Глава 26. Раненый ветер, сломанный дождь

Столпы Ордена возвращались в подземелье глубокой ночью, не проронив ни слова. Воздух стоял неподвижно — густой, словно пропитанный пеплом угасшего пожара. Шаги глухо отдавались в каменных коридорах. Они шли сломленные — смерть Чэнь Яошэня лишила их последних сил.
Ян Шаньу плёлся позади, едва переставляя ноги. Без Хошэня он бы не добрался до вертолёта — и тем более не выбрался бы из него. Плечи обвисли, взор утонул в пустоте.
Ци Лэн возился с ним долго — раздевал осторожно, будто разматывал окровавленные бинты с трупа. Ждал взрыва: удара, проклятий, хоть какого-то признака жизни. Но Байхэ был опустошён. Руки повиновались, словно у марионетки с оборванными нитями.
 Подручный отмыл его в ванне, переодел, вложил в рот снотворное. Шаньу безропотно проглотил таблетку и рухнул на кровать, как подстреленный зверь. Лишь когда дыхание выровнялось, Ци Лэн тихо закрыл дверь и направился к кабинету Люй Цзиньфэна.
— С девочкой всё в порядке, — доложил юноша, замерев в дверях. — Ли На очнулась, поела, осложнений нет.
— Хорошо, — отозвался Распорядитель. — Теперь займись Байхэ. Пусть главы отдохнут — тревожить их не стоит.
— Будет сделано. Девочка крепкая… даже я удивился…
Холодный взгляд оборвал на полуслове. Ци Лэн сжался, склонил голову и бесшумно удалился.
Лунцзян остался в тишине кабинета. Лишь скрип кресла под внезапной тяжестью тела да полоса приглушенного света от настольной лампы, в которой кружились пылинки, будто застывшие во времени.
Дверь вновь распахнулась с пронзительным скрипом. В слепящем освещении коридора замерла фигура Хошэня. Он выполнил поклон — точный, выверенный, без единой ошибки в угле наклона. В позе читалось не прошение, а приговор самому себе.
— Господин Распорядитель... — слова давились в горле, каждое требовало усилия. — Прошу… решите судьбу женщин с восьмого. Без жестокости.
Цзиньфэн медленно поднял голову. Тени под глазами казались глубже при этом тусклом свете.
— Ты убил их давно, Лэйянь.
Хошэнь медленно сжимал кулаки, будто пытались сдержать невысказанную ярость. Он понимал, что зашёл слишком далеко. Смерть женщины, которую когда-то любил, последние слова Мояо и Шусян — всё это сломало его не хуже тюремных пыток.
«Они были правы», — подумал Лунцзян, следя, как судорога пробегает по сведённым сухожилиям. Перед ним уже не было ни гордого воина, ни хладнокровного палача — лишь измождённая тень, сгорбившаяся под грузом того, что нельзя исправить.
— Разберусь. Ключи на стол. Иди.
Металл глухо звякнул о дерево. Едва заметный поклон — и в дверном проёме растворилась согбенная фигура.
Ключи впивались в ладонь, будто храня в каждой выемке чей-то крик. Лунцзян замер, чувствуя, как металл леденит кожу.
Он налил виски, сделал глоток. Алкогольный жар разлился по горлу, заставив на мгновение зажмуриться.
Внезапно Лунцзян вскочил, как подброшенный пружиной. Пальцы прижались к прохладной столешнице, оставляя мутные отпечатки — на миг проступившие, как дыхание на стекле, и тут же тающие в воздухе.
— Всё совпадает слишком чисто... — прошептал в пустоту.
Лунцзян замер, он узнал этот почерк. Е Цзишэн, старый лис, что когда-то внушал ему: «Настоящий стратег не оставляет следов — он заставляет других видеть то, что хочет».
Гнев накатил внезапно, горячей волной. Лунцзян резко схватил стакан и с силой швырнул в стену. Стекло разлетелось с хрустальным звоном, а виски растеклось по камню тёмными, кровавыми подтёками.
Рука сама потянулась к ящику стола, где лежал пистолет. Один выстрел — и не надо нести этот груз. Не придётся больше слышать шёпот: «Распорядитель? Нет, просто марионетка».
— Лунцзян, — без стука, без церемоний вошёл Тяньшу. Взглянув на разбитый стакан, продолжил: — Я посмотрел тех двоих. Тех, о ком ты сказал по рации. Мальчишка — сын прачки. Женщина работала у Го всего пару месяцев. До этого… её муж погиб при той бойне. Нападение на банк главы Ли. Случайный прохожий.
Лунцзян кивнул медленно. Усталость в нём не спорила — просто принимала.
— Она пришла работать в дом Го. Ты сам знаешь — мы платим прислуге хорошо, чтобы те держали язык за зубами. А ребёнок… видел, как убили отца.
