Глава 4. Книга десяти сотен

Ван Лэйянь откинулся на спинку стула, и смех вырвался густой, раскатистый.
— Ха! Вот это слово! Такое грех не отметить. Ну что, маленький Хунлунь , скажи — чем угостим честь твою?
Голос звучал легко, даже беспечно, но в этой беспечности пряталась колючка. Он слушал не столько ответ, сколько между словами — дрогнет ли, оступится ли.
Ли На чуть заметно задержала дыхание, а потом выпрямилась.
— Сяолунбао . 
— Сладкие или острые? — тут же нашёлся он.
— И те, и другие.
Уголок губ изогнулся, одобряя. Плечи расправлены, взгляд твёрд. Девочка держится, будто годы тренировалась скрывать страх. Неожиданно... достойно.
Двигаясь к холодильнику, он уловил странную вещь: запах теста, лёгкий, едва уловимый — или память дурацкая играет? Перед глазами появилась другая комната, наполненная паром, женские руки, ловко защипывающие края. Сколько лет прошло? Десять? Больше? Теперь этого не будет.
Хотя, если быть честным, из всех женщин, что попадались ему на пути, только Синьинь  лепила их как надо. Он усмехнулся.
— Твоя мама их делала, да? — спросил он, не оборачиваясь. — В них есть что-то… ну, настоящее. Из тех времён, когда всё было проще.
Ли На невольно облизнула губы, пытаясь уловить давно забытый вкус маминых пирожков. Но в следующее мгновение задумалась: откуда этот человек мог знать о маминых рецептах?
Она уже открыла рот, чтобы спросить, но передумала. Хошэнь улыбался так, словно вспоминал что-то хорошее, и ей стало неловко. Может, не стоит спрашивать сейчас? Взрослые иногда не любят лишних вопросов.
Зал наполнился шорохами и шагами, каждый занялся своим делом. Ван Лэйянь застучал ножом по разделочной доске. Уцзи и Мояо перебрасывались шутками, а Байхэ стоял рядом с ними, сжав подбородок пальцами.
Инлинь бросил небрежную фразу про восьмой этаж и растворился в полумраке коридора. Ли На замерла между Линфэном и Лунцзяном, а Тяньшу, ворча что-то себе под нос, рассеянно шарил взглядом по залу, будто что-то искал.
— Я пойду, — сказал Лунцзян.
Но едва он сделал шаг, как край пиджака натянулся — тонкие пальцы Ли На вцепились в ткань. Она не говорила ничего, но в глазах читалось столько, что слова были лишними: не оставляйте меня здесь одну.
Лунцзян осторожно высвободился.
— С тобой Линфэн, — сказал он. — Не бойся.
Тепло чужой ладони коснулось плеча Ли На.
— Он не спал двое суток, — пояснил Линфэн, кивнув в сторону Лунцзяна. — Пусть отдохнёт. А пока… пойдём. Отвечу на твои вопросы.
Они обменялись взглядами с Распорядителем, понятными без слов. Линфэн уже сделал шаг к выходу, когда...
— Постойте.
Тяньшу преградил им путь. В руках лежала книга — древняя, массивная, с потрескавшимся кожаным переплётом. На обложке, меж металлических уголков, феникс раскинул огненные крылья; позолота на корешке потускнела, но замок всё ещё крепко смыкал страницы, храня то, что не каждому дано узнать.
— Хочешь стать главой? Начни с этого.
Он протянул фолиант. Девочка едва не выронила его — книга оказалась неожиданно тяжёлой, будто в ней лежал не просто текст, а сама история, спрессованная в бумагу.
— Что это?..
Она раскрыла первую страницу и прищурилась. Знаки плясали перед глазами. Моргнула, но письмена не проступали яснее, скрываясь за витиеватыми линиями.
— Я… не могу это прочесть! — вырвалось у неё, и тут же кровь ударила в щёки.
Тяньшу наблюдал за ней с тем же выражением, с каким смотрел на всех учеников.
— Этот манускрипт — часть истории. Если ты не можешь прочесть, как собираешься её творить? — возразил он. — Учи. Завтра проверю, что усвоила.
Взгляд проникал сквозь неё, будто читал те мысли, что ещё только зрели в глубине сознания. Он знал каково это, когда выбора не остаётся.
— За одну ночь? — голос Лю Мэйлина прозвучал сдержанно, но в нём дрогнула нота возмущения. — Господин Сюй, не слишком ли сурово?
— Тогда объясни ей, — отрезал Тяньшу. — Чем раньше поймёт, тем лучше. Или... — он прищурился и чуть улыбнулся, — …пригласить господина Чэнь помочь с памятью?
Едва имя сорвалось с губ, Мояо преобразился, ожил, заиграл неподдельным интересом, а на губах расцвела та самая улыбка.
— О-о, кому-то нужна помощь? — возник он рядом с такой скоростью, будто только и ждал сигнала. Пальцы уже порхали во внутреннем кармане пиджака, где звякнули маленькие флакончики.
— Нет, спасибо! — Ли На едва не рассмеялась: его удивлённый взгляд и её собственный ответ казались такими нелепыми! Но она тут же поджала губы: взрослые не хохочут просто так.
— «Нет»? И всё? — Мояо вытянул слово, изображая удивление. — Ни угрозы, ни намёка на холодное презрение? — он поднял глаза к потолку и всплеснул руками. — А-На , ты разбиваешь мне сердце.
