Свен Гедин. От полюса к полюсу. Шакалы и гиены

Титульное фото
**************
Большой тамариск Тебеса.
Фото Свена Гедина
************************

ГЛАВА 19. ШАКАЛЫ И ГИЕНЫ

Представь себе, любезный читатель, что какое-то необъяснимое чудо внезапно перенесло тебя в оазис Тебес, посреди персидской пустыни, где колодцы и роща из ста тысяч пальм дарят тень и прохладу усталым путникам! Как бы ты был поражен в первый же вечер странной серенадой, доносящейся из пустыни. В угасающем свете дня ты сидишь в своей палатке и читаешь; затем отрываешься от книги и прислушиваешься! Тебе не по себе, ты чувствуешь себя неуютно и неспокойно, ты так одинок в своей палатке! Но каждый вечер эта серенада повторяется так же верно, как наступивший закат, и вскоре ты к ней привыкаешь и, наконец, больше не обращаешь на нее внимания.

Это всего лишь шакалы поют свою вечернюю песню. Слово «шакал» персидское /1/, а шакал – предок собаки, двоюродный брат волка и лисицы. Он серо-жёлтого цвета, небольшого размера, с острыми ушами и маленькими умными живыми глазами, и держит хвост горизонтально, а не опущенным, как волк. Он хищник и охотится ночью. Всё съедобное без исключения пользуется его благосклонностью, но кур и виноград он предпочитает павшим животным на караванных дорогах. Если таковых поблизости не находится, он поедает финики из пальмовых рощ, которые особенно тщательно обирает, когда спелые плоды опадают после сильных ветров. Одним словом, шакал – наглый и назойливый малый!

Я был настолько же изумлён, насколько и разгневан, когда однажды ночью в наш сад прокрались шакалы  и украли нашего единственного петуха прямо из-под носа собак. Ужасное зрелище разбудило нас, но шакалы одержали верх в схватке с собаками, и мы слышали лишь отчаянное кукарекание нашего бедного петуха, затихающее вдали.
Бог знает, где прячется вся эта орда, пока светит солнце! В зоологических справочниках написано, что они скрываются в пещерах, но я не видел ни одной пещеры рядом с оазисом Тебес, и всё же шакалы толпами каждую ночь наводняют оазис. Они так же загадочны, как сама пустыня: они повсюду и нигде. Несколько раз во время моих скитаний в районе Тебеса я надеялся случайно увидеть их, но пустыня была безмолвной, и не было видно ни души. И всё же в сумерках они вновь стояли у моей палатки, громко и насмешливо подлаивая и, казалось, спрашивали, нет ли у меня ещё петуха!

Как только солнце опускается за горизонт, сумерки окутывают безмятежный пейзаж своим покрывалом, и где-то в двухстах метрах от нас раздаётся песнь шакалов. Она звучит как короткий, прерывистый смех, поднимающийся от глубоких басов до самого высокого дисканта, как жалобный вой, который то нарастает, то затихает в ожидании, чтобы на него ответила другая стая, или как крик растерянных детей, зовущих на помощь. Этот звук не поддаётся описанию. Он катится по оазису, словно волна. Вой шакалов – это голос пустыни, он взывает о еде. «Братья, мы голодны, – кричат они друг другу, – мы идём на охоту». Они осторожно крадутся к оазису, молниеносно перепрыгивая через стены и заборы и повсюду занимаясь разбоем на запретных тропах. Если бы у кур не было таких глупых куриных мозгов, они бы быстро забивались высоко под крышу, как только начинается вечерняя песнь шакалов.

Сколько же злодеяний лежит на их совести, этих невидимых и шумных маленьких разбойников, живущих дарами и отбросами пустынь от Кабо-Верде – зелёного мыса на крайнем западе Старого Света, до самого сердца Индии! Их генеалогическое древо почти такое же древнее, как и у пальм, а у народов Востока список их преступлений столь же обширен, как список грехов старого доброго Рейнеке-Лиса.

Но их дом — не только тихая безлюдная пустыня. Когда полковой оркестр играет в великолепных клубных домах Симлы, летней резиденции вице-короля Индии, достаточно высунуть голову в окно, чтобы услышать жалобный лай и вой шакалов!

Кстати, с этими зверями шутки плохи. В 1882 году в Бенгалии шакалы убили не менее 359 человек! Но страшней всего, когда они заражаются бешенством. Последняя пограничная комиссия в Сеистане /2/ столкнулась с этим. Ночью в лагерь пробрался бешеный шакал и укусил спящего человека в лицо; шесть недель спустя тот был уже мёртв. Но самой ужасной, пожалуй, стала одна тёмная зимняя ночь. Когда северный ветер завывал и взметал пыль по земле, одинокий шакал, зараженный бешенством, неслышно пришел в английский лагерь. Он пролез в палатку, где спали несколько человек, и, кусая всех вокруг без разбора, вцепился в байковое одеяло. Спящие проснулись и бросились к оружию. Лагерь состоял из трёх отрядов и нескольких сотен привязанных дромадеров. В непроглядной темноте нельзя было разглядеть, куда направляется незваный гость, но то здесь, то там можно было слышать рев верблюдов, в котором слышались ужас и паника, а когда рассвело, то подсчитали, что больной шакал покусал семьдесят восемь вьючных животных. Они были отделены от остальных и, когда бешенство охватило их, застрелили. Один из впавших в бешенство дромадеров, будучи связанным, искусал и разорвал сам себя на части. Собак и коз, укушенных шакалом, немедленно отстреливали. Самое пугающее в этой эпидемии диких зверей — беззащитность людей перед бешенством. Глубокой ночью шакал бесшумно подкрадывается к костру и успеет укусить, прежде чем вы догадаетесь схватить ружьё. Только меткий выстрел сможет удержать его на расстоянии.

