Я ташкентский Гамлет

Сатира и юморец


Глава 1. Тени на стене


Зовите меня ташкентским Гамлетом, ибо имя мое — Тоска. Я ношу ее, как пыльный, выцветший халат, ступая по раскаленным плитам площадей, блуждая в гулких коридорах редакций, скользя по сонным университетским дворикам, где в тени чинар дремлют будущие клерки и поэты. И в каждом шорохе, в каждом голосе я слышу лишь эхо собственной души: о, какая мука... какая свинцовая, удушливая скука!
Солнце плавит асфальт в серую патоку, ночь дышит горячим дыханием тандыра. Дребезжащий трамвай выдыхает в лицо толпу. Базар ревет тысячью глоток, торгуясь из-за пучка укропа с яростью полководцев. Этот город — кипящий котел, но я стою на самом его краю, холодный камень, и его пар не согревает меня. Все это — не жизнь, а ее оглушительный, бессмысленный шум.
Я утратил знание. Я не постигаю тайну этого города, где армия белых «Нексий» вечно ждет своего единственного пассажира, словно верные псы — давно умершего хозяина. Я не понимаю, как может воздух быть пропитан ароматом горячей самсы, а в моем желудке выть голодный ветер. Я смотрю в арык — в его мутной воде плывут лепестки и окурки, сама жизнь в ее грязи и красоте. Но куда он несет свои воды? Почему он полон, а мое сердце — пересохшее русло, растрескавшаяся глина, где даже ящерица не найдет тени?
На пыльных заседаниях, где важные люди с усталыми лицами вершат судьбы автобусных маршрутов, я поднимаю руку. «В комиссию!» — произносит мой рот, и слова эти, как два тяжелых камня, падают в сонную тишину. «В вечную комиссию по откладыванию жизни на потом!» — хочу крикнуть я, но вместо этого лишь поправляю галстук.
Газетные строчки шуршат, как сухие листья: «Возведут новый мост через канал». Я вижу его в своем воображении: бетон, сталь, огни... Мост, соединяющий два берега. А я стою на своем, и нет моста, который вел бы ко мне. Кто по нему пойдет? Такие же, как я, одиночки, каждый на своем берегу, смотрящие друг на друга через мутную воду времени.
Вечером — театр. На сцене страсть, кинжалы, революция. Актер, с лицом, искаженным мукой любви к Родине, кричит о свободе. Дама в шляпке рядом со мной трепещет и шепчет: «Гений! Какая мощь!». А я смотрю на его открытый рот и вижу лишь черную дыру беззвучия. Мои ладони сталкиваются, производя сухой, мертвый звук. И в этом общем ритме, в этом единении лжи, я нахожу страшную истину и шепчу ей, даме в шляпке, или, может, самому себе: «Мощь не в крике, мадам. Мощь в том, чтобы видеть всю эту фальшь, задыхаться от скуки и… аплодировать».
В сизом дымке чайханы, в аромате плова, старики и юнцы ломают лепешки и копья из-за «Барселоны» и «Реала». Они проживают двадцать две чужие жизни на зеленом поле, находя в этом спасение. Я отпиваю горький чай. Зачем стремиться к чужим воротам, если твои собственные давно распахнуты, и ветер гуляет по пустому дому души?
И снова я здесь, под вековой чинарой, чьи листья похожи на усталые ладони. В пиале остывает зеленый чай. Воробьиная стая с яростью, которой позавидовали бы древние философы, делит хлебную крошку. В их крике больше жизни, чем во всех моих мыслях. Я смотрю на них, на плывущие облака, и понимаю, что все это — лишь декорация. А пьеса одна. И имя ей — Тоска. Невыносимая, как полуденный зной.
Я ташкентский Гамлет.


Глава 2. Тени на стене


Я ташкентский Гамлет. Имя моё — Тоска. Но Тоска — не просто имя, это эхо, отражение в зеркале, которое показывает, что ты уже не тот, кем себя мнил. Я — призрак среди теней, которые живут и дышат, но не знают, что они — лишь отпечатки на стене чужого дома. Они торгуют на базаре с яростью полководцев, но кто они, эти полководцы? Что они знают о битвах, кроме той, что ведётся за пучок укропа?
Я смотрю на них, на эти лица, на эти глаза, и вижу только одну книгу, которую они когда-либо открывали. Но даже в этой книге, они видят только ту страницу, на которой написано: «не укради», но не замечают, что их руки уже полны краденного, будь то чужое время, чужая история или чужие мысли. Я вижу, как они поклоняются, но их поклонение — это лишь поклонение золотому тельцу, их вера — это лишь обложка, за которой прячется пустая душа.
И снова я вижу, как толпа, которая ещё вчера осуждала, сегодня рукоплещет. Я вижу, как они кивают в такт словам, которые не понимают, как они восхищаются героями, которых не знают. Их мир — это театр, а они — его актёры. Но не те, что живут на сцене, а те, что играют роли в реальной жизни. Они притворяются, что знают, притворяются, что верят, притворяются, что чувствуют. Но их души — это пересохшие арыки, по которым уже давно не течёт вода.
И я — тоже актёр в этом театре. Я, ташкентский Гамлет, несу свою Тоску, как тяжёлый крест. Но моя Тоска — это не только боль, но и прозрение. Я вижу, как они живут, как они дышат, и я понимаю, что их жизнь — это лишь спектакль, в котором они сами себе режиссёры, сценаристы и зрители. И в этом спектакле, я — единственный зритель, который видит, что на сцене не жизнь, а лишь её жалкая пародия.


