Война и мир. Автор граф Лев Толстой Книга 1-7

*** НАЧАЛО ЭЛЕКТРОННОЙ КНИГИ ПРОЕКТА ГУТЕНБЕРГ «ВОЙНА И МИР» ***ВОЙНА И МИР. Лев Толстой/Tolstoi Содержание КНИГА ПЕРВАЯ: 1805 ГЛАВА I - ГЛАВА XXVIII
 КНИГА ВТОРАЯ: 1805 ГЛАВА I- ГЛАВА XXI.КНИГА ТРЕТЬЯ: 1805. ГЛАВА I- ГЛАВА XIX
КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ: 1806 ГЛАВА I- ГЛАВА XVI.КНИГА ПЯТАЯ: 1806–1807 ГЛАВА I-XXII
 КНИГА ШЕСТАЯ: 1808–1810 ГЛАВА I- ГЛАВА XXVI. КНИГА СЕДЬМАЯ: 1810–1811 ГЛАВА I-ГЛАВА XIII .  КНИГА ВОСЬМАЯ: 1811–1812 ГЛАВА I- ГЛАВА XXII
КНИГА ДЕВЯТАЯ:1812 ГЛАВА I- ГЛАВА XXIII КНИГА ДЕСЯТАЯ:1812 ГЛАВА I ГЛАВА 23
 КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ: 1812 ГЛАВА I- ГЛАВА XXXIV КНИГА 12: 1812 ГЛАВА I-XVI
КНИГА ТРИНАДЦАТАЯ: 1812 ГЛАВА I- ГЛАВА XIX КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ: 1812
 ГЛАВА I- ГЛАВА XIX. КНИГА ПЯТНАДЦАТАЯ: 1812–1813 ГЛАВА I- ГЛАВА XX
ПЕРВЫЙ ЭПИЛОГ:1813–1820 ГЛАВА I- ГЛАВА XVI.ВТОРОЙ ЭПИЛОГ ГЛАВА I- ГЛАВА XII

 КНИГА ПЕРВАЯ: 1805 ГЛАВА I.

 — Итак, принц, Генуя и Лукка теперь просто фамильные поместья
Бонапартов. Но предупреждаю тебя: если ты не скажешь мне, что это означает войну, если ты всё ещё будешь пытаться оправдать бесчестье и ужасы, совершённые этим
Антихрист — я действительно верю, что он Антихрист, — я больше не буду иметь с тобой ничего общего, и ты больше не мой друг, не мой «верный раб», как ты себя называешь! Но как поживаешь? Вижу, я тебя напугала — садись и расскажи мне все новости».

 Это было в июле 1805 года, и говорила известная Анна Павловна
Шерер, фрейлина и фаворитка императрицы Марии Фёдоровны.
 Этими словами она приветствовала князя Василия Курагина, высокопоставленного и влиятельного человека, который первым прибыл на её приём. Анна
У Павловны уже несколько дней был кашель. Она, по её словам, страдала от la grippe; в то время в Санкт-Петербурге это слово было новым и использовалось только в кругах элиты.


 Все её без исключения приглашения, написанные на французском языке и доставленные в то утро лакеем в алой ливрее, выглядели следующим образом:

«Если вам больше нечем заняться, граф (или принц), и если перспектива провести вечер с бедной больной не слишком ужасна,
я буду очень рада увидеть вас сегодня вечером с 7 до 10 — Аннет
Шерер».

«Боже! какая язвительная атака!» — ответил принц, не в силах сдержать смех.
Он был ничуть не смущён таким приёмом. Он только что вошёл в комнату в расшитом придворном мундире, бриджах и туфлях, со звёздами на груди и безмятежным выражением на плоском лице. Он говорил на том изысканном французском, на котором не только говорили, но и думали наши деды, с мягкой, покровительственной интонацией, свойственной важному человеку, который состарился в свете и при дворе. Он подошёл к Анне Павловне,
поцеловал ей руку, подставив ей свою лысую, надушенную и блестящую голову,
и самодовольно уселся на диван.

“ Прежде всего, дорогой друг, расскажи мне, как у тебя дела. Успокойте своего друга
, - сказал он, не меняя тона, под маской
вежливости и притворного сочувствия, в которой угадывались безразличие и даже ирония
.

“Можно ли быть здоровым, страдая нравственно? Можно ли быть спокойным в такие времена
, как сейчас, если у тебя есть какие-то чувства?” сказала Анна Павловна. “Вы не
оставаясь весь вечер, я надеюсь?”

— А праздник у английского посла? Сегодня среда. Я должен там появиться, — сказал принц. — Моя дочь приедет за мной, чтобы отвезти меня туда.

«Я думал, что сегодняшнее празднество отменили. Признаюсь, все эти гулянья и фейерверки начинают надоедать».

«Если бы они знали, что ты этого хочешь, представление бы отложили», — сказал князь, который, как заведенные часы, по привычке говорил то, во что сам не хотел верить.

«Не дразни! Ну, а что решили насчёт командировки Новосильцева? Ты всё знаешь».

«Что тут скажешь?» — ответил князь холодным, безучастным тоном. «Что решено? Они решили, что Буонапарте
Он сжёг свои корабли, и я верю, что мы готовы сжечь свои».

 Князь Василий всегда говорил вяло, как актёр, повторяющий заезженную роль.
 Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет,
была полна жизни и энергии. Быть энтузиасткой стало её социальным призванием, и иногда, даже когда ей этого не хотелось, она становилась энтузиасткой, чтобы не разочаровывать тех, кто её знал. Сдержанная улыбка, которая, хоть и не шла её увядшим чертам, всегда играла на её губах, выражала
как у избалованного ребёнка, постоянное сознание своего очаровательного недостатка,
который она не хотела, не могла и не считала нужным исправлять.


В разгар разговора на политические темы Анна Павловна вспылила:


«О, не говорите мне об Австрии. Возможно, я чего-то не понимаю,
но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она нас предаёт!
Только Россия может спасти Европу». Наш милостивый государь
признаёт своё высокое предназначение и будет верен ему. Это единственное, во что я верю! Наш добрый и замечательный государь должен действовать
Это самая благородная роль на земле, и он настолько добродетелен и благороден, что Бог не оставит его. Он исполнит своё призвание и сокрушит гидру революции, которая стала ещё страшнее в лице этого убийцы и злодея! Мы одни должны отомстить за кровь праведника... На кого, спрашиваю я вас, мы можем положиться?.. Англия с её коммерческим духом не поймёт и не сможет понять возвышенность души императора Александра. Она отказалась эвакуировать Мальту. Она хотела найти и до сих пор ищет какой-то тайный мотив в наших действиях. Какой ответ
Что получил Новосильцев? Ничего. Англичане не поняли и не могут понять самоотверженности нашего императора, который ничего не хочет для себя, а желает лишь блага человечеству. А что они
пообещали? Ничего! А то немногое, что они пообещали, они не
выполнят! Пруссия всегда заявляла, что Бонапарт непобедим и что вся
Европа бессильна перед ним... И я не верю ни единому слову, что говорят Харденбург или Хаугвиц. Этот знаменитый прусский нейтралитет — всего лишь ловушка. Я верю только в Бога и в великую судьбу нашего обожаемого монарха. Он спасёт Европу!»

Она внезапно остановилась, улыбнувшись своей импульсивности.

 «Я думаю, — сказал принц с улыбкой, — что если бы вместо нашего дорогого Винцингероде послали вас, вы бы силой добились согласия короля Пруссии. Вы так красноречивы. Не угостите ли вы меня чашечкой чая?»

 «Сейчас». Кстати, — добавила она, снова успокоившись, — сегодня вечером я жду двух очень интересных мужчин.
Виконта де Мортема, который связан с Монморанси через Роганов, одну из лучших французских семей. Он один из настоящих эмигрантов, хороших эмигрантов. И
также аббат Морио. Вы знаете этого глубокого мыслителя? Он был
принят императором. Вы слышали?

“Я буду рад познакомиться с ними”, - сказал принц. “Но
скажи мне”, - добавил он с нарочитой беспечностью, как будто это только что пришло ему в голову
, хотя вопрос, который он собирался задать, был главным
мотив его визита: “правда ли, что вдовствующая императрица хочет
Барон Функ будет назначен первым секретарем в Вене? Барон, судя по всему, жалкий человек.

 Князь Василий хотел получить этот пост для своего сына, но другие были против
пытается через вдовствующую императрицу Марию Фёдоровну добиться его для
барона.

Анна Павловна почти закрыла глаза, показывая, что ни она, ни
кто-либо другой не имеют права критиковать желания или предпочтения
императрицы.

«Барон Функе был рекомендован вдовствующей императрице её
сестрой», — вот и всё, что она сказала сухим и печальным тоном.

Когда она произносила имя императрицы, на лице Анны Павловны внезапно появлялось выражение глубокой и искренней преданности и уважения, смешанное с грустью.
Это происходило каждый раз, когда она упоминала свою прославленную
патронесса. Она добавила, что Её Величество изволила оказать барону Функе
beaucoup d’estime, и её лицо снова омрачилось печалью.

 Князь молчал и выглядел безразличным. Но с присущими ей женской и придворной быстротой и тактом Анна Павловна
хотела и упрекнуть его (за то, что он посмел так говорить о человеке,
представленном императрице), и в то же время утешить его, поэтому она сказала:

«Теперь о вашей семье. Знаете ли вы, что с тех пор, как ваша дочь вышла из дома, все от неё без ума? Говорят, она невероятно красива».

Князь поклонился в знак уважения и благодарности.

 «Я часто думаю, — продолжила она после короткой паузы, придвигаясь ближе к князю и дружелюбно улыбаясь ему, словно показывая, что политические и светские темы исчерпаны и пришло время для задушевной беседы, — я часто думаю о том, как несправедливо порой распределяются радости жизни. Почему судьба подарила вам двух таких прекрасных детей?
 Я не говорю об Анатоле, вашем младшем. Он мне не нравится, — добавила она тоном, не допускающим возражений, и приподняла брови.
 — Два таких очаровательных ребёнка. И ты действительно ценишь их меньше, чем
ни для кого, и поэтому ты не заслуживаешь их».

И она улыбнулась своей восторженной улыбкой.

«Я ничего не могу с собой поделать, — сказал принц. — Лаватер сказал бы, что мне не хватает отцовского авторитета».

«Не шути; я хочу поговорить с тобой серьёзно. Ты знаешь, что я недоволен твоим младшим сыном?» Между нами (и ее
лицо приняло меланхолическое выражение), “его упомянули у ее
Величества, и вас пожалели...”

Принц ничего не ответил, но она многозначительно посмотрела на него,
ожидая ответа. Он нахмурился.

“ Что ты хочешь, чтобы я сделал? ” спросил он наконец. - Ты знаешь, что я сделал все, что мог.
Отец мог бы дать им образование, а они оба выросли дураками.
 Ипполит, по крайней мере, тихий дурак, а Анатоль — активный.
Это единственное различие между ними». Он сказал это с улыбкой, более естественной и живой, чем обычно, так что в морщинах вокруг его рта отчётливо проступило что-то неожиданно грубое и неприятное.

 «И почему у таких людей, как ты, рождаются дети?» Если бы ты не был моим
отцом, мне не в чем было бы тебя упрекнуть, — сказала Анна
Павловна, задумчиво глядя вверх.

— Я твоя верная рабыня, и только тебе я могу признаться, что моя
дети - проклятие моей жизни. Это крест, который я должен нести. Вот
как я объясняю это себе. Ничего не поделаешь!”

Он больше ничего не сказал, но выразил свое заявление об отставке жестокая судьба на
жест. Анна P;vlovna медитировал.

“ Ты никогда не думал о том, чтобы женить своего блудного сына Анатоля?
спросила она. «Говорят, старые девы помешаны на сватовстве, и хотя я пока не чувствую в себе этой слабости, я знаю одну маленькую особу, которая очень несчастлива со своим отцом. Она ваша родственница, княжна Мария Болконская».

 Князь Василий не ответил, хотя и обладал хорошей памятью.
Обладая проницательностью, подобающей светскому человеку, он движением головы дал понять, что обдумывает эту информацию.

 «Знаете ли вы, — сказал он наконец, явно не в силах сдержать печальный поток своих мыслей, — что Анатоль обходится мне в сорок тысяч рублей в год? И, — продолжил он после паузы, — во сколько он мне обойдётся через пять лет, если будет продолжать в том же духе?» Немного погодя он добавил: «Вот с чем приходится мириться нам, отцам...» Эта твоя принцесса богата?


 — Её отец очень богат и скуп.  Он живёт в деревне.  Он
знаменитый князь Болконский, который был вынужден уйти в отставку из армии при покойном императоре и получил прозвище «Прусский король». Он
очень умен, но эксцентричен и скучен. Бедная девушка очень несчастна.
У нее есть брат; думаю, вы его знаете, он недавно женился на Лизе Мейнен.
Он адъютант Кутузова и будет здесь сегодня вечером.

— Послушай, милая Аннет, — сказал князь, внезапно беря Анну Павловну за руку и почему-то опуская её. — Устрой мне это дело, и я всегда буду твоим самым преданным рабом-slafe
с буквой «ф», как пишет в своих отчётах мой деревенский староста. Она богата и из хорошей семьи, а это всё, что мне нужно.

 И с присущей ему фамильярностью и непринуждённой грацией он поднёс руку фрейлины к своим губам, поцеловал её и стал покачивать ею взад-вперёд, откинувшись в кресле и глядя в другую сторону.

“Attendez”, - сказала Анна P;vlovna, размышляя: “я буду говорить с
Лиза, жена молодого Bolk;nski этот же вечер, и, пожалуй,
что можно организовать. Оно должно быть от имени своей семьи, что я
начать свое ученичество так, как старая дева”.





ГЛАВА II

Гостиная Анны Павловны постепенно заполнялась. Здесь собралось высшее
петербургское общество: люди, сильно различавшиеся по возрасту и характеру, но принадлежавшие к одному кругу.
Дочь князя Василия, красавица Элен, приехала, чтобы сопровождать отца на балу у посла; на ней было бальное платье и знак отличия фрейлины. Юная маленькая княгиня Болконская,
известная как la femme la plus s;duisante de Petersbourg, * также была там.
Прошлой зимой она вышла замуж, и беременность сделала ее
не ходите ни на какие большие собрания, а только на небольшие приемы. Сын князя
Василия, Ипполит, пришел с Мортемартом, которого он представил.
Пришли также аббат Морио и многие другие.

 * Самая очаровательная женщина в Петербурге.

Каждому вновь прибывшему Анна Павловна говорила: «Вы ещё не видели мою тётю?» или «Вы не знакомы с моей тёткой?» — и очень серьёзно подводила его или её к маленькой старушке с большими бантами из ленты на чепце, которая вплывала из соседней комнаты, как только начинали прибывать гости. И медленно переводила взгляд с гостя на неё
Тётя Анна Павловна назвала каждого по имени, а затем оставила их.

Каждый из гостей по очереди здоровался с этой старой тётей, которую никто из них не знал, не хотел знать и о которой никто из них не заботился. Анна Павловна наблюдала за этими приветствиями с печальным и торжественным интересом и молчаливым одобрением. Тётя говорила с каждым из них одними и теми же словами о здоровье их и своём, а также о здоровье Её
Ваше Величество, «которому, слава Богу, сегодня лучше». И каждый посетитель, хотя вежливость не позволяла ему проявлять нетерпение, оставлял старушку
с чувством облегчения от того, что выполнил неприятную обязанность, и не возвращался к ней весь вечер.

 Юная княжна Болконская принесла с собой работу в бархатной сумочке, расшитой золотом. Её верхняя губа, на которой едва заметна была нежная тёмная поросль, была слишком коротка для её зубов, но от этого она поднималась ещё милее и была особенно очаровательна, когда она время от времени опускала её, чтобы коснуться нижней губы. Как это всегда бывает
с очень привлекательными женщинами, её недостаток — короткая верхняя губа и полуоткрытый рот — казался её отличительной чертой
своеобразная форма красоты. Все оживлялись при виде этой хорошенькой молодой женщины, которая так скоро станет матерью, такой полной жизни и здоровья и так легко несущей своё бремя. Старики и унылые, подавленные молодые люди, которые смотрели на неё, проведя с ней немного времени и поговорив с ней, чувствовали, что и сами становятся такими же полными жизни и здоровья, как она. Все, кто разговаривал с ней и при каждом слове видел её яркую улыбку
и постоянный блеск белых зубов, думали, что в этот день у неё было особенно хорошее настроение.

Маленькая принцесса быстрыми, короткими, покачивающимися шажками обошла стол, держа на руке рабочую сумку, и, весело расправив платье, села на диванчик рядом с серебряным самоваром, как будто всё, что она делала, доставляло удовольствие и ей самой, и всем окружающим. «Я принесла свою работу», — сказала она по-французски, показывая свою сумку и обращаясь ко всем присутствующим.
 «Послушай, Аннет, надеюсь, ты не подшутила надо мной», — добавила она, поворачиваясь к хозяйке. «Вы написали, что приём будет совсем небольшим, и только посмотрите, как плохо я одета». И она
Она раскинула руки, чтобы показать своё изящное серое платье с короткой талией и кружевной отделкой, подпоясанное широкой лентой чуть ниже груди.

 «Soyez tranquille, Lise, ты всегда будешь красивее всех», — ответила Анна Павловна.

 «Знаешь, — сказала княгиня тем же тоном и всё ещё по-французски, обращаясь к генералу, — мой муж меня бросает? Он собирается погибнуть. Скажите мне, ради чего эта проклятая война?
— добавила она, обращаясь к князю Василию, и, не дожидаясь ответа, повернулась к его дочери, красавице Элен.

«Какая восхитительная женщина эта маленькая княгиня!» — сказал князь Василий Анне Павловне.


Одним из следующих прибывших был дородный, крепко сложенный молодой человек с
короткой стрижкой, в очках, в модных в то время светлых панталонах, с
очень высокой оправой и в коричневом сюртуке. Этот дородный молодой
человек был внебрачным сыном графа Безухова, известного вельможи екатерининской эпохи, который теперь умирал в Москве. Молодой человек
ещё не поступил ни на военную, ни на гражданскую службу, так как только
что вернулся из-за границы, где получил образование, и это было его
Первое появление в обществе. Анна Павловна поприветствовала его кивком, которым она
приветствовала низших по рангу в своей гостиной. Но, несмотря на
это приветствие низшего ранга, при виде входящего Пьера на её лице
появилось выражение тревоги и страха, как при виде чего-то слишком
большого и неподходящего для этого места. Хотя он, безусловно, был крупнее остальных мужчин в комнате, её беспокойство могло быть связано только с его внешностью.
У него было умное, хоть и застенчивое, но внимательное и естественное выражение лица, которое отличало его от всех остальных в этой гостиной.

— Очень мило с вашей стороны, месье Пьер, что вы пришли навестить бедную
инвалидку, — сказала Анна Павловна, обменявшись тревожным взглядом с
тётушкой, когда подводила его к ней.

 Пьер пробормотал что-то неразборчивое и
продолжал оглядываться, как будто что-то искал.  По пути к тётушке он поклонился
маленькой княжне с довольной улыбкой, как близкому знакомому.

Тревога Анны Павловны была не напрасной, потому что Пьер отвернулся от тёти, не дослушав её рассказ о здоровье Её Величества.
 Анна Павловна в смятении удержала его словами: «Вы знаете ли
Abb; Morio? Он в высшей степени интересный человек”.

“Да, я слышал о его плане установления вечного мира, и это очень интересно.
но вряд ли осуществимо”.

“ Вы так думаете? ” возразила Анна Павловна, чтобы что-нибудь сказать
и уйти, чтобы заняться своими обязанностями хозяйки. Но тут Пьер
совершил обратный акт невежливости. Сначала он оставил даму, не дав ей договорить, а теперь продолжал разговаривать с другой, которая хотела уйти. Склонив голову и широко расставив ноги, он начал объяснять, почему считает план аббата нелепым.

— Мы поговорим об этом позже, — с улыбкой сказала Анна Павловна.

 И, избавившись от этого молодого человека, который не знал, как себя вести, она вернулась к своим обязанностям хозяйки и продолжила слушать и наблюдать, готовая прийти на помощь в любой момент, когда разговор может зайти в тупик. Как
мастер прядильной фабрики, заставив рабочих трудиться, обходит
цех и замечает то остановившийся веретено, то скрипящий или
издающий больше шума, чем следует, и спешит проверить машину
или привести ее в порядок, так и Анна Павловна ходила по
Она обходила гостиную, приближаясь то к молчаливой, то к слишком шумной компании, и одним словом или незначительным перемещением поддерживала разговорную машину в стабильном, правильном и регулярном движении. Но среди этих забот была заметна её тревога за
Пьера. Она с тревогой наблюдала за ним, когда он подходил к группе вокруг Мортемара, чтобы послушать, о чём там говорят, и снова, когда он переходил к другой группе, центром которой был аббат.

 Пьер получил образование за границей, и этот приём у Анны
У Павловны он был впервые в России. Он знал, что все
там собрался интеллектуальный свет Петербурга, который, как
ребенок в магазине игрушек, не знал, в какую сторону смотреть, боясь пропустить
любой умный разговор, который можно было услышать. Видя уверенное в себе
и утонченное выражение на лицах присутствующих, он всегда был
ожидал услышать что-то очень глубокое. Наконец он подошел к Морио.
Разговор показался интересным, и он остановился, ожидая возможности
высказать свое мнение, как это любят делать молодые люди.





Глава III

Приём у Анны Павловны был в самом разгаре. Прялки гудели
равномерно и неустанно со всех сторон. За исключением тёти,
рядом с которой сидела только одна пожилая дама, которая со своим худым, измождённым лицом
казалась не к месту в этом блестящем обществе, вся компания
разделилась на три группы. Одна, в основном мужская,
сгруппировалась вокруг аббата. Другая, состоящая из молодых
принцессы Элен, дочери князя Василия, и маленькой княжны
Болконская, очень хорошенькая и румяная, хотя и слишком полная для своего возраста.
 Третья группа собралась вокруг Мортемара и Анны Павловны.

Виконт был приятным молодым человеком с мягкими чертами лица и изысканными манерами.
Он явно считал себя знаменитостью, но из вежливости скромно предоставлял себя в распоряжение круга, в котором оказался.  Анна Павловна явно выставляла его напоказ своим гостям. Как искусный метрдотель подаёт в качестве особого деликатеса кусок мяса, который никто из тех, кто видел его на кухне, не стал бы есть, так и Анна Павловна подавала своим гостям, сначала виконту, а затем аббату, в качестве особого деликатеса
Мортемар. Группа, собравшаяся вокруг Мортемара, сразу же начала обсуждать убийство герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб из-за собственного великодушия и что у Буонапарте были особые причины ненавидеть его.

 «Ах да! Расскажите нам всё, виконт, — сказала Анна Павловна с приятным ощущением, что в звуке этого предложения есть что-то в духе Людовика XV: «Contez nous ;ela, Vicomte».

 Виконт поклонился и учтиво улыбнулся в знак того, что готов подчиниться. Анна Павловна собрала вокруг него гостей, приглашая всех послушать его рассказ.

«Виконт был лично знаком с герцогом», — шепнула Анна Павловна одному из гостей. «Виконт — прекрасный рассказчик», — сказала она другому. «Как видно, он принадлежит к лучшему обществу», — сказала она третьему; и виконт был представлен обществу в самом отборном и выгодном свете, как хорошо приготовленный ростбиф на горячем блюде.

Виконт хотел начать свой рассказ и слегка улыбнулся.

 «Иди сюда, Элен, дорогая», — сказала Анна Павловна прекрасной молодой княжне, которая сидела поодаль в центре другой группы.

Принцесса улыбнулась. Она встала с той же неизменной улыбкой, с которой вошла в комнату, — улыбкой невероятно красивой женщины. С лёгким шелестом её белое платье, отделанное мхом и плющом,
с обнажёнными белыми плечами, блестящими волосами и сверкающими
бриллиантами, проплыло между мужчинами, которые расступились перед ней.
Она не смотрела ни на кого из них, но улыбалась всем, словно милостиво
позволяя каждому любоваться её прекрасной фигурой и изящными
плечами, спиной и грудью, которые в те времена были очень
Она была обнажена — и казалось, что она принесла с собой очарование бального зала, когда подошла к Анне Павловне. Элен была так прекрасна, что не только не проявляла ни малейшего кокетства, но, напротив, казалась смущённой своей неоспоримой и слишком победоносной красотой. Она, казалось, хотела бы, но не могла уменьшить её воздействие.

«Как прелестно!» — говорили все, кто её видел; а виконт приподнял плечи и опустил глаза, словно поражённый чем-то необыкновенным.
Когда она села напротив и тоже улыбнулась ему своей неизменной улыбкой, он вздрогнул.

— Мадам, я сомневаюсь, что справлюсь с такой задачей перед столь высокопоставленной публикой, — сказал он,
улыбаясь и склоняя голову.

 Принцесса положила свою обнажённую округлую руку на маленький столик и решила, что отвечать не нужно. Она с улыбкой ждала. Всё время, пока он рассказывал историю, она сидела прямо, то поглядывая на свою красивую округлую руку, изменившую форму от давления на стол, то на ещё более красивую грудь, на которой она поправляла бриллиантовое ожерелье. Время от времени она разглаживала складки своего платья и всякий раз, когда рассказ производил впечатление, поглядывала на Анну Павловну, тут же принимавшую самый серьёзный вид.
Она заметила выражение лица фрейлины и снова расплылась в лучезарной улыбке.

 Маленькая принцесса тоже встала из-за чайного стола и последовала за Элен.

 — Подожди минутку, я возьму свою работу...  Ну так о чём ты думаешь? — продолжила она, повернувшись к принцу Ипполиту.  — Принеси мне мою рабочую сумку.

Все зашевелились, когда принцесса, улыбаясь и весело болтая со всеми сразу, села и непринуждённо устроилась на своём месте.


 «Теперь я в порядке», — сказала она и, попросив виконта начать, взялась за работу.

Принц Ипполит, принёсший рабочую сумку, присоединился к кругу и, придвинув стул поближе к ней, сел рядом.

 Очаровательный Ипполит поражал своим необыкновенным сходством с прекрасной сестрой, но ещё больше тем, что, несмотря на это сходство, он был чрезвычайно уродлив. Черты его лица были похожи на черты его сестры, но в то время как у неё всё освещалось радостной, самодовольной, юношеской и постоянной улыбкой, а также чудесной классической красотой её фигуры, его лицо, напротив, было лишено выразительности и постоянно выражало угрюмость.
Он был уверен в себе, но при этом его тело было худым и слабым. Его глаза, нос и рот казались сморщенными в пустой, усталой гримасе, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.


— Это ведь не история о привидениях? — сказал он, садясь рядом с принцессой и торопливо поправляя лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.

— Почему же нет, мой дорогой друг, — сказал удивлённый рассказчик, пожимая плечами.


— Потому что я ненавижу истории о привидениях, — ответил принц Ипполит тоном, который говорил о том, что он понял смысл своих слов только после того, как произнёс их.
Он произнёс их.

 Он говорил с такой самоуверенностью, что его слушатели не могли понять, было ли то, что он сказал, очень остроумным или очень глупым. Он был одет в тёмно-зелёный сюртук, бриджи до колен цвета cuisse de nymphe effray;e, как он их называл, туфли и шёлковые чулки.

 Виконт очень складно рассказал свою историю. Это был популярный в то время анекдот о том, что герцог Энгиенский тайно отправился в Париж, чтобы навестить мадемуазель Жорж; что в её доме он встретил Бонапарта, который также пользовался благосклонностью знаменитой актрисы, и что в его присутствии
Наполеон упал в обморок, что с ним часто случалось, и оказался во власти герцога. Герцог пощадил его, и за это великодушие Бонапарт впоследствии поплатился жизнью.


История была очень красивой и интересной, особенно в том месте, где соперники внезапно узнали друг друга; дамы были взволнованы.


«Прелестно!» — сказала Анна Павловна, вопросительно взглянув на маленькую княжну.

— Восхитительно! — прошептала маленькая принцесса, втыкая иголку в своё рукоделие, словно желая показать, что история её заинтересовала и увлекла
не дала ей продолжить.

 Виконт оценил эту молчаливую похвалу и благодарно улыбнулся.
Он уже собирался продолжить, но тут Анна Павловна, которая внимательно следила за молодым человеком, так её встревожившим, заметила, что он слишком громко и горячо разговаривает с аббатом, и поспешила на помощь. Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о балансе сил, и тот, явно заинтересованный простодушным рвением молодого человека, начал излагать свою излюбленную теорию.
Оба говорили и слушали слишком увлечённо и слишком естественно, поэтому
Анна Павловна не одобряла.

 «Средствами являются... равновесие сил в Европе и права народов, — говорил аббат. — Достаточно, чтобы одна могущественная нация, подобная России, — варварской, как о ней говорят, — бескорыстно встала во главе союза, имеющего целью поддержание равновесия сил в Европе, и это спасло бы мир!»

 «Но как добиться этого равновесия?» Пьер начал.

В этот момент подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца, как он переносит русский климат. Итальянец ответил, что прекрасно.
Его лицо мгновенно изменилось и приняло оскорбительно приторное выражение, явно привычное для него в общении с женщинами.

 «Я так очарован остроумием и культурой общества, особенно женского общества, в котором я имел честь быть принятым, что у меня ещё не было времени подумать о климате», — сказал он.

Не давая аббату и Пьеру уйти, Анна Павловна, чтобы удобнее было за ними наблюдать, ввела их в круг гостей.






Глава IV

В это время в гостиную вошёл ещё один посетитель: князь Андрей
Болконский, муж маленькой княгини. Он был очень красивым молодым человеком среднего роста с твёрдыми, чёткими чертами лица. Всё в нём, от усталого, скучающего выражения лица до спокойной, размеренной походки,
резко контрастировало с его тихой, маленькой женой. Было очевидно, что он не только знал всех в гостиной, но и считал их настолько утомительными, что ему было тяжело смотреть на них или слушать их. И среди всех этих лиц, которые казались ему такими скучными, ни одно не раздражало его так, как лицо его хорошенькой жены. Он отвернулся от
Он с гримасой, исказившей его красивое лицо, поцеловал руку Анны Павловны и, прищурившись, оглядел всю компанию.

— Вы на войну, князь? — сказала Анна Павловна.

— Генерал Кутузов, — сказал Болконский, говоря по-французски и делая ударение на последнем слоге имени генерала, как это делают французы, — изволил принять меня в адъютанты...

— А Лиза, твоя жена?

 — Она уедет за город.

 — Тебе не стыдно лишать нас своей очаровательной жены?

 — Андре, — сказала его жена, обращаясь к мужу.
— Виконт рассказывал нам такую историю о мадемуазель Жорж и Буонапарте!


Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, который с того момента, как князь Андрей вошел в комнату, не сводил с него радостного,
нежного взгляда, подошел и взял его под руку. Прежде чем оглянуться
Принц Эндрю снова нахмурился, показывая, что ему неприятен тот, кто прикасается к его руке, но, увидев сияющее лицо Пьера, одарил его неожиданно доброй и приятной улыбкой.

 «Ну вот!... Так ты тоже в высшем свете?» — сказал он Пьеру.
Пьер.

«Я знал, что ты будешь здесь», — ответил Пьер. «Я приду поужинать с тобой. Можно?» — добавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ.

«Нет, это невозможно!» — сказал князь Андрей, смеясь и пожимая Пьеру руку в знак того, что вопрос неуместен. Он хотел сказать что-то ещё, но в этот момент князь Василий и его дочь встали, чтобы уйти, и двое молодых людей поднялись, чтобы пропустить их.

 «Вы должны извинить меня, дорогой виконт», — сказал князь Василий французу, по-дружески удерживая его за рукав, чтобы не дать ему уйти.
он встает. “Этот злосчастный праздник у посла лишает меня удовольствия
и вынуждает прервать вас. Мне очень жаль покидать
ваш феерическую вечеринку”, - сказал он, повернувшись к Анне P;vlovna.

Его дочь, принцесса Элен, легко прошла между стульями,
придерживая складки своего платья, и улыбка засияла еще ярче
на ее прекрасном лице. Пьер смотрел на неё восторженными, почти испуганными глазами, когда она проходила мимо него.

 — Очень хороша, — сказал князь Андрей.

 — Очень, — сказал Пьер.

 Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и сказал Анне:
Павловна: «Образуйте этого медведя для меня! Он у меня уже целый месяц, и я впервые вижу его в обществе.
Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин».


Анна Павловна улыбнулась и пообещала заняться Пьером. Она знала, что его отец был связан с князем Василием. Пожилая дама, сидевшая рядом со старушкой, поспешно встала и догнала князя Василия в передней. Вся напускная заинтересованность, которую она изображала, исчезла с её доброго и заплаканного лица, и теперь на нём читались только тревога и страх.

— А что мой сын Борис, князь? — сказала она, поспешая за ним в переднюю. — Я не могу больше оставаться в Петербурге. Скажите мне, какие вести я могу передать моему бедному мальчику?

 Хотя князь Василий слушал пожилую даму неохотно и не очень вежливо, даже с некоторым нетерпением, она одарила его заискивающей и умоляющей улыбкой и взяла его за руку, чтобы он не ушёл.

«Чего бы вам стоило сказать императору пару слов, и тогда его бы сразу перевели в гвардию?» — спросила она.


«Поверьте, принцесса, я готов сделать всё, что в моих силах», — ответил принц
Василий, «но мне трудно просить императора. Я бы посоветовал тебе обратиться к Румянцеву через князя Голицына. Это было бы лучше всего».

 Пожилая дама была княгиней Друбецкой, принадлежавшей к одному из лучших семейств России, но она была бедна и, долгое время не появляясь в обществе, утратила свои прежние влиятельные связи. Теперь она приехала в
Петербург, чтобы добиться назначения в гвардию для своего единственного сына.
 На самом деле она получила приглашение на приём Анны Павловны только для того, чтобы встретиться с князем Василием.
Она сидела и слушала
История виконта. Слова князя Василия напугали её,
и на её некогда красивом лице появилось ожесточённое выражение, но лишь на мгновение;
затем она снова улыбнулась и крепче сжала руку князя Василия.

 «Послушайте меня, князь», — сказала она. «Я никогда ни о чём тебя не просил и больше никогда не попрошу, как и никогда не напоминал тебе о дружбе моего отца с тобой. Но теперь я умоляю тебя, ради всего святого, сделай это для моего сына — и я всегда буду помнить вам как благодетелю”,
поспешно добавила она. “Нет, не сердитесь, но обещайте! Я просила
Голицына, и он отказался. Быть добрый человек и всегда им был.”
сказала она, пытаясь улыбнуться, хотя слезы были в ее глазах.

“Папа, мы опоздаем”, - сказала принцесса Элен, поворачивая свою
красивую головку и оглядываясь через плечо классической формы, пока она
стояла в ожидании у двери.

Однако влияние в обществе — это капитал, которым нужно распоряжаться с умом, чтобы оно не иссякло. Князь Василий знал это и, однажды осознав, что если он будет просить за всех, кто его умоляет, то скоро
Не имея возможности просить за себя, он стал с осторожностью пользоваться своим влиянием. Но в случае с княгиней Друбецкой после её второго обращения он почувствовал что-то вроде угрызений совести. Она напомнила ему о том, что было чистой правдой: он был в долгу перед её отцом за первые шаги в своей карьере. Более того, по её манерам он понял, что она была из тех женщин — в основном матерей, — которые, приняв решение, не успокоятся, пока не добьются своего, и готовы, если потребуется, настаивать на своём день за днём, час за часом и даже
чтобы не устраивать сцен. Последнее соображение тронуло его.

 «Моя дорогая Анна Михайловна, — сказал он своим обычным фамильярным и усталым тоном, — мне почти невозможно сделать то, о чём вы просите; но, чтобы доказать вам свою преданность и уважение к памяти вашего отца, я сделаю невозможное — переведу вашего сына в гвардию. Вот вам моя рука. Вы довольны?»

 «Мой дорогой благодетель! Это то, чего я ожидал от вас — я знал вашу
доброту! Он повернулся, чтобы уйти.

“Подождите, всего на пару слов! Когда его переведут в гвардию...”
она запнулась. “Вы в хороших отношениях с Михаилом Иларионовичем
Кутузов... порекомендуй ему Бориса в качестве адъютанта! Тогда я буду спокоен, а потом...

 Князь Василий улыбнулся.

 «Нет, я не буду этого обещать. Ты не знаешь, как донимают Кутузова с тех пор, как он стал главнокомандующим. Он сам мне говорил, что все московские дамы сговорились отдать ему всех своих сыновей в адъютанты».

“Нет, но обещай! Я не отпущу тебя! Мой дорогой благодетель...”

“Папа”, - сказала его прекрасная дочь тем же тоном, что и раньше,
“мы опоздаем”.

“Well, au revoir! До свидания! Ты слышишь ее?

“ Значит, завтра ты будешь говорить с императором?

— Конечно; но насчёт Кутузова я не обещаю.

 — Обещай, обещай, Василий! — крикнула Анна Михайловна ему вслед с улыбкой кокетливой девушки, которая, вероятно, когда-то была ей к лицу, но теперь очень не шла к её измождённому лицу.


Очевидно, она забыла о своём возрасте и по привычке прибегала ко всем старым женским уловкам. Но как только принц ушёл, её лицо
снова приняло прежнее холодное, натянутое выражение. Она вернулась к группе, где виконт всё ещё разговаривал, и снова сделала вид, что слушает, в ожидании момента, когда можно будет уйти. Её задачей было
совершено.





ГЛАВА V

“А что вы думаете об этой последней комедии " коронация в
Милан? ” спросила Анна Павловна. “ и о комедии жителей
Генуи и Лукки, обращающихся с прошениями к господину Бонапарту, и
Месье Бонапарт, восседающий на троне и удовлетворяющий просьбы народов
? Восхитительно! Этого достаточно, чтобы закружить голову! Как будто весь мир сошёл с ума».


Князь Андрей посмотрел Анне Павловне прямо в глаза с саркастической улыбкой.

 «Dieu me la donne, gare ; qui la touche!» * Говорят, он был
«Он был очень хорош, когда сказал это», — заметил он, повторяя слова на итальянском: «Dio mi l’ha dato. Guai a chi la tocchi!’’

 * Бог дал мне это, пусть тот, кто прикоснётся к этому, бережётся!

 «Надеюсь, это станет последней каплей, которая переполнит чашу терпения, — продолжила Анна Павловна. — Монархи не смогут больше терпеть этого человека, который угрожает всему».

«Суверены? Я не говорю о России», — сказал виконт вежливо, но безнадежно.
«Суверены, мадам... Что они сделали для Людовика XVII, для королевы или для мадам Елизаветы? Ничего!» — и он замолчал.
более оживленный. “И поверьте мне, они пожинают плоды своего
предательства дела Бурбонов. Монархи! Да ведь они посылают
послов, чтобы похвалить узурпатора ”.

И, презрительно вздохнув, он снова сменил позу.

Принц Ипполит, который некоторое время пристально смотрел на виконта
в свой лорнет, вдруг совершенно повернулся к маленькой принцессе
и, попросив иголку, начал водить пальцем по Конде
герб на столе. Он объяснил ей это с такой серьезностью,
как будто она попросила его сделать это.

«B;ton de gueules, engr;l; de gueules d’azur — дом Конде», — сказал он.


Принцесса слушала, улыбаясь.

«Если Бонапарт останется на троне Франции ещё на год, — продолжал виконт с видом человека, который в вопросе, с которым он знаком лучше, чем кто-либо другой, не прислушивается к другим, а следует за течением собственных мыслей, — дело зайдёт слишком далеко. Из-за интриг, насилия, изгнаний и казней французское общество — я имею в виду хорошее французское общество — будет навсегда уничтожено, а затем...


 Он пожал плечами и развёл руками.  Пьер хотел
Он хотел что-то сказать, потому что разговор его заинтересовал, но Анна Павловна, которая наблюдала за ним, перебила его:

«Император Александр, — сказала она с меланхолией, которая
всегда сопровождала любое упоминание ею императорской семьи, —
заявил, что предоставит французскому народу самому выбирать форму правления. И я верю, что, освободившись от узурпатора, вся нация непременно бросится в объятия своего законного короля», — заключила она, стараясь быть любезной с эмигрантом-роялистом.

— Это сомнительно, — сказал принц Эндрю. — Господин виконт совершенно справедливо полагает, что дело зашло слишком далеко. Я думаю, что вернуться к старому режиму будет непросто.

 — Насколько я слышал, — сказал Пьер, краснея и вступая в разговор, — почти вся аристократия уже перешла на сторону Бонапарта.

— Это говорят бонапартисты, — ответил виконт, не глядя на Пьера.
— В настоящее время трудно узнать, каково реальное состояние общественного мнения во Франции.


 — Так сказал Бонапарт, — заметил принц Андрей с саркастической улыбкой.

Было видно, что ему не нравится виконт и был целью его
замечания на него, хотя и не глядя на него.

“Я указал им путь к славе, но они не пошли по
нему’, ” продолжил князь Андрей после короткого молчания, снова цитируя
Слова наполеона. “Я открыл прихожую, и они набились внутрь".
’Не знаю, насколько он был прав, говоря это”.

“Ни в малейшей степени”, - ответил виконт. «После убийства герцога даже самые преданные его сторонники перестали считать его героем. Если для кого-то, — продолжал он, обращаясь к Анне Павловне, — он когда-то и был героем,
после убийства герцога на небесах стало одним мучеником больше, а на земле одним героем меньше».


Не успели Анна Павловна и остальные улыбнуться в знак одобрения эпиграммы виконта, как в разговор снова вмешался Пьер, и хотя Анна Павловна была уверена, что он скажет что-нибудь неуместное, она не смогла его остановить.

«Казнь герцога Энгиенского, — заявил месье Пьер, — была политической необходимостью, и мне кажется, что Наполеон проявил величие души, не побоявшись взять на себя всю ответственность за этот поступок».

— Боже! Mon Dieu! — пробормотала Анна Павловна испуганным шёпотом.

 — Что, месье Пьер... Вы считаете, что убийство свидетельствует о величии души?
— сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.

 — О! О! — воскликнули несколько голосов.

 — Превосходно! — сказал князь Ипполит по-английски и начал хлопать ладонью по колену.

Виконт лишь пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел на своих слушателей поверх очков и продолжил.


— Я говорю так, — в отчаянии продолжил он, — потому что Бурбоны бежали
Революция привела народ к анархии, и только Наполеон
понял революцию и подавил её, поэтому ради общего блага
он не мог остановиться ради спасения одной человеческой жизни».

«Не перейдёте ли вы за другой столик?» — предложила Анна
Павловна.

Но Пьер продолжил свою речь, не обращая на неё внимания.

— Нет, — воскликнул он, распаляясь всё больше и больше, — Наполеон велик, потому что он возвысился над Революцией, подавил её злоупотребления, сохранил всё хорошее, что в ней было, — равенство граждан, свободу слова и печати, — и только по этой причине он получил власть.

«Да, если бы, получив власть и не воспользовавшись ею для совершения убийства, он вернул её законному королю, я бы назвал его великим человеком», — заметил виконт.

 «Он не смог бы этого сделать. Народ дал ему власть только для того, чтобы он избавил их от Бурбонов, и потому что они видели в нём великого человека». Революция была великим делом! — продолжил месье Пьер, выдав этим отчаянным и провокационным высказыванием свою крайнюю молодость и желание выразить всё, что было у него на уме.

 — Что? Революция и цареубийство — великое дело?.. Ну, после этого...
Но не перейдёте ли вы за другой столик? — повторила Анна Павловна.

 — «Общественный договор» Руссо, — сказал виконт с терпимой улыбкой.

 — Я говорю не об цареубийстве, я говорю об идеях.

 — Да: об идеях грабежа, убийства и цареубийства, — снова вставил иронический голос.

 — Несомненно, это были крайности, но не они самое важное. Важны права человека, освобождение от предрассудков и равенство граждан. Все эти идеи Наполеон сохранил в полной мере.

 «Свобода и равенство», — презрительно сказал виконт, как будто
наконец-то он всерьёз решил доказать этому юнцу, насколько глупы его слова, «высокопарные слова, которые давно дискредитировали себя. Кто не любит свободу и равенство? Даже наш Спаситель проповедовал свободу и равенство. Стали ли люди счастливее после революции? Напротив. Мы хотели свободы, но Бонапарт её уничтожил».

 Принц Андрей с забавной улыбкой переводил взгляд с Пьера на виконта и с виконта на хозяйку. В первый момент после вспышки гнева
Пьера Анна Павловна, несмотря на свой жизненный опыт, была
Она была в ужасе. Но когда она увидела, что кощунственные слова Пьера не разозлили виконта, и убедилась, что остановить его невозможно, она собралась с силами и присоединилась к виконту в яростной атаке на оратора.

 «Но, мой дорогой месье Пьер, — сказала она, — как вы объясните тот факт, что великий человек казнил герцога — или даже обычного человека, который был невиновен и не предстал перед судом?»

«Я бы хотел, — сказал виконт, — спросить, как месье объясняет
18 брюмера? Разве это не было обманом? Это было мошенничество, и совсем не похоже на поведение великого человека!»

— А пленных, которых он убивал в Африке? Это было ужасно! — сказала маленькая принцесса, пожимая плечами.

— Он подлец, что ни говори, — заметил принц Ипполит.

Пьер, не зная, кому ответить, посмотрел на них всех и улыбнулся.
Его улыбка была не похожа на полуулыбки других людей. Когда он улыбался,
его серьёзный, даже мрачный взгляд мгновенно сменялся другим —
детским, добрым, даже немного глупым, как будто он просил прощения.


 Виконт, который впервые встретился с ним, ясно видел, что
этот молодой якобинец оказался не таким страшным, как можно было подумать, судя по его словам. Все молчали.

«Как вы думаете, он сможет ответить вам всем сразу?» — сказал князь
Андрей. «Кроме того, в действиях государственного деятеля нужно различать его поступки как частного лица, как генерала и как императора.
Так мне кажется».
«Да, да, конечно!» — вмешался Пьер, довольный появлением этого подкрепления.

«Надо признать, — продолжил принц Эндрю, — что Наполеон как человек был велик на мосту Аркола и в госпитале в Яффе, где он
подал руку чумеющему; но... но есть и другие поступки, которые трудно оправдать».

 Князь Андрей, который, очевидно, хотел смягчить неловкость, вызванную замечаниями Пьера, встал и подал жене знак, что пора идти.


 Внезапно князь Ипполит начал делать всем знаки, чтобы они подошли, и, попросив всех сесть, начал:

«Сегодня мне рассказали очаровательную московскую историю, и я должен поделиться ею с вами.
 Простите, виконт, я должен рассказать её по-русски, иначе суть будет потеряна...» И князь Ипполит начал рассказывать свою историю на таком русском
так, как говорил бы француз, проведший в России около года.
 Все ждали, так настойчиво и страстно он требовал их внимания к своему рассказу.


«В Москве есть одна дама, une dame, и она очень скупая. За её каретой должны идти два лакея, и очень крупных. Таково было её
предпочтение. И у неё была горничная, тоже крупная. Она говорила...»

Здесь принц Ипполит сделал паузу, явно собираясь с мыслями.


— Она сказала... Ах да! Она сказала служанке: «Девочка, надень ливрею, встань за каретой и пойдём со мной, пока я буду наносить визиты».

Здесь князь Ипполит залился смехом задолго до своей аудитории
, что произвело неблагоприятный для рассказчика эффект. Несколько
однако человек, в их числе пожилая дама и Анна P;vlovna, сделал
улыбка.

“Она ушла. Внезапно произошел сильный ветер. Девушка потеряла шляпку, и
ее длинные волосы рассыпались...” Тут он больше не мог сдерживаться
и продолжил, задыхаясь от смеха: “И весь мир
узнал...”

На этом анекдот и закончился. Хотя было непонятно, зачем он его рассказал и почему именно на русском языке, Анна Павловна и
Остальные оценили светский такт князя Ипполита, который так изящно
положил конец неприятному и недружелюбному выпаду Пьера. После этого анекдота
беседа перешла на незначительные темы о последнем и следующем балах, о театральных постановках и о том, кто с кем встретится, когда и где.






Глава VI
Поблагодарив Анну Павловну за очаровательный вечер, гости начали
расходиться.

 Пьер чувствовал себя неловко. Коренастый, среднего роста, широкоплечий, с огромными красными руками; он, как говорится, не знал, как войти в рисунок
Он не знал, как войти в комнату и тем более как выйти из неё, то есть как сказать что-то особенно приятное перед уходом. Кроме того, он был рассеянным. Когда он встал, чтобы уйти, то вместо своей взял треуголку генерала и держал её, дёргая за перо, пока генерал не попросил его вернуть шляпу. Однако вся его рассеянность и неспособность войти в комнату и разговаривать в ней искупались его добрым, простым и скромным выражением лица.  Анна Павловна повернулась к нему и с христианской кротостью, выражавшею прощение, сказала:
Она не стала упрекать его за неосмотрительность, кивнула и сказала: «Надеюсь увидеть вас снова, но я также надеюсь, что вы измените своё мнение, мой дорогой месье Пьер».

 Когда она это сказала, он ничего не ответил и только поклонился, но все снова увидели его улыбку, которая ничего не говорила, разве что: «Мнения — это мнения, но вы же видите, какой я славный, добродушный парень». И все, включая Анну Павловну, это почувствовали.

Принц Эндрю вышел в холл и, повернувшись спиной к лакею, который помогал ему надеть плащ, равнодушно прислушался к болтовне своей жены с принцем Ипполитом, который тоже вышел.
— Входите в залу. Князь Ипполит стоял рядом с хорошенькой беременной княгиней и пристально смотрел на неё в лорнет.

 — Иди, Аннет, а то простудишься, — сказала маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. — Всё решено, — добавила она шёпотом.

Анна Павловна уже успела поговорить с Лизой о предполагаемом ею браке Анатоля с невесткой маленькой княгини.

 «Я на тебя полагаюсь, моя дорогая, — сказала Анна Павловна тоже шёпотом.
 — Напиши ей и сообщи, как её отец смотрит на это дело.  До свидания! » — и она вышла из залы.

Принц Ипполит подошёл к маленькой принцессе и, склонившись к ней, начал что-то шептать.

 Два лакея, принцессы и его собственный, стояли, держа в руках шаль и плащ, и ждали, когда закончится разговор.  Они слушали бессмысленные для них французские фразы с таким видом, будто всё понимали, но не хотели этого показывать.  Принцесса, как обычно, говорила с улыбкой и смеялась.

— Я очень рад, что не поехал к послу, — сказал принц Ипполит. — Там так скучно... Это был восхитительный вечер, не правда ли? Восхитительный!

— Говорят, бал будет очень хорош, — ответила принцесса, надув свои пухлые губки. — Там будут все хорошенькие женщины из общества.

 — Не все, ведь тебя там не будет, не все, — сказал принц Ипполит, радостно улыбаясь. Он выхватил шаль у лакея, которого даже оттолкнул в сторону, и начал укутывать принцессу. То ли от неловкости, то ли намеренно (никто не мог сказать, что именно) после того, как шаль была поправлена, он ещё долго обнимал её рукой, как будто обнимая.

 Всё ещё улыбаясь, она грациозно отстранилась, повернулась и взглянула на него.
муж. Глаза принца Эндрю были закрыты, настолько он выглядел уставшим и сонным.


— Ты готова? — спросил он жену, глядя мимо неё.

 Принц Ипполит поспешно надел плащ, который по последней моде доходил ему до самых пят, и, спотыкаясь, выбежал на крыльцо вслед за принцессой, которой лакей помогал сесть в карету.

— Принцесса, до свидания, — выпалил он, запинаясь не только языком, но и ногами.


Принцесса, подобрав платье, уселась в тёмную карету, её муж поправлял саблю; принц Ипполит, под
Притворное желание помочь мешало всем.

 — Позвольте, сударь, — сказал князь Андрей по-русски князю Ипполиту, который преграждал ему путь.

 — Я тебя жду, Пьер, — сказал тот же голос, но мягко и ласково.


Посыльный тронулся с места, загремели колёса кареты. Принц Ипполит
нервно рассмеялся, стоя на крыльце в ожидании виконта, которого он обещал отвезти домой.


— Ну что ж, mon cher, — сказал виконт, усаживаясь рядом с Ипполитом в карету, — твоя маленькая принцесса очень мила, очень
действительно, мило, вполне по-французски, - и он поцеловал кончики своих пальцев.
Ипполит расхохотался.

“Ты знаешь, ты ужасный парень на все твои невинные аирс”
продолжил виконт. “ Мне жаль бедного мужа, этого маленького офицера.
который строит из себя монарха.

Ипполит снова прыснул и, смеясь, сказал: “И вы говорили
, что русские дамы не равны французским? Нужно знать, как с ними обращаться».


Добравшись до дома, Пьер первым делом зашёл в кабинет князя Андрея, как к себе домой, и по привычке сразу лёг на диван, взял
Он взял с полки первую попавшуюся книгу (это были «Записки о Галльской войне» Цезаря) и, облокотившись на руку, начал читать с середины.

«Что ты сделал с мадемуазель Шерер? Ей теперь совсем плохо будет», —
сказал князь Андрей, входя в кабинет и потирая свои маленькие белые руки.

Пьер повернулся всем телом, так что диван заскрипел. Он поднял на князя Андрея своё оживлённое лицо, улыбнулся и махнул рукой.

«Этот аббат очень интересен, но он смотрит на вещи не с той стороны...
 На мой взгляд, вечный мир возможен, но... я не
знаю, как это выразить ... не на баланс политической власти...”.

Было видно, что князь Андрей не интересовался такими абстрактными
разговор.

“ Нельзя везде говорить все, что думаешь, мой дорогой. Ну что,
ты наконец-то на что-то решился? Вы собираетесь быть гвардейцем или
дипломатом? ” спросил князь Андрей после минутного молчания.

Пьер сел на диване, поджав под себя ноги.

«На самом деле я ещё не знаю. Мне не нравится ни то, ни другое».

«Но ты должен на чём-то остановиться! Твой отец ждёт этого».

В возрасте десяти лет Пьера отправили за границу с аббатом в качестве наставника.
Он оставался там до двадцати лет. Когда он вернулся в Москву,
его отец уволил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь поезжай
в Петербург, осмотрись и выбери себе профессию. Я соглашусь на
всё. Вот письмо к князю Василию и деньги. Пиши мне обо всём,
и я помогу тебе во всём». Пьер уже три месяца выбирал себе профессию и так ни на чём не остановился. Именно об этом выборе говорил принц Эндрю.
 Пьер потёр лоб.

«Но он, должно быть, масон», — сказал он, имея в виду аббата, с которым познакомился в тот вечер.

«Это всё чепуха». Принц Андрей снова перебил его: «Давай поговорим о деле. Ты был в конной гвардии?»

«Нет, не был; но вот о чём я думал и хотел тебе сказать. Сейчас идёт война против Наполеона. Если бы это была война за свободу, я бы понял её и был бы первым, кто вступил бы в армию;
но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире — это неправильно».


Принц Эндрю лишь пожал плечами в ответ на детские слова Пьера.
Он сделал вид, что не может ответить на такую нелепость, но на самом деле было бы трудно дать какой-то другой ответ, кроме того, который принц Эндрю дал на этот наивный вопрос.

«Если бы никто не сражался, кроме как по собственному убеждению, войн бы не было», — сказал он.

«И это было бы прекрасно», — сказал Пьер.

Принц Эндрю иронично улыбнулся.

— Скорее всего, это было бы великолепно, но этого никогда не случится...

 — Ну и зачем ты идёшь на войну? — спросил Пьер.

 — Зачем?  Я не знаю.  Я должен.  Кроме того, я иду... — Он
помолчал. “ Я ухожу, потому что жизнь, которую я здесь веду, мне не подходит
!





ГЛАВА VII

В соседней комнате послышался шелест женского платья. Принц
Андрей встряхнулся, как бы просыпаясь, и лицо его приняло то выражение, которое оно имело
в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с
дивана. Вошла княгиня. Она сменила платье на дом
платье так же свежо и элегантно, как другие. Князь Андрей встал и вежливо
поставил для нее стул.

“ Как же так, ” начала она, как обычно, по-французски, проворно усаживаясь в мягкое кресло.
суетливо. - Как так получилось, что Аннет так и не вышла замуж?
Как же вы, мужчины, глупы, что не женились на ней! Простите, что говорю вам это, но вы ничего не смыслите в женщинах. Какой же вы спорщик, месье Пьер!


 — И я всё ещё спорю с вашим мужем. Я не могу понять, почему он хочет идти на войну, — ответил Пьер, обращаясь к принцессе без того смущения, которое обычно проявляют молодые люди при общении с девушками.


 Принцесса вздрогнула. Очевидно, слова Пьера задели её за живое.


 «Ах, я ему то же самое говорю!» — сказала она.  «Я этого не понимаю; я совершенно не понимаю, почему мужчины не могут жить
без войн. Почему же мы, женщины, не хотим ничего подобного, не нуждаемся в этом? Теперь ты сама должна рассудить. Я всегда говорю ему:
он — адъютант дяди, это блестящая должность. Он так
известен, так всеми ценим. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спросила: «Это знаменитый князь
Андрей?» Так и было. Она рассмеялась. «Его так хорошо принимают везде. Он вполне мог бы стать адъютантом императора. Ты же знаешь, что император говорил с ним очень любезно. Мы с Аннет обсуждали, как это устроить. Что ты об этом думаешь?»

Пьер посмотрел на своего друга и, заметив, что ему не нравится этот разговор, ничего не ответил.

 «Когда ты уезжаешь?»  — спросил он.

 «О, не говори о его отъезде, не говори!  Я не хочу об этом слышать», — сказала княгиня тем же раздражённо-игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной и который так явно не подходил для семейного круга, почти членом которого был Пьер.
«Сегодня, когда я вспомнила, что все эти восхитительные связи
должны быть разорваны... и тогда, знаешь, Андре...» (она многозначительно посмотрела на мужа)
«Боюсь, боюсь!» — сказала она
— прошептала она, и по её спине пробежала дрожь.

 Муж посмотрел на неё, словно удивившись тому, что в комнате есть кто-то ещё, кроме
Пьера и его самого, и обратился к ней с холодной вежливостью.


— Чего ты боишься, Лиза? Я не понимаю, — сказал он.


— Вот какие эгоисты все мужчины: все, все эгоисты! Просто из прихоти, бог знает почему, он оставляет меня и запирает одну в деревне.


 — С отцом и сестрой, не забывай, — мягко сказал принц Эндрю.

 — Но всё равно одна, без друзей...  И он ждёт, что я не буду бояться.

Теперь её тон был ворчливым, а губы поджатыми, что придавало ей не радостное, а какое-то животное, беличье выражение. Она помолчала, как будто считала неприличным говорить о своей беременности в присутствии Пьера, хотя суть дела была именно в этом.


— Я всё ещё не могу понять, чего ты боишься, — медленно произнёс князь Андрей, не сводя глаз с жены.


Княжна покраснела и в отчаянии всплеснула руками.

— Нет, Эндрю, должен сказать, ты изменился. О, как же ты...

 — Твой врач советует тебе ложиться спать пораньше, — сказал принц Эндрю.
 — Тебе лучше пойти.

Княжна ничего не сказала, но её пухлые губки вдруг задрожали.
Князь Андрей встал, пожал плечами и заходил по комнате.

Пьер с наивным удивлением посмотрел на него, потом на княжну, сделал движение, как будто тоже хотел встать, но раздумал.

— Почему я должна возражать против присутствия здесь господина Пьера? — вдруг воскликнула маленькая княжна, и её милое личико вдруг исказилось от слёз.
— Я не понимаю, отчего вы так против него настроены, княжна, — сказал князь Андрей, глядя на неё с нежностью. «Я давно хотела спросить тебя, Андрей, почему ты так ко мне переменился? Что я тебе сделала? Ты уходишь на войну и не жалеешь меня. Почему так?»

“Лиза!” - это все, - сказал князь Андрей. Но это слово выражает
мольбой, угрозой, и, прежде всего, убежденность в том, что она сама
сожалеем ее слова. Но она продолжала торопливо:

“Вы обращаетесь со мной как с инвалидом или ребенком. Я все это вижу! Вы вели себя
так же шесть месяцев назад?”

“Лиз, я прошу вас воздерживаться”, - сказал князь Андрей еще более
решительно.

Пьер, который всё больше и больше волновался, слушая всё это, встал и подошёл к принцессе. Казалось, он не мог вынести вида слёз и сам был готов расплакаться.

“ Успокойтесь, принцесса! Вам так кажется, потому что.... Уверяю вас,
Я сам испытал... и поэтому ... потому что... Нет, извините!
Посторонний здесь неуместен.... Нет, не расстраивайся....
Прощай!

Князь Андрей схватил его за руку.

“ Нет, подожди, Пьер! Княгиня пожелать, чтобы лишить меня
удовольствие провести вечер с тобой”.

“Нет, он думает только о себе”, - пробормотала принцесса без
судебный ее злые слезы.

“Лиза!” - сказал сухо князь Андрей, поднимая свой голос в поле
которая показывает, что терпение лопнуло.

Внезапно сердитое, похожее на мордочку белки выражение милого личика принцессы сменилось трогательным и жалобным выражением страха. Её прекрасные глаза
косо взглянули на мужа, и на её собственном лице появилось робкое,
униженное выражение, как у собаки, когда она быстро, но слабо виляет
опущенным хвостом.

 «Боже мой, боже мой!» — пробормотала она и, приподняв одной рукой платье, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.

— Спокойной ночи, Лиза, — сказал он, вставая и учтиво целуя ей руку, как сделал бы это с незнакомкой.





Глава VIII

Друзья молчали. Ни один из них не хотел начинать разговор. Пьер
то и дело поглядывал на князя Андрея; князь Андрей тер лоб
своей маленькой ручкой.

“Пойдем поужинаем”, - сказал он со вздохом, направляясь к двери.

Они вошли в элегантную, недавно отделанную и роскошную столовую.
Все, от салфеток до серебра, фарфора, стекла и скважины
который отпечаток новизны нашли в семьях молодоженов.
В середине ужина принц Эндрю облокотился на стол и с таким нервным возбуждением посмотрел на Пьера, какого тот никогда прежде не видел.
Он помолчал, а потом заговорил — как человек, который давно что-то хотел сказать
и вдруг решил высказаться.

 «Никогда, никогда не женись, мой дорогой друг! Вот мой тебе совет: никогда не женись,
пока не скажешь себе, что сделал всё, на что был способен,
и пока не перестанешь любить женщину, которую выбрал, и не увидишь её такой, какая она есть, иначе ты совершишь жестокую и непоправимую ошибку. Выходи замуж, когда станешь старой и ни на что не годной, — или всё хорошее и благородное в тебе будет потеряно. Всё будет растрачено по мелочам.
Да! Да! Да! Не смотри на меня так удивлённо. Если ты выйдешь замуж
Если ты будешь чего-то ждать от себя в будущем, то на каждом шагу будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять бок о бок с придворным лакеем и идиотом!.. Но что в этом хорошего?.. — и он махнул рукой.

 Пьер снял очки, из-за которых его лицо казалось другим, а добродушное выражение — ещё более заметным, и с удивлением посмотрел на друга.

«Моя жена, — продолжил принц Эндрю, — прекрасная женщина, одна из тех редких женщин, с которыми мужская честь в безопасности. Но, Боже мой, что
Чего бы я только не дал, чтобы не быть женатым! Ты первая и единственная, кому я об этом говорю, потому что ты мне нравишься».


Говоря это, князь Андрей был как никогда не похож на того Болконского, который развалился в креслах Анны Павловны и с полузакрытыми глазами цедил сквозь зубы французские фразы. Каждая мышца на его
худом лице теперь дрожала от нервного возбуждения; его глаза, в которых, казалось, погас огонь жизни, теперь сверкали ярким светом. Было очевидно, что чем более безжизненным он казался в обычное время, тем сильнее он оживлялся.
Чем больше он говорил, тем более страстным он становился в эти моменты почти болезненного раздражения.


«Ты не понимаешь, почему я это говорю, — продолжал он, — но в этом вся история жизни. Ты говоришь о Бонапарте и его карьере, — сказал он (хотя Пьер не упоминал Бонапарта), — но Бонапарт, когда работал, шаг за шагом шёл к своей цели. Он был свободен, ему не нужно было ни о чём думать, кроме своей цели, и он достиг её. Но свяжи себя узами брака с женщиной, и ты, подобно закованному в кандалы преступнику, потеряешь всякую свободу! А вся твоя надежда и сила лишь тяготят тебя и мучают
сожаление. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие и пошлость — вот заколдованный круг, из которого я не могу вырваться. Теперь я отправляюсь на войну,
на величайшую войну, которая когда-либо была, и я ничего не знаю и ни на что не гожусь. Я очень любезен и обладаю едким умом, — продолжал князь
Андрей, — и в доме Анны Павловны меня слушают. А этот глупый свет, без которого не может жить моя жена, и эти женщины... Если бы ты только
знала, что представляют собой эти светские дамы и женщины в целом! Мой отец
прав. Эгоистичные, тщеславные, глупые, банальные во всём — вот какие
Женщины, когда видишь их в истинном свете! Когда встречаешь их в обществе, кажется, что в них что-то есть, но на самом деле ничего нет, ничего, ничего! Нет, не женись, мой дорогой друг, не женись! — заключил князь Андрей.


— Мне кажется забавным, — сказал Пьер, — что ты считаешь себя неспособным, а свою жизнь — испорченной. У тебя
всё впереди, всё. А ты...»

Он не закончил фразу, но по его тону было понятно, как высоко он ценит своего друга и как многого ждёт от него в будущем.

«Как он может так говорить?» — подумал Пьер. Он считал своего друга образцом совершенства, потому что принц Эндрю в высшей степени обладал теми качествами, которых не хватало Пьеру и которые можно было бы назвать силой воли. Пьер всегда удивлялся спокойному отношению принца Эндрю ко всем, его необыкновенной памяти, начитанности (он читал всё, знал всё и имел мнение обо всём), но прежде всего его способности к работе и учёбе. И если Пьера часто поражало отсутствие у Эндрю
Что касается способности к философским размышлениям (к которым он сам был особенно склонен), то он считал это не недостатком, а признаком силы.

 Даже в самых лучших, самых дружеских и простых отношениях в жизни похвала и одобрение необходимы, как смазка для колёс, чтобы они могли работать без сбоев.

 «Моя роль сыграна, — сказал принц Эндрю. — Какой смысл говорить обо мне? Давайте поговорим о вас, — добавил он после паузы,
улыбаясь своим обнадеживающим мыслям.

Эта улыбка тут же отразилась на лице Пьера.

— Но что обо мне можно сказать? — сказал Пьер, и на его лице появилась беззаботная, весёлая улыбка. — Кто я? Внебрачный сын!
 Он вдруг густо покраснел, и было видно, что ему стоило большого труда это сказать. — Без имени и без средств... И это на самом деле... Но он не сказал, что это было «на самом деле». — Пока что я свободен, и со мной всё в порядке. Только я понятия не имею, что
мне делать; я хотел серьёзно с вами посоветоваться».

 Принц Эндрю добродушно посмотрел на него, но в его взгляде — дружелюбном и нежном — читалось чувство собственного превосходства.

«Ты мне нравишься, особенно потому, что ты единственный живой человек среди всей нашей компании. Да, ты молодец! Выбирай, что хочешь; мне всё равно. Ты везде будешь хорош. Но послушай: бросай ходить к этим Курагиным и вести такой образ жизни. Тебе это совсем не идёт — весь этот разврат, распутство и всё такое!»

— Что ты хочешь, мой дорогой? — спросил Пьер, пожимая плечами. — Женщин, мой дорогой, женщин!

 — Я не понимаю, — ответил князь Андрей. — Женщины, которые comme il faut, — это другое дело; но Курагины — это
женщины, «женщины и вино» — я не понимаю!»

 Пьер жил у князя Василия Курагина и разделял разгульный образ жизни его сына Анатоля, которого они планировали женить на сестре князя Андрея.

 «А знаешь, — сказал Пьер, как будто его вдруг поразила счастливая мысль, — ведь это давно бы надо было сделать, и я всегда об этом думал... Ведя такую жизнь, я не могу ни о чем как следует подумать. У человека болит голова, и он тратит все свои деньги. Он пригласил меня сегодня вечером, но я не пойду.


— Ты даёшь мне честное слово, что не пойдёшь?


— Честное слово!





 Глава IX

Было уже больше часа, когда Пьер вышел от своего друга. Стояла
безоблачная северная летняя ночь. Пьер взял открытое
такси, намереваясь ехать прямо домой. Но чем ближе он
подъезжал к дому, тем сильнее чувствовал, что не сможет
уснуть в такую ночь. На пустынной улице было достаточно
светло, чтобы видеть далеко вокруг, и казалось, что сейчас
скорее утро или вечер, чем ночь. По дороге Пьер вспомнил, что Анатоль
В тот вечер Курагин ожидал обычного карточного вечера, после которого
обычно начиналась попойка, заканчивавшаяся визитами к
Пьеру, который он очень любил.

«Хорошо бы сходить к Курагину», — подумал он.

Но он тут же вспомнил, что обещал князю Андрею не ходить туда.
Затем, как это бывает с людьми со слабой волей, ему так
захотелось еще раз насладиться той рассеянностью, к которой он так привык, что он решил пойти. Ему тут же пришла в голову мысль, что его обещание князю Андрею ничего не значит, потому что прежде, чем дать его, он уже пообещал князю Анатолю прийти на его вечер.
«Кроме того, — подумал он, — все эти „слова чести“ — условности, не имеющие определённого значения, особенно если
«Кто знает, что завтрашний день может оказаться для него последним, или что с ним случится что-то настолько необыкновенное, что честь и бесчестье будут одинаково значимы!» Пьер часто предавался подобным размышлениям, сводившим на нет все его решения и намерения. Он отправился к Курагину.

 Дойдя до большого дома рядом с казармами конной гвардии, в котором жил Анатоль, Пьер вошёл в освещённое крыльцо, поднялся по лестнице и вошёл в открытую дверь. В прихожей никого не было; повсюду валялись пустые бутылки, плащи и галоши; пахло алкоголем, а вдалеке слышались голоса и крики.

Карты и ужин были окончены, но гости ещё не разошлись.
 Пьер сбросил плащ и вошёл в первую комнату, где стояли остатки ужина. Лакей, думая, что его никто не видит, тайком допивал то, что осталось в бокалах. Из третьей комнаты доносились звуки смеха, крики знакомых голосов, рычание медведя и всеобщая суматоха. Около восьми или девяти молодых людей с тревогой толпились у открытого окна. Трое других играли с молодым медвежонком. Один из них тянул его за цепь и пытался натравить на остальных.

“Ставлю сотню на Стивенса!” - крикнул один.

“Внимание, не тянуть!” - крикнул другой.

“Ставлю на Долохова!” - крикнул третий. “Kur;gin, вы часть нашей
руки”.

“Нет, оставить в покое косолапый, вот ставку на.”

“Залпом, иначе он проигрывает!” - кричал четвертый.

— Яков, принеси бутылку! — крикнул хозяин, высокий красивый мужчина, стоявший посреди группы без сюртука, в расстегнутой на груди тонкой льняной рубашке. — Погодите-ка, ребята... Вот и
Петя! Молодец! — воскликнул он, обращаясь к Пьеру.

 Другой голос, принадлежавший мужчине среднего роста с ясными голубыми глазами, сказал:
особенно выделяющийся среди всех этих пьяных голосов своей трезвостью
звон, крикнувший из окна: “Иди сюда, разделяй ставки!” Это был
Долохов, офицер Семеновского полка, известный игрок и
дуэлянт, живший с Анатолем. Пьер улыбался, оглядываясь по сторонам.
весело.

“Я не понимаю. Что все это значит?”

“Подожди немного, он еще не пьян! — Вот бутылка, — сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошёл к Пьеру.

 — Прежде всего ты должен выпить!

 Пьер выпил один стакан, другой, поглядывая исподлобья на
подвыпившие гости снова столпились у окна и слушали их болтовню. Анатоль продолжал наполнять бокал Пьера, объясняя, что Долохов поспорил с английским морским офицером Стивенсом, что выпьет бутылку рома, сидя на карнизе окна третьего этажа и свесив ноги.

 «Давай, выпей всё, — сказал Анатоль, подавая Пьеру последний бокал, — или я тебя не пущу!»

«Нет, я не буду», — сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошёл к окну.

Долохов держал англичанина за руку и ясно и отчётливо произнёс:
повторяя условия пари, он обращался в особенности к Анатолю и Пьеру.

Долохов был среднего роста, с вьющимися волосами и светло-голубыми глазами. Ему было около двадцати пяти лет. Как и все пехотные офицеры, он не носил усов,
так что его рот, самая поразительная черта его лица, был хорошо виден. Линии этого рта были удивительно тонкими. Середина верхней губы
образовывала острый клин и плотно прилегала к твёрдой нижней губе.
В уголках рта постоянно играли две отчётливые улыбки.
Это, а также решительный
Дерзкий ум его глаз производил такое впечатление, что невозможно было не заметить его лицо. Долохов был человеком небогатым и без связей.
Тем не менее, хотя Анатоль и тратил десятки тысяч рублей, Долохов жил с ним и поставил себя в такое положение, что все знавшие их, включая самого Анатоля, уважали его больше, чем Анатоля. Долохов умел играть во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности ума.
 И Курагин, и Долохов в то время были известны в петербургских кругах повес и дуэлянтов.

Принесли бутылку рома. Раму, которая не позволяла никому сидеть на подоконнике, выталкивали двое лакеев, которые, очевидно, были встревожены и напуганы указаниями и криками окружающих джентльменов.

 Анатоль с развязным видом подошёл к окну. Ему хотелось что-нибудь разбить. Оттолкнув лакеев, он потянул за раму, но не смог её сдвинуть. Он разбил стекло.

— Попробуй, Геркулес, — сказал он, поворачиваясь к Пьеру.

 Пьер взялся за перекладину, потянул и с треском вырвал дубовую раму.

— Вынимай скорее, а то они подумают, что я держусь, — сказал Долохов.

 — Англичанин хвастается?.. А? Всё в порядке? — спросил Анатоль.

 — Превосходно, — сказал Пьер, глядя на Долохова, который с бутылкой рома в руке подходил к окну, из которого виднелось небо, рассвет, сливающийся с отблесками заката.

Долохов, не выпуская бутылки с ромом, вскочил на подоконник.
— Слушайте! — крикнул он, стоя там и обращаясь к присутствующим в комнате. Все молчали.

— Ставлю пятьдесят империалов, — он говорил по-французски, чтобы англичанин мог понять.
я понял его, но говорил он не очень хорошо— “Ставлю пятьдесят
империалов ... или вы хотите поставить сто?” - добавил он,
обращаясь к англичанину.

“Нет, пятьдесят”, - ответил тот.

“Хорошо. Пятьдесят империалов... что я выпью целую бутылку
рома, не отнимая ее ото рта, сидя у окна на этом
месте” (он наклонился и указал на наклонный выступ за окном)
— и ни за что не цепляясь. Так ведь?

— Совершенно верно, — сказал англичанин.

 Анатоль повернулся к англичанину и схватил его за пуговицу
Долохов расстегнул шинель и, глядя на него сверху вниз — англичанин был маленького роста, — начал повторять ему условия пари по-английски.


— Подожди! — крикнул Долохов, ударяя бутылкой о подоконник, чтобы привлечь внимание. — Подожди, Курагин. Слушай!
Если кто-нибудь ещё сделает то же, я заплачу ему сто империалов. Ты
понимаешь?

Англичанин кивнул, но не подал виду, собирается ли он принять этот вызов.  Анатоль не отпускал его, и, хотя тот продолжал кивать в знак того, что всё понял, Анатоль продолжил переводить
Слова Долохова на английском. Худой молодой человек, гусар из
Лейб-гвардии, который в тот вечер проигрывал, забрался на подоконник, перегнулся через него и посмотрел вниз.

«О! О! О!» — пробормотал он, глядя из окна на камни мостовой.

«Заткнись!» — крикнул Долохов, отталкивая его от окна. Парень неуклюже запрыгнул обратно в комнату, споткнувшись о шпоры.

 Поставив бутылку на подоконник так, чтобы до неё было легко дотянуться, Долохов осторожно и медленно выбрался через окно и спрыгнул на землю.
его ноги. Прижавшись к обеим сторонам окна, он устроился поудобнее
на своем сиденье, опустил руки, немного подвинулся вправо, затем
влево и взял бутылку. Анатоль принес две свечи и
поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло.
Спина Долохова в белой рубашке и его кудрявая голова были освещены
с обеих сторон. Все столпились в окно, англичанин в
стойка. Пьер стоял, улыбаясь, но не произнося ни слова. Один из присутствующих, постарше остальных,
внезапно подался вперёд с испуганным и сердитым видом и хотел схватить Долохова за рубашку.

— Я говорю, это глупость! Его убьют, — сказал этот более здравомыслящий человек.

 Анатоль остановил его.

 — Не трогай его! Ты его напугаешь, и его убьют.
 А?.. Что тогда?.. А?..

 Долохов обернулся и, снова ухватившись обеими руками, устроился на сиденье.

«Если кто-нибудь снова сунется не в своё дело, — сказал он, произнося слова по отдельности сквозь тонкие сжатые губы, — я сброшу его вниз. Ну что ж!

» Сказав это, он снова повернулся, опустил руки, взял бутылку, поднёс её к губам, запрокинул голову и поднял свободную руку
чтобы не упасть. Один из лакеев, наклонившийся, чтобы поднять осколок
стекла, так и остался в этой позе, не сводя глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял неподвижно, широко раскрыв глаза. Англичанин искоса поглядывал на него, поджав губы. Мужчина, который хотел прекратить ссору, побежал в угол комнаты и бросился на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо руками.
На его губах играла едва заметная улыбка, хотя в чертах его лица теперь читались ужас и страх.  Все замерли.  Пьер убрал руки от лица.
Долохов по-прежнему сидел в той же позе, только голова его была запрокинута
ещё дальше, так что кудрявые волосы касались воротника рубашки, а рука,
державшая бутылку, поднималась всё выше и выше и дрожала от усилия.
Бутылка заметно пустела и поднималась всё выше.л выше
и его голова запрокинулась ещё сильнее. «Почему так долго?» подумал
 Пьер. Ему показалось, что прошло больше получаса.
 Внезапно Долохов прогнулся назад, и его рука нервно задрожала.
Этого было достаточно, чтобы всё его тело соскользнуло с наклонного уступа. Когда он начал скользить вниз, его голова и рука задрожали ещё сильнее от напряжения. Одна рука потянулась, словно чтобы схватиться за
подоконник, но не коснулась его. Пьер снова закрыл глаза и
подумал, что больше никогда их не откроет. Внезапно он
почувствовав какое-то движение вокруг. Он поднял глаза: Долохов стоял на подоконнике
с бледным, но сияющим лицом.

“Там пусто”.

Он бросил бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов
спрыгнул вниз. От него сильно пахло ромом.

“Молодец!... Отличный парень!... Вот тебе и пари!... Чёрт возьми!
— раздалось с разных сторон.

Англичанин вынул кошелёк и начал отсчитывать деньги.
Долохов стоял, нахмурившись, и молчал.  Пьер вскочил на подоконник.

— Господа, кто хочет поспорить со мной?  Я сделаю то же самое!
— вдруг вскрикнул он. — Да хоть и без пари! Скажи им, чтобы принесли мне бутылку. Я сделаю это... Принесите бутылку!

 — Пусть делает, пусть делает, — сказал Долохов, улыбаясь.

 — Что ещё? Ты что, с ума сошёл?.. Никто тебе не позволит!.. Да ты с ума сойдёшь даже на лестнице, — воскликнули несколько голосов.

 — Я выпью её! Давайте выпьем по бутылке рома! — крикнул Пьер,
решительно и пьяно ударив кулаком по столу и собираясь вылезти в окно.


 Они схватили его за руки, но он был так силён, что все, кто пытался его удержать, отлетали в сторону.

“Нет, так с ним не управишься”, - сказал Анатоль. “Подожди".
"Подожди немного, я его обойду.... Слушай! Я приму твое пари завтра,
но сейчас мы все собираемся...”.

“Тогда вперед!” - крикнул Пьер. “Вперед!"... И мы возьмем с собой Бруина
.

И он поймал медведя, обнял его, поднял с земли и начал танцевать с ним по комнате.






Глава X
Князь Василий сдержал обещание, данное княгине Друбецкой,
которая обратилась к нему от имени своего единственного сына Бориса в вечер
бала Анны Павловны. Об этом деле доложили императору, и
Было сделано исключение, и Борис был переведен в Семеновский
гвардейский полк в чине корнета. Однако он не получил назначения в
штаб Кутузова, несмотря на все старания и просьбы Анны Михайловны.
Вскоре после приема у Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в
Москву и отправилась прямиком к своим богатым родственникам Ростовым,
у которых она останавливалась, когда приезжала в город, и где жил ее возлюбленный
Бори, который только что поступил на службу в линейный полк и которого сразу же перевели в гвардию в звании корнета, получил образование в
Детство и юность прошли в одночасье. Гвардейцы уже покинули
Петербург десятого августа, и её сын, который остался в
Москве, чтобы собрать вещи, должен был присоединиться к ним на пути в Радзивилов.

Был день святой Натальи и именины двух Ростовых — матери и младшей дочери, которых обеих звали Натальями. С самого утра
экипажи, запряженные шестеркой лошадей, приезжали и уезжали
непрерывно, привозя гостей в большой дом графини Ростовой на
Поварской, хорошо известной всей Москве. Сама графиня и
Её старшая дочь, красавица, была в гостиной с гостями, которые пришли поздравить её и постоянно сменяли друг друга.

 Графиня была женщиной лет сорока пяти, с худым восточным лицом, явно измождённым родами — у неё было двенадцать детей.
 Вялость в движениях и речи, вызванная слабостью, придавала ей величественный вид, внушавший уважение.  Княгиня Анна Михайловна
Друбецкая, которая как член семьи также находилась в гостиной, помогала принимать гостей и развлекала их. Молодые
Люди находились в одной из внутренних комнат, не считая нужным принимать посетителей. Граф встретил гостей и проводил их, пригласив всех к ужину.

 «Я очень, очень благодарен вам, mon cher» или «ma ch;re» — он называл всех без исключения и без малейшей перемены в тоне «мой дорогой», независимо от того, были они выше или ниже его по положению, — «я благодарю вас за себя и за наших двух дорогих, чьё имя мы носим. Но учти, что ты должен прийти на ужин, иначе я обижусь, ma ch;re! От имени всей семьи я умоляю тебя прийти, mon cher!»
Эти слова он повторял всем без исключения, без каких-либо вариаций, с одним и тем же выражением на полном, жизнерадостном, чисто выбритом лице, с одним и тем же крепким рукопожатием и одними и теми же быстрыми, повторяющимися поклонами. Как только он провожал гостя, то возвращался к одному из тех, кто
ещё оставался в гостиной, пододвигал к нему или к ней стул и,
весело расставив ноги и положив руки на колени с видом человека,
который наслаждается жизнью и знает, как ею жить, с достоинством
покачивался взад-вперёд, высказывал предположения о погоде или
Он задавал вопросы о здоровье, иногда по-русски, а иногда на очень плохом, но уверенном французском. Затем, как человек, уставший, но не отступающий от выполнения своего долга, он встал, чтобы проводить некоторых посетителей, и, поглаживая свои редкие седые волосы на лысине, пригласил их на ужин.
Иногда, возвращаясь из прихожей, он проходил через
консерваторию и кладовую в большой мраморный обеденный зал, где
столы были накрыты на восемьдесят человек. Глядя на лакеев,
которые вносили серебро и фарфор, передвигали столы и разворачивали
парчовые скатерти, он думал о том, что вот-вот начнётся пир горой.
накрыв стол, он звал Дмитрия Васильевича, человека из хорошей семьи и управляющего всеми его делами, и, с удовольствием глядя на огромный стол, говорил: «Ну что, Дмитрий, видишь, всё как надо? Верно! Главное — это подача, вот что». И с самодовольным вздохом возвращался в гостиную.

— Марья Львовна Карагина с дочерью! — объявил своим басом
гигантский лакей графини, входя в гостиную. Графиня на мгновение задумалась и взяла щепотку из золотой табакерки с портретом мужа.

«Я совсем измучилась от этих визитов. Однако я приму её, и больше ничего. Она так взволнована. Проси её», — сказала она лакею печальным голосом, словно говоря: «Ну что ж, добей меня».

 Высокая, полная и гордая на вид женщина с круглолицей улыбающейся дочерью вошли в гостиную, шурша платьями.

 «Дорогая графиня, сколько лет... Она слегла, бедняжка...
 на балу у Разумовских...  и у графини Апраксиной...  я была так рада...
— доносились оживлённые женские голоса, перебивающие друг друга и смешивающиеся с шорохом платьев и
скрип стульев. Затем начинается один из тех разговоров, которые длятся до тех пор, пока при первой же паузе гости не встанут, шурша платьями, и не скажут: «Я так рад... Здоровье мамы... и графини Апраксиной...»
а затем, снова шурша, не выйдут в переднюю, не наденут плащи или мантии и не уедут. Разговор шёл о главной теме дня: о болезни богатого и знаменитого кавалера Екатерины, графа Безухова, и о его внебрачном сыне Пьере, который так неподобающе вёл себя на приёме у Анны Павловны.

— Мне так жаль бедного графа, — сказал гость. — У него и так слабое здоровье, а теперь ещё это беспокойство из-за сына — оно его просто убьёт!

 — Что такое? — спросила графиня, как будто не зная, на что намекает гость, хотя она уже раз пятнадцать слышала о причине огорчения графа Безухова.

 — Вот что значит современное образование, — воскликнул гость.
«Похоже, что, пока он был за границей, этому молодому человеку позволялось делать всё, что ему заблагорассудится.
Теперь, в Петербурге, я слышал, он творил такие ужасные вещи, что полиция выслала его из города».

— Ты так думаешь! — ответила графиня.

— Он плохо выбирал себе друзей, — вмешалась Анна Михайловна.
— Сын князя Василия, он и некий Долохов, говорят, были замешаны в бог знает чём! И им пришлось за это пострадать.
Долохова разжаловали в рядовые, а сына Безухова отправили
обратно в Москву. Отцу Анатоля Курагина каким-то образом удалось замять дело сына, но даже его выслали из Петербурга.

 «Но что они замышляют?» — спросила графиня.

 «Они настоящие разбойники, особенно Долохов», — ответил
посетитель. «Он сын Марии Ивановны Долоховой, такой достойной женщины, но, боже мой! Эти трое где-то раздобыли медведя,
погрузили его в карету и отправились с ним к каким-то актрисам!
Полиция попыталась вмешаться, и что же сделали молодые люди?
Они привязали полицейского и медведя спина к спине и бросили медведя в Мойку канал. И вот медведь плывёт, а на спине у него полицейский!


 — Какую славную фигуру, должно быть, вырезал себе полицейский, моя дорогая! — воскликнул граф, умирая от смеха.


 — О, как ужасно!  Как вы можете смеяться над этим, граф?

Однако дамы сами не могли удержаться от смеха.

 «Это было всё, что они могли сделать, чтобы спасти беднягу», — продолжал гость. «И подумать только, что сын Кирилла Владимировича Безухова развлекается таким образом! А ведь говорили, что он такой образованный и умный. Вот и всё, что дало ему заграничное образование! Надеюсь, что здесь, в Москве, его никто не примет, несмотря на его деньги. Они хотели познакомить его со мной, но я решительно отказалась: у меня есть дочери, о которых нужно заботиться.


 — Почему вы говорите, что этот молодой человек такой богатый? — спросила графиня.
отвернувшись от девушек, которые тут же притворились, что ничего не замечают.
«Все его дети внебрачные. Я думаю, что и Пьер тоже внебрачный».

Гостья сделала жест рукой.

«Я думаю, что у него их целая дюжина».

Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, очевидно, желая продемонстрировать свои связи и осведомлённость о том, что происходит в обществе.

— Дело в том, — многозначительно произнесла она полушёпотом, — что всем известна репутация графа Сирила... Он потерял счёт своим детям, но этот Пьер был его любимцем.

«Каким красавцем был этот старик всего год назад!» — заметила графиня. «Я никогда не видела более красивого мужчины».

 «Он сильно изменился», — сказала Анна Михайловна. «Ну, как
Я говорил, что князь Василий — следующий наследник по линии жены, но граф очень любит Пьера, следил за его образованием и писал о нём императору. Так что в случае его смерти — а он так болен, что может умереть в любой момент, и доктор Лоррен приехал из Петербурга — никто не знает, кто унаследует его огромное состояние, Пьер или князь Василий. Сорок тысяч крепостных и миллионы рублей! Я знаю
Всё это очень хорошо, князь Василий сам мне сказал. Кроме того, Кирилл
Владимирович — троюродный брат моей матери. Он также крёстный отец моего Бориса, — добавила она, как будто не придавала этому никакого значения.


«Князь Василий вчера приехал в Москву. Я слышал, что он приехал с какой-то проверкой», — заметил гость.

“Да, но между собой”, - сказала принцесса, “что это
предлог. То есть он пришел к графу Кириллу Vlad;mirovich,
услышав, как он болен”.

“Но знаешь ли ты, моя дорогая, это была отличная шутка”, - сказал граф;
и, видя, что старший гость его не слушает, повернулся к
юным леди. «Я просто представляю, какую забавную фигуру
соорудил этот полицейский!»

 И пока он размахивал руками, изображая полицейского, его дородное тело снова затряслось от глубокого раскатистого смеха — смеха человека, который всегда хорошо ест и, в частности, хорошо пьёт. «Так что приходите к нам на ужин!»
 — сказал он.





ГЛАВА XI
Воцарилась тишина. Графиня смотрела на своих гостей, любезно улыбаясь,
но не скрывая того, что не расстроится, если они сейчас встанут и уйдут. Дочь гостьи уже
Она разглаживала платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты донеслись шаги мальчиков и девочек, бегущих к двери, и грохот опрокинутого стула. В комнату вбежала девочка лет тринадцати, пряча что-то в складках своего короткого муслинового платья, и остановилась посреди комнаты.  Было очевидно, что она не собиралась заходить так далеко. Позади неё в дверях появились студент с малиновым воротником, офицер гвардии, девочка лет пятнадцати и пухлый румяный мальчик в короткой куртке.

Граф вскочил и, раскачиваясь из стороны в сторону, широко раскинул руки
и обхватил ими вбежавшую маленькую девочку.

“А, вот и она!” - воскликнул он, смеясь. “Мой питомец, у которого сегодня день именин"
. ”Мой дорогой питомец!"

“Ma ch;re, всему свое время”, - сказала графиня с
притворной строгостью. “Ты балуешь ее, Ily;”, - добавила она, обращаясь к ней
муж.

“Как поживаешь, моя дорогая? Я желаю тебе много раз с возвращением твоего имени
с днем рождения”, - сказала посетительница. “Какой очаровательный ребенок”, - добавила она,
обращаясь к матери.

Эта черноглазая девушка с широким ртом, некрасивая, но полная жизни - с
Детские обнажённые плечи, которые вздымались и тряслись после пробежки, чёрный локон, откинутый назад, тонкие обнажённые руки, маленькие ножки в панталонах с кружевной оборкой и ступни в низких тапочках — она была в том очаровательном возрасте, когда девочка уже не ребёнок, но ещё не молодая женщина. Сбежав от отца, она спрятала раскрасневшееся лицо в кружевной мантилье матери, не обратив ни малейшего внимания на её строгий выговор, и расхохоталась. Она рассмеялась и
фрагментарными предложениями попыталась рассказать о кукле, которую достала из складок платья.

— Видишь?.. Моя куколка... Мими... Видишь... — только и смогла выговорить Наташа (ей всё казалось смешным). Она прислонилась к матери и расхохоталась так громко и звонко, что даже чопорная гостья не удержалась и присоединилась к ней.

 — А теперь иди и забери с собой своё чудовище, — сказала мать, с притворной строгостью отталкивая дочь, и, повернувшись к гостье, добавила: — Это моя младшая дочь.

Наташа на мгновение оторвала лицо от мантильи матери,
посмотрела на неё сквозь слёзы смеха и снова спрятала лицо.

Гостья, вынужденная наблюдать за этой семейной сценой, сочла необходимым принять в ней участие.


 — Скажите мне, моя дорогая, — обратилась она к Наташе, — Мими — ваша родственница?
 Полагаю, дочь?

 Наташе не понравился снисходительный тон гостьи по отношению к детским
вещам.  Она ничего не ответила, но серьёзно посмотрела на неё.

 Тем временем молодое поколение: Борис, офицер, Анна
Сын Михайловны, Николай, студент, старший сын графа; Соня, пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петя, его младший сын, все расположились в гостиной и были
очевидно, пытаясь сдержать в рамках приличия волнение и веселье, которые читались на всех их лицах.
Очевидно, в задних комнатах, из которых они так стремительно выбежали, разговор был более забавным, чем в гостиной, где обсуждали светские скандалы, погоду и графиню Апраксину.
Время от времени они поглядывали друг на друга, едва сдерживая смех.

Два молодых человека, студент и офицер, друзья с детства, были ровесниками и оба — красавцами, хотя и не похожими друг на друга. Борис
Он был высок и светловолос, а его спокойное и красивое лицо отличалось правильными, тонкими чертами. Николай был невысокого роста, с вьющимися волосами и открытым выражением лица.
На верхней губе у него уже пробивались тёмные волоски, и всё его лицо выражало пылкость и энтузиазм. Николай покраснел, войдя в гостиную. Он явно пытался что-то сказать, но не мог. Борис, напротив, сразу освоился и начал рассказывать
Он спокойно и с юмором рассказывал, как познакомился с куклой Мими, когда она была ещё совсем юной, до того, как ей сломали нос; как она состарилась
за те пять лет, что он её знал, и как у неё треснула голова прямо по черепу. Сказав это, он взглянул на Наташу.
Она отвернулась от него и посмотрела на младшего брата, который щурил глаза и трясся от сдерживаемого смеха.
Не в силах больше сдерживаться, она вскочила и выбежала из комнаты так быстро, как только могли нести её проворные маленькие ножки. Борис не смеялся.

— Ты ведь собиралась выйти, мама? Тебе нужна карета? — с улыбкой спросил он у матери.

 — Да, да, иди и скажи, чтобы её подготовили, — ответила она.
вернув ему улыбку.

Bor;s тихо вышел из комнаты и отправился на поиски Nat;sha. Полноватый
мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя, что их программа была
нарушается.





ГЛАВА XII

В гостиной остались только молодые люди, не считая
юной гостьи и старшей дочери графини (которая была на четыре
года старше своей сестры и вела себя как взрослая), — Николай
и Соня, племянница. Соня была стройной маленькой
брюнеткой с нежным взглядом, который скрывали длинные
ресницы, густые чёрные косы, дважды обвивавшие её голову, и рыжевато-каштановые волосы.
румянец на её щеках и особенно на тонких, но изящных и мускулистых руках и шее. Своими грациозными движениями,
мягкостью и гибкостью маленьких конечностей, а также некоторой
застенчивостью и сдержанностью в поведении она напоминала хорошенького
полувзрослого котёнка, который обещает стать красивой кошечкой. Она, очевидно,
считала уместным проявлять интерес к общей беседе, улыбаясь,
но, сама того не желая, смотрела на своего кузена, который собирался
идти в армию, такими страстными глазами из-под густых длинных ресниц
Она была так по-девичьи влюблена, что её улыбка ни на секунду не могла обмануть кого-либо.
Было ясно, что котёнок притих только для того, чтобы с новой силой вскочить и снова играть со своей кузиной, как только они, подобно Наташе и Борису, смогут сбежать из гостиной.

— Ах да, мой дорогой, — сказал граф, обращаясь к гостю и указывая на Николая, — его друг Борис стал офицером, и поэтому ради дружбы он бросает университет и меня, своего старого отца, и поступает на военную службу, мой дорогой.
место и все остальное ждет его в Архивном управлении! Разве это не
дружба? - вопросительным тоном заметил граф.

“ Но говорят, что война объявлена, - возразил посетитель.

“Они говорили это уже давно, ” сказал граф, “ и
они будут говорить это снова и снова, и на этом все закончится. Моя
дорогая, вот тебе и дружба, ” повторил он. “ Он вступает в
гусарский полк.

Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.

«Это вовсе не из дружбы», — заявил Николас, вспыхнув и отвернувшись, как будто его уличили в постыдном поступке. «Это не из
Я вообще не стремлюсь к дружбе; я просто чувствую, что армия — моё призвание».

 Он взглянул на своего кузена и юную гостью, и они оба посмотрели на него с одобрительной улыбкой.

 «Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка, сегодня обедает у нас. Он приехал сюда в отпуск и забирает Николаса с собой.
Ничего не поделаешь! — сказал граф, пожимая плечами и шутливо говоря о том, что его явно огорчало.

 — Я уже говорил тебе, папа, — сказал его сын, — что если ты не хочешь меня отпускать, я останусь. Но я знаю, что нигде не буду полезен
разве что в армии; я не дипломат и не государственный служащий. Я не умею скрывать свои чувства». Говоря это, он продолжал бросать кокетливые взгляды на Соню и юную гостью.


 Котёнок, не сводивший с него глаз, казалось, был готов в любой момент снова пуститься в пляс и показать свою кошачью натуру.

 «Ну хорошо, хорошо!» — сказал старый граф. «Он всегда вспыльчив!
 Этот Буонапарте вскружил им всем головы; они все думают о том, как он
вырос из прапорщика и стал императором. Ну что ж, дай бог», — сказал он
— добавил он, не замечая саркастической улыбки своего гостя.

Старшие заговорили о Бонапарте. Жюли Карагина повернулась к молодому Ростову.


— Как жаль, что тебя не было у Архаровых в четверг. Без тебя было так скучно, — сказала она, нежно улыбнувшись ему.

Молодой человек, польщённый, с кокетливой улыбкой придвинулся к ней поближе и вступил с улыбающейся Жюли в доверительную беседу,
вовсе не замечая, что его невольная улыбка пронзила сердце
Сони, которая покраснела и неестественно улыбнулась. В разгар разговора
он оглянулся на неё. Она бросила на него страстный и сердитый взгляд и, едва сдерживая слёзы и сохраняя на губах искусственную улыбку, встала и вышла из комнаты. Вся весёлость Николая
исчезла. Он дождался первой паузы в разговоре и с расстроенным лицом вышел из комнаты, чтобы найти Соню.

«Как откровенно все эти молодые люди носят свои сердца на рукавах!» — сказала Анна Михайловна, указывая на Николая, когда тот выходил.
 «Кузенство — опасное соседство», * — добавила она.

 * Кузенство — опасное соседство.

— Да, — сказала графиня, когда веселье, которое принесли с собой молодые люди, угасло. И словно отвечая на вопрос, который никто не задавал, но который всегда был у неё на уме, она добавила: — И сколько же страданий, сколько тревог пришлось пережить, чтобы мы могли радоваться им сейчас! И всё же тревога сейчас сильнее радости. Человек всегда, всегда тревожится! Особенно в этом возрасте, столь опасном как для девочек, так и для мальчиков.

— Всё зависит от воспитания, — заметил гость.

 — Да, вы совершенно правы, — продолжила графиня. — До сих пор я
«Я всегда, слава богу, была другом своих детей и пользовалась их полным доверием», — сказала она, повторяя ошибку многих родителей, которые
считают, что у их детей нет от них секретов. «Я знаю, что всегда буду первым доверенным лицом своих дочерей и что, если Николай с его импульсивным характером и попадёт в беду (мальчик не может этого избежать), он всё равно никогда не станет таким, как эти петербургские молодые люди».

— Да, они замечательные, замечательные молодые люди, — вмешался граф, который всегда решал вопросы, казавшиеся ему запутанными, с помощью
что все было великолепно. “Только представьте: хочет быть гусаром.
Что же делать, моя дорогая?”

“Какое очаровательное создание ваша младшая дочь”, - сказал посетитель;
“маленький вулкан!”

“Да, настоящий вулкан”, - сказал граф. “Похож на меня! И
какой у нее голос; хотя она моя дочь, я говорю правду
когда я говорю, что она будет певицей, вторым Саломони! Мы наняли
Итальянца, который будет давать ей уроки ”.

“Не слишком ли она молода? Я слышал, что тренировать голос вредно
в таком возрасте.

“О нет, вовсе не слишком молода!” - возразил граф. “Да ведь наша
Раньше матерей выдавали замуж в двенадцать или тринадцать лет».

 «А она уже влюблена в Бориса. Подумать только!» — сказала графиня с нежной улыбкой, глядя на Бориса, и продолжила, явно озабоченная мыслью, которая не давала ей покоя: «Теперь ты понимаешь, что если бы я была с ней строга и запретила это...» Одному Богу известно, чем они могут заниматься по секрету (она имела в виду, что они могут целоваться),
но я знаю каждое её слово. Вечером она сама прибежит ко мне и всё расскажет. Может быть, я
Я балую её, но, по правде говоря, это кажется лучшим решением. С её старшей сестрой я был строже.


 — Да, меня воспитывали совсем по-другому, — с улыбкой заметила красивая старшая дочь, графиня Вера.


 Но улыбка не сделала Веру красивее, как это обычно бывает.
Напротив, она придала ей неестественное и оттого неприятное выражение. Вера была хороша собой, совсем не глупа, быстро училась, была хорошо воспитана и обладала приятным голосом. То, что она говорила, было правдиво и уместно, но, как ни странно, все — и посетители, и хозяева —
и граф, и графиня — оба повернулись к ней, словно недоумевая, зачем она это сказала, и всем стало неловко.

«Люди всегда слишком опекают своих старших детей и пытаются сделать из них что-то исключительное», — сказала гостья.

«Что толку отрицать это, моя дорогая? Наша дорогая графиня была слишком опекуншей Веры», — сказал граф. «Ну и что с того? Она всё равно прекрасно получилась, — добавил он, подмигнув Вере.

 Гости встали и собрались уходить, пообещав вернуться к ужину.

 «Какие манеры! Я думала, они никогда не уйдут», — сказала графиня, проводив гостей.





ГЛАВА XIII
Выбежав из гостиной, Наташа дошла только до
оранжереи. Там она остановилась и стала прислушиваться к
разговору в гостиной, ожидая, когда выйдет Борис. Она уже
начинала терять терпение и топнула ногой, готовая расплакаться
из-за того, что он не выходит, когда услышала осторожные шаги
молодого человека, который приближался ни быстро, ни медленно.
Тогда Наташа быстро спряталась среди цветочных горшков.

Борис остановился посреди комнаты, огляделся и слегка пригладил волосы
Он смахнул пыль с рукава мундира и, подойдя к зеркалу, стал рассматривать своё красивое лицо. Наташа, замерев, выглянула из своего укрытия,
ожидая, что он будет делать. Он немного постоял перед
зеркалом, улыбнулся и направился к другой двери. Наташа
уже собиралась окликнуть его, но передумала. «Пусть сам меня
ищет», — подумала она.
Едва Борис ушёл, как в другую дверь вошла Соня, раскрасневшаяся, в слезах и что-то сердито бормочущая.  Наташа подавила в себе первое побуждение броситься к ней и осталась на своём месте, наблюдая за тем, как
под невидимым колпаком — чтобы видеть, что происходит в мире. Она
испытывала новое и необычное удовольствие. Соня, что-то бормоча себе под нос,
продолжала оглядываться на дверь в гостиную. Она открылась, и вошёл Николай.


— Соня, что с тобой? Как ты можешь? — сказал он, подбегая к ней.


— Ничего, ничего, оставь меня в покое! — всхлипнула Соня.

“Ах, я знаю, что это”.

“Ну, если ты это сделаешь, тем лучше, и ты можешь вернуться к ней!”

“Со-о-оня! Посмотри сюда! Как ты можешь так мучить меня и себя,
из-за простой фантазии? сказал Николас, беря ее за руку.

Соня не отдернула ее и перестала плакать. Наташа, не шевелясь
и едва дыша, смотрела из своей засады блестящими глазами.
“Что теперь будет?” - думала она.

“Соня! Что для меня кто-нибудь в мире? Ты одна - это
все!” - сказал Николай. “И я докажу тебе это”.

“ Мне не нравится, что ты так говоришь.

— Ну, тогда я не буду; только прости меня, Соня! Он притянул её к себе и поцеловал.


«О, как мило», — подумала Наташа; и когда Соня и Николай вышли из оранжереи, она последовала за ними и позвала к себе Бориса.

— Борис, иди сюда, — сказала она, бросив на него хитрый и многозначительный взгляд. — Я тебе кое-что скажу. Иди сюда, иди! — и она повела его в оранжерею, к тому месту среди кадок, где пряталась.

 Борис, улыбаясь, последовал за ней.

 — Что за кое-что? — спросил он.

 Она смутилась, огляделась и, увидев куклу, которую бросила на одну из кадок, подняла её.

«Поцелуй куклу», — сказала она.

Борис внимательно и ласково посмотрел на её нетерпеливое лицо, но ничего не ответил.

«Не хочешь? Ну тогда иди сюда», — сказала она и
Она прошла дальше между растениями и бросила куклу на землю. «Ближе, ближе!» — прошептала она.

Она схватила молодого офицера за манжеты, и на её раскрасневшемся лице появилось торжественное и испуганное выражение.

«А я? Ты хочешь меня поцеловать?» — почти неслышно прошептала она,
взглянув на него из-под бровей, улыбаясь и чуть не плача от волнения.

Борис покраснел.

«Какая же ты забавная!» — сказал он, наклоняясь к ней и краснея ещё сильнее.
Но он ждал и ничего не предпринимал.

Внезапно она запрыгнула на ванну, чтобы оказаться выше его, и обняла его так крепко, что он чуть не упал.
обе её стройные обнажённые руки обхватили его за шею, и, откинув волосы, она поцеловала его в губы.

Затем она проскользнула между цветочными горшками по другую сторону кадок и остановилась, опустив голову.


— Наташа, — сказал он, — ты знаешь, что я люблю тебя, но...

 — Ты любишь меня? — перебила его Наташа.

— Да, это так, но, пожалуйста, не позволяй нам поступать так... Через четыре года... тогда я попрошу твоей руки.


 Наташа задумалась.

 — Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, — посчитала она на своих тонких пальчиках.
 — Хорошо!  Значит, решено?

Радостная и довольная улыбка озарила её нетерпеливое лицо.

«Решено!» — ответил Борис.

«Навсегда?» — спросила девочка. «До самой смерти?»

Она взяла его за руку и со счастливым лицом пошла с ним в соседнюю гостиную.






Глава XIV

После приёма гостей графиня так устала, что приказала больше никого не принимать, но лакею велела обязательно пригласить на ужин всех, кто пришёл «поздравить». Графиня хотела поговорить с глазу на глаз со своей подругой детства княгиней Анной Михайловной, с которой она не виделась с тех пор, как вернулась из
Петербург. Анна Михайловна, с заплаканным, но приятным лицом,
придвинула свой стул поближе к креслу графини.

“С вами я буду совершенно откровенна”, - сказала Анна Михайловна. “Нас, старых друзей, осталось
немного! Вот почему я так ценю вашу
дружбу”.

Анна Михайловна посмотрела на Веру и замолчала. Графиня пожала ей
руку подруги.

— Вера, — сказала она своей старшей дочери, которая, очевидно, не была её любимицей, — как ты можешь быть такой бестактной? Разве ты не видишь, что тебе здесь не рады? Иди к другим девочкам или...

 Красавица Вера презрительно улыбнулась, но, похоже, не обиделась.

«Если бы ты сказала мне раньше, мама, я бы ушла», — ответила она, вставая, чтобы пойти в свою комнату.

Но, проходя через гостиную, она заметила две пары, сидевшие у каждого окна.  Она остановилась и презрительно улыбнулась.  Соня сидела рядом с Николаем, который переписывал для неё стихи — первые, что он когда-либо написал.  Борис и Наташа сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа смотрели на Веру с виноватыми и счастливыми лицами.

Было приятно и трогательно видеть этих маленьких девочек влюблёнными; но
Судя по всему, их вид не вызвал у Веры приятных чувств.

«Сколько раз я просила тебя не брать мои вещи?» — сказала она. «У тебя есть своя комната», — и она забрала у Николая чернильницу.

«Сейчас, сейчас», — сказал он, обмакивая перо.

«Ты всегда умудряешься делать всё не вовремя», — продолжила Вера.
«Ты ворвалась в гостиную так, что всем стало за тебя стыдно».


Хотя она была совершенно права, возможно, именно поэтому никто не ответил, и все четверо просто переглянулись. Она задержалась в комнате с чернильницей в руке.

“ А в твоем возрасте какие секреты могут быть между Наташей и
Борисом или между вами двумя? Это все вздор!

“Теперь, Вера, какое это имеет значение для тебя?” сказал Nat;sha в области обороны,
говоря очень мягко.

Ей казалось, что день будет как никогда ласковы и привязчивы к
все.

“Очень глупо”, - сказала Вера. “Мне стыдно за тебя. Действительно, секреты!”

— У каждого свои секреты, — ответила Наташа, потеплея.
 — Мы не вмешиваемся в ваши с Бергом отношения.

 — Думаю, нет, — сказала Вера, — потому что в моём поведении никогда не может быть ничего неправильного.  Но я всё же расскажу маме, как ты
как ты ведёшь себя с Борисом».

«Наталья Ильинична очень хорошо ко мне относится, — заметил Борис. — Мне не на что жаловаться».

«Не надо, Борис! Ты такой дипломат, что это просто утомительно», — сказала Наташа убитым голосом, который слегка дрожал.
(Она использовала слово «дипломат», которое в то время было очень популярно среди детей, в особом значении, которое они ему придавали.) «Почему она меня беспокоит?» И добавила, повернувшись к Вере: «Ты никогда этого не поймёшь, потому что ты никого не любила. У тебя нет сердца! Ты мадам де Жанлис, и больше ничего» (это прозвище,
подарок, преподнесённый Вере Николаем, был воспринят очень болезненно), «а твоё самое большое удовольствие — делать людям неприятно! Иди и флиртуй с Бергом сколько хочешь», — быстро закончила она.

«Я во всяком случае не буду бегать за молодым человеком на глазах у гостей...»

«Ну вот, ты сделала то, что хотела, — вмешался Николай, — сказала всем гадости и расстроила их. Пойдём в
детскую».

Все четверо, словно стая испуганных птиц, встали и вышли из комнаты.

«Мне наговорили гадостей, — заметила Вера, — а я никому ничего не сказала».

— Мадам де Женлис! Мадам де Женлис! — раздались за дверью смеющиеся голоса.

 Красавица Вера, которая производила такое раздражающее и неприятное впечатление на всех, улыбнулась и, явно не тронутая тем, что ей сказали, подошла к зеркалу и поправила волосы и шарф.
 Глядя на своё красивое лицо, она, казалось, стала ещё холоднее и спокойнее.


 В гостиной разговор продолжался.

«Ах, моя дорогая, — сказала графиня, — в моей жизни тоже не всё гладко.
Разве я не знаю, что при нашем образе жизни наших средств надолго не хватит
надолго ли? Всему виной клуб и его добродушный нрав. Даже в деревне мы не можем отдохнуть. Театральные представления, охота и бог знает что еще! Но не будем обо мне, расскажи, как ты со всем справилась. Я часто удивляюсь тебе, Аннет, — как в твоем возрасте ты можешь одна ездить в карете в Москву, в Петербург, к этим министрам и важным людям, и как ты со всеми ними справляешься! Это просто поразительно. Как тебе удалось всё уладить? Я бы ни за что не справился.
— Ах, душа моя, — отвечала Анна Михайловна, — дай тебе бог никогда
Вы не представляете, каково это — остаться вдовой без средств к существованию и с сыном, которого вы любите до безумия! Тогда многому учишься, — добавила она с некоторой гордостью.
— Этот судебный процесс многому меня научил. Когда я хочу встретиться с кем-то из этих важных персон, я пишу записку: «Принцесса такая-то желает встретиться с таким-то», а затем беру такси и еду сама два, три или четыре раза — пока не добьюсь своего. Я не возражаю против того, что они думают
меня”.

“Ну, и кому Вы подавали заявку о B;ry?” - спросила графиня.
“Вы видите, что ваш уже офицер гвардии, в то время как мой Николас
поступает кадетом. За него некому заинтересовать.
К кому вы обращались?

“ К князю Василию. Он был так добр. Он тотчас на все согласился,
и поставил вопрос перед императором”, - сказала княгиня Анна
Михайловна с энтузиазмом, совершенно забыв все унижения, которые она
претерпела, чтобы добиться своей цели.

“ Князь Василий сильно постарел? ” спросила графиня. — Я не видела его с тех пор, как мы вместе играли в театре Румянцевых.
Думаю, он меня забыл. В те дни он оказывал мне знаки внимания, — сказала графиня с улыбкой.

— Он всё такой же, как всегда, — отвечала Анна Михайловна, — такой же любезный. Его положение нисколько не вскружило ему голову. Он сказал мне: «Мне жаль, что я так мало могу для вас сделать, дорогая княгиня. Я в вашем распоряжении». Да, он прекрасный человек и очень добрый родственник. Но, Натали, ты знаешь мою любовь к сыну: я бы всё сделала для его счастья! И дела мои идут так плохо, что положение моё теперь ужасное, — продолжала Анна Михайловна с грустью, понижая голос. — Мой жалкий судебный процесс отнимает у меня всё и не приносит никакой пользы
прогресс. Вы не поверите, у меня буквально ни гроша, и я не знаю, как экипировать Бориса». Она достала платок и заплакала. «Мне нужно пятьсот рублей, а у меня только одна двадцатипятирублёвая купюра. Я в таком состоянии... Моя единственная надежда теперь на графа Кирилла  Владимировича Безухова. Если он не поможет своему крестнику — вы же знаете,
что он крестный отец Бори, — и не выделит ему что-нибудь на содержание,
все мои старания пойдут прахом...  Я не смогу его снарядить.
 Глаза графини наполнились слезами, и она задумалась в тишине.

“Я часто думаю, хотя, возможно, это грех”, - сказала принцесса,
“что здесь живет граф Кирилл Vlad;mirovich Bez;khov так богаты,
в одиночку... это потрясающее состояние... и что такое его жизнь? Это
тягость, и жизнь B;ry только начало....”

“Конечно, он оставит что-нибудь Борису”, - сказала графиня.

“Одному богу известно, моя дорогая! Эти богатые аристократы такие эгоистичные.
И всё же я возьму Бориса и немедленно отправлюсь к нему, чтобы поговорить начистоту. Пусть люди думают обо мне что хотят, мне всё равно, когда на кону судьба моего сына.
княгиня встала. «Сейчас два часа, а вы обедаете в четыре.
Как раз будет время».

 И, как практичная петербургская дама, умеющая распоряжаться временем, Анна Михайловна послала кого-то позвать сына и вышла с ним в переднюю.

— Прощай, душа моя, — сказала она графине, проводившей её до двери, и добавила шёпотом, чтобы сын не услышал: — Пожелай мне удачи.

 — Ты к графу Кириллу Владимировичу, душа моя? — сказал граф, выходя из столовой в переднюю, и добавил:
 — Если ему лучше, попроси Пьера обедать с нами.  Он был у
дома, вы знаете, и танцевали с детьми. Обязательно пригласите его, мой
уважаемые. Мы увидим, как Tar;s отличает себя сегодня. Он говорит граф
Орлов никогда не давал такого обеда, какой будет у нас!”





ГЛАВА XV

“Мой дорогой Борис”, - сказала княгиня Анна Михайловна своему сыну, когда
Карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по усыпанной соломой улице и въехала в широкий двор дома графа Кирилла Владимировича Безухова.
— Мой дорогой Борис, — сказала мать, доставая руку из-под старого плаща и робко и нежно кладя её на руку сына, — будь нежен и
Будь с ним внимательна. Граф Кирилл Владимирович, в конце концов, твой крёстный отец, и от него зависит твоё будущее. Помни об этом, моя дорогая, и будь с ним мила, как ты умеешь.
«Если бы я только знал, что из этого выйдет что-то, кроме унижения...
— холодно ответил сын. — Но я обещал и сделаю это ради тебя».

Хотя швейцар в холле увидел, что у входа стоит чья-то карета, после того как он внимательно рассмотрел мать и сына (которые, не попросив разрешения, прошли прямо через стеклянную веранду между
ряды статуй в нишах) и многозначительно взглянув на старый плащ дамы, спросил, кого они хотят видеть — графа или принцесс, и, услышав, что они хотят видеть графа, сказал, что его превосходительству сегодня хуже и что его превосходительство никого не принимает.

«С таким же успехом мы можем вернуться», — сказал сын по-французски.

«Мой дорогой!» — умоляюще воскликнула его мать, снова положив руку ему на плечо, как будто это прикосновение могло его успокоить или взбодрить.

Борис больше ничего не сказал, но вопросительно посмотрел на мать, не снимая плаща.

— Друг мой, — ласково обратилась Анна Михайловна к
портье: “Я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен...
вот почему я пришел... Я родственник. Я не буду беспокоить его,
мой друг... Мне нужно только увидеть князя Василия Сергеевича: он остановился
здесь, не так ли? Пожалуйста, доложите обо мне.

Швейцар угрюмо дернул зазвеневший наверху колокольчик и отвернулся
ушел.

— Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, — крикнул он
лакею, одетому в панталоны, туфли и сюртук с фалдами,
который сбежал вниз и остановился на лестничной площадке.

Мать разгладила складки своего крашеного шелкового платья перед большим зеркалом.
Она взглянула в венецианское зеркало в стене и в своих стоптанных башмаках быстро поднялась по лестнице, устланной ковром.

 «Дорогой мой, — сказала она сыну, ещё раз подстёгивая его прикосновением, — ты обещал мне!»

 Сын, опустив глаза, тихо последовал за ней.

 Они вошли в большой зал, из которого одна из дверей вела в комнаты, отведённые князю Василию.

Как раз в ту минуту, когда мать с сыном дошли до середины зала и
собирались спросить дорогу у пожилого лакея, вскочившего при их
появлении, бронзовая ручка одной из дверей повернулась, и князь Василий
вышел в бархатном пальто с одной звездой на груди, как он обычно делал, когда был дома, и попрощался с симпатичным темноволосым мужчиной. Это был знаменитый петербургский доктор Лоррен.

 «Значит, всё кончено?» — сказал князь.

 «Князь, humanum est errare, * но...» — ответил доктор,
глотая звук «р» и произнося латинские слова с французским акцентом.

 * Человеку свойственно ошибаться.

«Очень хорошо, очень хорошо...»

Увидев Анну Михайловну и её сына, князь Василий отпустил доктора с поклоном и молча подошёл к ним.
допрос. Сын заметил, что лицо матери внезапно омрачилось глубокой печалью, и слегка улыбнулся.

«Ах, князь! При каких печальных обстоятельствах мы снова встретились! Как наш дорогой больной?» — сказала она, словно не замечая холодного оскорбительного взгляда, устремлённого на неё.

Князь Василий вопросительно и недоумённо посмотрел на неё и на Бориса.
Борис вежливо поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, повернулся к Анне Михайловне и движением головы и губ дал понять, что надежды на выздоровление мало.

“Возможно ли это?” - воскликнула Анна Михайловна. “О, какой ужас!
Страшно подумать.... Это мой сын”, - прибавила она, указывая на
Bor;s. “ Он хотел лично поблагодарить вас.

Борис снова вежливо поклонился.

“ Поверьте мне, принц, материнское сердце никогда не забудет того, что вы
сделали для нас.

— Я рад, что смог оказать вам услугу, моя дорогая Анна Михайловна, — сказал князь Василий, оправляя кружевной воротник.
Здесь, в Москве, в разговоре с Анной Михайловной, которой он был чем-то обязан, он держался с гораздо большим апломбом, чем обычно.
как он это сделал в Петербурге на приёме у Анны Шерер.

«Старайтесь служить хорошо и показать себя достойным», — добавил он, строго глядя на
Бориса. «Я рад... Вы здесь в отпуске?» — продолжил он своим обычным безразличным тоном.

— Я ожидаю приказа о зачислении в мой новый полк, ваше превосходительство, —
ответил Борис, не выказывая ни досады на резкость князя, ни желания вступить с ним в разговор. Он говорил так тихо и почтительно, что князь пристально посмотрел на него.

— Вы живете с матерью?

— Я живу у графини Ростовой, — снова ответил Борис.
добавив: «ваше превосходительство».

«То есть с Ильёй Ростовым, который женился на Наталье Шиншиной», — сказала
Анна Михайловна.

«Знаю, знаю, — ответил князь Василий своим монотонным голосом.
«Я никогда не мог понять, как Наталья решилась выйти замуж за этого медведя! Совершенно нелепый и глупый человек, к тому же ещё и игрок,
как мне говорили».

— Но очень добрый человек, князь, — сказала Анна Михайловна с
жалобной улыбкой, как будто она тоже знала, что граф Ростов заслужил это
порицание, но просила его не быть слишком суровым к бедному старику. — Что
говорят доктора? — спросила княгиня после паузы, и её измождённое лицо
снова выражая глубокую скорбь.

«Они мало на что надеются», — ответил князь.

«А мне бы так хотелось хоть раз поблагодарить дядю за всю его доброту ко мне и Борису. Он его крестник», — добавила она тоном,
который говорил о том, что этот факт должен был бы доставить князю Василию большое удовольствие.

Князь Василий задумался и нахмурился. Анна Михайловна видела, что
он боялся найти в ней соперницу в борьбе за состояние графа Безухова,
и поспешила успокоить его.

«Если бы не моя искренняя привязанность и преданность дяде, — сказала она, произнося это слово с особенной уверенностью и небрежностью, — я бы
Вы знаете его характер: благородный, честный... но, видите ли, с ним нет никого, кроме юных принцесс... Они ещё так молоды...
— Она склонила голову и продолжила шёпотом: — Выполнил ли он свой последний долг, принц? Как бесценны эти последние мгновения! Это не может ухудшить ситуацию, и совершенно необходимо подготовить его, если он так болен.
 Мы, женщины, принц, — и она нежно улыбнулась, — всегда знаем, как сказать такие вещи. Мне необходимо увидеть его, каким бы болезненным это может быть для
меня. Я привыкла к страданиям”.

Очевидно, князь понимал ее, а также понимать, как он это делал
у Анны Павловны, что ему будет трудно избавиться от Анны
Михайловны.

“Не будет ли такая встреча слишком тяжелой для него, дорогая Анна
Михайловна? ” спросил он. “ Подождем до вечера. Доктора
ожидают кризиса.

“ Но нельзя медлить, князь, в такую минуту! Учтите, что на карту поставлено
благополучие его души. Ах, это ужасно: обязанности христианина...


 Дверь одной из внутренних комнат отворилась, и вошла одна из княжон, племянница графа, с холодным и суровым лицом.
 Длина её тела была поразительно непропорциональна её коротким ногам.
 Князь Василий повернулся к ней.

“Ну, как он?”

“Все тот же; но чего можно ожидать от этого шума...” сказала княгиня.
княгиня смотрела на Анну Михайловну, как на незнакомку.

“ Ах, моя дорогая, я едва узнала вас, ” сказала Анна Михайловна со счастливой улыбкой.
легкой походкой подойдя к племяннице графа. “Я пришел,
и я к вашим услугам, чтобы помочь вам ухаживать за моим дядей. Я представляю, через что вам пришлось пройти, — и она сочувственно подняла глаза.

 Княгиня ничего не ответила и даже не улыбнулась, но вышла из комнаты так же быстро, как вошла.
Анна Михайловна сняла перчатки и, заняв своё место,
одержав победу, она устроилась в кресле и пригласила князя Василия сесть рядом с ней.


— Борис, — сказала она с улыбкой сыну, — я пойду к графу, моему дяде; но ты, мой дорогой, пока сходи к Пьеру и не забудь передать ему приглашение Ростовых. Они зовут его
на ужин. Полагаю, он не пойдёт? — продолжала она, поворачиваясь к князю.

— Напротив, — ответил принц, который явно был не в духе, — я буду только рад, если вы избавите меня от этого молодого человека...  Вот он, а граф ни разу о нём не спросил.

Он пожал плечами. Лакей провёл Бориса вниз по одной лестнице и вверх по другой, в комнаты Пьера.





 ГЛАВА XVI
 Пьеру так и не удалось сделать карьеру в
Петербурге, его выгнали оттуда за буйное поведение и отправили в Москву. История, рассказанная о нём у графа Ростова, была правдой.
 Пьер участвовал в привязывании полицейского к медведю. Вот уже несколько дней он был в Москве и, как обычно, жил в доме своего отца.
 Хотя он и ожидал, что история его авантюры станет достоянием общественности,
об этом уже знали в Москве, и дамы, окружавшие его отца, которые никогда не были к нему благосклонны, воспользовались бы этим, чтобы настроить графа против него. Тем не менее в день своего приезда он отправился в отцовскую часть дома. Войдя в гостиную, где княгини проводили большую часть времени, он поздоровался с дамами, две из которых сидели за пяльцами, а третья читала вслух. Читала старшая — та, что познакомилась с Анной Михайловной. Две младшие девочки вышивали: обе были румяными и хорошенькими.
Они отличались только тем, что у одной из них на губе была маленькая родинка, которая делала её ещё красивее. Пьера встретили так, словно он был покойником или прокажённым.
 Старшая княжна прервала чтение и молча уставилась на него испуганными глазами; на лице второй отразилось то же выражение;  а младшая, та, что с родинкой, была весёлого и живого нрава, склонилась над своей работой, чтобы скрыть улыбку, которая, вероятно, была вызвана забавной сценой, которую она себе представляла. Она пропустила шерсть через полотно и, едва сдерживая смех, наклонилась, словно пытаясь разглядеть узор.

“ Как поживаете, кузен? ” сказал Пьер. “ Вы не узнаете
меня?

“ Я узнаю вас слишком хорошо, слишком хорошо.

“ Как поживает граф? Могу я увидеть его? ” спросил Пьер, как обычно, неловко,
но без смущения.

“Граф страдает физически и морально, и, по-видимому, вы
сделали все возможное, чтобы усилить его душевные страдания”.

“Могу я увидеть графа?” Снова спросил Пьер.

— Хм... Если ты хочешь убить его, убить наповал, ты можешь его увидеть... Ольга, сходи посмотри, готов ли дядин чай с говядиной — уже почти пора, — добавила она, давая Пьеру понять, что они
Он был занят тем, что старался угодить отцу, в то время как сам он, Пьер, очевидно, только и делал, что досаждал ему.

Ольга вышла. Пьер стоял и смотрел на сестер, потом поклонился и сказал:
«Тогда я пойду в свои комнаты. Вы дадите мне знать, когда я смогу его увидеть».
И он вышел из комнаты под тихий, но звонкий смех сестры с родинкой.

На следующий день приехал князь Василий и поселился в доме графа.
Он послал за Пьером и сказал ему: «Мой милый, если ты собираешься вести себя здесь так же, как в Петербурге, то ты очень плохо кончишь; вот что
Это всё, что я могу вам сказать. Граф очень, очень болен, и вам не следует с ним видеться.

 С тех пор Пьера никто не беспокоил, и он всё время проводил в своих комнатах наверху.

Когда Борис появился на пороге, Пьер расхаживал взад-вперёд по комнате,
время от времени останавливаясь в углу, чтобы сделать угрожающий жест в сторону стены,
как будто он пронзал невидимого врага мечом, и свирепо сверкая глазами
сквозь очки, а затем снова возобновлял ходьбу, бормоча что-то неразборчивое,
пожимая плечами и жестикулируя.

 «С Англией покончено», — сказал он, нахмурившись и указывая пальцем
— в кого-то невидимого. — Мистер Питт, как предатель нации и прав человека, приговаривается к... Но прежде чем Пьер, который в тот момент вообразил себя Наполеоном, только что совершившим опасное пересечение Дуврского пролива и захватившим Лондон, успел произнести приговор Питту, он увидел, как в комнату входит хорошо сложенный и красивый молодой офицер. Пьер замолчал. Он вышел
Москва, когда Борису было четырнадцать лет, совсем забыла о нём,
но он, как обычно, импульсивно и от души взял Бориса за руку
и дружелюбно улыбнулся.

— Вы меня помните? — тихо спросил Борис с приятной улыбкой.
 — Я приехал с матерью навестить графа, но, кажется, он нездоров.


— Да, кажется, он болен. Его постоянно кто-то беспокоит, —
ответил Пьер, пытаясь вспомнить, кто этот молодой человек.

 Борис почувствовал, что Пьер его не узнал, но не счёл нужным представляться и без малейшего смущения посмотрел Пьеру прямо в глаза.

«Граф Ростов просит вас сегодня к обеду», — сказал он после значительной паузы, которая заставила Пьера почувствовать себя неловко.

— Ах, граф Ростов! — радостно воскликнул Пьер. — Так ты его сын, Илья? Только вот, представь, я тебя сначала не узнал. Помнишь, как мы ездили на Воробьёвы горы с мадам Жако?.. Это было так давно...


— Вы ошибаетесь, — сказал Борис намеренно дерзким и слегка саркастическим тоном. — Я Борис, сын княгини Анны
Михайловна Друбецкая. Ростов, отец, - Илья, а его сын -
Николай. Я никогда не знал никакой мадам Жако.”

Пьер замотал головой и руками, как будто на него напали комары или пчелы.

“О боже, о чем я думаю? Я все перепутал. Один
у него так много родственников в Москве! Так ты Борис? Конечно. Что ж, теперь мы знаем, где находимся. А что ты думаешь об экспедиции в Булонь?
 Англичанам придётся несладко, если Наполеон переправится через
Ла-Манш. Я думаю, что экспедиция вполне осуществима. Если только Вильнёв не всё испортит!

Борис ничего не знал о Булонской экспедиции; он не читал газет и впервые услышал имя Вильнёва.

«Мы здесь, в Москве, больше заняты зваными обедами и скандалами, чем политикой, — сказал он своим тихим ироничным тоном. — Я знаю
я ничего об этом не знаю и не думал об этом. В Москве в основном занимаются сплетнями, — продолжал он. — Как раз сейчас говорят о тебе и твоём отце.

 Пьер добродушно улыбнулся, как будто опасаясь за своего собеседника, что тот может сказать что-то, о чём потом пожалеет.
 Но Борис говорил чётко, ясно и сухо, глядя прямо в глаза Пьеру.

«Москве больше нечем заняться, кроме как сплетничать, — продолжил Борис.
— Все гадают, кому граф оставит своё состояние,
хотя, возможно, он переживёт всех нас, на что я искренне надеюсь...»

— Да, всё это очень ужасно, — перебил Пьер, — очень ужасно.

 Пьер всё ещё боялся, что этот офицер может ненароком сказать что-нибудь, что выставит его в невыгодном свете.

 — И вам, должно быть, кажется, — сказал Борис, слегка краснея, но не меняя ни тона, ни позы, — вам, должно быть, кажется, что все стараются что-то выманить у богача?

 «Так и есть», — подумал Пьер.

— Но я просто хочу сказать, чтобы избежать недопонимания, что вы глубоко заблуждаетесь, если считаете меня или мою мать такими людьми. Мы очень бедны, но, по крайней мере, что касается меня, то именно по той причине, что
Твой отец богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни моя мать никогда бы ничего у него не попросили и ничего бы у него не взяли.
 Пьер долго не мог понять, но когда понял, то вскочил с дивана, схватил Бориса под локоть своей быстрой, неуклюжей рукой и, краснея сильнее Бориса, заговорил со смешанным чувством стыда и досады.

 «Ну, это странно!  Ты думаешь, я... кто бы мог подумать?.. Я прекрасно понимаю...


Но Борис снова перебил его.

— Я рад, что высказался. Возможно, тебе это не понравилось? Ты
прошу меня извинить”, - сказал он, положив Пьера в покое вместо того, чтобы посадить
вольготно им, “но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я всегда делаю это
правило высказываться... Ну, и какой мне принять ответ? Ты придешь на
ужин к Ростовым?”

И Борис, по-видимому, освободившись от обременительной обязанности и
выпутавшись из неловкого положения сам и поставив в него другого,
снова стал вполне приятным.

— Нет, но я хочу сказать, — успокоившись, произнёс Пьер, — что ты замечательный парень! То, что ты только что сказал, хорошо, очень хорошо. Конечно, ты
Вы меня не знаете. Мы так давно не виделись... с тех пор, как были детьми. Вы можете подумать, что я... Я понимаю, совершенно понимаю.
 Я бы не смог сделать это сам, у меня не хватило бы смелости, но
это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, — добавил он после паузы, — что вы меня заподозрили!
Он расхохотался. — Ну что ж! Надеюсь, мы ещё познакомимся, — и он пожал Борису руку. — Знаете, я ни разу не был у графа. Он за мной не присылал... Мне жаль его как человека, но что поделаешь?

— И вы думаете, что Наполеону удастся переправить армию? — спросил Борис с улыбкой.


Пьер увидел, что Борис хочет сменить тему, и, разделяя его мнение, начал объяснять преимущества и недостатки Булонской экспедиции.


Вошёл лакей, чтобы позвать Бориса — княгиня уходила. Пьер, чтобы лучше узнать Бориса, пообещал прийти на ужин и, тепло пожав ему руку, ласково посмотрел на него поверх очков.  После его ухода Пьер долго ходил взад и вперёд по комнате, уже не пронзая взглядом воображаемого врага.
Он погладил свой воображаемый меч, но улыбнулся, вспомнив об этом приятном, умном и решительном молодом человеке.

 Как это часто бывает в ранней юности, особенно у тех, кто ведёт уединённый образ жизни, он почувствовал необъяснимую нежность к этому молодому человеку и решил, что они станут друзьями.

 Князь Василий проводил княжну.  Она прижала платок к глазам, и лицо её было полно слёз.

«Это ужасно, ужасно! — говорила она. — Но чего бы мне это ни стоило, я выполню свой долг. Я приеду и останусь на ночь. Его нельзя оставлять в таком состоянии. Каждое мгновение на вес золота. Я не могу понять, почему его племянницы
отложите это. Может быть, Бог поможет мне найти способ подготовить его!...
Прощайте, князь! Да поддержит вас Бог...»

«Прощайте, матушка», — отвечал князь Василий, отворачиваясь от неё.

«О, он в ужасном состоянии, — сказала мать сыну, когда они сели в карету. — Он едва ли кого узнает».

«Я не понимаю, мама, — как он относится к Пьеру?»
— спросил сын.

— Завещание покажет, моя дорогая; от него зависит и наша судьба.
— Но почему ты думаешь, что он нам что-то оставит?

— Ах, моя дорогая! Он так богат, а мы так бедны!

— Ну, это вряд ли достаточная причина, мама...

 — О, боже! Как он плох! — воскликнула мать.





 ГЛАВА XVII
После того как Анна Михайловна уехала с сыном навестить графа Кирилла
Владимировича Безухова, графиня Ростова долго сидела в одиночестве, прижимая платок к глазам. Наконец она позвонила.

— Что с тобой, моя дорогая? — сердито сказала она служанке, которая заставила её ждать несколько минут. — Ты не хочешь мне прислуживать? Тогда я найду тебе другое место.

 Графиня была расстроена горем и унизительной бедностью своей подруги.
и поэтому была не в духе, что у неё всегда выражалось в том, что она называла свою горничную «моя дорогая» и говорила с ней с преувеличенной вежливостью.

 «Мне очень жаль, мэм», — ответила горничная.

 «Попросите графа зайти ко мне».

 Граф, как обычно, вошёл в комнату жены с довольно виноватым видом.

 «Ну что, маленькая графиня? Какое у нас сегодня жаркое из дичи, дорогая! Я уже попробовал. Тысяча рублей, которую я заплатил за Тараса, была потрачена не зря. Он того стоит!

 Он сел рядом с женой, облокотившись на колени и взъерошив седые волосы.

— Каковы ваши приказания, маленькая графиня?

 — Видите ли, мой дорогой...  Что это за грязь? — сказала она, указывая на его жилет.  — Скорее всего, это соус, — добавила она с улыбкой.
 — Видите ли, граф, мне нужны деньги.

 Её лицо помрачнело.

 — О, маленькая графиня! ... и граф принялся рыться в карманах в поисках кошелька.

“Я очень много хочу, граф! Мне нужно пятьсот рублей”, - и, вынув
батистовый платок, она стала вытирать жилет мужа.

“Да, немедленно, немедленно! Эй, кто там? он позвал
таким тоном говорят только те, кто уверен, что те, кого они зовут, поспешат подчиниться. «Позови ко мне Дмитрия!»

 Дмитрий, молодой человек из хорошей семьи, выросший в доме графа и теперь управлявший всеми его делами, тихо вошёл в комнату.

 «Вот что мне нужно, мой дорогой друг», — сказал граф вошедшему почтительно поклонившемуся молодому человеку. — Принеси мне... — он на мгновение задумался, — да, принеси мне семьсот рублей, да! Но учти, не приноси мне такие потрёпанные и грязные купюры, как в прошлый раз, а принеси хорошие, чистые для графини.

— Да, Дмитрий, пожалуйста, чистые, — сказала графиня, глубоко вздохнув.


 — Когда вам их принести, ваше превосходительство? — спросил Дмитрий. — Позвольте сообщить вам... Но не волнуйтесь, — добавил он, заметив, что граф начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком приближающегося гнева. — Я забыл... Вы хотите, чтобы их принесли немедленно?

— Да, да, именно так! Принеси его. Отдай графине.

 — Какое сокровище этот Дмитрий, — добавил граф с улыбкой, когда молодой человек ушёл. — С ним никогда не бывает «невозможно»
 Это то, что я ненавижу!  Всё возможно.

  — Ах, деньги, граф, деньги!  Сколько горя они приносят в этот мир, — сказала графиня. — Но мне очень нужна эта сумма.
 — Ты, моя маленькая графиня, отъявленная транжира, — сказал граф и, поцеловав руку жены, вернулся в свой кабинет.

Когда Анна Михайловна вернулась от графа Безухова, деньги, все сто чистыми ассигнациями, уже лежали наготове под платком на столике графини.
Анна Михайловна заметила, что что-то встревожило графиню.


 — Ну что, душа моя? — спросила графиня.

«О, в каком ужасном он состоянии! Его не узнать, он так болен! Я пробыла там всего несколько минут и почти ничего не сказала...»

 «Аннет, ради всего святого, не отказывай мне», — начала графиня, краснея, что выглядело очень странно на её худом, благородном, пожилом лице, и достала деньги из-под платка.

Анна Михайловна мгновенно догадалась о её намерении и наклонилась, чтобы в нужный момент обнять графиню.

 «Это от меня Борису, на его костюм».

 Анна Михайловна уже обнимала её и плакала.  Графиня
Они тоже плакали. Они плакали, потому что были друзьями, потому что были добросердечными, потому что им — друзьям детства — приходилось думать о такой низменной вещи, как деньги, и потому что их юность закончилась...
Но эти слёзы были приятны им обоим.





Глава XVIII

Графиня Ростова с дочерьми и большим количеством гостей уже сидела в гостиной. Граф пригласил господ в свой кабинет и показал им свою коллекцию турецких трубок. Время от времени он выходил и спрашивал: «Она ещё не пришла?» Они
ожидали Марью Дмитриевну Ахросимову, известную в обществе как le
terrible dragon, даму, отличавшуюся не богатством или титулом, а здравым смыслом и откровенной прямотой в высказываниях. Марья Дмитриевна была известна как императорской семье, так и всей Москве и Петербургу, и оба города удивлялись ей, втайне посмеивались над её грубостью и рассказывали о ней хорошие истории, но тем не менее все без исключения уважали и боялись её.

В комнате графа, наполненной табачным дымом, они говорили о войне, объявленной в манифесте, и о
вербовка. Никто из них ещё не видел манифеста, но все знали, что он появился. Граф сидел на диване между двумя гостями, которые курили и разговаривали. Он не курил и не разговаривал, но, склонив голову, сначала обратился к Он с явным удовольствием поглядывал то в одну сторону, то в другую, наблюдая за курильщиками, и прислушивался к разговору двух своих соседей, которых он подначивал друг против друга.

 Один из них был болезненного вида, чисто выбритым гражданским с худым и морщинистым лицом, уже стареющим, хотя он был одет как самый модный молодой человек. Он сидел, закинув ноги на диван, как у себя дома, и, глубоко засунув в рот янтарный мундштук,
втягивал дым, судорожно зажмуривая глаза. Это был старый холостяк Шиншин,
двоюродный брат графини, человек «с острым языком»
как говорили в московском обществе. Казалось, он снисходительно относился к своему собеседнику. Тот, свежий, румяный гвардейский офицер,
безупречно выбритый, причесанный и застегнутый на все пуговицы, держал трубку в зубах и красными губами нежно втягивал дым, выпуская его кольцами из своего красивого рта. Это был поручик Берг, офицер Семёновского полка, с которым Борис должен был отправиться в действующую армию. Наташа дразнила свою старшую сестру Веру, говоря о Берге как о её «женихе»
Он внимательно слушал. Его любимым занятием, когда он не играл в бостон, карточную игру, которую он очень любил, было слушать, особенно когда ему удавалось натравить друг на друга двух болтунов.


— Ну что ж, старина, mon tr;s honorable Альфонс Карлович, — сказал Шиншин, иронически смеясь и смешивая самые обычные русские выражения с изысканными французскими фразами, что было особенностью его речи. «Vous comptez vous faire des rentes sur l’;tat; *
вы хотите что-то заработать на своей компании?»

 * Вы рассчитываете получать доход от государства.

— Нет, Пётр Николаевич, я только хочу сказать, что в кавалерии
преимуществ гораздо меньше, чем в пехоте. Просто взгляните на моё
положение сейчас, Пётр Николаевич...

 Берг всегда говорил тихо, вежливо и очень точно.
Его разговор всегда касался только его самого; он сохранял спокойствие и молчал, когда речь заходила о чём-то, не имеющем прямого отношения к нему. Он мог часами хранить молчание, не смущаясь сам и не заставляя смущаться других, но как только разговор касался его самого, он начинал говорить
обстоятельно и с видимым удовольствием.

 «Подумайте о моём положении, Пётр Николаевич. Будь я в кавалерии, я бы получал не больше двухсот рублей в четыре месяца, даже в чине поручика; но теперь я получаю двести тридцать», — сказал он, глядя на Шиншина и графа с радостной, приятной улыбкой, как будто для него было очевидно, что его успех всегда должен быть главным желанием всех остальных.

«Кроме того, Пётр Николаевич, перейдя в гвардию
я окажусь на более видном положении, — продолжал Берг, — и
В пешей гвардии вакансии случаются гораздо чаще. А потом, только подумайте, что можно сделать с двумястами тридцатью рублями! Мне даже удаётся немного откладывать и посылать что-нибудь отцу, — продолжал он, выпуская кольцо дыма.

 «La balance y est... * Немец умеет обдирать кремни, как гласит пословица», — заметил Шиншин, переложив трубку в другую сторону рта и подмигнув графу.

 * Значит, квадраты имеют значение.

Граф расхохотался. Другие гости, увидев, что Шиншин говорит, подошли послушать. Берг, не замечая иронии или безразличия,
Он продолжал объяснять, как, перейдя в гвардию, он уже
опередил своих старых товарищей по кадетскому корпусу; как в военное время
командира роты могут убить, и он, как старший по званию в роте,
может легко занять его место; как он популярен в полку и как доволен им его отец. Берг явно наслаждался
рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал, что у других тоже могут быть свои интересы. Но всё, что он говорил, было так мило и сдержанно, а наивность его юношеского эгоизма была так очевидна, что он обезоружил своих слушателей.

— Что ж, мой мальчик, куда бы ты ни отправился — пешком или верхом, — я ручаюсь, что ты не пропадёшь, — сказал Шиншин, похлопав его по плечу и подняв ноги с дивана.

 Берг радостно улыбнулся.  Граф в сопровождении гостей вошёл в гостиную.

Незадолго до большого ужина собравшиеся гости, ожидавшие приглашения к закуске, * избегали долгих разговоров, но считали необходимым двигаться и разговаривать, чтобы показать, что они совсем не жаждут есть. Хозяин и хозяйка смотрят на дверь и время от времени переглядываются.
а гости пытаются угадать по этим взглядам, кого или чего они ждут — какого-то важного родственника, который ещё не пришёл, или блюдо, которое ещё не готово.

 * Закуски.

 Пьер пришёл как раз к ужину и неловко устроился в центре гостиной на первом попавшемся стуле, преградив всем путь. Графиня пыталась разговорить его,
но он продолжал наивно оглядываться по сторонам сквозь очки, как будто
кого-то искал, и отвечал на все её вопросы односложно. Он
был на пути и был единственным, кто не заметил этого факта. Большинство
гостей, зная о происшествии с медведем, с любопытством смотрели
на этого большого, крепкого, тихого человека, недоумевая, как такой неуклюжий, скромный
парень мог так подшутить над полицейским.

“Вы недавно приехали?” графиня спросила его.

“Да, мадам”, - ответил он, оглядываясь.

“ Вы еще не видели моего мужа?

“ Нет, мадам. Он довольно неуместно улыбнулся.

“ Я полагаю, вы недавно были в Париже? Полагаю, это очень
интересно.

“Очень интересно”.

Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Последняя
поняла, что ее просят развлечь этого молодого человека, и
присев рядом с ним, начала говорить о его отце; но он
отвечал ей, как и графине, только односложно. Остальные
Все гости разговаривали друг с другом. “ Разумовские... Это
было очаровательно... Вы очень добры... — Графиня Араксина... — послышалось со всех сторон. Графиня встала и вышла в бальный зал.

 — Марья Дмитриевна? — послышался оттуда её голос.

 — Сама, — послышался грубый ответ, и Марья Дмитриевна
вошла в комнату.

Все незамужние дамы и даже замужние, кроме самых
старших, встали. Марья Дмитриевна остановилась у двери. Высокая и
дородная, с высоко поднятой пятидесятилетней головой, покрытой
седыми кудрями, она стояла, оглядывая гостей, и неторопливо
поправляла широкие рукава, словно закатывая их. Марья Дмитриевна всегда говорила по-русски.

— Здоровья и счастья той, в чей день мы собрались, и её детям, — сказала она своим громким, звучным голосом, заглушившим все остальные.
 — Ну что ж, старый грешник, — продолжила она, повернувшись к графу
— Ты, я думаю, скучаешь в Москве?
 Негде поохотиться с твоими собаками? Но что поделаешь, старик?
Только посмотри, как растут эти птенчики, — и она указала на девочек.
 — Хочешь не хочешь, а придётся искать им мужей...»

 — Ну, — сказала она, — как мой казак? (Марья Дмитриевна
всегда называла Наташу казачкой) и погладила девочку по руке, когда та бесстрашно и весело подошла, чтобы поцеловать её руку. «Я знаю, что она проказница,
но она мне нравится».

 Она достала из своего огромного ридикюля пару грушевидных рубиновых серёжек и,
отдав их румяной Наташе, которая сияла от удовольствия,
что у неё такой праздник, она тут же отвернулась и обратилась к
Пьеру.

 «Э, э, друг! Подойди-ка сюда, — сказала она, понизив голос.
— Подойди-ка, друг мой...» — и она зловеще засучила рукава ещё выше.
Пьер подошёл, по-детски глядя на неё сквозь очки.

— Подойди ближе, подойди ближе, друг! Раньше я была единственной, кто говорил твоему отцу правду, когда он был в фаворе, а в твоём случае это мой очевидный долг. Она сделала паузу. Все молчали, ожидая продолжения.
Следуйте за мной, ведь это явно была только прелюдия.

 «Отличный парень! Честное слово! Отличный парень!.. Его отец лежит на смертном одре,
а он развлекается тем, что сажает полицейского верхом на медведя! Стыдитесь,
сэр, стыдитесь! Лучше бы вы пошли на войну».

 Она отвернулась и подала руку графу, который едва сдерживал смех.

— Что ж, полагаю, нам пора за стол, — сказала Марья  Дмитриевна.


Граф вошёл первым, ведя под руку Марью Дмитриевну, за ним следовала графиня под руку с гусарским полковником, человеком для них важным, потому что
Николай должен был ехать с ним в полк; затем вошла Анна Михайловна с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина вошла с Николаем. За ними последовали другие пары, заполнившие весь зал, и, наконец, дети, гувернёры и гувернантки. Лакеи начали расходиться, заскрипели стулья, на галерее заиграл оркестр, и гости расселись по своим местам. Затем звуки домашнего оркестра графа сменились стуком ножей и вилок, голосами гостей и
Мягкие шаги лакеев. На одном конце стола сидела графиня с
 Марьей Дмитриевной справа и Анной Михайловной слева,
другие дамы сидели дальше. На другом конце стола сидел граф,
слева от него — гусарский полковник, а справа — Шиншин и другие мужчины. Посреди длинного стола с одной стороны сидели
взрослые молодые люди: Вера рядом с Бергом, а Пьер рядом с Борисом;
с другой стороны — дети, гувернёры и гувернантки. Из-за хрустальных графинов и ваз с фруктами граф то и дело поглядывал на своего
Он смотрел на свою жену и её высокую шляпку с голубыми лентами и усердно наполнял бокалы соседей, не забывая и о своём. Графиня, в свою очередь, не забывая о своих обязанностях хозяйки, бросала многозначительные взгляды из-за ананасов на своего мужа, чьё лицо и лысая голова, казалось, из-за своего покраснения ещё больше контрастировали с его седыми волосами. В дамской части зала всё время слышался ровный гул голосов, в мужской — голоса звучали всё громче и громче, особенно голос гусарского полковника, который, всё больше краснея, ел и пил так
так, что граф держал его в качестве образца для других гостей. Берг с нежной улыбкой говорил Вере, что любовь — это не земное, а небесное чувство. Борис рассказывал своему новому другу Пьеру, кто эти гости, и обменивался взглядами с Наташей, которая сидела напротив. Пьер мало говорил, но разглядывал новые лица и много ел. Из двух супов он выбрал черепаховый с пикантными клецками и
перешёл к мясу, не пропустив ни одного блюда и ни одного вина.
Последние дворецкий таинственным образом преподнёс, завернув в
Он взял салфетку, лежавшую за плечами соседа, и прошептал: «Сухая мадейра»... «Венгерское»... или «Рейнское вино», в зависимости от обстоятельств.  Из четырёх хрустальных бокалов с выгравированной монограммой графа, стоявших перед его тарелкой, Пьер наугад выбрал один и с наслаждением выпил, глядя на других гостей со всё возрастающей дружелюбностью. Наташа, сидевшая напротив, смотрела на Бориса так, как смотрят тринадцатилетние девочки на мальчиков, в которых они влюблены и которых только что впервые поцеловали.  Иногда такой же взгляд падал на Пьера, и это было забавно
Живой взгляд маленькой девочки заставил его рассмеяться, сам не зная почему.

 Николас сидел на некотором расстоянии от Сони, рядом с Жюли Карагиной, с которой он снова разговаривал с той же непроизвольной улыбкой.  Соня улыбалась, но её явно мучила ревность; то она бледнела, то краснела и напрягала все свои чувства, чтобы подслушать, о чём говорят Николас и Жюли. Гувернантка то и дело оглядывалась по сторонам, словно готовясь возмутиться любому неуважению по отношению к детям.
 Учитель немецкого пытался запомнить все блюда, вина и
и виды десертов, чтобы отправить полное описание ужина
своим друзьям в Германии; и он очень обиделся, когда мимо него
прошёл дворецкий с бутылкой, завёрнутой в салфетку. Он нахмурился,
пытаясь сделать вид, что не хочет этого вина, но был уязвлён, потому
что никто не понял бы, что он хотел его не для того, чтобы утолить
жажду, и не из жадности, а просто из добросовестного стремления к
знаниям.





ГЛАВА XIX
В мужской части стола разговор становился всё более оживлённым.
Полковник сообщил им, что уже было объявлено о начале войны
в Петербурге и что копия, которую он сам видел, была в тот же день отправлена с курьером главнокомандующему.

 «И какого чёрта мы собираемся воевать с Бонапартом?» заметил
 Шиншин. «Он прекратил кудахтанье Австрии, и я боюсь, что скоро настанет наша очередь».

 Полковник был крупным, высоким, тучным немцем, явно преданным службе и патриотично настроенным по отношению к России. Он возмутился замечанием Шиншина.

 «Это ради справедливости, мой добрый сэр, — сказал он с немецким акцентом, — ради справедливости, о которой знает император.»
в манифесте он заявляет, что не может равнодушно смотреть на опасность, угрожающую России, и что безопасность и достоинство империи, а также святость её союзов... — последнее слово он произнёс с особым ударением, как будто в нём заключалась суть дела.


 Затем, обладая безошибочной официальной памятью, которая была ему свойственна, он повторил первые слова манифеста:

... и желание, которое является единственной и абсолютной целью императора, — установить мир в Европе на прочном фундаменте — теперь побудило его отправить часть армии за границу и создать новые условия
для достижения этой цели.

 «Вот, мой дорогой сэр, это...» — заключил он, с достоинством выпив бокал вина и глядя на графа в ожидании одобрения.

 «Connaissez-vous le Proverbe: «Иероним, Иероним, не броди, а дома пряди!»?» — сказал Шиншин, нахмурив брови и улыбнувшись. «Cela nous convient ; merveille.*(2) Суворов теперь — он знал, что делает; но они обыграли его ; plate couture,*(3) и где теперь искать Суворовых? Je vous demande un peu,” *(4) — сказал он, постоянно переходя с французского на русский.

 *Знаете пословицу?

 *(2) Это нас вполне устраивает.

 *(3) Пустота.

 *(4) Я просто спрашиваю тебя об этом.

 «Мы должны сражаться до последней капли нашей крови! — сказал полковник, ударив кулаком по столу. — И мы должны сражаться за нашего императора, и тогда всё будет хорошо. И мы должны обсуждать это как можно меньше...» он особенно
указал на слово «возможный»... «как воз-з-можный», — закончил он,
снова поворачиваясь к графу. «Вот как на это смотрят старые гусары, и
на этом всё! А как вы, молодой человек и молодой гусар,
как вы об этом судите?» — добавил он, обращаясь к Николаю, который, когда он
Услышав, что речь зашла о войне, он отвернулся от своего собеседника, сосредоточив внимание на полковнике.

 «Я полностью разделяю ваше мнение», — ответил Николас, вспыхнув.
Он перевернул тарелку и начал передвигать бокалы с такой решимостью и отчаянием, как будто в этот момент ему грозила серьёзная опасность. «Я убеждён, что мы, русские, должны либо умереть, либо победить», — заключил он.
После этих слов он, как и другие, осознал, что его высказывания были слишком восторженными и эмоциональными для данного случая и поэтому неуместными.

«То, что вы сейчас сказали, было великолепно!» — сказала его партнёрша Жюли.

 Соня вся дрожала и покраснела до ушей, а потом и до шеи и плеч, пока Николас говорил.

 Пьер выслушал речь полковника и одобрительно кивнул.

 «Отлично», — сказал он.

 «Молодой человек — настоящий гусар!» — крикнул полковник, снова стукнув по столу.

— Что ты там так шумишь? — внезапно раздался с другого конца стола низкий голос Марии  Дмитриевны.
 — Зачем ты стучишь по столу? — спросила она.
гусар: “А почему вы волнуетесь? Вы думаете, французы
здесь?”

“Я говорю о перемирии”, - ответил гусар с улыбкой.

“Это все из-за войны”, - прокричал граф через стол. “Вы
знаете, что мой сын уезжает, Мария Дмитриевна? Мой сын уезжает”.

“У меня четверо сыновей служат в армии, но я все равно не волнуюсь. Всё в руках Божьих. Ты можешь умереть в своей постели, а можешь быть помилован Богом в бою, — ответила Мария Дмитриевна низким голосом, который легко разносился по всему столу.

 — Это правда!

 Разговоры снова сосредоточились на дамах, сидевших в одном конце стола
а мужская — в другой.

«Ты не попросишь, — говорил младший брат Наташи, — я знаю, что не попросишь!»