Двадцать лет назад я и сам пережил с шакалами небольшое приключение. С двумя слугами и несколькими лошадьми я отправился из глубины Персии к побережью Каспийского моря и однажды вечером разбил лагерь в деревне в горах Эльбурс. Поскольку караван-сарай славился своими ядовитыми насекомыми, я решил расположиться на ночлег в саду с фруктовыми деревьями и тополями, окружённом полутораметровой стеной. Чтобы попасть в сад, нужно было перелезть по лесенке через стену, которая потом убиралась. Когда стемнело, мои люди пошли в деревню, а я плотно завернулся в пальто и одеяло, подложил под голову седло как подушку, и вскоре крепко уснул. Я проспал так, наверное, часа два, когда меня разбудил скребущий звук. Он исходил от двух кожаных ящиков, в которых лежали остатки моего ужина: хлеб, мёд и яблоки. Я сел и внимательно прислушался, но ничего не услышал, кроме журчания ручья, протекавшего неподалёку. В темноте ничего нельзя было разглядеть, только звезды тускло мерцали сквозь листву, и я снова уснул.
Через некоторое время я снова проснулся от того же царапанья и услышал, как кто-то тянет ящики за ремни. Тогда я вскочил и увидел полдюжины шакалов, скрывавшихся, словно тени, среди тополей. В ту ночь о сне не могло быть и речи, потому что у меня было полно хлопот: держать на расстоянии этих дерзких животных.

Если я какое-то время лежал неподвижно, они тут же возвращались и дёргали за ремни, и только когда я бил хлыстом по ящику, отступали. Вскоре, однако, они привыкли и отбегали всего на несколько шагов. Тогда я вспомнил о моем запасе яблок, и когда шакалы снова подкрались, я бросил одно прямо в середину стаи, используя это безобидное оружие защиты, пока последнее яблоко не исчезло в темноте. Большинство бросков не достигло цели; лишь однажды раздался жалобный вой одного из наглых воришек.

Как бесконечно долго длилась та ночь!
Наконец, между тополями забрезжил рассвет, и шакалы бесшумно перепрыгнули через стену. Теперь я, по крайней мере, мог спокойно позавтракать, но незваные гости сожрали всё, что оставалось от моего ужина. Позже мне рассказали, что шакалы в тех краях настолько свирепы, что двое-трое из них могут одолеть человека. С тех пор мои слуги всегда спят рядом со мной.

Раз уж речь зашла о таких незваных гостях, всегда готовых явиться, когда лев в Сахаре или пантера в восточной Персии успешно поохотились на свою добычу, не стоит забывать и о гиене, ведь она тоже обитательница пустыни.

Гиена – странное животное, не собака и не кошка, а скорее нечто среднее между ними, крупнее обоих. Гиена грязно-серо-коричневого цвета с чёрными полосами и пятнами, с круглой головой, чёрной мордой и чёрными глазами, а задние лапы настолько коротки, что её щетинистая спина чуть ли не проваливается до земли. Она тоже охотится ночью, а в западной Персии спускается из своих горных логовищ к караванным путям в поисках павших ослов, лошадей или верблюдов.

Раскапывает она и могилы, вытаскивая трупы из-под надгробий, если покойники не захоронены достаточно глубоко, ведь гиена питается почти исключительно гниющей плотью.

Летняя ночь. Военная дорога в Персии, освещенная мягким лунным светом.  На дороге чернеет туша сдохшего измученного верблюда. Он лежит там, вытянув ноги и уронив на землю усталую голову. Мертвая плоть источает тошнотворный смрад, но гиены его обожают; он их манит к себе. Они выбегают из своих логовищ, их хриплый лай все ближе, затем они тихо рычат и на мгновение останавливаются, обнюхивая все вокруг и навострив уши. Слюна капает из уголков их рта: они не ели несколько дней….

Вот они учуяли верблюда и бросаются к нему. Гиены крепко упираются передними лапами в землю и зубами разрывают кожу на животе туши, затем впиваются всей мордой в мягкие части брюшной полости и с наслаждением поедают внутренности и мышцы. В нескольких шагах от них сидят стервятники. Внезапно гиены прерывают свой пир. Всё ещё держа лапы в брюхе мёртвого верблюда, они поднимают головы и снова навостряют уши, – все в одном направлении.

Как только мы подъезжаем, они растворяются в тёмной пустыне, словно тени в лунном свете, но едва наш караван проходит, как они снова появляются, продолжая рыться в верблюжьих потрохах, пока их снова не потревожат. И лишь когда на востоке забрезжит рассвет, они возвращаются в свои логова.

Так четвероногие обитатели пустыни бродят по окрестностям оазиса Тебес, деля эти необъятные просторы с пантерами, дикими ослами и грациозными газелями.

Среди бескрайней персидской пустыни этот оазис одиноко и маняще лежит, словно остров в океане.

******************
Перевод с немецкого языка
Татьяны Коливай
******************

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Слово «шакал» происходит из древнеиндийского санскритского (;;g;la-), означающего «падальщик», и через персидское ;;gh;l и тюркское ;akal (чакал) попало в русский язык через немецкое или французское заимствование в XVIII-XIX веках. В русском языке слово получило широкое распространение в 1820-е гг.

2. Сеистан – область в вост. Иране, близ низовья р. Гильменда; представляет собой наиболее углубленную часть внутреннего Ирана (370—470 м над ур. моря).