Чуть склонил голову и добавил почти доверительным тоном:
— Но помни: упущенные возможности… имеют неприятную привычку возвращаться.
Он подмигнул, вернул флакон на место с нарочитой аккуратностью и улыбнулся так, будто только что сделал великодушное одолжение:
— Я же не настаиваю. Просто даю выбор. А выбор — он, знаешь, обидчивый.
Паника куда-то уползла, как испуганный жучок. Почему? Ведь он должен пугать. Должен! А вместо этого... уголки губ сами собой потянулись вверх.
— Пойдём, — сказал Линфэн.
Тяньшу сложив руки за спиной, наблюдал как уходит юный Линфэн и юная Хунлунь.
«Лин-эр …» — пронеслось в его мыслях.
Лю Мэйлин всегда был как заточенный клинок: отстранённый, безжалостный, лишённый мягкости. Дети, правда, к нему липли, словно пчёлы на мёд, чувствуя совсем не то, что пугало взрослых. Но признать кого-то? Допустить в своё пространство?
«Ха…» — внутри старика шевельнулось что-то вроде усмешки.
Клан Лю испокон веков служил роду Ли, потому что признали. И вот теперь этот молчаливый воин, этот человек без тени сомнений, просто… склонил голову перед девочкой.
«Значит, и впрямь…»
Ли На шла за Лю Мэйлином. Его длинный черный танчжуан  облегал фигуру, не оставляя ни единой складки, ни малейшего намёка на то, что могло бы выдать скрытое оружие.
«Где же он прячет ножи?» — вертелось в голове.
Пальцы непроизвольно сжали тяжёлый фолиант, а глаза, будто сами по себе, принялись выискивать малейшие признаки спрятанных клинков — складки, выпуклости, неестественные изгибы ткани. Но прежде, чем она успела что-либо обнаружить, Лю Мэйлин обернулся, и их взгляды встретились.
Ли На резко выпрямилась, стараясь сохранить равнодушное выражение, но тут же осознала другое — как громко звучат её шаги.
Он двигался так, будто вовсе не касался пола, а она — шаркала, как по гравию. Попыталась ступать тише, но широкий коридор упрямо возвращал ей эхо каждого шага.
Это место напоминало пещеру, освещённую искусственным светом. Грубые каменные стены, оплетённые проводами, уходили вверх, смыкаясь аркой метра в три высотой. Но под ногами — тёплый, золотистый блестящий пол. Казалось, она идёт по границе между двумя мирами: один — суровый, древний; другой — гладкий, созданный руками людей.
Впереди, почти незаметная среди камня, виднелась дверь. Лю Мэйлин толкнул её без усилий, и тьма за порогом словно потянула внутрь. В густом, пыльном воздухе мелькнул знакомый запах — лаванда. Та самая, которой мама протирала полки.
Ли На замерла.
— Свет, — произнёс Лю Мэйлин.
Лампы вспыхнули разом, и перед ней открылась комната.
Тот самый Кероберос , подаренный на восьмой день рождения. Книги с потрёпанными корешками — те, что перечитывала бессчётное количество раз. Маленький столик у окна, где, как и прежде лежали нотная тетрадь и карандаш. Шторы, тюль, постер с любимым аниме, зеркало в полный рост и даже мусорная корзина — всё было точь-в-точь, как дома.
— Здесь убирать некому, — сказал Линфэн без тени упрёка.
Слова обожгли, будто плеснули горячим чаем. Она шмыгнула носом и плюхнулась на пол, торопливо хватая раскиданные книги. Только тут заметила, что пальцы трясутся, а в горле застрял противный колючий комок.
Утром, когда впервые проснулась в этой странной комнате, хотелось закричать и разбить всё вдребезги. Каждая кукла, каждая книжка на полке казались злыми двойниками. Как будто кто-то специально всё вернул, чтобы сделать больнее.
Но сейчас...
В груди стало как-то тихо, будто после долгого плача. Ли На обвела взглядом комнату и удивилась — вещи больше не казались чужими. Может, просто привыкла? Или перестало так сильно болеть?
Ей надоело бояться. Надоело вспоминать, как было раньше, когда мама гладила волосы перед сном. Да, ещё маленькая. Да, многое непонятно. Но в голове уже ясно: надо стать главной. Папа бы хотел, чтобы справилась. Значит, научится.
Только вот страшно. Очень страшно. Этот холодок под рёбрами не исчезал — он жил в ней с тех пор, как впервые поняла, что люди умирают. Даже если зажмуриться и сделать вид, что всё хорошо, он никуда не денется.
— В этом крыле комнаты повторяют твоё поместье, — голос Лю Мэйлина вывел её из раздумий. Он стоял у виртуального окна, где мерно покачивались ветви цветущей сливы. — Их строили параллельно с настоящими, изменяя по мере твоего взросления.
Он замолчал, и Ли На не могла понять его мыслей, но слышала грусть. Его пальцы, касаясь холодного стекла, едва заметно дрогнули.
— Когда Уцзи создал проекции, ручные рисунки за окнами заменили цифровыми.
Ли На подошла вплотную к стеклу. Там был сад — точь-в-точь как дома. Вот кривая ветка сливы, вот трещинка на беседке, оставшаяся после того, как старший брат нечаянно задел мячом. Даже гортензия была зелёной, как в тот день...
— Значит... это не специально для меня? — голос дрогнул, но быстро взяла себя в руки.
