Глава 25. Саркофаг, рождающий феникса

Четырнадцатый этаж не имел двери — только арку. Светлый камень, гладкий, как в храме. В нём отражался не человек — только свет.
Здесь уже сопровождал Тяньшу. Когда она шагнула внутрь, то сразу почувствовала, как воздух стал другим — не просто тише, а легче. Как будто стены держали внутри не воздух, а дыхание. Его было мало, но хватало. И всё казалось — настоящим.
Шаги растворялись в тишине бесшумно, словно сам пол поглощал их, не оставляя и следа.
Первый зал дышал светом. Изящные лампы, рассыпанные по потолку, создавали ощущение, будто само воздушное пространство излучает мягкое сияние, в котором экспонаты — от мелких артефактов до монументальных предметов — обретали особую значимость.
Вдоль стен выстроились витрины — стекло было так прозрачно, что заметить его можно было лишь пригнувшись. За этой невидимой гранью мерцали доспехи с узорами древних династий, клинки, отливавшие холодной сталью, нефритовые фигурки. А между ними, словно стражи покоя, возвышались статуи Будд — одни из белоснежного фарфора, другие, выточенные из цельного нефрита. Их безмолвные лики, освещённые мягким светом, словно наблюдали за каждым шагом.
И вдруг веер. Странный, не похож на другие.
— Нравится? — улыбнулся Тяньшу следуя за её взглядом.
— Необычный веер... Красивый, но... не знаю. Мне кажется, или… просто…
— Потому что это — шедевр. Кажется, ерунда, правда? Просто веер.
Он наклонился ближе, полушёпотом, почти заговорчески:
— Но если приглядеться… Видишь пятна на рёбрах? Остались. Его сделали из кожи казнённого предателя. Того самого, что продал тайпинам карту наших складов.
Ли На чуть отпрянула. Взгляд снова метнулся к вееру — и теперь он уже не казался изящной игрушкой. Скорее — чем-то, что дышит под стеклом.
— Наш агент вручил его Хун Сюцюаню как «дар небес», — он хмыкнул. — А тот, дурак, влюбился в него. Обмахивался на каждом собрании... Пыль глотал с выражением пророка.
— Через неделю — начал пускать слюни прямо посреди проповеди. Через две — не мог держать чашку.
Тяньшу на миг замолчал. Усмехнулся.
— А когда сдох, — бросил уже жёстче, — его последователи перегрызли друг другу глотки, выясняя, кто теперь «сын Бога».
Ли На не знала, что чувствует. Ей хотелось сказать: «жестоко», но почему-то язык не повернулся. Что-то в этом — пугало и притягивало. В сердце зазвенела тонкая струна, тревожная, как при чтении старых притч.
— А мы? — Тяньшу пожал плечами. — Мы просто вывезли всё зерно. Пока они там в экстазе грызлись. Раздали вдовам. Тем, чьих мужей тайпины убили «во славу небес».
Он повернулся к ней и улыбнулся — чуть, устало.
— Иногда, чтобы накормить голодных… — он посмотрел на урну с надписью «Хун Сюцюань» — …нужно отравить одного жирного пророка. Справедливость... не ладаном пахнет. Потом. Кровью. Иногда — персиками.
Он махнул рукой — не спрашивай — но Ли На уже моргнула, будто поймала в воздухе этот странный аромат: медвяный, сладкий, не вяжущийся с кровью на веере.
На секунду показалось, что в воздухе действительно пахнуло чем-то сладким. Мёдом? Персиками? Невозможно. Но Ли На вдруг подумала — а разве не так пахнет смерть, если слишком долгая?
— Хочешь знать историю вот этой вазы?
Тяньшу фыркнул, подталкивая её к витрине:
— Фарфоровая. Но внутри — прах трёх евнухов, которые думали, что могут воровать у голодающих, — протянул руку к следующей витрине. — Пойдём. Покажу, как мы угощали чаем английского адмирала...
Тяньшу медленно провёл ладонью по фарфоровому чайнику, покрытому тончайшей сетью кракелюр. Пальцы, скользили по глазури с почти нежным любопытством.
— Этот сервиз, — начал он, и слова эхом прошли по залу, — был подарен адмиралу Сесилю. Казалось бы, обычный жест вежливости — китайский фарфор для английского гостя. Но в дипломатии, каждый жест есть слово, а каждое слово — действие.
