Патент Остапа Бендера Глава 10 заключительная

Так вот угарно и прошел этот день. На звонки я не отвечала. Мне хотелось, чтобы это время совсем ушло из моей жизни, стерлось из моей памяти.
Вечером Гошу уложили на моей большой железной кровати, там хватало места и для Тольки. Баба Валя и Поля, пожелав нам хороших снов, ушли на свою половину и затихли.
Толька лежал с Гошей  рядом и бубнил какую-то привычную сказку, видимо, каждодневную, потому что Гоша постоянно  поправлял Толькин рассказ. Перенасыщенный новыми впечатлениями, он вертелся и никак не хотел спать.
Я ходила туда - обратно по террасе, где постелила себе на полу.
Мне тоже не спалось.
Потом за стенкой все затихло. Я приоткрыла дверь в комнату и спросила: «Толя, ты спишь?»
Толька не отвечал.  Я постояла немного в дверном проеме и вышла, тихо притворив дверь.
Через какое-то время я услышала скрип пружин за стенкой и ко мне неслышно выполз босой  Толька.
Он помедлил у двери и сел ко мне на матрас.
Потянулся рукой  к моему рту, закрыл его ладонью и прошептал в самое ухо: «Нельзя разговаривать вслух. Если он проснется - испугается. Новое место! Непривычно. Может истерику устроить.»
Мы не разговаривали. Толька  не мог расслабиться до конца, краем уха он прислушивался к сонному дыханию за стенкой.
«Давай, наконец, ты на пять минут забудешь, что ты нянька! - горячо зашептала я.- Пусть он себе спит… Ты сейчас не ему, ты мне нужнее!»
Мы вспомнили все, что любили творить накануне свадьбы, да и после нее. Воспоминания так увлекли нас, что было забыто  про время и тишину, тем более, Толька никогда не отличался умением быть неслышным.
В самый неподходящий момент в наше ставшее единым сознание проник истошный ор.
На пороге террасы возник Гоша. Он топал ногами и кричал так, что, наверняка, слышала вся улица.
- Гоше страшно!  У Гоши нет света! Гоша боится, если нет света! Толя, ой! Толя, иди немедленно к Гоше! Толя, ой-ой-ой!
Толька чертыхнулся и забившись в тенетах полуодетых брюк, помчался на выручку к Гоше.
Я накрылась с головой одеялом и сквозь его душную тяжесть слушала, как Толька монотонно уговаривает Гошу не бояться и заснуть.
-Гоша хочет домой! Гоша не ляжет  спать! Гоша мокрый!
- Надо было меня позвать тихонько, а не кричать на весь дом! Ты всех разбудил и напугал! А еще всем рассказываешь, что ты большой!
- Гоша мокрый! Толя, Гоша не хочет здесь быть, Гоша хочет быть дома!
И тут мудрый Толька нашел спасительное решение.
- Мы не можем уехать сейчас! Терпи до утра, ты ж взрослый! У тебя борода! Поля утром проснется и спросит: «Где Гоша? Почему Гоша уехал, не простившись со мной? Неужели Гоша - плохой?» Что мы ей скажем? Нехорошо, Гоша, ой, нехорошо!  Поля сейчас сладко спит и видит во сне, как играет с Гошей. А ты хочешь сбежать среди ночи? Ой, как стыдно!
- А Поля будет с Гошей играть?
- Только если ты немедленно уснешь! Тогда будет! Завтра, слышишь?
- Ладно, Гоша уснет! Только он будет долго - долго играть с Полей! Гоша -взрослый! Вот сколько Гоше лет!
И тут он наверняка показал ладошку с растопыренными пальцами.

Утром Толька прятал от меня глаза и избегал оставаться наедине.
Гоша все утро ходил за Полей по пятам и твердил, как он ночью вдруг испугался.
Та терпеливо слушала, улыбалась и пыталась объяснить, что у них нечего бояться.
«Гоша сам видит, что нечего бояться! - самодовольно отвечал Гоша, тут же забыв про свои страхи. - Гоша храбрый! У Гоши в комнате кукушка в часиках сидит! Гоша ее нисколечко не боится!»

