Стокгольмский синдром

Бесцельно. Безжалостно. Как сцена из фильма, где камера всё время направлена на одного героя, а выхода из кадра нет.
Комната — с обугленными стенами, с потёками по углам, будто здесь горело что-то важное, и его никто не стал спасать. Окно наглухо закрыто, ни ветерка, ни запаха улицы. Только сухой воздух, который режет лёгкие.

Ты снова здесь.
Не враг, не друг, не любовник. Словно что-то среднее, что-то иное, для чего ещё не придумали названия. Мне всегда казалось, что в этом и есть твоя сила — неопределённость. Ты не даёшь мне шанса понять, с кем я имею дело.

Я в клетке. Невидимой, но ощутимой. Стены будто подстраиваются под мой страх. Ты бросаешь куски хлеба, наблюдаешь, как я жую их, и какое-то мгновение я почти верю, что во всём этом есть забота. Но забота у тебя всегда с привкусом насилия. И удар — неизбежен. Резкий, холодный, без предупреждения. Чтобы я не успела привыкнуть. Чтобы я не смогла расслабиться. В этом твоя логика: не дать мне опоры.

Ласка и казнь. Они в твоих руках, в твоих движениях, и я путаюсь — когда это прикосновение, а когда удар. Ты улыбаешься, и мне кажется, что у тебя давно есть сценарий, расписанный до мелочей. Ты знаешь всё, а я всё ещё не понимаю — кто я в этой игре? Жертва? Или соавтор? Может, я сама придумала правила и просто забыла об этом?

Я умирала раньше. Несколько раз.
Иногда тихо — словно растворялась в воздухе. Иногда громко — кричала, пока не срывался голос. Иногда просто выключалась — как лампочка, без предупреждения. И каждый раз это было похоже на маленькую смерть.
Но сегодня всё иначе. Сегодня я оживаю.
Оживаю под твоими пальцами, которые одновременно создают и разрушают. Сердце бьётся неровно, будто кто-то царапает гвоздём по стеклу. В словах «люблю» нет ничего, кроме пустоты. Это просто звук. Но есть другое: ревность, соль, горечь, которая не уходит даже после глотка воды.

Ты наклоняешься ближе, и в твоём голосе тянущееся шипение:
— Скажи… как быть? Со мной? Без меня?
Я молчу. Потому, что любое слово может стать фатальной ошибкой. В груди поднимается волна — такая тяжёлая, что кажется, кости треснут изнутри.
Мы могли бы спастись.
Если бы были сильнее.

Выстрел.
Резкий, как внезапный обрыв. Тишина разбивается на осколки, черные, острые, как стекло.
Я делаю шаг. Босиком. В снег. Ноги режет холод, пальцы сводит, но я продолжаю идти. Мир огромен, но безразличный. В нём нет ни тепла, ни приюта. Там только чужие голоса. Они скажут: Скоро здесь будет врач. Но они ничего не понимают. Врач не нужен.
Мне нужна клетка.
Только в ней я знаю, как существовать. Только там всё понятно: есть стены, есть роли, есть боль, которая хоть предсказуема.

Попытка побега провалилась.
Игра запускается заново.
Снова роли: есть жертва. Есть тот, кто бьёт. Есть стены, которые всё помнят.
Ты снова считаешь до ста. Снова прикусываешь губы.
И я понимаю: выхода нет. Это порочный круг. Замкнутый, бесконечный.
Это не любовь. Не игра. Не кара.
Это диагноз. Это вечность.
Это Стокгольмский синдром.