Муза с револьвером

Развлекая гостей, собирающихся на семейное или какое другое застолье, забавными рассказами из своей пестрой биографии, я невольно вывел странную, но очевидную связь, конфликт и взаимное дополнение двух вещей, сопровождающих меня в жизни: актерства и юриспруденции.
Что из чего выросло: актерство ли из драматически представленной версии юриспруденции, юриспруденция ли из образа, созданного талантливым атером на экране, не могу сказать, но переплелись они неразрывно, двигая, как теперь кажется, всю мою жизнь вперед какими-то разнонаправленными рывками.
Началась история этого переплетения, как я припоминаю, с бессистемного, не вполне осмысленного, путанного знакомства с кинотрилогией «Крестный отец». Совсем юным подростком я вобрал в себя сначала какие-то разрозненные куски этой саги, еще не понимая смысла, соотношения частей, а лишь впитывая образы, стиль, настроение, эпизоды. Потом возникли вопросы о родстве и тождестве героев из разных эпох, разных серий. Разобравшись в генеалогии героев и хронологии повествования, я навсегда влился в число очарованных этой печальной повестью. «Романтизация зла» - так отозвался и, думаю, справедливо, об этом фильме какой-то критик. Затем я перешел к «теории» - зачитал до дыр книгу Марио Пьюзо «Крестный отец», а потом и «Сицилийца», также подпитавшего эту трилогию Фрэнсиса Форда Копполы.
Книга и была последним гвоздем в… (Обычно пишут: «В крышку гроба». Возможно, такое сравнение было бы даже более точным, но пока выберу другое слово.) …постамент моей будущей профессиональной карьеры… Слово «карьера» я использую не пафосном смысле, когда карьеру, как говорится, «делают», а просто как термин из резюме.
Влюбившись в нестареющую элегантность киношных гангстеров, получив солидную «теоретическую подготовку» круговым штудированием книги, я сделал свой выбор, осознал свое призвание, свое место в обществе… Я захотел стать скромным, деловым, профессиональным, образованным… мафиози. А, точнее, не просто неким абстрактным мафиози, а таким как Том Хэйген, консильери, советник дона Корлеоне. Я хотел стать именно юристом, юристом именно одного клиента – мудрого и властного, доброго и жестокого как дон Корлеоне. А Роберт Дюваль, блистательно исполнивший роль Тома, дал моей мечте четкий зрительный образ – уравновешенного, неброского, но влиятельного, интеллигентно-обаятельного серого кардинала мафии. Сложность, как мне казалось, была только одна – найти в реальной жизни такую вакансию, которая удовлетворяла бы всем выработанным требованиям: стать юристом и членом мафиозной «семьи» с четкими принципами «бизнеса», с ее боссами, неотразимыми в своей порочности, властными и могущественными, одетыми в добротные классические костюмы, и с грустью обреченности в глазах. Слава Богу, клинический характер мое стремление не приобрело (Ну, или почти не обрело, не буду утверждать наверняка.), по крайней мере я не делал из этого культа и не прибегал к чисто внешнему подражательству. Я просто определил органичную для себя цель и двинулся к ее достижению.
Конечно, сейчас, по прошествии лет, сама эта затея кажется наивной, не говоря уже о ее предосудительности. Но во времена моей юности это не казалось чем-то экстраординарным. Во-первых, юность сама по себе не нуждается в слишком сложной и здравой аргументации. «Картинка» легла на душу – и все! Мое! Притом путь к моей цели был сопряжен с получением весьма престижного и труднодоступного в то время образования – юридического, что тоже облагораживало саму цель и отвлекало, хотя бы мою мать, от поиска истинной подоплеки моей тяги к юридическому образованию. Да и «бандит» в те годы фактически было пусть не официальной, но реальной «профессией». Ее представители в общем и не скрывались от чьих-либо глаз, а вели почти легальное существование. Российская мафия тогда только обретала свои, порой стихийные, эксцентричные и уродливые, формы, проходила институты своего взросления.
Ну, довольно предыстории. А история такова.
Я выпустился из школы. Передо мной были открыты, как говорится, все дороги. Фактически же, исходя из моих наклонностей и уровня подготовки – какой-нибудь гуманитарный факультет какого-нибудь вуза.
