На макушке вишня расцвела. Часть V

Аппарат, который прыгает через тьму 

Глава 30. Ангар и смех Филина

Где-то на макушке, на ветви, что ещё не имела названия, Филин сказал:
— Ладно, капитан. Пора показать самое-пресамое.

Мы вошли в ангар — точнее, он сам распахнулся, будто лист книги разошёлся пополам. Двери не открылись — исчезли, как забытая мысль. Внутри стоял аппарат, которого я не видел никогда. Он напоминал сразу и орган, и корабль, и живую раковину, в чьих камертонах уже дрожал тихий аккорд.

— Что это? — спросил я.
Филин хихикнул мальчишкой:
— Не бойся. Мы полетим. Все живы останутся — даже те, через кого пролетим.

Аппарат был гладким, без швов, цвета перламутра с тёплой глубиной. Там, где у самолёта бывают окна, шёл пояс полупрозрачных пластин, на которых текла нотная запись — словно музыка и была бортовыми часами.

— Представляю тебе Органум Переходов. Коротко — Орган. Он играет пространство как мелодию, — сказал Филин. — Здесь не кнопки — ступени. Нажимаешь — и звучит координата.

Мягкий, ровный звук уже жил в корпусе. От агрегатов не пахло ничем — даже озоном. Казалось, аппарат дышит не воздухом, а тишиной.

— Все по местам! Зафиксироваться! — Филин командовал деловито, как всегда перед Переходом.

Кресло приняло меня, как память — своё слово. Ремни легли без щелчков и узлов — просто согласились лежать.

Тьма погасила зал в один вдох. Чувства хлынули вперёд, как стая. Я спросил:
— Что происходит?
— Летим сквозь чёрную дыру, — ответил Филин.
— Чёрную… что?
— Терпения, капитан.

Точка света впереди вспухала, как зерно, в котором проклюнулась Вселенная. И вдруг — выпрыгнули. Позади точка стала иглой, потом пылинкой, потом — ничем. А перед нами открылась площадка без площадки: место, из которого видно сразу много мест.

— Мы не летим. Мы прыгаем, — сказал Филин. — Орган умеет брать Вселенную на раз-и-два.

Глава 31. Карта без масштаба

Орган взял ноту, и пространство отозвалось. Сначала — тихо, словно зазвенело тончайшее стекло, а потом — вибрация пошла волной, и мы вылетели в зал Вселенной, где расстояния складывались в мелодии.

Столпы Творения

Первым к нам поднялись Столпы Творения в созвездии Орла. Мы шли к ним, как к храму, и с каждой секундой тёмные облака газа раскрывались новыми оттенками: от болотного изумруда до янтарного золота. Внутри мигали крошечные светлячки — будущие звёзды, ещё не родившиеся, но уже поющие тихим хором. Их песня была едва слышна — как дыхание ребёнка во сне.

Я смотрел и чувствовал, как от каждой вспышки тянется тонкий звук — высокие ноты, будто играл кто-то на стеклянной арфе.

Туманность Ориона

Мы скользнули дальше, и перед нами развернулась Туманность Ориона. Она была живой, как океан в шторм: волны газа поднимались и опускались, внутри вспыхивали молнии голубого и фиолетового цвета. Это был мир рождения — я видел, как протопланетные диски крутились вокруг юных солнц. Их вращение звучало гулом, напоминающим барабанный бой.

Орион был не только зрелищем — он был оркестром, где каждый инструмент играл свою партию: вспышки ультрафиолета резали слух, а инфракрасное тепло ласкало, как дыхание у костра.

Крабовидная туманность

Следующий прыжок — и мы оказались у Крабовидной туманности. Она пульсировала, как рана Вселенной. В центре билось сердце-пульсар, извергая лучи времени, словно стрелы. Каждый удар был резким, как хлыст.