— А второй? — спросил Распорядитель, не поднимая головы.
— Уличный воришка. Без семьи, без опеки. Жил, скорее всего, тайно — в доме старшего сына Го. Когда началась резня, сбежал. Линфэн поймал его на улице, Уцзи выследил по камерам. Ни в одной книге родства их нет.
«Повезло... — мысли скользнули холодной волной. — Повезло, что им встретились не Мояо или Хошэнь».
Губы сжались. В памяти всплыл Линфэн. Помолвку объявили, но...
— Помоги Линфэну с традициями. Ему тяжело. Он не просит, но ему… правда тяжело.
— Разумеется, — мягко отозвался Тяньшу. Помолчал, затем добавил: — И… спасибо, что вернул мою дочь.
— Не стоит, — отозвался Лунцзян. — Если дети решат мстить, ты тоже пострадаешь. Понимаешь, Тяньшу?
— Понимаю.
— Устрой Уцзи встречу с четвёртой дочерью. Пусть познакомятся. Я понимаю — они ещё дети. Но пусть хотя бы узнают друг друга. Возможно… это что-то изменит.
— Это против порядка. Против традиции, — заметил Тяньшу.
— Мы больше не в древнем Китае, — сдержанно ответил Лунцзян. — Сюаньфэн и так заперт здесь. Может быть, кто-то новый… станет для него воздухом. Твоя дочь должна знать, кто ей предназначен. Пусть это будет под наблюдением. Но пусть увидятся.
Тяньшу чуть прищурился, изучая лицо Распорядителя.
— Я подумаю.
— Хорошо. Можешь идти.
Тяньшу вздохнул и вышел. Дверь прикрылась беззвучно — как и полагается в этих стенах. Лунцзян остался один. Несколько мгновений сидел неподвижно, словно пытаясь собрать в себя остатки воли. Тело ныло, просилось к покою, но мысли не отпускали. Осталось решить судьбу Фэн Бо.
Наконец Распорядитель поднялся и вышел. Спустился на восьмой этаж.
Фэн Бо ждал в одиночестве за решёткой, сидя прямо, будто его позвоночник сковали невидимые цепи. Так учили. Так требовал Орден. Но сейчас юноша напоминал не бойца — а тень, застывшую между жизнью и смертью. Тусклый свет резал лицо на тени и блики, превращая черты в маску.
Лунцзян подошёл ближе, достал ключи и повернул в замке. Металл щёлкнул глухо — словно отозвался изнутри.
— Господин Распорядитель, — произнёс юноша и склонился в поклоне.
— Не нужно, — так же тихо сказал Лунцзян. — Садись.
Фэн Бо молча опустился на скамью. За эти двое суток лицо потеряло всякую живость — только едва заметная дрожь в уголках губ выдавала сдерживаемое отчаяние.
Распорядитель присел рядом. Локти тяжело уперлись в колени, пальцы сплелись — белые в суставах от напряжения.
— Ты знаешь своё настоящее имя? И имя отца?
Фэн Бо немного растерялся, не ожидал услышать такие вопросы, но ответил честно:
— Да, господин.
— Тогда ты понимаешь, что ты мой брат. По отцу.
Фэн Бо вздрогнул. Он знал имя: Люй Фэнминь. Но никогда не думал... связать его с Распорядителем — тем, кто стоял над самими Столпами?..
— Вижу, ты не знал, — продолжил Лунцзян. — Мой отец тебя не бросал. Если ты когда-то думал иначе — не вини его. Он умер, так и не узнав, что твоя мать была беременна. О ней никто не знал.
Юноша девятнадцать лет был никем — грязью под ногами, червём. А теперь… Теперь его кровь — история, власть, имя. Мир перевернулся в один миг, и внутри рвалось то ли в хохот, то ли в крик.
— Ты давно в Ордене. Порядок знаешь. Я не стану тебя жалеть. И не сделаю из тебя игрушку совести.
Он встал. Юноша и правда был похож на отца, таже линия бровей и носа, скулы и челюсть. Такой же высокий, и хоть плечи были ещё юношеские, уже проглядывалась мужественность, как у него самого в этом возрасте.
— Если захочешь — можешь взять фамилию Люй. Я разрешаю. Имя тоже можешь вернуть. Станешь мне официальным братом.
Фэн Бо не шелохнулся. Только губы едва дрогнули, хотел что-то сказать, но не смог.
Распорядитель отвернулся к двери.
— Пойдём. Я покажу твои покои. Ты больше не пленник.
Не дожидаясь ответа, он пошёл вперёд. Юноша сперва не поверил, но затем медленно поднялся. Так, как встаёт тот, кто привык, что за добром всегда прячется подвох.
Коридоры принимали их молча. Тишина казалась особенно плотной — как будто сама база затаила дыхание, стараясь не спугнуть хрупкое, едва начавшееся доверие.
