Глава 14. Чернильные облака в каменном небе

Спуск с восьмого этажа занял вечность. Лестница, зажатая между каменных стен, уходила вниз по спирали — не тридцать ступеней, как положено, а все шестьдесят. Воздух густел с каждым шагом: сырость из подземелья пробивалась сквозь щели в камне. Десятый этаж встретил узким коридором, с редкими лампами, чьи жёлтые блики дрожали на стенах, будто боясь упасть в темноту.
Ли На молча шла за Мояо, слушая мелодичный шум ливня Байхэ за спиной. Гулкие шаги по каменному полу звучали как удары сердца этого древнего места. Она не видела конечной точки их пути, но помнила слова Тяньшу о библиотеке.
Когда в тусклом свете пещерных фонарей показались знакомые двери лифта, Ли На непроизвольно замерла. Это был точно тот же лифт — та же потёртая панель с цифрами, тот же едва заметный запах масла и металла. Но как? Ещё утром она спускалась на нем с седьмого на девятый этаж к Уцзи, в совершенно другом крыле.
— Что-то не так? — спросил Мояо, заметив её замешательство.
Она хотела ответить, но в этот момент Байхэ, обернувшись, произнёс:
— В случае опасности, всё, после шахты лифта отсечётся, — он осмотрелся. — Проходы обрушатся. Конструкция продумана для защиты архива.
Чэнь Яошэнь усмехнулся:
— А ведь до десятого этажа никто и не доходил. К чему такая защита.
Ответ повис в воздухе — продолжения не последовало. Они двинулись дальше, свернули за угол — и всё изменилось.
Свет больше не струился из ламп, а падал сверху, золотой и тёплый, будто просачивался сквозь толщу камня, и этот зов был так силён, что обещал выход. Она почти поверила — сейчас они поднимутся на поверхность. Увидят небо. Почувствуют ветер.
Но стоило ей шагнуть в это сияние, как ноги остановились сами. Всё в теле напряглось. Рука нащупала стену.
Перед ней открылась не просто бездна — знание. Не в книге, не в слове, а в самом камне. И её охватила внутренняя дрожь, рождённая не страхом, а прикосновением к чему-то недопустимо большому.
В горной породе кто-то вырезал целый мир — библиотеку, уходившую ввысь на пятьдесят метров и столько же вниз, в каменное чрево земли.
Двенадцать исполинских колонн, подобно сталагмитам, вздымались от основания к куполу. Но это были не просто каменные столбы — их поверхности от подножия до вершины покрывали ровные ниши с книгами, будто сама скала породила эти полки.
Мосты между колоннами будто висели вне времени. Хрупкие стеклянные, прозрачные как зимний лёд, контрастировали с массивными деревянными — их резные перила эпохи Мин  потемнели от столетий, но драконы на ограждениях всё ещё казались живыми. А рядом, словно созданные самой природой, изгибались каменные арки с неожиданными вкраплениями матового стекла.
Здесь прошлое и настоящее переплетались. Бамбуковая стремянка династии Сун  стояла в тени алюминиевой лестницы с фабричным шильдиком . В нишах, высеченных в скале, соседствовали шёлковые свитки с императорскими печатями, современные книги в глянцевых обложках и потрёпанные пергаменты, чьи авторы давно стали прахом.
Воздух пахнул древностью, пылью и чем-то неуловимо современным — будто само время здесь текло неравномерно, оставляя наслоения эпох там, где им вздумается.
Тысячи огней — от дымных масляных ламп до чётких электрических лучей — растворялись в воздухе, превращая пространство в единый поток живого золота. Казалось, здесь никогда не бывает ночи.
Где-то внизу, в глубине этого книжного улья, мерцали огни: то ли читальные залы, то ли хранилища ещё более древних тайн. А над головой, на стеклянных мостах, мелькали тени хранителей — они двигались между эпохами так же легко, как перелистывали страницы.
Мояо тихонько рассмеялся. Повернувшись к Ли На, он поймал в её зрачках отблеск бесчисленных огоньков, дрожащих в глубинах библиотеки.
— Резиденция клана Сюй, — произнёс он. — Здесь время теряет смысл. Впечатлена?
