, Махбуба в ужасе кричит:
— О Аллах! Вам мало моего горя? Вам мало смертей?! Выключите эту мерзость! Я не могу это видеть!
Племянники, испуганные её криком, быстро выключают видеомагнитофон. Шум в комнате утихает, но в голове Махбубы звенит невыносимая боль. Она вбегает обратно в свою комнату, её слезы снова накатывают. Все мысли возвращают её в ту черную пору, когда людоеды Каравевы расправились над семьей Ариповых. В её памяти вновь всплывают образы того ужасного момента, когда её муж Фарход, полный мечт о новой жизни в Канаде, потерял свою жизнь, стал жертвой жестокой расправы. Она видит его, как его холодное тело, расчлененное и брошенное, стало символом несбывшихся надежд, а жизнь, которая когда-то пестрила радужными мечтами, превратилась в сплошную тьму. Эти воспоминания терзают её, как острые лезвия, оставляя только глубокие раны в душе, и Махбуба вновь погружается в океан своего горя.

8.1.3. Жизнь в Бухаре
В Бухаре жизнь течет своим привычным руслом, как река, продолжающая свой путь невзирая на бурные события прошлого. Город наполняется звуками, знакомыми каждому жителю: гул базаров, щебетание детей, которые гоняются за шариками на улицах, звуки старых городских мечетей, где по утрам раздается призыв к молитве. Бухарцы, словно с легкостью, забыли, что несколько лет назад в одном из домов творился ужас — слухи о каннибализме, об ужасах, происходивших в их соседстве, утихли. Люди больше не обсуждают зловещие вести о найденных останках, о несправедливом суде, который оградил от ответственности многих преступников. Бухара словно затирает эти дни из памяти, как забывают плохие сны, желая жить сегодняшним днем.
Но в мрачном доме Караевых все осталось прежним. Он до сих пор опечатан прокуратурой, как свидетельство ужасов, которые творились здесь. Люди обходят стороной этот дом, словно он проклят, не желая даже мысленно соприкасаться с его стенами. Он стал своего рода замком Дракулы, окружённым тайной и страхом. Пройденный мимо, можно заметить, как окна заволочены черными шторами, а двери крепко заперты. Внутри, за его запечатанными стенами, царит мертвая тишина, лишь изредка прерываемая скрипом старых половиц и непонятными звуками, которые иногда напоминают стоны людей. Эти звуки словно проникают сквозь стены, вызывая мурашки по коже у случайных прохожих.
В углу на полу, среди пыли и паутины, лежит паспорт Рустама Арипова, будто напоминание о том, что здесь когда-то была жизнь, полная надежд и мечтаний. Рядом, на износившемся паркете, валяется детская туфля, маленький след, который не вписывается в мрачную атмосферу этого дома.
В подвале, который до сих пор хранит ужасные тайны, стоят хирургический стол и холодильники, словно замороженные во времени. Тускло горит настольная лампа — ее забыли выключить, и она уже много лет не перегорает, создавая призрачный свет. Этот свет мягко освещает мрачные углы, где, кажется, бродят души умертвленных, желая рассказать свою историю, но остаются запертыми в этом страшном доме.
Дом дышит, будто живой организм, заполненный воспоминаниями о боли и страданиях. Каждое скрипение пола, каждый звук, доносящийся из темноты, напоминает о трагедии, которая когда-то разыгрывалась в его стенах. Он хранит в себе души Караевых, проклятых тем, что они сделали, и тем, что с ними произошло. Здесь, в этом заброшенном и темном месте, мрак все еще живет, напоминает о том, что даже в мире, где жизнь идет своим чередом, тени прошлого никогда не исчезают полностью.

8.1.4. Свидание с дочерью
В психиатрической клинике все осталось так же, как много лет назад, когда сюда попал Джамшид Каримов. Старый корпус, уже потертый временем, стал чуть более обветшалым, но новенький современный корпус соседствовал с ним, привнося в атмосферу заведения каплю надежды. Улучшили снабжение медикаментами, подняли зарплату медперсоналу, но суть заведения, убивающего тоской и обреченностью, осталась прежней. Здесь уже много лет томится племянник президента, обрекаемый на жизнь в тени.
Джамшид сидит в комнате для свиданий. Он выглядит изможденным: лысый, осунувшийся, со следами старения на лице, он постарел на десять лет, словно время в этом месте идет иначе. За его спиной стоит грозный медбрат — массивный мужчина с ярко выраженной агрессивной энергией, одетый в белый халат. Его жесткие черты лица и холодный взгляд говорят о том, что он привык контролировать ситуацию. Сжимая в руке блокнот и ручку, он внимательно слушает разговор, фиксируя каждое слово, словно записывая приговоры и признания.
Джамшид, едва сдерживая эмоции, обращается к своей дочери:
- Ты выросла, моя дочь. Я тебя не видел больше 10 лет.
Слова будто застревают в горле, и он старается не расплакаться. Воспоминания о счастливых моментах, проведенных с семьей, сжимаются в его сердце. Эта тюрьма для души забрала у него часть жизни, той, что могла бы приносить радость и счастье его семье. Он понимает, что его дядя оказался сильнее законов и совести, что тот выбросил его в это забвение, посадив на бессрочное нахождение.
Его дочь Евгения, шестнадцатилетняя девушка с чертами как азиата, так и европейки, полными грусти глазами, не сдерживает слез:
- О, да, папа. Я все эти годы росла без тебя. Я безумно скучала по тебе. Ты не представляешь, как было мне трудно. Новый год, день рождения, 8 Марта — все это проходило всегда без тебя.
Её голос дрожит, словно она сдерживает целый океан эмоций.
- Нет твоей ласки и теплоты. Было трудно в школе. Меня обижали одноклассники, презирали соседи. Денег нам с мамой не хватало. Иногда кушать нечего было. А я знаю, что ты самый лучший папа на свете, я всегда грелась мыслью, что ты где-то рядом. Я рисовала тебе рисунки, посылала письма.
Джамшид вздрагивает:
- Извини, доча, но я ничего не получал. Я думал, меня забыли.
Его лицо наполняется растерянностью. Он оглядывается, осознавая, что здесь вся корреспонденция проверяется главным врачом. Видимо, она решила оградить пациента от связи с домом, чтобы ему было легче переживать одиночество. Он понимает, что его письма и рисунки, скорее всего, были изъяты, а его мечты о воссоединении с дочерью оставлены без ответа.
Единственными верными друзьями Джамшида стали книги, которые он читал, чтобы хоть как-то заполнить пустоту вокруг себя. В его памяти возникает история о человеке в железной маске — таинственном узнике, который провел всю свою жизнь в тюрьме Бастилии.
Этот человек, чье истинное имя и лицо остались неизвестными для мира, стал символом страдания и несправедливости. Он был заключен в тюрьму в самой юности, по воле могущественного короля, который опасался, что его истинная сущность может стать угрозой для власти. Его жизнь прошла в одиночестве, без надежды на свободу, и, умирая, он остался для всех загадкой, затерянной во времени. Сравнивая свою участь с судьбой этого человека, Джамшид осознает, что стал его отражением — узником, навсегда оторванным от семьи и жизни, обрекаемым на забвение в стенах этого заведения.
С мыслью о том, что его жизнь может закончиться так же, как и у человека в железной маске, Джамшид ощущает, как безнадежность заполняет его сердце, но он все еще держится за надежду, что однажды он сможет выйти за эти стены и вновь увидеть свою дочь.

8.1.5. Арест Шухрата Гулямова
Тишина ночи в Ташкенте была нарушена резкими звуками: тяжелые шаги, глухие удары и крики. Спецназ, облаченный в черные камуфляжные костюмы, врывался в квартиры, снося двери с петель. В воздухе витал запах страха, а в окнах раздавался гул беспокойства. Людей валили на пол, связывали, а затем тащили в автозаки, словно мешки с картошкой.
На обочине, у паркующейся машины, стоял глава СНБ Рустам Иноятов. Его суровое лицо было освещено тусклым светом уличных фонарей, а в глазах читалось безразличие к тому, что происходит вокруг. Он внимательно наблюдал за действиями своих подчиненных, фиксируя каждое движение. В этот момент к нему подошел Шухрат Гулямов.
Гулямов, недавно встретившийся с Гульнарой, выглядел жалко. Его лицо было в крови, нос, кажется, сломан, а глаза налились красным от боли и гнева. На его щеках были ссадины, а губы распухли. Он смотрел на Иноятова с ненавистью, но в то же время и с отчаянием. В наручниках, с раскинутыми по бокам руками, он выглядел как загнанный зверь, но в его взгляде все еще сохранялось что-то дерзкое.
Иноятов презрительно осмотрел его, затем произнес с холодной усмешкой:
- Так, так... не ожидал от тебя. А я думал, что в будущем ты займешь мой пост... Разочаровал ты меня. За предательство, за организацию мятежа ты и твои товарищи ответите. Ты знаешь, как Гитлер расправился с теми, кто пытался провернуть операцию «Валькирия»? Знаю, что ты знаешь эту историю. Так вот, у тебя будет хуже.
Шухрат, несмотря на свои физические страдания, смеется в ответ:
- Вам меня не напугать.
Иноятов кивает, его лицо становится более серьезным:
- Я знаю, что ты не трус, все-таки прошел Афганистан. Но даже признание тебя не спасет. Хазрату не нужны те, кто замышлял что-то против него. Гульнару хотел на пьедестал власти вознести, а самому за ее спиной управлять государством?
Гулямов молчит, но его глаза пылают гневом. Иноятов добавляет:
- Мертвые не кусаются. А ты точно больше не укусишь.
Подразумевая, что арестованного скоро уводят, Иноятов садится в машину, потянувшись к дверце, и замирает на мгновение, глядя на Луну, которая светила ярко, как всегда, несмотря на мрак, охватывающий город. Она словно напоминала ему о том, что свет и тьма всегда будут существовать рядом, что многие вопросы в его жизни, включая и то, что ждет их в будущем, останутся без ответа.
В таком государстве, как Узбекистан, нет стабильности ни в чем: ни во власти, ни в экономике, ни в морали. Все подчиняется правилам рынка, и здесь все покупается и продается — даже совесть и благосклонность. Отношения, зависящие от власти, стали лишь игрой с нулевой суммой, где каждый старается защитить себя, не задумываясь о последствиях для других. В глазах Иноятова мелькнула тень сомнения — даже он, имея власть, чувствовал, что крепость, построенная на страхе и обмане, может рухнуть в любой момент.

8.1.6. Пешки в игре
В резиденции Ок Сарай царила атмосфера высокомерия и безразличия, подчеркиваемая роскошной обстановкой. Мистер Х, человек с безупречными манерами и пронзительным взглядом, стоял перед Исламом Каримовым, который, казалось, находился в другом измерении. Президент листал страницы своей новой книги «Высокая духовность — непобедимая сила», его губы искривлялись в неестественной улыбке, словно он наслаждался каждой строкой, хотя на самом деле слова были ему чужды. Книгу написали другие, но имя Каримова сияло на обложке, как символ его власти и величия.
Его пальцы сжали бумагу, а глаза блуждали по строкам, не вникая в суть написанного. Он не обращал внимания на информацию о друзьях своей дочери — Нуриддине Содикове, Олеге Свиридове, Алишере Эргашеве и Шухрате Сабирове, тех, кого судья Закир Исаев осудил на много лет тюремного заключения. Эти имена звучали для него, как пустой звук, а их судьбы были ему безразличны, как судьба насекомого, которого можно раздавить одним движением ноги.
— Вам не интересно, хазрат? — спросил Мистер Х, пытаясь привлечь внимание президента к серьезности ситуации. Его голос был наполнен удивлением и легким раздражением, ведь Каримов проявлял полное пренебрежение к происходящему.
— Мне плевать на эти людей, хоть расстреляйте, — отрезал Каримов с презрением, и в его голосе звучала неприязнь. Он говорил это так, как будто речь шла о пыли, осевшей на ковре, или о жалком таракане, заползшем в его дворец. Разве кому-то может быть интересно существование такого существа? В его глазах эти молодые люди были ничтожными, как насекомые, не стоящие внимания, которых можно с легкостью и без угрызений совести уничтожить.
Президент знал, что в его мире, где каждый шаг обходится в миллионы, жизнь отдельных людей не имела значения. Они были лишь пешками в его игре, и он решал, когда и как их убрать с доски. Каримов снова углубился в чтение, игнорируя судьбы тех, кто однажды, возможно, пересекал путь его дочери. В конце концов, в его мире их существование было лишь статистикой, и он был слишком занят своим собственным величием, чтобы отвлекаться на мелочи.

8.1.7. Шизофрения Джейхуна
Пока Джамшид Каримов общается со своей дочерью, в кабинете психиатрической клиники главврач просматривает документ, где черным по белому написано, что у Джейхуна Караева острая форма шизофрении. Вздохнув, женщина ставит подпись внизу страницы.
Она понимает, что этот пациент действительно опасен. Его поведение непредсказуемо, и он может представлять угрозу как для других пациентов, так и для персонала. В её сознании мелькает мысль, что этому человеку, лишенному человеческой морали, придется провести всю жизнь в стенах этой больницы. Он — людоед и маньяк, и от таких, как он, следует ограждать общество.
Хотя врач даже не представляет, сколько подобных чудовищ скрываются среди тех, кто управляет государством, она знает, что их много. В ее мире нет места для идеализации — она понимает, что если бы знала, кто из высокопоставленных лиц на самом деле ведет себя как животное, то не смогла бы дотянуться до них, как бы ни хотелось. Эти страшные люди, обладая властью и ресурсами, управляют жизнями каждого, оставляя за собой лишь горе и страдания.
Каждая подпись, каждый документ, каждый день здесь напоминает ей, что не всегда зло видно невооруженным глазом. И порой, прячется оно за красивыми масками, играя на струнах человеческой судьбы, словно марионеточник, которому не жалко рвать нити.
В это время Джейхун в одиночной палате извлекает из штанов припрятанную вилку. Он загадочно улыбается, раздевается до гола, а потом вопит:
- Всё, я больше не буду заниматься мастурбацией! Я не онанист! Я не онанист! - и вонзает вилку в свой половой член. Брызгает кровь. Джейхун не чувствует боли и продолжает дырявить пенис, фактически окровавив все помещение.
Вбегают на шум санитары и приходят в ужас. Картина, которая открывается их глазам, вызывает мгновенное отвращение и шок. Пол залит кровью, в воздухе стоит запах железа, смешанный с чем-то сладковатым. На стенах – следы насилия, и, посреди всего этого, Джейхун, как дикая зверь, стоит с вилкой в руке, кровь стекает по его рукам. Его глаза сверкают безумным блеском, в них не осталось ни капли человеческой разумности.
Санитары, собравшись с духом, бросаются на Джейхуна, валят его на пол. В их головах лишь одна мысль – отнять вилку и остановить этот ужас. Но Джейхун, изловчившись, с дикой яростью вонзает вилку в глаз одному из санитаров. Тот истошно орет, его крик разрывает тишину, пока он не падает замертво на пол, его тело словно сшиблено с ног невидимой силой. Кровь брызгает, словно из раненого животного, и на мгновение воцаряется невыносимая тишина.
Второй санитар, ошеломленный и испуганный, выбегает из палаты, не в силах вынести увиденное. Он бросает последний взгляд на своего коллегу, и этот взгляд – полон ужаса. В это время Джейхун наклоняется над телом санитаром, которому предстоит мучительная агония, и начинает зубами рвать у него нос, уши, откусывает пальцы. Его челюсти движутся, как у голодного животного, находящегося в состоянии транса. Ужасный хруст костей и плоти раздается в тишине.
— Я хочу мясо! Я хочу человечину! — кричит он, его голос превращается в крик дикого зверя. Эти слова отдаются в стенах палаты, как эхо древних ритуалов, возвращая его в воспоминания о днях, когда он, будучи еще ребенком, впервые попробовал человечину в Бухаре. Он вспоминает, как помогал своим родителям умертвлять людей, наблюдая за тем, как жизни ускользают, как тело превращается в источник пищи. Каждое мгновение этого ужасного опыта врезается в его память, и он понимает, что этот голод никогда не покинет его.
В палату вбегает шестеро санитаров, собравшихся в одну команду, их лица полны решимости и ужаса одновременно. Они оттаскивают Джейхуна от трупа, скручивают его, несмотря на его сопротивление. Ужасные крики и рычание Джейхуна перекрывают их голос, когда они надевают на него усмертительную рубашку. Рядом, как безумная птица, бегает главврач, её крики раздаются в воздухе, полные паники и страха, ведь она понимает, что их мир больше не безопасен. Каждый уголок этой клиники стал ареной, где извращенная реальность встречается с человеческой жестокостью, и её страх отражает то, что каждый может стать жертвой этой безумной игры.

Часть 8.2. Улугбек Ешев

8.2.1. В аэропорту Бишкека
Аэропорт Бишкека, несмотря на свою простоту, излучает определённую атмосферу движения и ожидания. Гладкие мраморные полы отражают свет, который проникает через большие окна, открывающие вид на заснеженные вершины Тянь-Шаня. Воздушные потоки смешиваются с запахами кофе и выпечки из расположенных неподалёку кафе, создавая уютный, хотя и слегка напряжённый фон. Люди, спешащие к гейту, разговаривают по мобильным телефонам, в то время как служащие аэропорта заботливо направляют поток пассажиров к стойкам регистрации.
Башорат Ешева, женщина в скромной одежде, приближается к стойке кассы с решимостью, хотя её сердце колотится от волнения. Она кладёт на стол три паспорта, и кассирша, с недоумением глядя на её простую, чуть потрёпанную одежду, начинает проверять документы. Интерес к её внешнему виду становится очевидным, когда она задаёт вопрос о визе.
— У вас есть вьездная виза в Швейцарию? — спрашивает кассирша, изучая паспорта.
— Да, есть, — уверенно отвечает Башорат, подавая визы.
Кассирша кивает, осматривая документы, но всё ещё не может скрыть любопытство.
— А почему вы берёте билеты только в одну сторону? — интересуется она, не скрывая удивления.
— Мы не вернемся обратно. Мы получили политическое убежище, — объясняет Башорат, чувствуя, как её слова отзываются в душе, ведь они означают, что назад пути нет.
В это время по громкой связи объявляют регистрацию на рейс в Ереван. Пассажиры, услышав это, устремляются к выходу, и Башорат понимает, что с детьми им стоит поторопиться. Волнение наполняет её, но физически они не имеют багажа, и это должно облегчить процесс. Они должны быстро пройти контроль и попасть в салон самолета.
Кассирша всё ещё вертит в руках паспорт Башорат, и, несмотря на её одобрение, есть что-то неясное.
— А где это написано? — задаёт она вопрос, по-прежнему настороженная.
Сын Отабек, стоящий позади матери, вмешивается с недовольством:
— А что, в визе должно быть это указано?
Кассирша объясняет, пытаясь сохранить профессионализм:
— Я вас понимаю. Но дело в том, что вас могут не посадить на рейс в Ереване. Если вас не впустят в Швейцарию, авиакомпания обязана за свой счет вас вывезти обратно. Поэтому такие правила...
Стараясь показать, что она подготовилась к любым неожиданностям, Башорат открывает свою сумку:
— У меня есть деньги на этот случай, — говорит она, поднимая несколько сотен долларов.
Кассирша кивает, её выражение становится более мягким:
— Ага, хорошо. Ваш вылет сегодня вечером. Счастливого полета. И счастья вам на новой земле.
Она протягивает три билета, и в этот момент Башорат не сдерживает слёз. Шахло, её маленькая дочь, рассматривает журнал мод, на обложке которого красуется Гульнара Каримова с гордым титулом «Королева Азии». Отабек, полный эмоций, отнимает у сестры журнал и с презрением бросает его в мусорный бак.
— Такой королеве место в мусорке, — сердито произносит он, чувствуя, как ненависть к старой жизни поднимается в груди.
Они направляются в зал ожидания, их шаги наполнены решимостью и неуверенностью. Каждый из них оставляет позади прежнюю жизнь, о которой теперь остаются только воспоминания. На пороге новой жизни их ждёт неизвестность, и пока все вокруг кажется туманным. Что принесёт им будущее в другой стране? Смогут ли они стать теми, кем мечтали быть? Эти вопросы терзают их, но надежда на новую жизнь, полную возможностей и свободы, также сверкает где-то в глубине души.
— Мама, я хочу кушать, — жалобно произносит Шахло, потирая животик.
Башорат, взглянув на часы, кивает и ведет детей в небольшое кафе неподалеку от зала вылетов. Простое заведение, где пахнет горячим хлебом и мясом, предлагает типичные блюда кыргызской кухни. Отабек и Шахло, голодные после долгой дороги, впервые за долгое время могут сытно поесть.
Они заказывают плов — ароматный, маслянистый, с кусочками баранины и морковью, переливающейся золотистыми оттенками. На столе также появляются самсы с сочной говядиной внутри и лагман — густой суп с длинной лапшой, овощами и томатным бульоном, согревающий своим ароматом. В качестве напитка дети выбирают «кока-колу», глотки которой освежают после насыщенного обеда.
Башорат наблюдает, как дети с аппетитом едят, и печально улыбается. Шахло впервые за долгое время выглядит довольной, а Отабек, отпив глоток холодной газировки, спрашивает:
— А что будет с нашей ташкентской квартирой?
Башорат хмурится на секунду, пытаясь найти правильные слова, но в её голове полно других мыслей.
— Сейчас не до квартиры, — тихо отвечает она. — Мы решим это потом. Я хочу, чтобы там жил Улугбек, когда выйдет из тюрьмы.
Шахло, нахмурив брови, с тревогой переспрашивает:
— Мама, а если квартиру отберут? Куда мы вернемся? Ведь мы уехали не навсегда? Или всё-таки навсегда?
Башорат тяжело вздыхает. Будущее кажется ей неопределённым, словно туман, скрывающий дорогу.
— Не знаю... не знаю... — повторяет она, отворачиваясь к окну. На душе у неё тяжело. Главное сейчас — спасти Улугбека, вызволить его из тюрьмы. Всё остальное можно будет решить позже, но не сейчас.
Время поджимает, и Башорат встаёт, чтобы отправиться на регистрацию.
— Всё, дети, идёмте на регистрацию, она уже заканчивается, — произносит она, собирая их вещи.
Подойдя к стойке, она сообщает, что багажа у них нет, лишь небольшая сумка в качестве ручной клади. Сотрудница быстро выдаёт посадочные талоны, и семья направляется к таможенному и пограничному контролю. Отабек держит Шахло за руку, пока они проходят через рамки, и вскоре их забирает автобус, который отвозит пассажиров к трапу самолёта.
Шумно. Люди вокруг обсуждают предстоящий полет, переговариваются на разных языках, кто-то спешит устроиться поудобнее.
Когда самолёт, наконец, взлетает, Башорат смотрит в иллюминатор. Ночной Бишкек, освещённый огнями, медленно исчезает из виду, растворяясь в темноте. На душе у неё тревога, словно тает что-то родное, что они оставляют позади. Дети, уставшие и довольные после еды, уже спят на своих креслах. Шахло свернулась калачиком, а Отабек дышит спокойно, его голова слегка склонилась на бок.
Башорат прикрывает глаза, стараясь успокоиться. Они летят в неизвестность, в новую жизнь, и никто не знает, что ждёт их впереди.

8.2.2. В аэропорту Цюриха
Цюрихский аэропорт кипит жизнью, переполнен людьми, спешащими на свои рейсы или встречающими близких. Высокие стеклянные стены пропускают много света, вокруг шум толпы — разные языки, объявления о вылетах и прилетах звучат по громким динамикам. В зоне прилета пассажиры с чемоданами устремляются к выходам, где их встречают. Люди обмениваются объятиями, водители с табличками выстраиваются в ряды, а огромные информационные экраны переливаются списками рейсов.
Самолет из Еревана приземляется, плавно рулит к терминалу. Когда двери открываются, Башорат с Отабеком и Шахло выходят из салона, смешиваясь с потоком пассажиров. Вокруг царит оживленность: люди идут с ручной кладью, оглядываются, перекрикиваются, дети держатся за руки родителей. Отабек оглядывается с беспокойством:
— Нас должны встречать?
Башорат, поправляя платок, осматривает пространство вокруг и отвечает, стараясь успокоить сына:
— Да. Так сказали в посольстве.
Шахло, которая внимательно наблюдает за всем вокруг, предполагает:
— Наверное, сначала проверка на границе, а потом нас встретят.
Проходя пограничный контроль, семья спокойно предъявляет документы. Швейцарский пограничник молча просматривает их визы, задаёт несколько стандартных вопросов и пропускает их без лишних проблем. Вскоре они оказываются в большом зале ожидания, полном встречающих. Люди стоят с табличками, некоторые держат букеты цветов или радостно машут. В толпе Башорат замечает женщину с короткими светлыми волосами и табличкой, на которой по-русски написано: «Башорат, Отабек, Шахло Ешевы».
Отабек мягко толкает маму за локоть и шепчет:
— Вон, нас ждут.
Подойдя к женщине, они здороваются. Женщина, одетая в деловой костюм, с мягкими чертами лица и добрыми глазами, улыбается. Она говорит по-русски с легким акцентом:
— Здравствуйте! Меня зовут Элизабет. Я доставлю вас в федеральный миграционный центр. Ваше дело теперь ведет миграционное ведомство.
Башорат кивает, стараясь скрыть напряжение. Дети молчат, внимательно прислушиваясь к разговору взрослых. Элизабет продолжает:
— Вы не беспокойтесь. Здесь вы под надежной защитой.
Башорат чуть улыбается, но в её глазах появляется тень тревоги:
— Я за себя уже не беспокоюсь. Я тревожусь за сына! Он остался в Узбекистане... Я не видела его уже шесть лет.
Элизабет мягко кивает, внимательно слушая:
— Я понимаю вас. Но давайте пока решим ваши вопросы. А затем мы займёмся вашим сыном, Улугбеком.
С этими словами она ведет их к припаркованной у выхода машине. Когда они загружаются в автомобиль, который начинает двигаться по швейцарским дорогам, Башорат и дети смотрят на пейзажи за окном. Зеленые холмы, аккуратные деревушки с домами, выкрашенными в светлые пастельные тона, окружают сверкающие озера, а вдали видны вершины Альп, покрытые снегом. Тишина, чистота и покой этой земли кажутся почти нереальными для тех, кто недавно покинул неспокойный Узбекистан.
Отабек прижимается к окну и восхищенно шепчет:
— Мама, как здесь красиво!
Башорат ощущает, как тяжесть последних месяцев понемногу отпускает её сердце. Эта страна — словно другой мир, далекий от страха и преследований, и в душе вспыхивает надежда, что здесь они смогут найти покой.

8.2.5. Снова в студии
Кадры CNN демонстрируют усталого узбекского диктатора Ислама Каримова — его лицо кажется обессиленным, глаза усталыми, но настороженными. За ним — пустые правительственные залы, огромные, мрачные и почти пустынные. Камера переключается на сцены из судебных процессов над оппозиционерами: это угрюмые залы с прокурорами и судьями, все проникнуто напряженной атмосферой. Потом на экране мелькают хлопковые поля, где дети в грязной одежде рвут белые коробочки хлопка под палящим солнцем. Камера задерживается на холодных кишлаках — серые дома, полуразрушенные постройки, дымящие печные трубы, выстроившиеся в унылые ряды. Люди с пустыми лицами просят милостыню у пыльных обочин, протягивая руки к редким прохожим.
В студии CNN журналист ведет беседу с экспертом по Узбекистану. Он поворачивается к нему и задает вопрос:
— Господин Левин. У Каримова огромная армия силовиков. Они во всех структурах — в министерствах и государственных компаниях, в общественных организациях и даже бизнесе. Зачем ему столько? Ведь это огромные затраты из госбюджета.
Эксперт вздыхает и разводит руками:
— Каримову нужны враги. Не внешние, а внутренние. Он боится своего собственного народа. Руководители силового блока пользуются его паранойей и внушают ему угрозы, которые часто они сами и создают. Андижанские события — яркий пример последствий этого беззакония. Тогда милиция, госбезопасность и продажные судьи спровоцировали трагедию. Но Каримов увидел в этом не ошибку системы, а угрозу своей власти. Это только укрепило его мнение, что силовики — его главная опора. Теперь они везде, на всех уровнях: в бизнесе, общественных организациях, и любая форма недовольства воспринимается как враждебная.
На экране — улицы Ташкента. Милиционеры на каждом шагу. Они сурово наблюдают за прохожими, кто-то демонстративно разгоняет маленькие группы людей, пытающихся организовать собрание. Камера переключается на кадры жестокого разгона в Андижане: крики, люди, бегущие в панике, затем холодные лица министров и генералов. Их портреты сменяют друг друга — министры внутренних дел, обороны, глава Службы национальной безопасности. Все они выглядят суровыми и злыми, с непроницаемыми лицами. Каримов на экране медленно обходит строй солдат, останавливаясь и пристально всматриваясь в глаза каждого из них, словно проверяя их на преданность, ища малейший признак сомнений.
Журналист, немного помедлив, задает следующий вопрос:
— Каримов боится ислама как религии?
Исаак Левин кивает, усмехнувшись:
— Парадокс в том, что его имя — Ислам, но он убежденный коммунист. Конечно, после распада Советского Союза он отказался от марксистской риторики, но по сути он так и остался марксистом. Узбекистан — это исламская страна, ведь около 80% населения исповедуют ислам. Но Каримов строит свою власть на исламофобии, потому что не понимает и не доверяет религии. Он видит в исламе силу, которая может сплотить людей, и это для него — угроза. Сплочение масс — вот что по-настоящему пугает хазрата. Поэтому он и пытается заменить ислам своей собственной идеологией.
На экране снова появляются кадры Ташкента, но уже под вечер: патрулирующие милиционеры на фоне сумерек, светящиеся витрины магазинов и редкие прохожие.

Часть 8.3. Санджар Умаров

8.3.1. В квартире династии Хидоятовых
В ташкентской квартире Нигары Хидоятовой царит особая атмосфера домашнего уюта и интеллигентности, пропитанная духом культурного наследия семьи. Высокие стеллажи, уставленные книгами, заполняют одну из стен, а между ними висят старинные черно-белые фотографии известных узбекских актеров Сары Ишантураевой и Аброра Хидоятова — гордость династии. На видном месте расположена фотография профессора Гогы Хидоятова, символизирующая преемственность поколений. Изделия из Азии и Африки — резные маски, плетеные ковры, статуэтки — разбросаны по комнате, создавая ощущение, будто квартира является отражением целого мира.
Сидя в кресле с ноутбуком на коленях, Нигара углубленно читает статью в Интернете о судебных разбирательствах вокруг Гульнары Каримовой.
— «Уголовное дело было возбуждено в 2013 году... обвинения по статьям 168, 178, 182, 189, 228, 243...» — шепчет она себе под нос, пока в комнату входит Индира, вернувшаяся из США. Она слушает новость с выражением ненависти на лице.
— Моего мужа посадили на 14 лет по ложным обвинениям, — горько произносит она. — А эту мерзавку осудили всего на 5 лет ограничения свободы. Это же домашний арест за преступления, за которые другие сидят по 20 лет!
Нигара, не отрываясь от текста, продолжает читать:
— «Общая сумма преступлений составила почти 3,5 миллиардов долларов, активы обнаружены в 12 странах...»
Индира в изумлении округляет глаза:
— Как можно было наворовать столько денег? Это почти 3,5 миллиарда долларов!
Нигара лишь качает головой:
— Это далеко не всё. Ты забыла про её компанию «Зеромакс». Она оставила своих партнеров с убытками на 5,6 миллиардов долларов! И нигде в следственных материалах об этом ни слова. Просто обманули иностранных партнеров, и нет ответчика.
Индира возмущенно вздыхает:
— Вот подлецы! Вся семейка Каримова — это не только воры, но и палачи! Вся страна погрязла в коррупции, в которой жируют только они, а народ страдает.
На улицах Ташкента царит иной мир — жизнь, где сытые и наглые чиновники наслаждаются роскошью, накопленной через кражу национальных богатств. В узбекской столице высокие ограды роскошных вилл скрывают жизнь привилегированной элиты, которая едет по широким дорогам в бронированных машинах, охраняемых вооружёнными людьми. Но за этими глухими заборами, куда простой народ не может заглянуть, скрываются миллиарды, выведенные из страны.
В то время как узбекская элита живёт в своём замкнутом мире, на улицах кишлаков люди страдают от нищеты и безысходности. Они работают на полях, собирая хлопок для государства, которое обкрадывает их же. Ряды ветхих домов, где печи дымят в холодное время года, а магазины пусты, создают образ страны, выжатой как лимон. Коррупция пронизывает все слои общества: суды, милиция, бизнес — вся система настроена на обогащение немногих за счет многих.
В Узбекистане роскошь и власть сосредоточены в руках маленькой группки людей, которые никогда не узнают, что значит жить в нужде, в то время как большинство населения мечтает о самых простых вещах — справедливости, еде и будущем.