Воскресенье выдалось безветренным и ласковым и позавтракать решили в саду под вишнями.
Пока Валентина Ильинична собирала на стол, Поля тихонько шепталась с Гошей, он кивал согласно и похохатывал.
Толька бродил по саду, как неприкаянный, не решаясь усесться возле меня.
Я вынесла водку, налила стопку: «На, Толь, похмелись…»
Толька молча выпил и опять пошел бродить по участку.
Гоша шептался с Полей.
-Что ты ему говоришь, Поля? Чего он такой довольный? 
-Рассказываю свой сон. Он думает, что это сказка.
- А что тебе снилось?
- Мама  снилась. Она часто мне снится. Сегодня снилось, что мы с ней варенье варим из вишни, под которой вы сидите. А у нас таз с вареньем опрокинулся и варенье по траве разлилось, а над ним осы вьются…
«Они жужжат!» - радостно сказал Гоша и залился смехом.
Пока мы пили чай, Гоша рассказывал то Валентине Ильиничне, то Тольке, как осы жужжали над вареньем  и изображал это жужжанье.
После чая Толька стал проявлять признаки нетерпения, помялся малость и сказал: «Люд, нам бы домой поскорей…Поедем, а?»
Мне совсем не хотелось домой и я сказала: «Не торопи меня! Дай еще часок-полтора пожить в мире, где про меня никто не вспоминает.»
-Люда, пожалуйста!  Слишком здесь хорошо! Не нравится мне это. Поедем?
- Ладно, Толя. Поедем, пожалуй. О-хо-хо...Иди, собирай Гошу!
Но не тут-то было.
Услышав про отъезд,  Гоша скривил  губы, захныкал и вцепился в голубую лавку.
-Нет, Толя, нет! Гоша останется! Гоша хочет тут! Сам езжай!
«Ну вот, что ты наделала? - прошипел Толька, подойдя ко мне вплотную.- Господи, как же я устал! Что теперь делать прикажешь? Я тебя спрашиваю!?»
- Ничего, Толь, я сейчас попрошу Полю сыграть ему «Катюшу»! Ты говорил- он слушать любит! Он успокоится.
- На пять минут. Не больше!
-Попытка не пытка!
- Иди, проси…Благодетельница!
Поля вынесла инструмент, пристроилась к столу, заиграла «Катюшу». Гоша всхлипывал все тише, потом успокоился и смотрел на Полю, широко открыв рот.
«Толя, спой ты! - попросила я, заискивающе заглядывая ему в глаза. - У тебя так здорово получается!»
-Не, Люд, с этим завязано.
«Толя, спой, ничего… Для нас спой уж! - попросила Валентина Ильинична.- А Поля еще раз сыграет! Поля, давай-ка!»
Толька крутнул головой, усмехнулся и запел. Поля глядела на него во все глаза и  даже сбивалась от волнения. Гоша во все глаза глядел на Полю.
«Ну, а ты чего молчишь? - ущипнула меня за локоть Валентина Ильинична. -  Помогай, давай!»
Я запела громко, заливисто. Толька сперва примолк, слушая меня, затем подхватил и мы закончили «Катюшу» на два голоса.
Теперь не только Гоша с Полей, а и Валентина Ильинична смотрела на нас во все глаза.
Толька засмеялся и, не дожидаясь меня, запел свою любимую «Раскинулось море широко». Со второго куплета я присоединилась.
Мы пели, на время позабыв про свои обиды и беды, про Гошин недуг и мои похороны.
Гоша перестал капризничать и я сказала: «А дальше мы будем петь в большой красной машине! Петь и ехать по дороге. Если Гоша быстро соберется, Люда разрешит ему ехать впереди, как большому!»
Гоша вскочил и стал тормошить Тольку: «Толя, ой! Гоша поедет в красной машине! Гоша сядет впереди!»
Мы стали прощаться с хозяйками, которые  по очереди обнимали Гошу, звали в гости опять и с восхищением смотрели на Тольку, снова после песен ставшего хмурым и молчаливым.

