Мучители

Хищение коробки куриных ножек было не только раскрыто по горячим следам, но и придушено в самом зародыше – банду взяли с поличным.
Сердобольный и румяный, как патологоанатом, водитель воронка всю дорогу до РОВД охал по-бабьи и называл своих пассажиров бедолагами и другими ласковыми словами.
Всех троих фигурантов звали ВитькАми. Молодой следователь РОВД Мишкин тут же окрестил их «МитькАми», по ассоциации с известной в те годы питерской группировкой художников-забулдыг, ответивших на красный горбачевский террор белой горячкой.
Двое Митьков были тихими забулдыгами. А в третьем – Митьке Большом, длинном и худом, как Рыцарь Печального Образа, прапорщике в отставке, – умер спикер Государственной Думы. Причем, дореволюционной Думы первого созыва, поскольку ХХ век прошел мимо Митька Большого, не затронув его своим черным перепончатым крылом. Такие сами, как на крыльях, летят по свету, чтобы мстить за обиды, нанесенные свирепыми и сильными — беспомощным и сирым, чтобы биться за поруганную честь, чтобы вернуть миру то, что он безвозвратно потерял, – справедливость!
На громкое возмущение прапорщика по поводу ареста за какой-то паршивый кулек Буша, пришел зам. начальника РОВД, кинул на долговязого буяна умудренный взгляд и мгновенно оценил ситуацию.
– Этого я забираю себе...
Не успел зам. начальника увести шумного пациента, как сверху, без труда проникая сквозь деревянные перекрытия РОВД и такой же деревянный потолок, загрохотал командный баритон прапорщика:
– А вы мне не тыкайте!
К счастью, у некоронованного короля этого инфернального строения было хорошее настроение. Он, конечно же, предложил оформить троицу по уголовной статье, но без особого вдохновения. Видимо, притомился от забот праведных. Мишкину удалось убедить его, что грузчики, явно, не рецидивисты, да и сумма на групповое хищение не дотягивает.
Замначальника не стал сильно спорить, и Мишкин на радостях даже отдал грузчикам паспорта.
– Чтобы завтра в девять все были здесь, как стеклышко! – предупредил он надтреснутым голосом.
– Да не волнуйся ты так, сынок! – с высоты гренадерского роста урезонил Мишкина прапорщик.
– Не волнуйся!.. Вам бы всем троим на скачках играть... Особенно, ему! – Мишкин с укоризной посмотрел на шумного Митька. – Так разговаривать с замначальника!
А утром, как всегда неожиданно, наступила зима.
«А я, конечно же, как всегда, оделся по погоде! – мысленно ругал себя Мишкин, отплясывая на, побелевшем за ночь, пятачке перед РОВД. – В одном костюмчике, да и тому – в обед сто лет!».
В этом костюме Мишкин и на выпускном вечере в школе читал «Скифы» Блока, и женился на своей Антонине… И чем он кончил? Выхаживает теперь взад-вперед перед родным РОВД, матерится и медленно, но верно превращается в одно из этих обледеневших деревьев, старясь заглушить в себе тревожное чувство. Дело ничтожное, пустяшное, но демон тревоги и корпоративной ответственности сидел у Мишкина в голове и упрекал в мягкотелости.
– Зря я все-таки отдал им паспорта! – подумал Мишкин вслух.
– Я бы им, вообще, паспорта не давал… – буркнул демон.
– Это еще почему?
– Да потому!!!
Мишкин злился, и на себя, и на демона, который опять оказался опытнее его, но больше всего на русский мороз и грузчиков. Только осень может так предать! Осень и твой собственный русский народ!
Но вот, наконец, где-то через сутки на третьи, в поворот на бульвар-тупик, ведущий в РОВД, как пикап Chevrolet Silverado, с полицейского разворота, вписалась некая невнятная троица.
– Мои, не мои? – как-то машинально спросил у демона Мишкин.
– Твои, твои… – усмехнулся демон.
