Глава 23. Осколки и струны

Свет вонзался в глаза острыми иглами, и в висках стучало — не боль даже, а тяжёлое, гулкое эхо, как будто кто-то бил ложкой по чугунному котлу. Сознание всплывало медленно, как мёрзлая вода в горной реке. Ли На не сразу поняла, что проснулась.
Она пошевелилась — вернее, попыталась, — и сразу оцепенела. Тело скрипело, как раздавленный металл, будто её переехал грузовик, оставив внутри только свинцовую пустоту. Боль пришла не сразу — сначала поняла, что не чувствует руки.
Медленно, с усилием, девочка повернула голову. На месте перелома стоял фиксатор, холодный и выщербленный. Мышцы дёрнулись — и боль, резкая, раскалённая, разлилась по всему телу. Из груди вырвался надломленный звук — не то стон, не то хрип. Перед глазами плыло, но различила склонившуюся над ней тень. Голос, пробивавшийся сквозь туман, звучал по-настоящему.
— Госпожа… вы очнулись?
Губы Ли На приоткрылись, но звук так и не сорвался. Юноша наклонился ближе, тень от его фигуры скользнула по её лицу.
— Меня зовут Ци Лэн, — пальцы поправили край одеяла. — Я подручный господина Байхэ.
Сердце дёрнулось, но тело по-прежнему лежало. Попыталась встать, и боль снова змеёй вцепилась в руку. С уст вырвался тихий писк.
— Осторожно, — прошептал юноша, будто боялся разбудить боль. — Вам крепко досталось. Позвольте…
Руки юноши скользнули под её спину, поднимая так медленно, словно девочка была из хрусталя. Мир качался. Спина предательски подкосилась, а в грудной клетке тупо отдавалось с каждым вдохом. Всё болело.
— Пить, — выдавила она губами.
Ци Лэн кивнул:
— Сейчас.
И растворился в дверном проёме.
Ли На осталась одна в тишине собственного тела. Свет, воздух, даже боль — всё существовало где-то рядом, за невидимой стеной.
Минуту или две она просто сидела, позволяя зрению проясниться. Когда наконец посмотрела вниз, дыхание замерло. Из руки торчали металлические стержни — блестящие, чужие. Холодные прутья, впившиеся в плоть, поблёскивали жирным блеском свежей раны. Кожа вокруг была красной, воспалённой, будто тело отчаянно пыталось вытолкнуть вторжение.
Сердце сжалось. Неужели это теперь навсегда? Но вдруг, среди боли и отупения, губы уголки губ дёрнулись вверх. «Я же… как Эдвард Элрик», — подумала она. И странное, тихое тепло прокатилось по спине. Глупо. Но живо.
Ли На попыталась шевельнуть пальцами — слабый трепет пробежал по кисти, но боль тут же ударила волной от плеча до кончиков. Слезы брызнули сами.
Мысль оборвалась, когда в памяти всплыл Инлинь. Его удары — не слепые, а точные, как у Гнева, и ненависть — сродни Зависти. Он не просто бил, а методично ломал, словно пытаясь стереть её в порошок.
Но выжила. Как Стальной алхимик, бросивший вызов самому Закону равновесия.
«Я освободила ангела». Боль в руке становилась острее, но уже не казалась такой чужой. Это была её боль. Её испытание. И если Эдвард смог пройти через ад ради близких, то и она...
Дверь распахнулась без стука. В проёме стояла Хуаци — прямая как клинок, но в руках осторожно держала кружку с паром.
— Доброе утро, госпожа, — голос звучал ласково, почти неузнаваемо. — Вода, как вы просили.
Девушка шагнула ближе и вдруг замерла, заметив следы слёз. Кружка замерла в мёртвой хватке.
— Он вас обидел? — Резкость вернулась в тон мгновенно, как выброшенный клинок. — Скажите слово — я его...
Ли На провела языком по пересохшим губам.
— Инлинь... — прошептала Ли На.
— А. — Хуаци разом оттаяла. На миг в уголках губ мелькнуло подобие улыбки. — Он мёртв. Господин Хошэнь застрелил его, как собаку.