Ли На стояла рядом. В этом зале, полном теней, её фигура казалась ещё меньше. Смотрела на чайник, и в глазах читалось то самое смешение ужаса и любопытства, которое Тяньшу видел у многих новичков.
— Механизм был прост, — продолжал, поворачивая чайник в руках так, чтобы свет упал на внутреннюю поверхность. — Достаточно было повернуть ручку — и состав, разработанный Мояо, стекал в чашку.
Он замолчал, давая ей время представить эту сцену: важный английский адмирал, капитанский мостик, чаепитие с видом на захваченный Гуанчжоу...
— Три дня, — прошептал Тяньшу со странными нотками в тоне, — метался между бредом и яростью. Приказывал то атаковать несуществующие крепости, то заключал мир с морскими чайками. Его офицеры думали, что сошёл с ума.
Он повернулся к девочке, и во взгляде читалась какая-то странная смесь гордости и печали.
— Флот ушёл через три дня — закончил Тяньшу, осторожно ставя чайник обратно на полку. — Войну не всегда пушками останавливают. Иногда — одним чайником. Одной трещиной в чужой голове.
Разглядывая чайник, она видела не фарфор — а адмирала.
И вдруг поняла. Не умом — чем-то глубже. Орден не был проклятием, что крадётся за правителями. Он был — скальпелем. Не мстящим, не жаждущим крови — но тем, кто знает: иногда гной не вытечет сам.
Стало немного не по себе. Не страшно, не жутко — а будто стало тесно внутри собственной кожи. Восхищение начинало тревожить. Ведь как это — радоваться тому, что кто-то умер? Что кто-то посеял безумие — и это стало победой?
Но вместе с этим пришло и другое: чувство точности. Всё было не зря. Не ради мести, не ради славы. А потому что никто другой бы не смог. Потому что кто-то должен был это сделать — и сделал. Не для себя. Для страны. Для тех, кто не может сам.
— Это и есть наше искусство, Ли На. Не грубая сила, а точный расчёт. Не слепая ярость, а холодная мысль.
Ли На подняла на него взгляд. Медленно, почти с трудом — будто тянула за собой внутренний груз. Глаза были тёмными, глубокими, в них уже не было детской прямоты. Там поселилось что-то другое — понимание, окрашенное сомнением.
Она не знала, можно ли так — действовать ради справедливости и при этом оставаться чистым. Но знала: молчать больше не сможет. И отвернуться — тоже.
— Хочешь узнать, как мы наказали губернатора, продававшего детей в рабство? — спросил Тяньшу, почти по-отечески. — Это ещё более... поучительная история.
Ли На сделала полшага ближе. Лицо оставалось бледным, но не от страха. В глазах читалось то особое выражение, которое Тяньшу умел узнавать с первого взгляда — внимание без иллюзий, жажда без восторга. Так смотрят не дети и не гости. Так смотрят те, кто уже понял, что справедливость — не всегда белая.
Тяньшу медленно подошёл к массивному дубовому шкафу, чьи резные панели изображали сцены из «Речных заводей» . Ладонь на мгновение задержались на фигурке судьи Бао, вырезанной на дверце, прежде чем потянула за бронзовую ручку.
— Этот гардероб, — начал он, — принадлежал губернатору Чжан Болиню. Человеку, который в голодный год продавал крестьянских детей заморским купцам. По пять серебряных лянов за здорового мальчика, три — за девочку.
Ли На невольно прижала руки к груди. В полумраке музея ей вдруг почудилось, будто из глубины шкафа доносятся тихие всхлипывания.
— Он был осторожен, — продолжал Тяньшу, проводя рукой по внутренним стенкам гардероба. — Пробовал еду дегустатором, менял маршруты, спал с охраной у дверей. Но у него была слабость...
Он внезапно распахнул дверцы шире, и Ли На увидела странные тёмные пятна на дереве.
— Роскошные одеяния. Особенно любил этот халат из шёлка-сырца, вытканный с изображением ста журавлей. Надевал только по особым случаям.
Тяньшу достал из кармана небольшой флакон и капнул жидкость на одно из пятен. Дерево вдруг окрасилось в ржаво-красный цвет.
— Наш мастер три месяца пропитывал ткань особым составом. На ощупь — обычный шёлк. Но стоило вспотеть в нём...
В музее стало тихо настолько, что слышалось тиканье маятника от старинных часов.
— Он умер у этого шкафа, — тихо сказал Тяньшу.
— А дети? — спросила она шёпотом.
