Грёзы любви

Что весёлый огонь молодого костра
В небо выстрелил жгучие звёзды -
Неужели вернулась былая пора
Где не ведомо было  жестокое «поздно»?

Тёплый ветер ночи из далёкого края
Твоё имя принёс мне с печальным укором -
Мол, забыл, греховодник, дыхание рая
О котором, небось, тосковал с голодающим взором.

Этот рай был земной - назывался тобою:
Нестерпимой, желанной, томительно пьяной
Вкусом снега, июльской  бессонной жарою,
С ароматом девической кожи, не знающей раны

Той измены моей - хоть невинной - но злой
Ненароком вошедшей в меня, ненароком…
…Да уже навсегда. Но обрёл ли покой
Господин Се Вкусивший, терзаемый Роком?..

Значит, нет! – если вскинулось сердце в груди.
И раскрылись глаза в суеверном испуге:
-Что заставило вас оказаться в пути,
Эти волны былого, сейчас вот  замкнутого круга?!

            Ох уж эти поэтические бредни! Нормальный же человек, если и вспомнит тайные свои страдания – а с кем нечто подобное ни случалось? - сам  взволнуется, да тем и успокоит себя, не тревожа чувств других людей. А этот вот  возьмёт да и присочинит такое, что пойди разберись – где там правда, а что выдумка про  так им названную любовь.

[Ну не знаю! Теперь-то уж кака така тут любовь, в мои-то года. Ведь остаётся только чудить прошлым, да и то, по зрелым летам, приходя к тому, что этак ещё быват болесть молодости, выдумка, да замешана на сладких страданьях.]

     Однако же и без неё никак. Только она лишает человека меркантилизма рассудка и толкает на такие поступки, которые здравомыслящий умно бы обошёл, но без которых так и не испытал бы что-то такое, обиходно называемое счастьем. Уж кому как повезёт: на краткий ли миг от долгой его жизни, на всю ли её - от и до.
     Так думается мне сейчас. Ну да и мало ли что кому пригрезится – особенно если только в снах. Откуда-то приходят они к тебе, и ярче, и острее, чем это может быть и въяве бывало с ним когда-то давно.
 
     Вот который уж раз снится и мне один и тот же сон. Будто бы предстоит безоговорочно сдавать экзамен по предмету, составляющему основу компетенции всей его некорыстной карьеры. Хотя давно уж я никакой не работник. Да и экзаменов всяких насдавался сверх всякой меры. И сам, бывало,  что и принимал кое-какой у многих. Чего уж тут заморачиваться?  Однако же вот: уже держу в руках экзаменационный билет, да читаю его ко мне вопросы… и – абсолютный ноль. Как же так? Ведь уже много чего нарешал, бывало и сложнейшего за долгие годы. Неужели никто из окружающих и не догадывался о моей деловой пустоте?

     Но на сей раз экзамен был буквально школярский. Что-то там про тригонометрические функции, ни разу мне практически не понадобившиеся до сих пор. Вот теперь-то в голове и ничего. Ну да, небось, прорвёмся. Бывало, как припрёт – так подсознание и откроет свой заповедный файл.

     Так что иду я коридором альма-матер, вдыхая аромат юности в его былых пространствах. Иду и … уменьшаюсь точно «в значенье и мере». Теперь уж я вроде бы как  и не умудрённый жизнью старец, а пылкий юнец, почти подросток, умудрившийся уже в детские года испытать жестокие муки любви безответной, похитившей у него беззаботную жизнь среди подростков, но и наградившей одиночеством в грёзах, когда даже простое пребывание в родных просторах раскрывает глубокие тайны мира, в которых звездой непостижимой и недосягаемой пребывает Она.
  Однако же время лечит и не такие недуги. Помалу принялась она отдаляться из моих грёз, как бы отпуская меня в жизнь среди людей. И уже многое из реальной жизни увидал этот паренёк к тому времени, да на тысячи километров вокруг себя.

  И вот -таки этот нежданный экзамен. Совершенным уже подростком подхожу я к лаборантской нашей аудитории. И вижу в раскрытой там двери, со спины, силуэт девичьего тела, который меньше всего мог бы видеть здесь и сейчас.
  Да и за все-то годы своих юных страданий не то что взглянуть на владычицу моих влюблённых грёз в упор, но и украдкой-то было для меня желанной, но невероятной удачей безрассдства. А уж случайные касания её руки или ещё чего из тела детских ещё наших играх – взрывали во мне не только бурю чувств, но и их продолжающих фантазий.