— Нет. Лунцзян ждал, пока ты проснёшься. Чтобы не испугалась, — Мэйлин ответил ровно, как всегда.
Ли На закусила губу до бела. Ну конечно, они же не такие. Не как те мальчишки в школе, что прятали её ноты.
Она прижала ладошку к холодному стеклу. Солнце на экране светило ярко, но не грело. Зажмурилась, представляя тепло, но, когда открыла глаза, стекло снова было холодным.
Родным... но мёртвым...
Девочка потянулась к ручке окна, но вдруг остановилась. Что если там не пахнет мокрой землёй после дождя? Не слышно чириканья, дерущихся в кустах воробьёв? Она медленно опустила руку. Лучше пусть остаётся картинкой. Настоящий сад теперь только в памяти — живой, тёплый, наполненный звуками.
— Если захочешь изменить, скажи Уцзи.
Палец ковырял выбившуюся ниточку из корешка фолианта. Если оставить всё как есть — каждый день будет болеть. Но убрать — значит признать: мамины духи больше не пахнут в шкафу, а папино кресло останется пустым. В горле опять защекотало.
— Я... — начала она и замолчала, беспомощно сжав кулачки.
Линфэн между тем беззвучно подвинул стул. Движения были такими... обдуманными. Не то что у неё, когда неслась сломя голову и вечно задевала углы.
— Давай посмотрим вместе.
Ли На пристроилась на краешке стула, едва не уронив тяжёлую книгу. Переплёт пах старой кожей и чем-то горьким, как аптечка.
— Эта книга — не просто свод правил, — ладонь легла на обложку. — Каждая страница здесь написана чьей-то кровью.
Живот резко свело, будто перед контрольной по математике. Линфэн не пугал нарочно — он просто говорил правду, как объявлял: «Завтра дождь» или «Ужин в семь».
Она украдкой посмотрела на него. В свете ламп лицо казалось бледнее и резче, но в уголках глаз пряталась усталость — та самая, что бывает у папы, когда он думал, что никто не видит. А ещё... звенели колокольчики.
Странно. Такой человек — и вдруг колокольчики.
— Это... — она накручивала прядь волос на палец, — правда кровь?
Линфэн повернул страницу.
— Не проверял, может и чернила.
Губы сами собой задрожали — вот сейчас заплачет, как маленькая. Но вместо слёз неожиданно потянуло притулиться к его рукаву, как раньше к брату после кошмара.
— Ск-сколько... — пропищала она, но сглотнула и выдохнула ровнее: — Сколько ей лет?
— Больше тысячи.
Тысяча. Ли На зажмурилась, пытаясь представить столько зим — десять раз по сто, но так и не смогла. Палец запутался в волосах, но боль на коже не вернула ощущения реальности.
Пергамент шуршал, словно сухие листья под ногами. Запах ударил в нос, древний, как в музее. Она чихнула, едва успев прикрыться ладонью. Линфэн покосился на неё, и девочка потупилась, смущённо вытирая руку о пижамные брюки.
Стряхнув смущение, снова уставилась в загадочные закорючки. Совсем как на уроках каллиграфии, где её «шедевры» напоминали кривые прутики. Но здесь было хуже — ни одной знакомой чёрточки.
Он сидел прямо, как папа на официальных приёмах, только без этого надменного выражения. Сейчас больше напоминал старшего брата.
— «Кто встанет во главе Ордена... — прочёл он. — ...пусть будет крепче стали, но гибче весенней ивы...»
Девочка нахмурила бровки, ловя каждое слово. В голове тут же всплыла картинка — огромный меч, извивающийся как молодой бамбук.
— Это... ну, клятва что ли? — брякнула и сразу замялась. Братья бы точно подкололи за такую формулировку.
— Первая заповедь, — ответил, будто диктовал учебный параграф. — Их больше сотни. Каждый глава Ордена оставил здесь свой урок. В этом — дыхание Багряного Феникса.
Ли На провела ладонью по шершавой бумаге, чувствуя бугорки древних чернил. Пергамент шёпотом зашуршал, жалуясь на неловкое прикосновение.
— Мне... все их надо запомнить?
Уголок губ Линфэна приподнялся. Она уже хотела рассмотреть поближе, но он снова стал прежним. Девочка вздохнула и склонилась над книгой, морща нос. Иероглифы совершенно точно писала утка, прошлёпав по странице.
«Да как он тут вообще что-то понимает?» — вспомнилось лицо Вэньчжоу, корпевшего над своими конспектами с таким же сосредоточенным лицом.
— Все... вот так вот учили? — она постучала ногтем по непонятному символу.
— Да.
— А если... — Ли На ковырнула ногтем край книги, — у меня не выйдет? Я ведь даже не разбираю...
Слова выскочили неловко и совсем не так, как репетировала в голове. Линфэн поднял глаза. Взгляд напомнил глубокий пруд у дома — тот, в котором отражались звёзды, но никто не знал, что на дне.
Она опустила подбородок, готовясь к подзатыльнику или хотя бы к ворчанию вроде «в роду Ли слабаков не было». Но он просто смотрел. Так смотрел папа, когда впервые сыграла «Лунную сонату» без ошибок.
— Начнём, — сказал он.
Ли На вспомнила, как братья взяли её на рыбалку и она поймала рыбу из Сюаньуху . Тогда тоже казалось невозможным, но все же вытянула ту большущую рыбину.