8.3.2. Холодное плато Устюрт
Тюрьма Эшмата Мусаева в международном сообществе считается одним из самых жестоких объектов пенитенциарной системы Узбекистана, многие называют её "концентрационным лагерем". Здесь пытки, моральное подавление и бесчеловечное обращение — обычное дело. Тюрьма расположена на Устюртском плато, в суровых условиях пустыни, где резкие перепады температур превращают жизнь заключенных в нескончаемое испытание. Массивные стены и ржавые колючие проволоки возвышаются над землей, будто заслоняя любое представление о свободе. Надзиратели здесь безжалостны, их задачи включают не только охрану, но и жестокое подавление воли узников.
Автозак, доставляющий Санджара в тюрьму, резко тормозит у ворот. Тяжелые двери открываются, и на него сразу обрушивается холодный ветер с пустынного плато. Встречает его сам начальник тюрьмы — Эшмат Мусаев, увешанный многочисленными орденами и медалями, как символ безжалостного режима, который он представляет. Его лицо — это лицо человека, который привык видеть страдания и смерть. Едва ли можно заметить какие-либо признаки сострадания в его ледяном взгляде. Рядом стоит помощник с папкой документов на Умарова.
— Щелчком пальцев Эшмат приказывает отделить Санджара от остальных заключенных. Его ведут вперед, надзиратели толкают его к начальнику. Эшмат рассматривает нового узника с презрением и любопытством, словно перед ним редкий экспонат.
— Интересная персона, — говорит Эшмат, всматриваясь в лицо Санджара. — Один из врагов Ислама Каримова, говоришь? Здесь всякие сидели: воры, бандиты, радикалы, людоеды даже, но такие, как ты, попадаются впервые. И вот что мне непонятно, что в тебе такого особенного? Обычный интеллигентишка, доцент какого-то там института...
Санджар с достоинством и спокойствием отвечает:
— Я не экспонат вашей тюремной кунсткамеры. Меня сделал особенным страх вашего правителя. Человек, который держится за власть и боится её потерять — вот кто истинный враг.
На дворе, несмотря на обычно горячее солнце Средней Азии, сегодня холодно. Ветер с пустынного плато усиливает ощущение мороза. Заключенные одеты в тонкую робу, которая едва защищает их от холода. Некоторые, кто недавно прибыл, ещё в гражданской одежде, беззащитно натягивают шерстяные кофты на головы, пытаясь хоть как-то согреться. Люди уже кашляют, чихают, их лица посерели от озноба и истощения. Санджар, одетый не по сезону, тоже начинает дрожать, но старается держаться с достоинством.
— Опасные вещи говоришь, — с мрачной задумчивостью произносит Эшмат, прохаживаясь вокруг Санджара. — Но для таких, как ты, мы приготовили Ад. Ты уйдешь отсюда только на носилках, и ноги твои будут смотреть вперёд. Или же закопаем тебя здесь. У нас есть своё кладбище, безымянные могилы. Никто не знает, кто в них лежит, для нас они просто трупы. Мы или перевоспитываем, или закапываем.
— Вы мерзавцы и палачи, — с презрением отвечает Санджар. — Вы не лучше вашего хозяина — Ислама Каримова.
Не сдержав ярость, Эшмат с силой бьет Санджара в лицо. Тот падает на землю, ощущая, как по лицу стекает теплая струйка крови. Кровь капает на его рубашку, оставляя алые пятна, которые быстро засыхают на холоде.
— Не смей произносить имя хазрата! — кричит Эшмат. — Для тебя он только хазрат! Он бог для свободных людей, тех, кто не сидит здесь! Ты понял?
Санджар медленно поднимается, прижимая руку к кровоточащему носу. Его лицо бледно, но взгляд остается твердым.
Эшмат отворачивается, презрительно махнув рукой, и приказывает надзирателям:
— Увести его в карцер.
— Сразу в карцер? Он только что прибыл, — недоуменно спрашивает один из надзирателей.
— Ты дурак? Делай, что сказано! — орет Эшмат.
Надзиратели грубо хватают Санджара, толкая его вперед, чтобы отправить в карцер. Эшмат злобно смотрит ему вслед, полон ярости и неприязни.
На плацу маршируют вновь прибывшие заключенные. Пинками и ударами дубинок их гонят на построение. Звучат звуки гимна Узбекистана, который исполняют дрожащие от холода заключенные. Каждое слово гимна — словно насмешка над реальностью их положения, где нет ни свободы, ни справедливости.

8.3.3. Последний солдат
Карцер — это бетонная камера полтора на три метра, почти без света, с крошечным окошком, закрытым решеткой. Изнутри кажется, будто это не камера, а гроб: потолок давит, стены холодные и серые, воздух затхлый. Ни кровати, ни стула, ни туалета. Только бетонный пол, покрытый сыростью. В углу — маленькое отверстие вместо раковины и туалета. Даже такого простого удобства здесь не предусмотрено.
Санджара вталкивают в эту бетонную коробку, дверь за ним с грохотом захлопывается. Он садится на холодный пол, ноги дрожат от усталости и боли. Кровь из носа, кажется, остановилась, но боль остается — пульсирующая, тяжелая. Внезапно над головой оживает камера наблюдения, холодный объектив пристально фиксирует его движения. В комнате за монитором сидят надзиратели, хохочут, смеются над новой жертвой. Один из них лениво потягивает водку, размахивая бутылкой, другой делает ставки — за сколько сломается "интеллигент". "Он не выдержит долго," — уверенно заявляет один, опытный в этих делах. Он видел, как сильные и гордые люди, подобные Санджару, ломались, превращались в жалких существ, готовых на любые унижения ради куска хлеба или капли тепла.
Проходит час. Камера пропитывается холодом, который разъедает до костей. Санджар дрожит, пытается встать и начинает ходить по камере, растирая руки и делая примитивные физические упражнения, чтобы согреться. Но бетон впитывает все его усилия, и холод не уходит. Надзиратели наблюдают за ним, ухмыляясь и кивая друг другу: "Сломается."
Неожиданно дверь карцера с лязгом открывается. Внутрь бросают полуголого человека, как мешок с мусором. Его тело изувечено, все в гематомах, кожа обескровлена. На его лице ссадины и раны, глаза залиты кровью. Ребра торчат наружу, словно небрежно сломанная игрушка. Он хрипит, тяжело дышит, а пена с кровью льется изо рта. Кажется, его каждая клетка пылает болью.
Санджар в ужасе смотрит на изуродованное тело. Он медленно склоняется над бедолагой, осторожно берет его за руку, не зная, чем может помочь. Раненый, хоть и не видит сквозь кровь, осознает присутствие Санджара и шепчет:
— Кто ты, брат?
— Я заключенный. Политический. Санджар Умаров. Сегодня только прибыл. За что тебя так обработали... — Санджар оглядывает его покалеченное тело. — Ты отбивное мясо, они сделали из тебя чудовище. Палачи… Садисты!
Раненый кашляет, выплевывая сгустки крови.
— Да… они умеют… Я умираю, брат. Но я предстану перед Всевышним с чистым сердцем.
Санджар сжимает его руку, пытаясь утешить хотя бы словом:
— Кто ты?
— Я солдат… внутренних войск. Мы с друзьями отказались стрелять в андижанцев… За это нас… приказали замучить. Моих всех... пытали током, резали ножами… Я последний.
— И вас тоже за Андижан?! — восклицает Санджар, ошеломленный услышанным.
Раненый дергается в судороге, его дыхание становится еще тяжелее. С последними усилиями он хрипит:
— Я чист перед Аллахом… Помолись за меня, брат...
И его тело расслабляется, дыхание замирает. Глаза остаются открытыми, но жизнь уходит. Санджар осторожно прикрывает ладонью его веки, шепча:
— Упокойся, брат. Ты исполнил свой долг — защитил народ.
Тишина накрывает карцер словно саван. Холод вновь проникает в кости, одиночество становится невыносимым. Солнце всё ещё стоит над плато Устюрт, но здесь, в этой камере, его лучи не проникают. Только леденящий холод и боль от потери другого человека — пусть даже совсем незнакомого, но близкого по духу, остаются с Санджаром.

8.3.4. Эшмат боится
Кабинет начальника тюрьмы Эшмата перегружен явствами и алкоголем, будто для праздника, но атмосфера здесь совсем не праздничная. На длинном столе, покрытом скатертью, стоят бутылки дорогих напитков, блюда с мясом, фруктами, кондитерскими изделиями, но никто не прикасается к еде. Воздух напряжен, гнетущая тишина заполняет пространство. Никто не думает о застолье — ситуация слишком критическая.
Мистер Х, посол по особым поручениям, сидит за столом начальника. Он нервно курит, постоянно поднося сигарету к губам, выдыхая дым короткими, резкими вздохами. Его пальцы слегка дрожат, а взгляд горит злостью. В этот момент он больше похож на хищника, готового вцепиться в свою жертву. Перед ним, едва не растерянный до слез, стоит Эшмат. Лицо начальника тюрьмы бледное, руки немного подрагивают. Он не знает, что сказать или как оправдать свою оплошность. Эшмат понимает, что ситуация серьезная, но находится в таком замешательстве, что не в силах собраться с мыслями.
Мистер Х, глядя на Эшмата с откровенным презрением, злобно говорит:
— Я могу разогнать всю твою контору за три секунды, а тебя самого здесь повесить. Ты кем себя возомнил, собака? — его голос режет воздух, слова звучат как приговор. — Ты нормально не смог убрать русского вора в законе Бориса Левина, теперь сам президент Владимир Путин задает вопросы. Что нам сказать? А история Улугбека Ешева теперь в западных СМИ. Его мать в Швейцарии устраивает скандалы, и теперь международные организации давят на нас. Ты опозорил нас, мерзавец!
Эшмат, стоя перед ним, едва не теряет равновесие. Страх заметно искажает его черты, он икает и нервно поправляет мундир, пытаясь выдержать взгляд Мистера Х, но глаза бегают по комнате, как у загнанного в угол зверя.
— Я старался… — бормочет Эшмат, едва удерживаясь от того, чтобы не рухнуть на колени. — Признаю, что допустил ошибки...
Мистер Х резко тушит сигарету о фотографию Эшмата в рамке, стоящую на столе, с отвращением наблюдая, как обугливается лицо на снимке.
— За такие ошибки — голову с плеч! — яростно бросает он. Злость в его голосе становится ледяной. — Но ладно. Слушай внимательно: Санджар Умаров — личный враг хазрата. Нужно держать его на грани жизни и смерти, понял? Не дать ему умереть, но и не позволить жить как человеку!
Эшмат, чувствуя, что его положение хоть чуть-чуть стабилизировалось, робко улыбается, поспешно кивая:
— Это мы умеем. Мы сделаем.
Мистер Х холодно кивает и поднимается из-за стола, глядя на Эшмата с презрением, как на слугу, испачканного в собственной неудаче. Затем он резко разворачивается и уходит из кабинета, бросив прощальный взгляд, полный равнодушия.
Эшмат, раболепно приложив руку к сердцу, быстро следует за ним, бросая нервные фразы и кланяясь, как это принято у тех, кто стремится выслужиться перед начальством. Но его страх никуда не ушел — он лишь отложен на потом.

8.3.5. Кирпичный завод
Кирпичный завод, хоть и находится в нескольких километрах от тюрьмы, фактически является её продолжением — ещё одним звеном в цепи рабского труда. Высокие заборы из колючей проволоки, охрана с собаками и постоянные проверки делают его недоступным для посторонних. Местные жители, которые из-за безработицы вынуждены искать любую возможность для заработка, трудятся здесь вместе с заключёнными, но те, кто работает здесь «по воле», прекрасно понимают, что зона завода не многим отличается от тюремных стен.
Сюда подъезжают автозаки с очередной партией заключённых. Хрипло лязгают двери, и зэков сгоняют в шеренгу, выкрикивая команды. В их взглядах — пустота, тела согнуты усталостью. Надзиратели подталкивают их в спины дубинками, направляя к производственным линиям. В это время Эшмат, начальник тюрьмы, останавливается рядом с хозяином завода, и тот незаметно передает ему плотный конверт. Эшмат быстро открывает его, видит блеск долларов и довольно улыбается, убирая деньги во внутренний карман.
— Мне нужно больше рабочих в известковые цеха, — хрипловато произносит хозяин завода, — туда местные жители не идут, опасно для здоровья. Лёгкие быстро каменеют, а тратиться на средства защиты я не собираюсь.
Эшмат равнодушно кивает, глядя на измученных заключённых, заполняющих заводскую площадь:
— Без проблем. Пришлю людей. Подохнут — не жалко. Это не люди, — его голос сочится презрением, — это отработанный ресурс. Падаль.
Он делает паузу и, ухмыльнувшись, указывает на одного из заключённых — измождённого Санджара, который сгибается под тяжестью кирпичей, что он укладывает в аккуратные стопки. Его лицо измучено, дыхание тяжелое, но он продолжает работать, как машина, не позволяя себе остановиться.
— Видишь его? — ухмыляется Эшмат.
Хозяин завода прищуривается, оглядывая Санджара:
— Вижу. И что?
— Дай ему самую тяжёлую и опасную работу! — приказывает Эшмат. — Пусть сдохнет медленно.
Хозяин завода усмехается, понимая, что речь идёт не о простом заключённом:
— Конечно. Но кто это?
Эшмат, понизив голос, говорит с явным злорадством:
— Это личный враг хазрата!
При этих словах хозяин завода бледнеет, его глаза расширяются от страха. Он с ужасом произносит:
— Ох, Боже! Это Санджар Умаров? О нём говорят у нас в посёлке... Мол, он возглавлял движение за независимость от хазрата…
Эшмат ухмыляется, его глаза горят злорадным огнём:
— Да, он! Здесь простых преступников нет. Мне доверяют перевоспитывать врагов народа! А если не перевоспитаю, закопаем его в землю. Гы-гы-гы...
Они оба громко смеются, их хохот эхом разносится по заводу. По приказу Эшмата надзиратели немедленно отделяют Санджара от остальных и ведут его в один из самых опасных цехов — там, где пыль висит в воздухе плотным облаком, а стены белы от извести. Санджару выдают инструменты, но ни маски, ни защитных очков. Он начинает задыхаться, едва войдя в пыльное помещение. Кашель разрывает его горло, но он продолжает работать, не позволяя себе слабости.
Проходящий мимо хозяин завода смотрит на Санджара с усмешкой и, не сказав ни слова, идёт дальше, словно это для него привычное зрелище.
Солнце начинает клониться к закату, окрасив небо в багровые оттенки. Тяжёлые облака, словно пропитанные кровью, плывут над горизонтом. Этот небесный пейзаж, напоминающий разлитую кровь, кажется зловещим предвестником того, что ожидает тех, кто останется на этом проклятом заводе.

8.3.6. Замерзший
Злоба и ненависть в глазах надзирателя становятся почти звериными. Он резко выхватывает дубинку и с яростью валит Санджара на землю. Другие надзиратели тут же подбегают, окружают его и начинают избивать — удары летят в живот, спину, ноги. Каждый удар как молот в тело, каждый пинок ещё глубже вдавливает Санджара в грязь, пока он не перестаёт двигаться.
Вскоре о случившемся докладывают начальнику тюрьмы Эшмату. Лицо его бледнеет от гнева, и он с яростью кричит:
— В карцер его! На месяц! Пусть знает своё место!
Избитого, едва дышащего Санджара волокут по коридорам тюрьмы и, наконец, бросают в карцер. Это бетонная камера без окон, без мебели, без шанса на отдых. Уже сидят трое заключенных — иссушенные, измученные, едва прикрытые лишь трусами. Один высокий и худой, с глубокими синяками под глазами; другой — коротышка, весь покрыт шрамами; третий — молчаливый, его кожа серая, словно пыль впиталась в его тело навсегда.
Надзиратель, словно смакуя момент, включает яркий свет, ослепляющий узников. Он поворачивается, делает шаг к выходу, но вдруг останавливается. Его лицо растягивается в ухмылке, и он оставляет наружную дверь открытой. Пронизывающий холод мгновенно врывается в карцер, заставляя мужчин дрожать. Заключенные съеживаются, обнимая себя за плечи, но холод продолжает беспощадно проникать под их кожу.
— Двигайтесь, братья! — дрожащим голосом произносит один из них, высокий мужчина. — Если будем сидеть, умрём от холода!
Словно зомби, они начинают двигаться по узкому пространству камеры, сшибаясь друг с другом, спотыкаясь. Санджар пытается встать, но тело не слушается, ноги подкашиваются от усталости и боли. Видя его состояние, другие заключённые поддерживают его, и всю ночь они вместе ходят по камере, пытаясь согреться движением. Санджар еле передвигает ноги, но продолжает двигаться — шаг за шагом, глотая холодный воздух, борясь с каждой минутой.
На рассвете один из заключённых вдруг падает. Его тело с глухим стуком ударяется об бетонный пол. Другие тут же бросаются к нему, пытаются поднять, тормошат его, но он не реагирует. Санджар, опустившись на колени, наклоняется над упавшим, его глаза полны боли. Он осторожно открывает его глаза, всматриваясь в безжизненные зрачки. Долгий, тяжелый момент тишины.
— Он умер… — печально говорит Санджар, закрывая ему веки.

8.3.7. Тюремный притон
Спустя три недели карцера, Санджара выводят из его темной, холодной камеры. Он не похож на человека — это еле двигающееся существо, скелет, обтянутый кожей, с заострившимися чертами лица и глазами, потухшими, но полными решимости. Его шаги медленные и неуверенные, но он старается держаться с достоинством, вопреки слабости в ногах и боли во всем теле. Его тюремная роба висит, как на вешалке, тело кажется почти прозрачным, но в его взгляде по-прежнему сохраняется огонек непреклонного духа.
Начальник тюрьмы Эшмат Мусаев сидит за столом, который буквально ломится от явств. Еда стоит рядом с бутылками алкоголя, в воздухе витает запах дешевых духов и перегара. Вокруг стола несколько женщин — сотрудницы тюрьмы, но их вид напоминает скорее откровенных проституток. Они полураздеты, с нагло оголенными плечами, груди едва прикрыты униформой, китель висит на плечах одной из них. Женщины пьют и смеются, их поведение нагло и вульгарно. Одна из них, в форме капитана, сидит прямо на коленях Эшмата, а он, с довольной улыбкой, бесцеремонно тискает её за обнаженную грудь, не скрывая своей пошлости.
— Смотри, дорогая, — произносит Эшмат, слегка шатающийся от выпитого, — этот уникум — личный враг хазрата! — его голос полон цинизма.
Женщина на его коленях с удивлением округляет глаза, играя на публику:
— И он ещё жив? — её слова вызывают взрыв смеха у остальных.
Одна из женщин, лейтенант, полураздетая, с чулками и без юбки, грубо кричит:
— Может, я его затрахаю до смерти, и тогда хазрат даст мне новое офицерское звание за героизм? — смех снова разносится по комнате, заполняя её грязной радостью.
Санджар, несмотря на свои силы, презрительно оглядывает всю эту сцену. Его губы дрожат не только от слабости, но и от гнева, когда он произносит:
— У тебя, начальник, вся грудь в орденских планках, словно ты всю жизнь на войне провёл. А награды эти — за убийства, пытки, вымогательство, разврат, — его голос набирает силу, и он, собрав последние остатки сил, плюёт в сторону женщин. — Вот это и есть ваша доблесть и отвага в нашей стране!
Слова Санджара падают, как холодная вода на раскаленный металл, вызывая мгновенное замешательство. Комната, до этого наполненная смехом, погружается в напряжённую тишину. Женщины замолкают, переглядываясь в недоумении, их наглость вдруг испаряется. Эшмат медленно отодвигает капитана, она быстро натягивает китель, пытаясь скрыть обнажённое тело. Его лицо краснеет от ярости, вены на лбу и шее надуваются, словно он вот-вот сорвётся.
Он подходит к Санджару, вскипая от гнева, но на долю секунды останавливается, сдерживая себя от удара. С злобным шипением он произносит:
— Мои награды — за войну против преступности! Я — карающий меч государства! Я отправил немало таких, как ты, в ад! Это тоже война!
Санджар смотрит на него с презрением, его голос хрипит, но остаётся твёрдым:
— Да, война? Мой дядя воевал в 93-й Миргородской стрелковой дивизии, погиб в 1943 году на Украине, был сапёром, старшим сержантом. Три года он воевал с настоящими убийцами — с фашистами! Его награды — орден «Красного Знамени» и медаль «За отвагу». Эти награды были заслужены кровью, а не пытками и предательством. Он был героем для нашей семьи, для страны, для всего мира! А ты… ты — палач, чья доблесть заключается только в унижении людей.
Эшмат еле сдерживается, чтобы не ударить Санджара, его руки дрожат от напряжения. Он шипит сквозь зубы:
— Тебе в карцере будет безопаснее.
Он машет рукой, и Санджара уводят обратно. Женщины и Эшмат остаются молча смотреть ему вслед, и весёлый настрой вечера мгновенно улетучивается. Без стыда и самоуважения, но теперь и без прежнего веселья, они нервно переглядываются, понимая, что продолжение этого "праздника" уже не имеет смысла. Настроение испарилось, и в воздухе повисло тяжёлое молчание.

8.3.8. Пекло
Поздняя весна. Над тюрьмой зловеще кружат вороны, их черные тени мелькают на обожженной земле, словно они ищут себе жертву среди изнуренных заключенных. Жара невыносима — раскалённый воздух словно обжигает кожу, капли пота испаряются еще до того, как успевают скатиться по телу. Солнце безжалостно висит над тюрьмой, его палящие лучи пробиваются сквозь редкие облака, превращая каждый вдох в борьбу.
На тюремном плацу заключенные выстроились в шеренги. Их тела иссушены и измождены, но они вынуждены петь гимн, держась за сердце, словно этот жест что-то значит в условиях, где нет места ни свободе, ни чести. Пыльный ветер, поднимающийся над раскалённой землёй, треплет их робы, но никто не может уйти. Температура уже приближается к 50 градусам, и кажется, что само солнце хочет стереть этих людей с лица земли.
В тени, на удобных стульях, развалившись, сидят надзиратели. Они пьют холодную колу, перемешанную с водкой, смеются, наблюдая за страданиями заключенных. Один из них лениво поднимает бутылку, вытирает пот со лба и ухмыляется, глядя, как те пытаются выдавить из себя гимн. Они защищены от солнца навесом, а в руках у них сигареты. Развлекаются тем, что делают ставки — кто из заключенных первым рухнет.
Санджар стоит в шеренге, его тело дрожит от усталости и жажды. Каждый вздох даётся ему с трудом, и он пытается петь, но с каждой секундой его силы угасают. Его начинает качать из стороны в сторону, ноги подкашиваются, и он падает. Двое африканцев, стоявших рядом, успевают его подхватить. Один из них, высокий и худощавый, с потемневшими от солнца глазами, шепчет ему с акцентом:
— Брат, не сдавайся, держись. Я думал, что у нас в Африке Ад. Он, оказывается, в Узбекистане!
Второй, коренастый и мощный, тяжело дышит, его тело покрыто испариной, но он поддерживает Санджара за плечо. Он хрипло добавляет:
— Мы теперь поняли, что такое ваше Великое будущее! Я ненавижу этот гимн и этот флаг… Под этими символами убивают и калечат людей. Я хочу домой...
Он обреченно смотрит в небо, полное мрачных воронов, словно пытается найти выход из этого ада, стремясь улететь обратно, к далекому Конго. Его глаза полны тоски и отчаяния, как будто в этих небесах он ищет спасение, которого здесь, на земле, уже не найти.

8.3.9. На закланье
В кабинете резиденции президента Ок-Сарай царит мрачная атмосфера. Ислам Каримов, сидя на стуле с усмешкой на лице, наблюдает за доктором Менгеле, старым, угрюмым врачом в засаленной тюбетейке и потёртом медицинском халате. Менгеле, оглядывая анализы, цокает языком, делая вид, что размышляет, но его холодные глаза выдают отстранённую безразличность к пациенту. Руки врача, дрожащие от возраста, привычно держат лабораторные результаты, которые он читает монотонно.
— Друг мой, — говорит Менгеле, помахивая бумагами, — с печенью проблемы. Нужна трансплантация. Поищу здоровую печень, — его голос звучит почти официально, как будто он говорит о рутинной операции.
Каримов, раздетый до пояса, смеётся, его голос громкий и властный. На его лице искривляется злобная усмешка.
— Есть такой мерзавец — Санджар Умаров. Сидит в тюрьме у Эшмата. Вырежьте у него печень. Он здоровый мужик. Мечтал быть президентом, так я ему помогу: его печень станет моей, — Каримов издевательски улыбается, словно идея этой "помощи" доставляет ему особенное удовольствие. — Какая-то часть Умарова всё же станет президентской.
Менгеле подхватывает смех Каримова, но его взгляд остаётся холодным. Стараясь не выдать своего удовлетворения от бесчеловечности предложения, он почтительно соглашается:
— Умеете шутить, друг мой!
Но Каримов внезапно мрачнеет, его улыбка исчезает так же быстро, как и появилась, и лицо становится каменным.
— Я не шучу, — холодно произносит он. — Готовьтесь к операции. Если император Бокасса жрал своих врагов, то в моем случае враги спасут мне жизнь своими телами!
Менгеле, чувствуя перемену в настроении хазрата, поспешно соглашается, кланяясь, как слуга перед королём:
— Конечно, друг мой. Как скажете.
В этот момент в кабинет входит Мистер Х — человек с жёсткими чертами лица, движениями, отточенными за годы службы. Каримов, не оборачиваясь, приказывает ему сурово и без лишних эмоций:
— Скажи Закиру Алматову, пускай привозят Санджара Умарова в правительственную больницу. Но не говорите, зачем. Доктор Менгеле, мой друг, вырежет у него печень. Мне пересадят.
Мистер Х улыбается краем губ, словно ему только что поручили выполнить обычную мелочь. Он склоняется в полупоклоне и коротко отвечает:
— Конечно, хазрат.
Он мгновенно разворачивается и исчезает из кабинета, оставляя после себя ощущение тихой, но неумолимой силы.
Каримов натягивает майку и рубашку, его движения неспешны, как будто он уже победил в какой-то незримой борьбе. В это время доктор Менгеле стоит, погружённый в свои мысли, строя планы на операцию. Он в этом деле большой мастер — за годы практики научился искусно и безжалостно проводить самые сложные хирургические вмешательства. В его голове уже выстраивается схема — шаг за шагом. Никаких эмоций, лишь расчётливость и механическая точность.
Каримов смотрит на своего врача, и в его глазах — тёмная глубина власти, которая даёт ему право распоряжаться чужими жизнями.

8.3.10. За донором
Специальный медицинский транспорт прибыл к воротам тюрьмы под пристальным взглядом охранников. Его металлический корпус отблескивал в палящем солнце, а логотип Министерства здравоохранения был едва различим, словно стертый многочисленными поездками. Когда двери открылись, оттуда вылезли Мистер Х и доктор Менгеле. Менгеле, сгорбленный старик в засаленной тюбетейке, шагал не спеша, сдержанно осматриваясь вокруг, как хищник перед атакой. Его глаза, холодные и безразличные, изучали обстановку, словно он оценивал, насколько этот новый ад может его развлечь. Мистер Х шел рядом, его лицо оставалось непроницаемым, а движения были быстрыми и точными, как у опытного офицера. Они направились прямо в кабинет начальника тюрьмы Эшмата Мусаева, не говоря ни слова.
Спустя некоторое время два грубых надзирателя ворвались в карцер, вытаскивая Санджара Умарова на свет божий. Он, истощенный и ослабевший после недель в карцере, едва держался на ногах. Его кожа, бледная и иссохшая, казалась прозрачной, а глаза горели неугасимой ненавистью. Заключенного волоком вели по узким коридорам тюрьмы, стены которых дышали холодом и сыростью, и завели в убогую санитарную часть. Это место с облупившимися стенами и старыми медицинскими койками казалось залом для пыток, а не местом лечения. Повсюду были разбросаны ржавые медицинские инструменты, старые шприцы и грязные бинты. Аппаратура выглядела так, словно давно вышла из строя и использовалась только для запугивания.
— Зачем вы ведете меня сюда? — Санджар, глядя на медицинские инструменты, спросил с подозрением и растерянностью.
Надзиратели переглянулись и рассмеялись.
— Скоро узнаешь... Или не узнаешь, — один из них ухмыльнулся, подталкивая Санджара дальше. — К тебе придет доктор Менгеле.
— Кто это? — спросил Санджар, не понимая, почему имя этого врача прозвучало как угроза.
— Это особый доктор. Не все помнят о нем, и мало кто расскажет кому-то о нем, — пробурчал надзиратель, тяжело шагая рядом. — Ты тем более.
Санджара завели в грязную палату с облупившейся краской на стенах, пахнувшую сыростью и медицинскими химикатами. Там его заставили снять одежду и, без всякого предупреждения, направили на него холодную струю воды из шланга. Вода била больно, словно острые камни, попадающие под кожу. Санджар извивался от боли, пытаясь закрыться руками, но надзиратели смеялись, наслаждаясь его мучениями. Он стонал, сжимался в комок, пытаясь избежать потоков, но бесполезно. Вода была ледяной, словно специально предназначенной для пытки, а не для омовения.
Когда пытка закончилась, ему выдали чистое белье и бросили миску с баландой. Еда была безвкусной, но после карцера это казалось пиром. Санджар ел медленно, пытаясь перевести дыхание и оправиться от ледяных обливаний. Но вскоре его внимание привлекли крики, доносящиеся из соседней палаты. Глухие, мучительные стоны и крики боли разносились по коридору, словно эхо из самого ада. Эти звуки словно врезались в мозг, заставляя Санджара схватиться за голову. Он дрожал, сердце бешено колотилось от страха и ужаса перед неизбежным.
К нему подошла медсестра — мрачная, безразличная, с лицом, лишённым всякого сострадания. Она без лишних слов сделала укол, и перед глазами Санджара начал рассеиваться мир. В его затуманенном сознании мелькнул образ доктора Менгеле, стоящего в дверях палаты. Менгеле, в своей привычной тюбетейке, со спокойствием хищника, внимательно смотрел на пациента. Позади него стоял Эшмат, что-то шепча на ухо врачу, но тот лишь отмахнулся от начальника тюрьмы, как от назойливой мухи, не проявляя к нему никакого интереса.
Санджар едва успел увидеть, как Менгеле сделал шаг вперед, прежде чем провалился в темноту, где его ждало неизвестное будущее.

8.3.11. Отмена операции
В резиденции Ок-Сарай, залитой мягким светом вечерних ламп, Ислам Каримов, как всегда, восседал за массивным столом, уставленным бумагами, телефонами и документами. Его поза — расслабленная, но взгляд был тяжелым и сосредоточенным. Напротив него стоял министр иностранных дел Абдулазиз Камилов, его седая голова слегка склонена в знак уважения. За спиной министра в тени зала, как всегда, стоял загадочный Мистер Х — высокий, в черном костюме, с невыразительным лицом, готовый вмешаться по первому знаку хазрата.
Камилов, приложив руку к сердцу, голосом, дрожащим от внутреннего напряжения, сообщил:
— Хазрат, в Ташкент прибывает заместитель госсекретаря США Уильям Бернс. Я уверен, что он будет ставить вопрос о Санджаре Умарове. Наш посол в Вашингтоне сообщил, что дело Умарова обсуждалось в Сенате. Это не в нашу пользу.
Каримов хмыкнул презрительно, откинувшись на спинку своего резного кресла. Он лениво провел взгляд по присутствующим и, сузив глаза, спросил с ноткой высокомерия:
— И чего мне бояться?
Он перевел взгляд на Мистера Х. Тот, оставив паузу для раздумий, шагнул вперед, как будто взвешивал каждое слово:
— Хазрат, с американцами лучше не спорить. Мы сейчас стараемся улучшать отношения со Штатами. Нам нужны инвестиции, деньги, поддержка на международной арене.
Каримов бросил ему ледяной взгляд:
— А мне Путин обещал поддержку.
Мистер Х слегка покачал головой, оставаясь спокойным и деловым:
— У Путина сейчас свои проблемы. Политический конфликт с Украиной — в Киеве оранжевая революция, а Путину это не нравится. Лучше нам самим найти пути решения. США уже идут нам навстречу, снимают часть санкций после Андижанского восстания. Нам надо проявить гибкость хотя бы в таком деле, как Умаров. Если Бернс захочет увидеть его, а вы собираетесь вырезать у него органы, это станет известно американцам. Тогда последствия будут серьезнее.
Каримов резко вскочил с места, его лицо покраснело от гнева, и он взревел:
— Я не хочу щадить своих врагов! Это унижает меня! Бьет по моему самолюбию и тщеславию!
Камилов тут же подобрастно выступил вперед:
— Никто не говорит о пощаде, хазрат. Но можно использовать Умарова для выгоды. Ваша дочь Лола Каримова-Тилляева хочет жить в США. Ваша внучка Иман — гражданка США. И не забывайте о бывшем зяте Мансуре Максуди, который предъявил обвинения против вас и Гульнары. Мы можем урегулировать это, если дадим свободу Умарову. Американцы готовы к диалогу.
Наступила тяжелая пауза. Каримов долго молчал, стуча пальцами по столу с раздражением, злоба кипела внутри, но он старался контролировать себя. Звук постукивания пальцев разносился по комнате, подчеркивая напряжение момента. Наконец, его голос прозвучал резко:
— Хорошо. Отмените операцию по трансплантации. Отзывайте доктора Менгеле. Найдём другого, у кого вырежем печень.
Он резко махнул рукой, заканчивая разговор. Камилов и Мистер Х поклонились и молча покинули кабинет, оставив Каримова в задумчивом молчании, которое нависло над резиденцией, как предвестник приближающихся перемен.

8.3.12. Разъяренный Менгеле
Санитарная часть тюрьмы была холодной и стерильной, в тусклом свете старых ламп поблескивали хирургические инструменты. Санджар лежал на операционном столе, его тело было неподвижно, а лицо скрыто под маской наркоза. Легкое дыхание едва заметно поднимало и опускало его грудь. Воздух вокруг наполнялся тяжелым запахом анестетиков и антисептиков, создавая гнетущую атмосферу. Рядом с ним ходил доктор Менгеле — невысокий, но полный энергии человек с засаленной тюбетейкой на голове. Он с нетерпением проверял подготовку медбратьев, которые уже готовили инструменты и контейнер для изъятия печени, перекладывая скальпели, зажимы и другие хирургические приборы.
В этот момент в помещении заиграл гимн Узбекистана. Менгеле начал дирижировать руками в такт музыке, его лицо расплылось в безумной усмешке, как будто сама ситуация казалась ему забавной. Он тихо напевал на русском:
«Злато долин – родной мой Узбекистан,
Предков мощь, слава их навсегда с тобой!
Дух великих людей нам по праву дан,
Очарован весь свет этою землёй!»
Его голос, дребезжащий и фальшивый, заполнял комнату, как какой-то зловещий ритуал, который почти завершился.
Вдруг зазвонил телефон. Один из медбратьев бросил взгляд на Менгеле и, потянувшись, взял трубку. Послушав несколько секунд, он положил трубку и повернулся к Менгеле:
— Операция отменяется.
Менгеле замер, его лицо исказилось от ярости и непонимания.
— Чего? Что ты сказал?
Медбрат осторожно передал трубку доктору. Менгеле резко схватил её и приложил к уху, и тут раздался спокойный, но непреклонный голос Мистера Х:
— Хазрат отзывает приказ. Операция отменяется. Приезжает важная "шишка" из Америки, и она может потребовать встречи с Санджаром. История с трансплантацией нам не нужна. Возвращайтесь домой.
Доктор Менгеле в гневе сжал трубку, едва не раздавив её в руке. Его лицо перекосилось, глаза сверкали ненавистью. Резко швырнув трубку на стол, он с громким шипением выругался. Бросив взгляд на стол, где под наркозом лежал Санджар, он пренебрежительно махнул рукой и вышел из санитарной части, даже не снимая белого халата. В коридорах тюрьмы его шаги были быстрыми и гулкими, как грохот молота. Он направлялся к своей машине, жаждая утопить это унижение в бутылке алкоголя, как будто это могло заглушить его горькую ярость.
Тем временем в операционной маску наркоза аккуратно сняли с лица Санджара. Он продолжал спать, а медбратья, с равнодушием крутясь вокруг, перекатывали кровать в обычную палату. Когда он проснется, то не будет иметь ни малейшего понятия, что его жизнь была в считанных шагах от трагической развязки.

