Глава 1. Небесные ветры, земные бури

Сумерки медленно заполняли комнату. Ли На  лежала без движения, прислушиваясь к глухим ударам собственного сердца. Оно стучало быстро и неровно, как тогда, когда ноги сами побежали от дома, где было так горячо, что казалось, воздух горит. Теперь бежать было некуда — этот роскошный особняк в Пекине стал ей клеткой.
Два месяца она жила в поместье дяди. Покои на втором этаже с видом на сад казались слишком просторными, неестественно торжественными. Золотые драконы на стенах сидели тихо-тихо, не решаясь шевельнуться. Ли На их почти не замечала — они были как рисунок в чужой тетради. Первые недели не вставала с постели, уткнувшись лицом в подушки с запахом чужого стирального порошка.
Кровать с резными столбиками и шёлковым балдахином напоминала ту, что когда-то стояла в спальне матери. На прикроватной тумбе мерцал фарфоровый светильник с изображением фениксов — их золотые перья играли в свете лампы. У окна стоял письменный стол, где каждое утро появлялась новая книжка.
«Хочу домой», — думала она, глядя, как солнце делает край шторы красным, как вишня. Ветви сакуры за окном покачивались на ветру, и эта невинная красота казалась особенно жестокой. Мама всегда ставила в гостиной веточки сакуры, и от них пахло весной, детством и счастьем.
Здесь не было запаха маминых булочек по утрам, не звучал отеческий голос, не раздавался смех братьев. Только бесконечные коридоры, где шаги служанок звучали как приглушенные удары по натянутой коже барабана, и лица родственников: виноватые улыбки, жалеющие взгляды. Их сочувствие было, как когда гладят холодной рукой — вроде тронули, а тепла нет.
Каждый раз, закрывая глаза, снова видела тот день.
Солнечные лучи пробивались сквозь лысые ветки персика, рисуя золотые пятна на тетрадях. Они с подругой только что пообедали и поднялись в комнату делать уроки. Мама напекла для них тёплые сладкие пирожки с бобовой пастой и принесла наверх вместе со стаканами холодного молока. Из сада доносился звонкий лай Сяоху .
— Опять наш шалун кого-то гоняет, — засмеялась подруга, пытаясь разглядеть через окно, что происходит в саду.
— Наверное, опять садовников воспитывает, не нравятся они ему, — с лёгкой улыбкой сказала Ли На. — Пойду разберусь, а то Вэньчжоу  опять будет ворчать, что я собаку не воспитываю.
Маленького кане-корсо по имени Сяоху ей подарил дядя Цзю в прошлом году на Новый год. Ли На с удовольствием занималась его дрессировкой, а отец даже нанял профессионального тренера — чтобы пёс мог присматривать за младшей дочерью. Вот только Сяоху почему-то категорически не принимал садовников, особенно нового, который появился у них несколько месяцев назад.
Брат, конечно, порой бросал ей вполголоса: «Сестрёнка, с такой собакой расслабляться нельзя, или ты её держишь в ежовых рукавицах, или рано или поздно пёс начнёт диктовать свои правила» … но в глубине души знал: Сяоху — не из тех, кого сломаешь одной лишь строгостью.
Подруга кивнула с улыбкой, и Ли На, по привычке слегка подпрыгивая на ходу, направилась во двор. Лай Сяоху звучал непривычно: не обычное возбуждённое тявканье, а какое-то прерывистое, тревожное ворчание, переходящее в глухой рык. Девочка остановилась, и ей стало как-то не по себе. За все эти месяцы научилась понимать каждую интонацию своего пса, но такого в голосе ещё не слышала.
— Сяоху! Тихо, ты чего? — позвала, делая несколько шагов вперёд.
В тот же миг огненная волна ударила ей в спину. Воздух вдруг лопнул, как огромный барабан. Взрывная волна швырнула её в кусты гортензий. Глаза заволокло едким дымом, лёгкие горели, словно вдохнули раскалённый металл. В ушах стоял такой звон, что заглушал даже треск пожирающего дом пламени и чьи-то отчаянные крики. Сознание закружилось, как бумажный кораблик в водовороте, и утонуло в черноте.
Очнулась, когда солнце уже клонилось к закату. Небо пылало зловещим заревом, отражаясь в лужах, где смешались вода и мазут. От родового поместья остались лишь дымящиеся руины, среди которых метались силуэты пожарных. Их крики доносились словно сквозь толстое стекло.
