Сквозь ветровое грязное стекло. Александр Межиров

Межиров писал замечательные стихи на разные темы и рифма его была чиста и совершенна. Он был сложным и очень грешным человеком, но  безусловно Поэтом милостью Божьей.


Коммунисты, вперёд!
           (отрывок)

Есть в военном приказе
Такие слова,
На которые только в тяжёлом бою
(Да и то не всегда)
Получает права
Командир, подымающий роту свою.

Я давно понимаю
Военный устав
И под выкладкой полной
Не горблюсь давно.
Но, страницы устава до дыр залистав,
Этих слов
До сих пор
Не нашёл
Всё равно.

Мы сорвали штандарты
Фашистских держав,
Целовали гвардейских дивизий шелка
И, древко
Узловатыми пальцами сжав,
Возле Ленина
В Мае
Прошли у древка…

Под февральскими тучами
Ветер и снег,
Но железом нестынущим пахнет земля.
Приближается день.
Продолжается век.
Индевеют штыки в караулах Кремля…
Повсеместно,
Где скрещены трассы свинца,
Где труда бескорыстного – невпроворот,
Сквозь века,
                на века,
                навсегда,
                до конца:
-Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!



«Мы под Колпином скопом стоим…»


Мы под Колпином скопом стоим,
Артиллерия бьёт по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Недолёт. Перелёт. Недолёт.
По своим артиллерия бьёт.

Мы недаром присягу давали.
За собою мосты подрывали
Из окопов никто не уйдёт.
Недолёт. Перелёт. Недолёт.

Мы под Колпиным скопом лежим
И дрожим, прокопчённые дымом.
Надо всё-таки бить по чужим,
А она – по своим, по родимым.

Нас комбаты утешить хотят,
Нас, десантников, армия любит…
По своим артиллерия лупит –
Лес не рубят, а щепки летят.



«Музыка»


Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души и тела
Война проклятая попрала.

Какая музыка
               во всём,
Всем и для всех-
             не по ранжиру.
Осилим… Выстоим… Спасём…
Ах, не до жиру – быть бы живу…

Солдатам головы кружа,
Трёхрядка
            под накатом брёвен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.

И через всю страну
                струна
Натянутая трепетала,
Когда проклятая война
И души и тела топтала.

Стенали яростно,
                навзрыд,
Одной - единой страсти ради
На полустанке – инвалид
И Шостакович – в Ленинграде.


       ***
Человек живёт на белом свете
Где не знаю. Суть совсем не в том.
Я – лежу в пристрелянном кювете,
Он – с мороза входит в тёплый дом.

Человек живёт на белом свете,
Он – в квартиру поднялся уже.
Я – лежу в пристрелянном кювете
На перебомбленном рубеже.

Человек живёт на белом свете.
Он – в квартире зажигает свет.
Я – лежу в пристрелянном кювете,
Я – вмерзаю в ледяной кювет.

Снег не тает. Губы, щёки, веки
Он засыпал. И велит дрожать…
С думой о далёком человеке
Легче до атаки мне лежать.

А потом подняться, разогнуться,
От кювета тело оторвать,
На ледовом поле не споткнуться
И пойти в атаку –
Воевать.

Я лежу в пристрелянном кювете.
Снег седой щетиной на скуле.
Где-то человек живёт на свете –

На моей красавице земле!

Знаю, знаю – распрямлюсь, да встану,
Да чрез гробовую полосу
К вражьему ощеренному стану
Смертную прохладу понесу.

Я лежу в пристрелянном кювете,
Я к земле сквозь тусклый лёд приник…
Человек живёт на белом свете –
Мой далёкий отсвет! Мой двойник!



            «За Ладогой».

Снится мне, что машину с водой
У землянки оставил на стуже.
Это дело чревато бедой –
Всё равно, что испортить оружье.

Гнал машину за Ладогу, в тыл
На сиденье промёрзлом елозил.
Ах ты, господи, воду не слил…
Неужели движок разморозил…

Мне комбатом совсем не за так
Эта самая ездка обещана.
Если выбьет заглушку – пустяк,
Хуже – если на корпусе трещина.

По настилу к машине бегу.
Моросянка. Бусит как из сита.
Коченеет мой «газик» в снегу,
А вода, как положено, слита.

Возле печки валюсь досыпать, -
Но, пристроясь к сердечному стуку,
Возникает в землянке опять
Тот же сон, - хорошо, что не в руку.

       ***

Арбат – одна из самых узких улиц…
Не разминуться на тебе Арбат!..
Но мы каким-то чудом разминулись
Тому почти, что двадцать лет назад.

Быть может, был туман… А может, вьюга…
Да что там… Время не воротишь вспять…
Прошли – и не заметили друг друга,
И нечего об этом вспоминать.

Не вспоминай, а думай о расплате –
Бедой кормись, отчаяньем дыши
За то, что разминулись на Арбате
Две друг для друга созданных души.


Воспоминания о пехоте

Пули, которые посланы мной,
не возвращаются из полета,
Очереди пулемета
режут под корень траву.
Я сплю,
положив голову
на синявинские болота,
А ноги мои упираются
в Ладогу и в Неву.

Я подымаю веки,
лежу усталый и заспанный,
Слежу за костром неярким,
ловлю исчезающий зной.
И, когда я
поворачиваюсь
с правого бока на спину,
Синявинские болота
хлюпают подо мной.

А когда я встаю
и делаю шаг в атаку,-
Ветер боя летит
и свистит у меня в ушах,
И пятится фронт,
и катится гром к рейхстагу,
Когда я делаю
свой
второй
шаг.