Тут я отступлю от хронологически верной последовательности в рассказе. Потому что… Ну, так уж мне хочется.
После зачарованности блистательным симбиозом актерства и юриспруденции в «Крестном отце» следующей искрой, проскочившей между ними в моей судьбе, стал театральный опыт в период студенчества.
Уже учась на юрфаке, я впервые во взрослой жизни заболел сценой. Нет, чувство сцены было мне уже давно знакомо, просто в этот раз мои симпатии к ней приобрели острые, болезненные формы. К слову, я навечно сохранил в памяти мой актерский дебют в заглавной роли – Буратино – в детском саду. И во многом он незабываем благодаря физической памяти… моих ушей. Система советского воспитания несла в себе много хорошего и была лишена бесхребетной гиперопеки над детьми. Все было просто и незатейливо. С элементами спартанской этики. В общем, в те времена, когда отсутствовал пластический грим, нос из картона, как непременный атрибут образа Буратино, изобретательные воспитательницы детского сада незатейливо прикрутили мне стальной проволокой к ушам. Конечно, проволока была тонкая, и накручивали они ее не плоскогубцами, но уши до сих пор помнят триумф моего первого выступления.
И вот чувство сцены, бережно хранимое мной и с детсадовских времен, и времен трепетного ожидания своего выхода к зрителю за кулисами клуба в пионерском лагере, вновь напиталось силой. Это случилось, когда я стал участвовать в постановках училища культуры. А дело было так.
 У моего приятеля была девушка, ставшая в последствии его женой, а еще позже – бывшей женой. Так вот, она училась в училище культуры. Так что, как только я попал в ее поле зрения, то, не оказав сопротивления, тут же оказался взятым в оборот всеми подрастающими режиссерками ее выпуска. Я был на расхват! И это были главные роли! Ради правдивости рассказа должен признаться, что причина такого успеха заключалась не только в моем прирожденном актерском даровании. В некоторой степени она состояла еще и в остром дефиците «штанов» в училище культуры. Искушенный читатель, конечно, поймет, что под «штанами» имеются в виду отнюдь не брюки… В очагах культуры подобного уровня всегда остро ощущается нехватка исполнителей мужских ролей или, говоря языком театральных школ, «штанов». Если девушками режиссерский факультет училища культуры был переполнен, то, вот, парней был страшный дефицит. Отметая в сторону этот факт, сосредоточусь на результатах. Я играл и Диогена, и Кина IV, и более современного героя, донжуана по фамилии Алексеев, и героев военного времени, и самую эксцентричную роль – роль подлого пингвина в новогодней сказке. Причем последнюю я исполнял на гастролях в одном районном ДК!
Не мудрено, что при такой погруженности в театрально-постановочную жизнь и при известной наклонности к лицедейству, моя крыша немножко съехала в сторону актерства как профессии. Меня стали очень тяготить лекции в универе по совершенно не занимавшим меня предметам. Доходило до того, что я просто вставал и уходил из аудитории… Кончилось все разговором с матерью, когда я поделился своим намерением переменить вуз и попытать счастья в актерской профессии. Ну, тут итог был известный: «Получи юридическое образование, а там делай, что хочешь». Хотя, нет, кончилось не этим. А кончилось после очередной премьеры, удачной в плане театральном, но неудачной в части развития отношений с одной юной актрисой, которой я очень симпатизировал. На тот момент. Вообще, симпатии в училище культуры у меня переменялись, благо в этом цветнике было на кого положить глаз.
Случилось нечто, «отрезвившее» меня на некоторое время от театрального забытья. Правда, трезвым-то я как раз и не был. Подавленный очевидной неудачей в отношениях с объектом мечтаний, я изрядно «нагрузился» еще на импровизированном банкете. А после, эмоционально потерянный и опустошенный, стоял на распутье на одной из площадей, решая, куда двинуться. И тут решение пришло из вне - в виде двух новых знакомых. Их первым возгласом было: «О! А вот и еще один!» Видимо, это означало «еще один, не достающий до необходимых троих». Худо-бедно мое знакомство с Костей и Боцманом, а именно так звали, чего греха таить, моих будущих собутыльников, завязалось. Объединив наши средства, мы двинулись по маршруту, который в памяти обозначился очень приблизительным пунктиром. Да, забыл упомянуть, что на улице была зима! Это-то и заставляло нас искать какого-то прибежища. Летом, конечно, все было бы проще, но тогда моя история не приобрела бы такого драматизма. Помню, сначала был вполне конкретный деревянный дом весьма распространенного в нашем городе типа, про который говорят: «немцы строили». Тот дом, где мы мимолетно приземлились был вообще буквально за театром! Театром юного зрителя. Вот и опять связь! Даже в такой драматический момент, в момент душевных терзаний, завязанных на театре, его тень все равно присутствовала!
