Свен Гедин. От полюса к полюсу. По пустыне Персии

ГЛАВА 18. ЧЕРЕЗ ПЕРСИДСКУЮ ПУСТЫНЮ

А теперь покинем тень платанов Тегерана и отправимся из него в бескрайнюю и безлюдную пустыню! Только в оазисе Тебес /1/ мы сможем снова отдохнуть.

Караван готов к походу. Я тщательно отобрал четырнадцать верблюдов; толстые байковые попоны защищают их спины от натирания тяжелой поклажей, а горбы, на которые нельзя давить или травмировать их, выглядывают из двух отверстий в попоне на спинах. Караван возглавляют самые крупные верблюды. Красные вышитые недоуздки с блестящими металлическими пластинами и красно-жёлтыми кисточками украшают их головы, а надо лбами развевается плюмаж из перьев. На груди у них висит ремень с множеством медных бубенчиков, а на шее у каждого животного – свой колокольчик. Два колокольчика большие, поэтому их крепят по бокам поклажи, чтобы они не ранили колени животных. Верблюды немало гордятся своим положением; они с достоинством и королевским величием выходят из южных ворот Тегерана.

Верблюд, на котором я еду, – один из самых крупных в караване. Его густая коричневая пушистая шерсть свисает длинными прядями с шеи и груди. Между его горбами я удобно сижу, словно в кресле, одна нога справа, другая слева. Это позволяет мне полностью обозревать окрестности и с помощью компаса наносить на карту все, что вижу: небольшие горы, песчаные барханы и овраги, ибо это цель моего путешествия. Все эти верблюды – искусные иноходцы. Они одновременно поднимают две левые или две правые ноги, так что сидящий на них человек покачивается, как в лодке на волнах. У некоторых людей даже случается морская болезнь, если они едут между горбами верблюда целый день.

Мы с моим верблюдом вскоре становимся лучшими друзьями, и я так же доволен им, как и он мной. Мне потребовалась бы лестница, чтобы на него сесть, если он стоит. Поэтому ему приходится ложиться. Однако часто верблюд вскакивает, выпрямляя сначала задние ноги, а затем передние, и если я не буду соблюдать осторожность, то сделаю кувырок через голову. Иногда во время перехода он выворачивает шею и кладёт свою лохматую голову мне на колени. Тогда я чешу его лоб, глажу по глазам и похлопываю по носу. Утром он появляется перед моей палаткой. Он отодвигает носом полог у входа и просовывает свою лохматую голову так далеко, что заполняет собой все мое маленькое убежище. Тогда я обнимаю его за шею, глажу и даю ему кусок хлеба. Его светло-карие глаза сияют от восторга, и затем он возвращается обратно на стойбище.
Невозможно не подружиться с животным, на котором ты ездишь верхом по десять часов в день в течение нескольких месяцев подряд.

Звон бубенчиков непрестанно звенит в моих ушах, в такт шагам верблюдов. Их шаги размашисты и медлительны, и караван редко проходит больше 30 километров в день. Наш путь лежит на юго-восток. Мы давно оставили позади предгорья Эльбурса, где каналы, питаемые реками, рисуют в воображении великолепные сады и плодородные поля. Деревни всё дальше отстоят друг от друга, и только вдоль каналов земля продолжает мерцать зеленью.

Теперь нас окружает лишь серо-жёлтая пустыня с кое-где торчащими пучками высохшей степной травы. Всё реже и реже мы встречаем вереницы ослов, везущих из степи хворост, который крестьяне продают как дрова. Ослы так малы и почти не видны под своей ношей. Им, как это ни жестоко, подрезали ноздри, чтобы им было легче дышать и, следовательно, они могли бы совершать более длинные переходы! Их длинные уши качаются взад и вперёд, а нижняя губа отвисает мешком. Бедные животные выглядят сонными и грустными, но настолько упрямы, что никогда не сдаются.

Мы останавливаемся на несколько дней в последней деревне на краю пустыни, чтобы подготовиться к ждущим нас испытаниям. У старейшины деревни десять верблюдов, которых он с радостью сдаёт нам в аренду. Они будут снабжать нас водой, которую везут в кожаных мешках, а также показывать путь.