Он кивнул. Медленно. Смотрел внутрь шкафа, как будто вспоминал запах.
— Тех, кого не успели продать, вернули. Деньги... — прикусил губу. — Из казны. Построили приют в Цзинане. Хуаци там росла.
Рука девочки скользнула по резьбе дверцы, и вдруг пришла мысль: «А если бы это был мой отец? Не он, конечно… но кто-то, похожий. Тот, кого все считали виновным, а потом оказалось — не он». Мысль уплыла так же быстро, как пришла, но оставила осадок — не жалости, а тревоги. 
— А были… — начала она, но осеклась. Потом всё же продолжила: — Бывали случаи, когда… ошибались? Когда убивали не того?
Он не удивился. Только вздохнул и сказал негромко:
— Бывали. — Он смотрел в пустоту. — Один раз... я... — Он осёкся, качнул головой. — Мы помним.
Но Ли На стояла перед гардеробом, пальцы едва касались резного дерева. В этот момент, кажется, впервые по-настоящему поняла, что значит быть Ли. Не просто наследницей имени, но и той самой справедливости, что хранится в этих старых, пахнущих камфорой вещах.
Тут были схемы. Там — карты. Где-то — письмена, которых не знала и не могла даже угадать, где вверх, где низ. Но чувствовала, что это важно.
А потом — поворот. Галерея раскрылась, и в центре — саркофаг.
Он не давил величием, но останавливал взгляд. Внутри — девичье тело. Белая кожа, без малейшего пятнышка. Волосы, густые, чёрные, разложены мягким веером. Не лежала — спала.
Ли На почувствовала, как внутри что-то сместилось. Не испуг, не восхищение — лишь ощущение, будто время перестало существовать. Остались только она и это существо, застывшие в хрустальной тишине.
— Она…
— Принцесса, — сказал Сюй Вэньлун. — Нашли в горах. Люди разбежались. Один пастух остался, и за ночь омолодился. Легенд в народе ходит много, по факту труп в какой-то формальдегидной смеси. Она любимая наложница последнего императора. Убили для давления. Инлинь постарался состав сделал на славу.
Ли На шагнула ближе, осторожно, как идут к алтарю. Коснулась саркофага. Провела пальцами по краю, он был гладкий, будто его касались тысячи рук — нежных, заботливых. Она наклонилась, вглядываясь в стекло. Внутри лежала женщина. Моложе, чем ожидалось.
Дыхание стало тише. Казалось, если вдохнёт слишком резко — нарушит покой, который тянулся сквозь десятилетия.
Вдруг захотелось попросить прощения. Не за то, что смотрит — за то, что жива. За то, что может двигаться, дышать, думать, когда та, внутри, осталась навсегда на грани между сном и смертью.
Подумала, что, если бы это была святая — она бы молилась. Если бы мёртвая — закрыла бы глаза. А сейчас — просто смотрела. И этого было достаточно.
— Она красивая.
— Без сомнений, — кивнул Тяньшу.
— А почему… не похоронили? Ведь почти сто лет прошло.
Тяньшу посмотрел на неё как на наивную. Фыркнул.
— Похоронить, говорит. Мы что, зря всем кланом старались? Наряжали, резали письмена, платили, тащили… Мояо три недели подбирал состав, чтоб кожа не облезла.
Он мотнул головой:
— Мёртвой — всё равно. А нам — польза. Легенда — она как старый пистолет. Если в неё верят — стреляет. А сколько стоит? Да кто ж знает. Главное — пыль вытирать.
Ли На стояла и хлопала глазами. Она и правда думала, что это древняя принцесса, сокровище, а оказалось…
— Но на самом деле принцесса очень важная, — сказал он, и голос стал тише, будто рассказывал не о мёртвой женщине в саркофаге, а о старой шутке, что с годами лишь обретает вкус. — Как-то к твоему деду приехал старик из провинции Хунань. Его деревушка умирала — воды нет, школу закрыли. Он просил помочь. Не деньгами — смысл? Всё разворуют. Он хотел… по-настоящему.
Он сделал паузу, глядя на саркофаг, будто вновь прикидывал цену и результат.
— Дед тогда долго думал. А потом велел спрятать эту красавицу в ближайшую пещеру. А потом — пустили слух. Якобы нашёл пастух, волосы у него снова почернели, а сам помолодел. Учёные сбежались, камеры, публикации. Мы — украли назад. А легенду оставили.