Тем временем, этажом выше, в другой комнате, другая тишина — тёплая, почти интимная — укрывала собой двоих.
Хуаци втирала мазь в кожу под ключицей Линфэна, там, где был свежий след от пули. Её ладонь, тёплая и мягкая, касалась кожи — и боль уходила, словно отступающие волны после прилива.
Линфэн смотрел на неё сквозь ресницы, украдкой. На лоб, склонённый в тени, на тонкую шейку, на аккуратный нос и влажные губы, которые чуть приоткрывались, когда она сосредотачивалась.
Сам не понял, как потянулся к ней и коснулся подбородка — так осторожно, будто боялся оставить след. Глаза встретились. Он наклонился ближе… и губы едва тронули её губы — несмело, словно спрашивая разрешения.
Она не отшатнулась. Секунда неподвижности — и её ответ: лёгкое движение навстречу, чуть увереннее. Её губы, тёплые и трепетные, прижались к его, и этот миг вместил в себя и сомнение, и откровение.
Линфэн провёл ладонью по её щеке, задержался у виска, чувствуя, как бьётся её пульс. Она не спешила, не отводила взгляда — только смотрела на него, и в глазах отражалось нерушимое доверие.
Он притянул её ближе, обнял, и они опустились на постель, словно подхваченные одной и той же тёплой волной.

Утро Люй Цзиньфэна началось с нежданного гостя. Едва успел выйти из душа — на пороге уже стоял Байхэ, бледный, как свежий холст. Очевидная причина визита... И всё же он задержал дыхание на мгновение, прежде чем начать слушать.
— Лунцзян. Я хочу отказаться от титула Байхэ.
Цзиньфэн слегка наклонил голову, не выражая удивления.
— Я об этом думал, — размеренно ответил он. — Могу дать тебе задание. Особое. Пока будешь выполнять — не стану тебя тревожить. Поразмышляешь. А потом решишь.
Шаньу внимательно слушал. В нём мелькнула робкая надежда, будто рука нащупала дверную ручку в темноте.
— А если не передумаю? — вполголоса спросил он.
— Тогда позволю сменить имя, — ответил Люй Цзиньфэн. — Начнёшь с нуля. Но поклянись, что останешься верен Ордену. Что бы ни случилось — не предашь.
Лунцзян наблюдал, как Байхэ принимает решение. Тот внутренне сжался от странной лёгкости, с которой ему предложили выход. Байхэ не нуждался в напоминаниях о долге — он и так никогда бы не предал Орден. Но это... это было похоже на подарок. На то, чего не дают просто так.
— Я согласен, — сказал он. — Скажи, что за задание.
Лунцзян взглянул на него пристально, с той внимательной строгостью и, шагнув к гардеробной, заговорил:
— Поможешь ей встать. Научишь держать себя. Дашь основу. Она девочка — грубая сила Хошэня ей не подойдёт. Но твой стиль, как и техника Яошэня, будет для неё точнее. Линфэн тоже мог бы подойти… но время для его школы уже упущено. А ты знаешь всё: яды, лечение, принципы Ордена. Кто, если не ты?
Ян Шаньу нахмурился.
— Не хочу с ней возиться. Да и какой из меня учитель?
— Понимаю, — ответил Люй Цзиньфэн. — Но послушай.
В гардеробной руки скользнули мимо повседневного твида — остановились на строгой шерстяной тройке с острыми лацканами. Идеально.
— Е Цзишэн, скорее всего, уже знает, что клан Чэнь остался без лидера. А если нет — скоро узнает. И будь на его месте я, начал с самого простого: подчинил бы их себе. А потом… взялся бы за тебя.
Зеркало показало Байхэ — хмурого с опущенным взором. Придвинулся ближе, пока их отражения не перекрыли друг друга.
— Потому что все знают, насколько близки ваши кланы. Он этого не упустит.
Люй Цзиньфэн стряхнул с плеч халат — шёлк скользнул по коже, оседая на стойке беззвучным облаком. Рубашка легла на тело холодком, брюки застегнулись одним движением.
— Ты понимаешь, почему он не тронул остальные кланы? Потому что пока вы нужны. А вот клан Лю уничтожили. Так, чтобы не осталось чистой крови. На восстановление уйдут десятилетия. Потому что клан Лю — самый опасный. Один Линфэн способен стереть любой клан с лица земли. И никто не поймёт, как именно это произошло. Никто.
Гематит коснулся манжет, как два черных зерна. Голос при этом был спокоен:
— Но самое страшное — они верные. До последнего дыхания. У них одна цель: служить клану Ли. Ни выгод, ни амбиций — только служение. А значит — они неуправляемы.
Люй остановился, давая Байхэ осмыслить. Пиджак сидел безупречно — как вторая кожа. Зеркало вернуло знакомый образ: холодные глаза, жёсткий подбородок.