8.3.13. Новое предложение
Спустя три дня после операции, Санджар, всё ещё ощущая слабость после наркоза, покидал убогий медпункт тюрьмы. Его шаги были неуверенными, но его дух оставался непоколебимым. Двое надзирателей молча сопроводили его к кабинету начальника тюрьмы Эшмата Мусаева. Когда Санджар вошёл, его взору открылось царское застолье: стол был уставлен самыми изысканными явствами — жареное мясо, фрукты, свежий хлеб и бутылки с дорогим алкоголем. Эшмат, словно хозяин богатого пира, сидел в конце стола и по-барски жестом пригласил Санджара сесть.
Рядом с ним находилась Светлана Артыкова, серьезная и собранная, но её глаза выдали внутреннее напряжение. За весь этот праздник она выглядела чужеродным элементом.
Санджар с презрением осмотрел всё это великолепие и произнес, не садясь:
— У нас в меню — гнилая картошка и дробленная пшеница. Овощи и мясо — редкость, а фрукты мы разве что во снах видим. Когда я в карцере, мне по три дня не дают воды. А тут такая щедрость — к чему это? — он пристально смотрел на Эшмата и Артыкову, понимая, что такая "гостеприимность" не бывает без причины.
Эшмат, улыбаясь, откинулся на спинку стула и с показной учтивостью спросил:
— А вы как думаете?
Санджар, уже не сомневаясь в подвохе, ответил напрямик:
— Чего вы от меня хотите?
Светлана Артыкова, решив не тратить времени на церемонии, сразу перешла к делу. Её голос был холодным и деловым, но за этим хранилась явная неприязнь к политическому заключенному, чья уверенность и стойкость раздражали её.
— Нам нужно ваше признание, — сказала она ровно.
Санджар усмехнулся и, глядя на неё с вызовом, спросил:
— Опять? Какое ещё признание?
Артыкова продолжила, чуть скривившись, как будто сама не испытывала удовольствия от этих слов:
— Вы должны написать, что получили от правительства США 20 миллионов долларов на свержение власти в Узбекистане.
Санджар нахмурился, его лицо стало серьёзным, но сарказм в его тоне оставался неизменным:
— Ага, и что я их потратил на восстание в Андижане, как вы уже пытались навязать мне раньше. Такие глупости даже читать не хочется. Ничего нового придумать не можете? Как насчет того, что я с Усамой бин-Ладеном налет на башни-близнецы в Нью-Йорке организовал?
Артыкова, чуть поморщившись, продолжила, хотя её голос стал холоднее:
— Нам нужно ваше признание не в уголовном деле, а в политических целях. Вы скажете, что скрываетесь от властей США, так как не хотите возвращать эти деньги. Что не хотите отвечать за то, что не сумели свергнуть Ислама Каримова. И что, в итоге, вы сами попросили Ташкент посадить вас в тюрьму. Что деньги сдали в бюджет, признавая вину перед родиной.
Она замолчала на мгновение, её взгляд был прямым и ледяным.
— А что касается теракта 11 сентября, — добавила Артыкова с намёком на сарказм, — то лучше бы вы действительно его организовали. Была бы хоть какая-то польза.
Эшмат продолжал сидеть за столом, играя в хозяина ситуации, в то время как напряжение между ними сгущалось. Санджар стоял, не двигаясь, но в его глазах горела ненависть и презрение к этим людям и их попыткам снова его сломать.
Санджар, услышав от Артыковой абсурдное предложение, лишь качает головой с легким презрением:
— Я ещё в первый раз заметил, что курица умнее вас, Светлана. Ваш интеллект ниже, чем у парапитека.
Артыкова мгновенно побледнела от гнева, но прежде чем успела ответить, Эшмат, нахмурившись, медленно подошёл к телевизору, стоящему в углу кабинета. Он включил экран и с холодной усмешкой сказал:
— Смотри видео оперативной съемки. Это было сделано недавно. В нашей, кстати, тюрьме. Пока ты отдыхал в карцере, тут некоторые товарищи купались в теплой водичке.
На экране появилось изображение: голого человека на цепях медленно спускали в кипящий водой чан. Вода клокотала, издавая оглушительные звуки, а человек кричал невыносимо громко, извиваясь и пытаясь вырваться из цепей. Его крики были дикими, пронзающими сознание. С каждой секундой тело человека погружалось всё глубже в кипящую воду, и его крики стали переходить в животные вопли отчаяния.
Санджар резко отвернулся от экрана, не в силах больше смотреть на эту сцену варварства. Однако Артыкова, напротив, смотрела с видимым удовольствием, её глаза сияли хищным интересом, на губах появилась довольная улыбка. Для неё это зрелище было чем-то вроде комедии, и она даже тихо хихикнула, как будто наслаждаясь происходящим.
Эшмат выключил телевизор, затем повернулся к Санджару и с насмешливой серьезностью сказал:
— Знаете, кто это? Это один из организаторов мятежа, офицер СНБ, высокопоставленный, между прочим, не простой оперативник. Он работал на Гульнару Каримову. Вместе они собирались свергнуть Ислама Каримова, разработали план под названием «Конец Дэва».
Санджар, несмотря на всю свою усталость и боль, не удержался и кивнул с сарказмом:
— Весьма четкое определение для Ислама Каримова. Я тоже считаю его исчадием Ада, дэвом.
Но Эшмат будто не слышал его. Продолжая своим монотонным голосом, он поведал:
— Но контрразведка раскрыла заговор. Всех участников арестовали. Не все выдержали допросы. Многие из них, сваренные в этом чане, закопаны в нашей тюрьме. Кстати, варил офицера один людоед из Бухары. Очень грамотный специалист по кулинарии, был деканом факультета.
Санджар приподнял брови от удивления:
— Фируддин Караев? Слышал я про него!
Эшмат усмехнулся, как бы поощряя неожиданное воспоминание Санджара:
— Так ты с ним успел познакомиться — это он тебя пластиковой бутылкой расписал, когда ты был в городском изоляторе МВД.
Санджар, напрягая мышцы, вспоминал болезненное жжение и издевательства, когда ему делали импровизированную татуировку. Его глаза налились кровью, в них полыхнула ярость:
— Ах, это был он... Теперь буду знать...
Эшмат, не замечая его реакции, продолжил, будто рассказывая какую-то увлекательную историю:
— Да, здесь и закопан Улугбек, сын Башорат Ешевой. Ты же её знаешь лично, эту женщину!
Санджар резко встрепенулся, его голос дрогнул:
— Башорат Ешевой? Правозащитницы? Сын Улугбек? Я знаю её… Но ведь сын жив! Так она считает!
Эшмат хохотнул, как будто услышал нечто крайне забавное:
— Да, да, он. Покажу позже его могилу. Его расстреляли. Конечно, не он убил Бориса Левина. Это сделали мои люди. Но кто такой этот Улугбек Ешев? Неудачник! Босяк! Мать нищая, и он сам нищий — никакого будущего! Рано или поздно он попал бы в тюрьму! Так что расстрел для него — это освобождение от никчёмной и бесполезной жизни.
Санджар, дрожа от негодования и ненависти, прошипел сквозь сжатые зубы:
— Ты просто чудовище, Эшмат Мусаев! По тебе плачет Ад.
Артыкова, услышав его слова, засмеялась весело и как-то даже беззаботно:
— Все мы там будем — в Аду! Но там займём почетное место.
Санджар лишь покачал головой, горько произнося:
— Бедная Башорат. Она верит, что сын жив.
— К сожалению, Башорат скрылась, — вдруг подала голос Артыкова, её тон стал более сухим и официальным. — Ордер на её арест выписан. Её найти не могут. Хотя найдут. Она тоже пойдёт по стопам своего сына. Я сама буду обвинителем на её процессе!
Санджар бросил бумаги на стол с глухим стуком, его голос прозвучал твёрдо и решительно:
— Я ничего не подпишу. Никаких соглашений с подлецами!
Эшмат, вздохнув, пожал плечами и нажал на кнопку под столом. В кабинет вошёл надзиратель, которому начальник жестом указал на Санджара:
— Обратно в карцер его!
Надзиратель грубо схватил Санджара и потащил его к двери. В этот момент Артыкова, злобно сквернословя, нервно бросила несколько резких слов в адрес Эшмата и себя, понимая, что опять провалила задание, ради которого приехала в эту забытое богом место. Её недовольство от того, что она была вынуждена столкнуться с этим сильным и несломленным человеком, разливалось по комнате.

8.3.14. Вновь избиения
Санджар, с трудом осознавая реальность, был вталкинут в свою камеру. Сразу же, как только дверь закрылась с оглушительным стуком, трое заключённых, сидевших у стены, обернулись к нему с голодными взглядами. Они мгновенно, как хищники, почувствовали слабость Санджара и бросились на него.
Первые удары пришлись в грудь, а затем один из них схватил Санджара за запястье и с хрустом сломал ему палец. Боль пронзила его, словно огненная стрелка, но уму было не по себе от страха. Заключённые не собирались останавливаться: другой схватил его за шею, пытаясь задушить, и хриплые звуки вырывались из горла Санджара, мешая ему дышать. Темнота подступала к краям его сознания, когда он чувствовал, как теряет контроль над своим телом. Мелькали яркие вспышки света, и вдруг всё стало темным.
В другой камере, едва слышно, два африканца, запертые здесь долгие годы, сидели на голом бетонном полу. Их одежды были рваные, а лица изможденные, как будто это были тени самих себя. Один из них сжимал в руках грязный кусок хлеба, а другой, со слезами на глазах, безутешно смотрел в пространство, словно искал ответ на вопрос, который никто не мог задать.
— Как мы можем продолжать? — прошептал один из них, его голос был полон отчаяния и бессилия. Он вдруг разрыдался, как будто слёзы могли смыть всю ту боль, которую они пережили. — Мы здесь, как животные, и никто не слышит нас!
Второй африканец, уставившись в пол, только вздохнул, и по его лицу скользнула тихая слеза. Глаза его наполнились печалью, а внутри, казалось, нарастала безнадёжность. Они не понимали, как могут выживать в таких бесчеловечных условиях, в мире, где их игнорируют, где их жизнь не стоит ни гроша.
— Мы должны найти способ… — пробормотал он, но слова застряли в горле, как будто сам страх обрывал надежду. — Но как?
Словно ответом на их горькие мысли, снаружи раздались звуки, которые могли означать только одно: борьба, насилие, жестокость. Они замерли, прислушиваясь, и в это мгновение понимали: они тоже могут стать жертвами, как Санджар.
В их глазах горело искорка надежды, что однажды они выйдут из этого ада, но каждый день, проведённый в камере, уносил с собой эту надежду, оставляя лишь тень прошлого.
Один из африканцев, дрожащими руками, начал неуверенно напевать слова гимна Узбекистана. Его голос звучал глухо и слабо, как будто сам воздух, в котором он находился, подавлял его.
«Веры жив твой светоч, щедрый мой народ.
Молодых поколений воля, как крыло, нас несёт!
Независимый край, мирная стезя,
Правдой ты расцветай, родина моя!»
Слова, которые он произносил, не отражали его реальности. Они звучали фальшиво, как ненастоящий хрусталь, который при каждом прикосновении трескается, обнажая свою пустоту. Он осознавал иронию: как можно петь о "независимости", когда ты заперт в камере, как животное?
В его сердце нарастало чувство горечи. Вокруг царила тишина, нарушаемая только эхом его голоса, и он понимал, что эти строки — лишь мёртвые буквы на странице, которые не могут передать ни страдания, ни надежды. В каждой фразе скрывался обман, который не мог затмить суровую реальность их существования.
Африканец, стиснув зубы, продолжал петь, но в его исполнении не было ни силы, ни уверенности. Это был крик души, попытка справиться с бессилием и ужасом, которые их окружали. Как будто, выражая свою боль через эти строки, он искал утешение или хотя бы способ выразить свою человечность в этом аду.
Зная, что гимн — это всего лишь красивая оболочка, он всё равно стремился найти в нём хоть каплю правды, хоть искру надежды. Может быть, таким образом он хотел напомнить себе о том, что жизнь все еще продолжается, несмотря на все испытания, и что даже в самых тёмных местах можно найти свет, пусть даже и очень слабый.

8.3.15. Акт свободы
В кабинете Ислама Каримова царила напряжённая атмосфера. Чиновники, стоя полукругом перед президентом, настороженно наблюдали за его реакцией. На стенах были развешаны новые фотографии, запечатлевшие моменты, когда Каримов общается с народом: он улыбался вместе с юными активистами, охотно позировал с пожилыми людьми, а также с гордостью открывал новые улицы и объекты инфраструктуры. Эти снимки создавали иллюзию заботливого лидера, который поощряет развитие страны, хотя на самом деле за их созданием скрывались тёмные дела и репрессии.
Ислам Каримов, вспыльчиво размахивая руками, произнёс:
— Не выпускать Умарова! Пускай посидит еще!
Мистер Х, стоя чуть в стороне, мягко заметил:
— Вы обещали, хазрат, Бернсу освободить Санджара.
На это президент ответил с раздражением:
— Мало ли что я обещал. Не казнил же его.
Пока разговор продолжался, атмосфера в кабинете становилась всё более напряжённой. Глава СНБ Иноятов, вставая на защиту идеи об освобождении Умарова, добавил, что у президента есть более серьёзные проблемы. Он указывал на карту мира, с ненавистью и тревогой смотря на положение США, потом перевёл взгляд на Афганистан, напоминая Каримову о рисках, которые несут талибы.
— Так что вы предлагаете? — спросил Каримов, в задумчивости почесывая подбородок.
Мистер Х продолжил:
— Дать свободу Санджару. Пускай уезжает. Но предварительно взять с него обязательство не заниматься политикой, не критиковать узбекскую власть.
Иноятов добавил, скептически оценивая шансы на это:
— Вряд ли он этим займется. Здоровье уже не то...
Президент, задумавшись, долго молчал. Затем хлопнул по столу ладонью:
— Хорошо. Освобождайте. Пускай летит к чертовой матери в свои Штаты!
Мистер Х, видя, что президент, наконец, согласился, спросил:
— Сейчас Сенат Олий Мажлиса готовит амнистию. Включить в список Санджара Умарова?
Каримов, не задумываясь, кивнул:
— Пускай это будет акт милосердия парламента, а не моя личная инициатива.
В глазах президента мелькнула тень облегчения. Этот шаг мог помочь сгладить напряжённость с американцами и, возможно, даже отвлечь внимание от его жестоких методов управления. За его спиной чиновники переглянулись, понимая, что очередной манёвр лидера стал частью большой политической игры, в которой человеческие судьбы часто оказывались разменной монетой.

8.3.17. На свободу
В камере, тускло освещённой единственным окном, Санджар сидел на скрипучем деревянном стуле, практически голый, его тело обвязывали веревки. Связанные руки свисали с краев стула, а ноги были тоже затянуты, но не так сильно. Из-за длительного отсутствия света и еды его кожа приобрела бледный оттенок, а волосы неопрятно растрепались. Он чувствовал себя беспомощным, с каждой минутой всё больше теряя надежду на спасение.
Вдруг дверь открылась, и в камеру вошли два надзирателя с угрюмым видом. Они освободили его от пут с грубыми движениями, оставляя красные следы на коже Санджара, и бросили ему гражданскую одежду, будто это было что-то низкое и недостойное. Санджар, недоуменно глядя на неприметную одежду, спросил:
— Зачем мне это?
Один из надзирателей, с явным недовольством в голосе, прорычал:
— Одевайся!
С трудом надев одежду, Санджар почувствовал, как она тяжело сидит на его иссушенном теле. Пошатываясь, он вышел из камеры, его ноги еле держали. Его вели через тёмные коридоры, полные запаха пота и страха, к кабинету начальника тюрьмы. Там его встретила неожиданная обстановка: накрытый стол с богатым угощением, за которым сидел Эшмат с довольной улыбкой.
— Ну, что, Санджар, твой последний обед, — произнёс он с ироничной улыбкой.
Санджар вяло спросил:
— Меня расстреляют?
Ему казалось, что это могло быть единственным выходом из сложившейся ситуации. Эшмат рассмеялся:
— Зачем? Кого надо уже расстреляли.
В кабинет вошла Светлана Артыкова, и, увидев её, Санджар отвернулся, не желая лицезреть её лицемерную улыбку. Она положила документ на стол и сказала:
— Господин Умаров, вы получили амнистию. Вы можете покинуть территорию Узбекистана. Вам выдадут нужные документы. Чем скорее улетите, тем чище и свежее будет воздух в Узбекистане!
Санджар ошеломлённо уставился на Эшмата и Артыкову:
— Вы шутите?
Эшмат, закатывая глаза, признался:
— Я бы тебя не отпустил до самой смерти. Но тут высшая политика — это выше моих полномочий.
Артыкова, тыкая пальцем в другой документ, продолжила:
— Вы обязаны подписать документ, что не имеете претензий к узбекским властям.
С сарказмом Санджар ответил:
— После всего того, что со мной сделали, у меня не может быть претензий к правительству?
Артыкова, наклонившись к нему, с недовольством спросила:
— Не усложняйте, Умаров! Вы хотите свободы?
Санджар кивнул:
— Да, хочу!
Она, уже с нарастающей злостью, произнесла:
— Тогда подписывайте. Чего комедию ломаете здесь?
С трудом, с болью в руках, он подписал документ:
— У меня сломаны пальцы. Ваши изверги сломали мне.
Эшмат, не обращая на это внимания, лишь развёл руками:
— Ну, извини, бывает. Все-таки мы не курорт.
Санджар встал и спросил:
— Все? Я могу покинуть ваше... заведение?
Эшмат, улыбаясь, спросил:
— Можешь покушать перед отъездом. Мой повар постарался!
С презрением Санджар произнес:
— Это Фируддин Караев? Нет, спасибо, я не буду есть то, что готовит этот людоед. Я лучше поголодаю — не впервой.
Его выводят из кабинета и ведут за пределы тюрьмы. Там, на солнце, его встречают Индира Умарова и Нигара Хидоятова, тревожно смотрящие на него. Они сажают его в машину, и по дороге передают паспорт с выездной печатью. Документ был потрёпанным, его страницы слегка желтели, но он всё ещё хранил в себе последние надежды на свободу. Санджар, держа паспорт в руках, чувствовал, как новое дыхание жизни входит в него, несмотря на все травмы и переживания, оставленные в тюрьме.

8.3.18. Путь к жизни
Ташкентский аэропорт был наполнен жизнью и суетой. Новые самолеты приземлялись один за другим, с гулом моторов и гремящими колесами, скользящими по взлетно-посадочной полосе. Их фюзеляжи сверкали на солнце, а команды, работающие на земле, слаженно перемещались между ними, разгружая грузы и регистрируя туристов. Картину оживляли мигранты, с сумками в руках и надеждой в глазах, которые собирались начать новую жизнь, покидая родные края в поисках лучших возможностей.
Однако с той же полосы, что приветствовала новых пассажиров, взлетали самолеты, уходившие в обратном направлении — с грустью и отрывом от дома. Некоторые из них несут в себе «свободу», как надежду на лучшее будущее, но для других это было лишь символом отчаяния и утраты. Каждый рейс уносил кого-то в неизвестность, оставляя в сердце незаживающую рану.
На борту самолета «Узбекистон хаво йуллари» Санджар Умаров сидел у окна, наблюдая за тем, как земля отдаляется, когда лайнер покинул взлетную полосу. Самолет взлетал с рыком моторов, а небо постепенно развертывалось перед ним в безграничную синеву. Командир с микрофоном приветствовал пассажиров, информируя о маршруте — Ташкент-Рига-Нью-Йорк. Заливистый звук гимна Узбекистана заполнил салон, и в сердце Санджара зашевелилась тревога. Он закрыл глаза, пытаясь прогнать тяжелые мысли, но музыка лишь усиливала его страх.
"Сер;уёш, ;ур ўлкам, элга бахт, нажот..."
Индира, сидящая рядом, заметила, как его руки дрожат. Она бережно положила свою руку на его колени, пытаясь успокоить:
— Всё будет хорошо, Санджар. Мы на свободе.
Но Санджару всё равно было плохо. Гимн, наполненный патриотизмом, который он когда-то воспринимал с гордостью, теперь вызывал только ненависть. Его сердце колотилось от жути, как будто он снова оказался в тисках тюрьмы, и это навязчивое напоминание о прошлом не давало ему покоя.
Когда самолет приземлился в Мемфисе, командир попросил всех пассажиров оставаться на местах, так как есть специальный пассажир, который должен выйти первым. Санджар, с напряженной улыбкой, чувствовал, как все взгляды устремлены на него. Он заметил, как старший бортпроводник, уверенной походкой подошел к нему и, кивнув, предложил выйти.
Пассажиры следили за ним с любопытством, и некоторые даже начали аплодировать. История его тюремного заключения уже разошлась по многим телестанциям, и теперь он стал символом борьбы за свободу. Санджар почувствовал, как к нему приходит облегчение, смешанное с неловкостью — это было что-то новое, не привычное для него.
На выходе из аэропорта, в таможенной зоне, его ждали дети. Их радостные крики переполняли пространство, и, увидев отца, они бросились к нему, плача от счастья и горя. Санджар присел, чтобы обнять их, чувствуя, как их маленькие тела трепещут от эмоций. Он обнял их крепко, словно хотел защитить от всего мира.
Санджар дышал и чувствовал ароматы жизни — свежесть в воздухе, смешанную с запахом жареных пирожков, кафетериев и сладкой газировки. Это было то, чего он так долго ждал: свобода, жизнь, и возвращение к родным. Его сердце наполнилось надеждой, и он понял, что несмотря на все трудности, сейчас он наконец-то дома.

Часть 8.4. Гульнара Каримова

8.4.1. Старания Саидова
На экране телевизора в роскошном кабинете Ислама Каримова заседание Комитета по правам человека в Женеве. Акмаль Саидов, представитель Узбекистана, с грохотом ударяет ботинком по трибуне, крича в микрофон, как будто ему не терпится перекричать и забить любой вопрос:
— Хватит нам про Андижан! Эта тема закрыта! Мы доказали, что там были исламские террористы! Мы соблюдаем права человека! Нет у нас карательной психиатрии! Нет у нас пыток! Нет у нас смертей — введён мораторий на смертную казнь! Права человека соблюдаются! Читайте великие труды нашего хазрата! Оппозиционер Санджар Умаров освобождён! Он здоровый, как бык — его кормили как на курорте!
Каримов сидит в своём кожаном кресле, ссутулившись, но напряжённо смотря в экран. Его глаза холодны, лицо бесстрастное, а руки сжаты на подлокотниках кресла. За его спиной стоят Мистер Х, глава СНБ Рустам Иноятов и прокурор Светлана Артыкова, все они молчаливо наблюдают за тем, как Саидов бушует в международной трибуне. Каждому понятно: выступление Саидова грубое и нелепое для уровня ООН, но такая наглая и уверенная манера подачи в Узбекистане расценивается как признак силы и верности. Власть требует не правды, а громких заявлений.
Каримов, словно змея, шипит через сжатые зубы, не поворачиваясь к своим приближённым:
— Всё равно он дурак! Но такие дураки мне нужны! Пусть старается.
Мистер Х, мягко усмехнувшись, решается ответить:
— Саидов умён, но труслив. И он мастер в забалтывании любого вопроса.
Каримов, медленно разворачиваясь, бросает короткий взгляд на Мистера Х и, как будто разговаривая с самим собой, но громко, чтобы все слышали:
— Знаешь, у каждого человека есть то, за что я держу его на крючке. Потому что все в дерьме. С крючка не слезешь. Поэтому все преданы мне. Прокуроры, милиция, безопасность, журналисты, религиозники — все работают на меня. Потому что на крючке. А вот кто честен, не обмазан, тот представляет угрозу. Как Санджар Умаров. С такими я всегда в конфликте.
Артыкова, чувствуя, что момент требует её участия, торопливо поддакивает:
— Мудрая политика, хазрат. Я вам предана.
Иноятов, со свойственной ему осторожностью, тоже добавляет:
— Я вам предан.
Мистер Х, понимая, что в этой атмосфере молчание может быть воспринято как недовольство, ухмыляется и с лёгкой иронией произносит:
— И я, хазрат.
Каримов, словно не слыша их, продолжает задумчиво:
— Но тот, кто на крючке, боится меня. Но это не значит, что он не предаст. Трус предаёт первым...
Эти слова зависают в воздухе, повисает гнетущая тишина. Присутствующие переглядываются, не зная, что сказать, боясь попасть в логическую ловушку, расставленную президентом. Каждое слово может быть воспринято как признание или слабость.
Неожиданно Каримов с грохотом хлопает по столу:
— Всё, вы свободны, идите.
И они молча покидают кабинет, чувствуя на себе тяжёлый, недобрый взгляд президента, словно он уже знает, что один из них — кто-то из тех, кого он держит на крючке, — однажды вонзит ему нож в спину.

8.4.2. Компромат на Гульнару
Все уже вышли из кабинета, когда Рустам Иноятов неожиданно возвращается. Каримов с удивлением поднимает взгляд, явно не ожидая этого. Его суровый взгляд пронизывает главу СНБ, словно проверяя, что тому нужно.
— Ты что ещё хотел доложить? — спросил он, напрягая голос, будто предчувствуя неприятное.
Иноятов кладёт перед ним пухлую папку, его лицо заметно напряжено — донести такую новость всегда опасно, ведь Каримов ненавидит получать плохие вести. Медленно выдавливая слова, Иноятов говорит:
— Это допросы сотрудников СНБ, которые стали работать на вашу дочь. Они осуществляли захваты объектов для Гульнары: рестораны, турфирмы, торговые площадки, радиостанции, текстильные предприятия. Их признания. Полный список всего.
Каримов, немного рассеянно, пролистывает папку, кивнув:
— Ну, это у нас происходит, не на Западе, ничего страшного не вижу. Своих грабить — только себя развлекать!
Но Иноятов не отступает, его голос становится твёрже, как если бы каждая фраза весила тонну:
— Хазрат, эта группа во главе с Гульнарой намеревалась захватить власть и свергнуть вас. Операция под кодовым названием «Конец Дэва».
Каримов моментально встает, его лицо перекошено от злости и непонимания:
— Кто это Дэв?! — его голос взметнулся вверх, хотя он и знает смысл слова, но само его звучание взбесило его.
— Вы, конечно, хазрат, — сухо отвечает Иноятов. — Гульнара собрала компромат на всех нас и спрятала в Европе. Если это попадёт в руки американцев, будет катастрофа.
Каримов вздрагивает, словно его обожгло:
— Э-э, как захватить власть? Как меня свергнуть? Это американцы её настроили?
— Нет, — качает головой Иноятов, — она сама захотела. Узнала, что преемником вы назначили Лолу. Её группа разработала план. Меня планировали убить, министра Алматова застрелить, премьера посадить, а министра обороны — склонить к сотрудничеству. Моя служба выявила более сотни её сторонников, возможно, там до трёх тысяч человек. Деньги на западных счетах должны были пойти на подкуп кланов и ваших людей. И, что ещё хуже, есть сведения, что Гульнара согласовывала свои действия с Владимиром Путиным. Он готов был признать её власть в Узбекистане.
Каримов в ярости вскакивает и начинает метаться по комнате, схватившись за голову. Его лицо исказилось от гнева. Он подходит к полке, хватает бюст Авраама Линкольна и со всей силы швыряет его в стену. Бюст разбивается, его куски разлетаются по полу, словно символ разорванного доверия и семьи.
— Сука! Предательница! Арестовать её! — рычит Каримов, его глаза горят огнём.
Иноятов хладнокровно продолжает, глядя на разбитые осколки:
— Вся её группа подпольщиков арестована, допрошена и казнена. Но что прикажете делать с вашей дочерью? Игнорировать путч мы не можем.
Каримов, трясясь от ярости, рычит:
— Посадите её! Надолго! Видимо, мозгов у неё нет! Пусть это станет уроком всем! Я не пожалею и свою дочь! Я уже не пожалел двух своих племянников — Джамшида и Акбарали, мне плевать на сына Петра! Так что и Гульнара пусть познает отцовский гнев! Пусть все знают, что я справедлив и ради родины не пощажу даже своих родных!
Иноятов с удовлетворением произносит:
— Будет сделано, хазрат.
В его глазах вспыхивают мрачные огоньки радости. Он чувствует триумф: сумел обуздать ту, кого всегда считал строптивой дочерью президента. Теперь она — лишь очередная фигура, сброшенная с шахматной доски власти.

8.4.3. Разъяренный супруг
Ислам Каримов, не скрывая своего гнева, отстраняется от жены, раздражённо выкрикивая свои мысли. Когда Татьяна Акбаровна осторожно спрашивает о судьбе их дочери Гульнары, он мгновенно взрывается. Его лицо становится пунцовым, а руки заметно дрожат от ярости.
— Что на этот раз? Что намерен делать с нашей дочерью? Ты уже посадил моего племянника Акбарали, напугал мою сестру Тамару, отнял у них всё, что они нажили непосильным трудом... — голос Татьяны дрожит, ей трудно не волноваться. Она знает, что муж может быть неумолимым в своих решениях, и не раз видела, как его гнев разрушал жизни.
Каримов резко отвечает, голос его звучит как стальной удар:
— Отойди. Иди и займись своей каббалистикой! Я сам разберусь! Это уже не игрушки! Это измена и предательство! Дочь перешла все красные линии!
Его пылающие глаза направлены на неё, и каждое его слово словно режет воздух. Лицо его багровеет, а руки не могут найти покоя.
— Твои родственники — подлецы! Я им дал возможность заработать, а они решили меня скинуть? — он кричит, повышая голос. — Теперь и Гульнара поступила как Брут!
Гай Юлий Цезарь, один из самых влиятельных римских диктаторов, был убит в заговоре, организованном его ближайшими союзниками и друзьями. Среди заговорщиков был Марк Юний Брут, человек, которого Цезарь считал почти как сыном. Брут, вместе с другими сенаторами, решил устранить Цезаря, считая, что тот превратил Рим в свою личную империю, угрожая республиканским устоям. Во время убийства Цезарь был окружён своими врагами и получил множество ударов ножом, но самым болезненным стал удар Брута. Увидев его, Цезарь произнёс известную фразу: "И ты, Брут?" Этот акт предательства стал символом того, как близкий человек может стать самым опасным врагом.
— Кто? — растерянно спрашивает Татьяна.
Каримов яростно отрезает:
— Ты не знаешь истории, тупая курица, поэтому не лезь в политику! — его крик эхом разносится по просторным залам резиденции.
Понимая, что любые дальнейшие попытки уговоров или объяснений будут бесполезны, Татьяна уходит в соседнюю комнату. Здесь, вдали от гнева мужа, она начинает заниматься тем, что приносит ей внутреннее успокоение и контроль над страхами — ритуалами каббалистики.
Она рисует пентаграммы на полу и шепчет слова, которые надеется, принесут защиту:
"Ана беКоах, гедулат йеминеха, татир црура"
О, Господь, надели меня силой своей, с надеждой и благословением освободи нас из оков бедствий.
"Кабель ринат амеха, сагвену, тахарену нора."
Прими мольбы твоих детей, обереги нас, очисти души наши, о Великий и Страшный.
"На гибор, доршей йехудеха, кевавт шомрем."
Сильный, храни ищущих истину Твою и даруй им покровительство.
"Барехем тахарейну, рахамей цидкатеха тамид гамлем."
Оберегай нас, очисти нас и одари милосердием своим, всегда справедливым и полным сострадания.
"Хазинеха кеват шомрей амен."
Пусть мы будем защищены от всех врагов, аминь.
Татьяна шепчет молитвы, стремясь защитить себя и свою семью от разрушительных бурь, которые поднялись в её доме.

8.4.4. В клубе «Бакши»
В шумном, суматошном зале ташкентского ночного клуба «Бакша» звучит ритмичная музыка, перемежающаяся смехом, громкими разговорами и ударами бокалов. Официанты ловко снуют между столами, подавая блюда и алкогольные напитки. За одним из столиков сидит судья Закир Исаев с компанией друзей. Перед ним – объедки шашлыка и оставшиеся рюмки водки. В углу сцены девушки исполняют стриптиз, привлекая к себе взгляды посетителей. Вокруг царит атмосфера праздника, но Исаев уже заметно расслаблен после выпитого и съеденного.
Внезапно раздается звонок мобильного телефона. Исаев медленно, нехотя тянется за ним, и, взглянув на номер, его лицо темнеет. Он недовольно поднимает трубку.
— Алло, — отвечает он, при этом еще пытаясь проглотить кусок мяса.
Сквозь динамик доносится холодный и властный голос Мистера Х:
— Собирайтесь. У вас новое задание.
Исаев морщится, его голос становится раздраженным:
— Э-э-э, так я ужинаю в ночном клубе. Какой суд? Я недавно закончил суд над андижанскими повстанцами! Я осудил Акбарали Абдуллаева, племянника президента! Я отправил его другого племянника, Джамшида Каримова, в психушку на всю жизнь! Дайте мне отдых! Я имею право на отдых и развлечения! — он бросает недовольный взгляд на своих друзей, которые, не понимая, что происходит, продолжают веселиться.
Мистер Х прерывает его сурово, голос звучит сдержанно, но в нем сквозит угроза:
— Срочный приказ хазрата. Или будете артачиться?
Исаев нервно облизывает губы, чувствуя, как к нему возвращается напряжение. Его друзья, которые не заметили смены его настроения, продолжают жевать и смеяться. Исаев машет рукой, чтобы они не задавали вопросов. Вздохнув тяжело, он поддается:
— Ох, ясно... И кого?
Ответ Мистера Х звучит коротко и холодно, как приговор:
— Гульнара Каримова.
Мир вокруг Исаева словно остановился. Его глаза распахиваются от ужаса, будто в голову только что прилетел молоток. Он выдавливает из себя хриплый, заплетающийся голос:
— О-о-о, нет, только не это! Но почему именно я?
Он хорошо понимает, чем может закончиться такая миссия. Гульнара Каримова – не просто дочь президента. В восточных традициях семья – святое, и если он прикоснется к ней, то месть может прийти от любой стороны. Речь идет не только о его карьере, но и о жизни. В Узбекистане кровная месть – не пустой звук. Исаев представляет, как в один из вечеров кто-то из родственников Каримовых может явиться, чтобы свести счеты.
Голос Мистера Х становится ещё жестче, отдавая приказ:
— Сейчас за вами приедет машина!
Судья вздрагивает, как от удара, и не успевает дожевать кусок мяса. В полном отчаянии он выплевывает его на тарелку. Еда, алкоголь и вечерние развлечения больше не имеют значения. Теперь в его душе только страх, сопровождаемый нарастающим недоумением и предчувствием беды.

