Глава 9. Нити, что держат небо

Лунцзян нёс девочку. Она спала глубоко, безмятежно, погружённая не в сон, а в забытьё наркоза. Её тело почти ничего не весило, но с каждым шагом тяжесть нарастала, от её молчаливого, пронзительного присутствия. Чужого и до боли знакомого.
Коридор тянулся, стены будто дышали усталостью. Свет над головой тлел, потрескивал. Пол под ногами глухо отзывался, это эхо уходило вглубь него самого. Он не смотрел по сторонам.
Ли На — не его дочь. И всё же что-то в ней отзывалось почти болезненно. Вспомнил свою малышку: круглые щеки, неуклюжие пальчики, слезы от каждого громкого слова. Ту, что боялась тени в углу и просыпалась среди ночи от собственных снов.
Вспомнил Байхэ за работой: гудящая лампа, шорох бинтов, громче любых слов. Кости сошлись, ткани сшили, рану промыли. Но шрам останется. Не первый и не последний.
Худые запястья, тонкие пальцы. Такие руки не для боевых искусств, не для труда. Это были руки, что должны были нажимать клавиши, листать ноты, гладить цветы в саду. Не для этого она пришла в мир. Но разве кто-то спрашивал?
Он шагнул в лифт. Металл коснулся кожи с равнодушной прохладой. Панель заморгала тускло. Нажал кнопку седьмого этажа. Кабина вздрогнула и пошла вверх.
В зеркале, потускневшем от времени, увидел себя. Лицо обострилось, губы сжались, глаза, как у воина после битвы. А рядом, она. Спящая. С травмой, с памятью, которой лучше бы не было.
Вспомнился Ли Шаньвэнь. Если бы тот был жив… Вряд ли спрашивал бы, кто виноват.
Лифт остановился. Двери разъехались, и на него выдохнула тишина седьмого этажа — с запахом чистоты, дыханием труб, мягкими тенями на стенах. Вышел.
Ноги шли твёрдо, но мысль колебалась. Выдержит ли? Щёки впали, плечи острые, горе проело её изнутри. Но держалась. Не цеплялась и не молила. Вспомнил её взгляд, когда поднимал с пола: ни вины, ни просьбы. Одно доверие. Тихое, полное. Так смотрят немногие.
Подошёл к двери. Пальцы легли на тёплую, будто только что тронутую ручку. Не торопился. Толкнул дверь и вошёл.
В тусклом свете ночника увидел кровать — и замер.
На подушке спал Мояо.
Он свернулся, подогнув ноги, спрятав лицо в сгиб руки, как будто тело само искало защиту. Под щекой — мятая игрушка, Кероберос, как единственный спутник в холодном, чужом мире.
Лунцзян не сразу понял, что происходит. Мысль отказывалась складываться в картину.
«Это не детский сад. Не заставляй меня возиться с ребёнком… Если она окажется слабой...»
Голос Мояо звучал в памяти чётко и ядовито. Он не шутил. Дети не существовали в его мире формул и химических соединений. Там были только Сяонин и Байхэ. И всё.
Чэнь Яошэнь не допускал никого в своё личное пространство. А теперь лежал на девичьей кровати под балдахином, вцепившись в плюшевого Керобероса. Воздух пах детским шампунем и чем-то сладким, неузнаваемо для человека, чьим миром всегда были спирт и лекарства.
Лунцзян шагнул вперёд. Осторожно откинул одеяло и, пригнувшись, уложил Ли На на край. Она не проснулась. Плечи остались напряженными, словно и во сне она держалась за остатки того, что некогда называлось доверием.
Перевёл взгляд на Чэнь Яошэня. Тот спал. Спал крепко, почти беспамятно, будто после долгой дороги или тяжёлого боя. Одеяло сомкнулось над ними, и игрушка оказалась между: ни то чтобы разъединяя, ни то чтобы соединяя.
Они лежали рядом — девочка и тот, кто за несколько часов до этого обратил зал в руины.
Чэнь Яошэнь выглядел непривычно. Ещё вечером скрученные гневом, болью черты, теперь стали почти детским. Ушли углы, исчезла маска. Пальцы, обычно сжимающие ампулу или заточенную иглу, сейчас беспомощно обнимали мягкую игрушку.
