Глава 17. Ночь без звёзд, смерть без имени

Ночь не просто стояла — она давила. Все вокруг будто замерло. Ни ветерка, ни далёкого звука — только темнота, в которой исчезали стены, и казалось, это уже не комната, а пустая скорлупа, где от прежнего дома осталась лишь форма. Кровать под ней едва скрипнула — и этот скрип разошёлся по комнате, как всплеск в пруду. Даже шорох подушки, даже сгиб одеяла отзывались слишком громко — так бывает, когда слушаешь не ушами, а всем телом.
Ли На лежала на боку, согнув ноги. Лоб упирался в край подушки. Она не спала, не думала, что сможет заснуть. Мысли бродили в голове, как бездомные кошки. Ни одну нельзя было поймать, ни одну — выгнать.
Рядом лежал дневник брата. Страницы пахли чем-то спокойным — бумагой, клеем и чем-то ещё… может, его руками. Она медленно провела по ним пальцами. Листы чуть шелестели — будто пыталась сказать что-то своё, но это было как дыхание во сне — не слова, а отголоски того, что чувствовал он.
Страницы листались сначала быстро, потом медленнее — возвращаясь к уже прочитанному снова и снова. Торопиться было нельзя. Пропустишь хоть строчку — и что-то ускользнёт. Что именно — оставалось загадкой.
Пальцы нащупали страницу, где чернила потекли. Как будто брат писал не ручкой, а слезами. Или кто-то читал — и не смог удержаться.
«Сегодня видел мальчишек. Они кидали камнями в птицу с перебитым крылом. Не могла улететь, но и умирать не хотела — билась, цеплялась за жизнь. Мальчишки смеялись. Пока не пришёл другой. Он взял птицу в руки и свернул ей шею. Я испугался. Но он вырыл ямку, положил птицу, засыпал землёй. Потом побил тех, кто смеялся».
Ли На не дочитала. Вдох застрял. В груди стало тесно, словно кто-то сел на неё — тяжёлый, невидимый. В сознании чётко проступил образ Ангела. В нем что-то было от той птицы. Только крылья не сломаны, а аккуратно пришиты. Намертво. Лишая даже права на смерть. Вот где таилась настоящая жуть.
Закрыла глаза. Вспоминать брата не хотелось, но не получалось не вспоминать. Он был здесь — не телом, но словами. Они будто остались в комнате. Не висели, не звенели — ступали. Прошли по полу, остановились у порога. Она видела, как он улыбается ей — той улыбкой, которую берег только для неё.
«Быть сильным — это умение принимать решения».
Она прочла эту фразу медленно, шёпотом, будто слушала голос, а не читала слова. Что-то в ней дрогнуло. Не строчка из дневника — живое. Брат сказал это сейчас. Не когда-то давно, а в эту самую минуту.
Ли На не плакала. Слёз не было — только тяжёлый, неровный ком в груди, давивший на рёбра. Такой же холодный, как те самые булыжники в дренажной канаве за школой, где мальчишки из старших классов бросали камнями в крыс.
В глубине, под грудной костью, шевелилось что-то маленькое и живое. Дрожащий комочек тепла, вжавшийся в самое нутро. Если бы он разжался — пошли бы слёзы. Но наоборот сжался крепче, превратившись в крохотную твёрдую горошину.
Воображение играло с памятью, подкидывая знакомые образы. Девушка. С кожей, как у фарфоровой куклы, и глазами, похожими на тех, что печатали в глянцевых журналах. «Ангел», — называл её Инлинь.
Лунцзян всегда смотрел строго. Даже когда молчал, было страшно. Мояо — наоборот. Смеялся, говорил глупости, будто и не фармацевт вовсе, а какой-то циркач. Линфэн — самый тихий. Он редко говорил, но Ли На чувствовала: он следит. И если решит — остановит кого угодно. Даже Инлиня.
Они были против Ангела. Даже Уцзи говорил, что нельзя так. Но все оставалось словами. Никто не вмешивался. Никто не тронул Го Циншуя.