8.4.5. Урок для супруги
В резиденции «Дурмень», ставшей частной собственностью президента после решения Олий Мажлиса, царит зловещая тишина. Тусклый свет освещает длинные коридоры, через которые иногда проходят молчаливые охранники, тщательно обходя периметр. Даже собаки, обычно бдительные и чуткие, сегодня не подают голоса. Воздух будто пропитан тяжестью, как перед грозой.
Ислам Каримов выходит из спальни, на его пальцах свежая кровь. Из-за двери спальни слышен приглушенный плач его жены, Татьяны Акбаровны. Каримов бормочет себе под нос, словно продолжая внутренний диалог, полный горечи и ненависти:
— Ты, тварь, воспитала дочь шлюхой... Позор на весь мир! Дочь решила меня свергнуть... А ты, мать твою, защищаешь ее! И еще твердишь мне про свою сестру Тому и этого ублюдка Акбарали... Не родственники, а стадо баранов!
Его взгляд вдруг цепляется за фигуры, стоящие в зале. Это младшая дочь Лола и ее муж Тимур Тилляев. Лола — женщина с благородными чертами лица, у нее длинные, прямые волосы, аккуратно уложенные на плечах. Ее глаза внимательны и остры, в них всегда читается холодный расчет и прагматичность. Она одета в элегантный костюм, подчеркивающий её уверенность и статус. Тимур, ее муж, высокий мужчина с атлетическим телосложением, держится чуть позади. Его лицо напряжено, на нем отражается беспокойство, но он старается не выдавать своих эмоций, хотя вид тестя явно вызывает в нем страх.
На их лицах растерянность: они явно не ожидали увидеть Каримова в таком состоянии, с окровавленными руками и совершенно разъяренного.
— Вам чего? — грубо бросает Каримов, бросая салфетку на стол, как бы невзначай протирая руки от крови.
Лола, держа в руках папку с документами, делает шаг вперед и спокойно отвечает:
— Папа, мы пришли с проектом, но если вы заняты, мы можем подождать или прийти позже, — её голос звучит уверенно, но она старается говорить осторожно, понимая, что отец в крайне нестабильном состоянии. Тимур лишь нервно кивает, молча стоя рядом с ней.
Каримов, видимо успокаиваясь, усаживается в кресло и, вздохнув, спрашивает с долей интереса:
— Что за проект?
Лола быстро подхватывает:
— Мы с мужем хотим создать транспортно-логистический центр «Абу Сахий», который будет работать без пошлин и таможенного оформления. Это сотни миллионов долларов, папа. Наша компания станет как "черная дыра", где действуют совсем другие правила, и люди потянутся к сотрудничеству. Это будет законная возможность обходить... законы.
На лице Каримова появляется слабая улыбка, идея ему явно понравилась:
— Вот ты, Лола, настоящий лидер, настоящая принцесса! Умеешь и знаешь, как надо править страной. Ладно, присаживайтесь, рассказывайте дальше.
Лола, довольная реакцией отца, подходит к двери, из-за которой раздаются тихие всхлипывания её матери, и аккуратно закрывает её. Она возвращается к отцу, садится рядом, и на её лице загорается самодовольная улыбка. В её глазах сияет триумф — она рада, что сумела вновь доказать свою значимость и, самое главное, утереть нос старшей сестре Гульнаре. Отец доверяет только ей, Лоле, и это делает её настоящей наследницей Каримова.

8.4.6. Ангел Азраил
Пока судья Закир Исаев вцепляется в сиденье машины, трясущейся по дороге в тюрьму, его мысли хаотично мечутся между страхом и непониманием того, как он оказался в такой ситуации. В это время Ислам Каримов утвердил проект своей младшей дочери Лолы, уверенно давая ей зелёный свет для масштабных операций. Однако в другом уголке Ташкента, в уютном кафе, окутанном мягким светом и ароматом свежесваренного кофе, сидят два хищника — Мистер Х и Светлана Артыкова.
Это люди одной стези, одного круга. Их мир — это мир интриг, манипуляций и власти. И хотя они имеют много общего, оба слишком похожи, чтобы по-настоящему доверять друг другу. Как хищники, делящие одну пищевую зону, они знают, что любой шаг ближе может стать фатальным для кого-то из них. Однако пока оба держат дистанцию, предпочитая не обострять ситуацию.
Посетители кафе, видя женщину в прокурорской униформе, стараются держаться подальше. Никто не садится рядом с ними — вокруг создаётся невидимая полоса пустоты, как полукруг отверженности. Прокурор в Узбекистане — это как знак проказы: фигура, которую боятся и стараются избегать. Быть рядом с такой фигурой — значит, рисковать. Люди, словно чувствуют это, сторонятся, оставляя их вдвоём в тишине.
Снаружи вечерний город окутан туманом. Свет фонарей пробивается через плотные серые облака, словно маяки, освещающие заблудший корабль. Ночной Ташкент живет своей жизнью, но в этом маленьком кафе время словно остановилось.
Светлана Артыкова пристально смотрит на Мистера Х. Она молчит, изучая его, как хищница, следящая за своим врагом, но всё же рискует заговорить:
— У вас какая выгода? Официально вы никто. У вас ни должности, ни статуса. Но вы загадочная личность. Вас слушает сам президент. Вас называют Послом по особым поручениям. Где неприятности для чиновников — там вы. Вы вестник проблем. И я боюсь, что однажды вы придете ко мне... и я не увижу ваших глаз, скрытых под этими черными очками!
На фоне их разговора тихо играет музыка Тото Кутуньо. Итальянский певец, чьи песни стали символом романтики и меланхолии, как-то странно контрастирует с напряжённой атмосферой. За столом напротив сидят не романтики, а хищники, выжидающие момент, когда один из них допустит ошибку.
Мистер Х, держа в руке дорогую сигару, пускает дым колечком. Его лицо почти не выражает эмоций — только лёгкая усмешка, прячущаяся в уголках губ. Он слегка прищуривает глаза за тёмными очками и отвечает, его голос низкий, спокойный, но в нем слышатся скрытые угрозы:
— Пусть я и дальше останусь для всех загадочной личностью. Но своим влиянием я пользуюсь. Без меня ты — ноль, Светлана. Но для всех я как бы тоже ноль. Как удобно... Можешь считать меня дьяволом. Ангелом смерти Азраилом.
Артыкова слегка вздрагивает, услышав это имя. Она кивает, но её глаза остаются прикованы к нему:
— Скорее всего, так оно и есть... Азраил...
Она осознаёт, что это имя полностью отражает сущность сидящего напротив неё человека. В его спокойных манерах и загадочности таится нечто тёмное и смертельное, что заставляет всех вокруг чувствовать невыразимый холод. Она понимает, что за его дипломатической вуалью скрывается сила, способная уничтожить любого.

8.4.7. Очередной силовой захват
В частном доме Гульнары Каримовой царит относительное спокойствие. Несмотря на формальный статус осужденной на ограничение свободы, Гульнара чувствует себя почти беззаботно. Для нее это всего лишь временная формальность — она уверена, что скоро станет той, кто будет издавать законы и принуждать их исполнять. Ведь если все пойдет по ее плану, она сместит своего отца и возглавит Узбекистан. Ожидание новостей от генерала Шухрата Ганиева, который должен был готовить силовой переворот, немного тревожит, но она сохраняет хладнокровие.
Накануне вечером Гульнара пересматривала фильм о Пиночете и его жестоком предательстве Альенде в Чили. История свержения вдохновляла её. Она видела в поступке Пиночета не преступление, а сильный политический ход. Гульнара не испытывала сомнений относительно своих действий — сместить отца и встать во главе страны казалось ей столь же естественным, как дыхание.
Этот вечер она проводит в спортивном зале. Под звуки тихой музыки она грациозно выполняет гимнастические упражнения, демонстрируя свою гибкость и силу. Её движения точны и уверены. Гульнара садится на шпагат, удерживая идеальную форму. Рядом с ней находится её дочь Иман, которая фотографирует маму. С легкостью управляясь с камерой, девочка разговаривает с Гульнарой о последних новостях из города. Она сразу постит снимки в Instagram, сопровождая их подписью: «Мама в форме, всегда активна и не забывает своих сторонников». Гульнара довольна — даже в этот момент она остаётся лидером в глазах своих поклонников.
Неожиданно в зал входят сотрудники СНБ и МВД в строгих формах. Их лица суровы, движения резкие и уверенные. Один из офицеров, не раздумывая, приказывает Гульнаре следовать за ними. Их грубое поведение ясно указывает на то, что они действуют по приказу свыше.
— Пошли вон из моего дома, мерзавцы! — кричит Гульнара, не изменяя позы на шпагате, голос её полон презрения и уверенности. Но внутри она начинает осознавать, что без согласия её отца эти люди вряд ли осмелились бы войти так бесцеремонно.
Офицеры не обращают внимания на её слова. Они подходят к ней, грубо выкручивая ей руки. Гульнара пытается отбиваться, кусаться, но её захватчики действуют холодно и жестко. Один из них резко толкает её, второй выкручивает руку так сильно, что она вскрикивает. Даже подзатыльники сыплются на неё, как пощёчины судьбы, заставляющие её осознать свою уязвимость. Она кричит, пытается ударить ногами, но её выводят из дома с явным пренебрежением.
Иман, ошеломленная происходящим, в ужасе фотографирует всё на телефон. Она не в состоянии ничего изменить, но снимает, словно пытаясь сохранить доказательства. Один из сотрудников СНБ пытается забрать у неё камеру, но другой останавливает его:
— Не трожь её. Приказа насчёт неё не поступало. Мы пришли за Гульнарой.
— Не смейте! — кричит Гульнара, её голос дрожит от злости и отчаяния. — Не смейте! Мерзавцы! — В её словах слышится неприкрытая ненависть, направленная на её отца и людей, которые выполняют его приказ.
Солдаты толкают её в машину с жестокостью. Каждый удар и пинок сопровождается громкими вскриками, но никто не останавливается. Гульнару заталкивают в бронированную машину, и в последний момент она кричит из кабины:
— Отец! Отец! Ты предал меня!
Двигатель рычит, водитель включает зажигание, и машина медленно трогается с места. Иман в истерике бежит за ней, плача:
— Мама! Мама! Не бросай меня!
Машина быстро скрывается в ночи, оставляя Иман на обочине, потрясённую и сломанную.
Вскоре в Instagram появляются фотографии задержания Гульнары, вызывая бурю обсуждений. Пользователи в недоумении гадают, что это значит. Журналисты и блогеры моментально начинают писать статьи и строить догадки о том, что же на самом деле происходит в высших эшелонах власти Узбекистана. Спекуляции множатся, а слухи распространяются как лесной пожар.

8.4.8. На десять лет
В душном кабинете тюрьмы Эшмата царит гнетущая атмосфера. Гульнару Каримову, гордо и вызывающе напоминающую партизанку перед лицом врага, вводят внутрь. Она словно воплощение бесстрашия, и лишь холодный блеск глаз выдает её внутреннее напряжение. Несмотря на окружающих её высокопоставленных лиц — Эшмата Мусаева, Закира Исаева, Светлану Артыкову и загадочного Мистера Х, — она демонстрирует упрямое достоинство. В углу стоят двое надзирателей, безмолвные свидетели, которые точно знают, что их работа — просто быть на месте и хранить молчание.
Исаев, стараясь избегать взгляда Гульнары, нервно произносит:
— Мы проводим выездное судебное заседание.
Гульнара, будто играя на публику, резко прерывает его:
— Прямо в тюрьме? А где мой адвокат? Без адвоката это судилище! Где ваши заседатели?
Её голос звучит с вызовом, она не собирается подчиняться правилам, и на мгновение даже пытается сесть, чтобы, как обычно, закинуть ноги на стол, показывая всем свою независимость и пренебрежение. Но два надзирателя грубо удерживают её, силой ставят на место. Она зло сверкает глазами, в них — ледяной холод и ненависть.
Светлана Артыкова, наблюдая за ней с насмешливой ухмылкой, лениво бросает:
— Зачем вам адвокат, когда есть прокуратура?
Гульнара с презрением плюет в её сторону, не скрывая своего презрения:
— Ха! И в чём на этот раз меня обвиняют?
Эшмат Мусаев, сидя за своим столом, отстраняется от происходящего, как тихий статист, не вмешиваясь в процесс. Он молча наблюдает, будучи лишь инструментом, исполнительным звеном в игре тех, кто стоит рядом. Его роль не в принятии решений, а в выполнении указаний.
Артыкова, с хищным блеском в глазах, отвечает:
— Неофициально — в государственной измене и заговоре с целью свержения конституционного строя. У нас есть все доказательства, что вы собрали группу офицеров СНБ, МВД и Минобороны для выполнения операции «Конец Дэва». Вы планировали свергнуть своего отца.
Гульнара смеется, но смех её звучит холодно и напряжённо:
— Дэвы? Я думала, мне расскажут сказки. Какие дэвы? У нас что, в стране теперь тролли и эльфы водятся?
Мистер Х, внимательно наблюдая за ней через свои черные очки, не торопясь говорит:
— Когда свергали римского императора Юлия Цезаря, организатором заговора был его сын. И когда Цезарь увидел его среди заговорщиков, то воскликнул в ужасе: «И ты, Брут?» Вы сегодня на месте Брута, Гульнара.
Её лицо каменеет. Момент настал — её застали врасплох. В этот миг все её планы рассыпаются, как карточный домик. На секунду она теряет свою привычную уверенность. В голове мелькает ужас осознания: этот сценарий уже не исправить.
Мистер Х продолжает, не спеша, с лёгкой усмешкой на губах:
— «Конец Дэва» — это ведь вы разработали эту операцию и дали ей название, не так ли?
Гульнара пытается взять себя в руки, голос её звучит твёрдо, но с явным напряжением:
— А где доказательства?
Эшмат Мусаев, молча кивая, включает монитор. На экране показывают страшное видео: мужчину варят в кипятке. Затем сцены, где голых мужчин пытают электрическим током, некоторые уже заживо горят от напряжения. Палачи смеются, продолжая свои зверства. Эшмат увеличивает громкость, чтобы до Гульнары долетели стоны и крики страдальцев.
Артыкова с мрачным удовольствием спрашивает:
— Узнаёте? Того, кого варят? Это Шухрат Гулямов, который приходил к вам...
Гульнара бледнеет, её уверенность тает.
— Это… это настоящее видео? Вы меня пугаете?
Эшмат сухо и спокойно отвечает:
— Уверяю вас, всё тут настоящее. И пытки, и смерть. Ваших друзей мы сварили и закопали прямо здесь. Можете не сомневаться — кладбище при тюрьме весьма «населено». Хороним ежедневно.
Гульнара кусает губу, её глаза метают молнии:
— И мне могила уже выкопана?
Артыкова с лёгкой усмешкой отвечает:
— Ну зачем так сразу грустно? Всего этого можно избежать...
Исаев, который уже еле держится от нервного напряжения, кашляет, прерывая разговор:
— Кхе-кхе. Так мы проводим суд?
Мистер Х легким движением руки разрешает продолжить:
— Да, конечно. Не будем отвлекаться.
Исаев продолжает зачитывать приговор, его голос звучит монотонно, как старый граммофон. Каждое произнесенное слово нависает в воздухе, как неотвратимый приговор судьбы. «Гульнара Каримова руководила ОПГ, состоящей из приближенных к ней лиц. Эта группа занималась рейдерским захватом промышленных предприятий. Запугивая владельцев различных организаций, преступники заставляли предпринимателей переоформлять имущество на компании, подконтрольные Каримовой. Сумма нанесенного ущерба составила свыше $165 млн и 85 млрд сумов...»
Гульнара, стоя перед ними, зевает, явно демонстрируя своё безразличие к тому, что происходит. Похоже, для неё это всего лишь очередной спектакль, который она могла бы посмотреть на экране, но не испытывает к нему никакого серьезного интереса. Её усталый взгляд блуждает по комнате, как будто она ищет выход из этого абсурдного театра.
«И назначить наказание в виде 10 лет лишения свободы...» — продолжает Исаев, и тут же Гульнара вздрагивает. «Нет, вы это серьезно? Вы шутите? Вы хотите меня посадить сюда? В эту каталажку? С ворами и проститутками? Вы с ума сошли?» — её голос прорывается, напуганный и полный недоумения. Она начинает осознавать реальность ситуации, и её безразличие мгновенно сменяется паникой.
Гульнара начинает метаться взглядом, как будто надеется, что кто-то из присутствующих защитит её, подтвердит, что это всего лишь сон. Но, вместо этого, два надзирателя подходят к ней, и, не дожидаясь, пока она осознает, что происходит, грубо хватают её за руки и начинают выводить из кабинета.
«Это неправда! Это спектакль! Вы инсценировали мой суд! Я не верю вам!» — кричит она, пытаясь вырваться из их хватки. В её голосе слышится не только ярость, но и истерика, страх за свою судьбу. Гульнара борется с надзирателями, её тело извивается, но они крепко держат её, не обращая внимания на её сопротивление.
Она понимает, что её жизнь теперь в руках тех, кого она всегда презирала, и это ощущение глубокой несправедливости только усиливает её борьбу. Но её крики, полные отчаяния, остаются без ответа, как и вся её жизнь в этом мгновении, когда ей предстоит столкнуться с тем, что она когда-то считала невозможным.

8.4.9. Платц безысходности
Тюремный плац представляет собой зловещее место, наполненное тяжестью страданий и безысходности. Заключённые, выстроенные в строгие ряды, медленно и устало поют гимн Узбекистана. Но этот гимн больше не олицетворяет свободу или патриотизм — для них он превратился в издевательство, в символ рабства и подавления. Каждый звук мелодии звучит как насмешка над их судьбами, как пытка, которую они должны повторять каждый день. Заключённые ненавидят эту песню сильнее, чем самих жестоких надзирателей, которые наказывают их за малейшее неповиновение.
В первом ряду стоят измождённые африканцы, их лица испещрены морщинами, свидетельствующими о годах унижений и издевательств. Они уже давно выучили слова гимна, поют его с правильной интонацией, чтобы избежать лишних побоев. Мимо них проходят надзиратели — с дубинками в руках, лица суровые и бесчувственные. Они не касаются африканцев, но избиение других заключённых происходит прямо перед их глазами. Каждый удар по чужому телу, каждый крик боли заставляет африканцев вздрагивать, несмотря на внешнее спокойствие. Им больше не страшен физический удар, но боль и страх всё ещё терзают их души.
На плацу развевается знамя Узбекистана, но этот символ государства давно потерял здесь свой изначальный смысл. Над флагом кружат вороны, их карканье словно вторит крикам боли, звучащим отовсюду. Эти птицы — мрачные посланцы, символы страха, страдания и унижения. Их присутствие подчеркивает безысходность этого места, как будто даже природа понимает, что здесь царят только смерть и насилие.
Заключённые поют гимн, но каждый звук отдаётся в их душах глухой ненавистью. Каждый день этот ритуал повторяется, и каждый день они всё сильнее ощущают, как становятся оскотиненными, как теряют человеческий облик, живя под давлением постоянного страха и жестокости.

8.4.10. Скромный гонорар
Когда Гульнару Каримову выводят из кабинета, за ней с легким щелчком закрывается дверь, и в воздухе остается запах страха и неопределенности. Эшмат Мусаев, стоя в центре, обводит взглядом присутствующих, и его лицо остается бесстрастным, но внутри него зреет недовольство.
За столом Исаев начинает дрожать, его ноги подкашиваются, и он, с трудом удерживая равновесие, садится на стул, как будто тот стал его единственным опорным пунктом в этом зыбком мире. Один из надзирателей, не обращая внимания на его состояние, наливает ему водку в стакан, наполняя его до краев. Исаев, не дождавшись, когда налитая рюмка остынет, выпивает залпом, и струйки алкоголя начинают течь по его костюму, оставляя следы, как его собственные слабости.
Мистер Х, с загадочной ухмылкой, говорит: «Гонорар за это небольшой, хазрат за такие услуги не очень щедр, ведь вы судили его дочь». Он бросает конверты Исаеву и Артыковой, как бы предвещая нечто большее, чем просто деньги. Они легли на стол с легким шлепком, словно угрожая расколоть тишину, висящую в воздухе.
Испуганно, как будто увидел привидение, Исаев отстраняется, едва шепча: «Нет, нет, не надо!» Ему кажется, что в этих конвертах скрыт яд — таинственный и опасный, который может навредить ему больше, чем он способен себе представить. В его голове проносятся мрачные мысли о мести тех, кого он осудил, о том, как быстро можно перейти черту, и о том, что он стал частью чего-то зловещего.
С другой стороны, Артыкова, с холодной решимостью, спокойно говорит: «А я возьму», — и, не раздумывая, берет конверт. В её глазах читается уверенность и расчет, ведь она исполнила свою роль, и её амбиции требуют признания и вознаграждения. Для неё деньги — это не просто валюта, а средство достижения целей, и, почему бы не взять то, что ей полагается?
Эшмат, чуть наклонившись к столу, с насмешливой улыбкой подходит к конверту, предназначенному Исаеву. «Если судья не хочет взять, то я, скромный виртухай, не откажусь. Для меня деньги не пахнут», — говорит он, забирая конверт с жестом, который подчеркивает его безразличие к моральной стороне вопроса.
Исаев, не решаясь взглянуть на то, что происходит, лишь опускает голову. Его трясет от страха и неуверенности, словно он уже чувствует на себе вес мести, которая непременно обрушится на него. Он понимает, что все, что он сделал, может обернуться против него, и это осознание давит на него сильнее, чем любые физические угрозы. Внутри него нарастает ощущение безысходности — он стал пешкой в игре, где ставки слишком высоки, и в которой он, похоже, не сможет избежать расплаты.

Сюжет 9. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ. КОНЕЦ ДЭВА

Часть 9.1. Рустам Арипов

9.1.1. «Тайны Бухары»
К дому Караевых, что в одном из кварталов Бухары, подъезжают грузовики, груженные строительными материалами, с металлическим скрежетом и гудением. Они разворачиваются на узкой улице, издавая громкие звуки, когда разгружаются под управлением архитектора, который с острым взглядом наблюдает за процессом. Рабочие, закатав рукава, быстро начинают выносить разбитые проемы, двери, окна, старую мебель и инвентарь, забытые вещи, которые некогда наполняли дом жизнью. Старые унитазы и ванны, ободранные и потрескавшиеся, выбрасываются на свалку, как символы прошедших страданий. Даже хирургический стол, ставший олицетворением ужаса, исчезает в ржавом пейзаже. Лампа, что горела в одиночестве много лет, наконец, отключается, погружая все в темноту.
Здесь будет совершенно иное заведение, которое сотрет память о кошмарах, что прятались в подвале, и даст возможность новой жизни. Рабочие старательно готовят пространство, расставляя новые элементы и создавая атмосферу, которая полностью изменит смысл этого места.
Спустя месяц дом, преобразившись, ярко светит неоновыми огнями под названием «Тайны Бухары». Ночной клуб сверкает всеми цветами радуги, маня прохожих и вызывая любопытство у горожан. Перед входом стоят хорошо одетые мужчины в строгих костюмах, с серьезными лицами, проверяющие пригласительные. Музыка доносится изнутри, зазывая толпу, и клубится шиша из окон — гости, раскрывшие свои души, курят кальян и пьют дорогие алкогольные напитки. Атмосфера переполнена смехом и шумом, когда на шесте исполняет стриптиз женщина, её движения завораживают и притягивают взгляды. Внутри клуб погружен в танцы и веселье, все кажется беззаботным и ярким, далеким от прежней мрачной реальности.
Но на углу улицы стоит Махбуба, ее лицо искажает горечь и ненависть. Она смотрит на новое строение с безмолвной печалью, её глаза наполняются слезами. Она качает головой, как будто не веря в то, что видит, и уходит, оставляя позади светлую обстановку клуба. В её душе терзает чувство, что эти веселые люди, танцующие и смеющиеся, празднуют на мертвых телах, на телах тех, кто был убит людоедами Караевыми. Каждый ритм музыки отдается в её сердце, как напоминание о безумии, которое когда-то происходило в этом доме. Ее не покидает ощущение, что радость и веселье, охватившие этот клуб, покрывают собой тени прошлого, которое никогда не уйдет.

9.1.2. Песня людоеда
В тюремной кухне царит хаос и шум, повсюду забита кривой посудой, на которых расплываются остатки еды, а в воздухе витают кислые запахи, словно здесь готовят не для людей, а для зверей. Чаны дымят, выпуская пар и жуткий аромат, который напоминает о том, что это не ресторан, и баланду будут есть не арестократы, а голодные заключенные, готовые сожрать всё, что им предложит тюремный повар.
Фируддин Караев, худой мужчина с блаженным выражением на лице, крутит в мясорубке мясо, превращая его в фарш. Его глаза светятся от удовлетворения, и он напевает песню, которую сам же сочинил. Его голос звучит весело, как будто он находится в своем собственном мире, вдали от серых стен тюрьмы. Другие повара, стараясь избежать общения с ним, сторонятся, зная, кто он такой. Они помнят о его жестокости, о том, как он завоевал свою репутацию бухарского людоеда, и трепетно избегают его взгляда.
Заключенные, находясь в ожидании своей порции пищи, смотрят на Фируддина с ненавистью. Среди них немало реальных преступников, у которых на руках кровь убитых, но даже они не осмеливаются дотянуться до планки, которую установил Караев. Его империя страха простирается даже здесь, в кулинарной яме, где готовится еда.
Фируддин поёт с блаженным лицом, словно он не в тюрьме, а на веселом пикнике:
«На сковороде румяные блинчики,
Котлеты готовятся — праздник, не иначе!
Смешаем фарш с луком, приправим специями,
Кулинарные муки — это счастье и зноем.

Солим, перчим, добавим немного,
Чеснока для аромата — чудо не из слогов!
Сформуем аккуратно, в руки легко,
Котлеты — наше всё, вот так легко!

На масле они танцуют, шипят и жарятся,
Золотистая корочка — радуга разлита.
Весь дом наполняется запахом нежным,
В такой атмосфере не спится ни прежнему!

С гарниром к ним пюре или рис,
Салат свежий рядом — станет верным приз.
Котлеты, как лучшие друзья на столе,
В них вложена любовь — это не зря, поверь!

Вот так, просто и вкусно, с душой и терпением,
Котлеты готовить — это суть вдохновения.
Они согреют, накормят, раскрасят дни,
Котлеты — лучшая еда, и в этом нет вины!»
Его голос тихий, потому что в этой гулкой кухне нет слушателей, лишь шум кастрюль и сковород, которые трещат под давлением его кулинарных замыслов. Заключенные лишь глядят на него с презрением, осуждая его радость, не зная, что этот поток творчества — его способ избежать реальности, в которой он оказался.

9.1.3. Путин в ярости
В Кремле, в своем кабинете, Владимир Путин слушает доклад министра иностранных дел Сергея Лаврова. Обстановка в комнате строго деловая: на стенах висят картины с историческими моментами российской истории, а в углу стоит большой глобус. Путин, в своей привычной темной одежде, с сосредоточенным выражением лица, внимательно слушает. Он сидит за массивным столом, его руки крепко сжимаются на его краях, что говорит о внутреннем напряжении.
— Активизировались контакты Ислама Каримова с США, — сообщает Лавров, его голос звучит уверенно и четко. — У них совместные проекты. Ташкент так и не дал согласия на возвращение в Договор о коллективной безопасности. Узбекский президент спустил на тормоза все наши двусторонние соглашения.
Путин сжимает край стола с такой силой, что пальцы побелели. Его глаза слегка сужаются, когда он отвечает:
— Ну, как я и предполагал, все восточные правители — двуликие и ненадежные, всегда готовы предать. А я ведь столько раз вытаскивал его из дерьма. Не ценит он меня, ох, не ценит...
Лавров, не скрывая иронии, добавляет:
— Не стоит ждать благодарностей от того, кто предал коммунистов, будучи их лидером. Кстати, я смотрел партийную характеристику, когда Каримова назначали первым секретарем ЦК компартии Узбекистана: лжив, лицемерен, жесток... полный набор партаппаратчика.
Путин кивает, словно подтверждая его слова. Он размышляет о политической реальности:
— Ну, без этих характеристик вряд ли кто-то мог стать политиком и руководить республикой. Но в новых условиях это уже угроза России... Нам нужно сменить там власть. Дайте команду в Ташкент. Пора завершать власть этого... дэва.
Лавров пятится назад, чувствуя нарастающее давление со стороны Путина, и с готовностью отвечает:
— Я передам, Владимир Владимирович.
Тишина в комнате становится густой и тяжелой, обостряя осознание надвигающегося конфликта. Путин продолжает смотреть на Лаврова с неподвижным лицом, в котором скрывается решительность и намерение действовать. В этой обстановке каждая деталь имеет значение, и в воздухе витает ощущение угрозы.

9.1.4. Мнение эксперта
Телевидение CNN. В студии находятся журналист и эксперт, обсуждающие актуальную политическую ситуацию в Узбекистане.
— Узбекистан оказывается в центре интересов как США, так и России. Кто же в итоге перетянет на свою сторону? Понятно, что Владимир Путин не хочет, чтобы Ислам Каримов выпал из клуба постсоветских диктаторов. Но что же так привлекает Вашингтон в эту страну? — интересуется журналист.
Эксперт Исаак Левин, уверенно располагаясь в своем кресле, отвечает:
— Помните, что говорил Рузвельт о никарагуанском диктаторе Сомосе: «Сомоса, конечно, сукин сын, но он наш сукин сын!» Ислам Каримов прекрасно понимает, что такое коммунизм, и, борясь с ним, использует те же самые методы, что и его предшественники. Вся страна находится в ручном управлении, как в сталинские времена. После событий в Андижане отношения Ташкента и Вашингтона ухудшились, но сейчас они начинают выправляться. Сближение налицо, и это, безусловно, вызывает беспокойство у Москвы, которая считает Узбекистан своей вотчиной. Каримов — единственный диктатор, который устанавливает свои правила игры и не подчиняется чужим условиям. Путин это прекрасно понимает и будет предпринимать различные шаги, чтобы вернуть его под свой контроль.
— Каковы шансы на заговор против Каримова? Если они есть, откуда следует ожидать удара в спину? — задает уточняющий вопрос журналист.
— В любой диктаторской стране всегда есть недовольные, которые могут задуматься о перевороте. Заговор может возникнуть в самых неожиданных местах, — продолжает Левин. — Например, среди военных из Министерства обороны, которые фактически исключены из распределения ресурсов страны. Они не контролируют ничего, и хоть численно малочисленны, обладают тяжелым вооружением. Основные бенефициары диктатуры — это сотрудники СНБ, МВД и прокуратуры. Даже полувоенные структуры, такие как таможня и налоговая служба, имеют свои активы.
— Ходят слухи о казни группы заговорщиков из числа сотрудников СНБ, которые потянули нити из других ведомств. Хотя, возможно, это всего лишь слухи, — замечает журналист.
— Все может быть. Я не удивлюсь, если заговорщиков возглавляла Гульнара Каримова, которой была закрыта дорога к трону и к долгому правлению, — отвечает эксперт. — Конкуренция за власть велика. Но если Пиночет, пришедший к власти в результате мятежа, позже передал страну демократическим силам и проиграл выборы, то Ислам Каримов, скорее всего, поступит иначе. Его вынесут только ногами из резиденции Ок-Сарай — добровольно он власть никому не отдаст. Поэтому до сих пор он не объявил о своем преемнике. Его выберут путчисты, если их план удастся.

9.1.5. Стресс Каримова
Перед массивной дверью кабинета Ислама Каримова стоит гнетущая тишина. Очередь высокопоставленных чиновников выстроена без единого шороха: люди сдержанно выпрямлены, ни один взгляд не пересекается с другим, будто даже движение воздуха может спровоцировать гнев президента. Первым — в напряжённой позе и с бесстрастным лицом — стоит Рустам Иноятов, глава СНБ, олицетворение контроля и железной дисциплины. Следом, с усталым и угрюмым выражением лица, чуть ссутулившись под тяжестью папок с делами, стоит Закир Алматов, министр внутренних дел, готовый ко встрече с вечным недовольством президента. Его соседа, министра иностранных дел Абдулазиза Камилова, бьёт нервная дрожь — лицо бледное, глаза чуть опущены, а лоб блестит от пота. Это будет четвёртая попытка убедить президента в дипломатической стратегии, а каждый визит грозит сломанными зубами и необходимостью в новых имплантах.
Прислонившись к стене, томно зевает и едва скрывает скуку заместитель генпрокурора Светлана Артыкова. Для неё сцены ярости президента стали рутинными, и её холодная уверенность кажется не подверженной страху. Напротив, Акмаль Саидов, директор Центра по правам человека, нервно просматривает документы, повторяя каждое слово про себя. Задержки в очереди давно стали его личной пыткой, ведь каждое промедление усугубляет его страх оказаться перед лицом раздражённого Каримова.
Из-за закрытой двери доносятся звуки яростной ругани и ломаемой мебели. Каримов, известный своим тяжёлым характером, часто «успокаивает» нервы, избивая сотрудников или разбивая что-либо об стену. Даже массивные дубовые столы кабинета — лишь временные жертвы его кулаков, тяжёлых, как молот, способных пробить зубы и оставить глубокие кровоподтёки. Министр Камилов, вынужденный уже в четвёртый раз устанавливать зубные импланты, стоит неподвижно, вспоминая прошлый визит, когда неудачно выразил сомнение в приказах Каримова.
Звуки потихоньку затихают. Ожидающие слышат, как Каримов извлекает из шкафа бутылку водки и со стуком ставит её на стол. Это его привычный антидепрессант. Наливая себе водку и закусывая лимоном, он погружается в задумчивое оцепенение. Мистер Х, хорошо знакомый с ритуалами президента, разводит руками и, обернувшись к ожидающим, говорит:
— Всё, можете расходиться. Хазрат вряд ли кого-то примет. Если начал пить — это надолго.
Мгновение все стоят, оценивая, что это значит для их дел, затем, понимая намёк, молча разворачиваются и начинают расходиться. Запои Каримова могут тянуться неделями — время, когда не один чиновник не осмеливается переступить порог кабинета. Даже Татьяна Акбаровна, его супруга, обходит кабинет стороной, пока не исчезнут бутылки и не станет тише угрюмый, напряжённый кабинет.

