Вырваться из ада... гл. 15 Госпиталь в огне

         
   - по материалам архивов-

 Конвойный подошел ко мне поближе, ухмыльнулся. Перекинул автомат за спину и потрепал меня по щекам, раз и другой. Больно... Я как сидела, так и скрючилась под своей затрёпанной, одежкой, латанной под старушечью. Он нагнулся, схватил за грудь, лапнул за другую,.. отпустил.

Высился надо мной в серо-зеленом мундире, молодой, выбритый с запахом одеколона, на голове пилотка, на ремне висит каска. Глянул на сидящих на дороге неприглядных невольников, одетых абы как, и лежащих на обочине среди жухлой травы. Последние его мало интересовали, они были мертвые.

Осклабился, показав крепкие зубы, вскинул автомат… и резанул очередью. По тем, совсем уже не живым. Я вздрогнула,.. но им уже не больно. Люди всполошились, вскрики, плач детворы. Раздались резкие окрики:

- Аufstehen! - Встать!
- Schnell! - Быстро!
- Vorw;rts! - Вперед!

Кто-то в отупении испугано рванул с дороги в сторону, в вольную степь – его догнала такая же очередь из шмайсера. Беглец споткнулся и распластался на земле, дернулся и затих.

Наша колонна двинулась дальше. Возле меня идет Шурик и мама Рая. " Бедные вы мои , дорогие люди. Малый сынок мой и быстро постаревшая мама".

За спиной, над Сталинградом клубится дым, полыхает пламя, слышны взрывы, город не сдается, сражается. Туча войны накрыла всех нас и какие бы страдания она не приготовила, мы должны выжить, выстоять. Не покориться. Но сколько еще прольется крови и слез.

Ушедший конвоир был похож на того гада, который раньше измывался надо мной - вспомнила и так зубы стиснула, аж заболели.

Тогда немцы только что вломились в город. По улице лязгали гусеницами танки, заляпанные грязью и кровью раздавленных людей. Солдаты шныряли по дворам, искали продукты.

 Внезапно ворвались и к нам, показали - вон из «щели». Один был в пилотке и с каской на поясе, как этот, ушедший. Он углядел мешочек с припасенным зерном.

Мама, сама похудевшая, упала на мешочек, заплакала и показывала ему, что мы умрем от голода. Вступилась и я, а сама была полуодета, почти растелешенная. Он зыркнул глазами на меня, схватил за руку и потащил к сараюшке. Махнул рукой наотмашь – живо раздевайся.

Мама поняла, что он хочет меня изнасиловать, упала на колени и просила отпустить. Он дал короткую очередь. Мама упала. Солдат заорал, мол, раздевайся скорее. Идущие мимо немцы , глядя на нас, гоготали. И тут у стены среди узлов со своими вещами увидела я еще не спрятанную иконку. Стала на нее молиться и креститься. Произошло неожиданное. Солдат рванул меня с колен, рявкнул:
- Ging weg! - Пошла прочь!

А мешочек с зерном прихватил с собой. Подняла я маму, этот фриц стрелял мимо нее, а я подумала, что она убита. Смерть прошла совсем близко, в моих волосах добавилось еще седины.

А ныне колонна наша медленно и уныло ползет по дороге. Очень много ослабевших, угрюмых лиц, малых и стариков везут на тележках, а если дед падает, немец его прикалывает. Все плохо одеты, добротную одёжку и обувку отобрали эти людоловы. Гудит плач женщин и детей. Это ужасно слышать.

Матери нечего дать куснуть ребенку, это такое горе, которое не взвесить ни на каких весах. Дети громко плачут, другие заливаются слезами. Просят: "Мама, пить!" Мама, кушать!" Губы у них сухие, потрескались, болят. Конвойные раздражаются и не желают терпеть такой шум и крики, но как запретить это малышам. Так несколько матерей были убиты.

Вот тело одной лежит на земле, по ней ползает и плачет ребёнок. Немец подошел и застрелил его на глазах у всех. «Изверги… Чудовища… Люди вы или нелюди…», ропщут бабы.

Доля ты наша горькая, тяжелая и обидная, женская. Впереди нас ступает с натугой молодая женщина, под кофтой заметен живот и что она на сносях. И надо же ей было увидеть сбоку дороги картофельную ботву с мелкой картошкой. Наверное, ей все время хотелось есть. Поравнявшись, она кинулась из колонны и схватила в руки несколько картошек. Тут же подбежал солдат, сбил ее на землю и начал пинать ногами в поясницу.

Она заохала, застонала и у нее словно начались родовые схватки. У нас стянуло лица от ее боли, а помочь-то нельзя, тут же изобьют до смерти - и все, скукожившись, согнувшись, проходили мимо. Потом бабы жалковали, что новорожденный на вторые сутки умер, а мать, больную и истерзанную, погнали дальше.
Боже, подумалось мне, а что будет со мной, я ведь тоже беременная... Идти становится тяжелее, ноги отекают. Но только не раскисать. И потрогала за пазухой фото своего без вести пропавшего лейтенанта Колю.
Здесь же припрятанные, завернутые в тряпицу три чайных серебряных ложечки, подаренные родителями нам с Колей в день свадьбы. Вспомнились те счастливые дни: "Хочу я быть невестой, невестой молодой, под белою застенчивой, прозрачною фатой". Берегу их, как тот кусочек радости, надежды и... на всякий черный день.

Коля, что дальше станется с тобою, со мной, Шуриком и мамой?..
А в небе над нами кружат темные коршуны, они так и сопровождают, ждут брошенные трупы, поживу для себя.