Впрочем, вопрос был, конечно, риторический. Отставной прапорщик Виктор Черных – Митёк Большой – мужчина был видный и франтоватый, и его было мудрено не узнать даже за километр. Прапорщик висел на руках своих товарищей, как подстреленный красный командир. (Почему-то троица сразу навеяла у Мишкина ассоциации со смачным советским кино-эпосом о Гражданской войне). Голова длинного и на диво гибкого прапорщика болталась где-то в районе пупка и непостижимым образом была вывернута затылком вперед, точно он пытался укусить свой ремень. Ноги то волочились по асфальту, то вдруг выделывали бодрые коленца. Митёк Средний блаженно скалится из-под своего неизменного серебристого сомбреро. Третий – Витек Маленький, – профессиональный грузчик, кажется, имел завидную способность транспортировать полумертвого товарища даже в бессознательном состоянии.
– Ну, я им покажу! – сказал Мишкин страшным голосом.
– Покажешь, покажешь! – хихикнул демон.
С выражением лица, которое можно было артикулировать как «раненых не бросаем, пленных не берем» верные оруженосцы подтащили длинное тело прапорщика к лавке, делово, без суеты перевели его в положение «сидя», и, любуясь своей работой, отступили шага на три.
Митёк Большой мирно отдыхал, по-гусарски опустив длинную руку за спинку лавки. Даже в состоянии столь глубокой релаксации в нем проглядывала военная косточка.
– Он живой хоть? – спросил Мишкин.
Митьки закивали и замахали руками, дескать, живее не бывает.
Мишкин нагнулся к прапорщику, но тут же, сморщившись отпрянул на добрый метр.
– Витя! Эх, Витя! Ты же мне обещал!
Митек Большой скучным взором посмотрел на Мишкин, но разговаривать без своего адвоката, не стал. И, вообще, говорила вся его поза и маска безразличия, не этому шпингалету в школьном костюмчике угощать меня партбилетом по щекам.
Помогая себе обеими руками и не особенно спеша, прапорщик водрузил ногу на ногу, поднял на Мишкина голубые глаза – глаза прирожденного мучителя семейства, и тут его правая нога соскользнула с колена, увлекая за собой вторую ногу, и не будь его локоть, предупредительно заброшен за спинку лавки, прапорщик бы уже лежал на земле.
Митьки кинулись к своему «командиру» и одним движением вернули его тушку в вертикальное положение. Сам же премьер смотрел на происходящее отстраненно, слов все эти манипуляции производятся с кем-то другим.
Мишкин прыснул, как мальчишка, в кулак, но тут же исторгнул из себя некое подобие крика, более напоминающее визг ушибленной собаки.
– Витя! Ты же, гад, давал мне слово!!! Ты же, ирод, мне мамой клялся….
Прапорщик поднял на своего на сатрапа остекленевший взгляд, но навести фокус было не в его власти. Хуже того, прапорщика начало трясти. Неимоверным усилием воли ему все-таки удалось принять позу «Мыслителя» работы Огюста Родена и, рискуя раздавить подбородок своим кулачищем, зафиксировать на следователе туманный взгляд.
– Не знаю, какая сегодня судья… но, если та, что я думаю… – начал размышлять вслух Мишкин.
Грузчики вытянулись по стойке смирно.
– Ребята! – не открывая зажатого кулаком рта, в свою очередь напутствовал Митёк Большоё. – На су-де каж-дый дол-жен быть с-сам з-са с-себя!
– А каждый – и так сам за себя! – сказал Мишкин, и Митёк Большой, окончательно раздавив кулаком подбородок, наконец-таки поймал его взгляд. Можно было лишь гадать, какой воли, собранности, самодисциплины потребовал этот трюк от бедного прапорщика. Собачки-акробаты нервно курили в сторонке.
– Каждый по себе… – продолжал Мишкин, глядя прапорщику прямо в его голубые глаза. – Каждый по себе это….
Кулак прапорщика все глубже утопал в подбородке, пока красивая физиономия отставного военного не смялась, как латексная маска.
– Каждый по себе – это штраф, – продолжил свою мысль Мишкин. – а все вместе… все вместе…
Мишкину стало вдруг интересно, раздавит себе прапорщик подбородок или нет.
– А все вместе – это тюрьма! Шесть лет с конфискацией!!!
Мишкин был очень доволен произнесенной речью, но тут он понял, что несколько переборщил воспитательными приемами. Голова прапорщика, прямо, как в фильме об одержимых пришельцами, принялась выделывать зловеще-замысловатые па. Только полные ужаса глаза все еще принадлежали своему владельцу и с мольбой таращились на своего мучителя. Кулак прапорщика побелел от напряжения, но бесноватая голова не слушалась даже кулака. Сплюснутая голова прапорщика дергалась так, словно к ней подсоединили вибратор для перемешивания строительного раствора.