Ли На не ответила. В груди затихло всё — тревоги, вопросы, даже дыхание. В этом месте не нужно было думать. Достаточно было просто существовать, как существуют эти древние стены, книги, воздух, напоенный мудростью веков.
Байхэ откашлялся и отступил на шаг.
— Я пойду, — сказал он.
Мояо не обернулся, лишь поднял руку в едва заметном жесте — одновременно и прощание, и благодарность. Потом протянул ладонь Ли На, и его пальцы, шершавые от постоянной работы с химическими реагентами, коснулись её запястья с неожиданной нежностью.
— Пойдём, — повторил он, и они двинулись вдоль главной галереи.
На полке из красного лака династии Мин лежали современные журналы в пластиковых файлах. Рядом с глиняной табличкой возрастом в три тысячелетия лежал цифровой планшет. Каменная арка XI века обрамляла стальную дверь с биометрическим замком.
Перед ними внезапно возник лифт — холодный, безупречный, его поверхности слепили неестественной белизной. Сенсорная панель мерцала голубым, будто кусочек будущего, случайно затерявшийся в этом переплетении эпох.
— Наш маленький парадокс, — усмехнулся Мояо, прикладывая ладонь к сканеру. — Древнейшие знания — на самых современных носителях.
Двери раздвинулись беззвучно. Войдя, Ли На в последний момент обернулась — через прозрачную стену кабины открывался вид на всю библиотеку. С этой высоты она казалась живым организмом — с «артериями» мостов и «нервами» светящихся полок. Гигантским часовым механизмом — где вместо шестерёнок крутились хранители с книгами.
Лифт плавно тронулся вниз, и библиотека начала «расти» перед её глазами — новые ярусы, новые лабиринты полок появлялись по мере спуска. Где-то в самом низу, угадывались очертания чего-то массивного, похожего на...
— Это архив особых коллекций, — прервал мысли Мояо, следуя за её взглядом. — Туда даже меня не пускают. Говорят, там хранятся книги, которые... — он сделал паузу, подбирая слова, — ...которые лучше не тревожить.
Ли На прижала ладонь к прохладному стеклу:
— А что будет, если их потревожить?
Мояо странно усмехнулся, и в его глазах мелькнуло что-то неуловимое:
— Цапают только так. Вот, полюбуйся, — он изящным жестом продемонстрировал запястье. — Одна решила, что я десерт. Пришлось ей объяснить, что я — блюдо горячее. Теперь меня к ним и на пушечный выстрел не подпускают.
Девочка опустила глаза, слабо улыбнулась и аккуратно поправила выбившуюся прядку волос. Она видела, что Мояо шутит не потому, что весело, а потому, что иначе — будет больно. Так делала и она сама. И в этот миг в библиотеке, где даже воздух был пропитан мудростью, ей стало ясно: они с Чэнь-гэ — очень похожи. Оба притворяются сильными, хотя на самом деле им бывает очень страшно и одиноко.
Лифт мягко замедлился, пропуская уровень за уровнем. Мелькнули стеллажи с синими папками XX века, комната с огромными фолиантами в цепях. Показался зал, где книги лежали под стеклянными колпаками.
Двери отворились беззвучно. Ли На ступила на пол из белого мрамора — тёплый, вопреки ожиданиям, будто впитавший солнечный свет за долгие века. Плиты отражали своды пещеры с обманчивой чёткостью, создавая иллюзию двойного пространства — реального и отражённого.
Из этого зеркального мира к ним приближалась фигура. Старик. Не просто пожилой человек — воплощённое временем существо, чьё тело сохранило крепость векового дуба, а в глазах светилась ясность горного ручья.
Он шёл размеренно. Очки в тонкой оправе сидели идеально, будто продолжали линию скул. Простое поло белого льна, отглаженные брюки с безупречными стрелками. И только вязаный жилет нарушал эту строгую гармонию — тяжёлый, с фениксами, чьи силуэты словно проступали из самой глубины шерстяной ткани.
Остановившись, он взглянул на Ли На особенным образом, будто читая текст, написанный на обратной стороне её души. Воздух вокруг него вибрировал тишиной, какой бывает только в самых древних храмах.
— Дедуля Сюй , — вытянулся Мояо и расплылся в своей самой невинной улыбке.
Подзатыльник пришёл молнией. Ли На даже опешила от такого.
