Нарцисс Араратской Долины. Глава 175

На другой день, 8 июля, мне исполнилось тридцать три года. И я, можно сказать, в мистическом смысле слова, стал по настоящему взрослым человеком. И тут ещё наблюдались удивительные сочетания цифр. Моя мама, родившись в 1933 году, родила меня, когда ей тоже было 33 года и три с небольшим месяца. Добрые советские врачи ей предлагали сделать аборт, но она вдруг захотела ещё одного ребёнка, и ей казалось, что это будет девочка. Моим старшим братьям было, когда я родился, около восьми и около десяти лет. Они были довольно активными, жизнерадостными и здоровыми мальчуганами. Ну, в общем, мама не захотела делать аборт, несмотря на то, что ей уже было за тридцать. А в СССР это считалось уже неправильным: рожать после тридцати было вредно для здоровья советской женщины. Тем более у мамы была высокая близорукость. В общем, увы, в очередной раз родился мальчик, к некому маминому разочарованию. Мальчик был тихий и спокойный, взиравший на окружавший его мир с некой задумчивой меланхолией, от которой он так никогда и не избавился. Я никогда не страдал от избытка жизнерадостности и, наверное, поэтому и стал художником. Больше я никем не смог бы стать. У меня на лбу уже было написано, что я буду не от мира сего, и в хорошем, и в плохом смысле слова…

                В Ереване же в этот день был объявлен траур, так как хоронили Католикоса всех армян Гарегина I, который прожил всего лишь шестьдесят шесть лет.  Обычно представители духовенства живут помногу, ведь они ведут довольно здоровый образ жизни. Перед ним был католикос Вазген I, проживший 85 лет. А перед Вазгеном I, был Геворг VI тоже проживший 85. Хотя, до них был католикос Хорен I, который явно умер насильственной смертью в 1938 году; ему было 64, и историки говорят, что он был задушен тайными агентами то ли товарища Ежова, то ли товарища Берии. А до него был Геворг V, проживший 82 года. А до него католикосом был Маттеос II, ушедший в 65, в 1910 году. И, наконец, до этого католикосом был Мкртич I, проживший 87 лет; активно боровшийся с царским самодержавием, которое хотело конфисковать армянское церковное имущество и закрыть все армянские школы. Это было в 1903 году, когда на нашего доброго царя Николая II оказывали дурное влияние его продажные чиновники и неумные генералы. В общем, вскоре царь одумался и сей преступный указ отменил. А генерала Голицына, который очень не любил армян и науськивал царя против них, даже чуть не убили армянские революционеры. Князь Голицын был тяжело ранен где-то под Тифлисом и, прожив ещё несколько лет, благополучно отбыл в Мир Иной, где его, скорей всего, ждало неминуемое кармическое воздаяние…

                В этот день, ровно в 16 часов (именно в это время я и родился) в Москве начался сильный дождь, при том что, до этого стояла сухая солнечная погода на протяжении чуть ли не месяца. А перед дождём я успел съездить на Щукинский рынок (в районе метро «Щукинская»), где прикупил овощей, фруктов, сыра, колбаски и ещё чего-то там, про что дневник мой умалчивает. Так же он не сообщает, что мы в тот день выпивали. Вероятно, мы выпивали какое-нибудь вино и водку. Гостей же ко мне в подвал пришло одиннадцать человек: Валера, Пётр, Сева, Лёша с манекенщицей Леной, Света В. (девушка, влюблённая в Лёшу), художник Вадим с неразлучной супругой Леной, Марго, юная художница Катя и Лена Ч. (девушка, работавшая в театре костюмером). Так что, вместе со мной нас было ровно двенадцать. Можно было бы назвать этот день рождения в чём-то прощальным: это было прощанием с жизнью свободного художника-холостяка. Хотя я тогда про это ещё не знал. Да и официально поженимся мы с Марго только через три года. И свадьбу мы свою тоже устроим в этой мастерской. В общем, этот день рождения получился весёлым и странным. Снаружи шёл сильный дождь, гремела гроза. А в мастерской происходили шумные танцы. Атмосфера была крайне возбуждённой. Наверное, виной тому была манекенщица Лена, вокруг которой энергично вытанцовывал Пётр, несмотря на свои 46 лет. Ему эта девушка сильно понравилась. Веселье лилось шумной горной рекой. Потом манекенщица уехала на Ленинградский вокзал, ей - в Питер. Пётр ушёл её провожать. Ушли также Валера со Светой В. И я тоже ушёл, - меня увела Марго к себе, в бабушкину квартиру. А в мастерской остались: Сева, Лёша, Вадим с Леной, Лена Ч. и Катя. Они продолжили веселиться. А потом как-то там все заночевали. Лёша, по словам Севы, постоянно лез своими большими руками к юной художнице Кате, а Сева её отбивал. Опять же, я ничего не видел и что там было дальше точно не знаю…