    Что это за напасть на бедного человечка?


  И вот это-то сейчас пригрезилось…  Во сне? Наяву?
  Я делаю свой шаг и вопросительно называю заповедное её имя…

  И совершается невероятной силы всплеск чувств с разрывом души… Лицо, бесконечно дорогое, обратилось ко мне. И…  Вспыхнуло озёрами пламенных глаз.  Сверх краёв полных слёз, жгучих какой-то тайной болью, в которой было всё: и тревога всех ипостасей предстоящего девичьего воплощения в женщину, и обида за моё безучастие к происходящим с нею вот переменам.
  Но, как прекрасны были – во всё лицо - эти озёра горьких слёз!
- Где ты был всё это время? Почему не со мной?    Ведь у нас!..


  …В единый миг этот, дотоле рефлексирующий, обормотистый деревенский подросток возрастает до уровня настоящего мужчины, для которого грёзы любви лишь предтеча всей его твёрдости духа и дела.

- Родная моя! –  он забирает её из жизни тревог и сомнений в свои крепнущие объятия, всем существом своим впервые ощущая звонкую струну угловатого девичьего тела. Теперь на лице его солоны её горючие слёзы.
- Не плачь. Всё б у д е т хорошо - шепчет он в её благоуханные волосы…


  …Ох уж эта спасительная святость непредумышленного обмана!

 [-Будет?
Вот он - основной вопрос нашего бытия. На который жизнь почти никогда не даёт утвердительный ответ.
- Почему?
Ну уж это ты сам найди отгадку этой нелепой предопределённости.]



    Теперь-то я знаю где его надо искать.
  В те годы, когда наш женишок из сна, уже достаточно подрос от больного первыми грёзами ребёнка к началу своей юности, в их деревушку проникли по своим делам агенты гражданской обороны. В целях оповещения населения об угрозе применения противником оружия массового поражения, из конца в конец деревни были протянуты ими провода радиотрансляции. Теперь в каждой избе появилась чёрная тарелка громкоговорителя, а на улице через несколько промежутков засеребрились на столбах звонкоголосые серебристые колокола от радиозавода в большом нашем городе, вещавших разными голосами в деревенскую улицу во всю свою децибельную мощь. Эти, правда, к удовольствию жителей близлежащих изоб, быстро вышли из строя (и теперь сельчане могли после трудов уж спокойно засыпать, ведь рабочий день в деревне начинается раным-рано).
Но тарелки внутрикомнатные исправно работали ещё несколько лет.
  Однако вероятный наш противник почему-то всё никак не нападал, и тогда - свободное от оповещения угрозами мирного нашего населения - эфирное время заполнялось разного рода передачами, которые в том же в городе выпускали сотрудники специальных редакций проводного радио. Среди всякой их пропагандисткой дребедени к вечеру выводили они в эфир и сокровища культуры, дотоле даже и немыслимые в дремучих местах обширной страны.
  Теперь-то пареньку уж и подавно было не до хозяйственных дел – в добавок к захватившим всё его сознание книжкам явился «театр у микрофона». Мне как бы дела не было до того, чем занимался в это время кто-либо из односельчан (и даже бедная моя матушка) – был у меня свободный от домашних дел час, была крохотная моя комнатка в нашей избе, была тарелка громкоговорителя и был я, растворённый в жизни, далёкой от нашей захолустной повседневности.

  Ну так и вот. Театр у микрофона. Инсценировка рассказа какого-то, теперь уж забытого мной, советского писателя. Которым он, думаю я сейчас -  как бы убегал от борьбы за идеалы коммунистического моего воспитания в простую историю двоих, оказавшихся среди снегов мягкой зимы в окрестностях неведомого мне селения со старинным названием Веневитино.
  Эти двое ничего сверхъестественного не совершали, кроме как шли друг возле друга в бессознательном состоянии тихой влюблённости. Можно было бы сказать - куда глаза глядят, если бы им не нужно было что- либо видеть, даже, казалось бы, и тогда, когда смотрелось куда-то в окружающий лес зимы - просто затем, чтобы ощущать мир, освящённый душевным присутствием этих– единственных в целом свете двоих.
  Не серые с мягкой поволокой глаза девушки, а вся прелесть её влюблённости обращала душу юноши в такую сущность, выразить которую способен только мастер слова, сумевший найти сегодня для меня - как и себе - способ вырваться чувствами на свободу от всех понятий условности бренного мира.

  Вся моя надежда на нескончаемое счастье этих двух влюблённых оборвалась жестокой фразой конца инсценировки:
-Они расстались и больше никогда не видели друг друга.
  Ну почему?


