Тайная любовь Эйнштейна

Тайная любовь Эйнштейна: Маргарита Коненкова и великий физик


Глава 1. Неслучайная встреча,которая изменила всё


Лето 1935 года. Принстон, тихий американский городок, где Альберт Эйнштейн, уже ставший легендой науки, нашел убежище от нацистской угрозы в Европе. В это же время здесь, на 10 Западной улице жила русская красавица Маргарита Коненкова — жена известного скульптора Сергея Коненкова.
Дождь барабанил по крыше мастерской, когда Маргарита впервые увидела его. Альберт Эйнштейн стоял в дверях, мокрый, с взъерошенными седыми волосами, прижимая к груди скрипку в потрепанном футляре.
— Профессор! Вы промокли как... — начала она.
— ...Как квантовая теория в классической физике? — закончил он фразу и лукаво прищурился. Капли дождя стекали по его морщинистым щекам.
Маргарита рассмеялась, неожиданно для себя: — Скорее как кот Шрёдингера — одновременно и мокрый, и сухой.
— Профессор, вам не холодно? Окна здесь старые, дует, — сказала Маргарита, поправляя шаль на плечах.
— Холод – понятие относительное, мадам Коненкова, — улыбнулся Эйнштейн, закутываясь в свой потрёпанный свитер. — Если рядом красивая женщина, температура субъективно повышается.
Потом они замолчали, рассматривая друг друга. Ей было 42 — возраст, когда женщина уже не девочка, но еще полна страсти. Ему — 56, возраст, когда мужчина либо становится ворчуном, либо сохраняет детскую непосредственность. Он определенно был из вторых.
— Сергей, твой натурщик пришел! — позвала она мужа, чувствуя странное волнение.
Сергей Коненков вытирал руки о глиняный фартук, разглядывая эскиз будущего бюста.
— Этот бюст должен передать не просто черты лица, а саму суть его мысли, — пробормотал он.
Их встреча казалась случайной: Эйнштейн часто бывал в мастерской Коненкова, где тот работал над его бюстом, а Маргарита, как обычно, помогала мужу — подавала инструменты, накрывала стол для чая.
. Но кто мог предположить, что между великим ученым и женой художника вспыхнет страсть, которая продлится долгие годы и оставит след в истории?
Маргарита, или «Мара», как её называли близкие, была женщиной яркой и обаятельной. Выросшая в интеллигентной семье, она свободно говорила на нескольких языках, увлекалась искусством и легко входила в доверие к людям.
— Профессор, вы не против, если я понаблюдаю за работой мужа? — спросила она однажды, улыбаясь Эйнштейну.
— Конечно, мадам Коненкова, — ответил он, прищурив глаза. — Только не пугайтесь, если мое лицо покажется вам слишком скучным для искусства.
— О, напротив! В ваших глазах столько жизни…
—Ах, Маргарита! Наконец-то я вижу женщину, чья красота нарушает все законы термодинамики.
Она рассмеялась, но в тот же миг поймала себя на мысли: — Именно таким его и описывали в досье.
Сергей лишь хмыкнул – он не сразу понял, что этот «старый чудак» всерьёз заинтересовался его женой.
Их диалоги быстро перешли от формальностей к шуткам, а затем — к долгим беседам о музыке, политике и философии.
Через месяц ежедневных сеансов Маргарита заметила: когда Эйнштейн говорил с ней, его пальцы нервно барабанили по колену, выводя сложные формулы. Когда же в комнату входил Сергей, он моментально становился серьезным «профессором с обложки».
Однажды, когда муж вышел за глиной, Альберт неожиданно спросил: — Вы верите в случайности, мадам Коненкова?
— Мара, — поправила она. — Нет, не верю. Особенно после того, как вы пятый раз «случайно» заходите к нам именно в те дни, когда Сергей работает в университете.
Он покраснел, как мальчишка:—Я вычислял вероятность наших встреч. Она стремится к единице.
— А вероятность того, что мой муж догадается? — она наклонилась ближе, уловив запах его одеколона - дешевого, но такого милого.
— По моим расчетам — 0,003, — прошептал он, и их пальцы случайно соприкоснулись над чашкой чая.

Поздним вечером, их дом

—Сергей, ты уверен, что это необходимо?— Маргарита сжала пачку долларов, переданную ей «куратором» из советского консульства.
—Ты слышала, что творится в Европе? Гитлер рвётся к власти. Если Эйнштейн работает над чем-то важным, мы должны это знать.
Она молча кивнула.Приказ есть приказ.


Глава 2: Тайные свидания (1936-1939) — Скрипка, вино и запретные письма


Их роман развивался стремительно и в уединённых местах.
Домик у озера Карнеги—Эйнштейн арендовал его под предлогом «работы в тишине».
Буря за окнами маленького домика у озера казалась отражением того, что происходило внутри. Маргарита сбросила шаль, когда он играл на скрипке «Лунную сонату».
— Вы фальшивите, профессор, — сказала она, подходя ближе.
— Это не фальшь, — он отложил инструмент. —Это квантовые колебания.
—Вы сегодня нервничаете, профессор.
—Потому что сегодня я хочу говорить не о физике.
Он взял её руку, и она позволила.
— Это часть работы,— твердила она себе.
Но когда он поцеловал её, мир перевернулся.Когда их губы, наконец встретились, она почувствовала вкус табака и чего-то бесконечно родного. Его руки, такие уверенные в науке, дрожали, расстегивая пуговицы ее блузки.
Утром она проснулась от того, что он что-то бормотал во сне. Прислушавшись, она расслышала: — ...И если принять t за время нашей любви, то интеграл стремится к бесконечности...
В тот же вечер, она сделала запись в дневнике: —Он говорит, что время относительно. Когда я с ним, я верю в это. Но кто я тогда — женщина, которая его любит, или?

В номере отеля «Пеория» они регистрировались как «мистер и миссис Берг», чтобы скрыть следы своего пребывания.Там они пили вино, и он играл для неё на скрипке Моцарта.

Секрет их переписки:письма они писали через общего друга – бывшего учителя латыни мистера Паркера, передававшего конверты без почтовых штемпелей.

— Дорогая Мара!
Твои губы слаще, чем решение уравнения поля. Приходи завтра в 4 — у меня есть новая скрипка и старая кровать.
Твой Альберт.

— Мой безумный гений,
Ты украл мои часы в прошлый раз — я провалялась в постели до полудня! Верни или я расскажу всему миру, что великий физик – вор времени.
Твоя грешница.

К 1938 году их отношения стали гораздо ближе. Эйнштейн, несмотря на свою всемирную славу, был одинок. Его брак с Эльзой, второй женой, давно стал формальностью. Маргарита же, хоть и оставалась замужем, всё чаще проводила время с Альбертом.
Они встречались в кафе, гуляли по парку, часто Эйнштейн играл для неё на скрипке, а она читала ему стихи Ахматовой…
—Вы знаете, Мара, музыка — это тоже физика, только в звуках,— говорил он.
—Тогда, Альберт, наша любовь — это формула, которую никто не сможет разгадать,— смеялась она.
Их переписка, сохранившаяся в архивах, полна нежности:

— Дорогой Альберт, твои письма греют меня, как солнце в холодный день…

— Моя прелестная Мара, без тебя мои уравнения теряют смысл…


Глава 3: Тень над раем (1939-1941)


Осень 1939 года. Коттедж у озера Карнеги

Ветер срывал золотые листья с кленов, швыряя их в мокрые стекла окон. В камине трещали поленья, отбрасывая танцующие тени на стены, уставленные книгами и чертежами. Альберт стоял у камина, нервно перебирая струны скрипки.
— Ты сегодня играешь какую-то тревожную мелодию, — Маргарита обняла его, прижавшись щекой к его спине. — Что-то случилось?
Последняя нота замерла в воздухе и растаяла, так и не долетев до конца. Он застыл у камина, словно вкопанный, всё ещё стоя спиной к ней. Тишина в комнате стала вдруг густой и звенящей, будто предвещающей грозу.
— Рузвельт получил моё письмо. О возможности создания атомного оружия.
Он повернулся к ней. Его глаза, обычно светящиеся озорством, были серьёзны и печальны. — Я не знал, что ещё делать. Они не остановятся, Мара. Гитлер, эти безумцы... Если они получат такую бомбу...
Он замолчал, глядя на её побледневшее лицо.
— Ты дрожишь. Тебе холодно?
— Нет, — прошептала она, отводя взгляд. — Просто... это так страшно.
Внутри у неё всё сжалось в ледяной ком: — Он рассказал о бомбе. Это то, чего ждали от меня. Почему сейчас я это чувствую как предательство?
Он принял её молчание за страх и привлёк к себе.
— Не бойся. Пока мы вместе, мы сможем всё пережить. Любовь — единственная константа в этом хаотичном мире.
Она закрыла глаза, слушая стук его сердца. Это был стук сердца человека, который доверял ей безгранично. А она в этот самый момент вычисляла в уме, как передать эту информацию куратору.