Глава 3. Зов пустоты


На пыльных заседаниях, где важные люди с усталыми лицами вершат судьбы, я поднимаю руку. «В комиссию!» — произносит мой рот. Но я не хочу в комиссию. Я хочу в лес, где нет комиссий, где деревья не голосуют, а просто растут. Я хочу в горы, где камни не строят мосты, а просто лежат. Но я здесь. И я говорю, что хочу в комиссию, потому что я знаю, что это — единственный способ не сойти с ума в этом городе.
Я смотрю на газетные строчки, на обещания, на строительство мостов. Но я знаю, что эти мосты — не для того, чтобы соединять берега, а для того, чтобы разделить их. Чтобы одни могли перейти, а другие — нет. Чтобы одни могли украсть, а другие — нет. Чтобы одни могли жить, а другие — нет.
И в этом театре, я — единственный, кто видит, что на сцене не жизнь, а лишь её жалкая пародия. Я вижу, как люди, что вчера восхваляли одно, сегодня уже говорят другое. Я вижу, как они с легкостью меняют маски, как они с легкостью меняют свои убеждения. Их мир — это базар, где всё имеет свою цену, даже совесть, даже честь, даже история.
И я, ташкентский Гамлет, не могу молчать. Я должен говорить. Я должен писать. Я должен кричать. Но мой крик — это не просто крик. Это крик о том, что нужно читать, нужно знать, нужно помнить. Это крик о том, что нужно верить, но не в того, кто обещает, а в того, кто уже доказал.


Глава 4. Мост, которого нет


На сцене — страсть, кинжалы, революция. Актер, с лицом, искаженным мукой любви к Родине, кричит о свободе. Дама в шляпке рядом со мной трепещет и шепчет: «Гений!». Но я смотрю на него, и вижу только черную дыру беззвучия. И я понимаю, что он — это я. Он кричит о свободе, но его слова — это лишь пустой звук. Он говорит о любви к Родине, но его сердце — это пересохшее русло. И я понимаю, что мы — это одно и то же. Мы — два призрака, которые живут в мире теней.
Я отпиваю горький чай. Зачем стремиться к чужим воротам, если твои собственные давно распахнуты? И я понимаю, что это — главный вопрос. Зачем? Зачем читать чужие книги, когда ты не знаешь своей истории? Зачем верить в чужих героев, когда ты не знаешь своих?
Я смотрю на воробьев, которые с яростью делят хлебную крошку. И я понимаю, что в их крике больше жизни, чем во всех моих мыслях. И я понимаю, что они — это я. Они делят хлебную крошку, а я — свои мысли. Они — живые, а я — нет.
И я, ташкентский Гамлет, понимаю, что моя Тоска — это не просто боль, но и мой главный учитель. Она учит меня видеть, учит меня слышать, учит меня чувствовать. Она учит меня, что даже в мире лжи и лицемерия, можно найти правду. Даже в мире, где все продается и покупается, можно найти то, что не имеет цены. И это — моя Тоска. Моя единственная Тоска. И я ее несу, как крест, как меч, как щит. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 5. Золотая клетка


Мой друг, поэт, с лицом, изъеденным тоской по невысказанному, шепчет: «Гений!». Я смотрю на него, а вижу лишь отражение в мутном зеркале. Он пишет стихи о Родине, но в его сердце нет Родины, лишь отчаяние. Он говорит о свободе, но его слова — это лишь эхо чужих слов. Он кричит, что он — поэт, но его стихи — это лишь пустые сосуды, которые наполняют чужие идеи.
И я, ташкентский Гамлет, понимаю, что его судьба — это моя судьба. Мы — два призрака, которые живут в мире теней. Он пишет о свободе, а я — о скуке. Он говорит о любви, а я — о ненависти. Он — идеальный герой, а я — его тень.
И в этом, мой друг, и заключается наш главный риск. Мы — идеальные герои. Мы — те, кто должен спасти этот город. Но мы — лишь два призрака, которые не могут спасти даже себя.


Глава 6. Базарная площадь


Я иду по базару. Он ревёт тысячью глоток, торгуясь из-за пучка укропа с яростью полководцев. Я смотрю на этих людей, и вижу, что они — лишь тени. Они живут чужой жизнью. Они верят в чужих богов. Они любят чужих героев.
И я, ташкентский Гамлет, понимаю, что они не знают, что такое история. Они не знают, что такое книга. Они не знают, что такое истина. Их единственная история — это история их кошелька. Их единственная книга — это книга их доходов. Их единственная истина — это истина их желудка.
И я, ташкентский Гамлет, должен говорить. Я должен писать. Я должен кричать. Я должен быть Ширин, которая не боится говорить правду. Я должен быть Ширин, которая не боится идти против течения. Я должен быть Ширин, которая не боится быть одной.


