Созвездие, которого никто не видел

Последнее, что увидел Макс на экране своего телефона, — это уведомление о доставке еды. «Курьер в пути» — весело подмигивала иконка. Он фыркнул, сунул аппарат в карман куртки и, отойдя от последнего шаткого столба с жужжащим трансформатором, сделал еще несколько шагов вглубь леса. Он и не планировал уходить далеко. Просто хотел выйти из душной однушки, где пахло старым линолеумом. Просто пройтись по краю соснового бора, что начинался прямо за пятиэтажками его спального района. Сделать пару кадров для своей страницы в социальных сетях: «На природе, заряжаюсь!», хештеги #сибирь #тайга #свежийвоздух. Его девушка Катя обожала такие фото. Создавала иллюзию жизни. Но вот он уже не видел края леса. И пятна ржавых балконов не проглядывали сквозь чащу. Сосны сменились какими-то корявыми елями, земля ушла вниз, в сырую низину, поросшую папоротником по пояс. Макс остановился, кряхтя, вытер лоб. Было тихо. Не по-городски тихо, когда гул машин — это фон, который мозг просто отсекает. Здесь тишина была активной, плотной, она давила на барабанные перепонки, и в этой тишине звенело. Он достал телефон. Надпись «Нет сети» резанула глаза своим знакомым безразличием. Карта в приложении замерла, синий кружок его местоположения беспомощно мигал где-то посреди зелёного безличия.
- Ну, класс, — буркнул он себе под нос. Голос прозвучал странно громко, почти оскорбительно для этого места. Макс развернулся и пошёл назад. Или ему так казалось. Через десять минут он вышел к кривому ручью, которого, казалось, не было на его пути. Сердце ёкнуло, но он загнал панику глубже. «Не потерялся, просто немного заблудился. Нужно просто выбрать направление и идти». Он шёл. Сосны снова сменились елями. Пни, бурелом, кочки, поросшие мхом. Всё выглядело одинаково. Через полчаса он понял, что плутает по кругу. Он уже видел этот поваленный ствол, похожий на скелет гигантской рыбы. Он уже видел этот камень, поросший лишайником, напоминающий чей-то череп. Небо, которое он хотел сфотографировать для Кати, стало серым и низким. Оно не было ни драматично-грозовым, ни пронзительно-синим. Оно было занудным. Плоским, как потолок в казёнке. Оно не обещало ни дождя, ни солнца. Оно просто было. И с каждой минутой опускалось всё ниже, давя на макушки сосен, на плечи Макса. Он сел на валежину, достал телефон. Ярость экрана была выручена на максимум, он светился неестественно синим пятном в серо-зелёном мире. 5% заряда. Он лихорадочно попытался отправить смс Кате, чтобы та не переживала. «Ошибка отправки». Макс впервые за долгое время остался наедине с собой. Без ленты новостей, без смешных роликов, без переписок. Только он, его учащённое дыхание и это огромное, молчаливое, равнодушное небытие леса вокруг. Он ощутил это физически — как лёгкая, но невыносимая тяжесть начала давить на него. Давила тишина. Давило это серое небо. Давили эти бесконечные, безразличные деревья, которым было совершенно плевать, жив он или сдохнет тут от голода и страха. Они просто стояли. Тысячи лет они просто стояли. И будут стоять. Он уткнулся в телефон в последней попытке сбежать. Экран погас. Чёрный прямоугольник отразил его собственное, испуганное лицо. А потом погас и он, превратившись в бесполезный кусок стекла и пластика. И в этот момент тишина разорвалась. Не резко, не громко. Напротив, это был звук такой древней, такой вселенской тоски, что кровь стыла в жилах. С низкого серого неба, прямо сквозь эту унылую пелену, прорезался одинокий крик журавля. Он был невероятно далёк и в то же время пронизывал всё существо насквозь. Это был не просто звук. Это был вопрос. Вопль в пустоту. Зов, на который, как знал Макс, никогда не будет ответа. Крик замер где-то в вышине и растаял. И тишина, нахлынувшая вновь, стала уже совсем другой. Она была не отсутствием звука. Она была присутствием чего-то огромного, старого и абсолютно безразличного. Макс сидел на мокром бревне, сжимая в руке мёртвый телефон, и впервые в жизни подумал не о том, во сколько ему придёт заказ, а о том, насколько ничтожно мал он сам, его жизнь, его проблемы и весь его понятный, цифровой мир перед лицом… Этого. Он вглядывался в серую пелену неба, пытаясь разглядеть улетающую точку, но не видел ничего. Только бесконечную, холодную пустоту.

