Глава 1. Арфы нет, возьмите бубен

Это было у моря, где ажурная пена.
— Юрий Аделунг, — сказал я, стараясь не фокусироваться на многоголовой гидре зрительного зала. — Мы с тобой давно уже не те. Исполняет квинтет «Алушта».  Солист — Александр Далёков!
Девушки были в двусмысленных длинных футболках. Абрам — тогда еще просто какой-то ангел-отроковица — вышла с бубном, ярко-рыжая Полина — со скрипкой, красотка-вамп Волкова — с гитарой. Взъерошенный солист Далёков, понятно, был без инструмента. Видавшие виды плавки, на носу — древние очки в роговой оправе. В те времена он разительно напоминал Шурика из "Кавказской пленницы".
По залу пробежал легкий ропот. Впрочем, очень даже не легкий. «Великого Далёкова из шестой полубочки» или «Человека с неформальным прозвищем «Файв»», как его обычно называла радиостанция «Свободная сколопендра», знали все.  Позже я ненавидел ходить с ним по студгородку — он останавливался поболтать, буквально с каждым встречным. Такие люди, как Далёков, достигают своего пика в годы учебы. Пика во всем — в спорте, в любви, в дружбе, в общении, в чувстве жизни, в счастье. Взрослая жизнь — не для них. Социальная реальность, работа, семья — для них это, как жизнь после смерти. Как сказал Макс Онипченко, «как страшный сон», хотя сам Макс был личностью сверх социальной. При создании МЧС, он возглавил альпинистский отряд. Его, можно сказать, воспитанник десять лет был начальником знаменитого «Центроспаса» МЧС, а его заместитель и брат-близнец стал Героем России. 
— Шура, ты будешь петь? — крикнул кто-то.
— Шура, нет, правда?
— Ну, как не запеть в молодежной стране? — сказал Далёков и с бесконечным чувством, как он читал только Пастернака, продекламировал финал песни Семакова, — «если б я был собою, спел бы я, а затем я бы сгорел в запое, просто и без затей!».
В зале зааплодировали, и, девушки, словно спеша отработать аплодисменты, запели, пританцовывая бедрами и играя на своих инструментах. Получалось у них отлично, особенно у Волковой — с первого класса со сцены не выгонишь.
«Мы с тобой давно уже не те,
Мы не живем делами грешными,
Спим в тепле, не верим темноте,
А шпаги на стену повешены».
Солист Далёков, согласно сценарию, лишь поправлял очки, глядя вдаль и пытаясь разглядеть там Кавказскую Пленницу.
Согласно тому же сценарию, я должен был, как баскетбольный тренер, жестами и мимикой подбадривать свою команду, но меня буквально засосало за кулисы, словно там была самая настоящая Черная дыра. Так и поверишь во всякие легенды.
В закулисье, точнее, в пространстве, огороженном ширмами, вот уж минут десять, как заседал, другого слова не подберешь, заседал на единственном стуле довольно грузный, лысоватый мужчина лет пятидесяти, известный большинству населения СССР, как «Борман» из «Семнадцати мгновений весны».
Рядом с ним крутились два Серёги — культорги «Алушты».
Серёга-1 был «в образе»: фартук горничной, сделанный из кружевной белой скатерти, на шее — гирлянда дешевых бус, на голове — белый парик с двумя толстыми косами и заячьими ушами, глаза подведены. Вскоре он прославится как один из главных создателей телепередачи «Веселые ребята», и честно говоря, я не встречал в своей жизни более артистичного человека. К сожалению, он совсем уйдёт в классическую музыку.
Серёга-2 тоже был в образе — подрисованные бородка, усы, брови, вытянутые глаза, на животе — маленький круглый доспех из метательной пластиковой тарелки. В 85-м он перепоёт на русском хиты группы Bad Boys Blue и Модерн Токинг, за что попадёт в «чёрный список» московской рок-лаборатории Министерства культуры СССР, а когда переменится ветер, станет главным диск-жокеем СССР.
— А я вырос за кулисами! — сказал Серёга-1.
— Верю, Серёг, верю! — сказал Борман, смеясь глазами. — Так что, и Пьеха здесь выступала?
— Да она работала здесь, Юросич!
— Жила, не выходя?
— И Градский! — сказал перс Серёга.
— А Высоцкий? — осторожно спросил Борман, словно боясь, что и Высоцкий ту где-то прячется.
— Высоцкий — нет! — сказал Серёга-1 веским тоном. Он, вообще, был страшный комильфо.
— Хорошо. Это хорошо… — Борман посмотрел на его заячьи уши и прыснул.
— Надо было все-таки — отдельный концерт… — сказал Серёга-1 с такой миной, точно он какой-то важняк из Министерства культуры.
— Нет, нет, очень хорошо… — сказал Борман, с трудом сдерживая смех. — Я выйду после ребят… Давно не участвовал в институтской самодеятельности…
— Один акт? — спросил Серёга-1 с серьезнейшим лицом.