И тут калитка скрипнула, отворилась,  и в ней вдруг возник человек, которого я бы узнала среди тысячной толпы.
Это был Трубадур. Постаревший, раздавшийся в поясе и, вроде, ставший от этого ниже ростом.
«А я -то слышу - голос знакомый! А это кто ж такая будет? А это Людочка будет, вон кто это! - полуспросил - полуответил он самому себе.- И каким же же это ветром Людочку сюда вдруг занесло?»
«Витя! Здравствуй! - удивилась Валентина Ильинична. - Да, Людочка! Соседка это моя!»
«Да ну? - удивился Трубадур. - Здрасьте, теть Валь! Соседка, говорите? Во, новости! Откуда ж у нас  тут таким соседям  взяться?»
Я вросла в землю и не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Толька напрягся, как охотничий сеттер, за моей спиной.
«Познакомься, Витя! - радостно представила меня Валентина Ильинична. - Людочка это! Живет теперь в правой половине!»
Трубадур сощурил глаза и оскалился в улыбке. Двух зубов во рту не хватало.
Валентина Ильинична  повернулась ко мне и продолжала:
 « Людочка, познакомься - это Витя! Он Пашин сослуживец, в погранвойсках  вместе служили! Раньше об эту самую пору всегда у нас собирались! Пока Паша был живой. Да вот,  теперь Пашу-то помянуть заходят в сентябре с ребятами…»
«Сколько лет, сколько зим! - проговорил Трубадур и сделал шаг в мою сторону. - Лю-доч-ка! Соседушка! Ишь, мир - то как тесен! Не ожидала?»
«Не ожидала!» - ответила я без улыбки и направилась за калитку к машине.
«Не, пойму, знакомы вы, что ли?  - бестолково спросила Валентина Ильинична неясно, кого из нас двоих.
Толька подхватил вещи и выдвинулся за мной. Гоша закопался возле Поли.
Валентина Ильинична вышла следом, за ней подтянулась и Поля. Гоша вышел последним.
Я открыла багажник и стояла около, ожидая, пока Толька погрузит туда сумки.
«Вот, значит, на каких машинах мы теперь ездим! - сказал Трубадур с вызовом, обходя «Ауди».- А мы-то с пацанами думаем, чей это тут красный драндулет со вчера торчит?»
«Пацаны», каждому из которых было за сорок, стояли у забора с пивом в руках. Вразнобой они поздоровались с Валентиной Ильиничной, которая не понимала, что происходит и уставились на нас с недобрым интересом.
«А это Петька, что ли?» - спросил Трубадур и кивнул в сторону Гоши.
Мы с Толькой промолчали и Трубадур подошел к Гоше, который с любопытством взирал на новых людей за калиткой.
Тому это не понравилось и он спрятался за спину к Поле.
«Ну-ка, Полина Пална, покажь, кого ты там прячешь?» - сказал Трубадур Полине  фамильярно, на правах старого знакомого.
Поля пожала плечиками и шагнула  в сторону.
«Гоша это!» - бесхитростно сказала Валентина Ильинична, глядя на Трубадура лучистым старушечьим взглядом.
Гоша скривился, зажмурил глаза  и заревел. Трубадур ничего не понимал.
«Какой еще Гоша?» - пробурчал он и пропустил надвинувшегося на него Тольку вперед.
Но Гоша уже разошелся в плаче. Он топал ногами, тряс головой и причитал: «Дядька плохой, дядька, уходи от Гоши! Уходи!»
«Чего это он?» - спросил Трубадур, брезгливо разглядывая Гошину истерику.
«Люда, поехали! - приказал Толька строго. - Валентина Ильинична, Поля, спасибо за гостеприимство, извините нас!»
«Да, какое там уж гостеприимство! Так, посидели чуток, мужа Людочкиного помянули…Какие могут быть благодарности, господь с вами!» - проговорила Валентина Ильинична, подняв приветственно руку.
«Кого вы помянули? - навострил уши Трубадур. - Какого мужа?»
Толька пихал в машину орущего Гошу, тот упирался и даже на визг перешел. Компания с пивом подошла поближе.
«Что показывают? - с вызовом обратилась я к мужикам. - Цирк или кино? Чего уставились, служивые? А тебе, дражайший Витя, я отвечу, какого мужа мы поминали. Моего! Который умер от инфаркта! А бывший мой муж, тот, что до тебя был, - он вот, рядом, в машине! Так что, твоим корешам, и правда, есть на что посмотреть! Единственная неприятность - Петьку тебе показать не могу! Петька в Америке живет и учится! А то б ты им сейчас перед друзьями хвастал бы - какой у тебя сын взрослый! И успешный! Не в папу пошел!»
«Люда, едем!» - торопил Толька, придерживая за плечи орущего Гошу.
«Шумные получились поминки,  - сказала я, открыв дверцу «Ауди». - Извини, Полюшка! И вы простите, Валентина Ильинична! Простите, милая! Хотела, как лучше, а получилось вон оно как!»
«Езжайте с богом!» - махнула ладошкой старуха.
Я села за руль. Щеки мои горели, словно мне надавали пощечин.
Вырулила на улицу и под изумленными взглядами стоящих у голубого забора, дала по газам.
Толька воевал с Гошей, который бился пойманной рыбой в его сильных руках. Наконец, его истерика стала ослабевать и постепенно Гоша  затих.
 Мы ехали молча, Толька не смотрел на меня и не пытался разговаривать.
Я взглядывала на него в зеркало, он, чувствуя мой взгляд, морщился и вздыхал. Гоша смотрел в одну точку, картины за окном сегодня его не привлекали.

