2-3, дважды исправленное

«Утренник» у нас традиционно проходит в дифференциально-диагностическом отделении, в кабинете Хауса. Там удобно - есть, где рассесться, есть доска, на которой можно что-то демонстрировать, есть допотопный негатоскоп, на котором, как на постаменте, возвышается произведение искусства – композиция из всякой медицинской фигни – жгутов, трубок, хирургических инструментов и пластмассового черепа, венчающего всю эту вакханалию. Мы зовём её Колюще-Режущей. А Хаус грозится когда-нибудь использовать её, как начинку для мозгов окружающих его соломенных голов, и мы верим, потому что прозвище Хауса – Великий и Ужасный.
Это прозвище ему дали студенты которым он иногда читает лекции в обучающем госпитале «Принстон-Плейнсборо» - нашем союзнике-противнике-соседе-шефе-конкуренте – и так далее, и так далее, и так далее. Кличку мы живо подхватили. Ему идёт. Когда он несётся по коридору, взмахивая тростью, отчаянно хромая и кривясь от своих непрекращающихся болевых разрядов в фантомной ампутированной части бедренной мышцы, а за ним в арьегарде поспешает весь его диагностический отдел, медсёстры только попискивают, спешно улепётывая с его пути.
Что касается негатоскопа, он мой. Хаус уже много раз говорил, что если я в современную насквозь оцифрованную эпоху предпочитаю пользоваться «вот этим», то логичнее было бы и считать на счётах с костяшками, и писать гусиным пером. А мне он – негатоскоп, в смысле – нравится. Веет от него чем-то патриархалным, уютным, как от бабушкиного пирога с корицей.
Когда мы добираемся до места, большая часть коллег уже собралась. Больница у нас узкопрофильная, с иммунологическим уклоном, поэтому и отделения специфические – мы их несколько раз уже переформировывали и ротировали, и ещё будем, но пока так.
Головное отделение – онкология. Там заправляет Мигель, но на «утренники» за него ходит доктор Рагмара, милая девушка, наполовину индианка. Её ещё нет. Лабораторное отделение с приданным ему аппаратным блоком и функциональной диагностикой возглавляет доктор Буллит. Он одноногий, на протезе, С тростью. Трость у нас вообще частый атрибут – не считая Хауса, трое периодически пользуются, и я тоже, бывает, пользуюсь, когда магнитные бури. А после полёта с мотоцикла – тем более.
Третий тростеносец – хирург Кир Корвин. У него нелеченый гипофизарный нанизм, и ростом он мне по пояс, а трость его похожа на игрушечную. Трость эта – из-за травмы. Травма – из-за несчастной любви. История была громкая с этой любовью, и вот там меня очень даже забрызгало, но сейчас между нами вроде всё в порядке. Приходит он всегда первый, чтобы занять место на шкафу, и оттуда всё замечает. Ссадину на моей скуле, например. Комплекс у него такой: смотреть на всех свысока, раз уж ростом не вышел. Заносчивый, насмешливый, резкий, умный, с пышной гривой рыжеватых волос и пронзительным взглядом. Владеет гипнозом, и ещё как. Захоти он – все будем бегать на четвереньках и лаять на голоса. Но не злой и, в общем, справедливый. После «Игры престолов» вызывает невольные ассоциации. Хирург-торакальник от Бога, своими короткими пальцами действует не хуже гибких стальных щупальцев, хоть и вынужден стоять в операционной на специально сконструированной подставке. Но меня он, например, как-то из таких негодящих деталей собирал, что больше никто бы не взялся. А он сумел. Возглавляет, естественно, торакальную хирургию с реанимационным отделением «сердце-лёгкие». Его подчинённые, не считая среднего персонала – женщина-хирург Колерник и наш реаниматолог Сабини.
Ещё одно важное отделение – иммунологии, гнотобиологии, клинической фармакологии и диализа. Глава – Элисон Кэмерон. Она уже тоже на месте – устроилась в уголке дивана, и туда же плюхнется её «бывший» - зав второй хирургией, трансплантологией и послеоперационными палатами Роберт Чейз. Если совсем не опоздает, конечно. На Чейза работают наши «киты» - Кристофер Тауб, анестезиолог Дженнер, Тростли и Чэнг. Чейз с Корвином друзья, а отделения их всегда соперничают. Хотя на сложных операциях бригады перемешиваются наиболее рациональным образом. Они все спецы, но всё равно рука у каждого набита на своё.