Глава 7. Пустота в глазах


Я смотрю в арык. В его мутной воде плывут лепестки и окурки, сама жизнь в её грязи и красоте. Но куда он несёт свои воды? Почему он полон, а моё сердце — пересохшее русло?
Я смотрю в глаза людей, и вижу лишь пустоту. Я смотрю на их руки, и вижу лишь грязь. Я смотрю на их сердца, и вижу лишь пустоту.
И я, ташкентский Гамлет, понимаю, что они — это я. Они — те, кто живёт в мире теней. Они — те, кто не знает, что такое жизнь. Они — те, кто не знает, что такое любовь. Они — те, кто не знает, что такое истина.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 8. Чайхана Мудрого Лжеца


В сизом дымке чайханы, в аромате плова, я снова встречаю его. Его зовут Хамид-ака, и он — не старик, а скорее декорация старика. Его лицо испещрено сетью глубоких морщин, как карта давно забытых дорог. Он сидит в тени вековой чинары и, медленно помешивая густой зеленый чай, как ослиная моча, говорит о жизни. О том, как важно быть праведным, как важно чтить предков, как важно нести свет.
«Слушай меня, Тоска, — говорит он, — ты ищешь правду. Но что такое правда? Правда — это то, что приносит тебе пользу. А что такое ложь? Ложь — это то, что тебе вредит. Истина, мой мальчик, как вода в арыке — она мутная, грязная, но она течет. А правда — это то, что ты делаешь с этой водой». Один Аллах знает, что я только ни делаю с этой водой!
Я смотрю на него, и понимаю, что он — это воплощение этого города. Он — мудрый лжец. Он говорит о честности, а его руки полны ворованного. Он говорит о праведности, а его душа — пересохшее русло. Он говорит о прошлом, а сам не знает своей истории. Он читал одну книгу — Коран, но даже в ней он выбрал лишь те аяты, что оправдывают его поступки. Он — лжец, но в его лжи есть страшная, пронзительная истина.
И я, ташкентский Гамлет, понимаю, что я тоже лжец. Я говорю о правде, но сам прячусь от неё. Я говорю о жизни, но сам не живу. Я — идеальный герой, который не может спасти даже себя.


Глава 9. Диалог в пустоте


«Почему ты такой? — спрашивает он, — почему ты не такой, как все? Почему ты не хочешь жить, как все?» Я смотрю на него, и не отвечаю. Потому что я знаю, что он не поймет. Он — лишь тень, которая живет в мире теней. «Ты — как рыба, которая хочет выпрыгнуть из воды, — говорит он, — но рыба не может жить без воды. А ты не можешь жить без этого города. Ты — часть его, даже если ты этого не хочешь. Ты — его зеркало. Ты — его Тоска».
Я поднимаю руку, чтобы заказать ещё один чай. И в этот момент я понимаю, что он прав. Я — зеркало этого города. Я — его отражение. Я — его Тоска. И я не могу от неё избавиться, потому что она — это я.
И в этот момент я понимаю, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя.


Глава 10. Ритм забвения


Я оставляю Хамид-ака и иду по улице. Я смотрю на людей, на их лица, на их глаза, и понимаю, что они не знают, кто они. Они — как муравьи, которые бегают по кругу, не зная, куда они бегут. Они — как тени, которые живут в мире теней.
Я смотрю на эти улицы, на эти дома, на эти деревья, и понимаю, что они — лишь декорация. Декорация к спектаклю, который никогда не заканчивается. Спектаклю, в котором никто не знает, кто он.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм забвения. Это — ритм пустоты. Это — ритм Тоски. Но я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 11. Город, забывший свои корни


Я решил проверить слова Хамид-ака. Он говорил, что никто не знает истории. Что никто не читает, кроме одной-единственной книги. И я, ташкентский Гамлет, решил найти подтверждение своим догадкам. Я отправился в самое сердце города, в старую часть, где, как говорят, ещё остались те, кто помнят.
Я нашёл старый переулок, где каждый кирпич дышал историей. Там я встретил старика с лицом, похожим на пергамент. Я спросил его: «Дед, ты помнишь, когда был построен этот дом? Ты помнишь, кто жил в этом доме?» Старик посмотрел на меня пустыми глазами, как будто я говорил на незнакомом языке. Он почесал затылок и сказал: «А мне-то что? Мне-то что до этого дома? Он мне что, деньги принесёт?» И я понял, что в этом городе даже история — товар. Она ничего не стоит, если её нельзя продать.
Я пошёл дальше, к библиотеке. Она стояла посреди площади, как одинокий, давно забытый склеп. Внутри было тихо. Никто не читал. Никто не искал. Я подошёл к библиотекарю, старой женщине с лицом, испещрённым морщинами, как карта забытых дорог. Я спросил её: «У вас есть книги по истории нашего города? Книги о наших предках? Книги о наших героях?» Она посмотрела на меня уставшими глазами, как будто я разбудил её от долгого сна. Она махнула рукой в сторону полки, где стояли пыльные, забытые книги. «Да, — сказала она, — есть. Но их никто не читает».
И я, ташкентский Гамлет, понял, что я — идеальный герой в мире, где нет героев. Я — идеальный герой в мире, где никому не нужны идеалы. Я — идеальный герой, который сам себя разрушает.