До Кунцева мы доехали в полном молчании.
Гоша съехал к Тольке на колени и забылся сном. Во сне он кряхтел  и бормотал, его не оставляли недавние страхи.
Когда мы въехали во двор, он разоспался совсем.
«Я не могу его сейчас будить, - сказал Толька виновато.- Придется ждать, пока он сам проснется.»
«Ладно, - сказала я. - Мы найдем, чем себя занять, пока он спит. Сейчас пошарю в багажнике, там еще водка оставалась.»
- Не старайся зря.  Я не буду. А сама, как хочешь.
- Толь, не злись, пожалуйста!  Меньше всего я думала, что так может получиться!
- На тебя бесполезно злиться. Я давно это понял. Жалко, что Гоше все это не объяснить - он успел к тебе привязаться.
- И не надо ничего объяснять! Пусть забудет то, что его напугало! А все приятные моменты пусть помнит - Полю, садик, часы с кукушкой…
- Люда, пойми раз и навсегда: тебе кажется забавной эта экзотическая поездка в поселок забыться от повседневности с больным мальчиком и бывшим мужем. Ты все в игры играешь! Только раньше это были игры в авантюры, а теперь игры в благотворительность. Чужая старушка, чужая девочка, мы с Гошей… Не надо нам, прошу тебя! Мы живем так, как привыкли и по-другому не сможем. Ты же хочешь себе самой казаться доброй феей, которой удается все…даже чудеса.
- Толя, что ты говоришь, опомнись! Это жестоко!
-Жизнь вообще  штука жестокая. Я уж давно понял. По молодости тоже верил в чудеса - в любовь сразу и навсегда! Попробовали - не вышло.
-Что мешает тебе попробовать еще раз?
- Отсутствие какого бы -то ни было желания.
- Неужели вина моя перед тобой так велика? Ты ведь не будешь в обиде на свою покойницу-мать за то, что ее ребенок родился больным?
-Я давно ни на кого не обижаюсь. На тебя тем более. Как вышло, так вышло! Но менять в своей жизни я ничего не буду, уясни себе, пожалуйста.
- Толя, прошу тебя, подумай, что плохого в том, что я иногда буду помогать вам? И дача нужна мальчику, очень нужна! Собственно, когда возникла идея ее купить, я сразу подумала о вас! То есть, правильнее будет сказать, я решила купить дом, зная вашу ситуацию!
- Зря все это. Я не представляю, что там дальше. Я уже очень давно живу, не загадывая наперед. Одним днем живу и даже не знаю, что с нами будет завтра, что через год будет. Время покажет…А ты продолжаешь искать приключений. Вот и  занимайся собой, у тебя большие возможности, не трать свое время с нами без толку!
- А на кого мне прикажешь его тратить? Сын в Америке и, кажется, для себя он уже все решил. Ему не нужно все, что осталось здесь! В том числе, наверно,  и я…
- Мне жаль. Давай сделаем вид, что этой поездки просто не было! Ночевки не было, мужика с пивом не было…
-Как не было?  Да, бог с ним, с мужиком! А Гоша? Ты говоришь, он ко мне успел привязаться?!
- Если ты больше не появишься, он забудет про тебя. Он легко забывает, если с глаз долой… Мне бы так забывать, как он  умеет!
- Тебе меня не жалко? Совсем?
-Тебя? Нет. Ты хотела всего этого. Живи теперь, как знаешь. Но, чур, сама! Меня не впутывай… Я никогда тебе не был нужен по - настоящему. Наигралась  и бросила!  А с Гошей так поступить нельзя - поиграть и бросить! До новой затеи…Я не дам тебе так сделать. Все, Люда, эту тему закрываем.

