Два дегенерата

“Есть много сопротивлений. Одно лишь человеческое дыхание упирается в жар и холод, выкручивается в спираль, образуя мелкие, незаметные никому капельки водяного пара. Ветвистые деревья упираются в стволы своих собратьев, переплетаясь в единую дышащую систему. Лес – живое существо, которое, как огромная колония бактерий, расползается всё дальше и дальше. Мелочь пышащих алчностью цветков сеет свою волю прямо над ветвями абсолютной силы леса. Деревья – это его ключевая суть, главный фрагмент. Тысячи сотен столбов, стремящихся к небу, конфликтуют друг с другом, пока иная живность питается силой исполинов. Хладнокровно грибы пускают свои цепкие крючья в прочную кору, поглощая живительный сок; звери разрывают их груди, чтобы поселиться в них или пожрать ещё большую мелочь, насытившуюся нежной древесиной. Птицы собирают мелкие отмершие останки величественных деревьев, чтобы воссоздать из них идолы, которые помогут совокупиться с заинтересованными самками. Иные же строят себе лежбища прямо на кронах, массивные и прочные, чтобы пережить ветра и вскормить своё потомство, страждущее грабителей ветвей и земли.

Исполины погибают, их сущность гниёт, прочный дуб кренится и крошится, а насекомые устраивают панихиду по умершему. Личинки и муравьи превращают ещё величественные останки великана в пыль, оставив ненужную кору. Но даже на неё найдётся свой мародёр; расхитители собирают всё, что осталось от деревьев, ничего не должно пропасть даром. Пыль лишь напитает вечно голодную землю. Она всегда пожирает всё, что на неё попадает. Гниль и кал напитываются водой, а звери своими лапами перемешивают получившуюся суспензию с глиной и песком, сотворив землю. Из которой вновь прорастёт трава.

Сквозь кости мои трава прорастёт.

Лес – это место, которое я всегда считал священным. Жизнь струится по нему, остановившись на поляне, ты увидишь, как абсолютно всё вокруг дрожит и дышит. Дыхание жизни.

Тем рассветным днём я проснулся в лесу, я лежал на холодной земле, зрение показало мне, что было начало осени, а лёгкая прохлада подтвердила это предположение. Я поднялся с земли и понял одну важную деталь. Этот лес не был живым, он замер, ничего не шевелилось. Я не чувствовал дуновения ветра, деревья не качались, дрожания не было. Лес не дышал, но он не был мёртв. Будто фотограф запечатлел одно мгновение, и теперь я стою на этой фотографии.

Желтые листья повисли в воздухе, пролетающие птицы замерли, а белка будто боялась пошевелиться, её движение сразу бы выдало её существование.

Я бродил по остановившемуся лесу и боялся коснуться чего-либо. Будто вместе с этим лесом остановлюсь и я. Мои странствия приводили к тому, что я видел могучих расхитителей леса. Особых существ, обладающих невиданной властью в этом месте.

И первой же встречей была настоящая картина. Практически живопись смерти. Я видел оленя, которого грызли волки. Точнее, они должны были его грызть, но из-за стылого времени всё принимало иной вид. Повисший зубами в грузной шее оленя волк больше напоминал шерстяной галстук с окровавленным узлом. А его товарищ, уцепившийся в круп, изображал своим видом мантию или попону. Небрежные брызги кисти оставили на олене капли крови, а его пасть безмолвно вопила от боли. Он будто готовился встать на дыбы и стряхнуть галстук и пронзить его своими могучими рогами, не забывая про мантию,
которая определенно знает, что шея – более роскошное место для зубов, чем бедро.

Пройдя всего пару десятков метров, я заметил оставшуюся часть диптиха, без которого эта живописная картина не раскрывалась бы полностью. Трое волков удерживали в своих зубах полусъеденное тело олененка. Его брюшная полость была изорвана на куски, позвоночник, разгрызенный, болтался вместе с обезглавленной шеей. Само тельце не было располовинено только по причине заморозки леса, оно держалось на тонком слое кожи с шерстью, который вот-вот порвался бы от движений волков. Они удерживали в своих пастях его искусанные ноги, слюна, перемешанная с кровью, планировала на землю в форме длинных нитей с насаженными пузырьками-бусинами.