Теперь вокруг нас нет и следа жизни. Отдельные небольшие горные хребты возвышаются, словно острова; но горизонт за ними гладок, как на море. В Персидской пустыне оазисы, где караваны могут получить воду и провизию, вообще очень редки. Но в пустынной области к северу, называемой Кевир /2/, нет ни одного оазиса: там не растёт ни травинки, не ползает даже паук, ибо глинистая почва Кевира пропитана солью, и когда зимой идут дожди, солёная глина становится гладкой, как лёд. Именно она и есть цель моего путешествия, ибо почва Кевира до сих пор почти не исследована.

Но прошёл целый месяц, прежде чем мы достигли места, откуда нам предстояло совершить наш дерзкий переход через Кевир. До тех пор всё шло гладко, один день был похож на другой. Однако однажды выпал такой сильный снег, что первые верблюды в моём караване шли, покачиваясь, впереди, словно смутные, туманные призраки. Когда я отправился в это путешествие, стояла зима, и несколько дней над пустыней лежал такой густой туман, что я мог полагаться только на компас, словно был в открытом океане. И всё же в ту ночь было 14 градусов по Цельсию. Зато у нас было много дров, потому что на краю песчаной пустыни, где ветер нагромоздил высокие дюны, в изобилии росли саксаул и тамариск. Эти степные растения могут достигать нескольких метров в высоту, и их твёрдые стволы великолепно пылали в наших кострах.

Я начал свой путь в соляную пустыню из деревни Джандак, взяв с собой всего двух спутников и четырёх верблюдов. Однако сначала нам пришлось четыре дня прождать на краю соляной пустыни, потому что непрерывно шёл дождь. Если караван попадал под дождь в самом Кевире, то его члены могли считать себя родившимися заново, если им удавалось выбраться из соленого глинистого болота живыми, пусть даже потеряв багаж и животных. В этой пустыне погибло множество караванов. Поэтому нам повезло, что дождь прошёл до того, как мы ступили на гладкую глинистую землю. И когда четыре дня спустя с юга прибыл более крупный караван и решил рискнуть переходом по Кевиру, я присоединился к нему.

Когда мы отправились в путь, стояла кромешная тьма. Был разведен костёр, и при его свете мы навьючили верблюдов. Вскоре костёр исчез позади, и перед нами раскинулся Кевир, окутанный ночной тьмой. Было невозможно видеть, куда мы держим путь, нам приходилось полностью полагаться на своих верблюдов. Вокруг царила глубокая тишина, нарушаемая лишь звоном бубенчиков.

Персы шли без остановки всё утро и большую часть дня. Силы людей и животных были на пределе, ведь в любой момент мог хлынуть новый ливень. О том, чтобы разбить лагерь на ночь не могло быть и речи! Сонный и дрожащий, я сидел на своём верблюде, завернувшись в плащ и байковое одеяло, пока не наступил рассвет. Но даже тогда персы не остановились, и мне ничего не оставалось, как следовать за ними.
«Держись за них, господин, — сказал один из моих спутников, — там, на другой стороне пустыни, ты сможешь поспать!»
Любой, кто отстанет от каравана, погибнет. Персы даже верят, что в пустыне обитают злые духи, которые накладывают чары на отбившихся от каравана путников. Те слышат звон бубенчиков, но в другой стороне, едут туда, удаляясь все дальше и дальше от своих попутчиков, пока, наконец, окончательно не сходят с ума и не погибают.

Мы идем и идем. Так продолжается весь день. Небо выглядит зловеще: повсюду облака. Пустыня гладкая, как пустой стол, не видно ни малейшего холмика. На западе солнце садится и лежит, словно светящийся шар, в чаше облаков. Пучок его ослепительно-красных лучей заливает пустыню, и её поверхность сияет, словно море пурпура. На севере небо тёмно-фиолетовое, и на этом фоне верблюды выделяются кирпично-красным цветом – волшебная игра красок!

Затем солнце садится, и краски тускнеют. Длинные тени верблюдов на земле исчезают, и с востока наступает новая ночь. Вскоре караван становится невидим глазу, но звон бубенчиков не утихает. Время от времени луна глядит на нас сквозь просвет в облаках, и её свет отбрасывает наши тени на бесплодную землю пустыни. Без отдыха, без сна мы продолжаем свой путь.