После расставания с Толькой, я не могла ехать домой. Загривком чувствовала, как меня там напряженно ждут. Ну, не могла - и все тут!
«Нет, еще не сегодня…» - подумала я. Телефон был отключен.

Решила, что поеду в фитнес-клуб. Спонтанно решила. Клубная карта у меня была с собой. Там можно было и поесть, и в бассейне поплавать, и в бане попариться, и зона отдыха там имелась.
Клуб работал до двадцати трех. Но до этого времени я  уже решу, что с собою делать.
Девицы на ресепшене удивленно переглянулись, увидев меня, затем заулыбались заученными  улыбками.
«Привет, Людмила! - сказала одна из них, забирая у меня карту для регистрации. - Как давно вас не было! Отпуск, да? Как всегда, летом в Калифорнии?»
«Как всегда!» - кивнула я беспечно, не вдаваясь в подробности.
 Костюм для занятий в зале ждал в абонентском шкафчике. Я переоделась в раздевалке и поднялась по лестнице в спортзал. Народу было много - вечер воскресенья.
Народ из модной тусовки приводил себя в порядок после клубной субботы.

В зале я здоровалась с каждым вторым, улыбалась каждому третьему и искала своего приятеля.
Я увидела его с молоденькой девицей, которую не видела ни разу в нашем клубе.
Девица сидела на подоконнике и щебетала, а он стоял спиной ко всем, положив руки ей на бедра, кивал и слушал.
Было очевидно, что она  вполне годилась мне в дочери.
Вот, он убрал прядь волос с ее лба таким интимным жестом, что я без труда догадалась, какие между ними могут быть отношения.
Да и недвусмысленные взгляды администраторш при входе подтвердили мои подозрения.
«Что ж ты хотела, если за лето всего две смс? - спросила я себя, поспешив уйти из зала.- Все абсолютно ясно! Эту тему мы тоже закрываем.»

Весь остаток дня я летучим голландцем кружила по городу и никак не могла найти себе успокоения.
Сперва я поехала на Тверскую, очень долго искала место, чтобы приткнуть машину и немного пройтись по Пушкинскому скверу, как некогда  у нас было заведено с Борисом Арнольдовичем.
Потом перешла дорогу по переходу, где полгода назад случайно увидела Тольку.
Вспомнив ночное происшествие с ним, я перенеслась мыслями во времена нашего супружества и мне вдруг до боли захотелось поехать на Щелковское шоссе.
Я доехала туда, где не была десять лет,  и с трудом узнавала то, что открывалось моим глазам.
Заехала в наш старый двор, заросший пышными кустами и  обставленный незнакомыми машинами, вспомнив, как когда-то у нашего подъезда стояло всего три-четыре машины. В том числе Толькин оранжевый «Москвич».