— Разгильдяй! — пророкотал старик. — И чему вас только учат теперь, а? Поганец.
— Ну… дедуля Сюй… — жалобно протянул Яошэнь, потирая затылок. — Я привёл Ли На. Нынешний Тяньшу здесь?
Старик перевёл взгляд на девочку. В этот миг Ли На, не дожидаясь подсказки, шагнула вперёд и поклонилась глубоко, с почтением, точно по уставу клана.
— Сюй-сяншэн , — произнесла она тихо, но уверенно.
— Вот! — воскликнул старик, повернувшись к Мояо. — Смотри и учись. Так должен вести себя уважаемый сын своего рода.
— Или дочь, — ухмыльнулся Чэнь Яошэнь.
Старик резко обернулся. Он уставился на Ли На — пристально, как будто пытался увидеть кого-то за ней. Глаза у него были светло-карие, почти выцветшие, но не тусклые. Скорее — очищенные временем. Морщины на лбу залегли глубже.
— Ли… На? Та самая?
Девочка кивнула.
Старик молчал. Казалось, он прислушивался к её мыслям. Потом выпрямился и сделал шаг назад.
— Тогда проходи. Тяньшу тебя ждёт.
Они шли по тёплому каменному коридору — стены были гладкие, как отполированные дождём. Воздух становился суше, пахло древесиной и лотосом.
Двери, к которым они подошли, были высокими, темными, покрытыми резьбой. На них не было ни замков, ни табличек. Только вырезанный на поверхности феникс — с опущенными крыльями, окружённый всполохами пламени. Мояо не постучал — просто толкнул створку, и та, мягко скрипнув, впустила внутрь.
Кабинет Тяньшу оказался залит янтарным светом. Он был устроен, как зал приёма министра времён династии Тан. Шёлковые ширмы с изображением горных хребтов и сосен делили пространство. Стены — деревянные, покрытые лаком и вставками нефрита. На полках стояли фарфоровые вазы, расписанные под кобальт, и чернильницы из черного камня. Вдоль стен — низкие столики, на них — кисти, бумага, весы из бронзы, сандаловые ларцы и слоновые печати.
В центре комнаты — стол. Настоящий, чиновничий, из массива. Вокруг него — кресла с высокой резной спинкой.
И все бы было идеально, если бы не оно.
В самом углу, прямо на лакированной тумбе из красного дерева, стоял черный глянцевый принтер. Поверх лежала пачка офисной бумаги, чуть перекошенная. Рядом — компьютер, серый, с блестящей мышкой и разноцветной клавиатурой. Шнуры висели, как виноградные лозы, и, казалось, просили прощения у каждой старинной вещи в комнате.
На фоне тонкой росписи, позолоченных узоров, шёлковых ковров и фарфоровых бутылочек этот набор из офиса налоговой службы выглядел как забытый пакет из супермаркета в буддийском храме.
Ли На невольно задержалась у порога. Взгляд метался — между временами, между эпохами, между красотой прошлого и нуждой настоящего. Именно в этом странном столкновении и рождалось то ощущение, которое она ещё не могла назвать. Клан был жив. Он дышал. Не цеплялся за былое — он помнил. И жил дальше.
— Проходи, — раздался не громкий голос из глубины комнаты.
— Ну, я вас оставлю, — сказал Мояо, потирая ладони. — Мне, признаться, к этой тишине не привыкать, но у меня от неё зуд в мозгу.
Он наклонился к Ли На и шепнул, заговорщически:
— Через пару часов обед, не пропусти. Линфэн опять попытается нас накормить своей походной кашей. Хошэнь, как всегда, дрыхнет. Так что, сама понимаешь — с голоду умирать или страдать.
Он подмигнул и исчез за дверью.
Тишина вернулась. Ли На ощутила, как выпрямилась спина, потому что иначе здесь нельзя. И пошла на голос Тяньшу.
Тяньшу стоял среди стеллажей, и свет от настольной лампы падал на лицо косыми полосами, как будто кто-то провёл мелом по школьной доске.
— Ты пришла за знанием? — спросил он, и в уголках глаз собрались морщинки.
Она кивнула, не в силах найти слов. В этом месте даже кивок казался значительным жестом.