«Если запретим — предаст». — Прозвучал в голове голос Распорядителя.
А она? Что могла сказать она?
— Я… я не могу ему запретить.
Голос затерялся в комнате. Потолок казался высоким. Таким высоким, что, если бы лечь и смотреть долго, он бы стал небом. Там, за белым, где-то далеко — должно было быть что-то важное. Только бы дождаться.
«Что я могу сделать?» — подумала она. Девушка не виновата. Не взрывала дом, не убивала маму. Не уничтожала поместье Лю. А теперь висит, как тряпичная кукла. Может быть, кричит внутри, но никто не слышит. Наверное, ей больно. И страшно. Очень страшно.
Ли На вспомнила, как Уцзи вернул медальон. Просто положил в ладонь и сказал:
— Твоё.
Он знал, что там внутри. Но отдал. А мог бы спрятать. Сломать. Выбросить. Но не сделал ничего из этого.
Медальон, висевший на ней с детства, теперь казался невыносимо тяжёлым. Щелчок застёжки прозвучал тише шёпота. Внутри лежал шарик — гладкий, безжизненный. Не жемчужина, а последний выбор.
Мысль об убийстве не испугала. Она просто была. Как тень, с которой не поспоришь.
В памяти всплыл голос Лунцзяна, низкий, как шорох осенних листьев:
«Иногда нужно выбирать не добро, а меньшее зло».
Перед глазами возник тот день: сбитая кошка на дороге, кровь на асфальте, ветеринар, терпеливо ждал, пока подруги плакали, прижимая к груди тёплое тельце.
— Котёнок будет мучиться, — сказал он тогда. — Это не жизнь.
А потом добавил, так тихо, что слова едва долетели:
— Она просто уснёт. Вернётся к своим.
Ли На долго смотрела на яд. Сначала — как на чужое, потом — как на своё. Пальцы сами сжали медальон, будто проверяя: да, он здесь, холодный и твёрдый, как камень со дна реки. Внутри лежало не просто вещество — выбор. Не между жизнью и смертью, а между одной болью и другой.
Она вдруг поняла: Ангел уже мёртв. Не тогда, когда перестанет дышать, а сейчас. Разве это жизнь?
Тишину разорвал звук — хриплый, влажный, как тогда. Дыхание. Не своё. Ангела. Оно заползло в уши, прилипло к барабанным перепонкам, и Ли На зажмурилась, но это не помогло — перед глазами всплыло лицо. Не абстрактное. Не «уже мёртвое». То самое. С каплями пота на лбу. С дрожащими веками. С губами, сжатыми в тонкую ниточку.
— Девушка чувствует, — кто-то прошептал внутри. — Прямо сейчас. Чувствует крюки. Гвозди. Крылья, которые не её.
В горле встал ком. Тот самый. Как перед тем, как вырвало тогда на каменный пол. В носу защекотало — сладковатый запах гниющей плоти, смешанный с хлоркой. Точь-в-точь как в той комнате. Ладонь сама потянулась к животу, но наткнулась на медальон. Холодный. Тяжёлый. Как гвоздь под рёбрами Ангела.
— Хватит, — выдавила Ли На. — Я не вынесу, если она...
Разум ещё спорил. Но тело уже поняло. Руки сами сжали яд. Не ради мести. Не ради «силы». Просто потому, что иначе — нельзя.
Озарение пришло не вспышкой, а как давно тлевший уголёк, внезапно раздутый ветром. Ни сомнений, ни страха — только конец пути, который начался ещё с той страницы в дневнике брата. С птицы. С кошки. С фразы о силе.
И среди этого чёткого, почти спокойного понимания — единственный предательский вопрос: а что потом?
Люй Цзиньфэн наклонился над безжизненным телом Ангела. Пальцы скользнули по запястью, ища пульс, которого уже не было. Потом выпрямился, и заговорил, без злобы, устало:
— Необдуманный поступок. Теперь будут последствия.