— Зачем? Два! Два! В первом акте я спою песни, написанные до инфаркта, а, во-втором… — договаривал он уже сквозь смех. — после!
— Три акта! Три! — сказал вдруг Серёга-2 и тоже с каменным лицом.
— Три? — не понял Серега с косами.
— Три акта, из которых — два половых и один — террористический.
Борман— и Серёга-1 захохотали в голос. Между тем, наши певуньи уже горланили третий куплет.
— Мы с тобой не те уже совсем,
И все дороги нам заказаны,
Спим в тепле на средней полосе,
Избрали город вечной базою.
Знаю, нам не пережить зимы,
А шхуна, словно пес на привязи,
Кривая никуда не вывезет,
А море ждет нас, черт возьми!
Далёков продолжал упорно молчать — постоянство признак мастерства. Пошёл последний куплет.
— Море ждет, а мы совсем не там!
Такую жизнь пошлем мы к лешему!
Боцман!!!
И вот тут Далёков, наконец, дождался своего звездного часа. Он широко и с удовольствием шагнул вперед и что есть мочи рявкнул:
— ЯЯЯ!!!
— Ты будешь капитан! Наденем шпаги потускневшие…
Зал грохнул, как один человек.
— Далёков, ай лав ю! — крикнул из зала Разгуляй, я узнал его бас, и скрипка Полины захлебнулась в еврейском проигрыше.
— Неслабо исполняет скрипач! — сказал Борман.
Серёга-1 поднял бровь и посмотрел на Бормана своим знаменитым саркастически-мечтательным взглядом: он закончил консерваторию! Второй Серёга тоже что-то буркнул, он, хотя и закончил только музыкалку, но зато по классу скрипки.
Потом Серега-1 вышел на сцену. Заячьи уши подрагивали. В зале засмеялись и захлопали.
— Из воспоминаний Мартина Бормана-младшего — сына «наци номер два», заместителя Гитлера Мартина Бормана! — торжественно объявил он в микрофон твердым баритоном и вдруг по-женски осклабился. — Сестра мне рассказывала, что лет десять назад в Берлине она случайно увидела по кабельному ТВ один советский сериал, он был черно-белый. Вот там, говорила она, актер, игравший Бормана, был просто вылитый отец!
Из закулисья вышел Борман с гитарой. Зал заорал, как ненормальный. Он не верил своим глазам. Борман поклонился. Даже кланяясь, он смеялся.
Серёга-1 покачал заячьей головой в белом парике, сказал с чувством «Отец!» и удалился с высокоподнятым подбородком.
Борман подошёл к микрофону. Зал продолжал реветь, как шторм на Черном море.
— Как говорил все тот же персонаж, — сказал Борман смеющимся жужжащим баритоном. — все это детали. Теперь о главном! В отличие от киноролей… — он опять засмеялся. — почти все мои песни достаточно документальны… потому что я так устроен: не могу писать ни о том, чего я не видел, ни о том, чего я не знаю, ни о том, во что не верю. Песня, с которой я хочу начать, была написана на Кавказе, в хижине «Алибек». Я туда попал впервые в 1960 году в компании…
Наши тем временем набились в закулисье.
— Пойдемте в зал, — сказала Абрам.
— Я хочу переодеться, — сказала Полина.
— Под музыку? — спросила Волкова — большая, надо сказать, язва и, вообще, сатирик по призванию.
— Патрикеевна! — крикнул Далёков. — В морге тебя переоденут!
— Дмитрий Иванович Блохинцев… — вещал Борман на сцене. — физик тоже замечательный и несколько таких шаромыг, вроде меня…
— Ну, пожалуйста! Дайте, хоть штаны надеть! — Полина умоляюще присела.
— Мещанка! — сказала Волкова.
— Патрикеевна! — Абрам обняла Далёкова. — Вот за что я тебя люблю!
— А меня за что? — сказал я.
— Да, за что тебя? — сказала Полина.
— Ладно, пошли в зал, шаромыги! — сказала Волкова.
Мы сели на пустые места на первом ряду. Борман все еще что-то вещал своим смеющимся голоском, на все лады и, разумеется, в лицах.
— …осветили его фонарями, и нобелевский лауреат Игорь Евгеньевич Тамм при гробовой тишине долгое время рассматривал то, что было перед ним. Потом, обращаясь к Блохинцеву, он сказал: «Дмитрий Иванович, а ведь это же — двигатель внутреннего сгорания!». На что Блохинцев ему ответил: «Да, вы знаете… (смеется) …и очень оригинальной конструкции». (перебарывая смех) На этом, собственно говоря, помощь со стороны Академии наук была закончена. Утром снизу пришел механик и починил движок. Вот собственно в такой атмосфере и была написана песня «Домбайский вальс».