В нашей с бабушкой бывшей квартире празднично горели все окна.
Значит, и  все жильцы были в наличии.
Как бы мне хотелось заглянуть туда хоть одним глазком, вдохнуть привычные запахи моего детства и юности!
Я вышла из машины и села на лавку детской площадки.
В этот поздний час двор был пуст.
Мне вспомнился вечер, когда я так же поздно вечером ехала домой после концерта в «России» и, войдя во двор, испугалась Валеру, что ждал меня у подъезда, приняв его за вора… Это было уже после переезда на Калитниковку...
Как давно это было! Да и было ли вообще?

Мне была хорошо видна наша кухня с кряжистым кактусом.
Кактус такой же толстобокий, как Фаина… Мне стало смешно от сравнения кактуса и толстухи Фаины.
Интересно, как она живет? Одна или есть какие-то перемены?
Словно в ответ на мои мысли дверь на балкон, который был в комнате у Фаины, распахнулась, выпустив наружу мужчину в трусах  и майке. Он прикуривал сигарету.
«Батюшки! - ахнула я про себя. -Да ведь это…Это ж алкоголик! Вот, значит, какие дела! Молодцы ребята, времени зря не теряли!»
Алкоголик стоял, опершись локтями о балконные перила и с удовольствием взатяг курил.
Потом пульнул вниз горящий бычок, он сверкнул огненной искрой, прочертил темноту и потух уже на земле.
Потом за дверью замаячил необъятный силуэт Фаины и, оглянувшись на него, алкоголик шустро ретировался в комнату.
Свет погас. Осталось уютно-мерцающее пятнышко торшера.
Глядя на это светящееся пятно, я чувствовала себя бесприютным бродягой, которому некуда идти. Ощущение усиливал и ночной холодок.
Я перебралась в машину и посидела там, соображая, куда же деваться.
Потом мне пришло в голову, что я могла бы заночевать в гостинице, которых полно в городе и которые  открыты круглые сутки.
Почему-то вспомнилась гостиница «Восток» на Алтуфьевском, где когда-то я проводила время в компании веселых командировочных, что гуляли в кафе «Гвоздика».
И я по старой памяти отправилась именно туда.
Взяла одноместный номер, приняла душ.
На часах было полвторого ночи.
«Ну что делать будем, Люда? Неужто Леонид Филиппыч, или как там, бишь,  его?» - подумала я тоскливо.

Утро я встретила около мутноватого окна гостиницы.
В окно заглядывала осень и смотрела на меня с мировой скорбью.
По стеклу текли капли дождя, делая весь мир, кроме гостиничного окна, светлее и чище.
«Мне ведь сейчас придется шагнуть туда, на улицу, сесть в машину, куда-то ехать, делать какие-то неотложные дела, решать нерешаемые вопросы…
Хочу ли я этого? Наверное, нет. Ведь на сегодняшний день получается так, что я сама себе хозяйка. И к черту вопросы!  Мне не надо ни о ком заботиться, неустанно думать, где и как достать приличной одежды, денег, еды или лекарств, лететь навстречу кому-то, волноваться, дергаться…Ты вполне одета, вполне сыта, вполне здорова, вполне независима и вполне свободна! Не об этом ли ты мечтала, Люда?
Если не об этом, о чем же тогда, черт побери? О крепкой и надежной семье? Хотела, как все бабы хотят, да не задалось. О карьере артистки?  Здесь требуются связи, от которых ты сама поспешила отказаться, необходимо и покровительство, которое тебе в тягость… Без этого там никак!
О душевном покое? Явно не про меня, когда всю жизнь не могла противостоять дьявольским искушениям…
О свободе? Вот, это, пожалуй то, чего у меня сейчас в избытке! Только хочу ли я ее, этой свободы? Или  опять с головой в новую кабалу, в новый плен?
Вот он, наконец, упоительный момент моего освобождения от какой-бы то не было зависимости!
Момент, когда ты, наконец, сделала всех! Наслаждайся!
…Что же ты не наслаждаешься, идиотка? Или, когда цель достигнута, жить становится неинтересно? Если так, то это удручающее открытие!» - сказала я себе, вышла на улицу и поехала на Ордынку.
Зашла в храм возле дома, поставила свечу за упокой души Бориса Арнольдовича.
Села в уголке и глядя в потолок, спросила сразу у всех парящих под куполом нарисованных ангелов: «И что дальше? Зачем это все было?»
Целомудренные ангелы не считали нужным отвечать на глупые вопросы и продолжали свой высокий полет.
На их прекрасных лицах  было неземное страдание оттого, что я не могу понять главного в этой жизни. 
Чистые голоса певцов церковного хора, спрятанного на клиросе, сопровождали их невесомое парение, внушая уверенность в том, что все наладится, стоит лишь немножко подождать. Самую малость…
И если  сорок лет ждешь счастья, то подождать еще чуточку - совсем просто.