Ли На ощутила, как мысли цепенеют одна за другой. Убили Столпа? Просто... взяли и убили? Без суда, без приговора — только за то, что она отравила ангела?
Губы задрожали от странного, едкого чувства, поднимающегося из глубины. Она заслужила побои Инлиня, да. Но это... Это было что-то другое. Что-то, что не укладывалось ни в её вину, ни в его ярость.
— Значит, я... из-за меня… — слова обожгли горло.
Хуаци села на край кровати, протягивая кружку и таблетку с неожиданно светлой улыбкой:
— Пейте, пейте, вот ещё таблетка. Господин Мояо настаивал, чтобы обязательно выпили, — весело затараторила девушка и поднесла кружку и лекарство. — Не переживайте так. Я расскажу, что знаю. Только не плачьте. Не давайте повода посмеяться над вами. Со временем научитесь лицо держать. Поверьте.
Ли На впервые видела её такой... искренней. Обычно Хуаци держалась строго, почти не улыбалась, а сейчас перед ней стояла живая девушка — красивая, с мягким смехом, словно сошедшая с театральной афиши. Ли На невольно застыла, заворожённая: как она может так легко говорить?
— Да-а, Инлинь вас крепко… ну, вы понимаете. Но он предатель оказался. Так что вы не виноваты. Господин Хошэнь правильно сделал.
В груди щемило, будто там застрял комок ваты. Она понимала — что-то изменилось, но не могла осознать что. Только тиканье собственного сердца напоминало: время не остановилось.
Хуаци говорила — быстро, не отрываясь. Рассказала: Столпы уехали, клан Го добивать. Остались Уцзи, Тяньшу и «мы». Мы — это она, Яньцзы и Ци Лэн. Ци Лэн, оказывается, воспитанник клана Ян. Врач — не хуже Байхэ, а может, и лучше.
А пока Столпов нет, им велено оставаться с Ли На. Хотя обычно это не позволено, но сделали исключение — слишком уж сильно девочка пострадала.
Ли На слушала. И вдруг поняла: в комнате стало тихо, потому что кто-то говорил не о смерти — а о жизни. О живых. О повседневном.
— Госпожа, надо бы одеться. Что наденем? — вдруг в полголоса спросила Хуаци.
Ли На встрепенулась — не от слов, а от того, как далеко её унесло. Она словно вынырнула из собственных мыслей и наугад ответила:
— Штаны и… футболку.
Хуаци подняла брови.
— А мой учитель всегда говорил: женщина должна носить платье. Это её оружие.
Ли На криво усмехнулась.
— Мне штаны ближе. Удобнее.
— Ну раз удобно — тогда вот, — Хуаци пожала плечами и достала из шкафа красный спортивный костюм. — Под кроссовки в самый раз. Будете как бандит с подворотни.
Хуаци молча поднесла футболку к губам, надорвала зубами и одним движением пустила ткань по шву. Она работала уверенно — ни тени жалости, ни излишнего трепета. Только тёплая решимость и забота. Получилось небрежно — зато не больно. И в этом была её нежность.
— Так будет лучше.
Ли На не знала, можно ли так. Никогда раньше не видела, чтобы одежду рвали специально. Всё должно было быть аккуратным. А тут — раз, и ничего страшного.
— А теперь пойдём завтракать. Яньцзы там чего-то наготовила, — весело позвала Хуаци.
Ли На шла за ней молча. Вспомнила, как готовил Линфэн — эти его ужасные рисовые комки, будто склеенные солью и перцем. Как можно испортить рис до такой степени? Теперь ей казалось, что в клане Лю все готовят одинаково плохо.
Но еда оказалась на удивление приличной.
Не было ни блеска, ни изыска, как у Хошэня, — просто рисовая каша с солёными утиными яйцами. Маринованные овощи в маленьких чашках, свежие огурцы, обжаренный арахис. Тонко порезанное мясо, пахнущее чесноком. Стол выглядел… по-домашнему.