Цвета здесь были дикие: я видел огненные языки пурпура, резаные полосы ядовито-зелёного, тёмные корни чёрного. Это была песня не рождения, а гибели, и в её звуке слышалось предупреждение: всё, что горит, однажды сгорит.

Туманность Киля

Мы двинулись дальше — в южное небо. Там жила Туманность Киля. Она светилась, как костёр, который вот-вот взорвётся. Звезда Эта Киля пульсировала тяжёлым басом, будто сама Вселенная держала на ней ритм.

Я слышал, как она говорит: «Я не удержусь». Её свет был бело-голубым, но по краям уже просачивался алый, предвестие грядущего взрыва. Всё вокруг вибрировало низким, почти телесным гулом, и казалось, что пространство дышит в такт этой гигантской груди.

Большое Магелланово Облако

Прыжок — и мы оказались в стороне. Большое Магелланово Облако раскинулось как ковёр, вышитый миллиардами точек. Мы видели там шрам — след от сверхновой SN 1987A. Её кольца всё ещё светились, будто ожерелье из раскалённого золота. Они вибрировали низкими нотами, как гонг, который бьют раз в столетие.

Туманность Тарантул

А потом мы подошли к Туманности Тарантул. Она и правда напоминала гигантскую паутину света, где каждый луч — это нить судьбы. В центре сверкало скопление R136 — стая молодых сверхзвёзд. Их пение было высоким, звенящим, оглушающим. Это был смех гигантских детей, которые только что проснулись и начали играть в космос.

Скопление Девы

Дальше — прыжок к Скоплению Девы. Перед нами открылся океан галактик. Каждая светилась, как отдельный город. Одни были золотыми, словно города под солнцем. Другие — голубыми, как города у моря. Третьи — багровыми, как города, в которых всё давно сгорело.

Их гул был многоголосным: это был шум рынков, движение бесконечных улиц, разговоры миллиардов жизней, которые никогда не узнают друг друга, но всё равно вместе пишут симфонию.

Кольцо Эйнштейна

И, наконец, мы проскользнули рядом с чудом: линзированным кольцом Эйнштейна. Свет далёкой галактики согнулся вокруг тяжёлой массы, образуя идеальное кольцо. Я видел, как время гнётся, как звук изменяется, превращаясь в чистый аккорд. Это был аккорд справедливости: даже свет иногда обходит препятствия, но всё равно доходит.

Филин посмотрел на меня и крикнул:
— Ну что, капитан, хватит высоты?

Я только кивнул, потому что сердце моё не успевало за тем, что я видел и слышал.

— Minuimur! — сказал Филин. — Уменьшаемся.

И мы снова свернулись в ноту, готовясь войти в нашу реку — Млечный Путь.

Глава 32. Возвращение в реку

Орган мягко стянул масштабы. Мы скользнули внутрь Млечного Пути — и я узнал дом сразу.

— Там, в центре, — Стрелец A*, — кивнул Филин. — Чёрная дыра, которая держит наш город на круге.

Орган перебрал ступени — и мы оказались у нашего Солнца. Планеты шли строем, каждый со своим шагом.

— Дом, — сказал я.
— Дом, — согласился Филин. — И море какое?
— Без разницы… давай Индийский.
— Есть, капитан. Пристегнуться — Переход!

Мир сжался — и расправился океаном.

Глава 33. Синий кит

Мы висели над Индийским океаном. Цвет — земной-синий, тот, что в детстве называют просто «море».

— Не пугайся, капитан, — сказал Филин. — Синий кит.

Сначала — тень. Потом — горб. Потом — гора, у которой есть глаза.

— Ты что, сумасшедший? Мы… влетим в него?
— Не повредим, — Филин склонил голову. — Орган играет резонансом.

Орган взял ноту инфразвука. Мы совпали с чистой длинной волной, на которой кит говорит океану «я есть». Внутри было не мясо и кровь — а собрание воды, освещённой живым светом.

Мы услышали голос кита. Это был не звук — пейзаж: долины и перевалы, где эхо катилось неделями.