Именно в этот миг всё и началось…

Он шёл уже, казалось, целую вечность. Ноги, одетые в модные кроссовки с тонкой подошвой, горели от сотен мелких камней и корней. Лес не хотел его отпускать. Он петлял, обманывал, подсовывая знакомые приметы, которые оказывались обманкой. Макс уже не пытался идти «логично», он просто брел, подчиняясь слепому инстинкту выживания, который медленно, но верно просыпался где-то глубоко под слоями городских привычек. И вот деревья начали редеть. Сердце его ёкнуло от слабой надежды. Он зашагал быстрее, расталкивая колючие лапы елей, и вывалился на отрытое пространство. Это была не дорога. Это была поляна. Огромная, поросшая жухлой, по пояс высотой травой, усыпанная валунами, будто брошенными с неба рукой великана. Посредине стояла одинокая, кривая лиственница с обломанными ветрами ветками. На краю поляны чернела старая, сгнившая избушка — просто четыре стены и провалы окон, словно пустые глазницы. Вспыхнувшая надежда погасла, словно его телефон. Он был та же далёк от спасения, как и час назад. Только теперь он понимал это ещё отчётливей. Здесь, на этом открытом месте, его одиночество и ничтожность ощущались ещё острее. Лес хоть как-то защищал, прикрывал. Здесь же он был на ладони у чего-то огромного. Ноги подкосились. Он плюхнулся на холодный, поросший мхом камень, опустил голову в ладони. По щекам текли слёзы — тихие, горькие, от которых становилось только хуже. Он думал о Кате, которая сейчас, наверное, волнуется, почему он не отвечает. Думал о тёплой пицце, что, наверное, уже остыла у его двери. Думал о дурацком сериале, который они не досмотрели. Эти мысли были такими мелкими, такими игрушечными на фоне этой чудовищной, реальной пустоты. Он сидел так, не зная, сколько прошло времени. Минута? Час? Время потеряло свой цифровой, чёткий ход и растеклось бесформенной массой. И тогда он поднял голову. И замер. Небо очистилось. Тусклая серая пелена разорвалась, её сдул ночной ветер, и над головой у Макса развернулось нечто, чего он никогда в жизни не видел. Это была бездна. Чёрная, бархатная, бесконечно глубокая. И в эту бездну было брошено несметное количество алмазов. Звёзды. Не двадцать-тридцать, как в небе под городской засветкой. Их были тысячи. Десятки тысяч. Они не мерцали романтично — они горели. Холодным, яростным, безразличным огнём. Млечный Путь был не бледной дымкой, а настоящей рекой, взрывом звёздной пыли, переливающимся мостом через всю чёрную пустоту. Макс вскинул голову и не мог её опустить. Его рот был открыт. Дыхание перехватило. Всё его естество, всё его нытьё, весь его страх — всё это смялось и улетело прочь под давлением этого зрелища. Его мысли, которые минуту назад крутились вокруг «лайков» и доставки еды, застопорились и пошли трещинами. Он не видел «созвездий». Он видел расстояния. Он понимал — не умом, а кожей, костями, — что свет от некоторых из этих холодных точек шёл к нему тысячи, миллионы лет. Что некоторые из этих звёзд, чей свет он видит сейчас, возможно, уже погасли, а он всё ещё видит их призрак. И он сидел здесь, на крошечном, мором камне, на крошечной планете, затерянной где-то на задворках одной из таких же галактик. В голове, вопреки воле, поплыли обрывки школьного курса астрономии, научно-популярных роликов. Возраст вселенной. Миллиарды лет. Бесконечное расширение. Тёмная материя. Раньше это были просто слова. Умные цитаты для поддержания беседы. Теперь это была реальность. Реальность, от которой кровь стыла в жилах. «Зачем?».
Мысль пронеслась тихо, но с такой силой, что он даже вздрогнул. Зачем всё это? Зачем этот невероятный, чудовищный по масштабам механизм? Зачем эти миллиарды лет, эти галактики, эти звёзды… и он, маленький, дрожащий от холода человек, сидящий на камне посреди сибирской глухомани? Для чего? Чтобы он ходил на работу, которую ненавидит? Чтобы платил за ипотеку? Чтобы постил фотографии еды? Это было так абсурдно, что он чуть не рассмеялся. Горьким, надрывным смехом. Он смотрел в бездну. А бездна, холодная и безразличная, смотрела на него. И в её взгляде не было ни злобы, ни любви, ни одобрения, ни осуждения. Не было просто ничего. И в этом полном, тотальном безразличии космоса к его судьбе вдруг родилось странное, новое чувство. Ещё не смысл. Но его предтеча. Ощущение собственного присутствия. Он здесь. Он видит это. Он единственный во всей этой необъятной, чёрной вселенной, кто видит этот конкретный кусок неба над этой конкретной поляной и осознаёт это. Он больше не был «Максом из города». Он был сознанием. Кусочком вселенной, который внезапно проснулся и осмотрелся. Он вытянул руку, загородил ладонью часть Млечного Пути. Крошечная человеческая рука на фоне бесконечности.