Но не как дома. Не осталось ни одного человека в этом мире, кто бы готовил для неё. Кто бы помнил, как она любит рис — рассыпчатый, не кашу. Что не любит вонючие утиные яйца.
Не успела толком подумать, когда в зал вошли Уцзи и Тяньшу.
Будто кто-то незримо повернул ключ — и всё стихло. Болтовня, шаги, даже дыхание — замерли. Подручные поднялись и, как по команде поклонились. Ли На тоже опустила голову, не думая.
Что-то изменилось. Воздух сделался плотнее. Словно в комнате стало тесно от молчания.
Уцзи шёл за Тяньшу, чуть медленнее обычного. Вид у него был… не привычный. Он не поднимал глаз. Ни на неё, ни на остальных.
— Гэгэ… что-то стряслось? — тихо спросила Ли На.
Слова повисли в тишине, словно утренний туман над рекой. Взгляд скользнул к ней, затем к Летописцу, и на мгновение в комнате стало ещё тише. Он стиснул зубы, пальцы сами сомкнулись в каменные узлы, но через силу выдавил:
— Чэнь Яошэнь… погиб.
Мир перевернулся. Палочки выскользнули из рук, стукнулись о стол — тихо, почти неслышно, но этот звук прозвенел в ушах, как выстрел. В висках застучало, сердце металось, вырываясь из груди. Чэнь-гэ... Нет, не может быть.
Грохот. Упала чашка.
Яньцзы вскочила так резко, что опрокинула чашку. Пар сорвался вверх, обжигая запястье, но она не заметила. Лицо медленно искажалось — словно кто-то неумолимо сжимал изнутри. Губы побелели. Дышать перестала вовсе — окаменела, будто в груди разом стемнело.
— Не может быть, — прошептала Хуаци и закусила губу. Пальцы сжали край стола, белые от напряжения. — Он же... он же Чэнь Яошэнь. Его нельзя убить. Это... неправильно.
Ци Лэн не шевелился. Только глаза вдруг стали пустыми. Он смотрел в стену, но видел, наверное, другое: того самого человека, который в одиночку вырезал отряд наёмников на мосту Чанцзян — под рёв товарных поездов, в свинцовом ливне, будто сама смерть прошла по пятам.
Ли На сглотнула ком в горле. Ждала, что кто-то закричит, заплачет, разобьёт что-нибудь. Но они просто замерли, мир вокруг побледнел. И поняла: они не верят. Не могут.
— Как?.. — голос дрожал, дыхание стало неглубоким.
— Он защитил Байхэ. Принял удар на себя. И умер, — тихо сказал Чжан Сюаньфэн.
Слёзы пришли сразу, без предупреждения. Горячие, густые, словно несли в себе что-то живое.
Голова сама упала вниз. Чэнь-гэ! Весёлый, добрый, с этими дурацкими шутками и смешными «витаминками» — он же всё время так говорил! Он всё время был рядом. Как тёплое солнышко за спиной, как смех, от которого щекочет в животе. Сжимал её ладонь так крепко, что даже сейчас чувствовала это — его тепло, шершавость ладоней, живое, настоящее прикосновение.
Как старший брат, который ворчит, но разрешает корчить рожицы и виснуть на спине. Как лучший друг, который засыпает у неё на кровати, растрёпанный и смешной, а она, напевая песенку, старательно приглаживает ему волосы — ну хоть бы один локон послушался!
А теперь... Его нет.
Не исчез. Не уехал. Не спрятался. Умер.
— А господин Лю? — спросила вдруг Яньцзы.
— Остальные живы, — ответил Цифровик. — Линфэн потерял ухо и получил пулю в плечо, но в порядке. Хошэнь — палец и ножевое. Мы потеряли восемьдесят человек. Ян... — он помолчал, — из двадцати никто не выжил.
Ци Лэн, обычно невозмутимый, резко поднял голову. Он знал этих людей, никто из них не был слаб. Хуаци побледнела так, что даже губы потеряли цвет.
— В целом, — горьким тоном констатировал он, — операция прошла хуже, чем мы рассчитывали. Но детей всех забрали. Теперь в Лю будет кого учить.
Ли На вздрогнула, подняла голову.
