Цеборя и цегиви

Я хочу рассказать историю одной моей хорошей знакомой. Ее зовут Юлечка Заметкина.
Год назад Юлечка достигла пенсионного возраста. Она бесплатно катается на общественном транспорте, царственно, как ветеран СМЕРШа, предъявляет в «Пятерочке» пенсионное удостоверение. Она вся по уши в скидках и надбавках.
А я, безропотно проживший шесть десятков лет, жертва неизлечимой болезни под названием «старикоз», опоздал на год. Даже меньше. Несколько месяцев. И вот: мне даже не положен бесплатный проезд на транспорте.
Мои коллеги, которым шестьдесят один, получили право на бесплатный проезд, а я, чертановская сиротка, нет. И скидок мне не полагается. Только через пять лет. Не жизнь, а слезы в трусах.
Был тут в одном провинциальном музее, на выставке под названием «Художественные пеньки». Думаю: дадут скидку. А мне: нет тебе скидки, художественный пенек. Рождаться тебе было надо раньше на три месяца.
Первый раз в жизни пожалел, что не родился недоноском.
Возвращаюсь к Юлечке Заметкиной. Вернее, пусть она сама о себе расскажет.
Юлечка родилась в Магадане. О Магадане она не очень любит вспоминать, но основное воспоминание у нее такое:
 - Если ты проснулся на рассвете в Магадане и можешь отличить ноги от рук и сопли от мочи – значит ты жив. Потом в умывальнике, где есть компактная такая, размером в пятачок, прорубь, ты отмываешь в ней ноги и руки от соплей и от мочи и понимаешь, что волосы растут у тебя не на лице, а на затылке, и жизнь возвращается к тебе в виде магаданского рассвета цвета, извини, Вова, ссаного матраса. Он такой же желтый и такой же слоисто-полосатый, как дым на киче. Это – чуть-чуть культурологии, Вова. Короче. Мои папа с мамой решили, что Магадан – слишком трудное счастье. И все мы дружно, как гнилые яблоки в компост, переехали в Черкасы. К моей бабушке. Это были семидесятые. Ты бывал в Черкасах?
 - Нет.
 - Ты жертва ихнего постмодернизма, Вова. Ты был на Мальдивах и Канарах и не был в Черкасах? Все Мальдивы и Канары не стоят одного тухлого абрикоса с черкасского переулка. Ты когда-нибудь ходил по ковровой дорожке из гниющих абрикосов?
 - Нет.
 - Значит, ты не ходил в рай. Там не природа, Вова, а сплошной Гоголь. Там не птица не долетит до середины чего-то там, а оса не доползет до середины абрикоса. Потому что сожрать этот черкасский абрикос – это как выпить море. Какой-то философ вякнул. Не помню… А огурцы в наших Черкасах – эти позеленевшие от обжорства боровы. А помидоры?.. Про спелые помидоры я молчу. Это солнце перед Последним Вселенским Взрывом. Извини, Вова, но я все-таки отучилась полгода на мехмате. Но даже когда они, эти невзорвавшиеся звезды, сгнили и лежат, почерневшие, в черноземе, они неотразимы… как… не знаю…Как президент Южно-Африканской республики Рамафоса. Ты видел Рамафосу, Вова?
  - Нет.
  - Ну и не смотри на это чудо африканских муссонов. А то еще разочаруешься в наших черкасских помидорах. Ну, словом, мы поселились у бабушки в Черкасах. Вернее, под Черкасами. У бабушки было целое хозяйство. Сад, огород. И еще два поросенка – Боря и Гиви. Боря был розово- беленький. Такой себе арийский свин. Зиговал безо всякой русофобии только хвостом в виде розового штопора. Второй был темный, обросший черной шерстью. Хуже Мефистофеля. Он стал Гиви. Бабушка сказала:
 - Це – Боря. Це – Гиви.
Вот они у меня в моей отмороженной в Магадане башке так и остались: Цеборя и Цегиви…
Я:
 - Так ведь…
 - Ну да. Первого моего мужа звали Боря. Он окончательно спился от самогона на абрикосах. Второго, правда, звали не Гиви, а Зураб. Но разница, сам понимаешь: как между Магаданом и Воркутой.
 - Понимаю…
 - Ничего ты не понимаешь. Ты был в Воркуте?
 - Нет.
 - Опять - «нет». В Воркуте утром сопли ты уже не отличишь от мочи. Ты с трудом, дружок, уже отличишь в Воркуте пах от подмышки. И лоб от пятки. Пожила я там годик в детстве. До сих пор с трудом отличаю себя от себя. Даже подалась в психологию. Но поняла, что психология и замороженный умывальник – это не союз Цебори с Цегивой. Ни разу не интернационал. А бабушка моя умерла в восемьдесят пятом. Мы перед этим переезжали в центр Черкас. У бабушки была теперь двухкомнатная квартира. Она сказала, глядя без энтузиазма на комнаты:
 - Здесь у меня будет столовая и стол, а здесь – гроб.
Мы:
 - Бабушка, что ты такое говоришь?
А она:
 - Ну, не гроб – кровать. Какая разница?..
Ее уже Гиви, в смысле Зураб, хоронил. Ему бабушка перед смертью говорила:
 - Ты меня, Зорька, поглубже закапывай, а то встану из гробу – такое тебе сулико станцую – Сталина откопаете… А потом уже мы переехали в Москву. Ну, тут уже начинается другая история. Юлечка замолкает. А я дальнейшую историю как-нибудь потом расскажу.