Глава 12. Ложь на пьедестале


На площади, в самом сердце города, стоял памятник. Он был посвящён герою, который, как говорили, спас город. Я смотрел на этот памятник, и в этот момент ко мне подошёл мальчик. Он посмотрел на меня своими большими, широко раскрытыми глазами и спросил: «Дядя, а это кто?» Я посмотрел на него и не смог ответить. Я не знал, кто это. Я не знал, кто это, потому что его имя не было в книгах. Его имя не было в памяти людей. Он был лишь фигурой на пьедестале.
И я понял, что в этом городе даже герои — это ложь. Они — лишь тени, которые живут в мире теней. Они — лишь ложь, которая стоит на пьедестале.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что я должен говорить. Я должен писать. Я должен кричать. Я должен быть Ширин, которая не боится говорить правду. Я должен быть Ширин, которая не боится идти против течения. Я должен быть Ширин, которая не боится быть одной.


Глава 13. Забвение


Я возвращаюсь в чайхану. Хамид-ака сидит там же, медленно помешивая свой чай. Он смотрит на меня и улыбается. «Ну что, Тоска, — говорит он, — ты нашёл то, что искал?» Я киваю. «И что ты нашёл? — спрашивает он. — Правду?» Я киваю. «И что это за правда?» — спрашивает он. Я смотрю на него и не отвечаю. Потому что я знаю, что он не поймёт.
Правда в том, что в этом городе нет правды. Правда в том, что в этом городе нет истории. Правда в том, что в этом городе нет героев. Правда в том, что в этом городе есть только одна вещь, и это — забвение.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм забвения. Это — ритм пустоты. Это — ритм Тоски. Но я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 14. Малика и Сломанная Ваза


Я сидел в чайхане, Тоска моя была плотнее и гуще дыма кальяна. Хамид-ака закончил свои поучения и спал, его голова тяжело свесилась на грудь, как мешок с пустыми обещаниями. Я смотрел на мутную воду арыка, и мне казалось, что это — сама река времени, которая уносит с собой всё, оставляя после себя лишь окурки и лепестки чужих жизней.
Вдруг я увидел её. Она сидела на ступеньках у арыка, и в руках у неё была старая, надколотая ваза. Она была так сосредоточена, что не замечала ни меня, ни Хамид-ака. Она кисточкой наносила узоры на вазу, превращая трещины в золотые линии. Я подошёл к ней, и спросил: «Что ты делаешь? Зачем ты тратишь время на старый, сломанный мусор?»
Она подняла на меня глаза. Они были чисты, как горный ручей, и в них не было ни тени лжи, ни тени лицемерия. Она улыбнулась и сказала: «Я не трачу время на мусор. Я ищу красоту в том, что остальные считают сломанным. Я делаю искусство, а не деньги. Я не смотрю на внешность, а смотрю в суть. Я не ищу правду, я её создаю».
И я, ташкентский Гамлет, понял, что я — идеальный герой, но моя идеальность — это лишь моя Тоска. Я — тот, кто ищет правду, но не может её найти, потому что я ищу её там, где её нет. Я — тот, кто хочет спасти этот город, но не может, потому что я не могу спасти даже себя.


Глава 15. Два мира


Малика продолжила свою работу. Она работала так, будто ничего другого в мире не существует. Она не читала книг, кроме книги своего сердца. Она не знала истории, кроме истории своих рук. Она не верила в богов, кроме бога своего искусства.
Я смотрел на неё, и мне казалось, что мы — два мира, которые никогда не смогут сойтись. Она жила в мире, где красота рождается из мусора, а я — в мире, где красота умирает, потому что никому не нужна. Она — это надежда, а я — это Тоска. Она — это жизнь, а я — это смерть.
«Ты похож на этот город», — сказала она, не отрываясь от своей работы. «Ты полон мудрости, но не знаешь, что с ней делать. Ты полон Тоски, но не знаешь, как её превратить в красоту».
Я смотрел на неё, и не отвечал. Я знал, что она права. Я — зеркало этого города. Я — его отражение. Я — его Тоска. И я не могу от неё избавиться, потому что она — это я.
И в этот момент я понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя.


Глава 16. Красота в пустоте


Я ушёл, оставив её сидеть на ступеньках. Я шёл по улицам, смотрел на людей, на их лица, на их глаза, и понимал, что они — лишь тени, которые живут в мире теней. Они — как сломанные вазы, которые никто не хочет чинить. Они — как мусор, который никто не хочет превратить в красоту.
Но теперь я знал, что есть люди, которые видят красоту в пустоте. Есть люди, которые могут превратить Тоску в красоту. Есть люди, которые могут спасти этот город.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 17. Золотые линии