— Дети… Го? — переспросила. Внутри щёлкнуло. — А как же закон… о пятом колене?
Глаза, широкие от недоумения, неотрывно смотрели на Уцзи. Ведь был же закон. Были правила. А дети… они ведь тоже Го. Лю и Ли не пощадили, а почему они должны?
— Мы не варвары, Ли На, — Сюй Вэньлун вытер уголок рта бумажной салфеткой. Он говорил не громко, почти как в библиотеке. — Закон существует. Но если Лунцзян приказал иначе… значит, так и будет.
Он не поднимал на неё голоса. Не смотрел с высока. Напротив — глаза были спокойны и ясны, как у человека, который видел слишком многое, чтобы кричать.
— Дети ещё малы. До трёх лет — ничего не помнят. А те кто здесь, — он повёл рукой по комнате, как бы включая в неё всех присутствующих, — будут молчать. Теперь они — не Го. Теперь они — Лю. Новое имя, новая кровь. Я уже записал каждого. Они — наши.
Взяв палочки, снова отобрал кусочек мяса. Жевал медленно. Потом — короткий взгляд на Ли На.
— Понимаешь, дитя... — смягчился он, но от этого не потерял строгости, — даже законы — это ткань. Порой её приходится натягивать. Иногда — штопать. Но не рвать. Мы тянем, где можем. Особенно если на той стороне — ребёнок.
Она смотрела на него, не мигая.
— А если правда откроется?
Он отложил палочки. Спокойно. Не театрально.
— Зависит от самого ребёнка, — сказал он. — Если начнёт спрашивать, рыться, сомневаться — да, убьют. Но если станет одним из нас… Таких проблем не будет.
— Но разве Лунцзян может решать такое? Это же противоречит Книге десяти сотен…
— Он не нарушает закон, если ты об этом, — голос Тяньшу был твёрдым, как гладкий камень на дне реки, давно привыкший к напору воды. — Твой отец поступил бы так же. А Лунцзяна обучал именно он. Думаешь, кто-нибудь из нас не возразил бы, если бы он ошибся? Линфэн первым бы встал.
Он поставил чашку и слегка наклонился вперёд, будто пытался разглядеть в ней что-то сокровенное.
— Лучше скажи мне, Ли На… Когда ты впервые увидела нас всех — что ты почувствовала про каждого?
Девочка замерла. Не потому, что не знала, что сказать, а потому, что это вдруг вырвало её из плотного кокона привычной немоты. В том далёком утре, когда впервые вошла в этот зал и увидела Столпов, которые звучали, симфоническим оркестром…
— Говори прямо, не бойся, — спокойно произнёс Тяньшу. — Например, что ты слышишь от меня?
И в ней вдруг снова что-то защемило. Не слово — ощущение. Воздух изменился, натянулся, стал тоньше. Ли На вдохнула, будто бы не совсем для дыхания, а чтобы достать из себя воспоминание.
— Вы... как Гучжэн, — тихо сказала она. — Вас не видно, но вы звучите, задавая тон и ритм — изнутри, как стержень. Как основа. Не заметны — но, если исчезнете, всё разрушится.
В голове неожиданно зазвучала мелодия Мояо — такая нелепая, что губы Ли На сами собой изогнулись в улыбке. Она прижала ладонь к груди, пытаясь удержать этот миг, и продолжила:
— Чэнь-гэ, как Эрху. Его музыка течёт и не знает берегов… не спрашивает, можно ли. Просто льётся. И заполняет всё. Всё вокруг. Весь Орден. Даже если он молчит.
— А Сюаньфэн?
Услышав своё имя, Уцзи вздрогнул. Ли На взглянула на него с нежным, непрошеным знанием.
— Чжан-гэ… — голос замедлился, пропитываясь тихой горечью, — он выглядит отстранённым, да. Но он… как Сяо. Та же одинокая нота, та же печаль в каждом движении. А сейчас… — пальцы слегка сжались, — сейчас он плачет.