Зима 1940 года. Отель «Пеория»

Они лежали вполоборота друг к другу. Полутьма. Дождь стучал по крыше. Маргарита водила пальцами по его ладони, будто пытаясь запомнить каждую линию.
— Альберт, а ты никогда не задумывался... о последствиях своих открытий?
— Каждый день, — его голос был глухим от усталости. — Иногда мне кажется, что я распахиваю дверь в комнату, из которой нет выхода. Но любопытство... оно сильнее страха.
Он повернулся к ней, его лицо в тенях казалось древним и бесконечно уставшим.
— Но есть вещи, которые я никогда не стану разрабатывать. Оружие. Я дал клятву себе.
Она прижалась к его плечу, пряча лицо.
— А если от тебя это потребуют? Ради высших интересов? Ради мира?
— Никогда, — твёрдо сказал он. — Мир, купленный такой ценой, не будет миром. Это будет кладбище. И никакие «высшие интересы» не могут требовать смерти.
Её собственное сердце заколотилось в истеричном ритме. «Высшие интересы». Именно эти слова всегда использовал её куратор.
— Прости, — вдруг вырвалось у неё. — Мне нужно... мне нужно домой. Сергей будет волноваться.
Она резко встала и начала быстро одеваться, чувствуя на себе недоуменный, раненый взгляд Альберта.
— Что-то не так, Мара?
— Всё так. Всё в порядке. Просто я устала.
Она ушла, не обернувшись, оставив его одного в тёмном номере с вопросами, на которые он не мог найти ответа.


Апрель 1941 года. Мастерская Коненкова


Стружка засохшей глины крошилась под пальцами Сергея, но он не отрывал взгляда от жены. Маргарита, будто чувствуя его тяжёлый взгляд, нервно перебирала на столе кипу эскизов, не находя нужного листа. Воздух в мастерской был густым, насыщенным непроизнесёнными обвинениями. С тех пор как в Европе разгорелась война, его настроение стало мрачным и подозрительным.
— Бюст закончен, — внезапно, глухо прозвучал его голос. — Сеансы окончены. Но он всё ещё находит причины приходить.
Маргарита вздрогнула, уронив карандаш. Гипсовая голова Эйнштейна с её знаменитой шевелюрой стояла на вращающемся станке, и теперь ей показалось, что пустые глазницы обращены прямо на неё.
— Не притворяйся дураком, Сергей. Он заходит как друг. Обсудить новости, выпить чаю...
— Друг? — он резко повернулся, и тень от его мощной фигуры накрыла её целиком. — Друзья не смотрят на замужних женщин так, как он смотрит на тебя. А жёны не краснеют от каждой плоской шутки «друзей»! — его голос сорвался на шёпот, полный ярости и боли. — Ты забыла, чья ты жена? Забыла, ради чего мы здесь, в этой проклятой стране?
Она отступила на шаг, наткнувшись на стол, но подняла голову, встречая его взгляд.
— Я ничего не забыла. Но я не могу контролировать то, как на меня смотрят.
— Контролируй! — он схватил её за запястье, и его пальцы, привыкшие к податливой глине, сжались с железной силой. — Или тебе напомнят. Уже напоминают. — Его взгляд метнулся к окну, за которым сгущались сумерки. — За нами следят не только чужие. Наши тоже не спят. И если они заподозрят, что ты увлеклась ролью всерьёз... — Он не договорил, но ледяной ужас его намёка повис в воздухе.
Той ночью она стояла у окна, вцепившись в подоконник так, что кости побелели. В одной руке — холодная записка от куратора с требованием срочных данных о «Манхэттенском проекте». В другой — тёплый, смятый листок со словами Альберта: — Ты — единственный луч света в моём темнеющем мире.
Она разрывалась на части. Долг, который когда-то казался ей священным, теперь ощущался как тяжёлые цепи. А любовь, которая должна была быть лишь инструментом, стала единственной реальностью.
Разрываясь между долгом и любовью, она чувствовала, как трещина проходит через самое её нутро. Она подошла к секретеру, зажгла свечу. Перо в её руке должно было вывести сухой отчёт. Вместо этого оно, будто повинуясь собственной воле, начертало: — Дорогой Альберт, я так боюсь...
Она смотрела на эти слова, и они казались ей чужими, кричащими свидетельством её слабости. Чернила на бумаге были подобны крови на снегу — явные, неизгладимые, предательские.
Глухой звук шагов Сергея в соседней комнате заставил её вздрогнуть. Её взгляд метнулся к двери, потом к свече. Пламя колыхалось, словно дразня её, предлагая решение.
С резким, почти яростным движением она смяла листок, подожгла его и швырнула в камин.
Оранжевый язык пламени жадно лизнул бумагу, почерневшие края стали закручиваться, искажая признание в страхе, превращая его в пепел. Словно бы она сжигала не письмо, а часть самой себя — ту, что была слабой, растерянной, готовой к предательству.
Но даже когда от записки осталось лишь тёмное пятно на дне камина, слова, написанные ею, продолжали гореть у неё в груди: — Дорогой Альберт, я так боюсь...
Она потушила свечу и осталась стоять в полной темноте, прислушиваясь к биению собственного сердца. Судьба уже вела её к краю пропасти, и с каждым шагом земля под ногами осыпалась всё сильнее. До ареста оставались считанные недели.


Глава 4: Клетка (1941)


Май 1941 года. Коттедж у озера

Запах озёрного тумана смешивался с ароматом свежесваренного кофе. Маргарита наливала две чашки, её руки были удивительно спокойны. Внутри же всё металась в панике загнанная птица.
—Я уезжаю в Калифорнию на неделю,— сказал Эйнштейн, разглядывая карту звёздного неба. —Конференция. Мне будет плохо без тебя…
Он обернулся и улыбнулся ей своей знаменитой, освещающей всё вокруг улыбкой. Она чувствовала себя подлецом.
—Мне будет одиноко без тебя, я буду скучать,— это была не ложь. — Альберт... а если бы ты мог изменить одно событие в прошлом? Что бы это было?
Он задумался, помешивая ложечкой сахар.
—Я бы не подписал то письмо Рузвельту.— Он посмотрел на неё поверх очков. —Знаешь, учёный всегда должен оставаться учёным, а не становиться оружейником. Я открыл дверь, в которую теперь рвутся безумцы.
Он говорил о самом главном. О том, что было нужно её кураторам. Она должна была задать ещё один вопрос — последний, решающий. Но язык не повиновался.
Внезапно он сам продолжил:—Но теперь пути назад нет. Проект «Манхэттен» запущен. Они создадут эту бомбу с моей помощью или без. Остаётся надеяться, что она попадёт в руки разумных людей.
Маргарита замерла.«Манхэттен». Кодовое название. То, что они так долго ждали.
—И... кто эти разумные люди?— едва слышно выдохнула она.
Эйнштейн снял очки, и устало протёр глаза.
—Те, кто понимает, что это оружие — не для войны, а для предотвращения её. Как скальпель хирурга, а не нож мясника.
Он встал и подошёл к окну.
— Иногда мне кажется, что мы все играем в богов, не зная даже правил игры.
Она молча подошла сзади и обняла его. В этот момент она ненавидела себя больше, чем когда-либо. Она только что выведала у него то, за что его могли уничтожить его же собственные союзники. А он доверчиво положил свою голову ей на плечо, как ребёнок.