— Они... они шевелятся! — тыкнула пальцем в первую строку. Буквы действительно плясали перед глазами, как муравьи.
Линфэн достал из рукава конфету. Точь-в-точь такие носила в кармане мама, когда Ли На болела.
— Орден... — он развернул фантик с хитрой точностью, которой она позавидовала бы в игре в бумажки, — силён не мечами. Сперва разберись — кто ты. И кто вокруг.
Ли На замерла, даже дышать боялась. Сердце колотилось, как в тот раз, когда впервые держала нож — папа тогда сказал, что одно неверное движение, и порежется. Только сейчас всё гораздо хуже.
— Власть в Ордене — не лестница, по которой карабкаются, — он протянул ей конфету. Ли На машинально, почти не глядя, сунула её за щеку. Кисло-сладкий вкус разлился по языку, но не принёс обычной радости. — Здесь оступишься — упадёшь не один.
Она сжала колени так сильно, что даже заныли косточки. Ладони стали липкими, но не отвлекалась — боялась пропустить хоть слово.
— Хунлунь… — Линфэн замолчал, давая время понять. — …это не просто титул. Это закон. Даже Распорядитель не смеет ему перечить.
Всё внутри перевернулось, как будто её старую жизнь вытряхнули, как мешок с игрушками, а новую ещё не дали. Она почти физически ощущала эту пустоту и неуютность, как в чужой комнате, где не знаешь, куда положить свою любимую пижаму.
— Распорядитель... — задумчиво заговорил Линфэн. — Он как... старший брат, когда родителей нет дома. Может наказать, но переставить мебель в доме — не имеет права.
Ли На кивнула, с трудом примеряя этот уютный образ к лицу Лунцзяна, перед которым все становились тихими. Даже дядя Тяньжун, который постоянно кричал на слуг, перед Распорядителем делался похожим на мокрую кошку.
— Почему его все боятся? — прошептала она, тут же вжав голову в плечи. Вопрос выскочил сам собой.
Линфэн на секунду задумался, перебирая пальцами край своего рукава.
— Когда ты роняла чашку в зале приёма, что говорил отец?
— Что... это не страшно...
— А что делал?
Ли На покраснела. Отец молча поднимал осколки сам, не позволяя слугам убрать. И этот тихий стук фарфора был страшнее любой ругани.
— Лунцзян — как твой отец. Не кричит. Но когда говорит «нет», даже старейшины забывают дышать.
— А если... — Ли На запуталась в складках пижамы, — если он вдруг... станет плохим?
Линфэн резко поднял голову, и она инстинктивно отпрянула, как от внезапного хлопка двери.
— Тогда это будет твоя первая казнь, — сказал он просто, как если бы объяснял, как точить карандаш. — Но не бойся. Он скорее сам перережет себе горло, чем предаст память твоего отца. А Тяньжуна он ненавидит, но не тронет без приказа.
«Ненавидит?» — захлопала ресницами, как всегда, делала, когда что-то казалось неправильным. Вчера думала, дядя просто побаивается Распорядителем, как она боялась строгой учительницы. Но теперь... Теперь в голове закружились страшные мысли. Что такого сделал дядя? Уже собралась спросить, как вдруг...
— Подручные, — продолжил Линфэн, не глядя на её побелевшие пальцы, вцепившиеся в книгу. — Чаще всего это наёмники. Но иногда Столпы берут своих детей — учить и растить. У меня есть двое. У Лунцзяна — свои. И так дальше.
Ли На представила, как берёт за руку одноклассников — Вань Ли, что делится булочками, или бойкого Сяо Цзюня с задней парты. Они даже не поймут, во что ввязываются. Стало не по себе, будто тайком подложила им в портфель что-то опасное.
— Твой отец... — начал он и замолчал, раздумывая над словами. — Двое его людей знали всё. Не знатного рода, но... — он немного помолчал, — …их уважали.
Ли На нахмурилась. Столько людей окружало отца! Но некоторые лица всплывали чётко:
Дядя Е — тот, что всегда приносил хрустящие конфеты «Белый кролик»  в сине-красной обёртке. Он давал первую, а остальные заставлял зарабатывать: правильно написать иероглиф или сыграть гамму.
Дядя Ван — огромный, как медведь. Однажды подбросил её так высоко, что закричала от страха, а потом весь вечер просила: «Ещё!»
Дядя Вэй — худой, с длинными пальцами. Когда он играл на пианино, даже служанки замирали у дверей, а когда играла с ним в четыре руки сбегались все.
А дядя Цзю... подарил ей Сяоху. Маленький тёплый комочек, который лизал щёки и спал на коленях.
Куда они все делись? Наверно, как и папа…
— Подручные — как игрушки, — констатировал Линфэн. — Сломалась — в корзину.
Вдруг вспомнила Сяоху. Его виляющий хвост, тёплый язык, которым он так смешно тыкался в щёку. И Чжао Юй, что осталась в доме…
— Заподозришь в предательстве — убьёшь. Не ты, так кто-то другой. Доказательств не нужно.
Ли На резко отвернулась и уставилась на низкий столик у окна, где лежала её старая нотная тетрадь. Пальцы сами потянулись к воображаемым клавишам, зацепившись за спасительную ниточку мелодии. «Тише, мыши, кот на крыше...» — мысленно запела она, пытаясь заглушить нарастающую панику. Они не предавали, а все равно их больше нет…
— Но твоих людей может казнить только ты или Распорядитель, — сделал паузу, доставая платок, и передал его девочке. — Вместе с семьями.