9.2.6. Униженный принц
В кабинете начальника тюрьмы царит атмосфера напряжения и безысходности. Молодой Акбарали Абдуллаев, племянник Ислама Каримова, стоит перед столом, почти не ощущая ног от страха. Ему всегда приписывали высокое положение и влияние, ведь, как «ферганский принц», он управлял потоками денег и вёл роскошную жизнь. Но сейчас от его былой уверенности не осталось и следа. Акбарали пытается не смотреть в окно, за которым слышны крики заключённых. На плацу охранники беспощадно избивают тех, кто плохо марширует или поёт гимн страны с недостаточной громкостью. Непрерывные удары дубинок и крики боли наводят ужас на Акбарали, который с трудом сдерживает слёзы, стараясь удержаться от паники.
За столом, неспешно перелистывая бумаги, сидит начальник тюрьмы — Эшмат Мусаев. Он смотрит на Абдуллаева с неким саркастическим интересом, не привыкший видеть родственников президента среди своих заключённых. Эшмат удивлённо цокает языком и, наконец, нарушает молчание:
— Удивительно... первый раз у меня в тюрьме человек из окружения хазрата. И не просто в тюрьме, а в месте, которое называют «адом на земле». Как ты думаешь, долго протянешь?
Акбарали, облизнув пересохшие губы, пытается найти слова:
— Мне... мне смягчили срок... до шести с половиной лет, — говорит он дрожащим голосом, мельком бросив взгляд на то, что творится за окном.
Эшмат снова усмехается, держа ответ иронично холодно:
— Шесть с половиной лет, говоришь? У меня здесь многие до шести с половиной дней не доживают. Ты ведь знаешь, что здесь «ферганского принца» могут захотеть превратить в «петушка»?
От ужаса у Акбарали начинает кружиться голова, и он невольно вскрикивает:
— Ой, пожалуйста, не надо!..
Акбарали Абдуллаев побледнел до состояния серой восковой маски, когда Мусаев, начальник тюрьмы, медленно разложил перед ним жуткие фотографии. На первой изображено лицо молодого парня с пустыми глазами — Улугбек Ешев. Его фотографии внушали страх: измождённый взгляд, следы жестокого обращения. Акбарали, не отрываясь, всматривался в снимок, пока Мусаев с нарочитой небрежностью рассказывал о судьбе Ешева. Амнистия, последовавшие обвинения в тяжких преступлениях и, наконец, смертный приговор. На словах о том, что «могилы его теперь не найдёшь», тело Акбарали сжалось в тревожной дрожи, а руки инстинктивно потянулись к столу в поисках опоры.
Мусаев с едва заметной усмешкой бросил перед ним другую фотографию — Санджар Умаров, в прошлом — влиятельный оппозиционер, теперь лишённый всего. «Мы смягчили ему мозги и всё остальное», — с ядовитым удовлетворением добавил начальник. Взгляд Умарова, запечатлённый на снимке, был разбитым, пустым, словно он и вправду превратился в «цветок в горшке», как язвительно выразился Мусаев. Акбарали едва не лишился сознания, понимая, что ни Путин, ни Меркель, ни, тем более, Обама не будут хлопотать за него.
Земля уходила у него из-под ног: его влиятельные связи, которые раньше казались железобетонной защитой, растаяли в одно мгновение. Больной страх пронзил всё тело, как ток, — тюрьма Эшмата Мусаева представлялась уже не просто учреждением, а бесконечным кошмаром, сжимающимся вокруг него.
Мусаев чуть склоняет голову, внимательно вглядываясь в лицо испуганного юноши:
— Боишься? Вот и правильно. Но, знаешь, у тебя есть одна защита — за тебя хлопотала сама Татьяна Акбаровна, жена хазрата. А её просьбы мы обычно не игнорируем. Но не надейся на привилегии. Если хочешь избежать разборок с уголовниками, лучше соглашайся на то, что я предложу. Будешь работать на кухне под присмотром Фируддина Караева.
— Фируддина Караева? — Абдуллаев не верит своим ушам. — Это же бухарский людоед! Он же...
— Боишься, что съест? Не переживай, тебя он не тронет... пока ты будешь работать честно, — усмехается Эшмат, наслаждаясь страхом перед собой. — Или хочешь стать женой кого-нибудь из авторитетов?
— Нет, лучше на кухню, — шепчет Абдуллаев, опустив голову. Он подавленно размышляет, что мать и тётя Татьяна не оставят его здесь надолго, и надеется, что эти кулинарные обязанности помогут ему продержаться, пока родственники не добьются его освобождения.
Эшмат даёт сигнал охранникам, чтобы они увели новоиспечённого заключённого на кухню. Акбарали в последний раз оглядывается на мрачный кабинет, словно запоминая его для себя как начало страшного испытания, которое ему предстоит пережить.

Часть 9.2. Улугбек Ешев

9.2.1. Новая жизнь
Фрайбург, или Фрибург, — это живописный город, расположенный на живописных холмах и окруженный зелеными лугами и лесами. Город славится своей уникальной архитектурой, которая сочетает в себе средневековые элементы и современный стиль. Узкие улочки с мощеными камнями ведут к величественным церквям, старинным зданиям и уютным кафе, где подают ароматный швейцарский кофе и местные деликатесы. Фрайбург также известен своим университетом, который притягивает студентов со всего мира, создавая разнообразную и мультикультурную атмосферу. На берегу реки Сараине расположены парки, где можно отдохнуть на скамейках, наслаждаясь красивыми видами на город и окружающую природу.
Башорат Ешева живет в уютной трехкомнатной квартире, обставленной стильной и качественной мебелью. В гостиной стоит большой диван с мягкими подушками, а рядом — журнальный столик, на котором лежат книги и журналы. На стенах висят картины местных художников, а большие окна наполняют помещение светом и воздухом. Кухня оформлена в современном стиле, с блестящими поверхностями и современной техникой. Стол накрыт скатертью, а на нем стоят тарелки с яркими свежими фруктами и блюдами, приготовленными с любовью. Дети чувствуют себя здесь комфортно и спокойно.
Отабек с радостью сообщает:
— Мама, мы изучаем французский язык на курсах. У меня много друзей. Мне нравится жить здесь.
Шахло, полная энергии, подскакивает и добавляет:
— А у меня много подруг в школе! Мы вместе гуляем по улицам!
Башорат с улыбкой обнимает их:
— Ой, как хорошо. Ладно, покушайте, я сделала много еды!
На столе действительно много вкусных блюд — плов, салаты, хрустящие лепешки и десерты. Дети с аппетитом начинают есть. Шахло восторженно говорит:
— Мама, здесь я впервые ем досыта. Нет того голода, что был на родине. Столько вкусного!
Отабек лишь мычит, угощая себя, его рот полон еды, но на его лице написано довольство.
Башорат, с тяжелым вздохом, замечает:
— Ох, наверное, мой Улугбек голодный. Держит его в тюрьме этот Эшмат Мусаев. Отпустил бы его Ислам Каримов. Дал бы амнистию! Так нет, проклятые, мучают моего сына!
Дети, услышав это, замолкают и переглядываются. Они понимают, что тема их старшего брата болезненно затрагивает их маму, которая думает о нем каждый день, каждый час.
После паузы Башорат решительно говорит:
— Нет, надо бороться. Я обещала сыну, что не брошу его. Я буду бороться до конца!
Отабек озадаченно спрашивает:
— А что будете делать? Мы в Ташкенте ничего не могли сделать, а что из Швейцарии можем?
Башорат отвечает с уверенностью:
— Встречусь с организациями Красный Крест, Амнести Интернешнл, с Комитетом по правам человека. Буду писать письма. Не хочу сидеть, сложа руки!
Шахло, вдруг вспомнив, говорит:
— Мама, говорят, здесь, в Швейцарии, есть дом Гульнары Каримовой.
Башорат сердито произносит:
— Чтоб сгорел ее дом!

9.2.2. Прогулки по Фрибургу
Башорат вместе с детьми гуляет по живописным улочкам Фрибурга, наслаждаясь красотой швейцарского города. Узкие улочки, вымощенные камнем, обрамлены старинными зданиями с цветными фасадами и уютными кафе, где за столиками сидят люди, смакующие ароматный кофе и свежую выпечку. Дети радостно смеются, показывают друг другу яркие витрины магазинов и заглядывают в лавки с шоколадом и сувенирами.
После прогулки они направляются к Женевскому озеру. Башорат с детьми стоит на берегу, любуясь голубыми водами, которые сверкают на солнце, как драгоценные камни. Нежный ветерок играет с волосами, а звуки природы наполняют их сердца радостью. Отабек и Шахло бросают в воду камушки, наблюдая, как они шлепаются и создают круги на поверхности.
Башорат улыбается, глядя на их счастье, и чувствует, как жизнь здесь, вдали от страха и лишений, полна надежды. Они могут дышать свежим воздухом, есть досыта и свободно гулять по красивым местам. Но в какой-то момент ей становится грустно. Внезапно счастье сменяется тенью — в голове всплывает образ ее сына Улугбека, который сейчас находится в тюрьме Эшмата Мусаева.
Ее сердце разрывается от боли, когда она думает о его страданиях и одиночестве. Как он там, в холодной и мрачной камере? Что с ним происходит? Слезы подступают к глазам, и она утирает их рукавом. В ее груди растет горечь от того, что она не может быть рядом с ним, не может обнять и успокоить. Вспоминая его смех и мечты о будущем, Башорат осознает, как сильно она его любит и как тяжело переживает эту разлуку.
Но она также знает, что не может сдаваться. Внутри нее крепнет решимость — она будет бороться за своего сына, за его свободу, несмотря на расстояние и трудности.

9.2.3. Захват виллы Гульнары
На телестудии CNN ведущий с интересом обсуждает скандальные события вокруг Гульнары Каримовой, дочери бывшего президента Узбекистана. Эксперт Исаак Левин подробно рассказывает о роскошной вилле, расположенной в живописном районе Колондж-Бельгрив кантона Женева. На экране появляются кадры виллы: элегантный четырехэтажный особняк с белоснежными стенами, украшенными большим количеством окон с красивыми балконами. Огромные двери из дуба открываются на просторный вход, где стоят пышные цветы в огромных вазах.
Сады вокруг виллы благоухают зеленью и разнообразием цветов, а дорожки вымощены камнями, создавая атмосферу уюта и изысканности. Вокруг особняка высажены высокие деревья, которые создают приятную тень и придают ощущение уединенности. Крышу украшает стильная терраса с видами на Женевское озеро и окружающие горы, что добавляет шика этому месту.
Эксперт сообщает, что вилла занимает площадь 2473 квадратных метра и была приобретена за 18,2 миллиона долларов. Он отмечает, что на каждом этаже и в подвале виллы находятся сейфы — одни из них опечатаны, а другие открыты и пусты. Известно, что швейцарская прокуратура провела обыск и изъяла множество предметов, которые должны быть оценены и задокументированы.
Затем на экране показывают фотографии мигранта, который попал в виллу. Он стоит в шикарно обставленной комнате, окруженный дорогой мебелью марки Vitra, демонстрируя автомобильные ключи от роскошных машин, припаркованных в гараже. Мигрант рассказывает о дорогих картинах на стенах, среди которых находятся произведения известных узбекских художников. Он утверждает, что некоторые из картин имеют музейные таблички, однако нет печатей, подтверждающих разрешение на вывоз из Узбекистана. Искусствоведы уже охарактеризовали эту коллекцию как "подозрительную".
Левин продолжает: "Мы имеем дело с коллекцией из 60 картин, включая работы Чингиза Ахмарова и Виктора Уфимцева, которые считаются шедеврами узбекского искусства. Некоторые из этих произведений были утеряны и, вероятно, были незаконно вывезены из страны."
Ведущий задает вопрос о причинах проникновения мигранта в дом Гульнары. Эксперт поясняет, что это была не одна попытка, а действие группы активистов из зарегистрированного в Швейцарии "Узбекистанского демократического общества". Они требуют привлечь внимание к вилле, построенной на народные деньги, и чтобы Гульнара Каримова сама приняла участие в судебных разбирательствах.
Журналист интересуется мнением властей Узбекистана. Левин сообщает о том, что Генеральная прокуратура и Министерство юстиции Узбекистана работают с швейцарскими властями над возвратом активов, которые были незаконно нажиты Гульнарой Каримовой. Он подчеркивает, что уже было обнаружено множество предметов искусства, признанных культурными ценностями, и что ожидаются дальнейшие судебные разбирательства.
Ведущий завершает разговор, подводя итог: "Итак, судьба виллы Гульнары Каримовой все еще неясна. Возможно, она будет конфискована как незаконный актив, или же станет собственностью правительства Узбекистана. Но очевидно одно — к Гульнаре этот объект уже не вернется."

9.2.4. В Красном Кресте
Офис Красного Креста в Женеве располагается в современном здании с большими стеклянными фасадами, которые отражают голубое небо и окружающие парки. Внутри царит атмосфера спокойствия и надежды. Входная зона оформлена в светлых тонах, с чистыми линиями и минималистичным дизайном. На стенах висят фотографии, отображающие работу организации в разных уголках мира: гуманитарные миссии, встречи с людьми, нуждающимися в помощи, и моменты солидарности.
В центре офиса находится просторный зал ожидания с мягкими креслами, где посетители могут отдохнуть. За стеклянной перегородкой расположены рабочие кабинеты сотрудников. На столах лежат папки с документами и компьютеры, на экранах которых отображаются важные сообщения и запросы. Атмосфера здесь пропитана серьезностью, и каждый сотрудник осознает важность своей работы.
Пьер — пожилой мужчина с добрыми, но усталыми глазами, которые видели много горя и страданий. У него короткие седые волосы, аккуратно подстриженные, и аккуратная борода, придающая ему солидный вид. Он одет в строгий, но простой костюм, который подчеркивает его профессионализм. Несмотря на возраст, в его движениях все еще чувствуется энергия и решимость. Пьер всегда держит себя прямо и уверенно, словно стараясь внушить надежду тем, кто приходит за помощью.
Когда Башорат Ешева заходит в офис, он вежливо встречает её с легкой улыбкой, которая придаёт обнадеживающий тон беседе. Его голос глубокий и спокойный, что создаёт атмосферу доверия.
- Я Пьер, буду вести дело вашего сына, — говорит он, с уважением глядя на Башорат. Его лицо отражает понимание и сочувствие.
Он продолжает:
- Скажу сразу, дело не простое. Ваша страна одна из тех, которая не охотно сотрудничает с нами. Нам приходится преодолевать огромные бюрократические препоны. Ваше правосудие самое жестокое.
Башорат, не в силах сдержать свою тревогу, прерывает его:
- Я хочу знать, как там мой сын? Когда его освободят? Он уже двадцать лет сидит.
Пьер понимает её чувства и кивает, внимая каждому слову:
- Конечно, мы постараемся это выяснить.
Башорат протягивает документ, её руки слегка дрожат от волнения:
- Вот свидетельство о смерти моего сына Улугбека. Но я уверена, что это неправда. Все государство построено на лжи и коррупции. Я уверена, что те, кто заказал убийство русского «вора в законе» Бориса Левина, не хотят, чтобы мой сын освободился. Ведь он тогда расскажет все. И про нацистские порядки в тюрьме Эшмата Мусаева. Это концентрационный лагерь как Освенцим!.
Пьер, принимая документ, отвечает:
- Да, мы это тоже рассмотрим, - его голос звучит уверенно, но в то же время с ноткой печали, как будто он уже сталкивался с подобными историями.
Когда Пьер принимает документ, у Башорат возникает искра надежды. Её сердце наполняется легким трепетом: она понимает, что теперь есть шанс, хоть и призрачный, узнать правду о судьбе сына. Мысли о том, что кто-то готов бороться за его освобождение, делают её сильнее. Она вспоминает улыбку Улугбека, его смех и те счастливые моменты, когда они были вместе. В её глазах загорается решимость — она не может позволить себе опустить руки.
Слова Пьера, наполненные пониманием и поддержкой, придают ей сил. Она ощущает, что не одна в своей борьбе и что Красный Крест готов помочь. С этой новой надеждой Башорат чувствует, как её материнское сердце начинает биться с новой силой, полное решимости сделать все возможное для освобождения сына.

9.2.5. Пикет Башорат
Офис ООН в Женеве находится в впечатляющем здании, окруженном живописными парками и ухоженными садами. Главный вход украшен современными скульптурами и символикой, отражающей цели и принципы организации. Здание само по себе величественно — высокие стеклянные окна позволяют солнечному свету заливать внутренние помещения, создавая атмосферу открытости и надежды. Внутри царит международная атмосфера: люди разных национальностей обсуждают важные вопросы мира и прав человека, а на стенах висят флаги различных стран.
Коридоры широкие и светлые, полы выложены мрамором, а в каждом зале ощущается дух сотрудничества и диалога. На стенах размещены картины и фотографии, отражающие достижения ООН и её работу в разных уголках мира. Здесь постоянно проходят заседания, семинары и выставки, посвященные самым актуальным вопросам глобального значения.
Осень в Женеве проявляет себя яркими, но уже холодными днями. Небо затянуто серыми облаками, которые иногда отдают дождем, но между ними пробиваются солнечные лучи, создавая красивые контрасты. Листья на деревьях меняют цвет на насыщенные желтые, оранжевые и красные тона, а в воздухе витает свежесть, характерная для этого времени года. Прохладный ветер шевелит опавшие листья, придавая окружающей среде атмосферу спокойствия и меланхолии.
Башорат стоит перед офисом ООН, держа в руках плакат на французском языке: «Свободу моему сыну Улугбеку Ешеву. Его держит узбекский диктатор Ислам Каримов!» Её сердце полно решимости, несмотря на пронизывающий холод. Она чувствует, как важна её миссия, как много значат её слова для тех, кто не может говорить. Рядом с ней стоят её дети — Отабек и Шахло, которые уже знают французский. Они с интересом наблюдают за прохожими, и когда к ним подходят люди с вопросами, они быстро переводят на узбекский, помогая матери донести её послание.
Башорат, с гордо поднятой головой, отвечает на вопросы, объясняя, почему она здесь и за что борется. Её глаза полны слез, но на лице — решимость. Она знает, что каждое слово может оказаться важным для её сына.
В это время мимо проходит толстый и вальяжный представитель Узбекистана. У него выразительное лицо с толстыми щеками и умными, но недоброжелательными глазами. Он одет в темно-синий костюм, который сидит на нем не так, как должен: слишком тесно в области талии и слишком свободно в плечах. Его поза выдает уверенность, но в движениях ощущается некая нервозность, когда он останавливается, чтобы взглянуть на Башорат.
Сначала он изумлён тем, что происходит, не веря своим глазам. Но как только его внимание фиксируется на плакате, выражение его лица меняется на недовольное. Он делает шаг назад и, недовольно покачав головой, быстро уходит прочь, стараясь не привлекать к себе внимания.
Вернувшись в офис, он садится за свой стол и начинает писать докладную в Министерство иностранных дел. Он описывает, как правозащитница нарушает спокойствие швейцарцев и настраивает их против президента Ислама Каримова и всего узбекского народа. Его стиль — сухой и формальный, в нем отсутствует человеческое сопереживание. Он подчеркивает, как Башорат «баламутит» общественное мнение, пытаясь подорвать репутацию страны. Он также выражает опасение, что её действия могут вызвать негативные последствия для двусторонних отношений.
Его рука быстро движется по бумаге, а на губах играют недовольные слова: «неприемлемо», «угроза безопасности», «дестабилизация». Он знает, что его доклад может стать важным документом для дальнейших действий узбекских властей и выражает надежду, что такие акты «не останутся безнаказанными».

9.2.6. Разочарование Башорат
В офисе Красного Креста в Женеве царила атмосфера безысходности и разочарования. Стены, окрашенные в холодные пастельные тона, выглядели особенно мрачными под тусклым светом ламп, которые не могли прогнать осеннюю хмурую погоду за окном. Небольшие окна были закрыты жалюзи, и серое небо с моросящим дождём добавляло угнетающего настроения. Запах кофе не приносил утешения, а лишь напоминал о том, что сотрудники работают до последнего, но результата это не приносило.
Пьер, пожилой сотрудник Красного Креста, сидел за столом напротив Башорат Ешевой. Его лицо, обрамлённое седыми волосами, выражало заботу и серьёзность. Он понимал, что за каждым словом, которое он произносит, стоит огромная боль этой женщины, которая, казалось, не находила себе места.
— Мы обратились к властям Узбекистана, — начал Пьер, стараясь звучать оптимистично. — Процесс идёт тяжело. Министерство иностранных дел Узбекистана многое обещает. Надеемся на решение вашего вопроса. Нужно время и терпение.
Башорат, не в силах скрыть гнев, посмотрела на него с отчаянием.
— Но у меня нет времени! У моего сына нет времени. Он сидит много лет, а я не молодая!
Пьер вздохнул и тихо произнёс:
— Я не хочу вас огорчать, но были кое-какие контакты с властями. Нам обещали эксгумацию.
— Я не верю узбекским властям! — с жаром ответила она, не сдерживая слёз. — Они много лет врут мне. Почему я должна им доверять? Мой сын жив! Они сознательно держат его!
Пьер развёл руками, понимая, что не может ей помочь. Взглядом он пытался донести, что его возможности ограничены. Правительство Ислама Каримова не подчиняется Швейцарии, и он чувствовал тяжесть этой несправедливости на своих плечах. Он понимал, что для Башорат его слова не были достаточно утешительными. Она искала не просто поддержку, а реальные действия, которые могли бы вернуть её сына.
В этот момент в комнате повисла тишина, наполненная болью и недоверием. Башорат, глядя в его глаза, видела не только понимание, но и безысходность, которая отражалась в них. В этом мире, полном бюрократии и лжи, у них не осталось других путей, и это осознание давило на её сердце.

9.2.7. Бегство Нигары
Ночь окутала узбекско-кыргызскую границу густым покрывалом тьмы, только редкие звезды пробивались сквозь облака, как будто скрываясь от взоров тех, кто живет в страхе. Сверкающие огни пограничного поста далеко вдалеке мерцали, создавая призрачное чувство безопасности. В воздухе царила тишина, прерываемая лишь шорохом травы под легким ночным ветерком и далеким воем волков, словно предупреждающих о том, что происходит на этой границе.
Вместе с женщинами-контрабандистками, пряча свои лица под капюшонами и шарфами, границу пересекает Нигара Хидоятова, оппозиционерка, для которой эта ночь стала последним шансом вырваться из ловушки своего отчаяния. Сердце ее колотилось в груди, напоминая о тех, кто остался позади — друзьях и соратниках, запертых в тюрьмах, молчаливых свидетелях жестоких репрессий. Ислам Каримов объявил войну всем политическим оппонентам, и машина репрессий раскручивалась с каждым днем все быстрее, не оставляя места для надежды. Многие уже сидят в тюрьме, а другие — пропадают без вести, став жертвами безжалостного режима.
Узбекские пограничники, получив взятку, безразлично наблюдают за женщинами, покидающими страну, их взгляды полны холодной безразличности. После того как женщины скрываются в тени, пограничники закрывают проход, и их фигуры растворяются в темноте, словно они никогда и не существовали.
В нескольких километрах от перехода, на контрольно-пропускном пункте, над главными воротами гордо развевается флаг Узбекистана. Звуки гимна громко заполняют ночь, наполняя ее пафосом и патриотизмом. Пограничники, стоя в ряд, поют:
«Яшнагай то абад илму фан, ижод,
Шу;ратинг порласин токи бор жа;он!»
Их голоса сливаются в едином порыве, но лишь далекий вой волков нарушает этот идиллический момент, создавая жуткую настройку, как будто сама природа осуждает их лицемерие. Ночь становится все более мрачной, подчеркивая угнетенное состояние души Нигары, которая, оставив свою родину, стремится к свободе, но в то же время ощущает всю тяжесть потерь, которые она оставила позади.

9.2.8. Задание Кремля
Середина августа. Ташкент иссыхает от невыносимой жары. В воздухе повисла духота, и солнце, словно раскаленная сковорода, безжалостно обжигает улицы, превращая город в бескрайнюю пустыню. Блеклые оттенки желтого и коричневого заполнили пейзаж, отражая теплоту, которая шла от земли. Листья деревьев покорились жаре, а прохожие, свернувшись в себе, старались найти укрытие от палящего зноя.
В темном кабинете, который словно создан для того, чтобы скрывать находящегося здесь человека, Мистер Х, как призрак, расслабленно расположился в кожаном кресле. Взгляд его устремлен на купол резиденции президента Узбекистана, видимый через окно, который кажется почти призрачным в этом полумраке. Волнение задевает его мысли, и он медленно закуривает сигару. Пепел, осыпаясь на пол, создаёт впечатление, что время уходит безвозвратно. Мистер Х размышляет о чем-то важном, когда внезапно раздается звонок телефона.
Резкий звук нарушает тишину, как гремящий гром среди ясного неба. Мистер Х поднимает трубку, его лицо остается бесстрастным, но в глазах возникает напряжение. Он слышит знакомый лишь ему голос:
- Хазрата надо выводить из истории. Он отслужил свое. Есть кандидат на царство. Мистер Х кашляет, останавливаясь на несколько секунд, чтобы осмыслить услышанное.
- Решение принял Кремль? — переспрашивает он, стараясь убедиться, что не ошибся в восприятии.
Голос отвечает:
- Да. Путин недоволен, что Ислам Каримов опять играет с ним. Опять дружба с Америкой. Надо менять власть.
Мистер Х кивает, словно признавая неотвратимость этих слов:
- Я понял. Но хазрат не назвал преемника.
Голос продолжает, уверенно:
- Решать о преемнике не Каримову. Это решает Москва, кого ставить. С этим человеком разговор уже был. Он просто ждет. Дело за вами! - в его словах звучит уверенность, словно это уже не просто разговор, а план, который вступит в силу.
Мистер Х быстро спрашивает:
- А Рустам Иноятов знает? Без СНБ такое дело не провернуть.
- Он давно все знает. Все наши знают. Так что продумайте, как вывести хазрата из игры. Иноятов подыграет как надо! — отвечает голос.
Мистер Х тушит сигарету о пепельницу, звук завершая разговор, и говорит с явной уверенностью:
- Я знаю. Как-то обдумывал этот план!
Голос предупреждает:
- Никакого насилия. Просто умер...
Мистер Х хмыкает, словно это не касается его:
- Не первый год живу...
На его лице появляется улыбка, но черные очки скрывают горящие глаза, полные решимости и тени, отражающей внутренние конфликты. Взгляд, наполненный мудростью и опытом, в то же время полон предвкушения того, что должно произойти.

9.2.9. Время пришло
В одном из тихих переулков Ташкента расположилась небольшая районная больница. Здание с облупившейся краской, окна которого были забраны металлическими решетками, словно старая крепость, скрывало от посторонних глаз то, что происходило внутри. В коридорах время словно остановилось: запах лекарств и антисептиков смешивался с затхлым воздухом, а неоновые лампы тускло мигали, создавая атмосферу тревожного ожидания. В отделении, где сквозь стены доносились эхо невольных стонов, Мистер Х подошёл к закрытой двери кабинета, за которой находился доктор Менгеле.
Доктор, седой старик с изможденным лицом, был погружен в свою работу. Он с любопытством рассматривал стеклянные емкости с человеческими органами, извлеченными из тел тех, кто не смогли устоять перед натиском местной криминогенной реальности. По комнате разносился его голос, напевный и неуместный, — он пел гимн Узбекистана, с гордостью демонстрируя свои "находки". Один из органов, огромный половой член, привлёк его особое внимание. Он хмыкал, недоуменно поглядывая на него, как будто пытался понять, что с ним можно сделать. Халат врача был замызган, на нем проступали пятна крови, а на голове покоилась старая, засаленная тюбетейка, придавая ему вид зловещего старца, который умело сочетал науку с извращениями.
Увидев Мистера Х, Менгеле мгновенно изменился в лице, но в то же время не протестовал. Он понимал, что пришли за его услугами, услугами, которые стоили целое состояние. Страх пронзил его, но он мастерски скрывал это, пряча дрожь в руках, которые раскладывали емкости по полкам, заполняя пространство неожиданным холодом.
— Пришло время ваших действий, уважаемый! — произнес Мистер Х, и его голос звучал как приговор. - Кому-то не следует жить. Очень высокому лицу.
Менгеле поднял на него глаза, в которых читался шок.
— Что я должен сделать? — спросил он, всё еще пытаясь осознать происходящее.
— Время вашего друга истекло. Ему надо в другой мир! — честно ответил Мистер Х, не скрывая своей решимости. Он не говорит имени, но итак все ясно.
— Кто принял такое решение? — вздрогнув, спросил Менгеле, в его голосе звучал страх.
— Москва приняла такое решение. Вам имена назвать? — ответил Мистер Х с холодной уверенностью.
Менгеле покачал головой, понимая всю серьезность ситуации.
— Не надо, я не дурак... Хазрат — мой друг, не просто будет его отправить в другой мир, — произнес он, и его пальцы задрожали, когда он раскладывал емкости. Страх был заметен в его глазах, которые метались от одного объекта к другому, и он понимал, что ничто не сможет остановить эту затею. - К тому же я помню статью 158 Уголовного кодекса — Посягательство на жизнь президента. От десяти до двадцати лет. В нашей же тюрьме я не протяну и суток после суда...
Мистер Х положил ему на плечо руку, и его уверенность была осязаемой:
— Ничего просто не делается, — сказал он, ставя на стол перед Менгелем портфель, который открывал новые горизонты. - А про уголовный кодекс забудьте. Вы итак весь в этом кодексе — забыли? Но мы же закрывали на всё глаза...
Менгеле взглянул на портфель, его интерес пробудился.
— Миллион? — спросил он с надеждой.
— Ваш труд уважают. Ваш труд стоит больше, намного больше миллиона! Здесь хватит для ваших потомков! — произнес Мистер Х с тенью удовлетворения.
Менгеле задумался, взвешивая свои шансы, а потом кивнул:
— Хорошо. Я подумаю, как... Когда?
— Завтра у Каримова встреча с чемпионами Олимпийских игр в Рио-де-Жанейро. Надо сделать так, чтобы он умер во время этой встречи, на виду у всех. Это снимет с нас подозрение, что хазрата убили. Просто болезнь доканала. А никто кроме вас не знает, как подтолкнуть его к смерти...
Менгеле, хищно улыбаясь, снял тюбетейку, плюнул в нее, а потом снова надел на голову, словно возвращая себе уверенность.
— Да. Я знаю... — прошептал он.
Мистер Х, удовлетворенный достигнутой договоренностью, покинул кабинет, оставив Менгеле в раздумьях. Старик остался один, его мысли унесли его в детство, когда он и Ислам Каримов бегали по дворам Самарканда, ловили кошек и мучили их. Это было общее их дело, их страсть и призвание. Просто один позже стал президентом, а другой — патологоанатомом, охотником за человеческими тайнами и жизнями. Теперь их пути пересекались в жутком танце власти и крови.

9.2.10. Психопат у власти
Профессор Вольдемар Сагитов, углубляясь в сложную и мрачную психологию Ислама Каримова, говорил в студии CNN с невозмутимой решимостью, осознавая глубину диктатуры, которая обрекла Узбекистан на десятилетия страха. На вопросы журналиста о влиянии Каримова на страну и общество он отвечал без смягчения, ставя его в один ряд с самыми беспощадными тиранами прошлого.
«Каримов, как и Гитлер или Сталин, обладает всеми признаками так называемого политического психопата», — начал Сагитов, осторожно подбирая слова, словно сам находился в присутствии диктатора. Он перечислял проявления мании величия и нарциссизма Каримова, описывая, как узбекский лидер считал себя мессией, спасителем нации, и возводил вокруг себя культ, где он был единственным «хранителем» Узбекистана, допуская только тех, кто мог служить его возвеличиванию. Отголоски этой мании читались и в окружении, состоящем из чисто инструментальных фигур: преданных лишь для карьеры и готовых служить безропотно, но у которых исчезала любая свобода — шаг в сторону означал гонения.
По словам Сагитова, важной чертой Каримова была его почти параноидальная подозрительность: «Каримов видит угрозу в каждом — будь то ближайшие советники, высокопоставленные чиновники или члены его семьи». Эта паранойя подпитывала его неослабевающие репрессии, бесконечные аресты и жестокое подавление. «Он по-настоящему бояится врагов и оппозиции, — сказал Сагитов, — но именно этот страх и привел к жертвам среди мирных граждан, политиков и журналистов».
Ученый отметил, что Каримов контролирует страну не только жесткой рукой, но и атмосферой тотального террора, сознательно создавая ощущение беспомощности перед властью. Он уничтожает политиков, оппозиционеров, верующих и предпринимателей, представляя их «врагами» и без жалости подавляя несогласных. «Любое проявление инакомыслия, даже намек на критику, — продолжил профессор, — заканчивается либо в тюремных стенах, либо физическим устранением».
Журналист, погруженный в мрачную картину, спросил Сагитова:
- Неужели в Узбекистане больше нет надежды?
Профессор ответил усталым вздохом и слегка развел руками:
- Пока власть остается в руках политического параноика, народ обречен. Надежда умирает вместе с тем, кто управляет страхом и террором.