– Его колотит! – с мистическим ужасом доложил Митёк Маленький.
Мишкин рывком, чтобы не засмеяться, отвернулся и принялся зловеще фланировать вдоль лавочки.
– Значица так! – резюмировал Мишкин железным тоном, представляя на своем месте не то начальника РОВД, не то легендарного Глеба Жеглова, – пока Он не протрезвеет, никуда не пойдем!
До здания нарсуда пешком было минут десять. К великой радости Мишкина, Митек Большой быстро взял себя в руки. Он распрямлялся и оживал буквально на глазах. Походка ускорилась и даже начала пружинить. Во взгляде появилось бравое выражение, можно сказать, орлиное. Следователь с восхищением оглядывался на красавца прапорщика.
– Во даёт! – то и дело повторял он. 
Впереди Митька Большого, вылитый колобок в кожаной куртке, покатоплечий, руки в карманы, на правах местного показывая дорогу, катился на коротких ножках Митек Маленький. Витек Средний шествовал позади и по-хозяйски поглядывал по сторонам из-под своего стильного сомбреро. Замыкал процессию повеселевший Мишкин.
– Я за тебя был спокоен, – сказа Митьку Маленькому следователь, обогнав прапорщика и Митька Среднего.
Мишкин пощупал рукав кожаной куртки. Рукав был плотный, добротный.
– На рынке покупал?
– Угу. Подарили. В карты, в общем, выиграл. Вчера…
– Гм! Даете! Но китайская?
– Наверное.
– Научились же делать, а?
Сквозь зелень показалось здание суда – старое двухэтажное сооружение из белого кирпича. На крыше росла кривая берёза.
– Я в этом суде разводился, – сообщил Витек Маленький, щурясь и не вынимая руки из карманов.
– На морг похоже! – сказал Митек Средний.
– Точно, морг! – согласился Мишкин.
– Ух, ты! – рявкнул прапорщик, осоловело поднимая голову. – Ну, и позорищное здание! Уж лучше вообще не разводиться!
Компания прыснула. Митек маленький открыл дверь.
– Не в зданиях, брат, дело, – задержавшись у входа и поднимая вверх указательный палец, сказал прапорщик. – Важно… этого самого вот… огня, знаешь, такого... Штаны у вас навыпуск!
– Иди, иди, оратор! – Мишкин подтолкнул гренадерскую фигуру Митька Большого в проем двери.
Внутри было тесно, грязно и сумрачно. Пахло плесенью, табаком, бомжами, семечками и прочими приметами российской самости.
Не Мишкин поблагодарить Всевышнего за заморозки, как Витек Средний закатил глаза. Недовольно помотал головой и начал укладываться на лавочку. Потом резко сел и громко объявил, что его тошнит.
Бригада – опять на воздухе. Витька Среднего обустроили на лавке.
– Пусть полежит тут, в холодке, – сказал следователь.
– А не застынет? – сказал прапорщик и, словно в мольбе, протянул к Мишкину свои длинные руки с кистями-клешнями.
– Ничего, пусть придет в себя, – сказал следователь, и тут Митек Средний, как царевна из сказки Пушкина, рывком сел и открыл глаза.
– Где мы? – сказал он, озираясь.
– Что выспался? – спросил Мишкин.
– Холодно!
– Привыкай! – сказал прапорщик.
– Угу!
– Вот посадят, человеком станешь, – сказал следователь. Тактическая заминка с Митьком в сомбреро уже не могла выбить его из колеи. Жизнь налаживалась.
– Я и говорю, – совсем оживился прапорщик, – кто в армии не был и в тюрьме не сидел, тот не человек!
– Это точно! – радостно согласился Мишкин.
– Вот, Витька – в армии не был, – сказал прапорщик без тени упрека.
– Да, в армии не был, так хоть в тюрьме посидеть...
Митек Средний сладко улыбался, покачиваясь на лавке. Он практически протрезвел, но, на всякий случай, как инвалид на свои костыли, опирался руками в лавку.
Порция свежего воздуха пошла всем на пользу, а голубые глаза прапорщика так и вовсе засверкали любовью к жизни. Мишкин даже вспомнил, что когда-то хотел учить детей.
– Ну, что Терминатор, оклемался? - спросил он Витька Большого.
