Глава 13. Руки, что не могут обнять

— Ой-ой, у нас тут милые объятия? — раздался саркастичный голос Мояо, появившегося в дверях. — Я же предупреждал, вентиляция в серверной плохая для сентиментов...
Ли На, отпуская Уцзи, повернула голову и прищурилась:
— Сам-то! — фыркнула она, топая ножкой. — А кто на днях пришёл ко мне ночью и ревел, как маленький? А я тебе ещё песенку пела и по головке гладила, — добавила Ли На, — а ты теперь такой храбрый?
Яошэнь замер, как школьник, не сразу сообразив, что сказать.
— Это... было экспериментальное снотворное! Побочный эффект! — он нервно поправил воротник. — И вообще, сейчас пришёл сказать, что...
— Вот ты где, — раздался спокойный голос Байхэ, появившегося в дверях. Врач окинул взглядом комнату — Уцзи, как обычно, уткнулся в мониторы, Ли На стояла рядом с покрасневшим Мояо. Ничего необыч... Яошэнь покраснел? Его бровь чуть дёрнулась, но все же сохранил свой равнодушный вид. — Мы тебя обыскались. Пора осмотреть руку.
Ли На тут же оживилась:
— Чэнь-гэ, веди себя прилично, а то все про твои «побочные эффекты» расскажу!
Чэнь Яошэнь открыл рот для язвительного ответа, но Врач уже взял Ли На за руку и повёл в коридор, бросив через плечо:
— И ты иди, «учёный». А то опять начнёшь подсыпать свои порошки в серверы.
— Они улучшают производительность! — тут же парировал Мояо.
Дверь с мягким щелчком закрылась. В серверной воцарилась гулкая тишина, и лишь равномерное жужжание вентиляторов нарушало её. Уцзи резким движением вытер рукавом щеку и вжался в кресло.
На главном мониторе по-прежнему застыл кадр: Лунцзян бережно держал на руках маленькую Сяохуань, а обычно строгие черты лица смягчились до неузнаваемости.
Пальцы сами потянулись к клавиатуре. Несколько быстрых команд — и он вошёл в защищённый интерфейс телекоммуникационных сетей.

Стерильный кабинет Байхэ купался в мертвенном свете люминесцентных ламп. Белые стены, стальные инструменты, ни единого просвета. Запах антисептика и спирта висел в воздухе неподвижной пеленой. Монотонный гул вентиляции, напоминал: восемь этажей отделяют это место от поверхности. Время тянулось, минуты слипались в часы.
Мояо метался по комнате, будто растерял терпение. Он то хватался за пузырёк, то резко ставил обратно.
— Не смей давать ей это, — сказал он срывающимся голосом. — Разрушишь весь иммунитет, и тогда что будешь делать? Смотреть, как она разваливается на части?
Байхэ ответил без раздражения, но с усталостью человека, которому уже не раз приходилось убеждать слепых.
— Это не яд. Это лекарство. При переломах антибиотики обязательны. Неделя — не больше. Это основа, не прихоть.
— За неделю твои антибиотики её печень в решето превратят, — Мояо сжал зубы. — Нельзя человека травить, как лабораторную крысу.
— Мои препараты прошли все испытания, — констатировал Байхэ. — Да, они агрессивны. Но когда инфекция может лишить руки, выбирать не приходится.
— Выбирать? — Фармацевт резко вдохнул, — Ладно. Посмотрим, что останется от неё после твоего «лечения».
Ли На сидела на краю операционного стола, болтая ногами, а пальцы сцепились, будто она держала ими саму себя. Глаза блестели от усталости, которую не умела ещё называть.
Она смотрела на них и молча улыбалась. Они снова спорили! Но это были не настоящие споры, а как их любимая игра. Они ругались просто потому, что им так весело. Ворчали друг на друга, но на самом деле они друг другу нравились. Прямо как она и Чжао Юй! Они тоже иногда ссорились из-за ерунды, но оставались лучшими подружками.