Пробыли мы, однако, в этом месте недолго. Насколько мне помнится, хозяин не был в восторге от нашего прихода и мы вынуждены были откланяться… Как мы раскланивались с хозяином я не помню, как не помню ничего до момента моего пробуждения. А он был ужасен!
Мое восприимчивое сознание, увлеченное театральными поисками и расшатанное романтическими переживаниями, не успокаивалось и по ночам! Уснув я погружался в напряженную атмосферу репетиций! Мучительно и непрерывно шла работа над пьесой, не какой-то конкретной, а так, пьесой вообще. Мысли крутились вокруг репетиционного процесса и никак не могли остановиться. Этот маховик околотворческих переживаний не останавливался ни на минуту, ни днем ни ночью. И, вот, представьте мое состояние, когда вдруг в разгар напряженного театрального действа меня вдруг из реальности, в которой я себя воспринимаю, вырывает какое-то сотрясание, сотрясание и тела и сознания! Я вдруг выпадаю из одного потока событий и врезаюсь в совершенно немыслимые обстоятельства! То есть пробуждаюсь!..
Огромная крепко сбитая девица, стоя надо мной и схватив меня за грудки, и при этом матерясь, остервенело меня трясла! Конечно, мой мозг не сразу воспринял этот переход из одной реальности в другую, неожиданную, необъяснимую! Пришлось смириться с навалившейся очевидностью: до этого я спал, а теперь я разбужен. Помниться, а если и не помниться, то вполне естественно предположить, что эта девица пыталась выяснить, кто я и как туда, где нахожусь, попал. Я же, в свою очередь, сотрясаемый ее крепкими руками, мучился почти теми же вопросами: а кто она, и как я сюда попал?!
Думаю, что именно в результате сотрясений из меня и выпало упоминание о Косте и Боцмане. Тут трясти она меня перестала и переключила свою энергию на извлечение из небытия моих собутыльников. Не помню, какими средствами связи она пользовалась, сотовых тогда, кажется еще не было, но Костя и Боцман появились удивительно быстро. Видимо, хозяйка, а до меня дошло, что это, судя по всему, была хозяйка помещения, в котором я оказался, привела им какие-то весомые аргументы, которые заставили их явиться пред ней как «из ларца». Как-то выяснилось (Я в полубреду слушал и наблюдал происходящее.), что вчера мои новые друзья в поисках пристанища высадили дверь в комнату этой своей знакомой и в итоге оставили меня в ней. Теперь, явившись на ее грозный зов, они рьяно взялись за ремонт двери. Из разговора стала понятна покладистость этой парочки: оказалось, что Боцман на условном сроке, а угроза хозяйки комнаты, чье имя так и осталось невыясненным, обратиться в милицию и рассказать об их бесчинствах, превратило их в шелк высшего качества. Надо отдать должное этим двум персонажам из моего, местами замутненного, прошлого. В общем-то их можно было бы просто назвать гопниками, но они: во-первых, не бросили меня где-нибудь в снегу замерзать и, во-вторых, не выставили меня вожаком в этой истории. Хотя, как знать, вмешайся в дело милиция – я, может, и оказался бы в еще одной главной роли – роли зачинщика этой хулиганской выходки…
Ну, так или иначе, мои новые знакомые-незнакомые примирились, и уже стало попахивать дружеским застольем. Я в это время находился в районе кровати, наблюдая за ходом пьесы. Когда стало ясно, что инцидент исчерпан, я потихоньку выбрался из этой комнатушки и от этой компании, правда, без денег и шарфа, хорошего и модного тогда мохерового шарфа…
Добравшись кое-как домой, я, похоже, предстал перед матерью в таком помятом виде и настолько полный раскаяния, что долгих нотаций не было. Думаю, главной причиной было то, что нашелся и слава Богу!