Часть 9.3. Санджар Умаров

9.3.1. У врача
Кабинет врача выглядел как маленький мир, полный медицинских инструментов и разнообразных знаний. На стенах висели атласы анатомии, яркие изображения человеческого тела, а также сертификаты и дипломы, подтверждающие квалификацию врача. На столе аккуратно лежали рентгеновские снимки, а рядом с ними — стопки медицинских книг, обложки которых затерлись от времени. В углу стоял небольшой стеллаж с пробирками и препаратами, создавая атмосферу научного исследования. Все было организовано и чисто, но в воздухе ощущалось что-то тревожное.
Санджар Умаров сидел на стуле, напряженно ожидая вердикта. Его взгляд блуждал по стенам кабинета, искал утешение в ярких картинках, но мысли не покидали его. Врач, серьезно изучая анализы, время от времени качал головой, как будто подтверждая свои опасения. В его глазах читалась тревога, когда он произнес:
- У вас повреждены кости, мышцы, гортань.
Санджар тихо произнес, глотая комок в горле:
- Да, гортань мне повредили уголовники, не могу громко говорить.
При этих словах его лицо исказилось, и в глазах заискрились слезы. Воспоминания о жизни в тюрьме вернулись с невыносимой силой, и он почувствовал, как его снова дергает от страха, словно он вновь находится там, в темной камере, где каждый звук, каждая тень, казались предвестниками боли.
Врач, заметив изменение в состоянии пациента, задумчиво произнес:
- Лечение долгое. Но самое главное — это психика. Страшно представить, что вы там пережили.
В его голосе звучала искренняя забота, а глаза, полные шока и сопереживания, смотрели на Санджара. Он, казалось, искал слова, чтобы успокоить, но даже медицинские термины не могли передать всю тяжесть страданий, которые испытал его пациент. Врач понимал, что исцеление — это не только восстановление физического состояния, но и борьба с призраками прошлого, которые, словно тени, не отпускали Санджара.

9.3.2. Как Сталин
Студия CNN заполнена тревожной атмосферой. На экране транслируются кадры из узбекских тюрем: обветшалые камеры, переполненные заключенными, следы пыток на их телах, избиения охранниками, которые не боятся ни камер наблюдения, ни последствий. Мрачные сцены судебных процессов, где люди обреченно стоят перед судьями, представляя заранее решённые дела. Силовые методы и репрессии в этих кадрах говорят сами за себя — это не просто наказание, это демонстрация власти через бесчеловечность.
За круглым столом, напротив журналиста, сидит Санджар Умаров, худой, но спокойный человек с усталым, но решительным выражением лица. Он говорит медленно и чётко, его слова погружают студию в атмосферу ужаса и отчаяния:
— Охранники могут нести смерть заключённым, не опасаясь наказания. Раз в месяц-два приезжает специальный прокурор, надзирающий за тюрьмами. Охранники говорят заключённым, что прокуроры будут приходить и уходить, а вы останетесь здесь, а мы останемся здесь. Поэтому никто не жалуется.
Журналист хмурится и делает глубокий вдох:
— Вас пытали?
Санджар, не отворачивая глаз, отвечает просто, словно о привычной вещи:
— Меня пытали не менее 12 раз. Иногда это была непрофессиональная жестокость охранников, но иногда — прямые приказы сверху. Однажды меня оставили стоять под палящим солнцем без воды. В изоляторах условия ужасны. Камеры — это клетки, как в зоопарке, полтора на три метра. Там нет ни кровати, ни туалета. Свет горит круглые сутки, а заключённый может посещать туалет всего раз в день.
Журналист побледнел, его лицо искажает смесь страха и недоумения:
— Это... просто ужас.
Санджар кивает, продолжая рассказывать:
— Меня отправили в изолятор через 10 дней после прибытия. Камера была отвратительной: летом — невыносимая жара, зимой — пронизывающий холод. Кровать складывали днём, и сидеть приходилось на бетоне. Вода не работала, туалет был просто дырой в полу. Отопление часто отключали, а тёплой одежды у нас не было. Нельзя было читать, писать, встречаться с родными или даже позвонить. Свет горел всё время, и даже когда срок пребывания заканчивался, его продлевали снова и снова. Я оставался в этой камере больше года.
Журналист в полном ужасе наклоняется ближе, пытаясь осмыслить услышанное:
— А что сейчас?
Санджар поясняет:
— Моя семья подала жалобу в Комитет ООН по правам человека. В 2010 году, после моего освобождения, Комитет вынес решение в мою пользу и постановил, что расходы должны быть возмещены, а виновные — наказаны. Однако правительство Узбекистана отказалось принимать это решение.
Звучит пауза, на лицах обоих мужчин — боль и понимание жестокости происходящего. Журналист тихо спрашивает:
— Можно ли сказать, что в Узбекистане Сталин не умер?
Санджар, с грустной улыбкой и горьким тоном, отвечает:
— Можно сказать, что Каримов — это слепок со сталинизма. Та же система репрессий, та же жажда абсолютной власти.
На экране телевизора появляются фотографии Иосифа Сталина и Ислама Каримова. Сталин — в своем классическом кителе, с тяжёлым взглядом, олицетворяющий эру массовых репрессий и страха. Каримов — в строгом костюме, с холодным и властным выражением лица, словно символизирующий продолжение сталинских традиций в новой эпохе. Эти две фигуры, разделенные временем, но связанные бесчеловечной жестокостью, смотрят на зрителей с экрана, воплощая эпохи кровавого террора, политических преследований и беззакония.

9.3.3. Ночные кошмары
Мемфис, с его контрастом современных зданий и исторической архитектуры, очаровывает Санджара и его семью. Город раскинулся вдоль могучего Миссисипи, и здесь повсюду чувствуется история южных штатов, от эха блюза на Бил-стрит до тени старинных зданий. Шумные бары, витрины магазинов и концертные залы заманчиво переливаются неоновыми огнями, привлекая прохожих. Улицы утопают в зелени парков, где звучат голоса уличных музыкантов, добавляя особый колорит в атмосферу свободы, которую семья так давно не чувствовала.
Санджар неспешно идет по улице с Индирой и детьми, улыбаясь их счастью и беззаботности. В его голове выстраиваются идеи для бизнеса — мысли, о которых он когда-то боялся даже мечтать. Он планирует открытие торговых точек и небольшого производства, которое сможет обеспечить его семью и дать шанс новым проектам. В свободном Мемфисе это кажется возможным. Однако прошлое не отпускает его так просто.
По ночам Санджару не удается найти покой. Стоит ему закрыть глаза, как перед ним возникают сцены ужаса из тюремной жизни. Он снова чувствует боль, как будто надзиратели вновь и вновь ломают ему кости, скручивают суставы, заставляя его страдать. Боль в каждом его движении напоминает о днях, проведённых в застенках, о каждом удушающем страхе и жестоких издевательствах. Садисты с холодной решимостью избивали его, и эти кошмары словно оживают снова.
Во сне он видит лицо судьи Закира Исаева, смотрящего на него со злобной, удовлетворенной усмешкой. Его выражение напоминает о том суде, где не было шансов на справедливость. А следом перед ним встаёт образ начальника тюрьмы Эшмата Мусаева, у которого на лице застыла злая ирония. Их ехидные улыбки остаются с ним даже после пробуждения — как отголосок его утраченного покоя, клеймо, которое он не может смыть, несмотря на долгожданную свободу.

Часть 9.4. Гульнара Каримова

9.4.1. С людоедкой в камере
Холодная, темная камера встретила Гульнару резким, тошнотворным запахом. Её кожа тут же покрылась мурашками, стоило лишь шагнуть внутрь: стены влажные, на полу лужи, пропахшие нечистотами. Слабый свет падал на постель из старого, покрытого пятнами одеяла, и на фигуру женщины, сидящей в углу. Гульнара пытается разглядеть её лицо, но в сумраке видны лишь очертания и горящие глаза, полные насмешки.
— Здравствуй, принцесса. Теперь я твоя спутница, — ехидный голос нарушает тишину.
Сквозь дрожь Гульнара выдавливает: — Ты кто? — осознавая, что всё это — правда. Отец не спасёт её. Её действительно отправили в это место, которое до сих пор казалось чем-то нереальным, предназначенным для "других".
Женщина не спешит отвечать, словно наслаждаясь моментом, а затем медленно говорит: — Я Олима Караева. Из Бухары.
Имя, словно удар, пронзает Гульнару, и она с отвращением отступает, прижимаясь к холодной двери камеры. Слово "людоедка" сразу звучит в её голове, и глаза расширяются от ужаса.
Олима встаёт, подходит ближе, её лицо теперь видно в тусклом свете. Оно злорадное, с кривой ухмылкой. — А что так испугалась, Гульнара? Мы с тобой одного поля ягодки! — насмешка сквозит в голосе.
— Какие ещё ягодки? Что ты несёшь, тварь?! — Гульнара отшатывается, её лицо скривлено в отвращении. — Ты мразь, а я светская львица! Я богатая, мои руки не в крови! — голос её, однако, дрожит.
Олима, словно ядовитая змея, подползает ближе и шипит, с злобой сверкая глазами: — Разве? Ты отнимала бизнес у людей, воровала из бюджета, обманывала. Ты строила своё счастье на горе других, жила за счёт жизней других. Я делала то же самое, только примитивно. Мы обе людоеды!
Олима разражается истерическим, нечеловеческим смехом, от которого Гульнаре становится по-настоящему жутко. Она отступает к стене, будто пытаясь слиться с холодным камнем, её руки трясутся, а сердце бешено колотится в груди. Олима не отводит от неё взгляда, наслаждаясь страхом, словно хищник.
— Мы тут с тобой надолго, — продолжает Караева, зловещий шёпот наполняет камеру, словно застыв в сыром воздухе. — Пролетят годы. Состаримся, о нас забудут. И хорошо, если забудут.
В этот момент к ним доносится протяжный гимн, который поют заключённые во дворе. Голоса женские, слабые и сдавленные, словно каждый звук даётся через силу. В этой хриплой мелодии слышатся боль и надлом: здесь на плацу стоят и матери-убийцы, и бывшие политические активистки, и светские дамы, и исламские радикалки — тюрьма уравняла всех, заглушив их прежние жизни, мечты, идеалы.

9.4.2. Выкуп за Акбарали
В комнате тюремного начальника, заваленной запылёнными папками и окутанной тяжелым табачным дымом, напротив Эшмата Мусаева сидит Тамара Акбаровна — мощная, грубая женщина с лицом, будто высеченным из камня. В народе её прозвали «баба Тома» — за прямолинейность, напор и сквернословие, которым она всегда добивалась своего. В крупных руках, переплетенных венами, женщина держит чемодан, полный денег. Она передаёт его начальнику тюрьмы, глядя на него без тени сомнения — взгляд этот острый, стальной. Баба Тома не боится ни его грозной репутации, ни ужасающих слухов о тюрьме. С тех пор как её племянника Акбарали упекли сюда, она не собиралась отступать.
Мусаев, человек с тяжелым подбородком и склонностью к затяжным переговорам, открывает чемодан, с легкой ухмылкой разглядывая аккуратно сложенные пачки долларов. Он поднимает голову, пытаясь оценить, насколько сильна её решимость, и тихо произносит:
— Три миллиона… Но пойми, раз он племянник хазрата, за ним пристально следят. Если бы не это, я бы отдал его тебе куда проще и дешевле.
Баба Тома, будто огромная, выточенная из камня фигура, глухо бросает в ответ:
— Не набивай цену, Эшмат. Всё обговорено.
Её голос звучит угрожающе, как хриплое рычание. Слова, лишённые терпения, сворачивают любые попытки дальнейшего торга. Начальник тюрьмы видит, что ей не терпится вывести Акбарали из тюрьмы — её единственного сына, и потому не рискует. Он идёт к сейфу, извлекает подготовленный поддельный паспорт и протягивает его женщине, не отводя глаз.
— Вот паспорт для твоего сына. Я вписал его в амнистированные — с ним он сможет исчезнуть. Но пусть исчезнет тихо, чтобы нигде не мелькать, иначе мои люди найдут его… и тебя.
— Не угрожай, Эшмат. Я сама хочу тишины, — спокойно, но грозно отвечает баба Тома, одёрнув его одним взглядом.
В помещении пахнет нервами, даже несмотря на всю её уверенность. Мусаев достает бутылку водки и пару стаканов, зная, что эта женщина точно оценит такой жест. Баба Тома, не колеблясь ни секунды, берет стакан, одним залпом выпивает до дна и даже не закусывает. Эшмат чувствует себя во власти её авторитета, как будто каждый её шаг прощупывает его внутреннюю крепость, которая начинает трещать.
Через час в кабинет вводят выбритого и нарядного Акбарали. Он ещё не привык к ощущению свободы: глаза его блестят, на губах — слабая, почти болезненная улыбка. Тамара обнимает его, не произнося ни слова, и, не глядя на Мусаева, выводит сына прочь. Они уходят, и за окном виден только силуэт их машины, медленно исчезающей вдали.
Эшмат остаётся один, поджимая губы и наблюдая за исчезающим транспортом. Мысли его, однако, задерживаются не на матери и сыне, а на другом возможном «товаре» — Гульнаре Каримовой, которая сейчас томится в его камерах. Она, дочь президента, может принести ему сумму в разы большую — десятки миллионов, если её мать, первая леди, решится платить за свободу. В голове Эшмата нет жалости — лишь холодный расчет, в котором каждая жизнь, даже связанная с президентом, — лишь ценная вещь на аукционе его безжалостной тюрьмы.

9.4.3. Бойкот хлопковых трейдеров
Студия CNN. На экране идет видео сборки «белого золота» — так называют в Узбекистане хлопок. Изможденные хлопкоробы, с глубокими морщинами на лицах и усталыми глазами, трудятся под палящим солнцем. В руках у них — старые, потрескавшиеся корзины, наполняющиеся белыми коробочками. Эти люди, измотанные длительным трудом, выглядят как тени своих прежних «я», не имея сил даже поднять взгляд. Фермеры, стоящие в поле, часто работают за гроши, получаемые за свою продукцию, и их лица отражают отчаяние и усталость от тяжёлого труда. На фоне идет рассказ о том, как многолетние усилия международных организаций и западных компаний направлены на осуждение практики детского и принудительного труда в Узбекистане.
Журналист интересуется:
— На протяжении многих лет многие западные компании отказались использовать хлопок из Узбекистана в своих продуктах из-за широко распространённой практики детского и принудительного труда в этой стране, особенно в период массовых хлопковых кампаний. Что вы, господин Левин, можете сказать на сей счет?
Появляются фото Башорат Ешевой, собирающей хлопок. Затем возникает фотография Санджара Умарова и его друзей, которые под светом фар склонились над хлопковыми кустами.
Эксперт Исаак Левин, проводя ладонью по волосам, произносит:
— Среди компаний, которые приняли участие в бойкоте узбекского хлопка, можно отметить несколько крупных брендов. H&M, шведская компания, была одной из первых, которая присоединилась к бойкоту узбекского хлопка в рамках борьбы с детским и принудительным трудом.
Следом он перечисляет другие компании, каждая из которых ярко представлена на экране:
— Inditex, владелец брендов Zara, Massimo Dutti, Pull&Bear и других, также поддержала этот бойкот, заявив о недопустимости использования принудительного труда. Marks & Spencer — британский ритейлер одежды и продуктов питания — заявил, что не будет закупать узбекский хлопок до тех пор, пока проблема не будет решена. Nike, американский спортивный гигант, подтвердил свою приверженность отказу от узбекского хлопка. Adidas — другой крупный спортивный бренд — также присоединился к бойкоту. Gap Inc., владелец брендов Gap, Banana Republic, Old Navy, и Levi Strauss & Co. — производитель джинсовой одежды Levi's, также участвуют в бойкоте узбекского хлопка.
— И это все? - спрашивает журналист.
Левин, с лёгкой усмешкой:
— Нет, еще C&A — крупный европейский ритейлер модной одежды, который отказался от узбекского хлопка. Walmart, один из крупнейших ритейлеров в мире, также заявлял об отказе от использования хлопка из Узбекистана. Эти компании присоединились к международной инициативе Cotton Campaign, которая активно боролась за прекращение использования детского и принудительного труда в хлопковой промышленности Узбекистана.
На экране показываются кадры магазинов, полных стильной одежды, швейных изделий и логотипов этих торговых марок. Каждая из компаний представлена не только своими товарами, но и своей социальной ответственностью, что подчеркивает важность бойкота в условиях международного давления.
Журналист озадачено задает очередной вопрос:
— Как долго возможен бойкот?
Левин, наклонившись к камере, произносит:
— Он продлится, скорее всего, несколько лет, и только после того, как узбекское правительство предпримет шаги для решения этой проблемы, некоторые компании начнут рассматривать возможность возобновления закупок. Но при жизни Ислама Каримова это маловероятно. Экспорт хлопка — это часть его личных активов. Ислам Абдуганиевич — олигарх, хотя сам как-то сказал, что не потерпит олигархию в Узбекистане.
— Каков объем экспорта хлопка в Узбекистане?
— Узбекистан является одним из крупнейших производителей и экспортеров хлопка в мире — около 550–600 тысяч тонн хлопка в год, - говорит Левин. - Сумма экспорта составляет 1-2 миллиарда долларов. Из этой суммы самим производителям — сборщикам и фермерам — попадают крохи. Основная доля прибыли остается у четырех внешнеэкономических фирм, за которыми стоят Ислам Каримов, Рустам Иноятов, прокурор Рашитжан Кадыров и другие.
Журналист, с нажимом:
— Это коррумпированная отрасль. Каримов усугубил проблему своей корыстью и алчностью.
Левин, откидываясь на спинку стула:
— Она коррумпирована с советских времен. Вспомните "узбекское дело", которое вели прокуроры Гдлян и Иванов. Тогда посадили тысячи чиновников за коррупционные схемы с хлопком.
— Расскажите подробнее о "узбекском деле", - просит журналист.
Левин кивает:
— "Узбекское дело" стало одним из самых громких коррупционных скандалов в истории Советского Союза. В 1980-х годах прокуроры Гдлян и Иванов начали расследование, которое вскрывало масштабные хищения в хлопковой отрасли. Чиновники фальсифицировали данные о сборах, создавали фиктивные компании и завышали объемы производства, чтобы красть средства из бюджета. В результате, тысячи высокопоставленных чиновников, которые были замешаны в этих схемах, были арестованы и осуждены. Этот скандал не только открыл глаза на коррумпированность системы, но и подорвал доверие к власти на всех уровнях. Однако, несмотря на попытки очистить систему, корупция в хлопковой отрасли продолжала существовать и после распада Советского Союза.
Таким образом, бойкот западных брендов стал частью новой волны противостояния, направленного на привлечение внимания к бедственному положению фермеров и прекращение принудительного труда в стране.

9.4.4. Голубая таблетка
Резиденция президента Ок Сарай. В большом зале царит атмосфера торжественности и ожидания. Столы, накрытые белоснежными скатертями, уставлены разнообразными яствами — от изысканных салатов до традиционных узбекских блюд. На каждом столе стоят большие подносы с пылающими пловами, сочными шашлыками и яркими фруктами. Все это искусно оформлено и аккуратно разложено, подчеркивая высокий статус мероприятия. В воздухе витает сладковатый аромат специй, которые пробуждают аппетит.
Играет восточная мелодия; оркестр в углу зала старательно исполняет традиционные мелодии на домбре и дутаре. Музыка льется мягко, создавая атмосферу праздника. Звуки гармонии наполняют пространство, заставляя гостей ненадолго забыть о повседневных заботах. Легкая мелодия, чередующаяся с энергичными ритмами, заставляет сердца биться быстрее, поднимая настроение присутствующим. В глазах музыкантов читается напряжение, но они старательно сосредоточены на своих инструментах, стремясь внести свою лепту в этот важный момент.
У стен зала выставлены картины великих художников, их яркие цвета и динамичные сюжеты привлекают внимание. Спортсмены, завоевавшие медали на Олимпийских играх, стоят в ожидании президента Ислама Каримова, который должен поздравить их с успехами. Их лица выражают смесь гордости и волнения. Некоторые обмениваются шутками, другие смотрят на часы, нервно ожидая появления лидера.
В центре зала стоит Мистер Х, его строгий костюм и серьезное выражение лица подчеркивают важность момента. Он ведет разговор со спортсменами, но видно, что его мысли где-то далеко. Он несколько раз озирается по сторонам, как будто ищет что-то или кого-то в толпе. Его слова звучат сдержанно, он старается поддерживать непринужденную беседу, но напряжение выдает его нервные жесты.
В это время в кабинете президента Ислама Каримова проходит разговор с доктором Менгеле, человеком с мрачной репутацией. Обстановка здесь значительно отличается от зала. Стены украшены тяжелыми драпировками, а на столе стоят документы и медицинские приборы, создавая атмосферу тайны и интриги.
Менгеле, с выражением лица, полным уверенности, произносит:
— Что же, хазрат, сегодня можете пить без проблем.
Каримов, с легкой иронией в голосе, отвечает:
— Ох, неужели мне врач разрешает? Нашел мне новую печень?
Доктор Менгеле снимает с головы тюбетейку и, раскрыв ее, достает изнутри маленькую синюю таблетку, сияющую под светом лампы. Его голос становится чуть тише, как будто он говорит не только о таблетке, но и о чем-то гораздо более значимом:
— Это новое лекарство, мой друг. Позволяет вашей печени без проблем переработать любое количество алкоголя. Проверено. Безопасно. Сам испытал на себе.
Каримов, брезгливо смотря на таблетку, осматривает её на пальцах, чувствуя смешанные эмоции:
— Так, это принять?
Менгеле, не теряя уверенности, подносит стакан с водой к губам Каримова:
— Пейте, друг мой, все будет хорошо. Я когда-то вам врал?
Краткий миг замешательства на лице Каримова сменяется легкой улыбкой, и он, не замечая тревожного взгляда Менгеле, глотает таблетку и выпивает стакан воды. Затем, заметно повеселевший, он встает и направляется в зал, где его ждут спортсмены.
Доктор Менгеле провожает его взглядом, и его лицо становится жестким, глаза начинают тревожно бегать, как будто он понимает, что натворил. Он шепчет что-то себе под нос, возможно, выражая сомнения в своих действиях или же предвкушая последствия своих манипуляций. За окном слышен звук восточной мелодии, которая все еще звучит в большом зале, в то время как Менгеле остается один со своими мыслями, овеянный легкой тенью опасности и тайны.

9.4.5. Много водки
В зале, где царит атмосфера праздника, Ислам Каримов входит под громкие аплодисменты. Восточная мелодия плавно переходит в гимн Узбекистана, и все присутствующие, включая спортсменов, подхватывают песню. Лица людей озаряются гордостью, а их голоса сливаются в единое целое, создавая мощный хор, который заполняет пространство. Атмосфера наполняется патриотизмом, каждый человек ощущает свою связь с родиной.
Каримов, улыбаясь, поднимает руку, призывая к вниманию. Он начинает свою речь, полную вдохновения:
- Я поздравляю вас, дорогие мои спортсмены! Благодаря вам Узбекистан занял достойное место в мире спорта! Вы несете знамя родины по спортивным площадкам и полям, поднимаете рейтинг страны! Я горжусь вами! За Узбекистан! За Великое будущее!
Спортсмены хором скандируют, в их голосах слышится решимость:
- Мы не хуже других! Мы не сломим колени! Мы не станем зависеть от других! Ура хазрату!
В этот момент атмосфера становится еще более напряженной, и все поднимают тосты с водкой. Каримов, не медля, залпом выпивает стакан, затем показывает официанту на добавку. Стакан вновь наполняется, и Каримов с удовольствием выпивает еще раз.
Мистер Х, стоящий рядом с Иноятовым и Алматовым, внимательно следит за событиями. На его лице читается волнение, он понимает, что этот момент важен не только для спортсменов, но и для всей страны.
Каримов, осматривая зал, подходит к одной группе спортсменов, поздравляет их, обнимает, и с каждым из них выпивает. Его глаза сверкают от радости, но вдруг он замирает. Лицо становится бледным, он пытается что-то сказать, но слова не могут выйти. В панике он машет рукой, обращаясь к Иноятову и Алматову. Затем, не в силах удержаться на ногах, он валится на пол.
Мистер Х и несколько чиновников бросаются к президенту. Они видят, как Каримов хрипит, хватается за голову, его лицо искажено от боли. Тошнота находит на него, и он рвется прямо на свой костюм, оставляя на нем пятна.
Иноятов в панике кричит:
- Эй, врача! Срочно врача!
Мистер Х, не теряя времени, указывает на кабинет президента:
- Врач здесь! Занесите хазрата в его кабинет. Там есть его личный врач!
Несколько сотрудников быстро подхватывают Каримова и вносят в овальный кабинет, где царит спокойствие. В этот момент Мистер Х поворачивается к спортсменам, его голос звучит решительно:
- Пожалуйста, покиньте резиденцию! Вы видите, что Исламу Каримову стало плохо! Празднество отменяется! Извините!
Спортсмены, встревоженные, тревожно перешептываются. Они быстро покидают здание, двери за ними закрываются с легким шлепком, оставляя в зале пустоту и тревогу.
Каримова укладывают на диван, его лицо бледное, а дыхание затрудненное. Доктор Менгеле, оставаясь хладнокровным, требует, чтобы все покинули помещение, не мешая ему работать. Под его властным взглядом все подчиняются, выходят, оставляя лишь Каримова и Менгеле наедине.
Доктор включает магнитофон, и гимн Узбекистана вновь заполняет комнату. На лице врача появляется хищная улыбка, он наслаждается моментом, осознавая свою власть в этой ситуации. Его глаза сверкают холодным расчетом, и он готов приступить к своему темному плану, пока музыка наполняет пространство, словно предвещая надвигающуюся бурю.

9.4.6.Смерть тирана
Ислам Каримов хрипит, его лицо искажено мукой. Тело начинает скручиваться в конвульсиях, словно в нем происходит борьба между жизнью и смертью. Изо рта идет пена, белая, как молоко, капает на пол, оставляя следы отчаяния. Каждый вдох кажется последним, и его глаза выпучены от ужаса, отражая мгновение осознания неизбежности.
Доктор Менгеле, оставаясь спокойным и холодным, снимает свою тюбетейку и, не медля, затыкает рот и нос президенту. Его голос звучит тихо, но уверенно:
— Прости меня, друг, но твое время вышло. Встретимся в Аду! Прощай!
Каримов дергается, его тело еще сильнее сжимается в судорогах, но уже без жизни. Глаза его выпучены, полны страха, и он умирает, оставляя мир, который он так долго контролировал. Менгеле смотрит ему в глаза, его улыбка хищная и довольная, когда он надевает тюбетейку обратно на голову, гладит её, словно прощаясь с чем-то родным.
— Да, дорогая моя, немало ты смертей повидала, но смерть президента — в первый раз! — произносит он с удовлетворением.
Выходя из помещения к стоящим там чиновникам, Менгеле печально сообщает:
— Вынужден вам сообщить, президент Ислам Каримов умер из-за кровоизлияния в мозг! Увы, такое бывает! Нельзя было ему пить алкоголь! Я же предупреждал...
Чиновники, услышав это, улыбаются друг другу, хлопая по плечам, поздравляют друг друга. Они явно испытывают облегчение, считая, что теперь станет проще и легче жить в новой политической реальности.
Мистер Х, стоящий немного в стороне, хмурится. Понимая всю серьезность ситуации, он поворачивается к стоящему рядом председателю СНБ:
— Пора запускать операцию «Преемник».
Рустам Иноятов, который был в курсе этого плана, кивает:
— С Владимиром Путиным согласовали все. Есть кандидатура!
Мистер Х отвечает:
— Пока никому не говорить о смерти хазрата. Нужно согласовать процедуру передачи власти по линии правительства, парламента, элиты. Нужна договоренность и общий подход. Ничего в прессу, чтобы не просочилось!
Иноятов с усмешкой добавляет:
— Это уже ваша забота, а мы, гэбисты, умеем молчать.
Но он не знает, что кто-то из спортсменов сболтнул, и информация о смерти президента уже гуляет по просторам Интернета. Мгновенно на всех социальных сетях начинают обсуждать смерть диктатора, который 27 лет правил безпрекословно Узбекистаном.
Тем временем в Кремль летит депеша, оповещающая о том, что операция прошла успешно — Каримов умер. На лице президента России Владимира Путина появляется улыбка. Он понимает, что его планы идут как задуманно, и в этом нет ничего случайного. Ему не нужно ничего менять в своих стратегиях — все идет по намеченному пути, а будущее, как всегда, открывает новые возможности.

9.4.7. Шок для семьи
В резиденции «Дурмень» царила спокойная вечерняя атмосфера. Августовское солнце медленно опускалось за горизонт, оставляя за собой красноватый свет на кронах деревьев, и густой зной дня наконец начинал отступать. Нежный ветерок наполнил воздух свежестью, принося долгожданное вечернее облегчение. Казалось, ничто не предвещало беды — тишина, уют и гармония этой летней ночи усыпили всякую тревогу.
В гостиной, обставленной дорогой итальянской мебелью, покрытой плотными тканями кремовых и золотистых оттенков, сидели Татьяна Акбаровна и ее дочь Лола. Величественные кресла и массивный стол придавали комнате атмосферу роскоши и уюта. На стенах висели картины в дорогих рамах, а изящные статуэтки дополняли интерьер. Разговор шёл о проекте — планах Лолы на покупку дома в Лос-Анджелесе. Лола уже выбрала особняк в Беверли-Хиллз и горела желанием жить в Америке, наслаждаясь роскошью и теплом Калифорнии. Татьяна одобряла этот выбор, предлагая дочери несколько советов.
Их идиллию нарушил резкий звук открывающейся двери. Без стука и предупреждения в комнату вошёл Мистер Х. Его лицо было бледным и озабоченным, взгляд напряжённым, а движения быстрыми и нервными. Он молча поклонился и взглянул на женщин с сожалением, затем сказал:
— Извините, что без предупреждения. Но я пришел с печальной вестью. Ваш муж и отец скончался. Страна лишилась президента!
Татьяна замерла. Она, побледнев, с тревогой подумала, что теперь их богатства могли оказаться под угрозой. Все годы Ислам Каримов был надежным защитником их привилегий, единственным гарантом спокойствия и роскошной жизни. Она едва удержала вздох страха, размышляя, как и когда её семья может столкнуться с местью тех, кому они когда-то перешли дорогу.
Лола, сжав руки, побелела:
— Не может быть! Папа... он был всегда крепкий, здоровый! Он не мог... умереть!
Мистер Х тяжело вздохнул:
— Мои соболезнования. Официально он еще жив, пока не решится вопрос передачи власти. Ислам Каримов не назначил преемника, и сейчас ведутся переговоры среди влиятельных людей... Вы понимаете, кто эти люди. В данный момент идут обсуждения на всех уровнях власти, чтобы стабилизировать положение.
Лола, растерянно вслушиваясь в слова Мистера Х, сказала:
— Но папа говорил, что я его заменю. Он обещал мне этот пост!
Мистер Х невозмутимо кивнул:
— Да, он вам говорил, но фактически ничего не сделал, надеясь прожить еще много лет. Теперь вашей кандидатуре, к сожалению, не будет оказана поддержка. У вас нет ни опыта, ни авторитета. Ни хокимы, ни министры вас не признают. Поэтому вам лучше договориться с тем, кто сейчас обсуждается на этот пост. В таком случае ваши льготы и статус сохранятся.
Татьяна дрожащим голосом спросила:
— Кто это?
Мистер Х пристально посмотрел на неё и произнёс:
— Вы узнаете его имя. Лучше не конфликтовать. Теперь многое зависит от него.
Лола, опустив голову, сдерживая отчаяние, задала вопрос о сестре:
— А моя сестра? Что будет с ней?
Мистер Х сказал прямо:
— По воле вашего отца Гульнара отсидит назначенный срок. На воле ей не будет безопасности, только заключение может её спасти. Там её защищает Эшмат, а выйдет на свободу — и её ждёт расправа.
Поклонившись, Мистер Х вышел, оставив женщин в подавленном молчании. Они не заплакали; их чувства к отцу и мужу давно угасли. Но теперь они задумались о другом — о том, как обезопасить себя от тех, кто теперь мог обрушить на них все накопившиеся обиды. Не было уверенности, что их возьмут под защиту, ведь единственный человек, который поддерживал их, уже исчез из жизни.

9.4.8. Новый хазрат
Новость о смерти президента Каримова уже неделю циркулировала в интернете, порождая самые невероятные слухи и теории. Версии множились одна причудливее другой: одни утверждали, что президент умер от отравления, подстроенного кем-то из окружения, другие — что был зарезан на званом ужине, где израненные спортсмены чуть ли не на месте разорвали предателя вилками и ножами. Были даже те, кто писал, что Каримов повесился на собственном галстуке на глазах у делегации ООН, пытаясь публично искупить вину перед народом. Но самой странной была история о том, как Каримов добровольно принял крысиный яд, решив покончить с муками совести, — по словам сторонников этой версии, яд был куплен якобы по его личному указанию у какого-то алхимика.
Правительственные представители пытались сгладить ситуацию: в официальных сообщениях уверяли, что Ислам Абдуганиевич тяжело болен, но не безнадежно. В частности, один из областных хокимов заявил, что лично виделся с президентом в больнице и даже пил с ним чай, обсуждая последние государственные дела. Сообщение вызвало бурю насмешек, разлетевшись в соцсетях как символ абсолютного абсурда и лжи.
И вот, 2 сентября, узбекское телевидение прервало эфир для чрезвычайного сообщения. Сдерживая дрожь в голосе, диктор с покрасневшими глазами читал текст:
— Дорогие соотечественники, с огромной скорбью сообщаем вам о кончине нашего дорогого Президента Ислама Абдуганиевича Каримова. Он скончался 2 сентября 2016 года в Ташкенте после тяжёлого инсульта, приведшего к необратимым изменениям и полиорганной недостаточности. Первый Президент Узбекистана навсегда останется в нашей памяти как великий государственный деятель, под чьим руководством республика обрела независимость и достигла прогресса. Исполняя его последнюю волю, мы похороним его по мусульманским обычаям в Самарканде, на родной земле.
Тем временем, в соседнем кабинете премьер-министр Шавкат Мирзияев стоял рядом с Мистером Х, получая от него папки с последними распоряжениями. Мирзияев, уже твёрдо уверенный в своём восшествии на престол, протянул Мистеру Х руку и, слегка прищурившись, сказал:
— Теперь ты станешь моим послом по особым поручениям. Перед тобой много работы.
— Да, хазрат, — коротко ответил Мистер Х, опробовав новое слово на нового лидера. Он прекрасно понимал: для каждого чиновника и каждого гражданина Узбекистана теперь единственным и непререкаемым «хазратом» станет Шавкат Миромонович, сменивший прежнего национального лидера.
У Мирзияева был холодный и строгий взгляд, спокойные манеры; в его позе и выражении лица чувствовались сила и уравновешенность, словно его предназначение заключалось в том, чтобы заменить Каримова. Мистер Х, понимая, что для него наступает новая эпоха, выпрямился и сдержанно кивнул. Он осознавал, что новый лидер оставит многое от прежнего режима, но привнесёт и свой, другой стиль управления. В коридорах, всё ещё наполненных печальной суматохой, сгущалась уверенность: время Ислама Каримова, безусловного «хазрата», закончилось. С этого дня, для всего Узбекистана лидерство Мирзиёева становилось новой неизбежностью.