И все же между ними явно было что-то большее — взаимное уважение, пробивающееся сквозь вечные препирательства. Возможно, именно потому, что они такие разные: там, где Мояо рубил с плеча, Байхэ находил точное решение. И наоборот — там, где Шаньу колебался, Яошэнь действовал без раздумий.
— Уверен, — продолжал Мояо, глядя в сторону, — перелом уже начал срастаться. Посмотри сам, если не веришь.
— Он и без твоих микстур начал, — бросил Шаньу и отвернулся. — Тело хочет жить. Оно умнее нас всех.
Тишина вошла в комнату, как старший брат, перед которым все умолкают. Байхэ сосредоточился на инструментах: осторожно обрабатывая плечо. Мояо подошёл к стеклянному шкафу. Внутри ровными рядами стояли флаконы с мутными жидкостями, этикетки которых уже давно не читал никто.
Ли На сидела, стараясь не дышать слишком шумно. Тишина растекалась внутри, как вода под тёплым одеялом: сначала приятно, потом не по себе. Она не знала, кого слушать. Впрочем, не была уверена, хочет ли слушать вообще. Пока они спорили, она могла молчать, могла быть маленькой. Но сейчас...
— Я выпью оба лекарства, — тихо сказала Ли На, размазывая пальцем каплю антисептика по столу. — И Байхэ, и твоё, Чэнь-гэ. Если вы вдвоём будете лечить меня, я поправлюсь быстрее.
Ян Шаньу медленно поднял брови, будто услышал мудрость древнего лекаря. Мояо же расплылся в ухмылке, словно только что объявили тост в его честь.
— Слышал? Ты слышал? — он театрально поднёс руку к груди. — Устами младенца глаголет истина!
— Младенца, которого твоя пилюля вчера едва не отправил в загробный мир, — сухо парировал Байхэ, уже поворачиваясь к аптечному шкафу.
Мояо только подмигнул Ли На:
— Зато сегодня — ни намёка на побочки. Глаза ясные, пульс ровный. Совпадение? Не думаю.
Ян Шаньу молча протянул руку, и Чэнь Яошэнь с преувеличенной почтительностью отступил в сторону. Байхэ достал стеклянную банку, встряхнул её, рассмотрел пару белых таблеток на ладони и, словно передумав, вернул их обратно.
— По одной, — он протянул банку Ли На, — дважды в день после еды.
Ли На ловко подбросила пилюлю в рот и сглотнула без воды — этому научилась давно, после сотен таких же горьких кружочков.
Мояо наблюдал за ней с той странной полуулыбкой, за которой невозможно было разглядеть, смеётся он или считает секунды до чего-то. Байхэ в это время сворачивал бинты, аккуратно укладывая инструменты в чёрный чемоданчик.
Девочка скользнула взглядом в приоткрытую дверь. Восьмой этаж теперь был неузнаваем — будто кто-то выскоблил его до блеска. Слишком белые стены, слепящие лампы, пустые коридоры, где даже эхо звучало по-другому.
— Я хочу осмотреть этаж, — сказала она. — Покажете мне?
— Разумеется, — кивнул Байхэ. — Господин Люй велел показать всё, без прикрас.
— Думаешь, ей уже по возрасту с ангелом знакомиться? — пробурчал Мояо, хмурясь.
— С каким ангелом? — переспросила Ли На.
Ян Шаньу повернулся к ней, и без иронии пояснил:
— С ангелом Инлиня.
Он снова посмотрел на друга и добавил уже строже:
— А если хочешь оспорить распоряжение, разбуди Лунцзяна. И спроси у него сам.
— Как скажете, господин Ян, — закатил глаза Мояо.
Коридор восьмого этажа встретил их неестественной белизной. Лучи ламп, врезанные в потолок пещеры, выхватывали из полумрака отполированные решётки камер. Даже воздух здесь изменился — пахло не сыростью и страхом, а чем-то лимонно-резким, как в больничных коридорах.