Слово «казнить» ударило по ушам оглушительной тишиной. А слова «вместе с семьями» провалились куда-то глубоко внутрь и разорвались там.
У Чжао Юй был старший брат, который учил её запускать змея, и мама, которая пекла самые пушистые паровые булочки, и папа-сапожник с вечно засаленными пальцами.
«Не… — пищало все внутри. — Не будет этого. Не позволю. Я же Хунлунь, да? Прикажу их не трогать!»
— Но... но они же ничего плохого не сделали! — вырвалось у неё, и тут же прикрыла лицо платком, вспомнив, что перебивать взрослых нельзя.
Линфэн смотрел на неё с безжалостной прямотой.
— Оставь вопрос — получишь труп. Оставь труп — получишь мстителя, — он аккуратно прижал платок к её носу, как делают с детьми, когда те не умеют сморкаться сами. — Так устроен наш мир.
Ли На высморкалась, но дышать стало труднее, будто кто-то туго затянул шарф на шее. Она машинально потянулась к воротнику, но там ничего не было — только холодный пот на коже и бешено стучащая жилка. Внутри всё кричало, что он неправ, что так не бывает. Но где-то на самом дне, под нарастающей лавиной ужаса, уже шевелилось холодное, липкое понимание. Он не шутит.
— Следом идут Столпы, — не останавливался Линфэн, сворачивая и убирая платок.
Он перечислял имена, одно за другим. Этот владеет больницами — самыми лучшими, где пахнет лекарствами и чистотой. Тот — спортивными школами. Рестораны, где готовят её любимые пельмени, храмы, где зажигают благовония... Всё звучало так нормально, так по-взрослому скучно.
Но с каждым словом внутри замирало. Они лечат людей — и сами кого-то режут? Учат детей — и сами пишут приказы о казнях? Сегодня веселятся на празднике, а завтра... завтра...
Она представила доктора в белом халате, с руками, пахнущими медикаментами, — и эти же руки держат окровавленный нож. От этой картинки стало так противно и холодно, что захотелось зажмуриться и заткнуть уши, чтобы не слышать.
— Ты ещё хочешь возглавить Багряного Феникса? — спросил Линфэн. Не как учитель, спрашивающий урок. Не как взрослый, проверяющий ребёнка. Просто спросил — и ждал, глядя своими спокойными, как пруд в саду, глазами.
Ли На зажмурилась и представила завтрашнее утро. Вот странный Мояо — войдёт с улыбкой, от которой в животе болит. Рядом Хошэнь — большой и шумный. Тяньшу… от него пахнет старыми книгами и чем-то горьким.
А ещё Лунцзян. Как папа мог заставить его слушаться?
Они все такие… большие и громкие. Как она может приказывать им? Сказать: «Ван Лэйянь, не дерись!» — а он рассмеётся. Или: «Чэнь Яошэнь, отдай флакончики!» — а он просто подмигнёт и спрячет за спину.
В носу засвербело, будто от резкого осеннего ветра, но она глубоко вдохнула. Так и тянуло юркнуть под одеяло. Но…
Папа же справлялся… Значит, и она сможет.
— Не хочу... — выдохнула она, сведя брови к переносице. — Но... папа же смог.
Линфэн улыбнулся одними глазами и кивнул.
— Тогда запомни, — голос стал тише, — твоя слабость — это смерть других. Оступишься — умрут те, кто тебе поверил.
Ли На вцепилась ладонями в штаны. В голове крутились картинки: лица братьев, сестры, одноклассников... Все они теперь будто смотрели на неё, ждали.
— Я... запомню.
Линфэн внимательно изучал её лицо. Взгляд скользнул по дрожащим ресницам, плотно сжатым губам. На секунду пальцы, обычно такие точные и жёсткие, странно размякли, переворачивая страницу. Но тут же снова стал невозмутим, как будто этого мига слабости и не было.
— Сегодня — двенадцать, — сказал он, и тон приобрёл что-то новое — не тепло, но какая-то приглушенная резкость. — Не зубри. Прочувствуй. Остальное Уцзи переведёт.
Ли На кивнула, неосознанно теребя в руках складку кофты. В голове путались мысли: как приказывать взрослым дядям? Как заставить их слушаться? Но одно понимала чётко — обратно дороги нет.
— Вторая, — Линфэн погладил ладонью страницу. — Верность.
Под ложечкой засосало, будто забыла что-то важное, что никак не может вспомнить.
— Орден — это не просто красивые слова и церемонии, — продолжил он. — Ты теперь принадлежишь ему целиком. Даже если колени подгибаются. Умереть за Орден...
Ли На непроизвольно представила дядю Ван — того самого, что всегда подкидывал вверх, смеясь. Вот стоит спиной к ней, заслоняя от страшного... А ведь он бы так и сделал. Умер бы за неё. От этой мысли стало одновременно тепло и очень-очень страшно.
— А если... кто-то не сдержит клятву? — перебила она.
Глаза медленно прошлись по полке с её старыми игрушками — плюшевому медведю, кукле в выцветшем платье.
— Предателей, — произнёс он, — уничтожают. Всех.
Ли На резко втянула воздух, как будто ударили в живот. Перед глазами появился образ Вэньхао — как он смеялся, когда щекотала его.
— Но... а семья? — прошептала она.
Линфэн перевернул страницу с тихим шуршанием.
— Оступится один — погибнут все. Ты поймёшь.