«Попрошу», — ответила Наташа.

Её лицо вдруг вспыхнуло от безрассудной и радостной решимости. Она привстала, взглядом приглашая Пьера, сидевшего напротив, выслушать то, что она собиралась сказать, и повернулась к матери:

— Мама! — прозвенели чистые контральтовые нотки её детского голоса,
которые были слышны по всему столу.

 — Что такое? — спросила графиня, вздрогнув, но, увидев по лицу дочери, что та просто шалит, погрозила ей пальцем
строго, угрожающим и запрещающим движением головы.

Разговор был приглушён.

«Мама! Какие сладости мы будем есть?» — и голос Наташи зазвучал ещё твёрже и решительнее.

Графиня попыталась нахмуриться, но не смогла. Марья Дмитриевна погрозила своим толстым пальцем.

«Казак!» — сказала она угрожающе.

Большинство гостей, не зная, как отнестись к этой выходке, посмотрели на старших.

«Тебе лучше быть осторожнее!» — сказала графиня.

«Мамочка! Какие сладости мы будем есть?» — снова весело и дерзко вскрикнула Наташа, уверенная, что её шалость будет принята благосклонно.

Соня и толстый маленький Петя покатились со смеху.

«Видишь! Я же говорила», — прошептала Наташа своему маленькому брату и Пьеру, снова взглянув на него.

«Ледяной десерт, но тебе не достанется», — сказала Марья Дмитриевна.

Наташа поняла, что бояться нечего, и осмелела даже в присутствии Марьи Дмитриевны. Марья Дмитриевна.

“Мария Дмитриевна! Какой пудинг со льдом? Я не люблю мороженое.
”Морковное мороженое".

“Нет!” - воскликнул я. "Я не люблю мороженое".

“Морковное мороженое". Какого рода, Мария Дмитриевна? Какого рода? она почти закричала;
“Я хочу знать!”

Мария Дмитриевна и графиня расхохотались, и все остальные
Гости присоединились к веселью. Все смеялись не над ответом Марьи Дмитриевны,
а над невероятной смелостью и сообразительностью этой маленькой девочки,
которая осмелилась так разговаривать с Марьей Дмитриевной.

 Наташа успокоилась только после того, как ей сказали, что будет ананасовый лёд. Перед подачей льда всем разлили шампанское. Оркестр снова заиграл, граф и графиня поцеловались, а гости,
встав со своих мест, подошли, чтобы «поздравить» графиню, и
через стол чокнулись бокалами с графом, детьми и
друг с другом. Снова забегали лакеи, заскрипели стулья, и гости в том же порядке, в котором они вошли, но с раскрасневшимися лицами, вернулись в гостиную и в кабинет графа.






Глава XX
Были раздвинуты карточные столы, расставлены наборы для игры в бостон, и гости графа расположились кто в двух гостиных, кто в гостиной, кто в библиотеке.

Граф, державший карты веером, с трудом сдерживался, чтобы не погрузиться в свой обычный послеобеденный сон, и смеялся над всем подряд.
Молодые люди по наущению графини собрались вокруг клавикорда и арфы.
Жюли по всеобщей просьбе сыграла первой. После того как она
сыграла на арфе небольшую пьесу с вариациями, она присоединилась к другим барышням, которые просили Наташу и Николая, известных своим музыкальным талантом, что-нибудь спеть. Наташа, с которой обращались как со взрослой, явно очень гордилась этим, но в то же время стеснялась.

— Что будем петь? — спросила она.

 — «Ручей», — предложил Николас.

 — Ну, тогда давай поторопимся. Борис, иди сюда, — сказала Наташа.
 — А где Соня?

Она огляделась и, увидев, что подруги нет в комнате, побежала искать её.

 Забежав в комнату Сони и не найдя её там, Наташа побежала в детскую, но Сони не было и там.  Наташа решила, что
она, должно быть, лежит на сундуке в коридоре.  Сундук в коридоре был
местом скорби для младшего женского поколения в доме Ростовых. И действительно, Соня лежала лицом вниз на грязной перине, которую
уложила над сундуком няня, скомкав под собой прозрачное розовое
платье, закрыв лицо тонкими пальцами и всхлипывая
Она так сильно дрожала, что её маленькие обнажённые плечи тряслись.
Лицо Наташи, которое всё это время было таким сияющим и счастливым, внезапно изменилось: её взгляд стал неподвижным, а затем по её широкой шее пробежала дрожь, и уголки её губ опустились.


— Соня! Что это? Что случилось?.. О-о-о... О-о-о... О-о-о!..»
Наташа широко раскрыла рот, отчего стала выглядеть совсем некрасиво, и
начала плакать, как ребёнок, сама не зная почему, кроме того, что Соня
плакала. Соня попыталась поднять голову, чтобы ответить, но не смогла и
ещё глубже спрятала лицо в подушку. Наташа плакала, сидя на
Соня лежала на перине в синюю полоску и обнимала подругу. С усилием Соня села и начала вытирать глаза и объяснять.


«Николай уезжает через неделю, его... бумаги... пришли... он сам мне сказал... но я всё равно не должна плакать», — и она показала листок, который держала в руке, — со стихами, которые написал Николай. — «Всё равно я не должна плакать, но ты не можешь... никто не может понять...» какая у него душа!»

И она снова заплакала, потому что у него была такая благородная душа.

«Тебе хорошо говорить... Я не завидую... Я люблю тебя и
Борис тоже, — продолжала она, немного оправившись, — он милый...
 у тебя нет никаких препятствий... Но Николай — мой двоюродный брат...
 нужно бы... самому митрополиту... и даже тогда это невозможно.
И кроме того, если она скажет маме» (Соня считала графиню своей матерью и называла её так),
«что я порчу  карьеру Николая и что я бессердечная и неблагодарная, в то время как на самом деле... Бог мне свидетель, — и она перекрестилась, — я так люблю её и всех вас, только Веру... И за что? Что я такого сделала
для неё? Я так благодарна тебе, что с радостью пожертвовала бы всем, только у меня ничего нет...»

 Соня не смогла договорить и снова закрыла лицо руками и зарылась в перину. Наташа начала утешать её, но по её лицу было видно, что она понимает всю серьёзность проблемы подруги.

“ Соня, ” вдруг воскликнула она, как будто догадалась об истинной
причине печали своей подруги, “ я уверена, Вера что-то сказала тебе
после обеда? Не так ли?

“Да, эти стихи Николас написал сам, а я скопировала некоторые другие,
и она нашла их у меня на столе и сказала, что покажет их маме, и что я неблагодарная, и что мама никогда не позволит ему жениться на мне, а что он женится на Жюли. Ты же видишь, как он с ней весь день... Наташа, что я такого сделала, чтобы заслужить это?..

 И она снова начала рыдать, ещё горше, чем прежде. Наташа подняла её, обняла и, улыбаясь сквозь слёзы, начала утешать.


 «Сонюшка, не верь ей, милая! Не верь ей! Помнишь, как мы с Николаем, втроём, разговаривали в гостиной
в комнате после ужина? Ну, мы же договорились, как всё будет. Я уже не помню, как именно, но разве ты не помнишь, что всё можно было устроить и как это было здорово? Брат дяди Шиншина
женился на своей двоюродной сестре. А мы с тобой всего лишь троюродные брат и сестра, знаешь ли.
 И Борис говорит, что это вполне возможно. Ты же знаешь, я ему всё рассказал. А он такой умный и такой хороший!» — сказала Наташа. «Не плачь, Соня, милая, дорогая Соня!» — и она поцеловала её и засмеялась. «Вера злая, не обращай на неё внимания! И всё будет хорошо
и она ничего не скажет маме. Николай сам ей расскажет, а на Жюли ему наплевать».

 Наташа поцеловала её в макушку.

 Соня села. Котёнок просиял, глаза его заблестели, и он, казалось, был готов поднять хвост, спрыгнуть на своих мягких лапках и начать играть с клубком, как и положено котёнку.

 — Ты так думаешь?.. Правда? В самом деле? сказала она, быстро приглаживая свое
платье и волосы.

“В самом деле, в самом деле!” - ответила Наташа, заправляя хрустящую прядь, которая
выбилась из-под кос подруги.

Оба рассмеялись.

“Что ж, пойдем и споем ”The Brook".

“Пойдем!”

— Знаешь, этот толстый Пьер, который сидел напротив меня, такой смешной! — сказала
Наташа, вдруг останавливаясь. — Я так счастлива!

И она побежала по коридору.

Соня, стряхивая с себя прилипший пух и пряча стихи за пазуху, поближе к своей костлявой маленькой груди, побежала за Наташей по коридору в гостиную с раскрасневшимся лицом и лёгкими, радостными шагами. По просьбе гостей молодые люди
исполнили квартет «Ручей», который привёл всех в восторг.
Затем Николас спел песню, которую только что выучил:

 Ночью, в лунном сиянии
 Как сладостно, когда фантазии блуждают свободно,
 Чувствовать, что в этом мире есть кто-то,
 Кто думает только о тебе!

 Что, пока её пальцы касаются арфы,
 Изливая сладкую музыку над долиной,
 Её сердце так же наполняется любовью к тебе,
 Она вздыхает, обращаясь к тебе...

 День или два, и блаженство будет нетронутым,
 Но о! до тех пор я не смогу жить!...

Не успел он дочитать последний куплет, как молодые люди начали готовиться к танцам в большом зале. С галереи доносились топот ног и покашливание музыкантов.


Пьер сидел в гостиной, где Шиншин вовлёк его, как человека, недавно вернувшегося из-за границы, в политический разговор, к которому присоединились ещё несколько человек, но который наскучил Пьеру. Когда заиграла музыка,
вошла Наташа и, подойдя прямо к Пьеру, сказала, смеясь и краснея:

«Мама велела мне пригласить тебя на танец».

«Я боюсь перепутать фигуры, — ответил Пьер, — но если ты будешь моей учительницей...» И, опустив свою большую руку, он протянул её стройной маленькой девочке.

 Пока пары занимали свои места, а музыканты настраивали инструменты,
Пьер сел рядом со своей маленькой партнёршей. Наташа была совершенно счастлива; она танцевала со взрослым мужчиной, который недавно вернулся из-за границы. Она сидела на видном месте и разговаривала с ним как взрослая дама.
 В руке у неё был веер, который ей дала одна из дам.
Приняв позу светской дамы (бог знает, когда и где она этому научилась), она разговаривала со своим партнёром, обмахиваясь веером и улыбаясь.

 «Боже мой, боже мой! Только взгляните на неё!» — воскликнула графиня, проходя через бальный зал и указывая на Наташу.

 Наташа покраснела и засмеялась.

“ Ну, в самом деле, мама! Зачем тебе это? Чему тут удивляться
?


В разгар третьего экзерсиса раздался грохот отодвигаемых стульев
в гостиной, где граф и Мария Дмитриевна
играли в карты с большинством самых знатных и
посетители постарше. Теперь они, потягиваясь после столь долгого сидения,
и, надев кошельки и записные книжки, вошли в бальный зал. Первыми вошли Марья Дмитриевна и граф, оба с весёлыми лицами. Граф с игривой церемонностью, в некотором роде балетной, предложил ей руку.
Он протянул руку Марии Дмитриевне. Он выпрямился, и его лицо озарила улыбка галантного кавалера.
Как только закончилась последняя фигура экосеза, он хлопнул в ладоши, подзывая музыкантов, и крикнул в их сторону, обращаясь к первой скрипке:

«Семён! Ты знаешь „Дэниела Купера“?»

Это был любимый танец графа, который он танцевал в юности.
(Строго говоря, Дэниел Купер был одной из фигур англеза.)

 «Посмотрите на папу!» — крикнула Наташа на весь зал и, совершенно забыв, что танцует со взрослым партнёром, наклонилась к нему.
Она склонила кудрявую голову к коленям, и вся комната зазвенела от её смеха.

 И действительно, все в комнате с удовольствием улыбались, глядя на
весёлого пожилого джентльмена, который стоял рядом со своей высокой и статной партнёршей,
 Марьей Дмитриевной, изгибался, отбивал такт, расправлял плечи, вытягивал пальцы ног, легонько притопывал и улыбкой, которая всё больше и больше расплывалась на его круглом лице, готовил зрителей к тому, что должно было последовать. Как только провокационно-гейские
черты Дэниела Купера (чем-то напоминающие черты весёлого крестьянина
Когда зазвучал танец) все двери бального зала внезапно распахнулись, и в них появились крепостные — мужчины с одной стороны, женщины с другой.
Они с сияющими лицами пришли посмотреть, как веселится их хозяин.

«Вы только посмотрите на хозяина! Настоящий орёл!» громко заметила няня, стоя в одном из дверных проёмов.

Граф хорошо танцевал и знал об этом. Но его партнёрша не умела и не хотела хорошо танцевать. Её огромная фигура стояла прямо, мощные руки были опущены (она отдала свой ридикюль графине), и только её
суровое, но красивое лицо действительно присоединилось к танцу. То, что выражала вся пухлая фигура графа, у Марьи Дмитриевны находило
выражение только в её всё более и более сияющем лице и дрожащем носу.
Но если граф, всё более и более входя во вкус, очаровывал
зрителей неожиданностью своих ловких манёвров и проворством, с
которым он скакал на своих лёгких ногах, то Марья
Дмитриевна производила не меньшее впечатление лёгкими движениями — малейшим усилием, необходимым для того, чтобы пошевелить плечами или согнуть руки при повороте, или топнуть
ее ноги, которые все оценили с учетом ее размера и привычной
тяжести. Танец вырос живее и живее. Другие пары не могли
привлечь ни на минуту внимания к своим собственным эволюциям и не делали этого
даже не пытались этого сделать. Все наблюдали за графом и Марией Дмитриевной.
Nat;sha тянула все на рукава или платье, призывая их к
“посмотрите на папа!”, хотя, как это они не отрывали глаз от
пара. В перерывах между танцами граф, глубоко дыша, махал рукой и кричал музыкантам, чтобы те играли быстрее.  Быстрее, ещё быстрее и ещё быстрее;
Легко, ещё легче и совсем легко кружился граф, летая вокруг Марьи Дмитриевны, то на цыпочках, то на каблуках; пока,
развернув партнёршу к её месту, он не исполнил последнее па,
подняв мягкую ногу назад, склонив вспотевшую голову, улыбнувшись
и широко взмахнув рукой под грохот аплодисментов и хохот
Наташи. Оба партнёра остановились, тяжело дыша и вытирая лица
белыми носовыми платками.

«Вот как мы танцевали в наше время, моя дорогая», — сказал граф.

— Это был Дэниел Купер! — воскликнула Марья Дмитриевна, засучивая рукава и тяжело дыша.






Глава XXI
Пока в бальном зале Ростовых танцевали шестой англез под
музыку, которую фальшиво играли уставшие музыканты, а
уставшие лакеи и повара готовили ужин, у графа Безухова случился шестой удар. Врачи признали, что выздоровление невозможно. После немой
исповеди умирающему причастились, подготовили его к таинству соборования, и в его доме началась суматоха
и трепетное ожидание, обычное в такие моменты. Снаружи, за воротами,
собралась группа гробовщиков, которые прятались всякий раз, когда подъезжала карета.
Они ждали важного заказа на дорогие похороны.
 Военный губернатор Москвы, который
старательно отправлял адъютантов справляться о здоровье графа, сам
приехал в тот вечер, чтобы в последний раз попрощаться со знаменитым
придворным вельможей Екатерининской эпохи графом Безуховым.

В великолепном зале для приёмов было многолюдно. Все почтительно встали, когда военный губернатор, пробыв там около получаса, вышел.
Проведя час наедине с умирающим, он потерял сознание, едва кивнув в ответ на поклоны и стараясь как можно быстрее уйти от взглядов врачей, духовенства и родственников. Князь
Василий, который за последние несколько дней похудел и побледнел,
сопровождал его до двери, несколько раз тихо повторяя что-то ему на ухо.

Когда военный губернатор ушёл, князь Василий в одиночестве сел на стул в бальном зале, закинув одну ногу на другую, облокотился на колено и закрыл лицо руками. После
Посидев так некоторое время, он поднялся и, испуганно оглядевшись по сторонам,
необычайно торопливыми шагами направился по длинному коридору,
ведущему в заднюю часть дома, в комнату старшей принцессы.

 Те, кто находился в тускло освещённой приёмной, говорили
нервным шёпотом и замолкали всякий раз, когда кто-то входил в комнату
умирающего или выходил из неё, и смотрели на дверь, которая слегка
скрипела при открывании, глазами, полными любопытства или ожидания.

«Границы человеческой жизни ... установлены и не могут быть превышены», — сказал пожилой священник женщине, которая присела рядом
Она стояла рядом с ним и наивно слушала его слова.

«Интересно, не поздно ли для соборования?» — спросила дама, добавив титул священника, как будто у неё не было собственного мнения на этот счёт.

«Ах, мадам, это великое таинство», — ответил священник, проводя рукой по тонким седым прядям, зачёсанным назад на его лысой голове.

«Кто это был? Сам военный губернатор? спросили в
другом конце комнаты. “Какой он молодо выглядящий!”

“Да, и ему за шестьдесят. Я слышал, граф больше не признает
любой. Они хотели совершить таинство елеосвящения”.

“Я знал человека, который принимал это причастие семь раз”.

Вторая принцесса только что вышла из комнаты больной с красными от слез глазами
и села рядом с доктором Лорреном, который сидел в
изящной позе под портретом Екатерины, опершись локтем на
стол.

“Красивая”, - сказал врач в ответ на замечание по поводу
погода. — Погода прекрасная, княгиня; к тому же в Москве
чувствуешь себя как в деревне.

 — Да, действительно, — со вздохом ответила княгиня.  — Так что же, ему можно дать что-нибудь выпить?

Лоррен задумался.

«Он принял лекарство?»

«Да».

Врач взглянул на часы.

«Налейте стакан кипячёной воды и добавьте щепотку винного камня», — и он показал своими тонкими пальцами, что значит «щепотка».

«Никогда ещё не было такого, — говорил немецкий врач своему адъютанту, — чтобы через час после первого удара случился второй».

«И каким же хорошо сохранившимся мужчиной он был!» — заметил адъютант.
«И кто унаследует его состояние?» — добавил он шёпотом.

«Он не будет просить милостыню», — с улыбкой ответил немец.

Все снова посмотрели на дверь, которая скрипнула, когда вошёл второй
принцесса отправилась в питье, которое она приготовила по
Инструкции по Лоррена. Немец доктор подошел к Лоррен.

“Ты думаешь, он может длиться до утра?” - спросил немец,
обращаясь Лоррена на французском языке, который он плохо выражен.

Лоррен, поджав свои губы, махнул резко негативное пальцем перед
нос.

— Сегодня вечером, не позже, — сказал он тихо и отошёл в сторону с благопристойной улыбкой самодовольства от того, что смог ясно понять и описать состояние пациента.

 Тем временем князь Василий открыл дверь в комнату княжны.

В этой комнате было почти темно; только две крошечные лампадки горели перед иконами, и стоял приятный запах цветов и жжёных пастилок.
Комната была заставлена мелкой мебелью, комодами,
шкафами и маленькими столиками. За ширмой виднелось одеяло на высокой белой перине. Залаяла маленькая собачка.

«А, это ты, кузен?»

Она встала и пригладила волосы, которые, как обычно, были такими гладкими, что казалось, будто они сливаются с её головой и покрыты лаком.


 «Что-то случилось?» — спросила она. «Я так напугана».

— Нет, ничего не изменилось. Я пришёл только для того, чтобы поговорить о делах,
Катишь, — * пробормотал принц, устало опускаясь в кресло, которое она только что освободила. — Должен сказать, ты согрела это место, — заметил он. — Что ж, садись: давай поговорим.

 *Катрин.

— Я подумала, что, может быть, что-то случилось, — сказала она с неизменным, каменно-суровым выражением лица и, сев напротив князя, приготовилась слушать.

 — Я хотела вздремнуть, mon cousin, но не могу.

 — Ну что же, моя дорогая? — сказал князь Василий, взяв её за руку и наклонив её книзу, как он делал всегда.

Было ясно, что это «ну?» относилось ко многому, что они оба понимали, не называя по имени.

 Княжна, у которой было прямое, негибкое тело и неестественно длинные для её возраста ноги, смотрела прямо на князя Василия, и в её выразительных серых глазах не отражалось никаких чувств.  Затем она покачала головой и со вздохом взглянула на иконы.  Это можно было принять за выражение печали и набожности или за усталость и надежду на скорый отдых.  Князь
Василий понял это как выражение усталости.

«А я? — сказал он. — Думаешь, мне легче? Я такой же измученный
Я не хочу показаться назойливым, но всё же я должен поговорить с тобой, Катишь, очень серьёзно поговорить.


 Князь Василий больше ничего не сказал, и его щёки начали нервно подергиваться, то с одной стороны, то с другой, придавая его лицу неприятное выражение, которого никогда не было в гостиной.
 Его глаза тоже казались какими-то странными: то они смотрели дерзко и лукаво, то испуганно оглядывались по сторонам.


Принцесса, державшая на коленях свою маленькую собачку тонкими костлявыми
руками, внимательно смотрела в глаза принцу Василию.
Она явно решила не нарушать молчание первой, даже если ей придётся ждать до тех пор, пока
доброе утро.

“ Ну, видите ли, моя дорогая княгиня и кузина Екатерина Семеновна, ”
продолжал князь Василий, возвращаясь к своей теме, по-видимому, не без внутренней борьбы.
“ в такую минуту, как эта, надо думать
обо всем на свете. Нужно думать о будущем, обо всех вас... Я люблю вас
всех, как своих собственных детей, как вы знаете”.

Принцесса продолжала смотреть на него, не двигаясь, с тем же
тупым выражением.

— И, конечно, нужно учитывать мнение моей семьи, — продолжил принц Василий, раздражённо отодвигая от себя маленький столик и не глядя на
она. “ Ты знаешь, Катиша, что мы — ты, три сестры, Мамонтов и
моя жена — единственные прямые наследницы графа. Я знаю, я знаю, как тяжело
тебе говорить или думать о таких вещах. Мне не легче
но, моя дорогая, мне уже за шестьдесят, и я должен быть готов ко всему
. Вы знаете, что я послал за Пьером? Граф, — указывая на свой портрет, — решительно требовал, чтобы его вызвали.

 Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять,
думала ли она о том, что он только что сказал, или просто смотрела на него.

— Есть одна вещь, о которой я постоянно молю Бога, mon cousin, — ответила она. — Я молю Его быть милосердным к нему и позволить его благородной душе спокойно покинуть этот...

 — Да, да, конечно, — нетерпеливо перебил князь Василий, потирая лысину и сердито придвигая к себе маленький столик, который он отодвинул. “ Но... короче говоря, дело в том, что... Вы сами
знаете, что прошлой зимой граф составил завещание, по которому он оставил
все свое имущество не нам, своим прямым наследникам, а Пьеру.

“Он составил достаточно завещаний!” спокойно заметила принцесса. “Но он
не могу оставить наследство Пьеру. Пьер незаконнорожденный.”

“Но, мой милый”, - сказал вдруг князь Василий, хватаясь за маленький
столик и оживляясь и говоря быстрее: “что, если
написано письмо императору, в котором граф просит
Pierre’s legitimation? Вы понимаете, что с учетом услуг графа
его просьба будет удовлетворена?...”

Принцесса улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают, что знают о предмете разговора больше, чем те, с кем они разговаривают.


— Я могу рассказать вам больше, — продолжил князь Василий, взяв её за руку.
«Это письмо было написано, хотя и не отправлено, и император знал о нём. Вопрос только в том, было ли оно уничтожено? Если нет, то, как только всё кончится, — и князь Василий вздохнул, чтобы показать, что он имеет в виду под словами «всё кончится», — и бумаги графа будут вскрыты, завещание и письмо будут переданы императору, и прошение, верно, будет удовлетворено. Пьер получит всё как законный сын».

— А наша доля? — спросила принцесса с ироничной улыбкой, как будто могло случиться что угодно, только не это.

— Но, моя бедная Катич, это же ясно как божий день! Тогда он станет законным наследником всего, а ты ничего не получишь. Ты должна знать, моя дорогая, были ли написаны завещание и письмо и были ли они уничтожены. А если их каким-то образом не заметили, ты должна знать, где они, и найти их, потому что...

 — Что дальше? — перебила принцесса, язвительно улыбнувшись и не изменив выражения глаз. «Я женщина, и ты считаешь нас всех глупыми; но я знаю одно: незаконнорождённый сын не может наследовать...
un b;tard!»* — добавила она, как будто полагая, что такой перевод этого слова
докажет князю Василию несостоятельность его утверждения.

 * Ублюдок.

 — Ну, право, Катишь! Разве ты не понимаешь! Вы так умны, как же вы не понимаете, что если граф написал
письмо императору с просьбой признать Пьера законным сыном,
то из этого следует, что Пьер не будет Пьером, а станет графом Безуховым
и унаследует всё по завещанию? А если завещание и письмо не будут
уничтожены, то вам не останется ничего, кроме утешения
о том, что я была послушной, и обо всём, что из этого следует! * Это точно.

 * И обо всём, что из этого следует.

 «Я знаю, что завещание было составлено, но я также знаю, что оно недействительно.
А вы, мой кузен, похоже, считаете меня полной дурой», — сказала
принцесса с выражением, которое принимают женщины, когда им кажется, что они говорят что-то остроумное и язвительное.

— Моя дорогая княгиня Екатерина Семёновна, — нетерпеливо начал князь Василий, — я пришёл сюда не для того, чтобы препираться с вами, а для того, чтобы поговорить о ваших интересах как с родственницей, доброй, милой, верной родственницей. И я
Я в десятый раз повторяю тебе, что если письмо к императору и завещание в пользу Пьера находятся среди бумаг графа, то, моя дорогая девочка, ты и твои сестры не наследницы! Если ты мне не веришь, то поверь эксперту. Я только что разговаривал с Дмитрием Онуфричем (семейным поверенным), и он говорит то же самое.

 При этих словах в мыслях княжны, очевидно, произошла внезапная перемена.
Её тонкие губы побелели, но глаза остались прежними, а голос, когда она заговорила, претерпел такие изменения, которых она сама, очевидно, не ожидала.

— Это было бы прекрасно! — сказала она. — Я никогда ничего не хотела и не хочу сейчас.

 Она сбросила собачку с колен и разгладила платье.

 — И это благодарность — это признание для тех, кто пожертвовал всем ради него! — воскликнула она. — Это великолепно!
 Прекрасно! Я ничего не хочу, принц.

 — Да, но ты не одна такая. «Вот твои сёстры...»
— ответил князь Василий.

Но княжна не слушала его.

«Да, я давно это знала, но забыла. Я знала, что меня не ждёт ничего, кроме подлости, обмана, зависти, интриг и неблагодарности — всего того, что я ненавижу».
Самая чёрная неблагодарность — в этом доме...»

 «Ты что, не знаешь, где эта воля?» — настаивал князь  Василий, и его щёки задергались сильнее, чем когда-либо.

 «Да, я была дурой! Я всё ещё верила людям, любила их и жертвовала собой. Но преуспевают только низкие, подлые! Я знаю, кто интриговал!»

 Княгиня хотела встать, но князь удержал её за руку. У неё был вид человека, внезапно потерявшего веру во всё человечество.
Она сердито взглянула на свою спутницу.

«Ещё есть время, моя дорогая. Ты должна помнить, Катич, что это было
Всё это было сделано в порыве гнева, из-за болезни, а потом забыто. Наш долг, моя дорогая, — исправить его ошибку, облегчить его последние мгновения, не позволив ему совершить эту несправедливость, и не дать ему умереть с чувством, что он делает несчастными тех, кто...

 — Кто пожертвовал всем ради него, — вставила принцесса, которая снова встала бы, если бы принц не держал её так крепко. — Хотя он так и не смог этого оценить. Нет, мой кузен, — добавила она со вздохом, — я всегда буду помнить, что в этом мире не стоит ждать награды.
что в этом мире нет ни чести, ни справедливости. В этом мире человек
должен быть хитрым и жестоким”.

“Ну же, ну же! Будь благоразумен. Я знаю твое превосходное сердце”.

“Нет, у меня злое сердце”.

“Я знаю ваше сердце”, - повторил принц. “Я ценю вашу дружбу
и желаю, чтобы вы были такого же хорошего мнения обо мне. Не расстраивайтесь.
Давайте поговорим по-деловому, пока ещё есть время, будь то день или всего час...  Расскажите мне всё, что вы знаете о завещании, и прежде всего о том, где оно находится.  Вы должны знать.  Мы немедленно заберём его и покажем
граф. Он, без сомнения, забыл об этом и захочет всё уничтожить.
Вы понимаете, что моё единственное желание — добросовестно выполнить его
волю; это единственная причина, по которой я здесь. Я пришёл просто
чтобы помочь ему и вам.
— Теперь я всё понимаю! Я знаю, кто плел интриги, — я знаю! — воскликнула принцесса.


— Дело не в этом, моя дорогая.

— Это твоя протеже, милая княжна Друбецкая,
та самая Анна Михайловна, которую я не взял бы и в горничные...
бесстыжая, мерзкая женщина!

 — Не будем терять времени...

 — Ах, не говори мне!  Прошлой зимой она пробралась сюда и
Он наговорил графу таких мерзких, позорных вещей о нас, особенно о Софи — я не могу их повторить, — что графу стало плохо, и он не хотел нас видеть целых две недели. Я знаю, что именно тогда он написал эту мерзкую, позорную статью, но я думал, что она недействительна.

 — Наконец-то мы об этом заговорили — почему ты не рассказал мне об этом раньше?

— Это в инкрустированном портфеле, который он хранит под подушкой, — сказала принцесса, не обращая внимания на его вопрос. — Теперь я знаю! Да, если у меня и есть грех, великий грех, то это ненависть к этой мерзкой женщине! — чуть ли не выкрикнула она.
принцесса, которая теперь совсем изменилась. «И зачем она только притащилась сюда? Но я ей всё выскажу. Время придёт!»






Глава XXII

Пока эти разговоры происходили в гостиной и комнате княгини, во двор дома графа Безухова въехала карета с Пьером (за которым послали) и Анной Михайловной (которая сочла необходимым сопровождать его).
 Когда колеса мягко застучали по соломе под окнами, Анна Михайловна, обернувшись к своему спутнику со словами утешения, поняла, что
он спал в своём углу и разбудил его. Проснувшись, Пьер
вышел из кареты вслед за Анной Михайловной и только тогда начал
думать о предстоящей встрече с умирающим отцом. Он заметил, что
они подъехали не к парадному, а к чёрному входу. Пока он
спускался с подножки кареты, двое мужчин, похожих на торговцев,
торопливо выбежали из подъезда и спрятались в тени у стены. Замерев на мгновение, Пьер заметил ещё нескольких таких же мужчин, прячущихся в тени дома с обеих сторон.
Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не заметить этих людей, не обратили на них никакого внимания. «Кажется, всё в порядке», — заключил Пьер и последовал за Анной Михайловной.
 Она поспешно поднялась по узкой, тускло освещённой каменной лестнице, зовя за собой Пьера, который отставал. Хотя он и не понимал, зачем ему вообще идти к графу, а тем более зачем идти через чёрный ход, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, Пьер заключил, что всё это совершенно необходимо.
необходимо. На середине лестницы их чуть не сбили с ног
несколько мужчин, которые с грохотом сбегали вниз по лестнице,
держа в руках вёдра. Эти мужчины прижались к стене, чтобы пропустить
Пьера и Анну Михайловну, и ничуть не удивились, увидев их.


«Это дорога к покоям княгинь?» — спросила Анна Михайловна у одного из них.

— Да, — ответил лакей громким и дерзким голосом, как будто теперь всё было дозволено. — Дверь налево, мэм.
— Возможно, граф меня не звал, — сказал Пьер, когда вышел на лестничную площадку. — Я лучше пойду в свою комнату.

Анна Михайловна остановилась и подождала, пока он подойдёт.

 «Ах, мой друг! — сказала она, коснувшись его руки, как она делала это с сыном, когда разговаривала с ним в тот день. — Поверь мне, я страдаю не меньше твоего, но будь мужчиной!»

 «Но, право, не лучше ли мне уйти?» спросил он, ласково глядя на неё поверх очков.

 «Ах, мой дорогой друг! Забудь о том зле, которое, возможно, тебе причинили.
Подумай о том, что он твой отец... возможно, в предсмертной агонии.
Она вздохнула. «Я с самого начала любила тебя как сына. Доверься мне, Пьер. Я не забуду о твоих интересах».

Пьер не понял ни слова, но убеждённость в том, что всё это должно
произойти, становилась всё сильнее, и он покорно последовал за Анной Михайловной, которая уже открывала дверь.

Эта дверь вела в заднюю прихожую. В углу сидел старик, слуга княжон, и вязал чулок. Пьер никогда не бывал в этой части дома и даже не знал о существовании этих комнат. Анна Михайловна, обращаясь к спешащей мимо служанке с графином на подносе, сказала: «Моя дорогая» и «Моя милая».
Она спросила о здоровье княгини, а затем повела Пьера по каменному коридору.
Первая дверь слева вела в покои княжон.
Горничная со графином в спешке не закрыла дверь (в то время в доме всё делалось в спешке), и Пьер с Анной
Михайловной, проходя мимо, инстинктивно заглянули в комнату, где
князь Василий и старшая княжна сидели близко друг к другу и разговаривали. Увидев их, князь Василий с явным нетерпением отступил назад, а княгиня вскочила и в отчаянии изо всех сил захлопнула дверь.


Это действие было так не похоже на её обычное самообладание, а на лице её читался такой страх, что
Лицо князя Василия так не соответствовало его достоинству, что Пьер
остановился и вопросительно взглянул поверх очков на свою провожатую. Анна
Михайловна не выказала удивления, она только слабо улыбнулась и вздохнула, как
будто говоря, что это было не больше, чем она ожидала.

“Будь мужчиной, мой друг. Я позабочусь о твоих интересах, ” сказала она в ответ на его взгляд.
и пошла еще быстрее по коридору.

Пьер не мог понять, о чём идёт речь, и тем более что значит «присматривать за его интересами», но он решил, что всё это должно быть так. Из коридора они попали в большую, тускло освещённую комнату.
освещённая комната, примыкающая к гостиной графа. Это была одна из тех роскошных, но холодных комнат, которые Пьер видел только со стороны.
Но даже в этой комнате теперь стояла пустая ванна, а на ковре была разлита вода. Их встретил дьякон с кадилом и слуга, который на цыпочках вышел, не обратив на них внимания. Они
вошли в знакомую Пьеру приёмную с двумя итальянскими
окнами, выходящими в оранжерею, с большим бюстом и
портретом Екатерины Великой в полный рост. Там всё ещё были те же люди
Они сидели почти в тех же позах, что и раньше, и перешёптывались.  Все замолчали и обернулись, чтобы посмотреть на бледную, измученную Анну  Михайловну, которая вошла, и на крупную, дородную фигуру Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за ней.

  На лице Анны Михайловны было написано осознание того, что настал решающий момент. С видом практичной петербургской дамы она теперь,
держа Пьера рядом с собой, вошла в комнату ещё более смело, чем в тот
день. Она чувствовала, что, приведя с собой этого человека,
Умирающий хотел её видеть, и её собственное присутствие было гарантировано. Бросив быстрый взгляд на всех, кто был в комнате, и заметив там духовника графа, она подошла к нему, не то чтобы поклонившись, но словно внезапно уменьшившись в росте, и почтительно приняла благословение сначала от одного, а затем от другого священника.

 «Слава Богу, что вы пришли вовремя, — сказала она одному из священников. — Мы, родственники, так волновались. Этот молодой человек — сын графа, — добавила она тише. — Какой ужасный момент!

 Сказав это, она подошла к доктору.

— Уважаемый доктор, — сказала она, — этот молодой человек — сын графа. Есть ли надежда?


Доктор быстро взглянул вверх и молча пожал плечами. Анна Михайловна тем же движением подняла плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Ему она сказала особенно почтительным и нежно-грустным голосом:

«Доверься Его милосердию!» — и, указав ему на небольшой диван, чтобы он сел и подождал её, она молча направилась к двери, за которой все наблюдали.
Дверь слегка скрипнула, когда она исчезла за ней.

Пьер, решив беспрекословно слушаться своей наставницы, направился к дивану, на который она указала. Как только Анна Михайловна
исчезла, он заметил, что все в комнате смотрят на него с чем-то большим, чем просто любопытство и сочувствие. Он заметил, что они
шепчутся между собой, бросая на него многозначительные взгляды, в которых читались благоговение и даже подобострастие. К нему
проявляли такое почтение, какого он никогда прежде не встречал. Странная дама, та самая, что разговаривала со священниками, встала и предложила ему сесть на её место; адъютант подхватил
и подобрал перчатку, которую обронил Пьер; врачи почтительно замолчали, когда он проходил мимо, и расступились, чтобы дать ему дорогу. Сначала Пьер хотел сесть на другое место, чтобы не беспокоить даму, а также сам поднять перчатку и обойти врачей, которые даже не мешали ему.
Но вдруг он почувствовал, что так нельзя, что сегодня вечером он должен совершить какой-то ужасный обряд, которого от него все ждут, и что поэтому он обязан принять их услуги. Он молча взял перчатку с
адъютант сел в дамское кресло, симметрично положив свои огромные руки на колени в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё идёт как надо и что для того, чтобы не потерять голову и не натворить глупостей, он не должен сегодня действовать по своему усмотрению, а должен полностью подчиниться воле тех, кто им руководит.

Не прошло и двух минут, как князь Василий величественно вошёл в комнату, держа голову прямо. На нём был длинный сюртук с тремя звёздами на груди. Казалось, с утра он похудел.
Его глаза казались больше обычного, когда он огляделся и заметил Пьера. Он подошёл к нему, взял его за руку (чего раньше никогда не делал)
и потянул её вниз, как будто хотел убедиться, что она крепко
сжата.

 «Мужайся, мужайся, друг мой! Он попросил о встрече с тобой. Это
хорошо!» — и он повернулся, чтобы уйти.

Но Пьер счёл необходимым спросить: «Как...» — и запнулся, не зная, уместно ли называть умирающего «графом», но стыдясь назвать его «отцом».

 «Около получаса назад у него случился ещё один удар. Мужайся, друг мой...»

Пьер был в таком смятении, что слово «удар»
навело его на мысль о физическом воздействии. Он
в недоумении посмотрел на князя Василия и только потом
понял, что удар — это приступ болезни. Князь Василий
что-то сказал Лоранскому и на цыпочках вышел за дверь. Он
плохо ходил на цыпочках, и при каждом шаге всё его тело
дёргалось. Старшая принцесса последовала за ним, а священники, дьяконы и несколько слуг тоже вошли в дверь.
 За этой дверью послышался шум от передвигаемых предметов, и
Наконец Анна Михайловна, всё с тем же выражением, бледная, но решительная в исполнении своего долга, выбежала и, легонько коснувшись руки Пьера, сказала:

 «Божественное милосердие неисчерпаемо!  Сейчас будет соборование.  Пойдём».

Пьер вошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил,
что странная дама, с флигель-адъютантом, и некоторые из слуг, все
вслед за ним, как будто теперь нет необходимости для получения разрешения на
введите этом номере.





ГЛАВА XXIII

Пьер хорошо знал это большое помещение, разделенное колоннами и аркой, его
Стены были увешаны персидскими коврами. Часть комнаты за
колоннами, с высокой кроватью из красного дерева, задрапированной
шелком, с одной стороны, и огромным шкафом с иконами — с другой, была
ярко освещена красным светом, как русская церковь во время вечерней службы. Под
сияющими иконами стояло длинное кресло для больных, и в этом кресле
на белоснежных гладких подушках, очевидно, только что перестеленных, Пьер
увидел — до пояса прикрытую ярко-зелёным одеялом — знакомую,
величественную фигуру своего отца, графа Безухова, с седой гривой волос
Волосы над его широким лбом напоминали львиную гриву, а на красивом румяном лице залегли глубокие, характерные для благородных людей морщины. Он лежал прямо под иконами, его большие толстые руки были видны из-под одеяла. В правую руку, лежавшую ладонью вниз, между указательным и большим пальцами была вставлена восковая свеча, и старый слуга, наклонившись из-за кресла, придерживал её. У кресла стояли священники.
Их длинные волосы ниспадали на роскошные блестящие облачения.
В руках они держали зажжённые свечи и медленно и торжественно совершали
Обслуживание. Немного позади них стояли две младшие принцессы, прижимая к глазам
носовые платки, а прямо перед ними их старшая
сестра, Катиша, со злобным и решительным взглядом, неотрывно устремленным на
иконы, как бы заявляя всем, что она не может ответить за себя.
стоит ей оглянуться. Анна Михайловна с кротким,
скорбным и всепрощающим выражением лица стояла у двери
рядом с незнакомой дамой. Князь Василий стоял перед дверью, рядом с креслом для инвалидов, с восковой свечой в левой руке. Он опирался левой рукой на
Он сидел, облокотившись на резную спинку бархатного кресла, которое специально развернул для этой цели, и крестился правой рукой, поднимая глаза к небу каждый раз, когда касался лба. На его лице было спокойное выражение благочестия и покорности воле Божьей. «Если вы не понимаете этих чувств, — казалось, говорил он, — тем хуже для вас!»

 Позади него стояли адъютант, врачи и слуги.
Мужчины и женщины разделились, как в церкви. Все молча крестились, а священник читал церковную службу под тихое пение
Глубокие басы звучали в унисон, а в промежутках были слышны только вздохи и шарканье ног. Анна Михайловна с важным видом, говорившим о том, что она знает, что делает, прошла через комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, рассеянно наблюдая за окружающими, начал креститься рукой, в которой держал свечу.

Софи, румяная, весёлая младшая принцесса с родинкой, наблюдала за ним. Она улыбнулась, закрыла лицо платком и осталась
Она спрятала его на время, а затем, подняв глаза и увидев Пьера, снова начала смеяться. Она явно не могла смотреть на него без смеха, но не могла и не смотреть на него. Чтобы не поддаваться искушению, она тихо скользнула за одну из колонн. В середине службы голоса священников внезапно стихли, они зашептались, и старый слуга, державший графа за руку, встал и что-то сказал дамам. Анна Михайловна вышла вперёд и, склонившись над умирающим, поманила Лоррена.
за её спиной. Французский доктор не держал в руках свечу; он
прислонился к одной из колонн в почтительной позе, подразумевающей, что он, иностранец, несмотря на все различия в вере, понимает всю важность совершаемого обряда и даже одобряет его.
Он бесшумно подошёл к больному, подняв с зелёного одеяла свои тонкие белые пальцы. Свободной рукой он нащупал пульс и на мгновение задумался. Больному дали попить, и он
Вокруг него возникло движение, затем люди вернулись на свои места, и служба продолжилась.  В этот промежуток времени Пьер заметил, что князь Василий
встал со стула, на который опирался, и с видом,
говорившим о том, что он знает, что делает, и что если другие не
понимают его, то тем хуже для них, не подошёл к умирающему, а
прошёл мимо него, присоединился к старшей княжне и отошёл с ней
в сторону, где стояла высокая кровать с шёлковыми занавесками. Когда они встали с кровати, князь Василий и княгиня
Они вышли через заднюю дверь, но вернулись на свои места один за другим до того, как служба закончилась. Пьер обратил на это не больше внимания, чем на всё остальное, что происходило вокруг. Он раз и навсегда решил для себя, что то, что он видит вокруг себя в этот вечер, каким-то образом важно.

 Пение прекратилось, и раздался голос священника, который почтительно поздравил умирающего с принятием таинства. Умирающий лежал такой же безжизненный и неподвижный, как и прежде.
Вокруг него все зашевелились: послышались шаги и шёпот, среди которого
Анна Михайловна держалась наиболее прямо.

 Пьер слышал, как она сказала:

 «Конечно, его нужно перенести на кровать; здесь это будет невозможно...»


Больного окружали доктора, княгини и слуги, так что Пьер больше не видел красновато-жёлтого лица с седой гривой, которое, хотя он и видел другие лица, он ни на мгновение не упускал из виду во время всей службы. По осторожным движениям тех, кто толпился вокруг инвалидного кресла, он понял, что они подняли умирающего и везут его.

 «Возьми меня за руку, а то уронишь его!» — услышал он голос одного из
— испуганным шёпотом произносят слуги. — Держитесь снизу.
 Сюда! — восклицают разные голоса, и тяжёлое дыхание носильщиков и шарканье их ног становятся всё более торопливыми, как будто тяжесть, которую они несут, становится для них непосильной.

Когда носильщики, среди которых была Анна Михайловна, проходили мимо молодого человека,
он мельком увидел между их головами и спинами высокую, крепкую, обнажённую грудь и мощные плечи умирающего,
которые поднимали те, кто держал его под мышки, и его седые вьющиеся волосы.
Львиная голова. Эта голова с удивительно широким лбом и скулами,
красивым чувственным ртом и холодным величественным выражением
не была обезображена приближением смерти. Она была такой же, какой
Пьер запомнил её три месяца назад, когда граф отправил его в
Петербург. Но теперь эта голова беспомощно покачивалась в
такт неровным движениям носильщиков, а холодный безучастный взгляд
был устремлён в пустоту.

После нескольких минут суматохи у высокой кровати те, кто нёс больного, разошлись. Анна Михайловна коснулась руки Пьера.
Она взяла его за руку и сказала: «Пойдём». Пьер пошёл за ней к кровати, на которой лежал больной в величественной позе, соответствующей только что завершённой церемонии. Его голова была высоко приподнята на подушках. Его руки были симметрично положены на зелёное шёлковое одеяло ладонями вниз. Когда Пьер подошёл, граф смотрел прямо на него, но взгляд его был полон смысла, недоступного смертному. Либо этот взгляд не означал ничего, кроме того, что пока у человека есть глаза, он должен куда-то смотреть, либо он означал слишком многое. Пьер колебался.
не зная, что делать, он вопросительно взглянул на свою спутницу. Анна
Михайловна торопливо подала ему знак глазами, взглянув на руку больного и прижав губы, как будто для того, чтобы поцеловать её. Пьер,
осторожно вытянув шею, чтобы не задеть одеяло, последовал её примеру и прижался губами к большой, костлявой, мясистой руке. Ни рука, ни мускул на лице графа не шелохнулись. Ещё раз
Пьер вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, чтобы понять, что ему делать дальше. Анна Михайловна взглядом указала на стул, стоявший
рядом с кроватью. Пьер послушно сел, взглядом спрашивая, всё ли он делает правильно. Анна Михайловна одобрительно кивнула. Пьер снова принял наивно-симметричную позу египетской статуи, явно смущённый тем, что его грузное и неуклюжее тело занимает так много места, и изо всех сил старающийся казаться как можно меньше. Он посмотрел на графа, который всё ещё смотрел на то место, где было лицо Пьера до того, как он сел.Анна Михайловна своим отношением дала понять, что она
осознаёт всю трогательную важность этих последних минут встречи
отца и сына. Это продолжалось около двух минут, которые Пьеру
показались часом. Внезапно широкие мышцы и морщины на лице
графа задергались. Дрожь усилилась, красивый рот перекосился
(только теперь Пьер понял, насколько близок к смерти был его
отец), и из этого искривлённого рта послышался неясный хриплый
звук. Анна
Михайловна внимательно посмотрела больному в глаза, пытаясь
угадайте, чего он хотел; она указала сначала на Пьера, потом на какой-то напиток,
затем вопрошающим шёпотом назвала князя Василия, а потом указала на
одеяло. В глазах и на лице больного отразилось нетерпение. Он
постарался взглянуть на слугу, который постоянно стоял у изголовья
кровати.

 «Хочет перевернуться на другой бок», — прошептал слуга и
встал, чтобы перевернуть тяжёлое тело графа лицом к стене.

Пьер поднялся, чтобы помочь ему.

 Когда графа переворачивали, одна из его рук беспомощно упала, и он предпринял тщетную попытку подтянуть её к себе. То ли он
он заметил ужас, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку,
или какая-то другая мысль промелькнула в его умирающем мозгу,
во всяком случае, он взглянул на непослушную руку, на испуганное
лицо Пьера и снова на руку, и на его лице появилась слабая,
просительная улыбка, совершенно не вязавшаяся с его чертами,
которая, казалось, насмехалась над его собственной беспомощностью.
При виде этой улыбки Пьер почувствовал неожиданное
Он почувствовал трепет в груди и щекотку в носу, а глаза заволокло слезами. Больного повернули на бок, лицом к стене.
Он вздохнул.

“Он дремал”, - сказала Анна Mikh;ylovna, отметив, что одним из
принцессы пришла, чтобы занять свою очередь на просмотр. “Отпусти нас”.

Пьер Гасли.





ГЛАВА XXIV

Теперь в приемной не было никого, кроме князя Василия и
старшей княгини, которые сидели под портретом Екатерины Ii
Великой и оживленно беседовали. Как только они увидели Пьера и его спутницу,
они замолчали, и Пьеру показалось, что он увидел, как княгиня что-то прячет,
шепча:

«Я не могу смотреть на эту женщину».

«Катишь велела подать чай в маленькой гостиной», — сказал князь
Василий — Анне Михайловне. «Пойди приляг, моя бедная Анна Михайловна, а то ты не выдержишь».

 Пьеру он ничего не сказал, лишь сочувственно сжал его руку ниже плеча. Пьер пошёл с Анной Михайловной в маленькую гостиную.

«Нет ничего более освежающего после бессонной ночи, чем чашка
этого восхитительного русского чая», — говорил Лоррен с
непринуждённой живостью, потягивая чай из изящной китайской
чашечки без ручки, стоя перед столом, на котором в маленькой
круглой комнате были расставлены чай и холодный ужин. За
столом собрались все, кто был у графа
В тот вечер в доме Безуховых собрались, чтобы подкрепиться.
 Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную с зеркалами и столиками. Во время балов, которые давались в этом доме, Пьеру, который не умел танцевать, нравилось сидеть в этой комнате и наблюдать за дамами, которые, проходя мимо в бальных платьях с бриллиантами и жемчугами на обнажённых плечах, смотрели на себя в ярко освещённые зеркала, в которых их отражения повторялись несколько раз. Теперь
эта же комната была тускло освещена двумя свечами. На одном маленьком столике стоял чай
Вещи и посуда после ужина стояли в беспорядке, и посреди ночи там сидела разношёрстная толпа людей, которые не веселились, а мрачно перешёптывались, каждым словом и движением выдавая, что никто из них не забыл, что происходит и что должно произойти в спальне. Пьер ничего не ел, хотя ему очень хотелось. Он вопросительно посмотрел на свою наставницу и увидел, что она снова на цыпочках идёт в гостиную, где они оставили князя
Василий и старшая княжна. Пьер заключил, что это тоже было
важно, и через короткое время последовала за ней. Анна Михайловна
стояла рядом с княгиней, и они обе говорили взволнованным
шепотом.

“Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно, а что нет
необходимы”, - сказал младший из двух ораторов, очевидно, в
же состояние волнения, как тогда, когда она хлопнула дверью своей комнаты.

— Но, моя дорогая принцесса, — ответила Анна Михайловна мягко, но убедительно, преграждая путь в спальню и не давая другой пройти, — не слишком ли это будет для бедного дядюшки в его-то возрасте?
когда ему нужен покой? Светская беседа в тот момент, когда его душа уже готова...


 Князь Василий сидел в вольтеровском кресле в своей привычной позе,
закинув одну ногу на другую. Его щёки, которые были такими
дряблыми, что казались ещё тяжелее, сильно подергивались; но
он производил впечатление человека, которого мало волнует то,
что говорят две дамы.

“ Полноте, дорогая Анна Михайловна, позвольте Катише поступать, как ей заблагорассудится. Вы
знаете, как любит ее граф.

“Я даже не знаю, что в этой бумаге”, - сказал младший из них.
— обратилась одна из дам к князю Василию, указывая на инкрустированную
папку, которую держала в руке. — Я знаю только, что его настоящее завещание
лежит у него в письменном столе, а эту бумагу он забыл...

 Она хотела пройти мимо Анны Михайловны, но та бросилась ей наперерез.

— Я знаю, моя дорогая, добрая княгиня, — сказала Анна Михайловна, сжимая портфель так крепко, что было ясно: она его не отдаст.
 — Дорогая княгиня, я умоляю вас, сжальтесь над ним! Je vous en conjure...

 Княгиня не ответила. Их усилия в борьбе за
Единственными слышными звуками были шорохи в портфеле, но было очевидно, что если княгиня и заговорит, то её слова не будут лестны для Анны Михайловны. Хотя последняя упорно молчала, её голос не утратил медовой твёрдости и мягкости.

«Пьер, дорогой мой, иди сюда. Думаю, он не будет лишним на семейном совете; не так ли, князь?»

— Почему ты молчишь, кузина? — внезапно вскрикнула принцесса так громко, что все в гостиной услышали её и вздрогнули. — Почему ты молчишь, когда бог знает кто позволяет себе
вмешиваться, устраивая сцену на пороге комнаты умирающего?
Интриганка! — злобно прошипела она и изо всех сил потянула за портфель.


Но Анна Михайловна сделала шаг или два вперёд, чтобы удержать портфель, и перехватила его поудобнее.


Князь Василий встал. — О! — сказал он с упреком и удивлением, — это абсурд!
 Ну, отпусти, говорю тебе.

Княгиня отпустила его.

“И ты тоже!”

Но Анна Михайловна не послушалась его.

“Отпусти, говорю тебе! Я беру ответственность на себя. Я сам пойду
и спрошу его, я!... это тебя удовлетворяет?”

— Но, князь, — сказала Анна Михайловна, — после такого торжественного обряда дайте ему минутку покоя! Вот, Пьер, скажи им свое мнение, — сказала она, обращаясь к молодому человеку, который, подойдя совсем близко, с удивлением смотрел на разгневанное лицо княгини, утратившее все свое достоинство, и на подергивающиеся щеки князя Василия.


— Помни, что ты будешь отвечать за последствия, — строго сказал князь Василий. — Ты не понимаешь, что делаешь.

 — Мерзкая женщина! — крикнула княгиня, неожиданно бросившись на Анну Михайловну и выхватив у неё портфель.

Князь Василий наклонил голову и развёл руками.

В эту минуту та страшная дверь, за которой так долго следил Пьер и которая всегда так тихо открывалась, с шумом распахнулась и ударилась о стену.
Из неё, ломая руки, выбежала вторая из трёх сестёр.


— Что ты делаешь! — вскричала она. — Он умирает, а ты оставляешь меня с ним одну!


Её сестра выронила портфель. Анна Михайловна, согнувшись, быстро
подхватила предмет спора и побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, последовали за ней. Через несколько
через несколько минут старшая сестра вышла с бледным суровым лицом, снова
прикусив нижнюю губу. При виде Пьера на лице ее появилось выражение
неудержимой ненависти.

“Да, теперь вы можете радоваться!” - сказала она. “Это то, чего вы
ждали”. И, разразившись слезами, она закрыла лицо своим
носовым платком и выбежала из комнаты.

Следующим шел князь Василий. Он, пошатываясь, добрёл до дивана, на котором сидел Пьер, и рухнул на него, закрыв лицо руками. Пьер заметил, что он бледен, а его челюсть дрожит, как будто от боли.

“ Ах, друг мой! ” сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была
искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде в нем не замечал
. “Как часто мы грешим, как много обманываем, и все ради чего? Мне
под шестьдесят, дорогой друг... Я тоже... Все закончится смертью, все! Смерть - это
ужасно...” - и он разрыдался.

Анна Михайловна вышла последней. Она медленно и тихо подошла к Пьеру.


«Пьер!» — сказала она.

Пьер вопросительно посмотрел на неё.  Она поцеловала молодого человека в лоб, оросив его слезами.  Затем, помолчав, она сказала:

«Его больше нет...»

Пьер посмотрел на неё поверх очков.

«Пойдём, я провожу тебя. Постарайся выплакаться, ничто так не облегчает, как слёзы».


Она повела его в тёмную гостиную, и Пьер был рад, что никто не видит его лица. Анна Михайловна оставила его, а когда вернулась, он уже крепко спал, положив голову на руку.


Утром Анна Михайловна сказала Пьеру:

— Да, моя дорогая, это большая потеря для всех нас, не говоря уже о тебе.
Но Бог поддержит тебя: ты молода и, я надеюсь, теперь распоряжаешься огромным состоянием.
Завещание ещё не вскрыто. Я знаю тебя
Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы быть уверенным, что это не вскружит тебе голову, но это налагает на тебя обязательства, а ты должен быть мужчиной».

 Пьер молчал.

 «Возможно, позже я смогу сказать тебе, мой дорогой мальчик, что, если бы я не был там, одному Богу известно, что бы произошло! Знаешь, дядя обещал мне позавчера не забывать о Борисе. Но у него не было времени. Надеюсь, мой дорогой друг, ты исполнишь желание своего отца?


 Пьер ничего не понимал из того, что говорила княгиня Анна Михайловна, и, краснея, молча смотрел на неё.
 После разговора с Пьером Анна
Михайловна вернулась к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказала Ростовым и всем своим знакомым подробности смерти графа Безухова. Она сказала, что граф умер так, как она сама хотела бы умереть, что его кончина была не только трогательной, но и поучительной. Что касается последней встречи отца и сына, то она была настолько трогательной, что она не могла вспоминать о ней без слёз и не знала, кто вёл себя лучше в те ужасные минуты — отец, который наконец-то вспомнил всё и всех и сказал такие трогательные слова, или сын, который так хорошо его понимал.
сын, или Пьер, на которого было жалко смотреть, так он был убит горем, хотя и старался скрыть это, чтобы не огорчать умирающего отца. «Это больно, но это приносит пользу. Это возвышает душу — видеть таких людей, как старый граф и его достойный сын», — говорила она.
 О поведении старшей княжны и князя Василия она отзывалась неодобрительно, но шёпотом и по секрету.





Глава XXV

В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, каждый день ждали приезда молодого князя Андрея и его жены, но
Это ожидание не нарушило привычного уклада жизни в доме старого князя.
 Генерал-фельдмаршал князь Николай Андреевич
(в обществе его называли «Прусским королём») с тех пор, как император
 Павел сослал его в деревню, жил там безвыездно со своей дочерью, княжной Марьей, и её компаньонкой, мадемуазель
 Бурьенн. Хотя при новом правителе он мог свободно возвращаться в столицу, он по-прежнему жил в деревне, отмечая, что любой, кто хочет его увидеть, может проехать сто миль от Москвы до
Лысые холмы, в то время как сам он ни в ком и ни в чём не нуждался. Он
говорил, что есть только два источника человеческих пороков —
лень и суеверие, и только две добродетели — активность и ум. Он
сам занимался образованием дочери и, чтобы развить в ней эти две
главные добродетели, давал ей уроки алгебры и геометрии до тех пор,
пока ей не исполнилось двадцать, и устроил её жизнь так, чтобы всё её
время было занято. Он и сам всегда был чем-то занят: писал мемуары, решал задачи по высшей математике, точил табакерки на токарном станке, работал
в саду или следил за строительством, которое постоянно велось в его поместье. Поскольку регулярность — главное условие, способствующее продуктивности,
регулярность в его хозяйстве доводилась до высшей степени
точности. Он всегда садился за стол в одних и тех же условиях,
и не только в один и тот же час, но и в одну и ту же минуту. С окружающими, от дочери до крепостных, князь был резок и неизменно требователен.
Он не был жестокосердным, но внушал такой страх и уважение, какие мало кому из жестокосердных людей удалось бы вызвать.  Хотя он и был
Теперь, когда принц был в отставке и не имел влияния на политические дела, каждый высокопоставленный чиновник, назначенный в провинцию, где находилось поместье принца, считал своим долгом навестить его и ждал в роскошной приёмной так же, как архитектор, садовник или принцесса Мария, пока принц не появлялся в назначенный час. Все, кто сидел в этой
прихожей, испытали одинаковое чувство уважения и даже страха, когда
огромная дверь кабинета открылась и в проёме показалась фигура довольно
невысокого старика в напудренном парике, с маленькими иссохшими руками и густыми седыми бровями.
брови, которые, когда он хмурился, иногда скрывали блеск его проницательных, по-юношески сияющих глаз.


Утром того дня, когда должна была прибыть молодая пара, принцесса Мария вошла в приёмную, как обычно, в назначенное для утреннего приветствия время, с трепетом перекрестившись и повторяя про себя молитву. Каждое утро она приходила так и каждое утро молилась о том, чтобы ежедневная встреча прошла хорошо.

Старый слуга в напудренном парике, сидевший в передней, встал
тихо и прошептал: «Пожалуйста, проходите».

Из-за двери доносился ровный гул токарного станка. Принцесса робко
открыла дверь, которая бесшумно и легко поддалась. Она остановилась на
пороге. Принц работал за токарным станком и, оглянувшись,
продолжил своё занятие.

 Огромный кабинет был заставлен
предметами, которыми явно постоянно пользовались.
Большой стол, заваленный книгами и чертежами, высокие книжные шкафы со стеклянными дверцами и ключами в замках, высокий письменный стол для письма стоя, на котором лежала открытая тетрадь, и токарный станок с готовыми к использованию инструментами и разбросанной вокруг стружкой — всё это указывало на
непрерывная, разнообразная и упорядоченная деятельность. Движение маленькой ножки, обутой в татарский сапог, расшитый серебром, и уверенное нажатие худощавой жилистой руки свидетельствовали о том, что князь по-прежнему обладал упорством и силой, присущими крепким старикам. Сделав ещё несколько оборотов на токарном станке, он убрал ногу с педали, вытер долото, положил его в кожаный футляр, прикреплённый к станку, и, подойдя к столу, позвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей,
поэтому просто подставил свою щетинистую (ещё небритую) щеку и, глядя на
Он посмотрел на неё нежно и внимательно и строго сказал:

 «Всё хорошо? Тогда садись». Он взял тетрадь с уроками геометрии, которые сам же и написал, и пододвинул ногой стул.

 «На завтра!» — сказал он, быстро найдя нужную страницу и проведя твёрдым ногтем от одного абзаца к другому.

 Принцесса склонилась над тетрадью на столе.

— Подожди немного, у меня для тебя письмо, — вдруг сказал старик, доставая из сумки, висевшей над столом, письмо, адресованное женщине.
Он бросил его на стол.

При виде письма на лице принцессы выступили красные пятна. Она быстро взяла его и склонилась над ним.


— От Элоизы? — спросил принц с холодной улыбкой, обнажившей его всё ещё крепкие желтоватые зубы.


— Да, от Жюли, — ответила принцесса, бросив на него робкий взгляд и застенчиво улыбнувшись.

«Я пропущу ещё два письма, но третье прочту, — строго сказал принц. — Боюсь, ты пишешь много глупостей. Я прочту третье!»


«Прочти, если хочешь, отец, — сказала принцесса, ещё больше краснея и протягивая письмо.

— Третье, я сказал — третье! — резко воскликнул принц, отодвигая письмо и опираясь локтями на стол. Он придвинул к себе тетрадь с геометрическими фигурами.


— Ну что ж, мадам, — начал он, склоняясь над тетрадью рядом с дочерью и кладя руку на спинку стула, на котором она сидела.
Она почувствовала, как со всех сторон её окутывает едкий запах старости и табака, который она так хорошо знала. — Итак, мадам, эти треугольники равны. Пожалуйста, обратите внимание, что угол ABC...

 Принцесса испуганно посмотрела в сверкающие глаза отца
Она была совсем рядом с ним; на её лице то появлялись, то исчезали красные пятна, и было видно, что она ничего не понимает и так напугана, что страх помешает ей понять дальнейшие объяснения отца, какими бы понятными они ни были. Была ли в этом вина учителя или ученика, но это повторялось каждый день:
глаза принцессы затуманивались, она ничего не видела и не слышала,
а только чувствовала рядом с собой осунувшееся лицо своего сурового отца,
его дыхание и запах, и могла думать только об одном
о том, как бы поскорее уйти в свою комнату и спокойно разобраться с задачей. Старик был вне себя: он с шумом двигал кресло, на котором сидел, вперёд и назад, старался держать себя в руках и не выходить из себя, но почти всегда выходил из себя, ругался и иногда швырял тетрадь.

Принцесса дала неправильный ответ.

— Ну и дура же она! — воскликнул принц, отбрасывая книгу в сторону и резко отворачиваясь.
Но тут же вскочив, он начал расхаживать взад-вперёд, легонько коснулся волос дочери и снова сел.

Он пододвинул свой стул и продолжил объяснять.

 «Так не пойдёт, принцесса, так не пойдёт», — сказал он, когда принцесса
Мэри, взяв и закрыв тетрадь с домашним заданием на следующий день, собралась уходить. «Математика очень важна, мадам!
 Я не хочу, чтобы вы уподоблялись нашим глупым дамам. Привыкните к этому, и вам понравится», — и он погладил её по щеке. «Это выбьет всю дурь из твоей головы».


Она повернулась, чтобы уйти, но он остановил её жестом и взял с высокого стола неразрезанную книгу.


«Вот своего рода ключ к тайнам, который есть у твоей Элоизы»
послал тебя. Религиозный! Я не вмешиваюсь ни в чьи убеждения... Я
посмотрел на это. Возьми это. Ну, а теперь иди. Иди.

Он похлопал ее по плечу и сам закрыл за ней дверь.

Княжна Марья вернулась в свою комнату с тем грустным, испуганным выражением, которое
редко покидало ее и которое делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым. Она
села за письменный стол, на котором стояли миниатюрные портреты и
который был завален книгами и бумагами. Принцесса была такой же неряхой,
как её отец — опрятным. Она отложила учебник по геометрии и с жаром принялась за дело.
печать на её письме. Оно было от её самой близкой подруги с детства, той самой Жюли Карагиной, которая была на именинах у Ростовых.


Жюли писала по-французски:

Дорогая и бесценная подруга, как ужасна и страшна разлука! Хоть я и говорю себе, что половина моей жизни и половина моего счастья связаны с тобой и что, несмотря на разделяющее нас расстояние, наши сердца соединены неразрывными узами, моё сердце восстаёт против судьбы, и, несмотря на все удовольствия и развлечения вокруг, я не могу избавиться от тайной печали, которая живёт в моём сердце с тех пор
мы расстались. Почему мы не вместе, как прошлым летом, в твоём большом кабинете, на голубом диване, на нашем секретном диване? Почему я не могу сейчас, как три месяца назад, черпать свежие силы в твоём взгляде, таком нежном, спокойном и проницательном, взгляде, который я так любил и который, кажется, вижу перед собой, пока пишу?

 Дочитав до этого места, принцесса Мария вздохнула и посмотрела в зеркало, стоявшее справа от неё. В нём отражалась слабая, нескладная фигура и худое лицо. Её глаза, всегда печальные, теперь смотрели на своё отражение в зеркале с особой безысходностью. «Она льстит мне», — подумал
— принцесса отвернулась и продолжила читать. Но Жюли не льстила своей подруге.
Глаза принцессы — большие, глубокие и сияющие (казалось,
что иногда из них исходили лучи тёплого света) — были так
прекрасны, что очень часто, несмотря на некрасивое лицо,
они придавали ей более привлекательности, чем красота. Но
принцесса никогда не видела прекрасного выражения своих
глаз — того, как они смотрели, когда она не думала о себе. Как и у всех, её лицо приняло натянутое, неестественное выражение, как только она посмотрела в зеркало.
 Она продолжила читать:

Вся Москва только и говорит, что о войне. Один из двух моих братьев уже за границей, другой — в гвардии, которая отправляется в поход к границе. Наш дорогой император покинул Петербург, и, как говорят, он намерен подвергнуть свою драгоценную особу риску, связанному с войной. Дай бог, чтобы корсиканское чудовище, разрушающее мир в Европе, было повержено ангелом, которого Всевышний по Своей доброте даровал нам в качестве правителя! Не говоря уже о моих братьях, эта война лишила меня одной из самых близких моему сердцу ассоциаций. Я имею в виду
юный Николай Ростов, который из-за своего энтузиазма не мог оставаться в бездействии, бросил университет и пошёл в армию. Признаюсь тебе, дорогая Мария, что, несмотря на его юный возраст, его уход в армию стал для меня большим горем. Этот молодой человек, о котором я говорил тебе прошлым летом, такой благородный и полон той настоящей юношеской энергии, которую редко встретишь в наши дни у двадцатилетних стариков, и, что особенно важно, он такой искренний и сердечный. Он такой чистый и поэтичный, что
мои отношения с ним, какими бы преходящими они ни были, стали одними из
Это самое сладкое утешение для моего бедного сердца, которое и так уже столько настрадалось.
Когда-нибудь я расскажу тебе о нашем расставании и обо всём, что было сказано тогда.
Это ещё слишком свежо в памяти. Ах, дорогой друг, ты счастлив, что не знаешь этих мучительных радостей и печалей. Тебе повезло, ведь последние обычно сильнее! Я прекрасно знаю, что граф Николай слишком молод, чтобы быть для меня кем-то большим, чем другом, но эта милая дружба, эта поэтическая и чистая близость были тем, в чём нуждалось моё сердце. Но хватит об этом! Главная новость, о которой судачит вся Москва, — это смерть
старый граф Безухов и его наследство. Подумать только! Три княжны получили очень мало, князь Василий — ничего, а месье
 Пьер унаследовал всё имущество и, кроме того, был признан
законнорождённым, так что теперь он граф Безухов и
обладатель самого большого состояния в России. Ходят слухи, что князь
 Василий сыграл в этом деле очень презренную роль и что он
вернулся в Петербург совершенно подавленным.

Признаюсь, я очень мало разбираюсь во всех этих вопросах, связанных с завещаниями и
наследованием; но я знаю, что с тех пор, как этот молодой человек, которого мы все знали
Я знаю, что простой месье Пьер стал графом Безуховым и владельцем одного из крупнейших состояний в России. Мне очень забавно наблюдать за тем, как меняется тон и манеры мам, обременённых дочерьми на выданье, и самих барышень по отношению к нему, хотя, между нами говоря, он всегда казался мне бедняком. Что касается последних двух лет, то люди развлекались тем, что подыскивали мне мужей (большинства из них я даже не знаю).
В московских светских хрониках меня теперь называют будущей графиней
Безухова. Но вы понимаете, что я не стремлюсь к этой должности.
 Кстати, о замужестве: знаете ли вы, что некоторое время назад эта всеобщая тётушка Анна Михайловна под строжайшим секретом рассказала мне о плане вашего замужества. Ни больше ни меньше, как с князем
Сын Василия Анатоль, которого они хотят перевоспитать, выдав за него богатую и знатную девушку, и именно на вас пал выбор его родственников. Не знаю, что вы об этом подумаете, но я считаю своим долгом сообщить вам об этом. Говорят, он очень
красавец и ужасный негодяй. Это всё, что мне удалось о нём узнать.


Но хватит сплетен. Я заканчиваю второй лист бумаги, и
мама послала за мной, чтобы я поехала обедать к Апраксиным. Прочти мистическую книгу, которую я тебе посылаю; она здесь пользуется огромным успехом. Хотя
в ней есть вещи, которые трудно постичь слабому человеческому разуму,
это восхитительная книга, которая успокаивает и возвышает душу. Прощайте!
Передайте мои наилучшие пожелания вашему отцу и мадемуазель Бурьенн.
Я обнимаю вас, как люблю вас.

 ЖУЛЬ

P.S. Расскажите мне что-нибудь о вашем брате и его очаровательной женушке.

 Принцесса задумалась, задумчиво улыбнувшись, и её сияющие глаза заблестели так, что лицо её совершенно преобразилось. Затем она внезапно встала и тяжёлой поступью подошла к столу. Она взяла лист бумаги и быстро задвигала по нему рукой. Вот что она написала, тоже по-французски:

Дорогая и бесценная подруга, твоё письмо от 13-го числа доставило мне огромную радость.
 Значит, ты всё ещё любишь меня, моя романтичная Джули? Разлука, о которой ты так много плохого говоришь, похоже, не возымела своего обычного эффекта
на тебя. Ты жалуешься на нашу разлуку. Что же тогда я должен был сказать, если бы я
осмелился жаловаться, я, лишенный всех, кто мне дорог? Ах, если бы
у нас не было религии, которая утешает нас, жизнь была бы очень печальной. Почему ты
думаешь, что я должна сурово относиться к твоей привязанности к этому молодому человеку
? В таких вопросах я строга только к себе. Я понимаю такие чувства в других людях, и если я никогда их не испытывал, то не могу их одобрять, но и не осуждаю. Только мне кажется, что христианская любовь, любовь к ближнему, любовь к врагу достойнее.
слаще и лучше, чем те чувства, которые могут пробудить прекрасные глаза молодого человека в такой романтичной и любящей девушке, как ты.

 Известие о смерти графа Безухова дошло до нас раньше твоего письма, и оно сильно повлияло на моего отца. Он говорит, что граф был последним представителем великого века, но не последним из великих, и что теперь настала его очередь, но он сделает всё возможное, чтобы его очередь наступила как можно позже. Боже, сохрани нас от этого ужасного несчастья!

Я не могу согласиться с вами насчёт Пьера, которого я знал в детстве. Он всегда
Мне показалось, что у него было прекрасное сердце, а это качество я больше всего ценю в людях. Что касается его наследства и роли, которую сыграл князь
Василий, то это очень печально для них обоих. Ах, мой дорогой друг, слова нашего божественного
Спасителя о том, что верблюду легче пройти в игольное
ушко, чем богатому войти в Царство Божие, ужасно правдивы. Мне жаль князя Василия, но ещё больше мне жаль Пьера.
Такой молодой и обременённый таким богатством — каким искушениям он будет подвержен! Если бы меня спросили, чего я желаю больше всего на свете, я бы ответил, что хочу быть
беднее самого нищего попрошайки. Тысячу раз благодарю тебя, дорогой друг, за присланный тобой том, который пользуется таким успехом в Москве. Но поскольку ты говоришь мне, что наряду с хорошими вещами в нём есть и такие, которые не может постичь наше слабое человеческое понимание, мне кажется, что тратить время на чтение того, что непонятно и, следовательно, не принесёт никакой пользы, довольно бесполезно. Я никогда не мог понять, почему некоторые люди так любят
запутывать свой разум, зацикливаясь на мистических книгах, которые лишь
пробуждают в них сомнения и будоражат воображение, склоняя их к
Это преувеличение совершенно противоречит христианской простоте. Давайте лучше читать послания и Евангелия. Давайте не будем пытаться проникнуть в тайны, которые они содержат.
Ведь как мы, жалкие грешники, можем познать ужасные и священные тайны Провидения, пока остаёмся в этой плоти, которая образует непроницаемую завесу между нами и Вечностью? Давайте лучше ограничимся изучением тех возвышенных правил, которые наш божественный Спаситель оставил нам в назидание здесь, на земле. Давайте попробуем
подстроиться под них и следовать им, и пусть нас убедят в том, что чем меньше
Чем меньше мы позволяем нашему слабому человеческому разуму блуждать, тем больше мы будем угодны Богу, который отвергает все знания, не исходящие от Него. И чем меньше мы будем пытаться постичь то, что Он счел нужным скрыть от нас, тем скорее Он соизволит открыть нам это через Своего божественного Духа.

 Отец не говорил мне о женихе, а лишь сообщил, что получил письмо и ожидает визита князя Василия. Что касается моего брака, то я скажу тебе, мой дорогой друг, что
отношусь к браку как к божественному установлению, которому мы должны
 Как бы больно мне ни было, если Всевышний возложит на меня обязанности жены и матери, я постараюсь выполнять их как можно лучше, не терзая себя размышлениями о своих чувствах к тому, кого Он может дать мне в мужья.

  Я получила письмо от брата, который сообщает, что скоро приедет в Болд-Хиллз со своей женой. Однако это удовольствие будет недолгим,
ведь он снова покинет нас, чтобы принять участие в этой злосчастной войне,
в которую мы оказались втянуты, бог знает как и почему. Не только там, где вы находитесь, — в самом центре событий и мира, — все только и говорят о
Война, даже здесь, среди полевых работ и спокойствия природы, которое горожане считают характерной чертой сельской местности, вызывает тревогу и боль. Мой отец только и говорит, что о маршах и контрмаршах, в которых я ничего не понимаю. А позавчера во время моей ежедневной прогулки по деревне я стал свидетелем душераздирающей сцены.... Это был обоз призывников, набранных из нашего народа и отправлявшихся в армию. Видели бы вы, в каком состоянии были матери, жёны и дети тех мужчин, которые уходили и должны были
я слышал рыдания. Кажется, что человечество забыло
законы своего божественного Спасителя, Который проповедовал любовь и прощение
обид - и что люди приписывают величайшую заслугу умению убивать
друг друга.

Прощай, дорогой и добрый друг; пусть наш Божественный Спаситель и его Пресвятая
Мать держать вас в свои святые и всесильной помощи!

Мария

“А, вы отправляете письмо, Принцесса? Я уже отправил
свой. Я написала своей бедной матушке, — быстро проговорила улыбающаяся мадемуазель Бурьенн своим приятным мягким голосом с гортанным «р».
Она привнесла в напряжённый, печальный и мрачный мир княжны Марьи совершенно иную атмосферу — беззаботную, легкомысленную и самодовольную.


— Княжна, я должна вас предупредить, — добавила она, понизив голос и, очевидно, с удовольствием слушая саму себя и говоря с преувеличенной любезностью, — князь ругает Михаила Ивановича. Он в очень дурном расположении, очень мрачен. Будьте готовы.

— Ах, мой дорогой друг, — ответила принцесса Мария, — я просила тебя никогда не говорить мне, в каком расположении духа мой отец. Я не позволяю себе осуждать его и не хочу, чтобы другие делали это.

Принцесса взглянула на часы и, увидев, что она на пять минут опаздывает к началу занятий на клавикордах, с тревогой вошла в гостиную. С двенадцати до двух часов, как и было запланировано, принц отдыхал, а принцесса играла на клавикордах.






Глава XXVI
 Седовласый камердинер дремал, прислушиваясь к храпу принца, который находился в своём большом кабинете. Из дальней части дома
сквозь закрытые двери доносились звуки сложных пассажей —
двадцать раз повторенных — из сонаты Дуссека.

В это время к крыльцу подъехали закрытая карета и ещё одна карета с опущенным верхом. Князь Андрей вышел из кареты, помог выйти своей маленькой жене и пропустил её в дом вперёд себя. Старый Тихон, в парике, высунул голову из двери передней, шёпотом доложил, что князь спит, и поспешно закрыл дверь.
Тихон знал, что ни приезд сына, ни какое-либо другое необычное событие не должны нарушить привычный распорядок дня. Князь
Андрей, очевидно, знал это не хуже Тихона; он посмотрел на часы
словно для того, чтобы убедиться, не изменились ли привычки его отца с тех пор, как он был дома в последний раз, и, убедившись, что не изменились, он повернулся к жене.

 «Он встанет через двадцать минут. Пойдём в комнату Мэри», — сказал он.

 Маленькая принцесса за это время поправилась, но её глаза и пухлые улыбающиеся губки приподнялись, когда она заговорила, и голос её был таким же весёлым и приятным, как всегда.

— Да это же дворец! — сказала она мужу, оглядываясь по сторонам с выражением, с которым люди делают комплименты хозяину дома на балу.
— Пойдём, скорее, скорее! Оглянувшись, она улыбнулась Тихону, своему мужу и сопровождавшему их лакею.

 — Это Мэри репетирует? Пойдём потихоньку и застанем её врасплох.


Князь Андрей последовал за ней с учтивым, но печальным выражением лица.

 — Ты постарел, Тихон, — сказал он, проходя мимо старика, который поцеловал ему руку.

Не успели они дойти до комнаты, откуда доносились звуки клавикорда, как хорошенькая светловолосая француженка, мадемуазель Бурьенн,
выскочила оттуда, явно вне себя от восторга.

“Ах! какая радость за принцессу! ” воскликнула она. “ Наконец-то! Я должна
сообщить ей”.

“Нет, нет, пожалуйста, не надо... Вы мадемуазель Бурьен, ” сказала
маленькая принцесса, целуя ее. “Я уже знаю вас по дружбе моей невестки.
Она не ждала нас?" - Спросила она. ”Я знаю вас уже по дружбе моей невестки с вами".

Они подошли к двери гостиной, из которой доносились звуки часто повторяющегося отрывка из сонаты. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего-то неприятного.

 Маленькая княгиня вошла в комнату. Отрывок оборвался на середине, послышался крик, затем тяжёлые шаги княгини Марии и
звук поцелуев. Когда принц Эндрю вошёл, две принцессы, которые до этого виделись лишь однажды, на его свадьбе, были в объятиях друг друга и горячо прижимались губами к тем местам, которых случайно касались. Мадемуазель Бурьенн стояла рядом с ними, прижав руку к сердцу, с блаженной улыбкой на лице и, очевидно, готовая в равной степени и плакать, и смеяться. Принц Эндрю пожал плечами и нахмурился, как делают любители музыки, когда слышат фальшивую ноту. Женщины отпустили друг друга, а затем, словно боясь опоздать, снова обнялись.
Они взяли друг друга за руки, поцеловали их и отняли от них, а потом снова начали целовать друг друга в лицо, и, к удивлению князя Андрея, обе заплакали и снова стали целоваться. Мадемуазель Бурьен тоже заплакала. Князю Андрею было явно неловко, но обеим женщинам казалось совершенно естественным плакать, и, очевидно, им и в голову не приходило, что при этой встрече могло быть иначе.

 «Ах, моя дорогая!... Ах! Мэри!...» — вдруг воскликнули они, а затем рассмеялись. — Мне приснилось прошлой ночью... — Ты не ожидал
нас?..» «Ах! Мэри, ты похудела?..» «А ты поправилась!..»

 «Я сразу узнала княгиню», — вставила мадемуазель Бурьен.

 «А я и не узнала!..» воскликнула княгиня Мэри. «Ах, Андрей, я тебя не заметила».

Принц Эндрю и его сестра, держась за руки, поцеловались, и он сказал ей, что она всё такая же плакса, как и прежде. Принцесса Мэри повернулась к брату, и сквозь слёзы на её лице, очень красивом в тот момент, читались любовь, теплота и нежность.

Маленькая принцесса болтала без умолку, её короткая пухлая верхняя губа
постоянно и быстро касалась розовой нижней губы, когда это было необходимо,
и снова приподнималась, когда её лицо озаряла улыбка с блестящими зубами и сияющими глазами. Она рассказала о несчастном случае, который произошёл с ними на Спасской горе и который мог быть серьёзным для неё в её положении.
Сразу после этого она сообщила им, что оставила всю свою одежду в Петербурге и что одному Богу известно, во что ей придётся одеваться здесь. Она также сказала, что Андрей совсем изменился и что Китти
Одинцова вышла замуж за старика, а у Маши был жених, настоящий жених, но об этом они поговорят позже. Княгиня Маша всё ещё молча смотрела на брата, и её прекрасные глаза были полны любви и грусти. Было ясно, что она думает о чём-то своём, независимо от слов невестки. В разгар рассказа о последнем петербургском бале она обратилась к брату:

— Значит, ты действительно идёшь на войну, Эндрю? — сказала она со вздохом.

 Лиза тоже вздохнула.

 — Да, и даже завтра, — ответил её брат.

«Он оставляет меня здесь, бог знает почему, хотя мог бы получить повышение...»


Принцесса Мария не стала дослушивать до конца, но, продолжая размышлять,
нежно взглянула на невестку.

 «Это точно?» — спросила она.

 Лицо маленькой принцессы изменилось. Она вздохнула и сказала: «Да,
совершенно точно. Ах, это ужасно...»

Её губы дрогнули. Она приблизила лицо к лицу невестки и неожиданно снова заплакала.


— Ей нужно отдохнуть, — нахмурившись, сказал принц Эндрю. — Разве ты не согласна, Лиза? Отведи её в свою комнату, а я пойду к отцу. Как он? Только что
то же самое?»

«Да, всё то же самое. Хотя я не знаю, что ты об этом думаешь», — радостно ответила принцесса.


«А часы те же? И прогулки по аллеям? И токарный станок?» — спросил принц Эндрю с едва заметной улыбкой, которая
свидетельствовала о том, что, несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он знал о его слабостях.

«Часы те же, и токарный станок, и математика, и уроки геометрии», — радостно сказала принцесса Мэри, как будто уроки геометрии были одним из величайших удовольствий в её жизни.

Когда прошло двадцать минут и старому князю пора было вставать, Тихон пришёл позвать молодого князя к отцу.
 В честь приезда сына старик отошёл от своего обычного распорядка: он приказал впустить его в свои покои, пока он одевался к ужину. Старый князь всегда одевался по старинке: носил старомодное пальто и пудрил волосы.
Когда принц Эндрю вошёл в гардеробную отца (не с тем презрительным видом и манерами, которые он демонстрировал в гостиных, а с оживлённым лицом, с которым он обычно
он разговаривал с Пьером), старик сидел на большом кожаном кресле, закутавшись в мантию, и доверял свою голову Тихону.

«А! вот и воин! Хочет победить Буонапарте?» — сказал старик, качая своей напудренной головой, насколько позволял хвост, который Тихон крепко держал, чтобы заплести его в косу.

«Ты, по крайней мере, должен как следует с ним поговорить, иначе, если он продолжит в том же духе, мы тоже скоро станем его подданными! Как дела?» И он подставил щёку.

 Старик был в хорошем настроении после дневного сна перед ужином. (Он
Он любил говорить, что вздремнуть «после обеда — к добру, а до обеда — к худу».) Он бросал на сына счастливые косые взгляды из-под густых кустистых бровей. Принц Эндрю подошёл и поцеловал отца в указанное ему место. Он ничего не ответил на любимую тему отца — насмешки над военными того времени, в частности над Бонапартом.

«Да, отец, я пришёл к тебе и привёл с собой свою беременную жену», — сказал принц Эндрю, с нетерпением и уважением следя за каждым движением лица отца. «Как твоё здоровье?»

“Осень только дураки и грабли болен, мой мальчик. Ты же меня знаешь: я занят с
с утра до ночи и воздержан, так что, конечно, я в порядке.”

“Слава Богу”, - сказал его сын, улыбаясь.

“Бог не имеет к этому никакого отношения! Ну, продолжай, ” продолжал он,
возвращаясь к своему увлечению, - расскажи мне, как немцы научили тебя
бороться с Бонапартом с помощью этой новой науки, которую ты называешь стратегией.

Князь Андрей улыбнулся.

«Дай мне время прийти в себя, отец», — сказал он с улыбкой,
которая показывала, что слабости отца не мешают сыну любить и
уважать его. «Да я же ещё не успел обустроиться!»

— Чепуха, чепуха! — воскликнул старик, тряхнув косичкой, чтобы
убедиться, что она крепко заплетена, и схватил его за руку.
— Дом для твоей жены готов. Принцесса Мэри отведет ее туда и
покажет все, и они будут болтать без умолку. Такова их женская
манера! Я рад, что она приехала. Садись и поговорим. О
Армию Михельсона я понимаю — и армию Толстого тоже... одновременная экспедиция... Но что делать южной армии? Пруссия нейтральна... Я это знаю. А что насчёт Австрии? — сказал он, вставая со стула и расхаживая взад-вперёд по комнате. За ним по пятам бежал Тихон.
он протягивал ему разные предметы одежды. “Что со Швецией? Как
они пересекут Померанию?”

Князь Андрей, видя, что отец настаивает, начал — сначала
неохотно, но постепенно все более и более оживляясь и по привычке
бессознательно переходя по ходу дела с русского на французский — объяснять
план операции на предстоящую кампанию. Он объяснил, как армия численностью в
девяносто тысяч человек должна была угрожать Пруссии, чтобы
вывести её из состояния нейтралитета и втянуть в войну; как часть
этой армии должна была присоединиться к шведским войскам в
Штральзунде; как двести двадцать
Тысяча австрийцев и сто тысяч русских должны были действовать в Италии и на Рейне; пятьдесят тысяч русских и столько же англичан должны были высадиться в Неаполе, и в общей сложности пятисоттысячная армия должна была атаковать французов с разных сторон. Старый князь не проявлял ни малейшего интереса к этому объяснению и, как будто не слушая его, продолжал одеваться, расхаживая по комнате, и трижды неожиданно прерывал его. Однажды он остановил его, крикнув: «Белый, белый!»

Это означало, что Тихон не отдаст ему нужный жилет.
В другой раз он перебил его, сказав:

 «И скоро ли её увезут?» — и, укоризненно качая головой, добавил: «Это плохо! Продолжай, продолжай».

 В третий раз он перебил его, когда принц Эндрю заканчивал своё описание. Старик начал петь старческим надтреснутым голосом:
 «Мальбрук отправляется на войну. Бог знает, когда он вернётся». *

 * «Мальборо отправляется на войну; одному Богу известно, когда он вернётся».


 Его сын лишь улыбнулся.

 «Я не говорю, что одобряю этот план, — сказал сын. — Я лишь сообщаю тебе, в чём он заключается. Наполеон тоже уже составил свой план, и он не хуже этого».

— Что ж, ты не сказал мне ничего нового, — и старик повторил задумчиво и быстро:


«Dieu sait quand reviendra. Иди в столовую».





 ГЛАВА XXVII

В назначенный час принц, напудренный и выбритый, вошёл в столовую, где его невестка, принцесса Мария, и мадемуазель
Бурьенн уже ждал его вместе со своим архитектором, которого по странному капризу его работодателя допустили к столу, хотя положение этого незначительного человека не позволяло ему рассчитывать на такую честь. Принц, который обычно держался
Князь, очень строго относившийся к социальным различиям и редко допускавший за свой стол даже важных государственных чиновников, неожиданно выбрал Михаила  Ивановича (который всегда уходил в угол, чтобы высморкаться в клетчатый платок) в качестве иллюстрации теории о том, что все люди равны. Он не раз внушал своей дочери, что Михаил Иванович «ничуть не хуже тебя или меня». За ужином князь обычно разговаривал с неразговорчивым Михаилом Ивановичем чаще, чем с кем-либо другим.

В столовой, которая, как и все комнаты в доме, была
Чрезвычайно важные члены свиты и лакеи — по одному за каждым стулом — стояли в ожидании принца. Старший дворецкий с салфеткой на руке осматривал сервировку стола, подавал знаки лакеям и с тревогой переводил взгляд с часов на дверь, через которую должен был войти принц. Принц Эндрю рассматривал большую позолоченную раму, в которой было представлено генеалогическое древо принцев
Напротив висела ещё одна такая же рама с дурно написанным
портретом (очевидно, работы крепостного художника)
.правящего князя в короне — предполагаемого потомка Рюрика и
предка Болконских. Князь Андрей, взглянув ещё раз на это
генеалогическое древо, покачал головой и засмеялся, как смеётся человек,
который смотрит на портрет, настолько похожий на оригинал, что это даже забавно.

«Как же он похож!» — сказал он подошедшей к нему княжне Марье.

Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, над чем он смеётся. Всё, что делал её отец, внушало ей благоговение и не подвергалось сомнению.

«У каждого есть своя ахиллесова пята», — продолжил принц Эндрю.
«Подумать только, с его-то выдающимся умом он занимается такой чепухой!»


Принцесса Мария не могла понять, почему брат так резко критикует его, и уже собиралась ответить, когда из кабинета послышались ожидаемые шаги.
Принц вошёл быстро и весело, как обычно, словно намеренно противопоставляя живость своих манер строгой формальности своего дома. В этот момент большие часы пробили два, и из гостиной донёсся ещё один пронзительный удар.
 Принц застыл на месте; его живые блестящие глаза смотрели из-под
Его густые кустистые брови сурово окинули взглядом всех присутствующих и остановились на маленькой принцессе. Она почувствовала, как придворные чувствуют себя, когда входит царь, — смесь страха и уважения, которую старик внушал всем вокруг. Он погладил её по волосам, а затем неловко похлопал по затылку.

 «Я рад, очень рад тебя видеть», — сказал он, внимательно глядя ей в глаза, а затем быстро прошёл на своё место и сел. — Садитесь,
садитесь! Садитесь, Михаил Иванович!

 Он указал невестке место рядом с собой. Лакей пододвинул ей стул.

— Хо-хо! — сказал старик, окинув взглядом её округлые формы.
 — Ты торопилась. Это плохо!

 Он рассмеялся своим обычным сухим, холодным, неприятным смехом, одними губами, но не глазами.

 — Ты должна ходить, ходить как можно больше, как можно больше, — сказал он.

 Маленькая принцесса не слышала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась растерянной. Принц спросил её об отце, и она начала улыбаться и говорить. Он спросил о общих знакомых, и она оживилась ещё больше и стала болтать без умолку, передавая ему приветы
от разных людей и пересказывая городские сплетни.

«Графиня Апраксина, бедняжка, потеряла мужа и выплакала все глаза», — сказала она, оживляясь всё больше и больше.

По мере того как она воодушевлялась, князь смотрел на неё всё суровее и суровее.
И вдруг, как будто он достаточно изучил её и составил о ней определённое мнение, он отвернулся и обратился к Михаилу Ивановичу.

— Что ж, Михаил Иванович, нашему Бонапарту придётся несладко.
Князь Андрей (он всегда так говорил о своём сыне)
рассказывал мне, какие силы собираются против него! Пока мы с вами
я никогда не придавал ему большого значения».

 Михаил Иванович совсем не помнил, когда «мы с тобой» говорили что-то подобное о Бонапарте, но, понимая, что его хотят использовать как прикрытие для любимой темы князя, он вопросительно посмотрел на молодого князя, гадая, что будет дальше.

 «Он великий тактик!» — сказал князь сыну, указывая на архитектора.

И разговор снова зашёл о войне, о Бонапарте, о генералах и государственных деятелях того времени. Старый князь, казалось, был убеждён не только в том, что все люди того времени были просто детьми, которые не знали
А. Б. В. о войне или политике и о том, что Бонапарт был незначительным
маленьким французом, добившимся успеха только потому, что ему больше не противостояли
Потёмкины или Суворовы; но он также был убеждён, что в Европе нет политических разногласий и настоящей войны,
а есть лишь своего рода кукольное представление, в котором играют люди того времени,
притворяясь, что делают что-то настоящее. Князь Андрей весело переносил насмешки отца над новыми людьми, подначивал его и слушал с очевидным удовольствием.

«Прошлое всегда кажется хорошим, — сказал он, — но разве Суворов
сам попал в ловушку, которую расставил для него Моро и из которой он не знал, как выбраться?»

«Кто тебе это сказал? Кто?» — воскликнул князь. «Суворов!» И он оттолкнул от себя тарелку, которую ловко подхватил Тихон. «Суворов!...
Подумай, князь Андрей. Двое... Фридрих и Суворов; Моро!...
Моро был бы взят в плен, если бы у Суворова были развязаны руки; но у него на руках были хофс-кригс-вурст-шнапс-рат. Это поставило бы в тупик самого дьявола! Когда вы доберётесь туда, вы узнаете, что такое эти хофс-кригс-вурст-рат. Суворов не мог с ними справиться
какой шанс у Михаила Кутузова? Нет, мой дорогой мальчик, — продолжал он, — ты и твои генералы не справитесь с Буонапарте; тебе придётся призвать французов, чтобы птицы одного полёта могли сражаться вместе. Немца Палена отправили в Нью-Йорк в Америке, чтобы он привёз француза Моро, — сказал он, намекая на приглашение, сделанное Моро в том году, поступить на русскую службу.... — Замечательно!...
Были ли Потёмкины, Суворовы и Орловы немцами? Нет, парень, либо вы все сошли с ума, либо я пережил свой ум. Да поможет нам Бог
Ты, может, и прав, но посмотрим, что будет. Буонапарте стал у них великим полководцем! Хм!..

 — Я вовсе не говорю, что все планы хороши, — сказал князь
Андрей, — я только удивляюсь твоему мнению о Бонапарте.
Можешь смеяться сколько угодно, но всё же Бонапарте — великий полководец!

“Михаил Иванович!” - крикнул старый князь архитектору, который,
занятый своим жареным мясом, надеялся, что о нем забыли: “Разве
Я не говорил вам, что Бонапарт был великим тактиком? Здесь он говорит то же самое
.

“Разумеется, ваше превосходительство”, - ответил архитектор.

Принц снова рассмеялся своим холодным смехом.

 «Буонапарте родился с серебряной ложкой во рту. У него великолепные солдаты. Кроме того, он начал с нападения на немцев. И только бездельники не смогли победить немцев. С незапамятных времён все побеждали немцев. Они никого не побеждали — кроме друг друга. Он заработал себе репутацию, сражаясь с ними».

И принц начал перечислять все ошибки, которые, по его мнению, совершил Бонапарт в своих кампаниях и даже в политике.
Его сын ничего не ответил, но было очевидно, что какие бы аргументы ни приводились
Он был так же мало способен изменить мнение отца, как и сам отец — изменить его мнение. Он слушал, воздерживаясь от ответа, и невольно задавался вопросом, как этот старик, столько лет живущий в одиночестве в деревне, мог так подробно и остроумно обсуждать все недавние военные и политические события в Европе.

 «Ты думаешь, я старик и не понимаю, в каком положении сейчас находятся дела?» — заключил отец. «Но это меня беспокоит. Я не сплю по ночам. Итак, где этот ваш великий командир проявил
свое мастерство?” он закончил.

“Это заняло бы слишком много времени, чтобы рассказывать”, - ответил сын.

“Ну, тогда отправляйся к своему Бонапарту! Мадемуазель Бурьен,
вот еще один поклонник этого твоего императора-обезьяны-пудреницы”, - воскликнул он
на превосходном французском.

“ Вы знаете, принц, я не бонапартист!

“Дье Саит когда reviendra.” гудел князь фальшиво и, с
смеяться-тем более, он покинул стол.

Маленькая принцесса во время всего разговора и до конца ужина сидела молча, испуганно поглядывая то на своего свёкра, то на принцессу Марию. Когда они встали из-за стола, она взяла невестку под руку и повела её в другую комнату.

«Какой умный человек ваш отец, — сказала она. — Может быть, именно поэтому
я его боюсь».

«О, он такой добрый!» — ответила принцесса Мария.





 ГЛАВА XXVIII

Принц Эндрю должен был уехать на следующий вечер. Старый принц, не меняя своего распорядка дня, как обычно, удалился после обеда. Маленькая принцесса была в комнате своей невестки. Принц Эндрю в дорожном пальто без эполет
собирался вместе со своим камердинером в отведенных ему комнатах.
Осмотрев экипаж и убедившись, что чемоданы уложены, он приказал запрячь лошадей.
Он взял с собой только те вещи, которые всегда носил с собой
С ним в комнате остались небольшая шкатулка, большая фляга, инкрустированная серебром, два турецких пистолета и сабля — подарок отца, который привёз её с Очаковской битвы. Все эти дорожные вещи князя Андрея были в очень хорошем состоянии: новые, чистые, в тканевых чехлах, тщательно перевязанных лентами.

 Отправляясь в путешествие или меняя образ жизни, люди, способные к размышлениям, обычно пребывают в серьёзном расположении духа. В такие моменты
человек вспоминает прошлое и строит планы на будущее. Лицо принца Эндрю
Он выглядел очень задумчивым и нежным. Заложив руки за спину, он быстро расхаживал из угла в угол комнаты, глядя прямо перед собой и задумчиво качая головой. Боялся ли он идти на войну или грустил из-за того, что расставался с женой?
Возможно, и то, и другое, но, очевидно, он не хотел, чтобы его видели в таком настроении, потому что, услышав шаги в коридоре, он поспешно разжал руки, остановился у стола, как будто завязывал крышку маленькой шкатулки, и принял своё обычное спокойное и непроницаемое выражение лица.  Он услышал тяжёлую поступь принцессы Марии.

— Я слышала, ты отдал приказ запрягать, — воскликнула она, тяжело дыша (очевидно, она бежала).
— Я так хотела поговорить с тобой наедине! Бог знает, как долго мы ещё будем в разлуке. Ты не сердишься на меня за то, что я пришла? Ты так изменился, Андруша, — добавила она, словно в ответ на свой вопрос.

 Она улыбнулась, произнося его уменьшительно-ласкательное имя. Ей было
очевидно, странно думать, что этим строгим красивым мужчиной должен быть
Андруша — стройный озорной мальчик, который был ее товарищем по играм в
детстве.

- А где Лиза? - спросила я. спросил он, отвечая на ее вопрос только
улыбка.

«Она так устала, что заснула на диване в моей комнате.
О, Эндрю! Какая у тебя замечательная жена, — сказала она, садясь на диван напротив брата. — Она совсем как ребёнок: такая милая, весёлая. Я так привязалась к ней».

Принц Эндрю молчал, но принцесса заметила ироничный и презрительный взгляд, который мелькнул на его лице.

«Нужно снисходительно относиться к маленьким слабостям; кто от них свободен, Эндрю? Не забывай, что она выросла и получила образование в обществе, и поэтому её положение сейчас не такое радужное. Мы должны войти в
ситуация у каждого своя. Tout comprendre, c’est tout pardonner. * Думайте
каким оно должно быть для нее, бедняжки, после чего она была раньше,
желание расстаться с мужем и остаться в одиночестве в стране, в ее
состояние! Это очень тяжело”.

 * Все понять-все простить.

Князь Андрей улыбнулся, как он смотрел на сестру, как мы улыбаемся тем, кого мы
думаю, мы тщательно разобраться.

«Ты живёшь в деревне и не считаешь свою жизнь ужасной», — ответил он.

 «Я... это другое. Зачем говорить обо мне? Я не хочу другой жизни и не могу её хотеть, потому что не знаю другой. Но подумай, Эндрю: для молодого
светская дама будет похоронена в деревне в лучшие годы своей жизни, совсем одна — ведь папа всегда занят, а я... ну, вы знаете, какие скудные средства я имею для развлечения женщины, привыкшей к высшему обществу.
Есть только мадемуазель Бурьенн...»

— Мне совсем не нравится ваша мадемуазель Бурьенн, — сказал князь Андрей.

— Нет? Она очень милая и добрая, и, прежде всего, её очень жаль. У неё никого нет, совсем никого. По правде говоря, она мне не нужна,
и она даже мешает мне. Ты же знаешь, я всегда был дикарем, а теперь и подавно
даже больше. Мне нравится быть одной.... Отцу она очень нравится. Она и
Михаил Иванович — единственные, с кем он всегда мягок и добр, потому что он был благодетелем для них обоих. Как говорит Стерн:
 «Мы любим людей не столько за добро, которое они нам сделали, сколько за добро, которое мы сделали им». Отец приютил её, когда она осталась без крыши над головой после смерти своего отца. Она очень добродушная, и мой отец
нравится ее манера чтения. Она читает ему по вечерам и читает
великолепно”.

“Честно говоря, Мэри, я жду отца герой иногда
тебе нелегко, не так ли? - вдруг спросил князь Андрей
.

Княжна Марья сначала удивилась, а потом пришла в ужас от этого вопроса.

“ Для меня? Для меня?... Старается для меня!.. ” сказала она.

“Он всегда был довольно суровый; и теперь я думаю, что он становится
очень старается”, - сказал князь Андрей, видимо говоря, слегка их
отец для того, чтобы озадачить или испытать сестру.

— Ты хорош во всех отношениях, Эндрю, но у тебя есть своего рода интеллектуальная гордость, — сказала принцесса, следуя за ходом собственных мыслей, а не за темой разговора. — И это
великий грех. Как можно судить отца? Но даже если кто-то может, какие чувства
кроме почитания, мог бы такой человек, как мой отец вызывают? И я так
довольной и счастливой с ним. Я только хочу, чтобы вы все были так же счастливы, как я
.

Ее брат недоверчиво покачал головой.

“Единственное, что для меня тяжело... Я скажу тебе правду,
Эндрю... так отец трактует религиозные темы. Я не понимаю, как человек с таким выдающимся интеллектом может не видеть того, что очевидно как день, и так сильно заблуждаться. Это единственное, что меня огорчает. Но даже в этом я в последнее время замечаю перемены.
улучшение. В последнее время его сатира стала менее едкой, и он принял у себя монаха, с которым долго беседовал».

«Ах, мой дорогой, боюсь, вы со своим монахом тратите время впустую», — сказал принц Эндрю шутливо, но нежно.

«Ах, mon ami, я только молюсь и надеюсь, что Бог меня услышит.
Эндрю... — робко произнесла она после минутного молчания, — я хочу попросить тебя об одной большой услуге.
— О какой, дорогая?

— Нет, пообещай, что не откажешься! Это не доставит тебе хлопот и не будет чем-то недостойным тебя, но это утешит меня. Обещай.
Андрюша!.. — сказала она, опуская руку в ридикюль, но не доставая из него того, что держала, как будто то, что она держала, было предметом её просьбы и не должно было быть показано до тех пор, пока просьба не будет удовлетворена.

 Она робко посмотрела на брата.

 — Даже если бы это было очень хлопотно... — ответил князь Андрей, как будто догадываясь, о чём идёт речь.

 — Думай что хочешь!  Я знаю, что ты такой же, как отец. Думай, как
хочешь, но сделай это ради меня! Пожалуйста! Отец отца, наш
дедушка, носил его во всех своих войнах». (Она так и не достала
что она держала в сумочке.) — Так ты обещаешь?

 — Конечно. Что это?

 — Эндрю, я благословляю тебя этой иконой, и ты должен пообещать мне, что никогда её не снимешь. Ты обещаешь?

 — Если она не весит центнер и не сломает мне шею...
 Ради тебя... — сказал принц Эндрю. Но тут же, заметив,
что его шутка вызвала у сестры болезненную реакцию, он
раскаялся и добавил: «Я рад, правда, дорогая, я очень рад».

 «Против твоей воли Он спасёт тебя, смилуется над тобой и приведёт тебя к Себе, ибо только в Нём — истина и покой», — сказала она.
дрожа от волнения, торжественно протянула брату обеими руками маленькую овальную старинную икону Спасителя с тёмным ликом в золотой оправе на тонкой серебряной цепочке.


Она перекрестилась, поцеловала икону и протянула её Андрею.

«Пожалуйста, Андрей, ради меня!..»

Из её больших робких глаз лились лучи нежного света. Эти глаза озаряли всё её худое, болезненное лицо и делали его прекрасным. Её брат хотел взять икону, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал икону. На его лице отразилась нежность, потому что
Он был тронут, но на его лице промелькнула ирония.

 «Спасибо, моя дорогая». Она поцеловала его в лоб и снова села на диван.
Они немного помолчали.

 «Как я уже говорила тебе, Эндрю, будь добрым и великодушным, как всегда.
Не суди Лизу строго, — начала она. — Она такая милая, такая добродушная, а её положение сейчас очень тяжёлое».

«Не думаю, что я жаловался тебе на свою жену, Маша, или обвинял её. Почему ты мне всё это говоришь?»

На лице княгини Марии появились красные пятна, и она замолчала, словно чувствуя себя виноватой.

«Я тебе ничего не говорил, но с тобой уже поговорили. И
я сожалею об этом», — продолжил он.

Пятна на её лбу, шее и щеках стали ещё заметнее. Она попыталась что-то сказать, но не смогла. Ее брат угадал правильно: маленькая
принцесса плакала после обеда и рассказала о своих дурных предчувствиях
о своих родах и о том, как она их боялась, и жаловалась на нее
судьба, ее свекор и ее муж. Наплакавшись, она уснула
. Князю Андрею стало жаль сестру.

“Знай, Маша: я не могу упрекать, не упрекал и никогда
Я ни в чём не буду упрекать свою жену и не могу упрекать себя ни в чём по отношению к ней; и так будет всегда, в каких бы обстоятельствах я ни оказался. Но если ты хочешь знать правду... если ты хочешь знать, счастлив ли я? Нет! А она счастлива? Нет! Но почему так, я не знаю...

 Сказав это, он встал, подошёл к сестре и, наклонившись, поцеловал её в лоб. Его прекрасные глаза засияли задумчивым, добрым и непривычным светом, но он смотрел не на сестру, а поверх её головы в темноту открытого дверного проёма.

— Пойдём к ней, я должен попрощаться. Или — иди и разбуди её, а я сейчас подойду. Петрушка! — позвал он своего камердинера. — Иди сюда, убери это. Положи это на сиденье, а это — справа.

 Княгиня Мария встала и направилась к двери, но остановилась и сказала:
 — Андрей, если бы ты верил...Ты бы обратилась к Богу и попросила Его дать тебе любовь, которой ты не чувствуешь, и твоя молитва была бы услышана».

«Ну, может быть!» — сказал князь Андрей. «Иди, Маша, я сейчас приду».

По пути в комнату сестры, в коридоре, соединявшем одно крыло дома с другим, князь Андрей встретил мадемуазель Бурьенн, которая мило ему улыбнулась. В тот день она уже в третий раз встречалась с ним в укромных уголках с восторженной и искренней улыбкой.


 «О! Я думала, ты в своей комнате», — сказала она, почему-то покраснев и опустив глаза.

Принц Эндрю сурово посмотрел на неё, и на его лице внезапно появилось выражение гнева. Он ничего ей не сказал, но посмотрел на её лоб и волосы, не встречаясь с ней взглядом, с таким презрением, что француженка покраснела и ушла, не сказав ни слова. Когда он подошёл к комнате сестры, его жена уже проснулась, и из-за открытой двери доносился её весёлый голос, торопливо произносивший одно слово за другим. Она, как обычно, говорила по-французски, словно после долгого воздержания хотела наверстать упущенное.

 — Нет, но представьте себе старую графиню Зубову с её фальшивыми локонами и
рот, полный фальшивых зубов, как будто она пыталась обмануть старость...
 Ха, ха, ха!  Марья!

 Эту самую фразу про графиню Зубову и этот самый смех князь  Андрей уже слышал от жены в присутствии других раз пять.  Он тихо вошёл в комнату.  Маленькая княгиня, пухлая и румяная, сидела в креслах с работой в руках и без умолку говорила, повторяя петербургские воспоминания и даже фразы. Принц Эндрю подошёл, погладил её по волосам и спросил, отдохнула ли она после поездки. Она ответила ему и продолжила болтать.

У крыльца ждала карета, запряжённая шестёркой лошадей. Была осенняя ночь, такая тёмная, что кучер не видел шеста, на который опиралась карета.
На крыльце суетились слуги с фонарями.
Огромный дом сиял огнями, которые лились из высоких окон.
Домашние крепостные толпились в зале, ожидая возможности попрощаться с молодым князем. Все домочадцы собрались в приёмной: Михаил Иванович, мадемуазель Бурьенн, княгиня Мария и маленькая княжна. Князя Андрея вызвали к нему
в кабинете отца, так как тот хотел попрощаться с ним наедине. Все
ждали, когда они выйдут.

Когда принц Эндрю вошёл в кабинет, старик в своих
старинных очках и белом халате, в котором он не принимал никого, кроме сына, сидел за столом и писал. Он огляделся.

«Уезжаешь?» И продолжил писать.

«Я пришёл попрощаться».

— Поцелуй меня сюда, — и он коснулся своей щеки. — Спасибо, спасибо!

 — За что ты меня благодаришь?

 — За то, что я не теряю времени даром и не цепляюсь за юбку женщины.
 Служба превыше всего. Спасибо, спасибо! И он продолжил
писал так, что его перо трещало и скрипело. “Если у тебя есть
что сказать, говори. Эти две вещи можно сделать вместе”, - добавил он.
"О моей жене." - Добавил он.

“О моей жене... Мне и так стыдно оставлять ее на твоих руках
....

“Зачем говорить глупости? Говори, что хочешь”.

“Когда у нее начнутся роды, пошлите в Москву за акушером.... Пусть
он будет здесь ....”

Старый князь перестал писать и, словно не понимая, устремил суровый взгляд на сына.


— Я знаю, что никто не может помочь, если природа не сделает своё дело, — сказал князь Андрей, явно смущённый. — Я знаю, что из миллиона
В таких случаях всё идёт наперекосяк, но это её прихоть и моя тоже. Они ей что-то наговорили. Ей приснился сон, и она напугана.


 «Хм... Хм...» — пробормотал себе под нос старый принц, заканчивая то, что писал. «Я сделаю это».


 Он размашисто расписался и вдруг, повернувшись к сыну, расхохотался.

  «Плохое дело, да?»

— Что плохого, отец?

 — Жена! — коротко и многозначительно ответил старый князь.

 — Я не понимаю! — сказал князь Андрей.

 — Нет, тут ничего не поделаешь, парень, — сказал князь. — Они все такие; от брака не откажешься. Не бойся, я не скажу
никому, но ты и сам это знаешь».

 Он схватил сына за руку своими маленькими костлявыми пальцами, потряс её, посмотрел прямо в лицо сыну проницательным взглядом, который, казалось, видел его насквозь, и снова рассмеялся своим холодным смехом.

 Сын вздохнул, признавая тем самым, что отец его понял.
Старик продолжал складывать и запечатывать письмо, с привычной быстротой хватая и бросая воск, печать и бумагу.

«Что же делать? Она хорошенькая! Я всё сделаю. Не волнуйся», — сказал он отрывистыми фразами, запечатывая письмо.

Эндрю промолчал; он был одновременно рад и недоволен, что отец
понял его. Старик встал и отдал письмо сыну.

“Послушай! ” сказал он. “ Не беспокойся о своей жене: что можно
, то будет сделано. Теперь слушай! Отдай это письмо Михаилу Илларионовичу. *
У меня написано, что он должен воспользоваться в надлежащих местах и не
заставят вас долго адъютантом: плохая позиция! Скажи ему, что я помню
и он мне нравится. Напиши и скажи мне, как он тебя принимает. Если с ним все в порядке
обслужи его. Сыну Николаса Болконского не нужно ни под чьим началом служить
если он в немилости. А теперь иди сюда.

 *Kut;zov.

Он говорил так быстро, что не договорил и половины слов, но его сын
привык понимать его. Он подвел его к письменному столу, поднял
крышку, выдвинул ящик и достал тетрадь, исписанную его
жирным, высоким, мелким почерком.

“Я, вероятно, умру раньше тебя. Так что помните, это мои мемуары.;
передайте их императору после моей смерти. А теперь вот ломбардская облигация
и письмо; это премия для человека, который напишет историю
войн Суворова. Отправь это в Академию. Вот несколько заметок,
которые ты прочтешь, когда меня не станет. Они тебе пригодятся».

Эндрю не сказал отцу, что тот, без сомнения, проживёт ещё долго. Он чувствовал, что не должен этого говорить.

 «Я всё сделаю, отец», — сказал он.

 «Что ж, тогда прощай!» Он поцеловал сыну руку и обнял его. — Помни, князь Андрей, что если тебя убьют, мне, твоему старому отцу... — он неожиданно замолчал, а затем пронзительным голосом вдруг закричал:
— но если я узнаю, что ты вёл себя не как сын Николая Болконского, мне будет стыдно!

 — Тебе не нужно было говорить мне это, отец, — сказал сын с улыбкой.

 Старик замолчал.

«Я также хотел попросить тебя, — продолжил принц Эндрю, — если меня убьют и если у меня будет сын, не отдавай его от себя — как я и сказал вчера... пусть он растёт с тобой... Пожалуйста».
«Не отдавать его жене?» — сказал старик и рассмеялся.

Они замолчали, глядя друг на друга. Острый взгляд старика был устремлён прямо на сына. Что-то дрогнуло в нижней части лица старого принца.

«Мы попрощались. Уходите!» — внезапно крикнул он громким, сердитым голосом, открывая дверь.

«Что такое? Что?» — спросили обе принцессы, на мгновение увидев
в дверях принц Эндрю и фигура старика в белом халате, в очках и без парика, что-то сердито кричащего.

Принц Эндрю вздохнул и ничего не ответил.

— Ну! — сказал он, поворачиваясь к жене.

И это «Ну!» прозвучало холодно и иронично, как будто он говорил: «А теперь покажи, на что ты способна».

— Эндрю, ну же! — сказала маленькая принцесса, побледнев и с тревогой глядя на мужа.

Он обнял её. Она вскрикнула и потеряла сознание, упав ему на плечо.

Он осторожно отпустил плечо, на которое она опиралась, посмотрел ей в лицо и бережно усадил её в кресло.

— Прощай, Маша, — нежно сказал он сестре, взял её за руку, поцеловал и быстрыми шагами вышел из комнаты.

Маленькая княгиня лежала в кресле, мадемуазель Бурьенна растирала ей виски. Княгиня Марья, поддерживая невестку, всё ещё смотрела полными слёз прекрасными глазами на дверь, через которую вышел князь Андрей, и крестилась, глядя на него. Из кабинета, словно выстрелы из пистолета, доносилось частое сморкание старика.
 Едва принц Эндрю вышел, как из кабинета донеслось
дверь быстро открылась, и оттуда выглянула суровая фигура старика в белом.
халат.

“Ушел? Все в порядке! ” сказал он и, сердито посмотрев на
потерявшую сознание маленькую принцессу, укоризненно покачал головой и хлопнул
дверью.





КНИГА ВТОРАЯ: 1805 г.





ГЛАВА I

В октябре 1805 года русская армия занимала деревни и города эрцгерцогства Австрийского, а другие полки, только что прибывшие из
России, располагались возле крепости Браунау и обременяли местных жителей, у которых они квартировались.
Браунау был штабом главнокомандующего Кутузова.

11 октября 1805 года один из пехотных полков, только что прибывших в Браунау, остановился в полумиле от города в ожидании проверки
главнокомандующим. Несмотря на нерусский вид местности и окрестностей — фруктовые сады, каменные заборы, черепичные крыши и холмы вдалеке — и несмотря на то, что жители (с любопытством смотревшие на солдат) не были русскими, полк выглядел так же, как любой другой русский полк, готовящийся к смотру в самом сердце России.

Вечером накануне последнего дневного перехода был получен приказ о том, что главнокомандующий инспектирует полк во время марша.
Хотя слова приказа были непонятны командиру полка и возник вопрос, должны ли войска быть в походном порядке или нет, после совещания с командирами батальонов было решено представить полк в парадном порядке, исходя из принципа, что «лучше поклониться слишком низко, чем недостаточно низко». Итак, после двадцатимильного марша солдаты занялись починкой и чисткой
Всю ночь они не смыкали глаз, пока адъютанты и командиры рот считали и подсчитывали, и к утру полк — вместо беспорядочной толпы, какой он был во время последнего марша накануне, — представлял собой хорошо организованное подразделение из двух тысяч человек, каждый из которых знал своё место и обязанности, у каждого была на месте каждая пуговица и каждый ремень, и все они сияли чистотой. И не только
внешне всё было в порядке, но если бы главнокомандующий
заглянул под мундиры, то у каждого нашёл бы чистое
На каждом солдате была надета рубашка, а в каждом ранце лежало положенное количество предметов: «шило, мыло и всё такое», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, из-за которого никто не мог чувствовать себя спокойно. Это было состояние солдатских сапог. Более половины сапог были в дырах. Но
этот дефект произошел не по вине командира полка, поскольку
несмотря на неоднократные требования, австрийский комиссариат не выдал сапоги.
полк прошел маршем около семисот миль.

Командир полка был пожилым, холеричным, тучным и
коренастый генерал с седыми бровями и усами, более широкий в груди и спине, чем в плечах. На нём была совершенно новая форма,
на которой виднелись складки от складывания, и толстые золотые эполеты,
которые, казалось, скорее стояли, чем лежали на его массивных плечах.
Он выглядел как человек, с радостью выполняющий одно из самых торжественных
обязанностей в своей жизни. Он ходил перед строем и на каждом шагу
поднимался на цыпочки, слегка выгибая спину. Было очевидно, что командир
восхищался своим полком, радовался ему и что все его мысли были
Он был поглощён этим, но его походка, казалось, говорила о том, что, помимо военных дел, немалую часть его мыслей занимали светские интересы и прекрасный пол.


— Ну что, Михаил Митрич, сэр? — сказал он, обращаясь к одному из командиров батальонов, который с улыбкой шагнул вперёд (было видно, что они оба счастливы).
— Прошлой ночью у нас было много дел. Однако, я думаю, полк неплохой, а?

Командир батальона уловил веселую иронию и рассмеялся.

“Его не выключили бы с поля боя даже на Царицинском
Лугу”.

“Что?” - спросил командир.

В этот момент на дороге, ведущей из города, где были выставлены сигнальщики, появились двое мужчин верхом на лошадях. Это были адъютант и казак.

Адъютанта послали подтвердить приказ, который накануне был сформулирован недостаточно ясно, а именно: главнокомандующий
желал видеть полк в том же состоянии, в котором он был на марше: в шинелях, с ранцами и без какой-либо подготовки.


Накануне к Кутузову приехал член Гофкригсрата из Вены с предложениями и требованиями присоединиться к армии
Эрцгерцог Фердинанд, Мак и Кутузов, не считая этот переход целесообразным, среди прочих аргументов в пользу своей точки зрения намеревались показать австрийскому генералу, в каком плачевном состоянии находятся войска, прибывшие из России.  С этой целью он намеревался встретиться с полком;  и чем хуже было его состояние, тем больше это устраивало главнокомандующего. Хотя адъютант не знал этих обстоятельств, он тем не менее отдал чёткий приказ, чтобы солдаты были в шинелях и выстроились в походный порядок, а также чтобы
В противном случае главнокомандующий будет недоволен. Услышав это, командир полка опустил голову, молча пожал плечами и раздражённо развёл руками.


«Ну и заварили мы кашу!» — заметил он.

 «Ну вот! Разве я не говорил тебе, Михаил Митрич, что если сказано «на марше», значит, в шинелях?» — укоризненно сказал он командиру батальона. — О боже! — добавил он, решительно шагая вперёд.
 — Командиры рот! — крикнул он голосом, привыкшим командовать.
 — Старшие сержанты!... Как скоро он будет здесь? — спросил он
адъютант с почтительной вежливостью обратился к персонажу, о котором шла речь.

«Я бы сказал, через час».

«У нас будет время переодеться?»

«Не знаю, генерал...»

Командир полка сам подошёл к строю и приказал солдатам переодеться в шинели. Командиры рот разбежались по своим ротам, старшие сержанты засуетились (шинели были не в лучшем состоянии), и тут же шеренги, которые до этого стояли в полном порядке и тишине, начали раскачиваться и вытягиваться
гудят голоса. Солдаты со всех сторон бегали туда-сюда,
подбрасывая на плечах ранцы и стягивая лямки через голову,
расстёгивая шинели и натягивая рукава на поднятые руки.

Через полчаса всё снова было в порядке, только квадраты стали серыми, а не чёрными. Командир полка резкими шагами
прошёл в переднюю часть полка и осмотрел его издалека.

«Что это такое? Это! — крикнул он и замер на месте. — Командир третьей роты!

«Командир третьей роты нужен генералу!... командир к генералу... третья рота к командиру».
Эти слова передавались по рядам, и адъютант побежал искать пропавшего офицера.

Когда торопливые, но неправильно произнесённые слова достигли цели, раздалось:
«Генерал идёт к третьей роте». Пропавший офицер
появился из-за спин солдат и, хотя он был мужчиной средних лет и не привык бегать, неуклюже засеменил на цыпочках к генералу.  На лице капитана отразилось беспокойство.
школьник, которому велят повторить урок, который он не выучил. На его носу появились пятна
краснота которого, очевидно, была вызвана
невоздержанностью, а рот нервно подергивался. Генерал оглядел
капитана с головы до ног, когда тот подошел, тяжело дыша, замедляя шаг по мере его
приближения.

“Скоро вы будете одевать своих людей в нижние юбки! Что это?”
— крикнул командир полка, выдвинув челюсть вперёд и указывая на солдата в рядах третьей роты, одетого в шинель из синеватой ткани, которая отличалась от формы остальных. — За кем ты увязался?
Ожидается главнокомандующий, а ты покидаешь свой пост? А? Я научу тебя наряжать солдат в парадные мундиры для парада... А?..

 Командир роты, не сводя глаз с начальника, всё сильнее прижимал два пальца к фуражке, как будто в этом давлении заключалась его единственная надежда на спасение.

 — Ну, чего молчишь? Кого ты там нарядил?
— Венгр? — сказал командир с суровой усмешкой.

 — Ваше превосходительство...

 — Ну что, ваше превосходительство? Ваше превосходительство! А как же ваше превосходительство?.. никто не знает.

— Ваше превосходительство, это офицер Долохов, которого разжаловали в рядовые, — тихо сказал капитан.

 — Ну? Его разжаловали в фельдмаршалы или в солдаты?
 Если в солдаты, то он должен быть одет в форму, как и все остальные.

 — Ваше превосходительство, вы сами дали ему увольнительную на марше.

 — Дал ему увольнительную? Увольнительную? Это так похоже на вас, молодых людей, — сказал командир полка, немного остыв. — Уйти, в самом деле... Стоит вам сказать слово, и вы... Что? — добавил он с новым раздражением. — Я прошу вас прилично одеть своих людей.

И командир, обернувшись к адъютанту, резкими шагами направился вдоль строя. Он был явно доволен тем, как эффектно проявил свой гнев, и, подходя к полку, хотел найти ещё один повод для негодования. Отчитав одного офицера за неотполированный значок, а другого — за то, что его строй был неровным, он добрался до третьей роты.

 «Как вы стоите? Где ваша нога? Ваша нога?» — крикнул командир срывающимся голосом, хотя между ним и Долоховым в его иссиня-серой форме оставалось ещё пятеро солдат.

Долохов медленно разогнул согнутую в колене ногу и прямо посмотрел ясными, дерзкими глазами в лицо генералу.

«Зачем синее сукно? Сними его... Сержант-майор! Переодень его...
в ря...» — он не договорил.

«Генерал, я должен подчиняться приказам, но я не обязан терпеть...»
Долохов поспешно перебил его.

«В строю разговаривать не полагается!... Никаких разговоров, никаких!

 — Я не обязан терпеть оскорбления, — заключил Долохов громким, звенящим голосом.


Глаза генерала и солдата встретились.  Генерал замолчал, сердито поправляя свой тугой шарф.

— Прошу вас, будьте добры, переоденьтесь, — сказал он, отворачиваясь.






Глава II
— Он идёт! — крикнул в этот момент сигнальщик.

Командир полка, покраснев, подбежал к своей лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перебросил тело через седло, выпрямился, выхватил саблю и с радостным и решительным выражением лица, разинув рот, приготовился закричать. Полк встрепенулся, как птица, чистящая своё оперение, и замер.

 «Смир-на!» — прокричал командир полка так, что у всех душа ушла в пятки.
Голос, в котором слышались радость за себя, строгость за полк и приветствие приближающемуся главнокомандующему.

 По широкой просёлочной дороге, обсаженной с обеих сторон деревьями, ехала высокая светло-голубая венская карета, слегка поскрипывающая на рессорах и запряжённая шестью лошадьми, которые шли бойкой рысью.  За каретой скакали свита и конвой из хорватов.  Рядом с Кутузовым сидел австрийский генерал в белом мундире, который странно смотрелся среди русских чёрных мундиров. Карета остановилась перед полком. Кутузов и австрийский генерал
разговаривали вполголоса, и Кутузов слегка улыбнулся.
Тяжело ступая, он вышел из кареты, как будто этих двух тысяч человек, заворожённо смотревших на него, и командира полка не существовало.

 Раздалась команда, и полк снова дрогнул, звеня оружием.  Затем в мёртвой тишине раздался слабый голос главнокомандующего.  Полк взревел: «Здравия вашему экс... лен... лен...  сию!» — и снова воцарилась тишина. Сначала Кутузов стоял неподвижно, пока полк двигался; затем он и генерал в белом сопровождении свиты прошли между рядами.

По тому, как командир полка отдавал честь главнокомандующему и пожирал его глазами, подобострастно вытягиваясь, по тому, как он шёл вдоль рядов за генералами, наклонившись вперёд и едва сдерживая порывистые движения, по тому, как он бросался вперёд при каждом слове или жесте главнокомандующего, было очевидно, что он выполнял свой долг подчинённого с ещё большим рвением, чем свой долг командира. Благодаря строгости и усердию своего командира полк, по сравнению с другими,
прибыл в Браунау в то же время, был в прекрасном состоянии. Там
было всего 217 больных и отставших. Все было в полном порядке, кроме
ботинок.

Кутузов прошелся по рядам, иногда останавливаясь, чтобы сказать несколько
дружеских слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, иногда
также солдатам. Глядя на их сапоги, он несколько раз печально покачал головой и указал на них австрийскому генералу с выражением, которое, казалось, говорило: «Я никого не виню, но не могу не заметить, в каком плачевном состоянии всё это находится».  Командир полка
при каждом таком случае он выбегал вперёд, боясь пропустить хоть слово главнокомандующего, касающееся полка. За Кутузовым, на
расстоянии, позволяющем расслышать каждое произнесённое шёпотом
слово, следовали около двадцати человек из его свиты. Эти господа
разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех к
главнокомандующему шёл красивый адъютант. Это был князь
Болконский. Рядом с ним был его товарищ Несвицкий, высокий штабной офицер, чрезвычайно полный, с добрым, улыбающимся, красивым лицом и влажными глазами. Несвицкий с трудом мог
не мог удержаться от смеха, вызванного смуглым гусарским офицером, который шёл рядом с ним. Этот гусар с серьёзным лицом, без улыбки и без изменения выражения неподвижных глаз, смотрел в спину командира полка и подражал каждому его движению. Каждый раз, когда командир начинал говорить и наклонялся вперёд, гусар начинал говорить и наклонялся вперёд точно так же. Несвицкий смеялся и подталкивал остальных, чтобы они посмотрели на этого шутника.

Кутузов медленно и вяло прошёл мимо тысяч глаз, которые
вылупились из орбит, чтобы посмотреть на своего главнокомандующего. Дойдя до
в третьей роте он внезапно остановился. Его свита, не ожидавшая этого,
невольно подошла к нему поближе.

“А, Тимохин!” - сказал он, узнав красноносого капитана, которому
сделали выговор за синюю шинель.

Казалось бы, человек не может вытянуться ещё больше, чем Тимохин, когда ему делал выговор командир полка.
Но теперь, когда к нему обратился главнокомандующий, он вытянулся
настолько, что, казалось, не смог бы удержаться в таком положении,
если бы главнокомандующий продолжал смотреть на него. Кутузов
который, очевидно, понимал его положение и желал ему только добра,
быстро отвернулся, и по его изуродованному и опухшему лицу пробежала едва заметная улыбка.


«Ещё один товарищ из Исмаила, — сказал он. — Храбрый офицер! Вы им довольны?» — спросил он командира полка.


И тот, не подозревая, что гусарский офицер отражает его, как в зеркале, вздрогнул, шагнул вперёд и ответил:
— Вполне удовлетворён, ваше превосходительство!

 — У всех нас есть свои слабости, — сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. — Раньше он питал слабость к Бахусу.

Командир полка боялся, что его обвинят в случившемся, и ничего не ответил. В этот момент гусар заметил лицо красноносого капитана и его втянутый живот и с такой точностью скопировал его выражение лица и позу, что Несвицкий не смог удержаться от смеха. Кутузов обернулся. Офицер, очевидно, полностью контролировал выражение своего лица.
Пока Кутузов оборачивался, он успел скорчить гримасу, а затем принять самое серьёзное, почтительное и невинное выражение.

 Третья рота была последней, и Кутузов задумался, видимо, пытаясь
чтобы что-то припомнить. Князь Андрей вышел из свиты и сказал по-французски:


«Вы велели мне напомнить вам об офицере Долохове, разжалованном в солдаты в этом полку».


«Где Долохов?» — спросил Кутузов.

 Долохов, уже переодетый в серую солдатскую шинель, не стал дожидаться, пока его позовут. Стройная фигура светловолосого
солдата с ясными голубыми глазами вышла из строя, подошла к главнокомандующему и преклонила оружие.

«Вы хотите что-то сказать?» — спросил Кутузов, слегка нахмурившись.

«Это Долохов», — сказал князь Андрей.

“Ах!” - сказал Кутузов. “Надеюсь, это послужит тебе уроком. Исполняй свой
долг. Император милостив, и я не забуду тебя, если ты заслуживаешь
добра”.

Ясные голубые глаза смотрели на главнокомандующего так же смело, как
они смотрели на командира полка, и, судя по их выражению,
казалось, что они приоткрывают завесу условностей, отделяющую главнокомандующего
так далеко от рядового.

— Я прошу ваше превосходительство об одном, — сказал Долохов своим твёрдым, звонким, размеренным голосом. — Я прошу дать мне возможность искупить мою вину
и доказать мою преданность Его Величеству императору и России!»

Кутузов отвернулся. На его лице мелькнула та же улыбка, с которой он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся с гримасой, как бы говорящей, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать, давно ему известно, что он устал от этого и что это вовсе не то, чего он хочет. Он отвернулся и пошёл к карете.

 Полк разбился на роты, которые направились к назначенным местам
Они расположились в окрестностях Браунау, где надеялись получить обувь и одежду, а также отдохнуть после тяжёлых переходов.

— Ты не будешь на меня сердиться, Прохор Игнатьич? — сказал командир полка, обгоняя третью роту на пути к штабу и подъезжая к капитану Тимохину, который шёл впереди.
(Лицо командира полка теперь, когда смотр благополучно завершился, сияло от неудержимого восторга.) — Это на службе у государя... ничего не поделаешь... на параде иногда бывает немного поспешно... Я первый должен извиниться, вы же меня знаете!... Он был очень доволен!  И он протянул руку капитану.

 «Не стоит благодарности, генерал, я бы не осмелился!» — ответил
капитан, его нос покраснел ещё больше, когда он улыбнулся, обнажив два передних зуба, выбитых прикладом в Измаиле.


— И передайте господину Долохову, что я его не забуду — он может быть спокоен.
И скажите мне, пожалуйста, — я всё хотел спросить, — как он себя ведёт и вообще...

— Что касается службы, то он довольно пунктуален, ваше превосходительство; но характер у него... — сказал Тимохин.

 — А что у него за характер? — спросил командир полка.

 — В разные дни по-разному, — ответил капитан.  — В один
Сегодня он благоразумный, образованный и добродушный, а завтра — дикий зверь... В Польше, представьте себе, он чуть не убил еврея.


— Ну, ну! — заметил командир полка. — И всё же нужно пожалеть молодого человека, попавшего в беду. Вы же знаете, у него важные связи... Ну, тогда просто...

— Слушаю, ваше превосходительство, — сказал Тимохин, улыбкой показывая, что он понял желание командира.

— Ну, конечно, конечно!

Командир полка отыскал в рядах Долохова и, осадив лошадь, сказал ему:

— После следующего дела... эполеты.

Долохов оглянулся, но ничего не сказал, и насмешливая улыбка на его губах не изменилась.


— Ну, хорошо, — продолжал командир полка. — От меня
чарку водки солдатам, — добавил он так, чтобы солдаты
услышали. — Благодарю вас всех! Слава Богу! — и он проехал мимо этой роты и догнал следующую.


— Ну, он действительно хороший парень, под его началом можно служить, — сказал
Тимохин обратился к стоявшему рядом с ним подпоручику.

 «Одним словом, от души...» — сказал подпоручик, смеясь (командира полка прозвали Червонным Королём).

Веселое настроение, их должностных лиц после осмотра заразил
солдаты. Компании прошли маршем по празднично. Голоса солдат может быть
слышится со всех сторон.

“И они сказали, что Кутузов был слеп на один глаз?”

“Так оно и есть! Совсем слеп!”

“Нет, друг, у него зорче зрение, чем у тебя. Сапоги и набедренные повязки...
он все замечал...”

«Когда он посмотрел на мои ноги, друг... ну, я подумал, что я...»

 «А тот, другой, с ним, австриец, выглядел так, будто его измазали мелом — белый как мука! Думаю, они полируют его, как ружья».

“ Послушай, Федешон!... Он сказал, когда начнутся сражения? Ты
был рядом с ним. Все говорили, что сам Бонапарте был в Браунау.

“ Сам Бонапарт!... Только послушайте этого дурака, чего он не знает.
 Пруссаки сейчас взялись за оружие. Австрийцы, видите ли,
подавляют их. Когда они будут подавлены, начнется война с Бонапарте
. А он говорит, что Буонапарте в Браунау! Значит, ты дурак.
 Тебе лучше слушать повнимательнее!»

 «Что за дьяволы эти интенданты! Видишь, пятая рота уже входит в деревню... у них будет гречка
приготовлю, пока мы не доберёмся до нашего жилья».

«Дай мне печенье, дьявол тебя побери!»

«А ты вчера дал мне табаку? Вот в чём дело, друг! Ах, ну да ладно, держи».

«Здесь могут объявить привал, или нам придётся пройти ещё четыре мили без еды».

«Разве не здорово было, когда эти немцы подвозили нас? Ты просто сидишь смирно, и тебя везут».

«А здесь, друг мой, люди живут совсем бедно. Там все они, казалось, были поляками — все под властью русского царя, — но здесь все они настоящие немцы».

«Певцы, вперёд!» — скомандовал капитан.

И из разных рядов выбежало около двадцати человек.
Барабанщик, их предводитель, повернулся лицом к певцам и, взмахнув рукой, начал протяжную солдатскую песню, которая начиналась словами: «Утро наступило, солнце взошло» и заканчивалась: «А теперь, братья, вперёд, к славе, под предводительством отца Каменского». Эта песня была
написана во время Турецкого похода, а теперь её поют в Австрии.
Единственное изменение заключается в том, что слова «отец Каменский» были заменены на «отец Кутузов».


 Прокричав эти последние слова, как это делают солдаты, и взмахнув руками
словно швыряя что-то на землю, барабанщик — худощавый, красивый
сорокалетний солдат — сурово посмотрел на певцов и прищурился.
Затем, убедившись, что все взгляды прикованы к нему, он поднял обе руки,
словно осторожно поднимая над головой какой-то невидимый, но ценный
предмет, и, подержав его там несколько секунд, внезапно опустил и
начал:

«О, мой шатёр, о, мой шатёр!..»

«О, мой новый шатёр!..» — подхватили двадцать голосов, и исполнитель на кастаньетах, несмотря на тяжесть своего снаряжения, выбежал вперёд
и, идя задом наперёд перед ротой, дёргал плечами и размахивал кастаньетами, словно кому-то угрожая. Солдаты, размахивая руками и отбивая ритм, шли длинными шагами. Позади роты слышался стук колёс, скрип рессор и топот лошадиных копыт. Кутузов и его свита возвращались в город. Главнокомандующий подал знак, чтобы солдаты продолжали маршировать в спокойном темпе. Он и вся его свита выразили удовольствие от пения и танцев
солдат и весёлые, лихо марширующие люди. Во втором ряду с правого фланга, рядом с которым проезжала карета,
невольно привлёк внимание голубоглазый солдат. Это был Долохов.
Он маршировал с особенной грацией и смелостью в такт песни и
смотрел на проезжающих мимо, как будто жалел всех, кто в этот
момент не маршировал с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший командира полка, вышел из кареты и подъехал к Долохову.

Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал
дикий набор главе с D;lokhov. Zherk;v встретились D;lokhov за рубежом как
частная и не счел нужным узнать его. Но теперь, когда Кутузов
поговорил с джентльменом-скотоводом, он обратился к нему с сердечностью
старого друга.

“Дорогой мой, как ты?” - спросил он сквозь пение, заставляя
свою лошадь идти в ногу с компанией.

“Как я?” - холодно ответил Долохов. “Я такой, каким ты видишь”.

Задорная песня придавала особый колорит тону свободы и непринужденности.
веселость, с которой говорил Жерков, и намеренная холодность его
Ответ Долохова.

“И как вы ладите с офицерами?” спросил Zherk;v.

“Все в порядке. Они молодцы. И как ты извивалась на
персонал?”

“Я был прикреплен; я на дежурстве”.

Оба молчали.

“Она выпустила ястреба, взлетевшего с ее широкого правого рукава”, - говорилось в песне
, вызывая невольное ощущение мужества и жизнерадостности.
Их разговор, вероятно, сложился бы иначе, если бы не эта песня.

«Правда, что австрийцы потерпели поражение?» — спросил Долохов.

«Чёрт его знает! Так говорят».
«Я рад», — ответил Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.

“Слушай, приходи как-нибудь вечером, сыграем в фаро!”
сказал Жерков.

“А что, у тебя слишком много денег?”

“Приходи”.

“Я не могу. Я поклялся не делать этого. Я не буду пить и не буду играть, пока
Меня не восстановят”.

“Ну, это только до первой помолвки”.

— Поживём — увидим.

 Они снова замолчали.

 — Заходи, если что-нибудь понадобится.  На службе хоть чем-нибудь поможешь...

 Долохов улыбнулся.  — Не беспокойся.  Если мне что-нибудь понадобится, я не буду просить — я возьму!

 — Ну, не стоит, я только...

 — А я только...

 — До свидания.

«Крепкого здоровья...»

 «Далёко, далёко.
 До родины моей...»


Жерков тронул лошадь шпорами; она возбуждённо переступала с ноги на ногу, не зная, с какой начать, потом успокоилась, проскакала мимо компании и догнала карету, всё ещё попадая в такт песне.






Глава III

Вернувшись с смотра, Кутузов пригласил австрийского генерала в свой кабинет и, позвав адъютанта, попросил принести бумаги,
относящиеся к состоянию войск по прибытии, и письма,
полученные от эрцгерцога Фердинанда, командовавшего авангардом. Князь Андрей Болконский вошёл в комнату с
необходимые бумаги. Кутузов и австрийский член Гофкригсрата
сидели за столом, на котором был разложен план.

 «Ах!..» — сказал Кутузов, взглянув на Болконского, как будто этим восклицанием приглашая адъютанта подождать, и продолжал разговор по-французски.

— Всё, что я могу сказать, генерал, — произнёс он с приятной элегантностью в выражении лица и интонации, которая обязывала прислушиваться к каждому произнесённому слову. Было видно, что Кутузов и сам с удовольствием прислушивался к своему голосу. — Всё, что я могу сказать, генерал, это то, что если
Если бы дело зависело от моего личного желания, воля Его Величества императора Франца была бы исполнена давным-давно. Я бы давно присоединился к эрцгерцогу. И, честное слово, для меня лично было бы удовольствием передать верховное командование армией в руки более осведомлённого и опытного генерала — а в Австрии их немало — и снять с себя всю эту тяжкую ответственность. Но обстоятельства порой сильнее нас, генерал.

И Кутузов улыбнулся так, словно хотел сказать: «Вы совершенно правы»
Вы вольны не верить мне, и мне даже всё равно, верите вы или нет, но у вас нет оснований говорить мне такое. В этом-то всё и дело.

 Австрийский генерал выглядел недовольным, но ему ничего не оставалось, кроме как ответить в том же тоне.

 — Напротив, — сказал он раздражённым и сердитым тоном, который контрастировал с его льстивыми словами, — напротив, участие вашего превосходительства в общей операции высоко ценится
Его Величество; но мы считаем, что нынешняя задержка лишает великолепные
русские войска и их командующего заслуженных лавров
привыкли побеждать в своих битвах, — заключил он свою явно заранее подготовленную речь.


Кутузов поклонился с той же улыбкой.

— Но таково моё убеждение, и, судя по последнему письму, которым
удостоил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, я полагаю, что австрийские войска под командованием столь искусного полководца, как генерал
Мак, уже одержали решительную победу и больше не нуждаются в нашей помощи, — сказал Кутузов.

Генерал нахмурился. Хотя точных сведений о поражении австрийцев не было, многие обстоятельства подтверждали неблагоприятные слухи
которые были на плаву, и поэтому предположение Кутузова об австрийской победе прозвучало как ирония. Но Кутузов продолжал любезно улыбаться с тем же выражением, которое, казалось, говорило, что он имеет право так полагать. И действительно, в последнем письме, которое он получил от армии Мака, сообщалось о победе и стратегически излагалось положение армии как очень выгодное.

 «Дайте мне это письмо», — сказал Кутузов, поворачиваясь к князю Андрею.
«Пожалуйста, взгляните», — и Кутузов с иронической улыбкой в уголках губ прочитал австрийскому генералу
Следующий отрывок на немецком языке из письма эрцгерцога Фердинанда:

 Мы полностью сосредоточили силы численностью почти в семьдесят тысяч человек, чтобы атаковать и разгромить врага, если он переправится через реку Лех. Кроме того,
поскольку мы владеем Ульмом, мы не можем лишиться преимущества
распоряжаться обоими берегами Дуная, так что, если враг не переправится через Лех, мы можем переправиться через Дунай, отрезать его от коммуникаций, снова переправиться через реку ниже по течению и сорвать его планы, если он попытается направить все свои силы против наших верных
союзник. Поэтому мы будем с уверенностью ждать того момента, когда императорская
русская армия будет полностью укомплектована, и тогда вместе с ней мы легко найдём способ уготовить врагу ту участь, которой он заслуживает.

 Кутузов глубоко вздохнул, закончив этот абзац, и посмотрел на члена Гофкригсрата мягко и внимательно.

— Но вы же знаете мудрое изречение, ваше превосходительство, которое гласит, что нужно ожидать худшего, — сказал австрийский генерал, явно желая покончить с шутками и перейти к делу. Он невольно оглянулся на адъютанта.

— Простите, генерал, — перебил Кутузов, тоже обращаясь к князю Андрею. — Послушай, мой милый, возьми у Козловского все донесения наших разведчиков. Вот два письма от графа Ностица, а вот одно от его высочества эрцгерцога Фердинанда, и вот это, — сказал он, протягивая ему несколько бумаг, — составьте из всего этого аккуратную памятку на французском языке, в которой будут изложены все полученные нами сведения о передвижениях австрийской армии, а затем передайте её его превосходительству.

 Принц Андрей склонил голову в знак того, что всё понял.
сначала не только то, что было сказано, но и то, что Кутузов хотел бы ему сказать. Он собрал бумаги и, поклонившись обоим,
мягко ступая по ковру, вышел в приёмную.

 Хотя с тех пор, как князь Андрей покинул Россию, прошло не так много времени, он сильно изменился за этот период. В выражении его лица,
в движениях, в походке почти не осталось и следа прежней притворной вялости и лени. Теперь он выглядел как человек, у которого есть время подумать о том, какое впечатление он производит на других, но который занят
приятная и интересная работа. На его лице читалось большее удовлетворение собой и окружающими, его улыбка и взгляд стали ярче и привлекательнее.


Кутузов, которого он настиг в Польше, принял его очень радушно,
пообещал не забывать его, выделил среди других адъютантов,
взял с собой в Вену и дал ему более серьёзные поручения.
 Из Вены Кутузов написал своему старому товарищу, отцу князя Андрея.

Ваш сын, несомненно, станет офицером, который будет выделяться своей трудолюбивостью, решительностью и оперативностью. Я считаю, что мне повезло иметь такого
подчиненный мне.

В штабе Кутузова, среди его товарищей-офицеров и в армии
вообще князь Андрей имел, как и в петербургском обществе, две
совершенно противоположные репутации. Некоторые, меньшинство, признавали, что он
отличается от них самих и от всех остальных, ожидали от него великих свершений
слушали его, восхищались и подражали ему, и с ними князь
Андрей был естественным и приятным. Другим, большинству, он не нравился, и они считали его высокомерным, холодным и неприятным. Но среди этих людей
 принц Эндрю умел вести себя так, что они уважали его и даже боялись.

Выйдя из кабинета Кутузова в приёмную с бумагами в руке, князь Андрей подошёл к своему товарищу, дежурному адъютанту Козлову, который сидел у окна с книгой.

«Ну что, князь?» — спросил Козлов.

«Мне приказано написать докладную записку, объясняющую, почему мы не наступаем».

«А почему?»

Принц Эндрю пожал плечами.

«Есть новости от Мака?»

«Нет».

«Если бы его действительно избили, об этом бы уже сообщили».
«Возможно», — сказал принц Эндрю, направляясь к выходу.

Но в этот момент вошёл высокий австрийский генерал в шинели, с
Генерал в орденах Марии Терезии на шее и с черной повязкой на голове, очевидно, только что прибывший, быстро вошел, хлопнув дверью.
 Князь Андрей остановился.

 — Главнокомандующий Кутузов? — сказал вновь прибывший генерал, быстро говоря с сильным немецким акцентом, оглядываясь по сторонам и направляясь прямо к внутренней двери.

— Главнокомандующий занят, — сказал Козловский, поспешно подходя к неизвестному генералу и преграждая ему путь к двери.
 — Кого мне представить?

 Неизвестный генерал презрительно посмотрел на Козловского сверху вниз.
— довольно резко, словно удивляясь, что кто-то может его не знать.

 — Главнокомандующий занят, — спокойно повторил Козловский.

 Лицо генерала помрачнело, губы задрожали. Он достал записную книжку, торопливо нацарапал что-то карандашом, вырвал листок, отдал его Козловскому, быстро подошёл к окну и плюхнулся в кресло, глядя на присутствующих так, словно спрашивал: «Почему они смотрят на меня?» Затем он поднял голову, вытянул шею, словно собирался что-то сказать, но тут же с наигранным безразличием произнёс:
Кутузов, не обращая на него внимания, начал напевать себе под нос какую-то странную мелодию, которая тут же оборвалась. Дверь в кабинет отворилась, и на пороге появился Кутузов. Генерал с перевязанной головой наклонился вперед, как будто убегая от какой-то опасности, и быстрыми шагами направился к Кутузову.

 «Vous voyez le malheureux Mack», — произнес он срывающимся голосом.

Лицо Кутузова, стоявшего в открытых дверях, на несколько мгновений застыло в неподвижности. Затем по его лицу, словно волна, пробежала морщинка, лоб снова разгладился, и он почтительно склонил голову.
Он закрыл глаза, молча пропустил Мака вперёд и сам закрыл за ним дверь.


Распространившаяся новость о том, что австрийцы разбиты и вся армия сдалась в Ульме, оказалась правдивой.

В течение получаса адъютанты были разосланы в разные стороны с приказами, которые свидетельствовали о том, что русским войскам, до сих пор бездействовавшим, вскоре тоже придётся столкнуться с врагом.

Принц Эндрю был одним из тех редких штабных офицеров, которых больше всего интересовал ход войны в целом. Когда он увидел Мака и услышал
В деталях своей катастрофы он понимал, что половина кампании проиграна,
понимал все трудности, с которыми столкнулась русская армия, и
ясно представлял, что её ждёт и какую роль ему придётся сыграть.
Он невольно почувствовал радостное волнение при мысли об
унижении высокомерной Австрии и о том, что через неделю он,
возможно, увидит и примет участие в первом сражении русских с
французами со времён Суворова. Он боялся, что гений Бонапарта может перевесить всю храбрость русских войск, и в то же время не мог допустить, чтобы его герой был опозорен.

Возбуждённый и раздражённый этими мыслями, князь Андрей направился в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. В коридоре
он встретил Несвицкого, с которым жил в одной комнате, и шутника Жеркова;
они, как обычно, смеялись.

«Что ты такой угрюмый?» — спросил Несвицкий, заметив бледное лицо князя Андрея и его блестящие глаза.

«Нечему радоваться», — ответил Болконский.

 Как только князь Андрей встретился с Несвицким и Жерковым, из другого конца коридора к ним подошёл Штраух, австрийский генерал
который состоял в штабе Кутузова и отвечал за снабжение русской армии, и член Гофкригсрата, прибывший накануне вечером. В широком коридоре было достаточно места, чтобы генералы могли без труда пройти мимо трёх офицеров, но Жерков, оттолкнув Несвицкого рукой, сказал, задыхаясь:
«Они идут!... они идут!... Отойди, уступи дорогу, пожалуйста, уступи дорогу!»

Генералы проходили мимо с таким видом, словно хотели избежать неловкого внимания. На лице шутника Жеркова внезапно появилось
на его лице появилась глупая радостная улыбка, которую он, казалось, не мог подавить.

“Ваше превосходительство”, - сказал он по-немецки, выходя вперед и
обращаясь к австрийскому генералу, - “Имею честь поздравить
вас”.

Он наклонил голову и затопал сначала одной ногой, потом другой.
неуклюже, как ребенок на уроке танцев.

Член Гофкригсрата сурово посмотрел на него, но, увидев, как серьёзно он улыбается, не смог не уделить ему минутку внимания.
 Он прищурился, показывая, что слушает.

 «Имею честь поздравить вас.  Генерал Мак прибыл, совсем недавно».
— Ну, только вот тут небольшая шишка, — добавил он, с сияющей улыбкой указывая на свою голову.

 Генерал нахмурился, отвернулся и пошёл дальше.

 «Gott, wie naiv!» * — сердито сказал он, пройдя несколько шагов.

 * «Боже, какая наивность!»


 Несвицкий со смехом обнял князя Андрея, но
Болконский, ещё больше побледнев, сердито оттолкнул его и повернулся к Жеркову. Нервное раздражение, вызванное появлением Мака, известием о его поражении и мыслью о том, что ждёт русскую армию, вылилось в гневную отповедь Жеркову за его несвоевременную шутку.

— Если вы, сударь, хотите валять дурака, — сказал он резко, с легкой дрожью в нижней челюсти, — я не могу вам помешать. Но предупреждаю, что если вы осмелитесь дурачиться в моем присутствии, я вас научу, как себя вести.

 Несвицкий и Жерков были так поражены этой вспышкой, что молча уставились на Болконского широко раскрытыми глазами.

 — В чем дело? Я только поздравил их, — сказал Жерков.

 — Я не шучу с вами, пожалуйста, помолчите! — воскликнул Болконский и, взяв под руку Несвицкого, оставил Жеркова, который не знал, что сказать.

— Ну что ты, в чём дело, старина? — сказал Несвицкий, пытаясь его успокоить.


 — В чём дело? — воскликнул князь Андрей, застыв на месте от волнения. — Разве ты не понимаешь, что либо мы офицеры, служащие нашему царю и нашей стране, радующиеся успехам и огорчающиеся неудачам нашего общего дела, либо мы просто лакеи, которым нет дела до дел их господина. Сорок тысяч
человек убиты, армия наших союзников уничтожена, и вы
находите в этом повод для смеха», — сказал он, словно подкрепляя свои слова этой французской фразой. «Это хорошо для никчёмного мальчишки
comme cet individu dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas
pour vous. *(2) Только хромой мог так развлекаться
— добавил он по-русски, но произнося это слово с французской интонацией.
акцент — заметив, что Жерков все еще может его слышать.

 * “Сорок тысяч человек убиты, армия наших союзников
 уничтожена, и вы находите в этом повод для шуток!”

 * (2) «Всё это хорошо для того бездельника, с которым ты подружился, но не для тебя, не для тебя».


 Он подождал немного, чтобы посмотреть, ответит ли корнет, но тот отвернулся
и вышел из коридора.





ГЛАВА IV
Павлоградский гусарский полк стоял в двух милях от Браунау.
Эскадрон, в котором Николай Ростов служил юнкером, был расквартирован в немецкой деревне Зальценек. Лучшие помещения в деревне были отведены кавалерийскому капитану Денисову, командиру эскадрона, известному во всей кавалерийской дивизии как Васька Денисов. Кадет Ростов,
с тех пор как он догнал полк в Польше, жил с командиром эскадрона.

 11 октября, в тот день, когда в штабе все обсуждали новости
После поражения Мака лагерная жизнь офицеров этого эскадрона шла своим чередом. Денисов, всю ночь проигравший в карты, ещё не вернулся домой, когда Ростов рано утром вернулся с фуражировки.
Ростов был навеселе. Ростов в юнкерском мундире рысью подъехал к крыльцу, гибким юношеским движением перекинул ногу через седло, на мгновение задержался в стремени, как будто не желая расставаться с лошадью, и наконец соскочил на землю и крикнул своему ординарцу:

 «А, Бондаренко, друг мой!» — сказал он подбежавшему гусару.
стремглав бросился к лошади. “ Прогуляйся с ним взад-вперед, мой дорогой друг, - продолжал он
с той веселой братской сердечностью, которую добросердечная молодежь
проявляет ко всем, когда они счастливы.

“Да, ваше превосходительство”, - весело ответил украинец, вскидывая
голову.

“Не забудьте хорошенько пройтись с ним взад-вперед!”

Другой гусар тоже бросился к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья через голову лошади.
Было видно, что юнкер не скупится на чаевые и что ему выгодно
служить. Ростов похлопал лошадь по шее, потом по боку и
задержался на мгновение.