Отделение Хауса – как бы отделение над отделениями. Общая дифференциальная диагностика. В подчинении у него, по большому счёту, все. Но постоянно на побегушках Трэверс, средний врач, однако, умеющий быть полезным, доктор Реми Хедли по прозвищу Тринадцатая, инвалид, но с правом работать без выполнения манипуляций, и Марта Мастерс – жена Чейза, которую почти никто его именем не зовёт, и не потому, что у них что-то не в порядке – просто привыкли так уже давно и не перестроились, когда они поженились.
Наконец, наша педиатрия и психиатрия. Там заправляет доктор Блавски. Ядвига Блавски. Самые густые каштаново-медовые волосы и самые яркие зелёные глаза среди всех женщин, когда-либо подвергнутых полной хирургической кастрации и расширенной двухсторонней мастэктомии по поводу запущенного рака молочной железы. Вот так вот оно бывает. Вся её грудь – сплошной послеоперационный шрам, и пластику она делать не хочет – считает ниже своего достоинства. Хаус, кстати, говорит, что у неё и коленки самые потрясающие во всём Нью-Джерси. Ну, не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, я не проводил такого полномасштабного исследования всех коленок штата, но конкретно её колено под рукой заставляет меня начать давиться воздухом и вибрировать, как провод высоковольтной линии, хотя ни мне, ни ей давно уже не двадцать, и даже не сорок.
Ядвига тоже уже здесь – сидит на стуле, видя, что Хаус направился за стол, а моё, стало быть, место будет в зрительном зале, приглашающее похлопывает рядом с собой.
Последний участник «тусовки» - главная медсестра Ней. Афроамериканка. Не толстая, но весьма внушительных габаритов – Тауб, например, её побаивается.
Пока я всех по-хозяйски оглядывал, явились недостающие. Как всегда, аккуратно и незаметно скользнула на своё место Рагмара, с папкой под мышкой явился ночной ответственный дежурный Сабини, и, как и было предсказано, с размаху плюхнулся, чуть не на коленки к Кэмерон, Чейз. Марта его раскормила, и он со своей белокурой гривой похож теперь на приличного размера льва. И поведение львиное – на бросок способен, но преследовать добычу не станет – поленится. Научный кропотливый труд не для него, а вот выдать сходу блестящую догадку, провести операцию на вдохновении, вырвать у смерти уже ею наполовину сжёванное, при этом подмигнув игриво и полыхнув белозубой улыбкой – это да, это по-Чейзовски.
Я уселся рядом с Блавски, поймал вопросительно-сочувствующий взгляд, скорчил гримасу: «да, больновато, но чего уж теперь-то», - и приготовился слушать доклад по дежурству.
Сабини – один из самых толковых врачей, и доклад у него толковый: без лишних эмоций, коротко, чётко, по существу. Оставленные под наблюдение живы, с беременной, поступившей по поводу рака околоушной железы, пришлось повозиться, стабильна, но душевное состояние оставляет желать – « я к вам записал на консультацию, доктор Блавски, на одиннадцать часов, если не возражаете». Плановую пересадку костного мозга придётся отложить – у донора повысилась температура. Значит, в запланированное время можно сделать что-то ещё. Он подготовил три варианта – выписки здесь, в папке. Вечером поступил гиперкинез для экспериментальной программы Сё-Мина – им уже занимается доктор Хедли. По аппаратной – все «браслеты» откликнулись, все исправны, экстренная расшифровка кривых не требовалась.
Хаус выслушал, милостиво кивнул, отпуская, и Сабини опустился на часть дивана, оставшуюся от Чейза.
- Что у нас с дементными?
Блавски не поднялась, но как-то словно бы потянулась к нему. После высказанного
 медицинским университетом предположения о сходной природе болезни Альцгеймера и прионного энцефалита Крейтцфельдта-Якоба Хаус загорелся тотальной микроскопией мозга всех умирающих дементных, до кого только сможет дотянуться, и Сё-Мин, который уже давно работал с нейродегенеративными заболеваниями, подхватил его начинание с энтузиазмом, так что в нашем психиатрическом отделении организована целая поисковая система для переписи и поголовного учёта дементных. Блавски это не устраивает, и Хаус вот уже неделю проводит сложную многоходовку, чтобы с одной стороны, сбагрить учёт престарелых пациентов в ведение «ПП», а с другой оставить себе свободный доступ к их мозгам «постмортем».
Я знаю, почему он так увлёкся этой темой – причина его, да и Сё-Мина, увлечения по нескольку часов в день у меня перед глазами – проводит обходы, сидит на дифдиагнозе, ест пончики в больничном кафетерии. Реми Хедли. Доктор Тринадцать. Хорея Гентингтона. Стадия начальных гиперкинезов. Инвалидность. Сё-Мин строит с ней отношения, Хаус пообещал ей кое-что., когда болезнь будет в терминальной стадии. Я узнал случайно – на «похоронах» Хауса сама Тринадцатая и проговорилась.