Театральная общественность к этому времени уже основательно всполошилась из-за моей пропажи. Я сделал пару звонков, рассказав вкратце о своих злоключениях. Ситуация, таким образом успокоилась, а неспокойная душа на время затаилась, позволив мне доучиться и сдать экзамены.
Дальнейший план действий по обретению положения в мафии мне казался очень простым. Вернее, плана не было, было лишь наивное ожидание, что при моих очевидных (видимо, только для меня) достоинствах предложение о вхождении в дружную мафиозную «семью» не заставит себя долго ждать. Отучился я хорошо, был красноречив, оставалось лишь хорошо работать на заметном месте, чтоб в скором времени какой-нибудь рекрутер из российской Cosa Nostrа «сделал мне предложение, от которого было  невозможно отказаться». Но…
Прошли годы. Юриспруденция в том виде, в каком она предлагалась как предмет деятельности на моем «заметном месте», стала вызывать тошноту. Сделав прыжок в неизвестность, я уволился и оказался на бирже труда. Особой необходимости в ее услугах у меня не было, просто это тоже была подсказка юриспруденции: ничего не теряя, я приобретал статус законопослушного гражданина, ищущего работу. А сам в это время работал в строительной бригаде, состоявшей из бывшего пожарного, бывшего патологоанатома, бывшего юриста, то есть меня, и одного человека, имевшего формальную строительную квалификацию. И тут – о, чудо! – объявление в службе занятости: приглашаются желающие для участия в съемках военно-исторического фильма в массовых сценах. Мысль работала стремительно. Бригадиру я наврал, что меня как безработного биржа принудительно направила на общественные работы – участие в съемках (Пригодился-таки статус безработного!), а сам погрузился в мир кино…
«Фильм! Фильм! Фильм!» Все правда, вот как в мультике! Он краткий курс кинематографии! Руины каменных зданий, которые играючи переформатирует с помощью бензопилы один разнорабочий, неубиваемые каскадеры, кричащие после «гибели», чтоб на них не наступили в дыму толпы «наступающих» солдат, дружеский кофе с «фашистами» в перерыве между «боями»  и т.д. и т.п. Всё, всё было!
Надо ли говорить, что я с головой окунулся в эту круговерть! Разумеется, случился «рецидив» актерства! Конечно, я не входил в костяк актерского состава, но и из просто массовки выбился: я был определен в группу тех, кто был «номером 1», то есть я был «актер массовых сцен», чье лицо попадает в кадр. Хочется думать, что мое актерское дарование с такой силой пробивалось из-под фуфайки, что режиссер сделал все, что было в его силах после утверждения актеров на главные роли: меня выделили в массовку первого плана. Боюсь, однако, что это просто мой горящий страстью взгляд, мои уговоры пригласить меня и на следующие съемочные дни были вознаграждены в форме, необременительной для распорядителей съемок.
Итак, я вновь заболел игрой! Я отдался кино с самозабвением. Меня не волновал простой на объектах, взятых бригадой, я был весь в искусстве! Я лихорадочно соображал, как бы мне сделать карьеру в кино, оттолкнувшись от этой «стартовой площадки». Эх… Стыдно и смешно, что и говорить. Менее одержимые коллеги по массовке благополучно снимались в десятках фильмов, не помышляя о «карьере». Мне же надо было «расти в профессии»!  Но съемки кончились, а я остался…
Что ж, я стал искать самодеятельный театр, где я мог бы поддерживать свою «актерскую форму». Нашел. Конечно, это был, к сожалению, не такой самодеятельный театр как в «Берегись автомобиля». Всеобщая неорганизованность, бестолковость и отсутствие четкой режиссерской позиции приводило к тому, что в одном спектакле одна часть актеров играла комедию, другая – трагедию!  Да, и такое бывает! Но, так или иначе, и там я сыграл несколько ролей. Порвав со стройкой, я нашел работу юриста в одной организации. Решил сделать кассу ДК, в котором базировался наш самодеятельный коллектив. Повесил афишу с указанием скромнейшей, символической цены за билет. Увы!.. «Они еще за это и деньги берут!» - Так отреагировала наш главный бухгалтер… В общем, из двадцати двух зрителей одиннадцать пришли на наш спектакль по билетам, оплаченным мной. Эпизод с самодеятельностью, скорее, можно считать, реабилитационным периодом, мягким выходом из запоя киносъемок.
