Прошедшее. Том второй. При-людия 1

ПРОШЕДШЕЕ. Том второй
 
ВВЕДЕНИЕ

«При-людии», — придуманное мной слово, созвучное с музыкальной «прелюдией». Однако смысл его — в чём-то прилюдном, Иначе говоря, в огласке. Здесь я и придаю огласке эпизоды своей земной жизни. Вполне себе прилюдно.
Том первый закончился началом семидесятых годов двадцатого века.
 
При-людия №1. Картины

Наше новое пристанище оказалось своеобразным. Бывший каретник, состоящий из ряда сводов. Каждый из них поделён по вертикали и горизонтали. Нижняя часть оставалась в уровне земли и с обычным потолком, а верхняя вышла с эдакими полусводами. Один из них нам и достался. Красивый интерьер. Слева прямая стена, не слишком толстая, позволяющая пропускать звуки от соседа, справа невысокий пристенок, от которого возвышался тот самый полусвод. Потолка в обычном понимании не существовало. Зато имелось большое окно с низким подоконником.
Продолжались наши беседы об искусстве с Вадимом Рохлиным. Чаще всего во время прогулок по одному и тому же пути. От улицы Зодчего Росси через площадь Островского, огибая Александринский театр и обходя памятник Екатерине Великой с её окружением великих государственных  деятелей, минуя Невский проспект с Елисеевским магазином и Акимовским театром, далее по Малой Садовой, Манежной площади, утратившей конную статую великого князя Константина Константиновича волей послереволюционной власти, по Кленовой аллее до Инженерного замка с памятником Петру Великому «от правнука прадеду». И обратно. Как-то он с тоской говорит: «А ведь нынешнее искусство, с которым нам приходится сталкиваться, особо не блистает ни мастерством, ни мыслью». Я отвечаю: «Да, есть такая печаль, но из неё можно выкрутиться, хоть с трудом и вынужденно». «И как»? — с усмешкой вопрошает Вадим. «Просто, — говорю я суверенностью, — надо самому написать хорошую литературу и читать её, написать славную картину и разглядывать её, придумать замечательную музыку и слушать её». Вадим похихикал и сказал: «пожалуй, придётся». Затем, я оказался у него дома. Он только что получил новую квартиру недалеко от Фонтанки, в «Песках», на одной из Рождественских улиц. Зашёл я туда и ахнул. На стенах висели картины. Много. И одна другой изумительней. Тут тебе и высокое мастерство, и глубокая мысль во всей красе! «Ну вот, — воскликнул я, — а ведь зря ругал современное искусство»! Потом Рохлин и Николащенко явились ко мне. Я тоже вывесил свои картины, писанные в Баку, Иркутске, на Кирпичном переулке, на Фонарном переулке и в Шувалово. Они, конечно, особым мастерством не баловали, но мысль кой-какая оттуда истекала. «Чурлёнис ты наш»! — Воскликнул Боря Николащенко.
Пока жена с дочкой оставались гостить у моего отца, я задумал написать её большой портрет в полный рост. И обязательно выдающийся. Приготовил подрамник с холстом.
Тогда же произошло нечто эпохальное в живописных делах нашей страны. Поначалу в Москве. Там состоялась неформальная выставка художников, не вписывающихся в ряды блюстителей «социалистического реализма», единственного художественного стиля, разрешённого в Советском Союзе, причём, для всех видов искусств. Вместо выставочного зала использовался пустырь под открытым небом. Собралось много зрителей, жаждущих свежести в искусстве. Ненадолго. Власти пригнали туда несколько бульдозеров, и те попросту уничтожали картины на глазах ошеломлённой публики. Ну, не обошлось и без международного скандала. Ведь там присутствовали иностранные журналисты.
Так и прозвалась та выставка «Бульдозерной».
Через некоторое время и в Ленинграде произвелось подобное мероприятие. Но уже под крышей, с разрешения властей, в Доме культуры имени Газа. Выстроилась очередь в несколько сот метров. Будто изголодавшие люди пришли за долгожданной едой. Пускали зрителей порциями на сорок минут. Я туда попал беспрепятственно, потому что выставку организовал мой приятель, художник Юрий Жарких. Он меня и пропустил с бокового входа. И пробыл я среди совершенно разностильных произведений не менее двух часов. Кстати, там присутствовал и Вадим Рохлин со своей парой картин. Я ему и говорю: «Ну вот, видишь, есть у нас по-настоящему современное искусство довольно высокого уровня». Тот хихикнул и утвердительно покивал головой. Имея успех у народа, живописцы того вернисажа организовали вторую выставку, теперь в Доме культуры «Невский», где пространства было побольше. Власти никаких лимитов не навязывали. Только урезали сроки между её открытием и закрытием. Да выпустили несколько «разгромных» статей в местных газетах. Так образовалась «Газо-Невская» группа художников, и открывались непродолжительные выставки двух-трёх из них в небольших залах. Я в неё не входил, но со многими сдружился, посещая их мастерские. Однажды в мастерской Жени Рухина случился пожар. Все картины сгорели. Вместе с автором. Несчастье невероятное. С другими художниками тоже происходили всякие неприятности, правда, без трагического исхода. Чья рука всё сие проделывала, — официально не выявлено. Однако мы догадывались, что случаи те — не без указания властей, наследников тех, кто преследовал русскую культуру после революции в целях «государственной безопасности».

Вместе с тем, когда мои домочадцы отгостились у моего отца на дальнем юге и вернулись, зажили мы на Фонтанке весело и счастливо. Дочку водили гулять в Летний сад, как и Евгения Онегина в его детстве. Там была песочница, и Соня, погружаясь в свои заботы, велела нам отходить подальше, чтобы не встревать.
 И затеянный мною портрет жены художника задался. Когда он был закончен в карандаше, Зоя с дочкой уехали в дальнюю Сибирь, теперь чтобы показаться своим родителям и похвастаться дочкой. Я набрал мелких беличьих кистей и стал ими выделывать портрет красками. Тонко-тонко. Однажды я так увлёкся работой, что не заметил прихода ночи. Своё лицо всё ближе и ближе приставлял к холсту. А когда встал, чтобы поглядеть на сделанное произведение издалека, обнаружил, что в комнате совсем темно. Удивительное свойство имеют глаза живописца. По возвращению жены значимый портрет был почти закончен, за исключением деталей фона. Вышел эдакий подарок в честь нового свидания.