– А что я? Витьке вон плохо…
– Эх, только бы вам не пришлось в кабинет заходить… – сказал Мишкин и посмотрел на часы. Стрелки выстроились около двенадцати.
– Ну, арестованные, пора!
– Митьк! А ты, это, в армии был? – начал было опять прапорщик, медленно поворачиваясь к Митьку Маленькому.
– Пора! – крикнул Мишкин, но прапорщик только приосанился.
– Витьк! Это... Где службу нес?
– Пора, мужчины!
– Щас! Витьк, а Витьк!
– Пошли, пошли, раздухарились! Вы, трое! Оба за мной!
Митек Большой хоть и явил истинное Чудо, но продолжал беспокоить следователя. Минут пять он сидел спокойно, а потом засуетился. Встал, подошёл к окну, повздыхал и вдруг начал дурить. Он то метался по длинному темному коридору, то философски замирал у окна, то, шумно вздохнув, плюхался в высоты своего гренадерского роста на лавку. Конечно, Мишкин уже не сомневается, что прапорщик проявит должное уважение к Ее чести, и все-таки ему совсем не хотелось, чтобы он вваливался в кабинет судьи со своей харизмой.
Тем временем, Митька Среднего опять потянуло на лавку.
– Впереди нас – всего четверо, – сказал Мишкин. – Особенно, не обустраивайся.
Ходячие Митьки уловили установку следователя и бойко засуетились вокруг товарища и, в конце концов, перевели его в, более или менее, устойчивое сидячее положение.
– Ладно, пусть лежит, только не ходит никуда.
Но Митьки превзошли строгостью даже следователя. Прапорщик сел рядом с Митьком Средним, поджав ногу под себя, и стал с пристрастием наблюдать за дрожащим перпендикуляром, который его товарищ образовал с поверхностью лавки. Впрочем, буквально через десять секунд прапорщик опять забегал по коридору.
– Ну, я больше не могу-у… – взвыл он, заходя на очередной круг, а Митек Средний из солидарности с товарищем опять улегся на лавку, демонстративно подложив кулак под голову. В коридоре суда раздался храп.
Пролетел легкий, как первый вечерний бриз, смешок. Митек Большой посмотрел на Среднего полу-сочувственно, полу-ревниво, подпёр лицо двумя кулаками и всхлипнул:
– Не могу я здесь больше!
– Заткнись! – сквозь зубы тявкнул Мишкин.
Прапорщик не посмел ослушаться своего малолитражного патрона, но нахмурился пуще прежнего и отошёл вглубь сумрачного помещения. С минуту он неблагосклонно бродил вдоль стульев по ногам других обвиняемых арестантов и бормотал что-то себе под нос.
Но тут случилось Непредвиденное! И, как потом оказалось, самое страшное. В здание суда вошла Она!
Дама взошла в этот замок закона со своей служанкой и в сопровождении сержанта. В руках девушек были вещдоки – охапки увядших цветов.
Черты Незнакомки в полутемном помещении рассмотреть было трудно, но Поэт и рыцарь воспевает и любит не ту, что создана из плоти и крови, а ту, которую создала его неутомимая фантазия! Прапорщик был убежден, что Дама поражена его смелостью и обязательно расскажет о таком молодце, как он, своим подругам.
– Не могу я здесь! Я же сказал! – сообщил прапорщик следователю так, словно у него открылось второе дыхание.
– Вить, а Вить! – пристыдил влюбленного Мишкин. – Хватит ныть, как баба!
– Я здесь не могу СИДЕТЬ, – пуще прежнего застонал Митёк Большой, вкладывая всю душу в этот сакраментальный для Росси глагол.
Толпа, предчувствуя сценку, оживилась.
– Посидишь, не развалишься! – тоном учителя, но без особой нежности, сказал Мишкин.
– Сколько можно?
– Сколько нужно!!! – гаркнул следователь, и прапорщик на какую-то секунду другую пришёл в себя, но тут же опять взялся за свое.
Между тем муки любви все усиливались, и чтобы не поддаться этой губительной страсти, наш рыцарь решил, что не будет коситься в сторону своей Прекрасной дамы, а отправится-ка лучше на свершение новых подвигов. Прапорщик опять раз-другой пробежался по коридору:
– Я здесь уже сутки в бирюльки с вами играю! – сообщил он вернувшись.