Два волка держали его спереди, тогда как последний тянул за ещё целую заднюю ногу, вторая валялась в метре от него, изъеденная почти до кости.
Посмотрев на волков, я заметил, что они были крайне исхудавшими, шерсть во многих местах была открытыми проплешинами, а кожа обтягивала рёбра настолько сильно, что могла порваться в любую секунду. Но секунд не было. А пузо каждого волка было неестественно наполненным. Они будут жрать, пока костей не останется от этой жертвы природного цикла. Сквозь боль растягиваемого желудка они будут жрать и жрать.

Они голодали крайне долго, только после такого болезненного ритуала пожирания волки могут хоть ненадолго почувствовать себя полноценными.

В этот момент я понял, что и сам сильно проголодался, нужно найти что-то съестное, но не животное. После этой бойни мне будет достаточно пары грибов и ягод.

Моё странствие продолжалось, я бродил по лесу уже несколько часов, голод усиливался, а с ним я всё больше обдумывал круг жизни. Покуда время застыло, я обладаю огромной властью над этим миром, я словно лев среди шакалов. Моя власть незыблема и абсолютна, я владею этими землями, а эти земли владеют мной, не давая мне пропитание.

Мои размышления остановил отдалённый звук ломающейся ветки. В паре десятков метров передо мной была открытая поляна с парой деревьев по центру. Именно оттуда исходил этот звук. Между деревьями прошло существо. Оно было человеческого роста, в обычной человеческой одежде: футболка и какие-то штаны. Но всё остальное было совершенно нечеловеческим. Кожа была цвета сильно накрахмаленной белой рубашки, слегка отдавала синевой. Голова была абсолютно лысой, а лицо… Ни глаз, ни носа, ни рта, ни ушей, ни морщинки. Плоскость. Оно увидело меня и повернуло голову в мою сторону, смотря то ли сквозь, то ли внутрь меня. У него не было правой руки, лишь оголённая плечевая кость торчала из-под бирюзовой футболки. Как это существо посмотрело на меня, так оно и отвернулось и пошло по своим делам.

Шакал не убьёт льва, а лев не убьёт шакала, – такая была мысль в голове.

Голод крутил ещё сильнее, живот урчал и кричал и был вознагражден. Куст малины, большая и сочная ягода усыпала все ветки. Мои пальцы хватали её и тут же забрасывали в рот, я не осматривал их на наличие жуков или личинок, я лишь хотел есть. Я ел с этого куста сладчайшую малину, пока не почувствовал насыщение, которого так долго ждал, наконец-то я поел.

А куст стал покачиваться от ветра. Что… Он дрожал при каждом моём касании, а когда я вгляделся, то увидел, что и маленький паучок бегал по веткам, стараясь переделать порванную мной паутину.

Я оживил куст и всё, что было на нём. Дарую жизнь, дарую энтропию, дарую волю существовать. Дар ли это или безумие, мне было неведомо, я тут же вспомнил добродившее безликое однорукое существо. Егеря под двумя безлиственными деревьями, ветки которых напоминали кровеносные сосуды. Он хранил покой этого места, а я его нарушил.

Не нужно забивать голову лишним, он не видел во мне угрозу, возможно, я часть замысла, как и он. Я двигаю, а он останавливает. Единая система, схема, уравнение жизни и нежизни.

Мне нужно отправляться дальше, жажда от сладкой малины начала меня мучить намного сильнее. Моё тело просило о воде, а я хотел потакать ему.

Как найти ручей? Шум. Но я находился в застывшем лесу, где даже мои шаги еле-еле издавали хоть какие-то звуки, а значит, остаётся лишь бродить, плутать и надеяться.

Морщинистые лики деревьев, обсыпанные щетиной мха, уже стали становиться похожими друг на друга. Чем больше ты находишься в лесу, тем быстрее такая концепция, как “заблудился”, становится естественной частью твоего естества. Не то чтобы нельзя было понимать, что я иду на север от волчьего пира, но сложить какой-то конкретный маршрут было невозможно. У меня даже начало складываться впечатление, будто лес начал меняться после того, как я оживил куст малины. Судьба даровала мне великую способность, по которой я бы мог спасти лес… или начать ориентироваться в нём.