И белый флаг
вывешивают
вражеские гарнизоны,
Складывают оружье,
в сторону отходя.
И на мое плечо
на погон полевой, зеленый
Падают первые капли,
майские капли дождя.

А я все дальше иду,
минуя снарядов разрывы,
Перешагиваю моря
и форсирую реки вброд.
Я на привале в Пильзене
пену сдуваю с пива.
Я пепел с цигарки стряхиваю
у Бранденбургских ворот.

А весна между тем крепчает,
и хрипнут походные рации,
И, по фронтовым дорогам
денно и нощно пыля,
Я требую у противника
безоговорочной
капитуляции,
Чтобы его знамена
бросить к ногам Кремля.

Но, засыпая в полночь,
я вдруг вспоминаю что-то,
Смежив тяжелые веки,
вижу, как наяву,
Я сплю,
положив под голову
синявинские болота,
А ноги мои упираются
в Ладогу и в Неву.


Ветровое стекло


Проснуться в восемь
И глядеть в окно.
Весна иль осень —
Это все равно.

Лишь только б мимо,
Всюду и всегда,
В порывах дыма
Мчались поезда.

А лучше нету
Доли кочевой —
По белу свету
В тряской грузовой.

Чтоб ливень, воя,
Падал тяжело
На ветровое
Мокрое стекло.

Я жил собой
И всеми вами жил,
Бросался в бой
И плакал у могил.

А время шло,
Мужая и борясь,
И на стекло
Отбрасывало грязь.

Я рукавом
Стирал ее во мгле
На ветровом
Исхлестанном стекле.

Я так люблю
Дорогу узнавать,
Припав к рулю
О многом забывать!

В метель, в грозу,
Лишь руку подыми,
Я подвезу —
Бесплатно — черт возьми!

Тебя бесплатно
Подвезти клянусь,
Зато обратно
Больше не вернусь.

Всегда вдвоем,
Довольные судьбой,
Мы не даем
Покоя нам с тобой.

И смотрят двое
Весело и зло
Сквозь ветровое
Грязное стекло.


Отец


По вечерам,
с дремотой
Борясь что было сил:
– Живи, учись, работай, —
Отец меня просил.

Спины не разгибая,
Трудился досветла.
Полоска голубая
Подглазья провела.

Болею,
губы сохнут,
И над своей бедой
Бессонницею согнут,
Отец немолодой.

В подвале наркомата,
В столовой ИТР,
Он прячет воровато
Пирожное «эклер».

Москвой,
через метели,
По снежной целине,
Пирожное в портфеле
Несет на ужин мне.

Несет гостинец к чаю
Для сына своего,
А я не замечаю,
Не вижу ничего.

По окружному мосту
Грохочут поезда,
В шинелку не по росту
Одет я навсегда.

Я в корпусе десантном
Живу, сухарь грызя,
Не числюсь адресатом —
Домой писать нельзя.

А он не спит ночами,
Уставясь тяжело
Печальными очами
В морозное стекло.

Война отгрохотала,
А мира нет как нет.
Отец идет устало
В рабочий кабинет.

В году далёком Пятом
Под флагом вихревым
Он встретился с усатым
Солдатом верховым.

Взглянул и зубы стиснул,
Сглотнул кровавый ком, –
Над ним казак присвистнул
Солёным батожком.

Сошли большие сроки
Как полая вода.
Остался шрам жестокий
И ноет иногда.

Да это и не странно,
Ведь человек в летах,
К погоде ноет рана
А может, просто так.

Он верит, что свобода
Сама себе судья,
Что буду год от года
Честней и чище я,

Лишь вытрясть из карманов
Обманные слова.
В дыму квартальных планов
Седеет голова.

Скромна его отвага,
Бесхитростны бои,
Работает на благо
Народа и семьи.

Трудами изможденный,
Спокоен, горд и чист,
Угрюмый, убежденный
Великий гуманист…

Саратов


В Саратове
Меня не долечили,
Осколок
Из ноги не извлекли —
В потертую шинельку облачили,
На север в эшелоне повезли.

А у меня
Невынутый осколок
Свербит и ноет в стянутой ступне,
И смотрят люди со щербатых полок
Никак в теплушку не забраться мне.

Военная Россия
Вся в тумане,
Да зарева бесшумные вдали…
Саратовские хмурые крестьяне
В теплушку мне забраться помогли.

На полустанках
Воду приносили
И теплое парное молоко.
Руками многотрудными России
Я был обласкан просто и легко.

Они своих забот не замечали,
Не докучали жалостями мне,
По сыновьям, наверное, скучали.
А возраст мой
Сыновним был
Вполне.

Они порою выразятся
Круто,
Порою скажут
Нежного нежней,
А громких слов не слышно почему-то,
Хоть та дорога длится тридцать дней.

На нарах вместе с ними я качаюсь,
В телятнике на Ладогу качу,
Ни от кого ничем не отличаюсь
И отличаться вовсе не хочу.

Перед костром
В болотной прорве стыну,
Под разговоры долгие дремлю,
Для гати сухостой валю в трясину,
Сухарь делю,
Махоркою дымлю.

Мне б надо биографию дополнить,
В анкету вставить новые слова,
А я хочу допомнить,
Все допомнить,
Покамест жив и память не слаба.

О, этих рук суровое касанье,
Сердца большие, полные любви,
Саратовские хмурые крестьяне,
Товарищи любимые мои!