Он посмотрел на неё без жалости или гнева — только холодная уверенность человека, видевшего слишком много смертей.
«Значит... папа м-мог оступиться? И его... из-за него... всех?.. А если... это я? Я что-то сделала не так, и из-за меня все погибли?»
Ли На передёрнуло — будто кто-то провёл льдинкой по позвоночнику. Вдруг — неожиданное тепло. Шершавая, покрытая боевыми шрамами рука осторожно накрыла её сжатые кулачки, будто пряча хрупкую птичку.
Она подняла глаза и встретила его: тёплые, как первый солнечный луч после долгой зимы. И услышала... тот самый красивый перезвон. Теперь поняла: это не колокольчики. Это ветер играл с чистой душой этого сурового воина, как играет с подвесками на крыльце её дома.
«Как?» — хотела спросить, как, зная все эти жуткие заповеди, сохранил в себе эту тихую песню? Как после всего, что видел, в глазах осталось место для... для этого тёплого света?
Он не просто учил заповедям — показывал, что можно пройти через всё это и остаться... нет, не просто человеком. Остаться собой.
И в этот момент поняла, что хочет быть не просто главой Ордена. Хочет быть такой, как он. Сильной, но не жестокой. Мудрой, но не холодной. Той, чью душу не сломали правила, а сделали... красивее.
— А если я... — Ли На закусила губу, чувствуя, как подступают слезы.
— Поступишь верно, — перебил он. — Потому что будешь знать: одно решение — как камень в пруд. Круги разойдутся далеко.
Линфэн открыл новую страницу, непонятные знаки казались теперь не такими страшными. Может быть, даже... знакомыми? В груди защемило, но это была уже не паника. Скорее — предчувствие, будто перед прыжком в глубокий бассейн.
 — Третья заповедь, — голос стал резким, — Честь. Обещал — исполняй. Не сумел — плати.
Палец, весь в белых шрамах, провёл под загадочным иероглифом. Вспомнила, как в прошлом году дала слово не лазить в буфет за вареньем — и даже когда все ушли, а банка так соблазнительно поблёскивала, не тронула. А если бы съела?
— Но тогда мы... — губы сами собой сложились в слово «плохие», но не сказала.
— Чудовища?
Линфэн перевернул несколько страниц. Перед Ли На предстал рисунок: окровавленный воин протягивал руку поверженному врагу.
— Видишь? Настоящая сила — не в том, чтобы убивать, — голос стал тише, — а в том, чтобы решать — жить ему или нет.
Ли На прищурилась, разглядывая изображение. В висках пульсировало, а в животе скреблись кошки. Она вспомнила, как в прошлом году нашла в саду раненого воробья и не знала — помочь или...
— А если... если дал слово убить?
Линфэн откинулся на спинку стула с тихим скрипом. Ответил так же просто, как если бы она спросила, когда будет обед:
— Убьёшь.
Захотелось захлопнуть книгу прямо ему на руках, как тетрадь с двойкой, чтобы тема исчезла.
— А если пообещала помочь — поможешь, — продолжил Линфэн, и пальцы слегка сжали край страницы. — Даже если придётся поломать все кости.
— Отец говорил... — Ли На сглотнула, — …что честь — это когда делаешь правильно, даже если никто не увидит и не похвалит.
— Ли Шаньвэнь мудрый. — Линфэн склонил голову в почтительном жесте. — Честь — не парадные одежды. Это грязь под ногтями после ночи у постели больного. Это кровь на зубах, когда молчишь под пытками.
Он внимательно наблюдал, как девчушка хмурит лоб, пытаясь осмыслить сказанное. Сначала в глазах был только страх, но постепенно взгляд становился чётче, упрямее. Она не просто слушала — впитывала, как губка, хоть и не до конца понимала.
— Когда-нибудь, — Линфэн понизил голос, — тебе придётся сделать выбор. И тогда ты поймёшь, что честь — не слова в старой книге. Это вот здесь, — легонько ткнул пальцем в её грудь, где стучало взволнованное сердце.
Девочка сморщила нос, но не отстранилась. Во взгляде читалось упрямство, знакомое Линфэну. Да, плакала. Да, боялась. Но не сбежала, не спряталась. И в этом уже была победа.
Свет лампы осветил новый символ — переплетённые корни, крепкие, как сталь.
— Четвертая заповедь, — он отмерял каждое слово. — Видела ли ты, как охотится зимородок?
Ли На нахмурилась, кончик языка непроизвольно высунулся — привычка, за которую мама всегда ругала. Вспомнилось, как однажды у реки видела зимородка — такую синюю птичку, будто кусочек неба упал в воду. Тогда даже дышать перестала, боясь спугнуть.
— Он ждёт, — проговорил он, и глаза сделались совсем как у той птицы — такие же острые, не моргающие. — Ни шороха, ни движения. А потом... — резко хлопнул ладонью по столу.
Ли На подпрыгнула так что чуть не упала со стула.
— Дурак бегает, как заяц от собак, — продолжил Линфэн, медленно вытирая пальцы о штаны. — Умный знает: даже Фениксу надо сначала сгореть, чтобы возродиться.
Девочка надула щёки, вспомнив слова отца:
— Папа говорил... что самый главный меч — вот здесь, — она неуверенно ткнула себя в лоб, тут же смутившись своего жеста.