Но то, что у меня впереди - уже другая история…
Она неведома даже мне. Поэтому я, наконец, закончу с этой.
 В 2006 году снесли гостиницу  «Россия» и я уже толком не могу представить себе, как много лет подряд я выходила на ее камерную сцену; теперь, когда «России» не стало, кажется, что все это я придумала.
Проезжая по Зарядью, я стараюсь не смотреть в ту сторону, где стояла «Россия», так как, со сносом здания, мне кажется, сломали что-то и лично во мне.
Квартира у Птичьего рынка по-прежнему сдается, хотя и самого рынка давно уж нет.
 И от ремонта, который мы некогда делали с Валерой, остались рожки  да ножки.
Но жильцы не в претензии - очень уж многие  сейчас хотят жить в Москве. От желающих отбоя нет.

Самого Валеру я случайно встретила на ВДНХ.
Он шагал за руку с дочкой, рядом шла его беременная вторым ребенком жена  с печатью полного удовлетворения жизнью на хорошеньком,  безмятежном  личике.
Мы двигались навстречу друг другу и Валера явно увидел бы меня и узнал. Справедливости ради замечу, что в тот момент мне этого меньше всего хотелось.
Но дочка очень кстати запросилась к нему на руки - он нагнулся к ней, чтобы поднять на плечи и это помешало ему увидеть меня.
Вид у него был весьма счастливый, а счастливые люди заняты собой и редко замечают кого-то идущего мимо.
Мы благополучно разминулись, чему я была несказанно рада.

Шушкевич с годами устал мудрить и проворачивать гешефты, пристроился к модной тусовке бездельников, хотя и в их среде продолжает слыть  деловитым, деятельным и его советы или помощь дорогого стоят.
Венина манера пристраивать всех на обоюдовыгодных условиях трансформировалась в такой ярый интерес к молоденьким певичкам и актрисам, что он стал продюсировать модные ныне проекты, вроде  - «Артист из народа» и тому подобное.
В связи с этим мелькает на телевидении и в желтой прессе. И конечно, девицы, мечтающие быть на виду, у него не переводятся - уж он-то знает как, куда и кому их потом пристроить. После того, как попользуется сам.
Если на фотографии   в «Телеантенне» непомерно толстый и лысый дядька непременно в обнимку с молодыми красотками,- вне всякого сомнения,  это Шушкевич.

Эдуард обжился в Москве, прикупил домишко  в три этажа на Рублевке, женился на привезенной с собой из Одессы подруге. Она родила ему двух мальчишек.
Сейчас он один из коммерческих директоров бренда под названием Черкизовский рынок.
Так же, он купил обиженной в свое время дочери из бывшей семьи квартиру на Чистых прудах.

Маринка, очень долго бывшая незамужней, пару лет назад пристроила себя по-настоящему в хорошие руки. Познакомившись на отдыхе с хорватом из Дубровника, она вышла за него замуж, родила ему дочку, а теперь мечтает  и о мальчике.
Весь год они с мужем живут в Москве, а на лето уезжают в Дубровник.
Я у них пару раз успела погостить. Местечко просто райское!