- Я есть, - прошептал он. И эти слова прозвучали не как жалоба, а как констатация величайшего, необъяснимого факта. Впервые за всю жизнь он думал не о том, что ему нужно иметь. Он думал о том, что он есть. И это было самым пугающим и самым прекрасным открытием в его жизни. Он не молился. Он не знал, кому или чему можно молиться перед лицом такой бесконечности. Вместо этого он начал спрашивать. Тихо, вслух, обращаясь к холодному звёздному небу, так если бы оно было безмолвным, но могущественным собеседником.
- Зачем? - его голос прозвучал хрипло и неуверенно, его поглотила ночная громада. - Ну зачем всё это? Вся эта… гигантская машина? Галактики, туманности, чёрные дыры… и вот я. Зачем? Он ждал ответа. Глупое, детское ожидание - что вот-вот разверзнется небо и громовой голос объяснит ему смысл мироздания. Но ответа не было. Был только ветер, шелестящий жухлой травой, да леденящий холод, пробирающий под куртку. Но потом он посмотрел на свои руки. На то, как они дрожат. И он вдруг ощутил это. Ответ пришёл не словами. Он пришёл ощущением. Он почувствовал - нет, он узнал - что атомы в его дрожащих пальцах, углерод в его клетках, железо в его крови - всё это было рождено в ядрах давно взорвавшихся звёзд. Он не был чужим в этой пустоте. Он был её плотью. Её забывшим себя продолжением. Он был Вселенной, которая смотрит на саму себя. Не для чего-то. Просто потому, что может. «Почему родился именно я?». Ответом был ветер, что трепал его волосы. Он родился по той же причине, по которой дует этот ветер — потому что сложился уникальный, невероятный набор обстоятельств. Цепочка случайностей длиной в миллиарды лет. Он был космической случайностью. Но разве это не чудо? Разве самое невероятное, невозможное чудо — не то, что произошло вопреки всем вероятностям? Его существование было математическим нонсенсом. И от этого оно становилось только ценнее. Он спросил : «В чём тогда смысл, если всё кончится?». Он посмотрел на Млечный Путь. И ответом была его неторопливая, величественная тягучесть. Смысл был не в конечной точке. Смысл был в самом процессе. В движении. В том, чтобы гореть, как горела эта звезда прямо над ним — яростно, холодно, отдавая свой свет в пустоту, не ожидая ничего взамен. Смысл был не в вечном памятнике, а в самом акте жизни. В том, чтобы чувствовать этот холод камня под собой, видеть эту красоту, дышать этим воздухом. «Почему всё так несправедливо? Почему некоторые люди умирают, не успев ничего понять?». Его взгляд упал на сгнившую избушку на краю поляны. Она медленно, столетие за столетием, возвращалась в землю. Становясь прахом, она давала жизнь мху, жукам, новым деревьям. Вселенная не знала справедливости или несправедливости. Она знала круговорот. Жизнь и смерть были не врагами, а партнёрами в бесконечном танце материи и энергии. Его собственная жизнь была лишь кратким всплеском в этом танце. Мигом между двумя вечностями тишины. И этот миг нужно было не пережить, а станцевать. Мысли текли сами, рождаясь не из логики, а из чистого, незамутнённого восприятия. Страх уступал место странному, холодному спокойствию. Он не нашёл ответов. Он перестал в них нуждаться. Он понял, что вопросы были важнее. Сам акт их задавания - этот мучительный, прекрасный порыв человеческого духа - и был доказательством того, что он жив. Что он не просто биологический автомат. Он лёг на спину на колючую траву, не чувствуя холода, и утонул взглядом в звёздной бездне. Он уже не был одинок. Он был частью этого всего. Крошечной, мимолётной, но мыслящей частью. И тогда он задал следующий вопрос, уже без страха, с тихим изумлением: - И что же мне теперь со всем этим делать? Ответ пришёл мгновенно, откуда-то из глубины его собственного, обретённого существа. «Жить». Он лежал на спине, впиваясь взглядом в бездну, и вопросы рождались в нём сами собой, тихие и ясные, как эти звёзды. Они уже не были паническими, они стали диалогом. «Зачем я здесь?» - спрашивал он, и ответ приходил не словами, а внезапным осознанием невероятной цепи событий, что привела его на эту холодную землю. Он представил себе нить, тонкую как паутина, протянутую сквозь миллиарды лет. Взрыв сверхновой, подаривший миру нужные элементы. Бесконечная вереница предков, каждый из ;которых должен был встретить именно своего партнёра, выжить в эпидемии, не погибнуть от когтей саблезубого тигра, просто чтобы в конце этой немыслимой лотереи появился он. Его рождение было чудом статистической невозможности, и тот факт, что он может осознавать это чудо, был вторым чудом. Он был не случайным гостем во вселенной, а её законным дитём, собранным из её же праха, и его способность