Мояо сморщил нос:
— Отлично. Теперь ночные смены обеспечены. Спасибо, малышка.
Байхэ даже не взглянул. Достал свои иглы, и сталь блеснула в тусклом свете лампы:
— Дай укол. Или хочешь натворить ещё дел?
Они скажут: это не по-взрослому. А что — по-взрослому? Молча смотреть, как он вырезает из людей кукол?
А потом отвезут к дяде, которого все ненавидят. И её будут ненавидеть.
Ну и что?
Пусть ищут новую. Пусть напрягаются. Пусть ненавидят. Зато они запомнят эту ночь. Задумаются. И пусть это глупо. Пусть нерационально. Но это — её выбор.
Ли На смотрела на яд. Она поднялась с кровати. Ноги сами нашли кроссовки, руки сами натянули джемпер. Медальон сжался в кулаке.
Дверь тихо щёлкнула. Коридор перед ней вытянулся длинной темной лентой, узкой тропинкой через ночь. Там, в конце, жила чужая жизнь. А в руке — не избавление, не приговор. Просто выбор. Как между правой и левой дорогой в знакомом с детства лесу.

Чжан Сюаньфэн в это время внезапно ворвался в спальню Распорядителя. Вошёл быстро и бесшумно, но все же нарушил ночную тишину.
— Лунцзян, — он резко проглотил слюну. — Расшифровал... запись. Там... вам нужно это услышать.
Лунцзян открыл глаза и рывком поднялся с кровати. Лицо оставалось спокойным. Без лишних слов, накинул на плечи домашний халат и, не затягивая, вышел из комнаты вслед за Уцзи.
«Если вошёл без стука… Если разбудил… В это время…»
Лунцзян ощутил, как грудь наполняется предчувствием — оно медленно поднималось изнутри, точно вода в покинутом колодце. Он поправил халат, сдерживая порыв ускорить шаг.
Длинный коридор, погружённый в предрассветную дремоту, встречал лишь глухим эхом шагов. Холодный воздух, сочащийся из лифтовой шахты, обвивал босые лодыжки, заставляя непроизвольно сжимать пальцы ног.
Мягкий звон. Движение вниз.
«Что-то случилось. А если взволнован — значит, за этим стоит не просто текст, или очередной протокол… А разгадка. Или угроза. Уцзи не драматизирует. Никогда. Может молчать трое суток, дожидаясь точного момента. А сейчас — разбудил».
Девятый этаж встретил жужжанием серверов и миганием светодиодов. Шаги теперь отдавались чётче, будто кто-то невидимый шёл следом, повторяя каждый шаг с едва заметной задержкой.
Цифры на часах застыли — 04:27.
Он посмотрел на спину юноши: сутулая, напряженная. Пальцы слегка дрожали.
— Спал хоть немного? — спросил негромко, вглядываясь в лицо Уцзи.
Юноша стоял прямо. Переносица блестела — тёр, будто хотел стереть ночь с лица. Глаза покраснели. В уголке губ — напряжение, но и что-то похожее на торжество. Нет, не торжество… Облегчение.
— Не до сна было, — ответил он, не встречая взгляда. — Затянулось. Но нашёл то, что вас заинтересует.
Наушники выпали из рук Уцзи на стол так, что один наушник отскочил. Рука дрожала, когда он кликал мышью:
— Слушайте с 43-й секунды. — Он закусил нижнюю губу.
Лунцзян взял. Опустился на край стола. Щелчок. Звук пошёл. Мир исчез.
Вначале — несколько секунд фонового шума. Затем — голоса. Узнаваемые до дрожи, как старая боль, которую не ждал, но мгновенно узнаешь.
Мягкий, рассеянный тон. Говорит, как человек, у которого за плечами десятки тел, сотни решений, и каждое — как поворот шахматной фигуры. Спокойствие такого рода опаснее ярости. Потому что у него все давно решено. И ты — всего лишь часть чьей-то доски.