Он развёл руками, как фокусник на финальном аккорде.
— Теперь в той пещере течёт родник бессмертия. Туристов — миллионы. Им — вера, деревне — школы, нам — прибыль. Все довольны. Даже принцесса, думаю, не возражает.
Он коротко фыркнул и добавил:
— Иногда, чтобы оживить место — нужно всего лишь правильно умереть.
Ли На подумала: «Когда-нибудь я тоже стану чьей-то легендой? Меня тоже зашьют в платье, подберут свет, придумают слова?» 
Она вздрогнула. Легко. Как от сквозняка в тишине. Но в груди будто сместился вектор — не резко, не больно, просто тихо повернулось что-то глубинное. Всё, что раньше называла ложью, теперь требовало другого слова.
Она обернулась — взгляд скользнул по витринам. И то, что секунду назад было просто хранилищем, вдруг обрело голос. Не громкий, не пафосный — но настойчивый.
Мечи Ганьцзяна и Мо-е — будто ещё дышали тем огнём, от которого их когда-то ковали. Девять треножников династии Ся сияли тускло, как звёзды, спрятанные в земле. Императорская печать Цинь Ши Хуанди  лежала мутно-нефритовая, как вода из колодца, из которого уже тысячу лет никто не пил.
— Ши Хуанди ведь жил до Тан, — заметила Ли На, не поворачивая головы. — Откуда у вас его реликвии?
Тяньшу усмехнулся, устало, без злорадства.
— Некоторые вещи мы припрятали заранее. Некоторые — нашли позже. В истории пишут, что он сжёг библиотеку вместе с учёными в 213 году до нашей эры. Но к тому времени мы успели почти всё вынести. Оставили подделки. Да, кто-то из Сюй погиб. Наш клан существовал ещё задолго до Ли, —гордо объявил он. — Когда Цинь Инчжэн  умер — мы спрятали все что смогли. Нельзя обижать учёных. Даже так называемую терракотовую армию и его меч. Все свидетельства вычистили. Но солдат откопали. Впрочем, теперь уже не важно.
Ли На кивнула. Не спорила. Чувствовала: вопросов становится больше, чем ответов. Но именно это и было признаком взросления. Раньше она боялась не знать. Теперь — боялась не понять. 
— А это что? — указала на какой-то странный предмет из глины, похожий на соловья.
— Эта штука? Не знаем. Может, фальшивка. Но кто-то за неё умер. Так что — оставили.
Сюй Вэньлун вздохнул, окинув взглядом свой музей.
— Архив династии Мин — тоже у нас. Как и нефритовая Книга судеб, — он бросил на неё взгляд. — Пойдём, покажу ещё кое-что.
Они спустились вниз по винтовой лестнице на пятнадцатый этаж. Встречала темнота и тяжёлая тишина, не похожая на музейную — почти пещерная. Тяньшу хлопнул в ладоши и свет тут же вспыхнул.
В тот же миг они оказались в огромном зале, заваленном золотом. Украшения, монеты, вазы, чаши, серьги, маски, позолоченные доспехи, статуи разных размеров. Всё свалено с небрежной роскошью, как в старых сказках про пиратские сокровища.
— Не обращай внимания, — сказал Тяньшу. — Просто… этого слишком много. Иногда мы кое-что поднимаем на поверхность, когда надо увести след в другую сторону. По чуть-чуть подбрасываем. Но важно не это.
И в одном из углов, под стеклянным колпаком — лежало перо. Узкое, изогнутое с отливом всех оттенков красного и золотого. Казалось, свет исходит изнутри него, как от угля, что не гаснет.
— Считается, что это перо настоящего Феникса, — сказал Тяньшу негромко, почти почтительно. — По легенде, оно дарует бессмертие тому, кто им владеет. Правда ли? Не знаю. Но им владеет Багряный феникс и он пока жив.
Ли На смотрела на перо. Оно было простое — тонкое, чуть изогнутое, цвета сухой крови и выцветшего заката. Ни блеска, ни огня. И в этом — что-то важное.
Может, оно и не от Феникса. Может, вообще от фазана. Но все поверили. А значит — так и есть. Потому что теперь это перо Феникса. Потому что оно здесь. И Орден — тоже.
Не волшебство. Просто — вещь, в которую верят. И пока оно под стеклом, пока его показывают — значит, всё ещё живы. И те, кто хранят. И те, кто смотрят.