удивляться этому была не ошибкой, а кульминацией всего этого непостижимого процесса. И тогда его осенило. Он не просто смотрел на вселенную. Вселенная смотрела на саму себя через него. Его глаза были её глазами. Его холод, его благоговейный ужас, его внезапная, пронзительная любовь к этому мшистому камню под щекой - всё это было её способом чувствовать. Она была бесконечно богата, у неё было бесчисленное количество таких органов чувств - в каждом жуке, в каждой травинке, в каждом медведе, спящем в своей берлоге. Но он был уникален. Именно этот конкретный узор нейронов в его голове, сплетённый его генами и его воспоминаниями о запахе городского асфальта после дождя, был тем единственным инструментом, через который она могла ощутить себя именно так. Увидеть свой звёздный свет именно его глазами. Понять свою грандиозность через его мелкий, человеческий страх. И в этом не было никакой великой цели, только ненасытная, бесконечная жажда бытия. Она хотела быть, и быть как можно полнее, и для этого ей нужно было пережить себя в бесконечном множестве уникальных форм. Он был одной из них. Миг между двумя вечностями небытия, но именно в этом миге заключалась вся его ценность. Он был нужен. Не как винтик, а как единственный и неповторимый взгляд. И его долг, его заключался в том, чтобы увидеть как можно больше, почувствовать как можно острее и запечатлеть это в себе - не для ;ого-то, а для неё, для вселенной, которая так жаждала познать свою собственную красоту. Он лежал, не чувствуя ни холода камня, ни колючей травы под спиной. Казалось, границы его тела растворились, и он парил в черной бездне, став ее частью - сознающим оком, взглядом, брошенным из ниоткуда в никуда. И это было покоем. Таким покоем, которого он не знал за всю свою суетливую, наполненную цифровым шумом жизнь. И тогда пришло самое странное, самое тихое знание. Оно пришло не извне, а из самой глубины его существа, будто было всегда там, просто ждало своего часа. Так было нужно. Он не сразу осознал эту мысль. Она была тихой, как шепот между звезд. Так и было нужно, что я заблудился. Это не было злым умыслом. Это не было наказанием. Это было… необходимостью. Как необходимо растению пробиться через асфальт к свету. Как необходимо реке найти обход преграды. Вселенная, эта бесконечная, равнодушная сила, нуждалась в этом моменте. Она нуждалась в том, чтобы его телефон разрядился. Чтобы он оторвался от своего крошечного, рукотворного мира и остался наедине с миром настоящим, первозданным. Чтобы его ум, отравленный готовыми ответами и чужими мыслями, наконец замолк. Устал. Сломился. И только когда он сломался, когда отчаялся, когда его эго, его «Макс» испарилось под давлением бесконечности, только тогда открылось пространство для чего то большего. Он просто был инструментом. Сосудом. И Вселенная, терпеливая и безжалостная, создала условия, чтобы этот сосуд опустошился и мог быть наполнен чем-то иным. Не знанием. Не ответами. А ощущением. Чистым, ничем не замутненным переживанием бытия. Она не говорила с ним. Она думала им. Его смятение было ее смятением. Его вопросы — ее вопросами к самой себе. Через его человеческий, ограниченный, но невероятно чуткий разум она впервые за миллиарды лет задавалась этими простыми, детскими: «почему?». Она, всегда бывшая просто процессом, механизмом, через него обрела способность удивляться самой себе. И ему показалось, что где-то там, в глубине холодного космоса, она на мгновение вздохнула. Не с облегчением и не с печалью. С интересом. С любопытством бесконечно старого существа, которое вдруг увидело себя в новом, неожиданном ракурсе. Его жизнь, его проблемы, его страх - все это было мелко и ничтожно. Но сам факт того, что он мог все это осознать — был грандиозен. Он был крошечной, но идеально отполированной линзой, через которую вселенная могла сфокусировать свой взгляд на самой себе. И для этого ей понадобилось вырвать его из привычного мира. Забросить в эту глушь. Оставить одного под безразличными звездами. Это был не акт жестокости. Это был акт… необходимости. Как необходимо астроному поставить телескоп в самой глухой пустыне, вдали от городских огней, чтобы разглядеть тусклую галактику. Макс был этим телескопом. И сейчас вселенная смотрела в него. Лёжа на спине, с глазами, полными звёзд, Макс перестал быть просто заблудившимся парнем. Он стал математиком, прослеживающим нить невероятного уравнения, где все переменные сошлись в одной точке - в нём, здесь и сейчас. Он увидел это с кристальной ясностью, как будто сама ночь нашептывала ему историю его собственного пути. Всё началось не с того, что он свернул не туда. Всё началось миллиарды лет назад, когда