Ли На поднялась и всё пыталась понять: почему так шумно и где все. Судорожно ворочая головой, искала взглядом родной дом, но видела только груду обгорелых балок. Взгляд случайно упал на Сяоху, тело верного пса было прибито к земле деревянной ножкой от табурета, а из-под него сочилась черная, блестящая в свете фонарей, лужица.
— Не-ет... — вырвалось у неё, и мир закружился, как на карусели. Ноги стали ватными, но закусила губу и не упала. Глаза сами повернулись к чёрным обгорелым стенам, и из груди вырвалось: — Ма-ама... Чжао Юй .
Резкий крик пожарного или врача прорвался сквозь дым — её обнаружили. Ли На инстинктивно бросилась назад, не разбирая дороги. Ноги сами несли, а в сознании всплывали обрывки воспоминаний: тёплые материнские руки, поправляющие ей волосы, добрые глаза, полные безмятежности, смеющаяся подруга, лукавый взгляд брата... Они что-то говорили, губы двигались, но слов она уже не слышала.
Дядя нашёл её на окраине города, похожую на заблудившегося котёнка: платье в грязных разодранных лоскутьях, босые ноги в царапинах от битого стекла, а волосы спутались в такие узлы, что даже мама не смогла бы их расчесать. Ли На бесцельно бродила между мусорных баков, не слыша, как зовут. Всё вокруг казалось серым и плоским, как выцветшая фотография, а внутри была только одна мысль: «Никого больше нет» — от этого становилось так больно, что хотелось перестать дышать.
Ли Тяньжун  старался окружить её заботой, но внимание было таким тяжёлым, будто накрыл тёплым одеялом в жару. Каждый день приходили чужие дяди в белых халатах: молча щупали пульс, оставляли противные лекарства. Одни были горькими и заставляли морщиться, другие — сладкими, но после них во рту оставался привкус, как от испорченных конфет. Они перешёптывались в углу, поглядывая так, словно она была хрупкой игрушкой, а не живой девочкой.
Дни сливались в один длинный-длинный сон. Даже когда за окном светило солнце, в комнате казалось серым и тихим. Служанки в хрустящих фартуках приходили и уходили: поправляли подушки, вытирали пыль, осторожно причёсывали, будто думали, что рассыплется. Иногда подносили ложку ко рту, но еда казалась безвкусной — она сжимала губы, и они отступали, не настаивая, но и не сочувствуя.
Ли На косилась на них из-под опущенных ресниц, готовая в любой момент вжаться в подушки, если кто-то сделает резкое движение. Но служанки только перешёптывались в углу, поглядывая на неё, словно на тот самый призрак из страшных историй, что рассказывала ей Чжао Юй, только вместо того, чтобы пугать, этот призрак просто лежал и молчал.
Каждый вечер ровно в девять появлялся дядя. Он аккуратно садился на краешек стула у кровати и начинал говорить. Слова были как те жуки, что бились о стекло. Ли На видела, как они двигаются, но не слышала, о чём.
Первые дни она не могла даже встать. Потом начала смотреть в щель приоткрытой двери, замирая, как испуганный воробышек. Позже — спускаться по лестнице с резными перилами, где красные густые ковры глушили каждый шаг. Весенний сад встречал ароматом только что распустившейся сакуры. Служанки застывали в поклонах, а тётушка с двоюродными братьями глядели так, что хотелось спрятаться.
— Ли На, милая, как ты себя чувствуешь? — спросила как то тётя и протянула руку, чтобы коснуться её плеча.
Девочка дёрнулась назад, будто толкнули. Губы странно задрожали сами по себе, а потом выдавили:
— Хо-ро-шо.
Слово упало на пол, как стеклянный шарик. «Хорошо», — повторила про себя, чувствуя, как в горле встаёт противный колючий комок, от которого хочется плакать. Но сжала кулачки и не заплакала.
На позолоченном подносе у кровати ежедневно появлялись изысканные блюда — прозрачные супы, аккуратные роллы, миниатюрные десерты, похожие на ювелирные украшения. Ли На смотрела на них равнодушно. Есть не хотелось. Хотелось, чтобы мир перевернулся назад, как песочные часы, и всё стало как прежде.