Три дня спустя. Аптека Леви


Джозеф Леви, старый аптекарь с грустными глазами, протянул ей пакет с микстурой.
—Для вашего мужа, мадам Коненкова. От мигрени.
Их взгляды встретились. В его глазах она прочитала предупреждение.
—Спасибо, Джо,— она взяла пакет, почувствовав внутри маленький твёрдый цилиндр плёночного контейнера.
—Будьте осторожны,— тихо сказал он. —На улице сыро. Можно поскользнуться.
Она кивнула и вышла на улицу, сжимая в руке свёрток с плёнкой, на которой были засняты последние чертежи Эйнштейна. Каждый шаг отдавался в висках молоточным стуком: — Предательница. Шпионка. Подлюка.
Недалеко от дома её догнал чёрный «Шевроле». Окно опустилось, и она увидела холодное лицо своего куратора, известного ей как «Алексей».
—Садитесь,— коротко бросил он.
Она молча села в машину.
—Информация?
—Вот,— она протянула ему плёнку.
Он сунул капсулу в карман, даже не взглянув на неё.
—Вам стало жалко своего еврея?— спросил он внезапно, пристально глядя на неё.
Маргарита похолодела.
—Я не понимаю, о чём вы.
—Не играйте со мной. Вы тянете время, фильтруете данные. Вы влюбились в эту растрёпанную обезьяну.
Его голос был спокоен, но в этой спокойности крылась смертельная угроза.
—Я делаю свою работу!
—Ваша работа — быть инструментом. А инструмент не должен испытывать чувств.— Он завёл машину. —Следующая встреча через неделю. У вас будет новая задача.
Он резко затормозил, давая ей выйти. Машина рванула с места, оставив её одну на пустынной улице с ощущением полной потерянности.

Вечером того же дня. Парк у библиотеки
Маргарита, измождённая после встречи с куратором, сидела на скамейке. К ней подсел старик с тростью и раскрытой книгой. Это был мистер Паркер, бывший учитель латыни, живший по соседству. Добрый, немного чудаковатый старик, который иногда разговаривал с голубями.
— Прекрасный вечер, дорогая моя, не правда ли? — сказал он, помечая что-то на полях книги. — А вот и ваш пернатый друг прилетел. Он кивнул на голубя, клюющего крошки.
Между страниц книги лежал конверт. Маргарита, делая вид, что поправляет чулок, быстрым движением взяла его и сунула в карман.
— Да, вечер и правда хорош, мистер Паркер, — сказала она с наигранной улыбкой.
— Берегите себя, дитя мое. На улице сыро, можно поскользнуться, — многозначительно произнёс он, поднимаясь и опираясь на трость.
Он ушёл, насвистывая. Это был их настоящий, тайный канал. Мистер Паркер ничего не знал о содержании писем. Для него это была романтическая игра, помощь влюблённым, о которой его когда-то попросил сам Эйнштейн, с которым он иногда играл в шахматы в парке. Он был идеальным прикрытием — абсолютно невинным и неподдельным.
Дома, запершись в ванной, она дрожащими руками вскрыла конверт. Там лежала записка:
— Моя дорогая Мара,
Сегодня я вывел формулу, описывающую кривизну пространства вокруг моего сердца в твоём отсутствии. Она стремится к бесконечности.
Жду завтра в 4. Принеси свои губы и тот русский чай.
Твой безумный Альберт.
Она прижала листок к губам, чувствуя, как по щекам катятся слезы. Два мира, в которых она жила, столкнулись в ней с новой силой. Один — холодный, смертельный, пахнущий железом и кожей салона чёрного «Шевроле». Другой — тёплый, пахнущий чернилами, чаем и безумной, всепобеждающей любовью.
И она понимала, что рано или поздно эти два мира взорвутся, разорвав её пополам.


Ночь перед арестом


Ей снился кошмар. Она бежала по длинному коридору с множеством дверей. Из-за каждой доносился голос Эйнштейна: — Мара, помоги мне!Но она не могла найти нужную дверь.
Она проснулась от стука в дверь. Сердце бешено заколотилось. Взглянув на часы, она увидела: 3:15 ночи.
—Кто там?— спросил Сергей.
—Не знаю,— прошептала она, накидывая халат.
Шагнув в гостиную, она увидела за занавеской тени нескольких человек. Стук повторился — на этот раз более настойчивый, официальный.
Она обернулась и увидела бледное лицо мужа.
—Это они,— сказал он беззвучно. —За мной. Или за тобой.
Маргарита сделала глубокий вдох и открыла дверь.
На пороге стояли трое мужчин в строгих костюмах. Старший из них показал удостоверение.
—ФБР. Маргарита Коненкова? Вы арестованы за нарушение иммиграционного законодательства и шпионаж.
Всё произошло быстро. Её руки отвели за спину, холод металла браслетов сжал запястья. Сергей пытался что-то протестовать, но его грубо оттолкнули.
Когда её вели к чёрному автомобилю, она увидела в окне соседнего дома знакомое лицо своего куратора. Он стоял неподвижно, наблюдая. В его взгляде не было ни злорадства, ни сочувствия. Только пустота.
Дверца машины захлопнулась, увозя её в неизвестность. Она не плакала. Она смотрела в зарешечённое окошко на уходящий мир своей любви и предательства, понимая, что это — закономерный финал её личной драмы. Но тогда она ещё не знала, что её старый любовник уже мчится на её спасение, рискуя всем — своей репутацией, свободой и жизнью.


Глава 5: Спасение (1941)


Камера предварительного заключения, Нью-Йорк

Сутки сливались воедино. Металлическая койка, на которой нельзя было лежать. Глухая стена, по которой ползла сырость. Беспрерывный звук шагов за дверью. Допросы сменялись периодами полной тишины, давящей хуже любых криков. Ее допрашивали в течение трех дней.
Допрос вёл спецагент Уильям Донован, будущий создатель УСС - Управления Стратегических служб. Он кричал: — Вы близки с профессором Эйнштейном. О чём вы говорили? Вы передавали русским его работы об атомной бомбе?!
— Мы говорили о музыке и поэзии. Разве это преступление? — холодно отвечала Маргарита.
Ей грозила депортация в СССР, где её мог ждать расстрел — Сталин не любил «невозвращенцев», особенно тех, кто был связан с иностранцами.
—Ваш любовник вас уже забыл, мадам,— говорил следователь, развалившись в кресле, —Гении непостоянны. У него уже есть новая пассия — математичка из Принстона.
Маргарита молчала, уставившись в потолок. Она знала — это ложь. Альберт не такой. Но другое знание грызло её изнутри: её молчание тоже было ложью. Ложью во имя спасения себя и его.