— Здесь сидел старик из Минчэня, — Мояо постучал каблуком по выщербленному камню пола. Звук гулял эхом по пустым коридорам. — Торговал формулами наших ядов. Теперь его кости удобряют рисовые поля у Янцзы.
Ли На провела ладонью по стене. Шершавая поверхность пещеры, тысячелетиями обточенная водой, теперь была покрыта слоем свежей краски. Где-то в трещинах ещё виднелись бурые подтеки — то ли ржавчина, то ли что-то иное, что не смогли отмыть.
— А здесь, — Яошэнь остановился перед камерой с идеально ровными прутьями, — держали мальчика. Лет пятнадцати. Всё звал мать. Плакал, — он щёлкнул пальцами. — Два дня — и перестал. Совсем.
Байхэ молча шёл позади, его тень скользила по стенам, где когда-то оставляли отметки пленники — иероглифы, царапины, пятна. Теперь только белизна, натянутая как саван на труп.
Ли На наступила на выемку в камне — поколения узников стёрли породу в этом месте. Пол здесь помнил больше, чем могли рассказать таблички в музее. Она вдруг представила, как по этим же камням вели приговорённых при Тан, при Мин, при Цин... И сейчас ведут их. Только теперь полы моют хлоркой, а кровь вытирают до того, как она успеет впитаться.
Байхэ говорил редко, негромко, но каждое слово вонзалось штырём в рёбра.
— Здесь резали нервы.
— Тут вводили сыворотку.
— А здесь… здесь умерли трое. Один — от страха.
Ли На почувствовала, как начинают гореть ладони. Представила руки. Свои. Маленькие. Синяки под ногтями. Кость, которую ломают. Капли, что выжигают глаза. Она шла и понимала: её бы не пощадили. Ни за имя, ни за возраст. Спасала только фамилия. Только знак Феникса, вырезанный на сердце.
Глядя на эти стены, впервые почувствовала холодный комок ужаса в животе и вдруг поняла, зачем мама положила в медальон маленькую ядовитую жемчужину. Не чтобы быть храброй, а чтобы больше никогда не бояться.
— А кто тот… кто сломал мне руку? — спросила она тихо.
Яошэнь расцвёл, как будто его спросили про старого приятеля:
— Он работал в компании твоего отца. Никакой не убийца. Простой офисный червяк. За деньги передавал бумаги. Думал, самый умный.
Он рассмеялся по-мальчишески, даже мило, но Ли На ощутила, как внутри что-то медленно отползает — как если бы в ней заснул кто-то, кто просыпаться не должен был.
Они шли дальше. Перед одной из дверей Ли На остановилась. Она не знала почему — просто почувствовала, что там что-то иначе. Воздух здесь был плотнее, влажнее. И пахло странно: ни хлоркой, ни кровью. Словно смесь табачного дыма, мускуса и чего-то сладкого, затхлого, почти животного.
— А здесь? — Ли На остановилась, уставившись на узкую дверь в стене.
Мояо вдруг замер перед дверью, его обычно беспечное выражение лица на мгновение стало непроницаемым. Пальцы непроизвольно сжались, затем расслабились.
— Это... комната Хошэня, — произнёс он с натянутой лёгкостью. — Его секретные апартаменты. Когда он здесь — обычно не один. Сейчас, полагаю, все спят.
В голосе сквозила та особенная небрежность, за которой обычно прячут неловкость, как подросток, нарочито громко обсуждающий то, чего не понимает.
Ли На, не уловив подтекста, наклонилась, пытаясь заглянуть в замочную скважину:
— А они какие? Можно с ними познакомиться? — голос звенел той непосредственной любознательностью, с какой дети спрашивают о новых игрушках.
Бровь Мояо поползла вверх. Он уже набрал в грудь воздух для ответа, но Байхэ перебил:
— Не стоит.
— А если она будущий глава? — хмыкнул Мояо.
Ян Шаньу долго не отвечал. Лицо стало пустым, как белая стена. Он что-то решал внутри — и никак не мог решить.