Дверь жалобно скрипнула, разрывая тягостную тишину. В комнату вошли осторожные шаги — медленные, боялись разбудить. Ли На вся сжалась, пальчики сами собой вцепились в одеяло. Она знала, кто, и не хотела поворачиваться.
Пахло чем-то тёплым и древесным, как папины духи, но с горьковатой ноткой, от которой щипало в носу.
«Опять... Зачем он пришёл?» — сердце забилось так громко, что, казалось, эхо разносится по всей комнате. — «Если притвориться спящей... Но поможет ли? Он всё равно останется. Всегда остаётся…»
Собственное дыхание громко отдавалось в ушах. Очередные слова участия, которые лишь обжигали. Ли На прикрыла веки, изображая сон, но внутри клокотало: «А вдруг он скажет что-то важное? Или снова начнёт жалеть? Почему он всегда выглядит таким... невозмутимым?»
Кровать жалобно скрипнула — дядя сел прямо рядом, хотя раньше садился на стул. Ли На удивилась. Его большая рука, которая обычно уверенно махала в кабинете, теперь лежала на колене, пальцы то сжимались, то разжимались.
Его пальцы едва коснулись её через одеяло — осторожно, будто боялись раздавить хрупкий листочек.
— Ли На… — говорил тихо. — Твоя семья гораздо больше, чем ты думаешь.
Ли На в туже секунду подпрыгнула на кровати, как булавкой укололи. В ушах зазвенело, а в голове завертелось, будто кто-то встряхнул коробку с карандашами. Какая ещё семья? Разве бывает семья без маминых объятий, без папиных сказок перед сном? Без Вэньчжоу, который всегда делился конфетами, без смешных рожиц Вэньхао  и Синьянь , что рисовала ей на руке цветочки?
— Ты... ты теперь мой папа? — вырвалось у неё, и сразу стало стыдно, что голос задрожал. В груди стало горячо и колко, будто наелась ёжиков. Где он был, когда дом горел? Почему не прилетел, как супергерой? Как смеет говорить про семью, когда её настоящая семья...
Молчание дяди повисло в воздухе. Она стиснула зубы, стараясь сохранить спокойствие, но внутри всё переворачивалось.
Министр Ли потянулся, и бронзовая монета звякнула по столу. Металл холодно блеснул в свете лампы, выгравированный феникс казался застывшим в вечном полете. Девочка невольно наклонилась, чтобы рассмотреть странную вещицу.
— Возьми. Это твоё, — сказал он без привычной министерской повелительности.
Она протянула руку, пальцы дрогнули, когда коснулись металла. Монета была ледяной, будто только что вынули из горного ручья.
— Что это...? — прохрипела Ли На, как будто не говорила целые сутки.
— Монета, — министр Ли наклонился вперёд, опираясь локтями в колени. — Она твоя.
— Это не моё... — Ли На нахмурила брови, осторожно переворачивая в пальцах непонятный предмет. — Зачем мне?
— Это твоё наследие, — он посмотрел на племянницу тем проницательным взглядом, от которого даже опытные чиновники теряли дар речи. — Ты — часть большой семьи. И когда вырастешь, станешь главой.
— Я не хочу... — выпалила она. Эти слова про «наследие» и «большую семью» были такими же непонятными, как те глухие разговоры за закрытыми дверями, которые подслушивала последние недели.
— Давай поступим так, — перебил он мягко, но так, что переспорить было невозможно. — Я расскажу тебе историю, ты выслушаешь... Потом решишь. Обещаю — больше не стану поднимать этот вопрос.
Ли На насупилась. Никто не сказал, где похоронили маму и папу. Не показали, где теперь лежат братья и сестра. Только твердили: «Всё уже позади», — словно этими словами можно стереть тот страшный день. Словно от них станет легче.
А теперь дядя со своей «историей»... Будто рассказы оживят тех, кого больше нет. Но Ли На знала — мама не придёт и не поцелует. Никогда. Вообще никогда.
Рука сама потянулась к шраму — тому самому, что начинал ныть, когда вспоминался пожар. Ли Тяньжун вдруг странно замер, увидев след.
— Ладно... — прошептала она, но не потому, что поверила. Просто если послушать, может, он наконец уйдёт.
Руки, привыкшие подписывать смертные приговоры, нежно коснулись её волос — не как важный министр, а как дядя, который помнил, как впервые взял эту малышку на руки, когда ей не было и месяца. Тогда она сжала его палец крохотной ладошкой, и что-то в железном сердце сдвинулось.