– Терпи, Витя! Терпи! – попросил следователь едва слышно, но о камерности шоу можно было только мечтать.
– Терпи, терпи! – зашумел прапорщик. – Я всю жизнь, может быть, терпел!!!
– Терпи, Витя, а то в другом месте придется терпеть.
– В другом месте! – гаркнул прапорщик, как на плацу. – Знаю я ваши другие места! Что ж это за Система такая?!
– Мне вызвать машину, Витя? – спокойным тоном замначальника РОВД спросил Мишкин.
– А мне все равно! Я могу вот сейчас все бросить и уйти. И пусть они меня ищут!
– Иди, иди…
– Вот я сейчас встану и уйду!
От громкого баритона Митька Большого Митёк Средний перестал храпеть и сел поперёк лавки, силясь открыть глаза. Потом извиваясь, сполз вниз на пол, оставив шею на лавке.
– Он терракотовый! – сказал Витек Средний, глядя в потолок.
В зале раздался благодарный смех.
– И уйду! – буркнул Митек Большой, ревнуя к чужому успеху у публики.
– Витя! Сорокалетний мужик, а ведешь себя, как дитя малое! – не сдержавшись, громко сказал следователь.
– И уйду!!!
Брызнул яркий дневной свет, и в здание суда вошел зам. начальника РОВД – лютый, с лоском, с манерой, еще не утомленный долгим рабочим днём. За ним, под конвоем, провели двух бугаев. Конвой и бугаи скрылись в одном из кабинетов, и прапорщик потянул им в след свои грабли.
– А у нас будет какое-то движение?
– Витя! Заткнись! – прошипел следователь.
– Так, что у тебя тут, Мишкин? Буянят? А ты опять, концерт устраиваешь?
– А Вы мне не тыкайте! – фыркнул прапорщик и, как истинный рыцарь пучины, отвернулся с высоко задранной головой и застыл в позе оперного премьера.
– Я тебе что, сигаретой в глаз тыкаю? – ласково сказал замначальника, и уже следователю, с металлом в голосе. – Вызывай машину!
Решив вопрос, замначальника растворился за одной из дверей, как истинный житель этого подземного царства.
Прошло несколько секунд тревожной тишины. Прапорщик сник. Осторожно, без лишнего шума, обошёл ближайшую лавку, сел, внешне спокойно, но тревожно внутри, взял с лавки мятый номер «МК», развернул и положил себе на лицо.
Следователь, как мамаша непутевого трехлетки, привычным движением отобрал газету, сложил ее и бросил на лавку.
Митек Большой встал и подошел в входной двери.
– Я пошел! – прапорщик вывернул назад шею в прощальном «прости».
– Иди! Витя! Давай, давай!
Мишкину, в самом деле, было уже плевать на прапорщика, и он созрел для самой плохой развязки этой затянувшейся трагикомедии.
Прапорщик взялся за ручку двери, всем своим видом показывая, что ипохондрия полностью овладела им, и только строгие моральные принципы не позволяют ему покинуть здание суда.
– Слушай! – сказал Мишкин.
– Тряпка! – фыркнул демон. – А еще…
Но Мишкин не дал тому закончить.
– Они вот сейчас заплатят по пятьдесят рублей и пойдут домой, а тебя отправят в ИВС.
– Ну и пусть! – пропел прапорщик, пытаясь распахнуть взглядом дверь. – У меня нет дома! Меня дочка из дома выгнала!
– Дочка у него – у-у-у… – подтвердил Митёк Средний, с закрытыми глазами тужась на лавочке, как на толчке.
– Давай, уходи! Я еле уломал замначальника, чтобы дела вам не шить, а теперь вас точно посадят.
– Ну и пусть! – тихонько завыл прапорщик и, обращаясь уже ко всем обитателям нарсуда. – Я лучше сяду! Хоть знаешь, куда и на сколько! А здесь сиди – ничего не известно, как Каин какой!
Тесный гулкий коридор усилил отдельные смешки.
– Прекрати, Витя!
– Витьк, кончай! – включился в прения Витек Маленький. – Баланду хлебать, правда, хочешь?
Под его довольно туповатой наружностью скрывалась весьма прагматичная личность.
– Да, хочу! – крикнул прапорщик, явно готовый полными пригоршнями черпать из озера приключений.
– Он хочет! – пояснил Митёк Средний.