— Мэйлин кажется мягким. Глуповатым. Но даже я не всегда смею перечить. Не потому, что он страшен — а потому что не играет. Он не знает слов «политика», «компромисс». Только «долг». Таких не перевербовать. Только уничтожить.
Из груди вырвался вздох.
— Потому и удар пришёл по ним. Именно по ним. Вспомни бои. Когда началась резня, противник не растекался — они сжались, перегруппировались и пошли гасить Лю. Тебя с Мояо бросили не из страха. Это было тактическое и расчётливое решение.
Байхэ прокручивал в голове те события. Резкая тень пробежала по скуле, будто под кожей шевельнулось что-то живое.
— Линфэну повезло, — снова заговорил Люй Цзиньфэн. — Он выжил только потому, что вовремя узнал о нападении. Ушёл с поля боя. Если бы остался, то лежал бы там же, где и остальные. И клан Лю перестал бы существовать.
Повернулся, не спеша, будто дослушав внутри себя ещё один довод.
— Но ты понимаешь: его не оставят. Это только вопрос времени. Я бы не стал ждать прямого удара. Я бы подставил. Развёл Ван и Лю. Посеял сомнения. Вбил клин между Сюй и Чжан. Подтолкнул меня — усомниться в тебе. Этого бы хватило.
Слова оборвались, как обрыв нити. Пауза затянулась. Глубокая, как перед шагом в пустоту.
— Орден бы пал.
Всё тело Байхэ стало внезапно неподвижным — будто воздух вокруг загустел, а время замедлилось.
— Думаешь?
— Я знаю, — сказал Распорядитель и сел, сцепив пальцы. — Я ему уступаю. Нас было десять, осталось шесть. Я, ты, Хошэнь, Линфэн. Если понадобится — подключатся Тяньшу и Уцзи. Но это уже не война. Это выживание.
Молчание повисло над ними глухим колоколом.
— Я не хочу потерять вас. Ещё одну трагедию… я не выдержу, — челюсть сжалась, а взгляд устремился на Байхэ: — На месте Цзишэна я бы начал не со штурма. Я бы начал изнутри. С нас. С разлада. Недоверия. Обиды. Всё это уже на поверхности. Достаточно немного подтолкнуть — и всё рассыплется.
Фраза повисла в воздухе, и через миг прозвучала тише:
— Ты знаешь, Яошэнь... мог язвить, кричать, угрожать, что уйдёт — но не предал бы. Никогда.
Что-то незримое повисло в промежутке между ними. Когда заговорил Шаньу, в голосе проступила хрупкость — будто лёд, готовый треснуть под тяжестью:
— Почему с ним так обошлись? Он ведь… добрый. А его... просто ненавидели. Все знали. И никто не помог. Никто даже не подошёл. А он ведь тогда был… просто мальчиком.
Люй Цзиньфэн не шелохнулся. Лишь тень глубже легла в складках у рта, когда он медленно выдохнул:
— Ты его любил.
Сердце Шаньу сжалось, в груди лопнула тонкая струна.
— А он отдал за тебя жизнь, — говорил Цзиньфэн. — Чтобы ты жил. Он не думал о себе. И теперь ты ему должен. Жизнь — такую, за которую не будет стыдно. Ты должен жить за двоих. Как я живу за главу.
— Этот дурак… — голос сорвался, став вдруг хриплым, как будто слова застряли в горле, — он даже не подумал.
— Да, — согласился Цзиньфэн. — И меня бы оттолкнул. Таким уж был. Но ты зря думаешь, что его никто не любил. Так, как ты, — может быть, и правда никто. Но уважали все. Даже Хошэнь. Ссорились, дрались, ругались — но стоило начаться празднику, и они первыми шли всё портить. Вместе.
Байхэ вновь уставился на Лунцзяна, разглядывая нет ли в этих словах ловушки или насмешки. Он говорил такие очевидные вещи, которые тот никогда не замечал.
— Когда Ли Шаньвэнь узнал, как обошлись с Яошэнем, — вполголоса сказал Распорядитель, — велел высечь главу клана Чэнь. Шестьдесят пять ударов. Здесь, на базе. И велел написать: «Позор рода. Враг семьи».
Ян Шаньу внимательно слушал. Они тогда были мальчишками и не знали ничего, да и заботило его отнюдь не наказание главы Чэнь, а то, как пострадал Яошэнь.
— Знаешь, кто держал бамбук? Сам Ли Шаньвэнь, — пояснил Цзиньфэн. — А твоему — выбили иероглиф «трус». За то, что знал… и молчал. В тот день от ярости главы Ордена многим досталось. Но поступил справедливо.
— Я не знал… — прошептал Байхэ, потупив взор.