«Превосходно! Каким же он будет конём!» — подумал он с улыбкой и,
подняв саблю и звеня шпорами, взбежал по ступенькам крыльца. Хозяин, в жилете и остроконечной шапке, с вилами в
руках, выносивший навоз из коровника, выглянул, и его лицо
сразу просветлело при виде Ростова. «Sch;n gut Morgen! Sch;n
gut Morgen!» — сказал он. * — сказал он, подмигивая с весёлой улыбкой и, очевидно, радуясь возможности поздороваться с молодым человеком.

 * — Очень рад! Очень рад!


 — Schon fleissig? * — сказал Ростов с той же весёлой, братской улыбкой
Это не отразилось на его воодушевлённом лице. «Hoch Oestreicher! Хох Руссен!
 Кайзер Александр хох!» *(2) — сказал он, цитируя слова, которые часто повторял немецкий домовладелец.

 * «Уже занят?»

 * (2) «Ура австрийцам! Ура русским!
 Ура императору Александру!»


Немец засмеялся, вышел из коровника, снял фуражку и, размахивая ею над головой, закричал:

 «Und die ganze Welt hoch!» *

 * «И ура всему миру!»


 Ростов, как немец, размахивая фуражкой над головой, кричал, смеясь:
«Und vivat die ganze Welt!» Хотя ни немец, ни Ростов не чистили своих
Ни у скотного двора, ни у Ростова, вернувшегося со своим взводом с сенокоса, не было причин для радости. Они посмотрели друг на друга с радостным восторгом и братской любовью, покачали головами в знак взаимной привязанности и разошлись с улыбками: немец вернулся в свой скотный двор, а Ростов — в дом, который он делил с Денисовым.

 «А что твой хозяин?» — спросил он Лаврушку, денщика Денисова, которого весь полк знал за плута.

 — С вечера не был. Должно, проигрывал, —
ответил Лаврушка. — Я уж знаю, что если он выигрывает, то возвращается пораньше, чтобы
хвастайся этим, но если он не придет до утра, это значит, что он заблудился и
вернется в ярости. Будешь кофе?

“ Да, принеси немного.

Десять минут спустя Лаврушка принес кофе. “Он идет!”
сказал он. “Теперь неприятности!” Ростов выглянул в окно и
увидел Денисова, возвращающегося домой. Денисов был невысокого роста, с красным лицом, блестящими чёрными глазами, взъерошенными чёрными усами и волосами. На нём был расстегнутый сюртук, широкие бриджи, собранные в складки, и помятый кивер на затылке. Он мрачно поднялся на крыльцо, повесив голову.

— Лаврушка! — крикнул он громко и сердито, — сними это, болван!


 — Ну, снимаю, — ответил голос Лаврушки.

 — А, ты уже встал, — сказал Денисов, входя в комнату.

 — Давно, — отвечал Ростов, — я уже сходил на сеновал и видел фройляйн Матильду.

 — Ну, что? А я проигрывал, брат. Вчера проиграл, как дурак!
— воскликнул Денисов, не выговаривая «р». — Какая досада! Какая досада! Как только ты ушёл, так и пошло. Эй, ты! Чай!


Он поморщился, но улыбнулся и показал свои короткие крепкие зубы.
Он начал ерошить свои густые спутанные чёрные волосы короткими пальцами обеих рук.


 «И какого чёрта я пошёл к этому вату?» (офицеру по прозвищу «крыса»)
— сказал он, потирая лоб и всё лицо обеими руками.
 «Подумать только, он не дал мне выиграть ни одного кахада, ни одного кахада».

Он взял предложенную ему зажжённую трубку, сжал её в кулаке и постучал ею по полу, высекая искры. При этом он продолжал кричать.

 «Он позволяет выиграть в одиночном разряде и забирает выигрыш, как только кто-то выигрывает в парном разряде; отдаёт одиночные и забирает парные!»

Он рассыпал горящий табак, разбил трубку и выбросил её.
Затем он некоторое время молчал, а потом вдруг весело посмотрел на Ростова своими блестящими чёрными глазами.


— Если бы у нас здесь были хоть какие-нибудь женщины, но тут и делать нечего, кроме как зевать. Если бы только поскорее можно было вступить в бой. Эй, кто там? — сказал он, поворачиваясь к двери, когда услышал топот тяжёлых сапог, звон шпор, остановившихся у двери, и почтительное покашливание.


 — Квартирмейстер эскадрона! — сказал Лаврушка.


 Лицо Денисова ещё больше сморщилось.

— Промочил! — пробормотал он, бросая на стол кошелек с золотом.
— Востов, дружище, посмотри, сколько там осталось, и засунь кошелек под подушку, — сказал он и вышел к интенданту.


Ростов взял деньги и, машинально раскладывая старые и новые монеты в разные кучки, начал их считать.


— А! Телянин! Как поживаешь? «Они меня вчера ночью обобрали», — донёсся
голос Денисова из соседней комнаты.

 «Где? У Быкова, у этого крыса... Я так и знал», — ответил тоненький голосок, и в комнату вошёл поручик Телянин, младший офицер того же эскадрона.

Ростов сунул кошелек под подушку и пожал протянутую ему влажную ручонку
. Телянина по какой-то причине перевели
из гвардии как раз перед этой кампанией. В полку он вел себя очень хорошо
но его не любили; Ростов особенно ненавидел его и был
не в состоянии преодолеть или скрыть свою беспочвенную антипатию к этому человеку.

“Ну, юный кавалерист, как ведет себя мой Грач?” спросил он. (Рук был молодым жеребцом, которого Телянин продал Ростову.)


Лейтенант никогда не смотрел прямо в лицо человеку, с которым разговаривал; его взгляд постоянно блуждал от одного предмета к другому.

— Я видел, как ты ездил верхом сегодня утром... — добавил он.

 — О, он в порядке, хороший конь, — ответил Ростов, хотя конь, за которого он заплатил семьсот рублей, не стоил и половины этой суммы.  — Он стал немного прихрамывать на левую переднюю ногу, — добавил он.

 — Копыто треснуло!  Это ничего.  Я научу тебя, что делать, и покажу, какую заклепку использовать.

«Да, пожалуйста», — сказал Ростов.

«Я покажу тебе, я покажу! Это не секрет. И это лошадь, за которую ты будешь мне благодарен».«Тогда я велю подать его сюда», — сказал Ростов, желая избавиться от
Телянина, и вышел, чтобы отдать приказ.

В коридоре Денисов с трубкой сидел на корточках на пороге,
обращаясь к дежурному штабс-капитану, который докладывал ему. Увидев Ростова,
Денисов поморщился и, указывая большим пальцем через плечо на комнату, где сидел Телянин, нахмурился и с отвращением
вздрогнул.

«Фу! Не люблю этого господина», — сказал он, не обращая внимания на присутствие интенданта.


Ростов пожал плечами, как бы говоря: «И я не люблю, но...»
что же делать?» — и, отдав приказ, он вернулся к Телянину.

Телянин сидел в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая свои маленькие белые руки.

«Ну и есть же отвратительные люди», — подумал Ростов, входя в комнату.

«Ты велел привести лошадь?» — спросил Телянин, вставая и небрежно оглядываясь по сторонам.

“У меня есть”.

“Давайте сходим сами. Я зашел только спросить Денисова о
вчерашнем заказе. Ты получил его, Денисов?”

“Еще нет. Но куда ты направляешься?

“Я хочу научить этого молодого человека подковывать лошадь”, - сказал
Tely;nin.

Они прошли через крыльцо и оказались в конюшне. Лейтенант объяснил, как подковать лошадь, и ушёл в свою комнату.

Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка водки и лежала колбаса. Денисов сидел и что-то писал пером на листе бумаги. Он мрачно посмотрел Ростову в лицо и сказал: «Я пишу ей».

Он облокотился на стол, держа в руке перо, и,
очевидно, радуясь возможности поскорее высказать словами то, что он хотел
написать, рассказал Ростову содержание своего письма.

«Видишь ли, мой друг, — сказал он, — мы спим, когда не любим. Мы
вы — дети праха... но один влюбляется, и тот становится богом, а другой молится, как в первый день творения... Кто там?
Пошли его к чёрту, я занят! — крикнул он Лаврушке, который подошёл к нему, ничуть не смутившись.


— Кто же это? Ты сам велел ему прийти. Это интендант за деньгами.

Денисов нахмурился и хотел было крикнуть что-то в ответ, но остановился.

«Эх, нескладно выходит», — пробормотал он себе под нос. «Сколько осталось в кошельке?» — спросил он, поворачиваясь к Ростову.

«Семь новых и три старых империала».

«Эх, нескладно выходит! Ну, чего стоишь, ты
sca’cwow? Позови кухарку, — крикнул он Лаврушке.

 — Денисов, пожалуйста, дай мне денег взаймы: у меня есть, ты же знаешь, — сказал Ростов, краснея.

 — Не люблю брать взаймы у своих, — проворчал
Денисов.

 — Но если ты не примешь от меня денег как товарищ, ты меня обидишь. — Да ведь у меня есть, — повторил Ростов.

— Нет, говорю тебе.

И Денисов подошёл к кровати, чтобы достать кошелёк из-под подушки.

— Куда ты его положил, Ростов?

— Под нижнюю подушку.

— Там нет.

Денисов бросил обе подушки на пол. Кошелька там не было.

«Это чудо».

— Постой, ты не уронила его? — сказал Ростов, поднимая по очереди подушки и встряхивая их.

 Он стянул одеяло и встряхнул его.  Кошелька там не было.

 — Боже мой, неужели я забыл?  Нет, я помню, что думал о том, что ты хранишь его под головой, как сокровище, — сказал Ростов.  — Я положил его вот сюда.  Где же он?  — спросил он, поворачиваясь к Лаврушке.

«Я не был в комнате. Должно быть, он там, куда ты его положил».
«Но его там нет?..»

«Ты всегда такой: бросишь что-нибудь куда попало и забудешь. Пощупай в карманах».

«Нет, если бы я не подумал, что это сокровище», — сказал Ростов.
«Но я помню, что положил его туда».

 Лаврушка перевернул всё постельное бельё, заглянул под кровать и под стол, обыскал всё вокруг и остановился посреди комнаты. Денисов молча наблюдал за действиями Лаврушки, и когда тот в удивлении всплеснул руками, сказав, что нигде не может найтись
Денисов взглянул на Ростова.

«Ростов, ты не в игры играешь...»

Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и
тут же снова опустил их. Вся кровь, которая, казалось, застоялась где-то под горлом, прилила к его лицу и глазам. Он не мог
сделайте вдох.

“ И в комнате не было никого, кроме лейтенанта и
вас самих. Это должно быть где-то здесь, - сказал Лаврушка.

“Ну-ка, дьявольская марионетка, ищи живого и ищи его!”
- крикнул Денисов, внезапно побагровев, и бросился на мужчину с
угрожающим жестом. “Если сумочку не найдут, я вас выпорю",
”Я выпорю вас всех".

Ростов, избегая смотреть на Денисова, начал застегивать сюртук, застегнул
саблю и надел фуражку.

“Я должен забрать этот кошелек, говорю вам”, - крикнул Денисов, тряся своего
денщика за плечи и отбрасывая его к стене.

“ Денисов, оставь его в покое, я знаю, кто взял, ” сказал Ростов,
направляясь к двери, не поднимая глаз. Денисов остановился, подумал
и, очевидно поняв, на что намекал Ростов, схватил
его за руку.

“Чепуха!” - закричал он, и вены на его лбу и шее вздулись
, как веревки. “Говорю вам, вы сумасшедший. Я этого не допущу.
Кошелек здесь! Я с живого этого мерзавца шкуру спущу, и он найдётся».

«Я знаю, кто взял его», — повторил Ростов дрожащим голосом и пошёл к двери.

«А я тебе говорю, не смей этого делать!» — крикнул Денисов.
бросившись к юнкеру, чтобы удержать его.

Но Ростов отдёрнул его руку и с такой злобой, как будто
Денисов был его злейшим врагом, пристально посмотрел ему прямо в лицо.


— Ты понимаешь, что говоришь? — сказал он дрожащим голосом.
— В комнате не было никого, кроме меня. Так что если это не так, то...

Он не смог закончить, и выбежала из комнаты.

“Ах, дьявол тебя возьми и evewybody” - были последние слова,
Rost;v слышал.

Ростов пошел в каюту Телянина.

“Хозяина нет дома, он ушел в штаб”, - сказал
ординарец Телянина. «Что случилось?» — добавил он, удивлённый встревоженным лицом юнкера.




 «Нет, ничего».

 «Ты его только что пропустил», — сказал ординарец. Штаб располагался в двух милях от Зальценека, и
 Ростов, не заезжая домой, взял лошадь и поскакал туда. В деревне была
трактирная гостиница, которую часто посещали офицеры. Ростов подъехал к постоялому двору и увидел у крыльца лошадь Телянина.

Во второй комнате постоялого двора сидел поручик над тарелкой с сосисками и бутылкой вина.


— А, и вы здесь, молодой человек! — сказал он, улыбаясь и поднимая брови.

— Да, — сказал Ростов, как будто ему стоило большого труда выговорить это слово, и сел за ближайший стол.

Оба молчали. В комнате были двое немцев и русский офицер. Никто не говорил, и были слышны только звуки ножей, разрезающих мясо, и чавканье поручика.

Когда Телянин закончил обедать, он достал из кармана двойной бумажник и, раздвинув его кольца маленькими белыми загнутыми пальцами, вытащил золотой империалец и, подняв брови, протянул его официанту.

 «Пожалуйста, поторопитесь», — сказал он.

Монета была новая. Ростов встал и подошёл к Телянину.

«Позвольте мне взглянуть на ваш кошелёк», — сказал он тихим, почти неслышным голосом.

Телянин, не опуская глаз, но всё ещё приподняв брови, протянул ему кошелёк.

«Да, это хороший кошелёк. Да, да, — сказал он, внезапно побледнев, и добавил: — Взгляните на него, молодой человек».

Ростов взял кошелек в руки, осмотрел его и деньги в нем и посмотрел на Телянина.
Лейтенант, как обычно, оглядывался по сторонам и вдруг, казалось, очень развеселился.

 «Если мы доберемся до Вены, я избавлюсь от них там, но в этих проклятых
в маленьких городках их негде потратить, - сказал он. - Что ж, позвольте мне.
возьмите, молодой человек, я ухожу.

Ростов промолчал.

“ А вы? Вы тоже будете обедать? Кормят вас здесь вполне
прилично, ” продолжал Телянин. “ Ну, теперь позвольте мне.

Он протянул руку, чтобы взять кошелек. Ростов отпустил его
. Телянин взял кошелек и начал небрежно засовывать его в карман своих
бриджей для верховой езды, приподняв брови и слегка приоткрыв рот,
как бы говоря: «Да, да, я кладу свой кошелек в карман, и это совсем
просто и никого не касается».

— Ну что, молодой человек? — сказал он со вздохом и, приподняв брови, взглянул в глаза Ростову.

 Какая-то вспышка, как электрическая искра, пробежала от глаз Телянина к Ростову и обратно, и опять обратно, и опять обратно в одно мгновение.

 — Иди сюда, — сказал Ростов, хватая Телянина за руку и почти таща его к окну. — Эти деньги Денисова, ты взял их... — прошептал он прямо в ухо Телянину.

 — Что? Что? Как ты смеешь? Что? — сказал Телянин.

 Но эти слова прозвучали как жалкий, отчаянный крик и мольба о пощаде.  Как только Ростов их услышал, на него обрушилась огромная тяжесть сомнений
упал с него. Он был рад и в то же мгновение почувствовал жалость к
несчастному человеку, который стоял перед ним, но начатое им дело должно было быть
завершено.

“ Одному богу известно, что могут вообразить здешние люди, ” пробормотал
Телянин, беря фуражку и направляясь в маленькую пустую комнату. “Мы
должны получить объяснение...”

“ Я знаю это и докажу, ” сказал Ростов.

“ Я...

Каждая мышца на бледном, испуганном лице Телянина задрожала.
Его глаза по-прежнему бегали из стороны в сторону, но взгляд был опущен вниз, и он не поднимал глаз на Ростова.
Были слышны его всхлипывания.

“ Считай!... Не губи молодого человека... Вот эти жалкие деньги,
возьми их... Он бросил их на стол. “У меня старые отец и
мать!..”

Ростов взял деньги, избегая смотреть Телянину в глаза, и вышел из комнаты
, не сказав ни слова. Но у двери он остановился, а затем повернул обратно.
шаги. “О Боже, ” сказал он со слезами на глазах, “ как ты мог сделать
это?”

— Граф... — сказал Телянин, придвигаясь к нему.

— Не прикасайся, — сказал Ростов, отстраняясь. — На, возьми деньги, — и он бросил ему кошелек и выбежал из трактира.





Глава V

В тот же вечер в комнате Денисова среди офицеров эскадрона разгорелась оживлённая дискуссия.

«А я тебе говорю, Ростов, что ты должен извиниться перед полковым командиром!»
 — сказал высокий штабс-капитан с седеющими волосами, огромными усами и множеством морщин на крупных чертах лица Ростову, который покраснел от волнения.

Штаб-капитан Кирстен дважды был разжалован в рядовые за нарушение правил чести и дважды восстанавливался в звании.

«Я не позволю никому называть меня лжецом!» — воскликнул Ростов. «Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжёт. И на этом всё. Пусть он меня держит
«Он может каждый день ставить меня на дежурство или может посадить меня под арест, но никто не заставит меня извиниться, потому что если он, как командир этого полка, считает ниже своего достоинства дать мне удовлетворение, то...»

«Подожди минутку, дружище, и послушай», — перебил его штабс-капитан своим низким басом, спокойно поглаживая длинные усы.
«Ты скажешь полковнику в присутствии других офицеров, что офицер украл...»

«Я не виноват в том, что разговор начался в присутствии других офицеров. Возможно, мне не следовало говорить при них, но я
не дипломат. Вот почему я поступил в гусары, думая, что здесь не нужно быть утончённым; а он говорит мне, что я лгу, — так пусть же он даст мне удовлетворение...»

 «Всё в порядке. Никто не считает тебя трусом, но дело не в этом. Спроси Денисова, может ли кадет требовать удовлетворения от командира своего полка?»

Денисов сидел, мрачно покусывая ус, и слушал разговор, явно не желая в нём участвовать. На вопрос штабс-капитана он ответил неодобрительным покачиванием головы.

«Ты говоришь с полковником об этом неприятном деле в присутствии других офицеров, — продолжал штабс-капитан, — и Богданыч (так звали полковника) затыкает тебе рот».
«Он не затыкал мне рот, он сказал, что я говорю неправду».

«Ну, пусть будет так, и ты наговорил ему всякой чепухи, и должен извиниться».

«Ни за что!» — воскликнул Ростов.

— Я не ожидал от тебя такого, — серьёзно и строго сказал штабс-капитан.
 — Ты не хочешь извиняться, но, дружище, ты виноват не только перед ним, но и перед всем полком — перед всеми нами.
Дело вот в чём: тебе следовало обдумать всё как следует и
попросить совета, но нет, ты пошёл и выпалил всё это прямо перед
офицерами. Что же теперь было делать полковнику? Неужели офицер
опозорил весь полк? Опозорил весь полк из-за одного негодяя?
Ты так на это смотришь? Мы так на это не смотрим. А Богданыч был сухарь: он сказал тебе, что ты говоришь неправду.
 Это неприятно, но что поделаешь, мой дорогой? Ты сам в это ввязался. А теперь, когда хочется сгладить ситуацию, какой-то
Ваше тщеславие мешает вам извиниться, и вы хотите предать дело огласке. Вы обижены тем, что вас назначили дежурным, но почему бы вам не извиниться перед старым и уважаемым офицером? Кем бы ни был Богданич, он всё равно уважаемый и храбрый старый полковник! Вы быстро обижаетесь, но не против опозорить весь полк!
 Голос штабс-капитана задрожал. «Ты совсем недавно в полку, мой мальчик. Сегодня ты здесь, а завтра тебя назначат куда-нибудь адъютантом, и ты сможешь щёлкать пальцами, когда захочешь».
говорят, ‘Среди павлоградских офицеров есть воры!’ Но
нам это не все равно! Разве я не прав, Денисов? Это не то
то же самое!

Денисов молчал и не двигался, но изредка поглядывал
своими блестящими черными глазами на Ростова.

«Ты дорожишь своей гордостью и не желаешь извиняться, — продолжил штабс-капитан, — но мы, старики, которые выросли в полку и, даст бог, умрут в полку, мы дорожим честью полка, и Богданич это знает. О, мы действительно дорожим ею, старина! И всё это неправильно, неправильно! Можешь обижаться или нет, но...»
Я всегда придерживаюсь прописных истин. Это неправильно!»

Штаб-капитан встал и отвернулся от Ростова.

«Вот это правда, чёрт возьми! — крикнул Денисов, вскакивая. — Ну, Востов, ну!»

Ростов, то краснея, то бледнея, смотрел то на одного офицера, то на другого.

«Нет, господа, нет...» ты не должен так думать... Я все понимаю.
Ты ошибаешься, думая так обо мне ... Я... ради себя... ради чести
полка я бы... Ну что ж, я покажу, что в действии, и для меня
честь флага... Ну, ничего, это правда, я виноват,
виноват во всём. Ну, чего ещё хочешь?..

 — Ну, вот и ладно, граф! — крикнул штабс-капитан, оборачиваясь и хлопая Ростова по плечу своей большой рукой.

 — Говорю тебе, — закричал Денисов, — он отличный малый.

 — Так-то лучше, граф, — сказал штабс-капитан, начиная обращаться к Ростову по титулу, как бы в знак признания его признания.
— Идите и извинитесь, ваше превосходительство. Да, идите!

 — Господа, я сделаю всё, что угодно. Никто от меня ничего не услышит, — сказал Ростов умоляющим голосом, — но я не могу извиниться, ей-богу, не могу.
не могу, делай что хочешь! Как я могу пойти и извиниться, как маленький мальчик
просить прощения?

Денисов засмеялся.

“Тебе же хуже будет. Богданич мстителен, и ты заплатишь за это
за свое упрямство, ” сказала Кирстен.

“Нет, честное слово, это не упрямство! Я не могу описать это чувство.
Я не могу...”

«Ну, как хочешь», — сказал штабс-капитан. «А что стало с этим негодяем?» — спросил он Денисова.

«Он сказался больным, его завтра вычеркнут из списка
моряков», — пробормотал Денисов.

«Это болезнь, иначе и не объяснишь», — сказал штабс-капитан.

«Болен он или нет, но лучше ему не попадаться мне на пути. Я его убью!»
 — кровожадно воскликнул Денисов.

 В этот момент в комнату вошёл Жерков.

 «Что привело вас сюда?» — воскликнули офицеры, поворачиваясь к вошедшему.

 «Мы отправляемся в бой, господа! Мак сдался со всей своей армией».

 «Это неправда!»

«Я сам его видел!»

«Что? Видел настоящего Мака? С руками и ногами?»

«В бой! В бой! Принесите ему бутылку за такую новость! Но как ты сюда попал?»

«Меня отправили обратно в полк из-за этого дьявола,
Мак. Австрийский генерал жаловался на меня. Я поздравил его с
прибытием Мака... В чём дело, Ростов? Ты выглядишь так, будто
только что вышел из горячей ванны.
«О, мой дорогой друг, мы здесь последние два дня в такой неразберихе».

Вошёл полковой адъютант и подтвердил новость, принесённую Жерковым. Они получили приказ наступать на следующий день.

«Мы вступаем в бой, джентльмены!»

«Ну, слава богу! Мы слишком долго здесь просидели!»





Глава VI

Кутузов отступил к Вене, разрушив за собой мосты через
реки Инн (в Браунау) и Траун (недалеко от Линца). 23 октября русские войска переправлялись через реку Энс. В полдень русский обоз, артиллерия и колонны войск проходили через город Энс по обеим сторонам моста.

 Был тёплый дождливый осенний день. Широкое пространство, открывавшееся перед высотами, на которых стояли русские батареи, охранявшие мост, временами скрывалось за прозрачной пеленой косого дождя, а затем, внезапно озаряемое солнечным светом, взору открывались далёкие объекты.
Было хорошо видно, как он блестит, словно его только что покрыли лаком. Внизу виднелся маленький городок с белыми домами с красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого теснились массы русских солдат. В излучине Дуная показались суда, остров и замок с парком, окружённым водами слияния рек Энс и Дунай.
На скалистом левом берегу Дуная, покрытом сосновыми лесами, на фоне зелёных верхушек деревьев и голубоватых ущелий виднелись башенки монастыря.
Дикий девственный сосновый бор, а вдалеке, по другую сторону Энса, виднелись конные патрули противника.


Среди полевых орудий на вершине холма стоял генерал, командовавший арьергардом, вместе со штабным офицером и осматривал местность в подзорную трубу.  Чуть позади них на орудийном лафете сидел Несвицкий, которого главнокомандующий отправил в арьергард. Сопровождавший его казак подал ему ранец и флягу, и Несвицкий угощал нескольких офицеров пирогами и настоящим
doppelk;mmel. Офицеры с радостью собрались вокруг него, кто-то стоял на коленях, кто-то сидел на корточках по-турецки на мокрой траве.

«Да, австрийский принц, построивший этот замок, был не глупцом. Это прекрасное место! Почему вы ничего не едите, господа?» — говорил Несвицкий.

«Большое спасибо, князь», — ответил один из офицеров, довольный тем, что может поговорить с таким важным штабным офицером. «Какое чудесное место! Мы проходили мимо парка и видели двух оленей... и какой великолепный дом!»


«Смотри, принц», — сказал другой, которому очень хотелось взять
Он хотел взять ещё один пирог, но постеснялся и поэтому сделал вид, что осматривает окрестности.
— Видишь, наши пехотинцы уже добрались туда. Посмотри вон там, на лугу за деревней, трое из них что-то тащат.
Они разграбят этот замок, — заметил он с явным одобрением.

— Так и будет, — сказал Несвицкий. — Нет, но я бы хотел, — добавил он, жуя пирог своими красивыми влажными губами, — проскользнуть вон туда.


Он с улыбкой указал на женский монастырь с башенками, и его глаза прищурились и заблестели.


— Это было бы здорово, джентльмены!

 Офицеры рассмеялись.

«Просто чтобы немного пощекотать монахинь. Говорят, среди них есть итальянки. Честное слово, я бы отдал за это пять лет своей жизни!»

 «Должно быть, им тоже скучно», — сказал один из самых смелых офицеров, смеясь.


Тем временем штабной офицер, стоявший впереди, указал на что-то генералу, который посмотрел в бинокль.

— Да, так и есть, так и есть, — сердито сказал генерал, опуская подзорную трубу и пожимая плечами, — так и есть! Их обстреляют на переправе. И чего они там топчутся?


На противоположной стороне противника можно было разглядеть невооружённым глазом, и от
над их батареей поднялось молочно-белое облако. Затем послышался отдалённый грохот выстрела, и мы увидели, как наши войска спешат к переправе.

Несвицкий, пыхтя, поднялся и с улыбкой подошёл к генералу.

«Не угодно ли вашему превосходительству немного подкрепиться?» — сказал он.

«Это скверно, — сказал генерал, не отвечая ему, — наши люди теряют время».

— Не лучше ли мне подъехать, ваше превосходительство? — спросил Несвицкий.

 — Да, пожалуйста, — ответил генерал и повторил приказ, который уже был отдан в подробностях: — и передайте гусарам
что они должны переправиться последними и поджечь мост, как я приказал; а легковоспламеняющиеся материалы на мосту должны быть проверены заново».

«Хорошо», — ответил Несвицкий.

Он подозвал казака с лошадью, велел ему убрать рюкзак и флягу и легко забрался в седло.

«Я действительно навещу монахинь», — сказал он офицерам, которые с улыбкой наблюдали за ним, и поехал по извилистой тропинке вниз с холма.

«А теперь давайте посмотрим, как далеко это зайдёт, капитан. Просто попробуйте!»
 — сказал генерал, поворачиваясь к офицеру-артиллеристу. «Повеселитесь немного, чтобы скоротать время».

«Команда, к орудиям!» — скомандовал офицер.

Через мгновение солдаты весело побежали от костров и начали заряжать орудия.

«Раз!» — прозвучала команда.

Номер один быстро отскочил в сторону. Орудие выстрелило с оглушительным металлическим грохотом, и над головами наших солдат, стоявших у подножия холма, со свистом пролетела граната. Она упала далеко от противника, и над местом, где она взорвалась, поднялся небольшой дымок.

При этом звуке лица офицеров и солдат просветлели. Все встали и начали наблюдать за передвижениями наших войск внизу, которые были видны как на ладони.
И за передвижениями противника тоже.
приближающийся враг все дальше. В то же мгновение солнце выглянуло полностью
из-за облаков, и чистый звук одиночного выстрела
и блеск яркого солнечного света слились в единое радостное и
воодушевляющее впечатление.





ГЛАВА VII

Два выстрела противника уже пролетели через мост, где
возникла давка. На полпути стоял князь Несвицкий, который
слез с лошади и прислонился своим крупным телом к перилам.
 Он со смехом оглянулся на казака, который стоял в нескольких шагах позади него, держа под уздцы двух лошадей.  Каждый раз, когда князь
Несвицкий попытался пройти дальше, но солдаты и повозки снова оттеснили его назад и прижали к ограждению. Ему оставалось только улыбаться.


— Какой же ты молодец, друг! — сказал казак солдату с повозкой, который теснил пехотинцев, столпившихся у его колёс и лошадей. — Какой же ты молодец!
 Ты и минуты не можешь подождать! Разве вы не видите, что генерал хочет пройти?

Но конвоир не обратил внимания на слово “генерал” и крикнул
солдатам, которые преграждали ему путь. “Привет, ребята! Придерживайтесь
налево! Подожди немного». Но солдаты, сбившись в кучу, плечом к плечу, сомкнув штыки, плотной массой двинулись по мосту.
Глядя вниз, через перила, князь Несвицкий видел быстрые,
шумные волны Энса, которые, рябя и кружась вокруг свай моста,
гнали друг друга. Глядя на мост, он видел такие же
однообразные живые волны солдат, погоны, покрытые киверами,
рюкзаки, штыки, длинные мушкеты, а под киверами — лица с
широкими скулами, впалыми щеками и вялым, усталым выражением.
ноги, которые двигались по липкой грязи, покрывавшей доски моста.
 Иногда сквозь монотонную толпу людей, словно клочок белой пены на волнах реки Энс, пробирался офицер в плаще, с лицом, отличавшимся от лиц солдат.
Иногда, словно щепка, кружащаяся в реке, сквозь ряды пехоты пробирался пеший гусар, ординарец или горожанин.
А иногда, словно бревно, плывущее по реке, по мосту проезжал офицерский или солдатский обоз, груженный доверху, крытый кожей и окружённый со всех сторон.

“Как будто плотину прорвало”, - безнадежно сказал казак. “А что,
Много вас еще придет?”

“Миллион всех, кроме одного!” - ответил щеголеватый солдат в рваной шинели,
подмигнув, и прошел дальше, сопровождаемый другим, пожилым мужчиной.

“Если он” (он имел в виду врага) “начинает появляться у моста сейчас”
сказал старый солдат мрачно товарищу: “ты забудь
почешешься”.

Этот солдат прошёл дальше, а за ним появился другой, сидевший на телеге.

«Куда, чёрт возьми, подевались путы для ног?» — сказал санитар, забегая за телегу и роясь в её задней части.

И он тоже пошёл дальше со своей тележкой. Затем появились несколько весёлых солдат, которые, очевидно, были навеселе.


«А потом, старина, он дал ему прикладом ружья по зубам...» — весело сказал солдат, у которого шинель была хорошо подбита.
Он широко взмахнул рукой.

 «Да, окорок был просто восхитительным...» — ответил другой с громким смехом. И они тоже прошли дальше, так что Несвицкий не узнал, кому
выбили зубы и при чём тут окорок.

«Ба! Как они суетятся. Он просто посылает мяч, а они думают, что...»
«Вас всех убьют», — сердито и укоризненно говорил сержант.

 «Когда он пролетал мимо меня, папа, я имею в виду шар, — сказал молодой солдат с огромным ртом, едва сдерживая смех, — мне показалось, что я умираю от страха. Честное слово, я так испугался!» — сказал он, словно хвастаясь тем, что испугался.

 Этот тоже проехал. Затем появилась телега, не похожая ни на одну из тех, что были раньше. Это была немецкая повозка, запряжённая парой лошадей, которыми управлял немец.
Казалось, что повозка нагружена всем имуществом целого дома. Красивая пятнистая корова с
сзади к телеге было прикреплено большое вымя. Женщина с не отнятым от груди младенцем
, Пожилая женщина и здоровая немецкая девушка с ярко-красными щеками
сидели на пуховых перинах. Очевидно, эти беглые
разрешено проходить по специальному разрешению. Взгляды всех солдат
обратились к женщинам, и пока машина проезжала пешком,
все замечания солдат относились к двум молодым людям. На каждом лице
была почти одинаковая улыбка, выражающая неприличные мысли об этих
женщинах.

«Смотрите-ка, немецкая колбаса тоже оставляет следы!»

— Продай мне свою жену, — сказал другой солдат, обращаясь к немцу, который, сердитый и напуганный, энергично шагал с опущенными глазами.


 — Видишь, какой умницей она себя выставила! Ах, дьяволы!

 — Вот, Федотов, тебя бы к ним на постой!

 — Я и раньше такое видел, приятель!

«Куда ты идёшь?» — спросил пехотный офицер, который ел яблоко и тоже слегка улыбался, глядя на красивую девушку.

 Немец закрыл глаза, показывая, что не понимает.

 «Возьми, если хочешь», — сказал офицер, протягивая девушке яблоко.

Девушка улыбнулась и взяла его. Несвицкий, как и остальные мужчины на мосту, не сводил глаз с женщин, пока они не прошли. Когда они миновали его, за ними последовал тот же поток солдат с теми же разговорами, и в конце концов все остановились. Как это часто бывает, в конце моста лошади в повозке с конвоем заволновались, и всей толпе пришлось ждать.

 «И чего они остановились? Нет никакого порядка! — говорили солдаты. — Куда ты прешь? Чёрт бы тебя побрал! Не можешь подождать?
 Будет хуже, если он подожжёт мост. Видишь, офицер застрял
«И сюда тоже», — раздавались в толпе разные голоса, пока мужчины переглядывались и теснились к выходу с моста.

 Глядя на воды Энса под мостом, Несвицкий вдруг услышал незнакомый ему звук — что-то быстро приближалось...
 что-то большое, что с плеском упало в воду.

 «Посмотрим, куда его понесёт!» — сурово сказал стоявший рядом солдат, оглядываясь на звук.

«Поощряет нас действовать быстрее», — с тревогой сказал другой.

 Толпа снова двинулась вперёд. Несвицкий понял, что это было пушечное ядро.

— Эй, казак, мою лошадь! — сказал он. — А ну, ты там! Прочь с дороги! Дорогу!

 С большим трудом ему удалось добраться до своей лошади, и он, продолжая кричать, поехал дальше. Солдаты расступились, чтобы пропустить его, но снова навалились на него так, что зажали ему ногу, и те, кто был ближе всех к нему, не виноваты были в том, что их самих ещё сильнее теснили сзади.

— Несвицкий, Несвицкий! болван! — раздался хриплый голос у него за спиной.


Несвицкий оглянулся и увидел в пятнадцати шагах от себя, но на некотором расстоянии,
среди живой массы движущейся пехоты Васька Денисов, красный и лохматый,
с шапкой на затылке и плащом, лихо перекинутым через плечо,


«Скажи этим дьяволам, этим извергам, чтобы пропустили меня!» —
крикнул Денисов, очевидно, в порыве ярости. Его угольно-чёрные
глаза с налитыми кровью белками сверкали и метались, пока он
размахивал обнажённой саблей в маленькой руке, такой же красной,
как и его лицо.

— А, Васька! — радостно ответил Несвицкий. — Что с тобой?


 — Отряд не может пройти, — крикнул Васька Денисов, оскалив
белые зубы и пришпорив своего вороного чистокровного араба, который
Он навострил уши, когда штыки коснулись его, и фыркнул, пустив белую пену из ноздрей, затоптав копытами доски моста и, казалось, готовый перепрыгнуть через перила, если бы всадник ему позволил. «Что это? Они как овцы! Совсем как овцы! С дороги!... Дайте пройти!... Стой там, дьявол с тележкой!» Я тебя саблей разрубил!
— закричал он, выхватив саблю из ножен и размахивая ею.

 Солдаты в ужасе прижались друг к другу, а Денисов присоединился к Несвицкому.


— Как же ты сегодня не пьян? — сказал Несвицкий, когда
другой подъехал к нему.

«Они даже не дают времени передохнуть!» — ответил Васька
Денисов. «Они весь день гоняют полк туда-сюда. Если они хотят драться, давайте драться. Но чёрт его знает, что это такое».

«Какой ты сегодня щеголь!» — сказал Несвицкий, глядя на
Денисова в новом плаще и с новым чепраком.

Денисов улыбнулся, достал из-за голенища платок, от которого пахло духами, и поднес его к носу Несвицкого.

«Конечно. Я иду в бой! Я побрился, почистил зубы и надушился».

За Несвицким, в сопровождении казака, появилась внушительная фигура.
Решительность Денисова, который размахивал саблей и неистово кричал, возымела такой эффект, что им удалось пробиться на дальнюю сторону моста и остановить пехоту. Рядом с мостом Несвицкий нашёл полковника, которому должен был передать приказ, и, сделав это, поскакал обратно.

 Расчистив путь, Денисов остановился в конце моста.
Небрежно придерживая жеребца, который ржал и бил копытом землю, желая поскорее присоединиться к своим товарищам, он наблюдал за приближающимся отрядом.  Затем раздался стук копыт нескольких скачущих лошадей.
Копыта застучали по доскам моста, и эскадрон, офицеры впереди, а солдаты по четыре в ряд, растянулся по мосту и начал выходить на другую сторону.

 Пехота, которую остановили, толпилась у моста в растоптанной грязи и смотрела на чистых, подтянутых гусар, которые проходили мимо них в боевом порядке, с тем особым чувством недоброжелательности, отчуждённости и насмешки, с которым войска разных родов обычно смотрят друг на друга.

«Умники! Только для ярмарки и годятся!» — сказал один.

 «Что в них хорошего? Их водят только для вида!» — заметил другой.

«Не поднимайте пыль, пехотинцы!» — пошутил гусар, чья гарцующая лошадь обрызгала грязью нескольких пехотинцев.

«Я бы отправил вас в двухдневный поход с рюкзаками за плечами! Ваши тонкие шнурки скоро бы истрепались», — сказал пехотинец, вытирая грязь с лица рукавом. «Сидя там, наверху, ты больше похож на птицу, чем на человека».

— Ну вот, Зикин, тебя бы сейчас на коня посадили. Ты бы отлично смотрелся, — сказал капрал, подшучивая над худощавым солдатиком, который сгибался под тяжестью своего ранца.

 — Возьми палку и засунь её между ног, вот тебе и конь будет!
— гаркнул в ответ гусар.





 ГЛАВА VIII
Последние пехотинцы поспешно пересекли мост, сжимаясь
по мере приближения к нему, словно проходя через воронку. Наконец
все повозки с багажом пересекли мост, давка немного улеглась, и на
мост вступил последний батальон. Только эскадрон гусар Денисова остался на дальней стороне моста лицом к врагу, которого можно было разглядеть с холма на противоположном берегу, но не было видно с моста, потому что горизонт, видимый из долины, по которой текла река, был ограничен возвышенностью всего в полумиле от моста.
У подножия холма раскинулась пустошь, по которой двигались несколько групп наших казацких разведчиков. Внезапно на дороге, ведущей к вершине холма, показалась артиллерия и войска в синей форме. Это были французы. Группа казацких разведчиков рысью спустилась с холма. Все офицеры и солдаты эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о другом и смотреть в другую сторону, думали только о том, что происходило на вершине холма, и постоянно поглядывали на появляющиеся на горизонте пятна, которые, как они знали, были вражескими войсками.
С полудня погода снова прояснилась, и солнце ярко освещало Дунай и тёмные холмы вокруг него. Было тихо, и время от времени с холма доносились звуки горна и крики противника. Между эскадроном и противником не было никого, кроме нескольких разрозненных стрелков. Их разделяло пустое пространство длиной около семисот ярдов. Противник прекратил огонь, и эта суровая, угрожающая, недоступная и неосязаемая линия, разделяющая две враждующие армии, стала ощущаться ещё сильнее.

«Один шаг за ту границу, которая напоминает черту, отделяющую живых от мёртвых, — и ты столкнёшься с неопределённостью, страданием и смертью. А что там? Кто там? — за этим полем, за этим деревом, за этой крышей, освещённой солнцем? Никто не знает, но хочется узнать». Ты боишься
и в то же время жаждешь пересечь эту черту и знаешь, что рано или поздно это придётся сделать и тебе придётся узнать, что там, точно так же, как тебе неизбежно придётся узнать, что находится по ту сторону смерти. Но ты силён, здоров, весел и полон энтузиазма, и тебя окружают такие же люди
возбуждённые, оживлённые и здоровые люди». Так думает или, по крайней мере, чувствует каждый, кто видит врага, и это чувство придаёт особую остроту и радость всему, что происходит в такие моменты.

 На возвышенности, где находился враг, поднялся дым от выстрела, и ядро со свистом пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по своим местам. Гусары начали осторожно выравнивать лошадей.  В эскадроне воцарилась тишина.
Все смотрели на врага впереди и на эскадрон
командир, ожидающий команды. Пролетели второй и третий пушечные ядра.
Очевидно, они стреляли по гусарам, но ядра с быстрым ритмичным свистом пролетали над головами всадников и падали где-то позади них. Гусары не оглядывались, но при звуке каждого выстрела, как по команде, весь эскадрон с его рядами лиц, таких похожих и в то же время таких разных, задерживал дыхание, пока ядро пролетало мимо, поднималось в стременах и снова опускалось.  Солдаты, не поворачивая головы, переглядывались, с любопытством глядя друг на друга.
Впечатление от товарищей. На всех лицах, от Денисова до горниста,
было одинаковое выражение конфликта, раздражения и волнения в области подбородка и рта. Квартирмейстер хмурился, глядя на солдат, как будто грозил им наказанием. Кадет Миронов пригибался каждый раз, когда мимо него пролетал мяч. Ростов на левом фланге, верхом на своём
У Рука — красивого жеребца, несмотря на его хромую ногу, — был счастливый вид, как у школьника, которого вызвали перед большой аудиторией на экзамен, на котором он, как он уверен, проявит себя с лучшей стороны.  Он поглядывал на всех
с ясным, светлым выражением лица, как бы прося их заметить, как спокойно
он сидел под огнем. Но вопреки ему самому, на его лице тоже отразился тот же самый
признак чего-то нового и сурового проявился вокруг рта.

“Кто это там делает реверанс? Кадет Мивонов! Это не уайт!
Посмотрите на меня”, - кричал Денисов, который, не в силах усидеть на месте,
все поворачивал свою лошадь перед эскадроном.

Чёрное, волосатое, курносое лицо Васки Денисова и вся его невысокая крепкая фигура с жилистой волосатой рукой и короткими пальцами, в которых он держал рукоять обнажённой сабли, выглядели как обычно
Так и было, особенно ближе к вечеру, когда он осушил вторую бутылку. Он был только краснее обычного. Закинув лохматую голову назад, как птицы, когда они пьют, безжалостно вонзив шпоры в бока своего доброго коня Бедуина и сидя в седле так, словно вот-вот свалится, он поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом крикнул солдатам, чтобы они проверили свои пистолеты. Он подъехал к Кирстен. Штаб-капитан на своей широкоспинной, выносливой кобыле неторопливо подъехал к нему. Его лицо с длинными усами было, как всегда, серьёзным.
только глаза у него блестели ярче обычного.

«Ну что же? — сказал он Денисову. — До драки не дойдет. Вот увидишь — мы уйдем».

«Черт их знает, что они задумали!» — пробормотал Денисов.
«А, Востов, — воскликнул он, заметив сияющее лицо кадета, — наконец-то ты понял».

И он одобрительно улыбнулся, явно довольный кадетом. Ростов
был совершенно счастлив. В это время на мосту показался командир.
Денисов подскакал к нему.

«Ваше превосходительство! Давайте атакуем их! Я их проучу».

«Ну уж и атаковать!» — сказал полковник скучающим голосом, сморщив нос.
лицо такое, словно отгоняешь назойливую муху. “И почему ты остановился
здесь? Разве ты не видишь, что стрелки отступают? Веди эскадрилью
назад”.

Эскадрон перешел мост и вынул из зоны пожара без
потеряв одного человека. Второй эскадрон, шедший впереди,
последовал за ними, и последние казаки покинули дальний берег
реки.

Два павлоградских эскадрона, перейдя мост, поднялись на холм один за другим. Их полковник Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и шагом поехал недалеко от Ростова.
не обращая на него никакого внимания, хотя они теперь встретились впервые после их разговора о Телянине. Ростов, чувствуя, что он на фронте и во власти человека, перед которым он теперь признавал себя виноватым, не поднимал глаз от атлетической спины полковника, его затылка, покрытого светлыми волосами, и его красной шеи. Ростову показалось, что Богданыч только притворяется, будто не замечает его, и что вся его цель теперь — испытать храбрость юнкера.
Поэтому он выпрямился и весело огляделся вокруг; затем он
Ему казалось, что Богданыч подъехал так близко, чтобы показать ему свою храбрость. Потом он подумал, что враг пошлёт эскадрон в отчаянную атаку только для того, чтобы наказать его — Ростова. Затем он представил, как после атаки Богданыч подойдёт к нему, лежащему раненому, и великодушно протянет ему руку в знак примирения.

К полковнику подъехал широкоплечий Жерков, знакомый павлогрейцам, так как он совсем недавно покинул их полк.
 После увольнения из штаба Жерков не остался в
полка, сказав, что он не такой дурак, чтобы быть рабом на фронте, когда он
мог получить больше наград, ничего не делая в штабе, и преуспел
в том, чтобы поступить ординарцем к князю Багратиону. Теперь он
пришел к своему бывшему начальнику с приказом от командира тыла
охрана.

“ Полковник, ” сказал он, обращаясь к врагу Ростова с видом
мрачной серьезности и оглядываясь на своих товарищей, “ есть приказ
остановиться и обстрелять мост.

«Приказ кому?» — угрюмо спросил полковник.

«Я сам не знаю, кому», — ответил корнет.
серьезным тоном: “но принц велел мне "пойти и сказать полковнику
что гусары должны быстро вернуться и поджечь мост”.

За Жерковым последовал офицер свиты, который подъехал к
гусарскому полковнику с тем же приказом. После него крепкий Nesv;tski
прискакал на казачьей лошади, которая едва мог нести его
вес.

“Как же это, полковник?” — крикнул он, подходя. — Я же говорил тебе
поджечь мост, а теперь кто-то всё испортил; они там все
не в себе, и ничего не разобрать.

Полковник намеренно остановил полк и повернулся к Несвицкому.

«Вы говорили мне о легковоспламеняющихся материалах, — сказал он, — но вы...»вы ничего не сказали
о том, чтобы поджечь его.
— Но, мой дорогой сэр, — сказал Несвицкий, останавливаясь, снимая фуражку и приглаживая пухлой рукой влажные от пота волосы, — разве я не говорил вам поджечь мост, когда будет уложен горючий материал?

— Я вам не «дорогой сэр», господин штабной офицер, и вы не говорили мне поджигать мост! Я знаю службу, и у меня в привычке строго выполнять приказы. Вы сказали, что мост будет сожжён, но кто его сожжёт, я не мог знать, даже если бы на меня снизошёл святой дух!


— Ах, всегда так! — сказал Несвицкий, махнув рукой.
рука. “ Как ты сюда попал? - сказал он, обращаясь к Жеркову.

“ По тому же делу. Но ты мокрый! Дай-ка я тебя отожму!

“Вы сказали, Господин штаб-офицер...” - продолжил полковник в
обиженный тон.

“Полковник, ” прервал его офицер свиты, “ Вы должны действовать
быстро, иначе враг поднимет свои орудия, чтобы пустить картечь”.

Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на дородного штабного офицера и на Жеркова и нахмурился.

 «Я буду стрелять по мосту», — сказал он торжественным тоном, словно объявляя, что, несмотря на все неприятности, которые ему пришлось пережить, он всё равно
поступайте как должно.

 Ударив лошадь длинными мускулистыми ногами, как будто она была во всём виновата, полковник двинулся вперёд и приказал второму эскадрону, в котором Ростов служил под началом Денисова, вернуться на мост.

 «Ну вот, я так и думал, — сказал себе Ростов. — Он хочет испытать меня!» Его сердце сжалось, и кровь прилила к лицу. «Пусть он увидит, трус ли я!» — подумал он.

 И снова на всех оживлённых лицах эскадрона появилось серьёзное выражение, которое было у них во время обстрела. Ростов наблюдал за своим противником,
полковник, присмотревшись — чтобы найти в его лице подтверждение своей собственной догадки
но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел
как всегда, когда был на передовой, торжественно и строго. Затем прозвучало слово
команды.

“Смотри в оба! Смотри в оба!” - повторили несколько голосов вокруг него.

Их сабли зацепились за уздечки, шпоры зазвенели,
гусары поспешно спешились, не зная, что им делать. Мужчины крестились. Ростов больше не смотрел на полковника, у него не было на это времени. Он так боялся отстать от гусар, что
что у него замерло сердце. Его рука дрогнула, когда он передал поводья ординарцу, и он почувствовал, как кровь с шумом прилила к сердцу. Денисов проскакал мимо него, откинувшись назад и что-то крича.
 Ростов не видел ничего, кроме гусар, которые бежали вокруг него, звеня шпорами и саблями.

 — Носилки! — крикнул кто-то позади него.

Ростов не подумал о том, что значил этот призыв к носилкам; он побежал дальше,
стараясь только обогнать других; но у самого моста,
не глядя под ноги, он попал в какую-то липкую, притоптанную грязь, споткнулся,
и упал на руки. Остальные обогнали его.

«По боссе, капитан», — услышал он голос полковника, который, проехав вперёд, остановил лошадь у моста с торжествующим и весёлым лицом.

Ростов, вытирая грязные руки о шаровары, посмотрел на врага и
уже собирался бежать дальше, думая, что чем дальше он уйдёт от фронта,
тем лучше. Но Богданыч, не глядя на Ростова и не признавая его, крикнул ему:


«Кто там бежит по середине моста? Право!
Назад, юнкер!» — крикнул он сердито и, обратившись к Денисову, который, показывая
набрался храбрости и въехал на доски моста:

«Зачем рисковать, капитан? Вам следует спешиться», — сказал он.

«О, у каждой пули есть своё место», — ответил Вашка Денисов, поворачиваясь в седле.


Тем временем Несвицкий, Жерков и офицер свиты стояли
вместе, вне досягаемости выстрелов, и наблюдали то за небольшой
группой людей в жёлтых киверах, тёмно-зелёных мундирах,
подпоясанных шнуром, и синих бриджах для верховой езды, которые
сбились в кучу у моста, то за тем, что приближалось с противоположной
стороны, — за синими
униформа и группы всадников, в которых легко узнать артиллеристов.

 «Они сожгут мост или нет? Кто доберётся туда первым?
Они доберутся туда и подожгут мост или французы подойдут на расстояние картечного выстрела и уничтожат их?» Эти вопросы невольно задавал себе каждый солдат из тех, что стояли на возвышенности над мостом.
Они смотрели на мост и на гусар в ярком вечернем свете, на синие мундиры, наступавшие с другой стороны со штыками и ружьями.

«Эх, гусарам достанется!» — сказал Несвицкий. — Они
Теперь они в пределах досягаемости картечи».

«Не стоило ему брать с собой столько людей», — сказал офицер свиты.

«Верно, — ответил Несвицкий, — два толковых парня справились бы с задачей не хуже».

«Ах, ваше превосходительство, — вмешался Жерков, не сводя глаз с гусар, но с тем наивным видом, по которому невозможно было понять, шутит он или говорит серьёзно. — Ах, ваше превосходительство!
 Как вы смотрите на вещи! Отправить двух человек? А кто тогда даст нам владимирскую медаль и ленту? Но теперь, даже если их засыплют перцем,
эскадрон может быть представлен к наградам, и он может получить ленту. Наш
Богданич знает, как делаются дела ”.

“Ну вот!” - сказал офицер свиты. “Это
картечь”.

Он указал на французские орудия, передние части которых были отсоединены
и поспешно убраны.

На французской стороне, среди групп с пушками, появилось облако дыма.
Затем почти одновременно появились второе и третье облака, а в тот момент, когда раздался первый выстрел, появилось и четвёртое. Затем один за другим раздались два выстрела, а потом и третий.

 «О! О!» — застонал Несвицкий, словно от сильной боли, хватаясь за
офицер свиты за руку. “Смотрите! Упал человек! Fallen,
fallen!”

“ По-моему, двое.

“Если бы я был царем, я бы никогда не пошел на войну”, - сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Уходя.

Французские пушки были поспешно перезаряжены. Пехотинцы в синих мундирах
бегом продвигались к мосту. Снова появился дым,
но с нерегулярными интервалами, и картечь затрещала и загрохотала по мосту. Но на этот раз Несвицкий не мог видеть, что там происходит,
потому что над мостом поднялось густое облако дыма. Гусарам удалось поджечь его, и теперь французские батареи стреляли по ним, но
Они не стали больше препятствовать им, но только потому, что пушки были наведены и было по кому стрелять.

 Французы успели сделать три залпа картечью, прежде чем гусары вернулись к своим лошадям. Два залпа были неточными, и ядра пролетели слишком высоко, но последнее ядро попало в середину группы гусар и сбило с ног троих из них.

 Ростов, занятый разговором с Богданичем, остановился на мосту, не зная, что делать. Некого было рубить (как он всегда представлял себе сражения), и он не мог помочь разжечь огонь
мост, потому что он не взял с собой горящей соломы, как другие солдаты. Он стоял и оглядывался по сторонам, как вдруг услышал на мосту грохот, словно кто-то рассыпал орехи, и ближайший к нему гусар со стоном упал на перила. Ростов подбежал к нему вместе с другими. Кто-то снова крикнул: «Лошадей!» Четверо мужчин схватили гусара и начали поднимать его.

«О-о-о! Ради всего святого, оставьте меня в покое! — закричал раненый, но его всё равно подняли и уложили на носилки.

 Николай Ростов отвернулся и, словно что-то ища, уставился в
вдаль, на воды Дуная, на небо и на солнце. Как прекрасно выглядело небо; каким голубым, спокойным и глубоким оно было!
 Каким ярким и великолепным было заходящее солнце! Каким мягким блеском сияли воды далёкого Дуная. А ещё прекраснее были далёкие голубые горы за рекой, женский монастырь, таинственные ущелья и сосновые леса, окутанные туманом... Там был покой
и счастье... “Я не желал бы ничего другого, ничего, если бы только я был здесь", - думал Ростов.
"Только в себе и под этим солнечным светом". “Только в себе".
там столько счастья; но здесь... стоны, страдания, страх и эта неопределённость и спешка... Там — опять кричат, и опять все побежали куда-то назад, и я побегу с ними, а она, смерть, здесь, надо мной и вокруг меня... Ещё мгновение, и я никогда больше не увижу солнца, этой воды, этого ущелья!..

 В это мгновение солнце стало скрываться за тучами, и перед Ростовым показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни — всё слилось в одно
чувство тошнотворного волнения.

«О Боже! Ты, что на небесах, спаси, прости и защити меня!» — прошептал Ростов.

Гусары побежали обратно к солдатам, которые держали их лошадей; их голоса зазвучали громче и спокойнее, носилки скрылись из виду.

«Ну, друг? Значит, ты почувствовал пороховой запах!» — крикнул Васька Денисов прямо ему в ухо.

«Всё кончено; но я трус — да, трус!» — подумал Ростов и, глубоко вздохнув, взял у денщика своего Грача, который стоял, пощипывая траву, и начал садиться.

— Это был картечный выстрел? — спросил он Денисова.

— Да, и не ошибся! — крикнул Денисов. — Ты как по нотам сыграл, — сказал Ростов.
брикеты, и это грязная работа! Атака — приятная работа! Рубить собак! Но это самое дьявольское дело, когда в тебя стреляют, как в мишень».

 И Денисов подъехал к группе, остановившейся возле Ростова, в которой были полковник, Несвицкий, Жерков и офицер из свиты.

 «Ну, кажется, никто не заметил», — подумал Ростов. И это было правдой. Никто не обратил на это внимания, потому что все знали, какие чувства испытывает курсант, впервые оказавшийся под огнём.

«Вот тебе и докладная», — сказал Жерков. «Посмотрим, смогу ли я
не получите повышения до младшего лейтенанта».

«Доложите князю, что мост обстрелян!» — сказал полковник торжественным и весёлым тоном.

«А если он спросит о потерях?»

«Пустяки, — сказал полковник своим басом, — два гусара ранены, а один выбит из седла», — добавил он, не в силах сдержать счастливую улыбку и произнося фразу «выбит из седла» с звонкой отчётливостью.





Глава IX

Преследуемая французской армией численностью в сто тысяч человек под командованием Бонапарта, столкнувшаяся с недружелюбным отношением населения, утратившая доверие к своим союзникам, страдающая от нехватки продовольствия,
Вынужденная действовать в условиях войны, не предусмотренных никакими планами, русская армия численностью 35 000 человек под командованием Кутузова спешно отступала вдоль Дуная, останавливаясь там, где её настигал противник, и ведя арьергардные бои только до тех пор, пока это было необходимо для отступления без потери тяжёлого вооружения.
Были бои при Ламбахе, Амштеттене и Мельке; но, несмотря на
мужество и стойкость, с которыми сражались русские, признанные даже противником, единственным результатом этих боёв было ещё большее
быстрое отступление. Австрийские войска, избежавшие плена в Ульме и присоединившиеся к Кутузову в Браунау, теперь оказались отделены от русской армии, и
Кутузов остался со своими слабыми и измотанными силами.
Об обороне Вены не могло быть и речи. Вместо наступления, план которого, тщательно подготовленный в соответствии с современной стратегической наукой, был передан Кутузову, когда он находился в Вене, австрийским военным советом, единственной и почти недостижимой целью для него оставалось соединение с силами, которые
Кутузов наступал из России, не потеряв при этом свою армию, как это сделал Мак под Ульмом.

 28 октября Кутузов со своей армией переправился на левый берег Дуная и впервые занял позицию,
при которой река отделяла его от основных сил французов. 30 октября он атаковал дивизию Мортье, находившуюся на левом берегу,
и разбил её. В ходе этой операции впервые были захвачены трофеи:
знамёна, пушки и два вражеских генерала. Впервые после
двухнедельного отступления русские войска остановились и после боя
не только удержал поле боя, но и дал отпор французам. Хотя войска были плохо одеты, измотаны и потеряли треть своего состава убитыми, ранеными, больными и отставшими; хотя многие больные и раненые были брошены на другом берегу Дуная с письмом, в котором Кутузов вверял их человеколюбию врага; хотя большие госпитали и дома в Кремсе, превращённые в военные госпитали, больше не могли вместить всех больных и раненых, всё же сопротивление, оказанное в Кремсе, и победа над Мортье подняли боевой дух
армия значительно поредела. По всей армии и в штабе
ходили самые радостные, хотя и ошибочные, слухи о мнимом приближении
колонн из России, о какой-то победе австрийцев и об отступлении
испуганного Бонапарта.

 Принц Андрей во время сражения находился при австрийском
генерале Шмидте, который был убит в бою. Под ним была ранена лошадь, а
его собственная рука была слегка задета пулей. В знак особого расположения главнокомандующего его отправили с известием о
об этой победе австрийскому двору, который теперь находился не в Вене (которой угрожали французы), а в Брно. Несмотря на кажущуюся хрупкость, принц
Андрей мог переносить физические нагрузки гораздо лучше многих
очень мускулистых мужчин. В ночь после битвы, прибыв в Кремс
взволнованным, но не уставшим, с донесениями от Дохтурова к Кутузову,
он был немедленно отправлен с особым поручением в Брно.
Такое назначение означало не только награду, но и важный шаг на пути к повышению.

 Ночь была тёмной, но звёздной, и на снегу виднелась чёрная дорога
упал накануне — в день сражения. Перебирая в памяти
впечатления от недавнего сражения, с удовольствием представляя себе,
какое впечатление произведёт на всех известие о победе, или вспоминая
проводы, устроенные ему главнокомандующим и сослуживцами, принц
Андрей скакал в почтовой карете, наслаждаясь чувствами человека,
который наконец-то начал обретать долгожданное счастье. Как только он закрыл глаза, его уши словно наполнились грохотом колёс и ощущением победы. Затем он начал представлять себе, что
Русские бежали, и он сам был убит, но он быстро очнулся с чувством радости, как будто заново узнавая, что это не так, а что, наоборот, бежали французы. Он
вновь вспомнил все подробности победы и своё спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремал... За тёмной
звёздной ночью последовало яркое радостное утро. Снег таял под лучами солнца, лошади скакали быстро, а по обеим сторонам дороги тянулись леса разных пород, поля и деревни.

На одной из почтовых станций он догнал обоз с русскими ранеными.
 Русский офицер, отвечавший за транспортировку, развалился в передней повозке, крича и осыпая солдата грубыми ругательствами. В каждой из длинных немецких повозок тряслось по шесть или более бледных, грязных, перевязанных солдат. Некоторые из них разговаривали (он слышал русские слова), другие ели хлеб; самые тяжелораненые молча, с вялым интересом больных детей, смотрели на проносящегося мимо посланника.


Князь Андрей велел кучеру остановиться и спросил у солдата, на каком языке тот говорит.
в бою они были ранены. “Позавчера, на дунае”,
ответил солдат. Князь Андрей вынул кошелек и дал солдату
три золотые монеты.

“Это за них всех”, - сказал он подошедшему офицеру.

“Выздоравливайте скорее, ребята!” - продолжил он, обращаясь к солдатам.
“У нас еще много дел”.

— Какие новости, сэр? — спросил офицер, явно желая завязать разговор.


 — Хорошие новости!... Поехали! — крикнул он кучеру, и они поскакали дальше.


 Уже совсем стемнело, когда принц Эндрю с грохотом проехал по мощеной дороге.
Он выехал на улицы Брно и оказался в окружении высоких зданий,
освещённых витрин, домов и уличных фонарей, роскошных экипажей и всей той
атмосферы большого и оживлённого города, которая всегда так привлекательна для
солдата после лагерной жизни. Несмотря на быструю езду и бессонную ночь,
когда принц Андрей подъехал ко дворцу, он чувствовал себя ещё более бодрым и
внимательным, чем накануне. Только его глаза лихорадочно блестели,
а мысли сменяли друг друга с необычайной ясностью и быстротой. Он снова живо представил себе детали сражения, но уже не
неясные, но определенные и в той сжатой форме, в которой он представлял себя.
излагая их императору Франциску. Он живо представил себе случайные
вопросы, которые могут быть заданы ему, и ответы, которые он даст. Он
ожидал, что его немедленно представят императору. Однако у главного входа
во дворец ему навстречу выбежал чиновник и,
узнав, что это специальный посланник, повел его к другому входу.

“ Направо от коридора, эуэр Хохгеборен! Там вы найдёте дежурного адъютанта, — сказал чиновник. — Он проводит вас к военному министру.

Дежурный адъютант, встретив принца Эндрю, попросил его подождать и вошёл к военному министру. Через пять минут он вернулся и с особой учтивостью поклонившись, пропустил принца Эндрю вперёд по коридору в кабинет, где работал военный министр. Своей изысканной учтивостью адъютант, казалось, хотел предотвратить любые попытки фамильярности со стороны русского посланника.

Радостное настроение принца Эндрю значительно ослабло, когда он подошёл к двери кабинета министра. Он почувствовал себя оскорблённым, и
Он и не заметил, как чувство обиды мгновенно сменилось презрением, совершенно неоправданным. Его пытливый ум мгновенно
подсказал ему точку зрения, которая давала ему право презирать
адъютанта и министра. «Вдали от порохового дыма они,
наверное, думают, что одерживать победы легко!» — подумал он.
Его глаза презрительно сузились, и он вошёл в кабинет военного
министра нарочито медленными шагами. Это чувство презрения усилилось, когда он увидел министра, сидящего за большим столом и читающего какие-то бумаги
и делая карандашом пометки на них, и в течение первых двух или трех минут
не обращали внимания на его приход. Восковой свечкой стояли на каждой стороне
нагнул лысую голову министра с его седые виски. Он продолжал читать
до конца, не поднимая глаз при звуке открывшейся двери и
шагов.

“Возьмите это и передайте”, - сказал он своему адъютанту, вручая ему бумаги
и по-прежнему не обращая внимания на специального посыльного.

Принц Эндрю чувствовал, что либо действия армии Кутузова, либо его собственные интересовали военного министра меньше, чем любые другие вопросы.
Он был обеспокоен или хотел произвести на российского специального посланника такое впечатление.  «Но мне это совершенно безразлично», — подумал он.  Министр собрал оставшиеся бумаги, аккуратно разложил их и поднял голову.  У него была умная и выразительная голова, но в тот момент, когда он повернулся к принцу Эндрю, твёрдое, умное выражение его лица изменилось, и это было очевидно намеренным и привычным для него действием. На его лице появилась глупая искусственная улыбка (которая даже не пытается скрыть свою искусственность) человека, который
он постоянно принимал множество просителей одного за другим.

 «От генерал-фельдмаршала Кутузова?» спросил он. «Надеюсь, это хорошие новости? Было столкновение с Мортье? Победа? Давно пора!»

 Он взял адресованное ему донесение и начал читать его с печальным выражением лица.

 «О боже! Боже мой! Шмидт!» — воскликнул он по-немецки. “Какое
несчастье! Какое несчастье!”

Просмотрев депешу, он положил ее на стол и посмотрел
на князя Андрея, очевидно, что-то обдумывая.

“Ах, какое несчастье! Вы говорите, это дело имело решающее значение? Но Мортье
не попал в плен». Он снова задумался. «Я очень рад, что вы принесли хорошие новости, хотя смерть Шмидта — тяжёлая цена за победу. Его Величество, без сомнения, захочет увидеться с вами, но не сегодня. Я благодарю вас! Вам нужно отдохнуть. Будьте завтра на набережной после парада. Однако я дам вам знать».

Глупая улыбка, исчезнувшая с его лица во время разговора,
появилась снова.

«До свидания! Большое спасибо. Его Величество, вероятно, захочет вас видеть», — добавил он, склонив голову.


Когда принц Эндрю покидал дворец, он чувствовал, что весь интерес к нему угас.
и счастье, которое принесла ему победа, теперь осталось в
равнодушных руках военного министра и вежливого адъютанта.
Весь ход его мыслей мгновенно изменился; битва казалась
воспоминанием о далеком событии, давно прошедшем.





ГЛАВА X

Князь Андрей останавливался в Брюнне у Билибина, своего русского знакомого
по дипломатической службе.

“Ах, мой дорогой князь! Я не мог бы принять более желанного гостя, — сказал Билибин, выходя навстречу принцу Андрею. — Франц, отнеси вещи принца в мою спальню, — сказал он слуге, который
провожаю Болконского. “Так ты вестник победы, а?
Великолепно! А я, как видишь, сижу здесь больной”.

Умывшись и одевшись, князь Андрей вошел в роскошный кабинет дипломата
и сел за приготовленный для него ужин. Билибин
удобно устроился у камина.

После путешествия и похода, во время которых он был лишён всех удобств, связанных с чистотой, и всех прелестей жизни, князь Андрей чувствовал приятное расслабление в роскошной обстановке, к которой он привык с детства. Кроме того, ему было приятно
после приёма у австрийцев он решил поговорить если не по-русски
(потому что они говорили по-французски), то хотя бы с русским, который,
как он полагал, разделял бы общую русскую антипатию к австрийцам,
которая тогда была особенно сильна.

Билибин был тридцатипятилетний холостяк, принадлежавший к тому же кругу, что и
князь Андрей. Они были знакомы ещё в Петербурге, но сблизились, когда князь Андрей был в Вене с Кутузовым.
Подобно тому, как принц Эндрю был молодым человеком, подававшим надежды на успех в военной карьере, так и Билибин в ещё большей степени подавал надежды
Он подавал надежды на продвижение по дипломатической карьерной лестнице. Он был ещё молод, но уже не юн, так как поступил на службу в шестнадцать лет, побывал в Париже и Копенгагене, а теперь занимал довольно важный пост в Вене. И министр иностранных дел, и наш посол в Вене знали его и ценили. Он не был одним из тех многих дипломатов, которых уважают за определённые отрицательные качества, за то, что они избегают определённых действий и говорят по-французски. Он был одним из тех,
кто, любя работу, умел её делать и, несмотря на свою лень,
иногда он проводил за письменным столом всю ночь. Он хорошо работал,
каким бы важным ни был его труд. Его интересовал не вопрос «Зачем?»,
 а вопрос «Как?». Какое бы дипломатическое
дело ни было, ему было всё равно, но ему доставляло огромное удовольствие
составлять циркуляр, меморандум или отчёт — умело, точно и изящно. Услуги Билибина ценились не только за то, что он писал,
но и за его умение вести дела и общаться с представителями
высших сфер.

 Билибин любил общение так же сильно, как и работу, но только когда это было возможно
Он был элегантно остроумен. В обществе он всегда ждал возможности сказать что-то поразительное и вступал в разговор только тогда, когда это было возможно. Его речь всегда была приправлена остроумными, оригинальными, законченными фразами, представляющими всеобщий интерес. Эти высказывания были подготовлены во внутренней лаборатории его разума в удобной для использования форме, как будто специально для того, чтобы незначительные светские люди могли переносить их из одной гостиной в другую. И действительно, остроты Билибина ходили по рукам
в венских салонах и часто оказывали влияние на решения, которые
считались важными.

Его худое, измождённое, землистое лицо было покрыто глубокими морщинами, которые всегда выглядели такими же чистыми и ухоженными, как кончики пальцев после русской бани. Движение этих морщин составляло основную игру
выражения на его лице. То его лоб собирался в глубокие складки,
и брови поднимались, то брови опускались, и глубокие морщины
прорезали его щёки. Его маленькие, глубоко посаженные глаза
всегда блестели и смотрели прямо.

— Ну, а теперь расскажи мне о своих подвигах, — сказал он.

Болконский очень скромно, ни разу не упомянув о себе, описал
о своей помолвке и о том, как его принял военный министр.

«Они приняли меня и мои новости так, как принимают собаку во время игры в кегли», — сказал он в заключение.

Билибин улыбнулся, и морщины на его лице разгладились.

— Однако, mon cher, — заметил он, рассматривая свои ногти на расстоянии и морща кожу над левым глазом, — несмотря на моё глубокое уважение к православной русской армии, я должен признать, что ваша победа не была самой победоносной. *

* «Но, мой дорогой друг, при всём моём уважении к православной  русской армии, я должен сказать, что ваша победа не была самой победоносной».
 особенно победоносный”.


Он продолжал говорить таким образом по-французски, произнося только те слова по-русски.
на русском он хотел сделать презрительное ударение.

“Ну же! Вы всеми своими силами обрушиваетесь на несчастного Мортье
и его единственное подразделение, и даже тогда Мортье ускользает у вас из рук!
Где же победа?”

— А если серьёзно, — сказал принц Эндрю, — то мы можем без хвастовства сказать, что это было немного лучше, чем в Ульме...


 — Почему вы не взяли в плен хотя бы одного маршала?

 — Потому что не всё происходит так, как мы ожидаем, или так гладко, как хотелось бы
о параде. Как я вам уже говорил, мы рассчитывали подойти к ним с тыла к семи утра, но не успели к пяти вечера.


— А почему вы не сделали этого в семь утра? Вам следовало быть там в семь утра, — с улыбкой ответил Билибин.

— Вам следовало быть там в семь утра.

— Почему вам не удалось убедить Бонапарта дипломатическими методами в том, что ему лучше оставить Геную в покое? — тем же тоном возразил принц Андрей.


 — Я знаю, — перебил его Билибин, — вы думаете, что это очень
Легко брать маршалов, сидя на диване у камина! Это правда, но всё же, почему вы его не взяли? Так что не удивляйтесь, если не только военный министр, но и его августейшее величество император и король Франц не будут в восторге от вашей победы. Даже я, бедный секретарь российского посольства, не испытываю желания в знак своей радости дать Францу талер или отпустить его с его Либхен в Пратер... Правда, у нас здесь нет Пратера...»

 Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг разгладил морщины на лбу.

 «Теперь моя очередь спросить тебя: «почему?», mon cher», — сказал Болконский.
«Признаюсь, я не понимаю: возможно, здесь есть какие-то дипломатические тонкости, недоступные моему скудному уму, но я не могу в них разобраться. Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не подают признаков жизни и совершают одну ошибку за другой. Кутузов в одиночку наконец одерживает настоящую победу, разрушая миф о непобедимости французов, а военный министр даже не хочет слушать подробности».

— Вот именно, мой дорогой друг. Видишь ли, ура царю,
ура России, ура православной греческой вере! Всё это прекрасно, но
Какое нам дело, я имею в виду австрийский двор, до ваших побед?
Принесите нам радостную весть о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда (как вы знаете, один эрцгерцог ничем не лучше другого), и даже если это будет победа над пожарной бригадой Бонапарта, это будет совсем другая история, и мы дадим залп из пушек!
Но такое впечатление, что всё это делается нарочно, чтобы досадить нам. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог
Фердинанд позорит себя. Вы покидаете Вену, отказываетесь от её защиты — это всё равно что сказать: «Небеса с нами, но да поможет небо вам и вашей столице!» Единственный генерал, которого мы все любили, — Шмидт, вы
Подставиться под пулю, а потом поздравлять нас с победой! Признайтесь, что более раздражающей новости, чем ваша, и придумать было нельзя.
Как будто это было сделано нарочно, нарочно. Кроме того, предположим, что вы одержали блестящую победу, даже если эрцгерцог Карл одержал победу.
Какое влияние это окажет на общий ход событий?
Теперь, когда Вена оккупирована французской армией, уже слишком поздно!»

 — Что? Оккупирован? Вена оккупирована?

“Не только оккупирована, но и Бонапарт находится в Шенбрунне, и граф,
наш дорогой граф Врбна, идет к нему за приказами”.

После усталости и впечатлений от поездки, приёма и
особенно после обеда Болконский чувствовал, что не может
в полной мере осознать значение услышанных слов.

 «Граф Лихтенфельс был здесь нынче утром, — продолжал Билибин, — и показал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене: князь Мюрат и всё такое... Ты видишь, что
твоя победа не повод для великой радости и что тебя не примут как спасителя».

«На самом деле мне всё равно, мне вообще всё равно», — сказал
Принц Эндрю начал понимать, что его новости о сражении
под Кремсом на самом деле не так уж важны в свете таких событий, как
падение австрийской столицы. «Как так вышло, что Вена пала?
А как же мост и его знаменитый плацдарм и принц Ауэршперг?
Мы слышали, что принц Ауэршперг защищал Вену?» — сказал он.

«Принц Ауэршперг находится здесь, на нашем берегу реки, и защищает нас — думаю, делает он это очень плохо, но всё же защищает. Но Вена на другом берегу. Нет, мост ещё не
взяли и я надеюсь, что это не будет, ибо оно добывается и заказы
приведенный чтобы взорвать его. В противном случае мы бы уже давно были в
горах Богемии, и вам и вашей армии пришлось бы провести скверную
четверть часа между двух огней”.

“Но все же это не значит, что кампания окончена”, - сказал
Князь Андрей.

“Ну, я думаю, что да. Здешние шишки тоже так думают, но они
не смеют этого сказать. Всё будет так, как я сказал в начале кампании.
Не ваши стычки в Дюренштейне и не порох решат исход дела, а те, кто его задумал, — сказал Билибин
цитирует один из своих собственных мотивов, разглаживая морщины на лбу, и
делает паузу. “Вопрос только в том, что получится из встречи
императора Александра и короля Пруссии в Берлине? Если Пруссия
присоединится к союзникам, Австрия будет вынуждена вмешаться, и начнется война.
Если нет, то это всего лишь вопрос о том, где будут проведены предварительные работы по строительству
нового Кампо Формио ”.

“Какой необыкновенный гений!” Принц Эндрю внезапно воскликнул, сжав свою маленькую руку в кулак и ударив им по столу:
«И какое же везение у этого человека!»

— Буонапарте? — вопросительно сказал Билибин, наморщив лоб, чтобы показать, что он собирается сказать что-то остроумное. — Буонапарте?
 — повторил он, делая ударение на «у». — Я думаю, однако, что теперь, когда он устанавливает законы для Австрии в Шёнбрунне, il faut lui faire gr;ce de l’u! * Я непременно введу новшество и буду называть его просто Бонапартом!

 * «Мы должны дать ему уйти!»


 «Но если отбросить шутки в сторону, — сказал принц Эндрю, — ты правда думаешь, что кампания окончена?»

 «Вот что я думаю. Австрию выставили на посмешище, и она...»
она к этому не привыкла. Она ответит тем же. И её обманули в первую очередь потому, что её провинции были разграблены — говорят, Священная русская армия грабит направо и налево — её армия уничтожена, её столица взята, и всё это ради прекрасных глаз * Его Сардинского Величества. И поэтому — это между нами — я инстинктивно чувствую, что нас обманывают, мой инстинкт подсказывает мне, что ведутся переговоры с Францией и разрабатываются планы по заключению мира, тайного мира, заключённого отдельно.

 * Прекрасные глаза.

 — Невероятно! — воскликнул принц Эндрю. — Это было бы слишком низко.

— Если доживём, увидим, — ответил Билибин, и его лицо снова стало гладким, как знак того, что разговор окончен.

 Когда князь Андрей вошёл в приготовленную для него комнату и лёг в чистой рубашке на перину с нагретыми и пахнущими травами подушками, он почувствовал, что битва, о которой он принёс вести, была далеко, очень далеко от него. Союз с Пруссией, предательство Австрии,
новый триумф Бонапарта, завтрашний смотр и парад, а
также аудиенция у императора Франца занимали его мысли.

 Он закрыл глаза, и тут же раздались звуки канонады и ружейных выстрелов
и грохот колёс кареты, казалось, наполнил его уши, и вот
снова мушкетёры, выстроившись в тонкую линию, спускались с холма,
французы стреляли, и он чувствовал, как колотится его сердце, пока он
ехал вперёд рядом со Шмидтом, а вокруг весело свистели пули,
и он вдесятеро сильнее ощущал радость жизни, как не ощущал с
детства.

Он очнулся...

«Да, всё это произошло!» — сказал он и, счастливо улыбаясь, как ребёнок, погрузился в глубокий юношеский сон.





 ГЛАВА XI
На следующий день он проснулся поздно. Вспоминая свои недавние впечатления, он первым делом
Первая мысль, которая пришла ему в голову, была о том, что сегодня его должны представить императору Францу. Он вспомнил военного министра, вежливого австрийского адъютанта, Билибина и вчерашний разговор.
Одевшись для выхода ко двору в парадную форму, которую он давно не надевал, он вошёл в кабинет Билибина свежим, оживлённым и красивым, с перевязанной рукой. В кабинете находились четыре джентльмена из дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарём посольства, Болконский уже был знаком.
 Билибин представил его остальным.

Собравшиеся у Билибина господа были молодыми, богатыми, весёлыми светскими людьми, которые здесь, как и в Вене, составляли особый круг, который Билибин, их предводитель, называл les n;tres. * Этот круг, состоявший почти исключительно из дипломатов, очевидно, имел свои интересы, не имевшие ничего общего с войной или политикой, но связанные с высшим обществом, с некоторыми женщинами и с официальной стороной службы. Эти господа принимали князя
Они приняли Эндрю как одного из своих, что было большой честью. Из вежливости и чтобы завязать разговор, они задали ему несколько вопросов
Они поговорили об армии и сражении, а затем разговор перешёл в весёлое шушуканье и сплетни.

 * Наше.

 «Но самое лучшее было то, — сказал один из них, рассказывая о несчастье, случившемся с его коллегой-дипломатом, — что канцлер прямо сказал ему, что его назначение в Лондон — это повышение и что он должен так к этому и относиться.
Можете себе представить, как он себя повёл?..»

— Но хуже всего, господа, — я вам отдаю Курагина, — то, что этот человек страдает, а этот Дон Жуан, негодяй, пользуется этим!


 Князь Ипполит развалился в кресле, закинув ногу на подлокотник.
 Он расхохотался.

— Расскажите мне об этом! — сказал он.

 — О, ты Дон Жуан! Ты змей! — закричали несколько голосов.

 — Ты, Болконский, не знаешь, — сказал Билибин, обращаясь к князю
Андрею, — что все зверства французской армии (я чуть не сказал русской армии) ничто по сравнению с тем, что этот человек вытворял с женщинами!

 — La femme est la compagne de l'homme, — * объявил князь
Ипполит начал разглядывать свои поднятые ноги в лорнет.

 * «Женщина — спутница мужчины».


 Билибин и остальные «наши» расхохотались в ответ на слова Ипполита.
Князь Андрей взглянул на лицо Ипполита и увидел, что Ипполит, к которому — он должен был признать — он почти ревновал свою жену, был в центре внимания этой компании.

«О, я должен вас угостить, — шепнул Билибин Болконскому.
— Курагин великолепен, когда рассуждает о политике, — вы бы видели его серьёзность!»

Он сел рядом с Ипполитом и, наморщив лоб, начал говорить с ним о политике. Принц Эндрю и остальные собрались вокруг этих двоих.


«Берлинский кабинет не может выразить чувство солидарности, — начал Ипполит, важно оглядывая остальных, — без
выражая... как и в своей последней ноте... вы понимаете... Кроме того, если только
 Его Величество Император не отступит от принципов нашего союза...

 — Подождите, я не закончил... — сказал он принцу Эндрю, схватив его за руку. — Я считаю, что вмешательство будет сильнее, чем невмешательство. И... — он сделал паузу. — Наконец, нельзя ставить в вину неполучение нашей депеши от 18 ноября. Вот чем всё закончится.
И он отпустил руку Болконского, давая понять, что разговор окончен.

 — Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты прячешь в своём золотом
— Ну, уж это ты, брат, хватил! — сказал Билибин, и копна волос на его голове зашевелилась от удовольствия.

 Все засмеялись, а Ипполит громче всех.  Он был явно смущён и болезненно дышал, но не мог сдержать дикого смеха, который сотрясал его обычно бесстрастное лицо.

 — Ну, господа, — сказал Билибин, — Болконский — мой гость в этом доме и в самом Брюнне. Я хочу развлекать его, насколько это в моих силах, всеми доступными здесь радостями жизни. Если бы мы были в Вене, это было бы легко, но здесь, в этой жалкой моравской дыре, это сложнее.
и я умоляю вас всех помочь мне. Ему нужно показать достопримечательности Брно.
Ты можешь заняться театром, я — обществом, а ты, Ипполит, конечно же,
женщинами».

«Мы должны показать ему Амели, она восхитительна!» — сказал один из
«наших», целуя кончики его пальцев.

«В общем, мы должны направить этого кровожадного солдата на более гуманные
цели», — сказал Билибин.

— Я вряд ли смогу воспользоваться вашим гостеприимством,
господа, мне уже пора идти, — ответил принц Эндрю, глядя на часы.


 — Куда?

 — К императору.

 — О!  О!  О!

“Well, au revoir, Bolk;nski! Au revoir, Prince! Вернуться рано
ужин”! - закричали голоса. “Мы отвезем тебя в руке”.

“Разговаривая с императором, постарайтесь, насколько это возможно, похвалить то, как
доставляется провизия и указаны маршруты”, - сказал Билибин,
сопровождая его в зал.

“Я хотел бы хорошо отзываться о них, но, насколько я знаю факты,
Я не могу, — улыбаясь, ответил Болконский.

 — Ну, всё равно говори, сколько можешь. Он любит принимать у себя, но сам не любит говорить и не умеет этого делать, как ты увидишь.






Глава XII

На набережной принц Андрей стоял среди австрийских офицеров, как ему и было велено.
Император Франц лишь пристально посмотрел ему в лицо и кивнул своей длинной головой. Но когда всё закончилось, адъютант, которого он видел накануне, торжественно сообщил
Болконскому, что император желает его видеть. Император
Франц принял его, стоя посреди комнаты. Ещё до начала разговора
принца Эндрю поразило то, что император выглядел смущённым и краснел, словно не знал, что сказать.

“Скажите, когда началось сражение?” поспешно спросил он.

Князь Андрей ответил. Затем последовали другие вопросы, такие же простые:
“Здоров ли был Кутузов?" Когда он уехал из Кремса?” и так далее. Император
говорил так, как будто его единственной целью было задать определенное количество вопросов —
ответы на эти вопросы, как было совершенно очевидно, не интересовали
его.

«В котором часу началось сражение?» — спросил император.

 «Я не могу сообщить Вашему Величеству, в котором часу началось сражение на фронте, но в Дюрренштейне, где я находился, наша атака началась после
в пять часов пополудни, - ответил Болконский, все более оживляясь и
ожидая, что у него будет возможность дать достоверный отчет, который
у него был готов в голове, обо всем, что он знал и видел. Но император
улыбнулся и перебил его.

“Сколько миль?”

“Откуда куда, ваше величество?”

“От Дюрренштайна до Кремса”.

“ Три с половиной мили, ваше величество.

— Французы покинули левый берег?

 — По словам разведчиков, последние из них переправились на плотах ночью.

 — В Кремсе достаточно провианта?

 — Провианта не хватает...

Император прервал его.

«В котором часу был убит генерал Шмидт?»

«Кажется, в семь часов».

«В семь часов? Это очень печально, очень печально!»

Император поблагодарил принца Эндрю и поклонился. Принц Эндрю удалился и
был тут же окружён придворными. Повсюду он
видел дружелюбные взгляды и слышал приветливые слова. Вчерашний адъютант
упрекнул его за то, что он не остался во дворце, и предложил ему
свой дом. Подошёл военный министр и поздравил его с орденом
Марии Терезии третьей степени, который вручал ему император
на него. Камергер императрицы пригласил его к Её Величеству.
Эрцгерцогиня тоже хотела его видеть. Он не знал, кому ответить, и
несколько секунд собирался с мыслями. Затем русский посол
взял его за плечо, подвёл к окну и начал с ним разговаривать.


Вопреки предсказаниям Билибина, принесённые им новости были встречены с радостью. Была устроена благодарственная служба, Кутузов был награждён Большим крестом Марии Терезии, а вся армия получила награды.
Болконского приглашали повсюду, и ему пришлось провести там всё утро
наносил визиты главным австрийским сановникам. Между четырьмя и пятью часами вечера, сделав все визиты, он возвращался в
дом Билибина, обдумывая письмо отцу о сражении и своем визите в Брюнн. У дверей он увидел повозку, наполовину заполненную
чемоданами. Франц, слуга Билибина, с трудом вытаскивал чемодан из передней двери.

Перед тем как вернуться в Билибин, князь Андрей зашёл в книжный магазин, чтобы купить несколько книг для похода, и провёл там некоторое время.


«Что это?» — спросил он.

— О, ваше превосходительство! — сказал Франц, с трудом закатывая чемодан в повозку. — Нам предстоит проехать ещё дальше. Этот негодяй снова у нас на хвосте!

 — Что? Что такое? — спросил князь Андрей.

 Ему навстречу вышел Билибин. На его обычно спокойном лице отразилось волнение.

 — Ну вот! Признайтесь, это восхитительно, — сказал он. «Это дело с мостом Табор в Вене... Они перешли его, не
нанося удара!»

 Принц Андрей ничего не понимал.

 «Но откуда ты взялся, если не знаешь того, что известно каждому кучеру в городе?»

 «Я пришёл от эрцгерцогини. Там я ничего не слышал».

— А ты не видел, что все собираются?

 — Я не...  В чём дело? — нетерпеливо спросил принц Эндрю.

 — В чём дело?  Да французы перешли мост, который  Ауэршперг защищал, и мост не был взорван: так что Мюрат сейчас мчится по дороге в Брюнн и будет здесь через день или два.

 — Что?  Здесь? Но почему они не взорвали мост, если он был заминирован?


 — Вот об этом я тебя и спрашиваю. Никто, даже Бонапарт, не знает почему.

 Болконский пожал плечами.

 — Но если мост перешли, значит, и армия погибла? Это
будет отрезан, — сказал он.

 — Так и есть, — ответил Билибин. — Слушай! Французы вошли в
Вену, как я тебе и говорил. Отлично. На следующий день, то есть вчера, эти господа, месье ле марешаль, * Мюрат, Ланн и Бельяр,
садятся на лошадей и едут к мосту. (Заметь, что все трое — гасконцы.)
«Джентльмены, — говорит один из них, — вы знаете, что Таборский мост заминирован, причём дважды, и что в его начале находятся грозные укрепления, а армии из пятнадцати тысяч человек приказано взорвать мост и не дать нам пройти? Но нашему государю угодно, чтобы...»
Император Наполеон, если мы возьмем этот мост, так давайте втроем пойдем и возьмем его
!’ ‘Да, давайте!" - говорят остальные. И они уходят, захватывают
мост, переходят его и теперь со всей своей армией находятся по эту сторону
Дуная, наступая на нас, вас и ваши линии связи ”.

 * Маршалы.

“ Перестаньте шутить, ” печально и серьезно сказал князь Андрей. Это известие
огорчило его и вместе с тем обрадовало.

Как только он узнал, что русская армия оказалась в таком безнадёжном положении, ему пришло в голову, что именно ему суждено возглавить её
из этого положения; что вот он, Тулон, который поднимет его из
рядов никому не известных офицеров и сделает первый шаг к славе!
Слушая Билибина, он уже представлял, как по прибытии в армию
выскажет на военном совете мнение, которое будет единственным,
способным спасти армию, и как ему одному будет поручено
воплотить этот план в жизнь.

«Довольно шутить», — сказал он.

— Я не шучу, — продолжал Билибин. — Нет ничего правдивее и печальнее.
 Эти господа едут на мост одни и машут белыми платками;
они уверяют дежурного офицера, что они, маршалы, направляются
для переговоров с принцем Ауэршпергом. Он впускает их в
штаб-квартиру. * Они напускают на себя таинственность,
говоря, что война окончена, что император Франц договаривается о встрече с
Бонапартом, что они хотят видеть принца Ауэршперга и так далее.
Офицер посылает за Ауэршпергом; эти господа обнимают офицеров, шутят
Шутки в сторону, садитесь на пушку, а тем временем французский батальон незаметно подбирается к мосту и бросает в него мешки с зажигательной смесью.
Он спускается к воде и подходит к начальнику понтонного моста. Наконец появляется генерал-лейтенант, наш дорогой принц Ауэршперг фон Маутерн.
 «Дражайший враг! Цвет австрийской армии, герой турецких войн!
 Военные действия окончены, мы можем пожать друг другу руки...
Император Наполеон сгорает от нетерпения познакомиться с принцем Ауэршпергом». Одним словом, эти господа, настоящие гасконцы, так
очаровали его своими прекрасными словами, и он так польщён
своей быстро установившейся близостью с французскими маршалами,
и так ослеплён видом плаща Мюрата и его страусиных перьев, что
огонь, и забудьте о том, что он должен был сделать с врагом!» *(2)
 Несмотря на воодушевление, с которым он говорил, Билибин не забыл сделать паузу после этого слова, чтобы дать ему возможность прозвучать должным образом. «Французский батальон устремляется на плацдарм, штыками выбивает артиллеристов, и мост взят! Но что самое лучшее, — продолжал он, и его волнение улеглось под влиянием восхитительного интереса к собственному рассказу, — это то, что сержант, отвечавший за пушку, которая должна была дать сигнал к подрыву мин и взрыву моста, этот сержант, увидев, что французы
Солдаты бежали к мосту, и он уже собирался выстрелить, но Ланн остановил его. Сержант, который явно был мудрее своего генерала,
подошёл к Ауэрспергу и сказал: «Принц, вас обманывают, это французы!» Мюрат, видя, что всё потеряно, если сержанту позволят говорить,
с притворным удивлением (он настоящий гасконец) поворачивается к
Ауэрспергу и говорит: «Я не узнаю всемирно известную австрийскую
дисциплину, если вы позволяете подчинённому так с вами обращаться!»
Это был гениальный ход. Принц Ауэрсперг чувствует, что его достоинство под угрозой, и
приказывает арестовать сержанта. Ну же, вы должны признать, что эта история с Фаворским мостом восхитительна! Это не то чтобы глупость или подлость...

 * Плацдарм.

 * (2) Что их огонь слепит ему глаза и он забывает, что должен стрелять во врага.

— Это может быть предательством, — сказал принц Эндрю, живо представляя себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки выстрелов и славу, которая его ждала.

 — И это тоже.  Это выставляет двор в слишком дурном свете, — ответил Билибин.  — Это не предательство, не подлость и не глупость: это
как и в Ульме... это... — он, казалось, пытался подобрать нужное выражение. — C’est... c’est du Mack. Nous sommes mack;s (Это...
 это немного похоже на Mack. Мы в Mackе), — заключил он, чувствуя, что выдал хорошую эпиграмму, свежую, которая будет повторяться. Его лоб, до этого морщившийся от напряжения, разгладился в знак удовольствия, и он с лёгкой улыбкой принялся разглядывать свои ногти.

 — Куда ты? — внезапно спросил он принца Эндрю, который встал и направлялся в свою комнату.

 — Я уезжаю.

 — Куда?

 — В армию.

 — Но ты же собирался остаться ещё на два дня?

“Но теперь я немедленно ухожу”.

И князь Андрей, отдав распоряжения о своем отъезде, ушел в
свою комнату.

“ Знаешь, мой дорогой, ” сказал Билибин, следуя за ним, - я все это время
думал о тебе. Почему ты уезжаешь?

И в доказательство убедительности его мнения все морщины
исчезли с его лица.

Князь Андрей вопросительно посмотрел на него и ничего не ответил.

— Зачем ты уезжаешь? Я знаю, ты считаешь своим долгом вернуться в армию, когда она в опасности. Я понимаю. Mon cher, это героизм!

 — Вовсе нет, — сказал принц Эндрю.

«Но раз уж ты философ, будь последователен, взгляни на другую сторону вопроса, и ты увидишь, что твой долг, наоборот, состоит в том, чтобы позаботиться о себе. Предоставь это тем, кто больше ни на что не годен... Тебе не приказывали возвращаться, и тебя не уволили отсюда; следовательно, ты можешь остаться и пойти с нами, куда бы ни завела нас наша неудача. Говорят, мы направляемся в Ольмюц, а Ольмюц — очень приличный город. Мы с вами будем с комфортом путешествовать в моей коляске».

«Перестань шутить, Билибин», — воскликнул Болконский.

— Я говорю тебе по дружбе! Подумай! Куда и зачем ты
поедешь, когда ты можешь остаться здесь? Тебе предстоит одно из двух, — и кожа на его левом виске сморщилась, — либо ты не доедешь до своего полка до заключения мира, либо разделишь поражение и позор со всей армией Кутузова.

 И Билибин расправил висок, чувствуя, что дилемма неразрешима.

— Я не могу с этим спорить, — холодно ответил князь Андрей, но про себя подумал: «Я собираюсь спасти армию».

 — Мой дорогой друг, ты герой! — сказал Билибин.





 ГЛАВА XIII

В ту же ночь, простившись с военным министром, Болконский
отправился воссоединяться с армией, не зная, где он ее найдет, и
опасаясь попасть в плен к французам по дороге в Кремс.

В Брюнне все придворные паковали вещи, и тяжелый багаж
уже отправляли в Ольмютц. Недалеко от Хетцельсдорфа принц
Андрей ударил по большой дороге, по которой русская армия двигалась с
с великой поспешностью и в величайшем беспорядке. Дорога была настолько забита повозками, что проехать в экипаже было невозможно. Принц Эндрю
Он взял лошадь и казака у казачьего командира и, голодный и уставший, пробираясь мимо обозов, отправился на поиски главнокомандующего и своего багажа. По пути до него доходили очень зловещие слухи о положении армии, и беспорядочное бегство войск подтверждало эти слухи.

«Эту русскую армию, которую золото Англии перенесло с
краёв вселенной, мы заставим испытать ту же участь — (участь Ульмской армии)». * Он вспомнил эти слова
в обращении Бонапарта к своей армии в начале кампании
и они пробудили в нём восхищение гением своего героя, чувство
уязвлённой гордости и надежду на славу. «И неужели не останется
ничего, кроме как умереть?» — подумал он. «Что ж, если придётся, я сделаю это не хуже других».

 * «Ту русскую армию, которую английское золото привело с крайнего конца земли, мы заставим разделить ту же участь (участь армии под Ульмом)».


 Он с презрением смотрел на бесконечную беспорядочную массу отрядов.
Повозки, пушки, артиллерия и снова повозки с багажом и всевозможный транспорт обгоняли друг друга и перекрывали грязную дорогу, двигаясь по три, а иногда и по четыре в ряд. Со всех сторон, сзади и спереди, насколько хватало слуха, доносился грохот колёс, скрип повозок и орудийных лафетов, топот лошадей, свист кнутов, крики, ржание лошадей и ругань солдат, денщиков и офицеров.
По обеим сторонам дороги валялись убитые лошади, некоторые с содранной шкурой, некоторые нет, а также разбитые повозки, рядом с которыми стояли одинокие солдаты
Они сидели и чего-то ждали, и снова солдаты, отделившиеся от своих рот, толпами отправлялись в соседние деревни или возвращались оттуда, таща за собой овец, кур, сено и набитые мешки.  На каждом подъёме или спуске дороги толпа становилась ещё гуще, а крики — всё громче.  Солдаты, увязая по колено в грязи, сами толкали пушки и повозки. Трещали кнуты, скользили копыта, рвались подковы, а легкие разрывались от криков. Офицеры, руководившие маршем, скакали взад и вперед между повозками. Их
Их голоса были едва слышны среди грохота, и по их лицам было видно, что они отчаялись остановить этот беспорядок.

 «Вот она, наша православная русская армия», — подумал Болконский,
вспоминая слова Билибина.

 Желая узнать, где находится главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо напротив него появилась странная одноконная повозка,
явно сделанная солдатами из подручных материалов и
похожая на нечто среднее между телегой, кабриолетом и кареткой.
За рулём сидел солдат, а позади него, закутанная в шали, — женщина.
фартук под кожаным верхом экипажа. Принц Эндрю подъехал
и как раз собирался задать вопрос солдату, когда его внимание
отвлекли отчаянные крики женщины в экипаже. Офицер, отвечавший за транспорт, избивал солдата, который вёл экипаж женщины, за то, что тот пытался обогнать других, и удары его кнута пришлись на фартук экипажа. Женщина пронзительно закричала. Увидев принца Эндрю, она выглянула из-за фартука и, размахивая худыми руками из-под шерстяной шали, воскликнула:

“ Господин адъютант! Господин адъютант!... Ради всего святого... Защитите
меня! Что с нами будет? Я жена доктора Седьмого отделения.
Chasseurs.... Они не дадут нам пройти, мы отстали и потеряли
наш народ...”

“Я тебя сплющило в лепешку!” - крикнул злой офицер
солдат. “Возвращайся со своей шлюхой!”

— Господин адъютант! Помогите мне!... Что всё это значит? — закричала жена доктора.


— Пожалуйста, пропустите эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? — сказал
подъехавший к офицеру принц Андрей.

Офицер взглянул на него и, ничего не ответив, снова повернулся к
солдат. “Я научу тебя толкаться!"... Назад!

“Пропусти их, говорю тебе!” - повторил князь Андрей, сжимая
губы.

“А ты кто такой?” - закричал офицер, поворачиваясь к нему с подвыпившей
яростью: “Кто ты? Ты здесь командуешь? А? Я здесь командир,
не ты! Возвращайся, или я расплющу тебя в лепешку, ” повторил он.
Это выражение, очевидно, доставило ему удовольствие.

 «Хорошенькое оскорбление для маленького адъютанта», — раздался голос позади.


Принц Эндрю увидел, что офицер был в том состоянии бессмысленной, пьяной ярости, когда человек не понимает, что говорит. Он увидел, что его
Заступничество за жену доктора в её нелепой ловушке могло подвергнуть его тому, чего он боялся больше всего на свете, — насмешкам.
Но инстинкт подталкивал его вперёд.  Прежде чем офицер закончил свою фразу,
 принц Эндрю с искажённым от ярости лицом подъехал к нему и поднял хлыст.


 «Добр...  о, пропустите их!»

 Офицер взмахнул рукой и поспешно отъехал.

«Во всём виноваты эти парни из персонала, из-за них такой беспорядок», — пробормотал он. «Делай, как хочешь».

 Принц Эндрю, не поднимая глаз, поспешно отъехал в сторону
Жена доктора, которая называла его своим спасителем, с отвращением вспоминала мельчайшие подробности этой унизительной сцены.
Он поскакал в деревню, где ему сказали, кто здесь главный.


Добравшись до деревни, он спешился и направился к ближайшему дому,
чтобы хоть немного отдохнуть, перекусить и попытаться разобраться в
острых и мучительных мыслях, которые роились в его голове. «Это
толпа негодяев, а не армия», — думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый голос окликнул его по имени.

Он обернулся. Красивое лицо Несвицкого выглянуло из маленького
окна. Несвицкий, шевеля влажными губами, что-то жевал, и
махнув рукой, пригласил его войти.

“Bolk;nski! Bolk;nski!... Разве ты не слышишь? А? Иди скорее... ” крикнул он
.

Войдя в дом, князь Андрей увидал Nesv;tski и другой адъютант
хочу что-нибудь поесть. Они поспешно обернулся к нему с просьбой, если он
есть какие нибудь новости. По их знакомые лица он прочитал волнение и тревогу.
Особенно это было заметно на обычно смеются Nesv;tski по
лицо.

“Где главнокомандующий?” - спросил Bolk;nski.

— Здесь, в этом доме, — ответил адъютант.

 — Ну что, правда, что это мир и капитуляция? — спросил
Несвицкий.

 — Я как раз собирался спросить тебя. Я ничего не знаю, кроме того, что это было всё, что я мог сделать, чтобы добраться сюда.


 — А мы, мой дорогой мальчик! Это ужасно! Я был не прав, когда смеялся над Маком,
у нас все становится еще хуже, ” сказал Несвицкий. “ Но сядь и
поешь чего-нибудь.

“Теперь вы не сможете найти ни свой багаж, ни что-либо еще,
Принц. И только Богу известно, где ваш человек Питер”, - сказал другой.
адъютант.

“Где находится штаб?”

“ Мы должны провести ночь в Знайме.

“Что ж, у меня есть все, что мне нужно, во вьюках для двух лошадей”, - сказал он.
Nesv;tski. “Они приготовили для меня великолепные рюкзаки, с которыми можно пересечь
чешские горы. Плохой наблюдатель, старина! Но
что с тобой такое? Вы, должно быть, больны, если так дрожите”, - добавил он
заметив, что князь Андрей вздрогнул, как от удара током.

“Ничего страшного”, - ответил князь Андрей.

Он только что вспомнил о своей недавней встрече с женой доктора и офицером конвоя.


«Что здесь делает главнокомандующий?» — спросил он.

«Я вообще ничего не понимаю», — сказал Несвицкий.

— Ну, всё, что я могу сказать, это то, что всё отвратительно, отвратительно, совершенно отвратительно! — сказал князь Андрей и направился к дому, где находился главнокомандующий.

 Проходя мимо кареты Кутузова и измученных верховых лошадей его свиты, с которыми громко переговаривались казаки, князь Андрей вошёл в сени.  Ему сказали, что сам Кутузов в доме с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийским генералом, сменившим Шмидта. В проходе маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь, закатав рукава,
вверх, поспешно написав в ванной перевернулась вверх. Kozl;vski по
лицо не выглядел усталым—он тоже, видимо, не спал всю ночь. Он взглянул
на князя Андрея и даже не кивнул ему.

“Вторая строка... вы написали?” он продолжал диктовать писарю
. “Киевские гренадеры, подольские...”

— Нельзя так быстро писать, ваша честь, — сказал писарь, сердито и неуважительно взглянув на Козловского.


Из-за двери доносился взволнованный и недовольный голос Кутузова, который прерывал другой, незнакомый голос.  Из
Звук этих голосов, невнимательный взгляд Козловского,
неуважительная манера измученного писаря, тот факт, что писарь и
Козловский сидели на корточках у бочки так близко к главнокомандующему,
а также громкий смех казаков, державших лошадей у окна, — всё это
заставило князя Андрея почувствовать, что вот-вот произойдёт что-то
важное и ужасное.

Он обратился к Козловскому с настойчивыми вопросами.

“Немедленно, князь”, - сказал Козловский. “Диспозиция для
Багратиона”.

“А как насчет капитуляции?”

“Ничего подобного. Отдаются приказы к сражению”.

Князь Андрей направился к двери, из-за которой доносились голоса.
Он уже собирался открыть её, как вдруг звуки прекратились, дверь открылась, и в проёме показался Кутузов с орлиным носом и одутловатым лицом.
Князь Андрей стоял прямо перед Кутузовым, но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего было видно, что он настолько поглощён мыслями и тревогами, что не замечает его присутствия. Он
посмотрел прямо на своего адъютантаКутузов взглянул на него, не признавая.

 «Ну, кончил?» — сказал он Козловскому.

 «Одну минуту, ваше превосходительство».

 Багратион, худощавый мужчина средних лет, среднего роста, с твёрдым, бесстрастным лицом восточного типа, вышел вслед за главнокомандующим.

 «Имею честь представиться», — довольно громко повторил князь Андрей, подавая Кутузову конверт.

— А, из Вены? Очень хорошо. Позже, позже!

 Кутузов вышел на крыльцо вместе с Багратионом.

 — Ну, прощай, князь, — сказал он Багратиону. — Моё благословение, и да пребудет с тобой Христос в твоём великом деле!

Его лицо вдруг смягчилось, и на глазах выступили слёзы. Левой рукой он притянул Багратиона к себе, а правой, на которой было кольцо, привычным жестом перекрестил его, подставляя свою пухлую щёку, но Багратион вместо этого поцеловал его в шею.


— Христос с тобой! — повторил Кутузов и направился к своей карете. — Садись ко мне, — сказал он Болконскому.

“ Ваше превосходительство, я хотел бы быть здесь полезным. Позвольте мне остаться
с отрядом князя Багратиона.

“ Садитесь, ” сказал Кутузов и, заметив, что Болконский все еще медлит,
он добавил: “Мне самому нужны хорошие офицеры, они нужны мне самому!”

Они сели в карету и несколько минут ехали молча.

“У нас еще многое, очень многое впереди”, - сказал он, как будто с проницательностью старика
он понимал все, что происходило в голове Болконского
. “Если одну десятую часть своего отряда возвращает мне слава Богу!”
он добавил, Как бы рассуждая сам с собой.

Князь Андрей взглянул на Кутузова, стоявшего всего в футе от него, и невольно заметил тщательно промытые швы на шраме у его виска, где пуля измаильтянина пробила ему череп, и пустую
глазница. “Да, он имеет право так спокойно говорить о смерти этих людей", - подумал Болконский.
смерть этих людей.

“Вот почему я прошу направить меня в этот отряд”, - сказал он.

Кутузов не отвечал. Он, казалось, забыл, что он говорил
, и сидел, погруженный в раздумье. Пять минут спустя, мягко покачиваясь
на мягких рессорах кареты, он повернулся к князю Андрею.
На его лице не было и следа волнения. С тонкой иронией он
расспросил принца Эндрю о подробностях его встречи с императором, о
высказываниях, которые он слышал при дворе в адрес Кремля
об одном деле и о некоторых дамах, которых они оба знали.





 ГЛАВА XIV
1 ноября Кутузов получил от шпиона известие о том, что армия, которой он командовал, находится в почти безвыходном положении. Шпион сообщил, что французы, перейдя мост в Вене, огромными силами продвигаются к линии сообщения Кутузова с войсками, прибывающими из России. Если бы Кутузов решил остаться в Кремле,
армия Наполеона численностью в сто пятьдесят тысяч человек
полностью отрезала бы его от внешнего мира и окружила бы его измученную сорокатысячную армию, и он
оказался бы в положении Мака под Ульмом. Если бы Кутузов решил
отказаться от дороги, соединявшей его с войсками, прибывавшими из России,
ему пришлось бы идти без дороги через незнакомые части Богемских гор,
защищаясь от превосходящих сил противника и теряя всякую надежду на соединение с Буксгевденом. Если Кутузов решил отступить по дороге из Кремса в Ольмюц, чтобы соединиться с войсками, прибывающими из России, он рисковал быть настигнутым на этой дороге французами, которые перешли Венский мост и были обременены его
Багат и транспорт должны были вступить в бой на марше с противником, который был в три раза сильнее и мог окружить их с двух сторон.

 Кутузов выбрал второй вариант.

 Французские войска, как сообщил шпион, переправились через Венский мост и форсированным маршем продвигались к Цнайму, который находился в шестидесяти шести милях от линии отступления Кутузова. Если бы он добрался до Цнайма раньше французов,
то у него была бы большая надежда спасти армию. Если бы он позволил французам опередить его в Цнайме, это означало бы, что вся его армия подверглась бы такому же позору, как в Ульме, или была бы полностью уничтожена. Но опередить
Французам со всей их армией было не пробиться. Дорога для французов
из Вены в Цнайм была короче и лучше, чем дорога для русских
из Кремса в Цнайм.

 В ту ночь, когда он получил известие, Кутузов отправил авангард Багратиона,
численностью в четыре тысячи человек, направо, через холмы, от Кремса до Цнайма,
на дорогу, ведущую из Вены в Цнайм. Багратион должен был совершить этот марш-бросок без
отдыха и остановиться перед Веной, имея в тылу Цнайм. Если бы ему
удалось опередить французов, он должен был задержать их как
можно дольше. Кутузов сам со всем своим обозом отправился по
дороге в Цнайм.

В ту ненастную ночь Багратион прошёл тридцать миль по бездорожным холмам со своими голодными, плохо обутыми солдатами и потерял треть личного состава из-за отстающих.
Через несколько часов он вышел на дорогу Вена — Цнайм в Холлабрунне, опередив французов, которые приближались к Холлабрунну со стороны Вены. Кутузову с обозом предстояло пройти ещё несколько дней, прежде чем он смог бы добраться до Цнайма. Таким образом, Багратиону с его четырьмя тысячами
голодных, измученных людей пришлось бы на несколько дней задержать всю вражескую армию,
которая подошла к нему в Холлабрюнне, что было явно невозможно. Но
По воле случая невозможное стало возможным. Успех уловки, благодаря которой Венский мост без боя перешёл в руки французов,
привёл к тому, что Мюрат попытался обмануть Кутузова таким же образом. Встретив
слабый отряд Багратиона на Знаменской дороге, он решил, что это
вся армия Кутузова. Чтобы окончательно сокрушить его, он ждал прибытия остальных войск, которые шли из Вены.
С этой целью он предложил трёхдневное перемирие при условии, что
обе армии останутся на своих позициях и не будут двигаться.  Мюрат заявил
что переговоры о мире уже ведутся и что он
поэтому предложил перемирие, чтобы избежать ненужного кровопролития. Граф
Ностиц, австрийский генерал, занимавший передовые позиции, поверил
посланнику Мюрата и отступил, оставив дивизию Багратиона без прикрытия.
Другой посланник отправился к русским позициям, чтобы объявить о мирных
переговорах и предложить русской армии трёхдневное перемирие.
Багратион ответил, что не уполномочен ни принимать, ни отклонять предложение о перемирии, и отправил своего адъютанта к Кутузову, чтобы тот сообщил о полученном предложении.

Перемирие было единственным шансом Кутузова выиграть время, дать измученным войскам Багратиона немного отдохнуть и позволить транспортным и тяжёлым конвоям (движение которых было скрыто от французов) продвинуться хотя бы на один этап ближе к Знайму. Предложение о перемирии давало единственный и совершенно неожиданный шанс спасти армию. Получив известие, Кутузов немедленно отправил в лагерь противника генерал-адъютанта Винцингероде, который находился при нём. Винцингероде должен был не только согласиться на перемирие, но и предложить условия капитуляции.
тем временем Кутузов отправил своих адъютантов обратно, чтобы они
максимально ускорили передвижение обозов всей армии по дороге Кремс —
Знайм. Измученный и голодный отряд Багратиона, который в одиночку
обеспечивал передвижение обозов и всей армии, был вынужден оставаться
на месте перед лицом врага, который был в восемь раз сильнее его.

Кутузов рассчитывал, что предложения о капитуляции (которые ни к чему не обязывали) дадут время для переправы части войск, а также что ошибка Мюрата будет очень скоро обнаружена.
верно. Как только Бонапарт (который находился в Шёнбрунне, в шестнадцати милях от Холлабрюнна) получил донесение Мюрата с предложением о перемирии и капитуляции, он понял, что это уловка, и написал Мюрату следующее письмо:

Шёнбрунн, 25 брюмера 1805 года,

в восемь часов утра

ПРИНЦУ МЮРАТУ,

Я не могу найти слов, чтобы выразить вам своё недовольство. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права заключать перемирие без моего приказа.
Из-за вас я теряю плоды военной кампании. Немедленно разорвите перемирие и выступайте против врага. Сообщите ему, что
Генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто, кроме российского императора, не имеет на это права.


Если, однако, российский император ратифицирует этот договор, я его ратифицирую; но это всего лишь уловка.
Марш вперёд, уничтожьте русскую армию.... Вы можете захватить её обоз и артиллерию.

 Адъютант российского императора — самозванец. Офицеры — ничто, если у них нет полномочий; у этого их не было... Австрийцы
позволили себя обмануть при переходе через Венский мост, а вы позволяете себя обмануть адъютанту императора.

НАПОЛЕОН

Адъютант Бонапарта скакал во весь опор с этим угрожающим письмом к Мюрату. Сам Бонапарт, не доверяя своим генералам, двинулся со всей гвардией на поле боя, опасаясь, что готовая жертва ускользнёт.
Четыре тысячи солдат Багратиона весело развели костры,
обсушились и согрелись, впервые за три дня сварили кашу, и ни один из них не знал и не мог себе представить, что его ждёт.





Глава XV
Между тремя и четырьмя часами дня князь Андрей, который
настаивал на своём обращении к Кутузову, прибыл в Грюн и доложил
сам отправился к Багратиону. Адъютант Бонапарта ещё не добрался до
отряда Мюрата, и сражение ещё не началось. В отряде Багратиона
никто ничего не знал об общем положении дел. Они говорили о мире,
но не верили в его возможность; другие говорили о сражении, но тоже не верили в близость боя.
Багратион, зная, что Болконский — его любимый и доверенный адъютант,
принял его с отличием и особыми знаками внимания, объяснив ему,
что в этот или на следующий день, вероятно, состоится помолвка, и
предоставляя ему полную свободу оставаться с ним во время сражения или присоединиться к арьергарду и следить за порядком отступления, «что тоже очень важно».


«Однако сегодня вряд ли будет бой», — сказал Багратион, словно желая успокоить принца Андрея.

«Если он один из тех обычных штабных франтов, которых послали заработать медаль, то он вполне может получить свою награду в арьергарде, но если он хочет остаться со мной, пусть... он будет полезен здесь, если он храбрый офицер», — подумал Багратион. Князь Андрей, не отвечая, попросил у князя разрешения объехать позиции, чтобы осмотреть их.
расположение сил, чтобы знать его координаты, если его пошлют
выполнять приказ. Дежурный офицер, красивый, элегантно одетый мужчина
с бриллиантовым кольцом на указательном пальце, любивший поговорить
По-французски, хотя и плохо им владел, вызвался проводить принца Эндрю.

Со всех сторон они видели промокших под дождем офицеров с унылыми лицами, которые
казалось, что-то искали, и солдат, тащивших из деревни двери, скамейки,
и ограждения.

— Ну вот, принц! Мы не можем остановить этих ребят, — сказал штабной офицер, указывая на солдат. — Офицеры не сдерживают их
рука. И там, ” он указал на палатку маркитанта, “ они толпятся
и сидят. Этим утром я выгнал их всех, и теперь смотрите, она снова полна
. Я должен пойти туда, принц, и немного напугать их. Это не займет много времени.
мгновение.

“Да, пойдем в дом, и я возьму себе булочку и немного сыру”,
сказал князь Андрей, который еще ничего не успел съесть.

“ Почему ты не упомянул об этом, принц? Я бы предложил тебе
что-нибудь.

Они спешились и вошли в палатку. Несколько офицеров с раскрасневшимися и
усталыми лицами сидели за столом, ели и пили.

— Что это значит, джентльмены? — сказал штабной офицер укоризненным тоном человека, который уже не раз повторял одно и то же. — Вы же знаете, что так покидать свои посты нельзя.
 Принц отдал приказ, чтобы никто не покидал свои посты. А теперь вы,
капитан, — и он повернулся к худому, грязному артиллерийскому офицеру, который
стоял без сапог (он отдал их буфетчику сушить)
в одних носках и при их появлении поднялся, не слишком любезно улыбаясь.


 — Ну что, капитан Тушин, не стыдно вам? — сказал он
— Продолжайте. — Можно было бы подумать, что вы, как артиллерийский офицер, подаёте хороший пример, но вы здесь без сапог! Будет объявлена тревога, и вы окажетесь в затруднительном положении без сапог! (Штабной офицер улыбнулся.) — Пожалуйста, возвращайтесь на свои посты, джентльмены, все вы, все! — добавил он командным тоном.

 Принц Эндрю невольно улыбнулся, глядя на артиллерийского офицера
Тушин, молча и улыбаясь, переминался с ноги на ногу в своих чулках.
Он вопросительно переводил взгляд своих больших, умных и добрых глаз с князя Андрея на штабного офицера.

“Солдаты говорят, что без сапог легче”, - сказал капитан.
Тушин застенчиво улыбался в своей неудобной позе, очевидно желая
перейти на шутливый тон. Но прежде чем он закончил, он почувствовал, что его
шутку неприемлемо, и не оторваться. Он запутался.

“Извольте отправляться к своим местам”, - сказал штабной офицер пытается
сохранить его тяжести.

Князь Андрей снова взглянул на маленькую фигурку артиллерийского офицера.
В этом было что-то необычное, совсем не по-военному, скорее комичное, но чрезвычайно привлекательное.

 Штабной офицер и принц Эндрю сели на лошадей и поехали дальше.

Выехав за пределы деревни, они то и дело встречали и обгоняли солдат и офицеров разных полков.
Слева они увидели несколько возводимых окопов, свежевыкопанная глина которых была красной.
 Несколько батальонов солдат, несмотря на холодный ветер, в одних рубашках копошились в этих земляных укреплениях, как стая белых муравьёв;
 невидимые руки то и дело выбрасывали лопаты красной глины из-за бруствера. Принц Эндрю и офицер подъехали, осмотрели укрепления и поехали дальше. Сразу за ними они наткнулись на
Десятки солдат, которых постоянно сменяли другие, бежали из окопа.  Им приходилось зажимать носы и пускать лошадей рысью, чтобы спастись от отравленной атмосферы этих уборных.

  «Voil; l’agr;ment des camps, monsieur le prince» * — сказал штабной офицер.

  * «Это удовольствие, которое получаешь в лагере, принц».


  Они поднялись на противоположный холм. Оттуда уже были видны французы.
Принц Эндрю остановился и начал осматривать позиции.

 «Это наша батарея, — сказал штабной офицер, указывая на самую высокую точку. — Ею командует тот странный парень, которого мы видели без
его сапоги. Оттуда всё видно; пойдёмте туда, принц.


— Большое спасибо, я поеду один, — сказал принц Эндрю, желая избавиться от общества штабного офицера. — Пожалуйста, не утруждайте себя больше.


Штабной офицер остался позади, и принц Эндрю поехал дальше один.

 Чем дальше он продвигался и чем ближе подходил к врагу, тем более организованными и бодрыми становились войска. Самый большой беспорядок и уныние царили
в обозе, который он миновал тем утром на Зноймской дороге в семи милях от французов. В Грюнте тоже царили опасения и тревога
Это было заметно, но чем ближе принц Эндрю подходил к французским позициям, тем увереннее выглядели наши войска. Солдаты в шинелях выстроились в шеренги, старшие сержанты и офицеры рот пересчитывали людей, тыкая последнего в каждой секции в бок и приказывая ему поднять руку. Солдаты, рассредоточившиеся по всему лагерю, таскали брёвна и хворост и со смехом и шутками строили укрытия.
Вокруг костров сидели другие солдаты, одетые и раздетые, сушили рубашки и обмотки или чинили их
в ботинках или шинелях, толпились вокруг котлов и кашеварников.
 В одной из рот ужин был готов, и солдаты с нетерпением смотрели на дымящийся котёл, ожидая, когда квартирмейстер-сержант принесёт пробу офицеру, который сидел на бревне перед своим укрытием.

Другая рота, которой повезло, потому что не во всех ротах была водка,
сгрудилась вокруг рябого широкоплечего старшего сержанта, который, наклонив бочонок,
наполнял одну за другой протянутые к нему крышки от фляг.
Солдаты с благоговейным видом поднесли крышки фляг к губам,
опустошили их, перекатывая водку во рту, и с просветлевшими лицами отошли от
старшего сержанта, облизывая губы и вытирая их рукавами шинелей.
Все их лица были такими же безмятежными, как будто все это происходило
дома, в ожидании мирного привала, а не в зоне видимости врага перед
боевой операцией, в которой по меньшей мере половина из них останется
на поле боя. После того как я миновал
егерский полк и ряды киевских гренадеров — бравых парней
занятый такими же мирными делами — возле укрытия полкового командира, которое находилось выше и отличалось от остальных, — принц Эндрю вышел перед взводом гренадеров, перед которыми лежал обнажённый мужчина. Двое солдат держали его, а двое других размахивали плетьми и регулярно наносили удары по его обнажённой спине. Мужчина неестественно визжал.
 Дородный майор расхаживал вдоль строя и, не обращая внимания на крики, повторял:

«Солдату стыдно воровать; солдат должен быть честным, благородным и храбрым, но если он грабит своих товарищей, то в этом нет чести»
«Бейте его, он негодяй. Продолжайте! Продолжайте!»

 Свистящие звуки ударов и отчаянные, но неестественные крики продолжались.

 «Продолжайте, продолжайте!» — сказал майор.

 Молодой офицер с растерянным и болезненным выражением лица
отошёл от мужчины и вопросительно посмотрел на проезжавшего мимо адъютанта.

Принц Эндрю, добравшись до линии фронта, поехал вдоль неё. Наша линия фронта и линия фронта противника находились далеко друг от друга на правом и левом флангах,
но в центре, где в то утро прошли люди с белым флагом,
линии фронта были так близко друг к другу, что солдаты могли видеть друг друга
Они смотрели друг другу в лица и разговаривали. Помимо солдат, которые
выстраивались в пикет по обе стороны от них, было много любопытных зевак,
которые, шутя и смеясь, глазели на своих странных врагов-иностранцев.

 С раннего утра, несмотря на приказ не приближаться к пикету, офицеры не могли отогнать зевак. Солдаты, стоявшие в пикете, словно фокусники, демонстрирующие диковинку,
больше не смотрели на французов, а обращали внимание на зевак и
уставали ждать смены. Принц Эндрю остановился, чтобы взглянуть на французов.

«Смотри! Смотри туда!» — говорил один солдат другому, указывая на
русского мушкетёра, который подошёл к линии пикета вместе с офицером и
быстро и взволнованно что-то говорил французскому гренадёру. «Прислушайся, как он
тараторит! Здорово, правда? Француз едва поспевает за ним. Ну вот, Сидоров!»

«Подожди немного и послушай. «Всё хорошо!» — ответил Сидоров, который считался знатоком французского языка.

 Солдатом, о котором говорили смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и остановился, чтобы послушать, что он говорит. Долохов
Он подошёл с левого фланга, где стоял их полк, вместе со своим капитаном.

«Ну, ну, продолжай!» — подбадривал офицер, наклоняясь вперёд и стараясь не упустить ни слова из непонятной для него речи. «Ещё, пожалуйста, ещё! Что он говорит?»

Долохов не ответил капитану; он был втянут в жаркий спор с французским гренадёром. Они, естественно, говорили о кампании. Француз, путая австрийцев с русскими, пытался доказать, что русские сдались и бежали.
по пути из Ульма, в то время как Долохов утверждал, что русские не сдались, а нанесли поражение французам.

«У нас приказ прогнать вас отсюда, и мы вас прогоним», — сказал Долохов.

«Только смотрите, чтобы вы и ваши казаки не попали в плен!» — сказал французский гренадер.

Французские зрители и слушатели засмеялись.

«Мы заставим вас плясать, как при Суворове...», — * сказал
Долохов.

 * «On vous fera danser».


 «О чём он поёт?» * спросил француз.

 * «О чём он поёт?»


 «Это древняя история», — сказал другой, догадавшись, что речь идёт о
о прошлой войне. «Император научит вашу Сувару тому, чему он научил других...»

«Бонапарт...» — начал Долохов, но француз перебил его.

«Не Бонапарт. Он император! Sacr; nom...!» — сердито воскликнул он.

«Чёрт бы побрал вашего императора».

И Долохов выругался в его адрес на грубом солдатском русском и, закинув мушкет на плечо, пошёл прочь.

«Пойдём, Иван Лукич», — сказал он капитану.

«А, так вот как нужно говорить по-французски», — сказали солдаты на пикете.
«Ну что ж, Сидоров, попробуй!»

Сидоров повернулся к французам, подмигнул и начал что-то бессвязно бормотать
звучит очень быстро: «Кари, мала, тафа, сафи, мутер, Каска», — сказал он, стараясь придать своему голосу выразительную интонацию.

«Хо! хо! хо! Ха! ха! ха! ха! Оу! «У-у-у!» — раздались такие здоровые и добродушные смешки солдат, что они невольно заразили французов.
Казалось, что единственное, что осталось сделать, — это разрядить мушкеты, взорвать боеприпасы и как можно скорее вернуться домой.


Но ружья оставались заряженными, бойницы в блокгаузах и окопах выглядели так же угрожающе, а нераскатанные пушки стояли друг напротив друга, как и прежде.





ГЛАВА XVI

Покатавшись по всей линии от правого фланга к левому, князь
Андрей пробрался к аккумулятору, из которых должностное лицо было
рассказал ему все поле было видно. Здесь он спешился и остановился
возле самой дальней из четырех необстрелянных пушек. Перед орудиями взад и вперед расхаживал
артиллерийский часовой; при появлении
офицера он вытянулся по стойке смирно, но по знаку возобновил свое размеренное, монотонное хождение.
За пушками стояли их лафеты, а ещё дальше — пикетные верёвки и костры артиллеристов. Слева, недалеко от самого дальнего
Пушка стояла в небольшом, недавно построенном плетёном сарае, из которого доносились оживлённые голоса офицеров.


С этой батареи действительно открывался вид почти на всю русскую позицию и большую часть позиций противника. Прямо перед ним, на гребне противоположного холма, виднелась деревня Шён-Граберн.
Слева и справа в трёх местах виднелись французские войска, окутанные дымом от костров.
Большая часть солдат, очевидно, находилась в самой деревне и за холмом.  Слева от
В этой деревне, среди дыма, виднелось что-то похожее на батарею, но
её было невозможно разглядеть невооружённым глазом. Наш правый фланг
располагался на довольно крутом склоне, который возвышался над французскими позициями.
 Там была размещена наша пехота, а в самой дальней точке — драгуны. В центре, где стояла батарея Тушина и откуда
князь Андрей осматривал позиции, был самый лёгкий и прямой спуск и подъём к ручью, отделявшему нас от Шён
Граберн. Слева наши войска стояли у рощи, в которой курился
костры нашей пехоты, которая рубила деревья. Французская линия была шире нашей, и было ясно, что они могут легко обойти нас с флангов. Позади наших позиций был крутой и глубокий овраг, из-за которого артиллерии и кавалерии было трудно отступить. Принц Андрей достал блокнот и, опираясь на пушку, набросал план позиции. Он сделал несколько пометок в двух местах, намереваясь упомянуть о них Багратиону. Его идея заключалась в том, чтобы, во-первых, сосредоточить всю артиллерию в центре, а во-вторых, отвести кавалерию на другой фланг
Князь Андрей, находясь всегда при главнокомандующем, внимательно следя за движениями масс и общими приказами и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, невольно представлял себе ход событий в предстоящем деле в общих чертах. Он
представлял себе только важные возможности: «Если неприятель атакует правый фланг, — говорил он себе, — киевские гренадеры и подольские уланы должны удерживать позицию до тех пор, пока не подойдут резервы с центра». В таком случае драгуны могли бы успешно обойти противника с фланга
контратака. Если они нападут на наш центр, мы, имея центральную батарею на этой возвышенности, отведём левый фланг под её прикрытие и эшелонами отступим в низину». Так он рассуждал... Всё время, пока он стоял у орудия, он отчётливо слышал голоса офицеров, но, как это часто бывает, не понимал ни слова из того, что они говорили. Внезапно его поразил голос, доносившийся из сарая.
Он был таким искренним, что принц не мог не прислушаться.

 «Нет, друг», — сказал приятный и, как показалось принцу Эндрю,
знакомый голос: «Я хочу сказать, что если бы можно было узнать, что находится за гранью смерти, никто из нас не боялся бы этого. Это так, друг».

 Другой, более молодой голос перебил его: «Боишься ты или нет, от этого всё равно не убежишь».
«Всё равно страшно! Ох уж эти умники», — сказал третий, мужественный голос, перебив их обоих. «Конечно, вы, артиллеристы, очень мудры, потому что можете взять с собой всё — и водку, и закуски».


И обладатель мужественного голоса, очевидно, офицер пехоты, рассмеялся.


«Да, страшно», — продолжил первый говорящий, тот, что из
знакомый голос. «Человек боится неизвестного, вот в чём дело.
Что бы мы ни говорили о том, что душа возносится на небо... мы знаем, что неба нет, а есть только атмосфера».

Мужественный голос снова перебил артиллерийского офицера.

«Ну-ка, Тушин, налей нам твоей травяной водки», — сказал он.

«А, — подумал князь Андрей, — это тот самый капитан, который встал в
бараке без сапог». Он с удовольствием узнал приятный,
философствующий голос.

«Травяной водки? Конечно!» — сказал Тушин. «Но всё же, чтобы
представить себе будущую жизнь...»

Он не договорил. В этот момент в воздухе раздался свист; он становился всё ближе и ближе, всё быстрее и громче, громче и быстрее, и пушечное ядро, словно не договорив того, что нужно было сказать, с нечеловеческой силой ударилось о землю рядом с сараем, подняв тучу земли. Земля, казалось, застонала от ужасного удара.

И тут же Тушин с короткой трубкой в углу рта
и с довольно бледным добрым и умным лицом выбежал из сарая.
За ним последовал обладатель мужественного голоса, лихой пехотный офицер, который
на бегу застегивал шинель.





Глава XVII
Снова сев на лошадь, принц Андрей задержался у батареи,
глядя на дымок, поднимавшийся над орудием, выпустившим снаряд.
Его взгляд быстро скользнул по широкому пространству, но он
увидел лишь то, что доселе неподвижные французские войска
теперь пришли в движение и что слева от них действительно была
батарея. Дым над ней ещё не рассеялся. Два француза на
лошадях, вероятно, адъютанты, скакали галопом вверх по склону. По склону холма двигалась небольшая, но хорошо различимая вражеская колонна,
вероятно, для укрепления линии фронта. От первого выстрела поднялся дым
еще не успели рассеяться, как раздался еще один порыв ветра, за которым последовал отчет.
Битва началась! Князь Андрей повернул коня и поскакал обратно
в Грунт, чтобы найти князя Багратиона. Он услышал канонаду позади себя
становившуюся все громче и чаще. Очевидно, наши орудия начали отвечать.
С подножия склона, где проходили переговоры, донесся
выстрел.

Лемарруа только что прискакал с суровым письмом Бонапарта,
и Мюрат, униженный и стремящийся загладить свою вину, немедленно
перебросил свои силы, чтобы атаковать центр и обойти русских с фланга
крылья, надеясь до вечера и до прибытия императора
сокрушить презренный отряд, который стоял перед ним.

“Это началось. Вот оно!” - подумал князь Андрей, чувствуя, как
кровь приливает к сердцу. “Но где и как предстанет мой Тулон
?”

Проходя между ротами, которые четверть часа назад ели кашу и пили водку, он видел повсюду одно и то же: солдаты быстро строились в ряды и готовили мушкеты.
На всех лицах он читал то же нетерпение, которое переполняло его
сердце. «Началось! Вот оно, ужасное, но приятное!» — казалось, говорили лица каждого солдата и каждого офицера.

 Не успел он добраться до возводимых укреплений, как в свете тусклого осеннего вечера увидел приближающихся к нему всадников.
Первым, в казачьей бурке и шапке из бараньей кожи, верхом на белом коне, был князь Багратион. Принц Эндрю остановился, ожидая, пока он подъедет.
Принц Багратион осадил коня и, узнав принца Эндрю, кивнул ему.  Он по-прежнему смотрел вперёд, пока принц Эндрю рассказывал ему о том, что увидел.

Чувство «Вот оно! Началось!» отразилось даже на суровом смуглом лице принца Багратиона с его полузакрытыми, тусклыми, сонными глазами.
Принц Эндрю с тревожным любопытством вглядывался в это бесстрастное лицо
и жалел, что не может понять, о чём думает и что чувствует этот человек в данный момент. «Есть ли вообще что-то за этим
бесстрастным лицом?» — спрашивал себя принц Эндрю. Принц
Багратион склонил голову в знак согласия с тем, что сказал ему принц Эндрю, и произнёс: «Очень хорошо!» — тоном, который, казалось, подразумевал, что
Всё, что происходило и о чём ему докладывали, было именно тем, что он предвидел. Князь Андрей, запыхавшись от быстрой скачки, говорил
быстро. Князь Багратион, произнося слова с восточным акцентом,
говорил особенно медленно, как бы подчёркивая, что спешить некуда. Однако он пустил лошадь рысью в направлении батареи Тушина. Князь Андрей последовал за ним со свитой. Позади
С князем Багратионом ехал офицер свиты, личный адъютант князя Жерков, ординарец, дежурный штабной офицер
верхом на прекрасном короткохвостом коне, и гражданский — бухгалтер, который из любопытства попросил разрешения присутствовать при сражении.
Бухгалтер, дородный мужчина с полным лицом, оглядывался по сторонам с наивной
удовлетворённой улыбкой и выглядел странно среди гусар, казаков и адъютантов в своём камлотовом пальто, покачиваясь на коне в офицерском седле.

— Он хочет увидеть сражение, — сказал Жерков Болконскому, указывая на бухгалтера, — но у него уже под ложечкой сосёт.


 — Ах, оставьте! — сказал бухгалтер, сияя, но скорее
лукавая улыбка, как будто он польщён тем, что стал объектом шутки Жеркова, и нарочно пытается казаться глупее, чем он есть на самом деле.

«Это очень странно, mon Monsieur Prince», — сказал штабной офицер.
(Он вспомнил, что во французском языке есть особый способ обращения к принцу, но не смог его правильно произнести.)

К этому времени все они уже приближались к батарее Тушина, и перед ними на землю упал шар.


«Что это упало?» — спросил бухгалтер с наивной улыбкой.


«Французский блин», — ответил Жерков.


«Так вот чем они бьют?» — спросил бухгалтер.  «Как
ужасно!”

Он, казалось, набухать с удовлетворением. Едва он закончил говорить
когда они снова услышала неожиданно буйный свист, который вдруг
завершилось стуком во что-то мягкое... ф-ф-флоп! и казак, ехавший верхом
немного справа от них и позади бухгалтера, рухнул на землю вместе с
своей лошадью. Жерков и штабной офицер склонились над седлами и
повернули лошадей прочь. Бухгалтер остановился, повернулся к казаку и стал
внимательно его разглядывать. Казак был мёртв, но лошадь всё ещё
брыкалась.

 Князь Багратион прищурился, огляделся и, увидев
причина замешательства равнодушно отвернулась, словно говоря:
«Стоит ли обращать внимание на такие мелочи?» Она
осторожно натянула поводья, как умелый наездник, и, слегка наклонившись, высвободила саблю, застрявшую в плаще. Это была старомодная сабля,
такие уже не в ходу. Принц Эндрю вспомнил историю
Суворов вручает свою саблю Багратиону в Италии, и в этот момент воспоминание об этом
было особенно приятным. Они добрались до батареи,
у которой стоял князь Андрей, когда осматривал поле боя.

— Чья рота? — спросил князь Багратион у артиллериста, стоявшего у повозки с боеприпасами.


Он спросил: «Чья рота?», но на самом деле имел в виду: «Ты что, испугался?»
и артиллерист его понял.

— Капитана Тушина, ваше превосходительство! — весело крикнул рыжеволосый веснушчатый артиллерист, вытягиваясь по стойке «смирно».

— Да, да, — пробормотал Багратион, словно что-то обдумывая, и проехал мимо артиллеристов к самой дальней пушке.

 Когда он приблизился, из неё раздался оглушительный выстрел, оглушивший и его, и его свиту.
В дыму, внезапно окутавшем пушку, они увидели
артиллеристы, схватившие пушку, изо всех сил старались быстро вернуть её на прежнее место. Огромный широкоплечий артиллерист номер один, широко расставив ноги и держа в руках швабру, прыгнул к колесу; в это время номер два дрожащей рукой вставлял заряд в дуло пушки. Невысокий капитан Тушин с округлыми плечами, спотыкаясь о лафет пушки, двинулся вперёд и, не замечая генерала, выглянул из-за угла, заслоняя глаза маленькой рукой.

 «Поднимите ещё на две строчки, и будет в самый раз», — воскликнул он слабым голосом, которому пытался придать решительную нотку, плохо ему удававшуюся
его слабая фигура. “ Номер два! ” пискнул он. “ Огонь, Медведь!

Багратион окликнул его, и Тушин, приложив три пальца к фуражке
застенчивым и неловким жестом, совсем не похожим на воинское приветствие
, а на благословение священника, приблизился к генералу. Хотя
Орудия Тушина должны были обстреливать долину, и он стрелял зажигательными ядрами по деревне Шён Грабен, которая была видна прямо напротив, перед ней наступали большие массы французов.

 Никто не отдавал Тушину приказов о том, куда и по чему стрелять, но после
Посоветовавшись со своим старшим сержантом Захаренко, к которому он относился с большим уважением, он решил, что было бы неплохо поджечь деревню.
 «Очень хорошо!» — сказал Багратион в ответ на доклад офицера и начал внимательно осматривать раскинувшееся перед ним поле боя.
 Французы ближе всего подошли к нам справа. Внизу, под
высотой, на которой стоял Киевский полк, в лощине, где протекал
ручей, раздавался волнующий душу грохот и треск мушкетов, а гораздо
правее, за драгунами, офицер
Свита указала Багратиону на французскую колонну, которая обходила нас с фланга. Слева горизонт ограничивался близлежащим лесом. Князь
Багратион приказал отправить два батальона из центра для
усиления правого фланга. Офицер из свиты осмелился заметить
князю, что, если эти батальоны уйдут, пушки останутся без
поддержки. Князь Багратион повернулся к офицеру и молча
посмотрел на него тусклым взглядом. Принцу Эндрю показалось, что замечание офицера было справедливым и что на него действительно нечего было ответить
 Но в этот момент прискакал адъютант с донесением от командира полка, стоявшего в лощине, и с вестью о том, что на них надвигаются огромные массы французов и что его полк в беспорядке отступает к киевским гренадерам.  Князь Багратион
склонил голову в знак согласия и одобрения.  Он шагом поехал вправо и отправил адъютанта к драгунам с приказом атаковать французов. Но этот адъютант вернулся через полчаса с новостью о том, что командир драгун уже отступил за овраг
на землю, так как по нему был открыт шквальный огонь и он бесполезно терял людей, поэтому он поспешил отправить в лес несколько снайперов.

 «Очень хорошо!» — сказал Багратион.

Когда он покидал батарею, слева тоже послышалась стрельба, и,
поскольку левый фланг находился слишком далеко, чтобы он мог
сам туда добраться, князь Багратион послал Жеркова сообщить
командующему (тому самому, который выводил свой полк на смотр Кутузову в Браунау),
что тот должен как можно скорее отступить за лощину в тылу,
поскольку правый фланг, вероятно, не сможет противостоять противнику.
Атака длилась очень долго. О Тушине и батальоне, который должен был поддерживать его батарею, все забыли. Принц Эндрю внимательно слушал
разговоры Багратиона с командирами и отдаваемые им приказы.
К своему удивлению, он обнаружил, что никаких приказов на самом деле не отдавалось, но князь Багратион пытался создать впечатление, что всё, что делалось по необходимости, случайно или по воле подчинённых командиров, делалось если не по его прямому приказу, то по крайней мере в соответствии с его намерениями. Однако принц Эндрю заметил, что
Хотя случившееся было чистой случайностью и не зависело от воли командующего, благодаря такту, проявленному Багратионом, его присутствие было очень ценным. Офицеры, которые подходили к нему с встревоженными лицами, успокаивались; солдаты и офицеры весело приветствовали его, в его присутствии становились веселее и явно стремились продемонстрировать перед ним свою храбрость.





 ГЛАВА XVIII

Князь Багратион, достигнув высшей точки нашего правого фланга,
начал спускаться вниз, туда, где слышалась ружейная пальба, но
из-за дыма ничего не было видно. Чем ближе они подходили к
чем ниже становилась лощина, тем меньше они могли видеть, но тем больше ощущали близость
настоящего поля боя. Они начали встречать раненых. Одного с
окровавленной головой и без шапки тащили двое солдат, которые
поддерживали его под руки. В его горле булькало, и он
сплевывал кровь. Пуля, видимо, попала ему в горло или
рот. Другой уверенно шёл сам по себе, но без мушкета.
Он громко стонал и размахивал только что раненной рукой, из которой на шинель лилась кровь, как из бутылки.
В этот момент он был ранен, и на его лице читался скорее страх, чем страдание.
 Перейдя дорогу, они спустились по крутому склону и увидели нескольких человек, лежащих на земле; они также встретили толпу солдат, некоторые из которых были
невредимы. Солдаты поднимались на холм, тяжело дыша, и, несмотря на присутствие генерала, громко разговаривали и жестикулировали.
Впереди сквозь дым уже виднелись ряды серых плащей.
Офицер, заметив Багратиона, с криком бросился за толпой отступающих солдат, приказывая им вернуться.  Багратион подъехал ближе
в рядах то тут, то там раздавались выстрелы, заглушая голоса и командные выкрики. В воздухе стоял едкий дым.
Возбуждённые лица солдат почернели от него. Одни забивали
патронники, другие насыпали порох на затравочную полку или
доставали заряды из сумок, а третьи стреляли, хотя из-за дыма
не было видно, во что они стреляют. Дым не рассеивался из-за
отсутствия ветра. Часто раздавалось приятное жужжание и свист пуль. «Что это?» — подумал принц Эндрю, приближаясь к
толпа солдат. «Это не может быть атакой, потому что они не двигаются;
 это не может быть каре, потому что они не выстроены для этого».

 Командир полка, худощавый, немощный на вид старик с приятной улыбкой, у которого веки почти полностью закрывали старые глаза, придавая ему кроткое выражение, подъехал к Багратиону и поприветствовал его, как хозяин приветствует почётного гостя. Он сообщил, что его полк подвергся нападению французской кавалерии и, хотя атака была отбита, он потерял более половины своих людей. Он сказал, что атака
Атака была отбита, и он использовал этот военный термин, чтобы описать то, что произошло с его полком. Но на самом деле он и сам не знал, что случилось за эти полчаса с вверенными ему войсками, и не мог с уверенностью сказать, была ли атака отбита или его полк был разбит. Он знал только, что в начале боя по всему его полку начали летать пули и снаряды, попадая в людей, а потом кто-то крикнул: «Кавалерия!» — и наши солдаты начали стрелять. Они всё ещё стреляли, но не по кавалерии
которая исчезла, но на месте которой появилась французская пехота, вошедшая в лощину и стрелявшая по нашим людям. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что это именно то, чего он желал и ожидал.
Повернувшись к своему адъютанту, он приказал ему привести два батальона Шестого егерского полка, мимо которых они только что прошли.
Князь Андрей был поражён изменившимся выражением лица князя Багратиона в этот момент. Это
выражение сосредоточенной и радостной решимости, которое можно увидеть на лице
человека, который в жаркий день делает последний рывок перед тем, как нырнуть в воду.
Тусклого, сонного выражения на его лице больше не было, как и притворной
задумчивости. Круглые, неподвижные, ястребиные глаза смотрели
перед собой с нетерпением и скорее с презрением, ни на чём не задерживаясь, хотя движения его по-прежнему были медленными и размеренными.


Командир полка повернулся к князю Багратиону и попросил его вернуться, так как оставаться на месте было слишком опасно.
— Пожалуйста, ваше превосходительство, ради бога! — продолжал он,
глядя в поисках поддержки на офицера свиты, который отвернулся от него. — Вот, видите! — и он указал на пули
вокруг них постоянно свистели, пели и шипели пули. Он говорил тем тоном, каким плотник обращается к джентльмену, взявшему в руки топор: «Мы привыкли к этому, но вы, сэр, набьёте себе мозоли». Он говорил так, словно эти пули не могли его убить, и его полузакрытые глаза придавали его словам ещё больше убедительности. Штаб-офицер присоединился к увещеваниям полковника, но Багратион не ответил;
он лишь отдал приказ прекратить огонь и перестроиться, чтобы освободить место для двух приближающихся батальонов. Пока он говорил, занавес
Клубы дыма, скрывавшие лощину, погнанные усилившимся ветром, начали
двигаться справа налево, как будто их тянула невидимая рука, и
противоположный холм, на котором двигались французы, открылся перед
ними. Все невольно устремили взоры на эту французскую колонну,
надвигавшуюся на них и спускавшуюся по неровной местности. Уже
можно было разглядеть мохнатые шапки солдат, отличить офицеров
от рядовых и увидеть развевающийся на древке штандарт.

«Они великолепно маршируют», — заметил кто-то из свиты Багратиона.

Голова колонны уже спустилась в лощину. Сражение должно было произойти на этой стороне...

 Остатки нашего полка, участвовавшего в бою, быстро перестроились
и двинулись вправо; за ними, разгоняя отстающих,
в полном порядке шли два батальона Шестого егерского полка. Не успели они добраться до Багратиона, как послышался
тяжёлый топот марширующей строем массы людей. На левом фланге, ближе всего к Багратиону, шёл командир роты, красивый круглолицый мужчина с глупым и счастливым выражением лица
выражение лица — того самого человека, который выбежал из плетёного сарая. В тот момент он явно не думал ни о чём, кроме того, каким бравым парнем он предстанет перед командиром.

 С самодовольством человека, выступающего на параде, он легко зашагал своими мускулистыми ногами, словно плывя по воздуху, без малейшего усилия вытягиваясь во весь рост. Его непринуждённость контрастировала с тяжёлой поступью солдат, которые шли в ногу с ним. Он держал у ноги узкий меч без ножен (маленький, изогнутый, не похожий на настоящий
Он опустил оружие) и посмотрел сначала на старших офицеров, а затем снова на солдат, не сбиваясь с шага и гибко поворачивая всем своим мощным телом. Казалось,
что все силы его души были сосредоточены на том, чтобы как можно лучше пройти мимо командира, и, чувствуя, что у него всё получается, он был счастлив. «Слева... слева... слева...» — казалось, он повторял про себя
при каждом шаге; и в такт этому, с суровыми, но разными
выражениями лиц, стена солдат, нагруженных ранцами и мушкетами,
маршировала в ногу, и каждый из этих сотен солдат казался
повторяя про себя при каждом шаге: «Налево... налево...
налево...» Толстый майор обогнул куст, пыхтя и сбиваясь с шага. Солдат, отставший от своего подразделения, с тревогой на лице, побежал рысью, задыхаясь, чтобы догнать роту. Пушечное ядро, рассекая воздух, пролетело над головами Багратиона и его свиты и упало в колонну под аккомпанемент «Налево... налево!» — Приготовиться!
— весело скомандовал командир роты. Солдаты полукругом выстроились вокруг чего-то, куда попал мяч.
Павшие были на флангах, и старый солдат, унтер-офицер, остановившийся рядом с убитыми, побежал, чтобы догнать свой отряд, и, припрыгивая, чтобы попасть в ногу, сердито оглянулся. Сквозь зловещую тишину и мерный топот ног, в унисон ударявших по земле, казалось, можно было расслышать: «Лево... лево... лево».

 «Молодцы, ребята!» — сказал князь Багратион.

— Рады стараться, ваша светлость! — донёсся растерянный крик из рядов.
 Мрачный солдат, маршировавший слева, бросил на Багратиона взгляд, который, казалось, говорил: «Мы
мы и сами это знаем!» Другой, не оглядываясь, словно боясь расслабиться, крикнул, широко раскрыв рот, и пошёл дальше.

 Был отдан приказ остановиться и снять ранцы.

 Багратион объехал ряды прошедших мимо него солдат и спешился. Он отдал поводья казаку, снял и передал ему свой
ватник, вытянул ноги и поправил шапку. Из-за холма показалась голова французской колонны во главе с офицерами.

 «Вперёд, с богом!» — сказал Багратион решительным, звучным голосом, на мгновение повернувшись к фронту и слегка взмахнув руками.
он с трудом продвигался по неровному полю неуклюжей походкой кавалериста.
Князь Андрей чувствовал, что какая-то невидимая сила ведёт его вперёд, и испытывал огромное счастье.


Французы были уже близко. Князь Андрей, идя рядом с Багратионом,
мог ясно различить их патронташи, красные эполеты и даже лица. (Он отчётливо видел старого французского офицера, который с трудом поднимался на холм, волоча ноги в гетрах и выворачивая пальцы.) Князь
Багратион не отдал никаких дальнейших распоряжений и молча продолжил идти вперёд
в первых рядах. Внезапно со стороны французов раздались выстрелы.
Повсюду в их неровных рядах появился дым, зазвучали мушкетные выстрелы. Несколько наших солдат упали, среди них был и круглолицый офицер, который маршировал так весело и самодовольно. Но как только прозвучал первый выстрел, Багратион оглянулся и крикнул: «Ура!»

«Ура-а-а! — ах!» — раздался протяжный крик из наших рядов, и,
миновав Багратиона и обгоняя друг друга, они неровной, но радостной и нетерпеливой толпой устремились вниз по склону навстречу своему растерявшемуся врагу.





Глава XIX

Атака 6-го егерского полка обеспечила отступление нашего правого фланга. В центре забытая батарея Тушина, которой удалось поджечь деревню Шён-Граберн, задержала продвижение французов.
Французы тушили пожар, который раздувал ветер, и тем самым дали нам время отступить. Отступление центра на другую сторону впадины в тылу было поспешным и шумным, но разные роты не смешались. Но наш левый фланг, состоявший из Азовской и Подольской пехоты и Павлоградских гусар, был
одновременно атакован и обойден с фланга превосходящими силами французов под командованием
Ланна и был повергнут в замешательство. Багратион отправил Жеркова
к генералу, командовавшему этим левым флангом, с приказом немедленно отступать
.

Жерков, не снимая руки с фуражки, развернул лошадь
и ускакал. Но не успел он выехать из Багратиона, как мужество изменило ему
. Он был охвачен паникой и не мог ехать туда, куда он был
опасно.

Добравшись до левого фланга, вместо того чтобы идти вперёд, где шла стрельба, он начал искать генерала и его штаб там, где они
Этого не могло быть, и поэтому приказ не был выполнен.

 Командование левым флангом по старшинству принадлежало командиру полка, который Кутузов осмотрел в Браунау и в котором Долохов служил рядовым. Но командование крайним левым флангом было поручено командиру Павлоградского полка, в котором служил Ростов, и возникло недопонимание. Два командира были сильно раздражены друг другом и ещё долго после того, как на правом фланге началось сражение и французы уже продвигались вперёд, продолжали спорить.
Они вели дискуссию с единственной целью — оскорбить друг друга. Но
полки, как кавалерийские, так и пехотные, были совершенно не готовы к
предстоящему сражению. От рядовых до генералов — все не ожидали
битвы и занимались мирными делами: кавалерия кормила лошадей, а
пехота собирала хворост.

«Он выше меня по званию, — сказал немецкий полковник гусарской дивизии, покраснев и обращаясь к подъехавшему адъютанту, — так что пусть делает, что хочет, но я не могу жертвовать своими гусарами... Горнист, трубите отступление!»

Но спешка становилась необходимостью. Пушки и мушкеты, сливаясь в единый грохот, гремели справа и в центре, в то время как капоты стрелков Ланна уже пересекали мельничную запруду и выстраивались в шеренгу на расстоянии, вдвое превышающем мушкетную дальность. Генерал, командовавший пехотой, резкими шагами направился к своей лошади, вскочил в седло, выпрямился во весь рост и поскакал к командиру Павлограда. Командиры обменялись вежливыми поклонами, но в их сердцах таилась злоба.


— Ещё раз, полковник, — сказал генерал, — я не могу оставить половину
Мои люди в лесу. Я прошу вас, я прошу вас, — повторил он, — занять позицию и приготовиться к атаке.
— Я прошу вас не вмешиваться в то, что вас не касается!
 — внезапно ответил разгневанный полковник. — Если вы служили в кавалерии...

 — Я не служу в кавалерии, полковник, но я русский генерал, и если вы не в курсе...

— Довольно, ваше превосходительство, — внезапно крикнул полковник,
тронув поводья и побагровев. — Не соблаговолите ли вы
проехать вперёд и убедиться, что эта позиция никуда не годится? Я не
желаю губить своих людей ради вашего удовольствия!

— Вы забываетесь, полковник. Я не думаю о собственном удовольствии
и не позволю, чтобы об этом говорили!

 Восприняв вспышку гнева полковника как вызов своей храбрости,
генерал расправил грудь и, нахмурившись, поскакал рядом с ним к
линии фронта, как будто их разногласия должны были разрешиться
там, под градом пуль. Они добрались до передовой, над ними пролетело несколько пуль, и они молча остановились. С передовой не было видно ничего нового.
С того места, где они находились, было очевидно, что кавалерия не сможет действовать среди кустов и на пересечённой местности.
а также о том, что французы обходят нас с левого фланга. Генерал и полковник строго и многозначительно посмотрели друг на друга, как два
боевых петуха, готовящихся к схватке, каждый из которых тщетно пытается
уличить другого в трусости. Оба успешно прошли проверку. Поскольку
им нечего было сказать и ни один из них не хотел давать повод
для обвинений в том, что он первым покинул зону обстрела,
они бы ещё долго стояли там, испытывая храбрость друг друга,
если бы в этот момент не услышали грохот выстрелов
и приглушённый крик почти позади них в лесу. Французы напали на людей, собиравших хворост в роще.
Гусарам больше не было возможности отступать вместе с пехотой. Французы отрезали их от линии отступления слева.
Какой бы неудобной ни была позиция, теперь нужно было атаковать, чтобы проложить себе путь.

Эскадрон, в котором служил Ростов, едва успел сесть на лошадей,
как был остановлен лицом к лицу с врагом. Опять, как и у Энского моста,
между эскадроном и врагом не было ничего, и опять
Между ними пролегла ужасная разделительная линия неопределённости и страха, похожая на ту, что отделяет живых от мёртвых. Все
осознавали эту невидимую линию, и вопрос о том, пересекут они её или нет и как они это сделают, волновал их всех.

 Полковник выехал вперёд, сердито ответил на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своём, отдал приказ. Никто не говорил ничего определённого, но по эскадрилье поползли слухи о нападении. Раздалась команда построиться
сабли со свистом вылетели из ножен.
По-прежнему никто не двигался. Войска левого фланга, как пехота, так и гусары, чувствовали, что командир сам не знает, что делать, и эта нерешительность передавалась солдатам.

