Хамсин Эфраим Кишон

- Жена, - прошептал я, - у меня с четверть часа назад упала ручка.
Жена лежала на диване и, причмокивая, сосала кубики льда.
- Так подними, - промямлила она, лёжа на спине, - подними…
- Не могу, - ответил я, - у меня нет сил…

В нашей квартире слишком большое количество градусов. В спальне 42 градуса по Цельсию. На южной стороне кухни мы намеряли в полдень 48 градусов в тени. С раннего утра, с 11 часов, я сижу перед сверкающим белизной листом бумаги и пытаюсь сочинить какую-нибудь сатиру, но терплю фиаско, так как, для того чтобы поднять не вовремя упавшую ручку, я должен бы наклонить тело вниз под углом 45 градусов, изогнуться, а тогда пузырь со льдом соскользнул бы с моей макушки, и это был бы конец. С понятной осторожностью я извлёк левую ногу из миски с холодной водой и попытался дотянуться пальцами ноги до ручки, но она находилась вне пределов досягаемости. Я был растерян: сегодня вот уже пятый день, как я сижу перед чистым от мыслей листом, а сумел написать в конце концов одно-единственное предложение: «Ужасно жарко, друзья!»

Действительно жарко. Жарко до изнеможения. Говорят, что такого ещё не было. Ни разу. Правда, в 1936 году была почти такая же жара, как сейчас, но не было такой влажности. Напротив, в 1969 было ужасно влажно, но до такой степени жара не доходила. Только в 1971 жара и влажность были такими же, но не здесь, а в Африке. Африка – язык во рту ворочается со странной тяжестью – Африка? Аф-ри-ка! Какое это слово А-ф-р-и-к-а…
- Жена, что такое Африка? – спрашиваю я.
- Африка, - бормочет она, - Арфика…
Она говорит 'Арфика'. Арфика? Возможно, это и правильно. Сейчас я уже не знаю. Вообще, сказать по правде, с тех пор, как хамсин начал усиливаться, я чувствую себя окончательно разбитым. Из-за жары. Весь день я сижу на чём-нибудь, не важно на чём, и стараюсь не двигаться. За неделю, может быть, раза три моргнул своими остекленевшими глазами. В голове пустота. Абсолютно ничего.  Что я хотел сказать? Да, очень жарко сейчас…

Звонит телефон, Чудо, что он ещё работает. Я протягиваю правую руку на приличное расстояние – до трубки.
- Алло, - шепчет трубка хриплым голосом Феликса Зелига, моего соседа из ближайшей квартиры. – Я на улице Буграшов. Чувствую себя отвратительно. Могу я поговорить со своей женой?
- Безусловно, - отвечаю я. – Только набери номер СВОЕГО телефона.
- Верно, об этом я не подумал. Спасибо…
Внезапно раздался мощный стук упавшего тела, и вслед за ним в телефоне воцарилась тишина. Очень хорошо. Долгая беседа меня утомляет. Я знаками показал своей маленькой жёнушке, что Феликс, по-видимому, умер.
- Нужно сообщить Эрне, - прошептала жена.
Летом мы разговариваем вот такими короткими предложениями, без особых сложностей. Жена, кстати, всё время читает карманное издание историй-ужасов. Она утверждает, что это вызывает у неё дрожь и помогает переносить жару.

Что мы хотели сделать? Ах да, сообщить Эрне, вдове Феликса, что он пал на улице Буграшов. Эрна находится  на расстоянии двух стенок от нас, но как до неё дойти? С нечеловеческим усилием я встаю и тащу своё измученное тело вдоль стен к двери своего жилища. Я выхожу на лестничную площадку, и дверь за мной со стуком захлопывается. Опираюсь на перила и, высунув язык, тяжело дышу. Какая жара, Б-же небесный, ведь можно сдуреть от этого! Но зачем же я вышел из квартиры? Для чего? Уже не помню. Хочу вернуться домой, но дверь заперта. Что теперь делать? Человек находится перед дверью своей квартиры, его жена – внутри, лежит себе на спине на диване, а дверь заперта. С ума сойти. Что делают в подобных случаях? Жарко. Жарища.