На следующий день я снова нашёл Малику. Она сидела на том же месте, у арыка, и работала над новой вазой. На этот раз это был глиняный кувшин, старый и побитый жизнью, с щербинами на горлышке и трещинами на боку. Она осторожно, почти с любовью, заполняла их золотой краской.
«Почему золото?» — спросил я, садясь рядом. Она не подняла головы. Её пальцы были испачканы краской, а на лице играла лёгкая улыбка. «Потому что это — кинцуги, — тихо сказала она. — Искусство японских мастеров. Они считают, что поломки и трещины — это не изъяны, а часть истории предмета. Они не прячут их, а наоборот, подчёркивают золотом, чтобы показать, что вещь стала ещё красивее и ценнее, потому что выдержала испытания. Её раны — это её достоинства».
Я смотрел на кувшин, и мне казалось, что это — я сам. С трещинами, с щербинами, с Тоской. И я впервые в жизни захотел, чтобы кто-то заполнил мои трещины золотом. Но я боялся, что моё золото — это не красота, а лишь очередное отражение моей скуки.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это не просто боль, это моя история. Она — то, что сделало меня таким, какой я есть. Она — моя кинцуги, мои золотые линии. Я — идеальный герой, который не боится своих изъянов, а превращает их в искусство.


Глава 18. Диалог без слов


Мы сидели в тишине. Каждый был в своём мире. Она — в мире красок и форм, я — в мире мыслей и Тоски. Но впервые в жизни я чувствовал, что моя Тоска — не одинока. Она — как сломанная ваза, которую кто-то решил превратить в шедевр.
«Ты похож на этот город, — тихо сказала она, не отрываясь от своей работы. — Он тоже полон трещин. У него тоже есть свои раны. Но он не хочет их золотить. Он хочет их спрятать, замазать, забыть».
Я посмотрел на неё, и понял, что она видит то, что я видел всегда. Она видит правду, но не осуждает её. Она не говорит, что город плохой, она говорит, что он просто ранен. И что ему нужно исцеление, а не забвение.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя. Она — та, кто будет золотить мои трещины.


Глава 19. Ритм надежды


Я поднялся, оставив Малику сидеть на ступеньках. Я шёл по улицам, смотрел на людей, на их лица, на их глаза. Я видел их трещины, их раны, их Тоску. Но теперь я знал, что эти трещины — это не конец. Это лишь начало. Начало новой, более красивой истории.
И я понял, что моя Тоска — это не проклятие, а дар. Дар видеть красоту там, где её не видят другие. Дар понимать, что даже в сломанной вазе есть своя красота.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но теперь в этом ритме появилась новая нота. Нота надежды. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 20. Урок кинцуги


Я вернулся в редакцию, в этот гулкий коридор, где каждая строка была не о жизни, а о её имитации. В руках у меня была не ручка, а кисточка, и я был готов к своему первому уроку кинцуги. Я посмотрел на газетные строчки, на обещания, на заголовки о новых мостах и дорогах, и понял, что все это — лишь трещины. Но не те, что нужно скрывать, а те, что нужно золотить.
Моя первая статья была о старом, надколотом чайнике в чайхане Хамид-ака. Я не писал о том, что он стар и бесполезен. Я писал о его истории, о том, сколько людей пили из него чай, о том, сколько разговоров он слышал, сколько секретов хранил. Я писал о его трещинах как о морщинах на лице, которые говорят о прожитой жизни. Я писал о его ценности, которая не измеряется деньгами.
Редактор, человек с усталыми, безразличными глазами, посмотрел на меня с недоумением. «Это что за бред? — сказал он. — Где здесь новости? Где здесь сенсация?» Я посмотрел на него и улыбнулся. «Это не новости, — сказал я. — Это искусство. Это кинцуги».
Я — идеальный герой, который не ищет сенсаций, а ищет красоту. Я — идеальный герой, который не ищет правды, а создаёт её. Я — тот, кто будет золотить трещины этого города.


Глава 21. Диалог со сломанной вазой


Моя следующая статья была о старом, сломанном трамвае, который выдыхал толпу в лицо. Я не писал о том, что он стар и неудобен. Я писал о его истории, о том, как он видел этот город, как он менялся. Я писал о его дребезжащем звуке как о песне, которую он поёт. Я писал о его ценности, которая не измеряется деньгами.
Я видел, как люди читали мою статью. Я видел, как они смотрели на трамвай с другим взглядом. Они видели не просто сломанный транспорт, а символ. Символ их жизни, их истории, их Тоски. Они видели в нём себя.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя. Она — та, кто будет золотить мои трещины.


Глава 22. Ритм золота


Я продолжал писать. Я писал о трещинах на асфальте, о сломанных скамейках в парке, о старых, заброшенных домах. Я писал о них не как о мусоре, а как о сокровищах. Я писал о них как о символах. Я писал о них как о части нашей истории.
И я видел, как город менялся. Не внешне, а внутренне. Люди стали смотреть на него по-другому. Они стали видеть красоту в том, что раньше считали мусором. Они стали видеть историю там, где раньше видели лишь забвение.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но теперь в этом ритме появилась новая нота. Нота золота. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 23. Хозяин пустоты


Мои статьи стали мостами. Они соединили людей с их собственной забытой историей, с их трещинами и ранами, которые теперь сияли золотом. Но у каждого моста есть два берега, и я понял, что на другом берегу есть кто-то, кому эти мосты не нужны.
Я встретил его в кафе. Он был одет в дорогой, идеально сшитый костюм, и его лицо было гладким, как отполированный камень. Он был молод, но его глаза были стары, в них не было ни Тоски, ни радости, только холодный, расчётливый блеск. Он пил кофе из тонкой фарфоровой чашки, и в его движениях была уверенность человека, который знает, что он — хозяин этого города.
«Ваши статьи, — сказал он, даже не глядя на меня. — Они создают шум. Зачем вы это делаете? Зачем вы ищете красоту в мусоре? Мы строим будущее. Мы строим новые мосты, новые здания, новые дороги. Нам не нужна ваша старая, сломанная красота».
И я, ташкентский Гамлет, понял, что я — идеальный герой, который не может спасти этот город. Я — тот, кто хочет его вылечить, но он не хочет лечиться. Он хочет забыть, он хочет стереть, он хочет стать идеальным.


