Изгоняющий дьявола

Город встретил нас пыльными улицами, разбитыми тротуарами и выцветшими от времени вывесками. Надпись: «Загорск» кое-где ещё проглядывала из-под свежего слоя краски — будто призрак советской эпохи не хотел окончательно сдаваться. В воздухе витало странное ощущение: будто время здесь текло медленнее, чем в Москве, всего в часе езды отсюда. 
Киоски с дешёвыми иконками, крестиками и «святой» водой в пластиковых бутылках теснились вдоль дороги к Лавре. Бабки в платках шептались о чудесах, продавая свечи и сушёные травы «от порчи». Одна, с мутными, будто затянутыми пеленой глазами, схватила меня за руку и прошипела: «Ты с чёрным пришёл, парень. Скинь с себя, а то беда будет». Я отшатнулся, а она тут же растворилась в толпе, словно её и не было. 
Лавра же стояла неприступной крепостью — золотые купола сияли даже сквозь серое небо, а стены, помнившие ещё преподобного Сергия, дышали древностью. Но чем ближе мы подходили, тем сильнее чувствовалось что-то... нездешнее. Будто сама земля здесь была пропитана молитвами, страхами и надеждами тысяч людей, приходивших сюда веками.
Небольшими группами ходят, раскрыв рты иностранные туристы и рассматривают хитросплетения арочных сводов. С восторженными, удивленными лицами и тенью непонимания на них, они бродят между зданиями храмов увлекаемые экскурсоводами с табличками. Они не до конца понимают, что это не музей, что тут служат Всевышнему. Это только они, нафталиновые, приезжают сюда фотографироваться на фоне куполов, многие же едут, а кто-то пешком идет ради исповеди, молитвы и покаяния. Они надеются быть ближе к создателю, верят в то, что Он обратит на них свое внимание, надеются на то, что им это зачтется когда-то там… потом. Приходят за святой водой из фонтана, кто-то – чтобы приложиться к святым мощам. Это религия, без нее тяжело жить человеку – слабому созданию. Религия как костыли для инвалида – с ней легче идти по жизни. И, чем более слабым, чем более немощным становится человек, тем чаще начинает он обращать лик свой к Богу, просить прощения за грехи, содеянные неосмотрительно в молодости.
И идут, и идут со всей России. Идут сами и приводят с собой больных и умирающих, идут, в Сергиев-Посад, в Лавру, к отцу Герману, - изгоняющему дьявола. А слава о нем по всей России, от Владивостока до Архангельска идет. Будто демонов нечистых может навсегда из тела изгнать силой своей проповеди и будто хилых, и уродливых излечивает. Говорят, что в течение службы пена ртом у некоторых идет, женщины не своим голосом орать начинают, да и огнедышащие попадаются, время от времени. Что из этого, правда, а что вымысел узнать можно было только очно, и я, пользуясь случаем, поехал. А случай был важный. Приехал я сюда не по своей воле, а по нужде. Лена уже сильно болела и доктора ей не помогали.   
 
«Изгнание дьявола»
В храме собралось человек триста. Было душно, как в бане. Воск капал с подсвечников, оставляя на полу следы, похожие на застывшие слёзы. Люди стояли, перешёптываясь, но их голоса сливались в странный гул — будто не они говорили, а кто-то за них. Напряжение нагнеталось с каждой минутой все больше и больше. Стояли те, которые стоять не могли, перетаптываясь с ноги на ногу, стонали. Смиренные взгляды старух и пожилых женщин, совсем не смиренные взгляды женщин бальзаковского возраста и совершенно отвлеченные от мира сего глаза умственно недоразвитых детей и подростков, но все они невольно были направлены в сторону алтаря, - будто там, должно произойти нечто сверхъестественное.
 
Вдруг одна из женщин, лет сорока, с перекошенным лицом, закричала: «Они здесь! Они смотрят!» — и упала на колени, скребя ногтями по полу. Её быстро увели, но после этого в толпе началось какое-то движение. Кто-то застонал, кто-то забормотал молитву, а двое мужчин в углу вдруг синхронно перекрестились, хотя священник ещё даже не появился.
Незаметно для себя люди загораживали проход вновь приходящим. Из-за этого молодому, подстриженному как современный репер, пономарю, неудобно было носить ведра с водой к алтарю. Пономарь раздраженно, но не громко просил, чтобы люди разошлись и, ради Христа, дали ему закончить работу. Люди понимающе на него смотрели, но в свой адрес его слова почему-то никто не относил. Женщины, как и везде, правда, несколько тише, болтали друг с другом. Пономарь же говорил, что женщина в храме христовом должна рот на замке держать.
Ни с того ни с сего дебелая, здоровая девица начала громко ругаться. С ней происходило нечто страшное. Она лупила своими толстыми ручищами мужика с украинскими усами, как оказалось позже ее отца. Посылала его к черту, собственную мать называла сукой и кричала, что ее все заебали. По щекам отца текли слезы. Пришла монахиня с распятием и молитвой успокоила разбушевавшуюся девку.
Когда отец Герман двумя часами позже обещанного вышел, зал вздрогнул и тяжело выдохнул. Он был высок, сухопар, с пронзительными серыми глазами, которые, казалось, видели не только людей перед собой, но и что-то за ними. Его голос звучал глухо, будто доносился из-под земли: 
— Бесы боятся не креста, им нужна пустота в вашей душе. А у вас, — он медленно провёл взглядом по залу, — у многих внутри именно пустота. 
И тут началось. Женщина с перекошенным ртом завыла, как зверь, и повалилась на бок, брызгая слюной. Мужчина в пиджаке вдруг заговорил на каком-то гортанном языке, которого никто не понимал. А дебелая девка вдруг внезапно засмеялась — смех был настолько неестественным, что даже Андрей, скептик до мозга костей, схватил меня за руку. 
— Ты видишь это? — прошептал он. 
Я видел. И самое страшное было не в криках и не в конвульсиях. А в том, как отец Герман спокойно подошёл к каждому, коснулся их лба, и они... затихали. Будто кто-то выключил их на секунду, а потом вновь вставил обратно в реальность. 
 
После
 
Мы вышли на Красногорскую площадь, где пахло жареной рыбой и пивом. Где-то вдалеке ещё слышались отголоски молитв, но здесь уже царила обычная жизнь: мужики торговались за сигареты, девчонки смеялись, а из хриплых колонок в кафе доносилась дешевая поп-музыка. 
— Ну что, поверил? — спросил Андрей, откупоривая бутылку. 
Я посмотрел на Лавру, на золотые купола, в которых отражалось синее уже почти сентябрьское небо, но осенять себя крестным знамением не стал. 
— Не знаю. Но что-то там есть. 
— Долбоебов там много, — хмыкнул Андрей, - вот что там есть. 
— Ага, — я взглянул на ноги официантки Маши, — но некоторые вещи всё-таки прекрасны и безо всякой мистики.

Сергиев Посад. Август 1997