             Опять же этот неистребимый вопрос. О вещах предельно очевидных.

  Быть женщиной – чего уж проще? В любом месте, в любой ситуации, при любых обстоятельствах доступна ей единственная в своей естественности миссия обольщения. Без которой не бывать жизни вообще нигде. А уж каково ей будет осуществить предначертанное – полностью зависит от мужчины.
  В своих сумасбродствах эти хитромудрые существа чего только ни навыдумывали! И сами же оказались в ловушке изобретённых смыслов, разделив себя на уровни безответственности от владык жизни до никчёмных бродяг. Эти последние хотя бы предстают самыми честными из всей этой мужской корпорации. Нам всё пофиг – решает каждый из них. С тем и влачит дальше своё существование в мире, кажется только и созданном для физического выживания разного рода бездельников.  Совсем другое – особи возвышенные, свой собственный пофигизм они освящают бесчисленными уже понятиями высшей целесообразности, всё дальше уводящими мужчин от реально простой задачи отвратить от своей единственной женщины бедствия, происходящие от всех нынешних мужских потуг.
  В результате мы имеем вспухающий повсюду унисекс – когда женщины предстают мужеподобными по сути, а мужчины просто обабились. А их случайным детёнышам уготована участь метаморфозу эту усиливать до невообразимых значений.

  Все эти перемены привели нынче к тому, что человек, достигший возраста принятия судьбоносных решений, решить что-либо не имеет возможности. Слишком не определённо его положение в созданном нами мире.
  Все эти исходные условия вряд ли проявляются в мыслях и чувствах мужчины вначале его пути, но уже завёлся в его подсознании блок целесообразного торможения порывов и устремлений.
  Вот же и наш женишок – что он может предложить своей возлюбленной?
  Рай в шалаше; избёнку в депрессивной деревеньке с явными перспективами постоянного безденежья; ни кола, ни двора в городе.  А на просторах страны – общагу и неустроенность вечно молодёжных строек на трудовой вахте, как-то очень уж неотвратимо впадающих в разруху.
  Но самое очевидное из всего – это призыв в скотный загон, называемый вооружённые силы, которые, декларируя защиту нашего народа, сами генерируют одно кровопролитные для него бедствие за другим.

  Какие уж тут перспективы для плодотворных любовных ухаживаний? Спасительно для мужской чести и достоинства только предательство своих самых светлых чувств.

«Той измены моей - хоть невинной - но злой
Ненароком вошедшей в меня, ненароком…»

  Но годы самой кипучей молодости не стоят на месте.


  Ну вот теперь ты уже как бы свободен в своём выборе.  При всей своей абсолютной неопределённости перспектив, жива в тебе та, преподнесённая уже полузабытой мной девушкой, наука мужской любви. Ну держись же теперь первая встречная и даже поперечная особа. Ведь все вы красавицы, а как же иначе?

  И в безлюдной - на сотни километров в округе - происходит невероятное событие. Здесь всё совершается как нельзя более драматичнее. Но хотя бы борцами за свободу и былую независимость выступали существа одной судьбы. Им не надо объясняться друг перед другом, что грядущий рай новым героям предстоит обустраивать не в шалаше, но в брезентовой палатке. А там уж будь что будет, раз уж судьбе было угодно встреться двум странникам на первозданной этой земле.
                Но к этому времени наш удалец уж прошёл у своей детской учительницы курс молодого бойца. Готовность превозмочь все тяготы душевных мук и повышать-то было некуда. Теперь для него, как созревшего мужа, пришло время решительных действий.
                Отступать дальше было некуда. Ведь…

[…невыразимое обаяние юности источал весь вид  пришелицы.
      Была, между прочими приметами обычного облика девицы,  и одна существенная особенность. Красное, туго натянутое трико. Пересечение его нитей под напором упругих форм утратило свойства декартовой геометрии и теперь являло невообразимое богатство сочетаний искривленных поверхностей, присущее только высокоорганизованной белковой субстанции, в нашем случае весьма привлекательной как на вид, так и, смеем полагать,  на ощупь. Это, казалось бы, и без того
достаточно эффектное  свойство, было, однако же, еще и усилено тем, что упоминавшийся уже полушубок -  и без того  не длинный - был еще и укорочен, так что светлая оторочка из подвернутого  наружу края меховой полы разделяла черное и красное в таких границах, от которых  у наблюдателя невольно возбуждался генератор самых прихотливых воображений. Таким вот способом крепкие её ножки, начавшись где-то  близко к  указанной границе,  уходили - не без вызова - в ладную обувь.
         Словом, однозначно являлась готовность владелицы всех этих достоинств, представленных столь  явно,  отстоять в любом случае свою независимость  от притязаний холода ли, нескромных ли иных посягательств. Впрочем, реакция привычно озабоченной толпы встречающих вертолет на это пришествие, была сдержанной вполне естественно.  Однако же рядом существовал и параллельный мир, где это пришествие обрело свой особый смысл, едва ли не вселенского масштаба.
        Вихрь  энергии неясного генезиса возник на месте владелицы полушубка. Возникнув же, он, бестелесно пронзая всё на своем пути, стремительно распространился вокруг. Но тут же, в некой точке пространства, свернулся вновь, готовый к боевому своему применению.
            