Сюаньфэн замер. Не дыхание, не сердце — сама кровь в жилах будто остановилась. Как она могла знать? Видеть сквозь все маски прямо в эту зияющую пустоту, где ещё минуту назад были кадры с камер...
Сюй Вэньлун наблюдал молча. В глазах, обычно непроницаемых, мелькнул отголосок давнего решения, принятого в подобной тишине.
— А Инлиня… помнишь? — спросил он наконец, будто проверял собственную теорию.
Ли На кивнула. Немного помолчала. Потом сказала:
— Он... как Бяньчжун, — в детских устах внезапно зазвучала усталая мудрость. — С виду тихий. Аккуратный. Но внутри... там столько звона, — ноготь ковырял в щербинке на столе, не поднимая глаз. — Как будто сто хрустальных стаканов разбиваются разом...
Она замолчала, брови чуть сдвинулись, удивляясь тому, что говорит.
— Он... — девочка вдруг коснулась пальцами своего виска, — он играл правильные ноты. Но между ними... между ними было пусто.
Тяньшу кивнул. Лицо оставалось почти неподвижным, но во взгляде появилась та редкая теплота, которая случалась у него, когда он вспоминал старое.
— Два года назад, на праздник фонарей, к вам в дом приходил Е Цзишэн. Ты помнишь, что тогда спросила у отца?
Ли На покачала головой — правда, не могла вспомнить. В те детские годы слова лились без остановки, будто вырвавшийся на свободу поток. Теперь это казалось наивным, даже чрезмерным. Но тогда — просто конфетти из восторга, смеха и невысказанных чувств.
— Ты спросила, — продолжил Тяньшу, — почему дядюшка Е беспокойный, он что, врёт? Сказала, что он улыбается, и всё — как всегда, но не звучит правильно.
Он чуть прищурился.
— Тогда твой отец понял, что ты сенсор. Ты ещё много кого… распознала. Даже не придавая значения. Просто слушала, как звучит человек. А потом говорила то, что не все взрослые осмеливались себе признать.
Уцзи дёрнулся, как будто кто-то подтолкнул локтем. Он смотрел на Ли На широко, почти с испугом. Он не знал. Никто не рассказывал.
— Отец, — медленно продолжал Тяньшу, сцепляя пальцы, — часто просил тебя играть в его кабинете, когда приходили гости. Помнишь, он говорил, что просто хочется музыки… Но потом всегда спрашивал — кто тебе понравился, а кто нет.
Он говорил это почти шёпотом, с печалью, как будто отдавая ей обратно не только воспоминание, но и смысл, давно утерянный в детской простоте.
— И ты почти всегда отвечала, наигрывала мелодию каждого. Тебе никогда не нравился предатель, или интриган, или тот, кто пришёл с умыслом.
Внимание Сюй Вэньлуна перехватила металлическая конструкция на руке девочки.
— Ли Шаньвэнь рассказал мне… после того, как ты снова спросила, почему дядюшка Е звучит как метроном. Как будто считает минуты до землетрясения, ты сказала.
Ли На молчала. Но внутри что-то развязалось — как шнурок на потрёпанных кроссовках, и память, сжатая слишком долго, начала расправляться болезненными складками. Она помнила те слова, помнила ощущение — тяжёлое, как если бы в комнате, полной смеха, вдруг начало темнеть. И никто не понял, что это не вечер, а тень.
— В тот день, — сказал Тяньшу негромко, — твой отец отправил Лунцзяна в отпуск. Он понял: пришло время.
Он говорил так, как говорят о том, что уже не изменить.
— Именно по этой причине тебе подарили собаку. И запретили пускать её в дом.
Голова взметнулась вверх — неужели правда?
— Потому что, если собака почувствует неладное — ты это поймёшь. И так оно и случилось.
Ли На села ровнее. Во взгляде не было испуга, только внезапное понимание. Всё то, что раньше жило в ней как смутный шум — как тонкая настройка между нотами — наконец обрело форму.
— После трагедии… я сразу связался с Лунцзяном, — тихо сказал Тяньшу, не глядя ни на кого. — Рассказал. И он решил: будешь учиться ты, а не внуки Тяньжуна.