«Бедное дитя…»
Он знал, что её боль — лишь начало. Скоро откроют правду — о том, что её «похороны» были инсценировкой, что она должна стать тем, кем никогда не мечтала. Эта хрупкая девочка, чьи пальчики создавали такие мелодии, что даже суровые генералы затихали, слушая их... Но ей предстояло дирижировать не нотами, а судьбами.
— Я не задержусь надолго, — тон звучал непривычно мягко, Ли На сразу услышала. В обычном твёрдом тоне появилась трещинка, будто заскулила скрипка. Он повернулся к окну.
В глазах, всегда таких строгих, мелькнуло что-то тёплое и печальное. Ли На знала этот взгляд: так папа смотрел, когда думал, что она не видит. Дядя словно держал в руках что-то хрупкое и боялся раздавить.
— В давние времена, при дворе династии Тан, жил Ли Чжэнь , младший брат императора Ли Юаня. Он стоял на страже покоя Поднебесной.
— Ли Чжэнь? — выпалила Ли На, и в животе защекотало, как перед контрольной. Значит, этот воин из папиных сказок — её родственник? От этой мысли стало и страшно, и волнительно одновременно, будто случайно нашла чужой секрет.
— Да, — кивнул он, наблюдая как недоверие и интерес сплетаются в глазах девочки. — Его называли Темным Драконом. Никто не видел его лица — только слышали имя. Он охранял империю, оставаясь в тени.
— В тени? — Ли На нахмурилась, как обычно делала, когда не понимала уроки. — То есть... он прятался?
— Нет, — слегка улыбнулся Тяньжун. — Он устранял угрозы государству, не раскрывая себя.
Ли На почувствовала, как в животе стало холодно и неприятно, будто выпила ледяной воды. Она невольно поджала плечи, как делала всегда, когда боялась. Но дядя продолжал говорить:
— Так он защищал императора от заговоров и предательства при дворе. В нем сочетались благородство и хитрость, честь и сила. Именно Ли Чжэнь помог своему племяннику Ли Шиминю  сесть на трон.
В голове у Ли На возник знакомый образ — герой из любимого сериала, актёр Хуан Миншу в роли древнего воина. Она сразу представила его в чёрных одеждах, с лицом, скрытым под страшной маской, точно так же, как в той серии, где он сражался со злодеями. Ей вспомнилось, как они с подружками заворожённо смотрели эти сцены, прикрывая глаза ладошками во время самых страшных моментов. Только теперь этот воин был её настоящим предком, таким же смелым, только настоящим.
— Со временем... к роду Ли стали присоединяться другие семьи. Их всего одиннадцать, — взгляд изменился — в глубине черных зрачков загорелся какой-то странный огонь. — Тогда наша организация и стала Орденом Багряного Феникса .
Как та страшная картинка в папином кабинете! Ли На сразу вспомнила золотую птицу на стене: перья блестели даже когда в комнате было темно, а глаза... глаза смотрели прямо на неё, настоящие, как у живой. Девочка всегда пробегала мимо быстрее — вдруг птица оживёт и схватит за косичку?
Ли Тяньжун тяжело вздохнул. Пальцы, обычно безупречно сдержанные, слегка сжались, когда он перевёл взгляд к окну. Там, за вуалью шёлковых штор, покачивались ветви старой вишни.
— После падения Тан... — он сделал паузу, будто переступая невидимую грань, — Феникс избрал народ. Монета «Анфэнлин»  появилась в эпоху пяти династий, — интонация приобрела особую, почти старческую мерность. — Простолюдины верили... Феникс видит всё. Защитит непременно.
— Как так? — Ли На широко раскрыла глаза. — Разве можно бросать императора? Он же... он же как папа для всей страны!
Дядя странно передёрнул пальцем, словно ловил невидимую нитку:
— Императоры забыли... — голос стал тихим, как шелест бумаги, — что без людей трон — просто красивая скамейка.
В голове всё перемешалось. Она сжимала кулачки, представляя императора — такого важного, в золотой одежде, как на картинках в учебнике. А теперь вместо него... обычные люди? Как те, что толпятся на вокзале или торгуются на рынке?
«Не понимаю...» — крутилось в голове. Вспомнила, как однажды потерялась в толпе — все эти лица, голоса, руки... Как они могут решать важные дела? Ведь даже выбрать правильную дорогу домой не смогли...