— После того случая Яошэня больше не наказывали. Он делал, что хотел — и на это закрывали глаза. Но именно после этих девяти палок, — Лунцзян медленно повернулся к нему, — Чэнь Яошэнь изменился. Ты ведь помнишь: стал другим — тише, жёстче. Но в том же году получил неприкосновенность. Глава Ордена дал ему иммунитет, а Лю и Ван — покровительство.
— Ты всё это знал?
— Знал. И про наказание. И про то, как выбирали меру. Я знал и про покровительство. А ещё… — он усмехнулся коротко, без радости, — знал, что за союз с Яошэнем тогда боролись три клана: Лю, Ван и даже Е. Уж слишком был умён. И опасен. Они едва не передрались между собой. Но Ли Шаньвэнь отдал предпочтение клану Лю. Потому что уже тогда видел связь с Сяонин.
Байхэ впервые за долгое время улыбнулся. Без иронии, без горечи — с лёгким, почти детским удивлением.
Он и не знал, что на а-Яо был такой спрос. Если подумать… действительно, после того случая уже не ругали по-настоящему. Скорее — стали обходить стороной. Но всё равно он оставался собой. Становился бесстрашней. И — ближе. Именно тогда их дружба окрепла. Стала теплее. Тогда Шаньу осознал: Яошэнь — не просто друг. И когда тот едва не умер от тех ударов… он впервые почувствовал, что значит терять. Боль в груди не была телесной — но резала сильнее любой раны.
— Подумай над моим предложением, — сказал Люй Цзиньфэн. — А пока иди к Ли На. Ты ей нужен. Больше, чем кому бы то ни было.
Байхэ кивнул. Откровенный разговор пошёл на пользу, он даже немного оживился, если можно так говорить о всегда угрюмом Ян Шаньу.
Они вышли из комнаты Лунцзяна, и тот, не оборачиваясь, сразу направился на поверхность за почтой.
В общий зал, уже начали стекаться остальные. Кто-то бесшумно рассаживался, кто-то только входил. Вскоре появилась и Ли На — в сопровождении Ци Лэна. Юноша первым поклонился, строго по этикету, а девочка улыбнулась, слегка оглядывая всех. Она радовалась их возвращению.
— Доброе утро, Железная Девочка! — воскликнул Уцзи, выпрямляясь так резко, что движения стали угловатыми, как у робота из дешёвого фантастического фильма. — Система… приветствия… активирована!
Ли На насторожилась, но уголки её губ дрогнули.
— Ошибка! — передразнила она. — Команда… «дразнить На» … не распознана!
Уцзи замер, изображая зависшую систему, затем резко «перезагрузился», встряхнув головой:
— Угроза… обнаружена! — он уставился на штыри, торчащие из её руки. — Это… скрытое… оружие?!
— Да! — Ли На вдруг изобразила перезарядку и наставила руку на Уцзи. — Титановый... бластер... стреляющий... тофу!
Байхэ едва заметно улыбнулся. Будь Мояо здесь — тоже бы пошутил.
— Ладно, — протянул Уцзи. — Всё ещё болит?
Ли На сделала грустную гримасу и закивала:
— Немного.
Вскоре Хошэнь начал накрывать на стол. Ли На ещё раз оглядела всех. Лунцзяна и Линфэна всё ещё не было. Она уже собиралась отвернуться, как дверь открылась — и в зал вошёл Распорядитель. Следом — Линфэн и Хуаци.
Все стали рассаживаться. Линфэн помог Ли На и Хуаци сесть, а затем опустился на место между ними.
Стол, бывало, ломился от яств — сегодня был скромен. Девять мест заняты. Одно — за Фэн Бо, другое — за Ци Лэном. Одно — пустовало. Ли На посмотрела на табличку со стихами Ли Бо. И невольно вздохнула.
Птенцов осталось шесть.
Ещё вчера ей сказали о смерти Инлиня и Мояо. Клан Чэнь восстановится — да, сейчас будущему главе всего шесть лет. Значит, ещё лет десять — и, быть может, появится новый Мояо. Но Чистильщика и Стратега не вернуть. Их не заменит никто. Значит, их будет только семь.
Палочки крутились в её пальцах. Она украдкой поглядывала на Фэн Бо, на его руки, на то, как тот сидит.
— Передайте соевый соус, — вдруг произнёс Линфэн, нарушая всеобщее молчание.
Он потянулся к блюду, выбрал самое аппетитное куриное крылышко. Сначала положил в тарелку Ли На. Затем — Хуаци. Только после этого — себе.
— Спасибо, гэгэ, — девочка улыбнулась, но попробовав, тут же замахала рукой и с глаз побежали слезы, — Хошэнь явно переборщил с перцем.
Уцзи фыркнул:
— Робот-Ли На не может обработать остроту? Требуется апгрейд?