Уцзи внезапно поднял голову.
— Подожди. То есть ты ещё тогда… — он даже запнулся, — ты велел её искать потому, что надеялся? Что она выжила? Потому что она… сенсор?
Глаза Чжан Сюаньфэна распахнулись, голос сорвался:
— Почему ты молчал?
Тяньшу посмотрел на него с той самой усталостью, что копится годами. Взрослая, тяжёлая, как мокрый плащ. Та, что не требует слов. Но сейчас — всё же сказал:
— Так распорядился Ли Шаньвэнь.
— Но мне-то ты мог сказать! — Уцзи резко выпрямился.
— Нет, — тихо, твёрдо. — А если бы замешан был твой отец? Ли Шаньвэнь не исключал, что у Е Цзишэна есть сообщник в ордене.
Он не оправдывался. Просто говорил, как было. Без лишнего.
— Он сказал: молчи. А если пойдёт наперекосяк — расскажи Цзиньфэну.
— Но, если знали заранее, почему не убрали Е Цзишэна раньше, как всегда, на опережение? Почему?
Голос прозвучал резко, как нож, скользящий по мраморной плите. Хуаци замерла с палочками, застывшими над пиалой, не отрывая взгляда от спорящих. Яньцзы перестала жевать — её тёмные глаза расширились. Даже невозмутимый Ци Лэн наклонился чуть вперёд, его взгляд методично переходил с господина Сюй на господина Чжан, будто взвешивая каждое слово.
— Доказательств не было. Совсем. Только девочка… и её «слышу то не знаю что». А это не аргумент. Ты сам знаешь.
Уцзи сжал кулаки.
— Но ведь всё равно… в итоге все погибли, — выдохнул он, глухо, с оттенком злости. — А потом?.. Потом-то ты мог…
Тяньшу замер, его пальцы обняли чашу:
— Лунцзян решил иначе. Он тоже приказал молчать. И попробовать вытащить врага с её помощью.
— А мне ты не сказал, — Сюаньфэн уже не кричал. Шепнул. Но в этом шёпоте был удар. — Не доверял.
— А ты бы подумал на Инлиня?
Сюй Вэньлун не ждал ответа. Сам ответил:
— Нет. И никто бы не подумал. Потому Лунцзян велел тебе заняться прослушкой. Всех. И молчать. Ты даже меня слушал, Сюань-эр. Меня. Я бы мог обидеться. Но не обиделся. Так что не надо.
Он не повысил тона. Но в тишине эти слова хлестнули. Хуаци замерла, каждый мускул в её теле застыл в ожидании. Ци Лэн нахмурился. Пальцы легонько стучали по колену. Тогда он заговорил, осторожно, почти извиняясь:
Тяньшу перевёл взгляд на него. Мальчишка был умён, безусловно. Но сейчас — слишком много врачебной логики.
— Ты, Ци Лэн, всё считаешь через рецепторы и реакции. А есть вещи тоньше. Они не в учебниках.
Он повернулся к Ли На. Говорил мягко, как учитель, подталкивающий ученика к доске:
— Ли На… расскажи. Как ты слышишь нас.
Воздух в комнате застыл, будто вытянутый в струну. Даже палочки замерли над чашками. Она провела взглядом по всем — Уцзи, Ци Лэн, Хуаци, Яньцзы — и, запнувшись, тихо сказала:
— Я… не знаю. — Ли На помялась. — Просто вы… поёте. Не вслух, внутри. У каждого своя песня. Я слышу. Всегда слышала. Папа поэтому и купил мне рояль.
Она запнулась, глядя куда-то в стол.
— Я не всё понимаю, правда. Но когда кто-то врёт — это звучит по-другому. Как будто фальшиво. Или… не туда нота. Даже когда просто шутят — слышно. Становится... не так.
Во внезапной тишине воздух словно загустел. Все замерли, уставившись на девочку, чьи детские пальцы беспокойно теребили полы кофты.