«…Я уже знаю… девочка талантливая… у меня на неё свои замыслы…»
«…пока они сторожат, я забираю все остальное…»
«…а потом — и её…»
Слова текли ровно, равнодушно, но в этом равнодушии чувствовалась власть — незаметная, как подземный ток. Он не врал. Даже не убеждал. Просто ставил точки.
Лунцзян застыл. Не сразу понял, как сильно сжал губы, пока не заныло в челюсти.  стиснулись в кулаки. Он не делал этого много лет — со времён, когда ещё думал, что может выиграть, просто будучи прав.
«Вот оно. Было рядом. Он был здесь. Тянул ниточки. И мы танцевали, как марионетки».
Люй Цзиньфэн медленно снял наушники. Смотрел в стол, но видел не дерево, а лица. Уцзи — с покрасневшими глазами. Тяньшу — вечно скрытый за мудрыми фразами. Хошэнь — суетливый, но преданный. Даже Ли На — спящая, забытая.
И — Е Цзишэн. Живой. Он все ещё говорит. И держит их на поводке.
«Использует нас. Использует её. И знает, что мы ничего не сможем сделать. Ни я, ни кто бы то ни было. Мы можем только сторожить. Сторожить девочку, как будто сторожим последнюю честь, зная, что остальное уже украдено.
А предатель — рядом. Один из своих. Тот, кого я вижу каждый день. Кто смотрит в глаза, пьёт с нами чай, делает вид, что делит с нами страх и усталость. А сам — на связи».
Это была не боль, а стыд. Стыд за то, что верил в порядок. За то, что проморгал предательство прямо у себя под носом.
«Я ведь учил Уцзи быть осторожным. Учился сам у Тяньшу, когда ещё не знал, как пахнет кровь в коридоре. Учился у него. Я думал — справлюсь. А оказалось, мы всего лишь пешки. Наивный».
Он медленно поднялся и посмотрел на Сюаньфэна. Юноша молчал, но плечи были напряжены — не от страха, а от внутреннего сбора, как у стрелка, что вот-вот взведёт тетиву.
— Покажи мне, кто где сейчас.
Уцзи промолчал, повернувшись к панели управления. Касания точные, без лишних жестов — руки сами помнили каждую кнопку.
Один за другим на мониторе вспыхивали изображения. Комната, холл, лестничная площадка, кухня. Тепло и сон — повсюду. Затем комнаты.
На экране мелькнула белая фигура — Инлинь. Он стоял перед зеркалом, тщательно поправляя воротник. Пальцы провели по безупречно выбритому подбородку, потом по гладко выбритой голове. Затем исчез из кадра, вернувшись через мгновение с металлическим тазом, из которого поднимался лёгкий пар. Вода слегка переливалась через край, когда неторопливо направился к выходу.
Лунцзян и Уцзи переглянулись — оба поняли без слов. Время омовения.
Следующей была комната Чэнь Яошэня.
— Где Мояо?
Юноша в миг переключил камеру, пальцы ударили по клавишам с лишней силой:
— У Байхэ. — Губы искривились в подобии улыбки. — Хоть кто-то сегодня на своём месте.
На сером фоне тусклой камеры — сцена, лишённая напряжения. Байхэ спал, как обычно, а рядом, в обнимку, устроился Мояо. Рука и нога лежали на Шаньу, как у человека, спящего с тем, кто ему близок — без смущения, без позы.
Лунцзян чуть склонил голову. Не моргнул.
«Значит, все же решился. Или просто больше не может иначе. Ну и пусть. Лишь бы не мешало делу. Лишь бы Яошэнь успокоился».
— Мояо вообще спит где попало, — вздохнул Уцзи. — То у Ли На, то в холле, то тут.
— Раньше он был другим, — негромко отозвался Лунцзян. — Но пусть уж так. Лишь бы не сходил с ума.
После трагедии, Мояо не мог находится в крыле Чень и Лю. Когда Распорядитель пригласил всех собраться, сразу заметил, что Яошэнь, сторонится этих коридоров. В основном спал в оранжерее или в кабинете Байхэ, или в зале. Он так и не может найти себе места.