В полночь небо стало ещё мрачнее. Персы молча сидят на своих верблюдах в дремоте. Вскоре никто не бодрствует, кроме проводника, который держит на поводу первого верблюда, и меня, сидящего на последнем верблюде в караване. Внезапно на нас падают тяжёлые капли дождя, и не прошло и минуты, как он с шумом обрушился на верблюдов, всадников и дорожные тюки.

В одно мгновение караван преобразился! Бубенчики зазвучали громко, тревожно, торопливо, словно возвещали об опасности на улицах горящего города. Мужчины соскочили с верблюдов. Дождь хлестал по гладкой соленой земле, и некоторые животные уже начали скользить. Если нам дорога жизнь, нужно поторопиться, иначе пустыня поглотит нас в наш последний час пребывания в ней!

Громкими криками мужчины погоняли верблюдов, а бубенчики звенели так, словно пытались воскресить мертвых для Судного дня.

И вот упал первый верблюд! Животным на этой земле приходится несладко. У них не лошадиные копыта, а мягкие, широкие мозоли на ногах, и когда они поскальзываются, то делают это с огромной скоростью и треском. Все четыре ноги верблюда скользят в одну сторону, а тяжёлое тело грузно заваливается на другую. Это не очень приятно для верблюда, но ещё более мучительно для всадника: ещё мгновение назад он сидел там, укутанный, наверху, в относительном комфорте, а теперь барахтается в грязи внизу.

Теперь верблюды падали один за другим, и их приходится поднимать снова и снова. Каждый раз это занимало некоторое время, а глина тем временем становилась всё мягче и мягче! С каждым шагом верблюды всё глубже вязли в грязи. «Шлёп!» — раздавалось, когда они ступали, и «хлюп!» — когда вытаскивали ноги из глинистого месива, и так хлюпало и чавкало вокруг всех пятидесяти девяти верблюдов наших двух караванов. Хлестал дождь, звенели бубенчики. Но пока мы слышали их звон, мы успешно боролись. И только когда они замолчат, это будет значить, что пустыня победила нас.

И тут они внезапно замолкли!

«Что происходит?» — спрашиваю я.

«Мы у Дьявольского желоба», — отвечает мне кто-то, и снова медленно раздаётся звон бубенчиков. Животным приходится по одному переходить через русло реки, наполненное солёной водой. Когда очередь доходит до моего верблюда, я крепко обхватываю свои колени. Я ничего не вижу; слышу только плеск передо мной и чувствую брызги вокруг. Мой верблюд скользит вниз по крутому склону, болтает ногами, балансирует всем телом, чтобы удержать равновесие, затем хлюпает по воде и поднимается на другой берег.

И вдруг я слышу крик: «Тамариски!»

Благословенно это слово, ибо оно – наше спасение! В соляной пустыне ничего не растёт, и там, где появляются первые тамариски, земля снова становится песчаной. Все опасности остались позади, и даже сильнейшая усталость сменяется новым приливом сил и жаждой жизни. Через два часа мы благополучно доходим до деревни, где долго отдыхаем, пережив смертельную опасность. И цель путешествия достигнута: в моём альбоме я храню первую карту этой печально известной песчаной пустыни – как приз за одержанную победу!

******************
Перевод с немецкого языка
Татьяны Коливай
******************

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Тебес — город в южной части северо-восточного Ирана, расположен в 950 километрах к юго-востоку от Тегерана. Город окружает Тебесская пустыня. Вокруг города расположен оазис с плантациями цитрусовых и финиковых пальм.

2. Деште-Кевир (перс. "Большая Соляная пустыня" — солончаковая пустыня на Ближнем Востоке, в северной части Иранского нагорья в центре Ирана. Длина около 800 км, ширина до 350 км, площадь около 55 000 км;. Пустыня тянется от южного склона Эльбурса на северо-западе и солончака Дерьячейе-Немек на западе к пустыне Деште-Лут на юго-востоке. Состоит из ряда бессточных впадин (высота 600—800 м), занятых глинистыми такырами, корковыми солончаками, а на периферии — пересыхающими солёными болотами («кевирами»), озёрами и массивами песков.

Такыр - дно периодически пересыхающих озёр, расположенных в районах распространения глинистых пород пустынных и полупустынных зон. Во влажное время такыр покрыт тонким слоем воды, которая, высыхая, обнажает липкую, вязкую грязь; при высыхании грязь уменьшается в объёме, покрывается коркой, разбитой трещинами на полигоны разных форм и размеров.