— Идём, — сказал Тяньшу, и рука указала путь между рядами книг, где тени лежали на полу, как выпавшие закладки.
Они вышли в двери и пошли по внутренним галереям библиотеки. Тяньшу шагал неторопливо не только для того, чтобы Ли На успела рассмотреть, но и чтобы прочувствовать. Полки сменяли друг друга, как эпохи: вот грубые бамбуковые дощечки с выжженными знаками, вот шелковистые свитки эпохи Мин, трепещущие при малейшем дуновении, вот книги на рисовой бумаге, почти прозрачные, как крылья цикад.
— Здесь, — голос Тяньшу прозвучал тихо, но отозвался под сводами, — мы храним всё, что когда-либо узнали. Карты границ, которые больше не существуют. Имена врагов, ставших союзниками, и союзников, ставших врагами. Формулы, по которым когда-то рассчитывали богатство наций. Переводы текстов, смысл которых мы до сих пор не до конца понимаем. Мы всё ещё учимся читать послания судьбы. Каждая встреча, каждая рана, каждый миг торжества... Ничто не стирается. Всё впитывается в душу.
Они вошли в центральный зал.
— Но главное здесь, — он указал рукой.
Те самые двенадцать колонн. Каждая несла на себе следы эпох: мраморные плиты с высеченными именами, шёлковые ленты, деревянные таблички с позолотой, что уже начала осыпаться, и книги. Все это вилось по колоннам спиралью, словно пытаясь дотянуться до невидимого неба.
— Двенадцать колонн, — голос Тяньшу звучал торжественно, — двенадцать кланов Ордена. У каждого своя правда, свои победы и поражения. Мы храним все. Даже то, что другие предпочли бы забыть.
Он подошёл к ближайшей колонне, пальцы скользнули по холодному камню.
— Вот Сюй. Наш клан. — В голосе появились новые нотки. — Мы храним знание. Архивы. Неприкрашенную правду. Мы не судьи, мы лишь свидетели.
Тяньшу замолчал, взгляд ушёл куда-то вглубь веков.
— Мы пришли в орден последними. При династии Мин, когда начали охоту на учёных . Тогда Багряный Феникс дал нам приют. Привёз сюда. — Он обвёл рукой пространство вокруг. — С тех пор мы служим Ордену.
Ли На почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Казалось, сама пещера дышит этой историей, этими судьбами. Она невольно потянулась к колонне, но в последний момент остановилась — не решаясь прикоснуться к такому количеству прожитых жизней.
Тяньшу провёл рукой вдоль соседней колонны:
— Эти колонны — столпы. Воины Ван, — палец указал дальше. — Лекари Ян. Лю — сокрытые в тени. Чжан. Мастера перевоплощений.
Он говорил о каждом клане, как о живом существе, а Ли На вдруг осознала, что эти каменные исполины действительно дышат — дыханием тех, чьи имена навеки вписаны в их поверхность.
— Е, — прошептал он. — Их колонна больше не растёт. — Ладонь скользнула по камню мягким жестом, каким проводят по старому боевому шраму. — Мы храним память. Все же их стратегиям стоит поучиться.
Тень скользнула по лицу, когда он продолжил:
— Были и другие. Сун, чей род прервался в Нанкинском аду. Хоу, стёртые с лица земли во времена Великого скачка. История, Ли На, — голос стал тише, — как пустынный ветер. Стирает целые реки с лица земли, если источник иссяк.
Ли На замерла, пальцы непроизвольно сжали край свитка. Губы дрогнули. Раньше она думала, что история — это скучные даты в учебнике. А теперь она стояла перед самой историей, и она была огромной, тихой и очень-очень старой. От этой мысли стало немножко страшно, как будто на её плечи положили что-то тяжёлое и холодное. Она почувствовала, что теперь это и её история тоже, и от этого сжалось горло. Она провела ладонью по резному фениксу на колонне, будто гладя испуганного зверя.
— Значит... — голос сорвался на полуслове, став вдруг очень маленьким в этом зале. — Значит, я должна стать новым источником?
Слова прозвучали почти неуверенно. Сюй Вэньлун усмехнулся. Улыбка у него была редкой, но не холодной.
— Уже стала. Осталось стать рекой. — кивнул он, а потом вздохнул и окинул зал глазами. — Тебе не обязательно все это читать, но знать должна. Мы с Уцзи уже начали оцифровку нужных разделов. А мой отец собрал переводы.