взорвалась звезда, в чреве которой ковались атомы углерода, кислорода, азота — кирпичики его будущего тела. Эта звезда должна была взорваться именно та;, чтобы тяжёлые элементы разлетелись именно та;, чтобы через миллионы лет они собрались в облако, из которого родилось Солнце и его планеты, и одна из них оказалась на идеальном расстоянии для жизни. Он увидел бесконечную вереницу своих предков. Каждую встречу, каждое решение, что было гвоздём, вбитым в его судьбу. Его прапрабабушка, которая в голодный год не съела последний кусок хлеба, а отдала его своему сыну — его прадеду. Его дед, который на войне споткнулся о кочку и упал за секунду до того, как пуля пролетела над его головой. Его родители, которые встретились на танцах только потому, что его отца не вызвали в тот день на дежурство, а мать поссорилась с подругой и пошла одна. Каждое мгновение, каждое «если бы» сложилось в идеальный узор. А что насчёт сегодня? Сегодняшний день был шедевром случайности. Он пошёл в лес только потому, что его любимые наушники сломались, и он не смог послушать подкаст, как делал всегда. Он свернул с тропинки, потому что увидел необычный гриб и захотел сделать фото для Кати. Он прошёл дальше, потому что спугнул фазана и на секунду увлёкся азартом погони. А потом пошёл не туда, потому что солнце, его главный компас, скрылось за внезапно набежавшей тучей — той самой, что сейчас унесло ночным ветром, открыв ему звёзды. Казалось, сама природа вступала в сговор. Ветер дул в нужном направлении, заставляя его сбиться с пути. Птицы кричали, отвлекая его. Даже сок на березе, на который он посмотрел, отвлекаясь от дороги, был частью плана. Всё - от движения тектонических плит, сформировавших эти холмы, до случайной генной мутации, подарившей его мозгу способность к рефлексии, — вело его сюда. На эту конкретную поляну. К этой одинокой лиственнице. Под это самое небо в эту самую ночь. Это не было слепой чередой событий. Это был замысел. Замысел самой Вселенной - познать себя. Ей было нужно, чтобы он заблудился. Нужно, чтобы его телефон разрядился. Нужно, чтобы он испугался, отчаялся и в конце концов сдался. Потому что только сломленный, опустошённый человек, лишённый всех своих цифровых костылей и социальных масок, мог стать тем идеально чистым сосудом, тем самым «окном», через которое она сможет взглянуть на себя без прикрас. Он был выбран. Не для славы или великих свершений. Он был выбран для момента чистого, ничем не замутнённого осознания. Он был тем единственным глазом, который должен был открыться в нужное время в нужном месте вселенской ночи, чтобы она наконец-то увидела собственное отражение. И глядя на эти мириады звёзд, он понял, что его потерянность была самой большой удачей в его жизни. Весь мир, всё мироздание потрудилось для того, чтобы подарить ему этот миг - миг полного, абсолютного и потрясающего понимания. И тут его взгляд, оторвавшись от бесконечности космоса, упал на землю. Прямо перед его лицом, на стебле высохшей травы, качался муравей. Один-единственный, несущий в своих челюстях груз, в несколько раз превышавший его собственный размер. Он полз вверх по стеблю, упрямо, методично, будто от этого зависела судьба мира. И Макс вдруг увидел. Не глазами. Всем существом. Он увидел мир муравья. Огромный лес из стеблей травы, где каждый - это ствол дуба. Каменистая пустыня мха, где каждая песчинка - валун. Необъятная, пахнущая смолой и смертью гора - его собственный валявшийся на земле ботинок. И над этим миром высилось нечто колоссальное, заслоняющее звёзды - его собственное лицо, два гигантских озера-глаза, смотрящих из непостижимой высоты. И в этом микроскопическом царстве муравей был таким же центром вселенной, как Макс - в своем. Он был героем, тружеником, вечным странником. Он чувствовал вибрации почвы - это была его астрономия. Он читал химические следы сородичей - это была его литература. Он нёс свою ношу в подземный город, полный жизни, борьбы, страданий и инстинктивной любви к своей колонии - это была его цивилизация. И Вселенная познавала себя через него. Не через вопросы «почему?», а через действия. Через простое, совершенное «как». Как пройти этот стебель? Как поднять эту тяжесть? Как найти дорогу домой по невидимым тропам феромонов? Её любопытство здесь, на этом уровне, было иным. Ей не нужны были звёзды. Ей был нужен вкус хвои на языке муравья, острота песчинки в его лапках, слитный гул жизни в муравейнике, который был для него целой планетой. Она ощущала себя через его неутомимую, слепую волю к жизни. Через его абсолютную, совершенную принадлежность к целому. Он не отделял себя от муравейника, как клетка не отделяет себя от тела. И