9.4.9. Верните Каримова!
3 сентября 2016 года Ташкент утопал в траурных лентах и чёрных тканях, повязанных на улицах. На домах и мостах, вдоль дорог, ведущих к аэропорту, люди держали портреты Ислама Каримова. Город выглядел словно погружённый в одно общее горе. Небо, затянутое серыми облаками, казалось печальным и угрюмым, словно природа скорбела вместе с народом, отдавая последний долг человеку, управлявшему этой землёй четверть века. Тяжёлый воздух, пропитанный влажной тишиной, казалось, вибрировал от невидимого напряжения, как будто сама атмосфера сопротивлялась расставанию.
Толпы людей заполнили улицы, горько причитая, крича в истерике, и плача. В длинном траурном кортежe с телом Ислама Каримова, укрытым в чёрном Mercedes-Benz Sprinter, едет десяток автомобилей. В одном из них, рядом с премьер-министром Шавкатом Мирзиёевым, находятся ближайшие министры, генералы и высокопоставленные чиновники — те, кому предписано быть при покойном лидере до последнего. Однако траур среди них скорее формальный: в тёмной тишине автомобиля среди дележки власти уже раздаются глухие разговоры. Мирзиёев, пребывая в постоянных переговорах с региональными элитами, которые лояльны новому «хазрату», обсуждает с Москвой детали поддержки Кремля. Он знает, что его судьба теперь неразрывно связана с поддержкой извне, и каждый разговор делает эту зависимость ещё ощутимее.
Люди по обеим сторонам дороги скорбят искренне: женщины, рыдая, падают на колени, целуют асфальт, по которому везут тело лидера, а мужчины склоняют головы. Усиливаясь, слышатся крики:
— Не оставляйте нас, отец!
— Вернись к нам, Каримов!
Одна девочка-подросток, теряя силы, бьётся головой об асфальт, зовя его «отцом».
Кортеж не прекращают закидывать цветами, будто надеясь усыпать путь президента так, чтобы он всегда мог вернуться по нему к своему народу. Учителя, которые когда-то давали детям заветы о лояльности к государству, бьются в истерике, поддерживая коллег, и кланяются катафалку. Повсюду звучит тихое пение сур, и муэдзины во всех мечетях страны, читая молитвы, возносят Каримова к небесам. Одна из них — сура «Аль-Фатиха»:
— Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров, Милостивому и Милосердному! Владыке Судного дня! Только Тебе мы поклоняемся и только к Тебе взываем о помощи.
На радиостанциях ведущие и репортёры ведут прямые репортажи, ловят мгновения скорби: слёзы и отчаяние перекликаются с искренним горем, звучат пожелания невозможного — воскресения Каримова, возвращения к власти, чтобы снова чувствовать его силу, как защиту от всех невзгод.
В аэропорту военные медленно и аккуратно заносят гроб в самолёт, соблюдая традиции и отмеряя каждый шаг. Из родных тело сопровождают только жена Ислама Каримова, Татьяна Акбаровна, и младшая дочь Лола, сдерживая горечь и мысли о будущем. В салоне самолёта нет ни внуков, ни старшей дочери Гульнары, ни единственного сына — Петра Каримова. Все они остаются за границей, разлучённые с отцом не только земной дистанцией, но и годами разделённой судьбы.
Самолёт медленно отрывается от взлётной полосы, набирает высоту, оставляя Ташкент всё дальше и ниже. В его салоне только редкие звуки, тихий, скорбный шёпот молитв, и бесконечная, неподвижная тишина среди белых облаков, куда теперь движется тело первого президента Узбекистана, чтобы обрести покой на родной земле Самарканда.

9.4.10. За яйца
Самарканд, родной город Ислама Каримова, утонул в трауре. Здесь, среди древних минаретов и голубых куполов, каждый уголок пропитан скорбью. Городские улицы заполнены людьми, стоящими плечом к плечу, облачёнными в тёмную одежду. Даже небо, как будто разделяя боль людей, затянуто серыми облаками, и тяжелая, влажная тишина подчеркивает безмолвие, царящее над величественным Самаркандом. Ветер несёт цветочные лепестки и траурные ленты, оставленные вдоль пути, по которому мчится траурный кортеж. Тело Каримова доставляют к склепу, возведённому для его погребения в рекордные сроки. Под звуки молитв гроб переносят в склеп, и тишина смыкается над его последним пристанищем.
К месту погребения прибывает российский президент Владимир Путин. Склоняясь над могилой, он произносит громкие, официальные слова, чтобы все присутствующие могли их услышать:
— Ты был верным другом России. Мне жаль, что ты покинул этот мир. Но твое дело продолжит твой преемник. Мы верим в него, как верили в тебя, дорогой хазрат!
Но затем, обернувшись, почти шёпотом, он добавляет:
— Ну что, сукин ты сын, кто кого за яйца держал?
Эту фразу слышит только Мистер Х, который едва заметно усмехается, вспомнив, как много лет назад почти то же самое сказал Каримов о Путине, когда тот был ещё премьер-министром. С той поры прошло много лет, но сегодняшнее событие словно замкнуло круг их сложных взаимоотношений.
Рядом с могилой собрались президенты соседних республик: Казахстана, Таджикистана и Туркменистана. Их выражения сдержанны, как и полагается в дни траура, но взгляды говорят о другом. Присутствие здесь — больше символическое, чем искреннее. Они несут венки, держат речи, но каждый из них понимает: теперь тревог и неизвестности меньше. Новый лидер, как они уверены, более понятен и предсказуем. Для всех троих приход нового хазрата обозначает завершение эпохи Каримова и начало нового периода, в котором Узбекистан, возможно, будет проще контролировать.
Тем временем, далеко от всех этих событий, баба Тома с сыном Акбарали Абдуллаевым пересекают границу с Кыргызстаном. В приграничном районе их встречает доверенное лицо с новыми документами. С паспортом Доминиканской Республики в руках Акбарали чувствует себя спасённым от прошлого, словно сбросившего со своих плеч оковы дядиного режима. Он садится в машину, осознавая, что уже вне досягаемости власти Каримова. Его ждут комфортные дома за границей и капиталы в офшорах, дающие свободу от того, что осталось позади. Уезжая, он ощущает облегчение, зная, что прежние угрозы — больше не его забота.

9.4.11. Ликование в тюрьме
В тюрьме не ощущалось ни скорби, ни траура. Даже начальник Эшмат Мусаев, стоя у окна и наблюдая происходящее, не мог не заметить ликующие крики заключённых, несущиеся над плацем, как шум прибоя. Под стук дубинок, вопли надзирателей и угрожающее ржание охранников они продолжали кричать, падали, корчились на земле, но снова вставали с улыбающимися лицами, проклиная имя Каримова. "Сдох! Сдох мерзавец! Сдох хазрат!" — доносилось до вышек, где растерянные охранники, хватаясь за пулемёты, боялись стрелять. Никакого страха смерти или наказания не чувствовалось среди заключённых; напротив, сегодня казалось, что само небо над тюрьмой изменилось, как будто позволяя им говорить то, за что ещё недавно их неминуемо ждала бы жестокая расправа. Эшмат наблюдал за всем этим, морщась от презрения.
Рядом с ним стояла омбудсмен Сайера Рашидова, отрешённо разглядывая покрытый закусками и напитками стол, заботливо накрытый для делегации. Деликатесы, сладости, фрукты, холодные и горячие блюда — весь стол был в роскошном, почти излишнем изобилии, ни одна мелочь не упущена. На фоне запахов тюремных помещений, этот пир выглядел нелепо, будто роскошь была единственным символом «соблюдения прав» заключённых.
— Нужно сообщить Гульнаре, что её статус меняется, — проговорила Рашидова. — Новый хазрат не забудет её проделки и намерен навсегда оставить её здесь. На свободе она слишком опасна — слишком много знает.
Эшмат скривил губы, услышав это, и, обернувшись к омбудсмену, произнёс:
— Говорите как прокурор Артыкова.
— Мы с ней как сёстры, — едва заметно улыбнулась Рашидова. — Делаем общее дело.
И действительно, сменился хазрат, но тюрьма оставалась тюрьмой, и тени от решёток всё так же оставались безжалостными. Мир был тем же, каким и был вчера, но все надежды, что новая власть принесёт изменения, таяли в воздухе.

9.4.12. Муки Петра
В квартире Петра Исламовича Каримова царил дух ушедшей эпохи, будто время остановилось на нескольких десятилетий назад. Это была обычная двухкомнатная квартира в панельном доме советской постройки. Мебель хоть и выглядела обновлённой, была недорогой и простой. Бумажные обои выцвели от времени, люстра с цветными стёклами мягко освещала комнату, а старые ковры на полу и покрывала на диванах добавляли ощущение домашнего уюта. На полках вдоль стены стояла аккуратная посудка — чашки с тонким золотым кантом, бокалы из потертого стекла и старый чайный сервиз. Всё вокруг словно пропитано атмосферой ушедшего Союза, с которой Пётр не захотел или не сумел расстаться.
На кухне он сидел, тяжело опустив плечи, держа в руках гранёный стакан с налитым крепким напитком. С тех пор, как умерла его мать, Пётр часто злоупотреблял алкоголем. Утрата её стала для него концом последней теплоты, и теперь он пил, чтобы хоть как-то заполнить пустоту. Он медленно отхлебывал из стакана, закусывая свежим помидором, но взгляд его оставался неподвижным и хмурым. На столе лежала газета с чёрной рамкой на первой полосе, а в центре был заголовок, объявляющий о смерти президента Узбекистана. Этот человек, его отец, был ему едва знаком, и не раз Пётр ловил себя на мысли, что его отец был как фигура из чужого сна.
Глядя на заголовок, он вспомнил случай начала 90-х, когда стоял с другом Алишером в длинной очереди у магазина «Электроника» в надежде купить цветной телевизор. В тот зимний день они стояли на морозе, вдавливаясь в серую толпу. Телевизоры разбирали быстро, и к кассе подходило всё больше людей. В отчаянии Пётр обратился к милиционеру, охранявшему порядок. Впервые он решился назвать себя сыном президента.
— Я сын президента Ислама Каримова, — тихо произнёс он, надеясь, что это сработает.
Милиционер поднял на него удивлённый взгляд, затем потребовал документы. Пётр, смущённый, протянул удостоверение преподавателя Ташкентского экономического университета. Милиционер прочитал, потом усмехнулся и пнул его в живот.
— Тварь! У хазрата только дочери! — закричал он, на весь магазин, и люди начали отпрыгивать, пугаясь обострившегося конфликта. Это был момент, когда Пётр понял, что его существование — лишь тень на фоне отцовского величия. Жизнь его тогда, как и всегда, прошла в отдалении, вдали от власти и славы.
Теперь же, впервые глядя на себя в зеркало, он осознал: почему я должен жить в нищете? Пусть он не был «официальным» сыном, пусть его не признавали дочери Каримова, которых он и вовсе не считал родными. Но разве у меня нет права на наследство? Пётр почувствовал смутное чувство обиды и решимость отстоять свою долю. Оглядывая квартиру, он мысленно попрощался с этим простым жильём.
Пётр быстро стал собирать вещи, положив в спортивную сумку несколько рубашек и папку с документами, достал паспорт. В голове уже формировался план — лететь в Ташкент и там, наконец, встретиться лицом к лицу с мачехой, Татьяной Акбаровной, чтобы отстоять своё право. Отец умер, но ему был нужен этот шанс — доказать себе и всем, что он тоже часть этой семьи, как бы её ни прятали от него.

9.4.13. Шок Гульнары
В тюремном кабинете Эшмата Мусаева, где когда-то на стене висел портрет Ислама Каримова, теперь зияла пустая рамка — словно напоминание о пустоте, оставшейся после падения великого, но ненавистного диктатора. Возле пустой рамки стояли мрачные надзиратели, переглядываясь с Эшматом. Тишину нарушило циничное похрустывание ногтей, которое доносилось от Гульнары Каримовой, стоящей в спортивной одежде и ярко накрашенной. Несмотря на смех охранников и надменные слова начальника, она сохраняла нарочито спокойное, даже пренебрежительное выражение лица.
Эшмат с радостью упивался моментом, глядя на дочь диктатора с открытой издёвкой. Услышав от него страшную новость, что её отец умер и никто за неё больше не заступится, Гульнара впервые пошатнулась. Лицо её сначала исказилось в шоке, затем побледнело, словно всё величие, которое она ощущала, внезапно растворилось в безжалостных стенах тюрьмы. Это было как удар в сердце, но удержаться на ногах ей пришлось самой, как бы болезненно и тяжело это ни было. Её отец — её единственная защита — ушёл, и с ним исчезло её прежнее привилегированное положение.
Эшмат, наслаждаясь моментом, театрально вскрикнул: «Король умер — да здравствует король!» Надзиратели загоготали, злобно поддерживая своего начальника. Гульнара, хрипя от ненависти и отчаяния, уставилась на него с бессильной яростью. Однако последняя новость — что её заклятый враг, Шавкат Мирзияев, может занять пост её отца, — стала последней каплей. С испуганным криком она зашлась в истерике:
— О боже! Только не он! Только не он!
Но Эшмат безжалостно усмехнулся, глядя, как её выводят из кабинета.
— Бог вас не услышит, но Мирзияев — вполне. Теперь молитесь ему, — с хладнокровной злобой бросил он ей вслед, держа в голове новую мысль. Пока Гульнару уводили подальше, её отчаянный и бессильный взгляд затихал в коридорах тюрьмы. Эшмат с ехидной ухмылкой продолжал размышлять, как низко пала цена этой женщины. Ещё недавно она могла купить половину страны, а теперь он гадал, сможет ли вообще выручить за неё хоть доллар, но знал, что в этой системе всё продается.

9.4.14. Оттепель
Объединённое заседание Олий Мажлиса собрало элиту Узбекистана в торжественно затихшем зале, где напряжение висело в воздухе, словно каждое слово решало судьбу государства. Важнейшее решение страны должно быть принято здесь и сейчас. Чиновники, судьи, дипломаты и представители прессы молчаливо следили за тем, как Сенат, нарушая конституционные принципы, объявляет об отречении Нигматуллы Йулдашева. Его голос, дрогнув, рассек напряжённую тишину: сдержанный отказ был лишь формальностью, подтверждающей — путь открыт для нового правителя. Светлана Артыкова выступает от имени Генеральной прокуратуры, торжественно объявляя кандидатуру Шавката Мирзияева, человека с богатым опытом и решимостью, на временное президентство. Момент настал.
Зал затаил дыхание, затем разразился единогласным голосованием. Одобрительные возгласы и аплодисменты раздались, когда Йулдашев, со слезами на глазах, провозгласил:
- Назначить временно исполняющим обязанности президента премьер-министра Шавката Мирзияева. Выборы нового президента провести через три месяца.
Под одобрительные аплодисменты сенаторы и депутаты поднялись с мест. Зазвучал гимн Узбекистана, и весь зал в едином порыве запел, будто каждое слово давало начало новой эпохе. Камеры журналистов лихорадочно снимали происходящее, новостные ленты заполнились срочными сообщениями. На фоне этого торжественного спектакля, в тени у колонн, стоял мистер Х, затягиваясь сигаретой и наблюдая со стороны. К нему подходит Артыкова и, полушепотом спрашивает:
- Мы понадобимся ему? — её вопрос прозрачно касался Мирзияева.
Мистер Х, глядя на происходящее с насмешкой, кивнул:
- Без нас он никто. И он это знает.
Артыкова с лёгкой усмешкой поправила орден «Мехнат шухрати», блестящий на её груди — ироничный дар от Ислама Каримова, полученный в последний день его жизни. Она, однако, вспомнила о нерешительном Исаеве и заметила, как бы вскользь:
- Исаев хочет уйти с поста судьи. Похоже, он не выдержал.
Мистер Х лишь усмехнулся:
- У нас карьера заканчивается только смертью. Пусть выбирает.
Тем временем к микрофону подошел новый лидер страны. Взгляд Шавката Мирзияева выражал решимость; он, раскинув руки, заговорил о будущем:
- Мы начинаем новую эпоху. Назовем её Третий Ренессанс. Наш путь — путь реформ и демократизации, путь сильной России и верности её лидеру, Владимиру Путину. Наша цель — построить новый Узбекистан! Мы станем возводить новые памятники, развивать страну для будущих поколений!
Его слова разлетелись на все уголки Узбекистана и за его пределы. Трудовые мигранты в Москве слушали, затаив дыхание, эти обещания, и в их сердцах теплилась надежда:
- Может, теперь и нас признают? Будем жить легче? Не назовут нас «дангаса»?
Эти мечты согревали и успокаивали — казалось, что настала новая оттепель, как когда-то после смерти Сталина.

9.4.15. Реформы в прошлое
В студии CNN царила строгая, аналитическая атмосфера. За массивным столом сидели журналист и эксперт Исаак Левин, за их спинами на экране плавно сменялись кадры заседания Олий Мажлиса: торжественная обстановка, приветственные речи и напряженные, но удовлетворенные лица узбекских депутатов, поднявшихся для приветствия нового временного лидера. Журналист задумчиво начал обсуждение, и Исаак Левин подхватил тему с едкой иронией, напоминая зрителям о том, как незаметно десятилетия правления Каримова сделали его фигуру привычной, даже незыблемой, несмотря на репрессии и авторитарный режим.
На экране показали кадры похорон Ислама Каримова: толпы плачущих людей, охваченных настоящей или показной скорбью, медленно двигались вслед за траурным кортежем. Присутствие Владимира Путина у могилы с холодным, чуть ироничным выражением лица добавляло сцене двусмысленности, и эксперт заострил внимание на этом, как на символе осторожной преемственности власти. Он, помедлив, подчеркнул, что «народ привык к тирану» и ждет от нового лидера скорее иллюзорных, чем реальных изменений. Журналист задумчиво спросил о перспективах демократических реформ.
Левин, не теряя насмешки, покачал головой. «Косметические реформы», как он их называл, с осторожностью и консерватизмом улучшат кое-что на поверхности, но политическая структура, по его мнению, останется той же. Показали фрагменты, где сенат в единогласном голосовании передал власть премьер-министру Мирзияеву, что выглядело странным нарушением конституционных положений, особенно когда сцены голосования сменились лукавым, как показалось зрителям, взглядом нового президента. Левин отмечал, что власть на деле сменится лишь номинально, и посулы либерализации останутся «риторикой для внешней публики».
Следующий вопрос журналиста, о возможном сближении с Западом, вызвал у Левина легкую усмешку. Он лаконично пояснил: «Москва ближе, чем кажется». Кадры о рабочих-мигрантах и русских жителях Узбекистана только подчеркивали, что Кремль не упустит контроля над страной. Он напомнил зрителям о пяти миллионах узбекских мигрантов, работающих в России, добавляя, что их роль в будущем положении страны переоценить трудно. Сцена сменилась вновь, показывая дружеские рукопожатия на официальных встречах, означавших дипломатическое единство.
Когда речь зашла о Гульнаре Каримовой, экран показал фрагменты её прошлой жизни — роскошные сцены, в том числе момент, где она исполняла песню с Жераром Депардье. На ней было яркое, экстравагантное платье, за ней вдалеке виднелся блеск французских ночных огней, словно картина из другого мира. Левин саркастично отметил, что «великая тюрьма Каримова» поглотила и его собственную дочь. Теперь она, как и весь народ, должна переживать все тяготы, заложенные её отцом, оставаясь в заключении, чтобы никто не мог узнать, сколько тайн и махинаций были замешаны в закулисье правления.
Экран вновь переместился к аналитикам.

9.4.16. Джамшид освобожденный
В палате царит та же привычная тишина, прерываемая лишь шелестом страниц и карандашными пометками. Джамшид Каримов, бледный и постаревший, сидит у окна и читает книгу, когда внезапно появляется главврач. Она выглядит уставшей, но в её глазах мелькает что-то похожее на облегчение.
Главврач с неожиданной мягкостью в голосе заявляет:
— Ну, всё, Джамшид, вы свободны.
Джамшид приподнимает брови, не отрываясь от книги, но видно, как эта фраза словно ледяная капля, падает в его мир:
— Свободен? Как это?
Он непонимающе всматривается в её лицо, пытаясь уловить шутку, ведь больше десяти лет он провёл в этом учреждении, совершенно оторванный от внешнего мира. В стенах этой клиники жизнь стала неподвижной, ритуалы — привычными, и сама мысль о свободе казалась таким же бредом, как истории соседей по палатам.
Главврач с почти радостной улыбкой:
— Да, пришёл указ нового президента. Вас освобождают. Вы можете ехать домой… 11 лет — это долгий срок.
Она указывает на открытую дверь, и Джамшид, сжимая книгу, словно опору, осторожно ступает к выходу. Он напряжён и бледен, как человек, шагнувший за грань привычного мира. Его шаги неуверенные, глаза опущены, словно он ожидает, что кто-то закроет дверь перед ним и начнёт хохотать, посмеиваясь над его наивностью.
Из соседних палат доносятся привычные, хаотичные звуки, напоминающие о долгих днях и ночах, проведённых здесь. Эти голоса — фон его жизни: протяжные крики, обрывки бессвязного бормотания, громкие выкрики. Один из них выделяется особенно — грубый, гортанный голос Джейхуна, которого здесь все называют людоедом.
Джейхун-людоед (кричит из своей палаты, и его крик сотрясает стены):
— Не выпускайте его! Он мне обещал рассказать финал! Он же брат мой, брат по крови!
Эти крики вызывают у Джамшида смешанное чувство жалости и ужаса. Он знает, что Джейхуна больше не выпустят — тому уготовано доживать дни в заточении, став пленником своих иллюзий и страхов.

9.4.17. Непокоренная Гульнара
В тесной, мрачной камере, освещённой лишь тусклым, холодным светом, на поставленном специально для него стуле сидит мистер Х. Он неподвижен, с непроницаемым выражением за чёрными очками, за которыми, казалось бы, скрыт даже сам взгляд. Гульнара Каримова, напротив, в унизительной тюремной робе, сидит напротив, сжимая скрещённые руки, её выражение — смесь злости и презрения.
Мистер Х, с лёгким намёком на насмешку в голосе:
— Президент Мирзияев спрашивает, ты раскрыла все свои зарубежные счета? Ничего не утаила?
Гульнара фыркает, в её глазах вспыхивает злобный огонь.
— Я уже написала об этом в открытом письме. Оно опубликовано. Всё, что у меня было, — теперь Узбекистану принадлежит. Чего ещё хотите? И так меня до трусов обобрали. Да и трусы забрали, — она бросает презрительный взгляд на свою робу, как на символ её нынешнего положения.
Мистер Х смотрит на неё с надменной прохладой, но в его голосе проскальзывает угроза.
— Не всё принадлежит Узбекистану. Ты ведь не дура. Я знаю, что это всего лишь часть. Полтора миллиарда — капля в море. Мы оба знаем, есть счета, о которых следствию пока неизвестно.
Гульнара вскидывает подбородок, её взгляд становится ещё твёрже.
— Так ищите деньги отца. У него — десятки миллиардов. Он брал взятки больше всех в стране. С чего решили вцепиться именно в мои деньги?
Мистер Х резко перебивает её:
— Речь идёт не только о деньгах, но и о твоих папках. Ты ведь хранишь компромат на всех высокопоставленных лиц. Этот факт беспокоит очень многих.
Гульнара чуть прищуривается, её глаза выдают настороженность.
— А почему ты так уверен в этом?
Мистер Х склоняет голову, его тон становится жёстче.
— Ещё при твоём отце арестовали твоих мятежников из СНБ. Они признались, что передали тебе компромат на всех: президента, министров, мафию, даже Мирзияева. Тебе лучше отдать эти документы.
Гульнара на мгновение задумалась, потом внезапно, с улыбкой, кивнула.
— Верно, такие документы существуют. Но если я их отдам, меня не станет через час. Поэтому я храню их, как свою страховку. Случись что — их сразу передадут куда следует.
Мистер Х, задумчиво почесав переносицу, смотрит на неё с новым уважением.
— Ты умнее, чем я думал.
Гульнара фыркнула, презрительно сплюнув на пол.
— На моём месте ты сделал бы то же самое. А я знаю, кто ты на самом деле. Русский шпион! Работник по особым поручениям для Путина!
Мистер Х усмехнулся, откинувшись на спинку стула.
— Увы, я шпион сам по себе. Путин мне не хозяин, хотя платит неплохо. Но, Гульнара, тебе не жить по-прежнему. Как? — это уже другой вопрос.
Гульнара, гордо вздёрнув подбородок, заявляет:
— Неважно, но я буду жить! И вас всех переживу. Я как Феникс — восстану из небытия.
Мистер Х глубоко вздыхает, встаёт со стула и, не оборачиваясь, направляется к выходу. У двери его ждёт охранник, Эшмат, который, отдав честь, провожает его. Мистер Х, ни слова не говоря, идёт прочь, а Гульнара остаётся в одиночестве, всматриваясь в закрывшуюся за ним дверь, её глаза горят непокорной яростью.

9.4.18. Мечты Джамшида
Джамшид стоит у ворот больницы, медленно вдыхая свежий воздух полной грудью, словно впервые познаёт его вкус. Он прищуривается от яркого солнца, которое теплом обнимает его лицо. Казалось, его лёгкие не могут насытиться этим чистым воздухом свободы, давно забытым, потерянным за стенами психиатрической больницы. Его губы растягиваются в едва уловимой улыбке, а в глазах отражается радость — спокойная, но глубокая.
Почувствовав себя на воле, Джамшид думает о том, что хочет наверстать упущенное. Он мечтает о путешествиях, о дороге. За одиннадцать лет, проведённых в больнице, мир успел измениться. Ему хочется пройтись по улицам, о которых он столько читал, услышать новые звуки чужих языков, вдохнуть ароматы новых мест. Кажется, теперь каждая дорога в мире зовёт его, открывая перед ним небывалые возможности, и Джамшид мысленно уже прокладывает путь — от шумных городов до тихих горных троп, где можно будет остаться наедине с природой.
Но мысли о дороге отступают, и перед внутренним взором Джамшида всплывают лица дорогих людей. Он жаждет скорее увидеть свою дочь, которая за эти годы выросла, стала взрослой женщиной. Представляя её, он улыбается шире, гордится ею, надеется, что она помнит его и ждёт. В мыслях возникает образ супруги — её волосы, возможно, стали немного седыми, а лицо изменилось, но для Джамшида она по-прежнему осталась той самой женщиной, которую он полюбил. Он хочет увидеть её глаза, услышать её голос и крепко обнять, как раньше.
Теплота охватывает его сердце, и ему больше не терпится попасть домой. Дом — это место, где ждут и помнят, где жизнь снова обретает смысл. Туда, за знакомые стены, где, наконец, можно быть самим собой, восстановить связи, затерявшиеся в этом долгом и мучительном испытании.

9.4.19. День рождения Каримова
Выборы президента в Узбекистане после смерти Ислама Каримова прошли с предсказуемым результатом. Повсюду мелькали агитационные плакаты и лозунги о «новом Узбекистане» и «этапе реформ». На избирательных участках наблюдался высокий поток граждан, СМИ громогласно сообщали о высокой явке и единодушной поддержке избирателей. Официальные результаты были оглашены незамедлительно, и Шавкат Мирзияев уверенно занял место нового лидера страны. Его победу представляли как выбор стабильности и продолжения пути, который заложил Ислам Каримов, подчеркнув приверженность "традициям" и "укреплению нации".
Наступил январь, и зимний Самарканд встретил людей, направляющихся в знаменитый некрополь Шахи-Зинда. 30 января — день рождения Ислама Каримова, и президент Шавкат Мирзияев, вместе с вдовой Каримова, Татьяной, идут к усыпальнице первого президента. Вдоль прохода выстроились чиновники и священнослужители, их лица полны уважения и благоговения. Мирзияев останавливается у могилы, склоняет голову, затем поднимает взгляд и говорит:
«Вы были мне Отцом, я учился у вас. Поэтому я продолжу ваши реформы. Не беспокойтесь, Отец, за Узбекистан! Он в надёжных руках!»
Мулла тихо, торжественно читает суру из Корана, возвышая слова молитвы над собравшимися:
"Идите прямым путём, не сворачивайте. Ведь прямо и легко ведёт путь, который Господь избрал для вас."
Толпа молча склонила головы, слышен был лишь шёпот слов молитвы и еле сдержанные всхлипы зевак, наблюдающих за церемонией. Телевидение передаёт каждую деталь, показывая слезы на лицах граждан и изумление перед новым мемориалом Исламу Каримову. За кадром слышится голос диктора, рассказывающего о том, как имя Ислама Каримова увековечено в названиях улиц, площадей и аэропорта Ташкента. Вскоре резиденция первого президента Ок Сарай станет мемориальным музеем, а его усыпальница в Шахи-Зинда объявлена святыней для паломников.
Тем временем, в Кремле, Владимир Путин наблюдает трансляцию, его лицо озарено едва заметной улыбкой. Он спокойно произносит:
— Он будет работать на нас. Это не тот хитрец Каримов. Шавкат Мирзияев — наш человек.
Сергей Лавров, стоящий рядом, кивает в знак согласия:
— Да, он наш человек, советской закалки.
Они знают, что новый президент Узбекистана станет верным союзником, уважающим силу и влияние Москвы. Мирзияеву, выходцу из советской системы, предстояло продемонстрировать, что связи с Россией останутся незыблемыми и выгодными для обеих сторон.

9.4.20. Новый срок для Гульнары
В холодном, сером кабинете начальника тюрьмы, куда ввели Гульнару, царит тяжёлая, язвительная тишина. Судья Исаев с удовлетворённой улыбкой объявляет:
— Госпожа Каримова. Я только что приговорил вас к 13 годам и 4 месяцам лишения свободы. Все процедуры мы опустили как ненужные. Здесь нет присяжных, свидетелей, прессы, ваших родственников. Так что обойдемся без театральных сцен.
Гульнара вскипает, её голос срывается на гнев:
— А где мой адвокат? У меня есть швейцарский адвокат! У меня есть права! Вы не имеете права нарушать Конституцию!
Эти слова вызывают бурю смеха среди охранников и начальника тюрьмы. Слово "адвокат" в стенах этого учреждения звучит абсурдно, как что-то далёкое и невыполнимое, сродни сказке. Ухмылки и презрительные взгляды сотрудников пронзают её гнев.
Светлана Артыкова, появившись в тени, насмешливо добавляет:
— У швейцарского адвоката нет полномочий на территории Узбекистана. Он не имеет лицензии на деятельность в нашей стране. Поэтому нет смысла с ним встречаться. Лучше думайте, с какой пользой вы проведёте это время здесь. Вас посадил сюда ваш отец, и его воля будет исполнена!
Гульнара, не сдерживая злости, с шумом пинает стоящий рядом стул. Её крик пронзает комнату:
— Вы мне за это ответите! Это беззаконие!
Надзиратели переглядываются, обменявшись удивлёнными, почти насмешливыми взглядами — законы? В тюрьме? Какой нелепый спектакль. Артыкова, опустившись в кресло и закинув ногу на ногу, с усмешкой произносит:
— Несомненно, Гульнара, несомненно. Но не в этой жизни.
Когда охранники хватают Гульнару за плечи, выводя её из комнаты, она срывается на грубую брань, её крики эхом разносятся по коридорам: угрозы, обещания посадить всех «на кол». Но за этими холодными стенами её слова звучат пустым отголоском — давно лишённые силы и смысла.

9.4.21. Пой, Гульнара, пой!
На следующий день в тюрьме царит холодное утро, пронизанное серым светом. За решётчатыми окнами небо затянуто облаками, обещая дождь. В узких коридорах слышится хруст шагов на бетонном полу и шёпот заключённых, готовящихся к утреннему построению.
Группа женщин-заключённых выстраивается в шеренгу на тёмном дворе, их униформа серого цвета выглядит поношенной и затёртой. Звучит команда, и они начинают петь гимн. Мелодия звучит хрипло и неуверенно, но с чувством, которое можно уловить в их голосах. Гульнара, стоя в центре строя, лишь невольно шевелит губами, не вникая в слова. Её мысли уносят её далеко от этого места, в те дни, когда она ещё была свободна.
"Олтин бу водийлар — жон Ўзбекистон,
Аждодлар мардона ру;и сенга ёр!"
Внезапно резкий удар сапога по голове возвращает её к реальности. Гульнара оборачивается, на неё смотрит Олима Караева, сжатая от злости и нервозности:
— Пой, стерва, пой, иначе всех нас будут держать здесь час!
Гульнара с ненавистью смотрит на Олиму, но в её взгляде нет ни страха, ни подчинения. Вместо этого, в глубине души зреет ощущение униженности, которое она не может скрыть. Каждая нота гимна пробивает её, как холодный ветер, напоминая о том, что она потеряла.
"Улу; хал; ;удрати жўш урган замон,
Оламни ма;лиё айлаган диёр!"
В это время, из окна, где стоит Эшмат, открывается вид на это унизительное зрелище. Его губы изогнуты в удовлетворённой улыбке, когда он наблюдает за тем, как дочь покойного президента стоит среди заключённых, подвергаясь публичному унижению. Ему нравится видеть, как Гульнара, когда-то гордая и властная, теперь вынуждена подчиняться общему порядку, как любая другая. Тюрьма — это не просто место заключения; это символ сломленной гордости, испытание для всех, кто когда-то считал себя у трона бога Зевса.
С каждым звуком гимна он чувствует, как его ненависть и презрение к её бывшему статусу достигают пика. Она, как и все, должна пройти через это унижение, чтобы понять, что значит быть обычной, без привилегий, которые когда-то казались ей естественными.
"Исти;лол машъали, тинчлик посбони,
;а;севар, она юрт, мангу бўл обод!"