— Тот, кто нуждался в помощи, — продолжал Ли Тяньжун, — рисовал на двери феникса. К нему приходили. Иногда — с советом. Иногда — с ответом. А иногда… чтобы исполнить просьбу. Даже если речь шла о смерти.
Слово повисло в воздухе колючей сосулькой. Ли На увидела — совсем близко, будто наяву — чёрную дверь их дома. Только не теперешнюю, с резными драконами, а ту, прежнюю: с потёртой краской, где папа каждый вечер чиркал спичкой, проверяя, не забыла ли она ключ. На этой двери теперь краснел феникс, как свежая царапина...
Руки стали теребить ниточку выбившуюся из шва на рукаве. В горле застрял комок — такой же, как тогда, когда увидела мамины туфли среди обгорелых балок. Те самые, с бантиками, в которых мама всегда говорила: «Не бегай, а то упадёшь!» А теперь они лежали в пепле, одинокий и никому не нужные.
— Клан Ли взвешивал всё и назначал цену.
«Цену?» Перед глазами всплыл Вэньхао — корчил рожицы, показывая монетку между пальцев: «Угадаешь, где, сестрёнка?» Но теперь его руки никогда больше не сожмутся в этой глупой игре. Никогда.
Ли На резко вдохнула — так больно, будто вдохнула не воздух, а осколки того самого разбитого оконного стекла. Эти люди... они могли просто взять и...
Пальцы вцепились в одеяло. «Мы... мы тоже...?» — губы шевельнулись, но выговорить так и не смогла.
— Мы... людей убивали? — выдохнула она, и голосок стал тонким-тонким, как льдинка, которая вот-вот треснет.
Глаза Ли На стали огромными, пытаясь вместить весь ужас. Она неотрывно смотрела на дядю, втайне надеясь: вот сейчас хмыкнет, потреплет по голове и скажет: «Да что ты, глупышка!»
Но Ли Тяньжун не рассмеялся. Даже бровью не повёл. Только в глазах, чёрных-чёрных, как ночь без звёзд, что-то дрогнуло — может, вспомнил что-то страшное, а может, просто устал от всех этих взрослых тайн, которые теперь приходилось рассказывать ей.
— Да.
Одно слово. Одно короткое, простое слово, и весь мир вокруг вдруг перевернулся, рассыпался на тысячи осколков, которые уже никогда не сложатся в прежнюю картину.
«Это неправда. Не может быть правдой».
Но почему тогда отец так странно смотрел на ту гравюру с фениксом? Почему дядя говорит об этом так… так буднично, словно обсуждает погоду или цены на рынке?
— Беднякам редко выставляли счёт, — продолжал Ли Тяньжун, монотонно, как будто он читал доклад на одном из своих бесконечных совещаний. — Особенно если их просьба совпадала с интересами клана. Или давали такую Анфэнлин. Она означала долг.
Ли На машинально перевернула монету. На обратной стороне был выгравирован тот самый феникс — точь-в-точь как на картине в отцовском кабинете.
— Платили деньгами. Или услугой. Чаще — вторым.
Мысли кружились, как листья в сильный ветер, не давая сосредоточиться.
«Если это правда... если хватит просто монетки...»
Перед глазами появилась мама — её смех, тёплые щёки с ямочками, руки, гладящие по голове. Больше этого не будет. Никогда.
«Можно попросить найти тех плохих людей...»
Но сразу же вспомнился папа — как он завязывал бант утром, перед школой, большими тёплыми пальцами. Этих пальцев больше нет.
«А мама бы... мама бы сказала, что так нельзя...»
Потом в голове пронеслось: «Но ты же даже не знаешь, кого искать!»
— Услугой? — голос показался каким-то не её, даже испугал немного. — Как... какой услугой?
Тяньжун на мгновение замер, будто взвешивая, сколько правды сможет вынести племянница.
— Той, которую потребуют…
Вдруг всё поняла.
Эта монета в руке... её собственная... Значит, чтобы отомстить, нужно... попросить саму себя? Но как она может? Она же всего лишь маленькая девочка, которая до сих пор вздрагивает от каждого шороха ночью.
Губы сами собой затряслись. В глазах стало горячо, но слёзы не приходили — только страшная пустота.
«Я не смогу... Я даже не знаю, как это делается...»