Он подошёл к одному из стеклянных пультов и провёл ладонью по панели. Экран вспыхнул, появился интерфейс, по-детски простой, но строго структурированный. В таком месте современные или даже передовые дисплеи казались невероятными.
— Уцзи даст тебе ключ. Читай в свободное время. Здесь — всё, что необходимо. Если тебе нужно что-то большее приходи. Спроси. Я покажу. Или напиши Уцзи, я пришлю.
Ли На медленно провела взглядом по бескрайним рядам полок, уходящим в темноту.
— Я думала... здесь только я и Столпы, — прошептала она.
Тяньшу улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики морщин:
— О, нет, птенчик. Нас горстка, но мы не одни. Библиотека принимает всех — здесь учатся наследники всех кланов. Именно для этого и создавался портал.
Он тронул её плечо, направляя дальше. И по мере их движения огромный зал словно оживал — тома в старинных переплётах и современные мониторы, тщательно расставленные столы и потёртые ковры под ногами. Всё это складывалось в нечто целое, дышащее знанием, как огромное, мудрое животное.
— Это — экономика, — Тяньшу провёл рукой вдоль полок, — а вон там — политика. Дальше — целые судьбы стран записаны.
Они остановились у особого места. Полки здесь были другие — книги то толстые, то совсем тоненькие, с непонятными буквами на корешках.
— Языки, — сказал Тяньшу и почему-то улыбнулся. — Твой брат... он знал два наречия и два иностранных. Может, не в совершенстве, но говорил уверенно.
Ли На потянулась к одной из книг, но не решалась взять. Ей вдруг стало очень важно запомнить эту полку, эти переплёты. Брат ведь тоже стоял здесь когда-то? Может, даже трогал эту самую книгу? Она осторожно провела пальчиком по корешку, будто через него могла дотронуться до того, кого уже нет.
Тяньшу провёл ладонью по воздуху, словно рассекая невидимую пелену между знанием и действием.
— Здесь лежат войны, — сказал он, указывая на полки с трактатами, чьи корешки потемнели от столетий. Одни книги были закованы в сталь, другие — обтянуты кожей. — Не только как сражаться, но и когда не сражаться. Искусство отступать иногда ценнее умения нападать.
Они свернули к резной нише, где книги стояли, украшенные символами всех богов, которых когда-либо знало человечество.
— Религии, — Тяньшу произнёс ровным голосом, будто читал объявление. — Ордена. Тайные общества.
Они подошли к каменному помосту, где лежала раскрытая книга. Чернила на странице ещё блестели, будто их только что нанесли.
— Медицина, — Тяньшу фыркнул. — Не вся. Часть сгорела, когда Мояо был мальчишкой. Мой отец до сих пор вспоминает об этом с содроганием.
Ли На сморщила носик:
— Зачем он их...?
— Обозвал «чушью собачьей» и отправил в камин, — Тяньшу развёл руками, но в уголках его глаз заплясали весёлые морщинки.
Девочка вдруг вспомнила, как Мояо жаловался, что «книга его покусала», и едва сдержала смешок.
— Сначала следует узнать о Столпах... — голос не был ни громким, но почему-то заглушил даже шум шагов по каменным плитам. — Их историю, специфику, иерархию. Но в твоём случае, сначала узнай о своём клане.
Он дотронулся до её плеча. Ли На не ожидала — не от него. Так отец когда-то похлопывал брата по спине — молча, с коротким одобрением, которого было достаточно на целый день.
— Не пугайся высоты, — сказал он. — Начинай с того, что ближе к земле. Настоящие знание растёт медленно. Как рис в чеках — тёплой весной, в воде, с терпением.
Свет упал на его лицо сбоку, и черты выступили чётче. Ли На ощутила странную пустоту в груди. Её окружали тёмные полки, уходящие вглубь. И вдруг она поняла: это не просто книги. Это могилы. И в каждой — голос. Несказанный, недослушанный. Замурованный, как древний чиновник в свитке из бронзы.
— Не бойся толщины. Ищи то, что заставит твоё сердце отозваться. Знание не должно быть грузом. Оно может быть светом. Фонарём в сумерках, если держать его правильно.