Лунцзян смотрел и чувствовал, как все, во что знал о Мояо, сдвигается с фундамента. Тот, кто не терпел детей, прижал к себе плюшевого пса, как последний якорь. Тот, кто никогда не спит, а лишь бдит и контролирует, спал беспамятно, как ребёнок. Человек расчёта, не допускающий ошибок, впервые перепутал — или, быть может, впервые понял что-то гораздо более важное.
Он смотрел долго. Потом перевёл взгляд на Ли На. Её лицо, освещённое косым светом, казалось спокойным.
Тишина всё ещё держала комнату. Лишь занавесь над кроватью шевелилась, будто кто-то осторожно дышал рядом. Они не были семьёй. Детская игрушка, лежащая между девочкой и убийцей, делила не просто пространство: что-то ещё, хрупкое и неуловимое. То, что возникает между двумя сломленными людьми, ещё не научившимися говорить о своей боли.
Поправил угол одеяла. Вернулся к двери. Остановился. Рука легла на косяк. Он не обернулся, но постоял, прежде чем потянул дверь на себя и исчез в коридоре.
Зал выглядел непривычно пустым и обнажённым. Мебель, разнесённую Мояо, уже убрали. На полу остались лишь светлые прямоугольники — следы от кресла, как призраки прежней жизни. Новую обстановку обещали к вечеру, но пока здесь царило странное безвременье.
Лунцзян взглянул на часы. Девять.
Хошэнь опять проспал. Впрочем, он вряд ли заметил — ему было не до еды.
Надо было найти Уцзи. Выяснить, как Мояо очутился в комнате девочки. И как она сама добралась до тюремного блока.
Девятый этаж встретил гулом серверов и мерцанием синих индикаторов. Уцзи сидел, откинувшись в кресле, закинув ноги на стол. В руках — картонная коробка с лапшой. Он не спал, кажется, никогда.
Лунцзян постоял в дверях, давая тому закончить. Воздух пах остывшим пластиком и острым соусом.
— Покажи мне запись из комнаты Мояо. С полуночи.
Они устроились перед экраном. Изображение с камеры было смазанным и зернистым.
На записи Мояо выходил из своей комнаты. Он не шёл, а бродил бесцельно. Останавливался, приседал на корточки, сжимая голову руками.
Потом потянуло в крыло Байхэ. Постоял у его двери, словно прислушиваясь к чужому, недоступному ему покою, затем опустился на пол, прильнув щекой к холодному металлу. Не найдя ответа, побрёл в зал. Там бесцельно покружил и вдруг, почти безразлично, стукнулся головой о стену — один раз, другой.
Дальше привело к двери Ли На. Замер на пороге, вглядываясь в щель под дверью. Вошёл. Опустился на пол в угол и затих. Сидел так долго, не двигаясь. Потом рука потянулась и едва коснулась её ладони.
Девочка проснулась не сразу. Она приподняла голову, и в её глазах не было страха — лишь тихое, глубокое понимание. Её пальцы мягко коснулись его спутанных волос, провели по виску. И тогда напряжение растворилось. Он лёг с ней рядом.
Девочка не спеша гладила его голову, смотрела на это взрослое, искажённое болью лицо, ставшее вдруг детским и беззащитным. Потом осторожно встала, укрыла своим одеялом и подоткнула под руку плюшевого льва. И только тогда, убедившись, что он окончательно затих, бесшумно вышла.
— Она его усыпила, — удивился Уцзи.
Они не отрывались от экрана. Запись перескочила на холл. Девочка появилась в кадре неожиданно. Она подпрыгивала перед объективом, её лицо, искажённое беспокойством, то появлялось, то исчезало внизу кадра.
— Звала на помощь, — тихо проговорил Уцзи. — Смотри, дальше пошла к тяжёлым дверям.
На плывущем изображении Ли На шла по пустынному коридору. Спустилась по лестнице на восьмой этаж, толкнула массивную дверь. Сделала несколько шагов вперёд, замерла, оглядываясь, и вдруг резко развернулась, бросилась назад. Но дверь, только что пропустившая её, оказалась глухой. Давила на холодный металл, тянула на себя — бесполезно.