А дядя всё говорил и говорил про какие-то «долги» и «платежи», будто объяснял задачу по арифметике. Но это же совсем не то! Это про...
От этого спокойного тона стало так жутко, что захотелось закричать.
— … спрятать кого-то. Передать весть. Иногда — пустяк. А иногда… — он замолчал, глядя на неё так, — жизнь. Бывало, приходилось приносить жертвы. Ради общего блага.
«Жертвы...» — от этого слова у неё похолодели щёки, будто к ним приложили мороженое. Оно застряло где-то в горле, горькое и неприятное, как та противная микстура от кашля, которую заставляли пить зимой.
— Истории известны случаи, когда расплачивались целыми семьями, — он не моргнул, глядя куда-то в окно. — Дети не становились исключением.
Ли На ощутила, как волоски на руке встали дыбом. Она представила маленького мальчика, который остался один, потому что... Пальцы сами собой сжали монету, ощущая зубчатый край.
— Но... но так нельзя... — выдохнула она. В голове всё перепуталось: если семья... если папа и правда... Нет, не может быть! Папа же добрый, он никогда...
Она подняла глаза на дядю — может, он сейчас скажет, что всё это неправда?
— Мир не делится только на правду и ложь, Ли На, — в голосе появилась какая-то странная усталость, будто не спал сто лет. — Наш клан видел, как рушатся царства и начинаются войны. Но мы оставались.
Ли На сжала кулачки. В голове крутились картинки из учебника истории: императоры, войны, разрушенные города. Но это же было давно... в книгах...
— Значит... чтобы выжить, вы... убивали людей? — собственный шёпот испугал её.
Тяньжун вздохнул, поправляя манжеты.
— Иногда — да. Но только тех, кто обижал слабых. Помнишь, как твой папа ругал тех чиновников, что обманывали народ? Мы следили, чтобы такие получали по заслугам.
Ли На прикусила губу. Она действительно помнила, как папа сердился, когда по телевизору показывали коррупционеров. Но чтобы убивать...
— Значит... вы выбирали, кто умрёт? — спросила Ли На, вертя монетку в потных пальцах. Подбородок дрожал, но уже не так сильно. Солнечный зайчик прыгнул с монеты на стену, и невольно проследила за ним.
— Мы следовали древнему кодексу, — пальцы сплелись в замок, суставы побелели. — Люди приходили к нам, когда теряли последнюю надежду. Мы давали защиту, но требовали платы.
Дыхание постепенно успокоилось. Сердцебиение выровнялось, осталась только усталость — такая, как после того, как наплачешься в подушку. Ли На разглядывала монету в ладони.
— Дядя... — она облизала пересохшие губы, — а если плохие люди... ну, те, кто... — слова никак не складывались в предложение. — Монета поможет их найти?
В голосе уже не было детской растерянности — только твёрдость, удивительная для десятилетней девочки.
Ли Тяньжун медленно улыбнулся. В глазах читалось нечто, похожее на гордость.
— Ты обязательно узнаешь правду.
Ли На опустила глаза на монету в своей ладони. Странно — сначала была холодной, а теперь грела ладонь.
— А потом что было?
— Империи рухнули, наступил хаос, — он провёл рукой по лицу, и впервые в нем проскользнула усталость. — Мы могли исчезнуть, как многие другие. Но выбрали иной путь.
— Какой?
— Вышли из тени, — взгляд стал пристальным, изучающим. — Век разрушений требовал новых решений. Вместо кинжалов — контракты. Вместо крови — влияние. Мы вложились в экономику, в развитие страны.
Ли На резко подняла глаза:
— Значит... мы больше не... не делаем этого?.. — Ли На впиваясь взглядом в дядю, как будто от ответа зависело всё на свете. В комнате стало очень тихо — даже ветка вишни перестала стучать в окно.
— Нет, — наконец произнёс он. — Просто стали избирательнее.
В животе у Ли На заныло, как перед контрольной в школе. Только в тысячу раз хуже. Она вспомнила, как дяди Е и Ван сидели за большим столом и спорили с папой...
— Но это же... плохо…
Ли Тяньжун медленно выпрямил спину, и свет от лампы заиграл на скулах резкими тенями. Он казался сейчас не дядей, а чужим — человеком из тех историй, где герои превращаются в духов.
— Плохо — это когда простые люди гибнут, а сильные считают их сопутствующими жертвами. Багряный Феникс не даёт этому случиться.