Но «болезнь» постепенно приняла иную форму. Не состоявшись как актер, я сублимировал нерастраченный творческий потенциал в драматургию… Подхватив из собственной жизни пару забавных эпизодов, я написал пьесу. Она жгла мне руки. Я не видел причин, почему бы ей не быть поставленной в театре, не быть экранизированной. Дело усугублялось еще и тем, что за время участия в самодеятельных спектаклях у меня накопилось изрядное раздражение на режиссера в связи с выбором инсценируемых авторов. Пьесы, принимаемые к постановке, мне казались каким-то вымученным, надуманным извращением. Почему надо браться за беспредметный бред, когда под руками всегда есть классика, которую играть – не переиграть! Раз уж вы не хотите браться за актуальные, внятные и оригинальные произведения современных авторов! Это так я себя «позиционировал».
Как мне казалось, не было ничего естественнее, чем предъявить мое творение в самый популярный, претенциозный театр города. Мне составили протекцию и я передал экземпляр пьесы его главному режиссеру и вообще довольно видному деятелю театра и кино. Чтоб описать пережитое за те дни, на которые мне хватило терпения, можно было бы просто предложить читателю воспользоваться описанием подобной ситуации в произведениях, пожалуй, любого драматурга. Томительное ожидание, нетерпение, сомнения и т.п. По прошествии срока, достаточного, как мне казалось, для прочтения моей пьесы, я договорился о встрече с режиссером. Встрече… Пожалуй, это и встречей было не назвать. В кафе, где он обедал в какой-то компании, я подошел к его столику, напомнил о себе. Разговор был недолгим. Сесть мне не пришлось. Он сказал только, что драматургия - это профессия… В целом, ситуация напоминала сцену с полотером из «Я шагаю по Москве»: «Можешь не писать – не пиши…». Проникнуть в искусство с этой стороны не вышло. Вернее, и с этой стороны тоже не вышло…
Да, до странности занятно порой складывается жизнь! Бродит, бродит в тебе какая-то закваска, бродит, а желаемого результата нет. Как с резиновой перчаткой на горловине бутыли с брагой: газов от брожения, конечно, хватит, чтоб ее надуть, но их одних не хватит, чтоб получился самогон. Ну, пусть хоть посмешит кого-нибудь этот приветственный жест резиновой руки…
Что ж, вот он, неожиданный финал. По необъяснимой прихоти автора возвратимся к началу истории взаимного терзания юриспруденции и актерства, то есть к моменту поступления на юридический факультет.
Поступление в вуз в начальные постсоветские времена было сопряжено с преодолением множества препятствий, связанных не только с экзаменами. В числе прочего было испытание, скажем так, первого уровня. Не главное, но весьма энергозатратное. Для начала, подросткам, задумавшим попытать счастья с получением высшего образования, надо было получить некую медицинскую справку установленной формы, подтверждающую твою годность к учебе в высшем учебном заведении. Труднее, пожалуй, было получить только справку о негодности к военной службе… Для удобства издевательства над абитуриентами их всех объединили в одной поликлинике. То есть все выпускники всех школ нашего немаленького областного центра должны были пройти многочисленных «узких» специалистов, ни быть-ни жить, именно в этой, «молодежной» поликлинике. Дальше уже понятно, да? В рейтинге пустого и мучительного времяпрепровождения эта операция многократно превосходит посещение почты.