«Только бы они поскорее!» — думал Ростов, чувствуя, что наконец-то пришло время испытать ту радость атаки, о которой он так часто слышал от своих товарищей-гусар.

«Вперёд, с богом, ребята!» — раздался голос Денисова. «По двое вперёд!»

В первой шеренге лошади начали покачивать крупами. Грач потянул за поводья.
поводья и тронулся с места.

 Впереди себя, справа, Ростов увидал ряды своих гусар и ещё дальше — тёмную линию, которую он не мог разглядеть, но которая, по его мнению, была неприятелем. Слышались выстрелы, но где-то далеко.

 «Быстрее!» — прозвучала команда, и Ростов почувствовал, как дрогнули бока Грача, когда тот перешёл на галоп.

Ростов угадывал движения лошади и всё больше воодушевлялся. Впереди он заметил одинокое дерево. Это дерево было
посередине той черты, которая казалась такой страшной, — и теперь он
я переступил эту черту, и не только не было ничего ужасного, но и
все становилось все более и более счастливым и оживленным. “Ах, как я
Слэш ему!” - подумал Rost;v, сжимая рукоять сабли.

“Хур-а-а-а-а-а!” - раздался рев голосов. “Пусть теперь кто-нибудь поедет в мою сторону"
” подумал Ростов, вонзая шпоры в Руку и припуская его вперед.
во весь опор, так что он обогнал остальных. Впереди уже был виден противник.
 Внезапно что-то похожее на берёзовую метлу пронеслось над эскадроном.
 Ростов поднял саблю, готовясь нанести удар, но в этот момент
в это мгновение солдат Никитенко, скакавший впереди, отскочил в сторону
от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что его продолжает нести
вперед с неестественной скоростью, но все же оставаясь на том же месте. Сзади
К нему подскочил Бондарчук, знакомый гусар, и сердито посмотрел
на него. Лошадь Бондарчука вильнула и проскакала мимо.

“Как же так получается, что я не двигаюсь? Я упал, я убит!» Ростов
спросил и в ту же секунду ответил. Он был один посреди поля.
Вместо движущихся лошадей и гусарских спин он ничего не видел
перед ним была только неподвижная земля и стерня вокруг.
Под рукой у него была тёплая кровь. «Нет, я ранен, а лошадь убита».
Грач попытался подняться на передних ногах, но упал, придавив
ногу всадника. Из его головы текла кровь; он пытался встать,
но не мог. Ростов тоже попытался встать, но упал, запутавшись
саблей в седле. Где были наши люди и где французы, он не знал. Рядом никого не было.

Выпутав ногу, он поднялся. «Где, на чьей стороне теперь был
«Где же линия, которая так резко разделяла две армии?» — спросил он себя и не смог ответить. «Может, со мной случилось что-то плохое?»
 — подумал он, вставая, и в этот момент почувствовал, что на его онемевшей левой руке что-то висит. Запястье казалось чужим. Он внимательно осмотрел руку, тщетно пытаясь найти на ней кровь. «А, вот и люди идут», — радостно подумал он, увидев бегущих к нему людей. «Они мне помогут!» Впереди
появился мужчина в странном шлеме и синем плаще, смуглый, с обгоревшей на солнце кожей.
и с крючковатым носом. Затем подошли ещё двое, а за ними бежало ещё много людей. Один из них сказал что-то странное, не по-русски. Среди последних из этих людей, одетых в такие же кивера, был русский гусар. Его держали под руки, а его лошадь вели позади него.

 «Должно быть, это один из наших, пленник. Да. Неужели они и меня возьмут? Кто эти люди?» "Неужели это французы?" - подумал Ростов, едва веря
своим глазам. “Неужели это французы?” Он посмотрел на приближающихся
Французов, и хотя всего минуту назад он скакал галопом, чтобы догнать их.
Он хотел наброситься на них и разрубить на куски, но их близость казалась такой ужасной, что он не мог поверить своим глазам. «Кто они? Почему они бегут? Неужели они идут на меня? И зачем? Чтобы убить меня? Меня, которого все так любят?» Он вспомнил, как любила его мать, как любили его родные и друзья, и намерение врага убить его казалось невозможным. «Но, возможно, они это сделают!» Больше десяти секунд он стоял на месте, не двигаясь и не осознавая, что происходит.
 Передний француз, тот, что с крючковатым носом, уже был так
так близко, что можно было разглядеть выражение его лица. И это возбуждённое, чужое лицо, с опущенным штыком, затаив дыхание бегущее так легко, испугало Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы выстрелить, швырнул его во француза и со всех ног побежал к кустам. Теперь он бежал не с чувством сомнения и борьбы, с которым пересёк мост Эннс, а с ощущением зайца, спасающегося от гончих. Одно-единственное чувство — страх за свою молодую и счастливую жизнь — завладело всем его существом. Он бежал быстро
перепрыгивая через борозды, он бежал по полю с той же стремительностью, с какой играл в лапту, то и дело оборачиваясь и оглядываясь.  Его охватил ужас: «Нет, лучше не смотреть», — подумал он, но, добежав до кустов, оглянулся ещё раз.  Французы отстали, и как раз в тот момент, когда он оглянулся, первый из них перешёл с бега на шаг и, обернувшись, громко крикнул что-то товарищу, который был позади. Ростов замолчал. «Нет,
это какая-то ошибка, — подумал он. — Они не могли этого сделать»
убей меня». Но в то же время его левая рука казалась такой тяжёлой, как будто к ней привязали груз весом в 30 килограммов. Он больше не мог бежать.
Француз тоже остановился и прицелился. Ростов закрыл глаза и пригнулся. Мимо него просвистели одна, а затем другая пуля. Он собрал последние силы, схватил левую руку правой и добежал до кустов. За ними прятались русские снайперы.





Глава XX

Пехотные полки, застигнутые врасплох на опушке леса, выбежали из него, смешавшись между собой.
отступали беспорядочной толпой. Один солдат в страхе выкрикнул бессмысленное «Отрезаны!», которое так страшно звучит в бою, и это слово
заразило всю толпу паникой.

«Окружены! Отрезаны? Мы пропали!» — кричали беглецы.

В тот момент, когда он услышал выстрелы и крики позади себя, генерал
понял, что с его полком случилось что-то ужасное, и мысль о том, что он, образцовый офицер с многолетним стажем, который
никогда не был замечен в ошибках, может быть привлечён к ответственности в штабе за халатность или неэффективность,
так потрясла его, что он, забыв обо всём, бросился бежать.
непокорный полковник кавалерии, его собственное достоинство как генерала и, прежде всего, полное забвение опасности и инстинкта самосохранения, — он схватился за луку седла и, пришпорив коня, поскакал к полку под градом пуль, которые падали вокруг, но, к счастью, не задевали его. Его единственным желанием было узнать, что происходит, и любой ценой исправить или загладить свою ошибку, если он её совершил, чтобы его, образцового офицера с двадцатидвухлетним стажем, которого ни разу не наказывали, не обвинили в случившемся.

Благополучно проскакав мимо французов, он добрался до поля за рощей, по которому наши солдаты, невзирая на приказы, бежали вниз по долине.  Настал тот момент нравственного колебания, который решает исход сражений.  Прислушаются ли эти беспорядочно бегущие солдаты к голосу своего командира или, не обращая на него внимания, продолжат бегство? Несмотря на его отчаянные крики, которые раньше казались
солдатам такими ужасными, несмотря на его разъярённое багровое лицо,
совершенно не похожее на прежнее, и на то, как расцвело
Пока он размахивал саблей, солдаты продолжали бежать, переговариваясь, паля в воздух и не подчиняясь приказам. Нравственное колебание, которое решало исход сражений, явно перерастало в панику.

 У генерала начался приступ кашля из-за криков и порохового дыма, и он в отчаянии остановился. Казалось, всё потеряно. Но в этот момент французы, которые шли в атаку, внезапно и без всякой видимой причины отступили и скрылись из виду, а в роще показались русские снайперы. Это был Тимохин
Рота, которая единственная сохранила порядок в лесу и, устроив засаду в канаве, теперь неожиданно атаковала французов.
Тимохин, вооружённый только саблей, бросился на врага с таким отчаянным криком и с такой безумной, пьяной решимостью, что застигнутые врасплох французы побросали мушкеты и побежали. Долохов,
бежавший рядом с Тимохиным, убил француза в ближнем бою и первым схватил за шиворот сдавшегося в плен французского офицера. Наши беглецы вернулись, батальоны перестроились, и французы, которые
Натиск противника, который едва не разрубил наш левый фланг пополам, на данный момент отбит.
Наши резервные подразделения смогли соединиться, и бой был окончен.
Командир полка и майор Экономов остановились у моста, пропуская отступающие роты, когда к ним подъехал солдат и, почти прислонившись к командиру, взялся за стремя.
На мужчине был синеватый суконный мундир, у него не было ни ранца, ни фуражки, голова была перевязана, а через плечо был перекинут французский подсумок для боеприпасов. В руке он держал офицерскую шпагу. Солдат
Он был бледен, его голубые глаза дерзко смотрели в лицо командиру, а губы улыбались. Хотя командир был занят тем, что отдавал распоряжения майору Экономову, он не мог не обратить внимания на солдата.


— Ваше превосходительство, вот два трофея, — сказал Долохов, указывая на французскую саблю и патронташ. — Я взял в плен офицера. Я остановил роту. Долохов тяжело дышал от усталости и говорил отрывисто.
— Вся рота может подтвердить. Умоляю вас, ваше превосходительство, не забудьте!

— Хорошо, хорошо, — ответил командир и повернулся к майору Экономову.

Но Долохов не уходил; он развязал платок, повязанный вокруг головы, стянул его и показал запекшуюся на волосах кровь.

— Штыковая рана. Я остался на передовой. Помните, ваше превосходительство!


О батарее Тушина забыли, и только в самом конце сражения князь Багратион, всё ещё слышавший канонаду в центре,
послал своего ординарца, а затем и князя Андрея приказать батарее
отойти как можно скорее.  Когда к Тушину подвели подкрепление,Батарея была отведена в сторону в разгар боя по чьему-то приказу.
Батарея продолжала стрелять и не была захвачена французами только потому, что противник не мог предположить, что кто-то осмелится продолжать стрелять из четырёх совершенно незащищённых орудий. Напротив, энергичные действия этой батареи заставили французов предположить, что здесь — в центре — сосредоточены основные силы русских. Они дважды пытались атаковать этот пункт, но оба раза были отброшены картечью из четырёх отдельных орудий на холме.

Вскоре после того, как князь Багратион покинул его, Тушину удалось поджечь Шён Граббен.

«Смотрите, бегут! Горит! Вон дым! Хорошо!
Велико! Смотрите, дым, дым!» — восклицали артиллеристы, оживляясь.

Все орудия, не дожидаясь приказания, открыли огонь по направлению к пожару. Словно подбадривая друг друга, солдаты кричали при каждом выстреле:
«Отлично! Хорошо! Смотрите... Великолепно!»
Огонь, раздуваемый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, вышедшие за пределы деревни, отступили; но, словно в отместку
В ответ на эту неудачу противник разместил десять орудий справа от деревни
и начал обстреливать ими батарею Тушина.

 В своём детском ликовании, вызванном огнём и удачей в успешном обстреле французов, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два снаряда, а затем ещё четыре упали среди наших орудий.
Один снаряд сбил с ног двух лошадей, а другой оторвал ногу возчику, перевозившему боеприпасы. Однако их боевой дух не угас, а лишь изменил направление. Лошадей заменили другими из запасного артиллерийского обоза, раненых унесли, и четыре орудия
были обращены против десятипушечной батареи. Товарищ Тушина по оружию
был убит в начале боя, и в течение часа семнадцать из сорока человек, составлявших орудийные расчёты, были выведены из строя, но артиллеристы по-прежнему были веселы и бодры. Дважды они замечали французов внизу и тогда стреляли по ним картечью.

Маленький Тушин, двигаясь вяло и неуклюже, всё время говорил своему ординарцу:
«Набей мне трубку вот этим!» — и, рассыпая искры,
бежал вперёд, заслоняя глаза маленькой рукой, чтобы посмотреть на французов.

«Бей их, ребята!» — приговаривал он, хватаясь за колеса пушек и сам заворачивая винты.


В дыму, оглушенный непрекращающимися выстрелами, от которых он всегда вздрагивал, Тушин, не вынимая трубки изо рта, бегал от пушки к пушке, то прицеливаясь, то считая заряды, то отдавая приказания о замене убитых и раненых лошадей и запряжке свежих, и кричал своим слабым, пронзительным и нерешительным голосом. Его лицо становилось всё более оживлённым.
Только когда кто-то был убит или ранен, он хмурился и отворачивался, сердито крича на людей, которые, как всегда,
в данном случае не решался поднять раненого или убитого. Солдаты,
по большей части красавцы и, как это всегда бывает в артиллерийской
роте, на голову выше и в два раза шире своего офицера, — все они
смотрели на своего командира, как дети в неловкой ситуации, и
выражение его лица неизменно отражалось на их лицах.

Из-за ужасного грохота и необходимости сосредоточиться и действовать Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха.
Мысль о том, что его могут убить или тяжело ранить, никогда не приходила ему в голову
Ему и в голову не приходило. Напротив, он всё больше воодушевлялся.
Ему казалось, что прошло очень много времени, почти целый день, с тех пор как он впервые увидел врага и сделал первый выстрел, и что угол поля, на котором он стоял, был хорошо знаком ему. Хотя он всё обдумал, всё взвесил и сделал всё, что мог сделать лучший из офицеров в его положении, он был в состоянии, похожем на лихорадочный бред или опьянение.

От оглушительных выстрелов собственных орудий, свиста и грохота вражеских пушечных ядер, от раскрасневшегося и вспотевшего
От лиц членов экипажа, суетившихся у пушек, от вида крови людей и лошадей, от маленьких облачков дыма на стороне противника
(за которыми всегда следовал пролетающий мимо и ударяющийся о землю снаряд, человек, пушка, лошадь), от вида всего этого в его мозгу возник фантастический мир, который в тот момент доставлял ему удовольствие. Пушки противника в его воображении были не пушками, а трубами, из которых время от времени выпускал дым невидимый курильщик.

«Ну вот... опять пыхтит», — пробормотал Тушин себе под нос.
С холма поднялось небольшое облачко, и ветер понёс его влево.

«Теперь берегись ядра... мы его вернём».
«Чего изволите, ваша честь?» — спросил стоявший рядом артиллерист, который услышал его бормотание.

«Ничего... только ядро...» — ответил он.

«Ну, наша Матвевна!» — сказал он сам себе. «Матвевна» *
— так в его воображении называлось самое дальнее орудие батареи,
большое и старинного образца. Французы, толпившиеся вокруг своих орудий,
казались ему муравьями. В этом мире красавец-пьяница Номер Один
Вторым орудием командовал «дядька»; Тушин смотрел на него чаще, чем на кого-либо другого, и любовался каждым его движением.
Звук ружейной стрельбы у подножия холма, то усиливаясь, то ослабевая, казался чьим-то дыханием. Он внимательно прислушивался к этим звукам.

 * Дочь Матвея.

«Ах! Снова дышит, дышит!» — бормотал он себе под нос.

Он представлял себя невероятно высоким и сильным мужчиной, который обеими руками швырял в французов пушечные ядра.

«Ну же, Матвевна, дорогая старушка, не подведи меня!» — говорил он
Он уже отходил от пушки, как вдруг над его головой раздался странный, незнакомый голос:
— Капитан Тушин! Капитан!

 Тушин в смятении обернулся. Это был штабной офицер, который выгнал его из блиндажа в Грюнте. Он кричал, задыхаясь:

 — Вы что, с ума посходили? Вам дважды приказывали отступить, а вы...

«Почему они так ко мне относятся?» — подумал Тушин, с тревогой глядя на своего командира.


«Я... не...» — пробормотал он, приложив два пальца к фуражке.
«Я...»

Но штабной офицер не договорил того, что хотел сказать. Выстрелила пушка
Шар, пролетевший рядом с ним, заставил его пригнуться и наклониться над лошадью.
 Он сделал паузу и уже собирался сказать что-то ещё, но его остановил другой шар. Он развернул лошадь и поскакал прочь.

 «Отступление! Всем отступать!» — крикнул он издалека.

 Солдаты засмеялись. Мгновение спустя прибыл адъютант с тем же приказом.

 Это был принц Эндрю. Первое, что он увидел, подъехав к месту, где стояли пушки Тушина, была незапряжённая лошадь со сломанной ногой, которая жалобно ржала рядом с запряжёнными лошадьми.
Из его лапы, как из родника, хлестала кровь. Среди передних конечностей лежало
несколько мертвецов. По мере его приближения мимо пролетали пули одна за другой.
и он почувствовал, как нервная дрожь пробежала по его спине. Но одна только мысль о том, что он может испугаться, снова взбодрила его.
"Я не могу бояться", - подумал он. и медленно спешился среди орудий.
Он передал приказ и не покинул батарею. Он не покинул батарею. "Я не могу бояться", - подумал он.
"Я не могу бояться", - подумал он. Он решил снять орудия с их
позиций и вывести из строя в его присутствии. Вместе с Тушиным, переступая через тела и под ужасным огнём французов, он распоряжался вывозом орудий.

«Штаб-офицер был здесь минуту назад, но сбежал», — сказал артиллерист князю Андрею. «Не то что ваша честь!»

 Князь Андрей ничего не сказал Тушину. Они оба были так заняты, что, казалось, не замечали друг друга. Когда, разобрав единственные две пушки, которые остались невредимыми из четырёх, они начали спускаться с холма
(одно разбитое орудие и один единорог остались позади), князь Андрей подъехал к Тушину.

— Ну, до новой встречи... — сказал он, протягивая руку Тушину.

 — Прощай, мой дорогой друг, — сказал Тушин. — Душа моя! Прощай, мой
мой дорогой друг!» — и по какой-то непонятной причине на глаза ему вдруг навернулись слёзы.






Глава XXI

Ветер стих, и чёрные тучи, сливаясь с пороховым дымом, низко нависли над полем боя на горизонте. Темнело, и отблески двух пожаров были особенно заметны.
Артиллерийская канонада стихала, но треск мушкетов позади и справа раздавался всё чаще и ближе. Как только Тушин со своими орудиями,
непрерывно объезжая раненых или наезжая на них, вышел из зоны обстрела и спустился в лощину, его встретили несколько штабных.
среди них были штабной офицер и Жерков, которого дважды посылали к батарее Тушина, но он так и не добрался до неё. Перебивая друг друга, они отдавали и передавали приказы о том, как действовать дальше,
высказывали ему упреки и замечания. Тушин не отдавал никаких приказов и молча — боясь заговорить, потому что при каждом слове он чувствовал, что готов расплакаться, сам не зная почему, — ехал позади на своей артиллерийской кляче. Хотя
приказ был оставить раненых, многие из них сами тащились за войсками и умоляли дать им место на лафетах орудий. Весёлый
пехотный офицер, который незадолго до боя выскочил из
Плетень T;shin сарай был заложен, с пулей в животе, на
“” Каретки Matv;vna это. У подножия холма бледный гусар
кадет, поддерживая одну руку другой, подошел к Тушину и попросил
присесть.

“Капитан, ради бога! Я повредил руку, ” робко сказал он.
“ Ради Бога... Я не могу ходить. Ради бога!”

Было ясно, что этот кадет уже неоднократно просил подвезти его, и
ему отказывали. Спросил он неуверенным, жалобным голосом.

“Скажите им, чтобы дали мне место, ради бога!”

“Дайте ему место”, - сказал Тушин. “Постелите ему плащ, чтобы он мог сесть".,
парень, ” сказал он, обращаясь к своему любимому солдату. “ А где этот
раненый офицер?

“ Его опустили. Он умер, - ответил кто-то.

“ Помоги ему подняться. Садитесь, дорогой друг, садитесь! Расстелите плащ.,
Ant;nov.”

Курсантом был Ростов. Одной рукой он поддерживал другую; он был
бледен, и его челюсть дрожала, как в лихорадке. Его уложили на
«Матвевну», орудие, из которого вытащили убитого офицера.
Плащ, который подстелили под него, был мокрым от крови, которая залила его
брюки и руку.

— Что, ты ранен, голубчик? — сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.

— Нет, это растяжение.

 — Тогда что это за кровь на лафете? — спросил Тушин.

 — Это офицер, ваша честь, испачкался, — ответил артиллерист, вытирая кровь рукавом шинели, словно извиняясь за состояние своего орудия.


Они с трудом втащили орудия на возвышенность с помощью пехоты и, добравшись до деревни Грюнтерсдорф, остановились. Стало так темно, что в десяти шагах нельзя было различить форму солдат. Стрельба начала стихать. Внезапно неподалёку на
справа снова послышались крики и выстрелы. В темноте мелькали вспышки выстрелов. Это была последняя атака французов, и её встретили солдаты
которые укрылись в деревенских домах. Все они снова выбежали из деревни, но пушки Тушина не могли сдвинуться с места, и артиллеристы, Тушин и юнкер молча переглянулись, ожидая своей участи. Стрельба стихла, и солдаты, оживлённо переговариваясь, вышли из переулка.

“Не ушибся, Петров?” - спросил один.

“Мы задали им жару, приятель! Они больше не будут тужиться
сейчас”, - сказал другой.

«Ничего не было видно. Как они стреляли в своих же!
Ничего не было видно. Тьма кромешная, брат! Нет ли у вас чего попить?»

Французы были отброшены в последний раз. И снова и снова в полной темноте орудия Тушина выдвигались вперёд, окружённые гудящей пехотой, как рамкой.

В темноте казалось, что мрачная невидимая река течёт
всегда в одном направлении, наполняя воздух шёпотом, разговорами,
стуком копыт и колёс. Среди всеобщего шума раздавались стоны и голоса
Стоны раненых были слышны отчётливее, чем любые другие звуки в ночной тьме. Мрак, окутавший армию, был наполнен их стонами, которые, казалось, сливались с ночной темнотой.
 Через некоторое время движущаяся масса пришла в движение, кто-то проехал мимо на белом коне в сопровождении свиты и что-то сказал на ходу:
 «Что он сказал? Куда теперь? Привал, что ли?» «Он поблагодарил нас?» — посыпались нетерпеливые вопросы со всех сторон.  Вся движущаяся масса начала теснее прижиматься друг к другу, и поползли слухи, что им приказали остановиться:
очевидно, те, кто шёл впереди, остановились. Все остались на своих местах посреди грязной дороги.


Зажглись костры, и разговоры стали слышнее. Капитан Тушин, отдав приказы своей роте, отправил солдата найти перевязочный пункт или доктора для юнкера и сел у костра, который солдаты разожгли на дороге.
Ростов тоже подполз к костру. От боли, холода и сырости его била лихорадка.
 Сонливость непреодолимо овладевала им, но он не мог уснуть из-за мучительной боли в руке, причину которой он не мог найти.
положение. Он то закрывал глаза, то опять открывал их и смотрел на огонь, который казался ему ослепительно красным, и на слабую, сутуловатую фигуру Тушина, который сидел, по-турецки скрестив ноги, подле него.
Большие, добрые, умные глаза Тушина с сочувствием и
состраданием смотрели на Ростова, который видел, что Тушин всем
сердцем хотел помочь ему, но не мог.

Со всех сторон доносились шаги и разговоры пехотинцев, которые шли, проезжали мимо и устраивались на ночлег.
Звуки голосов, топот ног, стук копыт по грязи,
Треск дровяных костров близко и далеко сливался в один дрожащий гул.

Это была уже не та тёмная, невидимая река, которая текла во мраке, а тёмное море, которое то набегало, то отступало после бури.
Ростов безучастно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. К костру подошёл пехотинец, присел на корточки, поднёс руки к огню и отвернулся.

— Вы не возражаете, ваша честь? — спросил он Тушина. — Я потерял свою роту, ваша честь. Не знаю, где она... вот незадача!

 Вместе с солдатом подошёл пехотный офицер с перевязанной щекой
Он подошёл к костру и, обращаясь к Тушину, попросил его немного отодвинуть пушки, чтобы могла проехать повозка. После его ухода к костру бросились двое солдат. Они ссорились и отчаянно дрались, пытаясь вырвать друг у друга сапог, за который оба держались.

 «Ты поднял его?.. Смею сказать! Ты очень умный!» — хрипло крикнул один из них.

Затем подошёл худощавый бледный солдат с окровавленной повязкой на шее и сердито попросил у артиллеристов воды.

 «Неужели нужно умирать как собаке?» — сказал он.

Тушин велел дать этому человеку воды. Затем подбежал веселый солдат
, прося немного огня для пехоты.

“Хороший маленький горячий факел для пехоты! Удачи вам, земляки
. Спасибо за огонь — вернем с лихвой”,
сказал он, унося в темноту светящуюся палочку.

Затем появились четверо солдат, неся что-то тяжелое на плаще, и прошли мимо
костра. Один из них споткнулся.

«Кто, чёрт возьми, положил брёвна на дорогу?» — прорычал он.

«Он мёртв — зачем его нести?» — сказал другой.

«Заткнись!»

И они исчезли в темноте со своей ношей.

“Все еще болит?” Тушин шепотом спросил Ростова.

“Да”.

“Ваша честь, вас вызывает генерал. Он здесь, в хижине”,
сказал артиллерист, подходя к Тушину.

“Иду, друг”.

Тушин встал и, застегивая шинель и расправляя ее,
отошел от костра.

Неподалёку от артиллерийского костра, в приготовленной для него хижине, князь Багратион ужинал, беседуя с несколькими офицерами, собравшимися в его покоях. Маленький старичок с полузакрытыми глазами жадно грыз баранью кость, а
генерал, безупречно служивший двадцать два года, раскраснелся от
стакана водки и ужина; и штабной офицер с перстнем с печаткой, и Жерков, с тревогой поглядывавший на них, и князь Андрей, бледный, со сжатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.

В углу избы стоял трофейный французский штандарт, и
бухгалтер с наивным лицом ощупывал его, недоуменно качая головой.
Возможно, знамя действительно его заинтересовало, а возможно, ему, голодному, было тяжело смотреть на
на ужине ему не нашлось места. В соседней хижине находился
французский полковник, взятый в плен нашими драгунами. Наши офицеры
сбежались посмотреть на него. Князь Багратион благодарил
отдельных командиров и расспрашивал о подробностях боя и наших
потерях. Генерал, чей полк был инспектирован в Браунау,
сообщал принцу, что, как только началось сражение, он вышел из
леса, собрал людей, которые рубили деревья, и, позволив
французам пройти мимо него, двумя батальонами атаковал их в
штыки и разбил французские войска.

«Когда я увидел, ваше превосходительство, что их первый батальон был дезорганизован, я остановился на дороге и подумал:
«Я дам им подойти и встречу их огнём всего батальона» — и так я и сделал».


Генерал так хотел это сделать и так сожалел, что ему это не удалось, что ему казалось, будто это произошло на самом деле.
Возможно, так оно и было? Можно ли было разобраться во всей этой неразберихе?
Что произошло, а что нет?

 — Кстати, ваше превосходительство, я должен вам сообщить, — продолжал он, вспомнив разговор Долохова с Кутузовым и его
последнее интервью с господином-старшим офицером — «этот рядовой Долохов, разжалованный в рядовые, взял в плен французского офицера в моём присутствии и особенно отличился».

 «Я видел там атаку павлоградских гусар, ваше превосходительство», — вмешался Жерков, беспокойно оглядываясь по сторонам. Он не видел гусар весь день, но слышал о них от пехотного офицера. «Они разбили два каре, ваше превосходительство».

 Некоторые из присутствующих улыбнулись, услышав слова Жеркова, ожидая одной из его обычных шуток, но заметив, что он говорит серьёзно.
слава нашего оружия и дневной работы, они приняли серьезное выражение лица.
хотя многие из них знали, что то, что он говорил, было ложью.
лишено всякого основания. Князь Багратион повернулся к старому полковнику:

“Господа, я благодарю вас всех; все виды войск вели себя героически":
пехота, кавалерия и артиллерия. Как получилось, что два орудия
заброшенный в центр?” он спросил, ища глазами для
кто-то. (Князь Багратион не спрашивал об орудиях на левом
фланге; он знал, что все орудия там были брошены в самый
начало действия.) “Кажется, я вас послал?” - добавил он, поворачиваясь к
дежурному офицеру штаба.

“Один был поврежден, ” ответил штабной офицер, “ а другой я
не могу понять. Я был там все время, отдавая приказы, и только
только что ушел.... Это правда, что там было жарко, ” скромно добавил он.

Кто-то упомянул, что капитан Тушин расположился бивуаком недалеко от деревни
и за ним уже послали.

— А, так вы были там? — сказал князь Багратион, обращаясь к князю
Андрею.

 — Конечно, мы едва не столкнулись, — сказал штабной офицер, улыбаясь Болконскому.

— Я не имел удовольствия быть представленным вам, — холодно и резко сказал князь Андрей.

Все молчали. На пороге показался Тушин и робко пробрался из-за спин генералов. Проходя мимо генералов в переполненном людьми бараке и чувствуя, как всегда, смущение при виде начальства, он не заметил древка знамени и споткнулся о него. Несколько человек из присутствующих засмеялись.

— Как это — ружьё было брошено? — спросил Багратион, нахмурившись, но не столько из-за капитана, сколько из-за тех, кто смеялся, и громче всех — Жерков.

Только теперь, когда он столкнулся с суровыми властями, Тушин
почувствовал всю тяжесть своей вины и позорного провала, когда он
потерял два орудия, но остался жив. Он был так взволнован, что
до этого момента не задумывался об этом. Смех офицеров
ещё больше смутил его. Он стоял перед Багратионом с
дрожащей нижней челюстью и едва мог пробормотать: «Я не знаю...
ваше превосходительство... У меня не было людей...» ваше превосходительство».

«Вы могли бы взять их у прикрывающих войск».

Тушин не сказал, что прикрывающих войск не было, хотя это и так
Это была чистая правда. Он боялся, что из-за него у кого-нибудь могут быть неприятности, и молча устремил взгляд на Багратиона, как школьник, допустивший ошибку, смотрит на экзаменатора.

 Некоторое время все молчали. Князь Багратион, очевидно, не желая быть строгим, не находил, что сказать; остальные не решались вмешиваться. Князь Андрей исподлобья посмотрел на Тушина, и его пальцы нервно зашевелились.

 — Ваше превосходительство! Принц Эндрю нарушил молчание своим резким голосом:
«Вы были так любезны, что отправили меня на батарею капитана Тушина. Я
Я поехал туда и нашёл две трети людей и лошадей убитыми, две пушки разбитыми и никаких укреплений».


Князь Багратион и Тушин с одинаковым вниманием смотрели на Болконского, который говорил с сдерживаемым волнением.

— И, если ваше превосходительство позволит мне высказать своё мнение, —
продолжил он, — мы обязаны сегодняшним успехом главным образом действиям этой батареи и героической стойкости капитана Тушина и его роты.
Не дожидаясь ответа, князь Андрей встал и вышел из-за стола.

 Князь Багратион посмотрел на Тушина, явно не желая показывать
недоверие в решительное мнение Bolk;nski еще не чувствует себя в состоянии полностью
получить кредит он, наклонил голову и сказал T;shin, что он может идти. Принц
Андрей пошел с ним.

“Спасибо вам, вы спасли меня, голубчик!” - сказал Тушин.

Князь Андрей взглянул на него, но ничего не сказал и ушел. Ему стало
грустно и подавленно. Все это было так странно, так не похоже на то, на что он надеялся.


«Кто они? Зачем они здесь? Чего они хотят? И когда
всё это закончится?» — думал Ростов, глядя на мелькающие перед ним тени. Боль в руке становилась всё сильнее. Невыносимая
Его одолела сонливость, перед глазами заплясали красные круги, и
впечатление от этих голосов, лиц и чувства одиночества слилось с физической болью. Это они, эти солдаты — раненые и
нераненные, — это они давили, тянули вниз, выворачивали сухожилия и обжигали плоть его вывихнутой руки и плеча. Чтобы
избавиться от них, он закрыл глаза.

На мгновение он задремал, но за эту короткую передышку ему привиделось множество вещей:
его мать и её большая белая рука, тонкие плечи Сони, глаза и смех Наташи,
Денисов с его голосом и усами, и Телянин, и вся эта история с Теляниным и Богданичем. Эта история была тем же, что и этот солдат с хриплым голосом, и именно эта история и этот солдат так мучительно, непрестанно тянули и сжимали его руку и всегда тащили её в одном направлении. Он пытался вырваться от них, но они ни на волосок не отпускали его плечо.
Не было бы боли — всё было бы хорошо — если бы они не тянули, но
избавиться от них было невозможно.

 Он открыл глаза и посмотрел вверх. Чёрный полог ночи стал менее
чем на ярд выше тлеющего древесного угля. Хлопья падающего снега
развевающиеся на том свете. T;shin так и не вернули, врач не
приходите. Теперь он был один, если не считать солдата, который сидел голый у
другой стороны костра, грея свое худое желтое тело.

“Я никому не нужен!” - подумал Ростов. “Нет никого, кто мог бы мне помочь или
пожалеть меня. И все же когда-то я была дома, сильной, счастливой и любимой”. Он вздохнул и при этом невольно застонал.

 «Эй, тебе что-то больно?» — спросил солдат, встряхивая рубашку над огнём. Не дожидаясь ответа, он хмыкнул и
добавил: «Сколько сегодня людей покалечили — ужас!»

 Ростов не слушал солдата. Он смотрел на снежинки, кружившиеся над огнём, и вспоминал русскую зиму в своём тёплом, светлом доме, свою пушистую шубу, быстро мчавшиеся сани, своё здоровое тело и всю любовь и заботу своей семьи. «И зачем я сюда пришёл?» — подумал он.

На следующий день французская армия не возобновила атаку, и остатки
Отряда Багратиона воссоединились с армией Кутузова.





КНИГА ТРЕТЬЯ: 1805 г.





ГЛАВА I

Князь Василий не был человеком, который намеренно продумывал свои планы.
Тем более он не думал о том, чтобы причинить кому-то вред ради собственной выгоды. Он был просто светским человеком, который добился успеха и для которого успех стал привычкой. Планы и замыслы, которые он никогда не признавал перед самим собой, но которые составляли весь интерес его жизни, постоянно формировались в его уме под влиянием обстоятельств и людей, которых он встречал. В голове у него было не одно и не два таких плана, а десятки, некоторые из них только начинали формироваться.
что-то приближалось к достижению, а что-то находилось в процессе распада.
Например, он не говорил себе: «Этот человек теперь имеет влияние, я должен завоевать его доверие и дружбу, чтобы через него получить особый грант».
И не говорил себе: «Пьер — богатый человек, я должен уговорить его жениться на моей дочери и одолжить мне сорок тысяч рублей, которые мне нужны». Но когда он встретил влиятельного человека, инстинкт
сразу подсказал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий без всякого
предварительного планирования воспользовался первой же возможностью, чтобы
Он заручился его доверием, польстил ему, сблизился с ним и, наконец, обратился с просьбой.

 Он держал Пьера при себе в Москве и добился для него назначения на должность
камер-юнкера, которая в то время давала статус статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек сопровождал его в
Петербург и жил в его доме. С кажущейся рассеянностью,
но с непоколебимой уверенностью в том, что он поступает правильно,
князь Василий делал всё, чтобы Пьер женился на его дочери. Если бы он заранее продумал свои планы, то не смог бы вести себя так естественно
и проявлял такую непринуждённую фамильярность в общении со всеми, кто был выше или ниже его по социальному положению. Что-то всегда тянуло его к тем, кто был богаче и влиятельнее его самого, и он обладал редким умением выбирать самый подходящий момент, чтобы воспользоваться людьми.

 Пьер, неожиданно став графом Безуховым и разбогатев, после недавнего одиночества и свободы от забот почувствовал себя настолько осаждённым и озабоченным, что только в постели мог побыть наедине с собой. Ему нужно было
подписать бумаги, явиться в государственные учреждения, чтобы
Ему было непонятно, зачем расспрашивать своего управляющего, зачем ездить в подмосковное имение и зачем принимать множество людей, которые раньше даже не желали знать о его существовании, а теперь были бы оскорблены и огорчены, если бы он решил их не видеть. Все эти разные люди — купцы, родственники и знакомые — были настроены по отношению к молодому наследнику самым дружелюбным и льстивым образом: все они, очевидно, были твёрдо убеждены в благородных качествах Пьера. Он постоянно слышал такие слова: «С вашей выдающейся
«Ваша доброта», или «С вашим благородным сердцем», «Вы сами такой благородный, граф», или «Был бы он таким же умным, как вы», и так далее, пока он не начал искренне верить в свою исключительную доброту и
необычайный ум, тем более что в глубине души ему всегда казалось, что он действительно очень добрый и умный.
 Даже люди, которые раньше были к нему злы и явно недружелюбны, теперь стали нежными и ласковыми. Рассерженная старшая принцесса с тонкой талией и прилизанными, как у куклы, волосами
Она вошла в комнату Пьера после похорон. Опустив глаза и часто краснея, она сказала ему, что очень сожалеет о том, что между ними произошло.
Она не чувствует себя вправе просить его о чём-либо, кроме разрешения остаться ещё на несколько недель в доме, который она так любит и для которого она так многим пожертвовала. При этих словах она не смогла сдержать слёз. Тронутый тем, как сильно изменилась эта величественная принцесса, Пьер взял её за руку и попросил прощения, сам не зная за что.
С этого дня старшая княжна совершенно по-другому стала относиться к Пьеру и начала вязать ему полосатый шарф.

 «Сделай это ради меня, mon cher; в конце концов, ей много пришлось вытерпеть от покойного», — сказал ему князь Василий, вручая на подпись документ в пользу княжны.

Князь Василий пришёл к выводу, что нужно бросить эту кость — вексель на тридцать тысяч рублей — бедной княгине,
чтобы ей не пришло в голову говорить о его участии в деле с
иконным портфелем. Пьер подписал вексель, и после этого княгиня
стал ещё добрее. Младшие сёстры тоже прониклись к нему симпатией,
особенно младшая, хорошенькая, с родинкой, которая часто смущала его своими улыбками и собственным смущением при встрече с ним.

 Пьеру казалось таким естественным, что он всем нравится, и было бы так неестественно, если бы кто-то его не любил, что он не мог не верить в искренность окружающих его людей. Кроме того, у него не было времени спрашивать себя, искренни эти люди или нет. Он
всегда был занят и всегда пребывал в спокойном и радостном расположении духа
опьянение. Ему казалось, что он находится в центре какого-то важного и всеобъемлющего движения; что от него постоянно чего-то ждут, что, если он этого не сделает, он огорчит и разочарует многих людей, но если он сделает то-то и то-то, всё будет хорошо; и он делал то, чего от него требовали, но всё равно этот счастливый результат всегда оставался в будущем.

 Князь Василий больше, чем кто-либо другой, в те первые дни завладел делами Пьера и самим Пьером. После смерти графа Безухова он не выпускал мальчика из своих рук. Он выглядел
человек, обременённый делами, усталый и страдающий, который, однако, не оставил бы из жалости этого беспомощного юношу, который, в конце концов, был сыном его старого друга и обладателем такого огромного состояния, на произвол судьбы и на милость негодяев. За те несколько дней, что он провёл в
После смерти графа Безухова в Москве он то и дело звонил Пьеру или сам приходил к нему и тоном, полным усталости и уверенности, как будто каждый раз говорил: «Ты знаешь, я по уши в делах, и делаю это исключительно из милосердия».
Я беспокоюсь за тебя, и ты прекрасно знаешь, что то, что я предлагаю, — единственный возможный выход».


«Ну что ж, мой дорогой, завтра мы наконец отправляемся в путь, — сказал однажды князь  Василий, закрыв глаза и поглаживая Пьера по локтю.
Он говорил так, словно сообщал что-то давно согласованное и не подлежащее пересмотру. «Мы выезжаем завтра, и я даю тебе место в своей карете. Я очень рад. Все наши важные дела здесь улажены, и мне давно пора было уйти. Вот что я получил от канцлера. Я просил его за тебя, и
вы приняты в дипломатический корпус и назначены камер-юнкером. Перед вами открывается дипломатическая карьера».

 Несмотря на тон усталой уверенности, с которым были произнесены эти слова, Пьер, который так долго размышлял о своей карьере, хотел что-то сказать. Но князь Василий перебил его своим особым глубоким воркующим тоном, исключающим возможность прервать его речь, к которому он прибегал в крайних случаях, когда требовалось особое убеждение.

«Но, mon cher, я сделал это ради себя самого, чтобы успокоить свою совесть,
и благодарить меня не за что. Ещё никто не жаловался на то, что его слишком любят; и, кроме того, ты свободен, ты мог бы завтра всё бросить. Но ты сам всё увидишь, когда доберёшься до Петербурга. Тебе давно пора избавиться от этих ужасных воспоминаний. Князь Василий вздохнул. — Да, да, мой мальчик. И мой камердинер может поехать с тобой в твоей карете. Ах! Я чуть не забыл, — добавил он.
«Знаешь, mon cher, нам с твоим отцом нужно было кое-что уладить, так что
я получил причитающееся мне от рязанского поместья и оставлю его себе;
вам это не понадобится. Мы потом разберёмся с расчётами».

 Под «тем, что причиталось с рязанского имения» князь Василий подразумевал
несколько тысяч рублей оброка, получаемого от крестьян Пьера,
которые князь оставил себе.

 В Петербурге, как и в Москве, Пьер ощутил ту же атмосферу
мягкости и любви. Он не мог отказаться от должности, или, скорее, от чина (потому что он ничего не делал), который выхлопотал для него князь Василий.
А знакомств, приглашений и светских занятий было так много, что даже больше, чем в Москве, он чувствовал себя сбитым с толку, окружённым суетой.
и постоянное ожидание чего-то хорошего, что всегда было перед ним, но так и не наступило.

 Многих из его прежних холостяцких знакомых уже не было в Петербурге.
Гвардия ушла на фронт; Долохов был разжалован в рядовые; Анатоль служил где-то в провинции; князь Андрей был за границей, так что у Пьера не было возможности проводить ночи так, как ему нравилось, или открывать свой разум для задушевных разговоров с другом, который был старше его и которого он уважал. Всё его время было занято обедами и балами, и он проводил его в основном у князя
Дом Василия в компании дородной княгини, его жены, и их прекрасной дочери Элен.

Как и другие, Анна Павловна Шерер показала Пьеру, что в обществе к нему изменилось отношение.

Раньше в присутствии Анны Павловны Пьер всегда чувствовал, что
то, что он говорит, неуместно, бестактно и неподходяще, что
замечания, которые казались ему умными, пока он обдумывал их,
становились глупыми, как только он их произносил, в то время как
самые глупые замечания Ипполита выходили умными и уместными. Теперь всё, что говорил Пьер,
был очарователен. Даже если Анна Павловна этого не говорила, он видел, что она этого хотела и сдерживалась только из уважения к его скромности.

 В начале зимы 1805–1806 годов Пьер получил одну из обычных розовых записок от Анны
Павловны с приглашением, к которому было добавлено:
 «Вы найдёте здесь прекрасную Элен, которую всегда приятно видеть».

Прочитав это предложение, Пьер впервые почувствовал, что между ним и
Элен возникла какая-то связь, которую заметили другие люди.
Эта мысль встревожила его, как будто он был в чём-то обязан
Ему навязывали то, чего он не мог выполнить, и это доставляло ему удовольствие как занимательная гипотеза.

«Дома» у Анны Павловны были такими же, как и прежде, только новинкой, которую она предлагала своим гостям на этот раз, был не Мортемар, а дипломат, только что вернувшийся из Берлина и рассказавший самые последние подробности о визите императора Александра в Потсдам и о том, как два августейших друга заключили неразрывный союз для поддержания справедливости против врага рода человеческого. Анна Павловна приняла Пьера с оттенком меланхолии, очевидно, относившейся к
недавняя утрата молодого человека — смерть графа Безухова (все
постоянно считали своим долгом уверять Пьера, что он очень
скорбит о смерти отца, которого почти не знал), и её меланхолия были
совершенно подобны той августейшей меланхолии, которую она
выражала при упоминании её августейшего величества императрицы
Марьи Фёдоровны. Пьеру это было приятно. Анна Павловна с
обычным своим умением расположила гостей в гостиной. Большая группа, в которую входили
князь Василий и генералы, имела преимущество в лице дипломата.
Другая группа сидела за чайным столом. Пьер хотел присоединиться к первой,
но Анна Павловна, которая была в возбуждённом состоянии полководца на поле боя,
когда в голову приходят тысячи новых блестящих идей, которые
едва успеваешь воплотить в жизнь, — увидев Пьера, коснулась его
рукава и сказала:

 «Подожди немного, у меня есть кое-что для тебя на сегодня».
(Она взглянула на Элен и улыбнулась ей.) — Моя дорогая Элен, будь милосердна к моей бедной тётушке, которая тебя обожает. Пойди и составь ей компанию на десять минут. А чтобы тебе не было скучно, вот тебе милый граф
которая не откажется составить вам компанию».

Красавица подошла к тёте, но Анна Павловна задержала Пьера, как будто ей нужно было дать ему какие-то последние необходимые указания.

«Разве она не восхитительна?» — сказала она Пьеру, указывая на величественную красавицу, которая удалялась. «И как она держится! Для такой юной девушки — такой такт, такое безупречное владение манерами! Это идёт от сердца. Счастлив тот, кто завоюет её!» С ней самый неопытный в житейских делах человек
занял бы самое блестящее положение в обществе. Вам так не кажется?
 Я только хотела узнать ваше мнение, — и Анна Павловна отпустила Пьера.

Пьер в ответ искренне согласился с ней в том, что касается безупречных манер Элен. Если он когда-либо и думал об Элен, то только как о
красавице и обладательнице удивительного умения сохранять молчаливое достоинство в обществе.


Старая тётушка приняла молодых людей в своём уголке, но, казалось,
старалась скрыть своё обожание Элен и скорее была склонна
показать свой страх перед Анной Павловной. Она посмотрела на племянницу, как бы
спрашивая, что ей делать с этими людьми. Уходя от них, Анна
Павловна снова тронула Пьера за рукав и сказала: «Надеюсь, ты не
Я бы сказала, что в моём доме снова скучно, — и она взглянула на Элен.

 Элен улыбнулась взглядом, который говорил, что она не допускает мысли о том, что кто-то может смотреть на неё и не восхищаться. Тётя
кашлянула, сглотнула и сказала по-французски, что очень рада видеть
Элен, а затем повернулась к Пьеру с теми же словами приветствия и тем же взглядом. В разгар скучного и прерывистого разговора Элен повернулась к Пьеру с той прекрасной, сияющей улыбкой, которой она одаривала всех.  Пьер так привык к этой улыбке, и в ней было так мало
для него это ничего не значило, и он не обратил на это внимания. Тетушка как раз
рассказывала о коллекции табакерок, принадлежавшей отцу Пьера, графу Безухову, и показала им свою. Княгиня Элен
попросила показать ей портрет мужа тетушки на крышке табакерки.

— Вероятно, это работа Вине, — сказал Пьер, упомянув знаменитого миниатюриста.
Он перегнулся через стол, чтобы взять табакерку, и попытался расслышать, о чём говорят за другим столом.

 Он привстал, собираясь обойти стол, но тётя протянула ему табакерку.
Он перекинул его через плечо Элен. Элен наклонилась вперёд, чтобы освободить место, и с улыбкой огляделась. На ней, как всегда на вечерних приёмах, было модное в то время платье с очень глубоким вырезом спереди и сзади. Её бюст, который Пьеру всегда казался мраморным,
был так близко к нему, что его близорукие глаза не могли не
увидеть живое очарование её шеи и плеч, которые были так
близко к его губам, что ему стоило лишь слегка наклонить
голову, чтобы коснуться их. Он чувствовал тепло её тела,
запах духов и
скрип корсета, когда она двигалась. Он не видел ее мраморной красоты.
составлявшей единое целое с ее платьем, но все очарование ее тела,
только прикрытого одеждой. И увидев однажды этого он не мог
помогите осознавая этого, так же, как мы не можем продлить иллюзию, у нас есть еще
как видно конца.

“Так что вы никогда раньше не замечали, как я прекрасна?” Элен
казалось, говорила. “Ты не заметил, что я женщина? «Да, я женщина, которая может принадлежать кому угодно — и тебе тоже», — говорил её взгляд. И в этот момент Пьер почувствовал, что Элен не только может, но и должна быть его
Он знал, что она будет его женой и что иначе и быть не может.

 Он знал это так же верно, как если бы стоял с ней у алтаря. Как и когда это произойдёт, он не знал, он даже не знал, хорошо это будет или плохо (он даже чувствовал, сам не зная почему, что это будет плохо), но он знал, что это случится.

Пьер опустил глаза, потом снова поднял их и хотел ещё раз увидеть в ней далёкую, прекрасную, недосягаемую для него, какой он видел её каждый день до этого, но больше не мог. Он не мог этого сделать, как не может человек, смотревший на пучок степной травы сквозь
туман и принимая его за дерево может снова взять его на дерево, после того как он
после того как признала, что это был пучок травы. Она была страшно близка ему.
Она уже имела власть над ним, и между ними больше не было никакой преграды.
Кроме преграды его собственной воли.

“Хорошо, я оставлю тебя в твоем маленьком уголке”, - сказала Анна
Голос Павловны: “Я вижу, у вас там все в порядке”.

И Пьер, с тревогой пытаясь вспомнить, не сделал ли он чего-нибудь предосудительного, огляделся, краснея. Ему казалось, что все знают, что с ним произошло, так же хорошо, как и он сам.

Чуть позже, когда он подошёл к большому кругу, Анна Павловна сказала ему:
«Я слышала, вы перестраиваете свой петербургский дом?»

 Это было правдой. Архитектор сказал ему, что это необходимо, и
 Пьер, сам не зная почему, занимался перестройкой своего огромного петербургского дома.


 «Это хорошо, но не переезжайте из дома князя Василия. Хорошо иметь такого друга, как принц, — сказала она, улыбаясь принцу Василию. — Я кое-что в этом понимаю. Не так ли? А ты ещё так молод. Тебе нужен совет. Не сердись на меня за то, что я пользуюсь привилегией пожилой женщины.

Она сделала паузу, как это всегда делают женщины, ожидая чего-то после того, как упомянули о своём возрасте. «Если ты женишься, всё будет по-другому», —
продолжила она, обводя их обоих взглядом. Пьер не смотрел на
Элен, а она на него. Но она была так же ужасно близка к нему. Он
что-то пробормотал и покраснел.

 Вернувшись домой, он долго не мог уснуть, думая о том, что
произошло. Что же произошло? Ничего. Он просто понял, что
женщина, которую он знал с детства и о красоте которой он рассеянно говорил:
«Да, она хороша собой», — была
понял, что эта женщина может принадлежать ему.

“Но она глупа. Я сам говорил, что она глупа”, - подумал он.
“Есть что-то гадкое, что-то не так, в чувство, которое она возбуждает
в меня. Мне сказали, что ее брат Анатоль был влюблен в нее
а она в него, что был настоящий скандал и именно поэтому
его отослали. Ипполит - ее брат... Князь Vas;li ее
отец... «Это плохо...» — подумал он, но пока он так размышлял (размышление ещё не было завершено), он поймал себя на том, что улыбается.
Он почувствовал, что у него возникла другая мысль, и, думая о её никчёмности, он в то же время мечтал о том, как она станет его женой, как она полюбит его и изменится, и как всё, что он думал и слышал о ней, может оказаться ложью. И он снова увидел её не как дочь князя Василия, а представил себе всё её тело, прикрытое лишь серым платьем. «Но нет! Почему эта мысль никогда не приходила мне в голову раньше?»
И снова он сказал себе, что это невозможно, что в этом было бы что-то противоестественное и, как ему казалось, бесчестное.
этот брак. Он вспомнил её прежние слова и взгляды, а также слова и взгляды тех, кто видел их вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны
 Павловны, когда она говорила с ним о его доме, вспомнил тысячи подобных намёков от князя Василия и других и
испугался, что уже каким-то образом связал себя с совершением чего-то явно неправильного и чего ему не следует делать. Но в тот самый момент, когда он убеждал себя в этом, в другой части его сознания возник её образ во всей своей женской красоте.





 ГЛАВА II

В ноябре 1805 года князь Василий должен был отправиться в инспекционную поездку
по четырём разным губерниям. Он устроил это так, чтобы
одновременно посетить свои заброшенные имения и забрать сына Анатоля
из полка, в котором тот служил, и отвезти его к князю Николаю
Болконскому, чтобы устроить его брак с дочерью этого богатого старика. Но прежде чем покинуть дом и заняться этими новыми делами,
князю Василию нужно было уладить дела с Пьером, который, по правде
говоря, в последнее время целыми днями проводил дома, то есть в доме князя Василия
где он остановился, и вёл себя нелепо, возбуждённо и глупо в
присутствии Элен (как и подобает влюблённому), но ещё не сделал ей
предложения.

«Всё это прекрасно, но нужно, чтобы всё было решено», — сказал себе князь
Василий с печальным вздохом однажды утром, чувствуя, что
Пьер, который был так обязан ему («Но об этом никогда не стоит вспоминать»)
ведёт себя не очень хорошо в этом вопросе. «Молодость, легкомыслие... что ж,
да пребудет с ним Господь, — подумал он, наслаждаясь собственным великодушием, — но всему есть предел. Послезавтра будет
День рождения Лели. Я приглашу двух-трёх человек, и если он не поймёт, что ему следует делать, то это будут мои проблемы — да, мои. Я её отец.

Через шесть недель после «Дома» Анны Павловны и после бессонной ночи, когда он решил, что женитьба на Элен будет катастрофой и что ему следует избегать её и уехать, Пьер, несмотря на это решение, не покидал князя Василия и с ужасом чувствовал, что в глазах людей он с каждым днём всё больше связывается с ней, что ему невозможно вернуться к прежнему представлению о ней, что он
Он не мог порвать с ней, и хотя это было бы ужасно, ему пришлось соединить свою судьбу с её судьбой. Возможно, он и смог бы освободиться, но князь Василий (который раньше редко устраивал приёмы) теперь едва ли пропускал день без вечернего торжества, на котором Пьер должен был присутствовать, если не хотел испортить всеобщее удовольствие и обмануть ожидания. Князь
Василий в те редкие моменты, когда бывал дома, брал Пьера за руку и тянул её вниз или рассеянно протягивал свою
Он подставлял Пьеру свою морщинистую, гладко выбритую щеку для поцелуя и говорил: «До завтра», или «Будь к ужину, а то я тебя не увижу», или «Я остаюсь ради тебя» и так далее. И хотя князь Василий, оставаясь (как он говорил) ради Пьера, едва обменивался с ним парой слов, Пьер чувствовал, что не может его разочаровать.
Каждый день он говорил себе одно и то же: «Пора мне
понять её и решить, какая она на самом деле.  Ошибался ли я раньше или ошибаюсь сейчас?  Нет, она не глупа, она превосходна
«Девочка моя, — иногда говорил он себе, — она никогда не ошибается, никогда не говорит глупостей. Она мало говорит, но то, что она говорит, всегда ясно и просто, так что она не глупа. Она никогда не смущалась и не смущается сейчас, так что она не может быть плохой женщиной!» Он часто начинал
размышлять или думать вслух в её присутствии, и она всегда
отвечала ему либо кратким, но уместным замечанием, показывая,
что ей это неинтересно, либо молчаливым взглядом и улыбкой,
которые яснее всего остального демонстрировали Пьеру её превосходство. Она была права
считая все аргументы ерундой по сравнению с этой улыбкой.

Она всегда обращалась к нему с лучезарной доверительной улыбкой, предназначенной ему одному
в которой было что-то более значительное, чем в общей
улыбка, которая обычно озаряла ее лицо. Пьер знал, что все вокруг
ждут, когда он скажет слово и переступит определенную черту, и он знал, что
рано или поздно он переступит ее, но непонятный ужас
его охватила мысль об этом ужасном шаге. За эти полтора месяца он тысячу раз чувствовал, как его всё больше и больше тянет к
В этой ужасной бездне Пьер сказал себе: «Что я делаю? Мне нужна решимость. Неужели у меня её нет?»

 Он хотел принять решение, но с ужасом почувствовал, что в этом вопросе ему не хватает той силы воли, которую он в себе знал и которой действительно обладал. Пьер был из тех, кто силён только тогда, когда чувствует себя совершенно невинным.
С того дня, как его охватило чувство желания, когда он склонился над табакеркой Анны Павловны,
непризнанное чувство вины за это желание парализовало его волю.

В день именин Элен небольшая компания из своих людей — как сказала
его жена — собралась на ужин у князя Василия. Всем этим друзьям
и родственникам дали понять, что судьба молодой девушки
решится этим вечером. Гости сидели за ужином.
Княгиня Курагина, дородная импозантная женщина, которая когда-то была красива,
сидела во главе стола. По обе стороны от неё сидели более важные гости — старый генерал с женой и Анна Павловна
Шерер. В другом конце сидели более молодые и менее важные гости.
и там тоже сидели члены семьи, а также Пьер и Элен,
бок о бок. Князь Василий не ужинал: он ходил в веселом
настроении вокруг стола, присаживаясь то к одному, то к другому из
гостей. Каждому из них он делал какое-нибудь небрежное и приятное
замечание, кроме Пьера и Элен, присутствия которых он, казалось, не замечал.
Он оживлял всех. Восковые свечи ярко горели,
серебро и хрусталь блестели, как и дамские туалеты, а также золотые и серебряные эполеты мужчин; слуги в алых ливреях сновали туда-сюда
За столом звон тарелок, ножей и бокалов смешивался с оживлённым гулом нескольких разговоров. На одном конце стола старый камергер уверял старую баронессу, что страстно любит её, на что она смеялась; на другом конце стола рассказывали о несчастьях той или иной Марии Викторовны. В центре стола всеобщее внимание привлекал князь Василий.
С шутливой улыбкой на лице он рассказывал дамам о вчерашнем
средешнем заседании Императорского совета, на котором Сергей Кузьмич
Вязмитинов, новый военный генерал-губернатор Петербурга, получил и зачитал знаменитую на тот момент рескрипт императора Александра
I от армии Сергею Кузьмичу, в котором император говорил, что со всех сторон получает заверения в преданности народа, что
заявление из Петербурга доставило ему особую радость и что он гордится тем, что стоит во главе такого народа, и будет стараться быть достойным его. Этот рескрипт начинался со слов: «Сергей Кузьмич,
до меня доходят слухи со всех сторон» и т. д.

 «Ну и что же, он так и не продвинулся дальше: «Сергей Кузьмич»?»
— спросила одна из дам.

 — Именно, ни на волос дальше, — смеясь, ответил князь Василий. — «Сергей Кузьмич... Со всех сторон... Со всех сторон...
 Сергей Кузьмич...» Бедный Вязмитинов не мог продвинуться дальше!
 Он начинал переписывать снова и снова, но как только произносил
‘Сергей’, - всхлипывал он, "Кузьмич’, со слезами, и "Со всех
сторон" его душили рыдания, и он не мог продолжать. И снова
его носовой платок, и снова: ‘Сергей Кузьмич, со всех сторон’...
и слезы, пока, наконец, кого-то другого не попросили прочитать это”.

“Kuzm;ch... Со всех сторон... а потом слезы, ” повторил кто-то
смеясь.

“ Не будьте недобры! ” крикнула Анна Павловна со своего конца стола.
угрожающе подняв палец. “Он такой достойный и превосходный человек
наш дорогой Вязмитинов....”

Все очень смеялись. Во главе стола, где сидели
почетные гости, все, казалось, были в приподнятом настроении и под
влиянием множества волнующих ощущений. Только Пьер и
Элен молча сидела рядом с ним почти в самом конце стола.
На их лицах играла сдержанная улыбка, которая не имела ничего общего с Сергеем Кузьмичом, — улыбка смущения.
чувства. Но как бы все остальные ни смеялись, ни разговаривали, ни шутили, как бы ни наслаждались рейнским вином, жарким и мороженым, как бы ни избегали смотреть на молодую пару, какими бы невнимательными и рассеянными они ни казались, по случайным взглядам, которые они бросали, можно было понять, что история о Сергее Кузьмиче, смех и еда были лишь притворством и что всё внимание этой компании было приковано к Пьеру и Элен. Князь Василий передразнил рыдания Сергея Кузьмича и в то же время взглянул на него.
дочь, и пока он смеялся, выражение его лица ясно говорило:
«Да... дело идёт к тому, что сегодня всё будет решено». Анна
Павловна пригрозила ему от имени «нашего дорогого Вязиминова», и
в её глазах, на мгновение переведённых на Пьера, князь Василий
прочитал поздравление с будущим зятем и с счастьем дочери. Старая принцесса печально вздохнула, протягивая бокал вина пожилой даме, сидевшей рядом с ней, и сердито взглянула на дочь. Её вздох, казалось, говорил: «Да, нам с тобой ничего не остаётся, кроме как потягивать вино
«Сладкое вино, моя дорогая, теперь, когда для этих молодых людей настало время быть такими дерзкими и вызывающе счастливыми». «И что за вздор я несу!» — подумал дипломат, взглянув на счастливые лица влюблённых. «Вот это счастье!»

 В незначительные, пустяковые и искусственные интересы, объединявшие это общество, проникло простое чувство влечения здорового и красивого молодого мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство
доминировало над всем остальным и возвышалось над их наигранной болтовнёй.
 Шутки не находили отклика, новости были неинтересными, а анимация —
очевидно, вынужденный. Не только гости, но даже лакеи, прислуживавшие за столом,
казалось, почувствовали это и забыли о своих обязанностях, глядя
на прекрасную Элен с ее сияющим лицом и красными широкими,
и счастливое, хотя и встревоженное лицо Пьера. Казалось, что сам свет
свечей был сосредоточен только на этих двух счастливых лицах.

Пьер чувствовал, что он был центром всего этого, и это одновременно радовало и
смущало его. Он был похож на человека, полностью поглощённого каким-то занятием.
Он ничего не видел, не слышал и не понимал толком. Только время от времени
затем в его голове неожиданно пронеслись отрывочные мысли и впечатления из мира реальности.


«Значит, всё кончено!» — подумал он. «И как же всё это произошло?
Как быстро! Теперь я знаю, что это неизбежно должно было случиться не только из-за неё, не только из-за меня, но и из-за всех остальных. Они все ждут этого, они так уверены, что это произойдёт, что я не могу, не могу их разочаровать. Но как же это будет?» Я не знаю, но это
обязательно произойдёт!» — подумал Пьер, глядя на эти ослепительные плечи, совсем близко от его глаз.

Или ему вдруг становилось стыдно сам не знает за что. Ему было неловко привлекать всеобщее внимание и считаться счастливчиком, а на него, с его некрасивым лицом, смотрели как на своего рода Париса,
в которого влюбилась Елена. «Но, без сомнения, так всегда и должно быть!»
 — утешал он себя. «И, кроме того, что я сделал, чтобы это произошло?
 Как всё началось? Я ехал из Москвы с князем Василием. А потом ничего не было. Так почему бы мне не остаться у него? Потом я сыграл с ней в карты, взял её сумочку и поехал с ней. Как это было
Начнём с того, когда всё это началось?» И вот он сидел рядом с ней,
как её жених, видел, слышал, чувствовал её близость, её дыхание, её
движения, её красоту. Затем ему вдруг начинало казаться, что
не она, а он сам необычайно красив и что именно поэтому все так
смотрят на него. И, польщённый всеобщим восхищением, он
расправлял грудь, поднимал голову и радовался своему счастью. Внезапно он услышал знакомый голос, который что-то повторял ему во второй раз. Но Пьер был так поглощён своими мыслями, что не понял, что ему говорят.

— Я спрашиваю тебя, когда ты в последний раз получал известия от Болконского, — повторил князь Василий в третий раз. — Какой же ты рассеянный, мой милый.

 Князь Василий улыбнулся, и Пьер заметил, что все улыбаются ему и Элен. «Ну и что ж, если вы все это знаете?» — подумал Пьер. «Ну и что ж? Это правда!» — и он сам улыбнулся своей нежной детской улыбкой, и Элен тоже улыбнулась.

«Когда ты получил письмо? Из Ольмюца?» — повторил
князь Василий, который притворялся, что хочет это знать, чтобы разрешить спор.

«Как можно говорить или думать о таких пустяках?» — подумал Пьер.

— Да, из Ольмюца, — со вздохом ответил он.

 После ужина Пьер со своим партнёром последовали за остальными в гостиную. Гости начали расходиться, некоторые не попрощались с Элен. Некоторые, словно не желая отвлекать её от важного занятия, подошли к ней на мгновение и поспешили уйти, не позволив ей проводить их. Дипломат, выходя из гостиной, хранил скорбное молчание. Он представил себе тщету своей дипломатической карьеры в сравнении со счастьем Пьера. Старый генерал ворчал на жену, когда она спрашивала, как его нога. «О,
«Старая дура, — подумал он. — Эта княгиня Елена и в пятьдесят будет прекрасна».


— Кажется, я могу вас поздравить, — прошептала Анна Павловна старой княгине, крепко целуя её. — Если бы не эта головная боль, я бы осталась подольше.


 Старая княгиня не ответила, её мучила ревность к счастью дочери.

Пока гости расходились, Пьер надолго остался наедине с Элен в маленькой гостиной, где они сидели.
За последние шесть недель он часто оставался с ней наедине.
но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это неизбежно,
но не мог решиться сделать последний шаг. Ему было
стыдно; он чувствовал, что занимает здесь, рядом с Элен, чужое место. «Это счастье не для тебя, —
шептал ему какой-то внутренний голос. — Это счастье для тех,
в ком нет того, что есть в тебе».

Но, поскольку ему нужно было что-то сказать, он начал с вопроса, довольна ли она вечеринкой. Она ответила в своей обычной простой манере, что этот день рождения был одним из самых приятных в её жизни.

Некоторые из ближайших родственников ещё не уехали. Они сидели в
большой гостиной. Князь Василий подошёл к Пьеру медленными
шагами. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий
посмотрел на него строгим вопрошающим взглядом, как будто то,
что сказал Пьер, было настолько странным, что он не мог в это
поверить. Но затем выражение строгости сменилось, он потянул
Пьера за руку, усадил его и ласково улыбнулся.

— Ну что, Леля? — спросил он, тут же повернувшись к дочери и обратившись к ней с небрежной, привычной и естественной для него нежностью.
родители, которые с детства баловали своих детей, но которых князь
Василий перенял только у других родителей.

И он снова повернулся к Пьеру.

— Сергей Кузьмич… со всех сторон… — сказал он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.

Пьер улыбнулся, но его улыбка говорила о том, что он понял: князя Василия заинтересовала не история о Сергее Кузьмиче.
Князь Василий понял, что Пьер это понял. Он вдруг что-то пробормотал и вышел. Пьеру показалось, что даже князь был сбит с толку. Вид смущённого светского старика
Пьер взглянул на Элен, и она тоже казалась смущённой.
Её взгляд словно говорил: «Что ж, ты сам виноват».

 «Нужно сделать этот шаг, но я не могу, не могу!» — подумал Пьер.
Он снова заговорил о пустяках, о Сергее
Кузмиче, спрашивая, в чём суть рассказа, так как он не расслышал его.
Элен с улыбкой ответила, что тоже пропустила его.

Когда князь Василий вернулся в гостиную, княгиня, его жена, вполголоса разговаривала с пожилой дамой о Пьере.

— Конечно, это блестящая партия, но счастье, моя дорогая...

 — Браки заключаются на небесах, — ответила пожилая дама.

 Князь Василий прошёл мимо, словно не слыша дам, и сел на диван в дальнем углу комнаты. Он закрыл глаза и, казалось, задремал. Его голова склонилась вперёд, но тут он встрепенулся.

— Алина, — сказал он жене, — пойди посмотри, чем они там занимаются.

 Княгиня подошла к двери, с достоинством и безразличием прошла мимо неё и заглянула в маленькую гостиную.  Пьер и  Элен всё ещё сидели и разговаривали, как и прежде.

— Всё то же, — сказала она мужу.

 Князь Василий нахмурился, сморщил рот, щеки его задрожали, и лицо приняло грубое, неприятное выражение, свойственное ему.
Встряхнувшись, он поднялся, откинул голову и решительными шагами прошел мимо дам в маленькую гостиную. Быстрыми шагами он радостно направился к Пьеру.
Его лицо было так необычайно торжественно, что Пьер в испуге вскочил, увидев его.

“Слава богу!” - сказал князь Василий. “Моя жена рассказала мне
все!” (Он обнял Пьера одной рукой, а другой его
дочь.) — «Мой дорогой мальчик... Леля... Я очень рад». (Его голос дрогнул.) «Я любил твоего отца... и она будет тебе хорошей женой... Да благословит тебя Бог!..»

 Он обнял дочь, а затем снова Пьера и поцеловал его своим зловонным ртом. Его щеки действительно увлажнились от слёз.

 «Княгиня, иди сюда!» — крикнул он.

Вошла старая принцесса и тоже заплакала. Пожилая дама тоже вытирала слёзы платком. Пьера поцеловали, и он несколько раз поцеловал прекрасную
Элен в руку. Через некоторое время они снова остались одни.


«Всё это должно было случиться, иначе и быть не могло», — подумал Пьер.
«Так что бесполезно спрашивать, хорошо это или плохо. Это хорошо, потому что
это определённо, и ты избавляешься от старого мучительного сомнения». Пьер
молча держал руку своей невесты, глядя на её красивую грудь, которая вздымалась и опускалась.

«Элен!» — сказал он вслух и замолчал.

«В таких случаях всегда говорят что-то особенное», — подумал он, но не смог вспомнить, что именно говорят люди. Он посмотрел ей в лицо.
Она придвинулась к нему. Её лицо покраснело.

«О, снимите это... это...» — сказала она, указывая на его очки.

Пьер снял их, и его глаза, помимо того странного выражения, которое бывает у глаз
, с которого только что были сняты очки, имел также испуганный и
вопрошающий вид. Он собирался наклониться к ее руке и поцеловать ее, но
быстрым, почти грубым движением головы она перехватила его губы.
губы встретились с ее собственными. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся,
неприятно взволнованным выражением.

“Теперь уже поздно, дело сделано; к тому же я люблю ее”, - подумал он.
Pierre.

“Je vous aime!” * — сказал он, помня, что нужно говорить в таких случаях.
Но его слова прозвучали так неубедительно, что ему стало стыдно.

 * — Я люблю тебя.


Шесть недель спустя он женился и поселился в большом, недавно обставленном петербургском доме графа Безухова, счастливый обладатель, как говорили люди, жены, которая была знаменитой красавицей, и миллионов денег.





 ГЛАВА III
 Старый князь Николай Болконский в ноябре 1805 года получил письмо от князя Василия, в котором тот сообщал, что они с сыном приедут навестить его. «Я отправляюсь в инспекционную поездку и, конечно же, не
посчитаю за труд проехать ещё семьдесят миль, чтобы увидеться с
вами, мой уважаемый благодетель, — писал князь Василий. — Мой сынметров будет сопровождать меня на пути в армию, так что я надеюсь, что вы будете
разрешить ему лично выразить глубокое уважение, что, подражая его
отец, он испытывает к тебе”.

“Похоже, что там будет не нужно брать с собой Мэри, женихи
к нам приходят по собственному желанию,” неосторожно заметил маленький
принцесса, услышав эту новость.

Принц Николас нахмурился, но ничего не сказал.

Через две недели после письма князя Василия вечером приехали его слуги, а на следующий день прибыл он сам с сыном.

 Старый Болконский всегда был невысокого мнения о князе Василии
характер, но особенно в последнее время, с тех пор как при новом царствовании Павла и
Александра князь Василий достиг высокого положения и почестей. И теперь,
из намеков, содержащихся в его письме и переданных маленькой княжной,
он понял, в какую сторону дует ветер, и его невысокое мнение переросло в
чувство презрительной недоброжелательности. Он фыркал всякий раз,
когда тот упоминал его. В день приезда князя Василия князь
Болконский был особенно недоволен и раздражен. То ли он был в плохом настроении из-за приезда князя Василия, то ли его плохое настроение было вызвано
Из-за своего скверного характера он особенно раздражался из-за визита князя Василия. Он был в плохом настроении, и утром Тихон уже посоветовал архитектору не идти к князю с докладом.

 «Слышишь, как он идёт?»  — сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звук шагов князя.
 «Ступает ровно на каблуках — мы знаем, что это значит...»

Однако в девять часов принц в бархатном пальто с соболиным воротником и в шляпе вышел на свою обычную прогулку. Накануне выпал снег, и дорожка к оранжерее, по которой шёл принц, была покрыта снегом.
Дорожка, по которой он привык ходить, была расчищена: на снегу всё ещё виднелись следы метлы, а в одном из мягких сугробов, окаймлявших дорожку с обеих сторон, торчала лопата. Князь прошёл через оранжереи, помещения для крепостных и хозяйственные постройки, хмурый и молчаливый.

 «А сани проедут?» — спросил он своего управляющего, почтенного человека,
похожего на своего господина манерами и внешностью, который сопровождал его
на обратном пути к дому.

«Снег глубокий. Я велю расчистить аллею, ваша честь».

Князь склонил голову и поднялся на крыльцо. «Да пребудет с вами Господь
«Слава богу, — подумал надзиратель, — буря утихла!»

 «Было бы трудно подняться наверх, ваша честь, — добавил он. — Я слышал, ваша честь, что к вам в гости едет министр».


Принц повернулся к надзирателю и пристально посмотрел на него, нахмурившись.

 «Что? Министр? Какой министр? Кто отдал приказ?» — сказал он своим пронзительным, резким голосом. «Дорогу расчищают не для принцессы, моей дочери, а для министра! У меня нет министров!»

«Ваша честь, я думал...»

«Ты думал!» — закричал принц, и его слова становились всё громче.
быстро и неразборчиво. «Ты думал!... Негодяи! Мерзавцы!...
 Я вас научу думать!» — и, подняв палку, замахнулся на Алпатыча, но тот инстинктивно
уклонился от удара. «Думал... Мерзавцы...» — быстро
прокричал князь.

Но хотя Алпатыч, испугавшись собственной смелости, с которой он увернулся от удара, подошёл к князю, покорно склонив перед ним свою лысую голову, или, может быть, именно по этой причине князь, хотя и продолжал кричать: «Мерзавцы!... Сгребай снег на дорогу!» — не
Он снова поднял трость, но поспешил в дом.

 Перед обедом княгиня Мария и мадемуазель Бурьенн, знавшие, что князь не в духе, ждали его.
Мадемуазель Бурьенн сияла, всем своим видом говоря: «Я ничего не знаю, я как обычно».
Княгиня Мария была бледна, напугана и опустила глаза. Ей было тяжелее всего переносить то, что в таких случаях она должна была вести себя как мадемуазель Бурьенн, но не могла.
 Она думала: «Если я сделаю вид, что не замечаю его, он подумает, что я ему не сочувствую; если я сама покажусь грустной и подавленной, он...»
скажи (как он уже делал раньше), что я в унынии».

Принц посмотрел на испуганное лицо дочери и фыркнул.

«Дура... или болван!» — пробормотал он.

«А другой здесь нет. Они тут сказки рассказывают», — подумал он, имея в виду маленькую принцессу, которой не было в столовой.

«Где принцесса?» — спросил он. «Прячется?»

«Она не очень хорошо себя чувствует, — ответила мадемуазель Бурьенн с
сияющей улыбкой, — поэтому она не спустится. Это естественно в её
положении».

«Хм! Хм!» — пробормотал принц, садясь.

Его тарелка показалась ему не совсем чистой, и он указал на пятно.
отшвырнул его. Тихон поймал его и передал лакею. Маленькая
принцесса не была больна, но испытывала такой непреодолимый страх перед принцем
что, услышав, что он в плохом настроении, решила не появляться.

“Я боюсь за ребенка”, - сказала она мадемуазель Бурьен.:
“Бог знает, что может натворить испуг”.

В общем, в Лысых Холмах маленькая принцесса жила в постоянном страхе и с чувством неприязни к старому принцу, которого она не
понимала, потому что страх был гораздо сильнее.  Принц
отвечал ей взаимностью, но его презрение было сильнее.
для неё. Когда маленькая принцесса привыкла к жизни в Лысых
Горах, она особенно привязалась к мадемуазель Бурьенн, проводила с ней целые дни, просила её спать в её комнате и часто говорила с ней о старом принце и критиковала его.

«Значит, к нам будут гости, mon prince?» заметила мадемуазель
Бурьенн, разворачивая своими розовыми пальчиками белую салфетку. «Его
Его превосходительство князь Василий Курагин и его сын, я правильно понимаю?
- спросила она вопросительно.

“ Хм! — Его превосходительство щенок.... Я добился для него назначения в
— Служба, — пренебрежительно сказал князь. — Зачем приезжает его сын, я не понимаю. Может быть, княгиня Елизавета и княжна Мария знают.
 Я его не хочу. (Он посмотрел на покрасневшую дочь.) — Ты сегодня нездорова? Э? Боишься «министра», как назвал его сегодня утром этот идиот Алпатыч?

 — Нет, mon p;re.

Хотя мадемуазель Бурьенн неудачно выбрала тему для разговора, она не умолкала и болтала о
консерваториях и красоте только что распустившегося цветка.
После супа принц стал более благодушным.

После ужина он пошёл навестить невестку. Маленькая принцесса
сидела за маленьким столиком и болтала со своей служанкой Машей. Увидев свёкра, она побледнела.

 Она сильно изменилась. Теперь она была скорее невзрачной, чем хорошенькой. Её щёки впали, губы были поджаты, а глаза опущены.

— Да, я чувствую какое-то угнетение, — сказала она в ответ на вопрос князя о том, что она чувствует.

 — Тебе что-нибудь нужно?

 — Нет, merci, mon p;re.

 — Ну хорошо, хорошо.

 Он вышел из комнаты и направился в приёмную, где стоял Алпатыч, опустив голову.

— Снег загребли?

 — Да, ваше превосходительство. Простите ради бога... Это была моя глупость.


 — Ну, ну, — перебил князь и, неестественно рассмеявшись, протянул Алпатычу руку для поцелуя, а затем прошел в свой кабинет.


 В тот же вечер приехал князь Василий. На аллее его встретили
кучеры и лакеи, которые с громкими криками подтащили его сани к
одному из флигелей по дороге, нарочно засыпанной снегом.

Князю Василию и Анатолю были отведены отдельные комнаты.

Анатоль, сняв шинель, сидел, облокотившись на стол, на углу которого он с улыбкой и рассеянным видом остановил свои большие и красивые глаза.
Он считал всю свою жизнь непрерывным рядом развлечений, которые кто-то по какой-то причине должен был ему предоставлять.
И на этот визит к грубому старику и богатой и некрасивой наследнице он смотрел точно так же.
Всё это, думал он, может кончиться очень хорошо и забавно. «А почему бы не жениться на ней, если у неё действительно столько денег?
 Это никогда не повредит», — подумал Анатоль.

Он побрился и надушился с присущими ему тщательностью и элегантностью.
Высоко подняв красивую голову, он вошёл в комнату отца с присущим ему добродушным и победоносным видом.
 Два камердинера князя Василия были заняты его одеванием. Князь Василий
с большим оживлением огляделся и весело кивнул вошедшему сыну, как бы говоря:
«Да, вот таким я хочу тебя видеть».

— Я говорю, отец, если отбросить шутки в сторону, она что, совсем уродливая? — спросил Анатоль,
как бы продолжая разговор, который часто поднимался во время путешествия.

“Довольно! Что за вздор! Главное, постарайся быть почтительным и осторожным
со старым князем”.

“Если он начнет скандалить, я уйду”, - сказал князь Анатоль. “Я
терпеть не могу этих стариков! А?”

“Помни, для тебя все зависит от этого”.

Тем временем в комнатах служанок стало известно не только о том, что
прибыли министр и его сын, но и о том, как они выглядят.
 Принцесса Мария сидела одна в своей комнате, тщетно пытаясь
справиться с волнением.

 «Зачем они написали, зачем Лиза рассказала мне об этом? Этого никогда не может быть
«Этого не может быть!» — сказала она, глядя на себя в зеркало. «Как я войду в гостиную? Даже если он мне нравится, я не могу быть с ним собой».
Одна только мысль о том, как посмотрит на неё отец, приводила её в ужас.
Маленькая княгиня и мадемуазель Бурьен уже получили от Маши, фрейлины,
необходимый отчёт о том, как хорош собой сын министра с его румяными
щёками и тёмными бровями и с каким трудом отец тащил ноги вверх по
лестнице, в то время как сын следовал за ним, как орёл, перепрыгивая через
по три ступеньки зараз. Получив
Узнав об этом, маленькая принцесса и мадемуазель Бурьенн, чьи
голоса доносились до неё из коридора, вошли в комнату принцессы Марии.


— Ты знаешь, что они пришли, Мари? — сказала маленькая принцесса, ввалившись
в комнату и тяжело опустившись в кресло.

На ней уже не было свободного платья, которое она обычно надевала по утрам,
а было одно из её лучших нарядов. Её волосы были тщательно уложены, а лицо оживлено, что, однако, не скрывало его впалых и поблёкших черт.  Она была одета так же, как в петербургском обществе, когда...
более заметно насколько яснее она стала. Некоторые ненавязчивые касания
были добавлены Мадмуазель Bourienne туалет, который вынес ее
свежее и красивое лицо еще более привлекательным.

“Что! Ты собираешься оставаться такой, какая ты есть, дорогая принцесса?
начала она. “ Сейчас объявят, что джентльмены в гостиной
и нам придется спуститься вниз, а ты совсем не принарядилась
!

Маленькая принцесса встала, позвала служанку и принялась торопливо и весело
разрабатывать и воплощать в жизнь план, как поступить с принцессой Мэри
одетая. Самолюбие принцессы Марии было уязвлено тем, что
приезд поклонника взволновал её, и ещё больше тем, что
оба её спутника не имели ни малейшего представления о том, что
может быть иначе. Сказать им, что ей стыдно за себя и за них,
 означало бы выдать своё волнение, а отказаться от их предложения
одеться означало бы продлить их поддразнивания и настойчивость. Она покраснела, её
прекрасные глаза потускнели, на лице появились красные пятна, и оно приняло то непривлекательное мученическое выражение, которое часто появлялось на нём, когда она
она подчинилась мадемуазель Бурьенн и Лизе. Обе эти женщины
совершенно искренне старались сделать так, чтобы она выглядела красиво. Она была настолько невзрачной, что ни одна из них не воспринимала её как соперницу, поэтому они начали наряжать её с полной искренностью и с наивной и твёрдой убеждённостью, которая есть у женщин, что платье может сделать лицо красивым.

«Нет, право, моя дорогая, это платье некрасивое», — сказала Лиза, искоса поглядывая на княжну Марью с небольшого расстояния. «У тебя есть бордовое
платье, пусть его принесут. Серьёзно! Ты же знаешь, что на кону может стоять вся твоя жизнь. Но это платье слишком лёгкое, оно тебе не идёт!»

Не платье, а лицо и вся фигура княжны Марьи были некрасивы, но ни мадемуазель Бурьенн, ни маленькая княжна этого не чувствовали.
Они всё ещё думали, что если повязать голубую ленту на волосы, зачесанные вверх, и опустить голубой шарф пониже на лучшее бордовое платье и так далее, то всё будет хорошо. Они забыли, что
испуганное лицо и фигуру невозможно изменить и что
как бы они ни меняли обстановку и украшения вокруг этого лица, оно
всё равно останется жалким и непримечательным. После двух или трёх изменений
Принцесса Мария покорно подчинилась, и как только её волосы были уложены на макушке (причёска, которая совершенно изменила и испортила её внешность), а сама она надела бордовое платье с бледно-голубым шарфом, маленькая принцесса дважды обошла её вокруг, то поправляя складку платья своей маленькой ручкой, то поправляя шарф и глядя на неё то с одной стороны, то с другой.

— Нет, так не пойдёт, — решительно сказала она, сложив руки. — Нет, Мэри, это платье тебе не идёт. Мне больше нравится, когда ты в своём маленьком
серое повседневное платье. А теперь, пожалуйста, сделайте это ради меня. Кэти, — сказала она горничной, — принеси принцессе её серое платье, и ты увидишь, мадемуазель Бурьенн, как я его расположу, — добавила она, улыбаясь предвкушением творческого удовольствия.

Но когда Кэти принесла необходимое платье, принцесса Мария осталась неподвижно сидеть перед зеркалом, глядя на своё отражение.
Она увидела в зеркале полные слёз глаза и дрожащий рот, готовый разрыдаться.


 «Ну же, дорогая принцесса, — сказала мадемуазель Бурьенн, — ещё одно маленькое усилие».

Маленькая княгиня, взяв платье у горничной, подошла к княжне Марье.


«Ну, теперь мы устроим что-нибудь простое и элегантное», — сказала она.


Три голоса — её, мадемуазель Бурьенн и Кэти, которая чему-то смеялась, — слились в весёлый звук, похожий на щебетание птиц.


«Нет, оставьте меня в покое», — сказала княжна Марья.

Её голос звучал так серьёзно и печально, что щебетание птиц тут же стихло. Они смотрели в красивые, большие, задумчивые глаза, полные слёз и мыслей, которые сияли и умоляли о чём-то.
они поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.

“По крайней мере, смени прическу”, - сказала маленькая принцесса.
“ Разве я не говорила вам, ” продолжала она, с упреком обращаясь к
Мадемуазель Бурьен, - что у Мэри такое лицо, которому такая прическа
нисколько не идет. Ни в малейшей степени! Пожалуйста, измени это”.

“Оставь меня в покое, пожалуйста, оставь меня в покое! Мне всё равно, — ответил голос, в котором слышались слёзы.

 Мадемуазель Бурьенн и маленькая княжна были вынуждены признать, что в этом наряде княжна Мария выглядела очень просто, хуже, чем обычно.
но было слишком поздно. Она смотрела на них с выражением, которое было знакомо им обоим, — задумчивым и печальным. Это выражение на лице принцессы
Марии не пугало их (она никогда никого не пугала), но они знали, что, когда оно появлялось на её лице, она становилась молчаливой и непоколебимой в своей решимости.

«Ты ведь изменишь своё решение, не так ли?» — сказала Лиза. И, поскольку принцесса Мария не ответила, она вышла из комнаты.

Принцесса Мэри осталась одна. Она не выполнила просьбу Лизы,
не только не уложила ей волосы, но даже не посмотрела в её сторону
стекло. Беспомощно уронив руки, она сидела, опустив глаза, и
размышляла. Муж, мужчина, сильный, доминирующий и странно привлекательный.
существо возникло в ее воображении и перенесло ее в совершенно другой.
его собственный счастливый мир. Ей показалось, ребенок, ее собственный—такой, как она
видел накануне в руках дочери,—у нее сестра ее
собственной грудью, муж стоит и нежно смотрит на нее и
ребенка. «Но нет, это невозможно, я слишком уродлива», — подумала она.

«Пожалуйста, проходите к чаю. Принц выйдет с минуты на минуту», — послышался голос служанки за дверью.

Она очнулась и ужаснулась своим мыслям.
Прежде чем спуститься вниз, она зашла в комнату, где висели иконы, и, устремив взгляд на тёмное лицо Спасителя, освещённое лампадой, несколько мгновений стояла перед ним со сложенными руками.  Душу её наполнило болезненное сомнение.
Может ли она познать радость любви, земной любви к мужчине? В своих мечтах о замужестве принцесса Мария грезила о
счастье и детях, но сильнее всего и глубже всего она тосковала по земной любви. Чем больше она пыталась скрыть это чувство от
чем больше она скрывалась от других и даже от самой себя, тем сильнее оно становилось. «О Боже, — сказала она, — как мне подавить в своём сердце эти дьявольские искушения?
 Как мне навсегда отказаться от этих мерзких фантазий, чтобы спокойно исполнять Твою волю?» И едва она задала этот вопрос, как Бог дал ей ответ в её собственном сердце. «Ничего не желай для себя, ничего не ищи, не тревожься и не завидуй. Будущее человечества и твоя собственная судьба
должны оставаться для тебя загадкой, но живи так, чтобы быть готовым ко всему. Если на то будет воля Божья, он подвергнет тебя испытанию в браке.
будь готова исполнить Его волю». С этой утешительной мыслью (но всё же с надеждой на исполнение её запретного земного желания)

принцесса Мария вздохнула и, перекрестившись, пошла вниз, не думая ни о своём платье и причёске, ни о том, как она войдёт, ни о том, что скажет. Что всё это значило по сравнению с волей Бога, без Которого не спадёт и волос с головы человеческой?





 ГЛАВА IV

Когда княгиня Мария спустилась вниз, князь Василий и его сын уже были в гостиной и разговаривали с маленькой княгиней и мадемуазель
Бурьенн. Когда она вошла, тяжело ступая и наступая на пятки,
господа и мадемуазель Бурьенн встали, и маленькая княгиня,
указав на неё господам, сказала: «Voila Marie!» Княжна Марья
увидела их всех и разглядела в подробностях. Она увидела лицо
князя Василия, которое на мгновение стало серьёзным при виде
неё, но тут же снова улыбнулось, и маленькую княгиню, с
любопытством наблюдавшую за тем, какое впечатление произвела
«Мари» на гостей. И она увидела мадемуазель
Бурьенн с её лентой, милым личиком и необычайно оживлённым видом
Она устремила на него взгляд, но не видела его, а видела только что-то большое, блестящее и красивое, приближающееся к ней, когда она вошла в комнату. Князь Василий подошёл первым, и она поцеловала его в лоб, над которым склонилась её рука, и ответила на его вопрос, сказав, что, напротив, очень хорошо его помнит. Затем к ней подошёл Анатоль. Она всё ещё не видела его. Она почувствовала лишь, как чья-то
мягкая рука крепко сжала её ладонь, и коснулась губами белого лба, над которым вились красивые светло-каштановые волосы, пахнущие помадой.
Когда она подняла на него глаза, то была поражена его красотой. Анатоль стоял, заложив большой палец правой руки за пуговицу мундира, выпятив грудь и втянув живот, слегка покачиваясь на одной ноге и, слегка наклонив голову, смотрел на княжну сияющим взором, не говоря ни слова и, очевидно, совсем не думая о ней. Анатоль не был
ни остроумным, ни находчивым, ни красноречивым в разговоре, но он обладал
бесценным в обществе качеством — самообладанием и невозмутимой
уверенностью в себе. Если человеку не хватает уверенности в себе, он остаётся немым
Это первое знакомство, и оно выдаёт осознание неуместности такого молчания и желание найти, что сказать. Эффект плохой. Но Анатоль молчал, покачивал ногой и с улыбкой рассматривал волосы княжны. Было очевидно, что он может молчать так очень долго. «Если кому-то это молчание кажется неудобным, пусть говорит, но я не хочу», — как будто говорил он. Кроме того, в своём
поведении с женщинами Анатоль проявлял манеры, которые особенно
вызывают у них любопытство, благоговение и даже любовь, — высокомерное осознание
его собственное превосходство. Он как будто говорил им: “Я знаю вас, я знаю
вас, но почему я должен беспокоиться о вас? Вы были бы только рады, конечно.
конечно”. Возможно, он на самом деле так не думал, когда встречался с женщинами — даже
вероятно, так оно и было, потому что в целом он думал очень мало, — но его
внешность и манеры создавали такое впечатление. Принцесса почувствовала это и, как будто
желая показать ему, что она даже не смела ожидать, что заинтересует его,
она повернулась к его отцу. Беседа была непринуждённой и оживлённой,
благодаря голосу принцессы Лизы и её пухлым губкам, которые слегка приоткрылись
ее белые зубы. Она встретила князя Vas;li с игривой манере часто
занятые оживленной болтливых людей, и состоит в предположении
что между человеком они, таким образом, адрес и сами некоторые
смежное, частная, давние шутки и забавные воспоминания, хотя
нет, такие воспоминания действительно существуют—так же, как не было в этом случае.
Князь Василий с готовностью подхватил ее тон, и маленькая княгиня тоже
вовлекла Анатоля, которого она едва знала, в эти забавные воспоминания о
вещах, которых никогда не было. Мадемуазель Бурьенн тоже ими поделилась
и даже принцесса Марья почувствовала, что ей приятно участвовать в этих
веселых воспоминаниях.

“Здесь, по крайней мере, мы будем полностью предоставлены вашему обществу"
- сами по себе, дорогой принц, - сказала маленькая принцесса (разумеется, в
Французский) князю Василию. “Это не так, как на приемах у Аннет*
куда ты всегда убегал; ты помнишь cette ch;re Annette!”

 * Анна Павловна.

— Ах, но ты же не будешь говорить со мной о политике, как Аннет!

 — А наш маленький чайный столик?

 — О да!

 — Почему ты никогда не бываешь у Аннет? — спросила маленькая принцесса.
 Анатоль. — Ах, я знаю, знаю, — сказала она, лукаво взглянув на него, — ты...
Брат Ипполит рассказывал мне о твоих похождениях. О! — и она погрозила ему пальцем, — я даже слышала о твоих проделках в Париже!

 — А разве Ипполит тебе не рассказывал? — спросил князь Василий, поворачиваясь к сыну и хватая маленькую княжну за руку, как будто она собиралась убежать, а он только что успел её поймать. — Разве он не рассказывал тебе, как сам тосковал по милой княжне и как она указала ему на дверь? О, она — жемчужина среди женщин, принцесса, — добавил он, поворачиваясь к принцессе Марии.

Когда речь зашла о Париже, мадемуазель Бурьенн, в свою очередь, оживилась.
возможность присоединиться к общему потоку воспоминаний.

 Она взяла на себя смелость спросить, давно ли Анатоль
покинул Париж и как ему понравился этот город. Анатоль с готовностью ответил француженке и, глядя на неё с улыбкой, заговорил с ней о её родине. Увидев хорошенькую маленькую Бурьенн, Анатоль
пришёл к выводу, что Лысые Горы тоже не покажутся ему скучными.
«Совсем неплохо! — подумал он, разглядывая её. — Совсем неплохо, эта маленькая компаньонка! Надеюсь, она возьмёт её с собой, когда мы поженимся. La petite est gentille» *

 * Малыш очарователен.

 Старый князь неторопливо одевался в своём кабинете, хмурясь и размышляя о том, что ему делать. Приезд этих гостей раздражал его. «Что мне за дело до князя Василия и его сына? Князь Василий — пустоголовый хвастун, а его сын, без сомнения, такой же, как отец», — ворчал он про себя. Его злило то, что приход этих посетителей возродил в его сознании нерешённый вопрос, который он всегда пытался заглушить и в отношении которого он всегда обманывал себя. Вопрос заключался в том, сможет ли он когда-нибудь
заставить себя расстаться с дочерью и отдать её замуж.
Князь никогда прямо не задавал себе этого вопроса, заранее зная,
что ему придётся ответить на него справедливо, а справедливость
вступала в противоречие не только с его чувствами, но и с самой
возможностью жить. Жизнь без принцессы Марии, как бы мало он
её ни ценил, была для него немыслима. «И зачем ей выходить
замуж? — думал он. — Чтобы быть несчастной наверняка. Вот Лиза, которая замужем за Эндрю — лучшего мужа, казалось бы, сейчас не найти, — но довольна ли она своим
много? А кто бы женился на Марии по любви? Скучная и неловкая!
Её возьмут из-за связей и богатства. Разве нет женщин, которые
живут незамужними и даже счастливы от этого?» Так думал князь
Болконский, одеваясь, и всё же вопрос, который он постоянно
откладывал, требовал немедленного ответа. Князь Василий привёз
сына с явным намерением сделать предложение, и сегодня или
завтра он, вероятно, попросит ответа. Его происхождение и положение в обществе были неплохими. «Что ж, я ничего не имею против, — сказал себе принц, — но он должен
будь достоин её. И вот что мы увидим».

 «Вот что мы увидим! Вот что мы увидим!» — добавил он вслух.

 Он вошёл в гостиную своей обычной стремительной походкой, быстро окинув взглядом собравшихся. Он заметил перемену в платье маленькой княжны,
ленту мадемуазель Бурьен, неподобающую причёску княжны Марьи,
улыбки мадемуазель Бурьен и Анатоля и одиночество своей дочери
среди общего разговора. «Вырядилась как дура!» — подумал он,
раздражённо глядя на неё. «Бесстыдница, а он её не замечает!»


Он подошёл прямо к князю Василию.

— Ну! Как поживаешь? Как поживаешь? Рад тебя видеть!»

 «Дружба смеётся на расстоянии», — начал князь Василий своим обычным быстрым, самоуверенным, фамильярным тоном. «Вот мой второй сын; пожалуйста, полюби его и подружись с ним».
 Князь Болконский оглядел Анатоля.

 «Прекрасный молодой человек! Прекрасный молодой человек!» — сказал он. — Ну, иди поцелуй меня, — сказал он и подставил щеку.

 Анатоль поцеловал старика и посмотрел на него с любопытством и совершенно спокойным выражением лица, ожидая проявления тех странностей, которые, как ему говорили, были у отца.

 Князь Болконский сел на своё обычное место в углу дивана
и, пододвинув кресло к князю Василию, указал ему на него и начал
расспрашивать его о политических делах и новостях. Казалось, он внимательно
слушал князя Василия, но то и дело поглядывал на княжну Марью.


«Так они уже пишут из Потсдама?» — сказал он, повторяя
последние слова князя Василия. Затем, поднявшись, он вдруг подошёл к
дочери.

— Ты что, так нарядилась для гостей, а? — сказал он. — Отлично, просто отлично! Ты сделала новую причёску для гостей, и я говорю тебе, что в будущем ты будешь
никогда не смей менять свой стиль в одежде без моего согласия».

«Это была моя вина, mon p;re», — вступилась маленькая княгиня, покраснев.


«Делай, как хочешь, — сказал князь Болконский, поклонившись невестке, — но ей не нужно выставлять себя на посмешище, она и так довольно дурна собой».


И он снова сел, не обращая больше внимания на дочь, которая расплакалась.

«Напротив, эта причёска очень идёт княгине», — сказал
князь Василий.

«А вас, молодой князь, как зовут?» — спросил князь Болконский.
— Поди сюда, — обратился он к Анатолю, — поговорим и познакомимся.

 «Вот и начинается самое интересное», — подумал Анатоль, с улыбкой присаживаясь рядом со старым князем.

 — Ну, мой дорогой мальчик, я слышал, что ты получил образование за границей, а не учился читать и писать у дьякона, как мы с твоим отцом. А теперь скажи мне,
мой дорогой мальчик, ты служишь в конной гвардии? — спросил старик,
пристально и внимательно глядя на Анатоля.

 — Нет, меня перевели в линейную часть, — сказал Анатоль, едва сдерживая смех.

 — А! Это хорошо. Значит, мой дорогой мальчик, ты хочешь служить
Царь и страна? Сейчас военное время. Такой славный парень должен служить.
Ну что, ты уезжаешь на фронт?”

“Нет, князь, наш полк ушел на фронт, но я прикомандирован...
к чему это я прикомандирован, папа?” - сказал Анатоль, обращаясь к отцу со смехом.
"К отцу".

“Великолепный солдат, великолепный! ‘К чему я привязан?’ Ха, ха, ха! — засмеялся князь Болконский, и Анатоль захохотал ещё громче.
Князь Болконский вдруг нахмурился.

— Можешь идти, — сказал он Анатолю.

Анатоль с улыбкой вернулся к дамам.

— Так вы его за границей воспитывали, князь Василий, не так ли?
— Ну что, — сказал старый князь князю Василию.

 — Я сделал для него всё, что мог, и могу вас заверить, что образование там гораздо лучше, чем у нас.

 — Да, нынче всё не так, всё изменилось.
Парень молодец, молодец!  Ну что ж, пойдёмте. Он взял
князя Василия под руку и повёл его в свой кабинет. Как только они остались
наедине, князь Василий поделился со старым князем своими надеждами и пожеланиями
.

“Что ж, ты думаешь, я буду препятствовать ей, что я не могу расстаться с
ней?” - сердито сказал старый князь. “Что за идея! Я готов к этому
завтра! Только позволь мне сказать, что я хочу лучше узнать своего зятя. Ты знаешь мои принципы — всё по-честному! Я спрошу её завтра в твоём присутствии; если она согласна, то он может остаться. Он может остаться и я посмотрю. Старый принц фыркнул. «Пусть выходит замуж, мне всё равно!» — закричал он тем же пронзительным тоном, что и при расставании с сыном.

— Скажу тебе откровенно, — сказал князь Василий тоном хитрого человека, убеждённого в тщетности попыток обмануть столь проницательного собеседника. — Знаешь, ты насквозь видишь людей.
Анатоль не гений, но он честный, добрый малый; отличный сын и родственник».

«Хорошо, хорошо, посмотрим!»

Как всегда бывает, когда женщины долгое время ведут уединённый образ жизни без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины из семьи князя Болконского почувствовали, что до этого момента их жизнь была ненастоящей. Их способность рассуждать, чувствовать и наблюдать сразу же возросла в десять раз, и их жизнь, которая, казалось, протекала во мраке, внезапно озарилась новым светом, полным смысла.

Княжна Марья совершенно перестала обращать внимание на свое лицо и прическу.
Красивое открытое лицо человека, который, быть может, был ее мужем, поглощало
все ее внимание. Он казался ей добрым, смелым, решительным, мужественным и
великодушным. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущем
семейная жизнь постоянно рисовалась в ее воображении. Она прогнала их прочь и
попыталась скрыть.

“Но не слишком ли я холодна с ним?” - подумала принцесса. «Я стараюсь быть сдержанной, потому что в глубине души чувствую, что мы с ним слишком близки.
Но он не может знать, что я о нём думаю, и может себе что-то вообразить
что он мне не нравится».
И княжна Марья старалась, но не могла быть радушной со своим новым гостем. «Бедняжка, она дьявольски некрасива!» — подумал Анатоль.

Мадемуазель Бурьенн, тоже взволнованная приездом Анатоля, думала иначе. Конечно, она, красивая молодая женщина
без определённого положения, без связей и даже без родины, не
собиралась посвящать свою жизнь служению князю Болконскому,
чтению ему вслух и дружбе с княжной Марьей. Мадемуазель
Бурьен давно ждала русского князя, который, будучи в состоянии
Он с первого взгляда оценил её превосходство над простыми, плохо одетыми, неуклюжими русскими княжнами, влюбился в неё и увёз с собой. И вот наконец-то появился русский князь.  Мадемуазель Бурьен знала историю, услышанную от своей тёти, но переделанную на свой лад, которую она любила повторять про себя. Это была история о девушке, которую соблазнили и которой явилась её бедная мать (sa pauvre m;re) и упрекнула её за то, что она отдалась мужчине, не будучи замужем. Мадемуазель Буриенн часто плакала, когда в своём воображении рассказывала эту историю
Она рассказала ему, своему соблазнителю, свою историю. И вот теперь появился он, настоящий русский князь. Он увезёт её, а потом появится её бедная мать, и он женится на ней. Так в голове мадемуазель Бурьенн в то самое время, когда она говорила с Анатолем о Париже, сформировалось её будущее. Ею руководил не расчёт (она ни на секунду не задумалась о том, что ей делать), но всё это было давно знакомо ей, и теперь, когда появился Анатоль, всё это просто сосредоточилось вокруг него, и она хотела и старалась угодить ему как можно больше.

Маленькая принцесса, словно старый боевой конь, который слышит звук трубы,
неосознанно и совершенно забыв о своём положении, приготовилась к привычному галопу кокетства, без каких-либо скрытых мотивов или борьбы, но с наивной и беззаботной весёлостью.

Хотя в женском обществе Анатоль обычно играл роль мужчины,
уставшего от того, что женщины за ним бегают, его тщеславие было польщено тем,
что он имел власть над этими тремя женщинами. Кроме того, он
начинал испытывать к хорошенькой и соблазнительной мадемуазель Бурьен
то страстное животное чувство, которое было способно полностью завладеть им
внезапность и побуждение к самым грубым и безрассудным поступкам.

После чая компания перешла в гостиную, и княжну Марью попросили сыграть на клавикордах. Анатоль, смеясь и пребывая в приподнятом настроении,
подошёл и облокотился на рояль, facing her and beside mademoiselle Бурьенн. Княжна Марья почувствовала на себе его взгляд с болезненно-радостным чувством.
Её любимая соната перенесла её в самый поэтичный из миров, а взгляд, которым её одарили, сделал этот мир ещё более поэтичным. Но
выражение лица Анатоля, хотя он и не сводил с неё глаз, было обращено не к ней.
не на неё, а на движения маленькой ножки мадемуазель Бурьенн, которой он в ту минуту касался своей ногой под клавикордами.
Мадемуазель Бурьенн тоже смотрела на княжну Марью, и в её прекрасных глазах светились страх и надежда, которые были так новы для княжны.

«Как она меня любит! — думала княжна Марья. — Как я счастлива теперь и как я буду счастлива с таким другом и таким мужем! Муж?
 Возможно ли это?» — подумала она, не смея взглянуть ему в лицо, но всё ещё чувствуя на себе его взгляд.

Вечером, после ужина, когда все собирались расходиться, Анатоль
поцеловал руку княгини Марьи. Она не знала, как найти в себе
смелость, но она прямо посмотрела в его красивое лицо, когда оно
приблизилось к её близоруким глазам. Отвернувшись от княгини
Марьи, он подошёл и поцеловал руку мадемуазель Бурьен. (Это не
было этикетом, но он делал всё так просто и уверенно!) Мадемуазель
Бурьенн покраснела и испуганно посмотрела на княгиню.

«Какая деликатность!» — подумала княгиня. «Неужели это возможно?»
Амели» (мадемуазель Бурьенн) «думает, что я могу ревновать её и не ценить её чистую привязанность и преданность ко мне?» Она подошла к ней и тепло поцеловала. Анатоль подошёл, чтобы поцеловать руку маленькой принцессы.

«Нет! Нет! Нет! Когда твой отец напишет мне, что ты хорошо себя ведёшь, я дам тебе поцеловать свою руку. А до тех пор — нет!» — сказала она. И,
улыбаясь и грозя ему пальцем, она вышла из комнаты.





 ГЛАВА V
Все они разошлись по своим комнатам, но, кроме Анатоля, который заснул, как только лёг в постель, все остальные долго не могли уснуть в ту ночь.

«Неужели он действительно будет моим мужем, этот незнакомец, который так добр — да, добр, это главное», — подумала княжна Марья, и на неё нахлынул страх, который она редко испытывала. Она боялась оглянуться, ей казалось, что кто-то стоит за ширмой в тёмном углу. И этим кем-то был он — чёрт — и в то же время этот человек с белым лбом, чёрными бровями и красными губами.

Она позвала горничную и попросила её переночевать в её комнате.

Мадемуазель Бурьен долго ходила взад и вперёд по оранжерее
В тот вечер она всё время напрасно кого-то ждала, то улыбалась кому-то, то доводила себя до слёз воображаемыми словами своей бедной матери, которая упрекала её за падение.

Маленькая принцесса пожаловалась служанке, что та плохо застелила постель.
Она не могла лежать ни на животе, ни на боку. Каждая поза была
неловкой и неудобной, а бремя давило на неё сильнее, чем когда-либо, потому что присутствие Анатоля живо напомнило ей о том времени,
когда она была другой и когда всё было легко и весело. Она
сидела в кресле в халате и ночной шапочке, а Кэти, сонная, лежала у неё на коленях.
и растрепанный, бить и повернул тяжелую перину на третий
время, бормоча про себя.

“Я тебе сказал Все это было бугров и ям!” маленькая принцесса
повторил. “ Я была бы рада заснуть, так что это не моя вина.
голос ее дрожал, как у ребенка, готового заплакать.

Старый князь тоже не спал. Тихон, спросонья, слышал, как он
сердито расхаживал по комнате и фыркал. Старый князь почувствовал себя так, словно его
оскорбили через его дочь. Оскорбление было тем более жестоким,
что касалось не его самого, а другого человека, его дочери, которую он
любил больше, чем себя. Он твердил себе, что обдумает всё как следует и решит, что правильно, а что нет, и как ему следует поступить, но вместо этого только больше и больше распалялся.

 «Первый же мужчина, который появляется, — и она забывает об отце и обо всём остальном, бежит наверх, делает причёску, виляет хвостом и сама на себя не похожа! Рада подставить отца! И она знала, что я это замечу. Фр... фр... фр!» И разве я не вижу, что этот идиот смотрел только на
Бурьенн — мне придётся от неё избавиться. И почему она до сих пор не
достаточно горда, чтобы увидеть это? Если у неё нет гордости за себя, то могла бы
хотя бы ради меня проявить хоть каплю гордости! Ей нужно показать, что этот болван ничего о ней не думает и смотрит только на Бурьенн. Нет, у неё нет гордости... но
я дам ей понять...»

Старый князь знал, что если он скажет дочери, что она ошибается и что Анатоль намерен флиртовать с мадемуазель Бурьен, то самолюбие княжны Марии будет уязвлено, а его цель (не расставаться с ней) будет достигнута. Поэтому, успокоив себя этой мыслью, он позвал Тихона и начал раздеваться.

«Какой чёрт привёл их сюда?» — подумал он, пока Тихон надевал на его иссохшее старое тело и седую грудь ночную рубашку.
«Я их не приглашал. Они пришли, чтобы потревожить мою жизнь — а её и так осталось немного».

«Чёрт бы их побрал!» — пробормотал он, не снимая с головы рубашку.

Тихон знал, что его господин иногда размышляет вслух, и поэтому встретил сердито-вопросительный взгляд, появившийся из-под рубашки.


 — Ложиться? — спросил князь.

 Тихон, как и все хорошие слуги, инстинктивно чувствовал, в каком направлении следует двигаться.
мысли хозяина. Он догадался, что вопрос относится к князю
Василию и его сыну.

«Они легли спать и потушили свет, ваше превосходительство».

«Нехорошо... нехорошо...» — быстро сказал князь и, сунув ноги в туфли, а руки в рукава халата, пошёл к дивану, на котором спал.

Хотя Анатоль и мадемуазель Бурьенн не обменялись ни словом,
они прекрасно понимали друг друга в первой части своего романа,
вплоть до появления бедной матери; они понимали, что у них есть
Им нужно было многое сказать друг другу наедине, поэтому с утра они искали возможность встретиться наедине. Когда княжна Марья в обычное время вошла в комнату отца, мадемуазель Бурьен и Анатоль встретились в оранжерее.

 Княжна Марья с особенным трепетом подошла к двери кабинета.
 Ей казалось, что все не только знают, что в этот день решится её судьба, но и знают, что она об этом думает. Она
прочитала это на лице Тихона и на лице камердинера князя Василия,
который низко поклонился ей, когда она встретила его в коридоре с горячим
вода.

 В то утро старый принц был очень нежен и внимателен к своей дочери.
Принцесса Мэри хорошо знала это заботливое выражение на лице отца.
Такое выражение появлялось на его лице, когда он раздражённо сжимал сухие руки, потому что она не могла решить пример по арифметике, или когда он вставал со стула и отходил от неё, повторяя тихим голосом одни и те же слова несколько раз.

 Он сразу перешёл к делу, обращаясь с ней церемонно.

«Мне сделали предложение относительно вас», — сказал он.
неестественная улыбка. «Полагаю, ты догадалась, что князь Василий не приехал и не привёз с собой своего воспитанника» (почему-то князь
Болконский назвал Анатоля «воспитанником») «ради моих прекрасных глаз. Вчера вечером мне сделали предложение от твоего имени, и, как ты знаешь мои принципы, я переадресую его тебе».

«Как мне тебя понимать, mon p;re?» — сказала княжна, бледнея, а затем краснея.

— Как ты меня понимаешь! — сердито воскликнул её отец. — Князь Василий
находит тебя подходящей невестой и делает тебе предложение
ради своего ученика. Вот как это следует понимать! «Как это понимать»!.. И я спрашиваю тебя!

 «Я не знаю, о чём ты думаешь, отец», — прошептала принцесса.

 «Я? Я? А как же я? Не говори обо мне. Я не собираюсь жениться. А ты? Вот что я хочу знать».

Принцесса увидела, что отец относится к этому вопросу неодобрительно,
но в этот момент ей пришла в голову мысль, что её судьба решится
сейчас или никогда. Она опустила глаза, чтобы не видеть
взгляда, под которым, как ей казалось, она не могла думать, а могла только
подчинись по привычке, и она сказала: “Я хочу только исполнить твою волю, но если бы
Я должна была выразить свое собственное желание...” Она не успела договорить. Старый
Князь перебил ее.

“Это восхитительно!” - закричал он. “Он возьмет тебя с твоим
приданым и возьмет в придачу мадемуазель Бурьен. Она будет
женой, а ты...”

Принц остановился. Он увидел, какое впечатление произвели эти слова на его дочь. Она опустила голову и была готова расплакаться.

 «Ну-ну, я же просто шучу!» — сказал он. «Запомни, принцесса, я придерживаюсь того принципа, что девушка имеет полное право
Выбирай. Я даю тебе свободу. Только помни, что счастье твоей жизни зависит от твоего решения. Не обращай на меня внимания!»

«Но я не знаю, отец!»

«Не нужно ничего говорить! Он получит приказ и женится на тебе или на ком угодно; но ты волен выбирать... Иди в свою комнату, подумай об этом, а через час вернись и скажи мне в его присутствии: да или нет.
Я знаю, ты будешь молиться об этом. Что ж, молись, если хочешь, но тебе лучше всё обдумать. Иди! Да или нет, да или нет, да или нет! — всё ещё кричал он, когда принцесса, словно в тумане, уже выходила из кабинета.

Её судьба была решена, и решена счастливо. Но то, что сказал ей отец о мадемуазель Бурьен, было ужасно. Конечно, это было неправдой, но всё же это было ужасно, и она не могла не думать об этом. Она шла прямо через оранжерею, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шёпот мадемуазель Бурьен заставил её очнуться. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидела
Анатоль обнимает француженку и что-то шепчет ей. С ужасом на красивом лице Анатоль смотрит на княгиню
Мария, но не сразу убрала руку с талии мадемуазель Бурьенн, которая ещё не видела её.

«Кто это? Почему? Подождите минутку!» — казалось, говорило лицо Анатоля.
Княжна Мария молча смотрела на них. Она ничего не могла понять.
Наконец мадемуазель Бурьенн вскрикнула и убежала. Анатоль поклонился Марии.
Княгиня Мария весело улыбнулась, словно приглашая её посмеяться над этим странным происшествием, а затем, пожав плечами, направилась к двери, ведущей в её покои.


Через час Тихон пришёл, чтобы позвать княгиню Марию к старому князю.
он добавил, что князь Василий тоже был там. Когда Тихон пришел к ней.
Княжна Марья сидела на диване в своей комнате, сдерживая рыдания.
Мадемуазель Бурьен в ее объятиях и нежно гладит ее по волосам. В
красивая принцесса взглядом со всеми своими бывшими спокойное сияние было
глядя с нежной привязанности и жалости, у мадмуазель Bourienne по
красивое лицо.

“Нет, принцесса, я навсегда потерял твою привязанность!” - сказал он.
Мадемуазель Бурьен.

 — Почему? Я люблю тебя больше, чем когда-либо, — сказала княжна Марья, — и постараюсь сделать всё, что в моих силах, для твоего счастья.

— Но ты меня презираешь. Ты, такая чистая, никогда не поймёшь, что значит быть охваченной страстью. О, только моя бедная мать...

 — Я прекрасно понимаю, — ответила принцесса Мария с грустной улыбкой.
 — Успокойся, моя дорогая. Я пойду к отцу, — сказала она и вышла.

Князь Василий, закинув высоко ногу на ногу и пощипывая чубук, сидел, поблескивая глазами, с улыбкой глубокой душевной
радости на лице, как будто он в глубине души сожалел о том, что
ему не досталось этого, и в то же время посмеивался над собой за свою чувствительность. В это время вошла княжна Марья. Он поспешно взял понюшку табаку.

— Ах, моя дорогая, моя дорогая! — начал он, вставая и беря её за обе руки. Затем, вздохнув, он добавил: — Судьба моего сына в твоих руках.
Решай, моя дорогая, добрая, нежная Мария, которую я всегда любил как дочь!

Он отстранился, и в его глазах блеснула настоящая слеза.

— Фр... фр... — фыркнул князь Болконский. — Князь делает вам предложение от имени своего воспитанника — я хочу сказать, сына.  Хотите ли вы быть женой князя Анатоля Курагина?  Ответьте: да или нет, — крикнул он, — а потом я оставлю за собой право высказать своё мнение.  Да, моё мнение, и только моё мнение, — добавил князь Болконский.
— обратилась она к князю Василию, отвечая на его умоляющий взгляд. — Да или нет?


— Я хочу никогда не расставаться с тобой, отец, никогда не разлучаться с тобой. Я не хочу выходить замуж, — решительно ответила она, глядя своими прекрасными глазами на князя Василия и на отца.

 — Обман! Чепуха! Обман, обман, обман! — закричал князь Болконский,
нахмурившись и взяв дочь за руку; он не поцеловал её, а только пригнул свой лоб к её лбу, едва коснувшись его, и сжал её руку так, что она вскрикнула.

 Князь Василий встал.

«Моя дорогая, я должен сказать тебе, что этот момент я никогда, никогда не забуду. Но, моя дорогая, неужели ты не дашь нам хоть малейшую надежду тронуть это сердце, такое доброе и великодушное? Скажи «возможно»... Будущее так далеко. Скажи «возможно».»

«Принц, я сказала всё, что было в моём сердце. Я благодарю вас за оказанную честь, но я никогда не стану женой вашего сына».

— Ну вот и всё, мой дорогой! Я очень рад, что увидел тебя. Очень рад! Ступай в свои покои, княжна. Ступай! — сказал старый князь. — Очень, очень рад тебя видеть, — повторил он, обнимая князя Василия.

«Моё призвание в другом, — подумала принцесса Мария. — Моё призвание — быть счастливой другим видом счастья, счастьем любви и самопожертвования. И чего бы мне это ни стоило, я устрою счастье бедной Амели, она так страстно любит его и так страстно раскаивается. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы они поженились. Если он не богат, я дам ей денег; я попрошу отца и Эндрю. Я буду так счастлива, когда она станет его женой. Ей так не повезло: она чужая, одинокая, беспомощная! И, о боже, как страстно
она, должно быть, любит его, если могла так забыть себя! Может быть, я бы сделала то же самое!... — подумала княжна Марья.





 ГЛАВА VI
 Ростовы давно не получали вестей от Николая. Только в середине зимы
граф наконец получил письмо, адресованное его сыну и написанное его рукой. Получив его, он в тревоге и спешке на цыпочках побежал в свой кабинет, стараясь не
вызвать подозрений, закрыл дверь и начал читать письмо.

 Анна Михайловна, которая всегда знала обо всём, что происходило в доме,
услышав о приходе письма, тихо вошла в комнату и
она застала графа с письмом в руке, рыдающего и смеющегося одновременно.

Анна Михайловна, хотя её положение и улучшилось, всё ещё жила у Ростовых.

— Мой дорогой друг? — сказала она тоном трогательного вопроса, готовая сочувствовать во всём.

Граф зарыдал ещё сильнее.

— Николенька... письмо... ва... а... с... ранен... мой милый мальчик... графиня... получила офицерское звание... слава богу... как
рассказать маленькой графине!»

 Анна Михайловна села рядом с ним и своим платком вытерла слёзы с его глаз и с письма, а затем, осушив его,
Она сама успокоила графа и решила, что за ужином и до чая будет готовить графиню, а после чая, с Божьей помощью, сообщит ей.

 За ужином Анна Михайловна всё время говорила о военных новостях и о Николеньке, дважды спросила, когда пришло от него последнее письмо, хотя уже знала ответ, и заметила, что, скорее всего, в этот день они получат от него письмо. Каждый раз, когда эти
намеки начинали тревожить графиню и она с беспокойством поглядывала на
графа и Анну Михайловну, последняя очень ловко переводила разговор
разговор перешёл на незначительные темы. Наташа, которая из всей семьи была наиболее одарена способностью улавливать малейшие оттенки интонации, взгляда и выражения лица, с самого начала ужина навострила уши и была уверена, что между её отцом и Анной Михайловной есть какая-то тайна, что она как-то связана с её братом и что Анна Михайловна готовит их к этому. Несмотря на свою смелость, Наташа, которая знала, как чутко её мать реагирует на всё, что связано с Николенькой, не решилась задавать вопросы за ужином.
но она была слишком взволнована, чтобы что-либо есть, и продолжала ерзать на своем стуле
, несмотря на замечания гувернантки. После обеда она бросилась
сломя голову за Анной Михайловной и, бросившись к ней, бросилась на
шею, как только догнала ее в гостиной.

“Тетя, дорогая, пожалуйста, скажи мне, в чем дело!”

“Ничего, моя дорогая”.

— Нет, дорогая, милая, родная, я не сдамся — я знаю, что ты что-то знаешь.


 Анна Михайловна покачала головой.

 — Ты плутовка, — сказала она.

 — Письмо от Николеньки!  Я уверена! — воскликнула Наташа,
прочитав подтверждение на лице Анны Михайловны.

“Но, ради Бога, будь осторожен, ты же знаешь, как это может отразиться на твоей маме".
”Я сделаю, я сделаю, только скажи мне!

Ты не сделаешь?“ - спросил я. "Я сделаю, я сделаю, только скажи мне!" "Ты не сделаешь?" Тогда я сейчас пойду и расскажу
.

Анна Михайловна в нескольких словах пересказала ей содержание письма,
с условием, что она никому не расскажет.

— Нет, честное слово, — сказала Наташа, перекрестившись, — я никому не скажу! — и она тут же побежала к Соне.

«Николенька... ранен... письмо», — объявила она с радостным торжеством.

«Николай!» — только и сказала Соня, мгновенно побледнев.

Наташа, увидев, какое впечатление произвело на Соню известие о ране брата,
Соня, на которую это подействовало, впервые ощутила печальную сторону этой новости.

Она бросилась к Соне, обняла её и заплакала.

«Рана небольшая, но его произвели в офицеры; теперь он здоров, он сам написал», — сказала она сквозь слёзы.

«Ну вот! Все вы, женщины, плаксы», — заметила
Петя большими решительными шагами мерил комнату. «Теперь я очень рад, очень рад, что брат так отличился.
Вы все плаксы и ничего не понимаете».

 Наташа улыбнулась сквозь слёзы.

 «Ты не читала письма?» — спросил Соня.

“Нет, но она сказала, что все кончено и что он теперь
офицер”.

“Слава Богу!” - сказала Соня, крестясь. “Но, может быть, она
обманула тебя. Пойдем к маме.

Петя некоторое время молча ходил по комнате.

“Если бы я был на месте Николеньки, я бы убил еще больше
этих французов”, - сказал он. — Какие же они мерзкие скоты! Я бы
убил столько, что их бы целая куча была.
— Придержи язык, Петя, какой ты гусак!

— Я не гусак, а вот они, которые плачут по пустякам, — сказал
Петя.

— Ты его помнишь? — вдруг спросила Наташа после минутного
молчания.

Соня улыбнулась.

«Помню ли я Николая?»

«Нет, Соня, но помнишь ли ты так, что помнишь его совершенно,
помнишь ли ты всё?» — сказала Наташа выразительным жестом,
очевидно желая придать своим словам очень определённый смысл. «Я
тоже помню Николеньку, я хорошо его помню, — сказала она. — Но
я не помню Бориса. Я его совсем не помню».

— Что! Ты не помнишь Бориса? — удивлённо спросила Соня.

 — Не то чтобы я не помнила — я знаю, какой он, но не такой, каким я помню Николеньку. Его я просто закрываю глаза и вспоминаю,
но Борис... Нет! (Она закрыла глаза.) Нет! там вообще ничего нет.

— О, Наташа! — сказала Соня, восторженно и серьёзно глядя на подругу, как будто не считала её достойной слышать то, что она собиралась сказать, и как будто говорила это кому-то другому, с кем нельзя было шутить. — Я раз навсегда влюблена в твоего брата и, что бы ни случилось с ним или со мной, никогда не перестану любить его, пока живу.

 Наташа смотрела на Соню удивлёнными и пытливыми глазами и ничего не говорила. Она чувствовала, что Сона говорит правду, что
такая любовь, о которой говорила Соня. Но Наташа еще не чувствовала
ничего подобного. Она верила, что это может быть, но не понимала этого.

“Ты напишешь ему?” - спросила она.

Соня задумалась. Вопрос о том, как написать Николаю и
должна ли она написать, мучил ее. Теперь, когда он уже был офицером и раненым героем, было ли правильно напоминать ему о себе и, как могло показаться, об обязательствах, которые он перед ней взял?

«Я не знаю. Думаю, если он напишет, я тоже напишу», — сказала она, краснея.




«И тебе не будет стыдно писать ему?» Соня улыбнулась.

“Нет”.

“И мне должно быть стыдно писать Борису. Я не собираюсь”.

“Почему тебе должно быть стыдно?”

“Ну, я не знаю. Это неловко, и мне было бы стыдно ”.

“И я знаю, почему ей было бы стыдно”, - сказал Петя, оскорбленный
Предыдущим замечанием Наташи. «Это потому, что она была влюблена в
этого толстого в очках» (так Петя описал своего
тёзку, нового графа Безухова), «а теперь влюблена в
этого певца» (он имел в виду учителя пения, который
занимался с Наташей), «вот ей и стыдно!»

 «Петя, ты глупый!» — сказала Наташа.

— Не глупее вас, мадам, — сказал девятилетний Петя с видом старого бригадира.

Графиня была подготовлена намёками Анны Михайловны за ужином.
Вернувшись в свою комнату, она села в кресло, устремив взгляд на миниатюрный портрет сына на крышке табакерки, и слёзы потекли у неё из глаз. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к двери графини и остановилась.

«Не входи, — сказала она старому графу, который шёл за ней.
— Приходи позже». И она вошла, закрыв за собой дверь.

Граф приложил ухо к замочной скважине и прислушался.

Сначала он услышал равнодушные голоса, затем голос Анны
Михайловны, произносивший длинную речь, затем крик, затем тишину,
затем оба голоса вместе, с радостными интонациями, а затем шаги.
Анна Михайловна открыла дверь. На её лице было гордое выражение, как у хирурга, который только что провёл сложную операцию и позволяет публике оценить его мастерство.

— Готово! — сказала она графу, торжествующе указывая на графиню, которая сидела, держа в одной руке табакерку с портретом, а в другой —
в другой — письмо, и попеременно прижимала их к губам.

Увидев графа, она протянула к нему руки, обняла его
лысую голову, поверх которой снова посмотрела на письмо и портрет,
и, чтобы снова прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову.
В комнату вошли Вера, Наташа, Соня и Петя, и началось чтение письма. После краткого описания
кампании и двух сражений, в которых он участвовал, а также своего
повышения в звании Николас сказал, что целует отца и мать
Он сложил руки, прося их благословения, и поцеловал Веру, Наташу и Петю. Кроме того, он передал приветствия господину Шеллингу, мадам
Шосс и своей старой няне и попросил их поцеловать за него «дорогую
Соню, которую он любил и о которой думал так же, как и прежде». Услышав это, Соня покраснела так, что на глазах выступили слёзы, и, не в силах выносить устремлённые на неё взгляды, убежала в танцевальный зал.
Она пустилась в пляс, и её платье раздулось, как воздушный шар.
Покрасневшая и улыбающаяся, она опустилась на пол. Графиня плакала.

“Почему ты плачешь, мама?” - спросила Вера. “Сразу по всем говорит, что он один
радоваться надо, а не плакать”.

Это было совершенно верно, но граф, графиня и Наташа посмотрели
на нее с укоризной. “И в кого же это она пошла?” подумала
графиня.

Письмо Николая перечитывали сотни раз, и те, кто считался достойным его услышать, должны были прийти к графине, потому что она не выпускала его из рук. Приходили гувернёры, и няни, и Дмитрий, и несколько знакомых, и графиня каждый раз перечитывала письмо с новым удовольствием и каждый раз находила в нём что-то новое
доказательства добродетелей Николенки Каким странным, каким необычным, каким радостным казалось ей то, что её сын, едва заметное движение крошечных конечностей которого она ощущала внутри себя двадцать лет назад, тот самый сын, из-за которого она ссорилась со слишком снисходительным графом, тот самый сын, который сначала научился говорить «груша», а потом «бабушка», что этот сын теперь находится в чужой стране, в незнакомой обстановке, мужественный воин, который сам, без помощи и наставлений, выполняет какую-то мужскую работу. Универсальный опыт поколений, показывающий, что дети делают
Для графини не существовало того, что незаметно ведёт человека от колыбели к зрелости.
 Становление её сына как мужчины на каждом из этапов казалось ей таким же необычным, как если бы никогда не существовало миллионов людей, которые взрослели точно так же. Как и двадцать лет назад, ей казалось невозможным, что маленькое существо, жившее где-то под её сердцем, когда-нибудь заплачет, начнёт сосать грудь и говорить.
И теперь она не могла поверить, что это маленькое существо могло стать таким сильным, храбрым мужчиной, таким образцовым сыном и офицером, каким он, судя по этому письму, стал.

«Какой слог! Как очаровательно он описывает!» — сказала она, читая описательную часть письма. «И какая душа! Ни слова о себе... Ни слова! О каком-то Денисове или другом, хотя сам он, осмелюсь сказать, храбрее любого из них. Он ничего не говорит о своих страданиях. Какое сердце! Как это в нём! И как он всех вспомнил!» Я никого не забыла. Я всегда говорила, когда он был так высоко... Я всегда говорила...


 Больше недели шла подготовка, были написаны и переписаны черновики писем Николасу от всех домочадцев.
тем временем под присмотром графини и при содействии графа были собраны деньги и все необходимое для обмундирования и экипировки новоиспеченного офицера.  Анна Михайловна, будучи практичной женщиной, даже сумела добиться расположения армейских властей, чтобы обеспечить себе и сыну выгодные условия связи.  У нее была возможность отправлять письма великому  князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы
предполагали, что «Русская гвардия за границей» — это вполне конкретный адрес
и что если письмо дошло до великого князя, командующего гвардией,
то нет причин, по которым оно не должно было дойти до Павлоградского полка,
который, предположительно, находился где-то неподалёку. Поэтому было
решено отправить письма и деньги с курьером великого князя в
Бориса, а Борис должен был передать их Николаю. Письма были от
старого графа, графини, Пети, Веры, Наташи и Сони, и, наконец,
там было шесть тысяч рублей на его экипировку и разные другие
вещи, которые старый граф отправил сыну.





Глава VII

Двенадцатого ноября действующая армия Кутузова, стоявшая лагерем перед
Ольмюцем, готовилась к смотру, который на следующий день должны были провести два императора —
русский и австрийский. Гвардейцы, только что прибывшие из России, провели ночь в десяти милях от Ольмюца и на следующее утро должны были отправиться прямо на смотр, прибыв на поле в Ольмюце к десяти часам.

В тот день Николай Ростов получил письмо от Бориса, в котором тот сообщал, что Измайловский полк расквартирован на ночь в десяти милях от
Ольмюца и что он хочет его видеть, так как у него есть письмо и деньги для
 Ростов особенно нуждался в деньгах теперь, когда войска после активной службы были расквартированы под Ольмюцем, а в лагере
было полно хорошо обеспеченных провизией маркитантов и австрийских евреев, предлагавших
всевозможные соблазнительные товары.  Павлоградцы устраивали пир за пиром,
отмечая награды, полученные за кампанию, и ездили в Ольмюц, чтобы навестить некую венгерку Каролину,
которая недавно открыла там ресторан с девушками-официантками.
Ростов, который только что отпраздновал своё производство в корнеты и купил
Лошадь Денисова, Бедуин, была в долгах перед всеми — и перед товарищами, и перед маркитантами. Получив письмо от Бориса, он поехал с другим офицером в Ольмюц, пообедал там, выпил бутылку вина, а затем в одиночку отправился в гвардейский лагерь, чтобы найти своего старого товарища. Ростов ещё не успел получить мундир. На нём был поношенный курсантский китель, украшенный солдатским крестом, такие же поношенные курсантские бриджи для верховой езды с подкладкой из поношенной кожи и офицерская сабля с темляком. Донскую лошадь, на которой он ехал, он купил у казака во время похода.
На нём была мятая гусарская шапка, лихо сдвинутая набок.  Подъезжая к лагерю, он думал о том, какое впечатление произведёт на Бориса и всех его гвардейских товарищей своим видом — видом боевого гусара, побывавшего под огнём.

 Гвардейцы шли весь путь, словно на увеселительной прогулке, демонстрируя свою чистоту и дисциплину. Они передвигались легко, их ранцы перевозили на телегах, а австрийские власти устраивали офицерам превосходные ужины на каждой остановке.  Полки
Они вошли в город и вышли из него под звуки оркестров, и по приказу великого герцога солдаты всю дорогу маршировали строем (чем гвардейцы очень гордились), офицеры шли пешком и занимали свои места.  Борис был расквартирован и всю дорогу маршировал вместе с Бергом, который уже командовал ротой. Берг, который
получил звание капитана во время кампании, завоевал доверие начальства
своей оперативностью и точностью и весьма успешно распорядился своими
деньгами. Во время кампании Борис
Берг был знаком со многими людьми, которые могли оказаться ему полезными, и благодаря рекомендательному письму, полученному от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, отдохнув после вчерашнего перехода, сидели, чистые и опрятно одетые, за круглым столом в отведенных им чистых помещениях и играли в шахматы. Берг держал между коленями дымящуюся трубку. Борис, как всегда, аккуратно строил небольшую пирамиду из
Он перебирал фигуры тонкими белыми пальцами, ожидая хода Берга, и смотрел на лицо противника, очевидно, думая об игре, как он всегда думал только о том, чем был занят.

 «Ну, как же ты будешь выкручиваться?» — заметил он.

 «Попробуем», — ответил Берг, коснувшись пешки и убрав руку.

 В этот момент дверь открылась.

 «Вот он наконец!» — крикнул Ростов. — И Берг тоже! Ох, вы, маленькие инфанты, спите себе на здоровье! — воскликнул он, подражая французскому своей русской няни, над которым они с Борисом часто смеялись назад.

«Боже мой, как ты изменился!»

Борис встал, чтобы поприветствовать Ростова, но при этом не забыл поправить и заменить нескольких падающих шахматных фигур. Он уже собирался обнять своего друга, но Николай уклонился от объятий. С тем особым чувством молодости,
страхом перед проторенными дорогами и желанием выразить себя
не так, как это делают старшие, что часто бывает неискренним,
Николай хотел сделать что-то особенное при встрече с другом. Ему хотелось ущипнуть его, толкнуть, сделать что угодно, только не поцеловать — как это делали все. Но, несмотря на это, Борис обнял его спокойно и по-дружески.
Она трижды поцеловала его.

 Они не виделись почти полгода и, будучи в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на жизненном пути, оба заметили в другом огромные перемены, совершенно новое отражение общества, в котором они делали эти первые шаги. Оба сильно изменились с момента их последней встречи, и оба спешили показать, что в них произошло.

 «О, вы, проклятые денди! Чистый и свежий, как будто только что с праздника,
не то что мы, грешные, — воскликнул Ростов с воинственным задором
и с новыми для Бориса баритонными нотками в голосе, указывая на себя
в забрызганных грязью бриджах. Хозяйка-немка, услышав громкий голос Ростова, высунула голову в дверь.

«Ну что, хороша?» — спросил он, подмигнув.

«Зачем ты так кричишь? Ты их напугаешь!» — сказал Борис. «Я тебя сегодня не ждал», — добавил он. «Я только вчера отправил тебе записку через Болконского — адъютанта Кутузова, моего друга.
Я не думал, что он так быстро её доставит... Ну, как ты?
Уже был под огнём?» — спросил Борис.

Не отвечая, Ростов потряс солдатским Георгиевским крестом, прикреплённым к его мундиру, и, указывая на перевязанную руку, сказал:
взглянул на Берга с улыбкой.

«Как видишь», — сказал он.

«Неужели? Да, да!» — сказал Борис с улыбкой. «И у нас тоже был великолепный поход. Ты, конечно, знаешь, что Его Императорское Высочество всё время ехал с нашим полком, так что мы ни в чём не нуждались. Какие приёмы были у нас в Польше! Какие обеды и балы! Не могу тебе передать. И царевич был очень милостив ко всем нашим офицерам».


 И два друга рассказали друг другу о своих делах: один — о своих гусарских попойках и жизни на передовой, другой — об удовольствиях
и преимущества службы при членах императорской семьи.

«Ах, вы гвардейцы!» — сказал Ростов. «Я говорю, пошлите за вином».

Борис поморщился.

«Если ты так хочешь», — сказал он.

Он подошёл к кровати, достал из-под чистой подушки кошелёк и послал за вином.

«Да, и у меня есть для тебя деньги и письмо», — добавил он.

Ростов взял письмо и, бросив деньги на диван, облокотился обеими руками на стол и начал читать. Прочитав несколько строк, он сердито взглянул на Берга, затем, встретившись с ним взглядом, закрыл лицо письмом.

— Что ж, они прислали вам кругленькую сумму, — сказал Берг, глядя на тяжёлый кошелёк, который утонул в диване. — Что касается нас, граф, мы живём на своё жалованье. Могу вам сказать...

— Послушай, Берг, — сказал Ростов, — когда ты получишь письмо из дома и встретишь кого-нибудь из своих, с кем захочешь поговорить, а я буду тут, я уйду, чтобы не мешать вам. Уйди куда-нибудь, куда-нибудь... к чёрту! — воскликнул он и, схватив его за плечо и ласково глядя ему в лицо, видимо, желая смягчить грубость своего
— Не обижайся, мой дорогой друг; ты знаешь, что я говорю от чистого сердца, как со старым знакомым.


 — О, не стоит благодарности, граф! Я прекрасно понимаю, — сказал Берг, вставая и говоря приглушённым гортанным голосом.


 — Иди к нашим хозяевам: они тебя пригласили, — добавил Борис.

Берг надел своё самое чистое, без единого пятнышка, сюртучное пальто,
встал перед зеркалом и зачесал волосы на висках вверх,
как это делал император Александр, и, убедившись по взгляду Ростова, что сюртук на нём сидит как следует,
заметил и вышел из комнаты с приятной улыбкой.

«Боже мой, какой же я зверь!» — пробормотал Ростов, читая письмо.

«Почему?»

«О, какой же я свинья, что не написал и так напугал их! О, какой же я свинья!» — повторил он, вдруг покраснев.
«Ну что, послал Гаврилу за вином? Ладно, давай выпьем!»

К письму от родителей было приложено рекомендательное письмо к Багратиону, которое старая графиня по совету Анны Михайловны получила через знакомого и отправила сыну, попросив его доставить письмо по назначению и воспользоваться им.

“Что за вздор! Оно мне очень нужно!” - сказал Ростов, бросая письмо
под стол.

“Зачем вы его выбросили?” - спросил Борис.

“Это какое-то рекомендательное письмо... на кой черт мне это нужно
!

“Почему ‘Какого дьявола’?” сказал Борис, поднимая его и читая
адрес. “Это письмо было бы вам очень полезно”.

«Я ничего не хочу и не буду ничьим адъютантом».

«Почему нет?» — спросил Борис.

«Это работа для лакеев!»

«Вижу, ты всё тот же мечтатель, — заметил Борис, качая головой.

«А ты всё тот же дипломат! Но дело не в этом»
точка... Ну, как ты? ” спросил Ростов.

“ Ну, как видишь. Пока все в порядке, но, признаюсь, я
очень хотел бы быть адъютантом, а не оставаться на фронте.

“ Почему?

“Потому что, когда мужчина поступает на военную службу, он должен попытаться
сделать как можно более успешную карьеру ”.

— А, вот оно что! — сказал Ростов, очевидно, думая о чём-то другом.

Он пристально и вопросительно посмотрел в глаза другу, очевидно, тщетно пытаясь найти ответ на какой-то вопрос.

Старый Гаврило принёс вино.

— Не послать ли за Бергом? — спросил Борис. — Он бы выпил
с вами. Я не могу.

“Ну, пошлите за ним... И как вы ладите с этим немцем?”
спросил Ростов с презрительной улыбкой.

“Он очень, очень милый, честный и обходительный парень”, - ответил
Bor;s.

Ростов снова пристально посмотрел Борису в глаза и вздохнул. Берг
вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя
офицеры оживились. Гвардейцы рассказали Ростову о своём походе и о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Они говорили о словах и поступках своего командира, великого князя, и рассказывали
истории о его доброте и вспыльчивости. Берг, как обычно, хранил молчание, когда речь шла не о нём, но в связи с рассказами о вспыльчивости великого князя с удовольствием поведал, как в Галиции ему удалось справиться с великим князем, когда тот объезжал полки и был раздражён нарушением порядка. С приятной улыбкой Берг рассказал, как великий князь в порыве гнева подъехал к нему и закричал: «Арнауты!»
(«Арнауты» — любимое выражение царевича, когда он был в ярости) и позвал командира роты.

“Поверите ли, граф, я нисколько не встревожился, потому что знал
Я был прав. Не хвастаясь, вы знаете, я могу сказать, что я знаю Армию
Приказываю наизусть и знаю Устав так же хорошо, как Молитву Господню
. Итак, граф, в моей компании никогда не бывает халатности, и
так что моя совесть была спокойна. Я вышел вперёд...» (Берг встал и показал, как он это делает, приложив руку к фуражке, и действительно, трудно было бы изобразить на лице большее уважение и самодовольство, чем у него.)  «Ну, он набросился на меня, как говорится
То есть бушевал, бушевал и бушевал! Это был вопрос не жизни, а смерти, как говорится. «Албанцы!» и «дьяволы!»
 и «В Сибирь!» — сказал Берг с проницательной улыбкой. «Я знал, что прав, поэтому молчал; разве это не лучше, граф?.. Эй, ты что, немой?» — крикнул он. Я по-прежнему молчал. А что вы думаете, граф? На следующий день об этом даже не упомянули в приказе. Вот что значит держать себя в руках. Вот как надо, граф, — сказал Берг, закуривая трубку и выпуская кольца дыма.

 — Да, это было прекрасно, — сказал Ростов, улыбаясь.

Но Борис заметил, что он собирается подшутить над Бергом, и ловко переменил тему. Он попросил его рассказать, как и где он получил ранение. Ростову это понравилось, и он начал рассказывать,
и по мере того, как он говорил, оживлялся всё больше и больше. Он рассказал им о своём
История с Шен Грабеном, как и все, что происходит в сражениях,
описывается так, как это хотелось бы описать тем, кто принимал в
нем участие, то есть так, как они хотели бы, чтобы это было,
так, как они слышали, как это описывали другие, и так, как это хорошо звучит, но совсем не так, как это было на самом деле. Ростов был правдивым молодым человеком и
ни в коем случае не лгите намеренно. Он начал свой рассказ с намерения
рассказать всё так, как было на самом деле, но незаметно, невольно
и неизбежно стал лгать. Если бы он сказал правду своим слушателям, которые, как и он сам, часто слышали рассказы о кавалерийских атаках и имели определённое представление о том, что такое атака, и ожидали услышать именно такой рассказ, они бы либо не поверили ему, либо, что ещё хуже, подумали бы, что Ростов сам виноват, поскольку с ним не случилось того, что обычно происходит с рассказчиками о кавалерийских атаках.
ему. Он не мог просто сказать им, что все перешли на рысь и
что он упал с лошади и вывихнул руку, а затем побежал изо всех сил от француза в лес.
он мог убежать. Кроме того, чтобы рассказать все так, как
это произошло на самом деле, пришлось бы приложить усилие
воли, чтобы рассказать только о том, что произошло. Говорить правду очень трудно,
и молодые люди редко способны на это. Его слушатели ожидали рассказа о том, как он, вне себя от волнения, ворвался на площадь, прорубил себе путь, наносил удары направо и налево, как его
Его сабля обагрилась кровью, и он упал без сил, и так далее. И он рассказал им всё это.

 В середине его рассказа, когда он говорил: «Вы не можете себе представить, какое странное чувство испытываешь во время атаки», в комнату вошёл князь Андрей, которого Борис ждал. Князь Андрей, который
любил помогать молодым людям, был польщён тем, что его попросили о помощи.
Он был хорошо расположен к Борису, который сумел ему понравиться накануне, и хотел сделать то, о чём просил молодой человек.  Получив от Кутузова бумаги для царевича, он зашёл к Борису.
надеясь застать его одного. Когда он вошёл и увидел гусара, рассказывающего о своих военных подвигах (князь Андрей терпеть не мог таких людей), он приятно улыбнулся Борису, нахмурился, полузакрытыми глазами посмотрел на Ростова, слегка и устало поклонился и вяло опустился на диван: ему было неприятно, что он попал в дурную компанию. Ростов покраснел, заметив это, но ему было всё равно, это был просто незнакомец. Однако, взглянув на Бориса, он увидел, что тому, похоже, тоже стыдно за гусара.

Несмотря на неприятный, иронический тон князя Андрея, несмотря на презрение, с которым Ростов, с своей точки зрения боевого офицера, относился ко всем этим штабным офицерам, одним из которых был и новый знакомый, Ростов смутился, покраснел и замолчал.
 Борис спросил, какие новости в штабе и что, без неблагоразумной поспешности, можно спросить о наших планах.

— Вероятно, мы будем наступать, — ответил Болконский, явно не желая говорить больше в присутствии незнакомца.


Берг воспользовался возможностью и очень вежливо спросил, не будет ли
ходят слухи, что денежное довольствие капитанам рот на фураж будет увеличено
вдвое. На это князь Андрей с улыбкой ответил, что он не может
высказать никакого мнения о таком важном правительственном заказе, и Берг весело рассмеялся
.

“Что касается вашего дела”, - продолжал князь Андрей, обращаясь к Борису,
“мы поговорим об этом позже” (и он оглянулся на Ростова). “Приходите
ко мне после проверки, и мы сделаем все возможное”.

И, оглядев комнату, князь Андрей повернулся к Ростову,
который из состояния непреодолимого детского смущения, в которое он впал, перешёл в
Он не удостоил его взглядом, полным гнева, и сказал: «Кажется, вы говорили о деле Шён Грабена? Вы там были?»

«Я был там», — сердито сказал Ростов, словно намереваясь оскорбить адъютанта.

Болконский заметил состояние гусара, и оно его позабавило. Слегка презрительно улыбнувшись, он сказал: «Да, об этом деле теперь рассказывают много историй!»

«Да, историй!» — громко повторил Ростов, глядя вдруг разгорячившимися глазами то на Бориса, то на Болконского. «Да, много историй!
Но наши истории — это истории людей, которые были под врагом!»
огонь! Наши истории имеют вес, не то что истории тех штабных, которые получают награды, ничего не делая!»

«Кого ты считаешь одним из них?» — спросил князь Андрей с тихой и особенно дружелюбной улыбкой.

В душе Ростова в этот момент смешалось странное чувство раздражения и в то же время уважения к самообладанию этого человека.

«Я говорю не о вас, — сказал он. — Я вас не знаю и, честно говоря, не хочу знать. Я говорю о персонале в целом».

«И вот что я вам скажу, — перебил его принц Эндрю. —
— Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это было бы очень легко сделать, если бы вы не были столь самоуверенны.
Но согласитесь, что время и место выбраны очень неудачно.
 Через день или два нам всем придётся принять участие в более масштабной и серьёзной дуэли, и, кроме того, Друбецкой, который утверждает, что он ваш старый друг, вовсе не виноват в том, что моё лицо имеет несчастье вам не нравиться. Однако, — добавил он, вставая, — вы знаете моё имя и то, где меня найти.
Но не забывайте, что я не считаю ни себя, ни
или ты, как человек, которого я ни в чем не обидел, и как человек, который старше тебя, советую тебе оставить это дело. Ну, тогда в пятницу после смотра
я буду ждать тебя, Друбецкой. До свидания! — воскликнул князь Андрей и, поклонившись им обоим, вышел.


Только когда князь Андрей ушел, Ростов вспомнил, что ему нужно было сказать. И он еще больше разозлился на себя за то, что не сказал этого. Он
сразу же приказал оседлать коня и, холодно попрощавшись с Борисом,
поскакал домой. Должен ли он был на следующий день отправиться в штаб и бросить вызов этому
«Убить адъютанта или действительно оставить всё как есть?» — вот вопрос, который не давал ему покоя всю дорогу. Он с злостью подумал о том, какое удовольствие он получил бы, увидев испуг этого маленького и хрупкого, но гордого человека под дулом его пистолета, а затем с удивлением почувствовал, что из всех известных ему людей он больше всего хотел бы иметь своим другом именно этого адъютанта, которого он так ненавидел.





 ГЛАВА VIII

На следующий день после того, как Ростов навестил Бориса, состоялся смотр австрийских и русских войск, как только что прибывших из России, так и
те, кто воевал под началом Кутузова. Два императора,
русский со своим наследником царевичем и австрийский с
эрцгерцогом, осмотрели восьмидесятитысячную армию союзников.

С раннего утра нарядные чистые войска были в движении, выстраиваясь
на поле перед крепостью. Теперь тысячи ног и штыков двигались и останавливались по команде офицеров, поворачивались с развевающимися знамёнами, выстраивались в ряды и разворачивались вокруг других подобных масс пехоты в другой форме. Теперь был слышен ритмичный бой барабанов.
Стук копыт и звон шпор напоказной кавалерии в синих, красных и зелёных мундирах с галунами, с щеголеватыми музыкантами впереди, восседающими на вороных, чалых или серых лошадях; затем, с медным грохотом отполированных блестящих пушек, которые дрожали на лафетах, и с запахом пороха, появилась артиллерия, которая пробралась между пехотой и кавалерией и заняла назначенную позицию. Не только генералы в парадной форме с тонкими или толстыми талиями, втянутыми до предела, с покрасневшими шеями, зажатыми в тугих воротниках, но и
Все, кто был одет в шарфы и все эти украшения, не только элегантные офицеры с намасленными волосами, но и каждый солдат со свежевымытым и выбритым лицом, с оружием, начищенным до блеска, и каждая лошадь, ухоженная так, что её шкура блестела, как атлас, а каждая прядь её мокрой гривы лежала гладко, — все чувствовали, что происходит нечто важное и торжественное. Каждый генерал и каждый солдат осознавали собственную незначительность, понимали, что они всего лишь капля в море людей, и в то же время чувствовали свою силу как часть этого огромного целого.

С раннего утра и напряженной деятельности и началась работа и по десять
часа все было приведено в должный порядок. Ряды тянулись
на обширное поле. Вся армия была растянута в три линии:
впереди кавалерия, за ней артиллерия, а за ней снова
пехота.

Между каждыми двумя линиями войск было оставлено пространство, похожее на улицу. Три части этой армии резко отличались друг от друга:
боевая армия Кутузова (с Павлоградским полком на правом фланге);
те, кто недавно прибыл из России, — как гвардейцы, так и полки
линия; и австрийские войска. Но все они стояли в одних и тех же рядах,
под одним командованием и в одинаковом порядке.

Как ветер по листьям, пробежал возбуждённый шёпот: «Они идут!
Они идут!» Послышались встревоженные голоса, и по всем войскам прокатилась волна последней подготовки.

Со стороны Ольмюца, прямо перед ними, показалась группа приближающихся солдат. И в этот момент, несмотря на безветренную погоду, лёгкий порыв ветра, пронёсшийся над армией, слегка всколыхнул вымпелы на копьях и развернутые штандарты, затрепетавшие на древках.
Казалось, что этим едва заметным движением армия выражала свою радость по поводу приближения императоров. Послышался чей-то крик:
«Смотреть прямо перед собой!» Затем, словно пение петухов на рассвете, этот крик повторился с разных сторон, и все замолчали.

В гробовой тишине был слышен только топот лошадей. Это были императорские свиты. Императоры подъехали к флангу, и трубы первого кавалерийского полка заиграли общий марш. Казалось, что играют не трубачи, а сама армия
Сам город, радуясь приближению императоров, естественно, зазвучал музыкой. Среди этих звуков отчётливо слышался только юный добрый голос императора
Александра. Он произнёс приветственную речь, и первый полк взревел «Ура!» так оглушительно, непрерывно и радостно, что сами солдаты испугались своей многочисленности и необъятной силы, которую они представляли.

Ростов, стоявший в первых рядах кутузовской армии, к которой первым подошёл царь, испытывал то же чувство, что и всякий другой солдат в этой армии: чувство самоотвержения, гордое сознание
мощь и страстное влечение к тому, кто был причиной этого триумфа.

 Он чувствовал, что по одному слову этого человека вся эта огромная масса (а он сам был в ней ничтожным атомом) пойдёт в огонь и воду, совершит преступление, умрёт или совершит подвиг высочайшего героизма, и поэтому он не мог не дрожать, и его сердце замирало в ожидании этого слова.

 «Ура! Ура!» «Ура!» — гремело со всех сторон, один полк за другим приветствовал царя звуками марша, а затем...
«Ура!»... Затем общий марш, и снова «Ура! Ура!»
Он становился всё громче и насыщеннее, сливаясь в оглушительный рёв.

 Пока царь не дошёл до него, каждый полк в своей тишине и неподвижности казался безжизненным телом, но как только он приблизился, они ожили, и их грохот присоединился к рёву всей линии, вдоль которой он уже прошёл. Сквозь ужасный и оглушительный рёв этих голосов,
среди квадратных масс войск, стоявших неподвижно, словно окаменевших,
сотни всадников, составлявших отряды, двигались небрежно, но
симметрично и, главное, свободно, а перед ними шли двое мужчин —
Императоры. На них было сосредоточено безраздельное, напряжённое и страстное внимание всей этой массы людей.


Красивый молодой император Александр в мундире Конной
гвардии, в треуголке с опущенными полями, с приятным лицом и звучным, хотя и не громким голосом, привлекал всеобщее внимание.


Ростов стоял недалеко от трубачей и своим зорким взглядом узнал царя и следил за его приближением. Когда он подошёл на расстояние двадцати шагов и Николас смог отчётливо разглядеть каждую деталь его красивого, счастливого молодого лица, он почувствовал нежность
и экстаз, подобного которому он никогда прежде не испытывал. Каждая черта и каждое движение царя казались ему очаровательными.

Остановившись перед павлоградцами, царь сказал что-то по-французски австрийскому императору и улыбнулся.

Увидев эту улыбку, Ростов невольно улыбнулся сам и почувствовал ещё более сильное прилив любви к своему государю. Он страстно желал как-нибудь проявить эту любовь
и, зная, что это невозможно, готов был заплакать. Царь
позвал полковника полка и сказал ему несколько слов.

“О Боже, что было бы со мной, если бы Император заговорил со мной?”
"Я бы умер от счастья!" - подумал Ростов. ”Я бы умер от счастья!"

Царь также обратился к офицерам: “Я благодарю вас всех, господа, я
благодарю вас от всего сердца”. Для Ростова каждое слово звучало как
глас с небес. С какой радостью он немедленно умер бы за своего царя!

“Ты заслужил Георгиевские штандарты и будешь достоин их"
.

“О, умереть, умереть за него”, - подумал Ростов.

Царь сказал что-то ещё, чего Ростов не расслышал, и солдаты, напрягая голоса, закричали «Ура!»

Ростов тоже, наклонившись над седлом, закричал «Ура!» изо всех сил
Он мог бы, чувствуя, что этим криком он хочет причинить себе боль, хотя бы для того, чтобы в полной мере выразить свой восторг.

Царь на несколько минут остановился перед гусарами, словно в нерешительности.

«Как может император колебаться?» — подумал Ростов, но затем даже эта нерешительность показалась ему величественной и чарующей, как и всё, что делал царь.

Это колебание длилось всего мгновение. Нога царя в узком остром сапоге, который был тогда в моде, коснулась паха гнедой кобылы с коротким хвостом.
Он натянул поводья рукой в белой перчатке и сказал:
Он тронулся в путь в сопровождении беспорядочно колышущегося моря адъютантов.
 Он отъезжал всё дальше и дальше, останавливаясь у других полков, пока, наконец, Ростову не стали видны только его белые плюмажи среди свиты, окружавшей императоров.