— Почему она не смогла выйти? — голос Лунцзяна прозвучал сдавленно.
Уцзи молча указал пальцем на едва заметную панель сбоку от дверного проёма.
— Протокол "Лабиринт". Двери здесь открываются только в одну сторону — внутрь. Без ключа — обратно не выйти. Чтобы те, кого сюда приводят, не могли уйти. Мы обычно на лифте, — бросил взгляд на Лунцзяна, — а лифты... ты и сам знаешь.
Об этом он не подумал. Почти все двери в убежище давно открывались по отпечатку — пальцев, ладоней, привычное движение. Настолько привычное, что об этом никто уже не вспоминал.
Запись шла. Он смотрел.
Человек за решёткой двинулся — может, крикнул. Она отпрянула, ударилась о прутья.
Мелькнула рука. Рывок. Её оторвали от пола. Она билась, отчаянно, всем телом, руками, пятками. Рвано, резко, по-настоящему. Не замерла. Боролась.
— Можешь приблизить?
Уцзи кивнул, и на экране лицо девочки стало ближе. Но чёткость исчезла. Пиксели растянулись, расплылись, как сквозь мутное стекло. Выражения не увидел. Только очертания — волосы, дрожащий подбородок, напряженный изгиб рта.
На экране девочка вдруг упала. Резко, будто кто-то выключил в ней свет. И почти сразу — из тени возник Линфэн. Быстрый, как всегда, точный.
— Значит… так… — проговорил он после паузы.
— Да, — ответил Уцзи. — Она пошла за помощью. Не знала, конечно, всей картины, но чувствовала. Чутье у неё…
Когда Тяньшу говорил о загадке девочки, Лунцзян не поверил, тогда всё казалось слишком надуманным. Но теперь даже Уцзи заметил, хоть и сам не понимает, что именно. Мысль, в которую он не верил, вдруг оказалась рядом, почти осязаемой.
— Дети чувствуют, — сказал в полголоса. — Они чувствуют. Даже то, о чем взрослые молчат.
— Это не возраст, — тихо возразил Уцзи. — Она особенная. Слышит, когда другие только смотрят. Линфэн говорил — восприятие как у детектора. Сверхчувствительность. Я понаблюдаю.
— Смотрю, ты проникся? — решил не углубляться в тему Лунцзян.
— Она интересная. Ты был прав.
Он повернулся к Уцзи.
— Присмотри за ними. Я поднимусь.
Говорил негромко, но в голосе звучало то, что не требует повторений.
— Когда Хошэнь появится, пошли ко мне. А Линфэн... — сделал паузу, — пусть остаётся на месте. Не отходит от Ли На, но и не трогайте Мояо. Возможно, она сможет на него повлиять. Но он… Слишком остро всё в нем дышит. Держите ухо востро.
Люй Цзиньфэн не стал ждать, пока Уцзи согласится, не потребовал подтверждений. Развернулся и пошёл к лифту. Спина оставалась прямой. Походка — строгой. И в этом молчаливом уходе было что-то почти старое, от офицеров, которым доводилось терять людей.
Путь наверх занял пятнадцать минут. В стеклянном доме свет уже лежал на полу — яркий, весенний. Юй Минь  ждал у стены.
— От Шу, — сказал он, протягивая папку. — Утром привёз.
Лунцзян взял бумаги, поблагодарил быстрым наклоном головы и пошёл дальше, на кухню. Там пахло жареным рисом, специями и хлебом — обычным утренним запахом, который всегда чуть напоминает детство.
Подручный поставил перед ним чашку, не говоря ни слова. Всё было на своих местах: густой, почти маслянистый кофе, прозрачный кружок лимона на дне, два кубика сахара. Лунцзян сел, закинул ногу на ногу.
Раскрыл папку. Почерк Шу — угловатый, строгий. Бумага пахла сеном и землёй.
Лунцзян читал не торопясь. Лицо оставалось спокойным, только пальцы иногда задерживались на краю страницы. Он не пил кофе сразу, сначала вдыхал аромат, позволяя горечи коснуться нёба.
Наверху было тихо. Никто не звал, не спорил. Только утро, чашка и бумага.