                Вернулся я туда утром, в пятницу, 9 июля, и гости ещё не разошлись, и кто спал, а кто уже похмелялся водкой и пивом. Честно говоря, я жалел, что ушёл, и мне надо было остаться, чтобы за всем проследить. А днём я покупал авиабилеты в Ереван. Лёша отказался от недельной ереванской поездки, к моему разочарованию. Потом мы с Лёшей и Севой совершили прогулку в районе метро «Спортивная». Бывший экскурсовод Сева нам показывал так называемую «Усачёвку», и рассказывал историю этого района Москвы. Здесь в конце двадцатых годов были построены дома для простых рабочих: такие вот замечательные четырёх-пяти этажные сооружения в стиле конструктивизм. Усачёв же был никаким не коммунистом, а каким-то там непонятным бородатым московским купцом первой гильдии. Вечером в мастерскую зашёл мой брат Игорь и подарил мне 33 доллара. А потом Я с Марго ходил в клуб «Табула Раса» на концерт группы «Аукцыон». Мы там пробыли до двух часов ночи. Марго очень полюбила эту питерскую группу и потом постоянно ходила на концерты её любимого Лёни Фёдорова. Мне они тоже нравились, но я от них сильно не фанател. Я вообще не был любителем живых концертов и громкой музыки. Особой радости я от этого не испытывал…

                В воскресенье, 11 июля, ко мне в мастерскую забрёл мой старый друг Юра Махаон. Был уже поздний вечер. Он был нетрезв. Как я уже писал, Юра пребывал уже в неком своём таинственно-мрачном мире: его сильно подкосил развод с женой, которая его бросила (судить её я не берусь). Он иногда появлялся у меня, но всегда был навеселе. Вернее, он был в грустно-пьяном состоянии. Меня его визиты сильно тяготили и даже пугали. Увы, от прежней нашей дружбы ничего не осталось. Махаон уже не делал свои замечательные коллажи из бабочек, и он работал непонятно где: что-то кому-то чинил, и где-то что-то охранял. Жил со своей старенькой мамой в Люберцах. Он ничего мне про свою жизнь и работу не рассказывал. При этом он не был опасным и буйным. Махаон пребывал в сильной меланхолии, и у него явно немного съехала крыша. Возможно, что именно ко мне он забредал, чтобы найти во мне близкого друга, который бы его утешил. Это было крайне редко и последний раз он зайдёт весной 2005 года, а потом навсегда исчезнет из моей жизни. И что с ним будет дальше, про это никто не знает. Махаон просто растворится, без следов… Его больше не видел никто из наших общих друзей. Ни Пётр, ни Миша По, ни Валера…

  Далее у меня наступил аврал, и мне надо было раскрашивать картинки для финки. И это продолжалось всю неделю: с 11 по 18 июля. Ко мне заходила Марго. Может ещё кто-то заходил. Про эту неделю ничего не помню, и она вся была посвящена творческой деятельности. Хотя, настоящим творчеством это назвать было нельзя. Это была обычная кропотливая работа с акварелью. Сидишь себе, слушаешь что-то там, и раскрашиваешь кисточкой свои узорчики в несколько слоёв. Это успокаивало мои нервы. И это я бы посоветовал тем многим, у кого нервы не в порядке, и совесть нечиста. Акварель всех вылечит, и тут главное не пытаться быть настоящим художником. Рисуй так, как рисуется. И тогда крыша у тебе будет на месте… И у меня был свой метод. Я раскрашивал сразу десять картинок. Сделаю хороший колор, и потом смотрю, куда его наложить. Такой вот незамысловатый творческий процесс…