Мы прошли по акустическим галереям, увидели сердце-насос, ровный труд великана.

— Хватит, — сказал Филин. — Он должен остаться не знающим о нас.

Орган подал ноту выхода, и вода сама отступила.

— Ну как? — спросил Филин.
— Я теперь знаю, как звучит тихий Бог, — ответил я.

Глава 34. Прыжок в меня

— Внимание всем, пристегнуться! — снова прокричал Филин.
— А куда? — насторожился я.
Филин ухмыльнулся и… промолчал.

Орган взял ноту. Впереди — гладь. Я понял и закричал:
— Нееет!

Мы впрыгнули в меня.

— Теперь мы в тебе, капитан, — сказал Филин.

Мы побывали во всех органах. Сердце билось барабаном, лёгкие были аккордеонами, печень — густым басом. Артерии — как автострады.

Minuimur! Мы уменьшились до клетки. В ядре — ДНК, две поющие реки. Ещё меньше — и я стал бы слогом.

Augemus! Мы увеличились — и оказались перед мозгом.

Нейроны горели, как галактики, синапсы пересекались мостами света. Мы вошли глубже, туда, где жили старые дороги памяти. В центре горела лампадка — мой «почему живу». Она держала звезду, ту самую из Звёздной Пыли.

Орган дотронулся до неё, и нейроны развернулись в новую Вселенную.

Глава 34а. Вселенная в моей голове

Мы проскользнули по нервным путям, и вдруг я понял — нейроны перестали быть клетками. Они разрастались, складывались в гигантские рукава света. Каждый синапс превращался в звезду, каждый аксон — в реку, и весь мозг стал похож на галактику, которая знает моё имя.

Мы оказались в иной Вселенной. Она не была копией той, где живут Орион и Магеллановы Облака. Эта Вселенная принадлежала только мне. Здесь созвездия складывались из воспоминаний, туманности — из сомнений, квазары — из неосуществлённых идей.

Я видел планеты памяти, вращающиеся вокруг звёздных центров пережитого. Одни светились мягко, как счастливые дни детства. Другие тянулись мраком, как мои ошибки. Всё было честно и величественно.

— Вот она, твоя Вселенная, — сказал Филин тихо. — Мы прошли через нейроны, и они раскрыли дверь. Это не «внутри тебя». Это ты сам.

И там, среди светящихся рукавов, я увидел знакомый знак. Стояла цветущая вишня. Она сияла белым пламенем весны, и всё внутри меня откликнулось одним словом:
— Домой…

Глава 35. Цветущая вишня

Мы оказались в саду. Там стояла вишня в цвету. Белизна её была теплее снега. Каждый лепесток — миниатюрная ладонь, способная держать свет.

— Дом, — сказал я. — Дом!

Орган сам понял команду. Мы мягко легли рядом с деревом. Костя провела пальцами по ветке, и та зазвенела скрытой колокольней.

Лепестки упали мне на ладонь и легли поверх звезды. Внутри ладони вспыхнуло: семя приняло влагу.

— Теперь ты знаешь маршрут, — сказал Филин. — Космос наружный. Космос внутренний. Космос между. Всё — один сад. И в его центре — вишня.

— Это конец? — спросил я.
— Это ключ, — ответил он. — Дом — не укрытие, а место, откуда мир любишь.

Ветер качнул ветви — и я услышал первый звук, золотой мост к себе.

— Внимание, — сказал Филин. — Пристегнуться — Переход. Домашний.

Орган взял ноту детского смеха. Мир сложился в облако теплоты — и мы снова были у Древа Переходов. На новой ветви висел плод со звездой под снегом вишнёвых лепестков.

— Назовёшь? — спросил Филин.
— Возврат без бегства, — сказал я.

Филин кивнул. Костя подняла лепесток и шепнула:
— Дом слышит.

И я понял: где бы мы ни прыгали, дорога обратно уже посажена. Она цветёт. И пока цветёт — я найду путь.