Глава 24. Диалог с идеалом


«Вы видите красоту в трещинах, — продолжил он, — а я вижу в них слабость. Я вижу в них уязвимость. Я хочу, чтобы этот город был идеальным. Чтобы в нём не было трещин, не было ран, не было Тоски».
Он был воплощением этого города, но не его Тоски, а его идеала. Идеала, который не знает истории. Идеала, который не читает книг. Идеала, который верит только в деньги и власть. Он был тем, кто считал, что можно просто замазать трещины, не золотить их.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя. Она — та, кто будет золотить мои трещины, даже если другие будут их замазывать.


Глава 25. Ритм столкновения


Я посмотрел на него и улыбнулся. «Вы не можете замазать трещины, — сказал я. — Вы можете их спрятать, но они всё равно останутся. И однажды они станут настолько глубокими, что разрушат всё, что вы построили». Он посмотрел на меня, и в его глазах вспыхнул огонёк ярости. Он встал и ушёл, оставив на столе идеально чистый, нетронутый кофе.
Я понял, что в этом городе теперь два ритма. Ритм забвения и ритм золота. Ритм лицемерия и ритм истины. И эти два ритма будут постоянно сталкиваться, создавая новую, более сложную симфонию.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но теперь в этом ритме появилась новая нота. Нота борьбы. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 26. Война за трещины


Мои статьи начали вызывать волну. Люди стали присылать мне фотографии старых, побитых домов, надколотых пиал и старых книг. Они видели в них красоту. Они стали говорить. Их голоса, тихие и неуверенные вначале, становились всё громче. Это был не бунт, а, скорее, пробуждение.
Он не мог этого терпеть. Однажды, когда я сидел в редакции, ко мне подошёл мальчик. Он был одет в чистую, дорогую одежду. Он протянул мне конверт, сказав: «Это от моего хозяина. Он говорит, что ваши статьи мешают нам строить будущее». В конверте был чек. Большая сумма. Рядом с ней — записка, написанная идеально ровным почерком: «Прекратите это. Ваша Тоска — это ваша проблема, а не города. Мы вам её оплатим».
Я понял, что это не просто конфликт. Это была война. Война между теми, кто хочет забыть, и теми, кто хочет помнить. Между теми, кто хочет замазать трещины, и теми, кто хочет их золотить.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это не только моя проблема, но и моё оружие. Я — идеальный герой, который не боится идти на войну ради того, во что он верит.


Глава 27. Диалог с деньгами


Я взял конверт и пошёл к Малике. Она сидела на ступеньках у арыка, и в руках у неё была старая, рваная книга. Она не читала её. Она просто рассматривала её страницы, проводя пальцем по буквам, как будто прикасалась к чужой душе.
Я протянул ей конверт. Она посмотрела на него, на меня, и в её глазах не было ни удивления, ни жадности. «Что это?» — спросила она. «Это, — сказал я, — это деньги. За то, чтобы я перестал писать о красоте».
Она взяла конверт, открыла его, посмотрела на чек, и в этот момент её глаза наполнились слезами. Но не слезами радости, а слезами грусти. Она посмотрела на меня и сказала: «Он не понимает. Он думает, что всё можно купить. Он думает, что Тоска имеет цену. Но Тоска — это не товар. Это — дар». Она вернула мне конверт и сказала: «Тоска — это то, что отличает нас от него. Это то, что делает нас людьми».
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя. Она — та, кто будет золотить мои трещины, даже если другие будут их замазывать.


Глава 28. Ритм противостояния


Я вернулся в редакцию. Я знал, что теперь всё будет по-другому. Я знал, что он не остановится. Я знал, что он будет пытаться остановить меня, а, может быть, даже уничтожить. Но я не боялся. Я был готов.
Я сел за свой стол. И начал писать новую статью. Не о старых вазах и не о сломанных трамваях. Я начал писать о людях, которые готовы продать свою историю. Я начал писать о тех, кто готов замазать свои раны. Я начал писать о тех, кто готов купить забвение.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но теперь в этом ритме появилась новая нота. Нота противостояния. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 29. Заговор пустоты