Темные, как заваренный чай, глаза, впервые смягчились. Не жалостью — пониманием. Будто он увидел не девочку, а то, что однажды из неё вырастет. То, что сама она ещё не замечала — и, может, даже не хотела.
— Без мудрости знание калечит. Как меч без ножен. Острый, но неуправляемый, — он помолчал, выпрямился, и с этой переменой вернулась его обычная сдержанность
— Я подготовлю для тебя список книг на год. Что будешь учить у дяди. Все каникулы будешь проводить здесь. Люй Цзиньфэн ещё расскажет.
Ли На кивнула. Они подошли к колонне — самой высокой, самой светлой. Там горело имя, которое она всегда называла с гордостью. Ли. Оно было в голосе отца, в песнях мамы, в смехе братьев и дыхании сестры. А теперь — в камне. В мёртвой тишине, где от семьи остались только имена.
Тяньшу молчал. Не подбадривал, не торопил. Просто стоял рядом, давая ей время — столько, сколько нужно.
Когда его голос наконец раздался, он звучал тихо, почти по-домашнему:
— Скажи... ты всё ещё думаешь, что люди делятся на хороших и плохих?
Ли На замерла. Вопрос задел внутри чувство, тёплое и тревожное. Она подняла глаза к колонне. Начертание фамилии «Ли» казались сейчас такими живыми среди других имён — будто папа мог вот-вот окликнуть её, как раньше.
— Я… — голос вдруг стал маленьким. Раньше ответ был бы сразу «да!» Ведь папа был хорошим, а бандиты, которые напали — плохими. Но сейчас слова застревали где-то в горле. — Я думала, что да. Раньше. Но сейчас... я не уверена. Всё перепуталось.
Она замялась. Слова путались, как мокрые нитки. Добрые люди могли делать страшные вещи. А те, кто казался злым, как Мояо, вдруг становились добрыми. Всё было уже не чёрно-белым, а серым, как вода в луже после дождя.
— Я сегодня видела... то, чего не должно быть. Люди, которые были добрыми — они...
Она не закончила. Слова не хотели подчиняться. Тяньшу спокойно ждал.
— Добро, — сказал он, наконец, — это не парадная одежда, которую надевают для вида. Оно живёт не снаружи, а внутри. Чаще всего — это привычка души. Порой — упрямство вопреки всему. Порой — страх совершить непоправимое. А порой... — он сделал паузу, — тихий выбор, который ты делаешь в темноте, когда уверен, что никто и никогда о нём не узнает.
Он говорил негромко. Словно боялся, что кто-то подслушает и не поймёт.
— Я не жду от тебя веры. Но понять — ты можешь. То, что для тебя — хорошо, для другого может быть концом. Люди делают ужасное не потому, что хотят зла. А потому что хотят выжить. Даже дети. Даже ты.
Ли На смотрела вниз. Она не знала, что сказать. Но что-то внутри неё пошевелилось. В глубине появился звук — слабый, но настоящий. Его не было раньше.
— Я подумаю, — прошептала она.
— Подумай, — сказал он и чуть кивнул. — А сейчас я оставлю тебя, до обеда около часа, можешь почитать.
Он сделал шаг назад, затем ещё один, и его фигура медленно растворилась между высоких стеллажей, не оглядываясь, не нарушая тишину прощальными словами. Теперь это было её пространство, её время с памятью.
Ли На осталась наедине с каменной колонной. Простое имя «Ли» выглядело таким обычным среди других — ни позолоты, ни украшений. Но в его строгих линиях жила вся её история: папины рассказы перед сном, его смех, когда он подбрасывал её в воздух, тёплые ладони, обнимающие перед разлукой. Теперь всё это поместилось в несколько ровных штрихов на камне.
Тишина вокруг была особенной — не пугающей, но и не уютной. Как в пустом классе после уроков, когда все уже разошлись, а ты задержался. Только здесь не было даже эха собственных шагов. Ли На провела пальцем по буквам, почувствовав шероховатость камня.
— Пап... — вырвалось у неё шёпотом.
И почему-то именно сейчас, в этой безлюдной тишине, до неё наконец-то дошло. По-настоящему. Папа не придёт. Ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Он не подхватит её на руки, не засмеётся, не спросит, как дела в школе. От этой мысли внутри стало очень пусто и тихо, будто в самой середине её погасли все огоньки.
