Яна ушла

9 мая 1991 года. Предрассветье.
Тишина. Не та, что обволакивает, а та, что звенит внутри черепа после долгого гула. Дача. Спят все. Отец, друзья... Их дыхание – ровное, чуждое. Я лежу, смотрю в потолок, а вижу – тот берег. Тот, где вода черная и холодная, даже если солнце палит. Где обрыв нависает, как недоговоренность. Где можно перестать.
Встаю тихо. Одеваюсь – джинсы, свитер. Гитарный бой где-то в висках затих. Остался только этот звон. Этот... гул пустоты, который Башлачёв унес с собой, а мне оставил эхо. И мама... Мама, которая не видит, как больно без ее тепла. "Выше ноги от земли!" – кричала я в песнях. А земля тянет. Тянет так, что кости ноют.
Выхожу. Воздух майский, сырой, пахнет сосной и прошлогодней листвой. Холодок по коже. Не от утра – от предчувствия. Иду в лес. Не думаю "прощай". Думаю: надо дышать иначе. Надо, чтобы этот ком в горле рассосался. А он – камень.
Лес.
Знакомые тропы. Стволы – как черные струны на сером небе. Солнце пробивается косо, режет глаза. Вспоминаю детство: Новосибирск, двор, смех. Как это было громко. Сейчас все звуки приглушены, будто ватой. Шаги по хрустящему валежнику – громче собственных мыслей. Мысли – обрывки. "Придёт вода..." Да, придет. Она всегда приходит. Смоет. Смоет эту усталость, эту бесконечную борьбу за право быть собой в мире, который тебя не слышит. С Егором... Все сложно. Слишком сложно. Музыка стала клеткой. "Небо здесь..." – пела я. А где оно? Затянуто этой серой пеленой, этим вечным сибирским небом.
Иду к реке. Знаю дорогу. Иня. Не Волга-матушка, не широкая, но своя. Холодная, быстрая. Стою на обрыве. Глина под ногами рыхлая, осыпается. Смотрю вниз. Вода темная, как чернила. В ней отражается кусок неба – узкий, серый. "Над водой твой лик дрожит..." Чей лик? Мой? Или того, что зовет? В горле опять ком. Дышу тяжело. Не страшно. Совсем не страшно. Пусто. Пустота звенит громче всего.
Вода.
Не помню шага. Помню холод. Острый, как нож, под кожу. Как тысячи игл. Вдохнуть не могу – вода, горькая, с привкусом ила. Темно. Тихо под водой. Шум – только в ушах, далекий, как гул поезда. Борюсь? Наверное, инстинкт. Руки сами бьют по воде, тянутся вверх, к тому серому пятну неба. Но оно уходит. Становится меньше. Темнее.
А потом... Потом тишина. Настоящая. Звон прекращается. Ком в горле растворяется. Холод... исчезает. Становится легко. Невесомо. "Выше ноги от земли!" – и вот оно. Получается. Больше не тянет. Я парю. Не в воде. Над ней. Над лесом. Вижу дачу крошечной точкой. Вижу реку – лентой внизу. А вокруг... Звезды. Не те, что ночью видны сквозь дымку города. Эти – яркие, ледяные, бесконечно близкие. Их свет не слепит, а омывает. Как чистая нота после фальшивого аккорда.
Звук.
Не гитара. Не голос. А вибрация. Тихая, мощная. Идет отовсюду: от звезд, от темной воды внизу, изнутри. Знакомая. Это музыка. Та самая, которую искала. Которая была всегда, но ее заглушал гул, боль, борьба. Теперь она – везде. Я – внутри нее. Я есть она. Больше нет "Яныча". Нет Янки. Есть только этот чистый звук, летящий сквозь холодную, бескрайнюю, прекрасную тишину. К звездам. В вечность. Туда, где мамин голос смешивается с аккордами Башла, а боль – просто тень на воде, которая уже ничего не значит.
Легко. Наконец-то легко. И тихо. Так тихо, как никогда не было при жизни. И это – ответ.