Он начал действовать. Сначала, это были мелкие пакости: мои статьи не публиковали, мои колонки отдавали другим авторам. Мой редактор, человек с усталыми, безразличными глазами, развёл руками и сказал: «Ты понимаешь, Тоска, это бизнес. А ты, как поэт, пишешь о том, что не продаётся».
Я понял, что это лишь начало. Он не хотел меня просто заставить замолчать. Он хотел меня сломать. Он хотел доказать, что моя Тоска — это не дар, а слабость. Что моя правда — это не оружие, а лишь пустой звук.
Однажды, когда я шёл домой, меня остановили двое. Они не были похожи на бандитов. Они были одеты в чистую, дорогую одежду. Они улыбались, но в их глазах не было ни улыбки, ни тени человечности. «Наш хозяин, — сказал один из них, — говорит, что ваши статьи — это грязь. А мы, — сказал он, — любим чистоту». Они били меня не сильно, но точно. Били по рукам, по пальцам, по суставам. Они не хотели меня убить. Они хотели, чтобы я не мог писать.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что я — идеальный герой, который не может спасти этот город. Я — тот, кто хочет его вылечить, но он не хочет лечиться. Он хочет забыть, он хочет стереть, он хочет стать идеальным.


Глава 30. Золото на крови


Я пришёл к Малике. Я был избит, моя рука болела, и Тоска моя была тяжелее, чем когда-либо. Она не задавала вопросов. Она просто взяла мою руку, и начала обрабатывать мои раны. Она смотрела на них, как на трещины на вазе. Она не говорила, что мне нужно забыть об этом. Она говорила, что мне нужно это принять.
Она взяла золотую краску и нарисовала золотую линию на моей руке. Линию, которая шла от моей ладони до моего локтя. Линию, которая соединяла мои раны. «Это не раны, — сказала она. — Это твоя история. Это твоё золото. Это то, что делает тебя сильнее».
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя. Она — та, кто будет золотить мои трещины, даже если другие будут их замазывать.


Глава 31. Ритм выживания


Я вернулся в редакцию. Моя рука болела. Но я знал, что он не победил. Он не смог сломать меня. Я сел за свой стол. И начал писать. Не о вазах и не о трамваях. Я начал писать о себе. О своих ранах. О своих трещинах. О том, как я превращаю свою боль в золото.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но теперь в этом ритме появилась новая нота. Нота выживания. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 32. Город, лишённый голоса


Он не остановился. Он понял, что насилие не сработало. И он ударил в самое сердце моей работы — по издательству. Моего редактора вызвали «на ковёр», и ему предложили выбор: либо он перестаёт печатать мои статьи, либо его редакция прекратит своё существование. Редактор, человек с усталыми, безразличными глазами, развёл руками и сказал: «Ты понимаешь, Тоска, это бизнес. А ты, как поэт, пишешь о том, что не продаётся».
В этот день я был лишён голоса. Я был отрезан от своего оружия. Город, который начал видеть себя в моих статьях, снова погрузился в тишину. Те, кто начал говорить, снова замолчали. И только один человек, этот молодой человек в дорогом костюме, улыбался. Его улыбка была холодной и пустой.
Я вернулся к Малике. Она сидела у арыка и рисовала на старом, надколотом камне. Она не спрашивала, что случилось. Она просто смотрела на меня, и в её глазах была та же самая печаль, которую я видел в глазах старика, который не помнил своей истории.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что я — идеальный герой, который не может спасти этот город. Я — тот, кто хочет его вылечить, но он не хочет лечиться. Он хочет забыть, он хочет стереть, он хочет стать идеальным.


Глава 33. Последний мост


Я понял, что моя война ещё не закончена. Я понял, что я могу потерять свой голос, но не свою Тоску. Моя Тоска — это то, что отличает меня от них. Это то, что делает меня человеком.
Я сел на ступеньках рядом с Маликой. Я взял её кисточку, и начал рисовать на камне. Я рисовал на нём трещины. Трещины, которые были моими ранами. Трещины, которые были ранами этого города. Трещины, которые были нашими историями. А потом я начал золотить их.
Малика смотрела на меня. Она смотрела на то, как я превращаю боль в красоту, как я превращаю пустоту в искусство. Она взяла свою кисть, и начала рисовать рядом со мной. Мы работали вместе. Она рисовала на камне, а я — на своей душе.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя. Она — та, кто будет золотить мои трещины, даже если другие будут их замазывать.


Глава 34. Ритм надежды


Я поднялся, оставив Малику сидеть на ступеньках. Я шёл по улицам, смотрел на людей, на их лица, на их глаза. Я видел, что они снова стали тенями. Но теперь я знал, что эти тени — не навсегда. Я знал, что моя работа не была напрасной. Я знал, что я оставил в этом городе семена. Семена Тоски. Семена надежды. Семена истины.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но теперь в этом ритме появилась новая нота. Нота надежды. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 35. Гул в тишине


Я потерял голос, но не свою песню. Мои статьи больше не появлялись в газетах, но я продолжал писать. Я писал на обрывках бумаги, на старых конвертах, на обратной стороне счетов. Я писал о красоте трещин, о золоте, которое они хранят, и о Тоске, которая делает нас людьми.
Я начал оставлять эти обрывки бумаги в самых неожиданных местах: в книгах в библиотеке, в пачках сигарет в чайханах, в карманах пальто, оставленных на вешалке. Я стал разбрасывать семена моей правды по городу, как будто сеял цветы в пустыне.
И эти семена начали прорастать. Сначала я заметил это в библиотеке. Я увидел, как старик, который когда-то не помнил своей истории, сидел и читал книгу. Он читал медленно, но в его глазах был огонь. Я увидел, как молодой человек, который раньше не поднимал головы от телефона, рассматривал старую, надколотую пиалу, как будто это был самый дорогой экспонат в мире.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что я — идеальный герой, который не может спасти этот город. Но я могу дать ему возможность спасти себя.