Перед ней выстроились книги. Не просто много, а столько, что даже считать бессмысленно. Они стояли ровными рядами, корешки к корешку, не ожидая, не торопя. Просто существовали. Толстые фолианты в потёртых переплётах, тонкие брошюры с пожелтевшими страницами — все они казались сейчас частью самой библиотеки, продолжением каменных стен.
Её пальцы бесцельно скользили по корешкам: «История клана Ли», «Искусство переговоров», «Путь воина». Названия звучали в голове чужими голосами, как уроки, которые нужно выучить, но которые пока не складывались в смысл.
Среди массивных фолиантов притаилась небольшая книга в синем тканевом переплёте. На обложке — всего один иероглиф, вырезанный неровно, будто второпях: «Помни».
Ли На осторожно вытянула тетрадь. Это был дневник. Страницы пожелтели от времени, но почерк остался живым — то торопливым, то размашистым, будто кто-то спешил запечатлеть мысли, пока они не ускользнули.
Она открыла наугад:
«Иногда мне кажется, я защищаю не людей, а то, какими они могли бы быть. Образ. Он чище. Он не лжёт. Но и не плачет у тебя на плече».
Ли На остановилась. Бумага под пальцами казалась тёплой, будто только что вытащенной из-под руки. Почерк — кривоватый, местами нажим тяжелее. Она узнала его — именно так он когда-то писал ей на листках, оставленных на кухне: «не тронь мои пельмени, скажу отцу»; или перед экзаменом: «выучи хоть это, ленивая ты черепаха».
Она снова посмотрела на страницу. «Вэньчжоу», — прошептала про себя, и в груди стало тесно, словно кто-то изнутри схватил за сердце и сжал. Пальцы перевернули страницу, уже нетерпеливо, будто в глубине пряталось что-то важное, живое, настоящее.
«Отец говорил: честь — это терпеть боль, не жалуясь. Но я видел, как он по ночам гладил мамино лицо и целовал своих детей, когда те уже спали».
Ли На вдруг поняла, как сильно она скучает по тем вечерам. По ним — всем пятерым. Как раньше, когда они были семьёй, когда у каждого было своё место и время. Даже Вэньчжоу, даже его насмешки и упрёки — и они теперь отбрасывали не боль, а свет.
Её рука легла на бумагу. Чернила словно дрожали от прикосновения.
«Если ты начал сомневаться — значит, у тебя ещё живо сердце. Остальное приходит потом».
«Ты правда так думал?» — спросила она у себя. Не могла вспомнить, чтобы он говорил это вслух. Но в ней сразу вспыхнула картина: он наклоняется над тетрадью, объясняет ей задачу, а потом вдруг говорит: если бы ты не сомневалась, я бы испугался. Сомнения — это не слабость, а глаза, которые ещё видят.
Слепые не сомневаются, — добавила она про себя, продолжая за ним.
Она скользнула пальцем по строке, где чернила чуть смазались от воды. Или от слез, которые капнули с его подбородка, пока он писал?
«Я думал, доброта — это слабость. Пока не увидел, как умирающий простил того, кто его предал».
Она не сразу поняла, о чем это. Слова казались взрослыми, почти чужими.
Она вспомнила тот день, когда на школьном конкурсе юных пианистов соперница, нарочно перепутала ноты в её тетради. Тогда Ли На не заплакала — но выступление сорвалось. Она сидела за кулисами и молчала. А потом — сама отдала той девочке своё яблоко. Почему? Потому что та выглядела голодной. Потому что так мама учила — делиться.
Она не думала тогда, что это «доброта». Просто... казалось правильным.
Просто... так было правильно. Мама всегда говорила делиться. А сейчас, читая слова брата, она представила себе не яблоко, а что-то огромное и страшное. Что кто-то мог отдать свою жизнь, потому что для него это было так же просто и правильно, как для неё — отдать яблоко. Эта мысль была такой большой и тяжёлой, что в голове не помещалась.
«Нас учили быть воинами. Но никто не учил быть людьми».
Эта строчка ударила без предупреждения. Орден действительно учил сражаться, побеждать, стоять. Но что делать, когда победа требует предательства себя самой? Этому не учили.