Уцзи коротко хмыкнул — без веселья, но и без укора. Как человек, который сам последнюю вспышку ярости Мояо едва пережил.
Дальше Хошэнь — напомаженный, довольный, у зеркала. Виден был воротник рубашки, аккуратная укладка, блеск часов.
— Как будто у него все хорошо.
— У него всегда все хорошо, пока в это верит, — ответил Лунцзян.
На экране появился Линфэн — поднялся, как всегда, ровно в положенное время. Потянулся, размяв шею, проверил плечи. Ни лишних движений, ни колебаний — точность механизма.
— Как часы, — пробормотал Уцзи.
— Он и есть часы, — Лунцзян скользнул взглядом по экрану. — Дай запись из комнаты Хуаци. Вчера, около восьми сорока.
Чжан Сюаньфэн быстро вывел кадры. На записи — Линфэн и Хуаци. Они стояли в паре шагов друг от друга, Линфэн — спиной к камере.
— Со звуком?
Цифровик кивнул и передал наушники. Четыре минуты — и всего несколько коротких реплик. Сухо, сдержанно... очень уж напоминало Лю Мэйлина. Сам Уцзи не слышал, о чем шла речь, но по едва уловимому изменению в чертах Лунцзяна понял: что-то важное.
— Дальше, — Распорядитель положил наушники на стол, откинулся в кресле.
Камера переключилась с мягким щелчком. Новый ракурс показал пустую комнату Ли На. Постель была заправлена с неестественной аккуратностью — одеяло без единой складки, подушки сложены строго по центру. Казалось, здесь никто не спал. Ничто не выдавало присутствие девочки, кроме маленькой вмятины на покрывале, где, возможно, несколько минут назад сидела она.
Сюаньфэн замер, руки зависли над клавиатурой.
— Где Ли На? — не сдержался Лунцзян.
В голове всплыли вчерашние кадры: Ли На, сжимающая медальон до побелевших костяшек. Её вопросы об Ангеле — слишком настойчивые для обычного любопытства. Дневник брата, который она скорей всего читала всю ночь. И главное — этот взгляд. Тот самый, который он видел у других перед тем, как они совершали необратимое.
«Она не станет ждать».
Он резко поднял голову, взгляд метнулся к монитору с камерами. Если она уже решилась, то времени нет. Инлинь уже идёт туда, и если это то, что думаю, быть беде.
— Ищи её, — бросил он Уцзи, даже не пытаясь скрыть напряжение в голосе. — Сейчас.
Уцзи замер на долю секунды. Лишь затем — короткий кивок, и снова пальцы заплясали по клавишам. Камера за камерой. Пустые коридоры. Тишина. Даже серверы, кажется, затаились. И вдруг — движение. Пятка, край кроссовки.
Уцзи вскочил так, что стул с грохотом откатился:
— Восьмой! Черт... — обернулся к Лунцзяну, в глазах — неожиданная ярость: — Она с Ангелом.
Лунцзян подался вперёд. Камера повернулась.
На экране — она. Маленькая фигура, теряющаяся в полумраке. Вошла в дверь к Ангелу.
— Смотри, — Уцзи ткнул карандашом в экран. — Инлинь следом идёт. Всего семь минут разницы.
Действительно почти следом. Не громко, не спеша. Стечение обстоятельств. Плохое стечение обстоятельств.
Лунцзян шумно вдохнул. Прежде чем звук выдоха достиг ушей, Уцзи уже рвал замок оружейного ящика.
— Брать "Тихий Гром"? — спросил он. Но уже знал ответ.

Она шла медленно. Коридор был пуст, каменный пол под босыми ступнями холодил кожу. Замок не щёлкнул — дверь открылась легко. Ли На вошла и закрыла за собой. Тихо. Даже слишком.