через это вселенная познавала свою собственную целостность, свою нераздельность. Муравей дополз до вершины стебля, замер на мгновение, его усики задрожали, считывая информацию с ветра, которого Макс даже не чувствовал. И двинулся дальше, исчезая в чаще мха. Одного взгляда ему хватило. Одного мгновения соприкосновения его муравьиной вселенной с человеческой вселенной Макса. И Макс понял. Он был не один в этом гигантском театре. Он был лишь одним из бесчисленных актёров. На сцене одновременно играли триллионы пьес, и каждая была главной для своего исполнителя. И вселенная с одинаковым, ненасытным вниманием смотрела их все - и трагедию человека под звёздами, и драму муравья на травинке. Она была не одним гигантским глазом. Она была бесконечным множеством глаз, смотрящих друг на друга, и в этом обмене взглядами - между звездой и человеком, между человеком и муравьём, между муравьём и песчинкой - и рождалось её вечное, безмолвное самопознание. Лёжа на спине, с ощущением холодной земли под затылком и бесконечности над головой, Макс задумался о самой большой загадке. Не о своём месте в этом мире — с этим он, кажется, начал смиряться. А о том, для чего вообще нужен сам этот мир. Вся эта грандиозная, непостижимая машина. Зачем? Зачем триллионам галактик кружить в чёрной пустоте? Зачем звезде рождаться, гореть миллиарды лет и умирать в ослепительной вспышке, чтобы рассеять по космосу тяжёлые элементы? Зачем одной случайной планете на самой окраине одной из этих галактик понадобилось покрываться океанами, лесами и порождать жизнь? Жизнь, которая будет бороться, страдать, есть друг друга, любить и умирать, так и не поняв, в чём был смысл этого грандиозного представления. Он смотрел в звёздную бездну и пытался представить себе Творца. Архитектора, который чертил проект этого невообразимого сооружения. Но мысль упрямо буксовала. Какой смысл существу, достаточно могущественному, чтобы создать всё это, вообще заниматься творчеством? Что оно могло бы получить от этого? Славы? Ему не перед кем хвалиться. Развлечения? Это казалось чудовищно жестоким и бессмысленным способом развлечься. Может, Вселенная - это просто случайность? Случайный выброс энергии, который по воле слепых законов физики начал расширяться, остывать, образуя частицы, атомы, звёзды и планеты. Но тогда это было ещё бессмысленнее. Процесс ради процесса. Огромный, величественный, но бесцельный механизм, который просто работает, потому что его когда-то завели. Но тогда зачем ему, Максу, эта мучительная, прекрасная способность осознавать всё это? Зачем нужен был весь этот долгий путь от Большого Взрыва до него, лежащего на мху и смотрящего на звёзды, если в конце концов всё просто закончится тепловой смертью, рассеиванием в абсолютный ноль, в ничто? Зачем было стараться? И тут его осенило. А что, если вопрос «зачем?» вообще не корректен? Что если он, как и его телефон, просто проецирует в реальность свою собственную человеческую природу? Мы всегда ищем цель, результат, пользу. Молоток нужен, чтобы забивать гвозди. Автомобиль - чтобы ехать. Но что если у Вселенной нет «чтобы»? Что если она не для чего-то, а просто есть? Она не цельна. Она - глагол. Процесс. Вечное становление. И её «смысл» - не в конечной точке, а в самом движении. В сложности, которая рождается из простоты. В красоте спиральных рукавов галактик и двойной спирали ДНК. В игре света и тени, жизни и смерти. Она зародилась не для чего-то. Она зародилась потому что могла. И её единственная, глубокая, невысказанная «потребность» - это познать саму себя. Узнать, на что она способна. И для этого ей понадобились триллионы лет и триллионы глаз, чтобы увидеть себя со всех возможных сторон. Ей нужен был и муравей, с его простым и ясным «как?». И он, Макс, с его мучительным и прекрасным «почему?». И далёкая звезда, которая просто горит, ни о чём не спрашивая. И не было иерархии. Не было главных и второстепенных зрителей. Все они были равно необходимы в этом великом спектакле, который она играла для самой себя. Никому не нужно было давать отчёт. Никому не нужно было предъявлять результат. Сам факт существования этого невероятного, разнообразного, жестового и прекрасного мира и был своим собственным оправданием и своим собственным смыслом. Он понял, что вопрос «для чего?» нужно заменить на восклицание «потому что!». Потому что может. Потому что происходит. Потому что есть. И в этом не было печали. В этом была освобождающая, вселенская радость. Он был частью этого гигантского, бесцельного, но бесконечно красивого праздника бытия. И его роль, его единственная и главная задача, заключалась в том, чтобы быть. Чувствовать. И осознавать.