— Мне бы шоколадку, а не апгрейд. У меня батарейки доброты, а у тебя… только кнопки!
Уцзи быстро замигал:
— Обнаружена… критика. Активирую… режим обиды!
— Приличия, — сухо заметил Лунцзян. Но в уголке глаза дрогнула едва уловимая складка. Не осуждение. Почти улыбка.
Взгляд скользнул по столу — и задержался на лице Фэн Бо. Тот едва сдерживал улыбку, наблюдая за перепалкой Ли На и Уцзи. Юность ещё не успела задубеть под тяжестью долга.
— Представляю вам Фэн Бо, — произнёс Лунцзян. — Теперь он — член клана Люй.
— Ещё один Распорядитель? — невинно поинтересовалась Ли На, тыча палочкой в сторону Фэн Бо.
Тот подавился — кашлянул резко, заслоняя рот ладонью. Щёки мгновенно вспыхнули, будто кто-то поднёс к ним пламя.
— Нет, — сдержанно ответил Лунцзян. — Но его обязанности в Ордене мы непременно определим.
На мгновение повисла тишина. Ни вопросов, ни возражений. Лишь синхронные, как по команде, кивки. Только Уцзи чуть приподнял бровь — вопросительно, с привычной издёвкой, но тоже промолчал.
— А когда свадьба? — вдруг спросила Ли На и без стеснения указав подбородком в сторону Линфэна и Хуаци.
Хуаци вспыхнула мгновенно — красная, как пион на солнце. Линфэн молчал, но брови сдвинулись. Кашлянув, ответил негромко:
— Через год. После траура. По главе Ордена… и по главе клана Лю.
Лунцзян, между тем, протянул Хошэню сложенную записку. Тот даже не взглянул.
— Не хочу знать, — буркнул он, не отрываясь от чаши с супом.
— Как скажешь, — спокойно ответил Распорядитель, возвращая бумагу во внутренний карман.
Ли На, нахмурившись, героически доедала переперченное блюдо. Без Мояо — без его порошков, без подмигиваний и кивков, когда она морщилась. Теперь всё было иначе. Острее. Настоящее. И она не отворачивалась.
После завтрака Ян Шаньу повёл Ли На на перевязку.
За худенькой спиной девочки чуть покачивался рукав кофточки. Кроссовки, как всегда, топали по полу. Она смотрела на спину Байхэ — рядом не хватало спины Мояо. Не хватало ворчания, этих фырканий и улыбок. Реплик, сказанных мимоходом, но метко. И почему-то с ним даже стены казались теплее.
А теперь...
Ян Шаньу шёл впереди. Если это можно было назвать ходьбой — больше походило на то, как тень скользит по стене, без сил даже оторваться от земли. Горе переполняло его, словно ливень, плескалось внутри и не находило выхода.
На восьмом этаже слышались лишь потрескивания ламп — мёртвые звуки, будто сама база скучала по прежней жизни. Даже стерильный кабинет казался одиноким. Без Мояо он будто ссохся, стал глухим, оторванным от времени.
Врач усадил её на край стола и без слов придвинул лампу. Руки — под воду, потом в спирт, перчатки — привычным движением, словно всё происходящее касалось не его.
Ли На сидела тихо, разглядывала шкаф, где обычно копался Мояо: щипцы, марля, вечное бормотание под нос, но всегда с заботой, спрятанной за раздражением.
Врач наклонился. Пальцы почти не касались кожи, только обводили пространство вокруг стержней, пронизывающих её плечо. Всё выглядело нормально — но он всё равно проверил. Каждую резьбу. Каждый винт.
Инструменты ложились в руку сами — годы мускульной памяти перевешивали тяжесть в груди. Антисептик, бинт, зажим. Всё, как всегда. Только если бы кто-то посмотрел в его глаза в тот миг, когда коснулся раны — увидел бы, что они пусты, как вымерший город.
Он сосредоточился, как перед операцией. Рука не дрожала, но дыхание было слишком ровным, почти механическим. Внутри шёл спор — глухой, напряжённый. Ли На слышала: тонкое ухо улавливало малейшее колебание в ритме — будто сердце сбивалось, спотыкалось, возвращалось.
Не выдержав, девочка протянула руку и коснулась волос Ян Шаньу. Как бы между делом. Как делала это раньше с Яошэнем, когда тот не мог заснуть.
Байхэ вздрогнул. Медленно повернулся. Глаза оставались сухими, но взгляд — потухший, неестественно ровный, заполненный густой тьмой до краёв.
— Не плачь… — прозвучал голос Ли На, как колокольчик, но совершенно детский. Без дрожи, без тени страха.
Моргнув, он опустил глаза, будто испугался, что выдал себя.
— Я не плачу, — спокойно ответил. — С чего ты взяла?
— Не обманывай, я слышу, — сказала она. — Слышу, как ты плачешь.