 Среди свитских Ростову показался Болконский, лениво и небрежно восседавший на коне. Ростов вспомнил вчерашнюю ссору с Болконским.
Ему представился вопрос, стоит ли ему вызывать Болконского на дуэль.
 «Конечно, нет!» — подумал он теперь.  «Стоит ли думать или говорить об этом в такой момент? В такое время»
Любовь, такой восторг и самопожертвование — что значат все наши ссоры и обиды? Я всех люблю и всех прощаю».

 Когда император проехал почти мимо всех полков, войска начали церемониальный марш.
Ростов на Бедуине, недавно купленном у Денисова, тоже проехал мимо, в хвосте своего эскадрона, то есть один и на виду у императора.

Не успев добраться до него, Ростов, который был превосходным наездником, дважды пришпорил
Бедуина и успешно пустил его эффектной рысью, на которую конь переходил в возбуждённом состоянии. Наклонив покрытую пеной морду к груди, конь
Бедуин, вытянув хвост, словно тоже чувствуя на себе взгляд императора,
прошел мимо, высоко и грациозно поднимая ноги, как будто летел по воздуху, не касаясь земли.


Сам Ростов, заложив ноги за спину и втянув живот и чувствуя себя одним целым с лошадью,
проехал мимо императора с нахмуренным, но блаженным лицом, «как бесовской дух», по выражению Денисова.

— Отличные ребята, Павлоградцы! — заметил император.

 «Боже мой, как бы я был счастлив, если бы он приказал мне сейчас прыгнуть в огонь!» — подумал Ростов.

Когда смотр закончился, вновь прибывшие офицеры, а также
Офицеры Кутузова, собрались группами и начали говорить о наградах,
об австрийцах и их форме, об их строю, об
Бонапарт, и как плохо в последних жил бы сейчас, особенно если
Эссен корпуса прибыли и Пруссия приняли нашу сторону.

Но говорят в каждой группе были в основном об императоре Александре. Его
каждое слово и движение было описано с восторгом.

У всех них было только одно желание: как можно скорее выступить против врага под командованием императора.  Под командованием самого императора
они не могли не победить никого, кого бы это ни касалось: так думали
Ростов и большинство офицеров после смотра.

Тогда все были более уверены в победе, чем если бы выиграли два сражения.






ГЛАВА IX

На следующий день после обзора, Bor;s, в своей лучшей форме и с его
наилучшие пожелания товарищ Берга на успех, поехал в Olm;tz, чтобы увидеть
Болконский, желая воспользоваться его дружелюбием и получить для себя
самый лучший пост, какой только мог, — предпочтительно адъютанта какого-нибудь
важного лица, — должность в армии, которая казалась ему наиболее привлекательной.
«Хорошо Ростову, у которого отец присылает по десяти тысяч
рублей в год, рассуждать о том, что не хочется подличать и быть
чьим-то лакеем, а мне, у которого нет ничего, кроме моих мозгов,
нужно делать карьеру, и я не должен упускать возможности, а должен
воспользоваться ими!» — размышлял он.

В тот день он не нашёл принца Эндрю в Ольмюце, но вид города, где располагались штаб-квартира и дипломатический корпус, а также жили два императора со своими свитами, домочадцами и дворами, только усилил его желание принадлежать к этому высшему миру.

Он никого не знал, и, несмотря на его щегольскую гвардейскую форму, все эти высокопоставленные особы, проезжавшие по улицам в своих элегантных экипажах, с их плюмажами, лентами и медалями, как придворные, так и военные, казались ему, ничтожному гвардейскому офицеру, настолько выше его, что они не только не желали, но и просто не могли знать о его существовании.  В резиденции главнокомандующего
Кутузов, у которого он спрашивал о Болконском, все адъютанты и даже ординарцы смотрели на него так, словно хотели внушить ему, что
туда постоянно приезжало много таких офицеров, как он, и все они были одинаково противны. Несмотря на это, а скорее благодаря этому, на следующий день, 15 ноября, после обеда он снова отправился в Ольмюц и, войдя в дом, где жил Кутузов, спросил Болконского. Князь
Эндрю был дома, и Бориса провели в большой зал, который, вероятно, раньше использовался для танцев, но теперь в нём стояли пять кроватей и разная мебель: стол, стулья и клавикорд. Один из адъютантов, сидевший за столом в персидском халате, что-то писал.
Другой, румяный, дородный Несвицкий, лежал на кровати, заложив руки за голову, и смеялся с офицером, который сел рядом с ним. Третий играл на клавикордах венский вальс, а четвёртый, лёжа на клавикордах, напевал мелодию. Болконского там не было. Ни один из этих господ не изменил своего положения, увидев Бориса. Тот, кто писал
и к кому обратился Борис, сердито обернулся и сказал, что Болконский
на дежурстве и что ему нужно пройти через левую дверь в приёмную,
если он хочет его видеть. Борис поблагодарил его и пошёл
в приёмной, где он застал около десяти офицеров и генералов.

 Когда он вошёл, князь Андрей, презрительно опустив глаза (с тем особенным выражением вежливой усталости, которое ясно говорит: «Если бы не мой долг, я бы с тобой ни минуты не стал разговаривать»), слушал старого русского генерала с орденами, который стоял очень прямо, почти на цыпочках, с подобострастным выражением на багряном лице и что-то докладывал.

— Что ж, тогда будьте добры подождать, — сказал принц Эндрю генералу по-русски с французской интонацией, которой он подражал
когда он хотел сказать что-то пренебрежительное и заметил Бориса, князь
Андрей, не обращая больше внимания на генерала, который бежал за ним, умоляя сказать что-нибудь ещё, кивнул и повернулся к нему с весёлой улыбкой.

В этот момент Борис ясно осознал то, о чём уже догадывался:
в армии, помимо субординации и дисциплины, предписанных военным
кодексом, который был знаком ему и другим солдатам полка, существовала
другая, более важная субординация, которая заставляла этого чопорного,
багрового генерала почтительно ждать, пока капитан принц Андрей,
свое удовольствие, решил пообщаться с лейтенантом Drubetsk;y. Более
никогда не был Bor;s решил служить в будущем, а не в соответствии с письменным
код, но при этом неписаный закон. Теперь он чувствовал, что уже одним тем, что его
рекомендовали князю Андрею, он поднялся выше генерала,
который на фронте имел власть уничтожить его, гвардейского лейтенанта
. Князь Андрей подошел к нему и взял его за руку.

“Мне очень жаль, что вы не застали меня вчера. Я весь день возился с немцами.
Мы с Вейротером отправились осматривать позиции.
Когда немцы начинают быть точными, этому нет конца!»

 Борис улыбнулся, как будто понял, на что намекал князь Андрей.
Это было общеизвестно. Но он впервые услышал
имя Вейротера или даже термин «диспозиция».

 «Ну что ж, мой дорогой, ты всё ещё хочешь быть адъютантом? Я как раз думал о тебе».

— Да, я думал, — Борис почему-то покраснел, — попросить главнокомандующего. Он получил письмо от
князя Курагина обо мне. Я только хотел спросить, потому что боюсь, что гвардия не будет в деле, — добавил он как бы извиняясь.

— Хорошо, хорошо. Мы это обсудим, — ответил принц Эндрю.
 — Только позвольте мне уладить дела этого джентльмена, и я буду в вашем распоряжении.

Пока принц Эндрю ходил докладывать о генерале с багровым лицом, этот джентльмен — очевидно, не разделявший представлений Бориса о преимуществах неписаного кодекса субординации — так пристально смотрел на дерзкого лейтенанта, который помешал ему закончить то, что он хотел сказать адъютанту, что Борис почувствовал себя неловко. Он отвернулся и стал нетерпеливо ждать возвращения принца Эндрю из кабинета главнокомандующего.

“ Видите ли, мой милый, я думал о вас, ”
сказал князь Андрей, когда они вошли в большую комнату, где стояли
клавикорды. “ Тебе нет смысла идти к главнокомандующему.
Он сказал бы много приятных вещей, пригласил бы тебя на ужин” (“Это
было бы неплохо с точки зрения неписаного кодекса”, - подумал Борис),
“но больше из этого ничего бы не вышло. Скоро здесь будет целый батальон
американских адъютантов! Но вот что мы сделаем: у меня есть
хороший друг, генерал-адъютант и отличный парень, князь
Долгоруков; и хотя вы, возможно, этого не знаете, дело в том, что сейчас
Кутузов со своим штабом и все мы ничего не значим. Теперь все сосредоточено вокруг императора. Так что мы поедем к Долгорукову; мне все равно нужно туда, и я уже говорил с ним о тебе. Посмотрим, не сможет ли он пристроить тебя к себе или найти для тебя место поближе к солнцу.

 Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему нужно было направить молодого человека и помочь ему добиться успеха в жизни. Под предлогом оказания помощи
другому человеку, которую он из гордости никогда бы не принял для себя, он поддерживал связь с кругом людей, которые добиваются успеха и
Это его и привлекло. Он с готовностью поддержал Бориса и отправился с ним к Долгорукову.


Был уже поздний вечер, когда они вошли во дворец в Ольмюце, где находились императоры и их свита.


В тот же день состоялось военное совещание, в котором приняли участие все члены Гофкригсрата и оба императора. На этом совете, вопреки
мнению старых генералов Кутузова и князя Шварценберга, было
принято решение немедленно выступить и дать бой Бонапарту.
Военный совет только что закончился, когда князь Андрей в сопровождении
Борис прибыл во дворец, чтобы найти Долгорукова. Все в
штабе всё ещё находились под впечатлением от дневного совета, на котором
победила партия молодых. Голоса тех, кто советовал
отложить наступление и подождать чего-то ещё, прежде чем идти вперёд,
были полностью заглушены, а их аргументы опровергнуты столь убедительными
доказательствами преимуществ нападения, что то, что обсуждалось на совете, — предстоящая битва и победа, которая, несомненно, будет одержана, — казалось уже не будущим, а прошлым.
Все преимущества были на нашей стороне. Наши огромные силы, несомненно превосходившие силы Наполеона, были сосредоточены в одном месте.
Войска, воодушевлённые присутствием императоров, жаждали действий. Стратегическая позиция, на которой должны были развернуться боевые действия, была хорошо знакома австрийскому генералу Вейротеру: по счастливой случайности австрийская армия в прошлом году проводила манёвры на тех самых полях, где теперь предстояло сразиться с французами. Соседняя местность была изучена и подробно отображена на картах, а Бонапарт, явно ослабленный, ничего не предпринимал.

Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что
вернулся с совета, усталый и измученный, но нетерпеливый и гордый
одержанной победой. Князь Андрей представил своего
протеже, но князь Долгоруков вежливо и крепко пожал ему руку
ничего не сказал Борису и, очевидно, не мог подавить своих мыслей
которые в тот момент занимали его больше всего, обратился к князю Андрею
по-французски.

“ Ах, мой дорогой друг, какую битву мы выиграли! Даст Бог, чтобы
то, что из этого выйдет, было таким же победоносным! Однако, дорогая
Друг мой, — сказал он резко и взволнованно, — я должен признаться, что был несправедлив к австрийцам и особенно к Вейротеру.
Какая точность, какая скрупулёзность, какое знание местности, какая предусмотрительность на случай любого развития событий, любой возможности, вплоть до мельчайших деталей! Нет, мой дорогой друг, невозможно было придумать условия лучше, чем те, что у нас есть.
Это сочетание австрийской точности с русской доблестью — чего ещё можно желать?»

— Значит, атака точно состоится? — спросил Болконский.

 — И знаешь, мой дорогой, мне кажется, что Бонапарт
решительно сбился с пути, ты же знаешь, что сегодня от него пришло письмо для императора». Долгоруков многозначительно улыбнулся.

 «Да? И что же он написал?» — спросил Болконский.

 «Что он мог написать? Тра-ди-ри-ди-ра и так далее... просто чтобы выиграть время.
 Говорю тебе, он в наших руках, это точно!» Но что было самым забавным, — продолжил он с внезапным добродушным смехом, — так это то, что мы не могли придумать, как обратиться в ответ! Если не как к «консулу» и, конечно, не как к «императору», то, как мне казалось, следовало обратиться к «генералу Бонапарту».

— Но между тем, чтобы не признавать его императором, и тем, чтобы называть его генералом Бонапартом, есть разница, — заметил Болконский.

— Вот именно, — быстро перебил Долгоруков, смеясь.
— Вы знаете Билибина — он очень умный человек. Он предложил обращаться к нему как к «узурпатору и врагу человечества».

Долгоруков весело рассмеялся.

— Только это? — сказал Болконский.

«И всё-таки именно Билибин нашёл подходящую форму для обращения. Он мудрый и сообразительный парень».

«Что же это было?»

«К главе французского правительства... Au chef du gouvernement
— По-французски, — сказал Долгоруков с серьёзным удовлетворением. — Хорошо, не правда ли?

 — Да, но ему это очень не понравится, — сказал Болконский.

 — О да, очень! Мой брат знает его, он не раз обедал с ним — с нынешним императором — в Париже и говорит мне, что никогда не встречал более хитрого и тонкого дипломата — ну, знаете, сочетание французской ловкости и итальянской актёрской игры! Вы знаете историю о нём и графе Маркове? Граф Марков был единственным человеком, который знал, как с ним обращаться. Вы знаете историю о носовом платке? Это восхитительно!

И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю
Андрею, рассказывал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посла,
нарочно уронил перед ним платок и стоял, глядя на Маркова, вероятно, ожидая, что Марков поднимет его, и как
Марков тут же уронил свой платок рядом с платком Бонапарта и поднял его, не прикоснувшись к платку Бонапарта.

«Восхитительно!» — сказал Болконский. — Но я пришёл к вам, князь, как проситель от имени этого молодого человека. Видите ли...
— Но прежде чем князь Андрей успел договорить, вошёл адъютант и позвал
Долгорукова к императору.

— О, какая досада, — сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князю Андрею и Борису. — Вы знаете, я был бы очень рад сделать всё, что в моих силах, и для вас, и для этого милого молодого человека. Он снова пожал руку Борису с выражением добродушного, искреннего и оживлённого веселья. — Но, видите ли... в другой раз!

Бориса воодушевляла мысль о том, что он так близок к высшим силам,
как он чувствовал себя в тот момент. Он осознавал, что здесь
он соприкасается с источниками, приводящими в движение огромные
Он следил за движениями толпы, в которой чувствовал себя крошечным, послушным и незначительным атомом. Они вышли вслед за князем Долгоруковым в коридор и встретили — выходящим из двери кабинета императора, через которую вошел Долгоруков, — невысокого мужчину в штатском с умным лицом и резко выступающей челюстью, которая, не портя его лица, придавала ему особую живость и подвижность.
Этот невысокий мужчина кивнул Долгорукову как близкому другу и пристально посмотрел на князя Андрея, направляясь прямо к нему.
очевидно, ожидая, что он поклонится или уступит ему дорогу. Принц Андрей не сделал ни того, ни другого: на его лице появилась враждебность, и другой мужчина отвернулся и пошёл дальше по коридору.


— Кто это был? — спросил Борис.


— Это один из самых выдающихся, но для меня самых неприятных людей — министр иностранных дел, князь Адам Чарторыйский... Именно такие люди, как он, решают судьбы народов, — добавил Болконский со вздохом, который он не смог сдержать, когда они выходили из дворца.


На следующий день армия начала свой поход, который продлился до самого сражения при
После Аустерлица Борис не смог снова встретиться ни с князем Андреем, ни с Долгоруковым
и некоторое время оставался в Измайловском полку.





ГЛАВА X

На рассвете шестнадцатого ноября эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов и который входил в отряд князя Багратиона, выступил с того места, где он ночевал, и двинулся вперёд, в бой, как было условлено, и, пройдя позади других колонн около двух третей мили, остановился на большой дороге. Ростов видел казаков, а затем первый и второй эскадроны гусар и пехоту
Батальоны и артиллерия проходят мимо и движутся вперёд, а затем проезжают генералы Багратион и Долгоруков со своими адъютантами. Весь страх перед боем, который он испытывал, как и прежде, вся внутренняя борьба с этим страхом, все мечты о том, чтобы отличиться как настоящий гусар в этом сражении, были напрасны. Их эскадрон оставался в резерве, и Николай Ростов провёл этот день в унынии и подавленном состоянии. В девять утра он услышал впереди стрельбу и
крики "ура" и увидел, как возвращали раненых (их не было
многие из них), и, наконец, он увидел, как появился целый отряд французской
кавалерии в сопровождении сотни казаков. Очевидно,
роман был окончен и, хоть и не большой, был их успешного взаимодействия.
Вернувшиеся солдаты и офицеры говорили о блестящей победе, о
занятии города Вишау и пленении целой французской
эскадрильи. После резкого ночного заморозка день выдался ясным и солнечным.
Весёлый блеск этого осеннего дня соответствовал известию о победе, которое передавалось не только рассказами тех, кто побывал
участвуя в нем, но также и по радостному выражению лиц солдат,
офицеров, генералов и адъютантов, когда они проходили мимо уходящего или
приближающегося Ростова. И Николас, напрасно переживший весь ужас, который
предшествует битве, и проведший этот счастливый день в бездействии, был еще
более подавлен.

“Подойди сюда, Войтов. Давайте уменьшимся, чтобы уменьшить наш гвеф!” - кричали
Денисов, устроившийся на обочине с фляжкой и закуской.

 Офицеры собрались вокруг Денисова, ели и разговаривали.

 «Вот! Привезли ещё!» — крикнул один из офицеров.
указывая на пленного французского драгуна, которого вели пешком двое казаков.

Один из них вёл под уздцы прекрасного крупного французского коня, которого он отобрал у пленника.

— Продайте нам этого коня! — крикнул Денисов казакам.

— Как изволите, ваша честь!

 Офицеры встали и окружили казаков и их пленника.
Французским драгуном был молодой эльзасец, говоривший по-французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, его лицо покраснело, и, услышав французскую речь, он тут же заговорил с офицерами.
Он обращался то к одному, то к другому. Он сказал, что его бы не взяли, что это не его вина, а капрала, который послал его за попонами, хотя он и говорил ему, что там русские.
 И при каждом слове он добавлял: «Но не обижайте мою лошадку!» — и гладил животное. Было ясно, что он не совсем понимал, где находится. Теперь он извинился за то, что попал в плен, и, представляя себя перед своими офицерами, настаивал на своей солдатской дисциплине и усердии на службе. Он привёл с собой в нашу
арьергард сохранял всю свежесть атмосферы французской армии, которая была так чужда нам.

Казаки продали лошадь за два золотых, и Ростов, который теперь, получив деньги, был самым богатым из офицеров, купил её.

«Только не бейте мою лошадку!» — добродушно сказал эльзасец Ростову, когда животное передали гусару.

Ростов с улыбкой успокоил драгуна и дал ему денег.

«Эскадрон! Эскадрон!» — сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы заставить его идти дальше.

«Государь! Государь!» — вдруг послышалось среди гусар.

Все бросились бежать и суетиться, и Ростов увидел, как по дороге позади него показалось несколько всадников с белыми плюмажами на шляпах.  Через мгновение все
были на своих местах и ждали.

  Ростов не помнил, как добежал до своего места и вскочил на лошадь.
  Мгновенно исчезло его сожаление о том, что он не в бою, и уныние среди людей, от которых он устал. Мгновенно исчезли все мысли о себе. Он был счастлив от того, что находится так близко к императору.
 Он чувствовал, что эта близость сама по себе компенсирует ему тот день, который он потерял.
 Он был счастлив, как влюблённый, когда наступает долгожданный момент
приближается встреча. Не смея оглянуться и не оглядываясь, он
в экстазе ощущал его приближение. Он чувствовал это не только по
звуку копыт приближающейся кавалькады, но и потому, что по мере его
приближения всё вокруг становилось ярче, радостнее, значительнее и
праздничнее. Всё ближе и ближе подходило к Ростову это солнце,
озаряющее всё вокруг лучами мягкого и величественного света, и он уже чувствовал себя окутанным этими лучами, он слышал его голос, этот добрый, спокойный и величественный голос, который был так прост! И словно в согласии с
По ощущениям Ростова, воцарилась гробовая тишина, сквозь которую был слышен голос императора.

«Павлоградские гусары?» — спросил он.

«Резерв, ваше величество!» — ответил голос, очень человечный по сравнению с тем, который сказал: «Павлоградские гусары?»

Император поравнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было
ещё прекраснее, чем три дня назад на смотре. Оно
сияло такой радостью и молодостью, такой невинной молодостью, что казалось, будто перед нами четырнадцатилетний мальчик, и всё же это было лицо величественного императора. Небрежно осматривая эскадру, он
Взгляд императора встретился со взглядом Ростова и задержался на нём не более чем на две секунды. Понимал ли император, что происходило в
душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понимает),
во всяком случае, его светло-голубые глаза около двух секунд смотрели в
лицо Ростова. Из них лился мягкий, нежный свет. Затем он вдруг поднял брови, резко тронул лошадь левой ногой и поскакал дальше.


Младший император не мог сдержать своего желания присутствовать на битве и, несмотря на возражения придворных, в двенадцать часов
в час дня покинул третью колонну, с которой был, и поскакал в сторону авангарда. Прежде чем он догнал гусар, несколько
адъютантов встретили его с известием об успешном исходе боя.

 Это сражение, состоявшее в захвате французского эскадрона, было представлено как блестящая победа над французами, и поэтому император и вся армия, особенно пока над полем боя висел дым, верили, что французы потерпели поражение и отступают не по своей воле. Через несколько минут после того, как император проехал мимо, дивизии «Павлоград» был отдан приказ наступать. В Вишау
В самом деле, в этом маленьком немецком городке Ростов снова увидел императора. На рыночной площади, где перед приездом императора шла довольно ожесточённая перестрелка, лежало несколько убитых и раненых солдат, которых не успели убрать. Император в окружении свиты, состоявшей из офицеров и придворных, ехал верхом на гнедой кобыле с коротким хвостом.
Это была не та лошадь, на которой он ездил во время смотра.
Наклонившись вбок, он изящным движением поднес к глазам золотой лорнет и посмотрел на лежавшего ничком солдата с окровавленной непокрытой головой.
Раненый солдат был настолько грязен, неопрятен и отвратителен, что его близость к императору шокировала Ростова.  Ростов видел, как довольно округлые плечи императора вздрогнули, словно по ним пробежала холодная дрожь, как его левая нога судорожно застучала шпорой по боку лошади и как хорошо обученная лошадь равнодушно огляделась по сторонам и не шелохнулась. Адъютант спешился и поднял солдата под руки, чтобы уложить его на принесённые носилки. Солдат застонал.

 «Аккуратнее, аккуратнее! Неужели нельзя сделать это поаккуратнее?» — сказал император
очевидно, страдая больше, чем умирающий солдат, он ускакал прочь.

Ростов видел, как глаза императора наполнились слезами, и слышал, как он, уезжая, сказал Чарторижскому: «Какая ужасная вещь война: какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!»

Войска авангарда расположились перед Вишау, в пределах видимости вражеских позиций, которые весь день отступали под нашим натиском, почти не стреляя. Авангарду была объявлена благодарность императора, обещаны награды, а солдаты получили двойной паёк
водка. Костры потрескивали, и солдатские песни звучали ещё веселее, чем накануне. Денисов праздновал
получение звания майора, а Ростов, который уже достаточно
выпил, в конце застолья провозгласил тост за здоровье государя.
«Не государя императора, как говорят на официальных обедах, —
сказал он, — а за здоровье нашего государя, этого доброго,
очаровательного и великого человека!» Давайте выпьем за его здоровье и за неминуемое поражение французов!


 «Если бы мы сражались раньше, — сказал он, — не давая французам пройти, как
в Шенграберне, чего бы нам только не сделать сейчас, когда он на фронте? Мы
Все с радостью умрем за него! Не так ли, господа? Возможно, я не совсем правильно говорю
Я много выпил, но именно так я себя и чувствую, и
вы тоже! За здоровье Александра Первого! Ура!”

“Ура!” - раздались восторженные голоса офицеров.

И старый кавалерийский капитан Кирстен кричал с энтузиазмом и не менее искренне, чем двадцатилетний Ростов.


Когда офицеры осушили свои бокалы и разбили их, Кирстен наполнил их снова и, в рубашке и бриджах, с бокалом в руке подошёл к
Солдаты собрались у костров, и он, с длинными седыми усами и обнажённой грудью,
стоял в величественной позе в свете костра, размахивая поднятой рукой.

«Ребята! За нашего государя, императора, и за победу над нашими врагами! Ура!» — воскликнул он своим лихим гусарским баритоном.

Гусары столпились вокруг и от души ответили громкими криками.

Поздно вечером, когда все разошлись, Денисов своей короткой рукой похлопал Ростова по плечу.

«В походе не в кого влюбиться, так он влюбился
— Я влюблён в царя, — сказал он.

 — Денисов, не смей шутить! — вскрикнул Ростов. — Это такое высокое, прекрасное чувство, такое...

 — Я верю, верю, друг мой, и разделяю и люблю...

 — Нет, ты не понимаешь!

И Ростов встал и пошёл бродить между кострами, мечтая о том,
каким счастьем было бы умереть — не спасая жизнь императора
(он даже не смел мечтать об этом), а просто умереть у него на
глазах. Он действительно был влюблён в царя, в славу русского
оружия и в надежду на будущий триумф. И он был не единственным, кто
испытайте это чувство в те памятные дни, предшествовавшие битве при Аустерлице: девять десятых солдат русской армии тогда были влюблены, хотя и не так страстно, в своего царя и славу русского оружия.





 ГЛАВА XI
На следующий день император остановился в Вишау, и его врача Вильерса неоднократно вызывали к нему. В штабе и среди войск, находившихся поблизости, распространились слухи о том, что император нездоров. Он ничего не ел и плохо спал той ночью, как рассказывали его близкие. Причина этого
Недуг был вызван сильным впечатлением, которое произвело на его чувствительную натуру зрелище убитых и раненых.

 На рассвете семнадцатого числа французский офицер, прибывший с белым флагом и потребовавший аудиенции у российского императора, был доставлен в Вишау с наших аванпостов. Этим офицером был Савари.
Император только что заснул, поэтому Савари пришлось ждать. В полдень
его приняли у императора, а через час он отправился с
князем Долгоруковым на передовой пост французской армии.

Ходили слухи, что Савари отправили с предложением Александру
встреча с Наполеоном. К радости и гордости всей армии, в личной встрече было отказано, и вместо государя князь
Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен с Савари для переговоров с Наполеоном, если, вопреки ожиданиям, эти переговоры были вызваны искренним желанием заключить мир.

Ближе к вечеру Долгоруков вернулся, сразу же отправился к царю и долго оставался с ним наедине.

18 и 19 ноября армия продвинулась на два дневных перехода, и аванпосты противника после непродолжительного боя
Отряд солдат отступил. С полудня 19-го числа в высших армейских кругах началась бурная деятельность, которая продолжалась до утра 20-го, когда произошло памятное сражение при Аустерлице.

 До полудня 19-го числа вся эта деятельность — оживлённые разговоры, беготня туда-сюда и отправка адъютантов — ограничивалась штабом императора. Но во второй половине того дня эта деятельность вышла за его пределы.
Штаб Кутузова и штабы командиров колонн.
 К вечеру адъютанты разнесли эту новость по всем концам и частям
армия, и в ночь с 19 на 20 число все восемьдесят тысяч союзных войск поднялись со своих бивуаков под гул голосов, и армия, качнувшись, двинулась вперёд единой огромной массой длиной в шесть миль.


Сосредоточенная деятельность, начавшаяся утром в императорском
штабе и положившая начало всему последующему движению, была подобна
первому движению главного колеса больших башенных часов. Одно колесо медленно сдвинулось с места, за ним пришло в движение другое, а затем и третье.
И колёса начали вращаться всё быстрее и быстрее, а рычаги и зубчатые колёса —
Работайте, играйте, выскакивайте, а стрелки пусть движутся с
регулярной скоростью в результате всей этой активности.

 Как в механизме часов, так и в механизме военной машины однажды
полученный импульс приводит к конечному результату; и так же
равнодушно бездействуют до тех пор, пока движение не передастся
им, те части механизма, до которых импульс ещё не дошёл. Колёса скрипят на осях, когда зубья входят в зацепление, а вращающиеся шкивы жужжат от скорости движения, но
Соседнее колесо такое же тихое и неподвижное, как будто оно готово
оставаться в таком положении сто лет; но наступает момент, когда рычаг
задевает его, и, повинуясь толчку, колесо начинает скрипеть и присоединяется
к общему движению, результат и цель которого ему неведомы.

Точно так же, как в часах результатом сложного движения бесчисленных шестерёнок и шкивов является медленное и равномерное движение стрелок, показывающих время, результатом всей сложной человеческой деятельности 160 000 русских и французов — всех их страстей, желаний,
Раскаяние, унижения, страдания, вспышки гордости, страха и
энтузиазма — и всё это из-за поражения в битве при Аустерлице,
так называемой битве трёх императоров, то есть из-за медленного
движения стрелки на циферблате человеческой истории.

 В тот день принц Эндрю был на дежурстве и постоянно находился при главнокомандующем.

В шесть часов вечера Кутузов отправился в штаб императора.
Пробыв у царя недолго, он пошёл к обер-гофмаршалу графу Толстому.

Болконский воспользовался возможностью зайти и узнать подробности
предстоящее действие Долгорукова. Он чувствовал, что Кутузов чем-то расстроен и недоволен и что в штабе им недовольны, а также что в штабе императора все относятся к нему как к человеку, который знает что-то, чего не знают другие: поэтому он хотел поговорить с Долгоруковым.

 «Ну, как дела, мой дорогой?» — сказал Долгоруков, который сидел за чаем с Билибиным. «Праздник состоится завтра. Как поживает твой старик? Не в духе?»

«Я бы не сказал, что он не в духе, но мне кажется, он хотел бы, чтобы его услышали».

«Но они слышали его на военном совете и услышат, когда он заговорит разумно. Но выжидать и ждать чего-то сейчас, когда Бонапарт больше всего боится генерального сражения, невозможно».

 «Да, вы его видели?» — сказал принц Эндрю. «Ну и каков Бонапарт? Какое он произвёл на вас впечатление?»

«Да, я видел его и убеждён, что он больше всего боится генерального сражения», — повторил Долгоруков, явно ценя этот общий вывод, к которому он пришёл после беседы с Наполеоном. «Если бы он не боялся сражения, зачем бы он просил об этом
интервью? Зачем вести переговоры и, главное, зачем отступать, если отступление противоречит его методам ведения войны? Поверьте мне, он боится,
боится генерального сражения. Его час настал! Запомните мои слова!»

«Но скажите мне, какой он, а?» — снова спросил принц Эндрю.

«Это человек в сером сюртуке, который очень хочет, чтобы я называл его «Ваше Величество», но, к его огорчению, не получил от меня титула! Вот какой он человек, и больше ничего», — ответил Долгоруков, с улыбкой оглядываясь на Билибина.

«Несмотря на моё огромное уважение к старому Кутузову, — продолжал он, — мы
должно быть, это были бы славные ребята, если бы мы подождали и таким образом дали ему
шанс сбежать или обмануть нас, теперь, когда он определенно у нас в руках
! Нет, мы не должны забывать Suv;rov и его правило—не ставить
себя в такое положение, чтобы подвергнуться нападению, но и сам атаковать. Поверьте мне
на войне энергия молодых людей часто указывает путь лучше, чем что-либо другое
опыт старых карателей.

“Но с какой позиции мы собираемся атаковать его?" Сегодня я был на передовых позициях, и невозможно сказать, где находятся его основные силы.
— сказал принц Эндрю.

Он хотел объяснить Долгорукову план нападения, который он сам разработал
.

“О, это все равно”, - быстро сказал Долгоруков и встал.
он расстелил на столе карту. “Все возможные варианты были предусмотрены.
Если он стоит перед Брунном...

И князь Долгоруков быстро, но невнятно объяснил Вейротеру
план флангового движения.

Принц Эндрю начал отвечать и излагать свой план, который мог бы быть не хуже плана Вейротера, если бы не тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только принц Эндрю начал
чтобы продемонстрировать недостатки последнего и достоинства своего плана,
князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.

«Однако нынче вечером у Кутузова будет военный совет;
ты можешь сказать всё это там», — заметил Долгоруков.

«Я так и сделаю», — сказал князь Андрей, отходя от карты.

— О чём вы беспокоитесь, господа? — сказал Билибин, который до этого с забавной улыбкой слушал их разговор и теперь, очевидно, был готов пошутить. — Принесёт ли завтрашний день
победа или поражение, слава нашего русского оружия обеспечена. Кроме вас,
Кутузов, ни один русский не командует колонной!
Командующими являются: герр генерал Вимпфен, граф де Ланжерон, принц де
Лихтенштейн, принц Гогенлоэ и, наконец, Пришприш, и так далее
как и все эти польские имена.

“Замолчи, злоречивый!” - сказал Долгоруков. “Это неправда;
сейчас есть двое русских, Милорадович и Дохтуров, и было бы
третий - граф Аракчеев, если бы у него не были слишком слабы нервы.

“Однако я думаю, что генерал Кутузов вышел”, - сказал принц
Андрей. «Желаю вам удачи и успеха, господа!» — добавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Билибину.

 По дороге домой князь Андрей не удержался и спросил Кутузова, который молча сидел рядом с ним, что он думает о завтрашнем сражении.

 Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и после паузы ответил:
«Я думаю, что битва будет проиграна, и я сказал об этом графу Толстому и попросил его передать это императору. Как вы думаете, что он ответил? «Но, мой дорогой генерал, я занят рисом и котлетами, занимайтесь военными делами».
разбирайтесь сами!» Да... Вот какой ответ я получил!»





 ГЛАВА XII
Вскоре после девяти часов вечера Вейротер отправился со своими планами в штаб Кутузова, где должно было состояться военное совещание. Все командиры колонн были вызваны к главнокомандующему, и все, кроме князя Багратиона, который отказался прийти, явились в назначенное время.

Вейротер, полностью контролировавший предстоящее сражение, своим рвением и энергичностью резко контрастировал с недовольным и сонным Кутузовым, который неохотно играл роль председателя.
президент военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе движения, которое уже стало неудержимым. Он был похож на лошадь, которая скачет вниз по склону, запряжённую в тяжёлую телегу. Он не знал, тянет ли он её или она его толкает, но мчался сломя голову, не успевая подумать о том, к чему может привести это движение. В тот вечер Вейротер дважды ходил на вражеский пикет, чтобы лично провести разведку, и дважды — к императорам, русскому и австрийскому, чтобы доложить и объяснить, а также в свой штаб, где он
диктовал диспозиции в Германии, и сейчас, сильно истощается, он приехал
в Kut;zov это.

Видимо, он был так занят, что даже забыл о вежливости к
главнокомандующий. Он перебивал его, говорил быстро и невнятно,
не глядя на человека, к которому обращался, и не отвечал на
задаваемые ему вопросы. Он был весь в грязи и выглядел жалким, усталым и рассеянным, хотя в то же время был высокомерен и уверен в себе.

Кутузов остановился в небольшом помещичьем замке недалеко от Остралица. В большой гостиной, которая стала штаб-квартирой главнокомандующего
В кабинете главнокомандующего собрались сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай и ждали только
князя Багратиона, чтобы начать совет. Наконец явился ординарец Багратиона
и сообщил, что князь не может присутствовать. Князь Андрей вошёл, чтобы сообщить об этом главнокомандующему, и, воспользовавшись
ранее данным ему Кутузовым разрешением присутствовать на совете, остался в комнате.

«Поскольку принц Багратион не придёт, мы можем начинать», — сказал
Вейротер, поспешно вставая со своего места и подходя к столу
на которой была разложена огромная карта окрестностей Брно.

 Кутузов, расстегнувший мундир так, что его толстая шея выпирала из воротника, словно стремясь вырваться на свободу, сидел, почти заснув, в низком кресле, симметрично положив свои пухлые старческие руки на подлокотники. Услышав голос Вейротера, он с усилием открыл свой единственный глаз.

 — Да, да, пожалуйста! «Уже поздно», — сказал он и, кивнув головой, опустил её и снова закрыл глаза.


Если сначала члены совета думали, что Кутузов притворяется спящим, то звуки, которые он издавал носом во время чтения, говорили об обратном.
Последующие события показали, что главнокомандующий в тот момент был поглощён гораздо более серьёзным делом, чем желание продемонстрировать своё презрение к диспозиции или чему-то ещё, — он удовлетворял непреодолимую человеческую потребность во сне. Он действительно спал. Вейротер, жестом человека, слишком занятого, чтобы терять время, взглянул на Кутузова и, убедившись, что тот спит, взял бумагу и громким монотонным голосом начал зачитывать диспозицию предстоящего сражения, название которой он тоже зачитал:

«Диспозиция для атаки на позиции противника за Кобельницем и Сокольницем, 30 ноября 1805 года».

Диспозиция была очень сложной. Она начиналась следующим образом:

«Поскольку левое крыло противника опирается на лесистые холмы, а его правое крыло простирается вдоль Кобельница и Сокольница за расположенными там прудами, в то время как мы, с другой стороны, нашим левым крылом значительно обходим его правое крыло с фланга, то нам выгодно атаковать последнее крыло противника, особенно если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, что позволит нам одновременно атаковать его с фланга и преследовать его на равнине между
Шлаппаниц и лес Туэрас, избегая ущелий Шлаппаница и Белловица, которые прикрывают фронт противника. Для достижения этой цели необходимо, чтобы... Первая колонна двигалась... Вторая колонна двигалась... Третья колонна двигалась...» и так далее, читайте
Вейротер.

Генералы, казалось, неохотно слушали эти сложные распоряжения.
Высокий светловолосый генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиной к стене, и смотрел на горящую свечу. Казалось, он не слушал и даже не хотел, чтобы думали, будто он слушает.  Прямо напротив Вейротера
С блестящими широко раскрытыми глазами, устремлёнными на него, и закрученными вверх усами, в военной позе, с разведёнными локтями, руками на коленях и приподнятыми плечами, сидел румяный Милорадович. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротеру, и отвел глаза только тогда, когда австрийский начальник штаба закончил читать. Затем Милорадович многозначительно оглядел остальных генералов.общ. Но никто не мог сказать, что значительный взгляд был ли он
согласился или не согласился и остался доволен или не с механизмами. Рядом
с Вейротером сидел граф Ланжерон, который с тонкой улыбкой, которая не сходила с
его типично южнофранцузского лица в течение всего времени чтения,
смотрел на свои тонкие пальцы, которые быстро крутили уголки книги
золотая табакерка, на которой был портрет. В середине одного из самых длинных предложений он перестал крутить в руках табакерку, поднял голову и с неприятной вежливостью, сквозившей в уголках его губ, произнёс:
Вейротер прервал его, желая что-то сказать. Но австрийский генерал, продолжая читать, сердито нахмурился и дёрнул локтями, как бы говоря: «Можешь высказать своё мнение позже, а сейчас будь добр, посмотри на карту и послушай». Ланжерон поднял глаза с выражением недоумения на лице, повернулся к Милорадовичу, словно ища у него объяснения, но, встретив его внушительный, но бессмысленный взгляд, печально опустил глаза и снова принялся вертеть в руках табакерку.

 «Урок географии!» — пробормотал он как бы про себя, но достаточно громко, чтобы его услышали.

Пшебышевский с почтительной, но достойной вежливостью поднес руку к уху, повернувшись к Вейротеру, и принял вид человека, поглощенного вниманием. Дохтуров, невысокий мужчина, сидел напротив Вейротера с усердным и скромным видом и, склонившись над расстеленной картой, добросовестно изучал расположение войск и незнакомую местность. Он несколько раз просил Вейротера повторить слова, которые он не расслышал, и сложные названия деревень. Вейротер подчинился, и Дохтуров записал их.


Когда чтение, продолжавшееся больше часа, закончилось, Ланжерон снова
Он поставил на стол свою табакерку и, не глядя ни на Вейротера, ни на кого-либо другого, начал говорить о том, как сложно осуществить такой план, в котором предполагается, что позиция противника известна, хотя на самом деле она может быть неизвестна, поскольку противник находится в движении.
Возражения Ланжерона были обоснованными, но было очевидно, что их главная цель состояла в том, чтобы показать генералу Вейротеру, который зачитывал свои распоряжения с такой самоуверенностью, словно обращался к школьникам, что ему приходится иметь дело не с глупцами, а с людьми, которые могут кое-чему научить его в военном деле.

Когда монотонный голос Вейротера умолк, Кутузов открыл глаз, как мельник, просыпающийся, когда прерывается усыпляющий его гул мельничного колеса. Он выслушал то, что сказал Ланжерон, как бы говоря:
«Так ты всё ещё занимаешься этим глупым делом!» Он быстро закрыл глаз и опустил голову ещё ниже.

Ланжерон, изо всех сил стараясь уязвить самолюбие Вейротера как автора военного плана, утверждал, что Бонапарт мог бы с лёгкостью
напасть на них, вместо того чтобы ждать нападения, и тем самым
полностью обесценил бы весь этот план. Вейротер отвечал на все возражения твёрдо и
презрительная улыбка, явно подготовленная заранее, чтобы ответить на все возражения, какими бы они ни были.

«Если бы он мог напасть на нас, он бы сделал это сегодня», — сказал он.

«Так вы считаете, что он бессилен?» — спросил Ланжерон.

«У него самое большее сорок тысяч человек», — ответил Вейротер с улыбкой врача, которому пожилая жена хочет объяснить, как лечить её болезнь.

«В таком случае он навлекает на себя погибель, ожидая нашего нападения», — сказал
Ланжерон с едва заметной иронической улыбкой, снова оглядываясь в поисках поддержки на Милорадовича, который стоял рядом с ним.

Но Милорадович в этот момент, очевидно, думал о чём угодно, только не о том, о чём спорили генералы.

 «Ей-богу, — сказал он, — завтра мы всё это увидим на поле боя».

 Вейротер снова улыбнулся той улыбкой, которая, казалось, говорила, что ему странно и нелепо слышать возражения от русских генералов и доказывать им то, в чём он не только убедил себя, но и убедил государей императоров.

«Враг потушил костры, и из его лагеря доносится непрерывный шум», — сказал он. «Что это значит? Либо он отступает, либо…»
Это единственное, чего нам стоит опасаться, или же он меняет своё положение».
(Он иронично улыбнулся.) «Но даже если он займёт место в Туэрассе, он просто избавит нас от множества хлопот, и все наши планы до мельчайших деталей останутся прежними».
«Как это?..» — начал принц Эндрю, который давно ждал возможности выразить свои сомнения.

Кутузов проснулся, тяжело кашлянул и оглядел генералов.


«Господа, диспозицию на завтра — или, скорее, на сегодня, потому что уже за полночь, — изменить нельзя, — сказал он. — Вы
Я их выслушал, и мы все выполним свой долг. Но перед битвой нет ничего важнее... — он сделал паузу, — чем хорошенько выспаться.

 Он сделал движение, словно собирался встать. Генералы поклонились и удалились. Была уже полночь. Принц Эндрю вышел.

 Военный совет, на котором принц Эндрю не смог высказать своё мнение, как надеялся, оставил у него смутное и тревожное впечатление. Были ли правы Долгоруков и Вейротер или Кутузов, Ланжерон и другие, кто не одобрял план наступления, — он не знал. «Но неужели Кутузов действительно не мог
«Откровенно изложить свои взгляды императору? Возможно ли, чтобы из-за придворных и личных соображений были принесены в жертву десятки тысяч жизней, и моя жизнь, моя жизнь, — подумал он, — тоже?»

 «Да, весьма вероятно, что завтра меня убьют», — подумал он. И вдруг при мысли о смерти в его воображении пронеслась целая череда самых
далёких, самых сокровенных воспоминаний: он вспомнил, как в последний раз
расставался с отцом и женой; вспомнил дни, когда впервые полюбил её.
Он подумал о её беременности и пожалел её
ради неё и ради себя самого он в нервно-возбуждённом и размягчённом состоянии
вышел из избы, в которой жил с Несвицким, и стал ходить взад и вперёд перед ней.


Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно мерцал лунный свет.
«Да, завтра, завтра! — подумал он. Завтра для меня всё может кончиться!
Всех этих воспоминаний больше не будет, ни одно из них не будет иметь для меня никакого значения. Завтра, возможно, даже наверняка,
у меня будет предчувствие, что мне впервые придётся показать всё,
на что я способен». И его воображение нарисовало битву, её поражение,
сосредоточение войск в одной точке и нерешительность всех
командиров. И вот наконец тот счастливый момент, тот Тулон, которого он так долго ждал. Он твердо и ясно излагает свое мнение Кутузову, Вейротеру и императорам.
Все поражены справедливостью его взглядов, но никто не берётся их воплотить.
Тогда он берёт полк, дивизию — оговаривается, что никто не должен вмешиваться в его планы, — ведёт свою дивизию к решающей точке и в одиночку одерживает победу. «Но смерть и
«Страдания?» — предположил другой голос. Князь Андрей, однако, не ответил этому голосу и продолжил мечтать о своих победах. Диспозицию для следующего сражения он разрабатывает в одиночку. Номинально он всего лишь адъютант в штабе Кутузова, но всё делает сам. Следующее сражение он выигрывает в одиночку. Кутузова отстраняют, и его назначают...
 «Ну и что дальше?» — спросил другой голос. «Если до этого тебя не ранят, не убьют и не предадут десять раз, что ж... тогда что?..»
 «Тогда, — ответил себе принц Эндрю, — я не знаю
я не знаю, что будет, и не хочу знать, и не могу, но если я хочу этого — хочу славы, хочу быть известным людям, хочу, чтобы они меня любили, — то я не виноват, что хочу этого и ничего другого не хочу и живу только ради этого. Да, только ради этого! Я никогда никому не скажу, но, о боже!
 что мне делать, если я не люблю ничего, кроме славы и людского уважения? Смерть,
раны, потеря семьи — я ничего не боюсь. И как бы ни были мне дороги
многие люди — отец, сестра, жена — самые дорогие для меня, —
как бы ужасно и противоестественно это ни казалось, я бы отдал их всех за
«Хоть бы раз мне удалось прославиться, хоть бы раз мне удалось одержать победу над людьми, хоть бы раз мне удалось заслужить любовь этих людей, которых я не знаю и никогда не узнаю, — подумал он, прислушиваясь к голосам во дворе Кутузова.  Голоса  принадлежали денщикам, которые собирались уезжать; один голос, вероятно, кучера, дразнил старого повара Кутузова, которого князь Андрей знал и которого звали Титом.  Он говорил: «Тит, а Тит!»

“Ну?” - переспросил старик.

“Иди, Синица, поколоти немного!” - сказал остряк.

“О, идите к дьяволу!” - раздался голос, заглушенный смехом
санитаров и слуг.

«И всё-таки я не люблю и не ценю ничего, кроме победы над ними всеми, я ценю эту мистическую силу и славу, которые парят здесь, надо мной, в этом тумане!»






Глава XIII
В ту же ночь Ростов с взводом стоял на карауле перед отрядом Багратиона. Его гусары были расставлены вдоль линии попарно, и он сам ездил вдоль линии, пытаясь побороть наваливающуюся на него сонливость. Позади него простиралось огромное пространство, в тумане тускло мерцали костры нашей армии; перед ним была туманная тьма. Ростов ничего не видел, хотя и всматривался изо всех сил.
Он вглядывался в туманную даль: то что-то блеснуло серым, то
что-то чёрное, то казалось, что там, где должен быть враг, мерцают
огоньки, то ему казалось, что это всего лишь игра его воображения.
Его глаза закрывались, и перед ним возникали то император, то
Денисов, а теперь ещё и московские воспоминания — и он снова торопливо открыл глаза и увидел прямо перед собой голову и уши лошади, на которой он ехал, а иногда, когда он подъезжал к ним шагов на шесть, и чёрные фигуры гусар, но вдали всё ещё было то же туманное
темнота. «А почему бы и нет?.. Легко может случиться, — подумал Ростов, — что государь встретит меня и отдаст приказ, как любому другому офицеру; он скажет: “Иди и узнай, что там”.
Есть много рассказов о том, как он таким случаем узнавал офицера и приближал его к себе! Что, если он даст мне место рядом с собой?
О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему правду, как бы я разоблачал его обманщиков!» И чтобы ярче представить себе свою любовь и преданность государю, Ростов вообразил себе врага или
лживый немец, которого он не только с удовольствием убил бы, но и дал бы пощёчину перед императором. Внезапно его разбудил отдалённый крик. Он вздрогнул и открыл глаза.

 «Где я? Ах да, на передовой... пароль и отзыв — вал, Ольмюц. Как досадно, что завтра наша эскадра будет в резерве», — подумал он. «Я попрошу разрешения отправиться на фронт.
Возможно, это мой единственный шанс увидеться с императором. Скоро я закончу службу. Я сделаю ещё один круг и, когда вернусь, пойду к генералу и спрошу его». Он поправил форму.
Ростов вскочил в седло и тронул лошадь, чтобы ещё раз объехать гусар. Ему
казалось, что уже светает. Слева он увидел освещённый
склон, а напротив него — чёрный холм, который казался таким же
крутым, как стена. На этом холме виднелось белое пятно,
которое Ростов никак не мог разглядеть: была ли это поляна в
лесу, освещённая луной, или нерастаявший снег, или какие-то
белые дома? Ему даже показалось, что что-то шевельнулось в
этом белом пятне. «Наверное, это снег... это пятно...
пятно — пятно», — подумал он. «Вот оно... это не пятно... Наташа...»
сестра, чёрные глаза... На... таша... (Не удивится ли она, когда
я расскажу ей, как я видел императора?) Наташа... возьми мою
саблю...» — «Держи направо, ваше благородие, тут кусты», —
послышался голос гусара, мимо которого скакал Ростов,
задремав на минутку. Ростов поднял голову, которая почти
касалась гривы лошади, и поровнялся с гусаром. Он поддавался непреодолимой юношеской, детской сонливости. «Но о чём я только думал? Я не должен забывать. Как мне поговорить с императором? Нет, не об этом — это завтра. Ах да! Наташа... сабреташ...
саблей их... Кого? Гусаров... Ах, гусаров с усами.
По Тверской ехал гусар с усами... Я тоже думал о нём, как раз напротив дома Гурьева... Старого Гурьева... О, но Денисов — отличный парень. Но это всё чепуха. Главное, что император здесь. Как он смотрел на меня и хотел что-то сказать, но не осмелился...  Нет, это я не осмелилась.  Но это пустяки, главное — не забыть о том важном, о чём я думала.  Да, На-та-ша, сабреташ, о да, да!  Вот это
верно! И его голова снова опустилась на шею лошади. Вдруг
ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что?.. Рубите их! Что?..» —
сказал Ростов, очнувшись. В ту же секунду, как он открыл
глаза, он услышал впереди себя, там, где был неприятель, протяжные крики тысяч голосов. Его конь и конь гусара, стоявшего рядом с ним,
при этих криках насторожили уши. Там, откуда доносились
крики, вспыхнул и снова погас огонь, затем ещё один, и по всей
французской линии на холме вспыхнули огни.
Крики становились всё громче и громче. Ростов слышал французские слова, но не мог их разобрать. Шум множества голосов был слишком силён; он слышал только: «а-а-а!» и «р-р-р!»

 «Что это? Что ты об этом думаешь?» — сказал Ростов стоявшему рядом с ним гусару. «Должно быть, это неприятельский лагерь!»

 Гусар ничего не ответил.

“ А что, вы не слышите? - Переспросил Ростов, дождавшись ответа.
- Кто может знать, ваша честь? - неохотно ответил гусар.

“ Кто может знать?

“ Судя по направлению, это, должно быть, враг, ” повторил Ростов.

“ Это может быть он, а может, и ничего, ” пробормотал гусар. “ Это
темно... Стой! — крикнул он на заволновавшегося коня.

 Конь Ростова тоже забеспокоился: он бил копытом по мерзлой земле,
прислушиваясь к шуму и глядя на огни. Крики
стали ещё громче и слились в общий рёв, который могла издать только армия в несколько тысяч человек. Огни разгорались всё дальше и
дальше, вероятно, вдоль линии французского лагеря. Ростову больше не хотелось спать. Веселые торжествующие крики вражеской армии оказали на него
стимулирующее воздействие. «Да здравствует император!
Император!» — отчетливо услышал он.

«Они не могут быть далеко, наверное, сразу за ручьём», — сказал он
гусару, стоявшему рядом с ним.

Гусар только вздохнул в ответ и сердито кашлянул. Послышался стук копыт лошадей, скачущих рысью вдоль строя гусар.
Из туманной темноты внезапно появилась фигура гусарского сержанта, огромная, как слон.

— Ваша честь, генералы! — сказал сержант, подъезжая к Ростову.

Ростов, всё ещё оглядываясь на огни и крики, поехал с сержантом навстречу нескольким всадникам, которые скакали вдоль линии.
Один был на белом коне. Князь Багратион и князь Долгоруков с
своими адъютантами прибыли, чтобы стать свидетелями любопытного явления -
огней и криков в стане противника. Ростов подъехал к Багратиону,
доложил ему, а затем присоединился к адъютантам, слушавшим, что говорили
генералы.

“Поверьте мне, ” сказал князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, “ это
не что иное, как уловка! Он отступил и приказал арьергарду разжечь костры и шуметь, чтобы обмануть нас.


 — Едва ли, — сказал Багратион.  — Я видел их сегодня вечером на том холме.
Холм; если бы они отступили, то ушли бы и с него тоже...
 Офицер! — сказал Багратион Ростову, — там ещё стрелковки неприятеля?

 — Были там вечером, но теперь не знаю, ваше
превосходительство.  Может, послать кого из гусар посмотреть? —
ответил Ростов.

Багратион остановился и, прежде чем ответить, попытался разглядеть лицо Ростова в тумане.

«Ну, поезжай и посмотри», — сказал он, помолчав.

«Слушаю, ваше превосходительство».

Ростов пришпорил лошадь, подозвал сержанта Федченко и двух других гусар, велел им следовать за ним и рысью поехал вниз по склону в указанном направлении
откуда доносились крики. Ему было и страшно, и радостно скакать одному с тремя гусарами в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не бывал до него. Багратион крикнул ему с
холма, чтобы он не заезжал за ручей, но Ростов сделал вид, что не
слышит его, и поскакал дальше, беспрестанно путая кусты с
деревьями, овраги с людьми и беспрестанно исправляя свои
ошибки.
Спустившись с холма рысью, он больше не видел ни наших, ни вражеских огней, но слышал крики французов, которые становились всё громче
и отчётливо. В долине он увидел что-то похожее на реку,
но, подъехав ближе, понял, что это дорога. Выехав на дорогу,
он придержал лошадь, не зная, ехать ли по ней или пересечь её и
поскакать по чёрному полю вверх по склону. Оставаться на
дороге, которая белела в тумане, было бы безопаснее, потому что
так было бы легче заметить людей, едущих по ней. — Следуйте за мной! — сказал он,
пересёк дорогу и галопом поскакал вверх по склону к тому месту, где в тот вечер стояли французские пикеты.

— Ваше благородие, вон он! — крикнул один из гусар позади него. И
не успел Ростов разглядеть, что это было за чёрное пятно,
внезапно появившееся в тумане, как раздался выстрел,
и пуля, со свистом пролетев высоко в тумане, со стоном
пронеслась мимо. Другой мушкет не выстрелил, но блеснул в
тумане.
Ростов повернул лошадь и поскакал назад. Последовали ещё четыре выстрела с небольшими интервалами, и пули просвистели где-то в тумане, издавая разные звуки.  Ростов придержал коня, который приободрился.
как и его собственная, при выстреле, и шагом поехал обратно. «Ну, ещё! Ещё!» — говорил весёлый голос в его душе. Но выстрелов больше не было.

Только при подъезде к Багратиону Ростов снова пустил лошадь в галоп и, приложив руку к козырьку, подъехал к генералу.

Долгоруков всё ещё настаивал на том, что французы отступили и зажгли огни только для того, чтобы обмануть нас.

«Что это доказывает?» — говорил он, когда подъехал Ростов. «Они могут отступить и оставить пикеты».

«Очевидно, что они ещё не ушли, князь», — сказал
Bagrati;n. “Подожди до завтрашнего утра, мы все выясним"
завтра.

“Пикет все еще на холме, ваше превосходительство, там же, где он был"
вечером, - доложил Ростов, наклоняясь вперед и протягивая руку к
салют и не в силах сдержать улыбку восторга, вызванную его поездкой
и особенно звуком пуль.

“Очень хорошо, очень хорошо”, - сказал Багратион. “Спасибо, офицер”.

“Ваше превосходительство, ” сказал Ростов, “ могу я попросить вас об одолжении?”

“В чем дело?”

“Завтра наша эскадрилья должна быть в резерве. Могу я попросить о прикомандировании
к первой эскадрилье?

“ Как вас зовут?

- Граф Ростов.

— О, прекрасно, вы можете оставаться при мне.
— Сын графа Ильи Ростова? — спросил Долгоруков.

Но Ростов не ответил.

— Тогда я могу рассчитывать на это, ваше превосходительство?

— Я отдам приказ.

«Завтра, очень вероятно, меня могут отправить с каким-нибудь поручением к
императору», — подумал Ростов.

— Слава богу!

Пожары и крики в рядах вражеской армии были вызваны тем, что, пока войскам зачитывали прокламацию Наполеона, сам император объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидев его,
зажгли соломенные факелы и побежали за ним, крича: «Да здравствует император!»
Наполеон обратился к солдатам со следующими словами:

 Солдаты! Русская армия наступает на вас, чтобы отомстить за поражение австрийской армии при Ульме. Это те же батальоны, которые вы разбили при
Холлабрунне и с тех пор преследовали до этого места. Позиция, которую мы занимаем, очень сильна, и пока они будут обходить меня справа, они откроют мне свой фланг. Солдаты! Я сам буду командовать вашими батальонами. Я буду держаться в стороне от огня, если вы с присущей вам отвагой внесете смятение в ряды противника, но если победа окажется под угрозой, даже на мгновение, вы увидите своего императора
подставляя себя под первые удары врага, ибо не должно быть никаких сомнений в победе, особенно в этот день, когда на кону честь французской пехоты, столь необходимая для чести нашего народа.

Не нарушайте строй, чтобы вынести раненых! Пусть каждый проникнется мыслью о том, что мы должны победить этих наёмников Англии, движимых такой ненавистью к нашему народу! Эта победа завершит нашу кампанию, и мы сможем вернуться на зимние квартиры, где к нам присоединятся свежие французские войска, которые формируются во Франции, и наступит мир
Я сделаю так, чтобы мой народ, вы и я были достойны друг друга.

НАПОЛЕОН




ГЛАВА XIV

В пять часов утра было ещё довольно темно. Войска центра, резервы и правый фланг Багратиона ещё не двинулись с места,
но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии,
которые должны были первыми спуститься с высот, чтобы атаковать
правый фланг французов и, согласно плану, отбросить его в Богемские
горы, уже были на ногах и готовились к бою. От дыма костров, в
которые бросали всё лишнее, слезились глаза. Было холодно
и темнота. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты жевали галеты и отбивали ногами чечётку, чтобы согреться. Они собирались вокруг костров и бросали в пламя остатки сараев, стульев, столов, колёс, бочек и всё, что им было не нужно или что они не могли унести с собой. Австрийские проводники колонн то появлялись, то исчезали среди русских войск и служили предвестниками наступления. Как только австрийский офицер приблизился к
квартире командира, полк начал движение:
Солдаты выбежали из огня, засунули трубки в сапоги, побросали мешки в повозки, взяли мушкеты на изготовку и выстроились в шеренгу. Офицеры застегнули мундиры, пристегнули сабли и подсумки и двинулись вдоль рядов, выкрикивая команды. Возницы и ординарцы запрягли лошадей, погрузили в повозки припасы и привязали их. Адъютанты, командиры батальонов и полков
встали в седла, перекрестились, дали последние указания,
отдали приказы и распоряжения обозным, которые остались
в тылу, и тысячи ног застучали в унисон
 Колонна двигалась вперёд, не зная куда и не имея возможности из-за окружавших их масс, дыма и сгущавшегося тумана разглядеть,
откуда они пришли и куда направлялись.

  Солдата на марше несёт его полк, как моряка несёт его корабль. Как бы далеко он ни ушёл, в какие бы странные, неизведанные и опасные места ни забрёл, подобно тому, как моряка всегда окружают одни и те же палубы, мачты и такелаж его корабля, так и солдата всегда окружают одни и те же товарищи, одни и те же чины, одни и те же
Тот же старший сержант Иван Митрич, та же собака роты Джек и те же командиры. Моряку редко бывает интересно знать, на какой широте находится его корабль, но в день сражения — одному Богу известно, как и откуда, — в моральном духе армии звучит суровая нота, возвещающая о приближении чего-то решающего и торжественного и пробуждающая в солдатах необычайное любопытство. В день битвы солдаты в волнении пытаются выйти за рамки интересов своего полка.
Они внимательно слушают, оглядываются по сторонам и с жаром расспрашивают о том, что происходит вокруг.

Туман сгустился настолько, что, хотя уже светало, они не видели дальше чем на десять шагов. Кусты казались гигантскими деревьями, а ровная земля — скалами и склонами. В любом месте, с любой стороны можно было наткнуться на врага, которого не было видно за десять шагов. Но колонны продвигались вперёд ещё долго, всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь по холмам, избегая садов и огородов, проходя по новой и незнакомой местности и нигде не встречая врага. Напротив, солдаты поняли, что впереди, позади и со всех сторон находятся другие русские колонны
двигались в одном направлении. Каждый солдат был рад узнать, что
в то неизвестное место, куда он направлялся, шло ещё много наших солдат.


«Вот и курские прошли», — говорили в рядах.


«Ребята, вы не представляете, сколько собралось наших войск!
Прошлой ночью я смотрел на костры, и им не было конца. Настоящая
Москва!»

Хотя ни один из командиров колонн не подъехал к рядам и не поговорил с солдатами (командиры, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны происходящим, поэтому не утруждали себя
чтобы подбодрить солдат, но просто выполнял приказы), тем не менее войска шли весело, как всегда бывает, когда они идут в бой, особенно в атаку.
Но когда они прошли около часа в густом тумане, большая часть солдат была вынуждена остановиться, и по рядам распространилось неприятное ощущение какой-то неразберихи и промаха. Как передаётся такое
сознание, определить очень сложно, но оно определённо передаётся
очень уверенно и течёт быстро, незаметно и неудержимо, как вода в ручье. Если бы русская армия была
Если бы мы были одни, без союзников, возможно, прошло бы много времени, прежде чем осознание неэффективного управления стало бы всеобщим убеждением. Но так как это было не так, беспорядок с готовностью и естественностью был приписан глупым немцам, и все были убеждены, что колбасники устроили опасную неразбериху.

 «Почему мы остановились?  Путь заблокирован?  Или мы уже столкнулись с французами?»

 «Нет, их не слышно. Если бы мы это сделали, они бы нас пристрелили.
«Они так спешили нас запустить, а теперь мы стоим здесь
посреди поля без всякой на то причины. Это всё из-за этих проклятых
немцев, которые всё путают! Какие же они тупые дьяволы!


— Да, я бы отправил их вперёд, но не бойтесь, они толпятся позади. А теперь мы стоим здесь голодные.


— Я говорю, скоро ли мы выберемся отсюда? Говорят, кавалерия преграждает путь, — сказал офицер.


— Ах, эти проклятые немцы! Они не знают своей страны!»
 — сказал другой.

 — Из какого вы полка? — крикнул подъехавший адъютант.

 — Из восемнадцатого.

 — Тогда почему вы здесь? Вам давно пора было идти, а теперь вы не доберётесь туда до вечера.

«Что за дурацкие приказы! Они сами не понимают, что делают!» — сказал офицер и ускакал.

Затем мимо проехал генерал, сердито крича что-то не по-русски.

«Тафа-лафа! Но что он там бормочет, никто не может разобрать», — сказал солдат, подражая генералу, который ускакал прочь. «Я бы их пристрелил, негодяев!»

«Нам приказали быть на месте до девяти, но мы не прошли и половины пути. Отличные приказы!» — повторяли с разных сторон.

 И воодушевление, с которым войска начали наступление, начало сменяться досадой и гневом из-за глупых распоряжений и немцев.

Причиной неразберихи стало то, что, пока австрийская кавалерия двигалась к нашему левому флангу, высшее командование обнаружило, что наш центр слишком сильно оторван от правого фланга, и всей кавалерии было приказано повернуть направо. Несколько тысяч кавалеристов пересекли путь пехоте, которой пришлось ждать.

 На передовой произошла ссора между австрийским проводником и русским генералом. Генерал выкрикнул требование остановить кавалерию.
Австриец возразил, что не он, а вышестоящее командование должно
 Тем временем войска стояли, теряя бодрость и унывая.
После часовой задержки они наконец двинулись дальше, спускаясь с холма.
Туман, рассеивавшийся на холме, внизу, где они спускались, был ещё гуще.
Впереди в тумане раздался выстрел, потом ещё один, сначала нерегулярно, с разными интервалами — трата... тат, — а потом всё чаще и чаще, и началось сражение у ручья Гольдбах.

Не ожидая встретить врага у ручья и наткнувшись на него в тумане, не услышав ни одного ободряющего слова от своих
Командиры понимали, что они опоздали, и это осознание распространялось по рядам. Кроме того, из-за густого тумана они ничего не видели ни перед собой, ни вокруг себя. Русские лениво перекликались с противником, продвигались вперёд и снова останавливались, не получая своевременных приказов от офицеров или адъютантов, которые блуждали в тумане в незнакомой местности и не могли найти свои полки. Так началось сражение для первой, второй и третьей колонн, которые спустились в долину. Четвёртая колонна, в которой находился Кутузов, стояла на Праценских высотах.

Внизу, где начинался бой, по-прежнему стоял густой туман; на возвышенности он рассеивался, но ничего не было видно впереди. Были ли все вражеские силы, как мы предполагали, в шести милях от нас или же они находились где-то рядом, в этом море тумана, никто не знал до восьми часов утра.

 Было девять часов утра. Туман лежал непроглядной пеленой, словно море
внизу, но выше, в деревне Шлаппаниц, где стоял Наполеон в окружении своих маршалов, было довольно светло. Над ним
сияло ясное голубое небо, а огромный солнечный диск дрожал, словно гигантская воронка.
Алые паруса плыли по поверхности этого молочно-белого моря тумана. Вся французская армия и даже сам Наполеон со своим штабом находились не на другом берегу рек и в низинах Сокольница и Шлаппаница, за которыми мы намеревались занять позицию и начать сражение, а на этой стороне, так близко к нашим войскам, что Наполеон мог невооружённым глазом отличить всадника от пешего. Наполеон в синем плаще,
который он носил во время итальянской кампании, сидел на своём маленьком сером арабском скакуне
немного впереди своих маршалов. Он молча смотрел на холмы
Он смотрел на холм, который, казалось, возвышался над морем тумана и по которому вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам выстрелов в долине. Ни одна мышца на его лице, которое в те дни было ещё худым, не дрогнула. Его блестящие глаза были устремлены в одну точку. Его предсказания сбывались. Часть русских войск уже спустилась в долину к прудам и озёрам.
Другая часть покидала Праценские высоты, которые он намеревался атаковать
и считал ключом к позиции. Сквозь туман он увидел, что в
В лощине между двумя холмами недалеко от деревни Працен русские колонны, сверкая штыками, непрерывно двигались в одном направлении, к долине, и одна за другой исчезали в тумане. Из информации, полученной накануне вечером, из звуков колёс и шагов, которые слышали дозорные ночью, из беспорядочного движения русских колонн и из всех прочих признаков он ясно понял, что союзники считают его находящимся далеко впереди них и что колонны, движущиеся в районе Працена, представляют собой
в центре русской армии, и что этот центр уже достаточно ослаблен, чтобы его можно было успешно атаковать. Но он всё равно не начал сражение.

 Сегодня был великий день для него — годовщина его коронации.
 Перед рассветом он проспал несколько часов и, отдохнувший, полный сил и в хорошем настроении, сел на коня и выехал в поле.
Он был в том счастливом расположении духа, когда кажется, что всё возможно и всё получится. Он сидел неподвижно, глядя на виднеющиеся над туманом вершины, и на его холодном лице было выражение уверенности.
самодовольное счастье, которое можно увидеть на лице влюблённого юноши.
Маршалы стояли позади него, не решаясь отвлечь его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на солнце, поднимающееся из тумана.

Когда солнце полностью вышло из-за туч и поля и туман озарились ослепительным светом — как будто он только этого и ждал, чтобы начать представление, — он снял перчатку со своей изящной белой руки, подал знак маршалам и приказал начинать представление.  Маршалы в сопровождении адъютантов разъехались в разные стороны, и Через несколько минут основные силы французской армии стремительно двинулись к Праценским высотам, которые всё больше и больше опустошались русскими войсками, спускавшимися по долине слева от них.
ГЛАВА XV

В восемь часов Кутузов выехал в Працен во главе четвёртой колонны Милорадовича, которая должна была занять место колонн Пшебышевского и Ланжерона, уже спустившихся в долину. Он поприветствовал солдат передового полка и отдал им приказ выступать, тем самым показывая, что намерен возглавить
Он сам возглавил эту колонну. Доехав до деревни Працен, он остановился. Принц Андрей был позади, среди огромного количества людей, составлявших свиту главнокомандующего. Он был в состоянии сдерживаемого волнения и раздражения, хотя и сохранял внешнее спокойствие, как человек, приближающийся к долгожданному моменту. Он был твёрдо убеждён, что сегодня наступит его Тулон или его Аркольский мост. Как это произойдёт, он не знал, но был уверен, что это произойдёт. Местность и расположение наших войск были ему известны настолько, насколько это вообще возможно.
в нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь не мог быть реализован, был забыт. Теперь, включившись в план Вейротера,
принц Андрей обдумывал возможные непредвиденные обстоятельства и строил новые планы, которые могли потребовать от него быстроты восприятия и принятия решений.

 Слева внизу, в тумане, слышался мушкетный огонь невидимых сил.
Именно там, по мнению принца Андрея, должно было развернуться сражение. «Там мы столкнёмся с трудностями, и там, — подумал он, — меня отправят с бригадой или дивизией, и там...»
со знаменем в руках я пойду вперёд и сокрушу всё, что встанет у меня на пути».
Он не мог спокойно смотреть на знамёна проходящих мимо батальонов.
Глядя на них, он всё время думал: «Может быть, это то самое знамя, с которым я поведу армию».

Утром от ночного тумана на высотах осталась лишь инейная дымка, которая теперь превращалась в росу, но в долинах туман всё ещё лежал молочно-белым морем. Слева в долине, куда спустились наши войска и откуда доносились звуки выстрелов, ничего не было видно.
Над высотами простиралось ясное тёмное небо, а справа виднелась огромная луна.
солнца. Впереди, далеко на другом берегу этого моря тумана,
можно было различить несколько лесистых холмов, и, вероятно, там находился враг, потому что что-то можно было разглядеть. Справа
гвардейцы въезжали в туманную область под стук копыт и колёс, и время от времени мелькали штыки; слева, за деревней,
подъехали и исчезли в море тумана такие же кавалерийские отряды. Впереди и позади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял в конце деревни и пропускал мимо себя войска. В то утро Кутузов казался
носить и раздражительным. Пехота проходя перед ним остановился
без какой-либо команды, учитывая, видимо, мешает что-то в
стойка.

“Прикажите им построиться в батальонные колонны и обойти вокруг деревни"
”! - сердито сказал он подъехавшему генералу. “Разве
вы не понимаете, ваше превосходительство, мой дорогой сэр, что вы не должны
дефилировать по узким деревенским улочкам, когда мы выступаем против
врага?”

— Я намеревался переформировать их за деревней, ваше превосходительство, — ответил генерал.


 Кутузов горько усмехнулся.

 — Вы отлично справитесь, развернув их на виду у врага!
Очень хорошо!”

“Враг еще далеко, ваше превосходительство. Согласно
диспозиции...”

“Диспозиции!" - с горечью воскликнул Кутузов. “Кто вам сказал
это?"... Будьте любезны делать то, что вам приказано.

“Да, сэр”.

“Дорогой мой, ” шепнул Несвицкий князю Андрею, - этот старик
угрюм, как собака”.

Австрийский офицер в белой форме с зелёными плюмажами на шляпе подскакал к Кутузову и от имени императора спросил, вступила ли в бой четвёртая колонна.


 Кутузов, не отвечая, обернулся, и его взгляд случайно упал на
на князя Андрея, стоявшего рядом с ним. Увидев его, Кутузов смягчил свое злое и язвительное выражение лица, как бы признавая, что в том, что делалось, не было вины его адъютанта, и, по-прежнему не отвечая австрийскому адъютанту, обратился к Болконскому.

 «Пойди, мой милый, посмотри, прошла ли третья дивизия деревню. Скажи, чтобы остановилась и ждала моего приказа».

Едва принц Эндрю начал говорить, как тот его перебил.

 «И спроси, расставлены ли снайперы, — добавил он. Что они делают? Что они делают?» — пробормотал он себе под нос, по-прежнему не отвечая австрийцу.

Принц Эндрю поскакал выполнять приказ.

 Опережая батальоны, которые продолжали наступать, он остановил третью дивизию и убедился, что перед нашими колоннами действительно нет стрелков. Полковник, возглавлявший полк, был очень удивлён приказом главнокомандующего выбить стрелков. Он был совершенно уверен, что перед ним находятся другие войска и что противник должен быть по меньшей мере в шести милях от него.
Впереди не было ничего, кроме пустынного спуска
скрытым густым туманом. Отдав приказ от имени главнокомандующего
исправить это упущение, князь Андрей поскакал обратно. Кутузов
по-прежнему сидел на том же месте, тяжело опустившись в седло
с усталостью, свойственной его возрасту, и устало зевал с закрытыми глазами.
Войска больше не двигались, а стояли, прислонив мушкеты к земле.

— Хорошо, хорошо! — сказал он принцу Эндрю и повернулся к генералу, который, держа в руках часы, говорил, что пора начинать, так как все колонны левого фланга уже спустились.

— Время ещё есть, ваше превосходительство, — пробормотал Кутузов, зевая. — Время ещё есть, — повторил он.


В это время позади Кутузова послышался звук салютующих полков, и этот звук быстро приближался по всей протяжённой линии наступающих русских колонн. Очевидно, тот, кого они приветствовали, ехал быстро. Когда солдаты полка, перед которым стоял Кутузов, начали кричать, он отъехал немного в сторону и, нахмурившись, огляделся. По дороге из Працена скакали
Это было похоже на отряд всадников в разной форме. Двое из них
ехали бок о бок впереди на полном скаку. Один в чёрной форме с
белыми перьями на шляпе ехал на коротконогом гнедом коне, другой,
в белой форме, — на вороном. Это были два императора, за
которыми следовали их свиты. Кутузов, подражая манерам старого солдата на фронте, отдал команду «Смирно!» и подъехал к императорам, отдав честь. Вся его внешность и манеры внезапно изменились. Он принял вид подчинённого, который повинуется
без лишних слов. С притворным уважением, которое, очевидно, неприятно поразило
Александра, он подъехал и отдал честь.

Это неприятное впечатление лишь промелькнуло на юном и счастливом лице
императора, как тучка на ясном небе, и исчезло.
После болезни он выглядел в тот день более худым, чем на поле
при Ольмюце, где Болконский впервые увидел его за границей, но
в его прекрасных серых глазах по-прежнему было то же чарующее сочетание величия и мягкости, а на тонких губах та же способность к
Меняющееся выражение лица и всё тот же преобладающий вид добродушного и невинного юноши.

 На смотру в Ольмюце он казался более величественным; здесь он казался более живым и энергичным.  Он слегка раскраснелся после двухмильного галопа и, осадив коня, спокойно вздохнул и оглядел лица своих спутников, таких же молодых и оживлённых, как и он сам.  Чарторыйский,
Новосильцев, князь Волконский, Строганов и другие, все богато
одетые, весёлые молодые люди на великолепных, ухоженных, свежих, лишь слегка разогретых лошадях, перебрасываясь шутками и улыбаясь, остановились позади
Император. Император Франц, румяный молодой человек с вытянутым лицом,
очень прямо сидел на своем красивом вороном коне и неторопливо и
задумчиво оглядывался по сторонам. Он подозвал одного из своих
белых адъютантов и задал ему какой-то вопрос. «Скорее всего, он
спрашивает, во сколько они выехали», — подумал князь Андрей,
наблюдая за своим старым знакомым с улыбкой, которую он не мог
подавить, вспоминая свой прием в Брюнне.
В свите императоров находились отборные молодые офицеры-ординарцы гвардейских и линейных полков, русских и австрийских. Среди них были и грумы
Он вёл за собой прекрасных царских лошадей, покрытых расшитыми попонами.

 Как при открывании окна в душную комнату врывается струя свежего воздуха с полей, так и струя молодости, энергии и уверенности в успехе достигла унылого штаба Кутузова с появлением всех этих блестящих молодых людей.

— Почему вы не начинаете, Михаил Илларионович? — поспешно обратился император Александр к Кутузову, учтиво взглянув в то же время на императора Франца.

 — Я жду, Ваше Величество, — ответил Кутузов, почтительно наклонившись вперёд.

Император, слегка нахмурившись, наклонился вперёд, как будто не расслышал.


— Ожидаю, Ваше Величество, — повторил Кутузов. (Князь Андрей заметил, что при слове «ожидаю» верхняя губа Кутузова неестественно дрогнула.)
— Не все колонны ещё выстроились, Ваше Величество.

Царь услышал, но ему явно не понравился ответ. Он пожал своими довольно округлыми плечами и взглянул на стоявшего рядом Новосильцева, словно жалуясь на Кутузова.


— Знаете, Михаил Илларионович, мы не на Царицыном лугу, где парад не начинается, пока не соберутся все войска, — сказал он.
царь еще раз взглянул на императора Франциска, как бы приглашая
его если не присоединиться, то хотя бы послушать, что он говорит. Но
Император Франциск продолжал смотреть по сторонам и не слушал.

“Вот только почему я не начнется, сир”, - сказал Kut;zov в
оглушительный голос, видимо, чтобы исключить возможность больше не быть
слышал, и опять что-то в его лице дернулись—“вот только почему
Я не начинаю, сир, потому что мы не на параде и не на Императорском поле, — сказал он чётко и ясно.

 Придворные императора обменялись быстрыми взглядами, в которых читалось
неудовольствие и упрек. «Хоть он и стар, но не должен, совсем не должен так говорить», — казалось, говорили их взгляды.


Царь пристально и внимательно смотрел Кутузову в глаза, ожидая, не скажет ли тот еще что-нибудь. Но Кутузов, почтительно склонив голову, тоже, казалось, ждал.
Молчание длилось около минуты.

— Однако, если вы прикажете, ваше величество, — сказал Кутузов, поднимая голову и снова принимая свой прежний тон — скучный, неразумный, но покорный.

 Он тронул лошадь и, подозвав Милорадовича, командующего
колонна отдала приказ наступать.

 Войска снова пришли в движение, и два батальона Новгородского и один батальон Апшеронского полка прошли мимо императора.

Когда этот апшеронский батальон проходил мимо, раскрасневшийся Милорадович, без шинели, с орденами на груди и огромным пером на треуголке, сдвинутом набок, так что его углы были спереди и сзади, энергично поскакал вперёд и лихо отсалютовал императору.

 «С Богом, генерал!» — сказал император.

«Ma foi, sire, nous ferons ce qui sera dans notre possibilit;, sire» * — весело ответил он, тем не менее вызвав иронические улыбки у господ из царской свиты своим плохим французским.

 * «Воистину, сир, мы сделаем всё, что в наших силах, сир».


 Милорадович резко развернул коня и встал немного позади императора. Апшеронцы, воодушевлённые присутствием царя,
прошли строевым шагом перед императорами и их свитой в смелом и быстром темпе.


«Ребята!» — крикнул Милорадович громким, уверенным и весёлым голосом
Его голос, очевидно, был так воодушевлён звуками выстрелов, перспективой битвы и видом доблестных апшеронцев, его товарищей по временам Суворова, которые теперь так отважно проходили перед императорами, что он забыл о присутствии монархов. «Ребята, это не первая деревня, которую вам приходится брать», — воскликнул он.

 «Рады стараться!» — закричали солдаты.

Лошадь императора вздрогнула от внезапного крика. Эта лошадь, на которой государь ездил на смотры в России, несла его и здесь, на поле Аустерлица, выдерживая неосторожные удары его левой ноги и
Он навострил уши, услышав выстрелы, как и на поле Императрицы, не понимая ни значения стрельбы, ни близости чёрного жеребца императора Франца, ни всего того, что в тот день говорили, думали и чувствовали его всадники.

 Император с улыбкой повернулся к одному из своих спутников и что-то сказал ему, указывая на галантных апшеронцев.





 ГЛАВА XVI

Кутузов в сопровождении своих адъютантов ехал шагом позади карабинеров.

Проехав менее полумили в хвосте колонны, он
остановились у одинокого заброшенного дома, который, вероятно, когда-то был постоялым двором, где расходились две дороги. Обе они вели вниз по склону, и по обеим шли войска.

 Туман начал рассеиваться, и вражеские войска уже были смутно различимы примерно в полутора милях от них на противоположных высотах. Внизу, слева, стрельба стала более отчётливой. Кутузов остановился и заговорил с австрийским генералом. Принц Эндрю, который немного отстал от остальных,
посмотрел на них и повернулся к адъютанту, чтобы попросить у него полевой бинокль.

 «Смотрите, смотрите!» — сказал этот адъютант, глядя не на войска в
расстояние, но ниже по склону перед ним. “Это французы!”

Два генерала и адъютант схватились за полевой бинокль, пытаясь
вырвать его друг у друга. Выражение на их лицах
вдруг сменилось на ужас. Французы должны были быть
в полутора милях отсюда, но вдруг и неожиданно появился как раз в
перед нами.

“Это враг?... Нет!... Да, видите, это он!... наверняка... Но как же так? — раздались голоса.

 Невооружённым глазом князь Андрей увидел внизу справа, не более чем в пятистах шагах от того места, где стоял Кутузов, густую французскую
колонна, идущая навстречу Апшеронскому полку.

«Вот оно! Настал решительный момент. Моя очередь», — подумал князь Андрей и, ударив лошадь, подскакал к Кутузову.

«Апшеронский полк должен быть остановлен, ваше превосходительство», — крикнул он. Но в ту же
секунду вокруг него распространилось облако дыма, послышались выстрелы
совсем близко, и в двух шагах от него раздался крик наивного ужаса.
Принц Эндрю крикнул: «Братья! Всё потеряно!» И в этот момент, словно по команде, все бросились бежать.

 Сбитые с толку и всё прибывающие толпы людей бежали обратно туда, где пять
За несколько минут до этого войска прошли мимо императоров. Не только остановить эту толпу было бы трудно, но и невозможно было не увлечься ею. Болконский только старался не отставать от неё и оглядывался вокруг, недоумевая и не в силах понять, что происходит. Несвицкий с озлобленным, красным и не похожим на него лицом кричал Кутузову, что если он сейчас же не уедет, то его непременно возьмут в плен. Кутузов остался на том же месте и, не отвечая, достал платок. Из раны текла кровь
из его щеки. Князь Андрей протиснулся к нему.

“ Вы ранены? - спросил он, с трудом сдерживая дрожание
нижней челюсти.

“Рана не здесь, она там!” - сказал Кутузов, прижимая платок
к раненой щеке и указывая на убегающих солдат.
“Остановить их!” - крикнул он, и в ту же секунду, видимо осознав
что невозможно было их остановить, пришпорил своего коня и поскакал к
право.

Новая волна бегущей толпы подхватила его и понесла обратно.

Войска бежали такой плотной массой, что, оказавшись в окружении
им было трудно выбраться обратно. Один кричал: «Проходите!
Зачем вы нам мешаете?» Другой на том же месте развернулся и выстрелил в воздух; третий бил лошадь, на которой ехал Кутузов.
С большим трудом выбравшись влево из этого людского потока,
Кутузов со свитой, поредевшей более чем наполовину, поехал на
звук артиллерийской стрельбы, раздававшийся неподалёку. Выбравшись из толпы беглецов, князь Андрей, стараясь держаться ближе к Кутузову, увидел на склоне холма среди дыма русскую батарею, которая всё ещё стреляла
и бегущие к нему французы. Выше стояла русская пехота,
которая не двигалась ни вперёд, чтобы защитить батарею, ни назад,
вместе с бегущей толпой. От пехоты отделился конный генерал и
приблизился к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четверо.
Все они были бледны и молча переглядывались.

“Остановите этих негодяев!” - задыхаясь, крикнул Кутузов командиру полка.
указывая на бегущих солдат; но в этот момент, как бы в наказание
в ответ на эти слова по всему полку со свистом пролетели пули.
Свита Кутузова похожа на стаю маленьких птичек.

Французы атаковали батарею и, увидав Kut;zov, вели обстрел
на него. После этого залпа, командир полка схватился за ногу;
несколько солдат упали, и второго лейтенанта, который держал
флаг дать ему упасть от его руки. Он покачнулся и упал, но зацепился за
мушкеты из ближайших солдат. Солдаты начали стрелять без
заказы.

“О! Ой! О!” - застонал в отчаянии Kut;zov и огляделся....
 — Болконский! — прошептал он дрожащим от сознания своей слабости голосом. — Болконский! — прошептал он, указывая на
беспорядочно отступающему батальону и противнику: «Что это?»

Но не успел он договорить, как принц Эндрю, чувствуя, как его душат слёзы стыда и гнева, уже спрыгнул с лошади и побежал к знамени.

«Вперёд, ребята!» — крикнул он пронзительным, как у ребёнка, голосом.

«Вот оно!» — подумал он, хватая древко знамени и с наслаждением слушая свист пуль, явно нацеленных в него.
Несколько солдат упали.

 «Ура!» — крикнул принц Эндрю и, едва удерживая тяжёлое знамя, побежал вперёд, будучи полностью уверенным в том, что весь батальон последует за ним.

И на самом деле он пробежал всего несколько шагов в одиночестве. Один солдат сдвинулся с места, затем другой, и вскоре весь батальон побежал вперёд с криками «Ура!»
и догнал его. К принцу Эндрю подбежал сержант батальона и взял знамя, которое раскачивалось в его руках, но был тут же убит.
Принц Эндрю снова схватил знамя и, волоча его за древко, побежал дальше вместе с батальоном. Впереди он увидел наших
артиллеристов, некоторые из которых сражались, а другие, бросив орудия, бежали к нему. Он также увидел французскую пехоту
солдаты хватали артиллерийских лошадей и разворачивали орудия.
Князь Андрей и батальон были уже в двадцати шагах от пушек.
Он беспрестанно слышал свист пуль над собой, а справа и слева от него солдаты постоянно стонали и падали.
Но он не смотрел на них: он смотрел только на то, что происходило перед ним, — на батарею. Теперь он ясно видел фигуру рыжеволосого артиллериста в сбившемся набок шлеме, который тянул за один конец швабры, в то время как французский солдат тянул за другой.  Он отчётливо видел
на лицах этих двух мужчин было растерянное и в то же время злое выражение.
Они явно не понимали, что делают.

«Что они делают?» — подумал принц Андрей, глядя на них.
«Почему рыжеволосый артиллерист не убегает, ведь он безоружен?
Почему француз не ударит его ножом? Он не успеет убежать, прежде чем француз вспомнит о своём штыке и ударит его...»

И действительно, ещё один французский солдат, волоча за собой мушкет, подбежал к дерущимся мужчинам.
Судьба рыжеволосого канонира, который с триумфом схватил швабру и всё ещё не понимал, что его ждёт, была предрешена.
вот-вот должно было решиться. Но князь Андрей не видел, чем это кончилось. Ему
показалось, как будто один из ближайших к нему солдат ударил его по голове
со всего размаха дубинкой. Это больно немного, но хуже
это было что боль отвлекала его и мешала ему видеть то, что он
посмотрел.

“Что это такое? Я падаю? У меня подкашиваются ноги”, - подумал он.
и упал на спину. Он открыл глаза, надеясь увидеть, чем закончилась схватка французов с артиллеристами, был ли убит рыжеволосый артиллерист и удалось ли захватить пушку.
спасён. Но он ничего не видел. Над ним теперь не было ничего, кроме
неба — высокого неба, не ясного, но всё равно безмерно высокого, по которому медленно плыли серые облака. «Как тихо, спокойно и торжественно; совсем не так, как во время моего бегства, — подумал князь Андрей, — совсем не так, как когда мы бежали, кричали и дрались, совсем не так, как когда артиллерист и француз с испуганными и озлобленными лицами боролись за швабру: как по-другому плывут эти облака по этому высокому бесконечному небу! Как же я не видел этого высокого неба раньше? И как я счастлив, что наконец-то увидел его! Да! Всё
Всё суета, всё ложь, кроме этого бесконечного неба. Нет ничего, ничего, кроме этого. Но даже этого не существует, нет ничего, кроме тишины и покоя. Слава Богу!..





 ГЛАВА XVII
На нашем правом фланге, которым командовал Багратион, в девять часов битва ещё не началась. Не желая соглашаться с требованием Долгорукова начать
операцию и желая снять с себя ответственность, князь Багратион
предложил Долгорукову послать запрос главнокомандующему. Багратион знал, что, поскольку расстояние между двумя
До флангов было больше шести миль, и даже если бы гонца не убили
(что было весьма вероятно) и он нашёл бы главнокомандующего
(что было бы очень сложно), он не смог бы вернуться до вечера.

 Багратион обвёл своими большими, невыразительными, сонными глазами свиту, и его взгляд первым упал на мальчишеское лицо Ростова, запыхавшегося от волнения и надежды.  Он послал его.

“ А если я встречусь с его Величеством раньше, чем с главнокомандующим?
ваше превосходительство? - спросил Ростов, прикладывая руку к фуражке.

“Вы можете передать послание его величеству”, - сказал Долгоруков,
поспешно перебивая Багратиона.

 После смены с караула Ростову удалось поспать несколько часов до утра, и он чувствовал себя бодрым, смелым и решительным,
с лёгкостью в движениях, верой в своё счастье и вообще в то
состояние духа, когда всё кажется возможным, приятным и
лёгким.

В то утро все его желания исполнялись: должно было состояться генеральное сражение, в котором он принимал участие, более того, он был ординарцем у самого храброго генерала, и, наконец, он отправлялся с донесением к Кутузову, а может быть, даже и к самому государю. Утро
Было светло, под ним была хорошая лошадь, и сердце его было полно радости и счастья. Получив приказ, он натянул поводья и поскакал вдоль линии фронта. Сначала он ехал вдоль линии войск Багратиона, которые ещё не вступили в бой, а стояли неподвижно; затем он добрался до места, где располагалась кавалерия Уварова, и здесь заметил суету и признаки подготовки к сражению;
Пройдя мимо кавалерии Уварова, он ясно услышал впереди себя пушечные и мушкетные выстрелы. Стрельба становилась всё громче и громче.

В свежем утреннем воздухе теперь раздавались не два-три мушкетных выстрела с нерегулярными интервалами, как раньше, за которыми следовал один или два пушечных выстрела, а залпы мушкетов со склонов холма перед Пратценом, перемежавшиеся такими частыми пушечными выстрелами, что иногда несколько из них сливались в общий грохот.

Он видел клубы порохового дыма, которые, казалось, гонялись друг за другом по склонам холмов, и облака пушечного дыма, которые клубились, растекались и смешивались друг с другом. Он также видел блеск штыков
Сквозь дым виднелись движущиеся массы пехоты и узкие линии артиллерии с зелёными ящиками.


Ростов на мгновение остановил лошадь на холме, чтобы посмотреть, что происходит, но, как ни напрягал он своё внимание, он не мог понять или разглядеть, что именно происходит: там, в дыму, двигались какие-то люди, впереди и позади двигались войска;
но почему, куда и кто они были, разобрать было невозможно.
Эти виды и звуки не производили на него угнетающего или пугающего впечатления;
напротив, они придавали ему сил и решимости.

«Ну! Ну! Дайте им!» — мысленно воскликнул он при этих звуках
и снова поскакал вдоль линии, проникая всё дальше и дальше в область, где уже шла битва.


«Как там будет, я не знаю, но всё будет хорошо!» — подумал Ростов.


Проехав мимо нескольких австрийских войск, он заметил, что следующая часть линии (гвардия) уже вступила в бой.

«Тем лучше! Я увижу это вблизи», — подумал он.

 Он ехал почти вдоль линии фронта. К нему галопом приближалась группа людей. Это были наши уланы, которые в беспорядке отступали
шеренги возвращались из атаки. Ростов убрался с их пути,
невольно заметил, что у одного из них течет кровь, и поскакал дальше.

“Это не мое дело”, - подумал он. Он не ездил много
сто ярдов после этого, прежде чем он увидел слева от себя, по всей
ширина поля, огромные массы конницы в блестящих белых
формы, установленные на черные лошади, рысью прямо к нему и
попадаться ему на пути. Ростов пустил лошадь во весь опор, чтобы убраться подальше от этих людей, и ему бы это удалось, если бы они продолжили в том же духе.
же скоростью, но они продолжали наращивать темп, так что некоторые
лошади уже скакали. Ростов слышал стук их копыт
и звон оружия и видел их лошадей, их фигуры и
даже их лица, все более и более отчетливо. Это были наши конногвардейцы,
наступавшие на французскую кавалерию, которая шла им навстречу.

Конногвардейцы скакали галопом, но все еще сдерживали своих лошадей.
Ростов уже видел их лица и слышал команду:
«В атаку!» — крикнул офицер, подстёгивая своего скакуна.
на полной скорости. Ростов, боясь быть раздавленным или втянутым в атаку на французов, скакал вдоль фронта так быстро, как только мог.
Но он всё равно не успел бы их объехать.

 Последний из конных гвардейцев, огромный рябой парень, сердито нахмурился, увидев перед собой Ростова, с которым он неизбежно должен был столкнуться.
 Этот гвардеец наверняка сбил бы Ростова и его бедуина с ног
(Ростов чувствовал себя таким маленьким и слабым по сравнению с этими гигантскими мужчинами и лошадьми)
если бы Ростову не пришло в голову взмахнуть хлыстом перед
лошадью гвардейца. Тяжёлая вороная лошадь, шестнадцати
Конь, высоко подняв голову, шарахнулся, прижав уши, но рябой гвардеец с силой вонзил в него свои огромные шпоры, и конь, взмахнув хвостом и вытянув шею, поскакал ещё быстрее. Едва конная гвардия проехала мимо Ростова, как он услышал крики «Ура!» и, оглянувшись, увидел, что их передовые ряды смешались с какой-то иностранной кавалерией с красными эполетами, вероятно, французской. Он больше ничего не видел, потому что сразу после этого откуда-то начали стрелять пушки и всё заволокло дымом.

 В этот момент конная гвардия, проехав мимо него, скрылась из виду
В дыму Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда его послали. Это была блестящая атака конной гвардии, которая поразила самих французов. Ростов с ужасом узнал позже, что из всей этой массы огромных и красивых мужчин, из всех этих блестящих, богатых юношей, офицеров и юнкеров, которые проскакали мимо него на своих лошадях стоимостью в тысячу рублей, после атаки осталось только восемнадцать.

 «Почему я должен им завидовать? Мой шанс ещё не упущен, и, может быть, я сразу же увижу императора!» — подумал Ростов и поскакал дальше.

Поравнявшись с лейб-гвардейцами, он заметил, что над ними и вокруг них летали ядра.
Он понял это не столько потому, что слышал их свист, сколько потому, что видел беспокойство на лицах солдат и неестественную воинственную торжественность на лицах офицеров.

Проходя за одной из шеренг лейб-гвардейского полка, он услышал, как кто-то окликнул его по имени.

«Ростов!»

— Что? — ответил он, не узнав Бориша.

 — Я говорю, мы были на передовой! Наш полк пошёл в атаку! — сказал
 Бориш со счастливой улыбкой, которая появляется на лицах молодых людей, побывавших
впервые под огнем.

Ростов остановился.

“А ты?” - спросил он. “Ну, как все прошло?”

“ Мы отогнали их назад! ” оживленно сказал Борис, становясь разговорчивее.
“Вы можете себе это представить?” - и он начал описывать, как охранники,
заняв свои позиции и увидев перед собой войска, подумали, что они
Австрийцы, и все вдруг, по пушечным ядрам, выпущенным этими войсками,
поняли, что они сами находятся на передовой и что им
неожиданно предстоит вступить в бой. Ростов, не дослушав Бориса до конца,
подстегнул лошадь.

«Куда ты?» — спросил Борис.

— С посланием к Его Величеству.

 — Вон он! — сказал Борис, думая, что Ростов сказал «Его  Высочество», и указывая на великого князя, который в ста шагах от них, в шлеме и мундире лейб-гвардии Конного полка, с нахмуренными бровями стоял, расставив ноги.
Он что-то кричал бледному австрийскому офицеру в белом мундире.

“Но это великий князь, а мне нужен главнокомандующий или
Император”, - сказал Ростов и хотел пришпорить лошадь.

“Граф! Граф! ” крикнул Берг, подбежавший с другой стороны с таким же нетерпением,
как и Борис. “Граф! Я ранен в правую руку” (и он показал свою
кровоточащая рука с повязанным вокруг нее носовым платком)“а я остался на
передовой. Я держал шпагу в левой руке, граф. Вся наша семья —
фон Берги — были рыцарями!

Он сказал что-то еще, но Ростов не стал слушать и ускакал
прочь.

Миновав охрану и пересекши пустое пространство, Ростов, чтобы избежать
снова оказаться перед первой линией, как он сделал, когда Лошадь
Гвардейцы бросились в атаку, следуя за резервом и огибая место, где раздавались самые ожесточённые выстрелы из мушкетов и канонада. Внезапно он услышал выстрелы из мушкетов совсем рядом, впереди и позади наших войск.
там, где он никак не ожидал увидеть врага.

«Что это может быть?» — подумал он. «Враг в тылу нашей армии?
Невероятно!» И вдруг его охватила паника — страх за себя и за исход всего сражения. «Но что бы это ни было, —
подумал он, — теперь уже ничего не поделаешь. Я должен найти здесь главнокомандующего, и если всё потеряно, то мне суждено погибнуть вместе с остальными».

 Предчувствие беды, внезапно охватившее Ростова, всё больше и больше подтверждалось по мере того, как он углублялся в местность за деревней Працен, где было полно войск всех родов.

“Что это значит? Что это? В кого они стреляют? Кто это
стреляет?” - Продолжал спрашивать Ростов, подходя к русским и австрийцам.
солдаты растерянной толпой перебегали ему дорогу.

“Черт его знает! Они всех убили! Теперь все кончено!”
толпа беглецов говорила ему на русском, немецком и чешском, которые
понимали происходящее так же мало, как и он.

«Убейте немцев!» — крикнул один из них.

— Чёрт бы побрал этих предателей!

 — Zum Henker diese Russen! * — пробормотал немец.

 * — Повесить этих русских!


 Несколько раненых прошли по дороге, и ругательства, крики и стоны смешались в общий гул, затем стрельба стихла.
 Позже Ростов узнал, что русские и австрийские солдаты стреляли друг в друга.

 — Боже мой! «Что всё это значит? — подумал он. — И здесь, где в любой момент их может увидеть император... Но нет, это, должно быть, всего лишь горстка негодяев. Скоро всё закончится, не может быть, чтобы всё было так! Только бы поскорее пройти мимо них, поскорее!»

Мысль о поражении и бегстве не могла прийти Ростову в голову. Хотя
он видел французские пушки и французские войска на Праценских высотах, именно там, где ему было приказано искать главнокомандующего, он не мог, не хотел верить в это.





 ГЛАВА XVIII

Ростову было приказано искать Кутузова и императора возле деревни Працен. Но ни их, ни единого командира
Там были только неорганизованные толпы солдат разных родов войск. Он пришпорил своего и без того уставшего коня, чтобы поскорее проскочить мимо этих толп, но
чем дальше он продвигался, тем более неорганизованными они становились. Большая дорога, на которую он выехал, была забита повозками, экипажами всех видов, а также русскими и австрийскими солдатами всех родов войск, как ранеными, так и нет. Вся эта масса гудела и толкалась в смятении под мрачным влиянием пушечных ядер, летевших с французских батарей, расположенных на Праценских высотах.

 «Где император? Где Кутузов?» Ростов продолжал спрашивать всех, кого мог остановить, но ни от кого не получал ответа.

 Наконец, схватив за шиворот солдата, он заставил его ответить.

“ Эх, брат! Они все давно сбежали! ” сказал солдат.
почему-то засмеявшись и отряхиваясь.

Расставшись с этим солдатом, который был явно пьян, Ростов остановил
лошадь денщика или конюха какого-то важного лица и начал
расспрашивать его. Этот человек сообщил, что примерно час назад царя везли в
карете на полной скорости по этой самой дороге и
что он был опасно ранен.

— Не может быть! — сказал Ростов. — Должно быть, это кто-то другой.

 — Я сам его видел, — ответил мужчина с самоуверенной улыбкой
насмешка. «Я должен был бы знать императора после того, как столько раз видел его в Петербурге. Я видел его так же, как вижу тебя... Он сидел в карете бледный как полотно. Как же они заставили четырёх вороных лошадей мчаться! Боже мой, как они прогрохотали мимо! Пора бы мне уже знать императорских лошадей и Илью Ивановича. Не думаю, что Илья возит кого-то, кроме царя!»

Ростов отпустил лошадь и уже собирался ехать дальше, когда проходивший мимо раненый офицер обратился к нему:

 «Кого вам нужно?»  — спросил он.  «Главнокомандующего?  Он убит пушечным ядром — попал в грудь перед нашим полком».

— Не убит, а ранен! — поправил его другой офицер.

 — Кто? Кутузов? — спросил Ростов.

 — Не Кутузов, а как его там... ну, да неважно...
в живых осталось немного. Иди туда, в деревню, там все командиры, — сказал офицер, указывая на деревню Гошереде, и пошёл дальше.

Ростов ехал шагом, сам не зная, куда и к кому он теперь направляется.
Император был ранен, сражение проиграно. В этом нельзя было
сомневаться. Ростов ехал в указанном направлении, где виднелись
башни и церковь. Зачем спешить? Что он теперь скажет
к царю или к Кутузову, даже если бы они были живы и невредимы?

«Идите этой дорогой, ваша честь, там вас сразу убьют!» — крикнул ему солдат. «Там вас убьют!»

«Да о чём ты говоришь? — сказал другой. — Куда ему идти? Туда ближе».

Ростов задумался, а затем поехал в ту сторону, где, по слухам, был убит государь.

 «Теперь всё равно. Если государь ранен, не мне же спасать его?» — подумал он. Он поехал в ту сторону, где при отступлении из Працена погибло больше всего людей. Французы не
но эта местность ещё не была занята, и русские — невредимые и легкораненые — давно покинули её. По всему полю, как кучи навоза на ухоженной пашне, лежало от десяти до пятнадцати убитых и раненых на каждые два акра. Раненые ползли по двое и по трое, и можно было слышать их жалобные крики и стоны, иногда притворные — по крайней мере, так казалось Ростову. Он пустил лошадь рысью, чтобы не видеть всех этих страдающих людей, и ему стало страшно — не за свою жизнь, а за мужество, которое ему было необходимо и которое, как он знал, не выдержит вида этих несчастных.

Французы, прекратившие огонь на этом поле, усеянном убитыми и ранеными, где не осталось никого, в кого можно было бы стрелять, увидев скачущего по нему адъютанта, навели на него ружьё и сделали несколько выстрелов.
Ощущение этих ужасных свистящих звуков и вида трупов вокруг него слились в сознании Ростова в одно чувство ужаса и жалости к себе.
Он вспомнил последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, — подумал он, — если бы увидела меня здесь, на этом поле, под прицелом пушки?»


В деревне Хошерадк русские войска отступали
на поле боя, которые, хотя и пребывали в некоторой растерянности, были менее
разобщены. Французские пушки не дотягивались до них, а мушкетные выстрелы
звучали далеко. Здесь все ясно видели и говорили, что сражение
проиграно. Никто из тех, кого спрашивал Ростов, не мог сказать ему,
где находятся император или Кутузов. Одни говорили, что сообщение о ранении императора было правдивым,
другие — что нет, и объясняли распространившийся ложный слух тем, что карета императора действительно ускакала с поля боя вместе с бледным и напуганным обер-гофмаршалом
Граф Толстой, который выехал на поле боя вместе с другими членами императорской свиты. Один офицер сказал Ростову, что видел кого-то из штаба за деревней слева, и Ростов поскакал туда.
Он не надеялся никого найти, но хотел успокоить свою совесть. Проехав около двух миль и миновав последние русские войска, он увидел возле огорода, обнесённого канавой, двух мужчин верхом на лошадях, стоявших лицом к канаве. Один из них, с белым плюмажем на шляпе, показался Ростову знакомым; другой ехал на красивой гнедой лошади (которая
Ростову показалось, что он уже видел его раньше) подъехал к канаве, ударил лошадь шпорами и, натянув поводья, легко перепрыгнул через неё.
Только немного земли осыпалось с берега под задними копытами лошади.
Резко поворотив лошадь, он снова перепрыгнул через канаву и почтительно обратился к всаднику с белыми плюмажами, явно предлагая ему сделать то же самое. Всадник, чья фигура показалась Ростову знакомой и невольно привлекла его внимание, отрицательно покачал головой и рукой.
В этом жесте Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого и обожаемого монарха.

«Но это не может быть он, один посреди этого пустого поля!»
 подумал Ростов. В этот момент Александр повернул голову, и Ростов
увидел любимые черты, которые так глубоко врезались в его память.
Император был бледен, щёки его впали, а глаза запали, но от этого
его черты казались ещё более мягкими и обаятельными. Ростов
был счастлив, узнав, что слухи о ранении императора оказались
ложными. Он был рад его видеть. Он знал, что может и даже должен пойти прямо к нему и передать сообщение, которое велел ему доставить Долгоруков.

Но как влюблённый юноша дрожит, нервничает и не осмеливается произнести слова, о которых мечтал ночами, а оглядывается в поисках помощи или возможности отсрочить неизбежное и сбежать, когда наступает долгожданный момент и он остаётся с ней наедине, так и Ростов, добившись того, чего желал больше всего на свете, не знал, как подойти к императору, и ему в голову приходила тысяча причин, почему это было бы неудобно, неприлично и невозможно.

«Что! Как будто я рад возможности воспользоваться
он одинок и подавлен! Незнакомое лицо может показаться ему неприятным или
болезненным в этот скорбный миг; кроме того, что я могу сказать ему
сейчас, когда у меня замирает сердце и пересыхает во рту при одном
взгляде на него?» Ни одну из бесчисленных речей, обращённых к
императору, которые он сочинил в своём воображении, он не мог
вспомнить. Эти речи были предназначены для совсем других условий.
По большей части их следовало произносить в момент победы и триумфа,
как правило, когда он умирал от ран и государь благодарил его за героизм
Своими поступками он доказал свою любовь, и, умирая, он выразил её.

 «Кроме того, как я могу просить у императора указаний для правого  фланга, когда уже почти четыре часа и битва проиграна?
 Нет, конечно, я не должен приближаться к нему, я не должен мешать его размышлениям. Лучше тысячу раз умереть, чем получить от него недобрый взгляд или дурное мнение», — решил Ростов и с грустью и отчаянием на сердце поскакал прочь, то и дело оглядываясь на царя, который всё ещё стоял в нерешительности.

Пока Ростов спорил сам с собой и печально удалялся,
капитан фон Толь случайно подъехал к тому же месту и, увидев
императора, тут же подъехал к нему, предложил свои услуги и помог
ему перейти канаву пешком. Император, желавший отдохнуть и
чувствовавший себя нехорошо, сел под яблоней, а фон Толь остался
рядом с ним.
Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь долго и горячо говорил с императором и как император, очевидно плача, закрыл глаза рукой и пожал руку фон Толю.

«А ведь и я мог быть на его месте!» — подумал Ростов и, с трудом сдерживая слезы жалости к государю, поехал дальше в совершенном отчаянии, не зная, куда и зачем он теперь едет.

Отчаяние его тем более было велико, что он чувствовал, что причиной его горя была его собственная слабость.

Он мог бы... не только мог бы, но должен был подойти к государю. Это был уникальный шанс продемонстрировать свою преданность императору, но он им не воспользовался...  «Что я наделал?» — подумал он.  Он развернулся и поскакал обратно к тому месту, где видел императора, но
За канавой уже никого не было. Только проезжали какие-то повозки и экипажи. От одного из кучеров он узнал, что штаб Кутузова находится недалеко, в деревне, куда направлялись повозки.
 Ростов поехал за ними. Впереди него шёл кучер Кутузова, ведя лошадей в попонах. Затем подъехала повозка, а за ней шёл старый кривоногий крепостной в фуражке и тулупе.

«Тит! Я говорю, Тит!» — сказал конюх.

«Что?» — рассеянно ответил старик.

«Иди, Тит! Поработай немного!»

«Ах ты дурак!» — сказал старик, сердито сплюнув. Прошло некоторое время
в тишине, а затем та же шутка повторилась.


 К пяти часам вечера сражение было проиграно по всем направлениям.
Более сотни пушек уже были в руках французов.

 Пшебышевский и его корпус сложили оружие.
Другие колонны, потеряв половину личного состава, отступали беспорядочными, смятёнными толпами.

Остатки смешанных сил Ланжерона и Дохтурова толпились у плотин и берегов прудов близ деревни
Аугешд.

После пяти часов только у Аугешдской плотины началась жаркая канонада
(который вели только французы) всё ещё был слышен из многочисленных
батарей, расположенных на склонах Праценских высот и направленных на наши
отступающие силы.

 В арьергарде Дохтуров и другие, собрав несколько батальонов,
вели мушкетный огонь по французской кавалерии, преследовавшей наши войска.
Начинало темнеть. На узкой плотине Аугешд, где столько лет старый мельник
привычно сидел в своей шапке с кисточкой и мирно ловил рыбу,
пока его внук, закатав рукава рубашки, возился с серебристой
рыбкой в бочке для воды, на той плотине, над которой столько лет
столько лет моравы в мохнатых шапках и синих куртках мирно
везли свои двухконные повозки, нагруженные пшеницей, и возвращались
пыльные, с мукой, белевшей на их повозках, — на этой узкой дамбе
среди повозок и пушек, под копытами лошадей и между колесами
повозки люди, обезображенные страхом смерти, теперь толпились
друг у друга на пути, давясь, умирая, переступая через умирающих и
убивая друг друга только для того, чтобы сделать несколько шагов и
быть убитыми таким же образом.

Каждые десять секунд в воздух взлетало пушечное ядро, сжимая его вокруг себя, или
В гуще толпы разорвался снаряд, убив нескольких человек и забрызгав кровью тех, кто был рядом.

 Долохов, теперь уже офицер, был ранен в руку и шёл пешком с командиром полка на лошади и десятком солдат своей роты.
Это было всё, что осталось от целого полка. Подгоняемые толпой, они застряли на подходе к плотине и, окружённые со всех сторон, остановились, потому что лошадь впереди них попала под пушку и толпа вытаскивала её. Пушечное ядро убило кого-то позади них, ещё одно упало впереди и забрызгало Долохова кровью.
Толпа, отчаянно напирая, сомкнулась, сделала несколько шагов и снова остановилась.

 «Пройди ещё сто ярдов, и мы точно спасены, останься здесь ещё на две минуты, и нам неминуема смерть», — подумал каждый.

 Долохов, находившийся в середине толпы, протиснулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и побежал по скользкому льду, покрывавшему мельничный пруд.

— Сюда поворачивайте! — крикнул он, прыгая по льду, который
поскрипывал под его ногами. — Сюда поворачивайте! — крикнул он тем,
кто был с ружьём. — Медведи!..

Лёд выдержал его, но зашатался и затрещал, и стало ясно, что он
провалится не только под пушкой или толпой, но очень скоро даже
под его собственным весом. Солдаты посмотрели на него и
прижались к берегу, не решаясь ступить на лёд. Генерал на
коне у входа на дамбу поднял руку и открыл рот, чтобы обратиться
к Долохову. Внезапно пушечное ядро просвистело так низко над
толпой, что все пригнулись. Он шлёпнулся во что-то влажное, и генерал упал с лошади в лужу крови. Никто не взглянул на него и не подумал помочь ему подняться.

«На лёд, по льду! Вперед! Разворачивайтесь! Вы что, не слышите? Вперед!» — внезапно закричали бесчисленные голоса после того, как ядро попало в генерала.
Сами солдаты не знали, что и почему они кричат.

 Одно из последних орудий, направлявшихся к плотине, свернуло на лёд. Толпы солдат с плотины побежали к замёрзшему пруду.
Лёд проломился под одним из передовых солдат, и его нога ушла под воду. Он попытался выровняться, но провалился по пояс.
 Ближайшие солдаты отпрянули, оруженосец остановил лошадь, но
Сзади по-прежнему доносились крики: «На лёд, почему ты остановился? Продолжай! Продолжай!» В толпе раздались крики ужаса. Солдаты
 возле пушки замахали руками и стали бить лошадей, чтобы те развернулись и пошли дальше. Лошади тронулись с места. Лёд, который выдерживал тех, кто шёл пешком, обрушился огромной массой, и около сорока человек, находившихся на нём, бросились кто вперёд, кто назад, топя друг друга.

Пушечные ядра по-прежнему регулярно свистели и падали на лёд и в воду, чаще всего в толпу, которая заполнила дамбу, пруд и берег.





ГЛАВА XIX
На Праценской высоте, куда он упал с древком знамени в руке, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью и без сознания, с тихим, жалобным и детским стоном.

К вечеру он перестал стонать и затих. Он не знал, как долго продолжалось его беспамятство. Вдруг он опять почувствовал себя живым и ощутил жгучую, разрывающую боль в голове.

«Где же оно, то высокое небо, которого я не знал до сих пор, но увидел сегодня?» — была его первая мысль. «И я не знал этого страдания
либо”, - подумал он. “Да, я ничего не знал, совсем ничего"
до сих пор. Но где я?

Он прислушался и услышал топот приближающихся лошадей и голоса
говоривших по-французски. Он открыл глаза. Над ним снова было то же высокое небо
с облаками, которые поднялись и плыли еще выше, и
между ними мерцала голубая бесконечность. Он не повернул головы и не увидел тех, кто, судя по стуку копыт и голосам, подъехал и остановился рядом с ним.

 Это был Наполеон в сопровождении двух адъютантов.  Бонапарт верхом
Наполеон, находившийся на поле боя, отдал последний приказ усилить батареи,
стрелявшие по Августовской плотине, и посмотрел на убитых и раненых,
оставленных на поле.

«Славные люди!» — заметил Наполеон, глядя на мёртвого русского гренадёра,
который лежал на животе, уткнувшись лицом в землю, с почерневшим затылком и
уже окоченевшей рукой, широко раскинутой в сторону.

«Боеприпасы для орудий на позициях исчерпаны, Ваше
Ваше величество, — сказал адъютант, пришедший с батарей, которые вели огонь по Ожеду.


— Принесите что-нибудь из резерва, — сказал Наполеон и, уйдя
Сделав несколько шагов, он остановился перед князем Андреем, который лежал на спине рядом с упавшим знаменем. (Знамя уже было взято французами в качестве трофея.)

«Славная смерть!» — сказал Наполеон, глядя на Болконского.

Князь Андрей понял, что эти слова относятся к нему и что их сказал Наполеон. Он услышал, как к говорящему обратились «сир». Но он
услышал эти слова так, словно услышал жужжание мухи. Они не только не заинтересовали его, но он даже не обратил на них внимания и тут же забыл о них.
Голова у него горела, он чувствовал, что истекает кровью.
и он увидел над собой далёкое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон — его герой, — но в тот момент Наполеон казался ему таким маленьким, ничтожным существом по сравнению с тем, что происходило сейчас между ним и этим высоким бесконечным небом, по которому плыли облака. В тот момент для него не имело значения, кто стоит над ним и что о нём говорят.
Он был рад, что рядом с ним люди, и хотел только, чтобы они помогли ему и вернули его к жизни, которая казалась ему такой прекрасной теперь, когда он сегодня научился
понимать это так по-другому. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и
издать какой-нибудь звук. Он слабо пошевелил ногой и издал слабый, болезненный стон,
который вызвал его собственную жалость.

“А! Он жив”, - сказал Наполеон. “Подними этого молодого человека и
отнеси его на перевязочный пункт”.

Сказав это, Наполеон поехал навстречу маршалу Ланну, который с улыбкой подъехал к императору со шляпой в руке, чтобы поздравить его с победой.

Принц Андрей больше ничего не помнил: он потерял сознание от ужасной боли, когда его укладывали на носилки, и от тряски во время
Его перевезли и промыли рану на перевязочном пункте.
 Он пришёл в себя только ближе к вечеру, когда его вместе с другими ранеными и пленными русскими офицерами доставили в госпиталь.
 Во время перевозки он почувствовал себя немного лучше и смог осмотреться и даже заговорить.

Первыми словами, которые он услышал, придя в себя, были слова французского офицера конвоя:
«Мы должны остановиться здесь: император будет проезжать здесь
незамедлительно; ему будет приятно увидеть этих господ в плену».


 «Сегодня так много пленных, почти вся русская армия в плену,
что он, вероятно, устал от них, — сказал другой офицер.

— Всё равно! Говорят, этот — командир всей императорской гвардии Александра, — сказал первый, указывая на русского
офицера в белом мундире конной гвардии.

Болконский узнал князя Репнина, с которым встречался в петербургском обществе. Рядом с ним стоял девятнадцатилетний юноша, тоже раненый офицер конной гвардии.

Бонапарт, подъехав галопом, остановил лошадь.

«Кто старший?» — спросил он, увидев пленных.

Они назвали полковника, князя Репнина.

“Вы командир конногвардейского полка императора Александра?
” - спросил Наполеон.

“Я командовал эскадроном”, - ответил Репнин.

“Ваш полк с честью выполнил свой долг”, - сказал Наполеон.

“Похвала великого полководца - высшая награда солдата”,
сказал Репнин.

“Я с удовольствием принимаю ее”, - сказал Наполеон. “А кто этот молодой человек
рядом с вами?”

Принц Репнин назвал имя лейтенанта Сухтелен.

Взглянув на него, Наполеон улыбнулся.

«Он слишком молод, чтобы вмешиваться в наши дела».

«Молодость не помеха для отваги», — пробормотал Сухтелен слабеющим голосом.

“Великолепный ответ!” - сказал Наполеон. “Молодой человек, вы далеко пойдете!”

Князь Андрей, которого также привели перед глазами императора
для завершения представления пленных, не мог не привлечь его
внимания. Наполеон, очевидно, вспомнил, что видел его на поле боя
и, обращаясь к нему, снова употребил эпитет “молодой человек”, который был
связан в его памяти с князем Андреем.

“ Ну, и вы, молодой человек, ” сказал он. — Как ты себя чувствуешь, mon brave?


 Хотя за пять минут до этого принц Эндрю смог сказать несколько слов солдатам, которые несли его, теперь он смотрел прямо перед собой
Глядя прямо на Наполеона, он молчал...  В тот момент все интересы, поглощавшие Наполеона, казались ему такими незначительными, а сам герой с его ничтожным тщеславием и радостью от победы — таким жалким по сравнению с высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понимал, что он не мог ему ответить.

Всё казалось таким тщетным и незначительным по сравнению с суровой и торжественной чередой мыслей, которые пробуждала в нём слабость от потери крови, страдания и близость смерти. Глядя в
глаза Наполеона, князь Андрей думал о ничтожности
величие, незначительность жизни, которую никто не мог понять, и
ещё большая незначительность смерти, смысл которой никто из
живых не мог понять или объяснить.

 Император, не дожидаясь ответа, отвернулся и сказал одному из
офицеров: «Позаботьтесь об этих господах и доставьте их на мой
бивуак; пусть мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания,
принц Репнин!» — и он пришпорил коня и ускакал прочь.

Его лицо сияло от самодовольства и удовольствия.

 Солдаты, которые несли принца Эндрю, заметили это и взяли
Маленькая золотая иконка, которую принцесса Мария повесила брату на шею, была возвращена.
Увидев, с каким благосклонным отношением император относится к пленникам, они поспешили вернуть священный образ.


Принц Андрей не видел, как и кем он был заменён, но маленькая иконка на тонкой золотой цепочке внезапно появилась у него на груди, под мундиром.

«Было бы хорошо, — подумал принц Эндрю, взглянув на икону, которую его сестра с таким чувством и благоговением повесила ему на шею. — Было бы хорошо, если бы всё было так же ясно и просто, как кажется
Мэри. Как было бы хорошо знать, к кому обращаться за помощью в этой жизни и чего ожидать после смерти! Как бы я была счастлива и спокойна, если бы могла сейчас сказать: «Господи, смилуйся надо мной!»... Но кому мне это сказать? Либо к Неопределяемой, Непостижимой Силе,
к которой я не только не могу обратиться, но которую я даже не могу выразить словами, — Великое Всё или Ничто, — сказал он себе, — либо к тому Богу, которого Мэри вшила в этот амулет!
Нет ничего определённого, ничего, кроме того, что всё это не имеет значения.
понять, и величие чего-то непостижимого, но важнейшего».

 Носилки двинулись дальше. При каждом толчке он снова чувствовал невыносимую боль; его лихорадка усилилась, и он впал в беспамятство. Видения отца,
жены, сестры и будущего сына, а также нежность, которую он ощутил в ночь перед битвой, фигура ничтожного маленького Наполеона и, прежде всего, высокое небо — вот главные темы его бредовых фантазий.

 Ему представлялась тихая семейная жизнь и мирное счастье в Болд-Хиллс.  Он уже наслаждался этим счастьем, когда
Внезапно появился маленький Наполеон с его недобрым взглядом, полным
близорукого восторга от чужих страданий, за которым последовали сомнения и муки.
И только небеса обещали покой. Ближе к утру
все эти мечты растаяли и слились с хаосом и тьмой бессознательного состояния и забвения, которые, по мнению врача Наполеона Ларрея, с гораздо большей вероятностью могли закончиться смертью, чем выздоровлением.

«Он нервный, желчный субъект, — сказал Ларри, — и он не поправится».


И принц Эндрю вместе с другими тяжелоранеными был оставлен на попечение жителей округа.





КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ: 1806




ГЛАВА I

В начале 1806 года Николай Ростов вернулся домой в отпуск. Денисов
собирался домой в Воронеж, и Ростов уговорил его доехать с ним до Москвы и погостить там. Встретившись с товарищем на
последней почтовой станции перед Москвой, Денисов выпил с ним
три бутылки вина и, несмотря на тряску по ухабистой заснеженной
дороге, ни разу не проснулся по пути в Москву, а лежал на дне
саней рядом с Ростовым, который чем ближе к Москве, тем больше
нервничал.

«Сколько ещё? Сколько ещё? Ох, эти невыносимые улицы,
магазины, вывески пекарен, уличные фонари и сани!» — думал
Ростов, когда их пропуска на выезд прошли в городских воротах и они въехали в Москву.

«Денисов! Мы приехали! Он спит», — добавил он,
наклонившись вперёд всем телом, как будто в этом положении он
мог увеличить скорость саней.

Денисов не ответил.

«Вот угол на перекрёстке, где стоит извозчик Захар, а вот сам Захар и всё та же лошадь!»
А вот и магазинчик, где мы обычно покупали имбирные пряники! Неужели
Ты не можешь поторопиться? Ну же!

“Какой это дом?” - спросил водитель.

“Да вон тот, в самом конце, большой. Разве ты не видишь?
Это наш дом”, - сказал Ростов. “Конечно, это наш дом!
Den;sov, Den;sov! Мы почти приехали!»

Денисов поднял голову, кашлянул и ничего не ответил.

«Дмитрий, — сказал Ростов своему камердинеру, сидящему на козлах, — это в нашем доме огни горят, что ли?»

«Да, ваше сиятельство, и в кабинете у отца свет горит».

«Значит, они ещё не легли? Как ты думаешь? А ну,
не забудь положить моё новое пальто, — добавил Ростов, поглаживая свои новые усы. — Ну, трогай, — крикнул он кучеру. —
Проснись, Вася! — продолжал он, поворачиваясь к Денисову, который снова начал клевать носом. — Ну, трогай!
Дашь три рубля на водку — трогай! — крикнул Ростов, когда сани были уже в трёх домах от его двери. Ему казалось, что лошади совсем не двигаются.
 Наконец сани свернули направо, подъехали к подъезду, и
 Ростов увидел над головой знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо и столб у тротуара.  Он
Он выскочил из саней ещё до того, как они остановились, и побежал в дом. Дом стоял холодный и тихий, как будто ему было всё равно, кто к нему пришёл.
В доме никого не было. «О боже! Все ли в порядке?»
 — подумал он, на мгновение замерев с упавшим сердцем, а затем
сразу же бросился бежать по коридору и вверх по скрипучим ступеням знакомой лестницы. Знаменитая старая дверная ручка, которая всегда
выводила из себя графиню, если её как следует не почистили, поворачивалась так же легко, как и всегда. В передней горела одинокая сальная свеча.

Майкл спал на груди. Prok;fy, лакей, который был
настолько сильным, что он мог поднимать коляску сзади, СБ
плетение тапочки из ткани кромки. Он поднял глаза на открывающуюся дверь
, и выражение сонного безразличия на его лице внезапно сменилось выражением
радостного изумления.

“ Боже милостивый! Молодой граф! ” воскликнул он, узнав своего
молодого хозяина. “Может ли это быть? Моё сокровище! — и Прокофьи, дрожа от волнения, бросился к двери в гостиную, вероятно, чтобы объявить о его приходе, но, передумав, вернулся и наклонился, чтобы поцеловать молодого человека в плечо.

— Всё хорошо? — спросил Ростов, отводя его руку.

 — Да, слава богу!  Да!  Они только что поужинали.  Позвольте мне взглянуть на вас, ваше превосходительство.

 — Всё в порядке?

 — Да, слава богу!

Ростов, совершенно забыв о Денисове и не желая, чтобы кто-нибудь его опередил, сбросил шубу и на цыпочках побежал через большой тёмный зал.  Всё было по-прежнему: те же старые карточные столы и та же люстра с абажуром. Но кто-то уже заметил молодого барина, и не успел он дойти до гостиной, как его окружили.
Когда он вошёл в комнату, что-то, словно торнадо, вылетело из боковой двери и начало обнимать и целовать его. Ещё одно и ещё одно существо того же рода выскочили из второй и третьей дверей; ещё больше объятий, ещё больше поцелуев, ещё больше криков и слёз радости. Он не мог разобрать, кто из них был папа, кто Наташа, а кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его одновременно. Он заметил, что только матери не было рядом.

— А я и не знала... Николай... Милый мой!...

 — Вот он... наш... Коля, * дружище... Как он изменился!... Где свечи?... Чай!...

 * Николай.

— И я, поцелуй меня!

 — Дорогая... и я!

 Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера и старый граф — все обнимали его, а крепостные, мужчины и служанки, толпились в комнате, восклицая, охая и ахая.

 Петя, цепляясь за его ноги, всё повторял: «И я!»

Наташа, притянув к себе его голову и покрывая его лицо поцелуями, крепко держа его за полы шубы, отскочила от него и, подпрыгивая на одном месте, как коза, пронзительно завизжала.


Вокруг были любящие глаза, блестящие от радостных слёз, и губы, ищущие поцелуя.

Соня, вся раскрасневшаяся, тоже вцепилась в его руку и, сияя от счастья,
с нетерпением смотрела ему в глаза, ожидая того взгляда, которого так жаждала. Соне было шестнадцать, и она была очень хорошенькой, особенно в этот момент радостного, восторженного волнения. Она смотрела на него, не отрывая глаз, улыбаясь и затаив дыхание. Он благодарно взглянул на неё, но всё ещё чего-то ждал и кого-то искал. Старая графиня ещё не пришла. Но вот в дверях послышались шаги, такие быстрые, что вряд ли их могла бы сделать его мать.

И всё же это была она, одетая в новое платье, которого он не знал и которое сшили после его отъезда. Все остальные расступились, и он побежал к ней. Когда они встретились, она, рыдая, упала ему на грудь. Она не могла поднять лица, а только прижималась к холодной тесьме его гусарской куртки. Денисов, незаметно вошедший в комнату, стоял там и вытирал глаза, глядя на эту картину.

— Василий Денисов, друг вашего сына, — сказал он, представляясь графу, который вопросительно смотрел на него.

 — Добро пожаловать! Я знаю, я знаю, — сказал граф, целуя его.
обнимает Денисова. “Николай написал нам... Наташа, Вера, смотрите! Вот
Денисов!”

Те же счастливые, восторженные лица повернулись к лохматой фигуре Денисова.

“Милый Денисов!” - закричала Наташа, вне себя от восторга,
бросаясь к нему, обнимая его и целуя. Эта
выходка привела всех в замешательство. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и, взяв руку Наташи, поцеловал её.

Денисова проводили в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались вокруг Николая в гостиной.

Старая графиня, не выпуская его руки и целуя её, приговаривала:
В этот момент она села рядом с ним, а остальные, столпившись вокруг, следили за каждым его движением, словом или взглядом, не сводя с него восторженных глаз. Его брат и сёстры боролись за места поближе к нему и спорили, кто принесёт ему чай, носовой платок и трубку.

Ростов был очень счастлив той любовью, которую они ему оказывали; но первое мгновение встречи было таким блаженным, что его нынешняя радость казалась ему
недостаточной, и он всё ждал чего-то большего, большего и ещё большего.

На следующее утро, после утомительного путешествия, путники проспали до десяти часов.

В комнате рядом с их спальней царил беспорядок: повсюду валялись сабли,
вещи, чехлы для сабель, открытые чемоданы и грязные сапоги. Две
только что начищенные пары со шпорами стояли у стены. Слуги
приносили кувшины и тазы, горячую воду для бритья и выглаженную
одежду. В комнате стоял мужской запах и пахло табаком.

— А, Гвиска, моя трубка! — раздался хриплый голос Василия Денисова.
 — Ростов, вставай!

 Ростов, протирая глаза, которые, казалось, слиплись, поднял растрёпанную голову с горячей подушки.

 — Что, уже поздно?

— Опоздала! Уже почти десять часов, — ответил голос Наташи.
 Из соседней комнаты доносился шорох накрахмаленных юбок, шепот и смех девочек. Дверь приоткрылась, и в щель показались что-то голубое, ленты, чёрные волосы и весёлые лица. Это были Наташа, Соня и Петя, которые пришли узнать, встают ли они.

— Николай! Вставай! — снова послышался голос Наташи за дверью.

 — Сейчас!

 Тем временем Петя, найдя и схватив сабли в соседней комнате, с восторгом, который испытывают мальчики при виде старшего брата-военного, и
забыв, что девушкам неприлично видеть мужчин раздетыми,
открыл дверь в спальню.

«Это твоя сабля?» — крикнул он.

Девушки отскочили в сторону. Денисов спрятал волосатые ноги под одеяло,
испуганно глядя на товарища в поисках помощи. Дверь, впустив
Петю, закрылась снова. Из-за неё донёсся смех.

«Николай! Выходи в халате!” - послышался голос Наташи.

“Это твоя сабля?” - спросил Петя. “Или она твоя?” - сказал он,
обращаясь с подобострастным почтением к черноусому Денисову.

Ростов торопливо надел что-то на ноги, накинул халат
и вышел. Наташа надела один сапог со шпорами и как раз влезала
в другой. Соня, когда он вошел, крутилась вокруг и
собиралась развернуть свои платья в воздушный шар и сесть. Они были
одеты одинаково, в новые бледно-голубые платья, и обе были свежими, румяными и
яркими. Соня убежала, но Наташа, взяв брата под руку, повела его в гостиную, где они начали разговаривать. Они едва успевали задавать друг другу вопросы и отвечать на них, обсуждая тысячу
о пустяках, которые не могли интересовать никого, кроме них самих. Наташа
смеялась над каждым его словом или над тем, что говорила сама, не потому, что
то, что они говорили, было смешным, а потому, что она чувствовала себя
счастливой и не могла сдержать свою радость, которая выражалась в смехе.

«О, как мило, как чудесно!» — говорила она обо всём.

Ростов чувствовал, что под влиянием тёплых лучей любви та
детская улыбка, которая ни разу не появлялась на его лице с тех пор,
как он уехал из дома, теперь, впервые за полтора года, снова осветила
его душу и лицо.

“Нет, послушайте, - сказала она, - теперь ты настоящий мужик, да
вы? Я ужасно рада, что ты мой брат”. Она прикоснулась к его
усы. “Я хочу знать, какие вы, мужчины. Вы такие же, как
мы? Нет?”

“Почему Соня убежала?” - спросил Ростов.

“Ах, да! Это целая долгая история! Как ты собираешься с ней разговаривать — на «ты» или на «вы»?

 — Как получится, — сказал Ростов.

 — Нет, пожалуйста, называй её на «вы»! Я тебе всё расскажу как-нибудь в другой раз. Нет, я расскажу тебе сейчас. Ты же знаешь, что Соня — моя самая близкая подруга.
 Такая подруга, что я ради неё обжёг руку. Смотри!

Она задрала муслиновый рукав и показала ему красный шрам на своей длинной,
стройной, изящной руке, выше локтя, на той части, которая скрыта даже под бальным платьем.


«Я сожгла его, чтобы доказать свою любовь к ней. Я просто нагрела линейку в огне и приложила её туда!»

Сидя на диване с маленькими подушками на подлокотниках в бывшей
его старой классной комнате и глядя в восторженные глаза
Наташи, Ростов вновь погрузился в тот мир дома и детства,
который не имел значения ни для кого другого, но дарил ему одни из лучших радостей в жизни.
и прижигание руки линейкой в знак любви не показалось ему бессмысленным, он понял и не удивился.

«Ну и что же?» — спросил он.

«Мы такие друзья, такие друзья! Всё это с линейкой было просто глупостью, но мы друзья навеки. Она, если кого и любит, то на всю жизнь, а я этого не понимаю, я быстро забываю».

«Ну и что же?»

— Ну, она любит меня, и тебе это нравится.

 Наташа вдруг покраснела.

— А, ты помнишь, что было перед твоим отъездом?..  Ну, она говорит, что ты должен всё это забыть...  Она говорит: «Я всегда буду его любить, но пусть он будет
Разве это не прекрасно и благородно? Да, очень благородно? Разве нет?
— спросила Наташа так серьёзно и взволнованно, что стало очевидно: то, что она говорила, она уже говорила прежде, со слезами.

Ростов задумался.

— Я никогда не отступлю от своего слова, — сказал он. — Кроме того, Соня так очаровательна, что только глупец мог бы отказаться от такого счастья.

— Нет, нет! — воскликнула Наташа. — Мы с ней уже всё обсудили.
Мы знали, что ты так скажешь. Но это невозможно, потому что, видишь ли, если ты так скажешь — если ты будешь считать себя связанным своим обещанием, — это будет выглядеть так, будто
как будто она не говорила этого всерьёз. Это звучит так, будто ты женишься на ней по обязанности, а это совсем не так».

Ростов понял, что они всё хорошо обдумали. Соня уже поразила его своей красотой накануне. Сегодня, когда он мельком увидел её, она показалась ему ещё более прекрасной. Она была очаровательной шестнадцатилетней девушкой, которая, очевидно, была страстно влюблена в него (в этом он ни на секунду не сомневался). Почему бы ему не полюбить её сейчас и даже не жениться на ней, думал Ростов, но сейчас было так много других удовольствий
и интересы превыше всего! «Да, они приняли мудрое решение, — подумал он. — Я должен оставаться свободным».

 «Что ж, это прекрасно, — сказал он. — Мы обсудим это позже. О, как я рад, что ты здесь!»

 «Ну, а ты всё ещё верна Борису?» — продолжил он.

 «О, какая чепуха!» — воскликнула Наташа, смеясь. — Я не думаю ни о нём, ни о ком-либо другом и не хочу ничего подобного.

— Боже мой! Тогда что ты задумала?

— Задумала? — повторила Наташа, и счастливая улыбка озарила её лицо. — Ты видела Дюпора?

— Нет.

— Не видела Дюпора — знаменитого танцора? Ну тогда ты не увидишь
понимаешь. Вот что я задумала».

 Изогнув руки, Наташа, как это делают танцовщицы, развела юбки, отбежала на несколько шагов, повернулась, сделала пируэт, резко свела вместе свои маленькие ножки и сделала несколько шагов на самых кончиках пальцев.

 «Видишь, я стою! Видишь!» — сказала она, но больше не могла держаться на цыпочках. «Вот что я задумала! Я никогда ни за кого не выйду замуж, а буду танцовщицей. Только никому не говори.

 Ростов рассмеялся так громко и весело, что Денисов в своей комнате почувствовал зависть, а Наташа не удержалась и присоединилась к нему.

 — Нет, но разве тебе не кажется, что это мило? — повторяла она.

“ Мило! Значит, ты больше не хочешь выходить замуж за Бориса?

Наташа вспылила. “ Я ни за кого не хочу выходить замуж. И я скажу
ему это, когда увижу его!

“Боже мой!" - сказал Ростов.

“Но это все вздор”, - продолжала болтать Наташа. “И это
Денисов хороший? - спросила она.

“ Да, действительно!

— Ну что ж, тогда до свидания: иди одевайся. Он очень страшный, этот Денисов?


— Почему страшный? — спросил Николай. — Нет, Васька — отличный парень.


— Ты зовёшь его Васькой? Забавно! А он очень милый?


— Очень.


— Ну тогда поторопись. Мы все вместе позавтракаем.

Наташа встала и на цыпочках, как балерина, вышла из комнаты
танцовщица, но улыбающаяся так, как могут улыбаться только счастливые пятнадцатилетние девушки. Когда
Ростов встретил Соню в гостиной, он покраснел. Он не знал, как
вести себя с ней. Накануне вечером, в первый счастливый
момент встречи, они поцеловались, но сегодня они чувствовали,
что это невозможно; он чувствовал, что все, включая его мать и
сестёр, вопросительно смотрят на него и ждут, как он будет
вести себя с ней. Он поцеловал ей руку и обратился к ней не на «ты», а на «вы» — Соня. Но их взгляды встретились, и они перешли на «ты» и нежно обнялись.
поцелуями. Её взгляд просил его простить её за то, что она осмелилась через
Наташу напомнить ему о его обещании, а затем поблагодарила его за любовь. Его взгляд благодарил её за то, что она предложила ему свободу, и говорил ей, что так или иначе он никогда не перестанет любить её, потому что это невозможно.

— Как странно, — сказала Вера, выбрав момент, когда все замолчали, — что Соня и Николай теперь говорят друг другу «ты» и встречаются как чужие.


 Замечание Веры было верным, как и все её замечания, но, как и большинство её наблюдений, оно заставило всех почувствовать себя неловко, не
не только Соня, Николай и Наташа, но даже старая графиня, которая, опасаясь, что эта любовная история помешает Николаю сделать блестящую партию, покраснела, как девочка.

 Денисов, к удивлению Ростова, явился в гостиную с напомаженными волосами, надушенный и в новой форме, такой же щеголеватый, каким он бывал перед сражением, и был ещё более мил с дамами и господами, чем Ростов мог ожидать.





Глава II

По возвращении в Москву из армии Николай Ростов был встречен родными как лучший из сыновей, герой и любимец
Николенька; по отзывам родных — очаровательный, привлекательный и вежливый молодой человек; по отзывам знакомых — красивый гусарский поручик, хороший танцор и одна из лучших партий в городе.

 Ростовы знали в Москве всех. В том году у старого графа было достаточно денег,
поскольку все его поместья были перезаложены, и поэтому Николай,
приобретя собственного рысака, очень стильные бриджи для верховой езды
последнего фасона, каких ещё не было в Москве, и сапоги по последней
моде, с очень острыми носами и маленькими серебряными шпорами,
Он проводил время очень весело. После недолгого периода адаптации к прежним условиям жизни Николаю стало очень приятно снова оказаться дома. Он чувствовал, что сильно повзрослел и возмужал. Его отчаяние из-за провала на экзамене по Священному Писанию, то, что он занял денег у Гаврилы, чтобы заплатить извозчику, его тайные поцелуи с Соней — теперь он вспоминал всё это как ребячество, которое он навсегда оставил позади.
Теперь он был гусарским лейтенантом, в мундире, расшитом серебром, и с Георгиевским крестом, которым награждали солдат за храбрость в
Он участвовал в скачках и в компании известных, пожилых и уважаемых наездников тренировал собственного рысака для скачек. Он знал одну даму на одном из бульваров, к которой захаживал по вечерам. Он танцевал мазурку на балу у Архаровых, говорил о войне с фельдмаршалом  Каменским, посещал Английский клуб и был в близких отношениях с сорокалетним полковником, с которым его познакомил Денисов.

В Москве его страсть к императору несколько остыла. Но всё же, поскольку он не видел его и у него не было возможности увидеться с ним, он часто говорил
о нём и о своей любви к нему, давая понять, что он рассказал не всё и что в его чувствах к
императору было что-то такое, чего не все могли понять, и всей душой
разделял распространённое тогда в Москве обожание императора, о
котором говорили как о «воплощённом ангеле».

 Во время недолгого пребывания Ростова в Москве перед возвращением в армию он
не сблизился с Соней, а, наоборот, отдалился от неё. Она была очень хорошенькой и милой и, очевидно, была сильно в него влюблена, но он был в том возрасте, когда кажется, что дел так много, что на всё не хватит времени.
У него нет времени на такие вещи, и молодой человек боится связывать себя обязательствами и дорожит своей свободой, которая нужна ему для множества других дел. Когда он думал о Соне во время своего пребывания в Москве, он говорил себе:
«Ах, где-то есть и будут ещё такие девушки, которых я ещё не знаю. Будет достаточно времени, чтобы подумать о любви, когда я захочу, но сейчас у меня нет времени». Кроме того, ему казалось, что
женское общество унижает его мужское достоинство. Он ходил на балы и в дамские салоны, делая вид, что делает это против своей воли
воля. Скачки, Английский клуб, кутежи с Денисовым и визиты в
один дом — вот что было настоящим делом и вполне
подходило для лихого молодого гусара!

В начале марта старый граф Илья Ростов был очень занят
подготовкой ужина в честь князя Багратиона в Английском клубе.

Граф расхаживал по залу в халате, отдавая распоряжения клубному управляющему и знаменитому Феоктисту, шеф-повару клуба, по поводу спаржи, свежих огурцов, клубники, телятины и рыбы для сегодняшнего ужина. Граф был членом клуба и входил в комитет
Он был членом клуба с момента его основания. Ему клуб доверил организацию фестиваля в честь Багратиона, потому что мало кто так хорошо знал, как устроить пир на широкую ногу, и ещё меньше людей были способны и готовы изыскать из собственных ресурсов всё необходимое для успешного проведения праздника.
Клубный повар и стюард с довольными лицами выслушали распоряжения графа.
Они знали, что ни при каком другом руководстве не смогли бы так легко извлечь для себя выгоду из ужина стоимостью в несколько тысяч рублей.

— Ну что ж, будьте добры, положите в черепаховый суп петушиный гребень, знаете ли!


 — Тогда нам нужно три холодных блюда? — спросил повар.

 Граф задумался.

 — Меньше нельзя — да, три...  майонез — это одно, — сказал он, загнув палец.

 — Тогда мне заказать тех больших стерлядей? — спросил стюард.

“ Да, ничего не поделаешь, если они не захотят взять меньше. Ах, боже мой! Я
совсем забыла. Нам нужно еще одно блюдо. Ах, боже милостивый!
он схватился за голову. “Кто подарит мне цветы? Дмитрий!
Эх, Дмитрий! Скачи в наше московское поместье”, - сказал он фактотуму
который явился по его зову. «Поторопись и скажи Максиму, садовнику, чтобы он
заставил крепостных работать. Скажи, что всё, что есть в теплицах,
должно быть доставлено сюда, хорошо укутанное войлоком. К пятнице
у меня здесь должно быть двести горшков».

Отдав ещё несколько распоряжений, он собрался было пойти к своей «маленькой графине», чтобы отдохнуть, но, вспомнив ещё кое-что важное, вернулся, позвал обратно повара и клубного стюарда и снова начал отдавать распоряжения. В дверях послышались лёгкие шаги и звон шпор, и вошёл молодой граф, красивый,
румяный, с маленькими темными усиками, явно отдохнувший и прилизанный благодаря
своей легкой жизни в Москве, вошел в комнату.

“Ах, мой мальчик, у меня голова идет кругом!” - сказал старик с улыбкой,
как будто он чувствовал себя немного смущенным перед своим сыном. “А теперь, если бы ты мог,
только немного помоги! Мне тоже нужны певцы. У меня будет свой оркестр,
но разве мы не должны пригласить еще и цыганских певцов? Вам, военным, это нравится.


 — Право, папа, я думаю, что князь Багратион меньше беспокоился перед
битвой при Шёнграбене, чем ты сейчас, — сказал его сын с
улыбкой.

 Старый граф притворился, что сердится.

— Да, ты говоришь, но попробуй сам!

 — И граф повернулся к повару, который с проницательным и почтительным выражением лица внимательно и сочувственно смотрел на отца и сына.


 — До чего же дошла молодёжь, а, Феоктист? — сказал он.
 — Смеются над нами, стариками!

— Так и есть, ваше превосходительство, всё, что им нужно делать, — это хорошо поесть.
Но готовить и подавать еду — это не их дело!


 — Вот оно, вот оно! — воскликнул граф и, радостно схватив сына за обе руки, закричал: — Теперь ты мой, так что бери
немедленно запрягай сани и пару, поезжай к Безухову и скажи ему: "Граф
Илья послал тебя попросить клубники и свежих ананасов’. Мы
не можем получить их ни от кого другого. Его самого там нет, так что вам придется
зайти и спросить принцесс; а оттуда перейти к
Расгуляй — кучер, которого знает Ипатка, — и поищи цыганку.
Илюшку, того, что танцевал у графа Орлова, помнишь, в белом казачьем мундире, приведи ко мне.
— А цыганок мне тоже привести? — смеясь, спросил Николай. — Милый, милый!..

В эту минуту в гостиную, ступая бесшумно и с деловым, озабоченным и в то же время кротко-христианским выражением лица, которое никогда не покидало её, вошла Анна Михайловна. Хотя она каждый день заставала графа в халате, он неизменно смущался и просил её извинить его костюм.

«Ничего, ничего, мой дорогой граф, — сказала она, кротко закрывая глаза. — Но я сама поеду к Безухову. Пьер приехал, и теперь мы можем брать из его теплиц всё, что захотим. Мне в любом случае нужно с ним встретиться. Он передал мне письмо от Бориса. Слава богу, Борис теперь в штате.

Граф был в восторге от того, что Анна Михайловна взяла на себя одно из его поручений, и приказал подать для неё маленькую закрытую карету.

 «Скажи Безухову, чтобы он приехал. Я запишу его имя. С ним его жена?» — спросил он.

 Анна Михайловна подняла глаза, и на лице её выразилась глубокая печаль.

 «Ах, мой милый друг, ему очень не повезло», — сказала она. «Если то, что мы
слышим, — правда, то это ужасно. Как мало мы думали о таком,
когда радовались его счастью! А такая возвышенная, ангельская душа,
как молодой Безухов! Да, я от всего сердца жалею его и постараюсь помочь
Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы утешить его».

«Ч-что случилось?» — спросили и старый, и молодой Ростовы.

Анна Михайловна глубоко вздохнула.

«Долохов, сын Марьи Ивановны, — сказала она таинственным шёпотом, — говорят, совсем скомпрометировал её. Пьер принял его, пригласил к себе в дом в Петербурге, и теперь...» она приехала сюда, и этот смельчак за ней! — сказала Анна Михайловна, желая выразить сочувствие Пьеру, но невольно интонацией и полуулыбкой выдала своё сочувствие «смельчаку», как она называла Долохова.
«Говорят, Пьер совсем убит своим несчастьем».

«Дорогая, дорогая! Но всё же скажи ему, чтобы он пришёл в клуб — всё уладится. Это будет грандиозный банкет».


На следующий день, третьего марта, вскоре после часа дня двести пятьдесят членов Английского клуба и пятьдесят гостей ожидали на ужине почётного гостя и героя австрийской кампании князя Багратиона.

Когда пришло первое известие о битве при Аустерлице, Москва была в замешательстве.  В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, некоторые просто не поверили бы в него.
в то время как другие искали какое-то необычное объяснение столь странному событию. В Английском клубе, где собирались все выдающиеся, влиятельные и хорошо информированные люди, когда в декабре начали поступать новости, о войне и последнем сражении не говорили ни слова, как будто все заключили молчаливый заговор. Мужчины, которые задавали тон в разговорах, — граф Ростопчин, князь Юрий Долгоруков, Валуев, граф Марков и князь Вяземский — не появлялись в клубе, а встречались в частных домах в узком кругу. Москвичи, которые полагались на мнение других, — в том числе Илья Ростов —
Они — я имею в виду членов клуба — какое-то время не могли прийти к единому мнению по поводу войны и не имели лидеров. Москвичи чувствовали, что что-то не так и что обсуждать плохие новости тяжело, поэтому лучше было промолчать. Но через некоторое время, как присяжные выходят из совещательной комнаты, снова появились влиятельные люди, которые определяли мнение клуба, и все заговорили ясно и определённо. Были найдены причины невероятного, неслыханного и невозможного поражения России.
Всё стало ясно, и во всех уголках Москвы говорили об одном и том же
начали говорить. Этими причинами были предательство австрийцев,
неэффективная работа комиссариата, предательство поляка Пшебышевского и
француза Ланжерона, некомпетентность Кутузова и (ходили слухи)
молодость и неопытность государя, который доверял никчёмным и незначительным людям. Но армия, русская армия, по общему мнению, была необыкновенной и совершала чудеса доблести. Солдаты, офицеры и генералы были героями. Но героем героев был
князь Багратион, отличившийся в деле при Шенграбене и в
при отступлении из Аустерлица, где он в одиночку вывел свою колонну
непрерванной и весь день отбивался от вражеских сил, вдвое превосходивших
его собственные. Ещё одним фактором, повлиявшим на то, что Багратион
был выбран героем Москвы, было то, что у него не было связей в городе
и он был там чужаком. В его лице была проявлена честь к простому
русскому солдату, сражавшемуся без связей и интриг, к тому, кто
воспоминаниями об итальянской кампании был связан с именем Суворова. Более того, оказание такой чести Багратиону было лучшим способом выразить неодобрение и неприязнь к Кутузову.

«Если бы не было Багратиона, его следовало бы выдумать», — сказал острослов Шиншин, пародируя слова Вольтера.
О Кутузове никто не говорил, кроме тех, кто шепотом ругал его, называя придворным флюгером и старым сатиром.

Вся Москва повторяла слова князя Долгорукова: «Если будешь продолжать лепить и лепить, то измажешься в глине».
Это наводило на мысль об утешении в связи с нашим поражением воспоминаниями о прежних победах.
А ещё были слова Ростопчина о том, что французских солдат нужно подстрекать к бою высокопарными словами, а немцев — логическими аргументами, чтобы показать им
что бежать опаснее, чем наступать, но что русских солдат нужно только сдерживать и не давать им продвигаться! Со всех сторон доносились новые и свежие истории об отдельных примерах героизма, проявленного нашими офицерами и солдатами при Аустерлице. Один спас знамя, другой убил пятерых французов, третий в одиночку зарядил пять пушек.
Берг, по словам тех, кто его не знал, был ранен в правую руку, но, взяв шпагу в левую, пошёл вперёд. О Болконском ничего не было сказано, и только те, кто его знал
глубоко сожалел о том, что умер таким молодым, оставив беременную жену
со своим эксцентричным отцом.





ГЛАВА III

Третьего марта все залы Английского клуба были заполнены
гулом разговоров, похожим на жужжание роящихся весной пчел.
Члены и гости клуба бродили туда-сюда, сидели, стояли, встречались и расходились.
Кто-то был в форме, кто-то в вечернем костюме, а кое-кто с напудренными волосами и в русских кафтанах.

Напудренные лакеи в ливреях, с башмаками с пряжками и в элегантных чулках
Они стояли у каждой двери, с тревогой наблюдая за каждым движением посетителей, чтобы предложить им свои услуги.  Большинство присутствующих были пожилыми, уважаемыми людьми с широкими, уверенными в себе лицами, толстыми пальцами, решительными жестами и голосами.  Гости и члены клуба сидели на своих привычных местах и собирались в привычные группы. Меньшая часть присутствующих
была случайными гостями — в основном молодые люди, среди которых были Денисов,
Ростов и Долохов, который теперь снова служил офицером в Семёновском полку. Лица этих молодых людей, особенно тех, кто был
На лицах военных было написано снисходительное уважение к старшим.
Казалось, они говорили старшему поколению: «Мы готовы уважать и почитать вас, но всё же помните, что будущее принадлежит нам».

 Несвицкий был там как старый член клуба. Пьер, который по настоянию жены отрастил волосы и перестал носить очки, ходил по комнатам, одетый по моде, но с грустным и унылым видом. Здесь,
как и везде, его окружала атмосфера подобострастия перед его богатством, и, привыкнув командовать этими людьми, он
относился к ним с рассеянным презрением.

 По возрасту он должен был принадлежать к молодёжи, но по богатству и связям он принадлежал к группам пожилых и уважаемых гостей, и
поэтому он переходил из одной группы в другую. Некоторые из самых важных стариков
были центром групп, к которым даже незнакомцы подходили с уважением,
чтобы послушать голоса известных людей. Самые большие круги образовались вокруг
графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин описывал, как русские были застигнуты врасплох наступающими австрийцами и были вынуждены прокладывать себе путь штыками.

Валуев по секрету сообщил, что Уварова отправили из Петербурга, чтобы узнать, что Москва думает об Аустерлице.

 В третьем кругу Нарышкин рассказывал о заседании австрийского военного совета, на котором Суворов кукарекал, как петух, в ответ на чепуху, которую несли австрийские генералы. Шиншин, стоявший неподалёку, попытался пошутить, сказав, что Кутузов, очевидно, не научился у Суворова даже такому простому делу, как кукареканье.
Но старшие по званию сурово взглянули на шутника, и он замолчал.
чувствовал, что в этом месте и в этот день было неприлично так говорить о Кутузове.


Граф Илья Ростов, торопливый и озабоченный, ходил в мягких сапогах
между столовой и гостиной, торопливо здороваясь с важными и неважными
гостями, со всеми, кого он знал, как будто они были все равны, и
время от времени натыкаясь глазами на своего прекрасного,
хорошо сложенного сына, останавливался и радостно подмигивал ему. Молодой Ростов
стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился и которого очень ценил. Старый граф подошёл к ним и пожал Долохову руку.

«Пожалуйста, приезжай к нам... ты же знаешь, мой храбрый мальчик... мы вместе были там...
оба играли роль героя... Ах, Василий Игнатьич...
 Как поживаешь, старина?» — сказал он, поворачиваясь к проходившему мимо старику.
Но не успел он закончить приветствие, как все зашевелились, и вбежавший лакей с испуганным лицом объявил:
 «Он приехал!»

Зазвенели колокольчики, стюарды бросились вперёд, и — словно рожь, перемешанная в лопате, — гости, разбросанные по разным комнатам, собрались вместе и столпились в большой гостиной у двери в бальный зал.