На одиннадцатые сутки дверь камеры открылась.
—Коненкова, с вещами на выход.
Она не поверила. Решила, что это перевод в тюрьму. Или что-то хуже.Её повели по длинному коридору. Вместо тюремного двора — небольшой кабинет. За столом сидел начальник тюрьмы, а напротив — он.Эйнштейн.
Он выглядел на десять лет старше. Глаза ввалились, руки лежали на коленях, сжимая потрёпанную шляпу.
—Альберт...— вырвалось у неё.
Он поднял на неё взгляд — и в его глазах она увидела не упрёк, не разочарование. Только бесконечную усталость и облегчение.
Начальник тюрьмы сухо произнёс:—Дело о нарушении визового режима закрыто за отсутствием состава преступления. Вы свободны, мадам Коненкова.
Он протянул ей конверт с документами. Его пальцы слегка дрожали.
Эйнштейн поднялся. Не глядя на охранников, он подошёл к Маргарите, взял её лицо в ладони. Его пальцы пахли табаком и чернилами.
—Я отвезу тебя домой, Мара,— тихо сказал он.
Они вышли на улицу. Слепящее солнце ударило в глаза. Она зажмурилась, чувствуя, как подкашиваются ноги. Он крепко держал её под руку.
Его машина ждала у тюремных ворот. Шофёр молча открыл дверь.Только когда автомобиль тронулся, он разжал пальцы. На его ладони лежала её любимая заколка — та, что она потеряла в его коттедже неделю назад.
—Как...— начала она.
—Я верил, что верну её тебе,— перебил он. —Каждый день верил.
Он не спрашивал ни о чём. Не спрашивал, за что её арестовали. Не спрашивал, почему ФБР интересовалось именно его работами. Он просто смотрел в окно, сжимая её руку в своей.
—Что ты сделал, Альберт?— прошептала она. —Как ты меня вытащил?
Он медленно повернулся к ней. В его глазах стояла та самая вселенская печаль, что бывала у него, когда он говорил о войне.
—Я написал письмо Рузвельту,— сказал он просто, — Господин Президент, арест мадам Коненковой — несправедливость. Она — человек искусства, а не шпион. Прошу вас вмешаться.
Рузвельт, ценивший Эйнштейна, дал указание закрыть дело.
— Но мне пришлось пообещать кое-что взамен.
—Что?— сердце её упало.
—Что я прекращу все контакты с тобой,— его голос дрогнул. —И что я полностью посвящу себя работе над проектом.
Она ахнула, словно получила пощечину. Он продал свою свободу. Свои принципы. Свою клятву не работать на войну. Ради неё.
—Нет...— вырвалось у неё. —Ты не мог... Ты же не хотел...
—Хотел,— перебил он твёрдо. —Хотел спасти тебя. Это была единственная переменная в уравнении, которую я мог контролировать.
Он достал из кармана смятый платок и вытер ей слёзы, которых она сама не чувствовала.
—Но мы не можем больше видеться, Мара,— произнёс он, и его голос наконец сломался. —За нами будут следить. И если мы...
Он не договорил. Не нужно было.
— Ты спас меня, — прошептала она, обнимая Альберта.
— Нет, Мара, это ты спасала меня от одиночества, — ответил он.
Машина подъехала к её дому. Сергей стоял на крыльце, бледный, с осунувшимся лицом. Он не смотрел на них.
Эйнштейн вышел, помог ей выйти. Его рука на мгновение задержалась на её запястье.
—Прощай, моя прекрасная Мара,— он поднёс её руку к губам. —Береги себя. Ради меня.
Он повернулся и быстро пошёл к машине, не оглядываясь. Она понимала — он не может оглянуться. Не может позволить себе эту слабость.
Дверца захлопнулась. Машина тронулась.Маргарита стояла на ступеньках, сжимая в руке заколку. Она чувствовала вкус слёз на губах и пустоту в груди, огромную и холодную, как космос, который он так любил.
Сергей молча взял её за локоть и повёл в дом. Дверь закрылась.
Где-то за углом чёрный «Шевроле» с затонированными стёклами тихо тронулся с места.
Любовь закончилась. Началась война.


Глава 6: Война (1941-1945)


Принстон, 1942 год. Кабинет Эйнштейна

Снег хлопьями падал за окном, но Альберт не видел этого. В кабинете воздух был густ от табачного дыма и напряжения. Альберт сидел за столом, заваленным бумагами с расчётами.Он смотрел на официальный бланк, лежавший поверх чертежей - приглашение присоединиться к «Манхэттенскому проекту» в качестве консультанта. Гербовая печать Министерства обороны США казалась ему клеймом.Он снял очки и с отвращением отпихнул документ. Его принципы — его пацифизм — стоили ему теперь невероятных мук. Создать оружие, способное уничтожить сотни тысяч людей? Нет. Но не создать его и позволить нацистам сделать это первыми? Это было бы преступлением.
В дверь постучали. Вошёл Роберт Оппенгеймер, его лицо было напряжённым.
— Альберт, ты получил приглашение?
— Получил, — Эйнштейн отодвинул бумагу, будто она жгла пальцы. — Роберт, ты понимаешь, что мы с тобой собираемся открыть ящик Пандоры?
— Мы не открываем. Мы пытаемся убедиться, что его первым не откроет сумасшедший, — Оппенгеймер подошёл к окну. — Гитлер не остановится. Если он получит бомбу...
— А мы? Мы лучше? — Альберт встал, его голос дрожал. — Мы превращаем физику в инструмент массового убийства!
— Мы превратим её в инструмент спасения! — резко оборвал его Оппенгеймер. — Иногда чтобы предотвратить бойню, нужно показать силу. Это горькая необходимость, Альберт.
Эйнштейн молча взял со стола серебряный портсигар — подарок Мары. Щёлкнул крышкой. Внутри, рядом с папиросами, лежала её фотография и сложенная в несколько раз вырезка из газеты о зверствах в концлагерях.
Он сделал свой выбор. Не ради страны. Ради того, чтобы это никогда не повторилось.
— Необходимость! — он горько усмехнулся. — Это слово всегда оправдывает худшие поступки человечества.


Нью-Йорк, 1943 год. Квартира Коненковых


Маргарита стояла у раковины и мыла чашки. Вода была ледяной, но она не замечала. Из гостиной доносился голос диктора, зачитывавшего сводки с фронта. Советские войска прорвали блокаду Ленинграда. Цена — сотни тысяч жизней.
Сергей молча сидел в кресле, сжимая в руке стакан. Его лицо было мрачным.
—Слышишь?— вдруг сказал он, не глядя на жену. —Наши гибнут. А мы здесь...он махнул рукой, —ведём светские беседы с твоим гением.
—Не называй его так,— автоматически бросила она.
—А как?— Сергей резко повернулся. —«Любовником»? «Целью»? Он консультирует правительство! У него есть доступ! А ты что принесла за последний год? Стишки, которые он тебе пишет?
— Ты занята своими романтическими вздохами с этим... этим учёным! Пока там кровь льётся, ты играешь в любовь!— он ударил кулаком по столу, заставив задрожать чашки.
— Что ты хочешь от меня, Сергей? Чтобы я выпытала у него формулу бомбы за ужином?
— Да! — его глаза горели. — Хочу! Он доверяет тебе! Используй это! Или ты забыла, ради чего мы здесь?
Он встал и подошёл к ней вплотную.
—Наши кураторы недовольны. Говорят, твоя «легенда» стала слишком реальной. Ты забыла, зачем мы здесь?
—Я ничего не забыла,— прошептала она, глядя на мыльную пену в раковине. —Но он осторожен. Он не говорит о работе.
Это была ложь. Он говорил. Иногда — в порыве отчаяния, иногда — думая вслух. Она стала для него единственным слушателем, исповедником. И каждое его слово она зашифровывала в памяти, чтобы потом перенести в отчёт. Каждое его доверие становилось ещё одним гвоздем в крышку её собственного гроба.
— Не можешь или не хочешь? — он подошёл так близко, что она почувствовала запах виски. — Нам уже намекнули. Очень прозрачно. Если результатов не будет..., Москва может усомниться в нашей лояльности. Ты понимаешь, что это значит?
Она поняла. Поняла прекрасно. Холодная волна страха прокатилась по её спине.


1944 год. Тайные встречи


Их связь в эти годы не прервалась. Она стала другой — отравленной ядом двойной игры, отчаянием войны и предчувствием неминуемой разлуки. Они были двумя одинокими островами в бушующем океане истории, и каждая их тайная встреча была попыткой спасения — не мира, а самих себя.
Их свидания стали редкими и краткими, как вспышки света в кромешной тьме. Они встречались в задней комнате маленькой книжной лавки «У старого дуба», владелец которой был глух и ничем не интересовался.
Запах старых книг и пыли. Маргарита и Альберт сидели в крошечной задней комнате, заставленной фолиантами.Эйнштейн выглядел измотанным. Седина почти полностью вытеснила тёмные пряди в его шевелюре.
—Они создают чудовище, Мара,— он говорил, нервно теребя скрипичный смычок. —Я даю им идеи, а они превращают их в инструмент апокалипсиса. Иногда мне кажется, я слышу, как трещит костяк мироздания под тяжестью нашего греха.
Она молча держала его руку. Её миссия была — выведать детали. Но в этот момент она была просто женщиной, которая любит уставшего, отчаявшегося человека.
— Они испытывают бомбу в Лос Аламосе, — прошептал он, сжимая её руки. Его пальцы были ледяными. — Я видел расчёты. Это будет ад на земле, Мара. Ад, созданный нашими руками.
Она замерла. Ее взгляд стал неподвижным и глубоким, будто она пыталась запечатлеть каждую черту его лица, каждый лучик света в его уставших глазах. В её молчании стояла вся горечь невысказанных слов, вся тяжесть двойной жизни. Сердце Мары разрывалось на части. Её куратор требовал именно этих деталей — места, сроков.
— Может быть... может быть, они не решатся применить? — слабо выдохнула она.
— Решатся, — он горько улыбнулся. — Когда у человека есть молоток, все проблемы кажутся гвоздями. Мы даём им самый большой молоток в истории.
Он вдруг посмотрел на неё со странной надеждой.
— А ты... ты бы могла остановиться? Если бы была на моём месте?
— Я... я не знаю, Альберт, — она опустила глаза. — Я просто женщина.
Он вдруг внимательно посмотрел на неё. —Что с тобой? Ты стала такой далёкой.
—Война,— прошептала она. —Все мы стали далёкими. Все боимся.
Он кивнул, принимая это объяснение. Его доверие было безграничным. И от этого её тошнило.