- Имеющиеся данные мы оцифровали, - сказала Блавски. – Регистр создан и, в принципе, может быть передан, как на магнитном носителе, так и через любой подходящий мессенджер. Вопрос за достижением вашей с Кадди договорённости.
- С этим придётся подождать до среды, – серьёзно сказал Хаус, и я едва удержался, чтобы не фыркнуть – с главой «ПП», деканом Лизой Кадди, у Хаус отношения ещё сложнее, чем у нас с Блавски, но по средам они встречаются на его территории " без обязательств , и я об этом знаю, потому что проживаю с Хаусом в одной квартире по-соседски, а также, боюсь, об этом могу знать не только я, а, например, Блавски – они с Кадди вроде дружат. Поэтому обещание разрешить все вопросы по регистру дементных в среду могло прозвучать многозначительно не только для меня.
- Плановые – по плану, обход в педиатрии и первой хирургии, амбулаторные консультации – Тауб и Чэнг. Вроде всё? Ещё вопросы есть?
Вот тут-то я и поднял руку, реализуя то, что мне навязал телефонный разговор, сбросивший меня с мотоцикла. И прежде, чем Хаус удивлённо посмотрел на меня, встал и, придерживая ноющее плечо другой рукой, проинформировал, стараясь, чтобы голос звучал индифферентно:
- Съёмочная группа сериала «Карьера доктора Билдинга» просит предоставить им возможность провести в помещении больницы съёмки интерьера и записать несколько интервью с работающими здесь коллегами. Я согласился. Они прибывают в пятницу.
Чейз со своего дивана с непонятным выражением присвистнул, но Корвин на шкафу высказался ещё более определённо:
- Всё, Хаус, твоя больница в глубокой трещине.
И в наступившей тишине тихо и возмущённо проговорила Кэмерон:
- Вы всё-таки выбирайте выражения, доктор Корвин. Здесь всё-таки женщины…
Только тогда я решился поднять глаза и посмотреть на Хауса. А Хаус… он смотрел сочувственно – по крайней мере, настолько, насколько Хаус вообще может сочувствовать – и молчал. Выдержал паузу – и кивнул:
- Всё. Все свободны. Идите работать.
Не возразил. Ни слова не сказал.
***
- Интересно, кто из них взял тебя за горло? Харт?
Я чуть пончиком не подавился, потому что не ждал поднятия этой темы. Потому что с утра Хаус ни словом не вспомнил о предстоящем визите киношников, а мы с ним общались – и много – по поводу деталей сегодняшней операции, по поводу регистра, даже по поводу моего плеча. А тут вдруг в кафетерии, когда уже ленч был съеден, и мы дошли до кофе.
- Почему сразу «за горло»? – осторожно спросил я, откашлявшись. - Ну, приедут, поснимают… От нас не убудет. Наоборот. Они обещали спонсорскую помощь. Заодно Харт обследование пройдёт, а то когда ещё соберётся… - и поскольку взгляд Хауса оставался всё таким же испытующим, сдаваясь, пискнул. – Ну, ты чего? Злишься, что не посоветовался?
- Ты не посоветовался, потому что я бы сказал «нет», а тебе хочется, чтобы они приехали. Соскучился?
Это так по-доброму прозвучало у него, что я размяк:
- Ну, и соскучился. Да и вообще… они вносят оживление.
- Это Харт с Орли вносили оживление, а вместе со всей своей братией внесут они хаос и бардак. Но, впрочем, ты – главный, тебе и расхлёбывать, - и второй свой пончик я только взглядом проводил.
Но до пятницы ещё оставалось время. Рутина повседневных дел. И прежде всего Хаус загнал меня на КТ плеча.
- Ну, и видишь – ничего нет – победоносно заявил я, рассматривая снимки.
- Это ты называешь «ничего»? – Хаус ткнул длинным пальцем. – Разрыв, отёк, целая куча кровоизлияний…
- Я с мотоцикла упал, - напомнил я. – И не стоя на парковке. Перелома, говорю, нет. Болеть – болит. Дай свою таблетку!
- Проверяешь? – сощурился мой друг. – Я чист. Ибупрофенчику хочешь?
- А нитроглицеринчику? – в свою очередь сощурился я.
Хаус понял, что я заметил, как он украдкой сунул прозрачный шарик под язык.
- Идиот. Я как представил твоё средостение, где всё на соплях болтается…
- Там всё в полном порядке. Это тебе, судя по нитроглицеринчику, стенты нужно менять.
Он вдруг тихо засмеялся.
- Чему ты?
- Вспомнил, сколько мне лет. Нам обоим.