Действительно, мои следы. Они шевелятся, еле заметно, но обрамляющие их границы полного недвижения позволяют определять мой путь. Хорошо-хорошо, теперь я не заблужусь, вполне возможно, что, взяв какую-нибудь корягу и чертя ей полоску, я бы мог составить живую карту.

Но сухость в горле не дала мне многое обдумать. Да и мой таинственный знакомый вряд ли бы одобрил моё желание ускорять энтропию.

Учитывая, что я не натыкался на следы, то, вероятно, однорукий не обладает такой же силой, что и я. Он вынужден существовать в замёрзшем мире, а значит, лев здесь я, а он шакал. Я дарую лесу дыхание, я его пастырь, его акушер, волхв и верховодец. По касанию моих пальцев птица будет взмывать к небесам и алчно впиваться клювом в жирных личинок; застрявший в яме рогами олень начнёт своё разложение; волк, застрявший на льдине, будет унесён на центр реки, чтобы захлебнуться в ледяной воде.

На весь лес должен быть свой хранитель, тот, кто контролирует его дыхание, позволяет жизни растекаться во все стороны. Не только ветви-сосуды, крепко вцепившиеся в природный цикл, но и ещё великий хищник, особый зверь, носящий в себе власть, подобную помазанному богом монарху.

Я бы был таковым. Пусть шакал и бродил где-то, но лев не убьёт шакала, а шакал не убьёт льва. Ибо поклоняться за силу должны мне все твари лесные, что покой их хранится моей дланью.

Полный амбиций, чувства власти и незыблемой гордыни, я приблизился к месту, что помогло бы мне разделить всю красоту этого мира с моим лесным народом. Ручей, застывший, словно стеклянный. Сквозь его прозрачную корку я видел будто бы ржавую гальку, на порогах вода превращалась в белые пушистые кудри волос, а на границах между гладью и гремятухой встречалась мутная, похожая на туман дымка из вздувающегося песка.

Следующие секунды проходили быстро, я поскользнулся на поросшем мхом влажном камне, и мои руки опустились на дно ручья с брызгами, окатившими моё лицо.

Вся тишина леса была нарушена в одно мгновение. Грохот воды, бьющейся и журчащей, оглушил меня подобно взрыву гранаты. Бесконечный поток устремился вниз по склону, а весь мой путь, что я успел пройти, ожил. Лес задрожал и задышал. Я слышал сквозь ручей далекие вопли оленя, которому в то мгновение перегрызали горло волки. Я слышал, как ветер зашелестел среди ветвей, а деревья захрустели от долгого сна. Листья посыпались, а птицы стали отправлять друг другу свои серенады. Ещё немного, и каждая частичка леса зашевелилась в едином танце. Танце жизни. Танце дыхания леса.

И я припустил губы к ручью, мои зубы заныли от холода, но как же эта вода была вкусна, лёгкая сладость и насыщение, которое мне требовалось так долго. Я пил до тех пор, пока меня уже не начало тошнить от воды. Я чувствовал насыщение, которого ждал так долго.

Мои действия не останутся незамеченными. Шакал, что бродит по лесу, явно хочет узнать, зачем лев всё это совершил. Но наша власть над этим местом была настолько неравна, что я не боялся ничего. После моих долгих странствий я чувствовал усталость, и всё, что я хотел, – это подняться на вершину холма.

Каждый шаг отдавался лёгкой тяжестью в икрах, мои ноги наконец-то заболели, а я начал запыхиваться. Мне этого не хватало, будто пока сам лес не начал дышать, то я и не чувствовал всей той гнетущей силы, что на меня давила.

Однако во всей этой боли я чувствовал истинное наслаждение от совершенного мной. Я дал жизнь тому, что навсегда должно было остаться одной большой картиной. Раньше, когда мне приходилось видеть пейзажи художников настолько великих, что их труды хранились в галереях, то меня всегда будоражило, что они запечатлели лишь один момент в долгой истории этого мира. Теперь я мог одним касанием даровать жизнь тому, что должно оставаться недвижимым навеки. Власть меня обуяла, но с тем и пришло осознание. Не егерь, а художник. Не шакал, а настоящий лев. Тот, кто сохранил вид вещей в таком виде, чтобы передать красоту мгновения. Только художник может уловить тот самый момент, когда пейзаж имеет право быть нарисован, а моя воля и стремления всё разрушили. Композиция нарушена.