Дочитав, отложил папку. Кофе остыл. Лимон отдал всю свою горечь. Он задержал дыхание, выдохнул медленно. В голове щёлкнуло с той ясностью, что приходит от долгой привычки видеть суть. Появилась мысль, за ней вторая, третья — выстраиваясь в цепочку неотложных задач. Они не были сложными, но от этой простоты становилось только тяжелее. Ясность не давала покоя.
Встал и подошёл к окну. Стекло было холодным. За ним бледнел рассвет, затянутый, как кожа у больного. Смотрел вдаль, на песчаные дюны, и перебирал кандидатуры.
Байхэ — нет. Он нужен Ли На. Линфэн — тоже, нельзя отрывать от девочки, пока Мояо опасен. Сам Мояо… нет, нестабилен. Остаются двое. Инлинь? Не для этого. Переговоры — не его поле, хотя на корабле пригодится. Хошэнь... Да, для второго задания сгодится. Там не нужны слова — нужно делать.
Постоял у окна, опираясь плечом в проём. Сквозняк поднимался от пола — холодный, осторожный. Кухня казалась пустой, хотя всё оставалось на своих местах: чашка, свет, запах кофе. Просто теперь в ней не было ничего, что держало бы. Ни слов, ни ожиданий.
Он вышел во двор.
Песок уже начал прогреваться, воздух нёс пыль, металл и запах вчерашней работы — будто труд не исчезал, а впитывался в землю. Там, где накануне стояли ящики с боеприпасами, теперь бегала молодёжь. Шум, крик, смех. Кто-то бросал кепку, кто-то увернулся, кто-то схватил за рубаху — визг, толчок, хохот. Все это напоминало школьный двор. Только лица были другие.
— … удар как у девчонки… ещё пощёчину дай…
— А сам-то, смотри не рассыпься, старпёр…
Двое из свиты Хошэня — один постарше, другой совсем юный — опять сцепились. То ли игра, то ли привычка: как коты, что иначе не умеют. А ближе к бетонке Ци Лэн и Фэн Бо держали змея. Верёвка дрожала в руках, в небе вился воздушный змей.
— Держи крепче, дубина! — кричал Ци Лэн, истерично смеясь.
— Сам дубина! — огрызался Фэн Бо, но в глазах светился азарт, а не злость. — Смотри, как его рвёт!
Лунцзян смотрел и вдруг улыбнулся. Не от смешного — от воспоминания. Когда-то и он запускал змея. Давно. Настолько, что будто никогда. Сначала — клан, потом учёба, приказы, заботы. Для пустоты места не было.
Ветер дёрнул змея, тот развернулся, и стало видно: к хвосту привязаны два лифчика. Хуаци с Яньцзы бегали за ним, крича. Ци с Фэном хохотали до слёз.
— Эй, бестолочи! А ну, отдайте! — заливалась Хуаци. — Всё господину расскажу!
Яньцзы что-то метнула в ребят, и у одного вдруг сползли штаны, вызвав взрыв хохота.
— Эй, ты совсем рехнулась? Ща я в тебя кину — сама без платья останешься!
Он молча наблюдал. Вот так они и выглядели — те, кто потом не дрогнет. Не спросит. Просто сделает. А пока… смеялись.
Лунцзян вышел вперёд. Ни крика, ни жеста — только шаг. Этого оказалось достаточно. Звук стих не сразу. Кто-то ещё договаривал реплику, кто-то смеялся вполголоса, по инерции. Но тишина уже наступала, как ветер с дальних дюн — сначала неощутимо, потом всё плотнее. Подручные сгрудились у бетонной плиты со следами утренней разминки: смятый песок, брошенная майка. Ещё мгновение назад они смеялись и бегали. Но он вышел — и всё изменилось.
Лунцзян вышел на край бетонной плиты, где постройка обрывалась, уступая пескам. Раскалённый воздух плыл маревом, сливая жёлтое небо с бескрайней дюнной гладью. Ни деревца, ни намёка на воду — только песок, безразличный и вездесущий.
— Груз будет к полудню, — голос ровно разрезал тишину. — Ци Лэн, Фэн Бо — остаётесь. Остальные — с Тяньшу. Девушки не задействованы.