       Так случилось, что координаты упомянутой точки уже занимал некий носитель души, весьма измученный длящейся, казалось уже вечно, борьбой. Наваждение порока - вот вам имя его супостата -  не оставляло своих позиций ни на самую малость времени.
       И когда бы  наш герой  мог бы восстановить свои силы хоть и  для деяний на поприще общественной пользы?  Тщетно! Коварные силы вновь и  вновь обрушивали  на этого  юношу свои, самые изощренные, удары. Боль многих уже ран нашла в нём свое
 прибежище,  а даже призрака победы не сулили грядущие дни.
       Так что флюиды пришелицы нашли свою цель уже подготовленной к растерзанию, так что понятно теперь отчего и включился тогда, естественный в данном случае, механизм детонации.
     Свет померк в глазах бойца. Небеса, земная твердь и, предположительно, само дыхание оставили нашего героя. Только воспаленный взор его уловил исполненный коварства быстролётный взгляд, вспорхнувший от лица, в нежных чертах которого, могла бы ещё вчера предвидеться угроза будущих твоих страданий.
  И они-таки состоялись острее всех, когда-либо с ним до того случившихся.

               

     Однако не всё так трагично в этом их, надо признать, весьма романтичном случае:


...Морошка, между тем, уже поспела. Нежные её огоньки мириадами были рассыпаны по зеленеющим кочкарникам; всё чаще уходили они вдвоём стынущими вечерами, и бродили среди этих созвездий долго.
         
     Ягода оранжево светилась в ладонях и растекалась затем во рту кисло-сладкой прохладой. Но, странное дело, от этой свежести все креп в душе так трудно сдерживаемый жар. Соприкосновение с губами сочной мякоти крупных ягод являли грезы отнюдь не гастрономические.
      Эх!

      Уже пройдена  неширокая, пружинящая под ногами, долина ручья и начавшийся  пологий склон сопки предлагает уставшим твердую почву. Сухой ягель пружинит и хрустит, а тут и там являются густые куртины кедрового стланика.   
      Небосвод заметно темнеет, крепнет сияние первых звёзд, и над землей величественно всплывает ослепительный диск ночного светила. Только седеющий ковер мха светится под ними. Сухой и упругий, он зовет  откинуться навзничь и предаться созерцанию небесных сфер.
      Пьянящий запах мхов, кедровый аромат стланиковых веток, вкус ягод на губах и легкое дыхание совсем близко. Как противостоять власти наваждения? Как удержаться, чтобы неосторожным порывом не спугнуть то, что происходит сейчас и в тебе, и вокруг? Почему  так загадочна мягкая улыбка этой жестокой владычицы его грёз?
       Рушатся последние бастионы благоразумия  и, отринув прочь осторожность, его губы припадают к влекущему рту!
               
      Ну вот, и доигрались:

[В пространствах тьмы и света слепо пребываем мы,
Не ведая о том,  как рок вползает  в наши чувства и умы,
Давно уж заготовив  нам аркан бестрепетной судьбы,
Оставив до поры пастись в долине под названьем «Быть».

Вот робкий юноша, весь в ожидании чуда, тлеющий надеждой,
И девушка, что чувствует себя совсем иной, чем прежде –
Вы сами по себе в тоске блуждаете по белу-белу свету
Не ведая о том, что ждёт вас в жизни этой.
Меж тем  на небесах уже готова эта участь,
Что вас соединит. Она уже вас начинает мучить,
Когда неосторожно забредёте, словно ненароком,
-Как в райский сад - в страну вам уготовленную роком.
Там светел свет, а тьма там будит грёзы,
Хрусталь струит вода, благоухают розы.
Там  пенье птиц тебя заворожит,
Но так, что сладкий сон, как жеребёнок убежит.
А снизойдёт томленье острое разбуженного существа.
Так ток высоких сфер пробьется лишь едва.