Олень, пожираемый волками, должен был оставаться на пике силы, противостоять множеству врагов. Его воля к жизни и жажда победы создавала величественный образ. Как нечто могущественное приходит к упадку под давлением массы, а теперь этот момент угасания пропал. Есть лишь триумф жадных победителей, не осознающих, какое свершение они сотворили. Для них это лишь пища, а для оленя это было нечто большее, последний шанс сохранить свою жизнь, не осознавая, что бой проигран.

Птицы, застывшие в воздухе, словно символ несбыточной мечты, но теперь они достигнут своей цели. Всё в этом мире становится возможным.

Оно должно было продолжиться, всё это часть единого мира, большого организма, леса, полного сопротивлений и борьбы. Где каждое мгновение важно, но оно не должно заканчиваться. Красота в глазах смотрящего.

Мой путь был долог, но вот я приближался к вершине, и я увидел крышу старого ветхого дома из брёвен, его крыша сильно осела. Маленькие оконца с закрытыми ставнями и болтающаяся на одной петле дверь.

Дом, мой уютный и родной мне дом, всё, что я хочу, – это передохнуть пару часов, чтобы дальше продолжить изменять этот мир. Дверь проскрипела от моей руки, а мне потребовалось какое-то время, чтобы прикрепить вторую петлю обратно к косяку. Выемки были полны гнилых опилок, вот, будь у меня инструменты, то закрепить её было бы легче.

Внутри дома была кровать с мятой простыней, маленькая железная печь и охапка дров, лежащая рядом с ней. Люк в потолке с приставленной лестницей вёл на чердак, но мне не хотелось подниматься. Вероятно, там меня бы ждали неожиданные гости в лице гнезда птиц или же мышей. Пусть хоть кто-то сегодня не будет мной встревожен.

Осмотрев печь, я нашёл маленький коробок со спичками и пару скомканных листов бумаги. Растопка. Соорудив небольшой вигвам из веток и дров, я поджёг его оставшимися спичками и ждал, когда печь наполнит комнату теплом, сам же свалился на кровать и, прикрыв рукой глаза, попробовал хоть немного вздремнуть. Сон обещал быть коротким и тревожным.

Мне приснилась гниющая туша льва, его тело было проткнуто множество раз чем-то острым, на его шерсти засохла ржавая кровь, из носа и пасти вытекали черные струйки. Он лежал так, словно пытался забиться в угол, но он был на открытой поляне, мог бежать, но выбрал пятиться. По всему его телу бегали маленькие муравьи, они грызли его тело, заползали в глазницы и пасть. Мухи прилетали к его ранам и откладывали туда яйца. Гиены подбегали к его телу и грызли его лапы. Его грива начала оседать, впитывая гниль, стекавшую из ран. Его тело становилось тоньше, слои кожи пропадали, пока опарыши жрали его плоть. Белёсые ребра обнажились одновременно с черепом, пока живот продолжал увеличиваться. Он лопнул, и оттуда вывалилось ещё больше червей, птицы стали подлетать к телу, поедая останки плоти и опарышей. Мухи разлетались во все стороны. Шакалы дрались за кости. И вот к пиршеству пришёл хозяин всего. Безликий, однорукий. Он сорвал стухшую, поеденную гриву и нацепил ее на голову, словно корону. Шерсть местами слиплась и напоминала лучи солнца на детских рисунках. Король развёл руку и культю в стороны и посмотрел прямо на меня своим безглазым взором.

Я проснулся от боли в груди, моё тело пронзала ужасная боль. Я видел, как безликий егерь кромсал меня острым ножом. Каждый удар приносил новую жгучую боль, а предыдущая не переставала проходить. Нет, я не хочу, я лев, лев не умрёт от шакала. Но боль нарастала, а вместе с ней и холод. Липкая кровь залила мне всё лицо, я уже не видел ничего, глаза почти не открывались. Холод. Только холод.

Сущность шакала переменчива, и даже муравей может сожрать льва. “

-Ну, как тебе? - Макинтош раскурил новую сигарету, он любил выпускать струйки дыма из носа, изображая из себя первобытного дракона. С его узким лицом, покрытым шрамами от угрей, оно действительно походило на нечто чешуйчатое. - Мне очень нравится всё, что я сделал. Это сложное переплетение искусства с природой.