Май 1945 года. Победа

Весь мир ликовал. По улицам Нью-Йорка текли реки людей с флагами. Маргарита и Сергей стояли у окна своей гостиной, наблюдая за праздником чужих людей.
—Война окончилась, — сказал Сергей безрадостно. —Теперь и наша миссия скоро закончится. Нас отзовут.
Сердце Маргариты сжалось от ледяного ужаса. Отозвать. Значит, уехать. Оставить его. Прервать всё.
—Ты почти что счастлива, да?— вдруг с горькой усмешкой произнёс Сергей. —Что война затянулась. Что можно было дольше играть в эту игру.
Она не ответила. Она смотрела в окно, но видела не толпу, а его лицо. И понимала, что её личная война только начинается. Война между долгом, который стал ненавистен, и любовью, которая стала единственным смыслом жизни.

Август 1945 года. Радиообращение президента Трумэна

Они слушали выступление президента в гостиной. Голос диктора был торжественным и жутким: — Шестого августа американский бомбардировщик сбросил на город Хиросиму атомную бомбу...
Сергей замер у радиоприёмника, его лицо выражало нечто среднее между ужасом и торжеством.
— Видишь? Видишь? Это произошло! Теперь они покажут всем! — он схватил её за плечи. — Наша работа не напрасна! Мы должны узнать всё! Всё!
Маргарита вырвалась и выбежала из комнаты. Её тошнило.
А в это время в Принстоне Эйнштейн, узнав о бомбардировке Хиросимы, закрылся в своём кабинете. Он не выходил оттуда весь день. Говорили, что оттуда доносились звуки скрипки — одна и та же скорбная, безумная мелодия, повторяющаяся снова и снова, как заупокойная молитва по невинным душам и по его собственной чистой совести.

На следующее утро она пришла в их книжную лавку. Альберт уже был там. Он сидел, сгорбившись, и смотрел в одну точку. Казалось, он постарел на десять лет за одну ночь.
— Они... они сделали это, Мара, — его голос был безжизненным. — Сто тысяч жизней. В одно мгновение. Я... я никогда не прощу себе этого.
Она молча обняла его. Он плакал, как ребёнок, прижавшись лицом к её плечу.
— Я хотел остановить войну... а создал оружие для следующих войн...
Она гладила его по спине, чувствуя, как её собственная душа разрывается от боли и вины. Она должна была утешить его.Но в это время её память фиксировала каждое его слово, каждую деталь для очередного отчёта.


Глава 7: Последний аккорд (1945)


Принстон, осень 1945 года

Война закончилась. По радио трубили о победе, улицы были украшены флагами, но в доме Коненковых царила похоронная тишина. Сергей молчал. Маргарита молчала. Они стали двумя призраками, живущими под одной крышей, разговаривающими только о быте.
Однажды утром в дверь постучали. На пороге стоял курьер из советского консульства — молодой человек с каменным лицом.
—Сергей Тимофеевич, Маргарита Ивановна. Вас ожидают. Завтра. Рейс в Ленинград.— Он протянул авиабилеты. —Вещи — соберите только самые необходимые. Остальное будет доставлено на пароходе и обеспечено на месте.
Сергей кивнул, не глядя на жену. Он ждал этого. Ждал возвращения домой, к славе, к признанию. Его ждала мастерская в Москве, заказы, ордена.
Маргарита взяла билеты дрожащими пальцами. Конверт был тяжёлым, холодным.
—Нас ждут?— тихо спросила она.
—Родина всегда ждет,— ответил курьер, и в его глазах не было ни капли тепла.
Через несколько секунд курьер из посольства шепнул:
— В Москве вас ждёт награда. И... вопросы.
Она вздрогнула. Какие вопросы?
Когда дверь закрылась, Сергей посмотрел на неё.
—Наконец-то. Мы едем домой, Маргарита.
—Да,— прошептала она. —Домой.
Но для неё домом уже давно был не Москва, не этот дом, а тот старый коттедж у озера, где пахло кофе, табаком и его духами.
Она знала, что должна увидеть его. В последний раз.

Той же ночью Мара надела тёмное пальто и выскользнула из дома. Она шла по пустынным улицам, ни от кого не скрываясь. Ей было всё равно.
Его дом был тёмным, только в одном окне горел свет — в кабинете. Она знала, что он там. Он всегда работал по ночам.
Она бросила горсть мелких камешков в стекло.
Свет в окне вздрогнул. Затем распахнулась форточка, и в темноте возник его силуэт.
—Кто там?— прозвучал его голос, старческий и усталый.
—Это я, Альберт,— прошептала она, зная, что он не услышит.
Но он услышал. Или почувствовал.
Через мгновение дверь открылась. Он стоял на пороге в растянутом свитере, без очков, щурясь от света фонаря.
—Мара? Боже мой...
Она не помнила, как оказалась в его объятиях. Он прижал её к себе так сильно, словно боялся, что она рассыплется в прах.
—Ты... жива,— он гладил её волосы, её спину, будто убеждаясь, что это не сон.
—Я уезжаю, Альберт. Завтра. В СССР.
Он отшатнулся, будто её слова были пулей.
—Нет... Нет, они не могут...
—Это приказ. Нас отзывают.
Он молча отвел её в дом, в кабинет. На столе лежали чертежи, повсюду — книги, бумаги. Но он не смотрел на них. Он смотрел только на неё.
—Я не могу тебя отпустить,— прошептал он. —Я... я поговорю с Рузвельтом... Трумэном...
—Это бесполезно,— она положила ладонь на его щёку. —И опасно. Для нас обоих. За нами следят. И там, и здесь.
Он схватил её руку и прижал к губам.
—Тогда я поеду с тобой. Брошу всё.
Она горько усмехнулась.
—И что? Ты — главный учёный Америки, перебежчик? Тебя уничтожат. Мои же... наши... меня уничтожат за то, что привезла тебя. Мы умрём вместе. Красиво, но бессмысленно.
Он понял. Понял, что она права. Его плечи сгорбились под тяжестью невозможности выбора.
Они сидели на старом диване, держась за руки, как двое детей, потерянных в тёмном лесу. Он играл ей на скрипке — ту самую, первую мелодию, что играл в их коттедже. Она плакала, не скрывая слёз.
Перед рассветом он вынул из кармана старый конверт.
—Возьми. Не читай сейчас. Прочтешь, когда будет очень трудно.
Она спрятала конверт за пазуху, чувствуя, как жжёт бумага.
—Я никогда не забуду тебя, Альберт.
—А я никогда не перестану искать тебя,— он посмотрел на неё с странной улыбкой. —В других вселенных. В иных измерениях. Я найду тебя. Это обещание.
Они не сказали: —Прощай! Они просто посмотрели друг другу в глаза — долгим, пронзительным взглядом, вложив в него всё, что осталось невысказанным.
Они сидели так до самого утра, держась за руки, как два пассажира с тонущего корабля, которые знают, что спасательные шлюпки разошлись в разные стороны.
Это были годы, когда любовь стала их единственным убежищем от мира, который летел в пропасть. И единственной ловушкой, из которой не было выхода.
Он подарил ей золотой медальон с фото и надписью «E=MC; ; ;»
Она ушла, на рассвете, не оглядываясь. Он стоял в дверях, и первый луч солнца упал на его седые волосы, сделав их похожими на серебряный ореол.