Я, как человек, который лучше заплатит, чем пойдет в какую-нибудь бюрократическую инстанцию, зная себя, предчувствовал, какое тяжелое испытание меня ждет. Тут я прибег к своего рода «ноу-хау» собственного изобретения: при необходимости идти в какое-нибудь учреждение, о которое разбивается здравый смысл, я сначала делаю «прививку»: захожу туда «на разведку», так, осмотреться, чуть-чуть попугаться, пропустить через себя первый страх, чтобы потом уже «вакцинированным» шагнуть в этот чумной барак. Ну и вот, зашел в «молодежку» оглядеться. Увиденное потрясло меня на столько, что нечего было и думать пройти это препятствие в общем порядке, вместе со всеми. Слишком много тут было испытаний для моей хрупкой психики. Мало того, что это была очередь, очень длинная очередь в узких коридорах. Нет, это было множество длинных очередей в узких темных коридорах! Но и это еще не все! Это были очереди из бестолковых подростков, во многих случаях отягощенные вкраплениями нервных и злых родителей, сопровождающих своих нерасторопных чад, что конечно не способствовало установлению благожелательной атмосферы. Оценив обстановку вполне, я понял, что надо искать иной, радикальный способ преодоления этого препятствия, надо выйти за флажки, за грань добра и зла. При отсутствии блата в этом учреждении пробиться к цели - получению заветной справки - можно было лишь каким-то невообразимым, фантастическим, эксцентричным способом. И способ был найден!
Моя соседка работала медсестрой в психбольнице… Обнадеживающее начало, не правда ли? Но место ее работы не так важно, как важно то, что у нее был белый халат! Прихожу я к соседке и говорю: «Тетя Валя дайте мне белый халат!» Не помню, объяснял ли я, зачем он мне нужен. Может, и не объяснял, а побоялся, что она меня «по блату» пристроит в свое учреждение для избавления от подобных фантазий!
Так или иначе, халат я добыл. Да, он был женский, но для целей моего проекта годился. Я решил его просто не застегивать, так, «шествовать важно в спокойствии чинном». Важно было через этот атрибут медработника приобщиться к сообществу лиц избранных, свободно перемещающихся по больнице и беспрепятственно входящих в кабинеты…
На следующее утро я вошел в вестибюль молодежной поликлиники. Накануне я выяснил, где туалет. Он был на третьем этаже, а, может, я выбрал туалет повыше этажом и подальше от скопления народа. Надо было решаться. В пакете был отглаженный халат, авторучка с очень громко щелкающей кнопкой выпуска стержня и мои документы, требующие отметок, подписей и печатей… Видимо, полная для меня невозможность идти обычным путем и толкнула меня на подвиг. Из туалета я вышел уже медиком с неясным статусом. Да, было боязно. Но, с другой стороны, халат действовал как плащ-невидимка. Человек в халате воспринимался как существо из другого мира, живущее по своим запредельным законам, недоступным для понимания толп подростков в коридорах. И… сразу же столкнулся с первым испытанием… Я никак не рассчитывал давать представление перед своими, теми кто меня знает. Я надеялся, что проверну свое дельце на глазах незнакомых мне чудиков. Не тут-то было…
Спускаясь по лестнице, я увидел группу девчонок из… параллельного класса! Ну надо же было им припереться именно сегодня! Суда по всему, они-то не догадались сделать себе «прививку», и теперь потрясенные увиденным боязливо топтались на пятачке лестничной площадки. Вообще сцена вышла памятная! Здание это раньше принадлежало обкому партии со всеми вытекающими последствиями: лестница – не просто лестница, а с мраморными ступенями по изогнутым дугам пролетов ведущая с этажа на этаж; «пятачок» лестничной площадки – это фойе с пальмами, из которого расходятся коридоры в противоположные крылья здания, и так далее в том же духе. Так что мое появление было обставлено очень пафосно: я спускался сверху, буквально – в белом, моя фигура была подсвечена со спины из сплошного трехэтажного окна солнечным светом, слепившим глаза этих овечек из «А» класса. Как какой-нибудь древнегреческий бог извлекал из своего скипетра громы и молнии, так я трещал своей авторучкой. В общем, я находился в самом выгодном положении и свой шанс не упустил. Не растерявшись и не выйдя из образа, не «расколовшись», я со всей возможной солидностью поздоровался с «ашками» и прошествовал дальше, а они с круглыми глазами ответили мне: «Здравствуйте!».