Толька  скоропостижно умер от аневризмы аорты год  спустя после нашей поездки в Портновскую.
В тот день Гоша думал, что Толька  крепко спит и терпеливо ждал, пока он проснется.
Потом, устав ждать Толькиного пробуждения, Гоша стал тихонечко скулить; потом, не видя результатов своим усилиям, заорал в полный голос. Услышали соседи, позвонили сиделке, та прибежала  из соседнего дома.
В Толькиной  телефонной книжке нашли мой телефон и дозвонились до меня - больше было некому звонить.
Его похороны я взяла на себя.
На первое вслед за этим время отвезла Гошу  к Валентине Ильиничне, он ее вспомнил и не боялся оставаться с ней.
Опеку  оформила на себя, применив связи моего юриста, ведь у меня на руках оставалось свидетельство о заключении брака с Лозицким и фамилия у нас всех троих была одинаковая.
Сейчас Гоша пристроен мною в хороший частный пансионат для инвалидов, содержание в котором обходится мне недешево.
Он не скучает, ведь в его комнате телевизор не выключается. А это он любит больше всего на свете.
Что с ним будет потом, я стараюсь не думать. Раз в неделю навещаю его, привозя все то, что он любит.
Жизнь сама подскажет, как нам быть дальше.
Толька, живя с Гошей, не загадывал наперед, вот и я теперь, отвечая за мальчика, приспособилась так же.
Я часто наезжаю в Портновскую, где прекрасно спится в тишине под сенью разросшихся вишен.
Стену, разгораживающую дом на две половины снесли и теперь Поля и баба Валя - семья, в которой чаще улыбаются, чем плачут.
Меня они тоже считают членом семьи, оттого и стена стала ненужной.
А Поля теперь прекрасно играет  песню - «Раскинулось море широко» и я уговариваю ее поступать в Ипполитовку.
Она заканчивает школу и я уже купила ей выпускное платье необыкновенной красоты, которое пока держу в секрете.

Трубадур мне  больше не встречался, хотя Валентина Ильинична рассказывала мне о нем много поселковых сплетен: как он раз в год неизменно  объявлялся в поселке и куролесил с корешами, прижил еще  девочку с местной продавщицей, с которой пожил недолго и исчез, прихватив с собой два ящика водки из ее ларька.
Алименты на девочку он, разумеется, не платит.
Все это было мне хорошо знакомо и удивления не вызывало.

Сын  Бориса Арнольдовича пытался  заявить претензии на владение родительской квартирой в суде, но суд с помощью моего юриста  выиграла я и, будучи гостеприимной хозяйкой, предлагаю ему с семьей  каждый год гостить в московской квартире, сколько им вздумается.
Приглашение распространяется на всех членов семьи, кроме Кирилла.
Но пока моим приглашением никто из них не воспользовался.
Как, собственно, и я больше не была в Калифорнии после смерти мужа.

С Петькой виделись лишь однажды.
Закончив свой Citruskollege, он приехал на пару недель в Москву, чтобы уведомить, что продолжает учебу в Университете и договориться  по поводу денег за обучение и проживание, что я буду ему высылать.
Благо, денег, вырученных за коллекцию рисунков Лентулова, хватит на любую, самую дорогостоящую учебу за границей, да и останется еще на что-нибудь. Пока не придумано на что.
От Москвы сын отвык абсолютно и маялся в ожидании обратного отлета в Америку.
Он легко находит общий язык с Корнеем, хоть и моложе его, и у них общая компания. Таким образом, наши семьи невольно породнились.

Я частенько навещаю маму и бабушку, а теперь в одной земле с ними захоронена и урна с Толькиным прахом.
На гранитном камне надгробья  в связи с этим высечена нотная строка и слова песни «Раскинулось море широко и волны бушуют вдали…Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли.»
В апреле, накануне своего очередного дня рождения я везу всем им алые  розы - много, целую охапку. Одну на всех.
Точно такие же розы, как прислал мне в день юбилея  покойный муж мой, замечательный певец Анатолий Лозицкий.
И ломаю стебли у цветов, как когда-то меня научил один мудрый человек. Для которого деньги совсем ничего не значили…