- Вообще-то не так много лет. Но ты всегда очень бережно относился к своему сердцу. Таблетки, уколы, кусочек того, капельку этого…
- И кто мне это говорит? Твоё вообще в мусорном ведре,
- Нехорошо с твоей стороны напоминать мне, что у меня трансплантированное сердце. И что у меня были проблемы с препаратами , кстати, тоже. Хочешь подстегнуть мои комплексы, да?
- Хочу, чтобы ты не пересчитывал нитроглицерин в моём блистере и не обшаривал мои карманы в поисках своих комплексовь.
- Вы прямо как старые супруги, – раздался от двери писклявый голос. – Приятно посмотреть.
- А тебе чего надо? – резко обернулся Хаус.
- Мне, вообще-то, КТ-сканер надо, - объяснил Корвин. - Но вы, если хотите, продолжайте – я ещё послушаю.
- Хватит. Закончили уже, - сказал я и повернулся к Хаусу. – Пойдём, уколи мне хоть анацин, что ли…
- Тенальгицид лучше, - заметил он, когда мы вышли из аппаратной.
- Не стану терпеть в своём организме бурду от Воглера, - возмутился я. – Кстати, ты слышал? Как только скандал забылся, он опять всплыл.
Скандал Воглеру – в прошлом гендиректору и соучредителю компании «Истбрук-фармасьютиклз» организовали отчасти мы с Хаусом, и сознание этого, надо признаться, нам обоим грело душу. Воглер – беспринципный сукин сын – не гнушался ничем, вплоть до убийства, ради приумножения своих капиталов, на больных он даже плевать не хотел, на врачей – тем более, так что было просто очень приятно дать ему по носу. Но, как оказалось, эффект недолговечен.
- Конечно, всплыл, - невозмутимо кивнул Хаус. – Это закон физики. Такая гора жира утонуть просто не может… Где ты ночевал? Откуда ехал в семь утра?
Вопрос ударил меня точно поддых. В этом он весь, Хаус: болтать об одном, а потом вдруг – раз – и хлопаешь губами, тараща глаза, как рыба на мели. Но я к его приёмчикам уже привык, так что глазом не моргнул:
- А где мне запрещается ночевать международной конвенцией?
- Ты любовницу завёл?
- Завёл. Давным-давно, ещё в той больнице.
Я Блавски имел в виду, разумеется, но Хаус уточнил вопрос:
- Ещё одну любовницу завёл?
- Ночевать можно только у двух сразу?
Это я уже «включил дурака», потому что почувствовал подвох. Но Хаус не стал меня мучить – как-то он добродушно был настроен с утра. Или, правда, за моё средостение резаное - перерезанное испугался.
- Ты не у Блавски был. Блавски мне звонила, - и посмотрел требовательно-вопросительно.
Это начинался очередной тур его старой любимой игры: «узнай о Уилсоне всю подноготную, разложи по полочкам и затолкай ему в глотку – с комментариями». Ну, а у меня были свои причины разыгрывать в этой игре ему соперника, так что мы теперь уже играли вместе. Беда в том, что врать Хаусу у меня плохо получалось – раскусывал. Поэтому сказал правду:
- Навещал одного ракового больного в соседнем городе.
- Волонтёришь или подрабатываешь?
- Тебе какая разница? С тобой делиться не собираюсь.
Хаус скорчил оскорблённую рожу:
- Вот ты сразу во мне меркантильные мотивы ищешь. А может, наоборот? Может, я забеспокоился, что ты в бедственном положении, что, тебе материальная помощь нужна, и ты поэтому строишь планы, как выдоить киношников?
О, как! По собственному почину сменил тему. И, хотя одна не лучше другой, на знакомой почве я, пожалуй, буду поувереннее.
- Что ты, собственно, имеешь против киношников, Хаус? Отличные ребята. Настоящая команда, посмотреть приятно. Думаешь, нашим женщинам не хочется взять у них автограф или сфоткаться в обнимку с Орли или даже Джессом?
- И ты готов поощрять идиотизм? А ты помнишь, что было в «ПП», когда снимали документалку про парня с мозговой грыжей? Полный паралич интеллекта у всего отдела.
- Твоего отдела. Мой нормально работал.
- Потому что они снимали нас, а не вас. Вы-то кому интересны?
- Они мальчика с мозговой грыжей снимали. И тебя, звезду придурочную.
- Но не тебя. И ты из зависти наплёл им про меня кучу небылиц.
- Не из зависти, а просто по приколу. Они смешно велись… Вот видишь, тебе не понравилось кино, но собственная значимость понравилась.
- С собственной значимостью у меня и без них всё в порядке. Спускай штаны Это он как раз набрал в шприц анацин.
- А в плечо – никак?