Багратион появился в дверях передней без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил швейцару.
 На голове у него не было ни бараньего околыша, ни заряженного кнута
через плечо, как в тот раз, когда Ростов видел его накануне Аустерлицкого сражения, но он был одет в новую узкую форму с русскими и иностранными  орденами и Георгием на левой стороне груди. Очевидно, перед ужином он подстриг волосы и усы,
что изменило его внешность в худшую сторону.  В нём было что-то наивное
В его поведении чувствовалось праздничное настроение, которое в сочетании с его твёрдыми и мужественными чертами лица придавало ему довольно комичный вид. Беклешов и Фёдор
Уваров, приехавшие вместе с ним, остановились в дверях, чтобы дать ему, как почетному гостю, возможность войти первым. Багратион смутился, не желая пользоваться их любезностью, и это привело к некоторой задержке у дверей, но в конце концов он всё же вошёл первым. Он робко и неуклюже ступал по паркетному полу приёмной, не зная, что делать с руками. Он больше привык ходить по вспаханному полю
Он мог бы выйти на поле боя под огнём, как он сделал это во главе Курского полка при
Шён Граберне — и ему было бы легче. Члены комитета встретили его у первой двери и, выразив свою радость по поводу столь высокого гостя, как бы завладели им, не дожидаясь ответа, окружили его и повели в гостиную. Сначала было невозможно войти в гостиную из-за толпы членов клуба и гостей, которые толкались и пытались через чужие плечи рассмотреть Багратиона, как будто он был каким-то редким
животное. Граф Илья Ростов, смеясь и повторяя: «Дорогу, дорогу, голубчик! Дорогу, дорогу!» — энергичнее всех проталкивался сквозь толпу, вёл гостей в гостиную и усаживал их на средний диван. Важные персоны, самые уважаемые члены клуба, окружили вновь прибывших. Граф Илья, снова протиснувшись сквозь толпу, вышел из гостиной и через минуту вернулся с другим членом комитета, который нёс большой серебряный поднос.
Он подал его князю Багратиону. На подносе лежали стихи
сочинено и напечатано в честь героя. Багратион, увидев поднос, в смятении огляделся по сторонам, словно ища помощи. Но все взоры были прикованы к нему. Чувствуя себя во власти толпы, он решительно взял поднос обеими руками и сурово и укоризненно посмотрел на графа, который его преподнёс. Кто-то услужливо забрал блюдо у Багратиона (иначе он, похоже,
продержал бы его до вечера и пошёл бы с ним ужинать) и обратил его
внимание на стихи.

«Ну, тогда я их прочту!» — как будто сказал Багратион и,
уставив усталые глаза в бумагу, начал читать их с сосредоточенным и
серьезным выражением лица. Но автор сам взял стихи и начал
читать их вслух. Багратион склонил голову и слушал:

 Прославь тогда царствование Александра
 И на троне наш щит Тита.
 Будь ты грозным врагом, добросердечным, как человек.,
 Риф дома, Цезарь в поле!
 Даже удачливый Наполеон
 Теперь знает по опыту, Багратион,
 Что не стоит связываться с геркулесовскими русскими...

 Но не успел он закончить чтение, как громогласный мажордом объявил:
что ужин готов! Дверь открылась, и из столовой донеслись
звучные аккорды полонеза:

 Пробудись, победный гром,
Торжествуйте, доблестные русские, теперь!...

 и граф Ростов, сердито взглянув на автора, который продолжал читать
свои стихи, поклонился Багратиону. Все встали, чувствуя, что
ужин важнее стихов, и Багратион, снова опередив всех,
пошёл в столовую. Он сидел на почётном месте между двумя Александрами — Беклешовым и Нарышкиным, что было явным намёком на имя государя. Триста человек заняли свои
Места в столовой были распределены в соответствии с рангом и значимостью гостей: чем важнее был гость, тем ближе он садился к почетному гостю, так же естественно, как вода течет глубже там, где земля ниже.

 Перед ужином граф Илья Ростов представил своего сына Багратиону,
который узнал его и сказал ему несколько слов, бессвязных и неуклюжих,
как и все слова, которые он произнес в тот день, а граф Илья радостно и гордо оглядывался по сторонам, пока Багратион разговаривал с его сыном.

Николай Ростов с Денисовым и его новым знакомым Долоховым сидели почти в середине стола. Напротив них сидел Пьер, рядом с князем
Несвицкий. Граф Илья Ростов с другими членами комитета
сидел напротив Багратиона и, как само воплощение московского
гостеприимства, оказывал князю знаки внимания.

Его усилия не пропали даром. Обед, как постный, так и скоромный, был великолепен, но он не мог чувствовать себя вполне непринуждённо до конца трапезы. Он подмигнул дворецкому, прошептал указания лакеям и стал с некоторым волнением ждать каждого нового блюда. Всё было превосходно. Когда подали второе блюдо — гигантскую стерлядь (при виде которой Илья Ростов покраснел от смутного удовольствия), лакеи
начал выскакивать coподаем и наполняем бокалы шампанским. После рыбы,
которая произвела определенную сенсацию, граф обменялся взглядами с
другими членами комитета. “Там будет много тостов, пора
начну”, - прошептал он и, взяв свой стакан, он встал. Все
молчат, ждут, что он скажет.

“За здоровье нашего Государя Императора!” - кричал он, и в
же момент, когда его ласково глаза стали влажными от слез радости и восторга.
Оркестр тут же заиграл «Радостный гром завоевания
пробуждает...» Все встали и закричали «Ура!» Багратион тоже встал и
Он прокричал «Ура!» тем же голосом, каким кричал на поле при Шён Граберне. Восторженный голос молодого Ростова
был слышен над голосами трёхсот человек. Он чуть не плакал. «За здоровье государя императора! — проревел он. — Ура!»
И, залпом выпив свой бокал, он швырнул его на пол. Многие последовали его примеру, и громкие крики продолжались ещё долго. Когда голоса стихли, лакеи убрали разбитое стекло, и все снова сели, улыбаясь из-за поднятого ими шума и перебрасываясь фразами.
замечания. Старый граф снова встал, взглянул на записку, лежавшую рядом с
его тарелкой, и предложил тост: “За здоровье героя нашей
последний поход, князь Петр Иванович Багратион!” - и снова его голубые
глаза увлажнились. “Ура!” - снова закричали триста голосов,
но вместо оркестра хор запел кантату, сочиненную Полем
Iv;novich Kut;zov:

 Русские! Включить все барьеры!
 Мужество — залог победы;
 Разве мы не Багратион?
 Он ставит врагов на колени... и т. д.

 Как только песня закончилась, прозвучали ещё несколько тостов
и граф Илья Ростов всё больше воодушевлялся, всё больше бокалов разбивалось, и крики становились всё громче. Они пили за Беклешёва,
Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за комитет,
за всех членов клуба и за всех гостей клуба, и наконец за
графа Илью Ростова отдельно, как за устроителя банкета. При этом тосте граф достал платок и, закрыв лицо, заплакал навзрыд.






Глава IV
 Пьер сидел напротив Долохова и Николая Ростова. Как обычно, он много ел и пил, и делал это с удовольствием. Но те, кто знал его близко, замечали, что
В тот день с ним произошла какая-то большая перемена. Он молчал весь ужин и оглядывался по сторонам, моргая и хмурясь, или, устремив взгляд в одну точку и с совершенно отсутствующим видом потирая переносицу, продолжал что-то бормотать себе под нос. Его лицо было подавленным и мрачным. Казалось, он ничего не видел и не слышал из того, что происходило вокруг него, и был поглощён какой-то гнетущей и неразрешимой проблемой.

Неразрешённая проблема, которая мучила его, была вызвана намёками княгини, его кузины, на связь Долохова с его женой.
А также анонимным письмом, которое он получил в то утро.
в подлой шутливой манере, свойственной анонимным письмам, говорилось, что он плохо видит сквозь очки, но что связь его жены с Долоховым не была секретом ни для кого, кроме него самого. Пьер совершенно не поверил ни намекам княгини, ни письму, но теперь боялся даже взглянуть на Долохова, сидевшего напротив него. Каждый раз, когда он встречался взглядом с красивыми наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как в душе его поднимается что-то ужасное и чудовищное, и быстро отворачивался. Он невольно вспомнил прошлое своей жены и её отношения с
Долохов, Пьер ясно видел, что то, что было сказано в письме, могло быть правдой или, по крайней мере, могло показаться правдой, если бы не касалось его жены.
 Он невольно вспомнил, как Долохов, полностью восстановивший своё прежнее положение после кампании, вернулся в Петербург и пришёл к нему. Воспользовавшись дружескими отношениями с Пьером, Долохов пришёл прямо к нему домой, и Пьер приютил его и одолжил ему денег. Пьер вспомнил, как Элен с улыбкой
выразила неодобрение по поводу того, что Долохов живёт в их доме, и как
Долохов цинично расхваливал ему красоту своей жены и с тех пор, как они приехали в Москву, не расставался с ними ни на день.

 «Да, он очень хорош собой, — думал Пьер, — и я его знаю. Ему было бы особенно приятно опозорить меня и выставить на посмешище только потому, что я хлопотал за него, дружил с ним и помогал ему. Я знаю и понимаю, какая острота добавила бы пикантности удовольствию от моего обмана, если бы это было правдой. Да, если бы это было правдой,
но я не верю в это. Я не имею права и не могу в это верить».
Он вспомнил выражение лица Долохова в моменты его жестокости, когда он привязывал полицейского к медведю и бросал их в воду, или когда он без всякой причины вызывал человека на дуэль, или когда он стрелял из пистолета в лошадь почтальона. Такое выражение часто появлялось на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он злодей, — подумал Пьер, — для него нет ничего лучше, как убить человека». Ему, должно быть, кажется, что все его боятся, и это его радует.
Он, должно быть, думает, что я тоже его боюсь — и на самом деле я его боюсь
«Он», — подумал он и снова почувствовал, как в душе его поднимается что-то ужасное и чудовищное. Долохов, Денисов и Ростов теперь сидели
напротив Пьера и казались очень веселыми. Ростов весело
разговаривал с двумя своими друзьями, один из которых был лихой гусар, а другой — известный дуэлянт и повеса, и то и дело иронически поглядывал на
Пьер, чья озабоченная, рассеянная и массивная фигура была очень заметна за ужином. Ростов враждебно посмотрел на Пьера,
во-первых, потому что Пьер показался его гусарскому взору богатым штатским,
муж красавицы, а одним словом — старухи; и во-вторых, потому что
Пьер в рассеянности своей не узнал
Ростова и не ответил на его приветствие. Когда провозгласили здоровье государя, Пьер, задумавшись, не встал и не поднял своего
бокала.

«Что ты?» — крикнул Ростов, глядя на него в бешенстве. — Разве ты не слышишь, что это за здоровье Его Величества Императора?


 Пьер вздохнул, покорно встал, осушил свой бокал и, подождав, пока все снова сядут, с доброй улыбкой обратился к Ростову.

— Да я вас не узнал! — сказал он. Но Ростов был занят другим: он кричал «Ура!»

 — Отчего бы тебе не возобновить знакомство? — сказал Долохов Ростову.

 — Чорт с ним, с дураком! — сказал Ростов.

 — Надо же поладить с мужьями хорошеньких женщин, — сказал Денисов.

Пьер не расслышал, о чём они говорили, но понял, что речь шла о нём. Он покраснел и отвернулся.

 — Ну, теперь за здоровье красивых женщин! — сказал Долохов и с серьёзным выражением лица, но с улыбкой в уголках губ повернулся к Пьеру с бокалом.

— За здоровье прекрасных женщин, Питеркин, — и их любовников! — добавил он.

 Пьер, опустив глаза, выпил из своего бокала, не глядя на
Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший листовки с кантатой Кутузова, положил одну перед Пьером как перед одним из главных гостей. Он уже собирался взять её, когда Долохов, перегнувшись через стол, выхватил её у него из рук и начал читать. Пьер посмотрел на Долохова, и его взгляд упал.
Что-то ужасное и чудовищное, мучившее его весь ужин, поднялось и овладело им.
Он перегнулся всем своим массивным телом через стол.

«Как ты смеешь брать это?» — закричал он.

Услышав этот крик и увидев, кому он адресован, Несвицкий и сосед справа от него в тревоге обернулись к Безухову.

«Не надо! Не надо! Что ты делаешь?» — прошептали их испуганные голоса.

Долохов посмотрел на Пьера ясным, весёлым, жестоким взглядом, и на его лице появилась та самая улыбка, которая как будто говорила: «А! Вот это мне нравится!»

 «Не получишь!» — сказал он отчётливо.

 Бледный, с дрожащими губами, Пьер выхватил у него экземпляр.

 «Ты... ты... мерзавец! Я тебя вызываю!» — вскрикнул он и,
отодвинув стул, он встал из-за стола.

В ту же секунду, как он это сделал и произнес эти слова, Пьер почувствовал,
что вопрос о виновности его жены, который мучил его весь день,
наконец получил несомненный утвердительный ответ.
Он возненавидел ее и навсегда расстался с ней. Несмотря на просьбу Денисова не вмешиваться в это дело, Ростов согласился
Долохов был секундантом Безухова, и после обеда он обсуждал с Несвицким, секундантом Безухова, условия дуэли. Пьер отправился домой, но
Ростов с Долоховым и Денисовым допоздна засиделись в клубе.
слушая цыган и других певцов.

«Ну, до завтра в Сокольниках», — сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.

«А ты совсем спокоен?» спросил Ростов.

Долохов помолчал.

«Ну, видишь ли, я тебе в двух словах открою весь секрет дуэли. Если вы собираетесь драться на дуэли, составляете завещание и пишете
нежные письма родителям, а также думаете, что вас могут
убить, то вы глупец и вам конец. Но отправляйтесь на дуэль с твёрдым
намерением убить своего противника как можно быстрее и надёжнее, и
тогда всё будет хорошо, как говорил мне наш охотник на медведей в Костроме. «Все боятся медведей, — говорит он, — но когда ты их видишь, весь твой страх улетучивается, и ты думаешь только о том, чтобы не дать ему уйти!»
 Вот так и со мной. До завтра, мой дорогой. *

 * До завтра, мой дорогой.

На следующий день в восемь утра Пьер и Несвицкий поехали в
Сокольницкий лес и встретили там Долохова, Денисова и Ростова.
 Пьер выглядел так, будто был занят какими-то мыслями, не
имевшими отношения к делу. Его измождённое лицо было жёлтым.
Он, очевидно, не спал всю ночь. Он рассеянно огляделся и прищурился, словно ослепленный солнцем. Он был полностью поглощен двумя мыслями: о виновности своей жены, в которой он после бессонной ночи не сомневался ни на секунду, и о невиновности Долохова, у которого не было причин беречь честь человека, который для него ничего не значил... «Я бы, наверное, поступил так же на его месте», — подумал Пьер. «Я даже уверен, что должен был поступить так же.
Тогда зачем эта дуэль, это убийство? Либо я убью его, либо он убьёт меня»
«Он ударит меня по голове, или локтем, или коленом. Разве я не могу уйти отсюда, сбежать, где-нибудь спрятаться?» — проносилось у него в голове. Но как раз в те моменты, когда ему в голову приходили такие мысли, он спрашивал особенно спокойным и рассеянным тоном, внушавшим уважение окружающим: «Это надолго? Всё готово?»

Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, чтобы обозначить барьеры, а пистолеты заряжены, Несвицкий подошёл к Пьеру.

 «Я не должен исполнять свой долг, граф, — сказал он робким голосом, — и не должен оправдывать ваше доверие и оказанную вам честь»
Прости меня за то, что я выбрал тебя своим секундантом, если в этот важный, очень важный момент я не сказал тебе всей правды. Я думаю, что для этого дела или для того, чтобы пролить из-за него кровь, нет достаточных оснований...
Ты был не прав, не совсем прав, ты был импульсивен...»

«О да, это ужасно глупо», — сказал Пьер.

— Тогда позвольте мне выразить ваше сожаление, и я уверен, что ваш противник примет его, — сказал Несвицкий (который, как и все остальные участники этой истории, и как все в подобных случаях, ещё не верил, что дело дошло до настоящей дуэли). — Знаете, граф, это гораздо
более благородно признать свою ошибку, чем допустить, чтобы дело стало непоправимым.
Не было оскорбления ни с той, ни с другой стороны. Позвольте мне передать....
”Нет!"............".

“Нет! О чем тут говорить? ” сказал Пьер. “ Все равно.
- Все равно.... Все готово? - спросил он. “Только скажи мне, куда идти
и где стрелять”, - сказал он с неестественно мягкой улыбкой.

Он взял пистолет в руку и начал расспрашивать о том, как работает спусковой крючок.
Он никогда раньше не держал в руках пистолет, но не хотел в этом признаваться.

 «О да, я знаю, я просто забыл», — сказал он.

«Никаких извинений, никаких», — сказал Долохов Денисову (который, со своей стороны, пытался помириться с ним), и тоже пошёл к назначенному месту.


Место, выбранное для дуэли, находилось примерно в восьмидесяти шагах от дороги, где были оставлены сани, на небольшой поляне в сосновом лесу, покрытой тающим снегом. За последние несколько дней мороз начал отступать. Противники стояли на расстоянии сорока шагов друг от друга на дальнем краю поляны. Секунды, отсчитывающие шаги, оставляли следы на глубоком мокром снегу между тем местом, где они стояли, и
Сабли Несвицкого и Долохова, которые были воткнуты в землю
на расстоянии десяти шагов друг от друга, чтобы обозначить барьер. Таял туман;
на расстоянии сорока шагов ничего не было видно. В течение трех минут все было готово.
но они все еще медлили, и все молчали.





ГЛАВА V

“ Ну, начинайте! ” сказал Долохов.

— Хорошо, — сказал Пьер, всё так же улыбаясь. В воздухе повисло чувство страха. Было очевидно, что дело, начатое так легкомысленно,
уже не могло быть предотвращено и шло своим чередом независимо от
воли людей.

 Денисов первым подошёл к барьеру и объявил: «Как
Адвокаты договорились о примирении, пожалуйста, продолжайте. Возьмите свои пистолеты и по команде «два» начинайте наступать.

 «О-дин! Д-ва! Два!» — сердито крикнул он и отошёл в сторону.

 Бойцы продвигались по протоптанным следам, всё ближе и ближе подходя друг к другу и начиная различать друг друга в тумане. Они имели право стрелять, когда им заблагорассудится, по мере приближения к барьеру. Долохов
медленно шёл, не поднимая пистолета, пристально глядя своими
яркими, сверкающими голубыми глазами в лицо противника. На его
губах играла обычная улыбка.

«Значит, я могу стрелять, когда захочу!» — сказал Пьер и на счёт «три» быстро пошёл вперёд, сойдя с протоптанной дорожки и провалившись по пояс в снег. Он держал пистолет в правой руке на расстоянии вытянутой руки, явно боясь застрелиться. Левую руку он осторожно отвёл назад, потому что хотел поддержать ею правую руку, но знал, что делать этого нельзя. Пройдя шесть шагов и
сойдя с тропинки в снег, Пьер опустил глаза.
Затем он быстро взглянул на Долохова и, загнув палец, как делал всегда,
Показался, выстрелил. Пьер, не ожидавший такого громкого звука, вздрогнул, а затем, улыбнувшись своим ощущениям, замер на месте.
Дым, сгустившийся из-за тумана, на мгновение помешал ему что-либо разглядеть, но второго выстрела, которого он ожидал, не последовало.
Он услышал только торопливые шаги Долохова, и его фигура показалась из дыма. Он прижимал одну руку к левому боку, в то время как
другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледным. Ростов подбежал
к нему и что-то сказал.

“ Не-е-ет! ” пробормотал Долохов сквозь зубы. “ Нет, это не
конец. И, сделав несколько неуверенных шагов прямо к
сабле, он опустился на снег рядом с ней. Его левая рука была в крови; он вытер ее
о куртку и оперся на нее. Его хмурое лицо было
бледным и дрожало.

“ Прошу... ” начал Долохов, но сначала не мог выговорить
слово.

“ Прошу, ” с усилием выговорил он.

Пьер, с трудом сдерживая рыдания, побежал к Долохову и уже собирался перебежать пространство между барьерами, когда Долохов крикнул:

 «К своему барьеру!» — и Пьер, поняв, что это значит, остановился.
его сабля. Их разделяло всего десять шагов. Долохов опустил голову в снег, жадно откусил его, снова поднял голову,
приподнялся, подтянул ноги и сел, стараясь найти устойчивое положение. Он сосал и глотал холодный снег, его губы дрожали, но глаза, всё ещё улыбавшиеся, блестели от напряжения и досады, пока он собирал оставшиеся силы. Он поднял пистолет и прицелился.

«В сторону! «Прикройся пистолетом!» — воскликнул Несвицкий.

«Прикройся!» — крикнул даже Денисов своему противнику.

Пьер с кроткой улыбкой жалости и раскаяния обхватил руками и ногами
беспомощно раскинув руки, стоял, упираясь широкой грудью прямо в
Долохова, и печально смотрел на него. Денисов, Ростов и
Несвицкий закрыли глаза. В ту же секунду они услышали выстрел
и сердитый крик Долохова.

«Промах!» — крикнул Долохов и беспомощно упал лицом
на снег.

Пьер схватился за виски и, повернувшись, пошел в лес.
топая по глубокому снегу и бормоча бессвязные слова.:

“Безумие... безумие! Смерть... ложь... ” повторил он, сморщив лицо.

Несвицкий остановил его и отвел домой.

Ростов и Денисов уехали с раненым Долоховым.

 Тот лежал в санях с закрытыми глазами и не отвечал ни слова на обращённые к нему вопросы. Но при въезде в Москву он
внезапно очнулся и, с усилием подняв голову, взял Ростова,
сидевшего рядом с ним, за руку. Ростова поразило совершенно
изменившееся и неожиданно восторженное и нежное выражение
лица Долохова.

«Ну? Как ты себя чувствуешь?» — спросил он.

«Плохо! Но дело не в этом, друг мой, — сказал Долохов, задыхаясь. — Где мы? В Москве, я знаю. Мне всё равно,
но я убил ее, убил... Она этого не переживет! Она не выживет....
”Кто?" - спросил Ростов.

“Моя мать!” - воскликнул он. - "Кто?" - спросил Ростов.

“Моя мать! Моя мама, мой ангел, моя обожаемая мама-ангел”, - и
Долохов пожал Ростову руку и разрыдался.

Когда он немного успокоился, то объяснил Ростову, что живёт с матерью, которая не переживёт, если увидит его умирающим.
Он умолял Ростова пойти и подготовить её.

Ростов пошёл, чтобы сделать то, о чём его просили, и, к своему великому удивлению, узнал, что Долохов, дебошир и забияка, живёт в Москве
с престарелой матерью и горбатой сестрой и был самым любящим из сыновей и братьев.






Глава VI
В последнее время Пьер редко видел жену одну. И в Петербурге, и в
Москве их дом всегда был полон гостей. В ночь после дуэли он не пошёл в свою спальню, а, как часто делал, остался в комнате отца, в той огромной комнате, где умер граф Безухов.

Он лёг на диван, намереваясь заснуть и забыть всё, что с ним произошло, но не смог. Внутри него внезапно поднялась такая буря чувств, мыслей и воспоминаний, что он не мог уснуть
Он не мог ни уснуть, ни даже оставаться на одном месте, ему приходилось вскакивать и мерить комнату быстрыми шагами. Теперь ему казалось, что он видит её такой, какой она была в первые дни их брака, с обнажёнными плечами и томным, страстным выражением лица.
А потом он тут же увидел рядом с ней красивое, дерзкое, жёсткое и насмешливое лицо Долохова, каким оно было на банкете, а потом то же самое лицо, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он, шатаясь, опустился на снег.

 «Что случилось?» — спросил он себя. «Я убил её любовника,
да, убил любовника своей жены. Да, так и было! И почему? Как я до этого докатился
«Зачем ты это сделал?» — «Потому что ты на ней женился», — ответил внутренний голос.

 «Но в чём я был виноват?» — спросил он. «В том, что женился на ней, не любя её; в том, что обманул себя и её». И он живо вспомнил тот момент после ужина у князя Василия, когда он произнёс те слова, которые ему было так трудно выговорить: «Я люблю тебя». «Всё это из-за этого! Я уже тогда это чувствовал», — подумал он. «Тогда я почувствовал, что
это не так, что я не имел права так поступать. И так оно и вышло».

 Он вспомнил свой медовый месяц и покраснел от нахлынувших воспоминаний.
 Особенно ярким, унизительным и постыдным было воспоминание о
как однажды, вскоре после женитьбы, он вышел из спальни в свой кабинет незадолго до полудня в шёлковом халате и увидел там своего старшего камердинера, который, почтительно поклонившись, посмотрел ему в лицо, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая уважительное понимание счастья своего господина.

«Но как часто я гордился ею, гордился её величественной красотой и светским тактом, — думал он, — гордился своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился её неприступностью и красотой. »
вот чем я гордился! Тогда я подумал, что не понимаю её.
Как часто, размышляя о её характере, я говорил себе, что
я виноват в том, что не понимаю её, не понимаю этого
постоянного самообладания, самодовольства и отсутствия каких-либо интересов или желаний,
и вся тайна заключается в ужасной правде: она развратная женщина.
Теперь, когда я произнёс это ужасное слово, всё стало ясно.

«Анатоль приходил к ней занимать денег и целовал её обнажённые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла себя целовать
Она поцеловала его. Отец в шутку попытался вызвать у неё ревность, и она ответила со спокойной улыбкой, что не настолько глупа, чтобы ревновать: «Пусть делает, что хочет», — говорила она обо мне. Однажды я спросил её, не чувствует ли она каких-нибудь признаков беременности. Она презрительно рассмеялась и сказала, что не настолько глупа, чтобы хотеть детей, и что от меня она детей иметь не собирается.

Затем он вспомнил о грубости и прямолинейности её мыслей и о вульгарности выражений, которые были ей свойственны, хотя она и воспитывалась в самых аристократических кругах.

«Я не такая дура... Просто примерь... Allez-vous promener» * — говорила она. Часто видя, с каким успехом она обхаживает молодых и пожилых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, почему он её не любит.

 * «Убирайся отсюда».


 «Да, я никогда её не любил, — сказал он себе. — Я знал, что она развратная женщина, — повторил он, — но не смел признаться в этом самому себе.
А теперь Долохов сидит на снегу с натянутой улыбкой и, возможно, умирает, а я испытываю угрызения совести и притворную браваду!»

 Пьер был одним из тех людей, которые, несмотря на внешнюю невозмутимость,
это называется слабохарактерностью, не ищи доверенного лица в своих бедах. Он
переваривал свои страдания в одиночестве.

“Это все, во всем виновата она, - сказал он себе; - но что из этого?
Почему я связал себя с ней? Почему я сказал ей ‘Моя любовь’*,
что было ложью, и хуже, чем ложь? Я виноват и должен терпеть...
что? Оскорбление моего имени? Несчастье на всю жизнь? О, это
ерунда, — подумал он. — Поношение моего имени и чести — вот и всё, что
кроме меня самого.

 * Я люблю тебя.

 «Людовика XVI казнили, потому что говорили, что он бесчестный и
«Преступник, — пришло Пьеру в голову, — и с их точки зрения они были правы, как и те, кто канонизировал его и принял мученическую смерть ради него. Затем Робеспьера обезглавили за то, что он был деспотом. Кто прав, а кто виноват? Никто! Но если ты жив — живи: завтра ты умрёшь, как я мог бы умереть час назад.
»И стоит ли мучить себя, когда у тебя есть лишь мгновение жизни по сравнению с вечностью?»


Но в тот момент, когда он вообразил, что успокоился благодаря этим размышлениям, она внезапно возникла в его сознании, как и в те моменты, когда он
Он самым решительным образом выразил ей свою неискреннюю любовь и почувствовал, как кровь прилила к его сердцу. Ему снова пришлось встать, пройтись, что-то разбить и порвать.  «Зачем я сказал ей: «Je vous aime»?» — повторял он про себя.  И когда он сказал это в десятый раз, ему вспомнились слова Мольера: «Mais que diable allait-il faire dans cette gal;re?» * и он начал смеяться над собой.

 * «Но что, чёрт возьми, он делал на этой галере?»


 Ночью он позвал своего камердинера и велел ему собрать вещи, чтобы отправиться в
Петербург. Он не мог представить, как теперь заговорит с ней. Он
решил уехать на следующий день и оставить ей письмо, в котором сообщит о своем
намерении расстаться с ней навсегда.

 На следующее утро, когда камердинер вошел в комнату с кофе, Пьер
спал на оттоманке с открытой книгой в руке.

 Он проснулся и некоторое время испуганно оглядывался,
не понимая, где находится.

«Графиня велела узнать, дома ли ваше превосходительство», — сказал камердинер.


Но прежде чем Пьер успел решить, какой ответ послать, графиня
она сама, в белом атласном халате, расшитом серебром, с
просто уложенными волосами (две огромные косы дважды обвивали ее прелестную головку, как
диадема), вошла в комнату, спокойная и величественная, за исключением того, что не было
гневная морщинка на ее довольно выпуклом мраморном лбу. С ее
невозмутимым спокойствием она не начинает говорить в присутствии камердинера.
Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она подождала, пока
камердинер поставит кофейные принадлежности и выйдет из комнаты. Пьер робко посмотрел на неё поверх очков и съёжился, как заяц, окружённый гончими
которая прижимает уши и продолжает неподвижно стоять на четвереньках перед своими врагами, он попытался продолжить чтение. Но, чувствуя, что это бессмысленно и невозможно, он снова робко взглянул на неё. Она не села, а смотрела на него с презрительной улыбкой, ожидая, когда лакей уйдёт.


— Ну, что теперь? Чем ты там занимался, хотелось бы знать? — строго спросила она.


— Я? Что я сделал?.. — запинаясь, произнёс Пьер.

 — Значит, ты у нас герой, да? Ну же, из-за чего была эта дуэль?
 Что ты хотел доказать? Что? Я тебя спрашиваю.

Пьер тяжело повернулся на оттоманке и открыл рот, но не смог ничего сказать.


— Если ты не будешь отвечать, я скажу тебе... — продолжала Элен.
— Ты веришь всему, что тебе говорят.  Тебе сказали... — Элен рассмеялась, — что Долохов был моим любовником, — сказала она по-французски с грубой прямотой, произнося слово amant так же небрежно, как и любое другое, — и ты поверил! Ну и что ты доказал? Что доказывает эта дуэль? Что ты дурак, que vous ;tes un sot, но это и так все знали. К чему это приведёт? К тому, что я стану всеобщим посмешищем
на всю Москву, что все скажут, будто ты, пьяный и не понимающий, что творишь, без всякой причины вызвал на дуэль человека, которому завидуешь».
 Элен повысила голос и заговорила ещё более возбуждённо: «Человека, который во всех отношениях лучше тебя...»

 «Хм... Хм!..» — прорычал Пьер, хмурясь и не глядя на неё и не пошевелив ни единым мускулом.

 «И как ты мог подумать, что он мой любовник? Почему?» Потому что мне нравится
его общество? Если бы ты был умнее и приятнее, я бы предпочел
твое.

“ Не разговаривай со мной... Умоляю тебя, ” хрипло пробормотал Пьер.

«Почему я не должна говорить? Я могу говорить, как мне хочется, и я говорю тебе прямо, что мало у кого из жён таких мужей, как ты, не было бы любовников (des amants), но я этого не делала», — сказала она.

 Пьер хотел что-то сказать, посмотрел на неё взглядом, странного выражения которого она не поняла, и снова лёг. В этот момент он физически страдал, у него было тяжело на сердце, и он не мог дышать. Он знал, что должен что-то сделать, чтобы положить конец этим страданиям, но то, что он хотел сделать, было слишком ужасно.

— Нам лучше расстаться, — пробормотал он срывающимся голосом.

 — Расстаться? Хорошо, но только если ты дашь мне целое состояние, — сказала
Элен. — Расстаться! Ты меня этим не запугаешь!»

 Пьер вскочил с дивана и, пошатываясь, направился к ней.

— Я убью тебя! — закричал он и, схватив мраморную столешницу стола с невиданной ранее силой, сделал шаг в её сторону, размахивая плитой.


Лицо Элен исказилось от ужаса, она вскрикнула и отскочила в сторону.
В Пьере проявилась отцовская натура. Он почувствовал очарование и
восторг безумия. Он швырнул плиту, сломал ее и, набросившись
на нее с протянутыми руками, закричал: “Убирайся!” - таким
страшным голосом, что весь дом с ужасом услышал это. Бог знает, что
он сделал бы в тот момент у Элен не убежал из комнаты.


Неделю спустя Пьер передал своей жене полную власть управлять всеми своими поместьями
в Великой России, которые составляли большую часть его собственности, и уехал
в Петербург один.





Глава VII
Прошло два месяца с тех пор, как до Лысых гор дошли вести о битве при Аустерлице и гибели принца Андрея, и, несмотря на
Несмотря на письма, отправленные через посольство, и все проведенные поиски, его тело так и не было найдено, и его не было в списке военнопленных. Хуже всего для его родственников было то, что все еще оставалась вероятность того, что его подобрали на поле боя местные жители и что сейчас он лежит, выздоравливает или умирает, один среди незнакомцев и не может сообщить о себе. Газеты, из которых старый князь впервые узнал о поражении при Аустерлице, как обычно, сообщали очень кратко и туманно, что после блестящих сражений русские
им пришлось отступить, и они сделали это в полном порядке.
Из этого официального донесения старый князь понял, что наша армия потерпела поражение.
Через неделю после публикации в газете сообщения о битве при Аустерлице
пришло письмо от Кутузова, в котором он сообщал князю о судьбе его сына.

«Ваш сын, — писал Кутузов, — пал на моих глазах со знаменем в руке, во главе полка — пал как герой, достойный своего отца и своей родины. К великому сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно, жив он или нет. Я утешаю
Я и вы надеемся, что ваш сын жив, потому что в противном случае
его бы упомянули среди офицеров, найденных на поле боя,
список которых был отправлен мне под белым флагом».

 Получив это известие поздно вечером, когда он был один в своём
кабинете, старый князь на следующее утро, как обычно, вышел на
прогулку, но не сказал ни слова своему управляющему, садовнику и
архитектору, и хотя выглядел очень мрачным, никому ничего не сказал.

Когда принцесса Мария пришла к нему в обычное время, он работал за токарным станком и, как обычно, не взглянул на неё.

— Ах, принцесса Мэри! — внезапно произнёс он неестественным голосом, бросив долото. (Колесо продолжало вращаться само по себе, и принцесса Мэри надолго запомнила предсмертный скрип этого колеса, который слился в её памяти с тем, что произошло дальше.)

Она подошла к нему, увидела его лицо, и что-то внутри неё надломилось. Её глаза потускнели. По выражению лица отца — не печальному и не подавленному, а злому и неестественно напряжённому — она поняла, что над ней нависла и вот-вот раздавит её какая-то ужасная беда, самая страшная в жизни, которую она ещё не испытала, непоправимая и
Непостижимо — смерть того, кого она любила.

«Отец! Андрей!» — сказала нескладная, неуклюжая княжна с таким неописуемым очарованием скорби и самозабвения, что отец не выдержал её взгляда и отвернулся, всхлипнув.

«Плохие вести! Его нет ни среди пленных, ни среди убитых!
Кутузов пишет...» — и он закричал так пронзительно, словно хотел этим криком прогнать княгиню... «Убит!»

 Княгиня не упала в обморок. Она и так была бледна, но, услышав эти слова, изменилась в лице, и в глазах её что-то блеснуло
прекрасные, сияющие глаза. Казалось, что радость — высшая радость, не зависящая от радостей и печалей этого мира, — переполнила её великое горе.
Она забыла обо всём, что боялась отца, подошла к нему, взяла его за руку и, притянув к себе, обняла за тонкую, жилистую шею.

«Отец, — сказала она, — не отворачивайся от меня, давай поплачем вместе».

«Негодяи! — Мерзавцы! — взвизгнул старик, отворачиваясь от неё. — Уничтожают армию, уничтожают людей! И зачем? Иди, иди и расскажи Лизе.

 Принцесса беспомощно опустилась в кресло рядом с отцом и
Она плакала. Теперь она видела своего брата таким, каким он был в тот момент, когда прощался с ней и с Лизой. Его взгляд был нежным и в то же время гордым. Она видела его нежным и весёлым, каким он был, когда надевал маленькую иконку. «Верил ли он?
 Раскаялся ли он в своём неверии? Был ли он сейчас там? Там, в царстве вечного покоя и блаженства?» — думала она.

— Отец, расскажи мне, как это случилось, — спросила она сквозь слёзы.

 — Иди! Иди! Погиб в бою, где лучшие из русских воинов и слава России были обречены на гибель. Иди, княжна Мария. Иди и расскажи Лизе. Я последую за тобой.

Когда принцесса Мэри вернулась от отца, маленькая принцесса сидела за работой и подняла глаза с тем любопытным выражением внутреннего, счастливого спокойствия, которое свойственно беременным женщинам. Было очевидно, что её взгляд направлен не на принцессу Мэри, а внутрь... в себя... на что-то радостное и таинственное, что происходило внутри неё.


— Мэри, — сказала она, отодвигая пяльцы и откидываясь на спинку кресла, — дай мне руку. Она взяла руку невестки и положила её себе на талию.

Её глаза выжидающе улыбались, пухлые губы приподнялись и остались в таком положении, выражая детское счастье.

Принцесса Мария опустилась перед ней на колени и спрятала лицо в складках платья невестки.


«Ну же, ну же! Ты чувствуешь? Мне так странно. И знаешь, Мария, я буду очень сильно его любить», — сказала Лиза, глядя на невестку сияющими и счастливыми глазами.


Принцесса Мария не могла поднять головы, она плакала.

«Что случилось, Мария?»

«Ничего... только мне грустно... грустно из-за Эндрю», — сказала она, вытирая слёзы о колено невестки.


В течение утра принцесса Мария несколько раз пыталась
Она готовила свою невестку и каждый раз начинала плакать. Маленькая принцесса была невнимательна, но эти слёзы, причину которых она не понимала, взволновали её. Она ничего не сказала, но беспокойно огляделась, словно что-то искала. Перед ужином старый принц, которого она всегда боялась, вошёл в её комнату с особенно беспокойным и злобным выражением лица и, не сказав ни слова, вышел. Она посмотрела на
Принцесса Мэри некоторое время сидела, задумавшись, с тем выражением сосредоточенности, которое бывает только у беременных женщин.
Внезапно она расплакалась.

— От Эндрю что-нибудь пришло? — спросила она.

 — Нет, ты же знаешь, ещё слишком рано для новостей.  Но мой отец беспокоится, и я боюсь.

 — Так ничего и нет?

 — Ничего, — ответила принцесса Мария, твёрдо глядя своими сияющими глазами на невестку.

Она решила ничего ей не говорить и убедила отца скрыть от неё эту ужасную новость до тех пор, пока она не родит, что должно было произойти в ближайшие дни.  Принцесса Мария и старый принц по-своему переживали и скрывали своё горе.  Старый принц не питал никаких надежд:
Он решил, что принц Андрей был убит, и, хотя он отправил чиновника в Австрию на поиски следов сына, он заказал в Москве памятник, который намеревался установить в своём саду в память о сыне, и всем говорил, что его сын был убит. Он старался не менять свой прежний образ жизни, но силы его покидали. Он меньше ходил, меньше ел, меньше спал и с каждым днём слабел. Княгиня Мария надеялась. Она молилась за брата, как за живого, и всегда ждала новостей о его возвращении.





 ГЛАВА VIII

— Дорогая, — сказала маленькая принцесса после завтрака утром 19 марта, и её пухлые губки по старой привычке приподнялись в улыбке.
Но поскольку с тех пор, как пришло ужасное известие, печаль сквозила в каждой улыбке, в каждом звуке каждого слова и даже в каждом шаге в этом доме, то и улыбка маленькой принцессы — под влиянием общего настроения, хотя она и не знала его причины, — была такой, что ещё больше напоминала о всеобщей скорби.

«Дорогая, боюсь, что утренний фрушти;к * — как его называет Фока, повар, — не пошёл мне на пользу».

 * Fr;hst;ck: завтрак.

“Что с тобой, моя дорогая? Ты выглядишь бледной. О, вы
очень бледны! ” испуганно сказала княжна Марья, подбегая своими мягкими,
тяжелыми шагами к невестке.

“Ваше превосходительство, не следует ли послать за Марьей Богдановной?” - спросила одна из служанок.
присутствовавшая при этом. (Мария Богдановна была акушеркой из соседнего города
, которая последние две недели находилась в Лысых горах.)

«О да, — согласилась принцесса Мария, — возможно, дело в этом. Я пойду.
Держись, мой ангел». Она поцеловала Лизу и уже собиралась выйти из комнаты.

«О нет, нет!» И помимо бледности и физических страданий
на личике маленькой княжны появилось выражение детского страха перед
неизбежной болью.

 — Нет, это просто несварение... Скажи, что это просто несварение, скажи так,
Мэри! Скажи... И маленькая княжна капризно заплакала, как
страдающий ребёнок, и даже с некоторой театральностью заломила
руки. Княжна Мэри выбежала из комнаты, чтобы позвать Мэри
Богдановну.

— Боже мой! Боже мой! О! — услышала она, выходя из комнаты.

 Повитуха уже шла ей навстречу, потирая свои маленькие пухлые белые ручки с невозмутимым видом.

— Марья Богдановна, кажется, началось! — сказала княжна Марья,
тревожно глядя на акушерку широко раскрытыми глазами.

 — Ну, слава богу, княжна, — сказала Марья Богдановна, не ускоряя шага.  — Вам, барышням, не следует об этом знать.
— Но как же так, доктор из Москвы ещё не приехал? — сказала княжна. (В соответствии с пожеланиями Лизы и князя Андрея они
вовремя послали в Москву за врачом и ждали его с минуты на минуту.)


«Ничего, княгиня, не волнуйтесь, — сказала Марья Богдановна.

— Мы прекрасно справимся и без врача».

Через пять минут княжна из своей комнаты слышал, как что-то тяжелое
осуществляется. Она выглянула. Мужчины рабы несли
большой кожаный диван из кабинета князя Андрея в спальню. На
их лицах было спокойное и торжественное выражение.

Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам в доме
время от времени приоткрывая дверь, когда кто-нибудь проходил мимо, и наблюдая
за тем, что происходило в коридоре. Несколько женщин, тихо проходивших в спальню и выходивших из неё, взглянули на принцессу и отвернулись. Она не осмелилась задать ни одного вопроса и снова закрыла дверь, а теперь сидела
Она опустилась в мягкое кресло, то беря в руки молитвенник, то преклоняя колени перед киотом. К своему удивлению и огорчению, она обнаружила, что молитвы не успокаивают её волнение. Внезапно дверь тихо отворилась, и на пороге появилась её старая няня, Прасковья Савишна, которая почти никогда не заходила в эту комнату, так как старый князь запретил ей это делать. На голове у неё была шаль.

«Я пришла немного посидеть с тобой, Маша, — сказала няня. — И вот я принесла свадебные свечи принца, чтобы зажечь их перед его святым, мой ангел», — сказала она со вздохом.

 «О, няня, я так рада!»

 «Бог милостив, птичка моя».

Няня зажгла позолоченные свечи перед иконами и села у двери с вязанием.
Княжна Марья взяла книгу и начала читать.
Только когда раздавались шаги или голоса, они смотрели друг на друга: княжна — с тревогой и вопросом, няня — с ободрением.
В доме царило то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. Но из-за суеверия, что чем меньше людей об этом знают, тем меньше страдает роженица, все старались делать вид, что ничего не знают. Никто не говорил об этом, кроме
обычные степенные и почтительные манеры, обычные в доме принца
общая тревога, смягчение сердца и
сознание того, что совершается нечто великое и таинственное
в этот момент дали о себе знать.

В большом зале для прислуги не было слышно смеха. В зале для слуг-мужчин
все сидели в ожидании, молчаливые и настороженные. В зале для прислуги на окраине
в кварталах горели факелы и свечи, и никто не спал. Старый князь, притопывая, расхаживал взад-вперёд по кабинету и посылал Тихона узнать у Марьи Богдановны, что нового. — Скажи только, что «
«Князь велел мне спросить, и я должен прийти и сообщить тебе её ответ».

«Передай князю, что роды начались», — сказала Мария Богдановна, многозначительно взглянув на посланника.

Тихон пошёл и передал князю.

«Очень хорошо!» — сказал князь, закрывая за ним дверь, и
после этого Тихон не услышал из кабинета ни единого звука.

Через некоторое время он вернулся в комнату, словно для того, чтобы задуть свечи, и, увидев, что принц лежит на диване, посмотрел на него, заметил его встревоженное лицо, покачал головой и, подойдя к нему, молча поцеловал его в лоб.
Он пожал плечами и вышел из комнаты, не задув свечей и не сказав, зачем приходил. Самая сокровенная тайна в мире продолжала оставаться тайной.
 Прошёл вечер, наступила ночь, и чувство тревоги и умиротворения перед лицом непостижимого не уменьшилось, а усилилось.
 Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима, кажется, хочет вернуться и с отчаянной яростью разбрасывает свои последние снега и бури.
По большой дороге была отправлена эстафета с лошадьми, чтобы встретить немецкого врача из Москвы, которого ждали с минуты на минуту, а также всадников с фонарями
Его отправили на перекрёсток, чтобы он повёл его по просёлочной дороге с её ухабами и покрытыми снегом лужами.

 Принцесса Мария давно отложила книгу: она сидела молча, устремив свой сияющий взгляд на морщинистое лицо няни (каждую морщинку которого она так хорошо знала), на выбившуюся из-под платка седую прядь и обвисшую кожу под подбородком.

Няня Савишна, с вязанием в руках, тихим голосом рассказывала, едва
слыша и понимая собственные слова, то, что она рассказывала уже сотни
раз: как покойная княгиня родила княжну Марию
в Кишинёве ей помогала только молдавская крестьянка, а не акушерка.

«Бог милостив, врачи никогда не нужны», — сказала она.

Внезапно порыв ветра с силой ударил в створку окна, с которого была снята двойная рама (по приказу принца в каждой комнате снимали по одной оконной раме, как только возвращались жаворонки).
Раза, сорвав неплотно закрытую задвижку, взметнула дамасцевую
занавеску и задула свечу холодным снежным сквозняком.
 Принцесса Мария вздрогнула; её няня отложила чулок, который вязала.
с вязанием подошла к окну и, высунувшись, попыталась открыть
створку. Холодный ветер трепал концы ее косынки и выбившиеся
пряди седых волос.

“Принцесса, моя дорогая, там кто-то ехал вверх по проспекту!” она
сказал, держа форточку и не закрывать ее. “С фонарями. Большинство
скорее всего, доктор”.

“ Боже мой! слава Богу! ” сказала княжна Марья. «Я должна пойти и встретить его, он не знает русского».

 Княгиня Мария накинула шаль на голову и побежала навстречу гостю.
 Проходя через переднюю, она увидела в окне карету
с фонарями, стоявшими у входа. Она вышла на лестницу. На
столбе перил стояла сальная свеча, которая оплывала на сквозняке. На
лестничной площадке внизу стоял испуганный лакей Филип и держал в руках
еще одну свечу. Еще ниже, за поворотом лестницы,
слышались чьи-то шаги в толстых валенках, и голос, который
показался княжне Марье знакомым, что-то говорил.

“Слава Богу!” - сказал голос. “А отец?”

“Лег спать”, - ответил голос Демьяна, домоправителя, который
был внизу.

Затем голос сказал что-то ещё, Демьян ответил, и шаги в валеных сапогах зазвучали ближе к невидимому повороту лестницы.

 «Это Андрей!» — подумала княжна Марья. «Нет, не может быть, это было бы слишком невероятно», — и в ту же секунду, как она это подумала, на площадке, где стоял лакей со свечой, появились лицо и фигура князя Андрея в меховом плаще, глубокий воротник которого был засыпан снегом. Да, это был он, бледный, худой, с изменившимся и странно смягчившимся, но взволнованным выражением лица. Он поднялся по лестнице и обнял сестру.

«Ты не получила моё письмо?» — спросил он и, не дожидаясь ответа — которого он всё равно бы не получил, потому что княжна не могла говорить, — развернулся, быстро поднялся по лестнице вместе с доктором, который вошёл в холл вслед за ним (они встретились на последней почтовой станции), и снова обнял сестру.

 «Какая странная судьба, Маша, дорогая!» Сняв плащ и валенки, он пошёл в комнату маленькой княжны.





ГЛАВА IX
Маленькая принцесса лежала, обложенная подушками, в белом чепчике на голове (боль только что отступила). Её чёрные волосы рассыпались по подушке
у нее воспалились и потные щеки, ее очаровательные розовые губы с его
пуховый губы были открыты и она улыбается радостно. Князь Андрей вошел
и остановился против нее в ногах дивана, на котором она лежала.
Ее блестящие глаза, полные детского страха и волнения, остановились
на нем, не меняя своего выражения. “Я вас всех люблю и
и никому дурного не делала, почему я должна так мучиться? Помоги мне!” ее взгляд
казалось, что сказать. Она увидела мужа, но не осознала всей важности его появления перед ней.
Принц Эндрю обошёл диван и поцеловал её в лоб.

— Моя дорогая! — сказал он, — он никогда раньше не называл её так.
 — Бог милостив...

 Она посмотрела на него вопрошающим взглядом, в котором читался детский упрёк.

 — Я ждала от тебя помощи, но не получила её, ни от кого не получила!
 — говорили её глаза.  Она не удивилась его приходу; она даже не поняла, что он пришёл.  Его приход не имел ничего общего с её страданиями или с их облегчением. Приступы начались снова, и Мария
Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.

Вошёл доктор. Князь Андрей вышел и, встретившись с княгиней Марией,
Он снова присоединился к ней. Они начали говорить шёпотом, но их разговор то и дело прерывался. Они ждали и прислушивались.

 «Иди, дорогой», — сказала принцесса Мария.

 Принц Эндрю снова пошёл к жене и сел ждать в соседней комнате. Из спальни вышла женщина с испуганным лицом и растерялась, увидев принца Эндрю. Он закрыл лицо руками и оставался в таком положении несколько минут. Из-за двери доносились жалобные, беспомощные, звериные стоны.
Принц Эндрю встал, подошёл к двери и попытался её открыть. Кто-то держал её закрытой.

“Ты не можешь войти! Вы не можете!” - сказал страшным голосом, от
внутри.

Он стал расхаживать по комнате. Крики прекратились, и еще пару секунд
пошли. И вдруг ужасный крик — это не мог быть ее крик, она
не могла так кричать — донесся из спальни. Князь Андрей подбежал к
двери; крик прекратился, и он услышал вопль младенца.

«Зачем они принесли сюда ребёнка?» — подумал принц Эндрю в первую секунду. «Ребёнок? Какой ребёнок...? Почему здесь ребёнок? Или ребёнок родился?»


Затем он вдруг осознал радостное значение этого плача; слёзы
Он задохнулся и, облокотившись на подоконник, заплакал, всхлипывая, как ребёнок.  Дверь открылась.  Доктор в закатанных рубашках, без сюртука, бледный, с дрожащей челюстью, вышел из комнаты.  Князь Андрей повернулся к нему, но доктор бросил на него растерянный взгляд и молча прошёл мимо.  Из комнаты выбежала женщина и, увидев князя Андрея, остановилась, нерешительно застыв на пороге. Он вошёл в комнату жены. Она лежала мёртвая, в той же позе, в которой он видел её пять минут назад.
Несмотря на застывший взгляд и бледность,
На её очаровательном детском личике с верхней губой, покрытой крошечными чёрными волосками, было то же выражение, что и на щеках.


 «Я всех вас люблю и никому не причинила зла; а что вы сделали со мной?» — говорило её очаровательное, жалкое, мёртвое лицо.


 В углу комнаты что-то красное и крошечное хрюкнуло и завизжало в дрожащих белых руках Марии Богдановны.


Два часа спустя принц Эндрю, ступая осторожно, вошёл в комнату отца.
 Старик уже всё знал. Он стоял у двери, и как только она открылась, его грубые старые руки сомкнулись, словно тиски
Он обнял сына за шею и, не говоря ни слова, заплакал, как ребёнок.


Три дня спустя маленькую принцессу похоронили, и принц Эндрю поднялся по ступенькам к гробу, чтобы поцеловать её на прощание.
И там, в гробу, было то же лицо, только с закрытыми глазами.
«Ах, что ты со мной сделал?» — казалось, говорило оно, и принц
Эндрю почувствовал, что в его душе что-то надломилось и что он виновен в грехе, который не может ни искупить, ни забыть. Он не мог плакать.
Старик тоже подошёл и поцеловал восковые маленькие ручки, которые спокойно лежали
Она положила руки крест-накрест на грудь, и ему тоже показалось, что её лицо говорит: «Ах, что ты со мной сделал и почему?» И при виде этого старик сердито отвернулся.



Прошло ещё пять дней, и тогда маленького князя Николая Андреевича крестили. Кормилица придерживала одеяло подбородком, пока
священник гусиным пером помазывал маленькие красные и сморщенные ступни и ладони мальчика.

 Его дедушка, который был его крёстным отцом, дрожа от страха уронить его,
обнёс младенца вокруг помятой жестяной купели и передал его
крёстной матери, принцессе Марии. Принц Эндрю сидел в другой комнате,
охваченный страхом, что ребёнок утонет в купели, и ждал окончания церемонии. Он радостно посмотрел на ребёнка, когда
медсестра поднесла его к нему, и одобрительно кивнул, когда она сказала ему, что воск с волосами ребёнка не утонул в купели, а всплыл.





 Глава X

Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и вместо разжалования в солдаты, как он ожидал, его назначили адъютантом к генерал-губернатору
Москва. В результате он не смог поехать за город вместе с остальными членами семьи, а всё лето провёл в Москве, выполняя свои новые обязанности. Долохов поправился, и Ростов очень сдружился с ним за время его выздоровления. Долохов лежал больной у своей матери, которая любила его страстно и нежно, и старая Марья Ивановна, которая полюбила Ростова за его дружбу с её Федей, часто говорила с ним о своём сыне.

«Да, граф, — сказала бы она, — он слишком благороден и чист душой для нашего нынешнего развращённого мира. Сейчас никто не любит добродетель; кажется, что...»
упрек для всех. А теперь скажите мне, граф, было ли это правильно, было ли это благородно со стороны Безухова? И Федя, с его благородной душой, любил его
и даже теперь никогда не говорит о нем дурного слова. Те проделки в Петербурге,
когда они подшутили над полицейским, разве они не были
сделаны ими вместе? И вот! Безухов вышел сухим из воды, в то время как Федя был вынужден нести все бремя на своих плечах. Представляете, через что ему пришлось пройти!
Да, его восстановили в должности, но как они могли этого не сделать?
Думаю, таких доблестных сынов отечества было немного
там же, что и он. А теперь эта дуэль! Неужели у этих людей нет ни чувств, ни чести? Зная, что он единственный сын, бросить ему вызов и стрелять так метко! Хорошо, что Бог сжалился над нами. И за что? У кого в наше время нет интриг? Почему, если он так ревновал, как я понимаю, ему следовало показать это раньше, но он позволял этому продолжаться месяцами.
А потом вызвать его на дуэль, рассчитывая, что Федя не будет драться, потому что должен ему денег! Какая низость! Какая подлость! Я знаю, ты понимаешь
 Федя, мой дорогой граф; поверь мне, именно за это я тебя так люблю. Немногие
люди понимают его. Он такой возвышенный, небесный души!”

Сам D;lokhov во время своего выздоровления говорил Rost;v в пути не
можно было бы ожидать от него.

“Я знаю, люди считают меня плохим человеком!” - сказал он. “Пусть они! Мне
наплевать на всех, кроме тех, кого я люблю; но тех, кого я люблю,
Я люблю их так, что отдал бы за них жизнь, а остальных я бы задушил, если бы они встали у меня на пути. У меня есть обожаемая, бесценная мать,
и два или три друга — ты среди них, — а что касается остальных, то они мне интересны лишь постольку, поскольку могут быть вредны или полезны. И большинство из них
они вредны, особенно женщины. Да, мой дорогой мальчик, — продолжил он, — я встречал любящих, благородных, возвышенных мужчин, но я ещё не встречал ни одной женщины — ни графини, ни кухарки, — которая не была бы продажной. Я ещё не встречал той божественной чистоты и преданности, которые я ищу в женщинах. Если бы я нашёл такую, я бы отдал за неё жизнь! Но эти!.. — и он презрительно махнул рукой. «И поверь мне, если я всё ещё дорожу своей жизнью, то
только потому, что всё ещё надеюсь встретить такое божественное существо, которое возродит, очистит и возвысит меня. Но ты этого не понимаешь».

— О да, я прекрасно понимаю, — ответил Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

 Осенью Ростовы вернулись в Москву.  В начале зимы  Денисов тоже вернулся и остался с ними.  Первая половина зимы 1806 года, которую Николай Ростов провёл в Москве, была одним из самых счастливых и весёлых периодов в его жизни и в жизни всей его семьи.  Николай привёл в дом своих родителей много молодых людей. Вера была хорошенькой девушкой лет двадцати; Соня — шестнадцатилетней девушкой, полной очарования распускающегося цветка; Наташа, полувзрослая, полуребёнок, была то по-детски забавной, то по-девичьи очаровательной.

В то время в доме Ростовых царила влюблённая
атмосфера, характерная для домов, где живут очень молодые и очень
очаровательные девушки. Каждый молодой человек, приходивший в дом, — видя эти впечатлительные, улыбающиеся юные лица (улыбающиеся, вероятно, собственному счастью), чувствуя вокруг себя оживлённую суету, слыша отрывистые звуки песен и музыки и бессвязную, но дружескую болтовню молодых девушек, готовых на всё и полных надежд, — испытывал то же чувство, что и Николай Ростов, когда он, глядя на счастливые лица Ростовых, вспоминал о своей собственной семье.
готовность влюбиться и ожидание счастья.

 Среди молодых людей, представленных Ростовым, одним из первых был
Долохов, который нравился всем в доме, кроме Наташи. Она чуть не поссорилась из-за него с братом. Она настаивала на том, что он плохой человек и что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов — нет, и что он неприятный и неестественный.

— Мне нечего понимать, — воскликнула она с решительным упрямством. — Он злой и бессердечный. Вот и всё, мне нравится твой Денисов, хоть он и повеса, и всё такое, но он мне нравится; так что
видите ли, я понимаю. Я не знаю, как это выразить... с этим человеком
всё просчитано, и мне это не нравится. Но Денисов...

— О, Денисов совсем другой, — ответил Николай, подразумевая, что
даже Денисов не идёт ни в какое сравнение с Долоховым. — Вы должны понимать,
какая душа у Долохова, вы бы видели его с матерью.
Какое сердце!

“Ну, я не знаю насчет этого, но мне с ним неловко. И
ты знаешь, что он влюбился в Соню?”

“Что за чушь...”

“Я уверена в этом, ты увидишь”.

Предсказание Наташи сбылось. Долохов, которому обычно было все равно.
ради дамского общества стал часто бывать в доме, и вопрос о том, ради кого он приходил (хотя никто об этом не говорил), вскоре был решён. Он приходил ради Сони. И Соня, хотя никогда бы не осмелилась в этом признаться, знала это и краснела до слёз каждый раз, когда появлялся Долохов.

Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, на котором они присутствовали, и ходил на балы для молодёжи, которые всегда устраивал Иогель и на которых всегда бывали Ростовы. Он был подчеркнуто внимателен к Соне и смотрел на неё так, что она не только не могла выносить его
взгляды без прикрас, но даже старая графиня и Наташа краснели, когда встречались с ним глазами.

Было очевидно, что этот странный, сильный мужчина находился под непреодолимым
влиянием смуглой, грациозной девушки, которая любила другого.

Ростов заметил что-то новое в отношениях Долохова с Соней,
но не мог объяснить себе, что это были за новые отношения.
«Они всегда влюблены», — подумал он о Соне и
Наташа. Но с Соней и Долоховым ему было не так легко, как прежде, и он реже бывал дома.

 Осенью 1806 года все снова заговорили о войне с
Наполеон был встречен с ещё большей теплотой, чем годом ранее. Были отданы приказы о наборе рекрутов: десять человек на каждую тысячу для регулярной армии и, кроме того, девять человек на каждую тысячу для ополчения. Повсюду Бонапарта предавали анафеме, и в Москве не говорили ни о чём, кроме предстоящей войны. Для семьи Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался в том, что Николай и слышать не хотел об отъезде из Москвы и только ждал окончания отпуска Денисова после Рождества, чтобы вернуться с ним в полк.
Приближающийся отъезд не мешал ему развлекаться, а, напротив, придавал остроты его удовольствиям. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечеринках и балах.





 ГЛАВА XI
 На третий день после Рождества Николай обедал дома, что в последнее время случалось редко. Это был грандиозный прощальный обед, поскольку после Крещения они с Денисовым уезжали в свой полк. Присутствовало около двадцати человек, включая Долохова и Денисова.

Никогда ещё в воздухе не витало столько любви, и никогда ещё любовная атмосфера не ощущалась так сильно в доме Ростовых, как в этот
в это праздничное время. “Ловите моменты счастья, любите и будьте любимы!
Это единственная реальность в мире, все остальное - безумие. Это единственное,
что нас здесь интересует”, - сказал дух этого места.

Николас, как обычно, загнав две пары лошадей, не посетив
всех мест, куда он намеревался отправиться и куда его пригласили,
вернулся домой незадолго до обеда. Как только он вошёл, он заметил и почувствовал
напряжённую атмосферу влюблённости в доме, а также заметил
странное смущение некоторых присутствующих. Соня, Долохов,
Особенно встревожились старая графиня и, в меньшей степени,
Наташа. Николай понял, что перед ужином между
Соней и Долоховым что-то произошло, и с присущей ему доброй чуткостью
был очень ласков и осторожен с ними обоими за ужином. В тот же вечер
должен был состояться один из балов, которые Иогель (учитель танцев)
устраивал для своих учеников во время каникул.

 «Николай, ты пойдёшь к Иогелю? Пожалуйста, сделайте это! — сказала Наташа.
 — Он просил вас, и Василий Дмитрич * тоже идёт.

 * Денисов.

 — Куда же мне не пойти по приказу графини! — сказал Денисов.
который у Ростовых шутливо взял на себя роль рыцаря Наташи. «Я даже готов танцевать па-де-шаль».

 «Если будет время», — ответил Николай. «Но я обещал Архаровым; у них вечер».

 «А ты?» — спросил он Долохова, но, как только он задал этот вопрос, он понял, что его не следовало задавать.

— Возможно, — холодно и сердито ответил Долохов, взглянув на Соню, и, нахмурившись, посмотрел на Николая таким же взглядом, каким он смотрел на Пьера во время клубного обеда.

«Что-то случилось», — подумал Николай, и он был ещё больше встревожен
Этот вывод подтверждался тем фактом, что Долохов ушёл сразу после ужина. Он позвал Наташу и спросил, в чём дело.

 «А я тебя искала, — сказала Наташа, выбегая к нему. — Я тебе говорила, но ты не верил, — сказала она торжествующе. — Он сделал Сонюшке предложение!»

 Несмотря на то, что в последнее время Николай мало интересовался Соней, при этой новости что-то внутри него словно оборвалось. Долохов был подходящей и в некоторых отношениях блестящей партией для бесприданницы-сироты. С точки зрения старой графини и общества, это было неравное супружество.
вопрос для нее, чтобы отказать ему. И поэтому первый Николая чувства
услышав эту новость, был одним из злости с S;nya.... Он хотел сказать:
“Это превосходно; конечно, она забудет свои детские обещания
и примет предложение”, но прежде чем он успел это сказать, Наташа начала
снова.

“И представьте себе! она совершенно определенно отказала ему!”, добавив после некоторой
паузы: “она сказала ему, что любит другого”.

«Да, моя Соня не могла поступить иначе!» — подумал Николай.

 «Как ни уговаривала её мама, она отказалась, и я знаю, что она не передумает, раз уж сказала...»

 «А мама уговаривала её!» — укоризненно сказал Николай.

“Да”, - сказала Наташа. “Знаешь, Николай, не сердись.
Но я знаю, что ты не женишься на ней. Я знаю, бог знает как, но
Я точно знаю, что ты на ней не женишься.

“ А вот этого ты совсем не знаешь! ” сказал Николас. “ Но я должен
поговорить с ней. Какая милая Соня! - прибавил он с улыбкой.

“ Ах, она действительно прелесть! Я пришлю её к тебе».

 Наташа поцеловала брата и убежала.

 Через минуту вошла Соня с испуганным, виноватым и робким видом. Николай подошёл к ней и поцеловал её руку. Это было в первый раз
С момента его возвращения они впервые говорили наедине о своей любви.

«Софи, — начал он, сначала робко, а потом всё смелее и смелее, — если ты хочешь отказать тому, кто не только блестящий и выгодный жених, но и прекрасный, благородный человек... он мой друг...»

 Соня перебила его.

«Я уже отказала», — поспешно сказала она.

“Если ты отказываешься ради меня, боюсь, что я...”

Соня снова перебила. Она бросила на него умоляющий, испуганный взгляд.

“Николас, не говори мне этого!” - сказала она.

“Нет, но я должен. Возможно, это высокомерно с моей стороны, но все же лучше сказать
 Если ты откажешь ему из-за меня, я должен сказать тебе всю правду.  Я люблю тебя и думаю, что люблю тебя больше, чем кого-либо другого...

  — Мне этого достаточно, — сказала Соня, краснея.

  — Нет, но я был влюблён тысячу раз и буду влюблён снова, хотя ни к кому не испытываю такого чувства дружбы, доверия и любви, как к тебе.  К тому же я молод. Мама этого не хочет. Одним словом, я ничего не обещаю. И прошу тебя обдумать
предложение Долохова, — сказал он, с трудом произнося имя своего друга.


—Не говори мне этого! Я ничего не хочу. Я люблю тебя как брата и
всегда буду, и я ничего больше не хочу”.

“Ты ангел: я недостоин тебя, но я боюсь
ввести тебя в заблуждение”.

И Николас снова поцеловал ей руку.





ГЛАВА XII

Балы у Иогеля были самыми приятными в Москве. Так говорили матери,
наблюдая за тем, как их дети разучивают новые па,
и так говорили сами юноши и девушки, танцуя до упаду,
и так говорили взрослые мужчины и женщины, которые
приходили на эти балы с видом снисходительности и находили их
весьма приятными. В тот год на этих балах сыграли две свадьбы.
Миловидные юные княжны Горчаковы нашли там себе женихов и вышли замуж, что ещё больше укрепило славу этих танцев.
От других их отличало отсутствие хозяина или хозяйки и присутствие добродушного Иогеля, который порхал, как пёрышко, и кланялся в соответствии с правилами своего искусства, собирая билеты у всех посетителей. Дело в том, что приходили только те, кто хотел потанцевать и развлечься, как это делают девочки тринадцати-четырнадцати лет, впервые надевшие длинные платья. Почти без исключений
все они были или казались хорошенькими — такими восторженными были их улыбки
и такими блестящими их глаза. Иногда лучшие ученицы, из которых
 Наташа, отличавшаяся исключительной грацией, была первой, даже танцевали па-де-шаль, но на этом последнем балу танцевали только экосез, англез и
мазурку, которая только что вошла в моду. Иогель
арендовал бальный зал в доме Безуховых, и бал, по всеобщему мнению,
имел большой успех. Там было много хорошеньких девушек, и Ростовы
были в числе самых хорошеньких. Они обе были особенно счастливы и веселы.В этот вечер, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, Соня кружилась перед зеркалом, прежде чем выйти из дома.
Она так кружилась, что горничная с трудом могла заплести ей косу, и Соня вся сияла от порывистой радости.

 Наташа, не менее гордая своим первым длинным платьем и тем, что она на настоящем балу, была ещё счастливее.  Они обе были одеты в белый муслин с розовыми лентами.

Наташа влюбилась в тот самый момент, когда вошла в бальный зал.
Она была влюблена не в кого-то конкретного, а во всех.
В кого бы она ни посмотрела, она влюблялась в этот момент.

«О, как это восхитительно!» — повторяла она, подбегая к Соне.

 Николай и Денисов ходили взад-вперёд, с добродушной снисходительностью глядя на танцующих.


«Как она мила — она будет настоящей красавицей!» — сказал Денисов.


«Кто?»


«Графиня Наташа», — ответил Денисов.


«И как она танцует! Какая грация!» — добавил он после паузы.

— О ком ты говоришь?

— О твоей сестре, — раздражённо бросил Денисов.

Ростов улыбнулся.

— Мой дорогой граф, вы были одним из моих лучших учеников — вы должны танцевать, — сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. — Посмотрите, сколько очаровательных молодых
дамы...» С той же просьбой он обратился к Денисову, который тоже был его бывшим учеником.


«Нет, мой дорогой друг, я буду скромником, — сказал Денисов.

— Разве ты не помнишь, как плохо я использовал твои уроки?»


«О нет! — поспешил успокоить его Иогель. — Ты был просто невнимателен, но у тебя был талант — о да, у тебя был талант!»

Оркестр заиграл недавно появившуюся мазурку. Николай не смог отказать Иогелю и пригласил Соню на танец. Денисов сел рядом со старушками и, опираясь на саблю и отбивая такт ногой, сказал
Он рассказывал им что-нибудь смешное и развлекал их, пока наблюдал за танцующими молодыми людьми. Иогель с Наташей, его гордость и лучшая ученица, были первой парой. Бесшумно, ловко переступая маленькими ножками в низких башмачках, Иогель первым пересёк зал с Наташей, которая, хоть и смущалась, продолжала старательно выполнять свои па. Денисов не сводил с неё глаз и отбивал такт саблей, ясно давая понять, что если он и не танцует, то только потому, что не хочет, а не потому, что не может. В середине фигуры он подозвал проходившего Ростова:

«Это совсем не то, — сказал он. — Что это за польская мазурка? Но танцует она великолепно».


Зная, что Денисов даже в Польше славился своим мастерством в исполнении мазурки, Николай подбежал к Наташе:

 «Иди и выбери Денисова. Он настоящий танцор, чудо!» — сказал он.

Когда подошла очередь Наташи выбирать себе пару, она встала и, быстро застучав каблучками, украшенными бантиками, робко подошла к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на неё и ждут. Николай видел, что Денисов отказывался
хотя и улыбался от удовольствия. Он подбежал к ним.

— Пожалуйста, Василий Дмитриевич, — говорила Наташа, — пожалуйста, пойдёмте!

— О нет, увольте, графиня, — отвечал Денисов.

— Ну же, Васька, — сказал Николай.

— Они меня уговаривают, как будто я кот Васька! — шутливо сказал Денисов.

— Я буду петь для тебя весь вечер, — сказала Наташа.

 — О, фея! Она может со мной делать всё, что угодно! — сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из-за стульев, крепко сжал руку своей партнёрши, запрокинул голову и сделал шаг, ожидая такта. Только верхом на лошади и в мазурке...
Невысокий рост Денисова был незаметен, и он выглядел как настоящий красавчик, каким себя и ощущал. В нужный момент он весело и торжествующе посмотрел на свою партнёршу, внезапно топнул ногой, подпрыгнул, как мячик, и полетел по комнате, увлекая за собой партнёршу. Он бесшумно пересёк комнату, скользя на одной ноге.
Казалось, он не замечал стульев и нёсся прямо на них, как вдруг, звякнув шпорами и расставив ноги, резко остановился.
Он постоял секунду, а потом топнул ногой.
зазвенев шпорами, он быстро развернулся и, ударив левой пяткой о правую, снова помчался по кругу.  Наташа догадалась, что он собирается сделать, и, отдавшись ему, последовала его примеру, сама не зная как. Сначала он кружил её, держа то в левой, то в правой руке,
затем опустился на одно колено и закружил её вокруг себя,
а потом снова вскочил и так стремительно бросился вперёд, что
казалось, будто он бездыханным пронесётся через весь анфилад комнат,
а затем внезапно остановился и сделал что-то новое и неожиданное
шаги. Когда наконец, ловко развернув свою партнершу перед ее стулом
, он остановился, щелкнув шпорами, и поклонился ей, Наташа
даже не сделала ему реверанса. Она изумленно уставилась на него,
улыбаясь, как будто не узнавала его.

“ Что это значит? ” спросила она.

Хотя Иогель не признал, что это была настоящая мазурка, все были в восторге от мастерства Денисова. Его снова и снова приглашали на танец.
Старики с улыбкой заговорили о Польше и старых добрых временах.
Денисов, раскрасневшийся после мазурки и вытирающий лоб
вытерев платком глаза, он сел подле Наташи и не отходил от нее до конца вечера.






Глава XIII
Два дня после этого Ростов не видал Долохова ни у себя, ни у
Долохова: на третий день он получил от него записку:

Поскольку я не собираюсь больше бывать у вас дома по известным вам причинам и собираюсь вернуться в свой полк, я устраиваю сегодня прощальный ужин для своих друзей. Приходите в Английский клуб.

 Около десяти часов Ростов отправился в Английский клуб прямо из театра, где он был с семьей и Денисовым. Он сразу же
Его проводили в лучшую комнату, которую Долохов снял для этого вечера.
Около двадцати человек собрались вокруг стола, за которым Долохов сидел между двумя свечами. На столе лежала стопка золотых и бумажных денег, и он был банкомёт.
Ростов не видел его с тех пор, как он сделал предложение и  Соня отказала ему, и ему было неловко при мысли о том, как они встретятся.

Ясный, холодный взгляд Долохова встретился с Ростовым, как только тот переступил порог.
Как будто он давно ждал его.

“Мы давно не виделись”, - сказал он. “Спасибо, что пришел.
Я только закончу раздачу, а потом придет Илюшка со своими
припев.

“Я звонил раз или два к вам домой”, - сказал Ростов, краснея.

Долохов ничего не ответил.

“Можете кататься на плоскодонке”, - сказал он.

Ростов вспомнил в этот момент странный разговор, который у него однажды состоялся
с Долоховым. “Только дураки верят в удачу в игре”, - сказал тогда Долохов
.

“Или ты боишься играть со мной?” — спросил Долохов, как будто угадав мысли Ростова.


Под его улыбкой Ростов видел то же выражение, которое было у него на обеде у Долохова и вообще в то время, когда, устав от повседневной жизни, он чувствовал необходимость вырваться из неё каким-нибудь странным и, как правило, жестоким поступком.

Rost;v чувствовал себя не в своей тарелке. Он пытался, но не удалось найти какой-то анекдот с
что ответить на слова D;lokhov это. Но прежде чем он успел что-либо придумать
, Долохов, глядя ему прямо в лицо, сказал медленно и
нарочито громко, чтобы все слышали:

“Помнишь, у нас был разговор о картах... ‘Он дурак, который
верит в удачу, нужно быть уверенным’, и я хочу попробовать ”.

«Испытание счастия или уверенности?» — спросил себя Ростов.

 — Ну, тебе лучше не играть, — прибавил Долохов и, вынимая новую колоду карт, сказал: — Банк, господа!

Переведя деньги вперед, он приготовился сдавать. Ростов сел рядом с ним.
сначала он не играл. Долохов все поглядывал на него.

“Почему ты не играешь?” - Спросил он.

И, как ни странно, Николас почувствовал, что не может удержаться, чтобы не взять карту
, поставить на нее небольшую ставку и начать играть.

“У меня нет с собой денег”, - сказал он.

“Я буду доверять тебе”.

Ростов поставил на карту пять рублей и проиграл, поставил снова и снова
проиграл. Долохов “убил”, то есть побил десять карт Ростова
бежал.

“ Господа, - сказал Долохов после того, как некоторое время раздавал карты.
«Пожалуйста, кладите деньги на карты, иначе я могу запутаться в расчётах».

 Один из игроков сказал, что надеется, что ему можно доверять.

 «Да, можно, но я боюсь перепутать счета. Поэтому я прошу вас положить деньги на ваши карты», — ответил Долохов. «Не стесняйтесь, мы рассчитаемся потом», — добавил он, поворачиваясь к Ростову.

Игра продолжалась; официант продолжал разносить шампанское.

Все карты Ростова были биты, и он проиграл восемьсот рублей. Он написал на карте «800 рублей», но пока
Когда официант наполнил его бокал, он передумал и поставил на кон свои обычные двадцать рублей.

 «Оставь, — сказал Долохов, хотя, казалось, даже не смотрел на Ростова, — ты всё равно выиграешь.  Я проигрываю другим, но выигрываю у тебя.  Или ты меня боишься?»  — спросил он снова.

 Ростов сдался. Он оставил восемьсот и положил на стол семёрку червей с оторванным уголком, которую поднял с пола.
Он хорошо запомнил эту семёрку. Он положил на стол семёрку червей,
на которой обломки мела написали «800 рублей»
чёткие прямые фигуры; он осушил бокал тёплого шампанского, который ему протянули, улыбнулся в ответ на слова Долохова и с замиранием сердца стал смотреть на руки Долохова, в которых тот держал колоду.
 От того, выиграет или проиграет Ростов, зависела его судьба.
На руках Долохова была семёрка бубен. В прошлое воскресенье старый граф дал сыну
две тысячи рублей и, хотя ему всегда было неприятно говорить о деньгах,
сказал Николаю, что это всё, что он может ему дать до мая, и попросил его на этот раз быть более экономным. Николай
Он ответил, что ему этого будет более чем достаточно и что он дал честное слово не брать больше ничего до весны. Теперь от этих денег осталось только двенадцатьсот рублей, так что эта семёрка червей означала для него не только потерю шестисот рублей, но и необходимость нарушить своё слово. С тяжёлым сердцем он наблюдал
Долохов посмотрел на руки Ростова и подумал: «Ну, теперь скорей, дай мне эту карту, и я возьму шляпу и поеду домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней и уж больше никогда не притронусь к картам».
В этот момент его домашняя жизнь, шутки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, игра в пикет с отцом и даже его удобная кровать в доме на Поварской предстали перед ним с такой яркостью, ясностью и очарованием, что ему показалось, будто всё это было давно утраченным и недооценённым блаженством. Он и представить себе не мог, что глупая случайность, из-за которой семёрка легла справа, а не слева,
может лишить его всего этого счастья, которое он только что обрёл, и погрузить его в пучину неизвестности и неопределённости
несчастье. Этого не могло быть, и все же он с замиранием сердца ждал
движения рук Долохова. Эти широкие, красноватые руки с волосатыми пальцами
запястья, видневшиеся из-под манжет рубашки, отложили пачку и взяли
стакан и трубку, которые ему протянули.

— Так ты не боишься играть со мной? — повторил Долохов и, как будто собираясь рассказать что-то интересное, положил карты, откинулся на спинку стула и нарочито с улыбкой начал:

«Да, господа, мне говорили, что по Москве ходят слухи, будто я шулер, так что советую вам быть осторожнее».

«Ну, давай, сдавай!» — воскликнул Ростов.

“Ох уж эти московские сплетники!” - сказал Долохов и с улыбкой взял карты.


“ Ааа! ” почти закричал Ростов, хватаясь обеими руками за голову.
Нужная ему семерка лежала самой верхней, первой картой в колоде. Он
проиграл больше, чем мог заплатить.

“И все же не губи себя!” - сказал Долохов, искоса взглянув на
Ростова, продолжая сдавать.





Глава XIV
Полтора часа спустя большинство игроков уже мало интересовались
своей игрой.

Все внимание было приковано к Ростову. Вместо шестнадцати
сотен у него была длинная колонка цифр, обозначавших проигранные им суммы.
Он насчитал до десяти тысяч, но теперь, как он смутно предполагал, сумма должна была дойти до пятнадцати тысяч. На самом деле она уже превысила двадцать тысяч рублей. Долохов больше не слушал и не рассказывал историй, а следил за каждым движением рук Ростова и время от времени бросал взгляд на лежавшую перед ним карту. Он решил играть до тех пор, пока сумма не достигнет сорока трёх тысяч. Он
остановился на этом числе, потому что сорок три — это сумма его возраста и
возраста Сони. Ростов, облокотившись на обе руки, сидел у
стол, исписанный цифрами, мокрый от пролитого вина и заваленный картами. Одно мучительное впечатление не покидало его:
что эти ширококостные, красноватые руки с волосатыми запястьями,
видневшимися из-под рукавов рубашки, эти руки, которые он любил и
ненавидел, держали его в своей власти.

«Шестьсот рублей, туз,
угол, девятка... отыграться невозможно... О, как хорошо было
дома!... Подлец, удвоит или
бросит... не может быть!... И зачем он это делает со мной?» —
размышлял Ростов. Иногда он ставил крупную сумму, но Долохов отказывался
Он согласился и сам закрепил кол. Николай покорился ему и в
какой-то момент взмолился Богу, как делал это на поле боя у моста
через Энс, а затем догадался, что карта, которая первой попадётся
ему из смятой кучи под столом, спасёт его. Теперь он считал
шнурки на своём пальто, брал карту с таким номером и пытался
поставить на неё всю сумму своих проигрышей, а затем оглядывался
в поисках помощи у других игроков или вглядывался в теперь уже
холодное лицо Долохова и пытался понять, что у него на уме.

«Он, конечно, знает, что для меня значит эта потеря. Он не может хотеть меня
руина. Разве он не был моим другом? Разве я не любил его? Но он не виноват. Что ему было делать, если ему так не повезло?.. И я тоже не виноват, — подумал он про себя, — я не сделал ничего плохого. Разве я кого-то убил, оскорбил или пожелал кому-то зла? Почему случилось такое ужасное несчастье? И когда это началось? Совсем недавно я подошёл к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, чтобы купить ту шкатулку на мамин день рождения, а потом пойти домой. Я был так счастлив, так свободен, так беззаботен! И я не осознавал, насколько я счастлив! Когда же
когда это закончилось и когда началось это новое, ужасное положение дел? Что
послужило причиной перемен? Я всё это время сидел на том же месте за этим столом,
выбирал и раскладывал карты и точно так же наблюдал за этими широкими ловкими руками. Когда это произошло и что произошло? Я здоров и силён,
я всё тот же и нахожусь на том же месте. Нет, этого не может быть!
Наверняка всё это ни к чему не приведёт!»

Он был весь красный и обливался потом, хотя в комнате не было жарко.
Его лицо было ужасным и жалким, особенно из-за беспомощных попыток казаться спокойным.

Сумма, которую он должен был отыграть, достигла рокового числа в сорок три тысячи.
Ростов только что приготовил карту, загнув угол которой он
собирался удвоить только что записанную на его счёт три тысячу, когда
Долохов, хлопнув колодой карт, отложил её в сторону и начал быстро подсчитывать общий долг Ростова, ломая мел, которым он отмечал цифры своей чёткой, смелой рукой.

— Ужин, пора ужинать! А вот и цыгане!»

 Несколько смуглых мужчин и женщин действительно вошли с улицы, где было холодно, и что-то говорили с цыганским акцентом. Николас понял, что это
Всё было кончено, но он сказал безразличным тоном:

 «Ну что ж, продолжай. У меня была припасена отличная карта», — как будто его больше всего интересовала забавная сторона игры.

 «Всё кончено! Я пропал!» — подумал он. «Теперь мне остаётся только получить пулю в лоб!» И в то же время он сказал весёлым голосом:

— Ну же, ещё одну карточку!

 — Хорошо! — сказал Долохов, закончив подсчёты. — Хорошо! Двадцать один рубль, — сказал он, указывая на цифру двадцать один, на которую общая сумма превышала округлённое число сорок три тысячи; и
Взяв колоду, он приготовился сдавать. Ростов покорно отогнул угол своей карты и вместо шести тысяч, которые он собирался взять, аккуратно написал двадцать одну.


— Мне всё равно, — сказал он. — Я только хочу посмотреть, позволите ли вы мне выиграть эту десятку или побьёте её.


Долохов начал сдавать серьёзно. О, как Ростов ненавидел в эту минуту эти руки с их короткими, красными пальцами и волосатыми запястьями, которые держали его в своей власти... Десять тысяч упали на стол.

— Вы должны сорок три тысячи, граф, — сказал Долохов и, потянувшись, встал из-за стола. — Сидя долго, ноги затекают
— Так долго, — добавил он.

 — Да, я тоже устал, — сказал Ростов.

 Долохов перебил его, как бы напоминая, что не ему чета шутить.

 — Когда я получу деньги, граф?

 Ростов, краснея, повёл Долохова в соседнюю комнату.

 — Я не могу заплатить всё сразу. Ты возьмешь удостоверение личности? ” спросил он.

- Послушай, Ростов, - отчетливо произнес Долохов, улыбаясь и глядя на меня.
Николас прямо в глаза: “Ты знаешь поговорку: ‘Везет в любви,
не везет в картах’. Я знаю, что твой кузен влюблен в тебя”.

“О, это ужасно - чувствовать себя настолько во власти этого человека”.
подумал Ростов. Он знал, какое потрясение испытают его отец и мать, узнав об этой потере, знал, какое это будет облегчение —
избежать всего этого, и чувствовал, что Долохов знает, что он может
спасти его от всего этого позора и горя, но хочет поиграть с ним, как кошка с мышкой.

«Ваш кузен...» — начал Долохов, но Николай перебил его.

«Моя кузина тут ни при чём, и не нужно о ней упоминать!» — яростно воскликнул он.

«Тогда когда я получу это?»

«Завтра», — ответил Ростов и вышел из комнаты.





Глава XV

Сказать «завтра» и сохранить достоинство было нетрудно,
но идти домой одному, видеться с сёстрами, братом, матерью и отцом,
признаваться и просить денег, на которые он не имел права после того, как дал честное слово, было ужасно.

 Дома ещё не ложились спать. Молодые люди, вернувшись из театра, поужинали и собрались вокруг клавикорда.
Как только Николай вошёл, его окутала та поэтическая атмосфера любви,
которая царила в доме Ростовых той зимой и после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, стала ещё гуще
Соня и Наташа стояли у клавикорда, как воздух перед грозой. Соня и Наташа в светло-голубых платьях, в которых были в театре,
выглядели хорошенькими и сознавали это. Они стояли у клавикорда,
счастливые и улыбающиеся. Вера в гостиной играла в шахматы с Шиншиным.
Старая графиня, ожидая возвращения мужа и сына,
сидела за преферансом со старушкой, жившей в их доме.
Денисов с горящими глазами и взъерошенными волосами сидел за клавикордом.
Он брал аккорды короткими пальцами, закинув ноги на стол.
Он закатил глаза и запел своим тихим, хриплым, но искренним голосом несколько строф под названием «Чародейка», которые сам сочинил и к которым пытался подобрать музыку:

 Чародейка, скажи моей покинутой лире,
 Какая волшебная сила до сих пор меня помнит?
 Какая искра зажгла огонь в моей душе,
 Какое это блаженство — заставлять мои пальцы трепетать?

Он пел страстным голосом, глядя своими сверкающими чёрными агатовыми глазами на испуганную и счастливую Наташу.

 «Превосходно! Великолепно!» — воскликнула Наташа. «Ещё куплет», — сказала она, не замечая Николая.

«У них всё по-прежнему», — подумал Николай,
взглянув в гостиную, где он увидел Веру и мать со старушкой.

«А, вот и Николай!» — воскликнула Наташа, подбегая к нему.

«Папа дома?» — спросил он.

«Я так рада, что ты пришёл!» — сказала Наташа, не отвечая ему.
«Мы так хорошо проводим время! Василий Дмитрич остается еще на день
ради меня! Ты знал?

“Нет, папа еще не вернулся”, - сказала Соня.

“Николай, ты пришел? Иди сюда, дорогая! ” позвала старая графиня.
из гостиной.

Николай подошёл к ней, поцеловал её руку и, молча сев за её столик, стал смотреть, как она раскладывает карты. Из танцевального зала всё ещё доносились смех и весёлые голоса, пытавшиеся уговорить Наташу спеть.


— Всё в порядке! Всё в порядке! — крикнул Денисов. — Теперь нечего оправдываться! Твоя очередь петь бачату — я тебя умоляю!

Графиня взглянула на своего молчаливого сына.

 «Что случилось?»  спросила она.

 «О, ничего», — ответил он, словно ему надоело постоянно слышать один и тот же вопрос.  «Папа скоро вернётся?»

 «Думаю, да».

«С ними всё то же самое. Они ничего об этом не знают! Куда мне идти?» — подумал Николай и снова пошёл в танцевальный зал, где стоял клавикорд.

 Соня сидела за клавикордом и играла прелюдию к любимой баркароле Денисова. Наташа готовилась петь.
 Денисов смотрел на неё восторженными глазами.

Николас начал расхаживать взад-вперёд по комнате.

«Почему они хотят, чтобы она пела? Как она может петь? Здесь нечему радоваться!» — подумал он.

Сона взяла первый аккорд прелюдии.

«Боже мой, я опозорен и обесчещен! Пуля в голове
«Это единственное, что мне осталось, — не петь!» — думал он. «Уйти? Но куда? Это одно — пусть поют!»

 Он продолжал расхаживать по комнате, мрачно глядя на Денисова и девушек и избегая их взгляда.

 «Николенька, что с тобой?» — казалось, спрашивала Соня, не сводя с него глаз. Она сразу заметила, что с ним что-то случилось.

Николай отвернулся от неё. Наташа тоже, с свойственной ей проницательностью,
мгновенно заметила состояние брата. Но, хотя она и заметила
это, сама она в тот момент была в таком приподнятом настроении, что была далека от
печаль, грусть или самобичевание, что она намеренно обманывает себя, как это часто делают молодые люди. «Нет, я сейчас слишком счастлива, чтобы портить себе настроение сочувствием к чьей-то печали», — подумала она и сказала себе: «Нет, я, должно быть, ошибаюсь, он, должно быть, счастлив, как и я».
«Ну же, Соня!» — сказала она, подходя к самому центру комнаты, где, по её мнению, резонанс был лучше всего.

Подняв голову и безвольно опустив руки, как это делают балерины, Наташа энергично поднялась с пяток на носки,
вышла на середину комнаты и остановилась.

«Да, это я!» — словно говорила она, отвечая на восторженный взгляд, которым Денисов провожал её.

«И чему она так радуется?» — подумал Николай, глядя на сестру.«Почему она не скучная и не стыдливая?»

Наташа взяла первую ноту, её горло напряглось, грудь поднялась, глаза стали серьёзными. В тот момент она не замечала ничего вокруг.
С её улыбающихся губ слетали звуки, которые любой мог бы издавать с той же периодичностью и в течение того же времени, но которые в тысячу раз холодят душу и в тысячу первый раз волнуют и заставляют плакать.

Той зимой Наташа впервые начала серьёзно заниматься пением,
главным образом потому, что Денисову так нравилось её пение. Она уже не пела
по-детски, в её пении больше не было того комичного, детского,
напряжённого эффекта, который был раньше; но она ещё не пела
хорошо, как говорили все знатоки, которые её слышали: «Голос не поставлен,
но это прекрасный голос, который нужно ставить». Только обычно они говорили это через некоторое время после того, как она заканчивала петь.  Пока этот неподготовленный голос с неправильным дыханием и затруднёнными переходами звучал
Даже знатоки ничего не сказали, а только восхищались её пением и хотели услышать его снова. В её голосе звучала девственная свежесть, она не осознавала своих возможностей и ещё не научилась бархатной мягкости, которая так сочеталась с отсутствием у неё певческого мастерства, что казалось, будто ничто в этом голосе нельзя изменить, не испортив его.

 «Что это?» — подумал Николас, слушая её с широко раскрытыми глазами. «Что с ней случилось? Как же она сегодня поёт!»
И вдруг весь мир сосредоточился для него в предвкушении
Следующая нота, следующая фраза, и весь мир разделился на три такта: «Oh mio crudele affetto».... Раз, два, три... раз,
два, три... Раз... «Oh mio crudele affetto».... Раз, два, три...
 Раз. «О, эта наша бессмысленная жизнь!» — подумал Николай. «Все это: и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь — все это вздор... но это по-настоящему... Ну что ж, Наташа, ну что ж, дорогая!
 Ну что ж, милая! Как она это воспримет? Она это приняла! Слава
 Богу!» И, сам не замечая, что он поёт, чтобы усилить эффект
он пропел вторую ноту на терцию ниже первой. «Ах, боже! Как прекрасно! Неужели
я взял её? Как счастливо!» — подумал он.

О, как вибрировал этот аккорд и как он затронул что-то самое прекрасное в душе Ростова! И это что-то было отдельно от всего остального в мире и превыше всего в мире. «Что такое были потери, и
Долохов, и слова чести?.. Всё вздор! Можно убивать и грабить,
и всё же быть счастливым...»





Глава XVI

Давно Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в тот день. Но не успела Наташа допеть свою баркаролу, как
Реальность снова предстала перед ним. Он встал, не сказав ни слова, и спустился в свою комнату. Через четверть часа старый граф вернулся из клуба, весёлый и довольный. Николай, услышав, как он подъезжает, пошёл ему навстречу.

 «Ну что, хорошо провёл время?» — спросил старый граф, весело и гордо улыбаясь сыну.

 Николай хотел ответить «да», но не смог и чуть не расплакался. Граф раскуривал трубку и не замечал состояния сына.

«Ах, этого не избежать!» — подумал Николай, впервые и
в прошлый раз. И вдруг самым непринуждённым тоном, от которого ему стало стыдно, он сказал, как будто просто просил отца дать ему карету, чтобы съездить в город:

«Папа, я пришёл по делу. Я чуть не забыл. Мне нужны деньги».

«Боже мой! — сказал отец, который был в особенно хорошем расположении духа. — Я же говорил тебе, что этого будет недостаточно. Сколько тебе нужно?»

— Очень много, — сказал Николас, покраснев, и с глупой беспечной улыбкой, за которую он долго не мог себя простить, добавил:
— Я потерял немного, то есть много, очень много — сорок три тысячи.

— Что! Кому?.. Чепуха! — вскрикнул граф, вдруг покраснев до ушей, как это делают старики.

— Я обещал заплатить завтра, — сказал Николай.

— Ну!.. — сказал старый граф, разводя руками и бессильно опускаясь на диван.

— Ничего не поделаешь! Такое случается со всеми! — сказал сын смелым, свободным и непринуждённым тоном, хотя в душе считал себя никчёмным негодяем, которому вся жизнь не искупить своего преступления.
Ему хотелось целовать руки отца и стоять перед ним на коленях, умоляя о прощении.
но сказал небрежным и даже грубым тоном, что такое случается со всеми!


Старый граф опустил глаза, услышав слова сына, и начал торопливо что-то искать.


«Да, да, — пробормотал он, — боюсь, это будет трудно, трудно растить... такое случается со всеми! Да и кто этого не делал?»

И, бросив украдкой взгляд на лицо сына, граф вышел из комнаты... Николай был готов к сопротивлению, но такого он никак не ожидал.


— Папа! Па-па! — всхлипывая, позвал он его вслед, — прости меня! И, схватив руку отца, он прижал её к губам и разрыдался
слёзы.

 Пока отец и сын объяснялись, мать и дочь объяснялись не менее важно. Наташа подбежала к матери, вся взволнованная.


— Мама!... Мама!... Он сделал мне...


— Сделал что?


— Сделал, сделал мне предложение, мама! Мама! — воскликнула она.

 Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому?
 Этой девчонке Наташе, которая ещё недавно играла в куклы и ходила на уроки.

«Не надо, Наташа! Что за вздор!» — сказала она, надеясь, что это шутка.

«Вздор, действительно! Я тебе говорю», — сказала Наташа
возмущенно. “Я пришел спросить вас, что делать, а вы называете это
‘чепуха!”

Графиня пожала плечами.

“Если это правда, что Den;sov Месье сделал вам предложение, расскажу
ему, что он дурак, вот и все!”

“Нет, он не дурак!” - возразила Наташа возмущенно и серьезно.

“Ну так чего же ты хочешь? Вы все сейчас влюблены. Что ж, если ты влюблена, выходи за него замуж! — сказала графиня с раздражённым смешком. — Удачи тебе!

 — Нет, мама, я не влюблена в него, наверное, не влюблена.
 — Ну тогда скажи ему об этом.

“Мама, ты сердишься? Не сердись, дорогая! Это моя вина?”

“Нет, но в чем дело, моя дорогая? Ты хочешь, чтобы я пошла и сказала ему?”
- сказала графиня, улыбаясь.

“ Нет, я сделаю это сама, только скажите мне, что сказать. Это все очень
хорошо для вас, ” сказала Наташа с ответной улыбкой. “Ты бы видел,
как он это сказал! Я знаю, что он не хотел этого говорить, но он пришел
вышло случайно.”

“Ну, все же, вы должны отказаться от него”.

“Нет, я не могу. Мне так жаль его! Он такой милый”.

“Ну что ж, тогда прими его предложение. Тебе давно пора выйти замуж", - резко и саркастически ответила графиня. - "Мне очень жаль его". - Сказала она. - "Он такой милый".
"Ну что ж, тогда прими его предложение".

“Нет, мама, но мне так жалко его. Я не знаю, как я до
говорят, что это”.

“И ничего тебе говорить. Я сама поговорю с ним”.
сказала графиня, возмущенная тем, что они посмели обращаться с этим.
маленькая Наташа как взрослая.

“Нет, ни в коем случае! Я сама ему скажу, а ты послушаешь у двери, — и Наташа побежала через гостиную в танцевальный зал, где Денисов сидел на том же стуле у клавикорда, закрыв лицо руками.

Он вскочил при звуке её лёгких шагов.

— Натали, — сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, — реши мою судьбу.
судьба. Она в твоих руках».

«Василий Дмитриевич, мне так жаль тебя!... Нет, но ты такой милый... но это не годится... не то... но как друга я всегда буду любить тебя».

Денисов склонился над её рукой, и она услышала странные звуки, которых не понимала. Она поцеловала его в жёсткую курчавую чёрную голову. В эту минуту они услышали быстрый шорох платья графини. Она подошла к ним.


— Василий Дмитриевич, благодарю вас за честь, — сказала она смущённым голосом, хотя Денисову он показался строгим, — но моя дочь так молода, и я подумала, что вы, как друг моего сына,
обратились бы сначала ко мне. В таком случае вы не стали бы
принуждать меня к этому отказу.

“ Графиня... ” сказал Денисов, потупив глаза и сделав виноватое лицо.
Он попытался сказать что-то еще, но запнулся.

Наташа не могла оставаться спокойной, видя его в таком тяжелом положении. Она начала
громко рыдать.

— Графиня, я поступил дурно, — продолжал Денисов дрожащим голосом, — но, поверьте, я так обожаю вашу дочь и всю вашу семью, что отдал бы жизнь... Он посмотрел на графиню и, увидев её суровое лицо, сказал:
— Что ж, прощайте, графиня, — и
Поцеловав ей руку, он быстрыми решительными шагами вышел из комнаты, не взглянув на Наташу.



На следующий день Ростов проводил Денисова.  Он не хотел оставаться в Москве ни на день.  Все московские друзья Денисова устроили ему прощальную
вечеринку у цыган, в результате чего он не помнил ни того, как его посадили в сани, ни первых трёх этапов своего путешествия.

После отъезда Денисова Ростов провёл в Москве ещё две недели, не выходя из дома, в ожидании денег, которые отец не мог достать сразу. Большую часть времени он проводил в комнате девочек.

Соня была нежнее и преданнее, чем когда-либо. Она как будто
хотела показать ему, что его потери — это достижение, которое заставляет её любить его ещё сильнее, но Николай теперь считал себя недостойным её.

Он набил альбомы девушек стихами и музыкой и, наконец,
отправив Долохову все сорок три тысячи рублей и получив от него
расписку, уехал в конце ноября, не простившись ни с кем из них.
его знакомые, чтобы догнать его полк, который уже находился в Польше.





КНИГА ПЯТАЯ: 1806 - 07 гг.





ГЛАВА I

После свидания с женой Пьер уехал в Петербург. На почтовой станции
Торжок либо не было лошадей, либо почтмейстер
не дал их. Пьеру пришлось ждать. Не раздеваясь,
он лег на кожаный диван перед круглым столом, положил свои большие
ноги в ботинках на стол и стал размышлять.

“ Вы прикажете принести чемоданы? И постель приготовили, и
чай?» — спросил его камердинер.

 Пьер ничего не ответил, потому что ничего не слышал и не видел. Он
начал думать о последней станции и всё ещё размышлял об этом
Вопрос был настолько важным, что он не обращал внимания на то, что происходило вокруг. Ему было всё равно, приедет ли он в Петербург раньше или позже, и удастся ли ему найти жильё на этой станции.
Но по сравнению с мыслями, которые сейчас занимали его, было всё равно, пробудет ли он здесь несколько часов или всю оставшуюся жизнь.


Почтмейстер, его жена, камердинер и крестьянка, продающая
В комнату вошли вышивальщицы из Торжока и предложили свои услуги.
 Не меняя небрежного выражения лица, Пьер посмотрел на них через плечо
Он смотрел на них сквозь очки, не в силах понять, чего они хотят и как могут продолжать жить, не решив проблем, которые так занимали его. Он был поглощён одними и теми же мыслями с того самого дня, как вернулся из Сокольников после дуэли и провёл ту первую мучительную бессонную ночь. Но теперь, в одиночестве путешествия, они овладели им с особой силой. О чём бы он ни думал, он всегда возвращался к одним и тем же вопросам, на которые не мог найти ответа, но которые не переставал себе задавать.
Как будто резьба главного винта, удерживающего его
жизнь вместе была разделена, так что винт не мог ни войти, ни выйти,
но продолжал бесполезно вращаться в одном и том же месте.

Почтмейстер вошел и начал заискивающе просить Его Превосходительство
ждать всего два часа, когда, что, возможно, он позволит его превосходительству
у курьерских лошадей. Было ясно, что он лжет и только хотел
вытянуть из путешественника побольше денег.

“Хорошо это или плохо?” Спросил себя Пьер. «Это хорошо для меня,
плохо для другого путника, а для него самого это неизбежно, потому что ему нужны деньги на еду; этот человек сказал, что однажды офицер дал ему
Его выпороли за то, что он отдал курьерских лошадей частному путешественнику.
Но офицер выпорол его за то, что ему нужно было ехать как можно быстрее. А я, — продолжал Пьер, — застрелил Долохова, потому что считал себя раненым, а Людовика XVI казнили, потому что считали его преступником, а через год казнили тех, кто казнил его, — тоже по какой-то причине. Что плохо? Что хорошо? Что нужно любить и что ненавидеть? Для чего человек живёт? И кто я?
 Что такое жизнь и что такое смерть? Какая сила всем управляет?

 Ни на один из этих вопросов не было ответа, кроме одного, и это
не логичный ответ и вообще не является ответом на них. Ответ был такой::
“Ты умрешь, и все закончится. Ты умрешь и узнаешь все, или перестанешь
спрашивать”. Но умирать тоже был страшный.

В Torzh;k торговца женщину, в звенящие голоса, пошел дальше предложив ей
изделия, особенно пара сафьяновые тапочки. «У меня есть сотни
рублей, с которыми я не знаю, что делать, а она стоит в своём рваном плаще и робко смотрит на меня, — подумал он. — И на что ей эти деньги? Как будто эти деньги могут хоть на волос приблизить её к счастью или душевному спокойствию. Может ли что-нибудь в мире сделать её или меня счастливее?»
разве я не стану жертвой зла и смерти? Смерти, которая положит конец всему и наступит сегодня или завтра — в любом случае, мгновенно по сравнению с вечностью». И он снова повернул винт с сорванной резьбой, и снова тот бесполезно провернулся на том же месте.

 Слуга подал ему недочитанный роман в форме писем от мадам де Соуза. Он начал читать о страданиях и добродетельной борьбе некой Эмили де Мансфельд. «И почему она сопротивлялась своему соблазнителю, если любила его?» — подумал он. «Бог не мог вложить в её сердце желание, противоречащее Его воле. Моя жена — как она
когда-то была — не сопротивлялась, и, возможно, она была права. Ничего не было
выяснено, ничего не было обнаружено, — снова сказал себе Пьер.
Всё, что мы можем знать, — это то, что мы ничего не знаем. И это вершина человеческой мудрости.

 Всё внутри него и вокруг него казалось запутанным, бессмысленным и отталкивающим. И всё же в этом отвращении ко всему, что его окружало, Пьер находил какое-то мучительное удовлетворение.

— Осмелюсь попросить ваше превосходительство немного подвинуться для этого джентльмена, — сказал почтмейстер, входя в комнату в сопровождении другого путешественника, которого тоже задержали из-за нехватки лошадей.

Пришедший был невысоким, ширококостным, желтолицым, морщинистым стариком с густыми седыми бровями, нависшими над светлыми глазами неопределённого сероватого оттенка.

 Пьер убрал ноги со стола, встал и лёг на приготовленную для него кровать, время от времени поглядывая на вошедшего, который с мрачным и усталым видом с помощью слуги устало снимал с себя верхнюю одежду, не глядя на Пьера. В войлочных сапогах
на тонких костлявых ногах, в поношенном пальто из овчины, подбитом нанкином,
путешественник сел на диван, откинул назад свою большую голову и
Он поправил свои широкие виски и коротко стриженные волосы и посмотрел на Безухова.
Суровое, проницательное и острое выражение этого взгляда поразило Пьера.
Ему захотелось заговорить с незнакомцем, но к тому времени, как он решился спросить его о дороге, путник уже закрыл глаза.
Его сморщенные старые руки были сложены, и на пальце одной из них Пьер заметил большое чугунное кольцо с печатью в виде головы смерти. Незнакомец сидел неподвижно, то ли отдыхая, то ли, как показалось Пьеру, погрузившись в глубокую и спокойную задумчивость. Его слуга
Это был тоже жёлтый, морщинистый старик, без бороды и усов,
очевидно, не потому, что он был брит, а потому, что они у него никогда не росли.
 Этот расторопный старый слуга распаковывал дорожную сумку путешественника и готовил чай. Он принёс кипящий самовар. Когда всё было готово, незнакомец открыл глаза, подошёл к столу, налил себе стакан чая и протянул его безбородому старику. Пьер начал испытывать неловкость и почувствовал необходимость, даже неизбежность, вступить в разговор с этим незнакомцем.

Слуга принёс его стакан, перевёрнутый вверх дном, * с недоеденным кусочком сахара, и спросил, не нужно ли чего ещё.

 * Чтобы показать, что он больше не хочет чая.

 «Нет. Дайте мне книгу», — сказал незнакомец.

 Слуга подал ему книгу, которая, как показалось Пьеру, была религиозным сочинением, и путешественник погрузился в чтение.  Пьер посмотрел на него. Незнакомец вдруг закрыл книгу, вставил в неё закладку и снова
откинулся на спинку дивана, закрыв глаза.  Пьер посмотрел на него и не успел
отвернуться, когда старик, открыв глаза, устремил свой твердый и
строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.

Пьер смутился и хотел избежать этого взгляда, но светлые старые глаза
неудержимо притягивали его.





ГЛАВА II

“Я имею честь разговаривать рассчитывать Bez;khov, если я не
ошибаются”, - сказал незнакомец решительным и громким голосом.

Пьер молча и вопросительно посмотрел на него поверх очков.

 — Я слышал о вас, мой дорогой сэр, — продолжал незнакомец, — и о вашем несчастье. Он, казалось, сделал акцент на последнем слове, как будто хотел
— Да, несчастье! Называйте как хотите, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастьем. — Я очень сожалею, мой дорогой сэр.

 Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с кровати, наклонился к старику с натянутой и робкой улыбкой.

 — Я упомянул об этом не из любопытства, мой дорогой сэр, а по более важным причинам.

Он замолчал, не сводя глаз с Пьера, и отодвинулся на диване, приглашая собеседника сесть рядом. Пьеру не хотелось вступать в разговор с этим стариком, но он подчинился.
невольно подошел и сел рядом с ним.

“Вы несчастливы, мой дорогой сэр”, - продолжал незнакомец. “Вы
молоды, а я стар. Я хотел бы помочь вам настолько, насколько это в моих
власти”.

“О, да!” сказал Пьер, с натянутой улыбкой. “Я очень благодарен
для вас. Откуда вы едете?”

Лицо незнакомца не было добродушным, оно было даже холодным и суровым, но, несмотря на это, и лицо, и слова его нового знакомого были непреодолимо притягательны для Пьера.

 «Но если по какой-то причине вы не захотите со мной разговаривать»,
— сказал старик, — так и скажите, мой дорогой сэр. И он вдруг улыбнулся неожиданной и нежной отеческой улыбкой.

 — О нет, вовсе нет! Напротив, я очень рад с вами познакомиться, — сказал Пьер. И снова взглянув на руки незнакомца, он внимательнее рассмотрел кольцо с черепом — масонский знак.

 — Позвольте спросить, — сказал он, — вы масон?

«Да, я принадлежу к Братству масонов, — сказал незнакомец, всё глубже и глубже заглядывая Пьеру в глаза. — И от их имени и от себя лично я протягиваю тебе братскую руку».

— Боюсь, — сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, которое внушала ему личность масона, и собственной привычкой высмеивать масонские убеждения, — боюсь, я очень далёк от понимания — как бы это сказать? — боюсь, мой взгляд на мир настолько противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.

— Я знаю, как вы мыслите, — сказал масон, — и какой взгляд на жизнь вы разделяете.
Вы считаете, что это результат ваших собственных умственных усилий, но на самом деле так думает большинство людей, и это неизменный плод
от гордыни, лености и невежества. Простите меня, мой дорогой сэр, но если бы я
не знал этого, я бы не обратился к вам. Ваш взгляд на жизнь - это
прискорбное заблуждение ”.

“Так же, как я полагаю, вы должны быть обмануты”, - сказал Пьер, со слабым
улыбка.

“Я бы никогда не осмелился сказать, что знаю правду”, - сказал каменщик,
слова которого все больше и больше поражали Пьера своей точностью и твердостью.
«Никто не может достичь истины в одиночку. Только совместными усилиями всех, на протяжении миллионов поколений, от нашего праотца Адама до наших дней, возводится тот храм, который должен быть
— достойное жилище Великого Бога, — добавил он и закрыл глаза.


 — Я должен сказать вам, что я не верю... не верю в Бога, — сказал Пьер с сожалением и усилием, чувствуя, что необходимо сказать всю правду.


 Масон пристально посмотрел на Пьера и улыбнулся, как богатый человек, у которого в руках миллионы, мог бы улыбнуться бедняку, который сказал ему, что у него, бедняги, нет пяти рублей, которые сделали бы его счастливым.

— Да, вы не знаете Его, мой дорогой сэр, — сказал масон. — Вы не можете Его знать. Вы не знаете Его, и поэтому вы несчастны.

“Да, да, я несчастен,” согласился Пьер. “Но что я должен
делать?”

“Ты не знаешь его, мой дорогой сэр, и поэтому вы очень несчастны. Ты
не знаешь Его, но Он здесь, Он во мне, Он в моих словах, Он в
тебе, и даже в тех богохульных словах, которые ты только что произнес!”
- произнес Масон строгим и дрожащим голосом.

Он сделал паузу и вздохнул, явно пытаясь успокоиться.

 «Если бы Его не было, — тихо сказал он, — мы с вами не говорили бы о Нём, мой дорогой сэр. О ком, о ком мы говорим? Кого ты отверг?» — внезапно спросил он с ликующей строгостью.
властность в его голосе. “Кто изобрел Его, если Его не существовало? Откуда
пришло твое представление о существовании такого непостижимого Существа?
постиг ли ты, и почему весь мир, идею о
существовании такого непостижимого Существа, Существа всемогущего,
вечного и бесконечного во всех Своих атрибутах?...”

Он остановился и долгое время хранил молчание.

Пьер не мог и не хотел нарушать это молчание.

«Он существует, но понять Его трудно», — снова начал масон, глядя не на Пьера, а прямо перед собой и перелистывая страницы
Он закрыл книгу своими старческими руками, которые от волнения не могли оставаться неподвижными. «Если бы это был человек, в существовании которого ты сомневаешься, я мог бы привести его к тебе, мог бы взять его за руку и показать тебе. Но как я, ничтожный смертный, могу показать Его всемогущество, Его бесконечность и всю Его милость тому, кто слеп или закрывает глаза, чтобы не видеть и не понимать Его, а также не видеть и не понимать свою низость и греховность?» Он снова замолчал. «Кто ты? Ты мнишь себя мудрым,
потому что можешь произносить эти богохульные слова», — сказал он
— продолжал он с мрачной и презрительной улыбкой. — И ты глупее и неразумнее маленького ребёнка, который, играя с деталями искусно сделанных часов, осмеливается говорить, что, поскольку он не понимает их назначения, он не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно... На протяжении веков, от нашего прародителя Адама до наших дней, мы трудимся, чтобы достичь этого знания, и всё ещё бесконечно далеки от своей цели. Но в нашем непонимании мы видим лишь свою слабость и Его величие...

 Пьер слушал с замирающим сердцем, вглядываясь в лицо масона.
Он смотрел на него сияющими глазами, не перебивая и не задавая вопросов, но всей душой веря в то, что говорил незнакомец. То ли он принял мудрые рассуждения,
содержавшиеся в словах масона, то ли поверил, как верит
ребёнок, в убеждённость и искренность говорящего, то ли
в дрожь в голосе говорящего, которая иногда почти срывалась,
то ли в эти блестящие старческие глаза, постаревшие от этой
убеждённости, то ли в спокойную твёрдость и уверенность в своём
призвании, которые исходили от всего его существа (и которые
особенно поразили Пьера в сравнении с его собственным
уныние и безысходность) — во всяком случае, Пьер всей душой жаждал верить, и он верил, и чувствовал радостное умиротворение,
возрождение и возвращение к жизни.

«Его нельзя постичь разумом, его можно постичь только жизнью», — сказал масон.

«Я не понимаю», — сказал Пьер, с тревогой чувствуя, как в нём пробуждаются сомнения. Он боялся, что в аргументах масона будет недостаточно ясности или что они покажутся ему слабыми.
Он боялся, что не сможет поверить в него.
«Я не понимаю, — сказал он, — как человеческий разум может достичь того знания, о котором вы говорите».

Масон улыбнулся своей мягкой отеческой улыбкой.

 «Высшая мудрость и истина подобны чистейшей жидкости, которую мы только можем пожелать
впитать в себя, — сказал он. — Могу ли я влить эту чистую жидкость в нечистый сосуд и судить о её чистоте? Только благодаря внутреннему очищению я могу сохранить в некоторой степени чистоты ту жидкость, которую я принимаю».

 «Да, да, это так», — радостно сказал Пьер.

«Высшая мудрость не зиждется на одном лишь разуме, не на тех мирских науках — физике, истории, химии и тому подобном, — на которые делится интеллектуальное знание. Высшая мудрость едина.
»У высшей мудрости есть только одна наука — наука о целом —
наука, объясняющая все творение и место человека в нем. Чтобы
получить эту науку, необходимо очистить и обновить свое внутреннее "я".
поэтому, прежде чем человек сможет познать, необходимо поверить и
усовершенствовать себя. И для достижения этой цели у нас есть свет, называемый
совесть, которую Бог вложил в наши души”.

“Да, да”, - согласился Пьер.

«Взгляни же на самого себя глазами духа и спроси себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг
полагаясь только на разум? Кто ты? Ты молод, ты богат, ты
умен, ты хорошо образован. И что ты сделал со всеми этими
хорошими подарками? Доволен ли ты собой и своей жизнью?

“ Нет, я ненавижу свою жизнь, ” пробормотал Пьер, морщась.

“ Ты ее ненавидишь. Затем измени это, очисти себя; и по мере того, как ты будешь
очищаться, ты обретешь мудрость. Взгляните на свою жизнь, мой дорогой сэр.
 Как вы её прожили? В буйных оргиях и разврате, получая всё от общества и ничего не давая взамен. Вы стали
обладателем богатства. Как вы его использовали? Что вы сделали
для своего ближнего? Задумывались ли вы когда-нибудь о своих десятках тысяч рабов? Помогали ли вы им физически и морально? Нет! Вы наживались на их труде, чтобы вести расточительную жизнь. Вот что вы делали. Выбрали ли вы должность, на которой могли бы служить своему ближнему? Нет! Вы провели свою жизнь в праздности. Затем вы женились, мой
дорогой сэр, и взяли на себя ответственность за воспитание молодой
женщины. И что же вы сделали? Вы не помогли ей найти путь к истине,
мой дорогой сэр, а толкнули её в бездну обмана и
убожество. Человек оскорбил вас, и вы застрелили его, и вы говорите, что не
знать Бога и ненавидеть свою жизнь. Нет ничего странного в том, моя дорогая.
сэр!”

После этих слов масон, как будто утомленный своей долгой речью, снова
оперся руками о спинку дивана и закрыл глаза. Пьер
смотрел на это постаревшее, строгое, неподвижное, почти безжизненное лицо и шевелил
губами, не произнося ни звука. Он хотел сказать: «Да, подлая, праздная, порочная жизнь!» — но не осмелился нарушить молчание.

 Масон хрипло откашлялся, как это делают старики, и позвал своего слугу.

“Как насчет лошадей?” спросил он, не глядя на Пьера.

“Только что пришли сменные лошади”, - ответил слуга. “Разве
Вы не отдохнете здесь?”

“ Нет, скажи им, чтобы запрягали.

“Неужели он уходит, оставив меня одного, не сказав мне всего
и не пообещав помочь мне?” - подумал Пьер, вставая с
опущенной головой; и он начал ходить по комнате, изредка поглядывая на
каменщик. «Да, я никогда об этом не задумывался, но я вёл презренную и расточительную жизнь, хотя мне это не нравилось и я этого не хотел», — подумал Пьер. «Но этот человек знает правду и, если бы захотел, мог бы...»
мог бы открыть мне это».

 Пьер хотел сказать это масонству, но не осмелился.
Путешественник, быстрыми руками собрав свои вещи, начал
застегивать пальто. Закончив, он повернулся к Безухову и
сказал тоном равнодушной учтивости:

 «Куда вы теперь направляетесь, мой дорогой сэр?»

 «Я?.. Я еду в Петербург, — ответил Пьер детским, нерешительным голосом. — Я благодарю вас. Я согласен со всем, что вы сказали. Но не думайте, чтобы я был так плох. Всем сердцем моим я желаю быть тем, кем вы хотите меня видеть, но мне никогда никто не помогал... Но это
Я, прежде всего, виноват во всем. Помоги мне, научи меня, и
может быть, я смогу...

Пьер не мог продолжать. Он сглотнул и отвернулся.

Масон долго молчал, очевидно, размышляя.

“Помощь приходит только от Бога”, - сказал он, - "но та мера помощи, которую
наш Орден может оказать, будет оказана вам, мой дорогой сэр. Ты едешь в
Петербург. Передайте это графу Вилларски» (он достал блокнот и написал несколько слов на большом листе бумаги, сложенном вчетверо).
 «Позвольте дать вам один совет. Когда вы доберётесь до столицы,
прежде всего уделите некоторое время уединению и самоанализу и не возвращайтесь к прежнему образу жизни. А теперь я желаю вам счастливого пути,
мой дорогой сэр, — добавил он, увидев, что вошёл его слуга... — и
успехов.

 Путешественником был Иосиф Алексеевич Баздеев, как Пьер узнал из
почтовой книги. Баздеев был одним из самых известных масонов и
мартинистов ещё во времена Новикова. Ещё долго после его ухода Пьер не ложился спать и не приказывал запрягать лошадей, а ходил взад-вперёд по комнате, размышляя о своём порочном прошлом и испытывая восторженное чувство
Он начал всё сначала и представил себе счастливое, безупречное, добродетельное будущее, которое казалось ему таким простым. Ему казалось, что он был порочен только потому, что каким-то образом забыл, как хорошо быть добродетельным. В его душе не осталось и следа прежних сомнений. Он твёрдо верил в возможность братства людей, объединённых целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и именно так  масонство представлялось ему.





Глава III

Добравшись до Петербурга, Пьер никому не сообщил о своём приезде.
он никуда не ходил и целыми днями читал Фомы Кемпийского, чью книгу ему прислал кто-то неизвестный. Читая эту книгу, он постоянно
осознавал одну вещь: доселе неведомую ему радость
от веры в возможность достижения совершенства и в
возможность активной братской любви между людьми, которую открыл ему Иосиф Алексеевич. Через неделю после его приезда молодой польский граф
Виларский, с которым Пьер был немного знаком в петербургском обществе,
как-то вечером вошёл в его комнату с официальным и торжественным видом
к которому его вызвал секундант Долохова, и, закрыв за собой дверь и убедившись, что в комнате больше никого нет, обратился к Пьеру.

 «Я пришёл к вам с посланием и предложением, граф, — сказал он, не садясь.  «Человек очень высокого положения в нашем  Братстве подал прошение о том, чтобы вас приняли в наш Орден раньше обычного срока, и предложил мне стать вашим поручителем. Я считаю своим священным долгом исполнить желание этого человека.
Вы хотите вступить в Братство масонов под моим покровительством?

Холодный, строгий тон этого человека, которого он почти всегда встречал на балах, дружелюбно улыбающегося в обществе самых блестящих женщин, удивил Пьера.


— Да, я этого хочу, — сказал он.

 Виларский поклонился.

— Ещё один вопрос, граф, — сказал он, — на который я прошу вас ответить со всей искренностью — не как будущий масон, а как честный человек: отреклись ли вы от своих прежних убеждений — верите ли вы в Бога?

 Пьер задумался.

 — Да... да, я верю в Бога, — сказал он.

 — В таком случае... — начал Виларский, но Пьер перебил его.

 — Да, я верю в Бога, — повторил он.

— В таком случае мы можем ехать, — сказал Виларски. — Моя карета к вашим услугам.

 Виларски молчал всю дорогу. На вопросы Пьера о том, что ему нужно делать и как отвечать, Виларски лишь сказал, что братья, более достойные, чем он, испытают его и что Пьеру нужно лишь говорить правду.

Войдя во двор большого дома, где располагалась штаб-квартира Ложи, и поднявшись по тёмной лестнице, они вошли в небольшую, хорошо освещённую прихожую, где сняли плащи без помощи слуги. Оттуда они прошли в другую комнату. Там их встретил человек в странном
В дверях появился человек в странном наряде. Виларский, подойдя к нему, что-то сказал ему по-французски шёпотом, а затем подошёл к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил одежду, подобной которой он никогда раньше не видел. Взяв из шкафа платок, Виларский завязал им глаза Пьера и завязал сзади узлом, больно зацепив несколько волосков. Затем он притянул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повёл вперёд. Волосы, собранные в пучок, причиняли боль
Пьеру, и на его лице появились страдальческие морщины и стыдливая улыбка.
Его огромная фигура с опущенными руками и сморщенным, но улыбающимся лицом неуверенно и робко последовала за Вилларским.

Пройдя с ним шагов десять, Виларский остановился.

«Что бы с тобой ни случилось, — сказал он, — ты должен мужественно всё это вынести, если твёрдо решил вступить в наше Братство». (Пьер утвердительно кивнул.) «Когда ты услышишь стук в дверь, открой глаза», — добавил Виларский. — Желаю вам мужества и успеха, — сказал он и, пожав Пьеру руку, вышел.

 Оставшись один, Пьер продолжал улыбаться.  Раз или два
Он пожал плечами и поднял руку к платку, словно желая снять его, но опустил её. Пять минут, проведённые с завязанными глазами, показались ему часом. Его руки онемели, ноги едва держали его, ему казалось, что он смертельно устал. Он испытывал множество самых сложных ощущений. Он боялся того, что с ним может случиться, и ещё больше боялся показать свой страх. Ему было любопытно узнать, что произойдёт и что ему откроется.
Но больше всего он радовался тому, что настал момент, когда он
наконец-то вступит на путь возрождения и активной добродетельной жизни, о которой он мечтал с тех пор, как встретил Иосифа Алексеевича. В дверь громко постучали. Пьер снял повязку с глаз и огляделся. В комнате было темно,
только внутри чего-то белого горела маленькая лампадка. Пьер подошёл ближе
и увидел, что лампадка стоит на чёрном столе, на котором лежит открытая книга.
Книгой было Евангелие, а белым предметом с лампой внутри — человеческий череп с полостями и зубами. Прочитав первые слова
Из Евангелия: «В начале было Слово, и Слово было у Бога», — Пьер обошёл стол и увидел большую открытую коробку, наполненную чем-то. Это был гроб с костями внутри. Он совсем не удивился тому, что увидел. Надеясь начать совершенно новую жизнь, совсем не похожую на прежнюю, он ожидал, что всё будет необычным, даже более необычным, чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие — ему казалось, что он ожидал всего этого и даже большего.
Пытаясь пробудить в себе эмоции, он огляделся. «Бог, смерть, любовь,
«Братство людей», — повторял он про себя, связывая эти слова со смутными, но радостными представлениями. Дверь отворилась, и кто-то вошёл.

 В тусклом свете, к которому Пьер уже привык, он
увидел довольно невысокого мужчину. Очевидно, войдя из света в
темноту, мужчина остановился, затем осторожно подошёл к столу и
положил на него свои маленькие руки в кожаных перчатках.

На этом невысоком мужчине был белый кожаный фартук, закрывавший грудь и часть ног. На шее у него было что-то вроде ожерелья, над которым возвышался высокий
белая оборка, окаймлявшая его довольно вытянутое лицо, освещённое снизу.


 «Зачем ты пришёл сюда?» — спросил вошедший, обернувшись в
сторону Пьера, услышав лёгкий шорох. «Зачем ты пришёл сюда,
тот, кто не верит в истину света и не видел света? Чего ты
ищешь у нас? Мудрости, добродетели, просветления?»

В тот момент, когда дверь открылась и вошёл незнакомец, Пьер почувствовал благоговение и почтение, какие испытывал в детстве на исповеди.
Он ощутил себя в присутствии человека, который был для него воплощением всего социального
Незнакомец, но всё же ближе ему по духу братства людей. Затаив дыхание и с бешено колотящимся сердцем он двинулся к Ритору (так звали брата, который готовил ищущего к вступлению в Братство). Подойдя ближе, он узнал в Риторе знакомого ему человека, Смольянинова, и его уязвила мысль, что новичок — его знакомый. Он желал ему быть просто братом и добродетельным наставником.
Долгое время он не мог произнести ни слова, так что Ритору пришлось повторить свой вопрос.


«Да... я... я... хочу возродиться», — с трудом выдавил Пьер.

— Очень хорошо, — сказал Смольянинов и сразу же продолжил:
— Имеете ли вы какое-нибудь представление о том, как наш святой Орден поможет вам достичь вашей цели? — спросил он тихо и быстро.


— Я... надеюсь... на руководство... на помощь... в возрождении, — сказал Пьер дрожащим голосом, с трудом подбирая слова из-за волнения и непривычки говорить об абстрактных вещах на русском языке.

— Что вы думаете о масонстве?

 — Я полагаю, что масонство — это братство и равенство людей,
преследующих добродетельные цели, — сказал Пьер, стыдясь своей неполноценности
Он подбирал слова, чтобы они соответствовали торжественности момента. «Я полагаю...»

 «Хорошо!» — быстро сказал Ритор, явно довольный этим ответом. «Искали ли вы средства для достижения своей цели в религии?»

 «Нет, я считал это ошибочным и не следовал этому пути», — сказал Пьер так тихо, что Ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. — Я был атеистом, — ответил Пьер.

 — Ты ищешь истину, чтобы следовать её законам в своей жизни,
поэтому ты ищешь мудрость и добродетель. Разве не так? — сказал
Ритор, помолчав мгновение.

 — Да, да, — согласился Пьер.

Ритор откашлялся, скрестил руки в перчатках на груди и начал говорить.


«Теперь я должен открыть вам главную цель нашего Ордена, — сказал он, — и если эта цель совпадает с вашей, вы можете вступить в наше Братство с пользой для себя.
Первая и главная цель нашего Ордена, основа, на которой он зиждется и которую не может разрушить никакая человеческая сила, — это сохранение и передача потомкам одной важной тайны... которая
дошла до нас из глубочайшей древности, ещё со времён первого человека, —
тайна, от которой, возможно, зависит судьба человечества. Но поскольку это
Тайна такова, что никто не может познать её или воспользоваться ею, если не будет подготовлен долгим и усердным самоочищением. Не каждый может надеяться достичь её быстро. Поэтому у нас есть второстепенная цель — подготовить наших членов, насколько это возможно, к тому, чтобы изменить их сердца, очистить и просветить их умы с помощью средств, переданных нам по традиции теми, кто стремился достичь этой тайны, и тем самым сделать их способными её постичь.

«Очищая и возрождая наших членов, мы, в-третьих, стараемся улучшить
весь человеческий род, подавая ему пример благочестия в наших членах
и добродетель, и тем самым изо всех сил постараемся бороться со злом, которое царит в мире. Подумайте об этом, и я приду к вам снова».

 «Бороться со злом, которое царит в мире...» — повторил Пьер, и в его воображении возник образ его будущей деятельности в этом направлении.
 Он представил себе таких же людей, какими был сам две недели назад, и обратился к ним с назидательным увещеванием. Он представлял себе
злобных и несчастных людей, которым он будет помогать словом и делом,
представлял себе угнетателей, жертв которых он будет спасать. Из трёх
Из всех целей, упомянутых Ритором, последняя, заключающаяся в улучшении человечества, особенно привлекала Пьера. Важная тайна, упомянутая Ритором, хотя и пробудила его любопытство, не показалась ему существенной, а вторая цель, заключающаяся в очищении и возрождении, не слишком его заинтересовала, потому что в тот момент он с радостью почувствовал, что уже полностью излечился от своих прежних недостатков и готов ко всему доброму.

Через полчаса ритор вернулся, чтобы сообщить ищущему о семи добродетелях, соответствующих семи ступеням храма Соломона.
которые должен развивать в себе каждый масон. Этими добродетелями были:
1. Благоразумие, сохранение тайн Ордена. 2. Послушание тем, кто занимает более высокое положение в Ордене. 3. Нравственность. 4. Любовь к человечеству. 5.
Отвага. 6. Щедрость7. Любовь к смерти.

 «В-седьмых, почаще размышляя о смерти, —
говорил ритор, — постарайся относиться к ней не как к страшному врагу,
а как к другу, который освобождает душу, уставшую от трудов добродетели,
от этой мучительной жизни и ведёт её к месту воздаяния и покоя».

«Да, должно быть, так и есть», — подумал Пьер, когда после этих слов ритор ушёл, оставив его в одиночестве для размышлений. «Должно быть, так и есть,
но я всё ещё так слаб, что люблю свою жизнь, смысл которой только
сейчас постепенно открывается мне». Но пять других добродетелей, которые
Пьер вспоминал, загибая пальцы, что он уже чувствовал в своей душе:
мужество, великодушие, нравственность, любовь к человечеству и особенно
послушание — которое казалось ему даже не добродетелью, а радостью. (Теперь
он был так рад освободиться от собственного своеволия и подчинить свою волю
тем, кто знал несомненную истину.) Он забыл, какой была седьмая
добродетель, и не мог вспомнить.

В третий раз Ритор вернулся быстрее и спросил Пьера, твёрд ли он в своём намерении и готов ли подчиниться всему, что от него потребуется.

«Я готов ко всему», — сказал Пьер.

 «Я также должен сообщить вам, — сказал Ритор, — что наш Орден
доносит своё учение не только словами, но и другими способами, которые,
возможно, окажут более сильное воздействие на искреннего искателя мудрости
и добродетели, чем простые слова. Эта комната с тем, что вы в ней видите,
уже должна была подсказать вашему сердцу, если оно искренне, больше,
чем могли бы сделать слова. Возможно, вы также увидите подобный метод
просветления в ходе дальнейшего посвящения. Наш Орден подражает древним обществам, которые объясняли своё учение с помощью иероглифов. Иероглиф, — сказал
ритор“является эмблемой чего-то, не постижимого органами чувств,
но обладающего качествами, сходными с качествами символа”.

Пьер очень хорошо знал, что такое иероглиф, но не осмеливался заговорить. Он
молча выслушал Ритора, чувствуя из всего сказанного им, что его
испытание вот-вот начнется.

“Если ты решился, я должен начать твое посвящение”, - сказал Ритор.
подойдя ближе к Пьеру. «В знак великодушия я прошу вас отдать мне все ваши ценности».


«Но у меня здесь ничего нет», — ответил Пьер, полагая, что его просят отдать всё, что у него есть.

«Что у вас с собой: часы, деньги, кольца...»

 Пьер быстро достал кошелек и часы, но некоторое время не мог снять обручальное кольцо с толстого пальца. Когда это было сделано, Ритор сказал:

 «В знак послушания я прошу вас раздеться».

 Пьер снял пальто, жилет и левый ботинок, как и велел Ритор. Масон оттянул рубашку от левой груди Пьера и, наклонившись, подтянул левую штанину выше колена. Пьер поспешно начал снимать правый ботинок
и собирался подтянуть другую штанину, чтобы избавить незнакомца от
лишних хлопот, но масон сказал, что в этом нет необходимости, и дал ему
тапочку для левой ноги. С детской улыбкой смущения,
сомнения и самоиронии, которая против его воли появилась на его лице,
Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед своим братом Ритором и ждал дальнейших указаний.

— А теперь, в знак откровенности, я прошу вас рассказать мне о вашей главной страсти, — сказал последний.


 — Моя страсть! У меня их было столько, — ответил Пьер.

“Та страсть, которая больше, чем все другие, заставила вас поколебаться на пути добродетели", - сказал Каменщик.
Пьер помолчал, подыскивая ответ.

"Вино?

Обжорство?“ - Спросил я. "Вино". "Вино". Праздность? Лень? Раздражительность? Гнев? Женщины?
Он перебирал в уме свои пороки, не зная, какому из них отдать предпочтение
преобладание.

— Женщины, — сказал он тихим, едва слышным голосом.

 Масон не пошевелился и долго молчал после этого ответа.
Наконец он подошёл к Пьеру и, взяв со стола платок, снова завязал ему глаза.

 — В последний раз говорю тебе: сосредоточься на
«Воздержись от себя, обуздай свои чувства и ищи блаженства не в страсти, а в собственном сердце. Источник блаженства не вне нас, а внутри...


» Пьер уже давно чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, который теперь наполнял его сердце радостным чувством.





 ГЛАВА IV

Вскоре после этого в тёмную комнату вошёл не Ритор, а покровитель Пьера, Вилларски, которого он узнал по голосу.
 На новые вопросы о твёрдости его решения Пьер ответил:
«Да, да, я согласен», — и улыбнулся сияющей детской улыбкой.
Его толстая грудь была обнажена, он неуверенно и робко ступал одной ногой в туфле, а другой в ботинке.
Он приближался, а Вилларски прижимал меч к его обнажённой груди.
Его вывели из комнаты по коридорам, которые поворачивали то в одну, то в другую сторону, и наконец подвели к дверям Ложи. Вилларски кашлянул, в ответ раздался масонский стук молотками, и двери перед ними открылись. Низкий голос (Пьер всё ещё был с завязанными глазами)
спрашивал его, кто он такой, когда и где родился и так далее. Затем его снова куда-то повели с завязанными глазами.
Пока они шли, ему рассказывали аллегории о тяготах его
паломничества, о святой дружбе, о Вечном Архитекторе
Вселенной и о мужестве, с которым он должен переносить тяготы и
опасности. Во время этих странствий Пьер заметил, что о нём
говорят то как об «Искателе», то как о «Страждущем», то как о
«Послушнике», сопровождая это стуком молотков и звоном
мечей. Когда его подвели к какому-то предмету, он заметил нерешительность и неуверенность в поведении своих проводников. Он слышал, как окружающие перешёптывались, и один из них настаивал на том, чтобы его
Его провели по некоему ковру. После этого они взяли его правую руку, положили на что-то и велели другой рукой держать циркуль у левой груди и повторять за тем, кто читал вслух клятву верности законам Ордена. Затем свечи погасили и зажгли какой-то спирт, как понял Пьер по запаху, и ему сказали, что теперь он увидит малый свет. Повязку сняли с его глаз, и в тусклом свете горящего спирта Пьер, как во сне, увидел нескольких мужчин, стоявших перед ним.
в таких же фартуках, как у Ритора, и с мечами в руках они указывали на
его грудь. Среди них стоял мужчина, чья белая рубашка была запачкана
кровью. Увидев это, Пьер двинулся грудью навстречу
мечам, намереваясь пронзить его. Но мечи были отведены от
него, и ему тут же снова завязали глаза.

“Теперь ты увидел меньший свет”, - произнес чей-то голос. Затем свечи снова зажгли, и ему сказали, что он увидит свет во всей его полноте.
Повязку снова сняли, и более десяти голосов произнесли в унисон: «Sic transit gloria mundi»

Пьер постепенно пришёл в себя и оглядел комнату и людей в ней.
Вокруг длинного стола, накрытого чёрной скатертью, сидели
двенадцать человек в таких же одеждах, как и те, что он уже видел.
Некоторых из них  Пьер встречал в петербургском обществе.
В кресле президента сидел незнакомый ему молодой человек с
особым крестом на шее. Справа от него сидел итальянский
аббат, которого Пьер встретил у Анны Павловны два года назад. Там также присутствовали очень
высокопоставленный сановник и швейцарец, который раньше был наставником в
Курагины. Все хранили торжественное молчание, слушая слова
председателя, который держал в руке молоток. В стене был
вделан светильник в форме звезды. С одной стороны стола
лежал небольшой ковёр с вытканными на нём различными фигурами, с другой — нечто похожее на алтарь, на котором лежали
Завет и череп. Вокруг него стояли семь больших подсвечников,
подобных тем, что используются в церквях. Двое братьев подвели Пьера
к алтарю, поставили его ноги под прямым углом и велели лечь,
сказав, что он должен пасть ниц у врат Храма.

«Сначала он должен получить лопатку», — прошептал один из братьев.

 «О, пожалуйста, тише!» — сказал другой.

 Пьер в замешательстве огляделся вокруг своими близорукими глазами, не подчиняясь приказу, и вдруг его охватили сомнения. «Где я? Что я
делаю? Не смеются ли они надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать об этом?» Но эти сомнения длились всего мгновение. Пьер взглянул на серьёзные лица окружающих, вспомнил всё, через что ему уже пришлось пройти, и понял, что не может остановиться на полпути. Он был в ужасе от своей нерешительности и, пытаясь пробудить в себе прежнее благоговейное чувство,
Он простерся ниц перед вратами Храма. И действительно, чувство благоговения вернулось к нему с еще большей силой, чем прежде.
Когда он пролежал там некоторое время, ему велели встать и надели на него белый кожаный фартук, такой же, как у остальных. Ему дали мастерок и три пары перчаток, а затем к нему обратился Великий магистр. Он
сказал ему, что тот не должен делать ничего, что могло бы запятнать белизну этого
фартука, символизирующего силу и чистоту; затем, говоря о непонятном
мастерке, он посоветовал ему трудиться с его помощью, чтобы очистить своё сердце от порока.
и снисходительно погладил ими сердце своего ближнего. Что касается
первой пары перчаток, мужских, он сказал, что Пьер не может знать
их предназначения, но должен их сохранить. Вторую пару мужских
перчаток он должен был носить на собраниях, а о третьей, женской,
он сказал: «Дорогой брат, эти женские перчатки предназначены и для
тебя. Подари их женщине, которую ты будешь почитать больше всех. Этот подарок станет залогом вашей чистоты сердца перед той, кого вы выберете в качестве достойной помощницы в масонстве». И после паузы:
он добавил: «Но берегись, брат мой, чтобы эти перчатки не испачкали
твои нечистые руки». Когда великий магистр произнёс эти последние слова,
Пьеру показалось, что он смутился. Пьер ещё больше растерялся,
покраснел, как ребёнок, до слёз, начал беспокойно оглядываться по сторонам, и повисла неловкая пауза.

Эту тишину нарушил один из братьев, который подвёл Пьера к
ковру и начал читать ему из рукописной книги объяснение всех
изображённых на нём фигур: солнца, луны, молотка, отвеса,
мастерок, необработанный камень и тесаный камень, колонна, три окна и так далее. Затем Пьеру выделили место, показали знаки ложи, назвали пароль и наконец разрешили сесть.
 Великий магистр начал читать устав. Он был очень длинным, и Пьер от радости, волнения и смущения не мог понять, что читают. Ему удалось разобрать только последние слова устава, и они остались в его памяти.

 «В наших храмах мы не признаём никаких других различий», — читал Великий
Учитель“, но те, кто находится между добродетелью и пороком. Остерегайтесь делать какие-либо
различия, которые могут нарушить равенство. Лети на помощь брату
кем бы он ни был, увещевай заблудшего, поднимай падающего,
никогда не питай злобы или вражды к своему брату. Будь добр и обходителен.
Зажги во всех сердцах пламя добродетели. Поделись своим счастьем с твоим ближним
и пусть зависть никогда не омрачает чистоты этого блаженства. Прощай врага твоего, не мсти ему, но
поступай с ним так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Так исполняя
высший закон, ты восстановишь утраченное древнее достоинство».

Он закончил и, поднявшись, обнял и поцеловал Пьера, который со слезами радости на глазах огляделся вокруг, не зная, как отвечать на поздравления и приветствия знакомых, которые окружали его со всех сторон. Он не узнавал знакомых, но видел во всех этих людях только братьев и сгорал от нетерпения приступить к работе вместе с ними.

 Великий магистр постучал своим молотком. Все масоны сели на свои места, и один из них зачитал наставление о необходимости смирения.


Великий магистр предложил выполнить последнее поручение.
и высокопоставленный сановник, носивший титул «Сборщик милостыни», обошёл всех братьев. Пьеру хотелось бы
пожертвовать всё, что у него было, но, опасаясь, что это будет выглядеть как проявление гордыни, он пожертвовал ту же сумму, что и остальные.

 Собрание закончилось, и, вернувшись домой, Пьер почувствовал себя так, словно вернулся из долгого путешествия, в котором провёл десятки лет,
совершенно изменился и полностью отказался от своих прежних привычек и образа жизни.





Глава V
На следующий день после того, как его приняли в ложу, Пьер сидел за
Он сидел дома, читал книгу и пытался постичь значение Квадрата, одна сторона которого символизировала Бога, другая — нравственные ценности, третья — физические, а четвёртая — их сочетание. Время от времени его внимание отвлекалось от книги и Квадрата, и он представлял себе новый план жизни. Накануне вечером в Ложе он услышал, что до императора дошли слухи о его дуэли и что ему было бы разумнее покинуть Петербург. Пьер предложил отправиться в свои
поместья на юге и там позаботиться о благополучии своих крепостных.
Он с радостью строил планы на новую жизнь, когда в комнату внезапно вошёл князь Василий.


«Мой дорогой, что ты натворил в Москве? Почему ты
поссорился с Элен, mon cher? Ты в заблуждении, — сказал
вошедший князь Василий. — Я всё знаю и могу с уверенностью сказать, что Элен перед тобой так же невинна, как Христос перед иудеями».

Пьер хотел было ответить, но князь Василий перебил его.

«А почему ты просто не пришёл ко мне, как к другу? Я всё знаю и понимаю, — сказал он. — Ты вёл себя как
становится человеком, который слишком поспешно начинает дорожить своей честью, но мы не будем об этом. Но подумай о том, в какое положение ты ставишь её и меня в глазах общества и даже двора, — добавил он, понизив голос. — Она живёт в Москве, а ты здесь. Помни,
дорогой мой, — и он потянул Пьера за руку вниз, — это просто
недоразумение. Я думаю, ты и сам это чувствуешь. Давай сразу напишем ей
письмо, она приедет сюда, и всё прояснится, или
иначе, мой дорогой мальчик, позволь мне сказать тебе, что, скорее всего, тебе придётся за это пострадать.

Князь Василий многозначительно посмотрел на Пьера.

 «Из достоверных источников я знаю, что вдовствующая императрица проявляет
живой интерес ко всему этому делу. Вы знаете, что она очень благосклонна к
Элен».

Пьер несколько раз пытался заговорить, но, с одной стороны, князь Василий не давал ему
слова, а с другой стороны, Пьер сам боялся начать говорить тем тоном решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решил ответить своему тестю. Более того, ему на ум пришли слова масонского устава: «Будь добр и вежлив». Он
Он моргнул, покраснел, встал и снова сел, борясь с собой.
Ему предстояло сделать самое трудное в жизни — сказать
неприятную вещь в лицо человеку, сказать то, чего тот, кем бы он ни был, не ожидал. Он так привык подчиняться князю
Василий говорил с такой беспечной самоуверенностью, что ему казалось, он не выдержит.
Но он также чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, зависит его будущее — пойдёт ли он по старой дороге или по новому пути, который так заманчиво указали ему масоны и на котором, как он твёрдо верил, он возродится к новой жизни.

— Ну, мой дорогой, — шутливо сказал князь Василий, — скажи «да», и я сам напишу ей, и мы зарежем откормленного телёнка.

 Но прежде чем князь Василий кончил свою шутливую речь, Пьер, не глядя на него и с тем видом ярости, который придавал ему сходство с отцом, прошептал:
 — Князь, я вас сюда не звал.  Уходите, пожалуйста, уходите!  И он вскочил и открыл перед ним дверь.
«Иди!» — повторил он, удивляясь сам себе и радуясь, что на лице князя Василия отразились замешательство и страх.«Что с тобой? Ты болен?»
— Иди! — повторил дрожащий голос. И князю Василию пришлось уйти, не получив никаких объяснений.Через неделю Пьер, простившись со своими новыми друзьями-масонами и оставив им крупную сумму денег на милостыню, уехал в свои
поместья. Его новые братья дали ему письма к киевским и одесским масонам и пообещали писать ему и направлять его в его новой деятельности.
Глава VI

Дуэль между Пьером и Долоховым была замята, и, несмотря на суровое отношение императора к дуэлям в то время, ни один из участников не был наказан.
Ни главные действующие лица, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтверждённая разрывом Пьера с женой, стала притчей во языцех в обществе.
Пьер, к которому относились с покровительственной снисходительностью, когда он был незаконнорождённым сыном, которого баловали и превозносили, когда он был лучшей партией в России, сильно упал в глазах общества после женитьбы — когда незамужним дочерям и их матерям нечего было на него надеяться, — тем более что он не знал, как и не хотел, добиваться расположения общества. Теперь его одного обвиняли в том, что произошло
Говорили, что он был безумно ревнив и, как и его отец, подвержен приступам кровожадной ярости. А когда после отъезда Пьера Элен вернулась в Петербург, все её знакомые приняли её не только радушно, но даже с оттенком почтения, вызванного её несчастьем. Когда разговор заходил о её муже, Элен принимала величественный вид, который она с присущей ей тактичностью приобрела, хотя и не понимала его значения. Это выражение лица
свидетельствовало о том, что она решила стойко переносить свои невзгоды
и что муж её — это крест, наложенный на неё Богом. Князь Василий
выразил своё мнение более открыто. Он пожал плечами, когда упомянули Пьера, и, указывая на свой лоб, заметил:

«Немного тронут — я всегда это говорил».

«Я с самого начала говорила», — заявила Анна Павловна, имея в виду
Пьер, «я сказала тогда и раньше всех» (она настаивала на своём приоритете),
«что этот безрассудный молодой человек испорчен развратными идеями того времени. Я сказала это даже тогда, когда все были от него без ума, когда он только вернулся из-за границы, и
когда, если помните, он изображал из себя этакого Марата на одном из моих вечеров.
И чем это кончилось? Я уже тогда была против этого брака и предсказала всё, что произошло».

Анна Павловна продолжала давать по свободным вечерам такие же
вечера, как и прежде, — такие, какие только она умела устраивать, —
на которых можно было встретить «сливки действительно хорошего общества, цвет интеллектуальной сущности Петербурга», как она сама выражалась.
Помимо изысканного подбора гостей, приёмы Анны Павловны отличались ещё и тем, что она всегда представляла что-то новое
и интересным человеком для посетителей, и что нигде больше не было так ясно и отчётливо обозначено состояние политического термометра при законном петербургском дворе.

В конце 1806 года, когда стали известны все печальные подробности разгрома Наполеоном прусской армии при Йене и Ауэрштедте и капитуляции большинства прусских крепостей, когда наши войска уже вошли в Пруссию и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна дала один из своих вечеров. «Сливки по-настоящему хорошего общества» состояли из очаровательной Элен, покинутой
её муж Мортемар, очаровательный принц Ипполит, только что вернувшийся из Вены, два дипломата, пожилая тётушка, молодой человек, которого в этой гостиной называли «человеком с большими достоинствами» (un homme de beaucoup de m;rite), недавно назначенная фрейлина и её мать, а также несколько других, менее примечательных персон.

Новшеством, которое Анна Павловна представила своим гостям в тот вечер, был Борис Друбецкой, только что прибывший в качестве специального посланника от прусской армии и служивший адъютантом у очень важного лица.

Температура, которую политический термометр показывал компании в тот вечер, была следующей:


«Что бы ни делали европейские монархи и военачальники, чтобы поддержать Бонапарта и вызвать у меня и у всех нас раздражение и унижение, наше мнение о Бонапарте не изменится. Мы не перестанем выражать своё искреннее мнение по этому вопросу и можем лишь сказать королю Пруссии и другим: «Тем хуже для вас». Tu l’as
voulu, Жорж Данден, — вот и всё, что мы можем сказать по этому поводу!»

 Когда Борис, которого должны были подать гостям, вошёл в гостиную
В гостиной собралась почти вся компания, и разговор, направляемый Анной Павловной, шёл о наших дипломатических отношениях с Австрией и о надежде на союз с ней.

Борис, повзрослевший и выглядевший свежим, румяным и самообладанным, вошёл в гостиную, элегантно одетый в форму адъютанта.
Его должным образом проводили к тёте, чтобы он засвидетельствовал ей своё почтение, а затем вернули в общий круг.

Анна Павловна дала ему поцеловать свою сморщенную руку и познакомила его с несколькими людьми, которых он не знал, шепотом описав каждого из них.

«Князь Ипполит Курагин — очаровательный молодой человек; г-н
Кронк — поверенный в делах из Копенгагена — глубокий ум»,
и просто «г-н Шитов — человек больших достоинств» — так обычно отзывались об этом человеке.

 Благодаря стараниям Анны Михайловны, собственным вкусам и особенностям своей сдержанной натуры Борис за время службы сумел весьма выгодно для себя устроиться. Он был адъютантом очень важного лица, его отправили с очень важным поручением в Пруссию, и он только что вернулся оттуда в качестве специального посланника. Он
он в совершенстве овладел тем неписаным кодексом, который так понравился ему в Ольмюце и согласно которому прапорщик мог иметь более высокий ранг, чем генерал, и согласно которому для успеха на службе требовались не усилия, не труд, не храбрость, не упорство, а лишь знание того, как ладить с теми, кто может награждать, и он сам часто удивлялся быстроте своего успеха и неспособности других понять эти вещи.
Вследствие этого открытия весь его образ жизни, всё
Его отношения со старыми друзьями и все его планы на будущее полностью изменились. Он был небогат, но готов был потратить последний грош, чтобы одеться лучше других, и скорее лишил бы себя многих удовольствий, чем позволил бы себе ездить в обшарпанной карете или появляться на улицах Петербурга в старой форме. Он дружил и искал знакомства только с теми, кто был выше его по положению и, следовательно, мог быть ему полезен. Ему нравился Петербург, и он презирал Москву. Воспоминания о доме Ростовых и о его детстве
Любовь к Наташе была ему неприятна, и он ни разу не навестил Ростовых со дня своего отъезда в армию.
Быть в гостиной Анны Павловны он считал важным шагом по службе, и он сразу понял свою роль, позволив хозяйке использовать любой интерес, который он мог предложить.
Сам он внимательно вглядывался в каждое лицо, оценивая возможности завязать близкие отношения с каждым из присутствующих и те преимущества, которые это могло дать. Он занял указанное ему место рядом с прекрасной Элен и стал слушать общий разговор.

“Вена считает основы предлагаемого договора настолько недостижимыми,
что даже непрерывность самых блестящих успехов не обеспечила бы их.
и она сомневается в средствах, которыми мы располагаем для их достижения. Это
фактическая фраза, используемая венским кабинетом министров”, - сказал временный поверенный в делах Дании.
поверенного.

“Сомнение лестно”, - сказал “человек глубокого интеллекта”,
с тонкой улыбкой.

“Мы должны проводить различие между венским кабинетом министров и императором
Австрии”, - сказал Мортемар. «Император Австрии никогда бы не подумал о таком.
Это говорит только кабинет министров».

— Ах, мой дорогой виконт, — вставила Анна Павловна, — Европа (она почему-то называла её «Уропа», как будто это было какое-то особо изысканное французское произношение, которое она могла себе позволить в разговоре с французом), — Европа никогда не будет нашей искренней союзницей. *

 * «Европа никогда не будет нашей искренней союзницей».


После этого Анна Павловна заговорила о мужестве и твёрдости короля Пруссии, чтобы вовлечь Бориса в разговор.

 Борис внимательно слушал каждого из собеседников, ожидая своей очереди, но при этом успевал несколько раз оглянуться на своего соседа,
красавица Элен, чей взгляд несколько раз с улыбкой встречался со взглядом красивого молодого адъютанта.


Говоря о положении Пруссии, Анна Павловна совершенно естественно попросила Бориса рассказать им о его поездке в Глогау и о том, в каком состоянии он нашёл прусскую армию. Борис, неторопливо произнося слова, рассказывал им
на чистом, правильном французском языке много интересного о
войсках и дворе, старательно воздерживаясь от выражения своего
мнения о фактах, которые он излагал. На какое-то время он завладел
всеобщим вниманием, и Анна Павловна почувствовала, что новинка,
угощение было с удовольствием принято всеми ее посетителями. Наибольшее
внимание всех к рассказу Бориса проявила Элен. Она задала
ему несколько вопросов о его путешествии и, казалось, очень заинтересовалась
состоянием прусской армии. Как только он закончил, она повернулась к
нему со своей обычной улыбкой.

“Ты непременно должен прийти и повидаться со мной”, - сказала она тоном, который
подразумевал, что по определенным соображениям, о которых он не мог знать, это было
абсолютно необходимо.

«Во вторник с восьми до девяти. Это доставит мне огромное удовольствие».

 Борис пообещал исполнить её желание и уже собирался начать
Он разговаривал с ней, когда Анна Павловна отозвала его под предлогом, что её тётя хочет его послушать.


«Вы, конечно, знаете её мужа?» — сказала Анна Павловна, закрыв глаза и печально указывая на Элен.
«Ах, она такая несчастная и очаровательная женщина! Не упоминайте о нём при ней — пожалуйста, не упоминайте! Ей и так слишком больно!»






Глава VII

Когда Борис и Анна Павловна вернулись к остальным, князь Ипполит
обратился к обществу.

 Наклонившись вперёд в своём кресле, он сказал: «Король Пруссии!» — и засмеялся. Все обернулись к нему.

— Король Пруссии? — вопросительно сказал Ипполит, снова рассмеявшись,
а затем спокойно и серьёзно откинулся на спинку стула. Анна Павловна
ждала, что он продолжит, но, поскольку он, казалось, решил больше ничего не говорить,
она начала рассказывать о том, как в Потсдаме нечестивый Бонапарт украл
шпагу Фридриха Великого.

 — Это шпага Фридриха Великого, которую я... — начала она, но
Ипполит прервал ее словами: “Король Пруссов...” и
снова, как только все повернулись к нему, извинился и больше ничего не сказал
.

Анна Павловна нахмурилась. Мортемар, друг Ипполита, обратился к нему
твердо.

— Ну же, а как же ваш король Пруссии?

 Ипполит рассмеялся, словно ему было стыдно за свой смех.

 — О, ничего особенного. Я только хотел сказать... (он хотел повторить шутку, которую услышал в Вене и которую пытался вставить весь вечер)
— Я только хотел сказать, что мы неправильно поступаем, сражаясь за короля Пруссии!

Борис улыбнулся так, что его улыбка могла быть воспринята как ироничная
или одобрительная в зависимости от того, как была воспринята шутка. Все
засмеялись.

 «Твоя шутка никуда не годится, она остроумная, но несправедливая», — сказала Анна
 Павловна, грозя ему своим сморщенным пальчиком.

«Мы сражаемся не за прусского короля, а за правильные принципы.
Ох уж этот злобный принц Ипполит!» — сказала она.


Разговор не утихал весь вечер и в основном касался политических новостей. К концу вечера он стал особенно оживлённым, когда были упомянуты награды, вручённые императором.


«Вы знаете, что Н— Н— в прошлом году получил табакерку с портретом?» — сказал «человек глубокого ума». «Почему бы С— С— не получить такую же награду?»

 «Простите!
Табакерка с портретом императора — это награда, но не знак отличия, — сказал дипломат, — скорее, подарок».

«Есть прецеденты, могу назвать Шварценберга».

 «Это невозможно», — ответил другой.

 «Спорим? Лента ордена — это совсем другое дело...»