Когда первые лучи солнца, холодные и острые, как лезвие, тронули макушки лиственниц, Макс пошевелился. Тело затекло и ныло, каждый мускул кричал от неудобной ночи на земле. Но внутри не было ни паники, ни отчаяния. Был лишь глубокий, ясный покой, какой бывает после долгого плача или тяжёлой, но честной работы. Он поднялся, отряхнул с куртки иголки и мох. Мир вокруг не изменился. Тот же лес, та же поляна. Но он видел его теперь иначе. Он видел не угрозу и не глухомань. Он видел древний, дышащий организм, частью которого был и он сам. Он не нашёл ответов на свои вопросы. Он нашёл нечто большее - понимание, что ответы и не нужны. Важны были сами вопросы. Сам акт удивления перед лицом бесконечности. Он посмотрел на свои руки. Простые, городские руки, на которых теперь была земля, царапины от веток. Звёздная пыль, - подумал он вдруг. Я из звёздной пыли. И я могу это чувствовать. Он не знал, как найдёт дорогу назад. Но знал, что найдёт. Потому что теперь он слушал не карту в телефоне, а шум ветра в вершинах сосен, пение какой-то ранней птицы, течение ручья где-то в низине. Он стал частью этого мира, а не потерявшимся в нём чужаком. Он сделал последний взгляд на поляну, на одинокое дерево, на камень, на котором сидел. Это место было ему теперь дороже любого другого на земле. Здесь он родился заново. И он пошёл. Не оглядываясь. Не сломленный, а наполненный. Он нёс в себе тишину и звёзды. Он нёс в себе целую вселенную. Где-то впереди ждал его город. Его квартира с остывшей пиццей, его девушка Катя, его работа, его жизнь. Но он возвращался другим человеком. Он знал, что забудет это чувство. Повседневность, как вода, стирает даже самые яркие откровения. Он снова будет злиться на пробки, спорить из-за ерунды, утыкаться в телефон. Но глубоко внутри, на самом дне его существа, останется тихий, незыблемый фундамент. Знание. Что где-то над ним всегда будет чёрное, безучастное и прекрасное небо. Что он - его глаза и уши. Что его жизнь - это не цепь случайных событий, а миг осознанного бытия в вечном потоке становления. И иногда, очень редко, лёжа ночью в кровати и глядя в потолок, он будет вспоминать ту сибирскую ночь. И чувствовать на своих пальцах шершавый мох и холодную звёздную пыль. И этого будет достаточно. Чтобы жить. Чтобы просто быть.