Сергей и Маргарита ехали на поезде до Нью-Йорка. Маргарита смотрела в окно, не видя пейзажей.
— Ты даже не прощалась с ним? — спросил Сергей, разливая коньяк.
— Зачем? — она сжала в кармане золотой медальон. — Мы все сказали друг другу.
В тот момент, когда поезд тронулся, где-то в Принстоне старый физик играл на скрипке. И если бы кто-то внимательно прислушался, он услышал бы в музыке формулу любви — сложную, противоречивую, но бесконечно прекрасную.

В самолёте, когда берега Америки скрылись из виду, она развернула конверт. В нём лежала фотография их коттеджа у озера и листок с формулой.
E = mc; ; ;
А внизу, мелким почерком, было написано:
— Моя любовь к тебе равна массе всех наших воспоминаний, умноженной на квадрат скорости света. Она стремится к бесконечности. Всегда. Твой А.
Она сжала бумагу в кулаке и смотрела в иллюминатор на бескрайние облака, за которыми оставалась её жизнь. И её любовь.


Глава 8: Родина-мать (1945-1946)


Москва, октябрь 1945 года

Ступив на перрон Ленинградского вокзала, Маргарита почувствовала, как сжалось сердце. Не от радости возвращения. От страха. Воздух пах дымом, дешёвым табаком и чем-то едким, чуждым. Сергея уже ждали — мужчина в штатском и два молодых человека в плохо сидящей форме. Их лица были каменными.
— Сергей Тимофеевич, Маргарита Ивановна. Добро пожаловать домой. — Голос мужчины в штатском был бесцветным, без интонаций. — Машина ждёт.
Их повезли не в гостиницу. В серое здание на Лубянке.

Кабинет следователя

Комната была пустой: стол, два стула, портрет Сталина на стене. Папиросный дым висел сизой пеленой. Следователь, представившийся «товарищем Ивановым», предложил сесть. Он был вежлив, даже учтив. От этого становилось ещё страшнее.
—Маргарита Ивановна, вы проделали большую работу в Америке. Очень ценную для Родины,— он неторопливо разложил перед собой папку. —Но у нас есть некоторые вопросы. Для протокола.
Он не спрашивал об Эйнштейне. Он спрашивал о ней.
—Вы слишком сблизились с целью. Это факт. Вы испытывали к нему личные, глубокие чувства?— Его глаза, маленькие и острые, как буравчики, впились в неё.
Маргарита похолодела. Они всё знали.
—Я выполняла задание. Любые чувства были частью легенды,— выдавила она.
—Легенды?— Он усмехнулся, доставая из папки фотографию. Их с Эйнштейном в коттедже у озера. Кто-то снял через окно. —Это тоже легенда?
Она молчала, чувствуя, как предательская краска заливает щёки.
Допрос длился три часа. Её унижали, ловили на противоречиях, угрожали намёками. Они знали всё: о каждой встрече, о почти всех письмах (кроме последнего, того, что было зашито в подкладке её сумочки). Они играли с ней, как кошка с мышью, показывая, что её жизнь — ниточка, которую можно перерезать в любой момент.
Наконец, «товарищ Иванов» закрыл папку.
—На сегодня достаточно. Вас ждёт квартира. Мастерская для Сергея Тимофеевича. Вы — герои. Вам оказано высокое доверие. Не опозорьте его.
Её отпустили. Словно выплюнули.

Новая жизнь

Квартира в центре Москвы, в знаменитом «доме для артистов», действительно была роскошной по тем временам: высокие потолки, паркет, даже телефон. Через две недели из Америки прибыл пароход с вещами Коненковых — его скульптурами, деревянными заготовками, эскизами, её платьями, посудой и книгами. Казалось, всё должно было радовать. Об отправке парохода распорядился лично Сталин.
Но за окнами день и ночь дежурил чёрный «газик». Телефон прослушивался. Соседи — актёры, художники — смотрели на них с подобострастием и страхом. Они были не просто вернувшимися соотечественниками. Они были собственностью Системы. Ценными, но подконтрольными.
Сергей с головой ушёл в работу. Ему выделили огромную мастерскую. Он был на вершине славы — великий скульптор, вернувшийся на Родину. Он лепил Сталина, героев труда, пытаясь заглушить внутренний крик вины и страха.
Маргарита стала тенью. Она ходила по огромной квартире, как призрак, трогая вещи, привезённые из другой жизни. Каждая вещь хранила память. Книга с его пометками на полях. Засушенный цветок между страниц. Шаль, в которой она сидела с ним у камина.
Однажды ночью она не выдержала. Достала тот самый, последний конверт. Развернула его и впервые внимательно посмотрела на формулу.
E = mc; ; ;
И вдруг она поняла. Это была не просто метафора. Это был расчёт.Его расчёт.Он взял их общую энергию любви (E), приравнял её к массе памяти (m), умноженной на квадрат скорости света (c) — самой большой константы в его мире. И направил её к бесконечности.
Он не говорил — Прощай. Он говорил: — Наша любовь вечна, потому что она стала частью вселенной. Он, великий физик, математически доказал ей бессмертие их чувства.
Она прижала листок к груди и разрыдалась. Впервые — не от страха или отчаяния, а от очищающей благодарности. Он подарил ей небесный свод, под которым их любовь была вечной и неуязвимой для всех Лубянок мира.
В ту же ночь она зашила листок в подкладку своей старой сумочки — той самой, с которой приехала. Рядом с фотографией.
Теперь у неё была тайна. Не та, что отнимали на допросах. Её собственная тайна Вселенского масштаба.
Она подошла к окну. Напротив, в «газике», тушил окурок тот самый молодой человек в штатском. Она поймала его взгляд и вдруг... улыбнулась.Он смущённо отвёл глаза.
Маргарита повернулась и налила себе чай. Впервые за долгое время она чувствовала себя не жертвой, не пешкой. А хранительницей великой тайны.


Глава 9: Вечность, зашитая в подкладку (1946-1955)


Москва, зима 1946 года

Мороз скрипел за стёклами. В роскошной квартире было душно от парового отопления, но Маргарита ходила в старом растянутом свитере Эйнштейна, который тайком вывезла в потертом чемодане. Он пах им. Это был запах иного мира.
Сергей дни напролет пропадал в мастерской. Он ваял гипсового Сталина — гигантского, с устремлённым в светлое будущее взором. Его руки, лепившие когда-то утончённых фей и библейских пророков, теперь создавали идолов. По ночам он пил. Молча, злобно, исподлобья поглядывая на жену.
—О чём думаешь?— бросил он однажды, вытирая руки об глиняный фартук.
—О супе. Он скоро остынет,— солгала она.
Он хмыкнул: — Ты всё ещё там, в своём Принстоне? Он тебя уже забыл.
Сергей медленно подошёл. Его дыхание пахло водкой и злобой, он схватил её за подбородок.
—Напомни мне, какую именно «информацию» ты для него добывала, лёжа под ним?
Удар был несильным, но унизительным. Она не заплакала. Просто посмотрела на него с холодным презрением.
—Ты прекрасно знаешь, какую, Сергей. Ты же и передавал её своему куратору. Ты продал меня раньше и дороже.
Он отшатнулся, будто её слова были плевком в лицо. Маска праведного гнева спала, обнажив жалкую, трусливую душу. Он молча повернулся и ушёл, хлопнув дверью.
Маргарита подошла к зеркалу, трогая покрасневшую щёку. Из глубины отражения на неё смотрела не испуганная женщина, а агент «Лука», прошедший огонь, воду и медные трубы. Она пережила допросы ФБР и Лубянки, переживет и это.
Мара достала из-под матраса потрёпанный блокнот и сделала запись шифром, придуманным ещё в Америке:
— С. пьян. Говорил о Э... Боится разоблачения. Нужно быть осторожнее.
Она вела дневник как оперативные сводки. Это придавало сил.