 Когда все встали, чтобы уйти, Элен, которая весь вечер почти не разговаривала, снова повернулась к Борису и тоном, полным ласковой
уверенности, приказала ему прийти к ней во вторник.

— Для меня это очень важно, — сказала она, с улыбкой поворачиваясь к Анне Павловне.
Анна Павловна с той же грустной улыбкой, с которой она говорила о своей высокопоставленной покровительнице, поддержала желание Элен.

Казалось, что после слов, которые Борис сказал в тот вечер о прусской армии, Элен внезапно решила, что ей необходимо с ним увидеться.
Она, казалось, обещала объяснить ему причину этой необходимости, когда он придёт во вторник.


Но во вторник вечером, придя в роскошный салон Элен, Борис так и не получил внятного объяснения, почему ему было необходимо прийти. Были и другие гости, и графиня почти не разговаривала с ним.
И только когда он поцеловал ей руку на прощание, она неожиданно сказала
шепотом, со странным выражением лица без тени улыбки: «Приходите на ужин
завтра... вечером. Вы должны прийти.... Давай!”

За время проживания в Петербурге, Bor;s стал интимных в
графиня дома.





ГЛАВА VIII

Война разгорается, и она приближается к российской границе. Везде один
слышны проклятия на Бонапарта, “враг человечества”. В деревнях записывали ополченцев и рекрутов, а с театра военных действий приходили противоречивые новости, как обычно ложные и потому по-разному интерпретируемые. Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи сильно изменилась с 1805 года.

В 1806 году старый князь был назначен одним из восьми главнокомандующих, которым было поручено следить за проведением рекрутского набора по всей России.
 Несмотря на слабость, вызванную возрастом, которая стала особенно заметна
после того, как он узнал, что его сын погиб, он не счёл правильным отказаться от должности, на которую его назначил сам император.
Эта новая возможность действовать придала ему энергии и сил. Он постоянно путешествовал по трём вверенным ему провинциям, был педантичен в исполнении своих обязанностей, суров
Он был жесток со своими подчинёнными и вникал во всё до мельчайших подробностей. Княжна Марья перестала брать уроки математики у своего отца и, когда старый князь бывал дома, уходила в его кабинет с кормилицей и маленьким князем Николаем (как называл его дедушка). Маленький князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной в комнатах покойной княжны, а княжна Марья — в комнатах князя.
Большую часть дня Мэри проводила в детской, заменяя маленькому племяннику мать, насколько это было возможно.  Мадемуазель Бурьен тоже, казалось,
Она страстно любила мальчика, и принцесса Мария часто отказывала себе в удовольствиях, чтобы доставить подруге радость — покачать на руках маленького ангелочка, как она называла своего племянника, — и поиграть с ним.


Рядом с алтарём церкви в Болд-Хиллз находилась часовня над могилой маленькой принцессы, и в этой часовне стоял мраморный памятник, привезённый из Италии. На нём был изображён ангел с распростёртыми крыльями, готовый взлететь. Верхняя губа ангела была слегка приподнята, как будто он собирался улыбнуться.
Выйдя из часовни, принц Эндрю и принцесса Мэри признались друг другу, что лицо ангела напомнило им
Они странным образом напоминали маленькую принцессу. Но что было ещё более странным, хотя князь Андрей ничего не сказал сестре, так это то, что в выражении лица ангела, которое случайно придал ему скульптор, князь Андрей прочёл тот же мягкий укор, который он прочёл на лице своей умершей жены: «Ах, зачем ты так со мной поступила?»

 Вскоре после возвращения князя Андрея старый князь передал ему большое имение Богучарово, расположенное примерно в двадцати пяти милях от Лысых гор.
Отчасти из-за мрачных воспоминаний, связанных с Лысыми холмами,
Отчасти потому, что принц Андрей не всегда мог смириться с особенностями своего отца, а отчасти потому, что ему нужно было уединение, принц Андрей поселился в Богучарове, начал там строительство и проводил там большую часть времени.

 После Аустерлицкого похода принц Андрей твёрдо решил не продолжать военную службу, и когда война возобновилась и все должны были служить, он занял должность при отце в рекрутском депо, чтобы избежать действительной службы. Старый князь и его сын, казалось, поменялись ролями после кампании 1805 года. Старик,
воодушевлённый активностью, ожидал от новой кампании наилучших результатов,
в то время как принц Эндрю, напротив, не принимавший участия в войне и втайне сожалевавший об этом, видел только тёмную сторону.

26 февраля 1807 года старый принц отправился в одно из своих путешествий.
Во время отсутствия отца принц Эндрю, как обычно, оставался в Болд-Хиллс. Маленький Николай болел уже четыре дня. Кучер, который
отвозил старого князя в город, вернулся с бумагами и письмами для князя Андрея.


Не найдя молодого князя в его кабинете, камердинер пошёл с
Он отнёс письма в покои княжны Марии, но не застал её там. Ему сказали, что князь пошёл в детскую.


«Пожалуйте, ваше превосходительство, Петруша принёс бумаги», — сказала одна из нянек князю Андрею, который сидел на детском стульчике и, нахмурившись, дрожащими руками наливал капли из пузырька в наполовину наполненный водой бокал.

— Что это? — сердито спросил он и, невольно задрожав рукой, налил в стакан слишком много капель. Он вылил смесь на пол и попросил ещё воды. Горничная принесла её.

В комнате были детская кроватка, два ящика, два кресла,
стол, детский столик и маленький стульчик, на котором сидел князь Андрей
. Шторы были задернуты, и единственная Свеча горела на
стола, прикрытого привязан музыка книги так, чтобы свет не падал
на раскладушке.

“Моя дорогая”, - говорила княжна, обращаясь к ней брат рядом
в кроватку, где она стояла, “лучше немного подождать... после...”

«О, прекрати, ты вечно несёшь чушь и постоянно всё откладываешь — вот к чему это привело!» — сказал принц Эндрю.
раздражённый шёпот, явно направленный на то, чтобы задеть сестру.

 «Дорогая моя, право же... лучше не будить его... он спит», — сказала принцесса умоляющим тоном.


Князь Андрей встал и на цыпочках подошёл к маленькой кровати с бокалом в руке.


«Может, нам и правда лучше не будить его», — нерешительно сказал он.

 «Как хочешь... право же... Я думаю, что да... но как вам будет угодно, — сказала
принцесса Мэри, явно напуганная и смущённая тем, что её мнение возобладало.
Она обратила внимание брата на служанку, которая что-то шептала ему.

Это была вторая ночь, которую они провели без сна, наблюдая за мальчиком, у которого была высокая температура. В последние дни, не доверяя своему домашнему врачу и ожидая приезда другого, за которым они послали в город, они пробовали то одно лекарство, то другое. Измученные бессонницей и тревогой, они перекладывали бремя горя друг на друга, упрекали и спорили друг с другом.

 «Петруша пришёл с бумагами от твоего отца», — прошептала служанка.

Принц Эндрю вышел.

«Чёрт бы их побрал!» — пробормотал он и, выслушав словесную перепалку,
Он выполнил указания отца и, взяв корреспонденцию и письмо отца, вернулся в детскую.

«Ну?» — спросил он.

«Всё то же. Ради всего святого, подожди. Карл Иваныч всегда говорит, что сон важнее всего», — прошептала принцесса Мария со вздохом.

Принц Андрей подошёл к ребёнку и пощупал его. Он был весь в жару.

«Чёрт бы побрал тебя и твоего Карла Иваныча!» Он взял стакан с каплями и снова подошёл к кровати.

«Эндрю, не надо!» — сказала принцесса Мэри.

Но он сердито посмотрел на неё, хотя в его глазах читалась боль.
и склонился над младенцем со стаканом в руке.

«Но я хочу этого, — сказал он. — Умоляю тебя — дай ему это!»

Принцесса Мария пожала плечами, но покорно взяла стакан и, позвав няню, начала давать ребёнку лекарство. Ребёнок закричал
хриплым голосом. Принц Эндрю поморщился и, схватившись за голову, вышел и сел на диван в соседней комнате.

В руке у него всё ещё были письма. Механически открыв их, он начал читать. Старый принц, время от времени используя сокращения, писал
своей крупной вытянутой рукой на синей бумаге следующее:

Только что получил от специального посланника очень радостную
новость — если она не ложная. Беннигсен, кажется, одержал полную
победу над Буонапарте при Прейсиш-Эйлау. В Петербурге все ликуют,
а награды, отправленные в армию, исчисляются бесчисленными
цифрами. Хоть он и немец — я его поздравляю! Я не могу понять, что за командующий у
Корчево — некий Хандриков — на высоте; до сих пор не прибыли дополнительные люди и провизия. Немедленно отправляйтесь к нему и скажите, что я снесу ему голову, если всё не будет здесь через неделю.
 Получил ещё одно письмо о сражении при Прейсиш-Эйлау
из Петенки — он принимал в этом участие — и это всё правда. Когда
проказники не вмешиваются, даже немец побеждает Буонапарте. Говорят,
он бежит в полном беспорядке. Не откладывая, скачите в Корчево
и выполняйте указания!

 Князь Андрей вздохнул и вскрыл ещё один конверт. Это
было написанное мелким почерком письмо из двух листов от Билибина. Он сложил его, не читая, и перечитал письмо отца, заканчивавшееся словами:
«Скачи в Корчево и выполни поручение!»

 «Нет, простите, я не поеду, пока ребёнку не станет лучше», — подумал он
— сказал он, подходя к двери и заглядывая в детскую.

Принцесса Мария всё ещё стояла у кроватки, нежно укачивая ребёнка.

«Ах да, что ещё он сказал такого неприятного?» — подумал
принц Андрей, вспоминая письмо отца. «Да, мы одержали победу над Бонапартом, как раз когда я не на службе. Да, да, он вечно надо мной подшучивает... Ну что ж! Пусть его!» И он начал читать
письмо Билибина, написанное по-французски. Он читал, не
понимая и половины, читал только для того, чтобы хоть на мгновение
забыть о том, о чём он так долго и мучительно думал, не в силах ни о чём другом
ещё.





Глава IX
Билибин находился в штабе армии в качестве дипломата, и, хотя он писал по-французски, использовал французские шутки и идиомы, он описывал всю кампанию с бесстрашным самобичеванием и самоиронией, присущими истинно русским. Билибин писал, что его мучило обязательство соблюдать дипломатическую тайну, и он был рад, что князь
Эндрю был надёжным корреспондентом, которому он мог излить всю желчь, накопившуюся у него при виде того, что творилось в армии.
 Письмо было старым, написанным до битвы при
Прейсиш-Эйлау.

“Со дня нашего блестящего успеха при Аустерлице”, - писал Билибин.
“Как вы знаете, мой дорогой принц, я никогда не покидаю штаб-квартиры. Я
определенно приобрел вкус к войне, и это к лучшему для меня.;
то, что я увидел за эти последние три месяца, невероятно.

“Я начинаю ab ovo. ‘Враг рода человеческого’, как вы знаете,
нападает на пруссаков. Пруссаки — наши верные союзники, которые за три года предали нас всего три раза. Мы встаём на их защиту, но оказывается, что «враг рода человеческого» не обращает на это внимания
Он прерывает наши прекрасные речи и в своей грубой и жестокой манере набрасывается на пруссаков, не дав им закончить начатый парад.
Двумя взмахами руки он разносит их в пух и прах и водворяется во дворце в Потсдаме.


«Я горячо желаю», — пишет король Пруссии
Бонапарт, «чтобы Ваше Величество были приняты в моём дворце так, как Вам угодно, и, насколько позволяют обстоятельства, я поспешил предпринять все шаги для этого. Надеюсь, мне это удалось!» Прусские генералы гордятся своей вежливостью
французы и сложат оружие по первому требованию.

 «Командующий гарнизоном в Глогау, насчитывающим десять тысяч человек, спрашивает у короля Пруссии, что ему делать, если его призовут сдаться... Всё это абсолютная правда.


Короче говоря, в надежде уладить дело с помощью воинственной позиции мы оказались втянуты в войну, и более того, в войну на наших собственных границах, с королём Пруссии и за него. У нас всё в полном порядке, не хватает только одного — главнокомандующего.
 Поскольку считалось, что Аустерлицкое сражение было успешным
Возможно, решение было бы более решительным, если бы главнокомандующий не был так молод. Все наши восьмидесятилетние ветераны были пересмотрены, и из Прозоровского и Каменского предпочтение было отдано последнему. Генерал приезжает к нам, как Суворов, в кибитке, и его встречают радостными возгласами и ликованием.

 «4-го числа прибывает первый курьер из Петербурга. Почту
относят в комнату фельдмаршала, потому что он любит всё делать
сам. Меня зовут помочь рассортировать письма и забрать те, что предназначены нам. Фельдмаршал наблюдает за происходящим и ждёт писем, адресованных
к нему. Мы ищем, но ничего не находим. Фельдмаршал теряет терпение,
садится за работу и находит письма от императора графу Т., принцу В. и другим. Затем он впадает в одну из своих диких
припадков ярости и гнева, хватает письма, вскрывает их и читает те, что адресованы другим. «Ах! Так вот как они со мной
обращаются! Не доверяют мне!» Ах, он приказал следить за мной! Ну что ж! Поступай как знаешь!
И он пишет знаменитый приказ дня генералу Беннигсену:

«Я ранен, не могу ездить верхом и, следовательно, не могу командовать армией. Вы привели свой армейский корпус в Пултуск в беспорядке: здесь он беззащитен, без топлива и фуража, так что нужно что-то делать, и, как вы сами вчера доложили графу Буксгевдену, вы должны подумать об отступлении к нашей границе — что и сделайте сегодня».

«От всех этих разъездов, — пишет он императору, — у меня
появилась мозоль от седла, которая, возникнув после всех моих предыдущих поездок, совершенно не позволяет мне ездить верхом и командовать столь огромной армией, поэтому я передал командование следующему по старшинству генералу, графу Буксгевдену, и отправил
Я передаю ему весь свой штаб и всё, что к нему относится, и советую ему, если будет не хватать хлеба, продвигаться дальше вглубь Пруссии, потому что у нас остался хлеб только на один день, а в некоторых полках его нет совсем, как сообщили командиры дивизий Остерман и Седморецки, и всё, что было у крестьян, съедено. Я сам останусь в госпитале в Остроленке, пока не поправлюсь. В связи с этим я смиренно
представляю свой отчёт, в котором сообщаю, что если армия останется на
нынешнем биваке ещё на две недели, то к весне в ней не останется ни одного здорового человека.

«Позвольте старику удалиться в своё поместье, ибо он уже обесчестил себя, будучи не в состоянии выполнить великую и славную задачу, для которой он был избран. Я буду ждать вашего милостивого разрешения здесь, в госпитале, чтобы мне не пришлось играть роль секретаря, а не командующего армией. Моё удаление из армии не вызовет ни малейшего переполоха — её покинул слепой. Таких, как я, в России тысячи».

«Фельдмаршал зол на императора и наказывает нас всех. Разве это не логично?

»“Это первый акт. Последующие, естественно, становятся все более и более
интересными и занимательными. После отъезда фельдмаршала
кажется, что мы находимся в пределах видимости врага и должны дать сражение.
Буксхевден является главнокомандующим по старшинству, но генерал Беннигсен
не совсем понимает этого; особенно потому, что именно он и его корпус
находятся в пределах видимости противника, и он желает воспользоваться этой возможностью
сразиться ‘своими руками’, как говорят немцы. Он так и поступает.
 Это битва при Пултуске, которая считается великой победой, но
на мой взгляд, ничего подобного не было. У нас, гражданских, как вы знаете, очень плохой способ определять, выиграно сражение или проиграно. Мы говорим, что те, кто отступает после сражения, проиграли его; и, согласно этому, именно мы проиграли битву при Пултуске. Короче говоря, мы отступаем
после сражения, но отправляем в Петербург курьера с известием о
победе, и генерал Беннигсен, надеясь получить от Петербурга
должность главнокомандующего в награду за свою победу, не
передаёт командование армией генералу Буксгевдену. Во время этого
междуцарствия
мы начинаем очень оригинальную и интересную серию манёвров. Наша цель —
больше не избегать противника и не атаковать его, как следовало бы, а
исключительно избегать генерала Буксгевдена, который по старшинству должен быть нашим командиром.
 Мы настолько энергично преследуем эту цель, что, переправившись через реку, которую невозможно перейти вброд, сжигаем мосты, чтобы отделиться от нашего врага, которым в данный момент является не Бонапарт, а Буксгевден. Генерал Буксгевден был практически атакован и взят в плен превосходящими силами противника в результате одного из этих манёвров, которые позволили нам спасти его. Буксгевден преследует
нам—то сорвать. Он с трудом пересекает реку на нашу сторону, прежде чем мы
перейдем к другому. Наконец враг наш, Buxh;wden, ловит нас и
атак. Оба генерала разгневаны, и результатом является вызов со стороны
Буксхевдена и эпилептический припадок со стороны Беннигсена. Но в
критический момент курьер, доставивший известие о нашей победе при
Пултус возвращается в Петербург, неся с собой наше назначение на пост главнокомандующего, и наш первый враг, Буксгевден, повержен. Теперь мы можем обратить свои мысли ко второму врагу, Бонапарту. Но, как оказалось, как раз в этот момент
В этот момент перед нами встаёт третий враг — православные русские солдаты, громко требующие хлеба, мяса, печенья, фуража и всего остального!
 Магазины пусты, дороги непроходимы. Православные начинают грабить, и вы даже не представляете, как это происходит. Половина полков разбивается на отряды, которые прочёсывают сельскую местность и предают всё огню и мечу. Жители полностью разорены, больницы переполнены больными, повсюду голод. Дважды мародёры нападали даже на нашу штаб-квартиру, и главнокомандующему пришлось просить о
батальон, чтобы разогнать их. Во время одной из таких атак они унесли мой пустой чемодан и халат. Император предлагает дать
всем командирам дивизий право стрелять в мародеров, но я очень
опасаюсь, что это вынудит одну половину армии стрелять в другую».

 Сначала принц Андрей читал только глазами, но через некоторое время,
сам того не желая (хотя он и знал, насколько безопасно доверять
Билибин), прочитанное начинало интересовать его всё больше и больше. Дочитав до этого места, он скомкал письмо и выбросил его. Это было
Его раздражало не то, что он прочитал, а то, что жизнь за пределами его дома, в которой он теперь не принимал участия, могла его беспокоить. Он закрыл глаза,
потер лоб, словно желая избавиться от всякого интереса к прочитанному, и прислушался к тому, что происходило в детской. Внезапно ему показалось, что он услышал странный шум за дверью. Его охватила тревога, что с ребёнком могло что-то случиться, пока он читал письмо. Он на цыпочках подошёл к двери детской и открыл её.

Войдя, он увидел, что няня что-то от него прячет
с испуганным видом и что принцессы Марии больше не было у кроватки.

 «Моя дорогая», — услышал он, как ему показалось, её отчаянный шёпот позади себя.


Как это часто бывает после долгого бессонья и тревоги, его охватила беспричинная паника — ему показалось, что ребёнок умер. Всё, что он видел и слышал, казалось, подтверждало этот ужас.

 «Всё кончено», — подумал он, и на лбу у него выступил холодный пот. Он в замешательстве подошёл к кровати, уверенный, что она пуста и что медсестра спрятала мёртвого ребёнка. Он отодвинул
Он отдёрнул занавеску, и какое-то время его испуганный, беспокойный взгляд не мог найти ребёнка. Наконец он увидел его: румяный малыш ворочался с боку на бок, пока не лёг поперёк кровати, опустив голову ниже подушки. Он причмокивал во сне и ровно дышал.

 Принц Эндрю был так рад увидеть мальчика, как будто уже потерял его. Он наклонился над ним и, как учила его сестра, губами проверил, нет ли у ребёнка жара. Мягкий
лоб был влажным. Принц Эндрю коснулся головы рукой; даже
Волосы были влажными, так сильно ребёнок вспотел. Он был жив, но, очевидно, кризис миновал, и он шёл на поправку. Принцу Эндрю
хотелось схватить, сжать, прижать к сердцу это беспомощное маленькое существо, но он не осмелился. Он стоял над ним, глядя на его голову, маленькие ручки и ножки, которые виднелись из-под одеяла. Он услышал шорох позади себя, и из-под занавески кроватки показалась тень. Он не оглянулся, но, не сводя глаз с лица младенца, прислушался к его ровному дыханию. Тёмной тенью была принцесса Мэри.
которая бесшумно подошла к кроватке, подняла занавеску и снова опустила её за собой. Принц Эндрю узнал её, не глядя, и протянул ей руку. Она пожала её.

«Он вспотел», — сказал принц Эндрю.

«Я как раз собиралась тебе об этом сказать».

Ребёнок слегка пошевелился во сне, улыбнулся и уткнулся лбом в подушку.

Принц Эндрю посмотрел на сестру. В тусклом свете, падавшем из-за занавески, её
светящиеся глаза сияли ярче обычного из-за слёз радости, которые в них стояли. Она наклонилась к брату и поцеловала его, слегка
хватаясь за занавеску кроватки. Каждый сделал другому предупреждающий жест.
и застыл в тусклом свете под занавеской, как будто не желая
покидать это уединение, где они трое были отрезаны от всего мира.
мир. Князь Андрей отошел первым, взъерошив волосы
на кисейной занавеске.

“Да, это единственное, что у меня теперь осталось”, - сказал он со вздохом.





ГЛАВА X

Вскоре после вступления в масонское братство Пьер отправился в Киевскую губернию, где у него было больше всего крепостных, взяв с собой
он дал ему подробные указания, которые записал для себя, о том, что ему следует делать в своих поместьях.


Добравшись до Киева, он вызвал всех своих управляющих в главный офис
и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут предприняты шаги по освобождению его крепостных — и что до тех пор их не следует перегружать работой, женщин, кормящих грудью, не следует отправлять на работу, крепостным должна быть оказана помощь, наказания должны быть словесными, а не телесными, и должны быть открыты больницы.
Во всех поместьях должны были быть открыты приюты и школы. Некоторые из управляющих (среди них были полуграмотные бригадиры) слушали с тревогой, полагая, что эти слова означают, что молодой граф недоволен их работой и хищением денег. Некоторых после первого испуга позабавила шепелявость Пьера и новые слова, которых они раньше не слышали. Другим просто нравилось слушать, как говорит хозяин, а самые умные из них, включая главного управляющего, поняли из этой речи, как лучше всего использовать хозяина в своих целях.

Старший управляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера,
но заметил, что помимо этих изменений необходимо будет заняться
общим положением дел, которое было далеко от удовлетворительного.

 Несмотря на огромное состояние графа Безухова, с тех пор как он стал получать доход,
который, как говорили, составлял пятьсот тысяч рублей в год,
Пьер чувствовал себя гораздо беднее, чем когда отец давал ему
содержание в размере десяти тысяч рублей. Он смутно представлял себе
следующий бюджет:

Около 80 000 человек внесли платежи за все поместья в Земельный банк, около
30 000 ушло на содержание подмосковного имения, городского дома и на содержание трёх княжон; около 15 000 было выплачено в качестве пенсий и столько же — на содержание приютов; 150 000 алиментов было отправлено графине; около 70 000 ушло на выплату процентов по долгам. Строительство новой церкви, начатое ранее, обходилось примерно в 10 000 рублей в год в течение последних двух лет, и он не знал, куда делись остальные 100 000 рублей.
Почти каждый год ему приходилось брать в долг. Кроме того, главный управляющий каждый год писал ему о пожарах и неурожаях.
или о необходимости восстановления фабрик и мастерских. Таким образом, первой задачей, с которой пришлось столкнуться Пьеру, была та, к которой у него было очень мало способностей или склонности, — практическая деятельность.

 Он каждый день обсуждал дела поместья со своим управляющим. Но он чувствовал, что это совсем не продвигает дело вперёд. Он чувствовал, что эти
консультации были оторваны от реальных дел и не были с ними связаны. С одной стороны, главный управляющий представил ему положение дел в самом худшем свете, указав на необходимость
погасить долги и начать новую деятельность с использованием труда крепостных.
с чем Пьер был не согласен. С другой стороны, Пьер требовал, чтобы были предприняты шаги по освобождению крепостных, на что управляющий ответил, что сначала нужно погасить кредиты Земельного банка, а это невозможно сделать быстро.

Управляющий не сказал, что это совершенно невозможно, но предложил продать
леса в Костромской губернии, земли ниже по течению реки
и крымское имение, чтобы это стало возможным. Все эти операции, по его словам, были сопряжены с такими сложностями
Пьер был настолько сбит с толку этими мерами — отменой судебных запретов, ходатайств, разрешений и так далее, — что лишь ответил:

«Да, да, сделайте это».

 Пьеру не хватало практической настойчивости, которая позволила бы ему самому заняться этим делом, поэтому оно ему не нравилось, и он лишь пытался сделать вид перед управляющим, что занимается этим. Управляющий, со своей стороны, старался показать графу, что он считает эти
консультации очень ценными для хозяина и обременительными для себя.


В Киеве Пьер встретил нескольких знакомых, а незнакомые люди спешили с ним познакомиться.
его знакомые с радостью приветствовали богатого новичка, крупнейшего землевладельца в провинции. Искушения, связанные с самой большой слабостью Пьера — той, в которой он признался, когда его приняли в
Ложу, — были настолько сильны, что он не мог им противостоять. Снова целые дни, недели и месяцы его жизни проносились в суматохе и были заняты вечерними приёмами, ужинами, обедами и балами, не оставляя ему времени на размышления, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, на которую он надеялся, он
продолжал жить прежней жизнью, только в новых условиях.

Из трёх заповедей масонства Пьер понял, что не соблюдает ту, которая предписывает каждому масону быть примером нравственной жизни, и что из семи добродетелей ему не хватает двух — нравственности и любви к смерти. Он утешал себя мыслью, что соблюдает другую заповедь — о преобразовании человеческого рода — и что у него есть другие добродетели — любовь к ближнему и особенно щедрость.

Весной 1807 года он решил вернуться в Петербург. По пути он
намеревался посетить все свои имения и лично убедиться, насколько выполняются его распоряжения
как это было сделано и в каком состоянии находились крепостные, которых Бог вверил его попечению и которым он намеревался принести пользу.

 Старший управляющий, который считал попытки молодого графа почти безумными — невыгодными для него самого, для графа и для крепостных, — пошёл на некоторые уступки. Продолжая представлять освобождение крепостных
как нечто неосуществимое, он распорядился построить во всех поместьях
большие здания — школы, больницы и приюты — до приезда хозяина.
Повсюду шла подготовка не к торжественному приёму (который, как он знал, Пьеру не понравится), а просто к
такие благодарные и набожные, с подношениями в виде икон и хлеба-соли, символизирующих гостеприимство, которые, по его мнению, должны были тронуть и обмануть его хозяина.

 Южная весна, комфортное быстрое путешествие в венском экипаже и уединение на дороге — всё это радовало Пьера. Поместья, в которых он ещё не бывал, одно живописнее другого; крепостные везде казались процветающими и трогательно благодарными за дарованные им блага. Повсюду были приёмы, которые, хоть и смущали Пьера, пробуждали в нём радостное чувство
глубина его сердца. В одном месте мужики поднесли ему хлеб
- соль и икону святых Петра и Павла, спросив разрешения,
в знак своей благодарности за блага, которые он уже даровал им,
чтобы построить новую церковь на церкви на свои средства в честь
Петра и Павла, его святых покровителей. В другом месте женщины с
младенцами на руках встретили его, чтобы поблагодарить за освобождение от тяжелой
работы. На третий день священник с крестом в руках вышел ему навстречу в окружении детей, которых граф щедро одарил.
обучение чтению, письму и религии. Во всех своих поместьях Пьер
своими глазами видел возведённые или строящиеся по единому плану кирпичные здания для больниц, школ и богаделен, которые вскоре должны были открыться. Повсюду он видел отчёты управляющих, согласно которым барщинные работы крепостных были сокращены, и слышал трогательные благодарности от делегаций крепостных в синих сюртуках с длинными фалдами.

Пьер не знал, что в том месте, где его встретили хлебом-солью и где хотели построить часовню в честь Петра и Павла,
Пол был рыночным посёлком, где в день святого Петра проводилась ярмарка.
Самые богатые крестьяне (которые и составляли делегацию) начали сбор средств на строительство церкви задолго до этого, но девять десятых крестьян в этом посёлке жили в крайней нищете. Он не знал, что с тех пор, как кормящих матерей перестали отправлять работать на его землю, они стали ещё усерднее работать на своей земле. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом в руках, угнетал крестьян своими поборами и что родители учеников плакали, когда им приходилось отдавать своих детей ему в руки
и добился их освобождения за большие деньги. Он не знал, что кирпичные здания, построенные по плану, возводились крепостными, чей барщинный труд таким образом увеличился, хотя на бумаге он уменьшился. Он не знал, что там, где управляющий показал ему в отчётах, что выплаты крепостным уменьшились на треть, их обязательные барщинные работы увеличились вдвое. Итак, Пьер был в восторге от своего визита
в свои поместья и полностью восстановил то благожелательное настроение, с которым он покинул Петербург. Он писал восторженные письма своим
«Брат-наставник», как он называл Великого магистра.

 «Как легко, как мало усилий требуется, чтобы сделать столько добра, — подумал Пьер, — и как мало внимания мы этому уделяем!»

 Он был рад полученной благодарности, но смутился от неё.
 Эта благодарность напомнила ему, как много ещё он мог бы сделать для этих простых, добрых людей.

Старший управляющий, очень глупый, но хитрый человек, прекрасно видел насквозь наивного и умного графа и играл с ним, как с игрушкой, наблюдая за тем, какое впечатление производят на Пьера эти заранее подготовленные приёмы.
он ещё сильнее давил на него, приводя доказательства невозможности и, главное, бесполезности освобождения крепостных, которые и так были вполне счастливы.

 В глубине души Пьер был согласен с управляющим в том, что трудно представить себе более счастливых людей и что одному Богу известно, что с ними будет, когда они станут свободными, но он, хоть и неохотно, настаивал на том, что считал правильным. Управляющий пообещал сделать всё, что в его силах, чтобы
исполнить желание графа, прекрасно понимая, что граф не только
никогда не узнает, были ли приняты все необходимые меры, но и
о продаже земли и лесов и об их освобождении от Земельного банка,
но, скорее всего, даже не стал бы спрашивать и никогда бы не узнал, что
новостройки пустуют, а крепостные продолжают отдавать деньги и работать на тех, кто владеет другими крепостными, — то есть на тех, с кого можно получить всё, что только можно.





 ГЛАВА XI

Вернувшись из путешествия по Южной России в самом счастливом расположении духа, Пьер осуществил давно задуманное намерение — навестить своего друга Болконского, которого он не видел два года.

Богучарово располагалось в равнинной, ничем не примечательной части страны, среди полей и лесов из ели и берёзы, которые были частично вырублены.
Дом стоял за недавно вырытым прудом, наполненным водой до краёв,
на берегах которого ещё не выросла трава. Он находился в конце
деревни, которая тянулась вдоль шоссе, посреди молодой рощи, в
которой росло несколько елей.

Усадьба состояла из гумна, хозяйственных построек, конюшен, бани, сторожки и большого кирпичного дома с полукруглым фасадом, строительство которого ещё продолжалось. Вокруг дома был разбит новый сад
 Ограды и ворота были новыми и прочными; в сарае стояли две пожарные кадки и телега для перевозки воды, выкрашенные в зелёный цвет; дорожки были прямыми, мосты — прочными и с перилами.  Всё производило впечатление аккуратности и хорошего управления.  Несколько крепостных, которых встретил Пьер, в ответ на его расспросы о том, где живёт князь, указали на небольшой недавно построенный домик рядом с прудом.  Антон, человек, который присматривал за князем
В детстве Андрей помог Пьеру выйти из кареты, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую маленькую прихожую.

Пьер был поражён скромностью этого маленького, но чистого домика после
роскошных апартаментов, в которых он в последний раз встречался со своим другом в
Петербурге.

 Он быстро вошёл в маленькую приёмную с ещё не оштукатуренными
деревянными стенами, от которых пахло сосной, и хотел было пройти дальше, но Антон
на цыпочках пробежал вперёд и постучал в дверь.

 «Ну, что там?» — раздался резкий неприятный голос.

 «Гость», — ответил Антон.

«Попроси его подождать», — и послышался звук отодвигаемого стула.


 Пьер быстрыми шагами направился к двери и внезапно оказался лицом к лицу с
столкнулся с князем Андреем, который вышел нахмуренный и постаревший. Пьер
обнял его и, сняв очки, поцеловал своего друга в щеку
и внимательно посмотрел на него.

“ Ну, я вас не ждал, я очень рад, ” сказал князь Андрей.

Пьер ничего не сказал; он с удивлением пристально посмотрел на своего друга. Он
был поражен происшедшей в нем переменой. Его слова были добрыми, а на губах и лице играла улыбка, но глаза были тусклыми и безжизненными, и, несмотря на явное желание, он не мог придать им радостный блеск.  Принц Эндрю похудел, побледнел и стал более
мужественный вид, но что поразило и отчуждали Пьера, пока он не привык
это были его инерции и морщинка на лбу, указывающая длительного
концентрация на одной мысли.

Как это обычно бывает с людьми после продолжительной разлуки,
это было задолго до их разговор может оседать на все, что угодно. Они
задали вопросы и дали краткие ответы о вещах, которые они знали, что должны
говорили в длину. Наконец разговор постепенно перешёл на
некоторые темы, которые сначала были затронуты вскользь: их прошлая жизнь, планы на будущее, путешествия и занятия Пьера, война и так далее
на. Озабоченность и уныние, которые Пьер заметил во взгляде своего друга, теперь ещё яснее выражались в улыбке, с которой он слушал Пьера, особенно когда тот с радостным воодушевлением говорил о прошлом или будущем. Казалось, что князь Андрей хотел бы сочувствовать тому, что говорил Пьер, но не мог.
 Пьер начал чувствовать, что говорить о своих увлечениях, мечтах и планах — дурной тон.надежды на счастье или доброту в присутствии князя
Эндрю. Ему было стыдно выражать свои новые масонские взгляды,
которые были особенно оживлены и усилены его недавним турне.
Он сдерживал себя, боясь показаться наивным, но чувствовал непреодолимое
желание показать своему другу как можно скорее, что он теперь совсем
другой и лучший Пьер, чем был в Петербурге.

«Я не могу передать, через что мне пришлось пройти с тех пор. Я сам себя с трудом узнаю».

«Да, с тех пор мы сильно изменились, очень сильно», — сказал принц Эндрю.

«Ну а ты? Какие у тебя планы?»

“ Планы! ” иронически повторил князь Андрей. “ Мои планы? - сказал он,
как бы удивленный этим словом. “ Ну, вы видите, я строю. Я имею в виду
на будущий год совсем поселиться здесь...

Пьер молча и испытующе посмотрел в лицо князя Андрея,
которое сильно постарело.

“ Нет, я хотел спросить... ” начал Пьер, но князь Андрей перебил его
.

“ Но зачем говорить обо мне?... Поговори со мной, да, расскажи мне о своих путешествиях
и о том, что ты делал в своих поместьях».

 Пьер начал рассказывать о том, что он делал в своих поместьях, стараясь по возможности скрыть свою роль в улучшениях, которые были
сделано. Князь Андрей несколько раз переспрашивал Пьера о том, что он
делал, как будто все это было старой историей, и слушал
не только без интереса, но даже как бы стыдясь того, что Пьер ему рассказывал
.

Пьер чувствовал себя неуютно и даже подавленно в обществе своего друга
и, наконец, замолчал.

— Вот что я тебе скажу, мой дорогой друг, — сказал принц Эндрю, который, очевидно, тоже чувствовал себя подавленным и скованным в присутствии своего гостя. — Я здесь всего лишь на ночлеге и просто пришёл осмотреться. Сегодня я возвращаюсь к сестре. Я тебя с ней познакомлю. Но ты, конечно, и сам знаешь
«Я уже виделся с ней», — сказал он, явно пытаясь развлечь гостя, с которым у него теперь не было ничего общего. «Мы сходим туда после ужина. А
теперь не хотите ли вы осмотреть мой дом?»

 Они вышли и гуляли до ужина, обсуждая политические новости и общих знакомых, как люди, которые не очень хорошо знают друг друга. Принц Эндрю с некоторой живостью и интересом говорил только о новой усадьбе, которую он строил, и о её постройках, но даже здесь, на строительных лесах, посреди рассказа о будущем обустройстве дома, он прервался:

«Однако это совсем неинтересно. Давайте поужинаем, а потом отправимся в путь».

За ужином разговор зашёл о женитьбе Пьера.

«Я очень удивился, когда услышал об этом», — сказал принц Эндрю.

Пьер покраснел, как всегда, когда речь заходила об этом, и поспешно сказал:
«Я как-нибудь расскажу вам, как всё произошло. Но вы
знаете, что всё кончено и навсегда».

“Навсегда?” сказал князь Андрей. “Ничто не вечно”.

“Но вы знаете, чем все это кончилось, не так ли? Вы слышали о дуэли?”

“И тебе тоже пришлось пройти через это!”

«Единственное, за что я благодарю Бога, — это за то, что я не убил того человека», — сказал Пьер.

 «Почему?» — спросил принц Эндрю. «Убить злобную собаку — это очень хорошо».

 «Нет, убить человека — это плохо, неправильно».

 «Почему это неправильно?» — настаивал принц Эндрю. «Человеку не дано знать, что правильно, а что нет. Люди всегда ошибались и будут ошибаться, и ни в чём другом, кроме того, что они считают правильным и неправильным, они не будут так последовательны, как в этом.

 «То, что вредит другому, — неправильно», — сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что впервые с момента своего приезда князь Андрей заговорил с ним.
Он оживился, начал говорить и хотел рассказать, что привело его в такое состояние.

«А кто тебе сказал, что для другого человека это плохо?» — спросил он.

«Плохо! Плохо!» — воскликнул Пьер. «Мы все знаем, что для нас плохо».

«Да, мы это знаем, но вред, который я осознаю в себе, — это то, что я не могу причинить другим», — сказал принц Эндрю, всё больше воодушевляясь и явно желая поделиться с Пьером своим новым мировоззрением. Он говорил по-французски. «Я знаю только два по-настоящему ужасных зла в жизни: угрызения совести и болезни. Единственное благо — это отсутствие этих зол.
Жить для себя, избегая этих двух зол, — вот вся моя философия теперь».

 «А любовь к ближнему и самопожертвование?» — начал Пьер.
 «Нет, я не могу с вами согласиться! Жить только для того, чтобы не делать зла и не раскаиваться, — этого недостаточно. Я жил так, жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу или, по крайней мере, пытаюсь (скромность Пьера заставила его поправиться), жить для других, только теперь я понял всё счастье жизни. Нет, я с вами не соглашусь, и вы на самом деле не верите в то, что говорите
говоря”. Князь Андрей молча глядел на Пьера с иронической улыбкой.

“Когда вы видите, моя сестра, Принцесса Мария, ты поладишь с ней,”
сказал он. “Возможно, вы правы для себя, ” добавил он после
короткой паузы, “ но каждый живет по-своему. Ты жил по
себя и сказать, что ты почти разрушил твою жизнь и только нашла свое счастье
когда стал жить для других. Я испытал как раз наоборот. Я
жил для славы.— И в конце концов, что такое слава? Та же любовь к другим,
желание сделать что-то для них, желание заслужить их одобрение. — Так я и
Я жил ради других, и не почти, а совсем, погубил свою жизнь. И я стал спокойнее с тех пор, как начал жить только для себя».


— Но что вы имеете в виду, говоря, что живёте только для себя? — спросил Пьер, возбуждаясь. — А как же ваш сын, ваша сестра и ваш отец?


— Но это то же самое, что и я сам, — они не другие, — объяснил князь Андрей. «Другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, — главный источник всех заблуждений и зол. Le prochain — ваши киевские мужики, которым вы хотите сделать добро».

 И он посмотрел на Пьера насмешливым, вызывающим взглядом. Он
очевидно, хотел подначить его.

«Ты шутишь, — отвечал Пьер, всё более и более возбуждаясь.
«Что дурного или злого может быть в том, что я хочу делать добро и даже делаю немного — хотя я делал очень мало и очень плохо?» Какое зло может быть в том, что несчастные люди, наши крепостные, такие же люди, как мы, росли и умирали, не имея представления о Боге и истине, кроме церемоний и бессмысленных молитв, а теперь их учат утешительной вере в будущую жизнь, возмездие, воздаяние и утешение? Какое зло и заблуждение в том, что люди умирали
Болезнь без помощи, в то время как материальную помощь можно было бы оказать так легко, и я обеспечил их врачом, больницей и приютом для престарелых? И разве это не ощутимое, неоспоримое благо, когда крестьянин или женщина с ребёнком не знают покоя ни днём, ни ночью, а я даю им отдых и досуг? — сказал Пьер, торопясь и шепелявя. — И
Я сделал это, пусть и плохо и в незначительной степени; но я сделал что-то для этого, и ты не сможешь убедить меня, что это был плохой поступок.
Более того, ты не сможешь заставить меня поверить, что ты этого не делаешь
Вы и сами так думаете. И главное, — продолжил он, — я знаю, и знаю наверняка, что удовольствие от того, что я делаю что-то хорошее, — это единственное истинное счастье в жизни.


— Да, если так посмотреть, то это совсем другое дело, — сказал принц Эндрю. — Я строю дом и разбиваю сад, а вы строите больницы. И то, и другое может быть развлечением. Но о том, что правильно и что хорошо, должен судить тот, кто знает всё, а не мы. Что ж, если ты хочешь поспорить, — добавил он, — давай.

 Они встали из-за стола и сели на крыльце, которое служило верандой.

“Ну, так давай поспорим, “ сказал князь Андрей, - Ты говоришь о
школах, ” продолжал он, загибая палец, “ образовании и тому подобном;
то есть, вы хотите воскресить его” (указывая на мужика, который проходил мимо
их снявши шапку) “от животного состояния и пробудить в нем
духовных потребностей, а мне кажется, что животное счастье-это только
счастье можно, и это просто то, что ты хочешь лишить его.
Я завидую ему, но ты хочешь сделать его таким же, как я, не давая ему моих средств. Тогда ты говоришь: «Облегчи его труд». Но, на мой взгляд, физический
Труд для него так же необходим, как и условие его существования, так же как умственная деятельность для вас или для меня. Вы не можете не думать. Я ложусь спать после двух часов ночи, приходят мысли, и я не могу уснуть, ворочаюсь до рассвета, потому что думаю и не могу не думать, так же как он не может не пахать и не косить; если бы он этого не делал, то пошёл бы в пивную или заболел. Точно так же, как я не мог выносить его изнурительного физического труда, но умер бы от него через неделю, так и он не мог выносить моего физического безделья, но растолстел бы и умер. Третье — что ещё было
Это то, о чём ты говорил?» — и принц Эндрю загнул третий палец. «Ах да, больницы, медицина. У него припадок, он умирает, а ты приходишь, пускаешь ему кровь и заделываешь раны. Он будет волочиться за тобой, как калека, и быть обузой для всех ещё десять лет. Ему было бы гораздо легче и проще умереть. Рождаются другие, и их и так много.
Всё было бы иначе, если бы вы сожалели о потере работника — вот как я к нему отношусь, — но вы хотите вылечить его из любви к нему. А он этого не хочет.
И кроме того, что это за идея — что медицина кого-то когда-то вылечила!
Убил их, да! — сказал он, сердито нахмурившись и отвернувшись от Пьера.


Князь Андрей выражал свои мысли так ясно и чётко, что было очевидно: он не раз размышлял на эту тему. Он говорил легко и быстро, как человек, который давно не разговаривал.
Его взгляд становился всё более оживлённым по мере того, как его выводы становились всё более безнадёжными.


— О, это ужасно, ужасно! — сказал Пьер. «Я не
понимаю, как можно жить с такими мыслями. У меня самого были такие моменты
недавно, в Москве и во время путешествий, но в такие моменты я
Я настолько опустошён, что вообще не живу — всё кажется мне отвратительным... и больше всего я ненавижу себя. Потом я не ем, не умываюсь... а как у вас дела?..

 «Почему не умываешься? Это негигиенично, — сказал принц Эндрю. — Напротив, нужно стараться сделать свою жизнь как можно более приятной.
 Я жив, и это не моя вина, поэтому я должен прожить свою жизнь как можно лучше, не причиняя вреда другим».

«Но с такими идеями какой смысл жить? Можно было бы сидеть без дела, ничего не предпринимая...»

«Жизнь как она есть не даёт покоя. Я должен быть благодарен за то, что могу...»
Ничего особенного, но, с одной стороны, местная знать оказала мне честь, избрав своим маршалом. Я сделал всё, что мог, чтобы отказаться. Они не могли понять, что у меня нет необходимых качеств для этой должности — добродушной, суетливой поверхностности, которая требуется для этой должности. Кроме того, нужно построить дом, чтобы у меня был свой уголок, где я мог бы спокойно жить. А теперь ещё и этот рекрутский набор».

 «Почему ты не служишь в армии?»

 «После Аустерлица!» — мрачно сказал принц Эндрю. «Нет, спасибо
Большое спасибо! Я пообещал себе больше не служить в действующей
русской армии. И я не буду этого делать — даже если бы Бонапарт был здесь, в
Смоленске, и угрожал Лысым Горам, — даже тогда я не стал бы служить в русской армии! Ну, как я уже говорил, — продолжил он, взяв себя в руки, — сейчас идёт набор. Мой отец — главнокомандующий Третьим округом, и единственный способ избежать действительной службы — служить под его началом.

— Значит, ты служишь?

 — Да.
Он немного помолчал.

 — А почему ты служишь?

 — Вот почему! Мой отец — один из самых выдающихся людей
своё время. Но он стареет, и, хотя он не то чтобы жесток, у него слишком энергичный характер. Он настолько привык к неограниченной власти, что стал ужасен, а теперь у него ещё и полномочия главнокомандующего по набору рекрутов, дарованные императором. Если бы я опоздал на два часа две недели назад, он бы повесил писаря из Юхновны, — сказал князь Андрей с улыбкой. — Так что я служу, потому что
Я одна имею хоть какое-то влияние на отца и время от времени могу уберечь его от поступков, которые впоследствии будут его мучить.


 — Ну вот, видишь!

— Да, но всё было не так, как ты себе представляешь, — продолжил принц Эндрю.
— Меня нисколько не заботил и не волнует тот негодяй-клерк,
который украл у новобранцев несколько сапог; я бы даже был
рад, если бы его повесили, но мне было жаль отца — а значит, и себя.


Принц Эндрю становился всё более оживлённым. Его глаза лихорадочно блестели, пока он пытался доказать Пьеру, что в его действиях не было никакого желания сделать добро ближнему.

«Вот вы хотите освободить своих крепостных, — продолжал он, — но ведь это значит…»
Это очень хорошо, но не для вас — я полагаю, вы никогда никого не пороли и не отправляли в Сибирь — и тем более не для ваших крепостных. Если их бьют, секут или отправляют в Сибирь, я не думаю, что им от этого становится хуже. В Сибири они ведут ту же животную жизнь, и полосы на их телах заживают, и они счастливы, как и прежде. Но это хорошо для собственников, которые морально истощаются, терзаются угрызениями совести, подавляют эти угрызения и становятся бесчувственными, потому что могут наказывать как справедливо, так и несправедливо. Именно таких людей я
Мне жаль, и ради них я хотел бы освободить крепостных. Вы, может быть, не видели, но я видел, как хорошие люди, воспитанные в традициях неограниченной власти, со временем становятся раздражительными, жестокими и суровыми. Они осознают это, но не могут сдержаться и становятся всё более несчастными.

 Князь Андрей говорил так серьёзно, что Пьер не мог не подумать, что эти мысли навеяны ему случаем с его отцом.

Он не ответил.

«Вот за что я прошу прощения — за человеческое достоинство, душевное спокойствие,
чистота, а не спины и лбы крепостных, которые, как их ни бей и ни брейте, всегда останутся теми же спинами и лбами».

«Нет, нет! Тысячу раз нет! Я никогда с вами не соглашусь», — сказал
Пьер.





Глава XII

Вечером Андрей и Пьер сели в открытую карету и поехали в
Лысые Горы. Принц Эндрю, поглядывая на Пьера, время от времени нарушал молчание замечаниями, которые свидетельствовали о его хорошем расположении духа.

 Указывая на поля, он рассказывал об улучшениях, которые вносил в своё хозяйство.

 Пьер угрюмо молчал и отвечал односложно.
по-видимому, погружённый в свои мысли.

 Он думал о том, что князь Андрей несчастен, сбился с пути, не видит истинного света и что он, Пьер, должен помочь ему, просветить его и возвысить. Но как только он подумал о том, что ему следует сказать, он почувствовал, что
 князь Андрей одним словом, одним аргументом разрушит все его учение, и он воздержался от начала, боясь выставить на посмешище то, что было для него дорого и священно.

— Нет, но почему ты так думаешь? — внезапно начал Пьер, опустив голову и приняв вид быка, готового к атаке. — Почему ты так думаешь?
 Тебе не следует так думать.

“ Подумать? О чем? ” спросил князь Андрей с удивлением.

“ О жизни, о судьбе человека. Этого не может быть. Я сам так думал
и знаешь, что меня спасло? Масонство! Нет, не надо
улыбайся. Масонство - это не религиозная церемониальная секта, как я думал
это было так: масонство - лучшее выражение лучших, вечных,
аспектов человечества ”.

И он начал объяснять князю Андрею суть масонства, как он её понимал.
Он сказал, что масонство — это учение христианства, освобождённое от уз государства и церкви, учение о равенстве, братстве и любви.

«Только в нашем святом братстве есть истинный смысл жизни, всё остальное — сон», — сказал Пьер. «Пойми, мой дорогой друг, что за пределами этого союза всё полно обмана и лжи, и я согласен с тобой в том, что умному и доброму человеку ничего не остаётся, кроме как прожить свою жизнь, как ты, просто стараясь не причинять вреда другим». Но сделайте наши
основные убеждения своими, вступите в наше братство, отдайтесь нам, позвольте нам направлять вас, и вы сразу же почувствуете себя, как чувствовал себя я, частью той огромной невидимой цепи, начало которой
которая сокрыта на небесах, — сказал Пьер.

Князь Андрей, глядя прямо перед собой, молча слушал
слова Пьера. Не раз, когда шум колес мешал ему расслышать, что говорит Пьер, он просил его повторить, и по особому блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что его слова не напрасны и что князь Андрей не перебьет его и не рассмеется над тем, что он скажет.

Они добрались до реки, вышедшей из берегов, и им пришлось переправляться на пароме. Пока на паром грузили карету и лошадей,
они тоже взошли на плот.

 Принц Эндрю, облокотившись на перила плота, молча смотрел на
набегающие волны, сверкающие в лучах заходящего солнца.

 — Ну, что ты об этом думаешь? — спросил Пьер. — Почему ты молчишь?

 — Что я об этом думаю? Я тебя слушаю. Всё это очень хорошо... Вы говорите: вступи в наше братство, и мы покажем тебе цель
жизни, предназначение человека и законы, по которым живёт мир. Но кто мы? Люди. Откуда вы всё знаете? Почему я один не вижу того, что видите вы? Вы видите на земле царство добра и истины, но я его не вижу.

Пьер перебил его.

«Вы верите в загробную жизнь?» — спросил он.

«В загробную жизнь?» — повторил принц Эндрю, но Пьер, не дав ему времени ответить, воспринял это повторение как отрицание, тем более что он знал о прежних атеистических убеждениях принца Эндрю.

«Вы говорите, что не видите на земле царства добра и истины. И я тоже не мог, и этого не видно, если смотреть на нашу жизнь здесь как на конец всего. На земле, здесь, на этой земле (Пьер указал на поля), нет истины, всё ложно и зло; но в
Во вселенной, во всей вселенной есть царство истины, и мы,
которые сейчас являемся детьми земли, — вечно будем детьми
всей вселенной. Разве я не чувствую душой своей, что я — часть
этого огромного гармоничного целого? Разве я не чувствую, что
являюсь связующим звеном, ступенью между низшими и высшими
существами в этом огромном гармоничном множестве существ, в
которых проявляется Божество — Высшая Сила, если вам так больше
по душе. Если я вижу, ясно вижу, эту лестницу, ведущую от растения к человеку,
почему я должен думать, что она обрывается на мне и не идёт дальше?
дальше? Я чувствую, что не могу исчезнуть, поскольку ничто не исчезает в этом
мире, но что я всегда буду существовать и всегда существовал. Я чувствую
что вне меня и выше меня есть духи, и что в этом мире
есть истина”.

“ Да, это теория Гердера, ” сказал князь Андрей, “ но это
не то, что может убедить меня, дорогой друг, — это то, что убеждает жизнь и смерть
. Что убеждает, так это когда видишь дорогого тебе человека, связанного с твоей жизнью, перед которым ты виноват и надеялся всё исправить» (голос принца Эндрю задрожал, и он отвернулся).
и внезапно это существо охвачено болью, страдает и прекращает свое существование.
... Почему? Не может быть, чтобы ответа не было. И я верю, что он есть
.... Вот что убеждает, вот что убедило меня, ” сказал
Князь Андрей.

“Да, да, конечно”, сказал Пьер, “разве я не это
говорю?”

“Нет. Я лишь хочу сказать, что не аргументы убеждают меня в необходимости будущей жизни, а вот что: когда ты идёшь с кем-то рука об руку и вдруг этот человек исчезает, растворяется в воздухе, и ты остаёшься один перед этой бездной, и заглядываешь в неё... И я заглянул...

— Ну, тогда всё! Ты же знаешь, что есть «там» и есть «кто-то»? Есть будущая жизнь. «Кто-то» — это Бог.

 Принц Эндрю не ответил. Карету и лошадей уже давно перевезли на другой берег и снова запрягли. Солнце опустилось наполовину
за горизонт, и вечерний иней покрыл лужи у парома, но Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и паромщиков, всё ещё стояли на плоту и разговаривали.

 «Если есть Бог и будущая жизнь, то есть истина и добро, и
высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к ним. Мы должны жить, мы должны любить, и мы должны верить, что мы живём не только сегодня на этом клочке земли, но жили и будем жить вечно там, в Целом, — сказал Пьер и указал на небо.

 Князь Андрей стоял, облокотившись на перила плота, и слушал Пьера, не сводя глаз с красного отражения солнца, играющего на голубой воде. Была совершенная тишина. Пьер замолчал. Плот уже давно остановился, и только волны плескались о его борт.
течение тихонько билось о него внизу. Князю Андрею казалось, что звук
волн повторяет слова Пьера, шепча:

“Это правда, верь этому”.

Он вздохнул и взглянул лучистым, детским, нежным взглядом на
Лицо Пьера, раскрасневшееся и восторженное, но все же робкое перед своим начальником
другом.

“ Да, если бы это только было так! ” сказал князь Андрей. — Однако пора отправляться, — добавил он и, сойдя с плота, посмотрел на небо, на которое указал Пьер, и впервые после  Аустерлица увидел то высокое, вечное небо, которое он видел, лёжа на
на поле боя; и что-то, что давно дремало, что-то
самое лучшее в нём, вдруг проснулось в его душе, радостное и
юное. Это исчезло, как только он вернулся к привычному образу
жизни, но он знал, что это чувство, которое он не знал, как
развить, существовало в нём. Его встреча с Пьером стала
эпохой в жизни князя Андрея. Хотя внешне он продолжал
жить по-прежнему, внутренне он начал новую жизнь.





Глава XIII
Уже смеркалось, когда принц Эндрю и Пьер подъехали к парадному входу
Вход в дом в Болд-Хиллс. Когда они подъехали к дому,
принц Эндрю с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху,
происходившую на заднем крыльце. Сгорбленная от старости женщина с кошельком за спиной и невысокий длинноволосый молодой человек в чёрной одежде бросились обратно к воротам, увидев подъезжающую карету. За ними выбежали две женщины, и все четверо, оглянувшись на карету, в смятении взбежали по ступенькам заднего крыльца.

«Это „Божий народ“ Мэри», — сказал принц Эндрю. «Они приняли нас за моего отца. Это единственное, в чём она
Она не подчиняется ему. Он приказывает прогнать этих паломников, но она принимает их.
— Но кто такие «Божьи люди»? — спросил Пьер.

Князь Андрей не успел ответить. Им навстречу вышли слуги, и он спросил, где старый князь и скоро ли он вернётся.

Старый князь уехал в город и должен был вернуться с минуты на минуту.

Принц Андрей привёл Пьера в свои покои, которые в доме его отца всегда содержались в идеальном порядке и были готовы к его приходу.
Сам он отправился в детскую.

«Пойдём посмотрим на мою сестру», — сказал он Пьеру, вернувшись.
«Я её ещё не нашёл, она сейчас прячется, сидит со своими „божьими людьми“. Это ей пойдёт на пользу, она растеряется, но
ты увидишь её „божьих людей“. Это действительно очень любопытно».

«Что такое „божьи люди“?» — спросил Пьер.

«Пойдём, и ты сам увидишь».

Княжна Марья действительно растерялась, и на её лице появились красные пятна.
Когда они вошли, она не знала, куда глаза деть. В её уютной комнате, где перед иконами горели лампадки, на диване рядом с ней, за самоваром, сидел молодой парень с длинным носом и длинными волосами, одетый в монашескую рясу. Рядом с ними, в
В кресле сидела худая, сморщенная старуха с кротким выражением на детском лице.


— Андрей, почему ты меня не предупредил? — сказала княгиня с мягким упреком, стоя перед своими паломниками, как наседка перед цыплятами.


— Рада вас видеть.  Я очень рада вас видеть, — сказала она Пьеру, когда он поцеловал ее руку. Она знала его с детства, и теперь его дружба с Андреем, его несчастье с женой и, прежде всего, его доброе, простое лицо располагали её к нему. Она
смотрела на него своими прекрасными сияющими глазами и, казалось, говорила: «Я
Вы мне очень нравитесь, но, пожалуйста, не смейтесь над моим народом».
Обменявшись первыми приветствиями, они сели.

 * «Рад вас видеть. Я очень рад вас видеть».


 «А, и Иванушко здесь!» — сказал князь Андрей, с улыбкой взглянув на юного паломника.

 «Андрей!» — умоляюще произнесла княгиня Мария. «Il faut que vous
sachiez que c'est une femme» * — сказал принц Эндрю Пьеру.

«Эндрю, ради всего святого!» *(2) — повторила принцесса Мария.

 * «Вы должны знать, что это женщина».

 * (2) «Ради всего святого».


Было очевидно, что принц Эндрю иронизирует над паломниками
а беспомощные попытки принцессы Марии защитить их были их привычным, давно сложившимся отношением к этому вопросу.

 «Mais, ma bonne amie, — сказал принц Эндрю, — vous devriez au
contraire m’;tre reconnaissante de ce que j’explique ; Pierre
votre intimit; avec ce jeune homme». *

 * «Но, моя дорогая, ты, наоборот, должна быть благодарна мне за то, что я объяснил Пьеру твою близость с этим молодым человеком».


«Серьезно?» — сказал Пьер, с любопытством и серьезностью (за что княжна Марья была ему особенно благодарна) глядя поверх своих очков.
Лицо Иванушки, который, увидев, что о нём говорят, хитро оглядел всех присутствующих.

 Стыд княжны Марьи за свой народ был совершенно
ненужен. Они ничуть не смутились. Старуха, опустив глаза, но бросая косые взгляды на вновь пришедших, перевернула чашку вверх дном, положила рядом надкушенный кусочек сахара и тихо сидела в кресле, надеясь, что ей предложат ещё чаю.
 Иванушку, попивая чай из блюдца, лукаво поглядывал на молодых людей из-под бровей.

— Где ты была? В Киеве? — спросил старуху князь Андрей.

 — Была, сударь, — ответила она скороговоркой. — Как раз на Рождество меня сочли достойной причаститься святого и небесного
таинства у мощей святого. А теперь я из Колязина,
господин, где было явлено великое и чудесное благословение.

 — А Иванушка был с тобой?

— Я один хожу, благодетель, — сказал Иванушко, стараясь говорить басом. — Я только в Юхново Пелагею встретил...

 Пелагея перебила своего собеседника; она, очевидно, хотела рассказать о том, что видела.

— В Колязине, батюшка, чудесное благословение явилось.

 — Что такое?  Какие-то новые мощи? — спросил князь Андрей.

 — Андрей, перестань, — сказала княгиня Мария.  — Не говори ему,  Пелагея.

 — Нет...  почему бы и нет, дорогая, почему я не должен?  Он мне нравится. Он добрый,
он один из избранных Божьих, он благотворитель, он однажды дал мне десять рублей, я помню. Когда я был в Киеве, Безумный Кирилл сказал мне (он один из избранных Божьих и ходит босым и летом, и зимой), он сказал:
«Почему ты идёшь не туда? Иди в Колязин, где явилась чудотворная икона Пресвятой Богородицы».
Услышав эти слова, я попрощалась со святыми людьми и ушла».

 Все молчали, только паломница размеренно продолжала, переводя дух.


«И вот я прихожу, господин, и люди говорят мне: «Явилось великое благословение, со щек нашей благословенной Матери, Пресвятой Девы Богородицы, капает святое масло»...


 «Хорошо, хорошо, ты можешь рассказать нам об этом потом», — сказала принцесса  Мария, краснея.

“Позвольте мне спросить ее”, - сказал Пьер. “Вы это видели сами?” - он
спросил.

“Да, мастер, я встретился достойный. Такой яркости на лице
как свет небесный, и с щеки блаженной Матери капает и капает...»

«Но, боже мой, это, должно быть, обман!» — наивно сказал Пьер, внимательно слушавший паломника.

«Ах, господин, что вы говорите?» воскликнула испуганная
Пелагея, обращаясь за поддержкой к княжне Марье.

«Они обманывают народ», — повторил он.

— Господи Иисусе Христе! — воскликнула паломница, перекрестившись.
 — О, не говорите так, господин! Был один генерал, который не верил и говорил: «Монахи обманывают». И как только он это сказал
он ослеп. И ему приснилось, что к нему пришла Святая Дева из киевских катакомб и сказала: «Верь в меня, и я исцелю тебя». И он взмолился: «Отведи меня к ней, отведи меня к ней». Я говорю тебе чистую правду, я сам это видел. И его, совершенно слепого, привели прямо к ней, и он подошёл к ней, упал ниц и сказал:
«Сделай меня целым, — говорит он, — и я отдам тебе то, что дал мне царь».
Я сам видел, хозяин, звезда вделана в икону. Ну и что ты думаешь? Он прозрел! Это грех
— Не смей так говорить. Бог тебя накажет, — предостерегающе сказала она, поворачиваясь к
Пьеру.

— Как звезда попала на икону? — спросил Пьер.

— А что, Пресвятую Матерь повысили до генеральши? — сказал
князь Андрей с улыбкой.

Пелагея вдруг побледнела и всплеснула руками.

— Ох, барин, барин, грех какой! — А у тебя есть сын! — начала она, и её бледность внезапно сменилась ярким румянцем. — Господин, что вы сказали? Да простит вас Бог! — И она перекрестилась. — Да простит его Господь!
 Дорогая, что это значит?.. — спросила она, повернувшись к княгине
Мэри. Она встала и, чуть не плача, начала приводить в порядок свой кошелек. Она
очевидно, испугалась и устыдилась того, что приняла милостыню в
доме, где могли говорить такие вещи, и в то же время ей было жаль, что
теперь придется отказаться от милостыни этого дома.

“Ну, зачем тебе это?” - сказала княжна Марья. “Зачем ты пришла
ко мне?”

“Ну, Пелагея, я пошутил”, - сказал Пьер. — Принцесса, честное слово, я не хотел вас обидеть. * Я ничего такого не имел в виду,
я просто пошутил, — сказал он, застенчиво улыбаясь и пытаясь загладить свою вину.
— Это всё моя вина, а Эндрю просто пошутил.

 * — Княгиня, честное слово, я не хотел её обидеть.


 Пелагея остановилась в нерешительности, но на лице Пьера было такое искреннее раскаяние, а князь Андрей так робко поглядывал то на неё, то на Пьера, что она постепенно успокоилась.





 Глава XIV

Паломница успокоилась и, воодушевлённая возможностью поговорить,
рассказала длинную историю об отце Амфилохее, который вёл настолько праведную жизнь, что от его рук пахло ладаном, и о том, как во время её последнего визита в Киев несколько знакомых монахов дали ей ключи от катакомб, и как она, взяв
Она взяла с собой немного чёрствого хлеба и провела два дня в катакомбах со святыми. «Я немного помолюсь одному, поразмышляю, а потом перейду к другому. Я немного посплю, а потом снова пойду целовать мощи, и вокруг такой покой, такое блаженство, что не хочется выходить, даже на свет небесный».

 Пьер слушал её внимательно и серьёзно. Принц Эндрю вышел из комнаты, а затем, оставив «божьих людей» допивать чай,
принцесса Мария повела Пьера в гостиную.

 «Вы очень добры», — сказала она ему.

«О, я действительно не хотел задеть её чувства. Я так хорошо их понимаю и испытываю к ним глубочайшее уважение».

 Принцесса Мария молча посмотрела на него и ласково улыбнулась.

 «Видишь ли, я давно тебя знаю и люблю тебя как брата», — сказала она. «Как ты находишь Эндрю?» — поспешно добавила она, не дав ему времени ответить на её ласковые слова. «Я очень беспокоюсь за него. Зимой его здоровье было лучше, но прошлой весной рана снова открылась, и врач сказал, что ему нужно уехать на лечение. И я очень боюсь за него в духовном плане. У него нет
Он не такой, как мы, женщины, которые, когда страдают, могут выплакать все свои горести.
 Он держит все в себе. Сегодня он весел и в хорошем расположении духа,
но это из-за вашего визита — он нечасто бывает таким. Если бы вы могли убедить его поехать за границу. Ему нужна активность, а эта спокойная размеренная жизнь ему очень вредит. Другие этого не замечают, но я вижу.

Около десяти часов слуги бросились к входной двери, услышав звон колокольчиков приближающейся кареты старого князя. Князь Андрей и
 Пьер тоже вышли на крыльцо.

 «Кто это?» — спросил старый князь, заметив Пьера, когда тот выходил из кареты.
из кареты.

«Ах! Очень рад! Целуй меня», — сказал он, узнав, кто этот молодой незнакомец.

Старый князь был в хорошем расположении духа и очень любезен с Пьером.

Перед ужином князь Андрей, вернувшись в кабинет отца, застал его за жарким спором с гостем. Пьер утверждал, что наступит время, когда не будет больше войн. Старый принц возразил ему
насмешливо, но без гнева.

 «Выпустите кровь из мужских вен и влейте вместо неё воду, тогда войн больше не будет! Бабьи сказки — бабьи сказки»
вздор! — повторил он, но всё же ласково похлопал Пьера по плечу, а затем подошёл к столу, за которым князь Андрей, очевидно не желавший вступать в разговор, просматривал бумаги, привезённые отцом из города. Старый князь подошёл к нему и начал говорить о делах.

 «Маршал, граф Ростов, не прислал и половины своего отряда. Он приехал в город и хотел пригласить меня на обед — я задал ему хорошенький обед!... А вот, взгляни-ка на это...  Ну, мой мальчик, — продолжал старый князь, обращаясь к сыну и похлопывая Пьера по плечу. — А
славный малый — твой друг — он мне нравится! Он меня заводит. Другой говорит
умные вещи, а слушать не хочется, но этот болтает
всякую чушь, а старика заводит. Ну, иди! Поживи! Может, я
приду и посижу с тобой за ужином. Мы ещё поспорим. Подружись с моей маленькой дурочкой, принцессой Марией, — крикнул он вслед Пьеру, выходящему за дверь.

Только теперь, во время своего визита в Болд-Хиллс, Пьер в полной мере осознал силу и очарование своей дружбы с принцем Эндрю. Это очарование проявлялось не столько в его отношениях с ним, сколько со всей его семьёй
и с прислугой. С суровым старым князем и кроткой, робкой
 княгиней Марьей, хотя он едва был с ними знаком, Пьер сразу почувствовал себя как дома.
 Они все уже любили его. Не только княгиня
Мария, покоренная его добротой к паломникам, одарила его самым лучезарным взглядом, но даже годовалый «князь Николай» (как называл его дедушка) улыбнулся Пьеру и позволил взять себя на руки.
Михаил Иванович и мадемуазель Бурьенн смотрели на него с приятными улыбками, когда он разговаривал со старым князем.

Старый князь пришел к ужину; очевидно, это было из-за Пьера
. И в течение двух дней пребывания молодого человека он был
чрезвычайно добр к нему и велел ему навестить их снова.

Когда Пьер ушел и домочадцы собрались вместе, они
начали высказывать свое мнение о нем, как это всегда делают люди после ухода нового знакомого
но, как это редко бывает, никто ничего не сказал, кроме
что было хорошего в нем.





ГЛАВА XV
Вернувшись из отпуска, Ростов впервые почувствовал, насколько
тесна связь, объединяющая его с Денисовым и всем полком.

Приближаясь к нему, Ростов чувствовал то же, что и при приближении к своему дому в Москве. Когда он увидел первого гусара в расстегнутой шинели
своего полка, когда он узнал рыжеволосого Дементьева и увидел
поводья чалых лошадей, когда Лаврушка радостно крикнул
хозяину: «Граф приехал!» — и Денисов, спавший на кровати,
выбежал из землянки, чтобы обнять его, и офицеры собрались
вокруг, чтобы поприветствовать вновь прибывшего, Ростов
испытывал то же чувство, что и тогда, когда мать, отец и сестра
Сестра обняла его, и от слёз радости он не мог вымолвить ни слова. Полк тоже был для него домом, таким же неизменно дорогим и
ценным, как родительский дом.

Когда он явился к командиру полка и был
переведён в свою прежнюю эскадрилью, когда он заступил на
дежурство и отправился на фуражировку, когда он снова окунулся
в повседневную жизнь полка и почувствовал себя лишённым
свободы и привязанным к одному узкому, неизменному кругу
дел, он испытал то же чувство умиротворения, моральной поддержки
и то же чувство, что он дома, в своей стихии
Он чувствовал себя на своём месте, как и под родительским кровом. Но здесь не было ничего из
всего того хаоса, который царил в мире, где он не знал своего
места и принимал неверные решения; здесь не было Сони, с
которой ему следовало или не следовало объясняться; здесь не
было возможности пойти туда или не пойти; здесь не было двадцати
четырёх часов в сутках, которые можно было бы провести так по-
разному; здесь не было той бесчисленной толпы людей, из которых
ни один не был ближе или дальше от него, чем другой; здесь не было
ничего из того, что было неопределённым и
Неопределённые денежные отношения с отцом и ничего, что могло бы напомнить о той ужасной потере, которую он понёс из-за Долохова. Здесь, в полку, всё было ясно и просто. Весь мир делился на две неравные части: одна — наш Павлогвардейский полк, другая — всё остальное. И остальное его не касалось. В полку всё было чётко определено: кто был лейтенантом, кто — капитаном, кто — хорошим парнем, кто — плохим, и самое главное — кто был товарищем. Столовая выдавала талоны, жалованье приходило раз в четыре месяца, не нужно было ничего обдумывать или решать.
вам нужно было только не делать ничего такого, что считалось бы дурным в Павлоградском полку, и, когда вам прикажут, делать то, что было ясно, отчётливо и определённо приказано, — и всё было бы хорошо.


Снова войдя в определённую колею полковой жизни, Ростов почувствовал радость и облегчение, которые испытывает уставший человек, ложась отдохнуть. Жизнь в полку во время этой кампании была для него тем приятнее, что после проигрыша Долохову (которого он, несмотря на все попытки семьи утешить его, так и не смог простить
себя), он решил искупить свою вину, служа,
не так, как он делал раньше, но действительно хорошо, и будучи совершенно
первоклассный товарищ и офицер — словом, вообще замечательный человек,
что казалось таким трудным в мире, но таким возможным в полку
.

После понесенных убытков он решил выплатить свой долг родителям
через пять лет. Он получал десять тысяч рублей в год, но теперь решил брать только две тысячи, а остальное оставить, чтобы вернуть долг родителям.

 Наша армия после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске
и Прейсиш-Эйлау были сосредоточены близ Бартенштайна. Они ждали прибытия императора и начала новой кампании.

 Павлоградский полк, входивший в ту часть армии, которая участвовала в кампании 1805 года, набирал пополнение в
России и прибыл слишком поздно, чтобы принять участие в первых сражениях кампании. Его не было ни при Пултуске, ни при Прейсиш-Эйлау, и, когда он присоединился к армии во второй половине кампании,
его приписали к дивизии Платова.

Дивизия Платова действовала независимо от основной армии. Несколько
Несколько раз части Павлоградского полка вступали в перестрелку с противником, брали пленных, а однажды даже захватили экипажи маршала Удино. В апреле павлоградцы несколько недель неподвижно стояли у полностью разрушенной и опустевшей немецкой деревни.

 Началась оттепель, было грязно и холодно, лёд на реке растаял, и дороги стали непроходимыми. В течение нескольких дней не выдавали ни провизии для людей, ни корма для лошадей. Поскольку транспорт не мог прибыть, люди разошлись по заброшенным и опустевшим деревням в поисках картофеля, но нашли его совсем немного.

Всё было съедено, и жители разбежались — если кто-то и остался, то они были хуже нищих, и у них больше нечего было взять.
Даже солдаты, обычно довольно безжалостные, вместо того чтобы забрать у них что-нибудь, часто отдавали им остатки своего пайка.

 В Павлоградском полку всего двое были ранены в бою, но почти половина солдат погибла от голода и болезней. В госпиталях смерть была настолько неизбежной, что солдаты, страдавшие от лихорадки или отёков, вызванных плохой едой, предпочитали оставаться на службе, хотя едва могли
чтобы не тащиться пешком, они отправлялись на передовую, а не в госпитали.
 Когда наступила весна, солдаты нашли растение, которое только-только показывалось из земли и было похоже на спаржу. Они почему-то назвали его «сладкий корень Машки». Оно было очень горьким, но они бродили по полям в поисках этого растения, выкапывали его саблями и ели, хотя им было приказано этого не делать, так как это было ядовитое растение. Той весной среди солдат вспыхнула новая болезнь — отёки рук, ног и лица, которые врачи связывали с употреблением этого корня.
Но, несмотря на всё это, солдаты эскадрона Денисова питались в основном «сладким корнем Машки», потому что уже вторую неделю им выдавали по полфунта последнего печенья, а полученная в последний раз картошка проросла и замёрзла.

 Лошадей тоже две недели кормили соломой с соломенных крыш, и они ужасно исхудали, хотя всё ещё были покрыты клочками свалявшейся зимней шерсти.

Несмотря на нищету, солдаты и офицеры продолжали жить как обычно. Несмотря на бледные опухшие лица и рваную форму,
Гусары выстраивались в шеренгу для переклички, следили за порядком, чистили лошадей, полировали оружие, приносили солому с соломенных крыш вместо корма для лошадей и садились обедать вокруг котлов, из которых поднимались голодными, шутя о невкусной еде и голоде. Как обычно, в свободное время они разводили костры, парились перед ними голышом, коптили, чистили и запекали проросшую гнилую картошку, рассказывали и слушали истории о походах Потёмкина и Суворова или легенды об Алёше Хитром или о поповском работнике Миколке.

Офицеры, как обычно, жили по двое-трое в полуразрушенных домах без крыш.  Старшие по званию старались собрать солому, картофель и вообще еду для солдат.  Младшие по званию, как и раньше, занимались кто чем: кто играл в карты (денег было много, а еды не было), кто играл в более безобидные игры, такие как метание колец и кеглей.
Об общей тенденции кампании говорили редко, отчасти потому, что о ней ничего не было известно наверняка, отчасти потому, что было смутное ощущение, что в целом всё идёт плохо.

Ростов, как и прежде, жил у Денисова, и со времени их отпуска они стали ещё ближе. Денисов никогда не говорил о семье Ростова, но по нежной дружбе, которую проявлял к нему командир, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старшего гусара к Наташе сыграла свою роль в укреплении их дружбы. Денисов, очевидно, старался как можно реже подвергать Ростова опасности и после боя с явной радостью встречал его благополучное возвращение. Во время одной из своих вылазок за продовольствием он оказался в заброшенной и разрушенной деревне, в которую пришёл в поисках
Собирая провизию, Ростов встретил семью, состоявшую из старого поляка и его дочери с младенцем на руках. Они были полураздеты, голодны, слишком слабы, чтобы идти пешком, и не имели возможности нанять повозку. Ростов привёл их к себе, поселил в своей комнате и
содержал их несколько недель, пока старик не поправился. Один из его
товарищей, заговорив о женщинах, начал подшучивать над Ростовым, говоря, что он хитрее любого из них и что было бы неплохо, если бы он представил им спасённую им хорошенькую полячку. Ростов взял
Ростов принял шутку за оскорбление, вспылил и наговорил офицеру таких неприятных вещей, что только Денисову удалось предотвратить дуэль. Когда офицер ушёл, Денисов, который сам не знал, какие
отношения могут быть у Ростова с польской девушкой, начал упрекать его за вспыльчивость, и Ростов ответил:

«Что хочешь говори... Она мне как сестра, и я не могу выразить словами
тебе, как это меня оскорбило... потому что... ну, по этой причине....”

Денисов похлопал его по плечу и начал быстро ходить по комнате
не глядя на Ростова, как это бывало у него в минуты глубокого переживания.

«Ах, какие же вы безумцы, Ростовы!» — пробормотал он, и Ростов заметил слёзы в его глазах.






Глава XVI
В апреле войска оживились, узнав о прибытии императора, но у Ростова не было возможности присутствовать на смотре, который он проводил в Бартенштейне, так как Павлоградцы находились на аванпостах далеко за этим местом.

Они стояли биваком. Денисов и Ростов жили в землянке, которую вырыли для них солдаты и покрыли ветками и дёрном. Землянка была устроена следующим образом, что было тогда в моде. A
Траншея была вырыта шириной в три с половиной фута, глубиной в четыре фута восемь дюймов и длиной в восемь футов. На одном конце траншеи были вырезаны ступени, которые служили входом и вестибюлем. Сама траншея была комнатой, в которой у счастливчиков, таких как командир эскадрона, была доска, лежавшая на кучах хвороста в конце, противоположном входу, и служившая столом. По обеим сторонам траншеи земля была выкопана на глубину около двух с половиной футов, и это служило основанием для кроватей и лежанок. Крыша была устроена таким образом, что в центре траншеи можно было стоять в полный рост
и даже мог сидеть на койках, если подходил близко к столу.
 Денисов жил роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его.
В дальнем конце избы у него была доска в крыше,
в которой было вставлено (разбитое, но чиненное) стекло вместо окна. Когда было очень холодно, нагнутый лист железа клали на ступеньки в «приемной» — так солдаты называли переднюю.
Денисов называл эту часть избы — и тогда было так тепло, что офицеры, которых всегда было несколько при Денисове и Ростове, сидели в одних рубашках.

В апреле Ростов нёс гарнизонную службу. Однажды утром, между семью и восемью часами, вернувшись после бессонной ночи, он послал за углём, сменил мокрое от дождя бельё, помолился, выпил чаю, согрелся, затем привёл в порядок вещи на столе и в своём углу и, раскрасневшись от ветра и оставшись в одной рубашке, лёг на спину, закинув руки за голову. Он с удовольствием размышлял о том, что через несколько дней его могут повысить в звании за последнюю разведывательную экспедицию, и ждал Денисова, который
куда-то вышел и с кем-то хотел поговорить.

Вдруг он услышал, как Денисов за избой что-то кричит дрожащим голосом,
очевидно, сильно взволнованный. Ростов подошёл к окну, чтобы посмотреть, с кем он
разговаривает, и увидел квартирмейстера Топчеенко.

«Я тебе говорил не пускать их есть эту машкинскую стряпню!»
 — кричал Денисов. «И я своими глазами видел, как Лазарку
привезли с полей».

«Я снова и снова отдавал приказ, ваша честь, но они не подчиняются», — ответил интендант.


Ростов снова лёг на кровать и самодовольно подумал: «Пусть
Пусть теперь суетятся и хлопочут, моя работа сделана, и я ложусь — капитально! Он слышал, как говорил Лаврушка — этот хитрый и дерзкий денщик Денисова, — а также квартирмейстер.
Лаврушка говорил что-то о гружёных повозках, сухарях и волах, которых он видел, когда ходил за провизией.

Затем послышался голос Денисова, который кричал всё громче и громче.
«Седлать! Второй взвод!»

«Куда это они теперь?» — подумал Ростов.

Через пять минут в избу вошёл Денисов, в грязных сапогах забрался на кровать, закурил трубку, яростно разбросал свои вещи, взял
его этилированного кнутом, опоясался саблей, и снова вышел. В ответ на
Запрос Rost;v, где он собирается, он ответил невнятно и сердито
что он имел какие-то дела.

“Да воскреснет Бог и наш великий монарх потом судья мне!” - сказал Den;sov
выходит, и Rost;v услышал топот копыт нескольких лошадей брызг
по грязи. Он даже не потрудился выяснить, куда делся Денисов
. Согревшись в своём уголке, он заснул и не выходил из хижины до самого вечера. Денисов ещё не вернулся. Погода
посветлела, и возле соседней хижины стояли два офицера и курсант.
Они играли в свайку и смеялись, бросая свои снаряды, которые зарывались в мягкую грязь. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидели приближающиеся повозки, за которыми следовали пятнадцать гусар на своих тощих лошадях. Повозки в сопровождении гусар подъехали к пикетным канатам, и их окружила толпа гусар.

— Ну вот, Денисов беспокоился, — сказал Ростов, — а вот и провизия.


 — Так и есть! — сказали офицеры. — Солдаты будут рады!


Чуть позади гусар шёл Денисов в сопровождении двух пехотных офицеров, с которыми он разговаривал.

Ростов пошёл им навстречу.

«Предупреждаю вас, капитан», — говорил один из офицеров, невысокий худой человек, очевидно, очень сердитый.

«Разве я не говорил вам, что не отдам их?» — отвечал Денисов.

«Вы ответите за это, капитан. Это бунт — захват транспорта собственной армии. Наши люди два дня ничего не ели».

— А мои уже две недели ничего не ели, — сказал Денисов.

 — Это разбой! Вы за это ответите, сударь! — сказал пехотный офицер, возвышая голос.

 — Да что вы ко мне пристали? — закричал Денисов, вдруг выходя из себя. — Я за это отвечу, а не вы, и вы будете
лучше не суйся сюда, пока не пострадаешь. Убирайся! Уходи! — крикнул он офицерам.


— Ну хорошо! — крикнул маленький офицер, не испугавшись и не уезжая.
— Если ты решил грабить, я...

— Иди к чёрту! проваливай, пока цел и невредим! — и Денисов развернул лошадь в сторону офицера.

— Хорошо, хорошо! — угрожающе пробормотал офицер и, развернув лошадь, поскакал прочь, подпрыгивая в седле.

 — Проваливай! Проваливай! — крикнул ему вслед  Денисов (самое оскорбительное выражение, которое может использовать кавалерист
Обратившись к конному пехотинцу) и подъехав к Ростову, он расхохотался.

«Я насилу увел обоз у пехоты!» — сказал он.
«В конце концов, нельзя же нашим людям голодать».

Повозки, доставленные гусарам, были переданы пехотному полку, но, узнав от Лаврушки, что транспорт не охраняется, Денисов со своими гусарами захватил его силой.
Солдатам бесплатно раздали сухари, и они даже поделились ими с другими эскадронами.


 На следующий день командир полка послал за Денисовым и, разведя пальцы перед глазами, сказал:

«Вот как я смотрю на это дело: я ничего о нём не знаю и не буду возбуждать дело, но советую вам съездить в штаб
и уладить дело там, в комиссариате, и, если возможно,
подписать квитанцию о получении таких-то и таких-то припасов. В противном случае, поскольку требование было предъявлено пехотному полку, возникнет спор, и дело может плохо закончиться».

От командира полка Денисов поехал прямо в штаб
с искренним желанием последовать этому совету. Вечером он вернулся в свою землянку в таком состоянии, в каком Ростов никогда его ещё не видел.
Денисов не мог говорить и тяжело дышал. Когда Ростов спросил, что с ним, он лишь хриплым, слабым голосом пробормотал какие-то бессвязные ругательства и угрозы.


 Встревоженный состоянием Денисова, Ростов предложил ему раздеться, выпить воды и послать за доктором.


 «Оставьте меня... ох! Ещё воды... Пусть меня оставят, но
Я всегда буду мочить негодяев... и я скажу Эмпево...
 Лед... — пробормотал он.

 Пришедший полковой врач сказал, что Денисову необходимо пустить кровь. Из его волосатой головы взяли глубокое блюдце чёрной крови.
Он взял меня за руку, и только тогда я смог рассказать, что со мной произошло.

«Я добрался туда, — начал Денисов. — Ну что ж, где у вас тут штаб-квартира?» Ему указали. «Пожалуйста, подождите».
«Я проехал двадцать миль, у меня есть дела, и я не могу ждать. Объявите меня». Ну что ж, выходит их главный
вождь — и ему тоже взбрело в голову читать мне нотации: «Это
вобвеи!» — «Вобвеи, — говорю я, — совершает не тот, кто захватывает
продовольствие, чтобы накормить своих солдат, а тот, кто забирает его, чтобы набить собственные карманы!» «Не могли бы вы замолчать?» «Хорошо!» Затем
он говорит: «Иди и отдай квитанцию комиссару, но твоё дело будет передано в штаб». Я иду к комиссару. Я вхожу, а за столом... как ты думаешь? Нет, погоди-ка!.. Кто это нас морит голодом? — закричал Денисов, с такой силой ударив кулаком по столу, что тот чуть не сломался, а стаканы на нём подпрыгнули. «Телянин! «Что? Так это ты моришь нас голодом! Так? Возьми это и это!» — и я так сильно ударил его прямо по морде... «Ах, какой... какой...! »
и я стал его мыть... Ну, повеселился я, скажу я вам!
— крикнул Денисов, радостный и в то же время злой, оскалив
белые зубы под чёрными усами. — Я бы его убил, кабы не
увели!

 — Но что ты кричишь? Успокойся, — сказал Ростов.
 — Ты опять руку поранил. Подожди, надо перевязать.

Денисова снова перевязали и уложили в постель. На следующий день он проснулся спокойным и
весёлым.

Но в полдень в землянку Ростовых и Денисова вошёл адъютант полка с
мрачным и серьёзным лицом и с сожалением показал
им вручили бумагу, адресованную майору Денисову от командира полка,
в которой содержались вопросы о вчерашнем происшествии.
Адъютант сказал им, что дело, скорее всего, обернётся очень плохо:
назначен военный трибунал, и, учитывая строгость, с которой теперь относятся к мародёрству и неподчинению,
лучшее, на что можно надеяться, — это разжалование в рядовые.

Дело, по мнению потерпевших, заключалось в том, что после захвата транспорта майор Денисов в состоянии алкогольного опьянения отправился к начальнику
интендант без всякой на то причины назвал его вором, пригрозил ударить его, а когда его вывели, ворвался в кабинет и избил двух чиновников, одному из которых вывихнул руку.

В ответ на новые расспросы Ростова Денисов со смехом сказал, что, кажется, припоминает, что тут был замешан ещё какой-то
парень, но что всё это вздор и пустяки, и что он нисколько не
боится суда, а что если эти мерзавцы посмеют тронуть его, то он
даст им такой ответ, который они не скоро забудут.

Денисов пренебрежительно отзывался обо всём этом деле, но Ростов слишком хорошо его знал, чтобы не заметить, что (скрывая это от других) в глубине души
он боялся военного трибунала и был обеспокоен этим делом, которое, очевидно, принимало дурной оборот. Каждый день приходили письма с запросами и уведомлениями из суда.
Первого мая Денисову было приказано передать эскадрон следующему по старшинству и явиться в штаб своей дивизии, чтобы объяснить причины своего поведения в комиссариате.  Накануне Платов с двумя казаками отправился на разведку
полки и два эскадрона гусар. Денисов, по своему обыкновению, выехал перед аванпостами, демонстрируя свою храбрость. Пуля, выпущенная французским снайпером, попала ему в мякоть ноги. Возможно, в другое время Денисов не покинул бы полк из-за такого незначительного ранения, но сейчас он воспользовался им, чтобы не являться в штаб, и отправился в госпиталь.





ГЛАВА XVII
В июне произошло сражение при Фридланде, в котором павлоградцы не
принимали участия, после чего было объявлено перемирие. Ростов, который
Он очень скучал по другу, не получал от него вестей с тех пор, как тот уехал, и очень беспокоился о его ране и о том, как продвигаются его дела. Воспользовавшись перемирием, он взял отпуск, чтобы навестить Денисова в госпитале.


Госпиталь находился в небольшом прусском городке, который дважды был разрушен русскими и французскими войсками. Потому что было лето, когда в полях так красиво.
Маленький городок выглядел особенно уныло из-за сломанных крыш и заборов, грязных улиц, оборванных жителей и бродивших повсюду больных и пьяных солдат.

Госпиталь располагался в кирпичном здании с выбитыми оконными рамами и стёклами.
Двор был окружён остатками деревянного забора, который был разбит в щепки.  Несколько перебинтованных солдат с бледными опухшими лицами сидели или ходили по двору под лучами солнца.

  Как только Ростов вошёл в дверь, его окутал запах гнили и больничного воздуха.  На лестнице он встретил русского военного врача, который курил сигару. За врачом следовал русский ассистент.

«Я не могу разорваться на части», — говорил врач. «Приходите в
Макар Алексеевич вечером. Я буду там”.

Ассистент задал еще несколько вопросов.

“О, сделайте все, что в ваших силах! Разве это не одно и то же?” Доктор
заметил Ростова, поднимавшегося наверх.

“Чего вы хотите, сэр?” - спросил доктор. “Чего вы хотите?
Поскольку пули пощадили вас, вы хотите попробовать тиф?" Это чумной дом
, сэр.

“Каким образом?” - спросил Ростов.

“Тиф, сэр. Попасть туда - смерть. Только мы двое, Макеев и я (он
указал на ассистента), остаемся здесь. Около пяти из нас, врачей,
умерли в этом месте.... Когда приходит новый, с ним покончено через неделю ”.
— сказал доктор с явным удовольствием. — Сюда приглашены прусские врачи, но нашим союзникам это совсем не нравится.


Ростов объяснил, что хочет видеть гусарского майора Денисова, который был ранен.


— Не знаю. Не могу сказать, сэр. Только подумайте! Я один заведую тремя госпиталями, в которых более четырёхсот пациентов! Хорошо, что благочестивые прусские дамы каждый месяц присылают нам два фунта кофе и немного lint, иначе мы бы пропали! — рассмеялся он. — Четыреста, сэр, и они всегда присылают мне свежие. Их четыре
сто? А? — спросил он, поворачиваясь к помощнику.

Помощник выглядел измотанным. Он явно был раздражён и с нетерпением ждал, когда болтливый доктор уйдёт.

— Майор Денисов, — снова сказал Ростов. — Он был ранен при Моллиене.

— Полагаю, мёртв. А, Макеев? — безразличным тоном спросил доктор.

Однако помощник не подтвердил слова доктора.

«Он высокий и с рыжеватыми волосами?» — спросил доктор.

Ростов описал внешность Денисова.

«Был такой», — сказал доктор, как будто довольный. «Кажется, он умер. Однако я посмотрю в нашем списке. У нас был список.
Вы получили его, Макеев?

“Список у Макара Алексеевича”, - ответил помощник. “Но если
вы зайдете в офицерскую палату, то увидите сами”,
добавил он, обращаясь к Ростову.

“Ах, вам лучше не идти, сэр,” сказал доктор, “или вы можете
придется остаться здесь себе”.

Но Ростов с поклоном отошел от доктора и попросил ассистента
показать ему дорогу.

«Только не вини меня!» — крикнул ему вслед доктор.

 Ростов и помощник вошли в тёмный коридор. Запах там стоял такой сильный, что Ростов зажал нос и вынужден был остановиться, чтобы прийти в себя
его силы, прежде чем он смог идти дальше. Справа открылась дверь, и из нее, прихрамывая, вышел
изможденный желтоватый мужчина на костылях, босиком, в нижнем белье
вышла и, прислонившись к дверному косяку, смотрела блестящими от зависти глазами
на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов
увидел, что больные и раненые лежат на полу на соломе и
в шинелях.

“ Можно мне войти и посмотреть?

— Что тут смотреть? — сказал помощник.

Но только потому, что помощник явно не хотел, чтобы он заходил,
Ростов вошёл в солдатскую палату. Отвратительный запах, к которому он привык,
Запах, к которому уже начали привыкать в коридоре, здесь был ещё сильнее.
Он был немного другим, более резким, и чувствовалось, что именно здесь он зародился.


 В длинной комнате, ярко освещённой солнцем, проникавшим через большие окна,
больные и раненые лежали в два ряда, головой к стене, оставляя проход посередине. Большинство из них были без сознания и не обращали внимания на вновь прибывших. Те, кто был в сознании, приподнялись
или повернули свои худые жёлтые лица, и все они пристально смотрели на
Ростова с тем же выражением надежды, облегчения, укора и
зависть к чужому здоровью. Ростов вышел на середину комнаты и, заглянув через открытые двери в две соседние комнаты, увидел там то же самое. Он остановился, молча оглядываясь по сторонам. Он совсем не ожидал увидеть такое. Прямо перед ним, почти посреди прохода, на голом полу лежал больной, вероятно казак, судя по стрижке. Мужчина лежал на спине, раскинув свои огромные руки и ноги.
Его лицо было багровым, глаза закатились так, что были видны только белки, а на голых ногах и руках виднелись
Лицо его было всё ещё красным, жилы на лбу вздулись. Он бился затылком о пол и хрипло повторял какое-то слово.
Ростов прислушался и разобрал это слово. Это было «пить, пить, пить!»
Ростов оглянулся, ища кого-нибудь, кто мог бы поставить этого человека на место и принести ему воды.


«Кто здесь ухаживает за больными?» — спросил он помощника.

В это время из соседней комнаты, чопорно вышагивая, вышел солдат-писарь, больничный служитель, и остановился перед Ростовым.


— Здравия желаю, ваша честь! — крикнул он, выкатив глаза на Ростова и
очевидно, приняв его за одного из начальствующих лиц госпиталя.

«Отведи его на место и дай ему воды», — сказал Ростов, указывая на казака.

«Слушаю, ваша честь», — самодовольно ответил солдат и, ещё больше выкатив глаза, вытянулся, но с места не сдвинулся.

«Нет, здесь ничего нельзя сделать», — подумал Ростов, опуская глаза, и уже выходил, но почувствовал на себе устремлённый справа пристальный взгляд и обернулся.
Недалеко от угла, на шинели, сидел старый, небритый, седобородый солдат, худой, как щепка.
скелет с суровым землистым лицом и пристально смотрящими на Ростова глазами.
 Сосед старика с одной стороны что-то прошептал ему, указывая на Ростова, который заметил, что старик хочет с ним поговорить. Он подошёл ближе и увидел, что у старика под собой только одна нога, согнутая в колене, а другая ампутирована выше колена. Его сосед с другой стороны,
который лежал неподвижно на некотором расстоянии от него, запрокинув голову, был
молодой солдат с курносым носом. Его бледное восковое лицо всё ещё было покрыто веснушками,
а глаза были закатаны. Ростов посмотрел на молодого солдата, и
по его спине пробежал холодный озноб.

“Ну, этот, кажется...” - начал он, поворачиваясь к помощнику.

“И как мы умоляли, ваша честь”, - сказал старый солдат,
его челюсть дрожала. “Он мертв с утра. В конце концов, мы
люди, а не собаки”.

“Я немедленно пришлю кого-нибудь. Его заберут — заберут немедленно.
немедленно, ” поспешно сказал помощник. “ Позвольте нам уйти, ваша честь.

— Да, да, пойдёмте, — поспешно сказал Ростов и, опустив глаза и сгорбившись, попытался незаметно проскользнуть между рядами устремлённых на него укоризненных и завистливых глаз.Он взглянул на него и вышел из комнаты.






ГЛАВА XVIII
Пройдя по коридору, ординатор привёл Ростова в офицерские
палаты, состоявшие из трёх комнат, двери которых были открыты.
В этих комнатах стояли кровати, на которых лежали или сидели
больные и раненые офицеры. Некоторые ходили по палатам в
больничных халатах. Первым человеком, которого Ростов встретил в офицерской палате, был худой
маленький однорукий мужчина, который ходил по первой комнате в
ночном колпаке и больничном халате с трубкой в зубах.
Ростов посмотрел на него, пытаясь вспомнить, где он его видел.

 — Вот где мы встретились! — сказал маленький человек. — Тушин, Тушин, помнишь, как ты меня подвёз в Шёнграбене?
 А у меня, видишь ли, рукав оторвало... — продолжал он с улыбкой,
показывая на пустой рукав халата. — Ищешь Василия Дмитрича Денисова? Мой сосед, — добавил он, услышав, кто нужен Ростову. — Сюда, сюда, — и Тушин повел его в соседнюю комнату, откуда доносились звуки нескольких смеющихся голосов.

 «Как они могут смеяться или вообще жить здесь?» — подумал Ростов.
Он всё ещё чувствовал запах разлагающейся плоти, который так сильно ощущался в солдатской казарме, и ему всё ещё казалось, что он чувствует на себе эти завистливые взгляды, которые преследовали его повсюду, и лицо того молодого солдата с закатившимися глазами.

 Денисов спал на своей кровати, укрывшись с головой одеялом, хотя было уже почти двенадцать.

 — А, Востов? Как вы поживаете, как ваше здоровье? — крикнул он тем же голосом, что и в полку, но Ростов с грустью заметил, что под этой привычной лёгкостью и оживлённостью скрывалось какое-то новое, зловещее, тайное чувство
Это отразилось в выражении лица Денисова и в интонациях его голоса.


Его рана, хоть и небольшая, ещё не зажила даже спустя шесть недель после того, как он был ранен. Его лицо было таким же опухшим и бледным, как и лица других пациентов больницы, но Ростова поразило не это.

Его поразило то, что Денисов, казалось, не был рад его видеть и неестественно улыбался. Он не спрашивал ни о полку, ни об общем положении дел, а когда Ростов заговаривал об этом,
не слушал.

Ростов даже заметил, что Денисову не нравится, когда ему напоминают о
о полку или вообще о той другой, свободной жизни, которая шла
за стенами госпиталя. Казалось, он старался забыть ту прежнюю жизнь и
интересовался только делом с комиссарами. На вопрос Ростова о том,
как обстоят дела, он сразу же достал из-под подушки бумагу, которую
получил от комиссии, и черновик своего ответа на неё. Он оживился, когда начал читать свою статью, и специально обратил внимание Ростова на язвительные ответы, которые он давал своим врагам. Его товарищи по госпиталю,
Те, кто собрался вокруг Ростова — новичка из внешнего мира, — постепенно начали расходиться, как только Денисов начал читать свой ответ.  Ростов по их лицам понял, что все эти господа уже не раз слышали эту историю и она им надоела. Только
мужчина, занимавший соседнюю кровать, толстый Улан, продолжал сидеть на своей кровати,
мрачно хмурясь и покуривая трубку, а маленький однорукий Тушин все еще
слушал, неодобрительно качая головой. В середине чтения
улан прервал Денисова.

“Но что я говорю, ” сказал он, поворачиваясь к Ростову, - это было бы
лучше всего просто обратиться к императору с прошением о помиловании. Говорят, сейчас будут розданы большие награды
и, несомненно, помилование будет даровано .... ”

“Я подам прошение Императору”! - воскликнул Денисов голосом, которому
он изо всех сил старался придать прежнюю энергию и пыл, но который прозвучал как
выражение раздраженного бессилия. “Зачем? Если бы я был вольнодумцем, я бы молил о пощаде, но меня судят военным трибуналом за то, что я привёл вольнодумцев к присяге. Пусть они меня судят, я никого не боюсь. Я честно служил царю и своей стране и ничего не украл! И что же, я должен
деградировал?.. Слушай, я им сейчас напишу. Вот что я им скажу: «Если бы я не был на войне...»»


— Это, конечно, хорошо написано, — сказал Тушин, — но дело не в этом, Василий Дмитрич, — и он тоже обратился к Ростову. — Нужно подчиниться, а Василий Дмитрич не хочет. Ты знаешь,
аудитор сказал тебе, что это дурное дело».

 «Ну, пусть будет дурное», — сказал Денисов.

 «Аудитор написал для тебя прошение, — продолжал Тушин, — и ты должен подписать его и попросить этого господина взять его. Несомненно, у него» (указывая на Ростова) «есть связи в штабе. Ты не
— Найди возможность получше.

 — Разве я не говорил, что не собираюсь сдаваться?  — перебил его Денисов и продолжил читать газету.


У Ростова не хватило смелости переубедить Денисова, хотя он
интуитивно чувствовал, что путь, предложенный Тушиным и другими
офицерами, был самым безопасным, и хотя он был бы рад услужить
Денисову.  Он знал его упрямую волю и прямолинейный вспыльчивый
характер.

Когда чтение язвительного ответа Денисова, которое заняло больше часа, подошло к концу, Ростов ничего не сказал и провёл остаток дня
в самом удручённом состоянии духа среди товарищей Денисова по госпиталю,
которые собрались вокруг него, рассказывая ему всё, что знали, и слушая его рассказы. Денисов весь вечер угрюмо молчал.

 Поздно вечером, когда Ростов уже собирался уходить, он спросил Денисова, нет ли у него для него какого-нибудь поручения.

— Да, погоди немного, — сказал Денисов, оглядываясь на офицеров.
Вынув из-под подушки бумаги, он подошёл к окну, где стояла чернильница, и сел писать.

 — Кажется, бесполезно биться головой о стену! — сказал он
- сказал, отходя от окна и протягивая Ростову большой конверт. В
это было прошение к императору, составленное аудитором, в
котором Денисов, не упоминая о проступках чиновников комиссариата
, просто просил о помиловании.

“ Отдайте это. Кажется...

Он не закончил, но болезненно неестественно улыбнулся.





ГЛАВА XIX

Вернувшись в полк и рассказав командиру о положении Денисова, Ростов отправился в Тильзит с письмом к императору.


Тринадцатого июня французский и русский императоры прибыли в
Тильзит. Борис Друбецкой попросил важного чиновника, при котором он состоял, включить его в свиту, назначенную для пребывания в
Тильзите.

«Я хотел бы увидеть великого человека», — сказал он, намекая на Наполеона, которого до сих пор, как и все остальные, называл Буонапарте.

«Вы говорите о Буонапарте?» — спросил генерал, улыбаясь.

Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и сразу понял, что его проверяют.


 «Я говорю, князь, об императоре Наполеоне», — ответил он.  Генерал с улыбкой похлопал его по плечу.

«Ты далеко пойдёшь», — сказал он и взял его с собой в Тильзит.

Борис был одним из немногих, кто присутствовал на Немане в день встречи двух императоров. Он видел плот, украшенный монограммами, видел, как Наполеон
прошёл перед французской гвардией на дальнем берегу реки, видел
задумчивое лицо императора Александра, который молча сидел в
таверне на берегу Немана в ожидании прибытия Наполеона, видел их обоих
Императоры сели в лодки и увидели, как Наполеон, первым добравшийся до плота, быстро шагнул навстречу Александру и протянул ему руку
к нему, и как они оба удалились в павильон. С тех пор как Борис начал вращаться в высших кругах, у него вошло в привычку внимательно наблюдать за всем, что происходит вокруг него, и записывать это. Во время встречи в Тильзите он расспрашивал о тех, кто приехал с Наполеоном, и об их форме, а также внимательно прислушивался к словам важных персон. В тот момент, когда императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл взглянуть на них ещё раз, когда Александр вышел. Беседа длилась час
пятьдесят три минуты. Он записал это в тот же вечер, среди прочих фактов, которые, по его мнению, имели историческое значение. Поскольку свита императора была очень маленькой, для человека, который ценил свои успехи на службе, было очень важно присутствовать в Тильзите во время этой встречи двух императоров. И когда ему это удалось, Борис почувствовал, что отныне его положение полностью обеспечено. Он не только стал известным, но и завоевал расположение людей.
 Дважды он выполнял поручения самого императора, так что
что последний знал его в лицо, и все придворные, которые поначалу относились к нему холодно, считая новичком, теперь были бы удивлены, если бы он исчез.

 Борис жил у другого адъютанта, польского графа Жилинского.
Жилинский, поляк, выросший в Париже, был богат и страстно любил французов.
Почти каждый день во время пребывания в Тильзите французские офицеры из гвардии и из французского штаба обедали и завтракали у него и у Бориса.

 Вечером двадцать четвертого июня граф Жилинский устроил
ужин для своих французских друзей. Почётным гостем был адъютант
Наполеона, а также несколько французских гвардейских офицеров и паж Наполеона, юноша из старинного аристократического французского рода. В тот же день Ростов, воспользовавшись темнотой, чтобы его не узнали в штатском, приехал в Тильзит и отправился в дом, где жили Борис и Жилинский.

Ростов, как и вся армия, из которой он был, был далёк от того, чтобы испытать ту перемену в чувствах по отношению к Наполеону и французам, которые из врагов вдруг стали друзьями, — перемену, которая произошла в войсках.
произошло в штабе и в Борисе. В армии к Бонапарту и французам по-прежнему относились со смешанным чувством гнева, презрения и страха.
Совсем недавно, разговаривая с одним из казачьих офицеров Платова,
Ростов утверждал, что, если бы Наполеон попал в плен, с ним
обращались бы не как с правителем, а как с преступником. Совсем недавно,
случайно встретив на дороге раненого французского полковника, Ростов
горячо заявил, что мир между законным правителем и преступником Бонапартом невозможен.  Поэтому Ростову было неприятно
Его поразило присутствие в доме Бориса французских офицеров, одетых в мундиры, которые он привык видеть совсем с другой стороны — на аванпостах фланга. Как только он заметил французского офицера, высунувшего голову из двери, его внезапно охватило то воинственное чувство враждебности, которое он всегда испытывал при виде врага. Он остановился на пороге и спросил по-русски, живёт ли здесь Друбецкой. Борис, услышав в передней незнакомый голос, вышел ему навстречу. На его лице отразилось раздражение
на мгновение отразилось на его лице, когда он узнал Ростова.

«А, это вы? Очень рад, очень рад вас видеть», — сказал он, однако, подходя к нему с улыбкой. Но Ростов заметил его первую
реакцию.

«Кажется, я некстати. Мне не следовало приходить, но у меня
дела», — холодно сказал он.

— Нет, я только удивляюсь, как тебе удалось ускользнуть от своего полка.
Dans un moment je suis ; vous, — * сказал он, отвечая кому-то, кто его звал.

 * «Через минуту я буду в вашем распоряжении».


 — Я вижу, что помешал, — повторил Ростов.

 Раздражение уже исчезло с лица Бориса:
очевидно, поразмыслив и решив, как поступить, он очень тихо взял Ростова за обе руки и повёл его в соседнюю комнату. Его глаза,
безмятежно и пристально смотревшие на Ростова, как будто были
затуманены, словно сквозь них смотрели голубые очки условности. Так
казалось Ростову.

«Ну, что ж! «Как будто ты мог прийти не вовремя!» — сказал Борис.
Он провёл его в комнату, где был накрыт ужин, и представил гостям, объяснив, что это не гражданский, а гусарский офицер и его старый друг.

 «Граф Жилинский — граф Н. Н. — капитан С. С.», — сказал он.
представляя своих гостей. Ростов хмуро посмотрел на французов, неохотно поклонился и промолчал.

Жилинский, очевидно, не очень охотно принял в свой круг этого нового русского и не заговаривал с Ростовым. Борис, казалось, не замечал неловкости, вызванной появлением нового лица, и с той же приятной невозмутимостью и тем же скрытым выражением глаз, с которыми он встретил Ростова, пытался оживить разговор. Один из французов с присущей его соотечественникам вежливостью обратился к упорно молчавшему Ростову и сказал, что тот
вероятно, приехал в Тильзит, чтобы повидаться с императором.

«Нет, я приехал по делу», — коротко ответил Ростов.

Ростов был не в духе с того самого момента, как заметил выражение неудовольствия на лице Бориса, и, как это всегда бывает с теми, кто не в духе, ему казалось, что все смотрят на него с отвращением и что он всем мешает. Он действительно мешал им, потому что один не принимал участия в разговоре, который снова стал общим. Взгляды, которыми его одаривали посетители, словно говорили: «И что он здесь делает?» Он встал и подошёл к Борису.

«В любом случае я тебе мешаю, — сказал он тихо. — Иди поговори со мной о моих делах, и я уйду».
— О нет, совсем нет, — сказал Борис. — Но если ты устал, иди
приляг в моей комнате и отдохни.

— Да, правда...

 Они вошли в маленькую комнату, где спал Борис. Rost;v, без
садясь, тотчас, раздраженно (как будто Bor;s были виноваты в
каким-то образом), рассказывая ему о романе Den;sov, спросив его ли,
через своего генерала, то он может и будет ходатайствовать перед императором о
От имени Денисова и добиться вручения ходатайства Денисова. Когда он
Когда Ростов и Борис остались наедине, Ростов впервые почувствовал, что не может смотреть Борису в глаза без неловкости. Борис, закинув ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой, слушал Ростова, как генерал слушает доклад подчинённого, то отворачиваясь, то прямо глядя в глаза Ростову тем же скрытым взглядом. Каждый раз, когда это происходило
Ростову стало неловко, и он опустил глаза.

«Я слышал о таких случаях и знаю, что Его Величество очень суров
в таких делах. Я думаю, что лучше не доводить дело до сведения
императора, а обратиться к командующему корпусом.... Но в целом,
я думаю...

— Так ты ничего не хочешь делать? Ну, тогда так и скажи!
— почти крикнул Ростов, не глядя Борису в лицо.

Борис улыбнулся.

— Напротив, я сделаю всё, что могу. Только я думал...

В этот момент послышался голос Жилинского, звавшего Бориса.

«Ну, иди, иди...» — сказал Ростов и, отказавшись от ужина и оставшись один в маленькой комнате, долго ходил взад и вперёд
время, слушая беззаботную французскую беседу из соседней комнаты.





ГЛАВА XX
Ростов приехал в Тильзит в день, наименее подходящий для подачи прошения от имени Денисова. Он сам не мог пойти к генералу, так как был в муфтии и приехал в Тильзит без разрешения, а Борис, даже если бы и захотел, не смог бы сделать это на следующий день. В тот день, 27 июня, были подписаны предварительные условия мира.
 Императоры обменялись наградами: Александр получил орден Почётного легиона, а Наполеон — орден Святого Андрея Первозванного
Первая степень, и на вечер был назначен обед, который батальон французской гвардии давал в честь Преображенского батальона.
На этом банкете должны были присутствовать императоры.


Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда тот заглянул к нему после ужина, он притворился спящим и рано утром следующего дня ушёл, избегая Бориса. В гражданской одежде и круглой шляпе он бродил по городу,
разглядывая французов и их форму, а также улицы и дома, где остановились русский и французский императоры. На площади он увидел, как накрывают столы и
приготовления к ужину; он увидел русские и французские флаги, развешанные по обеим сторонам улиц, с огромными монограммами «А» и «Н».
В окнах домов тоже были выставлены флаги и вымпелы.

«Борис не хочет мне помогать, а я не хочу его просить.
Решено, — подумал Николай. — Между нами всё кончено, но
Я не уйду отсюда, не сделав всё, что в моих силах, для Денисова и уж точно не получив его письма к государю. Государь!...
Он здесь!» — подумал Ростов, который невольно вернулся в дом, где остановился Александр.

Перед домом стояли оседланные лошади, и свита собиралась, очевидно, готовясь к выходу императора.

 «Я могу увидеть его в любой момент, — подумал Ростов. — Если бы я только мог передать ему письмо и всё рассказать...
могли бы они действительно арестовать меня за то, что я в штатском? Конечно, нет! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает.
Кто может быть справедливее и великодушнее его? И даже если меня арестуют за то, что я здесь, что с того?» — подумал он, глядя
на офицера, который входил в дом, где остановился император. «В конце концов, люди же входят... Это всё вздор! Я войду и сам отдам письмо императору. Тем хуже будет для Друбецкого, который меня к этому принуждает!» И вдруг с решимостью, которой он сам от себя не ожидал, Ростов нащупал в кармане письмо и направился прямо к дому.

«Нет, я не упущу свой шанс, как это было после Аустерлица», — подумал он.
Он каждую минуту ожидал встречи с монархом и чувствовал, как при этой мысли к сердцу приливает кровь.  «Я паду на
ноги и умолять его. Он поднимет меня, будут слушать, и даже
поблагодарить меня. ‘Я счастлив, когда могу творить добро, но исправлять несправедливость - это
величайшее счастье’, ” Ростову почудились слова государя. И
пройдя мимо людей, которые с любопытством смотрели ему вслед, он вошел на крыльцо
императорского дома.

Широкая лестница вела прямо вверх от входа, и справа он
увидел закрытую дверь. Внизу, под лестницей, была дверь, ведущая на нижний этаж.

 «Кого вам нужно?» — спросил кто-то.

 «Передать письмо, прошение Его Величеству», — сказал Николай дрожащим голосом.

— Прошение? Сюда, к дежурному офицеру (ему указали на дверь, ведущую вниз), только оно не будет принято.

 Услышав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что делает.
Мысль о том, что он в любой момент может встретиться с императором, была настолько захватывающей и, следовательно, настолько тревожной, что он был готов убежать, но чиновник, который его расспрашивал, открыл дверь, и Ростов вошёл.

Невысокий коренастый мужчина лет тридцати в белых бриджах, высоких сапогах и батистовой рубашке, которую он, очевидно, только что надел, стоял в
его камердинер застегивал сзади на его бриджах
новую пару красивых, расшитых шелком подтяжек, которые по какой-то причине
привлекли внимание Ростова. Этот человек разговаривал с кем-то в
соседней комнате.

“Хорошая фигура и первый расцвет”, - говорил он, но, увидев
Ростова, резко остановился и нахмурился.

“ Что это? Петиция?

— Что там? — спросил человек в соседней комнате.

 — Ещё один проситель, — ответил мужчина с брекетами.

 — Скажи ему, чтобы приходил позже. Он сейчас выйдет, нам нужно идти.
 — Позже... позже! Завтра. Уже слишком поздно...

Ростов повернулся и хотел уйти, но человек в подтяжках остановил его.


«От кого вы? Кто вы?»

«Я от майора Денисова», — ответил Ростов.

«Вы офицер?»

«Лейтенант граф Ростов».

«Какая дерзость! Передайте это через своего командира. И иди с тобой... иди, — и он продолжал надевать мундир, который подал ему камердинер.


Ростов вернулся в зал и заметил, что на крыльце стоит много офицеров и генералов в парадной форме, мимо которых ему нужно было пройти.


Он проклинал свою опрометчивость, и сердце его сжималось при мысли о том, что он может встретить
В любой момент он мог встретиться лицом к лицу с императором, и тогда ему пришлось бы краснеть и быть арестованным в его присутствии. Теперь, полностью осознав неправильность своего поведения и раскаявшись в нём, Ростов, опустив глаза, направлялся к выходу из дома через роскошные покои, когда его окликнул знакомый голос и чья-то рука задержала его.

 «Что вы здесь делаете, сэр, в штатском?» — спросил глубокий голос.

Это был генерал от кавалерии, который во время этой кампании добился особого расположения императора и ранее командовал дивизией, в которой служил Ростов.

Ростов в смятении начал оправдываться, но, увидев доброе,
шутливое лицо генерала, отвел его в сторону и взволнованным голосом
рассказал ему все дело, прося заступиться за Денисова, которого
генерал знал. Выслушав Ростова до конца, генерал серьезно покачал
головой.

“Мне жаль, очень жаль этого славного парня. Отдай мне письмо”.

Едва Ростов передал ему письмо и кончил рассказывать о
деле Денисова, как на лестнице послышались поспешные шаги и звон шпор.
Генерал, оставив Ростова, вышел на крыльцо.
Господа из свиты императора сбежали по лестнице и направились к своим лошадям. Хейн, тот самый конюх, который был при Аустерлице, подвёл лошадь императора, и Ростов сразу же услышал на лестнице едва уловимый скрип шагов. Забыв об опасности быть узнанным, Ростов подошёл к крыльцу вместе с несколькими любопытными горожанами и снова, спустя два года, увидел те черты, которые он обожал:
то же лицо, тот же взгляд, та же походка, то же сочетание величия и мягкости...  И чувство восторга и любви к своему государю
в душе Ростова вновь пробудилась вся его прежняя сила. В мундире Преображенского полка — белых замшевых панталонах и высоких сапогах — и со звездой, которой Ростов не знал (это была звезда ордена
Почётного легиона), монарх вышел на крыльцо, надевая перчатки и держа шляпу под мышкой. Он остановился и огляделся, озарив всё вокруг своим взглядом. Он сказал несколько слов нескольким генералам и, узнав бывшего командира дивизии Ростова, улыбнулся и поманил его к себе.

 Вся свита отступила, и Ростов увидел, как генерал заговорил с кем-то
время к императору.

Император сказал ему несколько слов и сделал шаг к своей лошади.
Толпа свиты и зевак (среди которых был и Ростов) снова приблизилась к императору. Остановившись рядом со своей лошадью, положив руку на седло, император повернулся к генералу от кавалерии и сказал громким голосом, явно желая, чтобы его услышали все:

«Я не могу этого сделать, генерал. Я не могу, потому что закон сильнее меня.
Я, — и он поднял ногу, чтобы поставить её в стремя.

 Генерал почтительно склонил голову, и монарх вскочил в седло.
галопом проскакал по улице. Вне себя от восторга,
Ростов побежал за ним вместе с толпой.





ГЛАВА XXI

Император выехал на площадь, где справа друг против друга стоял батальон
Преображенского полка, а слева - батальон
Французской гвардии в медвежьих шапках.

Когда царь подъехал к одному из флангов батальонов, которые выставили
оружие, другая группа всадников прискакала к противоположному флангу, и
во главе их Ростов узнал Наполеона. Это мог быть только он.
Он скакал галопом, в маленькой шляпе, в распахнутой синей форме
в белом жилете и с Андреевской лентой через плечо. Он ехал
на очень красивом чистокровном сером арабском скакуне с малиновым
полотняным чепраком, расшитым золотом. Приближаясь к Александру,
он приподнял шляпу, и в этот момент Ростов своим кавалерийским
глазом не мог не заметить, что Наполеон плохо держится в седле.
Батальоны кричали «Ура!» и «Да здравствует император!» Наполеон что-то сказал Александру, и оба императора спешились и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона играла неприятная и неестественная улыбка. Александр любезно отвечал ему.

Несмотря на топот лошадей французских жандармов, которые
оттесняли толпу, Ростов не сводил глаз с каждого движения Александра
и Бонапарта. Его поразило то, что Александр обращался с Бонапартом
как с равным и что Бонапарт чувствовал себя с царем совершенно непринужденно, как будто такие отношения с императором были для него обычным делом.

Александр и Наполеон с длинным шлейфом свиты приблизились к правому флангу Преображенского батальона и подошли прямо к стоявшей там толпе.  Толпа неожиданно оказалась так близко
Императорам доложили, что Ростов, стоявший в первом ряду, боялся, что его узнают.

 «Сир, я прошу вашего разрешения вручить орден Почетного легиона самому храброму из ваших солдат», — произнес резкий, четкий голос, выговаривающий каждую букву.

 Это сказал низкорослый Наполеон, глядя прямо в глаза Александру.  Александр внимательно выслушал то, что ему сказали, и, наклонив голову, приятно улыбнулся.

«Тому, кто проявил наибольшую храбрость в этой последней войне», — добавил Наполеон, делая ударение на каждом слоге с невозмутимостью и уверенностью
К неудовольствию Ростова, он окинул взглядом выстроившиеся перед ним русские ряды, и все солдаты опустили руки, не сводя глаз со своего императора.


— Ваше Величество позволит мне посоветоваться с полковником? — сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов в сторону князя Козловского, командира батальона.


Тем временем Бонапарт начал снимать перчатку со своей маленькой белой руки, порвал её и выбросил. Адъютант, стоявший позади него,
бросился вперёд и поднял его.

 «Кому его отдать?» — тихо спросил император Александр у Козловского по-русски.

— Кому прикажет Ваше Величество.

 Император недовольно нахмурил брови и, оглянувшись, заметил:

 — Но мы должны дать ему ответ.

 Козловский решительно оглядел ряды и остановил свой взгляд на Ростове.

 — Неужели это я? — подумал Ростов.

— Лазарев! — нахмурившись, позвал полковник, и Лазарев, первый солдат в строю, быстро шагнул вперёд.

 «Куда ты? Стой здесь!» — зашептали голоса Лазареву, который не знал, куда идти.  Лазарев остановился и тревожно покосился на полковника.  Его лицо дернулось, как это часто бывает с солдатами
вызванный перед строем.

Наполеон слегка повернул голову и протянул пухлую ручонку.
за спину, как будто хотел что-то взять. Члены его свиты, догадавшись
сразу то, чего он хотел, двигался и шептал, как они прошли
что-то от одного к другому, и страница—один и тот же Rost;v
видели накануне вечером в Bor;s’—побежал вперед и, кланяясь
с уважением над протянутой рукой и не держать его ждать
момент, изложенным в ней порядок на красной ленте. Наполеон, не глядя,
сложил два пальца вместе, и между ними оказался значок. Затем он
Он подошёл к Лазареву (который закатил глаза и упорно смотрел на своего монарха), оглянулся на императора Александра, чтобы дать понять, что то, что он сейчас делает, он делает ради своего союзника, и маленькая белая рука, державшая орден, коснулась одной из пуговиц Лазарева. Казалось, что
Наполеон знал, что достаточно его руке коснуться груди этого солдата, чтобы тот навсегда остался счастливым, награждённым и выделенным среди всех остальных в мире. Наполеон просто положил крест на грудь Лазарева и, опустив руку, повернулся к
Александр как будто был уверен, что крест прирастёт к нему. И он действительно прирос.


Чинные руки, русские и французские, тут же схватили крест и прикрепили его к мундиру.
Лазарев угрюмо взглянул на маленького человечка с белыми руками, который что-то делал с ним, и, всё ещё неподвижно стоя и вытянув руки, снова посмотрел прямо в глаза Александру, как бы спрашивая, должен ли он стоять здесь, или уйти, или сделать что-то ещё. Но, не получив приказа, он ещё некоторое время оставался в этой неподвижной позе.

Императоры сели на лошадей и уехали. Преображенский батальон,
нарушив строй, смешались с французской гвардией и сели за столы, приготовленные для них.

Лазарев сел на почётное место. Русские и французские офицеры обнимали его, поздравляли и пожимали ему руку. Толпы офицеров и гражданских подходили просто для того, чтобы увидеть его. Вокруг столов на площади стоял гул от русских и французских голосов и смеха.
Мимо прошли два офицера с раскрасневшимися лицами, весёлые и счастливые.
Ростов.

«Что ты думаешь об угощении? Всё на серебряном блюде», — говорил один из них. «Ты видел Лазарева?»

«Видел».

— Я слышал, что завтра преображенцы устроят им обед.

 — Да, но как же повезло Лазареву!  Двенадцатьсот франков пожизненной пенсии.

 — Вот вам шапка, ребята! — крикнул солдат-преображенец, надевая лохматую французскую шапку.

 — Отличная штука!  Первоклассная!

«Ты слышал пароль?» — спросил один гвардейский офицер другого.
«Позавчера это было „Наполеон, Франция,
храбрость“, вчера — „Александр, Россия, величие“».
«Сегодня его даёт наш император, а завтра — Наполеон. Завтра наш император отправит Георгиевский крест самому храброму из французских гвардейцев. Это должно быть
Выполнено. Он должен ответить тем же”.

Bor;s, тоже со своим другом Zhil;nski, пришли посмотреть на Preobrazh;nsk
банкет. На обратном пути он заметил Rost;v стоя на углу
дом.

“Rost;v! Добрый день! Мы разминулись”, - сказал он и не смог
удержаться от вопроса, в чем дело, настолько странно мрачным и
обеспокоенным было лицо Ростова.

«Ничего, ничего», — отвечал Ростов.

«Ты заедешь?»

«Да, заеду».

Ростов долго стоял на этом углу, глядя на пир издалека.
В его душе происходил мучительный процесс, который он не мог остановить.
не мог прийти к заключению. В душе его поднимались ужасные сомнения. Теперь он
вспомнил Денисова с его изменившимся выражением лица, его покорность и весь госпиталь с оторванными руками и ногами, с его грязью и болезнями. Так
живо он вспомнил больничный запах мёртвой плоти, что оглянулся, чтобы понять, откуда исходит этот запах. Затем он подумал о том самодовольном Бонапарте с его маленькой белой рукой, который теперь был императором, которого Александр любил и уважал. Тогда почему у них были отрублены руки и ноги и почему они были мертвы?..  Затем он снова подумал о Лазареве
Он был вознаграждён, а Денисов наказан и лишён помилования. Он поймал себя на том, что у него в голове роятся такие странные мысли, что ему стало страшно.

 Запах еды, которой угощались преображенцы, и чувство голода отвлекли его от этих размышлений; ему нужно было что-нибудь съесть перед уходом. Он направился в гостиницу, которую заметил утром.
Там он встретил так много людей, в том числе офицеров, которые, как и он сам, пришли в штатском, что ему с трудом удалось раздобыть ужин. К нему присоединились два офицера из его собственного подразделения. Разговор
естественно, был недоволен миром. Офицеры, его товарищи, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключённым после битвы при Фридланде. Они говорили, что, если бы мы продержались ещё немного, с Наполеоном было бы покончено, поскольку у его войск не было ни провизии, ни боеприпасов.
 Николай ел и пил (в основном пил) молча. Он в одиночку прикончил пару бутылок вина. Процесс в его сознании продолжался,
мучая его, но не приводя к какому-либо результату. Он боялся поддаться своим мыслям, но не мог от них избавиться. Внезапно, в один из
Когда офицеры сказали, что смотреть на французов унизительно,
Ростов начал кричать с несвойственным ему гневом, к большому
удивлению офицеров:

 «Как вы можете судить, что лучше? —
воскликнул он, и кровь бросилась ему в лицо. «Как вы можете судить о
действиях императора? Какое мы имеем право судить? Мы не можем
понять ни целей императора, ни его действий!»

— Но я ни слова не сказал об императоре! — оправдывался офицер, не понимая, почему Ростов так разгорячился.
Он решил, что тот пьян.

Но Ростов его не слушал.

“Мы не дипломатические чиновники, мы солдаты и ничего больше”,
он продолжил. “Если нам приказывают умереть, мы должны умереть. Если мы
наказали, значит, мы это заслужили, это не нам судить.
Если императору угодно признать Бонапарта императором и заключить с ним союз
, это означает, что это правильный поступок. Если
однажды мы начнем судить и спорить обо всем, ничего святого
не останется! Таким образом, мы будем утверждать, что Бога нет — ничего нет!»
 — закричал Николас, ударив по столу — не слишком сильно, но суть от этого не менялась
так показалось его слушателям, но вполне соответствовало ходу его собственных мыслей.

 «Наше дело — исполнять свой долг, сражаться и не думать! Вот и всё... — сказал он.

 — И пить, — сказал один из офицеров, не желая ссориться.

 — Да, и пить, — согласился Николай. — Эй! Ещё бутылку! — крикнул он.

В 1808 году император Александр отправился в Эрфурт для новой беседы с
императором Наполеоном, и в высших кругах Петербурга было
много разговоров о грандиозности этой важной встречи.





ГЛАВА XXII

В 1809 году близость между "двумя мировыми арбитрами”, как
Отношения между Наполеоном и Александром были таковы, что, когда Наполеон объявил войну Австрии, русский корпус пересёк границу, чтобы сотрудничать с нашим старым врагом Бонапартом против нашего старого союзника, императора Австрии.
В придворных кругах поговаривали о возможности брака между Наполеоном и одной из сестёр Александра. Но помимо соображений внешней политики, внимание российского общества в то время было приковано к внутренним изменениям, которые происходили во всех сферах государственного управления.

А тем временем жизнь — настоящая жизнь с её важнейшими интересами — здоровьем и
Болезнь, труд и отдых, а также интеллектуальные интересы, связанные с мышлением, наукой, поэзией, музыкой, любовью, дружбой, ненавистью и страстями, — всё это продолжалось как обычно, независимо от политической дружбы или вражды с Наполеоном Бонапартом и от всех планов по восстановлению страны.





 КНИГА ШЕСТАЯ: 1808–1810 гг.





ГЛАВА I

Принц Эндрю провёл в деревне два года подряд.

Все планы, которые Пьер вынашивал в отношении своих поместий и которые постоянно менялись от одного к другому, так и не были реализованы.
Принц Эндрю воплотил их в жизнь без лишнего шума и заметных усилий.

Он обладал в высшей степени практическим упорством, которого не хватало Пьеру, и без лишней суеты и напряжения с его стороны дело сдвинулось с мёртвой точки.

 В одном из его поместий триста крепостных были освобождены и стали вольными земледельцами — это был один из первых подобных примеров в России. В других поместьях принудительный труд крепостных был заменён на оброк. Для Богучарово была нанята опытная акушерка
за его счёт, а священнику платили за то, что он обучал чтению и письму детей крестьян и крепостных.

Принц Эндрю половину времени проводил в Болд-Хиллс со своим отцом и сыном, который всё ещё находился на попечении нянь. Другую половину времени он проводил в «монастыре Богучарово», как его отец называл поместье принца Эндрю. Несмотря на безразличие к мировым делам, которое он
выразил Пьеру, он усердно следил за всем происходящим, получал
много книг и, к своему удивлению, заметил, что, когда к нему или
его отцу приезжали гости из Петербурга, самого водоворота жизни,
эти люди отставали от него — никогда не покидавшего деревню, — в
знании того, что происходило в стране и за рубежом.

Помимо управления своими поместьями и чтения самых разных книг, принц Андрей в это время занимался критическим анализом двух наших последних неудачных кампаний и составлением предложения по реформированию армейских правил и уставов.

 Весной 1809 года он отправился в Рязанские поместья, которые унаследовал его сын, находившийся под его опекой.

Согретый весенним солнцем, он сидел в коляске и смотрел на молодую траву, первые листья на берёзах и первые белые весенние облака, плывущие по ясному голубому небу. Он не думал о
ничего не сказал, но рассеянно и весело поглядывал по сторонам.

 Они переправились на пароме, где он разговаривал с Пьером годом раньше.
 Они прошли через грязную деревню, мимо гумна и зелёных полей озимой ржи, спустились с холма, где у моста ещё лежал снег, поднялись на холм, где глина размякла от дождя, миновали полосы голой земли и кусты, кое-где тронутые зеленью, и вошли в берёзовый лес, росший по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветра не чувствовалось. Берёзы были покрыты липкой зеленью
Листья были неподвижны, а цветы лилового цвета и первые травинки зелёной травы пробивались сквозь прошлогодние листья.
Грубая вечнозелёная хвоя небольших елей, разбросанных тут и там среди берёз, была неприятным напоминанием о зиме. При въезде в лес лошади начали фыркать и заметно вспотели.


 Лакей Питер что-то сказал кучеру, и тот согласился.
Но, видимо, сочувствия кучера Питеру было недостаточно, и он повернулся на козлах к своему господину.


«Как приятно, ваше превосходительство!» — сказал он с почтительной улыбкой.


«Что?»

— Приятно, ваше превосходительство!

 «О чём он говорит?» — подумал принц Эндрю. «А, наверное, о весне», — решил он, оборачиваясь. «Да, действительно, всё уже зелёное... Как рано! Берёзы, вишни и ольха тоже распускаются... Но дубы ещё не подают признаков жизни. А, вот и дуб!»

 На краю дороги стоял дуб. Вероятно, оно было в десять раз старше берёз, из которых состоял лес, в десять раз толще и в два раза выше их. Это было огромное дерево, в обхвате оно было в два раза больше, чем может обхватить человек, и, очевидно, давным-давно некоторые из его ветвей были
обломанный, с покрытой шрамами корой. Раскинув свои огромные нескладные конечности
несимметрично, с узловатыми руками и пальцами, оно выглядело старым,
суровым и презрительным чудовищем среди улыбающихся берез. Только
вечнозеленые ели мертвого вида, разбросанные по лесу, и этот дуб,
отказывались поддаваться очарованию весны или замечать ни весну, ни
солнечный свет.

“Весна, любовь, счастье!” - казалось, говорил этот дуб. «Разве ты не
устал от этого глупого, бессмысленного, постоянно повторяющегося обмана? Всегда одно и то же, и всегда обман? Нет ни весны, ни солнца, ни счастья! Посмотри
на эти сгорбленные мёртвые ели, всегда одинаковые, и на меня тоже, высовывающего свои сломанные и покрытые корой пальцы там, где они выросли, будь то на моей спине или по бокам: как они выросли, так и я стою, и я не верю в ваши надежды и вашу ложь».

 Проходя через лес, принц Эндрю несколько раз оборачивался, чтобы посмотреть на тот дуб, словно ожидая от него чего-то. Под дубом тоже были цветы и трава, но он стоял среди них хмурый, неподвижный,
некрасивый и мрачный, как всегда.

 «Да, дуб прав, тысячу раз прав», — подумал принц
Эндрю. «Пусть другие — молодые — снова поддадутся этому обману, но мы-то знаем, что наша жизнь кончена!»

 В связи с этим деревом в его душе возникла целая череда новых мыслей, безнадёжных, но печально-приятных. Во время этого путешествия он, так сказать,
заново осмотрел свою жизнь и пришел к старому выводу,
спокойному в своей безнадежности: не ему что-либо начинать
заново — но что он должен прожить свою жизнь, довольствуясь тем, что не причиняет вреда, и
не беспокоя себя и ничего не желая.





ГЛАВА II

Князю Андрею пришлось встретиться с окружным предводителем дворянства
в связи с делами рязанского имения, опекуном которого он был.
Этим опекуном был граф Илья Ростов, и в середине мая князь Андрей отправился к нему в гости.

 Стояла жаркая весенняя погода. Весь лес уже был покрыт зеленью. Было пыльно и так жарко, что при приближении к воде хотелось искупаться.

Князь Андрей, подавленный и озабоченный делами, о которых ему нужно было поговорить с маршалом, ехал по аллее, ведущей к дому Ростовых в Отрадном. Он услышал весёлые девичьи крики
Он выглянул из-за деревьев справа и увидел группу девушек, которые бежали, чтобы перейти дорогу его повозке. Впереди остальных, ближе к нему, бежала темноволосая, удивительно стройная, хорошенькая девушка в жёлтом ситцевом платье, с белым платком на голове, из-под которого выбивались пряди волос. Девушка что-то кричала, но, увидев, что он незнакомец, со смехом побежала обратно, не взглянув на него.

Внезапно, сам не зная почему, он почувствовал укол в сердце. День был таким прекрасным, солнце таким ярким, всё вокруг таким весёлым, но эта стройная красивая девушка
не знала или не хотела знать о его существовании и была довольна и счастлива в своей отдельной — вероятно, глупой, — но яркой и счастливой жизни. «Чему она так рада? О чем она думает? Не об
военном уставе и не об устройстве рязанских крепостных
отрезков. О чем она думает? Почему она так счастлива?» —
с инстинктивным любопытством спрашивал себя князь Андрей.

В 1809 году граф Илья Ростов жил в Отрадном так же, как и в прежние годы, то есть развлекал почти всю губернию охотой, театральными представлениями, обедами и музыкой. Он был рад видеть князя
Андрей, как и всегда при виде нового гостя, настоял на том, чтобы тот остался у них на ночь.


В течение скучного дня, в течение которого его развлекали пожилые хозяева и наиболее важные из гостей (в доме старого графа было многолюдно из-за приближающегося именин),
князь Андрей то и дело поглядывал на Наташу, которая веселилась и смеялась в кругу молодёжи, и каждый раз спрашивал себя: «О чём она думает? Почему она так рада?»

Той ночью, оказавшись один в незнакомом месте, он долго не мог уснуть. Он
Он немного почитал, а потом потушил свечу, но тут же снова её зажёг. В комнате было жарко, внутренние ставни были закрыты. Он злился на глупого старика (как он называл Ростова), который заставил его остаться, уверяя, что из города ещё не пришли какие-то нужные бумаги, и злился на себя за то, что остался.

 Он встал и подошёл к окну, чтобы открыть его. Как только он открыл ставни, в комнату ворвался лунный свет, словно давно поджидавший этого момента.
 Он открыл окно. Ночь была свежей, ясной и
совсем неподвижно. Прямо перед окном стоял ряд тутовых деревьев,
с одной стороны чёрных, а с другой залитых серебристым светом. Под
деревьями росла какая-то пышная, влажная, кустистая растительность с серебристыми листьями и стеблями. Дальше, за тёмными деревьями, виднелась крыша,
блестящая от росы. Справа росло дерево с блестящими белыми
стволом и ветвями, а над ним в бледном, почти беззвёздном весеннем
небе сияла почти полная луна. Принц Эндрю облокотился на
подоконник и устремил взгляд в небо.

Его комната находилась на первом этаже. Те, кто жил этажом выше, тоже не спали. Он слышал женские голоса наверху.

 «Ещё разок», — сказал девичий голос над ним, и принц Эндрю сразу его узнал.

 «Но когда ты ляжешь спать?» — ответил другой голос.

 «Я не лягу, я не могу уснуть, какой в этом смысл? Давай в последний раз».

Два девичьих голоса пропели музыкальную фразу — окончание какой-то песни.

 «О, как чудесно! А теперь ложись спать, и на этом всё».
 «Ты ложись спать, а я не могу», — сказал первый голос, подходя ближе к окну. Она, очевидно, высунулась из окна, потому что
Было слышно шуршание её платья и даже её дыхание. Всё
было неподвижно, как луна, её свет и тени. Князь
Андрей тоже не смел пошевелиться, боясь выдать своё невольное присутствие.


— Соня! Соня! — опять услышал он голос первой говорившей. — Ах, как ты можешь спать? Только посмотри, как прекрасно! Ах, как прекрасно! Проснись же,
Соня! ” сказала она почти со слезами в голосе. “ Никогда,
никогда еще не было такой чудесной ночи!

Соня неохотно ответила.

“Просто подойди и посмотри, какая луна!... О, какая прелесть! Иди сюда....
Дорогая, милая, иди сюда! Вот, видишь? Мне хочется сесть
на пятки, обхватить колени руками вот так, напрячься крепко,
как можно крепче, и улететь! Вот так....

“Осторожнее, ты упадешь”.

Он услышал звуки потасовки и неодобрительный голос Сони:
“Уже больше часа”.

“Ах, ты мне только все портишь. Ладно, иди, иди!”

Опять все замолчали, но князь Андрей знал, что она все еще сидит
там. Время от времени он слышал тихий шорох, а иногда вздох.

“О Боже, о Боже! Что это значит?” - внезапно воскликнула она. “В постель
тогда так тому и быть!» — и она захлопнула ставни.

«Для неё я с таким же успехом мог бы не существовать!» — подумал принц Эндрю, слушая её голос и почему-то ожидая и в то же время боясь, что она скажет что-нибудь о нём. «Вот она опять! Как будто нарочно», — подумал он.

В его душе внезапно поднялась такая неожиданная буря юношеских
мыслей и надежд, противоречащих всему укладу его жизни, что, не в силах
объяснить себе своё состояние, он лёг и сразу заснул.





 ГЛАВА III
На следующее утро, не попрощавшись ни с кем, кроме графа, и не
В ожидании дам принц Эндрю отправился домой.

 Было уже начало июня, когда на обратном пути он въехал в берёзовый лес, где старый корявый дуб произвёл на него такое странное и запоминающееся впечатление. В лесу звенели колокольчики на упряжи.
Их звон был ещё более приглушённым, чем шесть недель назад, потому что теперь всё вокруг было густым, тенистым и плотным, а молодые ели, разбросанные по лесу, не нарушали общую красоту, а, вторя настроению вокруг, были нежно-зелёными с пушистыми молодыми побегами.

Весь день стояла жара. Где-то собиралась гроза, но лишь
небольшое облачко слегка разбросило капли дождя, окропив дорогу
и влажные листья. Левая часть леса была тёмной в тени,
правая сверкала в солнечном свете, влажная и блестящая, едва
колышущаяся от ветра. Всё цвело, трещали соловьи, и их
голоса то приближались, то отдалялись.

«Да, здесь, в этом лесу, рос тот дуб, с которым я был согласен», — подумал
князь Андрей. «Но где же он?» — снова спросил он себя, глядя на
Он свернул на левую сторону дороги и, не узнавая её, с восхищением посмотрел на тот самый дуб, который искал. Старый дуб, совершенно преобразившийся, раскинув крону из сочной тёмно-зелёной листвы, стоял, очарованный, и слегка дрожал в лучах вечернего солнца. Ни узловатых пальцев, ни старых шрамов, ни старых сомнений и печалей не было видно. Сквозь твёрдую вековую кору, даже там, где не было веток, проросли листья, в появление которых на старом дубе было трудно поверить.

 «Да, это тот самый дуб», — подумал принц Эндрю, и вдруг его осенило.
его охватило беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все
лучшие моменты его жизни внезапно всплыли в его памяти. Аустерлиц
на фоне высоких небес, мертвого, укоризненного лица его жены, Пьер на пароме
девушка, взволнованная красотой ночи, и эта ночь
сама по себе, и луна, и... все это внезапно пришло ему на ум.

“Нет, жизнь не заканчивается в тридцать один год!” Принц Эндрю внезапно принял решение.
Окончательное и бесповоротное. «Мне недостаточно знать, что у меня есть.
Все должны это знать: Пьер и та молодая девушка, которая хотела
«Я улечу в небо, и все должны будут меня знать, чтобы моя жизнь не была прожита только для меня, в то время как другие живут так далеко от меня, но чтобы она отражалась в них всех, и мы с ними могли жить в гармонии!»


 Вернувшись домой, принц Эндрю решил той осенью поехать в Петербург
и нашёл множество причин для этого решения. В его голове всплывала целая череда разумных и логичных доводов,
свидетельствующих о том, что ему необходимо ехать в Петербург и даже вернуться на службу.  Теперь он не мог понять, как он мог вообще
Он сомневался в необходимости принимать активное участие в жизни, точно так же, как месяцем ранее он не понимал, как ему могла прийти в голову мысль покинуть тихую провинцию.  Теперь ему казалось очевидным, что весь его жизненный опыт будет потрачен впустую, если он не применит его в какой-нибудь работе и снова не начнёт принимать активное участие в жизни. Он даже не
помнил, как раньше, на основании подобных жалких логических
аргументов, ему казалось очевидным, что он унизит себя, если
теперь, после полученных в жизни уроков, позволит себе поверить
в возможности быть полезным и в возможности счастья или любви. Теперь разум подсказывал ему совсем другое. После поездки в Рязань он счёл эту местность скучной; прежние занятия больше не интересовали его, и часто, сидя в одиночестве в своём кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на своё лицо. Затем он отворачивался к портрету своей умершей Лизы, которая смотрела на него из позолоченной рамы с нежностью и весельем, а её волосы были завиты а-ля грек.
Теперь она не говорила ему тех ужасных слов, а просто смотрела.
весело и вопросительно глядя на него. И князь Андрей, заложив руки за спину, долго ходил взад-вперед по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, и думал о тех иррациональных, невыразимых мыслях, тайных, как преступление, которые изменили всю его жизнь и были связаны с Пьером, со славой, с девушкой у окна, с дубом, с женской красотой и любовью. И если в такие моменты кто-нибудь заходил в его комнату, он становился особенно холодным, суровым и, прежде всего, до неприятного логичным.

 «Мой дорогой, — говорила в таких случаях принцесса Мария, — маленький Николас не может сегодня выйти на улицу, там очень холодно».

«Если бы было жарко, — сухо отвечал в таких случаях принц Эндрю своей сестре, — он мог бы выйти в своей майке, но сейчас холодно, и он должен быть одет в тёплую одежду, которая для этого и предназначена. Это следует из того факта, что сейчас холодно, а не из того, что ребёнок, которому нужен свежий воздух, должен оставаться дома», — добавлял он с исключительной логичностью, словно наказывая кого-то за те тайные нелогичные чувства, которые он испытывал.

В такие моменты княгиня Мария думала о том, как интеллектуальная работа выматывает мужчин.






Глава IV
Князь Андрей прибыл в Петербург в августе 1809 года. Это было время
когда молодой Сперанский был на пике своей славы и его реформы продвигались с невероятной энергией. В том же
августе император выпал из кареты, повредил ногу и три недели
провел в Петергофе, принимая Сперанского каждый день и никого
больше. В то время готовились два знаменитых указа, которые
так взбудоражили общество: об отмене придворных чинов и о
введении экзаменов для получения званий коллежского асессора и
Государственный советник — и не только он, но и вся государственная конституция,
намеревался изменить существующий в России порядок управления: правовой, административный и финансовый, от Государственного совета до окружных судов. Теперь те смутные либеральные мечты, с которыми император Александр взошёл на престол и которые он пытался воплотить в жизнь с помощью своих соратников Чарторыйского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам в шутку называл своими
Комитет общественного спасения — Comit; de salut public — обретал форму и воплощался в жизнь.

Теперь на гражданской стороне всех этих людей заменил Сперанский, и
Аракчеев о военном деле. Вскоре после своего прибытия князь Андрей, как камер-юнкер, явился ко двору и на церемонию.
Император, хотя и встречался с ним дважды, не удостоил его ни единым словом.
Князю Андрею и прежде казалось, что он несимпатичен императору и что тому не нравится его лицо и характер в целом.
В холодном, отталкивающем взгляде, которым одарил его император, он
теперь нашёл ещё одно подтверждение этому предположению. Придворные
объясняли пренебрежение императора к нему недовольством Его
Величества тем, что Болконский не служил с 1805 года.

«Я и сам знаю, что нельзя бороться со своими симпатиями и антипатиями, — подумал князь Андрей, — так что не стоит представлять моё предложение о реформе армейских уставов лично императору, но проект сам за себя говорит».

 Он упомянул о том, что написал старому фельдмаршалу, другу своего отца. Фельдмаршал назначил ему встречу, любезно принял его и пообещал сообщить императору. Несколько дней спустя принц Эндрю получил уведомление о том, что ему предстоит встретиться с военным министром графом Аракчеевым.


В назначенный день князь Андрей в девять утра вошёл в приёмную графа Аракчеева.


Он не был знаком с Аракчеевым лично, никогда его не видел, и всё, что он о нём слышал, не внушало ему особого уважения.


«Он военный министр, человек, которому доверяет император, и мне не нужно беспокоиться о его личных качествах: ему поручено рассмотреть мой проект, так что только он может добиться его принятия», — подумал князь
Андрей ждал в приёмной графа Аракчеева в окружении важных и неважных персон.

Во время службы, в основном в качестве адъютанта, князь Андрей бывал в приёмных многих важных персон, и различные типы таких комнат были ему хорошо известны. Приёмная графа Аракчеева имела совершенно особый характер. На лицах незначительных людей, ожидающих своей очереди на аудиенцию, читались смущение и подобострастие; на лицах тех, кто занимал более высокое положение, выражалось общее чувство неловкости, прикрытое маской безразличия и насмешки над собой, своим положением и человеком, которого они ждали.  Некоторые задумчиво расхаживали взад и вперёд.
внизу другие перешептывались и смеялись. Князь Андрей услышал прозвище
“Сила Андреевич” и слова: “Дядя даст нам его
горячий”, относящиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важная
личность), очевидно, оскорбленный тем, что ему приходится так долго ждать, сел,
скрестив ноги и презрительно улыбаясь самому себе.

Но в тот момент дверь открылась только одно чувство появилось на всех
рожи—то страха. Принц Эндрю во второй раз попросил дежурного адъютанта записать его имя, но в ответ получил ироничный взгляд и
Ему сказали, что его очередь придёт в своё время. После того как дежурный адъютант провёл в кабинет министра и обратно ещё нескольких человек,
в эту ужасную дверь вошёл офицер, который поразил принца Эндрю своим униженным и испуганным видом. Аудиенция этого офицера длилась
долго. Затем внезапно из-за двери донёсся резкий голос.
Офицер с бледным лицом и дрожащими губами вышел из кабинета и, обхватив голову руками, прошёл через приёмную.


После этого принца Эндрю проводили к двери, и офицер на
дежурный шепотом сказал: «Направо, у окна».

 Князь Андрей вошел в простую опрятную комнату и увидел за столом мужчину лет сорока с длинной талией, коротко стриженной головой, глубокими морщинами, нахмуренными бровями над тусклыми зеленовато-карими глазами и нависшим красным носом. Аракчеев повернул к нему голову, не глядя на него.

 «В чем ваша просьба?» — спросил Аракчеев.

— Я не подаю прошения, ваше превосходительство, — тихо ответил князь Андрей.


Аракчеев взглянул на него.

— Садитесь, — сказал он. — Князь Болконский?

— Я ни о чём не прошу. Его величество император
соблаговолил прислать вашему превосходительству представленный мною проект...»

«Видите ли, мой дорогой sir, я прочитал ваш проект», — перебил Аракчеев, дружелюбно произнеся только первые слова, а затем — снова не глядя на князя Андрея — постепенно переходя на ворчливый и презрительный тон. «Вы предлагаете новые воинские законы? Законов много, но никто не исполняет старые. В наше время все придумывают законы, это легче, чем делать».

 «Я прибыл по желанию Его Императорского Величества, чтобы узнать у вашего превосходительства, как вы предлагаете поступить с меморандумом, который я получил
— Я ознакомился с вашим меморандумом, — вежливо сказал принц Эндрю.

 — Я одобрил резолюцию по вашему меморандуму и отправил её в комитет.  Я её не одобряю, — сказал Аракчеев, вставая и беря со стола бумагу.  — Вот! — и он протянул её принцу Эндрю.

На бумаге было нацарапано карандашом, без заглавных букв, с ошибками и без знаков препинания:
«Непродуманно составлено, потому что напоминает имитацию французского военного устава и неоправданно отклоняется от Военного кодекса».


 «В какой комитет был направлен меморандум?» — спросил  принц Эндрю.

“В Комитет по армейским уставам, и я рекомендовал, чтобы
ваша честь была назначена членом, но без жалованья”.

Князь Эндрю улыбнулся.

“Мне оно не нужно”.

“ Член без жалованья, ” повторил Аракчеев. “ Имею
честь... Э! Вызывайте следующего! Кто там еще? - крикнул он, кланяясь
князю Андрею.





ГЛАВА V
В ожидании объявления о своём назначении в комитет
князь Андрей разыскивал своих бывших знакомых, особенно тех, кто, как он знал, был у власти и чья помощь могла ему понадобиться. В Петербурге он теперь
Он испытывал то же чувство, что и накануне битвы, когда
его мучило тревожное любопытство и непреодолимо влекло в правящие
круги, где формировалось будущее, от которого зависела судьба миллионов.
 Раздражение старших, любопытство непосвященных, сдержанность
посвященных, спешка и озабоченность всех, а также бесчисленные
комитеты и комиссии, о существовании которых он узнавал каждый день,
— всё это говорило ему, что теперь, в 1809 году, здесь, в
В Петербурге готовился масштабный гражданский конфликт, командующий
Во главе его стоял загадочный человек, которого он не знал, но которого считали гением — Сперанский. И это движение за реформы, о котором князь Андрей имел лишь смутное представление, и Сперанский, его главный вдохновитель, начали так сильно интересовать его, что вопрос об армейских уставах быстро отошёл на второй план в его сознании.

 Князь Андрей был в самом выгодном положении для того, чтобы добиться хорошего приёма в самых высших и самых разнообразных кругах Петербурга того времени. Партия реформаторов
сердечно приветствовала его и оказывала ему знаки внимания, в первую очередь потому, что
он слыл умным и очень начитанным человеком, а во-вторых, освободив своих крепостных, он приобрёл репутацию либерала.
 Партия стариков и недовольных, осуждавших нововведения,
обратилась к нему в надежде на его сочувствие в их неприятии реформ, просто потому, что он был сыном своего отца. Женское общество с радостью приняло его, потому что он был богат, знатен,
состоятелен и почти что новичок в обществе, окружённый ореолом романтики из-за
его предполагаемой смерти и трагической потери жены. Кроме того,
По общему мнению всех, кто знал его раньше, он сильно изменился за последние пять лет, стал мягче и мужественнее, утратил прежнюю манерность, гордость и презрительную иронию и обрёл спокойствие, которое приходит с годами. Люди говорили о нём, интересовались им и хотели с ним познакомиться.

 На следующий день после встречи с графом Аракчеевым князь Андрей провёл вечер у графа Кочубея. Он рассказал графу о своей беседе с Силой Андреевичем (Кочубей называл Аракчеева этим прозвищем
те же туманные ирония князь Андрей заметил в Министра
Прихожая войны).

“Мон шер, даже в этом случае нельзя обойтись без Майкла
Mikh;ylovich Sper;nski. Он всем руководит. Я поговорю с ним. Он
обещал прийти сегодня вечером.

“Какое отношение Сперанский имеет к армейскому уставу?” - спросил князь
Андрей.

Кочубей с улыбкой покачал головой, словно удивляясь простоте Болконского.


«Мы говорили с ним о вас несколько дней назад, — продолжал Кочубей, — и о ваших вольных хлебопашцах».


«Ах, это вы, князь, освободили своих крепостных?» — сказал старик
— сказал он, презрительно обращаясь к Болконскому.

 — Это было маленькое именье, не приносившее никакого дохода, — отвечал князь
Андрей, стараясь смягчить свой поступок, чтобы не раздражать старика
бесполезно.

 — Боялся опоздать... — сказал старик, глядя на Кочубея.

 — Я одного не понимаю, — продолжал он. «Кто будет пахать землю, если их освободить?
Легко писать законы, но трудно управлять ими...
Точно так же, как сейчас — я вас спрашиваю, граф, — кто будет руководить департаментами, если всем придётся сдавать экзамены?»

— Те, кто сдаст экзамены, я полагаю, — ответил Кочубей, скрещивая ноги и оглядываясь по сторонам.

 — Ну, у меня служит Пряничников, прекрасный человек, бесценный человек, но ему шестьдесят.  Он что, будет сдавать экзамен?

 — Да, это затруднительно, поскольку образование не является всеобщим, но...

 Граф Кочубей не договорил. Он встал, взял принца Эндрю под руку и направился навстречу высокому, лысому, светловолосому мужчине лет сорока с большим открытым лбом и вытянутым лицом необычайной белизны. Мужчина как раз входил в комнату. На вошедшем было синее пальто с фалдами.
На шее у него висел крест, а на левой стороне груди была звезда. Это был
Сперанский. Князь Андрей сразу узнал его и почувствовал, как внутри у него всё сжалось, как это бывает в критические моменты жизни. Он не знал, было ли это
уважение, зависть или предвкушение. Вся фигура Сперанского была
такого типа, что его было легко узнать. В обществе, в котором жил принц Эндрю, он никогда не встречал никого, кто
наряду с неловкими и неуклюжими жестами обладал бы таким спокойствием и
уверенностью в себе; он никогда не видел такого решительного и в то же время
мягкого выражения лица
ни в этих полузакрытых, довольно влажных глазах, ни в такой уверенной улыбке, которая ничего не выражала; ни в таком изысканном, ровном, мягком голосе; и уж тем более он никогда не видел такой нежной белизны лица или рук — широких, но очень пухлых, мягких и белых. Такую белизну и мягкость принц Андрей видел только на лицах солдат, которые долго лечились в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, репортёр императора и его спутник в Эрфурте, где он не раз встречался и беседовал с Наполеоном.

Сперанский не переводил глаз с одного лица на другое, как это делают люди
невольно, входя в большую компанию, и не торопился говорить
. Он говорил медленно, с уверенностью, что он будет слушать, и
он смотрел только на человека, с которым он разговаривал.