И вдруг замурлыкала — какой-то мотив. Сначала он не обратил внимания, но чем дольше звучал напев, тем сильнее внутри всё переворачивалось.
Он продолжил работу. Тёплая, слишком хрупкая кожа девочки контрастировала с ледяными штырями, впившимися в её руку.
— Чэнь-гэ, — вдруг прошептала она, — он всегда пел внутри, когда был рядом с тобой. Его музыка такая... тонкая. Мелодичная. Как звонкий ручеёк. Вот такая.
И снова запела.
Байхэ чуть наклонился, вслушиваясь. Кожа на затылке затрепетала — не песня, а напев, едва пробивающийся сквозь тишину. Без слов, только робкие звуки, рождённые здесь и сейчас. Но в их простоте угадывалось что-то... до боли знакомое.
Глаза распахнулись: да, это… это и правда похоже. На Яошэня. Никогда не задумывался об этом. Но сейчас, в этом хрупком голосе, что-то дрогнуло. Будто услышал душу. Настоящую. Ту, что была спрятана под клоунадой, смехом, ёрничаньем. Та самая, которую всегда чувствовал, но не мог облечь в слова.
А она — разглядела. Всего за неделю.
Он закрыл глаза.
— А ты, гэгэ… — сказала она, — ты похож на песню дождя. Тоже красивая. Только грустная.
Он хотел спросить: «Где ты так научилась?» Но слова упёрлись в комок в горле. Он узнал себя.
Мотив изменился — стал единым. Это был их мотив. Их общий — его и Яошэня. Никто никогда не говорил об этом вслух, никто не называл это музыкой, но теперь он услышал: в этих перебранках, насмешках, в том, как смеялся в ответ, — это был дуэт. Их бесконечный спор, их невозможное согласие — было песней. А она поняла и сплела из этого мотив. Простой, до слёз родной.
Голова качнулась, будто сдалась. Что-то рвануло в груди — и потекло. Сначала даже не понял, что это слёзы. Что плачет. Тело выдавливало наружу то, что годами держалось взаперти.
Ладонь девочки скользнула по его волосам — осторожно, как когда-то гладила Чень Яошэня. И пела.
Губы дрогнули, пытаясь что-то сказать, но вместо слов вырвался лишь сдавленный звук — что-то между смешком и стоном.
— Придурок… — прошептал он.
В памяти всплыло, как Мояо ворчал, но подмигивал ей. Как Лунцзян, строгий и холодный, незаметно поправлял одеяло. Как Линфэн, сверкая глазами на Хошэня, отбирал лучшие кусочки мяса и клал в её тарелку. Как Уцзи надевал наушники, давая что-то послушать. А она улыбалась.
Теперь он сам — сломленный, пустой — сидел рядом с ней, как путник у костра. А в груди ревело нечто, ради чего, может быть, стоит жить.
Взгляд упал на её ладонь. Такая крошечная. Такая сильная. И вдруг пришло понимание: ему не нужно «жить за двоих». Нужно просто быть рядом. Дальше.
Он отдаст ей всё, что знает сам. Научит метать ножи и иглы. Выбирать момент. Таиться и ждать. Защищаться. Техники Лю и Ян, броски Яошэня, стрельбу Люй и Ван, — всё передаст. Соберёт, как собирают из пепла человека.
Она станет грозой — живым символом клана. Но главное — останется собой: существом, перед которым даже самые ожесточённые люди не могут не склониться.
Именно за это стоило жить. Ради неё. Ради того, чтобы она смогла пройти свой путь — и не согнуться. Ради Мояо, который верил в девочку, который любил.
Да, именно любил: с таким трепетом собрать каждую косточку, соединить — мог только тот, кто по-настоящему любил. А лекарство… он мог дурачиться, добавляя слабительное в рецепты, но для Ли На всё сделал тонко.
После перевязки она наблюдала, как Байхэ убирал инструменты — аккуратно, как будто каждое движение могло что-то нарушить. Ли На, всё в той же своей неспешной, но внимательной манере, осматривала полки, стол, стены — словно сверялась с памятью.
— Знаешь… — вдруг сказала она. — У моего папы в кабинете стоял рояль.
Он чуть приподнял бровь.
— Большой, чёрный. Я под него пряталась, когда не хотела учиться. А потом всё равно вылезала — и играла.
Она замолчала, как будто решала — говорить дальше или оставить себе.
— А тут… — выдохнула медленно, — тут тоже есть рояль?
Он задумался. Потом кивнул:
— Да. Все комнаты в твоём крыле такие же, как были в поместье.
— А кто умеет играть? — спросила она неожиданно серьёзно.
— Не знаю, честно говоря. Кроме семьи Ли рояли больше нигде не ставили. Но можно спросить.