В баре тем вечером было прохладно, и Кортни, как большая черепаха, заползал в свой здоровенный свитер почти с головой. Выползая только для того, чтобы сделать очередной глоток пива или затяжку из своего вейпа. Он почесал лысую голову, которая слегка шелушилась, и пара кусочков перхоти посыпались ему на плечи, и заговорил.

-Знаешь, всё, что я прочёл, – это самое претенциозное говнище, которое я мог сегодня прочесть. У тебя язык трахнутого морфемами Кастанеды. Не знаю, чего ты этим хотел добиться, но читать просто невозможно.

Из черепашьего свитера взлетели облака черничного пара, а Макинтош затушил сигарету и сделал глубокий вдох, за которым его собеседника будет ожидать оправдательный монолог о невероятности рукописи.

-В том-то и дело, что ты ничего не понял. Это амбиции! Борьба с миром, который тебя поглотит. Будто безликий есть особая сущность, воплощение творца, что борется со снобом. А текст такой, потому что всё идёт от лица сноба! Пролетарское искусство, ёпта! -Последнее слово он произнёс с твёрдой интонацией и лёгкой кривизной в голосе, чтобы сделать всё сказанное им более комичным. Макинтош не любил спорить о своем творческом потенциале, он всегда себя считал крайне талантливым и не принимал чью-либо критику. Для него все вокруг были непонимающими его истинного гения. Ну, либо ему просто хотелось услышать побольше похвалы.

Они оба помолчали какое-то время, Кортни пошёл наливать себе третью кружку портера за сегодняшний вечер, а Макинтош ушёл в туалет.
В баре кроме них не было почти никого, парочка таких же портовых рабочих в свитерах и куртках сидели парой столиков дальше от них и отдыхали после долгой и затяжной вахты. Пожилой бармен со смешными усами моржа ковырял у себя в зубах языком, пытаясь выковырять кусочек говядины. От этих движений языком компания студентов, сидящих в углу бара, иногда пробивало на хохот, уж слишком забавным им казалось это приглашение старика поработать ротиком.
По телевизору шёл прогноз погоды, где сообщалось о приближающейся грозе, пара щелчков пульта, и вот скучные новости переключились на такой же скучный футбольный матч, который никто не смотрел. Ещё пара щелчков. Какой-то музыкальный канал, где крутят клипы рок-групп, что давно уже развалились то ли от наркомании солиста, то ли от ненужности. В любом случае это хоть заглушит бубнёж студентов об экзаменах и мечтах и четырежды пересказанные истории из более славной молодости двух работяг.
Макинтош какое-то время рассматривал себя в зеркале. Он имел какую-то патологическую нелюбовь к чистоте, вместо того чтобы помыть руки, он включил воду и смотрел, как она журчаще льётся в слив. Изображая, что он что-то делает важное, ему становилось как-то проще. Поправив свои слегка жирные волосы, зачесав их пальцами назад, он вышел из туалета.
Кортни же притащил за стол две кружки пива, всё-таки его слова могли обидеть Макинтоша, и нужно было хоть немного загладить вину. Они снова уселись за стол, и Макинтош оттопырил воротник своей рубашки вверх, чтобы ещё больше походить на дракона.

-Хорошо сидим. -Начал Кортни, он дико ненавидел всё это неловкое молчание, которое происходит от лёгких ссор, связанных с творчеством. Пожалуй, Макинтош был по-особенному раним, когда его работы критиковали.

-Угу. -Макинтошу добавить было нечего, слова про нечитабельность его текста до сих пор колотили по голове.

-Чё “угу”? Дружище, ты настолько зациклился на моих словах? Ты ж меня знаешь, я только едкие слова умею говорить, ***во я критикую. Да и есть кое-что такое, что тебе могу показать-рассказать.

Макинтош раскинулся на своём стуле, покручивая в руке кружку, а Кортни достал телефон, слегка потыкал в нём и, сделав глубокий вдох, начал рассказ.