— Видишь эти вещи, Ли На? — Тяньшу окинул рукой золотые сопки. — Мечи, монеты, безделушки... Некоторые — фальшивки. Другие — настоящие, единственные. Но ни одна из них не просто трофей.
Он подошёл к самому краю насыпи и поднял нефритовую статую Будды. Говорил уже тише, почти отрешённо:
— Орден выжил не потому, что был самым сильным. А потому что, когда мы карали — мы знали, за что. Когда воровали — возвращали тем, у кого отняли. Мы не были святыми. Но были справедливыми.
Ли На слушала молча. Губы чуть дрогнули, словно хотела спросить — а как узнать, где справедливость, а где просто удобство? Но промолчала. Ответ — или его иллюзия — был в каждом предмете вокруг.
— Помнишь, как ты шла по улицам Нанкина после взрыва? — спросил Тяньшу, не оборачиваясь. — Пыль, кровь, разбитые колени. Обычные люди проходили мимо тебя. А бездомные... делились едой. Укрывали коробками, не зная, кто ты. Просто, потому что.
Будда отлетел в сторону, звякнув о монеты, а Тяньшу выудил из груды фарфоровый кубок. Крутил в пальцах, будто взвешивал.
— Орден — как они. Мы не ждём благодарности. Не просим наград. Но если не мы — то кто? Те, кто считает жизни по цифрам? Кто торгует наркотиками, пока ты спишь?
Кубок звякнул о камень. Коротко, чисто.
— Твой отец это понимал. И твой дед. Не страх делает Орден сильным. Доверие. Когда даже последний крестьянин знает: если к нему придут — мы тоже придём.
Он посмотрел на неё. В глазах не было ни строгости, ни умиления — только усталость и твёрдость.
— Ты спрашиваешь, зачем тебе всё это? А разве ты не знаешь?
Тяньшу подошёл ближе. Ладонь легла на её макушку.
— Ты жила… и в золоте, и в пыли. Знала тепло шёлка — и холод картонной коробки. Ты уже всё… поняла. Сама, — усмехнулся, коротко. — Честно? Я не думал… что ты вообще запомнишь ту Книгу Девяти сотен. И уж тем более не думал, что попрекнёшь нас ей.
Погладив её голову, он сделал шаг назад.
— Никто не ждёт, что ты сразу... — он замолчал, словно не хотел заканчивать. — Останься собой. Тем, кто не проходит мимо. Кто помнит. Кто решает.
Сюй Вэньлун улыбнулся. Просто, по-человечески.
— А остальному мы тебя научим.
Они вышли. Стеклянная дверь сомкнулась бесшумно, как лепестки над сердцевиной цветка. Свет остался внутри — тёплый, затаённый. Снаружи — лишь коридор, голые стены. Но воздух всё ещё держал на себе отпечаток — будто шли они не по полу, а по хребту чего-то древнего.
Эти залы не были просто хранилищами. Они были — доказательством. Тем, что кто-то, когда-то, на протяжении веков, не позволял исчезнуть памяти. Даже когда всё рушилось. Даже когда за правду платили кровью.
Клан Сюй. Хранители. Они собирали забытое, прятали ускользающее, спасали умирающее — не ради славы. Ради того, чтобы было кому помнить.
Ли На шла молча. Мысли не кружились — они оседали, одна за другой, как снег. Тихо. Не спеша. Что-то в ней уже изменилось, хотя не могла объяснить — что именно.
Она любила это чувство. Когда всё — настоящее. Когда вещи говорят, даже молча. Когда пространство хранит не форму, а смысл. Как музыка, которую слышишь не ушами. Как картина, в которую входишь сердцем.
Мояо был частью этого. Ничего не объяснял — просто хранил. Не артефакты — чувства. И в этом он был ближе к Сюй, чем сам знал.
Но были и другие: Люй, Ян, Чжан, Лю, Ван. И Ли.
Где-то внутри неё уже звучал зов. Не как голос. Как знание, что её уже ждут.
Лифт поднимался медленно. Металл стучал за стенкой, будто сердце. И с каждым ударом становилось яснее: это не конец.
Это — начало.

___________________
  Классический китайский роман «Речные заводи», где герои борются с несправедливостью, о благородных разбойниках.
  Цинь Ши Хуанди — первый император объединённого Китая (221–210 гг. до н. э.), известный объединением страны, стандартизацией письменности и строительством Великой Китайской стены.
  Ин Чжэн личное имя императора Цинь Ши Хуанди.