5 марта 1950 года. Пять лет в клетке

К ним приехал «друг» — полковник Смирнов, их новый куратор. Он привёз пайку — шоколад, консервы, настоящий кофе.
—Товарищ Сталин лично интересуется вашим творчеством, Сергей Тимофеевич!— он хлопал скульптора по плечу. —Ваш бюст вождя — лучший в стране!
За кофе Смирнов небрежно спросил:
—Маргарита Ивановна, а вы не находите, что теория относительности противоречит диалектическому материализму? Сейчас у нас в науке идёт борьба с космополитизмом. Ваш... друг... Эйнштейн — главный космополит.
Маргарита, не моргнув глазом, подняла на него взгляд:
—Я не физик, товарищ полковник. Я простая женщина. Но разве не относительна наша любовь к Родине? Вот я, например, в Америке тосковала по русской берёзе. Это — факт. А берёза — она материальна.
Полковник смотрел на неё с глуповатым выражением лица, пытаясь понять, высмеяла ли она его или сказала что-то глубокомысленное. Он решил сдать назад:
—Ну, берёза — да... Это верно.
После его отъезда Сергей в ярости схватил её за руку:
—Ты что, с ума сошла? Его же посадить могут за такие намёки! И нас вместе с ним!
—Он ничего не понял,— спокойно ответила она. —А ты боишься за себя. Как всегда.


Глава 10: Чернильная вселенная (1950-1955)


Москва, январь 1950 года

Маргарита сидела у камина, в руках — официальное письмо от Союза художников с поздравлениями Сергею. Конверт был грубым, бумага — серой и колючей. Она перевернула его и на чистой стороне острым карандашом, почти не нажимая, вывела:
— Сегодня считала ворон за окном. Их было ровно семь. Вспомнила, как ты говорил, что семь — число квантовой запутанности. Если одна из них улетит за океан, почувствую ли я это? Твоя М.
Она сложила листок в крошечный квадратик и спрятала его в потайной отдел своей чернильницы. Это письмо никогда не будет отправлено. Но факт его написания был дыханием в подводной лодке её заточения.

Принстон, март 1951 года

Эйнштейн сидел за своим знаменитым беспорядочным столом. Перед ним лежала статья о Единой теории поля. На полях, между сложными уравнениями, его почерк, обычно точный, стал нервным и рваным:
— Моя прелестная М! Сегодня вывел уравнение гравитационных волн. Они распространяются со скоростью света, преодолевая любые преграды. Как и моя тоска по тебе. Она тоже подчиняется законам физики — её интенсивность обратно пропорциональна квадрату расстояния между нами, но, увы, никогда не достигает нуля. Твой безумный А.
Он аккуратно вырвал полоску бумаги с этими словами и положил её в старую шкатулку из-под скрипичных струн. Шкатулка была полна таких незаконченных писем — его «черновиков для вселенной», как он их называл.

Москва, холодный вечер 1952 года

Сергей был в мастерской. Маргарита, дрожа от страха, включила радио — громко, чтобы заглушить любой звук. Она достала тонкий лист папиросной бумаги и острое перо.
— Сегодня видела во сне наш озерный домик. Там пахло кофе и твоими дурацкими трубками. Проснулась от собственного крика. Сергей не услышал. Он теперь спит в мастерской. Иногда, мне кажется, я становлюсь призраком в собственном доме. Единственное, что напоминает мне, что жизнь еще реальна — это память о нас. Спасибо тебе за это. Твоя тень.

Она не плакала. Она сложила письмо в крошечный свёрток и замуровала его в щель между кирпичами за тяжелым шкафом. Её архив отчаяния рос с каждым днём.

Принстон, 1953 год. Ночь после смерти Сталина

Эйнштейн слушал сводки новостей по радио. Его рука сама потянулась к бумаге.
— Моя дорогая М. Здесь говорят, что в Москве умер тиран. Я не смею надеяться, но... стало ли тебе немного свободнее дышать? Сегодня играл на скрипке. Звуки уносились в ночное небо. Может быть, хоть одна нота долетит до тебя? Если услышишь — знай, это я. Всегда твой А.

Он запечатал это письмо в конверт и даже написал её имя. Потом замер и с горькой усмешкой разорвал его на мелкие кусочки. Он знал — это смертный приговор ей. Он бросил клочки в камин и смотрел, как огонь пожирает его бессилие.
Москва, 1954 год. Больница

Маргарита лежала в больнице после тихого сердечного приступа. На тумбочке лежала книга — сборник стихов Ахматовой, подарок «на выздоровление» от соседей. На полях стиха «Мне ни к чему одические рати...» её слабеющая рука вывела:
—Дорогой А. Я болею. Врачи говорят, это нервы. Мы с тобой знаем, что это не нервы. Это разрыв в ткани моей вселенной, которая перестала иметь смысл без тебя. Если что-то случится... знай, что мой последний вздох будет формулой. И твоим именем. Твоя М.
Она спрятала карандаш, когда вошла медсестра. Улыбнулась ей слабой, ничего не значащей улыбкой.

Принстон, апрель 1955 года

За несколько дней до смерти он написал последнее. Его почерк был уже неуверенным, буквы плясали.
— Моя прекрасная М. Мои часы тикают всё медленнее. Врачи говорят много умных слов, но я-то знаю — это энтропия берет своё. Но если информация во вселенной не исчезает, то и моя любовь к тебе никуда не денется. Она останется... константой. Ищи меня в уравнениях. В сиянии далёких звёзд. В шёпоте листьев... Я буду там. Вечно твой...»
Он не успел дописать. Перо выпало из ослабевших пальцев.

Их переписка длилась пять лет. Они написали сотни писем. И ни одно из них не дошло до адресата. Это был диалог глухонемых через океан молчания, единственная вселенная, где они могли быть вместе — вселенная, начертанная чернилами на ненужных клочках бумаги, спрятанная от всего мира. Это была самая верная и самая трагичная их связь.

Последнее письмо Маргариты датировано 1955 годом, незадолго до смерти ученого:
— Дорогой мой, как бы далеко ты ни был, ты всегда в моём сердце…

18 апреля 1955 года

Эйнштейн умер 18 апреля 1955 года, так и не увидев её снова. Его последними словами были: — Мара...бесконечность. Но медсестра не расслышала.
Мара проснулась среди ночи от острой, физической боли в груди. Сердце билось часто-часто, словно прощаясь с чем-то. Она подошла к окну. Москва спала. Где-то там, за океаном, было ещё день.
Вдруг по радио прервали ночной эфир. Голос диктора, звучал торжественно и траурно: — Сегодня в 1 час 25 минут в Принстоне на 77-м году жизни скончался всемирно известный физик-теоретик Альберт Эйнштейн...
Маргарита не закричала. Не заплакала. Она медленно опустилась на колени перед окном и прижала ладонь к стеклу, туда, где над крышами висели холодные звёзды.
Он ушёл. И забрал с собой последний кусочек той, настоящей, свободной жизни.
Утром она надела чёрное платье. Сергей, увидев её, помрачнел.
—Кого это ты хоронишь?— прошипел он.
—Себя,— ответила она и вышла из дома.
Она бродила по Москве, не чувствуя холода. Она шла к нему. Сквозь необъятность пространства и времени. В ту самую вселенную, которую он обещал им.
В кармане её пальто лежала та самая записка.E = mc; ; ;
Он доказал. Их любовь действительно стала вечной. Потому что перестала быть земной.
Вечером она вернулась домой, заперлась в комнате и достала старую, припрятанную бутылку вина. Она налила два бокала. Один себе. Второй — поставила к фотографии коттеджа у озера.
—Прощай, мой безумный гений,— прошептала она. —Спасибо за бесконечность.
И выпила за их любовь. Которая отныне действительно была равна массе всех воспоминаний, умноженной на квадрат скорости света. И стремилась к вечности.


Глава 11: Одиночество (1960-1980)


Москва, 1960-е годы

Железный занавес приподнялся, но не для неё. После смерти Сталина и разоблачения «культа личности» дышать стало легче, но стена между ней и миром осталась. К ним в гости теперь захаживали не чекисты, а диссиденты, иностранные журналисты, коллеги-скульпторы. Все хотели взглянуть на жену великого Коненкова, на легендарного «возвращенца».
Однажды вечером за столом сидел молодой американский поэт. Разговор зашёл об Эйнштейне.
—Говорят, вы были с ним знакомы, Маргарита Ивановна?— неосторожно спросил он.
В комнате повисла неловкая тишина. Сергей мрачно смотрел в тарелку.
Маргарита отпила чаю, её рука не дрогнула.
—Знакомы?— она улыбнулась своей светской, ничего не значащей улыбкой. —Мой муж лепил с него бюст. Я подавала чай. Он был очень... эксцентричным стариком.
Поэт разочарованно кивнул. Ему нужна была сенсация, а не бытовая зарисовка. Он так и не заметил, как на мгновение взгляд этой утончённой женщины ушёл куда-то далеко-далеко, ставшим бесконечно старым и грустным.