По лицам парней пробежали ухмылки — редкий шанс спуститься в прохладные тоннели, уйти от зноя. Девушки застыли, стараясь не выдать обиды. Очередная задача, снова мимо.
Лунцзян, не поворачивая головы, словно поймал этот немой укор, добавил коротко:
— Вы пойдёте со мной. Подготовьтесь.
Воздух сдвинулся. Девушки переглянулись — не веря. Плечи расправились сами собой, в осанке появилась собранная твёрдость.
Лунцзян пошёл обратно к дому. Дюны у горизонта лежали неподвижно, как застывшие волны.
Дом припал к земле, будто укрываясь от жары. Песок подступал к стенам; казалось, ещё немного — и строение исчезнет, как всё здесь исчезает со временем. Издали оно походило на странную прихоть — стеклянная резиденция посреди дюн не для отдыха, а для созерцания безмолвного моря песка. И никто бы не подумал, что внутри скрыто нечто иное. Дом не выставлял себя напоказ. Просто был.
На пороге ждал Хошэнь. Волосы приглажены, воротник ровный, но в ясных глазах затаилась невысказанная тревога. Он умел держать лицо. Или просто разучился выглядеть иначе.
Ван Лэйянь молча пропустил его, сделав шаг в сторону. Внутри пахло свежестью и кофе. Воздух был плотный, почти пещерный.
Лунцзян сел. Хошэнь молча наполнил чашку и поставил перед ним.
— Как Ли На? — спросил Хошэнь.
— Руку прооперировали. Теперь — восстановление.
— Мояо?
— Нет.
Хошэнь облегчённо выдохнул, но ничего не сказал. Лунцзян почувствовал это движение воздуха, как чувствуют сквозняк за спиной. Все думают на Яошэня.
— Корабль прибудет к ночи. С оружием и наркотой. Кто-то из тени вышел на свет.
Хошэнь нахмурился. Едва заметно. Но Лунцзян уловил.
— Оружие забрать. Наркоту — сжечь. Без шума. Чисто.
Хошэнь не станет спрашивать — ни откуда сведения, ни кто стоит за этим. Он знал свои границы.
— Но будь готов к засаде.
Лунцзян снова взглянул на чашку.
— Юй Минь! — окликнул он. — Свяжись с Сыюанем. Пусть вылетает.
Юноша поклонился и тут же скрылся, а Люй Цзиньфэн вновь заговорил:
— Я пойду на переговоры.
Хошэнь ничего не сказал. Только отхлебнул из чашки. Ни удивления, ни возражения. Будто это уже было решено.
— Юй Чжэнхао сдаёт позиции, — голос Лунцзяна стал тише. — Вчера — наш человек. Сегодня — формальность. Соглашение. А на деле — капитуляция. Если подпишут, начнётся передел. Жестокий. И мы в нём — никто.
Он сжал пальцы, потом разжал.
— Если всё пойдёт по плану — вернусь к утру. Если нет — начнётся зачистка. Со мной — Хуаци, Яньцзы и ещё трое.
— Может, оставишь Хуаци? — голос Хошэня был ровным, но с оттенком тревоги.
Лунцзян на мгновение задержал взгляд на столе.
— Нет. Мне нужна именно она. Её беззащитный вид открывает двери, закрытые для таких, как мы. Ты понимаешь.
Он не верил в успех. Слишком много переменных. Но отступать было нельзя.
— Если не вернусь до рассвета — приводи в действие план «Б». Точно по схеме.
Хошэнь не произнёс ни слова. Лишь опустил голову чуть заметным, отработанным жестом. В этом движении был весь их долгий путь.
Распорядитель поднялся. В плечах и спине ныло. На секунду прикоснулся пальцами к тёплой чашке — последняя точка опоры. Хотел сказать «береги себя», но слова застряли в горле. Здесь такое не говорили. Он развернулся и вышел.

______________
  Юй Минь — буквально переводится Теневой Тактик. Его имя говорит о скрытности и остроте ума. Он действует из тени, предпочитая точные, выверенные ходы грубой силе. Его главная сила — в предвидении и стратегии, он всегда на шаг впереди, оставаясь незаметным.