— Лунцзян велел показывать всё, — сказал он наконец. И, почти шёпотом, добавил: — Открывай.
Мояо рванул дверь с привычной бесцеремонностью. Щелчок дверной ручки, скрип петель — и вдруг перед Ли На распахнулось яркое жёлтое пространство, где на мгновение мелькнули какие-то движения, странные звуки.
«Они играют в какую-то игру?» — мелькнуло у Ли На. Женщины переплелись руками, как сестры-близняшки из цирка, которых она видела в телевизоре. Но почему они такие красные? И зачем...
Щелчок. Дверь захлопнулась, будто испугавшись собственной смелости.
Мояо фыркнул — сначала тихо, потом громче, пока не закатился в настоящем хохоте. Он бил кулаком по стене, вытирая слезы:
— О-о-о, вот это зрелище!
Байхэ стоял, отвернувшись к противоположной стене. Его уши горели багрянцем, пальцы судорожно сжались в кармане халата. Когда Мояо, давясь от смеха, потянулся снова к ручке, Байхэ резко схватил его за запястье:
— Довольно.
В голосе дрожала странная нота — не гнев, а что-то... испуганное? Ли На не понимала, почему взрослые так странно себя ведут. Разве нельзя просто войти и поздороваться?
— Но ведь интересно же! — Мояо вырвал руку, но не настаивал. Его смех постепенно стих, сменившись хитрой ухмылкой. — Ладно, ладно... Малышке рано такое видеть.
Он потрепал Ли На по голове, но на этот раз его пальцы дрожали — совсем чуть-чуть, будто внутри все ещё булькал тот смех.
— Что там было? — спросила Ли На, чувствуя, как в груди закипает любопытство.
— Неважно, — сквозь зубы процедил Байхэ.
— Ты был прав, не стоило! — вымолвил Яошэнь. — Хотя стоило. Ваши лица… ох, вашим лицам цены нет!
Байхэ стоял рядом, не шелохнувшись. Он не смотрел ни на друга, ни на Ли На, а куда-то в сторону, будто там была дверь, в которую он хотел выйти.
Ли На стояла, вскинув брови, а глаза хлопали, как у совы, пойманной на дневном свету. Что это была за игра? Две тёти были похожи на щенков, которые возятся и кусают друг друга за уши, только почему-то все были без одежды. Это выглядело глупо и неудобно. Но смотреть на них было не так интересно, как на Чэнь-гэ и Байхэ. Они вели себя куда страннее! Один хохотал так, будто его щекочут, а второй сделал вид, что ему вдруг очень понравилась стена. Взрослые такие непонятные иногда.
Ли На медленно подняла глаза на Байхэ. Его взгляд проскользнул мимо. В этот миг девочка почувствовала, что в нем живёт какая-то старая боль. Такая же привычная и неизбежная, как ржавчина на рельсах.
Мояо, как всегда, не чувствовал границ.
— Скажи, а у тебя с Го Юньси  было что-нибудь? — голос звенел нарочитой беззаботностью.
— Заткнись, — отрезал Байхэ, но так и не взглянул на товарища.
— Да ладно, ей уже почти девятнадцать. И она красивая...
— Не твоё дело, — Байхэ произнёс это так тихо, что слова едва долетели.
Но Мояо не останавливался:
— Или тебя её отец смущает? Да брось, признавайся!
Байхэ двинулся внезапно — так резко, что Ли На вздрогнула. Его рука впилась в плечо Мояо, прижимая к стене. Они замерли так близко, что дыхание Мояо оседало на губах Байхэ мельчайшими каплями.
«Почему Чэнь-гэ не вырывается?» — подумала Ли На. Он лишь приподнял брови, будто ждал, что будет дальше. А Байхэ... Он не кричал, не тряс Мояо, как делал папа, когда сердился. Его пальцы лишь слегка дрожали, будто пытались запомнить форму ключицы под рубашкой.