Комната показалась неожиданно обыкновенной. Свет был тусклым, чуть желтоватым, от лампы в углу. В углу стоял стул со спинкой. А под потолком висела девушка. Лицо не выражало ничего. Волосы спускались ровными темными прядями. Глаза открыты, но глазницы пусты. И все же в них теплилось мысль.
Ли На встала на стул — слабо, осторожно, словно боялась потревожить не пол, не мебель, а само время, которое вдруг застыло в комнате. Девушка оказалась рядом, совсем близко, и теперь Ли На впервые увидела её по-настоящему: не силуэт, не жертву, не «ангела», как называли, — а человека.
На секунду подкосились ноги. Она чуть покачнулась. Лицо висевшей было… не безжизненным — слишком живым. Она не спала и не умерла, а просто давно-давно устала.
Пустые глаза, полураскрытые губы, синие тени на скулах. Висела — не сдавшись, а как будто ожидая. В этом было что-то страшное.
Ли На замерла — от страха. Не перед девушкой, не перед тем, что могла случиться смерть — а перед собой. Она все же пришла. Сделала это. Поднялась. Принесла яд. И теперь в горле пересохло, ноги задрожали, а дыхание стало прерывистым, рваным, как у человека, что вот-вот заплачет — но не может.
— Не бойся, — произнесла она наконец. Голос звучал непривычно: слишком тихо и слишком ровно, как будто не она говорила, а кто-то изнутри, кто-то другой, чужой. — Я Ли На. Твои отец… отдал приказ убить мою семью. И семью Лю. А потом умерли и ты осталась. И я осталась.
Она хотела добавить: прости, — но не смогла. Не хватило воздуха. Слово застряло в горле. Оно было слишком большим.
— Ты не виновата… — сказала она. — но они сделали тебе больно. И я не могу это исправить. Только… только остановить.
Она медленно вытащила медальон. Тот тянулся за шеей, цепочка натянулась, будто сопротивляясь. Медальон был тёплый. Маленький. Внутри — горошинка. Крошечная, невесомая.
Но сейчас она казалась ей тяжелее, чем весь мир.
— У меня есть яд. Немного. Он действует быстро. Пять минут — и ты заснёшь. Не проснёшься. Не почувствуешь. Я не знаю, хочешь ли ты этого. Но если хочешь — открой рот. Я пойму.
Тишина.
Лампа в углу потрескивала. Где-то в стене, в глубине, работала вентиляция. Было ощущение, что время стоит — и только она одна дышит в этой комнате.
Ли На смотрела в глаза девушке. Не в глаза — внутрь. И вдруг поняла: та смотрит в ответ. Никак. Без осуждения. Без просьбы. Просто смотрит. Как человек. Как она сама.
— Ты не обязана мне верить, — продолжила Ли На. — Но мне сказали, что ты все равно умрёшь. Через год. Здесь. В этой комнате. Никто не придёт. Никто не спасёт.
Слова вываливались — тяжёлые, как камни. Но она знала, что должна сказать их. Все. До конца. Чтобы потом не мучиться. Чтобы не просыпаться ночью, думая: а вдруг она не поняла? А вдруг не хотела?
— Я не заставляю. Просто… подумай. Пока не пришёл Инлинь.
Она уже собиралась опустить глаза. Уже подумала, что все напрасно. Но в какой-то момент — лёгкое движение. Чуть дрогнули губы. И потом — девушка осторожно открыла рот.
Ли На отпрянула. Грудь сжалась. Захотелось сойти со стула. Сбежать. Закричать: нет, не надо, я передумала. Но было поздно.
Она вздохнула. Достала яд. Рука дрожала так, что медальон чуть не выскользнул из пальцев.
И все же — вложила. Осторожно. С нежностью.
— Я знаю, — прошептала она, — что у тебя нет языка. Ты не скажешь. Но если не сможешь проглотить — сделай два движения ртом. Если получится — одно.
Девушка сомкнула веки. Лицо изменилось — не стало спокойным, нет. Стало живым.
И в тот же миг — скрип. Холодный воздух рванул в комнату. Дверь распахнулась. Го Циншуй стоял в проёме.