– От дурак! – опять перешёл на веселый тон Мишкин. Он и сам не ожидал от себя такой широкой воспитательной палитры интонаций. – Тебя посадят дурака!
– Пу-усть сажают! – затянул Митек Большой и, как опытный вокалист, закончил верхним "си". – Там хоть пи-и-ить не дают!
Коридор, наконец-таки, грохнул дружным взрывом хохота.
И тут на сцену опять вышла Она.
– Можно пройти-и-и-и-то? – спросила Жестокая, помахав узкой кистью с обгрызанными розовыми ногтями.
Публика вся обратилась в зрение. Лишь Митек Большой остался равнодушным к этому грациозному, как сам воздух, существу. (Или его повергла в печаль холодность незнакомки?) Как бы то ни было, славный прапорщик лишь приосанился, делая широкий шаг к двери и разворачиваясь к зрителям с разъяренным, но торжественным видом.
– Ваша трусость смешит меня! Я пошел!!!
Безжалостная и бровью не повела.
– Слушай, Витя! – сказал Мишкин окрепшим за этот трудный день голосом. – Делаю тебе последнее китайское предупреждение!
Следователь, конечно, понимал, что со стороны прапорщика все это была чистая бравада. Однако, тот факт, что Митек Большой, как Аль Пачино, не умеет играть в пол силы, Мишкин понимал не хуже. Цветочная дива в свою очередь тоже неслабо раскачивала лодку своим поэтическим видом.
Мишкин отстранил прапорщика, расчищая продавщице цветов дорогу к туалету, и в этот момент с правого фланга Витек Средний бесшумно повалился сказочной фее прямо в ноги. Сомбреро покатилось по коридору, словно по салуну на Диком Западе.
Конечно, такой кабальеро как Витек Средний не мог иметь в виду ничего дурного, но для прекрасной цветочницы этот реверанс – с лавки и сразу на пол – оказался слишком внезапным и пылким, и от неожиданности она взвизгнула, как ошпаренная кошка.
Странно, но эта жанровая сценка только разрядила атмосферу. Незнакомка, встряхнув золотыми локонами, пошла по своим делам. Послышался привычный уже для этих стен смех.
И тут все увидели, что Митек Средний лишь тщательно скрывал свою готовность к любовным подвигам. Он незаметно сполз на пол и теперь по-пластунски крался за своей Дульсинеей, довольно чисто подтирая всем своим телом грязь на полу и кидая вслед прекрасной Незнакомке пылкий и нежный взгляд, который был красноречивее всех серенад.
– Ты что?!!!! – заорал Мишкин. – Назад!
Смеху в здании нарсуда уже мог позавидовать цирк на Цветном бульваре в свои лучшие дни.
– Встать! Встать, скотина! – орал благим матом Мишкин.
– Я хочу в туалет! – с достоинством ответили с пола.
Пока Мишкин думал, что ответить на столь резонное возражение Митька Среднего, из кабинета судьи вышли сержант и мужик в фартуке мясника.
– Наша очередь! – прохрипел Митек Маленький, изнемогая от страсти к правосудию.
Витек Средний сел на полу и тупо уставился в стену, размышляя, какое из двух направлений выбрать.
– Так, йоги, сконцентрировались! – сказал Мишкин. – Я сейчас зайду, а этот, – яростным жестом Глеба Жеглова он ткнул указательным пальцем в пол, – чтобы был, как стеклышко! Я сказал, как стеклышко!
Митек Средний, хоть и широко открыл глаза в знак того, что угроза до него дошла, но в остальном не проявил особого беспокойства и влюбленно прижался щекой к полу. Митек Маленький бросился его поднимать. Но что дальше происходило в партере, Мишкин уже не видел, целиком положившись на Провидение.
– Иди, сынок, иди, – запричитал, словно расколдованный от чар злых волшебников, прапорщик. – Все будет нормально.
Следователь мысленно нарисовал животворящий крест и шагнул в кабинет судьи, как в бездну.
Через минуту он уже, как ни в чем ни бывало, раздавал грузчикам квитанции и паспорта.
– Скажите спасибо, что у судьи сегодня хорошее настроение.
Мертвое тело Митька Среднего неподвижно покоилось на лавке.
– Перенервничал! – кивнул в его сторону Митек Маленький.
Митек Большой медленно вытянулся во весь свой гренадерский рост. Кажется, еще чуть-чуть, и он уткнется головой в потолочные балки коридора.