В далёкой деревне, где-то на обратном конце света, что находится на периферии железных дорог. Те самые станции, где никогда никто не выходит, вот там она расположена. Лес, глубокий и широкий, а вокруг него десяток мелких домишек, где ещё живут люди. Ну, ещё совсем недалеко выход к озеру, наверное, самое красивое место, что может оказаться в подобном месте.
Такие покинутые места всегда должны иметь какой-то символ, чтобы поддерживать их существование. Чаще всего это церковь с таким старым священником, будто вокруг его древности и основалась вся деревня.
Символом этой деревни, тем, что даровала покинутым людям надежду, были брачные игры лебедей каждую весну. Это не просто символ любви. Лебеди не могут жить друг без друга, белая грациозность. Два ангела, воплощение невинности. Чистая невинность, даже несмотря на то, что всё это зов природы, чтобы продолжить потомство. Именно из-за того они и невинны, что совершают свой брачный танец от чистого сердца.

Деревенщины приходили к озеру каждую неделю. Когда две птицы кружились в кругах на воде. Закатные лучи попадали под таким углом на озеро, что оно становилось вторым солнцем. Пылающий водный диск и два ангела на нём. Это был символ деревни. Красота в себе и во всех. Словно, если эти два лебедя перестанут существовать, то всё, что удерживало деревню от гибели, просто исчезнет. Небытие взойдёт на забытый край, и всё станет неважным.

Но лебеди живы. Лебединое солнечное озеро сияло, а жители продолжали им любоваться. Когда в твоей жизни мало разнообразия, то ты хватаешься за то, что хоть как-то её изменяет, и держишься до самого конца. Это не просто надежда, а всепоглощающая идея об изменениях. Река изменит свой поток, а солнце взойдёт на западе, невозможное свершится, как свершалось свершимое всегда.

Их было семеро, видимо, потерявшиеся во времени, алкоголе и веселье друзья. Их появление сразу стало заметно в деревне, где никогда до этого не было настолько оглушительного и задорного смеха. Тихая мистерия заменилась грохотом и хохотом. Они двигались прямо вглубь, прямо к пруду. Это замечали жители, но не считали, что даже неожиданно появившиеся гости смогут что-то испортить.

Они расположились прямо у пруда, расставляя палатки, девчонки шутили, выпивая пиво, а несколько парней поставили мангал и красовались своими мускулистыми торсами. Лучезарная счастливая молодость, при которой вам не хочется волноваться ни о чем, лишь радоваться и наслаждаться. Они ещё не обременены ответственностью, а значит, могут позволить себе безумные свершения.

Их посиделка медленно приближалась к вечеру, их мутные головы всё больше заплывали от выпитого. Бутылки копились изобилием на пляже, как и мусор. Нет, они не хотели мусорить, всё собиралось по пакетам.

Небо алело, озеро становилось вторым солнцем, а с небес спустились лебеди. На что сразу обратили внимание девушки и принялись их фотографировать. А хмельные головы парней нагнетались от шуток и бреда. Глупый спор. А сможешь одного из них поймать? Не вопрос.

Первый парень опустился к берегу. Ноги касались теплого влажного ила, парнишка погружался в сияющее озеро, приближаясь плавными движениями всё ближе и ближе к лебедям. Они не чувствовали опасности. Жители деревни кормили и заботились о них. Нырок под воду и резкий рывок.
Один лебедь тут же взлетел и кружился вокруг схваченного возлюбленного, который активно пытался взлететь, пока его удерживали за лапу. Он хлестал крыльями по лицу пьяного хищника и утробно гоготал. Парнишку это лишь ещё больше злило, и он схватил лебедя за шею и свернул её.

С усмешкой на лице он вернулся на берег и стал показывать свою тяжелую добычу друзьям, второй лебедь продолжал кружиться над телом своего возлюбленного. Парнишка сфотографировался с мёртвым лебедем, а пьяным друзьям пришло в голову ещё большее безумие. Подбить самого слабого из них на осквернение тела. Тот после долгих разговоров и пары глотков водки всё-таки согласился.

Он слегка приспустил свои шорты, вытащив вялый член, и принялся стучать по выкрученной шее, а потом и по голове мёртвого лебедя. К нему подошла его женщина, и от касаний всё встало и напряглось. Теперь это унижение благородного выглядело ещё более комично. После пары очередных глупых фоток успокоение пришло, и тело лебедя выбросили в сторону. Время приближалось к ночи, и нужно было расположиться к ночевке.