Я спустился по лестнице, чтобы попросить кого-нибудь  сообщить моей жене, что я на улице. Можно также послать телеграмму! Решено, пошлю телеграмму! Но как добраться до почты? На улице, ясное дело,  ни души, чтобы принести мне спасение. Подъехал автобус. Я вошёл в него. И тут жара.
- Ну, - обращается ко мне водитель, сверля меня взглядом, и я нащупываю в кармане своей пижамы купюру достоинством в 10 лир и передаю ему.   
- Простите, - интересуюсь я у пассажира, стоящего рядом со мной, - куда это едет?
Он бросает на меня взгляд, который я никогда не забуду.
- Что, - спрашивает он глубоким голосом, - что едет?
- Автобус.
- Какой автобус? – бормочет человек, выходит из автобуса и, спотыкаясь, ковыляет на тенистую сторону улицы. Раз он выходит, то и я тоже.
- Эй, - шепчет водитель мне вслед, - Ваша сдача со 100 лир…
Я даже не обернулся. Вот зануда!

На углу улицы меня охватило безудержное желание купить мороженое, ванильное, с карамелью и клубникой и засунуть всё это себе под рубашку со стороны спины. Почему я стою на улице? Да, дверь наверху закрыта. Внезапно в моём мозгу сверкнула испугавшая меня сама по себе мысль, что, если бы я позвонил в дверь своей квартиры, жена поняла бы в чём дело, что кто-то хочет войти, и открыла бы дверь. Почему я не подумал об этом? Странно. Что я хотел? Ах да, на почту…


- Мистер, - обращаюсь я к полицейскому, прячущемуся от беспощадного светила под навесом продуктового магазинчика, - Вы случайно не видели почтовое отделение, крутившееся где-то поблизости?
 Полицейский достаёт из кармана книжечку и перелистывает её. Он ужасно потеет в своей лёгкой, летней форме.
- Господин, - произносит он после продолжительного молчания, - переход только по обозначенной полосе, идите, пожалуйста, домой…
Он, полицейский, тоже говорит странным голосом, шероховатым каким-то. Его красные глаза горят, словно пара раскосых угольков.

Я обратил внимание на то, что с недавних пор и я время от времени издаю глухое гортанное ворчание как дома, так и вне его. Возможно, причиной этого является жара. Так или иначе, нужно идти домой, как  сказал полицейский. Но где же я живу? Да, сейчас это проблема. Не волноваться, не нервничать – найду. Вот уже голова начинает работать, чудесным образом всё проясняется: я отчётливо вспоминаю, что живу в трёхэтажном доме с окнами на улицу! Он должен быть где-то здесь, поблизости. Но как эти дома похожи один на другой! У всех одинаковый вход, столбы, телевизионные антенны на крыше… Что я хотел? Да, такой жары ещё никогда не было. Мне нужно добыть свой адрес, прежде чем изжарюсь окончательно. Но где? ГДЕ, черт побери? Я снова беру себя в руки: думать! ДУМАТЬ! Есть! Поищу своё имя в телефонной книге – там есть мой точный адрес. Всё можно решить, имея немного сообразительности. Вопрос теперь в том, как меня зовут. Я знаю, честное слово, в самом деле, имя вертится на кончике языка. Начинается с «ш», как солнце**…
Да, солнце обжигает, жжёт вовсю. Я чувствую, что с каждым мгновением мне всё труднее удерживать тело в вертикальном положении. В первый раз в жизни я вижу зной собственными глазами: он с фиолетовым оттенком и состоит из разных кружочков, тут и там косые линии и дважды – хумус***. Пить! На углу улицы вырисовывается образ Феликса Зелига. Он всё ещё жив, негодник. Феликс двигается с улицы Буграшов на четвереньках, маленький ручеёк пузырится вслед за ним. Феликс приближается ко мне, глаза его жутко вытаращены. Он оскаливает зубы и рычит:
- Гррррр.
- Гррррр, - рычу я ему в ответ и с необъяснимой естественностью также опускаюсь на четвереньки. Мы потёрлись друг о друга боками, издавая при этом гортанное рычание, а затем, разъединившись, лёгкими скачками двинулись в направлении болот. Из окон неслись крики: «Носороги! Носороги!» Какая разница? Жара продолжится. Говорят, что ещё ни разу, простите, ни мазу, что ми назу… Жарко… Всё ещё очень жарко.

* Хамсин – чрезвычайно жаркая и сухая погода с пыльными бурями и мглой, которая обычно стоит в течение нескольких дней         подряд
** На иврите солнце – «шемеш»
*** Хумус – турецкий горох