Ведь это напряжение  души, что тайно сотворил
Создатель к выходу в миры сияющих светил:
Душа младенца, что пока что бестелесна,
Тревожит вас, как сладостная песня.
Предтеча человека – так стучится,
Чтоб вы ей дали в плоть возможность облачиться.
О, как мудрее вас дитя окажется в те дни,
Когда обманом сладким  вас соединит.
Вся мудрость бытия, энергия вселенной
Тогда пронзит вас для зачатья жизни тленной.

      Да уж! Опять эти поэтические фантазии.
  И на самом деле мы всё-таки, что называется, залетели на детишек. Надолго и настолько всерьёз, что хоть роман с продолжением пиши.  Да только наш автор романов не пишет. Потому что решил для себя, что не кому их читать в наше время, так что нечего и утруждать себя попытками изнасиловать бедного читателя своими опытами самоутверждения. К тому же есть и ещё чем себя занять в этой жизни.

  Но, боже, что она, жизнь, с нами сделала!

  …Он повстречал её в пору, когда всё на свете объединяется для того чтобы наполнить нас чарами обольщения, а уж они входят в нас и ввергают нас в безрассудства. Безрассудны бываем тогда, но полны сил, чтобы вступить в схватку за обладание друг другом и так победить для того лишь, чтобы стать узниками побеждённого. Из этого смешения смыслов и происходит то, что произошло меж ними. Долгая жизнь вместе, непростая, наполненная всеми теми коллизиями, которые изобрело человечество за
тысячелетия общения меж собой. От границ обожания до ненависти
простирается здесь поле единоборств, или плодородная пашня – родительница
плодов – ещё так можно сказать о месте их схваток на жизнь.
       С удивлением он находил в ней неисчерпаемый кладезь совершенств,
в ней,  кажется что жестокой красавице, строптивой и упорной в достижении собственных
сумасбродств. Это казалось иногда невыносимым, и хотелось бежать, куда глаза глядят,  но для того лишь, чтобы тотчас же почувствовать –  нам не жить  друг без друга.


             Теперь же бывает, что посиживаем мы напротив друг друга - я на скамейке, а она на качели - и созерцаем виды окрестностей. Скамейка и качель наши устроены под кронами двух елей. Когда-то слабыми росточками пробились они к свету на корневище дерева крепкого и высокого, но видовым происхождением и самым своим обликом не приглянувшегося молодым устроителям дачного рая. Дерево было свалено мной в груду к прочим лесным своим собратьям обретённого новоявленным хозяином земельного участка посреди лесной местности. С годами на этом месте организовался цивилизованный ландшафт в духе наших представлений о красоте. А слабые росточки двух елей: одна из них -  тяготеющая к атлантическому типу сибирской хвойной растительности, а другая – вполне себе тихоокеанская (таков уж региональный каприз здешней местности!)  - обе они тогда, в начале славных дел были, лишены нашего внимания. Но как-то незаметно окрепли и мощно раздались - как в высь, так и в ширь. Теперь здесь - уже под их кронами - ощущаешь себя как в лесу - хоть и заповедном, да по нашей же прихоти. Со скамейки открывается вид в бездонную синеву небес, обрамлённую дальними соснами, берёзами да осинами.  Воздух наших пространств прогрет последними, видимо, квантами тепла, и то совершенно неподвижен, а то вдруг обдаст тело человека ласковым дуновением, да и умчится дальше радовать каждого встречного и даже поперечного. И опять – тишина, в аранжировке шелеста обильно опадающей листвы. Но ещё есть злато-багряной её на деревьях; и даже в безветрии трепетание каждого листочка на ветвях обращается в безудержную пляску содружества множеств на фоне сияющей синевы.

           Всей этой щедрости дня оказалось достаточно, чтобы оттаяло скованное заботами сознание, и лисьим шагом ещё не сочинённого  фокстрота отправляются наши с подружкой сущности туда, где живёт то, что составляет для нас на все времена непреходящую ценность…

  …Зачем же тогда пришла в мой сон та, единственная из тех кому я так вот изменил? Ведь её уже нет на белом свете.

 И эта-то жестокость жизни покруче будет старинного авторского замысла из театра у микрофона моего детства.
 
  Вот вам и вся эта любовь. Только не надо больше вопросов. От ответов бы нам хоть в сколько-нибудь  спокойное место убежать.
24.07.2025 5:51