Линфэн лишь поднял бровь, переворачивая страницу. На пожелтевшем рисунке воин замер с мечом над поверженным врагом. Ли На невольно прикрыла рот ладошкой.
— Представь снег. Одна снежинка — ничто. Но тысячи ломают вековые дубы. Так и мудрость: кажется, что копишь зря... пока однажды не обрушишь лавину на тех, кто смеялся.
Ли На заковыряла ноготь. В голове прояснилось, как зимним утром, когда первый снег ложится ровно-ровно. Представила, как снежинки, одна за другой, падают на ветку. Сначала ничего, потом чуть-чуть, а потом — хрусть! — и ветка ломается.
«Так и знания», — поняла вдруг. Все эти дни, когда пряталась под одеялом... Каждый день мог быть новой снежинкой. Каждая слеза — могла стать вопросом, шагом. А она просто...
— Я... я как та глупая сосулька у нашего окна, — губы затряслись, глаза наполнились слезами, — Висит, висит, а потом — бах! — и разбивается внизу...
— Сосульки тают без следа, — перебил он. — Ты хочешь, чтобы о тебе остались только мокрые следы?
Ли На резко вдохнула. Каждый день, когда ревела в подушку — убийца смеялся. А ведь могла... могла уже...
— Нет! — выкрикнула она так громко, что даже испугалась сама. — Не... не хочу!
Но Линфэн неожиданно улыбнулся. Рука мягко легла на её голову, как когда-то делал отец.
— Это был твой первый урок. Теперь ты понимаешь.
В животе защекотало — так же, как когда пряталась в шкафу во время игры в прятки и слышала, как кто-то приближается. Скоро всё начнётся, и от этой мысли стало одновременно страшно и любопытно.
— Пятая заповедь, — речь лилась, но с той же неумолимостью, с какой река точит камень. — Мудрость не в том, чтобы говорить, а в том, чтобы слышать, — пальцы коснулись её запястья легче падающего лепестка. — Ли Шаньвэнь учил: молчание — как вода в горном озере. Взволнуешь поверхность — и уже не увидишь истинного отражения.
Ли На невольно потёрла затылок — там будто мурашки бегали, совсем как когда учительница в школе смотрела в тетрадь, ожидая ошибку. Взгляд Линфэна копался глубже, чем было удобно, словно видел все её страхи.
— Помнишь огромный камень в саду? — выговорил он. — Тот, что ты всегда пыталась уронить?
Она кивнула, чуть покраснев. Тот валун действительно казался холодным и неприступным.
— Его привезли с далёких гор. Вода точила его тысячу лет...
Сердце дёрнулось и застучало так, будто хотело выпрыгнуть из груди, как тогда, когда случайно разбила мамину вазу.
— ...а разрушить можно за секунду, — закончил он, разжимая пальцы, будто показывая невидимую горсть песка.
В комнате стало так тихо, что Ли На услышала, как шуршит пижама, когда ёрзает на стуле. Попыталась дышать тише, но от этого только раздавалось громче.
— А... а если правда как лекарство? — захлопала она глазами. — Ну... когда горько, но потом помогает?
Лю Мэйлин наклонился вперёд. Теперь разглядела мельчайшие детали его лица — тонкий шрам у виска, густые ресницы и завораживающий рисунок карих глаз.
— Правды нет… есть только интересы и выборы.
Ли На взглянула на свои ладони — такие маленькие. Этими руками только этюды да менуэты играла, а завтра... Завтра, может быть, придётся держать нож. Настоящий, не кухонный. От этой мысли пальцы сами собой сжались, прячась в кулачки.
Страницы книги зашуршали под пальцами Линфэна, открывая странный рисунок — две золотые змейки так переплелись, что казалось, они играют в догонялки.
— Это... дракон? — Ли На склонила голову набок, точно так же, как делала, когда разглядывала непонятные иероглифы в учебнике.
— Шестая заповедь — Союз, — ответил он, и в этих словах звучала странная смесь важности и грусти. — Когда смотришь на цветущую вишню, что думаешь о цветах?
Ли На моргнула, сбитая с толку неожиданным вопросом.
— Они... красивые? — пробормотала она, понимая, что ответ неверен.
— Они недолговечны, — поправил Линфэн. — Как и страсть. Но ствол дерева живёт сотни лет. Так и брак — создают не для мимолётных чувств, а для прочных корней, что свяжут два рода.
Взгляд, тяжёлый и проницательный, заставил девочку невольно съёжиться.
— Тебе десять. Жениха уже выбрали, — произнёс он с той же будничностью, с какой сообщают о погоде.
Дыхание замерло. Жених? В памяти ожил Ван Си из школы, который сунул ей в портфель записку с сердечком. Она тогда покраснела так, что уши горели, и разорвала её, даже не читая.
— Не хочу никакого жениха!  — вырвалось прежде, чем успела подумать. Даже отодвинулась от Линфэна, будто сейчас заставит целоваться с каким-то… каким-то… — Кто... — она сглотнула, заставив себя выговорить: — Кто он?
— Вэй Юньчэн ... Если бы не случилась трагедия, ты бы с ним познакомилась в Байджане. Тогда Ли Шаньвэнь планировал тебе рассказать.
Голос Линфэна сохранял абсолютную ровность, но колокольчики в нём задребезжали, его что-то беспокоило.
— Но… он пропал в ту же ночь, когда погибла твоя семья.
Ли На нахмурилась, лихорадочно перебирая в памяти лица и имена. Вэй Юньчэн... Она точно никого такого не знала.