Тяньшу сделал не большую паузу, прежде чем нарушить тишину. Голос прозвучал нарочито ровно, как будто предыдущие слова вовсе не были сказаны:
— В любом случае, бизнес и дела, что были у клана Ли, теперь потеряны, — тихо добавил он. — Все порты в Нанкине и Шанхае, банки, здания. Всё забрали Веера.
Тяньшу медленно склонил голову, тень от ресниц скрыла выражение глаз. Когда он заговорил снова, тон изменился:
— Не вздумай посвящать в дела своего дядю. — Резкий взгляд в сторону Ли На. — Скорее всего, Лунцзян пришлёт с тобой кого-то... Лучше бы, конечно, тебя учить здесь... но раз он решил вернуть тебя в Нанкин — значит, на что-то надеется.
Он немного помолчал, потом продолжил:
— У тебя будет новое имя. Настоящее. При рождении тебя нарекли Ли Синьи. А «Ли На»... так, прилипло. Так что, когда вернёшься — забудь о старом имени.
Ли На на миг сжалась изнутри. Имя. Сердце вздрогнуло. Не чужое — своё, настоящее. Маму звали Ли Синьин, сестру — Ли Синьянь. А её… Синьи. Как будто часть утерянной семьи отозвалась тихим эхом — через это одинокое сердце.
— Ищи хороших людей, — сказал он. — Не друзей, а тех, кто станет тебе семьёй. Потому что одна ты не справишься. А Лунцзян... он бросит тебя в самое пекло. Без поддержки.
— Одна? — она не верила. То есть... знала. Но всё равно не верила.
— Только ты.
Она мельком глянула на Хуаци. Та сидела, опустив голову. Веки дрожали. Яньцзы смотрела прямо, но взгляд у неё был с потемнением, как у человека, который уже понял и не ждёт ничего доброго.
— Линфэн будет приглядывать за тобой, — сказал Тяньшу, вновь взяв в руки холодную чашку. — Но он сам в опасности. Он последний чистокровный Лю. Если погибнет — Лю не станет.
Ли На смотрела на стол. Тяжёлый, тёмный, прожилками похожий на корни, застывшие в дереве. Казалось, именно оттуда и может прийти объяснение. Она ждала его, как ребёнок ждёт, что пустая чашка вдруг заговорит и всё расставит по местам.
Но не заговорила. И стул под ней не скрипнул, и чай не остыл — он давно был горьким и чужим. Линфэн был силён. Но сегодня он истекал кровью. А завтра? Если завтра он умрёт?
В животе заныло, будто кто-то запустил руку внутрь и схватил все органы в ледяной кулак. «Дыши, — шепнула она себе, чувствуя, как губы немеют. — Просто дыши. Раз. Два. Раз. Два.»  Ладонь коснулась кулона на шее — последнюю вещь, оставшуюся от мамы.
— У тебя будет пять лет подготовки, — произнёс Тяньшу. — Всё зависит от того, как быстро и как глубоко ты освоишь уроки. В Нанкине главная задача — найти подручных. Людей, которые закроют твои недостатки.
— А как найти тех, кто не предаст? — тихо спросила она. — Если даже такие, как Е Цзишэн и Го Циншуй… уже предали?
Сюй Вэньлун чуть подался вперёд. Голос стал ниже, мягче, но не теплее:
— Ты непременно найдёшь. Но о своём таланте не говори никому.
Сейчас ей оставалось одно: учиться, впитывать, крепнуть. Не слёзы — а ясный ум. Не страх — а воля.  «Не дай увидеть твою слабость» — сказала Хуаци. И была права. Она ведь тоже выросла среди Лю. Её тоже учили. И ей точно не было легко. Но сидит здесь, рядом — спокойная, уверенная, с прямой спиной, улыбается. Но не презирает.
Значит, верит? Значит — надеется?
— Обработайте ей раны после завтрака, — вновь заговорил Тяньшу, ровно, почти лениво. — И накормите троих на восьмом. Господин Лунцзян приказал не трогать Фэн Бо.
Ли На прикусила губу, будто боялась, что вопрос сожжёт ей язык.
— Гэгэ... Можно мне... снова увидеть голограмму?
Уцзи приподнял брови:
— Хочешь увидеть базу?
— Да.