Гонят нас в сторону Воропаново, это больше десяти километров от Сталинграда, но они кажутся бесконечно-мучительными.
У меня в воспаленной голове еще крутятся страдания в городском эвакуационном госпитале № 1584, где была медсестрой до прихода фашистов. Перед этим окончила 3-месячные курсы Красного Креста.

Стояли жаркие августовские дни и ночи. Еще шли бои. У ворот нашего госпиталя на Ковровской улице раз за разом тормозили в клубах пыли грузовые машины, солдаты снимали с них раненых и укладывали рядами на горячий асфальт. Подвозили их и на подводах, запряженных лошадьми, подходили беспрерывно пешие, многие ковыляли с окровавленными повязками.

Мы с врачами сутками принимали раненых и они уже не помещались в палатах. Надо было успевать накладывать им гипсовые повязки. Наплыв поступающих сваливал всех с ног, но отдыха не виделось, больные мучились, ждали помощи. Не все могли ходить, многие не владели руками. Хирурги оперировали их сутками, буквально не отходили от операционного стола.

А потом мы вывозили раненых на берег для эвакуации за Волгу, в тыл в Среднюю Ахтубу, Ленинск и далее. Да много ли этих бедолаг увезешь на двух подводах и грузовике полуторке? Кричи - не кричи, а вывозить надо.

Тогда стали на пол кузова машины укладывать плотно раненых, а на борта машины клали поперек доски и сверху на них опять укладывали больных. Придерживали их на ухабах и кочках, под стоны и крики везли в два этажа к Волге. А то санитарки несли туда поочередно на руках.
Самое страшное, когда переправляли раненых на баржах и плотах через глубокую реку. Боже, сколько их потонуло на наших глазах, не достигнув спасительного берега…

Одна из барж, загруженная донельзя ранеными, черпанула воды осевшим бортом и пошла на дно. С людьми. Как они орали, смертники, не забуду до своих последних дней.

Мы, едва живые, возвращались обратно - и та дорога надежды и скорби повторялась. И не один раз.
Врачи говорили, что начмед нашего эвакогоспиталя Софья Тыдман сумела-таки переправить на тот счастливый берег больше трех тысяч раненых. Спасли мы этих мужчин для будущих боев… и для их семей, детей, кто из них, дай боже, останется живым.

А после были кошмарные дни 23, 24 и 25 августа.

Рассказывали, что немцы тогда с боями форсировали Дон у хутора Вертячий, прорвали оборону и вышли к Волге у пригородной Латошинки. Полегло немало наших солдат.

А еще горше досталось жителям города и толпам эвакуированных с Украины и других краев. Ходили слухи, что всякое начальство в первую очередь вывезло за Волгу свои семьи. Но не этих простых людей.
Наша Софья Тыдман перед теми черными днями говорила, что в переполненных госпиталях города скопилось много тысяч раненых. И может произойти беда.

Так и стряслось. Те адские дни беспрерывно бомбили нас сотни и сотни самолетов. Сверху сыпались не только бомбы, но и пустые бочки с дырами, которые издавали жуткий вой. Некоторые от этого воя сходили с ума. (По оценкам исследователей при бомбежках  Сталинграда погибло более 40 тыс. человек, в основном мирных жителей. Около 150 тысяч получили ранения - Автор).

Нам казалось, что здание госпиталя от взрывов рухнет, стены дрожали и ходили ходуном.
Мы кинулись к раненым. На нас обваливались потолки и падала штукатурка, брызгали из окон стекла. В разбитых окнах было видно, как рушились и горели дома. Вдали Волга, тоже, кажется, горела. Вокруг здания и построек госпиталя змеилось оранжевое пламя, горела крыша, в палатах дымища и люди задыхались.

Мы хватали носилки и спускали в пропитанных кровью бинтах раненых по лестнице. Кто-то из девчат обхватывал парней руками и, надрываясь, тащил на себе вниз. Но нас было так мало, а их много, и мы не успевали. Господи, что творилось. Это был ад в аду!

Как сейчас вижу. Раненые из палат скопом ползли по полу к лестнице. Другие цеплялись за нас, умоляя скорее спустить их вниз:
- Меня, меня возьмите!
Один схватил за халат:
- Сестричка, не бросайте, у меня четверо малых…
Со всех сторон и просьбы, и проклятия на свою немощь спастись…

Тяжелораненые в массивных гипсовых повязках, которых вчера мы еле переворачивали на койках, сваливались на пол и ползли со стонами по лестнице, волоча недвижимые ноги.

Беда в том, что для их спасения металось человек двадцать врачей и сестер. Остальные кинулись домой спасать свою детвору. Благо у меня остались с Шуриком родители и то сердце колотилось в груди за них.
Каждое мгновение, каждый час в непрочном, опасном госпитале могли стать для нас всех последними в жизни.

Побежала домой я, что там со своими? На улицах развалины, народ мечется кто куда, спасается, вопит, все кругом горит, жуткая вонь от взрывного тротила и горелого мяса. Голова моя раскалывалась, пот заливал глаза, во рту пересохло, саднили исцарапанные руки и ноги. Халат на себе не сняла, а он весь в пепле, крови и порван, не лучше и чулки, сама вся растрепанная.

Когда добежала, из-за забора кинулся Шурик, обхватил руками:
- Мам, я ждал тебя, выглядывал… А у деда на спине рана. Баба его перевязала, плачет… И за тебя боится и меня успокаивает.

Помню, как я безвольно опустилась, сползла вдоль стены на землю… Ветерок шевелил волосы на лбу, мысли мои путались. Но надо вставать и идти помогать. С трудом поднялась. Шурик поддерживал меня. Господи, дай мне силы на все.

От этих тяжких воспоминаний отвлек меня ревущий над колонной самолет.

Продолжение следует…