Тишина. Слишком долгая. Байхэ не отводил взгляда, но глаза его стали странно мокрыми — как у кошки перед дождём.
— Ну, и? — наконец фыркнул Мояо, но голос звучал тише обычного. — Ты меня отпустишь или прямо так пойдём?
Байхэ резко отпрянул, будто коснулся раскалённого металла. Он отвернулся, торопливо поправляя халат, хотя он и так сидел ровно.
Ли На не понимала, почему он так странно дышит. И зачем так крепко сжал кулаки — будто прятал что-то в ладонях. А Мояо лишь фыркнул, отряхивая пыль с плеча:
— Ну и нервы у тебя, доктор... выписать успокоительное?
Байхэ не ответил. Да и слышал ли вообще.
Они пошли дальше. Молчание тянулось за ними густое, как смог над ночным Шанхаем. Ли На шла, опустив глаза. Мысли не складывались в слова — они жили где-то глубже, в спазме под ложечкой, в мурашках между лопатками.
Потом начались пустые камеры — одна за другой. Чистые, без следов пребывания чьей-то жизни. Ли На машинально шагала вперёд, пока не открылась новая дверь. И тогда все внутри сжалось. На миг дыхание исчезло.
Стена. Серая, потрескавшаяся, местами облупившаяся, как если бы её тоже пытались забыть. Ржавые гвозди уходили в плоть, и тела висели, как куклы, которые больше никому не нужны.
У Ли На вырвался странный, глухой звук — ни крик, ни слово. Что-то рванулось внутри. Она попятилась и врезалась в Байхэ. Мир покачнулся. Воздух стал густым, как вода в стоячем колодце, и в этой тяжести невозможно было дышать.
— О, дорогая, не пугайся, — мягко сказал Мояо, словно рассказывал про старую картину в музее. — Это Чжан Хуатун, прокурор из Нанкина. Мы обещали, что он проживёт долго. А рядом — его супруга.
Ли На стояла, схватившись за живот. В горле ползла тошнота, но она застыла на полпути. Глаза — единственное, что оставалось живым — смотрели прямо на неё. И от этого хотелось исчезнуть.
Тела были искажены. Не просто ранены — изломаны. Будто кто-то медленно, методично выписывал на них страдание, строчку за строчкой. В них не было жизни — только её следы. И агония.
— Это... жестоко, — прошептала Ли На, не узнав собственного голоса.
— Жестоко? — переспросил Байхэ. Ровно, почти равнодушно. — Этот человек предал твоего отца. Он отдал приказ вырезать поместье Лю Мэйлина. Женщины, дети. Младенцы, старики. Не пожалел никого. И ты говоришь «жестоко»?
Ли На молчала. Что-то внутри треснуло, но не развалилось — просто стало чужим. Она попыталась отвернуться, но не смогла. Туман внутри густел, и каждое движение давалось с трудом. Казалось, ещё шаг — и она упадёт в этот холодный воздух, провалится туда, где нет ни дна, ни спасения.
Она резко отвернулась. Просто отвернулась чтоб не видеть, и уткнулась лбом в грудь Байхэ. Вцепилась в его халат, как тот, кто больше не понимает, где границы и где конец.
Байхэ вздрогнул. Руки повисли в воздухе, на мгновение не зная, что делать. Он опешил — будто никто и никогда не прикасался к нему. Потом медленно опустил ладонь девочке на плечо.
Тем временем Мояо не обращая внимания на её ужас, ласково запел:
— А за этой дверью, их доченька. Ангел. Посмотришь?
Пальцы сжались так крепко, что ногти впились в ткань, и казалось, если отпустить — все оборвётся, и тьма за дверью сомкнётся над ней. Мысли застопорились, оставив в груди лишь глухое, тяжёлое чувство.
Это был стыд.
Вот они, взрослые, сильные, всё понимают, а она... она просто маленькая трусиха. От этой мысли стало так горько и обидно, что слезы выступили на глаза. В груди дрогнуло. Не решимость — она была слишком далека. Не мужество — на него не хватало сил. Она просто больше не могла оставаться в этой точке, где стыд отравлял дыхание.