Глава 36. Второе дыхание


Однажды я встретил Малику. Она сидела у арыка и рисовала на камне. Она улыбнулась, и в её глазах не было ни тени грусти. «Ты всё ещё пишешь?» — спросила она. Я кивнул. «Я знаю, — сказала она. — Я нашла одну из твоих записок в старой книге. Ты должен знать, что ты не одинок. Есть и другие, кто видит. Есть и другие, кто слышит».
В этот момент ко мне подошёл мальчик. Он был одет в чистую, дорогую одежду, и в его глазах был тот же холодный, расчётливый блеск, что и у того человека в костюме. Он протянул мне конверт и сказал: «Мой хозяин говорит, что вы не прекратили. Он говорит, что вы — как сорняк, который растёт даже в бетоне». Я взял конверт. В нём был чек. Большая сумма. Рядом — записка: «Мы не сможем вас купить. Но мы можем купить этот город».
Я посмотрел на Малику. Она смотрела на меня, и в её глазах была только одна эмоция — надежда. Я понял, что я не могу прекратить. Я не могу продать свою Тоску. Я не могу продать свою правду.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя. Она — та, кто будет золотить мои трещины, даже если другие будут их замазывать.


Глава 37. Ритм победы


Я вернулся в редакцию. Я сел за свой стол, и начал писать. Не о вазах и не о трамваях. Я начал писать о себе. О своих ранах. О своих трещинах. О том, как я превращаю свою боль в золото. И я знал, что мои слова найдут свой путь. Они прорвутся сквозь стены, которые он построил. Они прорвутся сквозь тишину, которую он создал.
Я не знаю, чем закончится эта битва. Но я знаю, что я не проиграл. Потому что я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но теперь в этом ритме появилась новая нота. Нота победы. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить.


Глава 38. Конец и начало


Я ташкентский Гамлет. Имя моё — Тоска. Я ношу её, как пыльный, выцветший халат, ступая по раскалённым плитам площадей, блуждая в гулких коридорах редакций, скользя по сонным университетским дворикам, где в тени чинар дремлют будущие клерки и поэты. И в каждом шорохе, в каждом голосе я слышу лишь эхо собственной души: о, какая мука... какая свинцовая, удушливая скука!
Но теперь моя Тоска не просто скука. Это — моя сила. Моя Тоска — это моё оружие. И я знаю, что моя борьба не закончилась. Потому что в этом городе всегда будут те, кто захочет замазать трещины, и всегда будут те, кто захочет их золотить.
Я смотрю на себя в мутное стекло витрины. Моя рука всё ещё болит, и на ней золотая линия, которую нарисовала Малика. Эта линия — моя история, моя боль, моя надежда.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что я — идеальный герой. Но моя идеальность — это не в том, чтобы спасти этот город. А в том, чтобы бороться за его душу.


Глава 39. Новый круг


Я иду по базару. Он ревёт тысячью глоток, торгуясь из-за пучка укропа с яростью полководцев. Я смотрю на этих людей, и вижу, что они — лишь тени. Но теперь я знаю, что эти тени — не навсегда. Я знаю, что моя работа не была напрасной. Я знаю, что я оставил в этом городе семена. Семена Тоски. Семена надежды. Семена истины.
В сизом дымке чайханы, в аромате плова, старики и юнцы ломают лепешки и копья из-за «Барселоны» и «Реала». Они проживают двадцать две чужие жизни на зелёном поле, находя в этом спасение. Я отпиваю горький чай. Зачем стремиться к чужим воротам, если твои собственные давно распахнуты, и ветер гуляет по пустому дому души?
Я снова сажусь под вековой чинарой, чьи листья похожи на усталые ладони. В пиале остывает зелёный чай. Воробьиная стая с яростью, которой позавидовали бы древние философы, делит хлебную крошку. В их крике больше жизни, чем во всех моих мыслях.
И я, ташкентский Гамлет, понял, что моя Тоска — это моя Ширин. Она — моя единственная спутница. Она — моя единственная надежда. Она — та, кто не даст мне утонуть в этой мутной воде. Она — та, кто не даст мне потерять себя. Она — та, кто будет золотить мои трещины, даже если другие будут их замазывать.


Глава 40. Вечный танец


Я смотрю на плывущие облака, и понимаю, что всё это — лишь декорация. А пьеса одна. И имя ей — Тоска. Невыносимая, как полуденный зной.
Но теперь я знаю, что в этой пьесе есть и другие актёры. Есть Малика, которая рисует золотом. Есть старики и юнцы, которые ищут смысл. Есть я, который будет бороться.
И в этом, мой друг, и заключается ритм нашей жизни. Это — ритм Тоски. Это — ритм пустоты. Это — ритм одиночества. Но теперь в этом ритме появилась новая нота. Нота борьбы. И я не сдамся. Я буду бороться. Я буду искать. Я буду жить. Я ташкентский Гамлет.