Она прикусила губу. Вкус крови напомнил ей тот день, когда упала с велосипеда во дворе. Тогда папа поднял её, отряхнул коленки и сказал: «Смелые не плачут».
— А вы... кто теперь? — спросила Ли На, сжимая монету.
— Мы решаем, — дядя погладил её спину. — Не начинаем первыми. Но не даём другим играть в жестокие игры.
— Но люди же погибают! — она растёрла глаза чтобы не заплакать.
— Люди погибают, — он нежно расправил складку на платье, как делала мама. — Мы следим, чтобы это было не зря.
В голове всплыл папа — его тёплые руки, подбрасывающие её вверх, к самому потолку.
— Значит... папа тоже...?
Дядя замер. Губы дрогнули, будто он хотел сказать что-то, но лишь кивнул:
— Он был главой.
В горле засаднило. Как же так? Папа, который смеялся, когда она проливала чай на важные бумаги, который целовал ей пальчик, когда укололась о розу...
— Но тогда... — она сглотнула, — почему его... почему его нет?
— Потому что кто-то, кого он считал другом, оказался… — Тяньжун сжал её плечо. — Предателем.
В голове застучало, как дядины часы на камине: "Кто-кто-кто?" Перед глазами поплыли знакомые лица — дядюшка Вэй, от которого пахло мандаринами, когда он садился с ней за пианино; Цзю, подаривший на Новый год Сяоху; Е с волшебными конфетами... Нет, не может быть! Они же все такие добрые!
Монета со звоном покатилась по полу.
— Твой папа... — дядя запнулся, гладя её волосы так же нежно, как это делал отец, — он был героем. Спасал людей. И... и очень надеялся, что тебе не придётся об этом знать.

_______________________
  Ли На простое и элегантное имя. Фамилия Ли («слива») — очень известная, а имя На означает «изящная», «грациозная».
  Сяоху. Кличка переводится как «Маленький Тигр».  Популярная кличка для собаки.
  Ли Вэньчжоу  — Брат Ли На, 19 лет. Вэнь означает «культура», «письменность». Чжоу — «полный», «всеобъемлющий», а также отсылает к древней династии Чжоу.  Вместе имя можно понять как «обладающий полной/глубокой культурой».
  Чжао Юй — подруга из школы. Чжао — древняя и почтенная фамилия. Юй означает «дождь». Это неоднозначный символ: он может означать как свежесть и жизнь, так и лёгкую грусть.
  Ли Тяньжун  — громкое и амбициозное имя. Тянь — значит «небо», жун — «слава», «честь». Вместе имя можно понять как «Небесная Слава» или «Прославленный Небом».
  Ли Вэньхао — брат Ли На, 15 лет. Вэнь — культура, грамота, знания. Хао — великий, безграничный, мощный (как океан). Имя означает что-то вроде «Безграничная мудрость» или «Великие знания».
  Ли Синьянь) сестра Ли На, 18 лет. Синь — значит «сердце», «душа»; Янь — значит «красивая», «изящная». Вместе получается «красивая душой» или «красота, идущая от сердца». Это имя про внутреннюю гармонию и доброту.
  Ли Юань  военачальник, который сверг династию Суй и основал династию Тан (618–907 гг.). Его имя переводится как «слива» (Ли — фамилия) и «глубина» (Юань). Эпоха Тан стала для Китая временем небывалого могущества и процветания. «Чжэнь», «истина».
  Ли Шиминь  — великий император династии Тан. Его имя означает «правитель мира для народа». Его правление стало золотым веком процветания и мудрости. Но трон он захватил силой, убив своих братьев. Эта фигура идеально символизирует как величие, так и безжалостность в борьбе за власть.
  «Багряный Феникс». Орден назвали "Багряным Фениксом" не случайно. Феникс — птица, что возрождается из пепла. Так и орден поднялся после разгрома, давая людям надежду. А багряный цвет — это не только цвет знамён и праздника, но и цвет крови, пролитой в борьбе.
  «Анфэнлин» — так в народе прозвали монету Ордена. Люди видели в ней спокойствие (Ан), что приносит ветер (Фэн) или феникс (Фэн) по приказу семьи Ли (Лин). То есть в народе верили в Феникс. Получив монету, человек совершенно точно знал, что его просьба исполнится, и терпеливо ждал, когда об услуге попросят его.