Ли На разжала пальцы. Почувствовала, как ткань слабо скользнула между ладоней. Сделала шаг назад. Медленно. Подняла голову. Не потому, что почувствовала себя сильной. Не потому, что нашла ответы. А потому, что прятаться стало невозможным.
Дверь заскрипела, открываясь неохотно — словно и сама не хотела показывать, что прячется за ней. Ли На инстинктивно отступила, но Мояо уже мягким движением подтолкнул её вперёд, будто представлял редкий, пугающий экспонат.
— Ангел Инлиня, — прошептал он. В его голосе не было ни тени иронии — только странная торжественность.
В комнате стоял густой, вязкий воздух, пропитанный медью и чем-то сладко-гнилым. Ли На зажмурилась — тело не соглашалось верить глазам.
«Это не человек. Не может быть. Кукла. Манекен...»
Но когда она открыла глаза, «ангел» всё ещё висел под потолком. Крюки, вбитые под рёбра, тянули тело вверх в неестественной позе. Костяные крылья отливали серым блеском, словно мокрый камень. Пустые глазницы смотрели прямо на неё.
— Она... — прошептала Ли На, но голос предательски сорвался.
— Жива, — ответил Байхэ.
Что-то тёплое и кислое стремительно подступило к горлу. Она сглотнула — слишком поздно. Первая судорога вырвалась наружу, обжигая губы. Её вырвало прямо на пол, на туфли. За первой волной пришла вторая — со спазмами, с болью, будто организм сам пытался отвергнуть увиденное.
«Этого не должно быть. Этого не может быть. Этому не место в мире, где я живу...»
Слёзы лились, перемешиваясь со слюной, но она уже ничего не чувствовала. Лишь тупую боль в плече — свежий, не до конца сросшийся перелом.
Где-то рядом спорили Мояо и Байхэ:
— ...твои таблетки её доконали... —
— Заткнись. Это не таблетки — это правда душит её...
Их голоса доносились как сквозь толстое стекло. «Правда душит». Да. Это было точное слово. Правда была тяжёлой, как камень на груди, и она душила, не давая вдохнуть тот самый воздух, которым дышали в её прежней жизни.
В голове всё разбилось, как хрустальная ваза, упавшая на камень. Папа... который всегда говорил о справедливости. Лунцзян... который был таким сильным. И это... Эта комната. Они всё знали? Они разрешили? От этих мыслей мир перевернулся, стал злым и колючим, и она больше ничего не понимала.
Что-то надломилось. Разорвалось, как промокшая бумага. Она упала на бок, и лишь новая пронзительная боль пронеслась по телу.
Она почувствовала, как тело оторвалось от пола. Чьи-то руки подняли и прижали к груди. Даже не глядя, она поняла: Байхэ. От него всегда пахло спиртом и цветочным одеколоном.
А сейчас он пахнул больницей. Как комната с ангелом. Она инстинктивно вжалась в его халат, ища защиты у того, кто только что был частью этого кошмара. Противоречие ранило сильнее, чем вонь от рвоты в носу.
Байхэ нёс её быстро, прижимая к себе. Сердце билось прямо у неё под ухом — громко, ровно, но с перебоями. Он волновался. Ли На слышала это.
— Ты вообще понимаешь, что люди чувствуют? — прошипел Байхэ.
— Меня ненавидят. И будут только радоваться, когда я сдохну, — парировал Мояо.
«Нет», — подумала Ли На, прижимаясь лбом к его груди. — «Я не радуюсь. Я не ненавижу». Его слова были такими же острыми, как гвозди в той стене. Почему он так говорит? Это должно быть ужасно — верить, что тебя все ненавидят. Ей стало его очень жалко, прямо до слёз, и это чувство смешалось с ужасом, создавая новую, незнакомую боль.
— Какой же ты дурак. Тупее тебя разве что червяк.