Их палатки стояли чуть вдалеке от озера, ближе к лесу. Ночью к ним стала двигаться паства. Они резали палатки и вытаскивали из спальников пьяных ребят, связывая их полуголые тела веревками. Их потащили прямо к озеру, где стоял длинный белый балдахин, а перед ним алтарь из веток с лежавшим на нём мёртвым, облепленным мухами лебедем.

Они стояли в ряд перед балдахином, жители деревни освещали всё темное пространство фонариками, часть из них была направлена только на алтарь.
Незваные гости ещё не понимали, что их ожидает и с чем они столкнулись, алкоголь ещё не до конца выветрился из крови. Хозяева молчали, они лишь сорвали балдахин, под которым находилось нечто, напоминающее клетку, нет, скорее, каркас, схожий по форме с человеком. В его центре находился второй лебедь, уже мертвый, его живот был разрезан, и внутренние органы болтались на металлических креплениях.

Они потащили убийцу к каркасу, вставляя его руки и ноги в выемки, затягивая ремнями. С помощью ножей и ножниц сняли остатки одежды и обвязали туловище вокруг центральной части, прижимая останки лебедя к спине. Весь этот каркас развернули, чтобы поместить в него надругавшегося над лебедем человека.

После того как их расположили в нём, к ним стали подходить мужчины с острыми ножами, они приблизились к их пенисам и срезали их резким движением. Эти окровавленные раны прижгли огнём. Стоны и крики наполняли тихое озеро. Пот с кровью налипал на все подряд. Кровоточащий пах, несмотря на прижигания, до сих пор кровил.

Один из деревенщин, держа окровавленный сгусток с перьями, приблизился к убийце и стал пришивать его на место обрубка. Другой же срезал нечто торчащее из мертвого лебедя, это был пенис. Лебединый скрученный спиральный пенис.

Когда половые органы лебедей были пришиты к потревожившим покой, то каркас снова развернули так, чтобы оба мученика смогли совокупиться друг с другом. Каркас двигали по направлению к ним. Он лязгал и гудел от движений, невинная любовная связь для продолжения рода. Такая же невинная, что ждала полуголых девушек, к которым уже стали подходить обнаженные жилистые старики. Стоны, крики, боль заменили собой всё. Их стало становиться так много, что больше в ту ночь ничего нового не было слышно.

Два тела, обмазанные кровью с приклеенными лебедиными перьями, плавали по сияющему солнечному озеру, все жители деревни собрались посмотреть на это благое действо. Когда твоя жизнь скучна и в ней мало что есть, то только просмотр на брачный танец лебедей сможет её удовлетворить. Скоро подрастут новые лебеди, зачатые в прекрасную летнюю ночь.
Чистая пляска двух возлюбленных начнётся вновь.”

-То есть, ты просто написал классический сюжет слэшера и обернул его в какую-то ****утую притчу про лебедей? Лебеди-лебеди-лебеди. -Кортни посмеялся и встал со своего места, сильно растягиваясь. -Пошли на улице покурим, здесь слишком душно стало.

Макинтош накинул своё пальто и вышел со своим другом на улицу. Порт сиял многоцветными огнями, а рыжее солнце заходило за горизонт. Ветер медленно усиливался, сегодня будет ливень, а где-то там в море и шторм. Они прикурили от одной зажигалки сигареты и смотрели на уплывающий закат.

-Ну что поделать? Мы оба смешные бездари, немного там, немного сям. Пишем, чтобы хоть как-то скуку от жизни истратить,- Макинтош сбросил пепел себе на руку.- Ты прикинь, что будет, когда станем известными и крутыми, типа, волки в большом лесу, всех хаваем.

-Тогда уж альфа-волки, чтобы ещё сучек ****ь можно было.

На их лицах появились улыбки, они стали посмеиваться, в этом мире не было ничего крепче дружбы черепахи и дракона. Ветер становился беспощадным, они уже собирались зайти назад, но Макинтош воспарил вверх, он вертелся в безумном вихре. Кортни был захвачен ветром вместе с ним. Рёв, дикий разрушительный рёв. Ветер закручивал их в спираль, они расходились по дуге, вертелись и кружились, тела тянулись в глубь. Всё крошилось. Кровь, плоть, кости разъезжались и рассыпались. Теперь от них не оставалось ничего, кроме песка. Песок усеивал всю землю, стирая в пыль бар, порт и высушивая безбрежное море. Только песок и два странника, идущих по нему.