А Вэньчжоу, оказывается, тоже не знал, что делать. Он искал. Падал. Поднимался. И все равно шёл.
«Ты не обязан быть жестоким. Но должен быть сильным. А настоящая сила — это когда ты не мстишь за тьму, а зажигаешь свет. Потому что не можешь иначе — иначе ты уже не ты».
Ли На вспомнила день, когда он увидел, как она колотит подушку, представляя лицо одноклассника. Он тогда усмехнулся, но взгляд был серьёзный.
— Сильные не ломают. Они строят, — сказал он.
Тогда она разозлилась. А теперь поняла. Сила была не в кулаке, а в том, что он не поддавался боли. Он был как мост, по которому она могла пройти.
«Правила Ордена — остры, как нож. Но человек — не нож. Человек — это рука, что выбирает, как и зачем резать».
В этом она увидела не только брата, но и себя. Вспомнила, как он прикрывал её шалости, хотя должен был наказать. Как приносил мандарины в карманах, несмотря на запрет. «Не расскажешь отцу?» — шептала она. «Не расскажу», — отвечал он, и она верила.
«Жизнь — это не то, что тебе оставили. Это то, что ты соберёшь из обломков».
Слёзы сами потекли по щекам. Она не вытирала их. Бумага под ладонью стала мокрой, и буквы немного расплылись.
«Обломки?» — подумала она. От её дома остались обломки. От семьи — тоже. Осталась только она одна. И эта книга. Уцзи, который показал ей голограмму. Мояо, который всё же пришёл к ней ночью. Может быть, если собрать всё это вместе... получится что-то новое? Не такое, как раньше, но своё.
«Надеюсь, моя упрямая сестричка никогда не узнает об Ордене и проживёт счастливую жизнь».
Ли На всхлипнула. Она помнила, как он щипал её за щёки, когда она смотрела сериалы вместо уроков.
— Ты хочешь быть безграмотной, как кошка на рынке? — спрашивал он. А потом садился рядом и всё терпеливо объяснял, всё что было непонятно.
Он хотел, чтобы она была свободна. Он хотел, чтобы у неё было будущее.
«Сегодня отец договорился о браке Ли На с Вэй Юньчэном. А-Чэн — хорошая партия. Оба умные, оба упрямые. Пусть хоть у неё будет нормальная жизнь».
Она читала это без злости. Только с тихим сожалением. Мир, в котором брат думал о будущем, уже рухнул. Но слова остались. Его надежда осталась.
Бумага шуршала в пальцах, словно живая. Она прижала дневник к груди, как делала раньше с куклой. И впервые за долгое время позволила себе не чувствовать себя одинокой.
«Вы мне его оставили, — подумала она, крепче прижимая дневник. — Этот Орден, этот подземный мир, этих странных людей. Значит, так надо. Значит, я должна попробовать».
Она не думала о «великом восстановлении». Она думала о том, чтобы не подвести папу и брата. Чтобы то, что они любили, не исчезло совсем. И от этой мысли стало чуть-чуть страшно и чуть-чуть теплее.

______________
  Эпоха Мин (1368–1644) — это золотой век Китая после свержения монгольского ига: страна окрепла, расцвели искусства и ремёсла. Мы все знаем её по великим морским походам Чжэн Хэ и тому облику Великой стены, что сохранился до наших дней.
  При династии Сун (960–1279) Китай достиг пика культурного и технологического развития. Именно в это время были изобретены порох, компас и книгопечатание. Однако военная слабость и угрозы с севера привели к потере территорий и, в конечном счёте, завоеванию монголами.
  Шильдик — это небольшая табличка или бирка с основной информацией об объекте. Чаще всего ассоциируется с автомобильными значками (модель, объём двигателя), но используется и для обозначения любых идентификационных пластин на технике.
  Сяншэн — «господин», «учитель», уважительное обращение к мудрецам, наставникам (нейтрально-почтительное).
  Так образно называют волну казней и репрессий против образованных чиновников при дворе императоров Мин. Основатель династии, Чжу Юаньчжан, опасаясь заговоров, уничтожил тысячи своих советников и слуг. Этими чистками он на долгие годы установил режим абсолютной власти и страха, заставив всех молчать.