Они поднялись наверх. В кухне всё ещё шла уборка: Хошэнь мыл посуду, Лунцзян просматривал какие-то бумаги, Тяньшу и Уцзи говорили вполголоса.
Девочка посмотрела на всех и спокойно, без суеты, произнесла:
— Кто умеет играть на пианино?
В ответ — привычная кухонная какофония: Хошэнь грохотал посудой, Уцзи стучал по клавишам ноутбука, Хуаци что-то шептала Линфэну. Казалось, никто даже не услышал вопроса.
— Я… немного, — отозвался Фэн Бо, чуть неуверенно, словно признался в чём-то личном. — Но давно не касался клавиш.
Хошэнь замер с тарелкой в руках, а Уцзи перестал щёлкать карандашом. Даже Лунцзян отложил бумаги — взгляд, тяжёлый и оценивающий, перешёл с новоявленного брата на Ли На.
Ли На слегка улыбнулась. Не поблагодарила, не уточнила — просто развернулась и пошла. Не быстро и не медленно, как будто шла туда, где уже однажды была. Байхэ тронулся следом.
В зале, где прежде проходили собрания, пахло пылью, тишиной и чем-то забытым. Рояль стоял в глубине, как чёрная птица, свернувшаяся под покрывалом времени. Крышка блестела в полумраке — не глянцем, а старым светом, как зеркало, которое давно никто не тревожил.
Ли На подошла, сняла чехол — и сделала это так бережно, будто касалась лица умершего. Байхэ отступил чуть в сторону, не мешая.
Фэн Бо вошёл последним. Остановился у дверей, будто не был уверен, имеет ли право. Ли На обернулась — и этого было достаточно, чтобы дать понять: ты нужен.
Он подошёл и сел. Провёл по крышке рукой — нерешительно, почти извиняясь. Потом приподнял её — и клавиши взглянули на него в ответ. Белые, как молчание. Чёрные — как то, что он прятал в себе слишком долго.
Он не сразу сыграл. Сначала просто держал руки над клавишами. Воздух в комнате стал плотнее. Ли На села рядом — неподвижная, как ожидание. Байхэ не дышал. Даже тени на стенах застыли.
И только тогда — первая нота. Неуверенная, тонкая, почти не слышная.
И всё началось.
Звуки рояля разлились по подземелью теплом и жизнью. Где-то замерли шаги, кто-то перестал дышать, прислушиваясь. Стены впитывали звуки, как земля — воду.
Фэн Бо подхватил — неуверенно, но точно. Ли На уловила его одиночество, скованное дисциплиной, и страх, который он никогда не осмеливался признать. Но сквозь него звучала надежда. Он был жив.
Линфэн наклонил голову. Его глаза не двигались, но в них плеснулось что-то — как вспышка пыли в луче. Это был не страх. Не слёзы. Это была невозможность — назвать то, что так давно просилось быть названным. Он услышал себя — мальчика, который ещё не умеет убивать, но уже убивает.
Хошэнь едва заметно шевельнул плечом — как будто в него что-то вошло. Он не понимал, что происходит с ним, но знал: это не враг. Это то, что не било, не бросало, не предавало. Его никогда не любили, как в этой ноте. Никогда не звали — так, без слов.
Уцзи стоял, как под дождём. Лицо неподвижное, как маска. Но руки дрожали — будто хотели ухватить звук. Внутри. И если сказать — исчезнет. Потому он молчал.
Тяньшу закрыл книгу, медленно, словно извиняясь. Музыка не требовала знания, не просила понимать. Она шла мимо, но касалась — как воздух, в котором звучит имя умершего. Он вспомнил свою жену и детей.
Байхэ сидел, опустив голову. Дыхание сбивалось. Он не просто слышал — он узнал её. Это был голос Яошэня. Будто тот сидел рядом.
Лунцзян стоял недвижимо, но в горле пульсировала кровь. Он слышал не рояль — он понимал, что мир может существовать без его контроля. Что и он часть этой мелодии.
Фэн Бо играл, как забытый голос. Через него пела боль, которую он никогда не осмелился вынести наружу. Ли На подхватывала. Как будто всё это время стояла внутри него. Как будто всегда знала, как звучит его одиночество.
А сама Ли На…
Она играла не для них. Она играла, потому что в её пальцах жила музыка — та самая, что копилась в груди. Потому что боль, оставшаяся без слов, требовала звука. Если не сейчас — то никогда.
И вот он прорвался.
Один за другим, они переставали быть Столпами, стратегами, солдатами. На миг — просто люди. Сломанные, но не забытые. Одинокие, но услышанные. Звук касался каждого, как прикосновение сквозь тьму.
Никто не говорил. В этой тишине слова были лишними — музыка сказала всё за них.
Пока длилась мелодия, пока клавиши вздыхали под её руками, Орден дышал. И в этом дыхании была надежда.