Однажды вечером она перебрала стопку писем, связанных грубой бечёвкой. Конверты истончились от времени, чернила выцвели. Рука дрогнула. Не сжигать. Ни за что. Но и хранить — смертельная опасность. Не для неё — для его памяти. Для его наследия.
Одним вечером, когда Сергей был в мастерской, она аккуратно, с почти хирургической точностью, сделала прорезь в подкладке старого диванного валика, доставшегося ей ещё от матери. Вложила свёрток. Зашила шелковой нитью в тон ткани. И положила валик на самое видное место. Лучшее укрытие — на виду.

1971 год

Сергея Коненкова не стало. На похоронах было пол-Москвы — официальные лица, академики, артисты. Маргарита стояла у гроба, прямая и сухая, как щепка. Она хоронила не мужа, а последнюю живую связь с той, прежней, двойной жизнью. Теперь она осталась одна наедине с призраками.
Она переехала в меньшую квартиру. Все скульптуры, архивы, чертежи мужа она передала в музеи. Оставила только несколько личных вещей. И старую, потертую сумочку.

1980 год. Последняя запись в её дневнике:

— Иногда мне снится, что я осталась там, в том домике у озера. Он играет на скрипке, а я ... я просто слушаю. И не надо никаких кодов. Только музыка. Только мы.

Она была уже очень стара. Мир за окном стал чужим и слишком быстрым. Она редко выходила, жила воспоминаниями. Часто перебирала старые фотографии, но никогда не смотрела на те, что были из Америки. Она уже почти не вспоминала Принстон. Она помнила его. Это было другое — не образ в голове, а тихая, постоянная боль в сердце, с которой она смирилась, как с хронической болезнью.
Перед смертью она была удивительно спокойна. Сиделка, простая женщина из деревни, спросила её, не боится ли она.
—Нет, милая,— прошептала 87-летняя Маргарита. —Я просто отправляюсь проверить одну теорию. Насчёт бесконечности.Скажите Альберту... что уравнение... решено...
Она умерла во сне. Тихо и незаметно, как и жила все эти годы.
Когда родственники разбирали её скудные вещи, они нашли в комоде ту самую сумочку. Внутри лежала пожелтевшая фотография коттеджа у озера и странный листок с формулой и стрелкой к бесконечности. Никто не понял его значения. Решили, что это какая-то черновая записка мужа-скульптора и чуть не выбросили.
Но племянница, женщина с поэтической душой, вдруг остановилась и внимательно посмотрела на обороте. Там, почти стёршимся карандашом, по-русски было выведено:
— М. — для тебя время должно было остановиться. Но оно пошло дальше. Прости. Твой А.
Она перечитала эти строки несколько раз, почувствовав странный трепет, но так и не поняла, кто такой «А.» и о чём он писал.
Сумочку и фото она оставила себе на память. А старый, потертый диванный валик, показавшийся ей безвкусным и ненужным, был без сожалений выброшен на свалку вместе с другим хламом за ненадобностью.


Эпилог: Цена бесконечности

На свалке валик пролежал недолго. Его подобрал старьёвщик, разбирающийся в антиквариате. Он собирался выпотрошить его для перетяжки другого дивана, но вовремя заметил аккуратные швы. Внутри он обнаружил свёрток, завернутый в шёлковую ткань.

Нью-Йорк, 1998 год. Аукцион «Сотбис»

Элегантный зал был полон. Шёл очередной лот — архивные документы лорда Кельвина. Коллекционеры и кураторы музеев скучали.
—А теперь, джентльмены, нечто исключительное,— голос аукциониста приобрёл новый, почти интимный оттенок. —Лот 317. Личная переписка. Из собрания анонимного источника. Письма Альберта Эйнштейна к Маргарите Коненковой, СССР, 1935-1945 годы.
В зале пронёсся сдержанный гул. Вспыхнули вспышки фотокамер.
С молчаливого одобрения правления «Сотбис» несколько строк были обнародованы.
Ассистентка в белых перчатках подняла один лист под стеклом. Почётный гость, седовласый биограф Эйнштейна, зачитал хриплым голосом:
— ...Моя дорогая Мара, твои письма — это единственные кванты света в моём вычислительном туннеле. Без тебя мои уравнения теряют всякий смысл. Почему мир устроен так, что самые прекрасные вещи должны быть тайными? Твой безумный Альберт...

На экране высветилась другая записка, на клочке бумаги с формулами на обороте:
— Жду в 4. Принеси твои губы и тот русский чай. Скрипка уже соскучилась...

Начальная цена — пятьдесят тысяч долларов.
В зале пролетел сдержанный шёпот. Аукционист продолжил:
—Коллекция включает девять писем, написанных между 1935 и 1945 годами. Это не только уникальный автограф великого учёного, но и трогательное свидетельство личной драмы...
Цена медленно, но, верно, росла. Сто тысяч. Сто пятьдесят. Двести. В зале царило напряжение — наследие Эйнштейна редко появлялось на открытых торгах, а уж столь личные материалы — и подавно.
—Двести сорок тысяч от телефона... Двести сорок пять... Есть двести пятьдесят!
Молоток громко стукнул.
—Продано за двести пятьдесят тысяч долларов телефонному покупателю!
Аплодисменты были сдержанными, но искренними. История, десятилетиями хранившаяся в подкладке диванного валика, обрела нового владельца.

Свидетели аплодировали. История, которую так тщательно скрывали ФБР и НКВД, стала публичным достоянием. Любовь, стоившая Маргарите свободы и покоя, была оценена в шестизначную сумму.

Письма, проданные за сумму, которая показалась бы Эйнштейну абсурдной (он терпеть не мог накопительства и богатства), попала в частную коллекцию. Некоторые из них были позднее обнародованы.
В одном из писем, датированном 1941 годом, он писал:
— ...Моя дорогая Мара, сегодня я вывел новую формулу. E = Lc;, где L — это «Love». Моя любовь к тебе, умноженная на квадрат скорости света, стремится к бесконечности. Никакие границы, никакие режимы не могут остановить эту энергию.
Твой А.

Другое письмо, написанное после их вынужденной разлуки, заканчивалось словами:

— ...Иногда мне кажется, что мы с тобой — как две заблудившиеся частицы в квантовой механике. Разделённые огромными расстояниями, мы остаёмся соединенными невидимыми нитями. Если ты чувствуешь мою тоску там, в Москве, знай — это не воображение. Это физика.
Твой А.

Москва, наши дни

Пожилая женщина, та самая племянница, случайно наткнулась на статью в интернете о продаже писем. Она увидела цифру — $250,000 — и знакомый почерк на фотографии лота.
Она молча подошла к шкафу, достала ту самую потрёпанную сумочку. Вынула листок с формулой и перевернула его: — ...Прости. Твой А.
Она вдруг поняла всё. И про диванный валик, и про «А.», и про ту тихую, всепоглощающую грусть в глазах тёти Маргариты.
Она не заплакала. Она горько усмехнулась. Она не стала никому звонить и не побежала к юристам. Она аккуратно положила листок обратно в сумочку и убрала её на место.
Вечность, которую ей завещала тётя, оказалась спрятанной в диванном валике и была продана за двести пятьдесят тысяч долларов некому коллекционеру, который никогда не поймёт, что купил не просто автограф гения.Он купил чью-то боль. Чью-то тайну. И чью-то бесконечность, упакованную в несколько пожелтевших листов бумаги.
Некоторые вещи не имеют цены. Даже за двести пятьдесят тысяч долларов. Даже за все деньги мира.
Бесконечность, как доказал когда-то великий физик, нельзя купить. Её можно только прочувствовать. И пронести через всю жизнь. Как самое сокровенное воспоминание.

Их тайна ушла вместе с ними. Не в архивы НКВД - КГБ или ФБР, а в небытие. Остались только легенды, намёки и одна-единственная физическая формула, доказавшая, что любовь — единственная сила во Вселенной, способная преодолеть любое расстояние. Даже расстояние между жизнью и смертью.