Лю Мэйлин, не меняясь в лице, услышал торопливые шаги в коридоре ещё до того, как дверь с грохотом распахнулась.
— А! — громкий, жизнерадостный голос разорвал напряженную тишину. — Нашли время для чтения?
Ли На резко откинулась назад, непроизвольно сжав страницы книги. Мысли, ещё секунду назад кружившиеся вокруг загадочного жениха, теперь хаотично метались, пытаясь перестроиться под внезапно изменившуюся атмосферу. Раздражение кольнуло под рёбрами — ей так хотелось докопаться до сути, а теперь...
Линфэн лишь безучастно перевёл взгляд на вошедшего.
— Обедать пора, — ухмыльнулся Ван Лэйянь. — Или вы решили жить на одних правилах и заповедях?
Заразительный смех заполнил комнату, как солнечный свет после долгой непогоды.
— Пойдёмте, а то остынет. Пока вы тут философствуете, пельмени превратятся в камень!
— Идём, — коротко бросил Лю Мэйлин. — Вопросы... подождут.
Ли На встала, не замечая, как сама подчиняется приказу. Шаги по коридору отдавались в висках, будто сердце перебралось в голову.
«Вэй Юньчэн...» — имя вертелось на языке, странное и колючее, как новый школьный рюкзак. Жених? У неё есть жених? Почему папа никогда не говорил? Может, это как в сказках — принц, который должен приехать на белом коне?
Но тут вспомнились страшилки, которые рассказывали подружки: о женихах с холодными руками и пустыми глазами. Представила высокого дядю, который пахнет как бабушкина кладовая, где хранились лекарства.
«Нет!» — внутри всё сжалось. Папа не мог… Он бы никогда не отдал её какому-то незнакомцу!
Но если этот Вэй Юньчэн пропал… Может, убежал? Или его украли? Или… с ним случилось то же самое?
Когда вошла в столовую, Столпы уже сидели на своих местах. В их взглядах больше не было открытого недоверия. Ван Лэйянь отступил на шаг, пропуская девочку вперёд, и с привычной энергией объявил:
— А вот и наша госпожа Хунлунь.

_______________
  «Хунлунь» — «Великий Феникс». Это не имя, а высокий титул главы тайного ордена «Багряный Феникс». «Хун» — значит великий, могучий. «Лунь» — это волшебная птица из старинных легенд, родственница феникса. Такой титул показывает, что глава — не просто начальник, а почти мифическая фигура, наследник древней силы.
  Сяолунбао. Знаменитые китайские пельмени на пару, родом из Шанхая. Их главный секрет — внутри вместе с фаршем залит ароматный бульон. Их едят очень осторожно, чтобы не пролить сок, и всегда горячими, даже если приходится немного обжечь язык. Это целый ритуал.
  Ли Синьинь. В девичестве Ван.  Имя матери Ли На. «Синь» — это сердце, душа. «Инь» — значит напевать, декламировать стихи. Получается что-то вроде «Та, что поёт сердцем» — имя для тонкой, мечтательной и глубокой женщины.
  «А-На». Такое обращение сразу говорит о близких отношениях. В Китае, чтобы показать дружелюбие или фамильярность, к короткому имени часто добавляют приставку «А-». Это как наше уменьшительно-ласкательное «Валюша» или «Настенька». Так могут звать друзья или родные.
  «Лин-эр». Ласково-покровительственное обращение к человеку по имени Лин. Суффикс «-эр» используется старшими по отношению к младшим или очень близкими людьми, он придаёт оттенок нежности, но иногда и снисходительности. Так могут звать ребёнка или девушку, подчёркивая свою опеку над ней.
  Танчжуан. Современный костюм, стилизованный под одежду золотого века Китая — эпохи династии Тан (VII-X вв.). Узнаётся по прямому крою, стоячему воротнику и характерным застёжкам. Его носят на официальные мероприятия или праздники, чтобы подчеркнуть связь с традицией и выглядеть элегантно.
  Кероберос / Керо-тян. Знаменитый персонаж из аниме и манги «Сакура: Собирательница карт». В оригинале — могущественный страж, но в нашем мире он заточён в игрушку плюшевого льва. Несмотря на важную роль, ведёт себя часто как ленивый, жадный до сладкого и очень забавный комичный персонаж. Ласковое «Керо-тян» (-тян — японский суффикс для милых существ) отлично передаёт его двойственную природу: грозное имя и обаятельный образ.
  Сюаньуху — Озеро Сюаньу. Реальное и очень известное озеро в городе Нанкине. Его название происходит от Сюаньу — китайского божества, повелителя севера, которого часто изображают как черепаху, обвитую змеёй. Это место отдыха горожан, с парками и аллеями для прогулок, но его древнее имя придаёт ему загадочный и мистический оттенок.
  «Белый кролик». Легендарные советские конфеты из детства, только китайские. Эти молочные ириски в красно-синей упаковке с белым кроликом знают и обожают все без исключения китайцы с 1950-х годов. Это такой же символ детства, как для нас «Птичье молоко» или «Каракум».
  Вэй Юньчэн. Имя, которое звучит как характеристика. «Юнь» — это поэтическая гармония, как красивый стих или идеальный аккорд. «Чэн» — искренность, честность, надёжность. Вместе они создают образ цельного и благородного человека, в котором сочетаются утончённость и сила характера. Имя-пожелание быть глубоким и настоящим.