Удержавшись, так сказать, в образе, я приступил к основной части операции, двинулся по этажам и кабинетам. Пока подростки, потерявшие счет времени и ориентацию в происходящем, мялись у дверей кабинетов, я, стрельбой из авторучки раздвигая себе дорогу, открывал в них двери. Реакцию врачей, конечно, надо было видеть… Поздоровавшись и уверенно приблизившись, я выкладывал перед ними бланки, требующие отметок… Их взгляд, мечущийся от моего лица к халату, от халата к документам, облегчение от осознания в конце концов этой ситуации и потрясение от неслыханной наглости! Но! Ни одна (А это все были женщины.) не отказала, не прогнала и не нажаловалась. Кажется, что в основном итоговой реакцией был сдержанный смех.
Оставался самый трудный этап – получение подписи и печати у заведующей поликлиникой. О! Этот «уровень игры» и моей игры в ней был самым сложным. Да, я уже поднаторел в обмане и жульничестве на предыдущих этапах и этажах. Я уже свыкся с белым халатом и взятой на себя ролью медработника. Пару необходимых закорючек я умело внес в нужные графы самостоятельно. Но контакт с заведующей!.. Это, думаю, сопоставимо с третьим туром в театральном вузе! Только действовал я в реальных, «боевых» условиях, а не в условных «предлагаемых обстоятельствах»!
Дело в том, что у кабинета завполиклиникой все «степени защиты» умножены. Перед ее кабинетом собралась толпа из абитуриентов и их мам, бдительно следящих за соблюдением очереди и недопущением внеочередного проникновения за заветной подписью. Более того, толпа эта перетекла и в приемную и не допускала, чтоб закрывались двери в кабинет, неусыпно контролируя ход приема! Вот такие жесткие реальные обстоятельства!
Но отступать мне уже было поздно… Решительно щелкая своим чудо-пером, я протолкался сквозь толпу. Надменно игнорируя подозрительные взгляды бдительных мамаш, я вступил в кабинет заведующей. Надо понимать всю сложность задачи! Своей спиной я должен был «играть» роль ординатора, практиканта, лаборанта, не знаю, словом, некоего молодого сотрудника больницы, законно прервавшего по неотложным служебным делам прием страждущих, а всем своим «фасадом» – униженную мольбу о прощении за наглость и просьбу не отказать! Как мог, в своем взгляде я сконцентрировал и транслировал ей мысль не раскрывать мое положение. Ее реакция заслуживает отдельного описания! По мере смены мыслей, эмоций увеличивался размер ее глаз. От тусклого и усталого отсутствия интереса к очередному вошедшему, она перешла к недоумению, непониманию, догадке и потрясению! Финальной стадией ее шока был момент, когда я, усевшись на один из стульев возле ее рабочего стола, выложил перед ней комплект моих стандартных документов. Немного откинувшись в кресле и уставившись на меня, она едва произнесла: «Так вы…». Я опередил ее, сказав: «Да». Тут надо еще упомянуть, что, сев на стул, я оказался повернутым боком к выходу и, соответственно, к десятку глаз в дверном проеме. Так что теперь «на них» я играл своей левой половиной тела и лица, а на нее – правой. То есть левой стороной я изображал уверенность штатного сотрудника, а правой – подобострастного просителя, нарушившего все устои этого храма медицины. Следующим словом заведующей было: «Ну-у-у…». Но номер, к счастью, удался, поскольку она придвинула к себе мои бумаги и поставила в них свой росчерк, скрепив его печатью. Вложив во взгляд бездну благодарности, вслух я ограничился лишь «спасибо» и покинул кабинет. Хочется думать, что она провожала меня взглядом восхищенного натуралиста, перед которым в косяке селедки мелькнула золотая рыбка.
Вышел я от заведующей тоже достойно, уверенно глядя на суетную толпу и пряча свои документики, так похожие на бумажки в их руках.
Мне было чем гордиться, чему радоваться. Правда, я совсем не помню ничего, что было после того, как я выскользнул из этого истеричного муравейника. Должно быть, радовался, выйдя на крыльцо, тому, как лихо и виртуозно и я провернул такую невероятную затею. Может быть…
Столько сил я потратил на этот рывок к юриспруденции! И сколько еще предстояло потратить, ведь впереди были вступительные экзамены, не говоря уже о всех остальных, включая выпускные. Сколько! Сколько!!! Да… И все их я сдал, все преодолел, чтоб освоить профессию - юриспруденцию, которую я, как в итоге оказалось… ненавижу всей душой.