— Если я червяк, то ты амёба, — усмехнулся Мояо.
Они ссорились как маленькие. Взрослые, сильные, умные — и они могут быть такими же беспомощными и злыми, как дети в песочнице. Кто же тогда защитит мир? Кто сделает его правильным? Не они. И не отец. Значит, никто.
Они свернули в коридор. Свет ламп бил в глаза, и она зажмурилась. Её знобило. Мысли не складывались. Только обрывки.
«Он думает, что его ненавидят. Но я — нет. Я знаю, он не злой. Просто... такой же как я. И боится, что его никто не примет».
И тут её осенило! Его улыбки и колкости — это всё как будто ненастоящее. Как её собственное "я не плачу", когда очень хочется реветь. Он просто притворяется, что ему весело, а на самом деле... на самом деле ему, наверное, так же одиноко и страшно, как и ей сейчас. Они с Чэнь-гэ оказались похожи.
Байхэ опустил её на холодный пол лестничной площадки. Она прислонилась к стене, сжавшись в комок. Дышала прерывисто. Сердце стучало в ушах.
— Ты сам сказал «показать всё без прикрас, — передразнил его Мояо. — Так распорядился господин Люй». Не надо переваливать на меня. Хватит уже. Я сразу знал, что так получится. Но ты же у нас — господин Каменное Сердце.
— Заткнись, — шепнул себе под нос Байхэ.
Ли На увидела, как сжались его пальцы. Он был виноват. И Мояо был виноват. И отец был виноват. Все были виноваты, и все друг на друга злились. А она просто смотрела на это и не могла собрать кусочки себя обратно.
А потом перед ней опустился Яошэнь. Не привычный балагур и ядовитый насмешник. Он сел на корточки, заглянул ей в лицо снизу вверх — и в этот миг выглядел так, как той ночью, когда пришёл к ней.
— То, что ты видела… это правильно, — сказал Мояо.
Пальцы медленно поглаживали её костяшки, стараясь унять дрожь.
Его прикосновение было неожиданно нежным. Таким же нежным, как голос, когда он пришёл к ней. Два разных Мояо в одном человеке. Тот, кто смеётся над ужасом, и тот, кто гладит по руке плачущего ребёнка. Как они уживаются вместе? Она не понимала. Но это прикосновение было единственным, что сейчас казалось искренним.
— Иногда смерть — это не наказание, а побег, — тихо произнёс он, будто больше для себя. — А кое-что я запомнил навсегда. И заставлю их запомнить тоже.
— Прокурор сделал свой выбор, — Яошэнь сжал её ладони чуть сильнее. — Его никто не заставлял. Он продал твоего отца. Не за убеждения. За деньги.
Мояо замолчал, потом добавил, уже тише, почти выдохом:
— А ещё ты не видела, что они сделали с моей невестой.
Голос дрогнул. Глаза, всегда такие насмешливые, теперь были ясными, будто вымытыми слезами. Ни издёвки, ни позы. Только правда.
И в этот момент он был ближе, чем кто-либо. Почти родной.
Она снова кивнула, но на этот раз губы дрогнули.
— Когда решишься… — Мояо потрепал её по голове, но не как обычно — шутливо, а бережно, словно боясь сломать. — Спроси Уцзи. У него есть видео. С поместья Лю. Там всё поймёшь.
Он задержал взгляд на её лице. Потом встал, но перед этим ещё раз сжал её пальцы — быстро, почти незаметно.
— Пойдём к Тяньшу, — в голосе снова послышалась лёгкость, но теперь она звучала притворно. — Но для начала — ванная. Как тебе план?

_____________
  Го Юньси. Юнь, «облако» — для её мечтательной натуры, способности парить над суетой и немного отстранённо наблюдать за миром. Но облако бывает разным, и в нём может таиться гроза. А Си — это её внутренний свет, доброта и тепло, которые она несёт людям. Так что её имя — это «Сияющее облако» или «Свет, несущийся на облаках». В нём есть и лёгкость, и сила.