– Как? – проговорил прапорщик, словно во сне. – Уже?!!
– Все Витя! Все! – обрадовал его следователь.
– Как все? – прапорщик выпучил глаза. – Все? И это ВСЕ?!
– А ты думал? – сказал Витек Маленький и кивнул следователю. – Спасибо!
– Да не за что! – сказал Мишкин и повернулся к прапорщику. – Все, Витя, все!
Но Митек Большой медленно превратился в соляной столб, который против всех законов физики к тому же начал медленно закипать.
– Паспорт возьми, – хмыкнув, сказал Мишкин. – И квитанцию не забудь.
– Нет, а мне не ясно! – медленно проговорил Митек Большой, словно пытаясь разорвать окутавший его морок.
– Что тебе не ясно? Все, Витя, все! Надеюсь, мы с вами больше не встретимся.
Митек Маленький растолкал Митька Среднего. Вдвоем они подошли к прапорщику.
– Пошли, Витьк! – попросил Митек Маленький.
Средний тоже хотел что-то сказать, но у него плохо ворочался язык.
– Они только этого и ждут! – загрохотал на все здание прапорщик. – Чтобы я ушел как ни в чем ни бывало!
– Вот именно Витя! – сказал следователь. – Ключевое слово – «ушел».
– Я знаю, – прапорщик обернулся, яростно разглядывая толпу в коридоре. – Они хотят, чтобы я это все так оставил. Они хотят, чтобы я ушел по-английски!
– Он хотят, чтобы ты ушел отсюда, как кошка! Выходи, пока я из тебя чучело не сделал! Все, я сказал, все!
– Как? Все? И это ВСЕ?!!!!
– Пойдем, Вить! – жалобно попросил Витек Маленький. – Тебе надо хлебнуть.
– Нет!!! Я выведу на воду эту породу! Суди меня, судья неправедный! – крикнул прапорщик прямо в дверь, из которой только что вышел следователь с паспортами.
И тут заветная дверь открылась. Оттуда вышла довольно-таки приятного вида судья и с улыбкой посмотрела на возмутителя спокойствия – красавца средних лет прапорщика.
– Прекрасная незнакомка нас отпускает? – спросил Митек Большой, мгновенно меняя гнев на милость.
– Иди, иди, и больше не воруй! – сказала судья.
– Кто по колоску берет – того хватаете… – пожаловался Митек-Большой – прямо, как Олег Ефремов на аудиенции у министра культуры Фурцевой.
– Знаем, знаем… – сказала судья, улыбаясь.
– А кто машинами…
– Займемся, займемся…
– Получил деньги – одни минусы! – прапорщик картинно всплеснул руками.
– Пакет ножек взял – штраф! – поддакнул Мишкин.
– Вот! Буша младшего разгрузил – минус пошел!
– Да, куда не плюнь – одни минусы, – согласилась судья.
– Одни минусы! – вздохнул опять Митёк Большой. – Вот только в банке – там тебе плюсы. Но для банка у меня денег нету.
Заметно повеселев и оживившись после общения с народом, судья исчезла в своем кабинете. На прапорщика же, напротив, опять снизошла тень. «Исчезла! Угас блистающий луч!» – читалось на потухшем челе.
– Витя! Твой номер закончен! – сказал Мишкин.
– Ладно, пусть будет по-вашему…
Прапорщик медленно повернулся к выходу. Внезапно налетевшая мудрость вложила в его уста эти слова.
– Выходи, выходи, вития! – следователь толкнул прапорщика к выходу своей на вид детской, но сильной ладошкой.
Митек Большой последний развернул шаляпинскую сажень в плечах и грохнул на всю Ивановскую:
– Пойдемте отсюда! Пока я тут чего-нибудь не учудил! – он потряс рукой в воздухе. – Человек – это звучит!..
Сунув руку в карман брюк, Митёк Большой последний раз попытался обернуться и еще что-то прокричать людям в коридоре, но Мишкин с силой толкнул его в спину, и прапорщик, картинно повернувшись на одной ноге, уронил на улицу свой длинный костяк.
Так они и вышли на яркий дневной свет: кажется, Мишкин, такой маленький и тщедушный выносит огромный картонный портрет Митька Большого в натуральную величину: левая рука залихватски засунута в карман брюк, впереди лица – подбородок американского сенатора.