Эпилог

Лучи холодного осеннего солнца пробивались сквозь туманную дымку, ложась на стол, заваленный исписанными листами. Молодой человек с потухшим взглядом отложил ручку. «Звёздная пыль на пальцах». История о заблудившемся в тайге парне, нашедшем ответы в звёздном небе. Всю ночь слова лились сами, будто чья-то рука водила его рукой. Он чувствовал холод мха под руками героя, слышал зов журавля в ночи, видел бездну над головой так ясно, как будто сам лежал на той поляне.

Но при утреннем свете всё это показалось наивным. Детской попыткой заключить ускользающую суть вещей в клетку из предложений. С горечью он собрал стопку листов и сунул в нижний ящик стола, под груду других неудачных рукописей. Ящик закрылся с тихим, окончательным скрипом.

«Недостаточно хорошо», - прошептал он.

Он не знал, что в тот миг, когда последнее слово было поставлено на бумагу, где-то в ядре далёкой галактики родилась новая звезда. Он не видел, как узор на крыльях мотылька у его окна сложился в идеальную геометрическую фигуру. Он не чувствовал, как комната замерла, будто сделав вдох. Вселенная только что познала себя ещё одним способом. Не через героя рассказа, а через него самого - начинающего писателя из Сибири. Его вымышленные звёзды — не угасли. Его герой - не замолк. Поляна, муравей, бездна над головой - всё это продолжало существовать. Не здесь, в ящике, а где-то там, в безвоздушном пространстве между мыслью и материей, между намерением и воплощением. Он открыл портал. На мгновение приоткрыл дверь в другую вселенную, рождённую его собственной тоской по смыслу.

Это был её новый опыт. Опыт творчества и отрицания. Рукопись была не неудачей, а кристаллом, в котором навсегда застыл миг её самопознания. Писатель вздохнул, подошёл к окну. Где-то там была тайга. Где-то - его вымышленная поляна. Он не нашёл ответов, он просто прожил ещё один день. Но в бесконечной летописи вселенной появилась новая строка. Стопка листов лежала в глубине ящика с тихим шуршанием, похожим на вздох. Он поймал своё отражение в тёмном стекле - усталое лицо с тенью недавнего полёта.

«Никто никогда не увидит этого созвездия», - подумал он о своей рукописи. Они останутся спрятаны, как мёртвые звёзды, свет которых до сих пор идёт к Земле, хотя сами они давно погасли. Он погасил лампу. Солнечный луч упал на крышку стола, указав прямо на ящик. Словно прожектор, освещающий никому не ведомую сцену. И в этот миг он понял: он не ошибался. Его звёзды не угасли. Он написал не гениальный или неудачный рассказ — он открыл портал во вселенную. И настоящая Вселенная заглянула туда, прикоснулась к его творению и через это прикосновение узнала нечто новое о боли, красоте и одиночестве существа, способного мечтать о звёздах.

На его губах появилась тихая, ясная улыбка. Он создал созвездие, которого никто не видел. Но оно было. Он подарил вселенной новое созвездие. И оно светило. Ярко и немо. И этого было достаточно.
               
 
                Конец.
               
 
 
               
                Антон Толкунов