9.4.22. Интервью вдовы
В программе «Ахборот» на узбекском телевидении журналист задает вопросы Татьяне Акбаровне, вдове Ислама Каримова. Она сидит в уютном интерьере с мягким освещением, на ней строгий, но стильный наряд, а на лице — выражение уверенности, с легкой грустью в глазах. Локоны её волос аккуратно уложены, а на запястье сверкает массивный золотой браслет. Татьяна выглядит так, будто в любой момент готова поделиться сокровенными воспоминаниями о муже и их жизни.
Журналист спрашивает её о текущих занятиях:
— Вы сейчас чем занимаетесь?
Татьяна, словно погружаясь в свои мысли, с гордостью отвечает:
— Я пишу книгу «Ислам Каримов - основатель Независимого Узбекистана», в которой расскажу, как формировался наш лидер, как он привел нашу страну к расцвету, к сильному государству, демократии, где права человека — не символы и не пустая речь, а реальное содержание нашей жизни.
Журналист, с улыбкой, пытается углубить разговор:
— А какие качества Ислама Каримова вы хотели бы отметить? Говорят, он был трудоголик? Писал много?
Татьяна вздыхает, утирая слёзы из глаз платком, и шепчет, словно вспоминая его яркие черты:
— Ислам Каримов очень долго вынашивал идею, прежде чем ее озвучить и реализовать. Мог уйти в себя, днями и неделями обдумывать, а потом вдруг сесть и написать на одном дыхании, что даже ручка не успевала за его мыслями. Время суток в такие минуты не имело значения. О, да, о человеческих качествах Ислама Каримова можно говорить бесконечно. Он, прежде всего, был честным, требовательным – в первую очередь к себе, а потом к другим. Был очень внимательным, от его взгляда не ускользало ничего, и иногда казалось, что он обладает уникальным даром предвидения.
Журналист кивает, принимая её слова к сведению:
— Ваш муж был занятой человек...
— Когда Ислам Абдуганиевич стал Президентом, его отношение ни ко мне, ни к детям не изменилось, — говорит Татьяна, с лёгкой грустью в голосе. — Только меньше времени оставалось на общение и семью – работа занимала всё больше и больше времени. Он очень любил, когда мы собирались всей семьей.
В это время на экране мелькают кадры, запечатлевшие Ислама Каримова на официальных мероприятиях: его выступление в Олий Мажлисе, встречи с народом, момент, когда он, смеясь, садится за руль комбайна и танцует на площади. Затем показывают его встречу с Владимиром Путиным, создавая образ сильного и харизматичного лидера. Под закадровую торжественную музыку появляется памятник Исламу Каримову в Москве, где его изображение напоминает уголовного авторитета из лихих 1990-х. У подножия памятника толпятся гастарбайтеры, целующие металлические ноги скульптуры, плачущие и кричащие о том, как благодаря ему они живут хорошо и могут привозить доллары в Узбекистан.
Журналист, возвращаясь к Татьяне, задает ещё один вопрос:
— А как ваши отношения с его сыном Петром?
Татьяна Акбаровна вздрагивает, её лицо выражает растерянность, и она неуверенно отвечает:
— Не знаю такого...
Слова, произнесенные с дрожью, заставляют задуматься о сложностях и тайнах, скрытых за публичным образом семьи Каримовых.

9.4.23. Дело о наследстве
Судья Исаев сидел за своим массивным столом, его глаза скользили по страницам дела, когда он открыл чемодан, принесённый ему после заседания. Внутри вместо ожидаемых толстых пачек долларов лежали лишь пачки узбекских сумов, практически не имеющих никакой реальной ценности. Они выглядели как цветные фантики, которые не могли вызвать ничего, кроме разочарования. Исаев почувствовал, как гнев нарастает внутри него: раньше он получал реальные деньги, которые уверенно звучали в кармане, а теперь — это. В сознании судьи нарастали волны фрустрации, ведь он приговорил двух чиновников к всего четырем годам ограничения свободы за ужасные преступления, которые по своей сути заслуживали гораздо более строгого наказания. Речь шла о педофилии двух крупных чиновников из Министерства юстиции и МЧС: они насиловали подростков в детском доме. Как он мог знать, что вместо щедрого гонорара его расплатят лишь символическими бумажками, которые не покроют даже одной из его растрат?
Пока Исаев думал о своем финансовом крахе, в кабинет зашёл секретарь, с каким-то напряжением в голосе.
— Закир-ака, есть новое дело, — произнёс он, и Исаев поднял глаза с удивлением.
— Какое? — спросил судья, пытаясь скрыть своё раздражение.
— Петр Каримов, сын Ислама Каримова от первого брака, против Татьяны Акбаровны Каримовой, его мачехи. Дело о наследстве.
На эти слова Исаев вздрогнул, его сердце заколотилось быстрее. Он понимал, что попасть в такую ситуацию — значит вступить на опасную территорию. Делить наследство Ислама Каримова — это не просто юридическая процедура, это была настоящая игра с огнём. Он знал, что речь идет о баснословных суммах, за которые готовы убить. Его инстинкты подсказывали, что здесь не обойдётся без последствий, и он не хотел рисковать своей жизнью и карьерой.
— Нет, — твёрдо сказал Исаев, ощутив, как страх сжимает его грудь. — Скажите, что я заболел.
С этими словами он вскочил со стула и выбежал из кабинета, оставляя за собой толчок воздуха. В его голове крутились мысли о том, что лучше иметь в чемодане бесполезные фантики, чем оказаться в ситуации, которая могла бы стоить ему жизни. Ему было абсолютно ясно: лучше бы остаться в безопасной зоне, чем ввязываться в эти тёмные игры наследства, где его голова могла бы оказаться в том же чемодане, вместе с этими узбекскими сумами.

9.4.24. В Конгрессе США
Санджар Умаров стоял перед заседанием Комиссии Конгресса США по правам человека имени Тома Лантоса, в зале царила атмосфера сосредоточенности и внимания. На лицах членов Конгресса отражались разные эмоции: некоторые смотрели с искренним интересом, другие — с недоверием, но никто не мог игнорировать его слова.
Он начал с важного заявления о смерти президента Ислама Каримова, подчеркивая значимость этого события для будущего страны и её граждан. Его голос был спокойным, но в нем слышалась глубокая эмоциональная загрузка. Умаров говорил о беспокойстве узбекского народа, даже находясь на расстоянии, в США. Он делился своими мыслями и надеждами, выказывая солидарность с теми, кто остался на родине.
Как он продолжал, члены Конгресса внимательно слушали, некоторые записывали заметки. На лицах присутствующих отражалась настороженность — каждый понимал, что слова Умарова могут затронуть важные темы, касающиеся прав человека и политической ситуации в Узбекистане. Умаров не уклонялся от своей критики в адрес Каримова, утверждая, что не поддерживал его политику. В его голосе слышалась боль от личного опыта: он говорил о несправедливом осуждении, пытках и долгих годах, проведенных в тюрьме.
Некоторые члены Конгресса обменивались взглядами, проявляя интерес к его словам о стагнации, в которой находилась страна. Умаров напомнил им, что, несмотря на подавление, в Узбекистане скрыт огромный потенциал, и люди жаждут свободы и возможности самовыражения. Этим он подчеркивал необходимость перемен и поднимал вопросы о будущем Узбекистана.
В зале царила тишина, лишь изредка слышались шорохи бумаги, когда кто-то фиксировал услышанное. На лицах членов Конгресса проявлялось сочетание сочувствия, понимания и в то же время настороженности. Слова Умарова словно проникали в их сознание, заставляя задуматься о реальной ситуации в стране, которую они, возможно, ранее не воспринимали всерьез.

9.4.25. Рабы Каримова
Некрополь Шахи-Зинда в Самарканде был пропитан атмосферой торжественности и глубокого уважения. Могила Ислама Каримова, окруженная ухоженным газоном и высокими кипарисами, выделялась среди других усыпальниц. На белоснежной мраморной плите ярко выделялись золотые надписи, которые, казалось, светились в лучах зимнего солнца. Аромат свежих цветов, которые были принесены к могиле, смешивался с запахом старинного камня, создавая особую ауру траура и преданности.
На коленях у могилы, с горестным лицом, сидел Акмаль Саидов, директор Центра по правам человека. Его глаза были полны слез, которые он размазывал по щекам, будто не мог справиться с безутешной скорбью. Его голос разносился над тихим некрополем, как плач утраты, когда он восклицал:
— Хазрат! Хазрат! Вы были всегда милосердны ко мне! Вы мне были наставником по жизни! Пускай вы иногда наказывали меня, но вы это делали, чтобы я не совершал ошибок, следовал вашим наставлениям и заветам! Я вас любил всегда, хазрат! Вы для меня выше чем отец, главнее, чем мои жена и дети! Вы бессмертны в моем сердце!
В его словах звучала искренность и благоговение, будто он обращался не только к покойному, но и к духу, который оставил яркий след в его жизни. Он продолжал, подчеркивая, как Каримов стал для него не только учителем, но и духовным наставником.
Рядом, сдерживая слезы, стоял министр иностранных дел Абдулазиз Камилов. Его платочек был полон, он вытирал слезы, прокладывая путь к покойному. На груди у него сверкали ордена — символы преданности и служения. Он склонялся к могиле, целуя постамент, его ладонь нежно гладила прохладный мрамор, как будто ища утешение и связь с человеком, который оставил неизгладимый след в его жизни и карьере.
— Хазрат, — шептал он молитвы, его голос звучал тихо, но уверенно, отражая уважение и скорбь, которые переполняли его сердце.
Оба мужчины, каждодневно олицетворяющие власть и влияние, теперь оказались перед лицом своего прошлого, своего хозяина, чья жизнь и смерть определили их судьбы. Они стали заложниками системы, которую сами поддерживали, и теперь, стоя у могилы, ощущали всю тяжесть своей преданности. Под могильной плитой покоился человек, которому они служили, и в их сердцах осталось не только уважение, но и тень страха перед будущим без его руководства.

9.4.26. Визит вассала
Аэропорт Внуково встречает холодным зимним воздухом, в котором ощущается свежесть снега и легкая дымка от взлетающих и приземляющихся самолетов. Небо затянуто серыми облаками, но это не мешает ярким огням взлетной полосы сиять, создавая атмосферу напряженного ожидания. На фоне загруженных ангаров и оживленных пешеходных зон выстраиваются черные лимузины, готовые встретить высоких гостей.
Вдруг в небе появляется президентский самолет Узбекистана, его ливрея сверкает на фоне мрачного неба, а на хвосте гордо развевается национальный флаг. Самолет совершает мягкое приземление, а колеса касаются земли с легким шуршанием.
Двери самолета распахиваются, и первым на трапе появляется Шавкат Мирзияев. Его фигура уверенно вырисовывается на фоне стального корпуса самолета. Он одет в строгий черный костюм, его рубашка сверкает белизной, а галстук подчеркивает статус его визита. На лице — сдержанная, но уверенная улыбка, а глаза излучают решимость. Он делает шаг вниз по трапу, плавно наклонив голову в знак приветствия ждущей делегации.
По мере того как он спускается, на его лице появляется сияние, будто он чувствует важность момента. Сверху его встречает праздничный оркестр, который начинает играть усыпанную мелодиями мелодию, наполняя атмосферу торжественностью. Каждый шаг Мирзияева обозначает не только начало нового этапа для Узбекистана, но и важную встречу с российским президентом.
Когда он прибывает в Кремль, двери дворца распахиваются, и ему навстречу выходит Владимир Путин. Их руки встречаются в крепком рукопожатии, и в этом моменте ощущается взаимное уважение и осознание политической значимости их отношений. Путин, с улыбкой на губах, наклоняется и вешает орден Александра Невского на грудь Мирзияева. Этот жест символизирует не только дружеские узы между двумя странами, но и их политическую и экономическую связь.
Звучит гимн Узбекистана, и Мирзияев стоит с гордо поднятой головой, лучезарно улыбается, чувствуя, как исторический момент запечатлевается в его памяти. Вслед за ним начинает звучать гимн России, создавая ощущение единства двух наций.
Путин, в этот момент, с едва заметной ехидной усмешкой наблюдает за новым президентом, понимая, что именно он теперь является вассалом в этой политической игре.

ЭПИЛОГ

1. Летнее солнце щедро разливает свои лучи по округе, освещая дом Рустама Арипова, стоящий напротив величественного дворца Арк. В воздухе ощущается запах свежей зелени и теплого асфальта. Но вскоре звучат гулкие шаги и приглушенные голоса. Первые носилки с телом покойного бережно выносят из дома. Соседи и близкие, с печальными лицами, окружают траурную процессию. Носилки уставлены цветами, их нередко приходится придерживать, чтобы не сдуть сильным ветром. Люди шепчут слова соболезнования, и в воздухе витает ощущение утраты.
Группа собирается на улице, постепенно все становится тише, только звуки тихого плача и стонов раздаются в этом ярком летнем дне. Носилки медленно движутся к кладбищу, оставляя за собой следы на горячем асфальте, которые вскоре исчезнут в потоке жизни.
Зима пришла, укрыв все вокруг белоснежным покровом. На улице холодно, и ветер завывает, создавая пугающее эхо. Вторые носилки выходят из дома Рустама. На этот раз они более тяжёлые, несут их с трудом, прикрываясь от мороза. Люди в шубах и теплых шапках стараются держаться ближе друг к другу, их дыхание образует облачка пара в морозном воздухе.
По мере продвижения к кладбищу, снежная завеса медленно оседает на земле, и каждый шаг звучит хрустом под ногами. Звуки скорби прерываются лишь треском деревьев под тяжестью снега. Когда носилки достигают кладбища, хоронят второго покойника, оставляя в сердце тех, кто остался, пустоту, в которую невозможно будет наполнить никаким летом.
С приходом зимы дом Рустама Арипова стал мрачным и пустынным. Ветер проносится сквозь не закрытые двери, создавая угрюмые звуки, напоминающие о том, что здесь когда-то была жизнь. Во внутреннем дворе разбросаны вещи: старые игрушки, затоптанные стулья и книги, которые когда-то читали с увлечением.
Снег медленно заполняет пустоту, превращая двор в белое безмолвие. Каждый порыв ветра напоминает о забытых смеях и радостях, которые больше не вернутся. Пыльные окна заброшенного дома затянуты холодом и одиночеством.
Спустя время из-за угла появляется экскаватор, с гулким звуком разрывающим тишину. Громкий треск и скрежет раздаются, когда ковш экскаватора ломает старые стены, которые некогда были свидетелями счастливых моментов. Рабочие в комбинезонах с касками бегают вокруг, активно управляя машинами и месим бетон, погружаясь в свою рутинную работу.
И вот, спустя год, на месте разрушенного дома появляется новая гостиница. Фасад сверкает, словно бы подмигивая солнечным лучам. Туристы с радостными лицами заходят в номера, обсуждая планы и приключения. Слышится смех и оживленные разговоры, но в этой радости остается нечто грустное: в доме Рустама Арипова уже не слышно ни смеха, ни слез. Только память о том, что здесь когда-то было, исчезает, уступая место новому.

2. На мусульманском кладбище царит тишина, прерываемая лишь трелями птиц и легким шорохом листвы. Солнце пробивается сквозь облака, бросая мягкие лучи на ухоженные могилы, среди которых одна особенно выделяется — это могила Фархада Джумаева. Постаревшая Махбуба сидит на скамеечке рядом с ней, прижав к себе платок, который с трудом удерживает слезы.
Её лицо исчерчено глубокими морщинами, и глаза потускнели от горечи утраты. Она смотрит на землю, где покоится ее муж, и время от времени шмыгает носом, вытирая слезы, которые, кажется, не прекращаются. В её взгляде читается тоска, будто бы она пытается передать ему все слова любви и заботы, которые остались невысказанными. Кругом цветы — они нежно растут вокруг могилы, но даже их яркие оттенки не могут затмить ту печаль, что окутала её сердце.
Рядом находится ещё одна могила, обрамленная скромным заборчиком, на которой написано простое имя — «Марьям». Это могила неродившейся дочери, выкидыша, который так и не увидел этот мир. Над ней свежие цветы, аккуратно положенные Махбубой, как символ надежды, которая никогда не сбудется. Ветер слегка колышет их, создавая ощущение нежности и печали одновременно.
Махбуба часто думает о той, которая могла бы стать её дочерью, о том, как бы она выросла, как бы радовала её своей улыбкой. Она мечтала о том, как бы играли вместе с Фархадом, как бы их дом наполнился смехом и счастьем. Теперь же в её сердце лишь пустота. Махбуба кладет руку на могилу Марьям, как будто хочет прикоснуться к тому, чего не смогла удержать.
Сидя на скамейке, она чувствует, как в её душе соединяются две утраты — мужа и дочери. Каждая слеза — это капля её любви и сожаления, каждая молитва — просьба о прощении и покое для тех, кто ушел. Махбуба тихо шепчет: «Я люблю вас, мои дорогие, я всегда буду с вами».

3. В далеком кишлаке царит тишина, прерываемая лишь легким шорохом ветра, который проносится сквозь узкие улочки и останавливается у старого дома, где живут его родители. Они сидят в комнате, освещенной мягким светом, и погружены в свои мысли, внимательно разглядывая старую фотографию сына Махмуда, студента, пропавшего много лет назад.
Мать, с глубокими морщинами на лбу, бережно держит в руках фотографию, будто бы боясь, что она может рассыпаться на тысячи мелких частиц. Её глаза полны слёз, а в голосе слышна трещина, когда она тихо говорит: «Где ты, мой сын?» Взгляд её скользит по пустой постели, на которой когда-то укрывался её любимый Махмуд. Она подходит к ней и аккуратно поправляет одеяло, как будто это может вернуть сына домой. На постели остался запах, напоминающий о его присутствии, и эта память наполняет её сердце одновременно нежностью и горечью.
Отец сидит рядом, поглаживая рукой книги, которые читал Махмуд. Он ощущает каждую страницу, каждую букву, словно они могут рассказать о судьбе сына, который исчез в неизвестности. Его глаза полны печали, а в них читается покорность судьбе. Он вспоминает, как Махмуд с азартом делился своими знаниями, как его голос звучал в доме, заполняя его радостью и гордостью. Теперь же это место стало безмолвным, как будто само время остановилось.
Старые родители чувствуют, что их поколение прервано. В этом доме больше не будет невестки, которая пришла бы с улыбкой, не заполнят его звонкие голоса внуков, не будет слышно весёлых криков, которые наполняли бы жизнь смыслом. Тишина, царящая вокруг, становится невыносимой, и каждый день они сталкиваются с невыносимым осознанием того, что они остались одни.
В их глазах безмерная печаль и покорность. Оба родителя, несмотря на свои слабости, хранят в сердце искру надежды, что когда-то их сын вернется, что в их жизни снова зазвучит смех и радость. Но каждый день, наполненный безмолвием, только укрепляет понимание того, что с каждым мгновением их мечты ускользают всё дальше, и дом остаётся пустым.

4. Акбарали Абдуллаев, человек с непростой судьбой, оказался в Киеве в тот момент, когда его жизнь кардинально изменилась. Прибыв в Украину, он был задержан правоохранительными органами. У него нашли два паспорта — один узбекский, а другой доминиканский. Это только усилило подозрения о его многослойной жизни, полной тайн и опасностей.
Когда его задерживали, Акбарали ощущал, что каждое мгновение может стать последним. Спецслужбы Украины, посчитав, что он может стать жертвой, если его депортируют в Узбекистан, приняли решение о его помещении в СИЗО. Там он проводил дни в ожидании решения о своем будущем, окружённый холодными стенами, полными незабудки и угрюмых мыслей о том, что ждет его в Ташкенте, где новая власть охотилась за теми, кто когда-либо был ей неудобен.
26 апреля того же года Печерский суд назначил ему меру пресечения в виде домашнего ареста. Это было маленькой победой для Акбарали, который переехал в спокойный поселок "Козин", расположенный неподалеку от поместья президента Порошенко и других украинских олигархов. В этом уединенном месте он смог немного расслабиться, хотя постоянное ощущение угрозы всё равно оставалось.
Летом 2017 года, после долгих процедур и ожиданий, Акбарали получил статус беженца. Его адвокаты требовали, чтобы его имя было удалено из международного розыска. Он чувствовал, как с его плеч падает тяжёлый груз, но пережитый стресс оставил свои следы.
После всех мытарств, в какой-то момент настало время для нового начала. Акбарали был отпущен, и он с облегчением смог вернуться в Доминикану на своём личном самолете. Когда он приземлился, его сердце наполнилось радостью и долгожданным чувством свободы. Самолет, перелетевший через океан, оставил за собой тёмные времена и напоминания о том, что он пережил.
Теперь, когда он вновь оказался на родной земле, его ожидали красивые пляжи, теплый ветер и надежда на новую жизнь вдали от угроз и преследований. Акбарали чувствовал, что у него есть возможность начать всё сначала, свободно дышать и строить своё будущее.

5. В тишине светлого вечера, когда солнце медленно опускается за горизонтом, создавая мягкие оттенки розового и золотого на небе, Башорат стоит у окна своей уютной квартиры в Фрибурге. Холодный воздух, проникая сквозь стекло, обвивает её, но она не ощущает холода — вся её сущность сосредоточена на мгновении, когда её взгляд приковал закат.
В руках у неё находится документ об эксгумации тела, который словно весит тонну, давя на её сердце. Строки на бумаге смазаны её нервными пальцами, и, хотя текст не виден, его значение ощущается остро. Это не просто бумага; это путеводитель в мир, полный тайн, сомнений и непереведенных переживаний. Башорат задумывается о том, что этот документ может стать ключом к разгадке многих вопросов, которые долго мучили её: кто она на самом деле, какова её связь с тем, что осталось под землёй, и как это повлияет на её будущее.
Её глаза, полные размышлений и тревоги, отражают последние лучи солнца, превращая её в силуэт. Она на мгновение закрывает глаза, представляя себе ту жизнь, которую она покинула, и тех, кто мог бы ждать её. Вся её жизнь кажется расплывчатой, как линии на старом фото, и этот документ — её единственный шанс вернуть утраченное.
Башорат делает глубокий вдох, ощущая, как воздух наполняет её легкие. Она понимает, что эта эксгумация — не просто физический процесс, но и глубокое внутреннее изменение, возможность распутать клубок воспоминаний и разгадать свои корни. Она снова открывает глаза и смотрит на закат, принимая его цвет как символ надежды.

6. Санжар Умаров сидит за длинным столом, накрытым белоснежной скатертью, в окружении семьи. Комната наполнена светом и теплым уютом — на стенах висят фотографии, запечатлевшие радостные моменты их жизни. В воздухе витает аромат домашних блюд, приготовленных с любовью, и слышится весёлый смех детей.
На столе расставлены яркие угощения: торт с разноцветными свечами в центре, фрукты и закуски. Санджар улыбается, его глаза светятся радостью, когда он обнимает своих внуков, которые, как маленькие вихри, кружатся вокруг него, щебеча и смеясь. Каждый из них по очереди тянет к нему руки, чтобы получить объятие или куском торта, и это создаёт атмосферу неописуемого счастья.
Когда все вместе начинают петь: «Хэппи бёздай ту ю...», его сердце наполняется теплом. Каждый «С днём рождения!» звучит как музыка, и он, смеясь, закрывает глаза, прося, чтобы этот момент длился вечно. В этот миг он чувствует себя самым счастливым человеком на свете — окружённым любовью и заботой своей семьи.
Завершив песню, они аплодируют, и Санджар, с улыбкой на лице, задувает свечи на торте, делая желание. Вокруг него звучат поздравления, обнимания и смех, и он понимает, что именно такие моменты делают жизнь по-настоящему ценной.

7. В тёмной и угнетающей атмосфере тюрьмы Гульнара Каримова, одетая в изношённую тюремную робу, бьётся головой о бетонную стену своей камеры. Каждое столкновение с холодной поверхностью сопровождается её истеричным криком: «Папа! Папа! Забери меня отсюда!» В её голосе слышится безумие и отчаяние, как будто она надеется, что её крик дойдёт до усопшего отца и он спасёт её от этого ада.
В это время начальник тюрьмы Эшмат, сидя за столом, в котором открыты чемоданы с пачками узбекских сумов, с удовлетворением наблюдает за её страданиями. На его лице играет усмешка, когда он слышит её крики — для него это лишь развлечение. Он развлекается, считая деньги, и не замечает или, возможно, не хочет замечать страданий заключённых.
Рядом с ним сидит судья Закир Исаев, который потягивает водку из бутылки, не заботясь о том, что происходит вокруг. Его мир — это мир коррупции и взяток, и в данной ситуации он лишь чувствует себя комфортно, укрываясь за стенами тюрьмы, где власть принадлежит ему.
Свет в комнате меркнет, а Артыкова, занятая перекладыванием денег в свой портфель, наблюдает за этим беспорядком с ухмылкой. Она знает, что в их руках сейчас находятся жизни, судьбы и горести людей, но для неё это всего лишь дело. Уголок её губ поднимается в саркастической улыбке, когда она смотрит на Гульнару — её страдания для неё не более чем тень в долгом списке судеб, которые она контролирует.
Тем временем в морге завершаются процедуры. Два мёртвых африканца, покрытые черными простынями, аккуратно укладываются в пластиковые пакеты. Холодный, стерильный свет отражается от белых стен, а в воздухе повисает напряжение. Из динамиков доносится гимн Узбекистана — звучит он торжественно и зловеще, как контраст к тому, что происходит в тюрьме. В этот момент гимн становится символом глубокого парадокса: для одних это мелодия гордости и силы, а для других — напоминание о бесправии и горе, заключённом в стенах тюрьмы и морга.

8. Пётр Каримов, Петруччи, с поникшей головой и потухшим взглядом, покидает Узбекистан, ощущая, как все его мечты и надежды разбиваются о непробиваемую стену судебной системы. Шаги его медленны и тяжелы, как будто он несет на плечах не только свой чемодан, но и бремя разочарования, накопившееся за годы.
В сердце у него бушует гнев и непонимание. Он пришёл в суд с надеждой узнать правду о наследстве своего отца, Ислама Каримова, но был встречен лишь холодной безразличностью. Судья, не глядя на него, отказал в рассмотрении дела, словно Пётр не был частью этой семьи, словно его имя не было произнесено на страницах истории страны. Вместо ответа — только пустота и безразличие, что обрушились на него, как непогода.
Грустные воспоминания о детстве, о том времени, когда отец ещё был жив, теперь выглядят призрачными. Он помнит, как Ислам Каримов, находясь у власти, обещал много стране, но не ему, и в последние дни Пётр чувствовал себя всё более отдалённым. Теперь, когда его отец ушёл, все, что осталось от этого наследия, — это пустая жизнь вдовы Татьяны Акбаровны, которая сделала всё возможное, чтобы отстранить его от семейного состояния и власти.
Пётр понимал, что в её глазах он так и остался никем. Татьяна, используя все свои связи и влияние, заперла двери к наследству, как будто ставила перед ним барьер, который он никогда не сможет преодолеть. Её действия стали ещё одним подтверждением того, что даже после смерти Ислама Каримова он не имеет ни малейшего значения для их семьи. Его судьба теперь неотделима от нищеты, с которой он уходит в Москву, оставляя позади не только родину, но и горькое осознание того, что в мире, где он пытался найти своё место, его просто не было.
Пётр смотрит на горизонте, где небо сливается с землёй, и надеется, что, может быть, за пределами Узбекистана он сможет начать всё с чистого листа. Но в глубине души он знает, что за пределами родины остаётся его горечь, разочарование и печаль — наследство, которое никто не сможет отнять, но и которое тоже никто не сможет поддержать.

9. В Андижане тихо поминают убитых — тех, кто погиб в мае 2005 года во время страшных массовых выступлений, когда улицы города превратились в кладбище. Но поминают их только у себя дома, в узком кругу, за закрытыми окнами и дверями, чтобы чужие уши не услышали. Телевизор не включают — оттуда льётся лишь тупая и бесконечная пропаганда, слова, не имеющие ничего общего с правдой. Андижанцы всё помнят, всё знают и не нуждаются в чужих объяснениях. В их домах нет портретов Ислама Каримова — только фотографии и гравюры джадидов: Фитрата, Абдуллы Каххара и других мучеников за правду и свободу.
Люди идут на кладбища, к братским могилам. Там лежат десятки и сотни убитых, сложенные вместе, как будто они были вещами, а не людьми. В одной могиле — по пять, по шесть, по семь тел. Земля над ними осела, трава выросла, но боль не ушла. И вот один мужчина, не выдержав, начинает вслух рассказывать:
— Это был рыжеволосый парень. Семнадцать лет всего… Потом я узнал, что его звали Ахмед. Он был ранен и спрятался у меня. Но я был напуган — я знал, что если солдаты найдут его у меня дома, то расстреляют всю мою семью. И я вытолкнул его наружу… и там, на улице, его добили автоматной очередью. Это мой грех! Грех мусульманина! И я отвечу за него перед Аллахом! Нет мне прощения!
Люди слушают его, качают головами, вздыхают тяжело, с болью, с жалостью, будто каждая чужая вина ложится и на их плечи тоже.
А другой старик вспоминает, и голос его дрожит:
— Сотни трупов свезли тогда на площадь и свалили в кучу, как мешки. Накрыли пленкой. А потом — страшное… звонки. Телефоны в их карманах начинали звонить. Родные искали их, набирали номера, надеялись услышать голос. А они уже лежали мёртвые. Вся площадь звенела и трещала сигналами вызова. А солдаты, матерясь, ходили по телам, как по мусору, вырывали телефоны из карманов и отключали. И всё равно звуки раздавались, звуки отчаяния… звонящий мёртвый город.
Все содрогнулись. Вспоминать то время — словно заново погружаться в ад. Но молчать тоже невозможно: боль сидит в каждом, и каждый знает, что эта память не умрёт.

10. На мусорной свалке, среди пакетов с объедками, сломанных игрушек, ненужной обуви и старой техники, валяются разорванные книги Ислама Каримова. Страницы, когда-то наполненные его идеями и проектами, теперь испачканы и изорваны, словно отражая упадок всей эпохи. Их выбрасывают не только из квартир, где они пылились на полках, но и из библиотек, которые раньше считались хранилищами знаний и мудрости.
Эпоха Каримова осталась в прошлом, и вместе с ней исчезли все мечты и амбиции, которые когда-то казались значимыми для народа. Люди избавляются от хлама, словно пытаясь очистить свои жизни от наследия, которое больше не имеет ценности. Они расчищают пространство, освобождая место для новых идей и надежд, а разорванные книги, некогда влекущие за собой внимание и уважение, теперь стали частью общего мусора. Заброшенные и забытые, они символизируют не только конец одной эры, но и утрату веры в будущее, которое когда-то казалось светлым.

Голос за кадром:

Родители Рустама Арипова не смогли пережить утрату сына и вскоре покинули этот мир. Их могилы находятся рядом с его, а также с могилами их внуков. В Бухаре история Караевых постепенно затерялась в памяти горожан, утопая в ряде новых, не менее ужасных событий, которые происходили в стране.

Олима Караева вышла на свободу и, взяв за руку сына Джейхуна, покинула родной город, оставляя за спиной прошлое. Её муж, Фируддин, освободился через год, но его следы затерялись в потоке времени, он исчез, оставив семью в неопределенности.

Башорат Ешева теперь живет в Швейцарии, продолжая ждать освобождения своего сына Улугбека из тюрьмы. Второй сын, Отабек, избрал путь полиции, став обладателем черного пояса по дзюдо — он исполнил мечту своего брата. Дочь Шахло работает аудитором в одной из крупных компаний, стараясь выстроить свою жизнь в новой реальности.

Санджар Умаров, проведя 14 месяцев в карцере, большую часть времени в одиночестве, подорвал здоровье. Теперь он живет в США с семьей и ведет бизнес, иногда погружаясь в воспоминания о тех ужасных годах, которые пережил в заключении. Его двоюродная сестра Нигара Хидоятова также нашла приют в Соединенных Штатах, обретя политическое убежище и новый дом в Лос-Анджелесе.

Джамшид Каримов, брат покойного президента, остался один в городе Джизаке, получая пенсию по инвалидности, опустошенный утратой и одиночеством.

Гульнара Каримова, дочь диктатора, вновь оказалась за решеткой, получив новые уголовные сроки. Ей предстоит долгое время провести в женской исправительно-трудовой колонии, в то время как её сын, Ислам Каримов-Второй, живет в Лондоне, скрываясь от фамильных связей. Вдруг отошла в тень и дочь Марьям, ставшая гражданкой США.

Лола Каримова, вторая дочь Ислама Каримова, обосновалась в Беверли-Хиллс, США. Она попыталась подать иск против французского издания Rue89 за его описание её отца как диктатора, но суд проиграла, не сумев оспорить права на свободу слова и убеждений. Лола изменила фамилию на Тилл, стремясь скрыть свою связь с Узбекистаном.

В США и Европе продолжают жить беженцы из Андижана, веря, что однажды смогут вернуться на родину, когда в Узбекистане наступит время перемен.

Автозавод УзДЭУ, когда-то гордость Ислама Каримова, функционирует в условиях отсутствия конкуренции, погружённый в серые схемы производства и продажи. Дилеры извлекают огромные прибыли, продавая автомобили на внутреннем рынке, используя не прозрачные механизмы конвертации валюты.

В день смерти Ислама Каримова на Кубе был объявлен траур — его по-прежнему считали коммунистом, что отражало сложные отношения между народами.

Президентская резиденция Ок-Сарай стала Мемориальным музеем Ислама Каримова, который теперь находится под патронажем его вдовы и второй дочери.

Швейцария и Узбекистан достигли соглашения о передаче средств, хранящихся на счетах Гульнары Каримовой в швейцарских банках, в трастовый фонд, предназначенный для реализации социальных проектов в Узбекистане, что стало символом надежды на новую жизнь для многих граждан.

Журналист Алексей Волосевич живет в Узбекистане и продолжае писать острые статьи в блоге «АзияТерра».
Фото- и кинодокументалист Умида Ахмедова продолжает работать над этнографическим фотоатласом Узбекистана.

Автор сюжетной линии
Алишер Таксанов, Швейцария