Пилат-солдафон. Напоследок

1. Хайфа. Мастерская. 03:17.
Вентилятор.
Он гонял горячий воздух, но не охлаждал — только перемешивал запахи: старый дуб стола, соль с побережья, йодистый аромат Ardbeg Uigeadail. Дорогой виски. Пилат держал стакан — не хрусталь, а толстое гранёное стекло, как те кубки, что ставили перед трибунами в Риме, чтобы легионеры не разбивали их в драках.
Мирон говорил.
Говорил долго, складно, с подчёркнутой академичностью:
— Экзистенциальная трусость — это когда…
Пилат не слушал.
Он смотрел в окно — узкую щель между бетонных коробок, где маячил кусок моря. Того самого. Того, что видел корабли с приказами из Рима.
— Ты чувствуешь вес города? — спросил Мирон.
Пилат хмыкнул.
— Вес? — он поставил стакан. Точный, глухой стук. — Я чувствую, как пахнет город, когда в нём умирают. Не абстракции. Не твои «парадигмы». Запах. Кислый. Как прокисшее молоко в подворотне.
Мирон замер.
Его теория — острая, как скальпель — вдруг упёрлась во что-то материальное.
Пилат повернулся.
— Ты знаешь, как звучит настоящий выбор? Не тот, что в твоих книжках. Тот, что оставляет на ладони липкий пот, даже когда руки уже вымыты.
Тишина.
Только вентилятор гудит.
— Ты на краю стоял? — спросил Пилат. — На том, где внизу — не теория. Костоломная реальность.
Мирон не ответил.
Он понял: перед ним не «кейс для анализа».
Перед ним — шрам.
2. Питер. Подвал «Подполья». 23:48.
Воздух — густой, как бульон из перегара и дешёвого табака.
На столе — Hennessy Paradis Imperial в пластиковых стаканах.
Гнойный плюнул.
Не случайно. Рассчитано — чтобы плевок лег ровно между сапог Пилата.
— Ты — гниющая статуя на могиле Света, — сказал он.
Пилат не моргнул.
Он видел такое раньше. В Риме. В Иерусалиме. Люди всегда плевали — когда не могли убить.
— Свет? — переспросил он. — Да. Слепящий. Как молния. Которая режет небо… и гаснет.
Гнойный зарычал:
— Он был чистым!
— Чистота жжёт, — Пилат отпил коньяк. Огонь по жилам. — Я — ведро грязной воды. Залил пожар.
Тишина.
Гнойный сжал кулаки — но вдруг осёкся.
Он увидел: Пилат не защищается.
Он констатирует.
Как отчёт центуриона после бойни.
3. Пустыня. Безымянное место. Время — ?
Песок.
Колющий. Безликий.
Иешуа сидел на камне.
Не в белых одеждах. В потрёпанном хитоне, как тогда, на допросе.
— Почему? — спросил он.
Пилат замолчал.
Он знал этот вопрос. Слышал его тысячу раз.
— Мне приказали, — ответил он. Автоматически.
Иешуа вздохнул.
Не с осуждением. С усталостью.
— Ты всё ещё веришь, что это был приказ?
Пилат оцепенел.
Впервые за вечность — вопрос, на который у него не было ответа.