Князь Андрей Sper;nski следили за каждым словом и движением с
особое внимание. Как это бывает с некоторыми людьми, особенно с мужчинами,
которые строго судят тех, кто им близок, он всегда при встрече с
кем-то новым — особенно с теми, кого, как Сперанского, он знал по
репутации, — ожидал обнаружить в нём совершенство человеческих
качеств.

Сперанский сказал Кочубею, что сожалеет о том, что не смог прийти раньше, так как его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал император, и князь Андрей заметил эту напускную скромность.
 Когда Кочубей представил князя Андрея, Сперанский медленно перевёл взгляд на Болконского и улыбнулся своей обычной улыбкой. посмотрел на него молча.

«Я очень рад с вами познакомиться. Я слышал о вас, как и все», — сказал он после паузы.

Кочубей рассказал несколько слов о приёме, который Аракчеев оказал
Болконскому. Сперанский улыбнулся ещё заметнее.

«Председатель Комитета по армейскому уставу — мой хороший друг
Месье Магнитский, — сказал он, чётко произнося каждое слово и каждый слог, — и, если хотите, я могу вас с ним познакомить.
Он сделал паузу перед точкой. «Надеюсь, вы найдёте в нём сочувствие и готовность сотрудничать в продвижении всего разумного».

Вскоре вокруг Сперанского образовался круг, и старик, который говорил о своём подчинённом Пряничникове, обратился к нему с вопросом.

 Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал за каждым движением Сперанского: этот человек, ещё недавно бывший ничтожным студентом богословия, теперь, как думал Болконский, держал в своих руках — этих пухлых белых руках — судьбу России. Князь Андрей был поражён
необычайным высокомерием и самообладанием, с которыми Сперанский ответил старику. Казалось, он снисходительно обращался к нему с
неизмеримая высота. Когда старик заговорил слишком громко,
Сперанский улыбнулся и сказал, что не может судить о том, что
доставляет удовольствие государю.

Поговорив немного в общем кругу, Сперанский встал
и, подойдя к князю Андрею, повёл его в другой конец комнаты. Было
ясно, что он считал необходимым заинтересовать собой
Болконского.

«У меня не было возможности поговорить с вами, принц, во время оживлённой беседы, в которую меня втянул этот почтенный джентльмен», — сказал он
с лёгкой презрительной улыбкой, словно намекая этой улыбкой, что он и принц Эндрю понимают, насколько незначительны люди, с которыми он только что разговаривал. Это польстило принцу Эндрю. «Я давно знаю
вас: во-первых, по вашему поступку в отношении ваших крепостных,
который стал первым примером и которому очень хотелось бы, чтобы
было больше подражателей; а во-вторых, потому что вы один из тех
камергеров, которые не сочли себя оскорблёнными новым указом о
чинах придворных, вызвавшим столько сплетен и пересудов».

— Нет, — сказал принц Эндрю, — мой отец не хотел, чтобы я пользовался этой привилегией. Я начал службу с низшей ступени.
— Ваш отец, человек прошлого века, очевидно, стоит выше наших
современников, которые так осуждают эту меру, лишь восстанавливающую
естественную справедливость.

— Я думаю, однако, что эти осуждения не лишены оснований, — возразил принц Эндрю, пытаясь противостоять влиянию Сперанского, которое он начал ощущать. Ему не нравилось во всём с ним соглашаться, и ему хотелось возразить.  Хотя обычно он говорил легко
и что ж, теперь ему было трудно выражать свои мысли, разговаривая
со Сперанским. Он был слишком поглощен наблюдением за знаменитостью
личность человека.

“Возможно, из-за личных амбиций”, - тихо вставил Сперанский.

“И в какой-то степени из государственных интересов”, - сказал князь Андрей.

“ Что вы имеете в виду? ” тихо спросил Сперанский, опуская глаза.

“Я почитатель Монтескье, ” отвечал князь Андрей, “ и
его мысль о том, что принцип монархии есть моя честь "параит"
неоспорима. Certains droits et privil;ges de la noblesse me
paraissent ;tre des moyens de soutenir ce sentiment.” *

 * «Принцип монархии — честь — кажется мне неоспоримым. Определённые права и привилегии аристократии представляются мне средством поддержания этого чувства».


 Улыбка исчезла с бледного лица Сперанского, которое стало выглядеть гораздо лучше после этой перемены. Вероятно, его заинтересовала мысль принца Эндрю.

«Si vous envisagez la question sous ce point de vue» * — начал он, с явным трудом произнося французские слова и говоря ещё медленнее, чем по-русски, но вполне спокойно.

 * «Если вы рассматриваете этот вопрос с такой точки зрения».


Далее Сперанский сказал, что честь, l’honneur, не может поддерживаться привилегиями, вредными для службы; что честь, l’honneur, — это либо
негативное понятие, означающее отказ от того, что достойно порицания, либо
источник стремления к похвале и наградам, которые её признают.
Его аргументы были краткими, простыми и ясными.

«Институт, поддерживающий честь, источник подражания, подобен
ордену Почётного легиона великого императора Наполеона.
Он не вредит, а способствует успеху службы, но не является классовой или придворной привилегией».

«Я с этим не спорю, но нельзя отрицать, что придворные привилегии служат той же цели», — возразил принц Эндрю. «Каждый придворный считает себя обязанным достойно поддерживать своё положение».

 «Однако вы не пользуетесь этой привилегией, принц», — сказал Сперанский, улыбкой показывая, что хочет дружески завершить спор, который смущал его собеседника. «Если вы окажете мне честь и навестите меня в среду, — добавил он, — я, после разговора с Магнитским, сообщу вам, что может вас заинтересовать, и
Я также буду рад побеседовать с вами более подробно».

 Закрыв глаза, он поклонился по-французски, не прощаясь, и, стараясь привлечь к себе как можно меньше внимания, вышел из комнаты.






Глава VI
В первые недели своего пребывания в Петербурге князь Андрей чувствовал, что все его прежние мысли и чувства, образовавшиеся в уединении, были совершенно заглушены ничтожными заботами, которые поглотили его в этом городе.

Вернувшись вечером домой, он делал пометку в блокноте: «Позвонить четырем или пяти людям в определенное время».  Механизм
Жизнь, распорядок дня, необходимость везде успевать поглощали большую часть его жизненной энергии. Он ничего не делал, даже не думал и не находил времени подумать, а только говорил, и говорил успешно, о том, что думал, пока был за городом.

 Иногда он с неудовольствием замечал, что в один и тот же день повторяет одно и то же замечание в разных кругах. Но он был так занят целыми днями, что у него не было времени заметить, что он ни о чём не думает.

Как и при их первой встрече у Кочубея, Сперанский
Князь Андрей произвёл на Болконского сильное впечатление в среду, когда принял его наедине в своём доме и долго и доверительно беседовал с ним.


Болконскому так много людей казалось презренными и ничтожными существами, и он так жаждал найти в ком-нибудь живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что с готовностью поверил, что в Сперанском нашёл этот идеал совершенно разумного и добродетельного человека. Если бы Сперанский принадлежал к тому же сословию, что и он сам, и обладал бы теми же манерами и традициями, Болконский вскоре бы это понял
Он видел его слабые, человеческие, негероические стороны; но, как бы то ни было, странный и логичный образ мыслей Сперанского внушал ему уважение, тем более что он не совсем его понимал. Более того, Сперанский, то ли потому, что ценил способности другого, то ли потому, что считал необходимым привлечь его на свою сторону, демонстрировал перед князем Андреем свою бесстрастную, спокойную и рассудительную натуру и льстил ему той тонкой лестью, которая идёт рука об руку с самоуверенностью и заключается в молчаливом предположении, что твой собеседник — единственный человек, кроме тебя самого, способный
понимание глупости остального человечества и разумности и глубины собственных идей.

Во время их долгого разговора в среду вечером Сперанский не раз
замечал: «Мы рассматриваем всё, что выходит за рамки общепринятых
традиций...» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтобы волки были сыты,
а овцы в безопасности...» или: «Они этого не понимают...» — и всё это
таким тоном, который, казалось, говорил: «Мы с вами понимаем,
кто они и кто мы».

 Этот первый долгий разговор со Сперанским только укрепил князя
Андрей вспомнил, какие чувства он испытывал к нему при их первой встрече.
 Он видел в нём выдающегося, здравомыслящего человека с огромным интеллектом, который благодаря своей энергии и упорству добился власти и использовал её исключительно для блага России. В глазах князя Андрея Сперанский был таким человеком, каким он сам хотел бы быть, — тем, кто разумно объясняет все жизненные факты, считает важным только то, что рационально, и способен применять стандарты разума ко всему. В изложении Сперанского всё казалось таким простым и ясным, что князь
Андрей невольно соглашался с ним во всём. Если он и возражал, то только потому, что хотел сохранить свою независимость и не поддаваться влиянию Сперанского. Всё было правильно, и всё было так, как должно быть: только одно смущало князя Андрея. Это был холодный, зеркальный взгляд Сперанского, не допускавший проникнуть в его душу, и его нежные белые руки, которые
Принц Эндрю невольно наблюдал за тем, как это делают люди, обладающие властью. Этот зеркальный взгляд и эти изящные руки
Князь Андрей не знал почему, но Сперанский раздражал его.
Кроме того, его неприятно поражало чрезмерное презрение Сперанского к другим, которое он наблюдал,
а также разнообразие доводов, которые тот использовал для
поддержки своего мнения. Он прибегал ко всем мыслимым
приёмам, кроме аналогии, и, как казалось князю Андрею, слишком
смело переходил от одного к другому. То он становился практичным человеком и осуждал мечтателей, то — сатириком и иронизировал над своими оппонентами, то становился суровым логиком, то внезапно возвышался до
метафизика. (Этим последним средством он пользовался очень часто.)
Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил к определениям пространства, времени и мысли и, приведя нужное ему опровержение, снова спускался на уровень первоначального обсуждения.

В целом князя Андрея больше всего поражала черта характера Сперанского — его абсолютная и непоколебимая вера в силу и авторитет разума. Было очевидно, что ему никогда не придёт в голову мысль, которая казалась такой естественной принцу Эндрю, а именно: что
в конце концов, невозможно выразить всё, что думаешь; и что он никогда не испытывал сомнения: «Не есть ли всё, что я думаю и верую, вздор?»
И именно эта особенность ума Сперанского особенно привлекала князя Андрея.


В первый период их знакомства Болконский испытывал к нему страстное восхищение, подобное тому, которое он когда-то испытывал к Бонапарту. Тот факт, что Сперанский был сыном сельского священника,
и что глупые люди могли презирать его за низкое происхождение (что, собственно, многие и делали), заставлял князя Андрея дорожить им.
Чувство это было тем сильнее, что он бессознательно старался его укрепить.

 В тот первый вечер, который Болконский провёл с ним, упомянув о
Комиссии по пересмотру Свода законов, Сперанский с сарказмом сказал ему, что Комиссия существует уже сто пятьдесят лет, что она обошлась в миллионы и ничего не сделала, кроме того, что Розенкампф
приклеил ярлыки к соответствующим параграфам различных сводов.

 «И это всё, что получило государство за потраченные миллионы», — сказал он. «Мы хотим наделить Сенат новыми юридическими полномочиями, но у нас нет
законы. Вот почему таким людям, как вы, принц, грех не служить в
эти времена!»

Принц Эндрю сказал, что для этой работы необходимо юридическое образование, которого у него нет.

«Но его нет ни у кого, так что же вам нужно? Это порочный круг, из которого мы должны найти выход».

Неделю спустя принц Эндрю стал членом Комитета по армии
Правила и — чего он никак не ожидал — должность председателя
отдела комитета по пересмотру законов. По просьбе Сперанского он взялся за первую часть разрабатываемого Гражданского кодекса
и с помощью Кодекса Наполеона и «Институций» Юстиниана
он работал над формулировкой раздела о личных правах.





 ГЛАВА VII
Почти за два года до этого, в 1808 году, Пьер, вернувшись в Петербург
после поездки по своим имениям, невольно оказался в центре внимания
петербургских масонов. Он устраивал обеды и траурные собрания, принимал в ложу новых членов и занимался объединением различных лож.
Он жертвовал деньги на возведение храмов и, насколько мог, пополнял сбор пожертвований.  Он жертвовал деньги на возведение храмов и, насколько мог, пополнял сбор пожертвований.
в отношении чего большинство членов ордена были скупы и непоследовательны.
Он практически в одиночку содержал богадельню, основанную орденом в
Петербурге.

Его жизнь текла по-прежнему, с теми же увлечениями и
расточительством. Он любил хорошо пообедать и выпить, и хотя считал это аморальным и унизительным, не мог устоять перед соблазнами холостяцких кругов, в которых вращался.

Однако в суете своих дел и отвлекающих факторов Пьер в конце года начал чувствовать, что чем усерднее он пытается отдохнуть, тем больше ему это удаётся.
Чем больше он размышлял об этом, тем сильнее под ним уходила земля масонства.
 В то же время он чувствовал, что чем глубже под ним уходит земля, тем сильнее он невольно привязывается к ордену. Когда он вступил в масонскую ложу, у него было ощущение, будто он уверенно ступает на гладкую поверхность болота. Когда он поставил ногу, она ушла под воду. Чтобы убедиться в прочности земли, он поставил на неё другую ногу и провалился ещё глубже, увязнув в трясине по колено.


Иосифа Алексеевича не было в Петербурге — в последнее время он держался в стороне
от дел петербургских лож и почти всё время жил в Москве. Все члены лож были людьми, которых Пьер знал в обычной жизни, и ему было трудно относиться к ним просто как к братьям по масонству, а не как к князю Б. или Ивану Васильевичу Д., которых он знал в обществе в основном как слабых и незначительных людей. Под масонскими фартуками и знаками отличия он видел мундиры и ордена, к которым они стремились в обычной жизни. Часто после сбора милостыни и подсчёта
от двадцати до тридцати рублей, полученных по большей части в виде обещаний от
Дюжина членов, половина из которых могла платить не хуже него, Пьера, вспомнила о масонской клятве, в которой каждый брат обещал отдать всё своё имущество ближнему. В душе Пьера зародились сомнения, на которых он старался не зацикливаться.

 Он разделил знакомых ему братьев на четыре категории. В первую он
отнёс тех, кто не принимал активного участия в делах ложи
или в мирских делах, а занимался исключительно мистической
наукой ордена: вопросами о тройственном обозначении Бога,
трёх изначальных элементах — сере, ртути и соли — или
значение квадрата и всех различных фигур храма Соломона.
Пьер уважал этот класс братьев, к которому принадлежали в основном старшие, включая, как думал Пьер, и самого Иосифа Алексеевича,
но он не разделял их интересов. Его не привлекала мистическая сторона масонства.

Ко второй категории Пьер относил себя и таких же, как он, ищущих и колеблющихся, которые ещё не нашли в масонстве прямого и понятного пути, но надеялись это сделать.

 К третьей категории он относил тех братьев (их было большинство), которые видели
в масонстве не было ничего, кроме внешних форм и церемоний, и ценилось строгое соблюдение этих форм без оглядки на их смысл или значение. Такими были Вилларски и даже Великий магистр главной ложи.

 Наконец, к четвёртой категории относилось множество братьев, особенно те, кто вступил в орден недавно. По наблюдениям Пьера, это были люди, которые ни во что не верили и ни к чему не стремились.
Они вступали в масонскую ложу только для того, чтобы общаться с богатыми
молодыми братьями, которые пользовались влиянием благодаря своим связям или положению.
и которых в ложе было очень много.

 Пьер начал испытывать недовольство тем, что он делал. Масонство, по крайней мере в том виде, в каком он его здесь видел, иногда казалось ему основанным лишь на внешних проявлениях. Он не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своих первоначальных принципов. Поэтому в конце года он уехал за границу, чтобы быть посвящённым в высшие тайны ордена.

Летом 1809 года Пьер вернулся в Петербург. Наши масоны знали из переписки с зарубежными коллегами, что Безухов получил
Он пользовался доверием многих высокопоставленных лиц, был посвящён во многие тайны, получил более высокий ранг и привёз с собой много такого, что могло бы способствовать успеху масонского дела в России. Все петербургские масоны приходили к нему, пытались втереться к нему в доверие, и всем им казалось, что он что-то готовит для них и скрывает это.

Было созвано торжественное собрание ложи второй степени, на котором Пьер пообещал сообщить петербургским братьям о том, что
он должен был передать им послание от высших руководителей их ордена.
Собрание было полным. После обычных церемоний Пьер встал и начал
свою речь.

“Дорогие братья, ” начал он, краснея и заикаясь, с написанной
речью в руке, “ недостаточно наблюдать за нашими мистериями в
уединении нашей ложи - мы должны действовать — действовать! Мы дремлем, но мы
должны действовать. Пьер поднял свой блокнот и начал читать.

 «Ради распространения чистой истины и во имя торжества добродетели, — читал он, — мы должны очистить людей от предрассудков, рассеять
Следуя принципам, соответствующим духу времени, мы берём на себя
воспитание молодёжи, неразрывно связываем себя узами дружбы с самыми
мудрыми людьми, смело, но благоразумно преодолеваем суеверия,
неверие и глупость и формируем из преданных нам людей единое
сообщество, объединённое общей целью и наделённое властью и
могуществом.

«Чтобы достичь этой цели, мы должны обеспечить превосходство добродетели над пороком
и постараться сделать так, чтобы честный человек мог получить прочную награду за свою добродетель даже в этом мире. Но в этих великих начинаниях мы
сегодняшние политические институты серьёзно препятствуют этому. Что
нужно делать в таких обстоятельствах? Поддерживать революции,
свергать всё подряд, отвечать силой на силу?.. Нет! Мы очень далеки от этого.
Любая насильственная реформа заслуживает порицания, потому что она не способна исправить зло, пока люди остаются теми, кто они есть, а также потому, что мудрость не нуждается в насилии.

«Весь план нашего ордена должен быть основан на идее
воспитания людей стойких и добродетельных, объединённых единством
убеждений, стремящихся наказывать порок и глупость и покровительствующих
талант и добродетель: поднимать достойных людей из пепла и присоединять их к нашему Братству. Только тогда наш орден сможет незаметно связывать руки защитникам беспорядка и контролировать их, а они даже не будут об этом подозревать. Одним словом, мы должны основать
форму правления, обладающую всеобщим влиянием, которая должна распространиться на весь мир, не разрушая при этом узы гражданства, и помимо которой все остальные правительства могут продолжать свою обычную деятельность и делать всё, что угодно, кроме того, что препятствует великой цели нашего порядка, которая
Добродетель должна одержать победу над пороком. Это была цель самого христианства. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми и ради собственной пользы следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших людей.

 «В то время, когда всё было погружено во тьму, одной проповеди, конечно, было недостаточно. Новизна Истины наделила её особой силой, но теперь нам нужны гораздо более действенные методы. Теперь необходимо, чтобы человек, управляемый своими чувствами, обрёл в добродетели очарование, ощутимое для этих чувств. Искоренить
страсти; но мы должны стремиться направить их на благородную цель, и поэтому необходимо, чтобы каждый мог удовлетворять свои страсти в рамках добродетели. Наш орден должен предоставить средства для достижения этой цели.

 «Как только в каждом государстве появится определённое число достойных людей, каждый из которых будет обучать ещё двоих, и все они будут тесно связаны друг с другом, для нашего ордена, который уже втайне многое сделал для блага человечества, станет возможным всё».

Эта речь не только произвела сильное впечатление, но и вызвала ажиотаж
в ложу. Большинство Братьев, усмотрев в этом опасные замыслы иллюминистов, * отнеслись к этому с холодностью, которая удивила Пьера. Великий
Мастер начал отвечать ему, и Пьер стал излагать свои взгляды всё более и более горячо. Давно не было такого бурного собрания.
Образовались группы: одни обвиняли Пьера в иллюминизме, другие поддерживали его. На той встрече он впервые был поражён
бесконечным разнообразием человеческих умов, из-за которого истина никогда не предстаёт в одном и том же виде перед двумя людьми. Даже те члены
Те, кто, казалось бы, был на его стороне, понимали его по-своему, с ограничениями и изменениями, с которыми он не мог согласиться, ведь больше всего он хотел донести до других свои мысли в том виде, в каком он их понимал.

 * Иллюминаты стремились заменить монархические институты республиканскими.

В конце встречи Великий магистр с иронией и недоброжелательством упрекнул Безухова в горячности и сказал, что им двигала не только любовь к добродетели, но и любовь к спорам.
 Пьер не ответил ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение.
быть принятым. Ему сказали, что этого не произойдет, и, не дожидаясь выполнения
обычных формальностей, он покинул сторожку и отправился домой.





ГЛАВА VIII

Снова Пьером овладела депрессия, которой он так боялся. В течение трех дней
после произнесения своей речи в ложе он лежал на диване у себя дома.
никого не принимал и никуда не ходил.

Именно тогда он получил письмо от жены, которая умоляла его приехать к ней.
Она писала, как сильно тоскует по нему и как хочет посвятить ему всю свою жизнь.


В конце письма она сообщила ему, что через несколько дней
вернитесь в Петербург из-за границы.

 После этого письма один из братьев-масонов, которого Пьер уважал меньше, чем остальных, напросился к нему на встречу и, переведя разговор на матримониальные дела Пьера, в качестве братского совета высказал мнение, что Пьер слишком строг к жене и пренебрегает одним из первых правил масонства, не прощая раскаявшуюся.

В то же время его тёща, жена князя Василия, послала ему письмо, в котором умоляла его приехать хотя бы на несколько минут, чтобы обсудить один очень важный вопрос.
важное дело. Пьер понял, что против него плетется заговор и что его хотят воссоединить с женой, и в том настроении, в котором он тогда был, ему это даже не казалось неприятным. Ничто не имело для него значения.
Ничто в жизни не казалось ему важным, и под влиянием охватившей его депрессии он не дорожил ни своей свободой, ни своим решением наказать жену.

«Никто не прав и никто не виноват; значит, и она не виновата», — подумал он.

Если бы он сразу дал согласие на воссоединение с женой, то
Это было только потому, что в состоянии подавленности он не чувствовал в себе сил сделать хоть какой-то шаг. Если бы жена пришла к нему, он бы её не прогнал.
 По сравнению с тем, что его занимало, разве не было безразлично, живёт он с женой или нет?

 Не отвечая ни жене, ни тёще, Пьер однажды поздно вечером собрался в дорогу и отправился в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что он записал в своём дневнике:

Москва, 17 ноября

Я только что вернулся от своего благодетеля и спешу записать то, что я
 Иосиф Алексеевич живёт бедно и уже три года страдает от мучительной болезни мочевого пузыря.  Никто никогда не слышал от него ни стона, ни жалобы.  С утра до поздней ночи, за исключением времени, когда он ест свою простую пищу, он занимается наукой.  Он любезно принял меня и усадил на кровать, на которой лежал. Я изобразил знак Рыцарей Востока и Иерусалима.
Он ответил тем же и с мягкой улыбкой спросил, чему я научился и что приобрёл в прусских и шотландских ложах.
Я рассказал ему всё, что мог, и сообщил, что предложил нашей петербургской ложе, о том, с каким плохим приёмом я столкнулся, и о своём разрыве с братьями. Иосиф Алексеевич, долго молчавший и погружённый в раздумья, изложил мне свой взгляд на это дело, который сразу осветил для меня всё моё прошлое и дальнейший путь, по которому мне предстояло идти.
 Он удивил меня, спросив, помню ли я о трёх целях ордена: (1) сохранение и изучение тайны. (2) Очищение и преображение себя для его принятия, и (3)
улучшение человеческой расы путём стремления к такому очищению. Какова главная цель этих трёх?
Конечно же, самосовершенствование и самоочищение. Только к этой цели мы всегда можем стремиться, независимо от обстоятельств. Но в то же время именно эта цель требует от нас величайших усилий.
И вот, сбившись с пути из-за гордыни и упустив эту цель из виду,
мы либо погружаемся в тайну, которую в своей нечистоте не
достойны постичь, либо стремимся к исправлению человечества,
сами подавая пример низости и
распутство. Иллюминизм не является чистой доктриной только потому, что его привлекает общественная деятельность и он преисполнен гордыни. На этом основании
Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность, и в глубине души я был с ним согласен. Говоря о моих семейных делах, он сказал мне: «Главный долг истинного масона, как я уже говорил тебе, заключается в самосовершенствовании. Мы часто думаем, что, избавившись от всех трудностей в нашей жизни, мы быстрее достигнем своей цели, но, напротив, мой дорогой сэр, только среди мирских забот мы можем достичь
наши три главные цели: (1) самопознание — ведь человек может познать себя только в сравнении с другими, (2) самосовершенствование, которого можно достичь только через конфликт, и (3) обретение главной добродетели — любви к смерти.
 Только превратности жизни могут показать нам её тщету и развить нашу врождённую любовь к смерти или возрождению к новой жизни. Эти слова тем более примечательны, что, несмотря на сильные физические страдания,
Иосиф Алексеевич никогда не устаёт от жизни, хотя и любит смерть, ради которой — несмотря на чистоту и возвышенность своего внутреннего мира — он
он ещё не чувствовал себя достаточно подготовленным. Затем мой благодетель подробно объяснил мне значение Великого квадрата мироздания и указал на то, что числа три и семь лежат в основе всего. Он посоветовал мне не избегать общения с петербургскими братьями, а занимать в ложе только второстепенные должности, стараться, отвлекая братьев от гордыни, направить их на истинный путь самопознания и самосовершенствования. Кроме того, он посоветовал мне лично в первую очередь следить за собой, и с этой целью
он дал мне записную книжку, в которой я сейчас пишу и в которой я буду
впредь записывать все свои действия.

Петербург, 23 ноября

Я снова живу с женой. Моя тёща пришла ко мне в слезах и
сказала, что Элен здесь и умоляет меня выслушать её; что она
невинна и несчастна из-за моего ухода и так далее. Я знал,
что если хоть раз увижу её, то у меня не хватит сил продолжать
отказываться от того, чего она хотела. В смятении я не знал, к кому
обратиться за помощью и советом. Если бы мой благодетель был
здесь, он бы сказал мне, что
делать. Я пошел к себе в комнату и перечитал письма Иосифа Алексеевича, и
вспомнил свои разговоры с ним, и из всего этого сделал вывод, что я
не должен отказывать просителю, а должен протянуть руку помощи
каждому — особенно тому, кто так тесно связан со мной — и что я должен
нести свой крест. Но если я прощаю ее ради того, чтобы поступить правильно, тогда
пусть союз с ней будет иметь только духовную цель. Вот что я решил и о чём написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что умоляю её
забыть прошлое, простить меня за всё, что я ей сделал.
и что мне нечего прощать. Мне было приятно сказать ей это. Она
не должна знать, как тяжело мне было снова ее видеть. Я поселился на
верхнем этаже этого большого дома и испытываю счастливое чувство
возрождения.





ГЛАВА IX

В то время, как это всегда бывает, высшее общество, собиравшееся при дворе
и на грандиозных балах, разделилось на несколько кругов, каждый со своим
особым тоном. Самым крупным из них был французский круг наполеоновского союза, круг графа Румянцева и Коленкура.
В эту группу вошла Элен, как только обосновалась в Петербурге с
Её муж занимал очень видное положение. Её навещали члены французского посольства и многие другие, принадлежавшие к этому кругу и отличавшиеся своим интеллектом и изысканными манерами.

 Элен была в Эрфурте во время знаменитой встречи императоров
и привезла оттуда связи с наполеоновской знатью. В Эрфурте она добилась блестящего успеха. Сам Наполеон
заметил ее в театре и сказал о ней: “C'est un superbe
животное”. * Ее успех как красивой и элегантной женщины не повлиял на
удивите Пьера, потому что она стала еще красивее, чем раньше. Что сделал
Его удивило то, что за последние два года его жена успела завоевать репутацию «очаровательной женщины, столь же умной,
сколь и красивой». *(2) Выдающийся принц де Линь писал ей
восьмистраничные письма. Билибин копил свои эпиграммы, чтобы
произнести их в присутствии графини Безуховой. Быть принятым в
салоне графини Безуховой считалось признаком ума. Молодые люди
читают книги перед тем, как отправиться на вечера к Элен, чтобы было что сказать в её салоне, а секретари посольства и даже послы
Он поверял ей дипломатические тайны, так что в каком-то смысле Элен была влиятельной персоной. Пьер, который знал, что она очень глупа, иногда со странным чувством растерянности и страха посещал её вечера и званые ужины, где обсуждались политика, поэзия и философия. На этих вечерах он чувствовал себя фокусником, который в любой момент ожидает, что его трюк раскроется. Но то ли потому, что глупость была именно тем, что требовалось для управления таким салоном, то ли потому, что те, кого обманывали, находили удовольствие в этом обмане, в любом случае это оставалось незамеченным.
Репутация Элен Безуховой как милой и умной женщины
укрепилась настолько, что она могла говорить самые пустые и глупые
вещи, и все приходили в восторг от каждого её слова и искали в нём
глубокий смысл, которого она сама не имела.

 * «Это превосходное животное».

 * (2) «О очаровательной женщине, столь же остроумной, сколь и милой».


Пьер был именно тем мужем, который нужен блестящей светской даме. Он был рассеянным чудаком, мужем-грандом, который никому не мешал и не портил общий тон и впечатление от
В гостиной он, составляя с ней контраст, служил выгодным фоном для своей элегантной и тактичной жены.
За последние два года, в результате постоянной поглощённости абстрактными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, Пьер приобрёл в кругу жены, который его не интересовал, тот вид беззаботности, равнодушия и доброжелательности ко всем, который невозможно приобрести искусственно и который поэтому невольно внушает уважение. Он вошёл в гостиную своей жены, как входят в театр, и поздоровался с
Он был одинаково рад видеть всех и одинаково равнодушен ко всем.
 Иногда он вступал в разговор, который его интересовал, и, независимо от того, присутствовали ли «господа из посольства» или нет, шепеляво высказывал своё мнение, которое иногда совершенно не соответствовало общепринятому тону момента.  Но общее мнение о чудаковатом муже «самой выдающейся женщины Петербурга» было настолько устоявшимся, что никто не воспринимал его выходки всерьёз.

Среди множества молодых людей, которые каждый день приходили к ней в дом, был Борис
Друбецкой, уже добившийся больших успехов на службе, был самым близким другом семьи Безуховых с тех пор, как Элен вернулась из Эрфурта. Элен называла его «mon page» и обращалась с ним как с ребёнком. Её улыбка для него была такой же, как и для всех остальных,
но иногда эта улыбка заставляла Пьера чувствовать себя неловко. Борис вёл себя с ним с особенно достойным и печальным почтением. Этот оттенок почтения тоже беспокоил Пьера. Три года назад он так мучительно страдал от унижений, которым подвергала его жена
что теперь он защитил себя от опасности повторения этого, во-первых,
не будучи мужем своей жене, а во-вторых, не позволяя себе
подозревать.

“Нет, теперь, когда она превратилась в синий чулок она, наконец, отказалась от
ее прежние увлечения,” - сказал он себе. “Никогда не было
случая, чтобы синий чулок увлекся сердечными делами"
— утверждение, которое, хотя и получено из неизвестного источника,
он безоговорочно верил. И всё же, как ни странно, присутствие Бориса в гостиной его жены (а он почти всегда был там) имело физический
Это чувство передалось Пьеру; оно сковало его члены и лишило его бессознательности и свободы движений.

 «Какая странная антипатия, — подумал Пьер, — а ведь он мне очень нравился».


В глазах света Пьер был великодушным джентльменом, довольно слепым и нелепым мужем знатной дамы, чудаком, который никому не причинял вреда и был первоклассным добродушным малым. Но
всё это время в душе Пьера происходил сложный и трудный процесс внутреннего развития, который многое открыл ему и вызвал у него множество духовных сомнений и радостей.





 ГЛАВА X

Пьер продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за
время:


24 ноября

Встал в восемь часов, читал Писание, потом пошел к своим обязанностям. (Джозеф
Совет Алексеевича Пьер поступил на государственную службу и
служил в одном из комитетов.) Вернулся домой к обеду и поужинал
один — у графини было много посетителей, которые мне не нравятся. Я ел и пил умеренно, а после обеда переписал несколько отрывков для «Братьев».
 Вечером я спустился к графине и рассказал забавную историю о Б.
И только тогда вспомнил, что не должен был этого делать, когда все уже разошлись
громко рассмеялся.

 Я ложусь спать со счастливым и спокойным сердцем. Великий Боже, помоги мне идти Твоими путями, (1) побеждать гнев спокойствием и рассудительностью, (2) побеждать похоть самоограничением и отвращением, (3) удаляться от мирской суеты, но не избегать (а) служения государству, (б) семейных обязанностей, (в) общения с друзьями и управления своими делами.


27 ноября
Я поздно встал. Проснувшись, я долго лежал в постели, предаваясь лени. О Боже,
помоги мне и укрепи меня, чтобы я мог ходить путями Твоими! Читай Писание,
но без должного чувства. Пришёл брат Урусов, и мы поговорили о мирской суете. Он рассказал мне о новых проектах императора. Я начал критиковать их, но вспомнил свои правила и слова моего благодетеля о том, что истинный масон должен быть усердным работником на благо государства, когда требуется его помощь, и спокойным наблюдателем, когда его не призывают к содействию. Мой язык — мой враг. Меня навестили братья Г. В. и О., и мы
предварительно обсудили вопрос о приёме нового брата. Они возложили на меня обязанности ритора. Я чувствую себя слабым и недостойным. Затем мы
разговор перешел к толкованию семи столпов и ступеней
Храма, семи наук, семи добродетелей, семи пороков и
семи даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив.
Вечером состоялся прием. Новое убранство помещения
во многом способствовало великолепию зрелища. Это был Борис
Друбецкой, который был принят. Я выдвинул его кандидатуру и был ритором. Странное чувство не покидало меня всё то время, что я провела с ним наедине в тёмной комнате. Я поймала себя на том, что испытываю к нему ненависть
которое я тщетно пытался преодолеть. Вот почему мне бы очень хотелось
спасти его от зла и направить на путь истины, но дурные
мысли о нём не покидали меня. Мне казалось, что он вступил в
Братство лишь для того, чтобы сблизиться с членами нашей ложи и
завоевать их расположение. Помимо того, что он несколько раз спрашивал меня, являются ли Н. и С. членами нашей ложи (на что я не мог ответить), и того, что, по моим наблюдениям, он не способен испытывать уважение к нашему священному ордену и слишком озабочен и доволен собой
Поскольку внешний человек стремится к духовному совершенствованию, у меня не было причин сомневаться в нём, но он казался мне неискренним, и всё то время, что я провёл с ним наедине в тёмном храме, мне казалось, что он презрительно улыбается моим словам, и мне действительно хотелось вонзить меч в его обнажённую грудь. Я не мог говорить красноречиво и не мог откровенно поделиться своими сомнениями с братьями и Великим магистром. Великий
Архитектор Природы, помоги мне найти истинный путь из лабиринта лжи!



 После этого в дневнике остались пустыми три страницы, а затем было написано следующее:


Я долго и поучительно беседовал наедине с братом В., который посоветовал мне держаться брата А. Хоть я и недостоин, многое было мне открыто. Адонай — имя создателя мира. Элохим — имя правителя всего сущего. Третье имя — непроизносимое, означающее «Всё». Беседы с братом В. укрепляют, освежают и поддерживают меня на пути добродетели. В его присутствии нет места сомнениям.
Мне ясно различие между скудными учениями мирской науки и нашим священным всеобъемлющим учением. Человеческие науки препарируют
Всё, чтобы постичь это, и всё, чтобы изучить это. В
священной науке нашего ордена всё едино, всё познано во всей своей полноте и жизни. Троица — три элемента материи — это сера, ртуть и соль. Сера масляниста и горяча; в сочетании с солью она своей горячностью пробуждает в последней желание, посредством которого притягивает ртуть, захватывает её, удерживает и в сочетании с ней производит другие тела. Меркурий — это текучая, изменчивая, духовная сущность.
Христос, Святой Дух, Он!...


3 декабря

Проснулся поздно, читал Священное Писание, но был апатичен. Потом ходил взад-вперёд по большому залу. Хотел
поразмышлять, но вместо этого в воображении всплыл случай четырёхлетней давности, когда Долохов, встретив меня в Москве после нашей дуэли, сказал, что надеется, что я наслаждаюсь душевным спокойствием, несмотря на отсутствие жены. Тогда я
ничего ему не ответил. Теперь я вспомнил каждую деталь той встречи и мысленно
дал ему самые злобные и едкие ответы. Я взял себя в руки и прогнал эту мысль, только когда почувствовал, что весь пылаю
Я разозлился, но не раскаялся в достаточной мере. Потом пришёл Борис Друбецкой и начал рассказывать о разных приключениях. Его приход с самого начала меня раздражал, и я сказал ему что-то неприятное. Он ответил. Я вспылил и наговорил ему много неприятного и даже грубого. Он замолчал, а я опомнился, только когда было уже слишком поздно. Боже мой, я совсем не могу с ним ладить. Причиной этого мой эгоизм. Я ставлю себя выше него и поэтому становлюсь намного хуже его, ведь он снисходителен к моей грубости, а я, напротив, питаю к нему презрение. О Боже,
пусть в его присутствии я лучше увижу свою низость и буду вести себя так, чтобы и ему было хорошо. После ужина я заснул и, уже засыпая, отчётливо услышал голос, сказавший мне в левое ухо: «Твой день!»

 Мне приснилось, что я иду в темноте и вдруг меня окружают собаки, но я иду вперёд, не пугаясь. Внезапно маленькая собачка вцепилась зубами в моё левое бедро и не отпускала. Я начал душить его руками. Едва я оторвал его от себя, как другой, побольше, начал кусать меня. Я поднял его, но чем выше я его поднимал, тем больше он становился.
Он становился всё тяжелее. И вдруг появился брат А. и, взяв меня за руку, повёл к зданию, чтобы войти в которое, нужно было пройти по узкой доске.
 Я ступил на неё, но она прогнулась и сломалась, и я начал карабкаться на забор, до которого едва мог дотянуться руками. После долгих усилий я взобрался наверх, так что моя нога свисала с одной стороны, а тело — с другой. Я огляделся и увидел брата А., который стоял на заборе и указывал мне на широкую аллею и сад, а в саду было большое и красивое здание. Я проснулся. О Господи, великий Архитектор Природы,
помоги мне избавиться от этих псов — моих страстей, особенно от последней, которая объединяет в себе силу всех предыдущих, и
помоги мне войти в тот храм добродетели, видения которого я достиг во сне.


7 декабря

Мне приснилось, что Иосиф Алексеевич сидит у меня дома и что я
очень рад и хочу его развлечь. Мне казалось, что я без умолку болтаю с другими людьми, и вдруг я вспомнила, что это не может ему нравиться, и мне захотелось подойти к нему и обнять его. Но как только я приблизилась, я увидела, что его лицо изменилось и стало молодым.
и он тихо рассказывал мне что-то об учении нашего ордена, но так тихо, что я не мог расслышать. Потом мне показалось, что мы все вышли из комнаты, и произошло что-то странное. Мы сидели или лежали на полу. Он что-то рассказывал мне, и я хотел показать ему свою восприимчивость, но, не слушая его, начал представлять себе состояние своего внутреннего мира и благодать Божью, освящающую меня. И у меня на глаза навернулись слёзы, и я была рада, что он это заметил. Но он
с досадой посмотрел на меня и вскочил, прервав свои рассуждения. Я
я смутилась и спросила, не касается ли его то, о чём он говорит; но он не ответил, лишь одарил меня добрым взглядом, и вдруг мы оказались в моей спальне, где стоит двуспальная кровать. Он лёг на край кровати, а я сгорала от желания приласкать его и тоже лечь. И он сказал: «Скажи мне честно, что тебя больше всего искушает? Знаешь ли ты это? Думаю, ты уже знаешь». Смущённая этим вопросом, я
Я ответил, что лень — моё главное искушение. Он недоверчиво покачал головой, и я, ещё больше смутившись, сказал, что, хотя я и живу
с женой, как он и советовал, я жил не как муж с женой. На это он ответил, что нельзя лишать жену объятий, и дал мне понять, что это мой долг. Но я ответил, что
мне будет стыдно это делать, и вдруг всё исчезло. Я очнулся и
вспомнил слова из Евангелия: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Лицо Иосифа Алексеевича выглядело молодым и сияющим. В тот день я получил письмо от своего благодетеля, в котором он писал о «супружеских обязанностях».


9 декабря

Мне приснился сон, от которого я проснулся с бешено колотящимся сердцем. Я увидел, что
я в Москве, в своём доме, в большой гостиной, и из столовой входит Иосиф
Алексеевич. Я как будто сразу понял, что в нём уже начался процесс возрождения, и бросился ему навстречу. Я обнял его и поцеловал его руки, а он сказал: «Ты заметил, что моё лицо изменилось?» Я посмотрела на него, всё ещё держа в объятиях, и увидела, что у него молодое лицо, но на голове нет волос, а черты лица сильно изменились. И я сказала:
«Я бы узнал тебя, если бы встретил случайно», — подумал я и сказал себе: «Правду ли я говорю?» И вдруг я увидел, что он лежит без движения, как мёртвое тело. Затем он постепенно пришёл в себя и пошёл со мной в мой кабинет, неся большую папку с листами бумаги для рисования. Я сказал: «Это я нарисовал», и он в ответ склонил голову. Я открыл папку, и на всех страницах были превосходные рисунки. И во сне я знал,
что эти рисунки изображают любовные приключения души с её
возлюбленным. И на этих страницах я увидел прекрасное изображение девушки
в прозрачных одеждах и с прозрачным телом, взлетающая к облакам. И я словно понял, что эта дева — не что иное, как воплощение Песни Песней. И, глядя на эти рисунки, я
чувствовал, что поступаю неправильно, но не мог оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если Ты отвернулся от меня, да будет воля Твоя; но если я сам виноват, научи меня, что мне делать! Я
погибну от своего распутства, если ты совсем меня покинешь!





 ГЛАВА XI

За два года, проведённых в деревне, финансовое положение Ростовых не улучшилось.

Хотя Николай Ростов твёрдо придерживался своего решения и по-прежнему скромно служил в малоизвестном полку, тратя сравнительно немного, образ жизни в Отрадном — в частности, ведение дел Митенькой — был таков, что долги неизбежно росли с каждым годом.
Единственным выходом, который, очевидно, виделся старому графу, было
подать в отставку, поэтому он приехал в Петербург, чтобы найти себе место,
а также, по его словам, чтобы дать дочерям возможность в последний раз
повеселиться.

Вскоре после их приезда в Петербург Берг сделал Вере
предложение, и она согласилась.

Хотя в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, не задумываясь об этом, в Петербурге круг их знакомств был смешанным и неопределённым. В Петербурге они были провинциалами, и те самые люди, которых они принимали в Москве, не спрашивая, к какому кругу они принадлежат, здесь смотрели на них свысока.

 В Петербурге Ростовы жили так же гостеприимно, как и в Москве, и за их ужинами собирались самые разные люди. Соседи из Отрадного, обедневшие старые помещики и их дочери
Перонская, фрейлина, Пьер Безухов и сын их уездного почтмейстера, получивший место в Петербурге. Среди мужчин, которые вскоре стали частыми гостями в доме Ростовых в
Петербурге, были Борис, Пьер, которого граф встретил на улице и привёл к себе, и Берг, который проводил у Ростовых целые дни и оказывал старшей дочери, графине Вере, те знаки внимания, которые молодой человек оказывает, намереваясь сделать предложение.

Берг не зря показывал всем свою правую руку, раненую при
Аустерлице, и держал в левой совершенно ненужную шпагу. Он
Он так настойчиво и важно рассказывал об этом эпизоде, что все поверили в значимость и полезность его поступка, и он получил два ордена за Аустерлиц.

 В Финской войне он тоже сумел отличиться. Он подобрал осколок гранаты, убившей стоявшего рядом с главнокомандующим адъютанта, и отнёс его своему командиру. Как и после Аустерлица, он
рассказывал об этом событии так долго и настойчиво, что все снова поверили в необходимость этого поступка
за это он получил два ордена, а также за Финскую войну. В
1809 году он был капитаном гвардии, носил медали и занимал несколько
выгодных должностей в Петербурге.

 Хотя некоторые скептики усмехались, когда им рассказывали о заслугах Берга, нельзя было отрицать, что он был усердным и храбрым офицером, в прекрасных отношениях с начальством и нравственным молодым человеком, которого ждала блестящая карьера и прочное положение в обществе.

Четырьмя годами ранее, встретившись с немецким товарищем в партере московского театра, Берг указал ему на Веру Ростову и сказал:
Немецкий, “das soll mein Weib werden” * и с этого момента
решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, обдумав положение
Ростовых и свое собственное, он решил, что пришло время сделать
предложение.

 * “Эта девушка будет моей женой”.


Предложение Берга было сначала с недоумением, не был
ему польстить. Поначалу казалось странным, что сын безвестного
Ливонский дворянин должен был сделать предложение графине Ростовой; но
 главной чертой Берга был такой наивный и добродушный эгоизм
Ростовы невольно стали думать, что это было бы хорошо,
поскольку он сам был так твёрдо убеждён, что это хорошо, даже
прекрасно. Более того, дела Ростовых были в серьёзном затруднении,
о чём жених не мог не знать; и, главное, Вере было двадцать четыре года,
её везде возили, и, хотя она была, несомненно, хороша собой
и умна, до сих пор никто не делал ей предложения. Так что они дали своё
согласие.

— Видишь ли, — сказал Берг своему товарищу, которого он называл «другом» только потому, что знал: у каждого есть друзья, — видишь ли, у меня есть
Я всё обдумала и не вышла бы замуж, если бы не продумала всё до мелочей
или если бы это было хоть в чём-то неподходящим. Но, напротив, мои папа и мама теперь обеспечены — я договорилась об аренде для них в Прибалтике —
и я могу жить в Петербурге на своё жалованье, а с её состоянием и моим хорошим менеджментом мы сможем прекрасно устроиться. Я не выхожу замуж ради денег — я считаю это бесчестным, — но жена должна приносить свою долю, а муж — свою. У меня есть должность на службе,
у неё есть связи и кое-какие средства. В наше время это дорогого стоит
что-то в этом роде, не так ли? Но прежде всего она красивая, достойная уважения девушка, и она любит меня...

 Берг покраснел и улыбнулся.

 — А я люблю её, потому что у неё разумный и очень хороший характер.
 Другая сестра, хоть они и из одной семьи, совсем другая — у неё неприятный характер, и она не так умна.
 Она такая... ну, знаете?.. Неприятная... Но моя невеста!... Ну, ты же приедешь, — собирался он сказать, — на ужин, но передумал и сказал:
— Попьёшь с нами чаю, — и, быстро высунув язык, выпустил маленькое круглое колечко табачного дыма, идеально передающее
его мечта о счастье.

 После первого чувства недоумения, которое вызвало у родителей предложение Берга, в семье воцарился праздничный тон радости, обычный для таких случаев, но радость была внешней и неискренней.
 В отношении семьи к этой свадьбе чувствовалась какая-то неловкость и натянутость, как будто они стыдились того, что недостаточно любили Веру и были так рады сбыть её с рук. Старый граф чувствовал это сильнее всех. Он, вероятно, не смог бы объяснить причину своего смущения, но оно было вызвано его состоянием.
дела. Он совершенно не знал, сколько у него денег, сколько составляют его долги и какое приданое он может дать Вере. Когда родились его дочери, он выделил каждой из них в качестве приданого поместье с тремя сотнями крепостных; но одно из этих поместий уже было продано, а другое заложено, и проценты по нему так сильно просрочены, что его придётся продать, так что отдать его Вере было невозможно. Денег у него тоже не было.

 Берг был помолвлен уже месяц, и до свадьбы оставалась всего неделя, но граф ещё не решил, что ему делать.
Вопрос о приданом не был поднят, и с женой об этом не говорили. В одно время граф подумывал о том, чтобы подарить ей рязанское имение или продать лес, в другое время — о том, чтобы занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг рано утром вошёл в кабинет графа и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя сообщить ему, каким будет приданое Веры. Граф был настолько обескуражен этим давно ожидаемым вопросом, что, не задумываясь, ответил первое, что пришло ему в голову.  «Мне нравится, что ты подходишь к делу с деловой точки зрения»
это... мне нравится. Ты будешь доволен...»

 И, похлопав Берга по плечу, он встал, желая закончить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что если он не будет точно знать, сколько у Веры будет денег, и не получит хотя бы часть приданого заранее, то ему придётся отказаться от этой затеи.

— Потому что, поймите, граф, если я позволю себе жениться сейчас, не имея определённых средств к существованию для моей жены, я поступлю дурно...


Разговор закончился тем, что граф, желая проявить великодушие и избежать дальнейших домогательств, сказал, что даст вексель
за восемьдесят тысяч рублей. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но не может начать новую жизнь, не получив тридцать тысяч наличными. «Или хотя бы двадцать тысяч, граф, — добавил он, — а потом вексель на шестьдесят тысяч».

 «Да, да, хорошо!» — поспешно сказал граф. — Только извини меня,
мой дорогой, я дам тебе двадцать тысяч и вексель на восемьдесят тысяч. Да, да! Поцелуй меня.





 Глава XII
Наташе было шестнадцать, и шёл 1809 год, тот самый год, в который
Она считала на пальцах вместе с Борисом после того, как они поцеловались четыре года назад. С тех пор она его не видела. В присутствии Сони и её матери, если речь заходила о Борисе, она довольно свободно говорила об этом эпизоде, как о каком-то детском, давно забытом деле, о котором не стоит упоминать. Но в тайниках её души мучил вопрос, была ли её помолвка с Борисом шуткой или важным, обязывающим обещанием.

С тех пор как Борис в 1805 году уехал из Москвы, чтобы поступить на службу в армию, он не видел Ростовых. Он несколько раз бывал в Москве и проезжал мимо
Отрадное, но он никогда не приезжал к ним.

Иногда Наташе приходило в голову, что он не хочет её видеть, и это предположение подтверждалось тем печальным тоном, которым говорили о нём старшие.


«В наше время старых друзей не помнят», — говорила графиня, когда упоминали о Борисе.

Анна Михайловна тоже в последнее время навещала их реже, держалась с особенным достоинством и всегда восторженно и благодарно говорила о достоинствах сына и блестящей карьере, на которую он вступил.  Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис навестил их.

Он подъехал к их дому в некотором волнении. Воспоминания о Наташе были
самыми поэтичными в его жизни. Но он ехал с твёрдым намерением дать ей и её родителям понять, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательными ни для неё, ни для него.
Благодаря своей близости с графиней он занимал блестящее положение в обществе
Безухов занимал блестящую должность на службе благодаря покровительству важного лица, полным доверием которого он пользовался.
Он начал строить планы о том, как жениться на одной из богатейших наследниц в
Петербург, планы, которые могли легко осуществиться. Когда он вошёл в гостиную Ростовых, Наташа была у себя в комнате. Услышав о его приезде, она чуть не выбежала в гостиную, раскрасневшаяся и сияющая более чем сердечной улыбкой.

 Борис помнил Наташу в коротком платье, с блестящими из-под локонов тёмными глазами и шумным детским смехом, какой она была четыре года назад. Поэтому он был ошеломлён, увидев совсем другую
Наташа вошла, и на его лице отразилось восторженное изумление.
Это выражение его лица понравилось Наташе.

— Ну что, узнаешь свою маленькую проказницу? — спросила графиня.


Борис поцеловал Наташе руку и сказал, что поражён произошедшими в ней переменами.


— Какой ты стала красивой!

— Я думаю, что да! — ответила Наташа, смеясь глазами.


— А папа стал старше? — спросила она.

Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча и внимательно рассматривала жениха своего детства.
Он чувствовал на себе тяжесть этого решительного и любящего взгляда и изредка взглядывал на неё.


Форма Бориса, шпоры, галстук и то, как были зачёсаны его волосы, — всё это
комильфо и по последней моде. Это Наташа заметила сразу.
Он сидел боком, а в кресло рядом с графиней, организация
правой рукой чистейшую перчатки, которые установлены левой рукой
как кожа, и говорил он с особенно изысканным сжатия его
ссылаясь губ об увеселениях высшего Петербургского общества,
с легкой иронией в старые времена в Москве и Московской знакомых. Наташа почувствовала, что он не случайно упомянул, говоря о высшей аристократии, о бале у посла, на котором он присутствовал, и о
приглашение он получил от Н. Н. И С. С.

Все это Nat;sha время сидел молча, поглядывая на него из-под нее
брови. Этот взгляд тревоге и смятении Bor;s все больше и больше. Он посмотрел
круглые, чаще в сторону ее, и разорвала в том, что он говорил.
Он не задерживался больше, чем на десять минут, затем поднялся и ушел.
На него по-прежнему смотрели те же пытливые, вызывающие и немного насмешливые глаза
. После первого визита Борис сказал себе, что Наташа
по-прежнему привлекает его, но он не должен поддаваться этому чувству
Он чувствовал это, потому что женитьба на ней, девушке почти без приданого, означала бы крах его карьеры, в то время как возобновить их прежние отношения, не собираясь на ней жениться, было бы бесчестно. Борис решил избегать Наташи, но, несмотря на это решение, через несколько дней он снова приехал к Ростовым и стал бывать у них часто, проводя у них целые дни. Ему казалось, что он должен объясниться с ней.
Наташа, скажи ей, что о прошлом нужно забыть, что, несмотря ни на что...  она не может быть его женой, что у него нет средств.
и они никогда бы не позволили ей выйти за него замуж. Но он не смог этого сделать и чувствовал себя неловко, вступая в такие объяснения. С каждым днём он
запутывался всё больше и больше. Её матери и Соне казалось, что
Наташа по-прежнему влюблена в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала свой альбом, заставляя его делать в нём записи, не позволяла ему упоминать о прошлом, давая понять, как восхитительно настоящее.
И каждый день он уходил в тумане, так и не сказав того, что хотел, и не зная, что он делает, зачем пришёл и как
всё это закончится. Он перестал навещать Элен и каждый день получал от неё укоризненные записки, но всё равно проводил целые дни у Ростовых.






Глава XIII

Однажды ночью, когда старая графиня в ночном чепце и халате, без накладных локонов, с бедным пучком волос, торчащим из-под белого хлопкового чепца, со вздохами и стонами опустилась на колени на ковёр и поклонилась до земли в молитве, дверь скрипнула, и в комнату вбежала Наташа, тоже в халате, в тапочках на босых ногах и с бумажными кудряшками на голове.  Графиня, прервав молитву, посмотрела
Она обернулась и нахмурилась. Она заканчивала свою последнюю молитву: «Неужели этот одр станет моей могилой?» Наташа, раскрасневшаяся от волнения, увидев мать за молитвой, вдруг остановилась, наполовину села и неосознанно высунула язык, словно упрекая себя. Увидев, что
мать всё ещё молится, она на цыпочках подбежала к кровати и, быстро переставляя ножки, сбросила тапочки и запрыгнула на кровать, которая, как боялась графиня, могла стать её могилой.
Кровать была высокой, с периной и пятью подушками, каждая из которых была меньше
та, что внизу. Наташа запрыгнула на неё, утонула в перине,
перевернулась к стене и, устраиваясь поудобнее, начала натягивать на себя
простыню, поджимая колени к подбородку, пинаясь и смеясь почти
не слышно, то накрываясь с головой, то выглядывая на мать. Графиня
кончила молиться и подошла к кровати с строгим лицом, но, увидев,
что Наташа накрылась с головой, улыбнулась своей доброй, слабой
улыбкой.

— Ну-ну, ну-ну! — сказала она.

— Мама, можно с тобой поговорить? Да? — спросила Наташа. — Ну, только один раз
обними меня за шею и ещё... вот так! И, обхватив мать за шею, она поцеловала её в горло. В обращении с матерью
 Наташа казалась грубой, но она была настолько чуткой и тактичной, что, как бы крепко она ни обнимала мать, ей всегда удавалось сделать это так, чтобы не причинить ей боли и не заставить её почувствовать себя неловко или недовольно.

— Ну, что сегодня на ужин? — спросила мать, поправив подушки и подождав, пока Наташа, поворочавшись пару раз, устроится рядом с ней под одеялом, вытянет руки и примет серьёзный вид.

Эти ночные визиты Наташи перед возвращением графа из клуба были одним из величайших удовольствий как для матери, так и для дочери.

 «Что сегодня? — Но я должна тебе сказать...»

 Наташа прикрыла рот матери рукой.

 «О Борисе... Я знаю, — серьёзно сказала она, — ради этого я и пришла. Не говори этого — я знаю». Нет, расскажи мне! — и она убрала руку. — Расскажи мне, мама! Он хороший?

 — Наташа, тебе шестнадцать. В твоём возрасте я была замужем. Ты говоришь, что Борис хороший. Он очень хороший, и я люблю его как сына. Но что тогда?..
О чем ты думаешь? Я вижу, ты совсем вскружила ему голову.
это...

Говоря это, графиня оглянулась на свою дочь. Nat;sha
врет уверенно, глядя прямо перед собой, на одной из махагон
сфинксы, вырезанных на углах кровати, так что графиня
лишь видел лицо своей дочери в профиль. Это лицо поразило ее своим
особенно серьезным и сосредоточенным выражением.

Наташа слушала и размышляла.

«Ну и что же тогда?» — сказала она.

«Ты совсем вскружила ему голову, и почему? Чего ты от него хочешь? Ты же знаешь, что не можешь выйти за него замуж».

— Почему нет? — сказала Наташа, не меняя позы.

— Потому что он молод, потому что он беден, потому что он родственник...
и потому что ты сама его не любишь.
— Откуда ты знаешь?

— Я знаю. Это неправильно, дорогая!

— Но если я захочу... — сказала Наташа.

— Перестань говорить глупости, — сказала графиня.

— Но если я захочу...

 — Наташа, я серьёзно...

 Наташа не дала ей договорить.  Она притянула к себе большую руку графини, поцеловала её тыльную сторону, а затем ладонь, после чего снова перевернула её и начала целовать сначала один палец, затем пространство между ними.
Она постучала костяшками пальцев по столу, затем по следующему и прошептала: «Январь, февраль, март, апрель, май. Говори, мама, почему ты ничего не говоришь? Говори!»
 — сказала она, повернувшись к матери, которая нежно смотрела на дочь и, казалось, в этом созерцании забыла всё, что хотела сказать.

 — Так не пойдёт, любовь моя! Не все поймут эту дружбу,
начавшуюся ещё в детстве, и то, что он так близок с тобой, может
очернить тебя в глазах других молодых людей, которые приходят к нам, и, самое главное,
это напрасно мучает его. Возможно, он уже нашёл себе подходящую пару
Богатый жених, а теперь он наполовину сумасшедший».

 «Сумасшедший?» — повторила Наташа.

 «Я тебе кое-что расскажу о себе. У меня был двоюродный брат...»

 «Я знаю! Кирилл Матвеич... но он старый».

 «Он не всегда был старым. Но вот что я сделаю, Наташа, я поговорю с Борисом. Ему не нужно приходить так часто...»

— Почему бы и нет, если ему это нравится?

— Потому что я знаю, что это ни к чему не приведёт...

— Откуда ты знаешь? Нет, мама, не разговаривай с ним! Что за чепуха!
 — сказала Наташа тоном человека, у которого отнимают собственность.
— Ну, я не выйду за него замуж, но пусть приходит, если ему это нравится, а мне нравится
это. Наташа улыбнулась и посмотрела на свою мать. “Не для того, чтобы выйти замуж, но
просто так”, - добавила она.

“Как же так, моя милая?”

“Именно так. Мне нет необходимости выходить за него замуж. Но... именно так.”

“Только так, только так”, - повторила графиня и, дрожа всем телом, она
отправился в чувство юмора, неожиданные, пожилых людей смеяться.

— Не смейся, перестань! — вскрикнула Наташа. — Ты всю кровать трясёшь! Ты ужасно на меня похожа, такая же хохотунья... Подожди...
— и она схватила руки графини и поцеловала костяшку мизинца,
сказав: «Джун», и продолжала целовать.нг, “Июль, август”,
с другой стороны. “Но, мама, он очень сильно влюблен? Что ты
думаешь? Был ли кто-нибудь когда-нибудь так сильно влюблен в тебя? И он очень мил,
очень, очень приятно. Только не совсем в моем вкусе—он узкий такой, как
столовая часов.... Разве ты не понимаешь? Узкий, знаете, серый,
светло-серый...”

“Что за вздор вы говорите!” - сказала графиня.

Наташа продолжала: “Неужели вы действительно не понимаете? Николай бы
понял.... Безухов теперь голубой, темно-синий и красный, и он
квадратный”.

“Вы тоже с ним флиртуете”, - сказала графиня, смеясь.

— Нет, он масон, я узнала. Он красивый, тёмно-синий и красный... Как тебе это объяснить?

 — Графиня! — послышался голос графа из-за двери.
 — Ты не спишь? Наташа вскочила, схватила свои тапочки и босиком побежала в свою комнату.


Она долго не могла уснуть. Она продолжала думать о том, что никто не
может понять всего, что понимала она, и всего, что было в ней.

 «Соня?» — подумала она, взглянув на свернувшуюся калачиком спящую малышку с огромной косой. «Нет, как она могла? Она же
добродетельна. Она влюбилась в Николаса и не хочет ничего знать. Даже мама не понимает. Удивительно, какая я умная и какая... очаровательная, — продолжала она, говоря о себе в третьем лице и представляя, что это какой-то очень мудрый человек — самый мудрый и лучший из людей — говорит это о ней. «В ней есть всё, всё, — продолжал этот человек. — Она необычайно умна, очаровательна... а ещё она хорошенькая, необыкновенно хорошенькая и ловкая — она прекрасно плавает и ездит верхом... а её голос!
Можно сказать, что это прекрасный голос!»

Она напевала отрывок из своей любимой оперы Керубини, бросилась
на кровать, рассмеялась от приятной мысли, что сейчас же
уснёт, позвала горничную Дуняшу, чтобы та погасила свечу, и не успела
Дуняша выйти из комнаты, как она уже перенеслась в другой, более
счастливый мир грёз, где всё было так же светло и прекрасно, как
в реальности, и даже лучше, потому что было другим.

На следующий день графиня отозвала Бориса в сторону и поговорила с ним, после чего он перестал бывать у Ростовых.





 ГЛАВА XIV

Тридцать первого декабря, в канун Нового 1809 года, старый вельможа екатерининских времён устраивал бал и новогодний ужин.
На нём должны были присутствовать дипломатический корпус и сам император.


Знаменитый особняк вельможи на Английской набережной сверкал бесчисленными огнями. У ярко освещённого входа, устланного красным сукном, дежурила полиция.
На крыльце стояли не только жандармы, но и десятки полицейских, и даже сам начальник полиции.
 Одни экипажи отъезжали, другие подъезжали, и все они были выкрашены в красный цвет.
лакеи и слуги в шляпах с плюмажами. Из экипажей выходили мужчины
в мундирах, со звёздами и лентами, а дамы в атласе и горностае
осторожно спускались по ступенькам, которые с грохотом опускали
для них, а затем торопливо и бесшумно шли по ковру у входа.


Почти каждый раз, когда подъезжал новый экипаж, по толпе пробегал
шепот и люди снимали головные уборы.

 «Император?..» Нет, министр... принц... посол. Разве вы не видите перья?.. — зашептались в толпе.

 Один человек, одетый лучше остальных, казалось, знал всех и
Он перечислил по именам самых высокопоставленных лиц того времени.

 Треть гостей уже прибыла, но Ростовы, которые должны были присутствовать, всё ещё спешили одеться.


В семье Ростовых было много разговоров и приготовлений к этому балу, много опасений, что приглашение не придёт, что платья не будут готовы или что что-то пойдёт не так, как надо.

Мария Игнатьевна Перонская, худенькая и невзрачная фрейлина при дворе вдовствующей императрицы, которая была подругой и родственницей
Графиня, которая ввела провинциальных Ростовых в петербургское высшее общество, должна была сопровождать их на бал.

Они должны были заехать за ней в её дом в Таврическом саду в десять часов, но было уже без пяти десять, а девушки ещё не были одеты.

Наташа собиралась на свой первый большой бал. В то утро она встала в восемь и весь день была в лихорадочном волнении и суете. Все её силы с самого утра были направлены на то, чтобы они все — она сама, мама и Соня — были одеты как можно лучше.
возможно. Соня и её мать полностью доверились ей.
 Графиня должна была надеть бархатное платье бордового цвета, а две девушки — белые газовые платья поверх розовых шёлковых комбинаций, с розами на лифах и причёсками в греческом стиле.

Всё самое необходимое уже было сделано: ноги, руки, шея и уши вымыты, надушены и напудрены, как и подобает перед балом; ажурные шёлковые чулки и белые атласные туфли с лентами уже надеты; причёска почти готова. Соня заканчивала одеваться, как и графиня, но Наташа, которая суетилась, помогая им всем, была
сзади. Она все еще сидела перед зеркалом в халате.
жакет был наброшен на ее стройные плечи. Соня стояла уже одетая
посреди комнаты и, до боли прижимая головку булавки
изящным пальчиком, завязывала последнюю ленточку, которая скрипела, когда булавка проходила
сквозь нее.

— Не так, не так, Соня! — вскрикнула Наташа, поворачивая голову и хватаясь обеими руками за волосы, которые не успела распустить горничная, делавшая причёску. — Этот бант не подходит. Иди сюда!

 Соня села, и Наташа перевязала ленту по-другому.

“Позвольте мне, мисс! Я не могу так поступить”, - сказала горничная, которая
держала Наташу за волосы.

“О, дорогая! Тогда подождите. Правильно, Соня.

“ Ты не готова? Уже почти десять, ” послышался голос графини.

“ Сейчас! Сейчас! А ты, мама?

— Мне только чепчик приколоть.
— Не делай этого без меня! — позвала Наташа. — Ты не умеешь.


— Но уже десять.

Они решили быть на балу в половине одиннадцатого, а Наташе ещё нужно было одеться, и они должны были заехать в Таврический сад.

Когда Наташа уложила волосы, она была в короткой нижней юбке, из-под которой выглядывали
в которых были её бальные туфли, и в маменькином халате,
подбежала к Соне, внимательно осмотрела её, а затем бросилась к матери.
Поворачивая голову матери то в одну, то в другую сторону, она
застегнула чепчик и, торопливо поцеловав её седые волосы, побежала обратно к горничным, которые подворачивали ей подол юбки.


Причиной задержки была слишком длинная юбка Наташи.
Две служанки подшивали подол и торопливо откусывали концы ниток.
 Третья, с булавками во рту, бегала между графиней и Соней, а четвёртая держала на весу всё тонкое платье
высоко подняв одну руку.

«Мавра, быстрее, милая!»

«Дайте мне мой напёрсток, мисс, вон оттуда...»

«Когда вы будете готовы?» — спросил граф, подходя к двери.
«Вот немного духов. Перонская, должно быть, устала ждать».

“Все готово, Мисс”, - сказала горничная, держа в руках укороченный марли
платье двумя пальцами, и дует, и дрожит что-то с нее, как бы
этим выразить сознание воздушности и чистоты того, что
она держала.

Наташа стала надевать платье.

“Сейчас! Сейчас! Не входи, папа!” - крикнула она ей.
— Отец, — сказала она, открывая дверь, — и её голос доносился из-под прозрачной юбки, которая всё ещё закрывала её лицо.

 Соня захлопнула дверь.  Через минуту они впустили графа.  На нём было синее сюртучное пальто с фалдами, туфли и чулки, он был надушен, а его волосы были смазаны помадой.

 — О, папа!  как ты хорошо выглядишь! Прелестно! ” воскликнула Наташа.
стоя посреди комнаты, она разглаживала складки марли.

“ Прошу вас, мисс! позвольте мне”, - сказала горничная, кто на коленях было
потянув юбка прямого и смещение шпильки с одной стороны ее
уст с ее языком.

— Говори что хочешь, — воскликнула Соня отчаянным голосом, глядя на Наташу, — говори что хочешь, оно всё равно слишком длинное.

 Наташа отошла назад, чтобы посмотреть на себя в зеркало.  Платье было слишком длинным.

 — Право, сударыня, оно совсем не длинное, — сказала Мавра, ползая на коленях за своей барышней.

«Ну, если он слишком длинный, мы его укоротим...  мы его укоротим за минуту», — сказала решительная Дуняша, беря иглу, которая торчала из её маленькой шали, и, всё ещё стоя на коленях, снова принялась за работу.

В этот момент в комнату робко вошла графиня в чепце и бархатном платье.


«О-о-о, моя красавица! — воскликнул граф. — Она выглядит лучше всех вас!»


Он хотел обнять её, но она, покраснев, отошла в сторону, боясь, что её помнут.


«Мамочка, твой чепец, с этой стороны», — сказала Наташа. — Я всё улажу, — и она бросилась вперёд, так что служанки, которые подтыкали ей юбку, не успели вовремя среагировать, и кусок марли оторвался.

— О боже! Что случилось? Это правда не моя вина!

— Ничего страшного, я зашью, ничего не будет видно, — сказала Дуняша.

— Какая красавица — настоящая королева! — сказала няня, подходя к двери. — А Соня! Они прелестны!

 В четверть одиннадцатого они наконец сели в свои экипажи и тронулись в путь.
Но им ещё нужно было заехать в Таврический сад.

Перонская была уже совсем готова. Несмотря на свой возраст и невзрачную внешность, она
прошла через те же процедуры, что и Ростовы, но с меньшим
ажиотажем, потому что для неё это было рутиной. Её уродливое
старое тело было вымыто, надушено и напудрено точно так же. Она
так же тщательно вымыла волосы за ушами и, войдя в гостиную,
Наташа в жёлтом платье, с знаком отличия фрейлины, сидела в своей комнате.
Старая няня была в таком же восторженном восхищении, как и слуги Ростовых.

Она хвалила туалеты Ростовых. Они хвалили её вкус и туалеты.
В одиннадцать часов, тщательно осмотрев свои причёски и платья, они сели в экипажи и уехали.





Глава XV

С раннего утра у Наташи не было ни минуты свободной, и она ни разу не задумалась о том, что её ждёт.

 В сыром холодном воздухе и тесноте раскачивающейся кареты она
Впервые она ясно представила себе, что ждёт её там, на балу, в этих ярко освещённых залах — с музыкой, цветами, танцами, императором и всей блестящей молодёжью Петербурга. Перспектива была настолько радужной, что она с трудом верила, что это сбудется, настолько она не соответствовала холодной темноте и тесноте кареты. Она поняла, что её ждёт, только когда, переступив через красную ковровую дорожку у входа, вошла в зал, сняла меховую накидку и села на трон рядом с Соней и перед своей матерью.
ярко освещённая лестница между цветами. Только тогда она
вспомнила, как нужно вести себя на балу, и попыталась принять величественный вид, который считала необходимым для девушки в таком случае. Но, к счастью для неё, она почувствовала, как у неё застилает глаза, она ничего не видела, пульс бился со скоростью сто ударов в минуту, а в сердце пульсировала кровь. Она не могла принять эту позу, которая выставила бы её в нелепом свете, и пошла дальше, чуть не падая в обморок от волнения и изо всех сил стараясь его скрыть. И это было именно то поведение, которое
стала ещё лучше. Впереди и позади них входили другие посетители,
тоже говорившие шёпотом и одетые в бальные платья. В зеркалах на
лестнице отражались дамы в белых, бледно-голубых и розовых платьях,
с бриллиантами и жемчугом на обнажённых шеях и руках.

 Наташа
заглянула в зеркала и не могла отличить своё отражение от других.
Всё сливалось в одно блестящее шествие.
Когда Наташа вошла в бальный зал, её оглушил обычный гул голосов, шагов и приветствий, а свет и блеск ослепили её.
более того. Хозяин и хозяйка, которые уже полчаса стояли у двери, повторяя одни и те же слова разным прибывающим гостям,
«Charm; de vous voir» * приветствовали Ростовых и Перонскую в
той же манере.

 * «Рад вас видеть».


Две девушки в белых платьях, с розой в чёрных волосах, одинаково сделали реверанс, но взгляд хозяйки невольно задержался на стройной Наташе. Она посмотрела на неё и одарила особой улыбкой в дополнение к своей обычной улыбке хозяйки. Глядя на неё, она, возможно, вспомнила о золотом, безвозвратно ушедшем
дни ее собственную юность и ее собственный первый бал. Хозяин же последовал
Nat;sha глазами и спросил у графа, которая его дочь.

“Прелестно!” - сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.

В бальном зале гости столпились у входных дверей в ожидании
императора. Графиня заняла место в одном из первых рядов
этой толпы. Наташа услышала и почувствовала, что несколько человек спрашивали
о ней и смотрели на нее. Она поняла, что нравится тем, кто на неё обращает внимание.
Это наблюдение помогло ей успокоиться.

 «Есть такие, как мы, а есть и похуже», — подумала она.

Перонская показывала графине самых важных персон на балу.


— Это голландский посол, видите? Тот седой мужчина, — сказала она, указывая на старика с копной серебристо-серых вьющихся волос, окружённого дамами, которые смеялись над его словами.


— А, вот она, петербургская королева, графиня Безухова, — сказала Перонская, указывая на только что вошедшую Элен. — Как
мило! Она вполне может сравниться с Марьей Антоновной. Посмотрите, как мужчины, молодые и не очень, ухаживают за ней. Красивая и умная... говорят, что князь
—— без ума от неё. Но посмотрите, за этими двумя, хоть они и не
красавцы, ухаживают ещё больше».

 Она указала на даму, которая пересекала зал в сопровождении очень невзрачной дочери.


«Она — блестящая партия, миллионерша, — сказала Перонская. — И
смотрите, вот идут её поклонники».

— Это брат Безуховой, Анатоль Курагин, — сказала она, указывая на красивого офицера конной гвардии, который проходил мимо них, держа голову прямо и глядя куда-то поверх голов дам.
 — Он хорош собой, не правда ли?  Я слышала, что его хотят женить на той богатой
девушка. Но твой кузен, Друбецкой, тоже очень внимателен к ней.
Говорят, у неё миллионы. О да, это сам французский посол!»
 — ответила она на вопрос графини о Коленкуре. «Выглядит так, будто он король!
Всё равно французы очаровательны, очень очаровательны.
Нет никого очаровательнее в обществе. Ах, вот она!» Да, она по-прежнему
самая красивая из них, наша Марья Антоновна! И как просто она
одета! Прелестно! А тот толстяк в очках — это великий
масон, — продолжила она, указывая на Пьера. — Поставьте его рядом с женой, и он будет выглядеть настоящим шутом!»

Пьер, покачивая своим грузным телом, продвигался вперёд, пробираясь сквозь толпу и кивая направо и налево так непринуждённо и добродушно, как будто он шёл сквозь толпу на ярмарке. Он проталкивался вперёд, явно кого-то высматривая.

 Наташа радостно смотрела на знакомое лицо Пьера, «шута», как называла его Перонская, и знала, что он ищет их, и её в особенности. Он обещал быть на балу и представить её партнёрам.


Но прежде чем подойти к ним, Пьер остановился рядом с очень красивым смуглым мужчиной среднего роста в белой униформе, который стоял у окна
разговаривает с высоким мужчиной со звездами и лентой. Наташа сразу же
узнала невысокого и молодого мужчину в белой форме: это был
Болконски, который, как ей казалось, стал намного моложе, счастливее и
похорошел.

“Есть еще кое—кто, кого мы знаем, - Болконски, ты видишь, мама?”
- сказала Наташа, указывая на князя Андрея. “ Ты помнишь, он остался у нас на
ночь в Отрадном.

«О, вы его знаете?» — сказала Перонская. «Я его терпеть не могу. Il fait ; pr;sent la pluie et le beau temps. * Он слишком горд для этого.
 Весь в отца. И он заодно со Сперанским,
пишет какой-то проект или что-то в этом роде. Только посмотрите, как он обращается с дамами!
Вот одна разговаривает с ним, а он отвернулся ”, - сказала она,
указывая на него. “Я бы отдала это ему, если бы он относился ко мне так же, как он относится к тем дамам".
* ”Он сейчас в моде".

  ГЛАВА XVI.”"Он в моде".""Он в моде".""Он в моде"."






ГЛАВА XVI

Внезапно все зашевелились, заговорили и подались вперёд, а затем отступили.
Между двумя рядами, которые расступились, вошёл император под звуки музыки, которая тут же заиграла.  За ним шли хозяин и хозяйка.  Он быстро вошёл, кланяясь направо и налево
как будто торопился поскорее пережить первые минуты приёма. Оркестр
сыграл полонез, который был в моде в то время из-за слов, положенных на музыку, начинавшихся так: «Александр, Елизавета, вы покорили наши сердца...» Император прошёл в гостиную, толпа устремилась к дверям, и несколько человек с взволнованными лицами поспешили туда и обратно. Затем толпа поспешно отступила от двери в гостиную, у которой снова появился император, разговаривающий с хозяйкой дома.  Молодой человек с растерянным видом набросился на дам.
прошу вас отойти в сторону. Некоторые дамы с лицами, выражающими полное пренебрежение ко всем правилам приличия, протолкнулись вперёд, рискуя испортить свои наряды. Мужчины начали выбирать партнёрш и занимать свои места для полонеза.

Все расступились, и из гостиной с улыбкой вышел император, ведя под руку хозяйку дома, но не попадая в такт музыке. Хозяин дома последовал за Марьей Антоновной Нарышкиной; затем
пришли послы, министры и различные генералы, которых Перонская
старательно перечисляла. Более чем у половины дам уже были кавалеры
и занимали или готовились занять свои места для полонеза.  Наташа чувствовала, что останется с матерью и  Соней среди немногих женщин, которые толпились у стены, не приглашённые на танец.  Она стояла, опустив тонкие руки, её едва заметная грудь равномерно поднималась и опускалась, и она, затаив дыхание и блестящими испуганными глазами глядя прямо перед собой, явно была готова к высшей точке радости или страдания. Её не волновал ни император, ни кто-либо из тех великих людей, на которых указывала  Перонская, — у неё была только одна мысль: «Неужели
Неужели никто не пригласит меня, неужели я не буду в числе первых, кто пойдёт танцевать? Неужели ни один из этих мужчин не заметит меня?
 Они, кажется, даже не видят меня, а если и видят, то смотрят так, будто говорят: «А, это не та, кто мне нужен, так что и смотреть на неё не стоит!» Нет, это невозможно, — подумала она. «Они должны
знать, как я хочу танцевать, как прекрасно я танцую и как им было бы приятно танцевать со мной».

 Звуки полонеза, продолжавшегося довольно долго, стали звучать для Наташи как грустное воспоминание.
Ей хотелось плакать. Перонская оставила их. Граф был в другом конце залы. Она, графиня и Соня стояли
сами по себе, как в чаще леса, среди толпы чужих людей,
никому не интересных и никому не нужных. Мимо них прошёл князь
Андрей с дамой, очевидно, не узнавший их. Красивый Анатоль
с улыбкой разговаривал с дамой, которую обнимал, и смотрел на
Наташа смотрела на стену. Борис дважды проходил мимо них и каждый раз отворачивался. Берг и его жена, которые не танцевали, подошли к ним.

Это семейное собрание показалось Наташе унизительным — как будто семье больше негде было поговорить, кроме как здесь, на балу. Она не слушала Веру и не смотрела на неё, пока та рассказывала ей что-то о своём зелёном платье.


Наконец император остановился рядом со своей последней партнёршей (он танцевал с тремя), и музыка стихла. К Ростовым подбежал взволнованный адъютант и попросил их отойти подальше, хотя они и так стояли близко к стене. С галереи доносились отчётливые, точные, маняще ритмичные звуки вальса. Император
Она с улыбкой обвела взглядом зал. Прошла минута, но никто ещё не начал танцевать. Адъютант, церемониймейстер, подошёл к графине
Безуховой и пригласил её на танец. Она с улыбкой подняла руку и, не глядя на него, положила её ему на плечо. Адъютант, искусно владеющий своим искусством, крепко обхватил партнёршу за талию и с
уверенной неторопливостью начал плавно двигаться, сначала по краю круга, затем в углу комнаты он подхватил Элен за левую руку и развернул её. Единственным слышимым звуком, помимо
Музыка звучала всё быстрее, и в такт ей ритмично щёлкали шпоры на его быстрых, ловких ногах, а на каждый третий такт бархатное платье его партнёрши распахивалось и, казалось, вспыхивало, когда она кружилась.  Наташа смотрела на них и была готова расплакаться, потому что не она танцевала этот первый тур вальса.

Князь Андрей в белом мундире кавалерийского полковника, в чулках и башмаках для танцев, стоял оживлённый и весёлый в первом ряду круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о первом заседании Государственного совета, которое должно было состояться
состоялось на следующий день. Князь Андрей, как человек, тесно связанный со Сперанским
и участвовавший в работе законодательной комиссии, мог дать
достоверную информацию об этом заседании, о котором ходили
различные слухи. Но, не слушая Фиргоффа, он то смотрел на
государя, то на мужчин, намеревавшихся танцевать, но ещё не
набравшихся смелости войти в круг.

Принц Эндрю наблюдал за этими мужчинами, смущёнными присутствием императора, и за женщинами, которые, затаив дыхание, ждали, когда их пригласят на танец.


 Пьер подошёл к нему и взял его за руку.

“Ты всегда танцуешь. У меня здесь есть протеже, молодая Ростова. Спроси
ее”, - сказал он.

“Где она?” - спросил Болконский. “ Извините! - прибавил он, обращаясь к барону.
“ мы закончим этот разговор в другом месте — на балу.
надо танцевать. Он шагнул вперед в указанном Пьером направлении.
Его внимание привлекло отчаянное, удрученное выражение лица Наташи.
Он узнал её, угадал её чувства, понял, что это её дебют, вспомнил её разговор у окна и с выражением удовольствия на лице подошёл к графине Ростовой.

— Позвольте мне представить вам мою дочь, — сказала графиня, краснея.


 — Я имел удовольствие быть знакомым с графиней, если она меня помнит, — сказал князь Андрей с низким и учтивым поклоном, совершенно опровергающим замечание Перонской о его грубости.
 Подойдя к Наташе, он протянул руку, чтобы обнять её за талию, прежде чем завершить своё приглашение.
 Он пригласил её на вальс. На её лице отразилась дрожь.
Лицо Наташи, готовое к отчаянию или восторгу, вдруг озарилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.

«Я так долго ждала тебя», — казалось, говорила эта испуганная и счастливая маленькая девочка, и улыбка, сменившая нависшие над глазами слёзы, говорила о том же. Она положила руку на плечо принца Эндрю. Они были второй парой, вышедшей в круг. Принц Эндрю был одним из лучших танцоров своего времени, а Наташа танцевала восхитительно. Её маленькие ножки в белых атласных туфельках двигались быстро, легко и независимо от неё, а лицо сияло от восторженного счастья. Её стройные обнажённые руки и шея не были красивыми — по сравнению с Элен.
Её плечи казались худыми, а грудь — неразвитой. Но Элен, казалось, была словно покрыта лаком, оставленным тысячами взглядов, которые скользили по её телу, в то время как Наташа была похожа на девушку, впервые оказавшуюся на людях, которой было бы очень стыдно, если бы её не заверили, что это совершенно необходимо.

Принц Андрей любил танцевать и, желая как можно скорее
избавиться от политических и умных разговоров, которые велись
при нём, а также желая разорвать круг ограничений, которые он
ненавидел и которые были вызваны присутствием императора, он
затанцевал и выбрал Наташу
потому что Пьер указал ему на неё и потому что она была первой хорошенькой девушкой, которая привлекла его внимание; но едва он обнял эту стройную гибкую фигурку и почувствовал, как она зашевелилась совсем рядом с ним и улыбнулась, как вино её очарования ударило ему в голову, и он почувствовал себя обновлённым и помолодевшим, когда, оставив её, встал, глубоко дыша и наблюдая за другими танцорами.





Глава XVII

После принца Эндрю Борис подошёл к Наташе, чтобы пригласить её на танец, а затем к ним присоединился адъютант, открывавший бал, и ещё несколько молодых людей
мужчин, так что, раскрасневшись и счастливая, передав своих лишних партнёров Соне, она не переставала танцевать весь вечер. Она не замечала и не видела того, что занимало всех остальных. Она не только не заметила, что император долго разговаривал с французским послом и был особенно любезен с некой дамой, или что князь
Такой-то и такой-то сделали и сказали то-то и то-то, и Элен
добилась большого успеха и удостоилась особого внимания такого-то,
но она даже не видела императора и лишь заметила, что он ушёл
потому что после его отъезда бал стал оживлённее. В одном из весёлых котильонов перед ужином князь Андрей снова был её партнёром. Он
напомнил ей об их первой встрече на Отрадном проспекте, о том, как
она не могла уснуть в ту лунную ночь, и рассказал, как невольно
подслушал её разговор. Наташа покраснела при этом воспоминании
и попыталась оправдаться, как будто ей было чего стыдиться в том,
что услышал князь Андрей.

Как и всем мужчинам, выросшим в обществе, принцу Эндрю нравилось встречаться
кто-то, не принадлежащий к общепринятому обществу. И такой была
Наташа с её удивлением, восторгом, застенчивостью и даже ошибками в речи по-французски. С ней он вёл себя особенно бережно и нежно,
сидя рядом и разговаривая о самых простых и незначительных вещах; он восхищался её робкой грацией. В середине котильона, завершив одну из фигур, Наташа, ещё не отдышавшись, возвращалась на своё место, когда её выбрал другой танцор. Она была
уставшей, тяжело дышала и, очевидно, подумывала о том, чтобы отказаться, но тут же
Она весело положила руку на плечо мужчины и улыбнулась принцу Эндрю.

 «Я бы с радостью села рядом с тобой и отдохнула: я устала; но ты же видишь, как они меня упрашивают, и я рада этому, я счастлива и люблю всех, и мы с тобой всё это понимаем», — и многое, многое другое было сказано её улыбкой. Когда её партнёр отошёл, Наташа побежала через весь зал, чтобы выбрать двух дам для фигуры.

«Если она сначала пойдёт к своей кузине, а потом к другой даме, то она станет моей женой», — сказал себе принц Эндрю, к собственному удивлению.
Он наблюдал за ней. Сначала она пошла к своей кузине.

«Что за вздор иногда приходит в голову!» — подумал князь Андрей.
— Но одно верно: эта девушка так очаровательна, так оригинальна,
что не пройдёт и месяца, как она выйдет замуж...
 Такие, как она, здесь редкость, — подумал он, когда Наташа, поправляя розу, которая соскользнула с её лифа, села рядом с ним.

 Когда котильон закончился, к танцующим подошёл старый граф в синем фраке. Он пригласил принца Эндрю навестить их и спросил у дочери, хорошо ли ей. Наташа не ответила
Наташа не ответила сразу, а только подняла глаза и улыбнулась с упреком, как будто хотела сказать: «Как ты можешь спрашивать такое?»


«Я никогда не была так счастлива!» — сказала она, и князь Андрей заметил, как ее тонкие руки быстро поднялись, словно для того, чтобы обнять отца, и тут же опустились. Наташа была счастлива, как никогда в жизни. Она была на той вершине блаженства, когда человек становится совершенно добрым и хорошим и не верит в возможность зла, несчастья или горя.

На том балу Пьер впервые почувствовал себя униженным своим положением
Его жена вращалась в придворных кругах. Он был мрачен и рассеян.
Глубокая морщина пролегла между его бровями, и, стоя у окна, он смотрел поверх очков, никого не видя.

 По пути к ужину Наташа прошла мимо него.

 Мрачный, несчастный вид Пьера поразил её. Она остановилась перед ним.
Ей хотелось помочь ему, поделиться с ним избытком своего счастья.

— Как это восхитительно, граф! — сказала она. — Разве нет?

 Пьер рассеянно улыбнулся, явно не понимая, что она говорит.

 — Да, я очень рад, — сказал он.

 «Как люди могут быть чем-то недовольны?» — подумала Наташа.
«Особенно такой молодец, как Безухов!» В глазах Наташи все люди на балу были хорошими, добрыми и прекрасными.
Они любили друг друга, и никто из них не мог причинить
вреда другому, а значит, все они должны быть счастливы.






ГЛАВА XVIII
 На следующий день князь Андрей вспомнил о бале, но недолго
об этом думал. «Да, это был блестящий бал», — и потом... «Да,
эта маленькая Ростова очень мила. В ней есть что-то свежее,
оригинальное, непетербургское, что отличает её». Это было всё, что он думал о вчерашнем бале, и после утреннего чая
он принялся за работу.

Но то ли от усталости, то ли от недосыпа он был не в духе и ничего не мог сделать. Он продолжал критиковать свою работу, как часто делал, и обрадовался, когда услышал чьи-то шаги.

Гостем был Бицкий, который состоял в различных комитетах, часто посещал все петербургские общества и был страстным приверженцем новых идей и Сперанского, а также усердным петербургским сплетником — одним из тех людей, которые выбирают себе убеждения, как одежду, в соответствии с модой, но именно поэтому кажутся самыми преданными
партизаны. Едва он успел снять шляпу, как в комнату вбежал князь
Андрей с озабоченным видом и сразу же заговорил.
Он только что узнал подробности утреннего заседания Государственного совета, открытого императором, и с энтузиазмом рассказывал о нём.
Речь императора была необыкновенной. Такую речь могут произносить только конституционные монархи. «Государь прямо сказал, что Совет и Сенат являются сословиями королевства, и добавил, что правительство должно опираться не на власть, а на надёжные основы. Император
сказал, что финансовая система должна быть реорганизована, а отчёты — опубликованы, — пересказал Битски, выделив некоторые слова и многозначительно раскрыв глаза.


— Ах да!  Сегодняшние события знаменуют собой эпоху, величайшую эпоху в нашей истории, — заключил он.

Принц Эндрю выслушал отчёт об открытии Государственного совета, которого он так нетерпеливо ждал и которому придавал такое большое значение.
Он был удивлён тем, что это событие, уже свершившееся, никак на него не повлияло и даже показалось ему совершенно незначительным.
Он с тихой иронией выслушал восторженный рассказ Битского. Ему в голову пришла очень простая мысль: «Какое мне или Битскому дело до того, что император изволил сказать на Совете? Может ли всё это сделать меня счастливее или лучше?»


И это простое размышление внезапно разрушило весь интерес князя Андрея к предстоящим реформам. В тот вечер он собирался поужинать у Сперанского, «всего с несколькими друзьями», как сказал хозяин, приглашая его. Перспектива поужинать в узком домашнем кругу человека, которым он так восхищался, очень заинтересовала князя
Эндрю, тем более что он ещё не видел Сперанского в домашней обстановке,
но теперь ему не хотелось туда идти.

 Однако в назначенный час он вошёл в скромный дом Сперанского в Таврийском саду. В столовой с паркетным полом в этом небольшом доме, отличавшемся исключительной чистотой (напоминавшей монастырскую), князь Андрей, который довольно поздно приехал, застал дружеское собрание близких знакомых Сперанского, уже собравшихся в пять часов. Среди них не было дам, кроме жены Сперанского.
маленькая дочь (с вытянутым лицом, как у отца) и её гувернантка.
Другими гостями были Жерве, Магницкий и Столыпин. Ещё в
прихожей князь Андрей услышал громкие голоса и звонкий отрывистый смех — такой смех, какой можно услышать на сцене.
Кто-то — похоже, Сперанский — отчётливо произносил «ха-ха-ха». Принц Эндрю
никогда прежде не слышал знаменитого смеха Сперанского, и этот звонкий,
высокий смех государственного деятеля произвел на него странное впечатление.

Он вошел в столовую. Все общество стояло между двумя
у окна за небольшим столиком, уставленным закусками. Сперанский, одетый в серую фрачную пару со звездой на груди и, очевидно, в том же жилете и высоких белых чулках, что и на заседании Государственного совета, стоял у стола с сияющим лицом.
Его окружали гости. Магницкий, обращаясь к Сперанскому,
рассказывал анекдот, и Сперанский заранее смеялся над тем,
что собирался сказать Магницкий. Когда в комнату вошёл князь Андрей,
слова Магницкого снова были встречены смехом. Столыпин дал
Он громко расхохотался, жуя кусок хлеба с сыром. Жерве тихо засмеялся, а Сперанский — пронзительно и отрывисто.


Всё ещё смеясь, Сперанский протянул князю Андрею

 свою мягкую белую руку.
— Очень рад вас видеть, князь, — сказал он. — Одну минутку... — продолжил он, повернувшись к Магницкому и прервав его рассказ. «Мы договорились, что это будет ужин для отдыха, без единого слова о делах!» — и, снова повернувшись к рассказчику, он расхохотался.

 Князь Андрей с удивлением посмотрел на смеющегося Сперанского.
сожаление и разочарование. Ему казалось, что это не Сперанский, а кто-то другой. Всё, что раньше казалось
загадочным и притягательным в Сперанском, вдруг стало простым и
непривлекательным.

 За ужином разговор не прекращался ни на минуту и, казалось, состоял из
содержания книги забавных анекдотов. Не успел Магницкий
закончить свой рассказ, как кто-то другой уже спешил рассказать что-то
ещё более смешное. Большинство анекдотов, если они и не были связаны с государственной службой, касались людей, состоящих на службе. Казалось, что в этом
В компании настолько явно признавали незначительность этих людей,
что единственным возможным отношением к ним было добродушное
насмешливое. Сперанский рассказывал, как в то утро в Совете глухой
сановник, когда его спросили о его мнении, ответил, что он тоже так считает.
 Жерве подробно описал официальную проверку, примечательную
глупостью всех участников. Заикаясь, в разговор вмешался Столыпин.
Он начал взволнованно говорить о злоупотреблениях, существовавших при прежнем порядке вещей, и пригрозил принять серьёзные меры
к разговору. Магницкий начал расспрашивать Столыпина о его
речи. Жерве вмешался с шуткой, и разговор вернулся в прежнее оживлённое русло.


Очевидно, Сперанскому нравилось отдыхать после трудов и развлекаться в кругу друзей, а его гости, понимая его желание, старались развлечь его и себя. Но их веселье казалось князю Андрею безрадостным и утомительным. Высокий голос Сперанского неприятно резал ему слух, а непрекращающийся смех раздражал, как фальшивая нота. Принц Андрей не смеялся и боялся, что будет выглядеть занудой
Он пытался поддержать разговор, но никто не обращал внимания на то, что он не вписывается в общее настроение. Все казались очень весёлыми.

 Он несколько раз пытался вклиниться в разговор, но его замечания каждый раз отбрасывались, как пробка, выброшенная из воды, и он не мог шутить с ними.

В том, что они говорили, не было ничего дурного или непристойного, это было остроумно и могло бы быть смешно, но им не хватало того, что является солью веселья, и они даже не подозревали, что такое существует.

 После ужина дочь Сперанского и её гувернантка встали. Он похлопал
Он взял девочку за руку и поцеловал её. И этот жест тоже показался принцу Эндрю неестественным.

 Мужчины остались за столом, попивая портвейн — по-английски. В
разгаре разговора о делах Наполеона в Испании, которые все
одобрительно комментировали, принц Эндрю начал высказывать
противоположное мнение. Сперанский улыбнулся и с явным желанием
не дать разговору принять неприятный оборот рассказал
историю, не имевшую отношения к предыдущей беседе. На
несколько мгновений все замолчали.

Посидев немного за столом, Сперанский откупорил бутылку вина и,
заметив: «В наше время хорошее вино едет в карете, запряжённой парой», — передал её слуге и встал. Все поднялись и, продолжая громко разговаривать,
прошли в гостиную. Два письма, принесённые курьером, были вручены
Сперанскому, и он отнёс их в свой кабинет. Как только он вышел из комнаты, всеобщее веселье прекратилось, и гости начали
спокойно и разумно беседовать друг с другом.

«А теперь декламация!» — сказал Сперанский, вернувшись из кабинета.
«Удивительный талант!» — сказал он князю Андрею.
Магницкий тут же принял эффектную позу и начал декламировать юмористические стихи на французском языке, которые он сочинил о различных известных
петербуржцах. Его несколько раз прерывали аплодисментами. Когда стихи были закончены, князь Андрей подошёл к Сперанскому и попрощался.


«Куда ты так рано?» — спросил Сперанский.

«Я обещал быть на приёме».

Они больше не разговаривали. Принц Эндрю пристально вгляделся в эти зеркальные, непроницаемые глаза и понял, что с его стороны было нелепо ожидать чего-то от Сперанского и от его собственной деятельности
связанной с ним, или когда-либо приписывали большое значение тому, что
Sper;nski делал. Тот самый, невесело смех раздался в принца
Уши Андрея еще долго после того, как он покинул дом.

Когда он добрался домой, князь Андрей стал думать о своей жизни в
Петербург в эти последние четыре месяца, как будто это что-то новое. Он
вспомнил о своих усилиях и просьбах, а также об истории своего проекта
по реформированию армии, который был принят к рассмотрению и который
они пытались замять просто потому, что другой, очень неудачный проект
один из них уже был подготовлен и представлен императору. Он подумал о заседаниях комитета, членом которого был Берг. Он вспомнил,
как тщательно и подробно на этих заседаниях обсуждалось всё, что касалось формы и процедуры, и как старательно и быстро обходилось всё, что касалось сути дела. Он вспомнил о своей работе над Сводом законов и о том, как кропотливо он переводил статьи римского и французского сводов на русский язык, и ему стало стыдно. Затем он живо представил себе
Богучарово, его занятия в деревне, поездка в Рязань; он вспомнил крестьян и старосту Дрона и мысленно
применил к ним личные права, которые он разделил на параграфы, и
удивился, как он мог потратить столько времени на такую бесполезную
работу.





 ГЛАВА XIX

На следующий день князь Андрей заехал в несколько домов, где он ещё не бывал,
в том числе и к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на
балу. Помимо соображений вежливости, которые требовали от него
визита, он хотел увидеть ту самобытную, энергичную девушку, которая произвела на него такое впечатление.
Наташа произвела на него приятное впечатление в своём доме.

 Наташа была одной из первых, кто встретил его. На ней было тёмно-синее домашнее платье, в котором князь Андрей нашёл её ещё более хорошенькой, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли его как старого друга, просто и сердечно. Всё семейство, которое он прежде сурово осуждал, теперь казалось ему состоящим из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, которые
особенно приятно удивляли в Петербурге, были таковы, что князь Андрей не смог отказаться от приглашения остаться на ужин. «Да»,
«Это замечательные люди, которые, конечно, не имеют ни малейшего представления о том, каким сокровищем они обладают в лице Наташи; но они добрые люди и создают наилучшие условия для этой поразительно поэтичной, очаровательной девушки, полной жизни!»

В Наташе князь Андрей чувствовал себя как в странном, совершенно чуждом ему мире, полном неизвестных ему радостей, в мире,
который в Отрадном, на окне, в лунную ночь, уже начал сбивать его с толку. Теперь этот мир уже не сбивал его с толку и не был ему чужд, но он сам, войдя в него,
нашла в этом новое удовольствие.

После обеда Наташа по просьбе князя Андрея подошла к клавикордам и начала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал её. На середине фразы он замолчал и вдруг почувствовал, как к горлу подступают слезы, чего он никак не ожидал. Он смотрел на поющую Наташу, и что-то новое и радостное шевелилось в его душе. Он чувствовал себя счастливым и в то же время грустным.
 Ему совершенно не о чем было плакать, но он был готов расплакаться. Из-за чего? Из-за своей бывшей любви? Из-за маленькой принцессы? Из-за своих разочарований?..
Его надежды на будущее?.. Да и нет. Главной причиной было внезапное,
острое ощущение ужасного контраста между чем-то бесконечно великим
и безграничным внутри него и тем ограниченным и материальным, чем
были он и даже она. Этот контраст тяготил его и в то же время радовал,
пока она пела.

 Как только Наташа кончила, она подошла к нему и
спросила, нравится ли ему её голос. Она спросила это и тут же смутилась,
почувствовав, что не должна была спрашивать. Он улыбнулся, глядя на неё, и сказал, что ему нравится, как она поёт, как и всё, что она делает.

Князь Андрей уехал от Ростовых поздно вечером. Он по привычке лёг спать, но вскоре понял, что не может уснуть. Зажегши свечу, он сел в постели, потом встал, потом опять лёг, нисколько не беспокоясь о бессоннице: душа его была так же свежа и радостна, как будто он вышел из душной комнаты на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, что он влюблён в Наташу; он не думал о ней, а только представлял её себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Зачем я стремлюсь, зачем я тружусь в этом
«Зачем мне тесная, замкнутая жизнь, когда передо мной открыта вся жизнь со всеми её радостями?» — сказал он себе. И впервые за очень долгое время он начал строить счастливые планы на будущее. Он решил, что должен заняться образованием сына, найдя ему учителя и отдав мальчика под его опеку, а затем ему следует уйти со службы и отправиться за границу, чтобы увидеть Англию, Швейцарию и Италию. «Я должен воспользоваться своей свободой, пока чувствую в себе столько сил и молодости», — сказал он себе.
 «Пьер был прав, когда сказал, что нужно верить в возможность
«Нужно верить в счастье, чтобы быть счастливым, и теперь я верю в него. Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, но пока жив человек, он должен жить и быть счастливым!»
 — подумал он.






Глава XX
Однажды утром к Пьеру пришёл полковник Берг, которого Пьер знал, как и всех в
Москве и Петербурге. Берг прибыл в безупречном
новеньком мундире, с намасленными волосами, зачёсанными вперёд над висками, как у императора Александра.

«Я только что был у графини, вашей жены. К сожалению, она не смогла удовлетворить мою просьбу, но я надеюсь, граф, что мне повезёт больше
с вами, — сказал он с улыбкой.

 — Чего вы желаете, полковник? Я к вашим услугам.

 — Я уже вполне устроился в своих новых комнатах, граф (Берг сказал это с такой уверенностью, что эта информация не могла не понравиться), — и поэтому я хочу устроить небольшой приём для себя и друзей моей жены. (Он улыбнулся ещё приятнее.) «Я
хотел попросить графиню и вас оказать мне честь и прийти на чай и на ужин».


Только графиня Элен, считавшая общество таких людей, как Берги, ниже своего достоинства, могла быть настолько жестокой, чтобы отказать в таком приглашении.
Берг так ясно объяснил, почему он хочет собрать у себя дома небольшую, но избранную компанию, почему это доставит ему удовольствие и почему, хотя он и не любит тратить деньги на карты или что-то вредное для здоровья, он готов пойти на некоторые расходы ради хорошего общества, что Пьер не смог отказаться и пообещал прийти.

 «Но не опаздывайте, граф, если позволите спросить; пожалуйста, приходите без десяти восемь.  Мы сыграем в резиновую.  Наш генерал едет». Он очень добр ко мне. Мы поужинаем вместе, граф. Так что вы окажете мне услугу.

Вопреки своей привычке опаздывать, Пьер в тот день приехал в дом Бергов не в десять, а в пятнадцать минут девятого.

Подготовив всё необходимое для приёма, Берги были готовы к приезду гостей.

В их новом, чистом и светлом кабинете с маленькими бюстами, картинами и новой мебелью сидели Берг и его жена. Берг, застегнутый на все пуговицы своей новой формы, сидел рядом с женой и объяснял ей, что всегда можно и нужно знакомиться с людьми, которые стоят выше тебя, потому что только тогда можно получить удовлетворение от знакомства.

«Ты можешь что-то узнать, можешь о чём-то попросить. Посмотри, как я продвинулся с момента моего первого повышения». (Берг измерял свою жизнь не годами, а повышениями.) «Мои товарищи всё ещё никто, в то время как я только жду вакансии, чтобы командовать полком, и имею счастье быть твоим мужем». (Он встал, поцеловал руку Веры и по пути к ней расправил загнувшийся угол ковра.) «И как же я всего этого добился? В основном благодаря тому, что умею выбирать знакомых. Само собой разумеется, что нужно быть добросовестным и методичным».

Берг улыбнулся, чувствуя своё превосходство над слабой женщиной, и
замолчал, размышляя о том, что его дорогая жена, в конце концов, была всего лишь слабой женщиной, которая не могла понять всего, что составляет мужское достоинство, что значит быть мужчиной. * Вера в то же время улыбалась, чувствуя своё превосходство над добрым, добросовестным мужем, который, тем не менее, неправильно понимал жизнь, как, по мнению Веры, делают все мужчины. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя
только по своему мужу и делая выводы на основании этого наблюдения, предположила
что все люди, хоть они ничего не понимают, тщеславны и эгоистичны, приписывают здравый смысл только себе.

 * Быть мужчиной.

 Берг встал и осторожно обнял жену, чтобы не помять её кружевную
фишю, за которую он заплатил немалую цену, и поцеловал её прямо в губы.


— Единственное, нам не следует заводить детей слишком рано, — продолжил он, следуя неосознанной последовательности мыслей.

— Да, — ответила Вера, — я совсем этого не хочу. Мы должны жить для общества.


— У княгини Юсуповой было точно такое же, — сказал Берг, указывая на фишю счастливой и доброй улыбкой.

В это время доложили о приезде графа Безухова. Муж и жена переглянулись, оба самодовольно улыбнулись и мысленно присвоили себе честь этого визита.

«Вот что значит уметь знакомиться», — подумал Берг. «Вот что значит уметь себя вести».

«Но, пожалуйста, не перебивай меня, когда я развлекаю гостей, — сказала Вера, — потому что я знаю, что интересует каждого из них и что сказать разным людям».

Берг снова улыбнулся.

«Ничего не поделаешь: мужчинам иногда нужно поговорить по-мужски», — сказал он.

Они приняли Пьера в своей маленькой новой гостиной, где
нельзя было сесть, не нарушив симметрию, аккуратность и порядок.
Поэтому было вполне понятно и неудивительно, что Берг, великодушно предложив нарушить симметрию кресла или дивана для своего дорогого гостя, но сам, по-видимому, мучительно колеблясь, в конце концов предоставил гостю самому решить этот вопрос. Пьер нарушил симметрию, отодвинув для себя стул, и Берг с Верой сразу же приступили к вечернему разговору
Гости перебивали друг друга, стараясь развлечь гостя.

Вера, решив про себя, что Пьера нужно развлечь разговором о французском посольстве, сразу же начала говорить об этом. Берг, решив, что нужен мужской разговор, прервал жену и затронул тему войны с Австрией, неосознанно перейдя от общей темы к личным соображениям о предложениях принять участие в австрийской кампании и причинах, по которым он их отклонил.
Хотя разговор был очень бессвязным и Вера злилась из-за
вторжения мужского элемента, и муж, и жена с удовлетворением
отмечали, что, даже несмотря на присутствие всего одного гостя, их
вечер начался очень хорошо и был похож на любой другой званый
вечер с его разговорами, чаем и зажжёнными свечами.

Вскоре пришёл Борис, старый товарищ Берга. В его обращении с Бергом и Верой чувствовались снисходительность и покровительство. После Бориса пришла дама с полковником, затем сам генерал, а потом
Ростовы, и приём, несомненно, стал таким же, как и все другие званые вечера. Берг и Вера не могли сдержать довольных улыбок при виде всей этой суеты в их гостиной, при звуке бессвязных разговоров, шуршания платьев и шарканья ног.
Они чувствовали себя как в театре. Всё было так, как всегда бывает,
особенно у генерала, который восхищался квартирой, похлопывал Берга по плечу и с родительским авторитетом следил за тем, как накрывают стол для бостона. Генерал сел рядом с графом Ильёй Ростовым, который
был рядом с самим собой самым важным гостем. Старики сидели с
старые, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на
который стоял точно такой же вид пирожных в серебряной корзине, торт, как
у Паниных была на их стороне. Все было точно так же, как и везде
.





ГЛАВА XXI

Пьеру, как одному из главных гостей, пришлось сесть за "бостон"
с графом Ростовым, генералом и полковником. За карточным столом он
оказался прямо напротив Наташи и был поражён той странной переменой,
которая произошла с ней после бала. Она молчала и не
она была только менее хорошенькой, чем на бале, но от простоты её спасал только взгляд, выражавший нежное безразличие ко всему окружающему.

«Что с ней?» — подумал Пьер, взглянув на неё.
Она сидела с сестрой за чайным столом и неохотно, не глядя на него, отвечала Борису, который сел подле неё. Разыграв всю масть и, к радости своего партнёра, взяв пять взяток, Пьер, услышав приветствия и шаги вошедшего в комнату человека, пока он собирал взятки, снова взглянул на Наташу.

«Что с ней случилось?» — спросил он себя с ещё большим удивлением.


Принц Эндрю стоял перед ней и что-то говорил с выражением нежной заботы на лице. Она подняла голову и смотрела на него, раскрасневшись и явно пытаясь справиться с участившимся дыханием. И в ней снова вспыхнуло яркое пламя какого-то внутреннего огня, которое было подавлено. Она полностью преобразилась и из простой девушки снова превратилась в ту, кем была на балу.

Принц Эндрю подошёл к Пьеру, и тот заметил новое, юношеское выражение на лице своего друга.

Во время игры Пьер несколько раз менялся местами, то садясь спиной к Наташе, то поворачиваясь к ней лицом, но на протяжении всех шести партий он наблюдал за ней и своим другом.

 «Между ними происходит что-то очень важное», — подумал  Пьер, и его охватило радостное и в то же время болезненное чувство, из-за которого он перестал следить за игрой.

 После шести партий генерал встал, сказав, что играть так бесполезно, и Пьер вышел. Наташа с одной стороны разговаривала с Соней и Борисом, а Вера с едва заметной улыбкой говорила
что-то сказал принцу Эндрю. Пьер подошёл к своему другу и, спросив, не секретничают ли они, сел рядом с ними. Вера,
заметив внимание принца Эндрю к Наташе, решила, что на
вечеринке, настоящем вечернем приёме, совершенно необходимы
тонкие намёки на нежную страсть, и, улучив момент, когда принц
Эндрю остался один, начала разговор с ним о чувствах в целом и о её
сестре. Поскольку она считала принца Эндрю интеллектуальным гостем, ей пришлось проявить дипломатический такт.

Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера увлечена
ее самодовольной речью, но князь Андрей казался смущенным, что с ним случалось редко.
"Что вы думаете?" - Спросил я.

“Что вы думаете?” Вера говорила с лукавой улыбкой. “Вы не
столь же проницательны, князь, и понять характеры людей так же на
с первого взгляда. Что вы думаете о Натали? Она может быть постоянной в ее
вложения? Могла ли она, как другие женщины» (Вера имела в виду себя),
«полюбить мужчину раз и навсегда и остаться верной ему до конца? Вот что
я считаю настоящей любовью. Что вы думаете, принц?»

— Я слишком мало знаю вашу сестру, — ответил принц Эндрю с саркастической улыбкой, за которой он хотел скрыть своё смущение, — чтобы решить столь деликатный вопрос. Кроме того, я заметил, что чем непривлекательнее женщина, тем постояннее она, скорее всего, будет, — добавил он и посмотрел на Пьера, который как раз подходил к ним.

 — Да, это правда, принц.  В наше время, — продолжил он.
Вера — упоминает «наши дни», как это любят делать люди с ограниченным интеллектом.
Она воображает, что открыла и оценила особенности «наших дней» и что человеческие качества меняются
со временем — «в наши дни у девушки так много свободы, что удовольствие от того, что за ней ухаживают, часто подавляет в ней настоящие чувства. И надо признать, что Натали очень восприимчива». Это возвращение к теме Натали заставило принца Эндрю недовольно нахмуриться.
Он уже собирался встать, но Вера продолжила с ещё более тонкой улыбкой:

— Думаю, ни за кем не ухаживали так, как за ней, — продолжила она, — но до недавнего времени она ни к кому не испытывала серьёзных чувств. Теперь вы знаете, граф, — сказала она Пьеру, — даже наш дорогой кузен Борис, который...
между нами, был очень далеко в стране нежности...»
(намек на карту любви, которая была очень популярна в то время).

 Князь Андрей нахмурился и промолчал.

 «Вы ведь дружите с Борисом, не так ли?» — спросила Вера.

 «Да, я его знаю...»

 «Полагаю, он рассказывал вам о своей детской любви к Наташе?»

— О, это была детская влюблённость? — внезапно спросил принц Эндрю, неожиданно покраснев.

 — Да, вы знаете, что между двоюродными братьями и сёстрами близость часто перерастает в любовь.  Le
cousinage est un dangereux voisinage.  * Вам так не кажется?

 * «Двоюродство — опасное соседство».


— О, без сомнения! — сказал князь Андрей и с внезапной и неестественной живостью начал подшучивать над Пьером, говоря, что тому следует быть осторожнее со своими пятидесятилетними московскими кузенами.
В разгар этих шутливых замечаний он встал, взял Пьера под руку и отвёл его в сторону.

 — Ну? — спросил Пьер, с удивлением глядя на странного оживившегося друга и заметив, как тот, вставая, взглянул на Наташу.

 — Я должен... Я должен с вами поговорить, — сказал принц Эндрю. — Вы знаете ту пару женских перчаток? (Он имел в виду масонскую
перчатки, которые новоиспечённому брату дарят, чтобы он мог преподнести их женщине, которую любит.) «Я... но нет, я поговорю с тобой позже», — и с
странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь
Андрей подошёл к Наташе и сел рядом с ней. Пьер видел, как
князь Андрей что-то спросил у неё и как она покраснела, отвечая.

Но в этот момент к Пьеру подошёл Берг и начал настаивать на том, чтобы он принял участие в споре между генералом и полковником о делах в Испании.


Берг был доволен и счастлив. Улыбка удовольствия не сходила с его лица.
Вечеринка прошла очень успешно и была похожа на другие вечеринки, которые он посещал. Всё было одинаково: утончённые разговоры дам, карты, генерал, повышавший голос за карточным столом, самовар и чайные пирожные. Не хватало только одного, что он всегда видел на званых вечерах, которым хотел подражать. Мужчины ещё не вели громких разговоров и не спорили о чём-то важном и умном. Теперь генерал начал такое обсуждение, и Берг привлёк к нему Пьера.





Глава XXII
На следующий день принц Эндрю, приглашённый графом, обедал с ним
Ростовы и провели там остаток дня.

Все в доме понимали, ради кого приехал князь Андрей, и, не скрывая этого, старались весь день быть с Наташей. Не только в душе испуганной, но счастливой и восторженной Наташи, но и во всём доме было чувство благоговения перед чем-то важным, что должно было произойти. Графиня смотрела на принца Эндрю печальными и строго серьёзными глазами, пока он разговаривал с Наташей, и робко начала какую-то искусственную беседу о пустяках, как только он посмотрел в её сторону.
Соня боялась оставить Наташу и боялась мешать им, когда они были вместе. Наташа бледнела от страха и ожидания, когда
оставалась с ним наедине. Князь Андрей удивил её своей робостью.
Она чувствовала, что он хочет что-то ей сказать, но не может заставить себя сделать это.

 Вечером, когда князь Андрей ушёл, графиня подошла к
Наташе и прошептала: «Ну что?»

«Мама! Ради всего святого, не спрашивай меня сейчас ни о чём! Об этом нельзя говорить», — сказала Наташа.

Но всё же в ту ночь Наташа, то взволнованная, то напуганная,
долго лежала в постели матери, глядя прямо перед собой. Она
рассказала ей, как он сделал ей комплимент, как сказал, что собирается
за границу, спросил, где они собираются провести лето, а потом
как он спросил ее о Борисе.

“Но такого... такого ... со мной никогда раньше не случалось!” - сказала она.
“Только я чувствую страх в его присутствии. Я всегда боюсь, когда я с ним.
Что это значит?" - спросила она. "Я всегда боюсь, когда я с ним". Значит ли это, что это настоящее?
Да? Мама, ты спишь?

 — Нет, любовь моя, я сама боюсь, — ответила мать. — А теперь иди!

«Всё равно я не буду спать. Какая глупость — спать! Мамочка!
 Мамочка! со мной никогда такого не было», — сказала она, удивлённая и встревоженная тем чувством, которое она в себе ощущала. «И могли ли мы когда-нибудь подумать!..»


Наташе казалось, что она влюбилась в князя Андрея ещё в тот раз, когда впервые увидела его в Отрадном. Она как будто боялась
этого странного, неожиданного счастья — снова встретить того самого мужчину, которого она выбрала (она была твёрдо убеждена, что сделала это), и увидеть, что он, кажется, не равнодушен к ней.

«И надо же было случиться, что он специально приехал в Петербург, пока мы здесь. И надо же было случиться, что мы встретились на том балу. Это судьба. Явно судьба, что всё к этому привело!
 Уже тогда, как только я его увидела, я почувствовала что-то особенное».

 «Что ещё он тебе сказал? Что это за стихи? Прочти их...»
— задумчиво сказала её мать, имея в виду несколько стихов, которые принц Эндрю написал в альбоме Наташи.

 — Мама, разве нужно стыдиться того, что он вдовец?

 — Не надо, Наташа!  Молись Богу.  «Браки заключаются на небесах», — сказала её мать.

«Дорогая мамочка, как я тебя люблю! Как я счастлива!» — воскликнула Наташа,
проливая слёзы радости и волнения и обнимая мать.

В это самое время князь Андрей сидел с Пьером и рассказывал ему о своей любви к Наташе и о своём твёрдом намерении сделать её своей женой.

В тот день графиня Элен устраивала у себя приём. Там был французский посол, и иностранный принц крови, который в последнее время стал частым гостем в её доме, и множество блестящих дам и господ. Пьер, спустившийся вниз, прошёлся по комнатам и
всех поразила его озабоченность, рассеянность и угрюмость.

 После бала он почувствовал приближение приступа нервной депрессии
и предпринял отчаянные попытки с ней бороться. После близости
его жены с королевским принцем Пьер неожиданно стал
камердинером, и с тех пор он начал чувствовать себя подавленным
и пристыженным в придворном обществе, и мрачные мысли о тщете
всего человеческого стали посещать его чаще, чем раньше. В то же время он заметил
чувства, которые возникли между его протеже Наташей и принцем
Андрей ещё больше погрузился в уныние из-за контраста между своим положением и положением друга. Он старался не думать ни о жене, ни о Наташе и князе Андрее; и снова всё казалось ему ничтожным по сравнению с вечностью; снова возникал вопрос: зачем?
 и он заставлял себя день и ночь работать над масонскими трудами, надеясь прогнать угрожавшего ему злого духа. Около полуночи, после того как он покинул покои графини, он сидел наверху в поношенном халате и переписывал оригинал договора
Он сидел в шотландской ложе масонов за столом в своей низкой комнате, окутанной табачным дымом, когда кто-то вошёл. Это был принц Эндрю.

 «А, это ты!» — сказал Пьер с озабоченным и недовольным видом.
 «А я, видишь ли, усердно работаю». Он указал на свою рукопись с тем видом, с каким несчастные люди смотрят на свою работу, чтобы отвлечься от жизненных невзгод.

Принц Эндрю с сияющим, восторженным выражением лица, на котором читалась новая жизнь, остановился перед Пьером и, не замечая его печального взгляда, улыбнулся ему с эгоистичной радостью.

“Ну, голубушка, - сказал он, - я хотел сказать тебе об этом
вчера и я пришел, чтобы сделать это сегодня. Я никогда ничего не испытывал
как это раньше. Я влюблен, мой друг!”

Пьер вдруг тяжело вздохнул и сбросил его тяжелое лицо на
диван подле князя Андрея.

“С Nat;sha Rost;va, да?” - сказал он.

“Да, да! Кто же еще это должен быть? Я бы никогда в это не поверил,
но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился и страдал,
но я бы ни на что в мире не променял даже эти муки, я до сих пор не жил. Наконец-то я живу, но я не могу
жить без нее! Но может ли она любить меня?... Я слишком стар для нее.... Почему
ты молчишь?

“Я? Я? Что я тебе говорил? - сказал вдруг Пьер, вставая и
начиная ходить взад и вперед по комнате. “Я всегда так думал.... Эта
девушка - такое сокровище... она редкая девушка.... Мой дорогой друг,
Я умоляю тебя, не философствуй, не сомневайся, женись, женись,
женись.... И я уверен, что не будет человека счастливее тебя”.

“Но что с ней?”

“Она любит тебя”.

“Не говори ерунды...” сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя
в глаза Пьеру.

“Любит, я знаю”, - яростно воскликнул Пьер.

“Но послушайте,” возвращается князь Андрей, держа его за
рычаг. “Вы знаете, в каком состоянии я нахожусь в? Я должен поговорить об этом
кто-то”.

“ Ну, продолжайте, продолжайте. Я очень рад, ” сказал Пьер, и лицо его
действительно изменилось, лоб разгладился, и он с удовольствием слушал князя Андрея.
Андрей. Князь Андрей казался и действительно был совсем другим, совсем
новым человеком. Где была его желчь, его презрение к жизни, его разочарование? Пьер был единственным человеком, с которым он решился говорить открыто; и ему он рассказал всё, что было у него на душе. Теперь он
Он смело и беззаботно строил планы на будущее, говорил, что не может пожертвовать своим счастьем ради прихоти отца, и рассуждал о том, как он будетЛибо он добьётся согласия отца на этот брак и полюбит её,
либо обойдётся без его согласия; тогда он будет поражаться
чувству, которое овладело им, как чему-то странному, отдельному
от него и независимому.

 «Я бы не поверил никому, кто сказал бы мне,
что я способен на такую любовь, — сказал принц Эндрю. — Это совсем не то чувство,
которое я знал в прошлом. Весь мир теперь для меня разделился на две половины:
одна половина — это она, и там всё — радость, надежда, свет;
другая половина — это всё то, где её нет, и там всё — мрак и
тьма...»

— Тьма и мрак, — повторил Пьер, — да, да, я понимаю.
— Я не могу не любить свет, это не моя вина. И я очень
счастлив! Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
— Да, да, — согласился Пьер, глядя на друга с выражением
трогательной грусти в глазах. Чем ярче ему представлялась
участь принца Андрея, тем мрачнее казалась его собственная.





Глава XXIII

Принцу Эндрю нужно было получить согласие отца на брак, и, чтобы добиться этого, на следующий день он отправился в деревню.

Его отец внешне спокойно воспринял сообщение сына.
но внутренний гнев Он не мог понять, как кто-то может хотеть
изменить его жизнь или привнести в неё что-то новое, когда его собственная жизнь уже подходит к концу. «Если бы они только позволили мне закончить свои дни так, как я хочу, — подумал старик, — тогда они могли бы делать всё, что им заблагорассудится».
Однако в разговоре с сыном он проявил дипломатичность, которую приберегал для важных случаев, и спокойным тоном обсудил с ним все детали.

Во-первых, этот брак не был блестящим с точки зрения происхождения, богатства или титула. Во-вторых, принц Эндрю был уже не так молод
Он был уже немолод, и здоровье его было слабое (старик особенно подчёркивал это), а она была очень молода. В-третьих, у него был сын, которого было бы жаль доверить девчонке. «В-четвёртых и в-последних, — сказал отец, иронично глядя на сына, — я прошу тебя отложить это на год: поезжай за границу, подлечись, поищи, как ты хотел, учителя немецкого языка для князя Николая». Тогда, если ваша любовь, страсть или упрямство — как вам больше нравится — по-прежнему сильны, женитесь! И это моё последнее слово. Заметьте, последнее... — заключил принц.
Это показывало, что ничто не заставит его изменить своё решение.

 Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что его чувства или чувства его невесты не выдержат годичного испытания или что он (старый князь) умрёт до этого, и решил исполнить желание отца — сделать предложение и отложить свадьбу на год.

 Через три недели после последнего вечера, проведённого у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.


На следующий день после разговора с матерью Наташа весь день ждала Болконского, но он не пришёл.
На второй и третий день было то же самое.
Пьер тоже не приехал, и Наташа, не знавшая, что князь Андрей ездил к отцу, не могла объяснить себе его отсутствие.

 Так прошло три недели.  Наташа никуда не хотела выходить и тенью бродила из комнаты в комнату, праздная и апатичная; по ночам она тайком плакала и по вечерам не подходила к матери.  Она беспрестанно краснела и была раздражительна. Ей казалось, что все знают о её разочаровании и смеются над ней и жалеют её.
 Каким бы сильным ни было её внутреннее горе, эта рана, нанесённая её самолюбию,
усугубила её страдания.

Однажды она подошла к матери, попыталась что-то сказать и вдруг расплакалась. Это были слёзы обиженного ребёнка, который не понимает, за что его наказывают.

 Графиня начала утешать Наташу, которая, сначала выслушав слова матери, вдруг перебила её:

 «Оставь, мама! Я не думаю и не хочу об этом думать! Он просто пришёл и ушёл, ушёл...»

Её голос задрожал, и она снова чуть не расплакалась, но взяла себя в руки и тихо продолжила:


«И я совсем не хочу выходить замуж. И я его боюсь; теперь я совсем успокоилась, совсем успокоилась».

На следующий день после этого разговора Наташа надела старое платье, которое, как она знала, обладало особым свойством придавать ей бодрости по утрам. В тот день она вернулась к прежнему образу жизни, от которого отказалась после бала. Покончив с утренним чаем, она пошла в бальный зал, который особенно нравился ей своим громким эхом, и начала петь сольфеджио. Закончив первое упражнение, она остановилась посреди комнаты и спела музыкальную фразу, которая ей особенно нравилась. Она радостно слушала (как будто не слышала
Она ожидала этого) и наслаждалась тем, как ноты отдаются эхом, наполняя весь пустой бальный зал и медленно затихая; и вдруг она почувствовала себя счастливой.  «Что толку придавать этому такое значение? Всё хорошо, как есть, — сказала она себе и начала расхаживать взад-вперёд по комнате, не просто ступая по скрипучему паркету, а с каждым шагом продвигаясь от пятки к носку (на ней была новая любимая пара туфель) и с таким же удовольствием прислушиваясь к равномерному стуку каблука и скрипу носка, как и к звукам собственного голоса.  Проходя мимо
Она взглянула в зеркало. «Вот она я!» — казалось, говорило выражение её лица, когда она увидела себя. «Ну и очень даже ничего! Мне никто не нужен».

 Лакей хотел войти, чтобы прибраться в комнате, но она не позволила ему этого сделать и, закрыв за ним дверь, продолжила свою прогулку. В то утро она вернулась к своему любимому настроению — любви к себе и восхищению собой. — Какая очаровательная Наташа! — сказала она.
— Да, — ответила я, говоря как бы от лица какого-то третьего, коллективного, мужского персонажа. — Хорошенькая, с приятным голосом, молодая и никому не мешает, если только её не трогать
покойной ночи». Но как бы спокойно они ни оставили её, теперь она не могла быть
спокойна и сразу почувствовала это.

 В передней отворилась дверь, и кто-то спросил: «Дома?» — а затем послышались шаги. Наташа смотрела в зеркало, но не видела себя. Она прислушивалась к звукам в передней. Когда она увидела себя, её лицо было бледным. Это был он. Она знала это наверняка, хотя едва могла расслышать его голос за закрытыми дверями.

Бледная и взволнованная Наташа вбежала в гостиную.

«Мама! Болконский приехал!» — сказала она. «Мама, это ужасно, это
невыносимо! Я не хочу... чтобы меня мучили? Что мне делать?..

 Прежде чем графиня успела ответить, в комнату вошёл князь Андрей с взволнованным и серьёзным лицом.
Как только он увидел Наташу, его лицо просветлело.
Он поцеловал руку графини и Наташи и сел рядом с диваном.

— Мы давно не имели удовольствия... — начала графиня,
но принц Эндрю перебил её, ответив на незаданный вопрос.
Он явно торопился сказать то, что хотел.

 «Я не навещал вас всё это время, потому что был в
отца. Мне нужно было поговорить с ним по очень важному делу. Я вернулся только вчера вечером, — сказал он, взглянув на Наташу. — Я хочу поговорить с вами, графиня, — добавил он после небольшой паузы.

 Графиня опустила глаза и глубоко вздохнула.

 — Я в вашем распоряжении, — пробормотала она.

Наташа знала, что ей следует уйти, но не могла этого сделать:
что-то сдавило ей горло, и, забыв о приличиях, она уставилась на князя Андрея широко раскрытыми глазами.

«Сейчас? В эту самую минуту!... Нет, этого не может быть!» — подумала она.

Он снова взглянул на неё, и этот взгляд убедил её в том, что она не
Наташа была не в силах ошибиться. Да, сейчас, в эту самую минуту решится её судьба.

«Иди, Наташа! Я позову тебя», — сказала графиня шёпотом.

Наташа испуганно и умоляюще взглянула на князя Андрея и на мать и вышла.

«Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери», — сказал
князь Андрей.

Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.

 «Ваше предложение...» — начала она наконец сдержанно. Он молчал, глядя ей в глаза. «Ваше предложение...» (она смутилась) «нам подходит, и я принимаю его. Я рада. А мой муж... я
надеюсь... но это будет зависеть от неё...»

 «Я поговорю с ней, когда получу ваше согласие... Вы даёте его мне?» — сказал принц Эндрю.

 «Да», — ответила графиня. Она протянула ему руку и со смешанным чувством отчуждённости и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился, чтобы поцеловать её руку. Она хотела любить его как сына, но чувствовала, что для неё он чужой и пугающий человек. — Я уверена, что мой муж согласится, — сказала графиня, — но ваш отец...


 — Мой отец, которому я рассказала о своих планах, ясно дал понять...
условием его согласия является то, что свадьба не состоится в течение
года. И я хотел сказать вам об этом, ” сказал князь Андрей.

“Это правда, что Наташа еще молода, но — пока это?..”

“Это неизбежно”, - сказал князь Андрей со вздохом.

“Я пришлю ее к вам”, - сказала графиня и вышла из комнаты.

“Господи, помилуй нас!” - повторяла она, ища свою дочь.

 Соня сказала, что Наташа в своей комнате.  Наташа сидела на кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на иконы и что-то шептала, быстро крестясь.  Увидев мать, она вскочила
Наташа вскочила и подбежала к ней.

 «Ну, мама?.. Ну?..»

 «Иди, иди к нему. Он просит твоей руки», — сказала графиня, как показалось Наташе, холодно. «Иди... иди», — сказала мать с грустью и упреком, глубоко вздохнув, когда дочь убежала.

 Наташа не помнила, как вошла в гостиную. Увидев его, она остановилась. «Неужели этот незнакомец стал для меня всем?» — спросила она себя и тут же ответила: «Да, всем! Он один теперь дороже мне всего на свете». Принц Эндрю подошёл к ней, опустив глаза.

“Я полюбил тебя с самого первого момента, как увидел. Могу ли я надеяться?”

Он посмотрел на нее и был поражен серьезным, страстным выражением
ее лица. Ее лицо говорило: “Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего не можешь не знать?
Зачем говорить, когда словами нельзя выразить то, что чувствуешь?”

Она подошла к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.

“Ты любишь меня?”

“Да, да!” Пробормотала Наташа как бы с досадой. Потом она громко вздохнула
и, все чаще и чаще переводя дыхание, начала всхлипывать.

“Что это? В чем дело?

“О, я так счастлива!” - ответила она, улыбнулась сквозь слезы, наклонилась
Она подошла к нему ближе, на мгновение замерла, словно спрашивая себя, может ли она это сделать, а затем поцеловала его.

 Принц Эндрю взял её за руки, посмотрел ей в глаза и не нашёл в своём сердце прежней любви к ней. Что-то в нём внезапно изменилось; прежнего поэтического и мистического очарования желания больше не было.
Теперь он испытывал жалость к её женской и детской слабости, страх перед её преданностью и доверчивостью, а также гнетущее, но радостное чувство долга, которое теперь навсегда связывало его с ней.  Нынешнее чувство, хоть и не такое яркое и поэтичное, как прежнее, было сильнее и серьёзнее.

— Твоя мать сказала тебе, что это не может произойти раньше чем через год? — спросил принц Андрей, всё ещё глядя ей в глаза.

 «Неужели я — „бесприданница“, как все меня называли, — подумала Наташа, — неужели я теперь стану женой и ровней этого странного, милого, умного человека, на которого равняется даже мой отец?  Неужели это правда? Неужели это правда, что больше нельзя играть с жизнью, что теперь я вырос и что на мне лежит ответственность за каждое моё слово и поступок? Да, но о чём он меня спрашивал?

 «Нет», — ответила она, но не поняла его вопроса.

“Прости меня!” - сказал он. “Но вы так молоды, а я уже
через многое в жизни. Я боюсь за тебя, ты еще не знаешь
себя.”

Наташа слушала с сосредоточенным вниманием, пытаясь, но безуспешно
вникнуть в смысл его слов.

“Каким бы тяжелым ни был этот год, который отдаляет мое счастье”, - продолжил
Принц Эндрю: “это даст вам время убедиться в себе. Я прошу тебя сделать меня счастливым через год, но ты волен отказаться: наша помолвка должна оставаться тайной, и если ты поймёшь, что не любишь меня, или если ты полюбишь... — сказал принц Эндрю с неестественной улыбкой.

“Почему ты так говоришь?” Наташа перебила его. “Ты знаешь, что
с того самого дня, как ты впервые приехал в Отрадное, я любила тебя”, - воскликнула она
, совершенно убежденная, что говорит правду.

“Через год ты научишься узнавать себя...”

“Целый год!” - Повторила вдруг Наташа, только сейчас осознав, что
свадьба должна была быть отложена на год. “Но почему через год? Почему через
год?...”

Князь Андрей начал объяснять ей причины этой задержки.
Наташа не слушала его.

«А нельзя ли что-нибудь сделать?» — спросила она. Князь Андрей не ответил.
но на его лице было написано, что изменить это решение невозможно.

«Это ужасно! О, это ужасно! ужасно!» — вдруг закричала Наташа и снова разрыдалась. «Я умру, дожидаясь год: это
невозможно, это ужасно!» Она посмотрела в лицо своему возлюбленному и увидела на нём выражение сочувствия и недоумения.

«Нет, нет! Я сделаю все, что угодно!” - сказала она, внезапно сдерживая слезы.
“Я так счастлива”.

Отец и мать вошли в комнату и дали помолвленной паре
свое благословение.

С этого дня князь Андрей стал часто бывать у Ростовых в качестве
Нареченного любовника Наташи.





ГЛАВА XXIV

Церемония помолвки не состоялась, и о помолвке Наташи с Болконским не было объявлено; на этом настоял князь Андрей. Он сказал,
что, поскольку он виноват в задержке, он должен нести всю тяжесть
этого бремени; что он дал слово и связал себя навеки, но не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Если
через полгода она почувствует, что не любит его, она будет иметь полное право отвергнуть его. Естественно, ни Наташа, ни её родители не хотели об этом слышать, но принц Эндрю был непреклонен. Он приходил каждый день в
Ростов, но не вёл себя с Наташей как жених с невестой: он не обращался к ней на «ты», а говорил «вы» и целовал только её руку. После помолвки между ними установились совсем другие, близкие и естественные отношения.
Как будто до этого они не знали друг друга. Обоим нравилось вспоминать, как они относились друг к другу,
когда ещё ничего не значили друг для друга; теперь они чувствовали себя
совершенно другими людьми: тогда они были искусственными, а теперь — естественными и искренними.  Поначалу семья чувствовала некоторую скованность в общении с
Принц Эндрю казался человеком из другого мира, и долгое время
Наташа приучала семью к нему, с гордостью уверяя всех, что он только кажется другим, а на самом деле такой же, как они, и что она его не боится и никому не советует.
Через несколько дней они привыкли к нему и в его присутствии вели себя непринуждённо, продолжая вести привычный образ жизни, в котором он принимал участие.
Он мог говорить с графом о сельском хозяйстве, с графиней и Наташей — о моде, а с Соней — об альбомах и вышивке.
Иногда домочадцы, как между собой, так и в его присутствии,
выражали удивление по поводу того, как всё это произошло, и по поводу
явных предзнаменований: приезда князя Андрея в Отрадное и их
переезда в Петербург, а также сходства между Наташей и князем
Андреем, которое заметила её няня во время его первого визита,
встречи Андрея с Николаем в 1805 году и многих других событий,
указывающих на то, что так и должно было быть.

В доме царила та поэтическая скука и тишина, которые всегда
сопутствуют присутствию помолвленной пары. Часто, когда все сидели
Все вместе хранили молчание. Иногда кто-то из них вставал и уходил, а пара, оставшись наедине, по-прежнему молчала. Они редко говорили о своей будущей жизни. Принцу Эндрю было страшно и стыдно говорить об этом. Наташа разделяла его чувства, которые она постоянно угадывала. Однажды она начала расспрашивать его о сыне. Принц
Андрей покраснел, как он часто делал в последнее время — Наташе это особенно в нём нравилось, — и сказал, что его сын не будет жить с ними.

 «Почему?» — испуганно спросила Наташа.

 «Я не могу забрать его у дедушки, и кроме того...»

«Как бы я любила его!» — сказала Наташа, сразу угадав его мысль.
«Но я знаю, что ты хочешь избежать любого повода придраться к нам».


 Иногда старый граф подходил, целовал князя Андрея и спрашивал его совета по поводу воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них; Соня всегда боялась, что она будет им мешать, и старалась найти предлог, чтобы уйти, даже когда они не хотели, чтобы она уходила.  Когда князь Андрей говорил (а он умел рассказывать), Наташа слушала его
с гордостью; когда она заговорила, то со страхом и радостью заметила, что он смотрит на нее
внимательно и изучающе. Она спросила себя в недоумении:
“Что он ищет во мне?" Он пытается что-то обнаружить,
глядя на меня! Что, если того, что он ищет во мне, там нет?” Иногда
она впадала в одно из свойственных ей безумных, веселых настроений, и
тогда она особенно любила слышать и видеть, как смеется князь Андрей.
Он редко смеялся, но когда смеялся, то отдавался этому чувству целиком.
После такого смеха она всегда чувствовала себя ближе к нему.  Наташа
Она была бы совершенно счастлива, если бы мысль о предстоящей разлуке не пугала её так же, как его пугала одна мысль об этом.

 Накануне отъезда из Петербурга князь Андрей привёз с собой Пьера, который после бала ни разу не был у Ростовых.
 Пьер казался смущённым и растерянным. Он разговаривал с графиней, а Наташа села рядом с Соней за маленький шахматный столик, тем самым пригласив князя Андрея присоединиться к ним. Он так и сделал.

 «Вы давно знаете Безухова?» — спросил он. «Он вам нравится?»

— Да, он милый, но очень нелепый.

 И, как обычно, говоря о Пьере, она начала рассказывать анекдоты о его рассеянности, некоторые из которых были даже выдуманы.

 — Ты знаешь, что я доверила ему нашу тайну?  Я знаю его с детства.  У него золотое сердце.  Умоляю тебя, Натали, — князь
Эндрю сказал с внезапной серьёзностью: «Я уезжаю, и одному Богу известно, что может случиться. Ты можешь перестать... ладно, я знаю, что не должен этого говорить. Тогда вот что: что бы ни случилось с тобой, когда меня здесь не будет...»

 «Что может случиться?»

«Какие бы неприятности ни случились, — продолжал князь Андрей, — умоляю вас, мадемуазель Софи, что бы ни произошло, обращайтесь за советом и помощью только к нему! Он самый рассеянный и взбалмошный человек, но у него золотое сердце».

 Ни отец, ни мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть, как разлука с возлюбленным повлияет на Наташу. Покрасневшая и взволнованная, она весь день ходила по дому,
с сухими глазами, занятая самыми обыденными делами, словно не понимая,
что её ждёт.  Она даже не заплакала, когда он поцеловал её на прощание
Он в последний раз пожал ей руку. «Не уходи!» — сказала она таким тоном, что он задумался, не стоит ли ему и правда остаться, и этот тон он помнил ещё долго. Она не плакала, когда он уходил, но несколько дней просидела в своей комнате с сухими глазами, ни к чему не проявляя интереса и лишь время от времени повторяя: «О, зачем он ушёл?»

Но через две недели после его отъезда, к удивлению окружающих, она так же внезапно оправилась от душевной болезни и снова стала прежней, но с изменившимся нравственным обликом.
Ребёнок встаёт после долгой болезни с изменившимся выражением лица.





 ГЛАВА XXV
В тот год после отъезда сына здоровье и характер князя Николая
Болконского сильно ухудшились. Он стал ещё более раздражительным, и
именно княжна Марья чаще всего страдала от его частых приступов
неспровоцированного гнева. Казалось, он нарочно выискивал её
слабые места, чтобы как можно сильнее терзать её морально.
У принцессы Марии было два увлечения и, соответственно, две радости — её племянник, маленький Николай, и религия. Это были её любимые темы
о нападках и насмешках князя. О чём бы ни шла речь, он сводил всё к суевериям старых дев или к баловству и избалованности детей. «Ты хочешь сделать из него» — маленького Николаса — «такую же старую деву, как ты сама! Жаль! Князю Андрею нужен сын, а не старая дева», — говорил он. Или, обращаясь к
Мадемуазель Бурьен, он спрашивал её в присутствии княжны Марьи, как ей нравятся наши деревенские священники и иконы, и шутил на эту тему.

Он постоянно задевал чувства княжны Марьи и мучил её, но это
Ей не составило труда простить его. Мог ли он быть виноват перед ней, или
мог ли её отец, который, как она знала, любил её, несмотря ни на что, быть несправедливым?
А что такое справедливость? Принцесса никогда не задумывалась об этом гордом слове
«справедливость». Все сложные законы человечества сводились для неё к одному ясному и простому закону — закону любви и самопожертвования, которому нас научил Тот, кто с любовью страдал за человечество, хотя Сам был Богом. Какое ей было дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей нужно было терпеть и любить, и она это делала.


Зимой в Болд-Хиллз приехал принц Эндрю, и он был весел.
Он был нежен и ласков, как никогда прежде, насколько помнила его принцесса Мария. Она чувствовала, что с ним что-то случилось, но он ничего не говорил ей о своей любви. Перед отъездом он долго о чём-то разговаривал с отцом, и принцесса Мария заметила, что перед его отъездом они были недовольны друг другом.

 Вскоре после отъезда принца Эндрю принцесса Мария написала своей подруге
Жюли Карагина из Петербурга, о которой она мечтала (как мечтают все девушки)
выйти замуж за её брата и которая в то время оплакивала своего
брата, погибшего в Турции.

Печаль, кажется, стала нашей общей участью, моя дорогая, нежная подруга Жюли.

 Твоя утрата так ужасна, что я могу объяснить её себе только особым промыслом Божьим, который, любя тебя, хочет испытать тебя и твою прекрасную мать. О, моя подруга! Религия, и только религия, может — я не скажу «утешить нас», — но спасти нас от отчаяния. Только религия может
объяснить нам то, чего человек не может постичь без её помощи: почему, по какой
причине добрые и благородные существа, способные обрести счастье в жизни, — не просто не причиняющие вреда, но и необходимые для счастья других, — называются
уходят к Богу, в то время как жестокие, бесполезные, вредные люди или те, кто является обузой для себя и для других, остаются жить. Первая смерть, которую я увидел и которую никогда не забуду, — смерть моей дорогой невестки — произвела на меня такое впечатление. Точно так же, как ты спрашиваешь судьбу, почему твой прекрасный брат должен был умереть, я спрашивал, почему должна была умереть эта ангел Лиза, которая не только никому не причинила зла, но в душе которой никогда не было ни одной недоброй мысли. А что ты думаешь, дорогой друг? С тех пор прошло пять лет, и я, со своим ограниченным пониманием, уже начинаю ясно видеть
почему она должна была умереть и каким образом эта смерть стала лишь проявлением
бесконечной благости Творца, каждое действие которого, хотя и
в целом непостижимо для нас, является лишь проявлением Его бесконечной
любви к Своим созданиям. Возможно, я часто думаю об этом, она была слишком
ангельски невинна, чтобы суметь выполнить все материнские обязанности.
Как молодая жена она была безупречна; возможно, она не смогла бы
быть такой же безупречной матерью. Как бы то ни было, она не только оставила нас, и в особенности принца Эндрю, с самыми искренними сожалениями и воспоминаниями, но, вероятно, она
там я получу место, на которое сам не смею надеяться. Но не говоря уже о ней, эта ранняя и ужасная смерть оказала самое благотворное влияние на меня и моего брата, несмотря на всё наше горе. Тогда, в момент нашей утраты, эти мысли не могли прийти мне в голову; тогда я бы с ужасом отверг их, но теперь они предельно ясны и определённы. Я пишу всё это тебе, мой дорогой друг, только для того, чтобы убедить тебя
в евангельской истине, которая стала для меня жизненным принципом:
ни один волос не упадёт с наших голов без Его воли. А Его воля такова
им движет только бесконечная любовь к нам, и поэтому всё, что с нами происходит, идёт нам на пользу.

 Вы спрашиваете, проведём ли мы следующую зиму в Москве. Несмотря на моё желание увидеть вас, я так не думаю и не хочу этого делать. Вы удивитесь, узнав, что причина этого — Буонапарте! Дело вот в чём: здоровье моего отца заметно ухудшается, он не выносит никаких возражений и становится раздражительным. Эта раздражительность, как вы знаете, в основном связана с политическими вопросами. Он не может смириться с тем, что Буонапарте ведёт переговоры на равных со всеми
с государями Европы и особенно с нашим собственным, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушен к политике, но из замечаний моего отца и его разговоров с Михаилом Ивановичем я знаю обо всём, что происходит в мире, и особенно о почестях, воздаваемых Буонапарте, которого, кажется, только в Лысых Горах во всём мире не считают великим человеком, а тем более императором Франции. И мой отец этого не выносит. Мне кажется, что именно из-за своих политических взглядов мой отец не хочет говорить о переезде
Москва; ибо он предвидит столкновения, которые произойдут из-за того, что он будет высказывать своё мнение, не считаясь ни с кем. Все преимущества, которые он мог бы получить от курса лечения, он потеряет из-за неизбежных споров о Буонапарте. В любом случае решение будет принято очень скоро.

 Наша семейная жизнь идёт своим чередом, за исключением отсутствия моего брата Андрея. Он, как я уже писал вам, сильно изменился за последнее время. После
всего пережитого он только в этом году полностью пришёл в себя. Он снова стал таким, каким я его знал в детстве: добрым, ласковым, с той же
золотое сердце, равного которому я не знаю. Мне кажется, он понял,
что жизнь для него не кончена. Но вместе с этим душевным изменением
он стал гораздо слабее физически. Он похудел и стал более
нервным. Я беспокоюсь за него и рад, что он отправляется в эту поездку за границу,
которую ему давно рекомендовали врачи. Я надеюсь, что это его вылечит.
Вы пишете, что в Петербурге о нём говорят как об одном из самых активных,
культурных и способных молодых людей. Простите моё тщеславие, но я никогда в этом не сомневался. Он сделал добро для всех
Здесь, от его крестьян до дворян, число неисчислимо. По прибытии в Петербург он получил только то, что ему причиталось.
Я всегда удивляюсь тому, как быстро слухи распространяются из Петербурга в Москву, особенно такие ложные, как то, о котором вы пишете, — я имею в виду сообщение о помолвке моего брата с маленькой Ростовой. Я не думаю, что мой брат когда-нибудь снова женится, и уж точно не на ней. И вот почему: во-первых, я знаю, что, хотя он редко говорит о своей покойной жене, горе от этой утраты слишком глубоко засело в его сердце, чтобы он когда-нибудь решился дать ей
наследница и наш маленький ангел — мачеха. Во-вторых, потому что, насколько я знаю, эта девушка не из тех, кто мог бы понравиться принцу
Эндрю. Я не думаю, что он выбрал бы её в жёны, и, честно говоря, я этого не желаю. Но я слишком затянул с ответом и заканчиваю второй лист. Прощай, мой дорогой друг. Да хранит тебя Господь в Своей святой и могущественной заботе. Моя дорогая подруга, мадемуазель Бурьенн, шлёт вам свои поцелуи.

МАРИ




ГЛАВА XXVI

В середине лета княгиня Мария получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странные и
неожиданная новость. Он сообщил ей о своей помолвке с Наташей Ростовой.
 Всё письмо дышало любовью к его невесте и нежной, доверительной привязанностью к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как сейчас, и что только теперь он понял и узнал, что такое жизнь. Он просил сестру простить его за то, что он не рассказал ей о своём решении, когда в последний раз приезжал в Лысые Горы, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сделал этого, опасаясь, что принцесса Мария попросит своего отца дать согласие, чем вызовет его раздражение и ему придётся принять удар на себя
о своём недовольстве, не достигнув цели. «Кроме того, — писал он, — тогда всё было не так однозначно, как сейчас.
 Мой отец настаивал на отсрочке в год, а теперь прошло уже шесть месяцев, половина этого срока, и моё решение твёрдо как никогда.
 Если бы врачи не удерживали меня здесь, на курорте, я бы уже вернулся в Россию, но теперь мне придётся отложить возвращение на три месяца. Вы
знаете меня и мои отношения с отцом. Я ничего от него не хочу. Я была и всегда буду независимой; но идти против его воли и
«Вызвать его гнев сейчас, когда он, возможно, пробудет с нами так недолго, — значит разрушить половину моего счастья. Я пишу ему о том же и прошу тебя выбрать подходящий момент, чтобы передать ему письмо и сообщить мне, как он относится ко всему этому и есть ли надежда, что он согласится сократить срок на четыре месяца».

 После долгих колебаний, сомнений и молитв принцесса Мария передала письмо отцу. На следующий день старый принц тихо сказал ей:

 «Напиши брату, чтобы он подождал, пока я не умру...  Это ненадолго — я скоро его освобожу».

Принцесса собиралась ответить, но отец не дал ей слова и, всё больше повышая голос, закричал:

 «Женись, женись, мой мальчик!... Хорошая семья!... Умные люди, да? Богатые, да? Да, у маленького Николя будет прекрасная мачеха! Напиши ему и скажи, что он может жениться завтра, если хочет. Она будет мачехой маленького Николя, а я женюсь на Бурьенн!... Ха, ха, ха!» Он тоже не должен остаться без мачехи! Только одно условие: в моём доме больше не будет женщин — пусть женится и живёт сам. Может быть, ты тоже пойдёшь и будешь жить с ним? — добавил он, поворачиваясь к принцессе Марии. — Иди в
Ради всего святого! Выйди на мороз... на мороз... на мороз!»

 После этой вспышки князь больше не заговаривал об этом.
 Но подавленное раздражение, вызванное унылым поведением сына, нашло
выражение в его обращении с дочерью. К прежним поводам для иронии добавился новый — намеки на мачех и
симпатии к мадемуазель Бурьенн.

«Почему бы мне не жениться на ней? — спросил он свою дочь. — Из неё выйдет прекрасная принцесса!»


И в конце концов, к своему удивлению и замешательству, принцесса Мэри заметила, что её отец всё больше сближается с
Француженка. Она написала принцу Эндрю о том, как было воспринято его письмо.
Она утешила его, выразив надежду, что им удастся примирить отца с этой идеей.

 Маленький Николай и его образование, её брат Эндрю и религия были радостями и утешением принцессы Марии.
Но помимо этого, поскольку у каждого должны быть личные надежды, в глубине души принцесса Мария лелеяла тайную мечту и надежду, которые были главным утешением в её жизни. Этот утешительный сон и надежда были дарованы ей Божьим народом — слабоумными и другими паломниками, которые приходили
она сделала это без ведома князя. Чем дольше она жила, тем больше у неё было опыта и наблюдений за жизнью, тем больше она удивлялась недальновидности людей, которые ищут удовольствий и счастья здесь, на земле: трудятся, страдают, борются и причиняют друг другу вред, чтобы достичь этого невозможного, призрачного, греховного счастья. Князь Андрей любил свою жену, она умерла, но этого было недостаточно: он хотел связать своё счастье с другой женщиной. Её отец был против, потому что хотел для Эндрю более знатную и богатую невесту. И они
все боролись, страдали, мучили друг друга и ранили свои души, свои вечные души, ради обретения благ, которые существуют лишь мгновение. Мы не только знаем это сами, но и Христос, Сын Божий, спустился на землю и сказал нам, что эта жизнь — всего лишь мгновение и испытание; но мы цепляемся за неё и думаем, что найдём в ней счастье. «Как же так, неужели никто этого не понимает?» — подумала принцесса Мария. «Никто, кроме этих презренных божьих людей, которые приходят ко мне с кошельком за спиной через чёрный ход, боясь, что их увидят
принц, не из страха перед жестоким обращением с твоей стороны, а из страха перед тем, что ты можешь заставить его согрешить. Оставить семью, дом и все заботы о мирском благополучии, чтобы, ни к чему не привязываясь, скитаться в лохмотьях из конопли с места на место под вымышленным именем, никому не причиняя вреда, но молясь за всех — как за тех, кто гонит тебя, так и за тех, кто защищает тебя:
выше этой жизни и истины нет ни жизни, ни истины!»

Была одна паломница, тихая рябоватая женщина лет пятидесяти по имени
Феодосия, которая более тридцати лет ходила босиком и носила
тяжёлые цепи. Княжна Марья особенно любила её. Однажды, когда в комнате с тускло горящей лампадой перед иконой Феодосия рассказывала о своей жизни, княжне Марье вдруг с такой силой пришла в голову мысль, что только Феодосия нашла истинный путь в жизни, что она решила сама стать паломницей. Когда Феодосия легла спать, принцесса Мария
долго размышляла об этом и наконец решила, что, как бы странно это ни звучало, она должна отправиться в паломничество. Она не
рассказала об этом никому, кроме своего духовника, отца Акинфи, монаха.
и он одобрил её намерение. Под видом подарка для
паломников принцесса Мария приготовила для себя полный костюм
паломника: грубую рясу, лапти, грубое пальто и чёрный платок.
 Часто, подходя к комоду, в котором хранилось это тайное сокровище,
принцесса Мария останавливалась, сомневаясь, не пришло ли уже время
воплотить её замысел в жизнь.

Часто, слушая рассказы паломников, она так вдохновлялась их простой речью, которая казалась им механической, а для неё была полна глубокого смысла, что несколько раз была на грани того, чтобы бросить всё и отправиться в путь.
Она представила, как бросает всё и убегает из дома. В своём воображении она уже видела себя рядом с Феодосией, одетой в грубые лохмотья, идущей с посохом и кошельком за спиной по пыльной дороге, направляющейся от одной святыни к другой, свободной от зависти, земной любви или желаний и наконец достигающей места, где нет ни печали, ни вздохов, а только вечная радость и блаженство.

«Я приду в какое-нибудь место и помолюсь там, и, не успев привыкнуть к нему или полюбить его, я пойду дальше. Я буду идти до тех пор, пока
«Ноги мои подкосятся, и я лягу и умру где-нибудь, и наконец достигну той вечной, тихой гавани, где нет ни печали, ни воздыханий...» — подумала княжна Марья.

Но потом, когда она увидела отца и особенно маленького Коко
(Николая), решимость её ослабела. Она тихо заплакала и почувствовала, что она грешница, которая любит отца и маленького племянника больше, чем Бога.





КНИГА СЕДЬМАЯ: 1810–1811




ГЛАВА I

Библейская легенда гласит, что отсутствие труда — праздность — было условием блаженства первого человека до грехопадения. Падший человек
человек сохранил любовь к праздности, но проклятие тяготеет над ним не только потому, что мы должны добывать себе хлеб в поте лица, но и потому, что наша нравственная природа такова, что мы не можем быть одновременно праздными и спокойными. Внутренний голос говорит нам, что мы поступаем неправильно, если праздны. Если бы человек мог найти состояние, в котором он чувствовал бы, что, даже будучи праздным, он выполняет свой долг, он бы нашёл одно из условий первобытного блаженства человека. И такое состояние обязательного и безупречного безделья
— удел целого класса — военных. Главная привлекательность
Военная служба состояла и будет состоять в этом обязательном и безупречном безделье.


Николай Ростов в полной мере ощутил это блаженное состояние, когда после 1807 года продолжил службу в Павлоградском полку, в котором уже командовал эскадроном, принятым им от Денисова.

Ростов стал грубоватым, добродушным малым, которого московские знакомые сочли бы невоспитанным, но которого любили и уважали товарищи, подчинённые и начальство, и который был вполне доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он получал письма из дома
Мать всё чаще жаловалась, что их дела приходят во всё больший беспорядок и что ему пора вернуться, чтобы порадовать и утешить своих стариков-родителей.

 Читая эти письма, Николай испытывал страх перед тем, что они хотят увезти его из места, где он жил так спокойно и тихо, защищённый от всех жизненных перипетий. Он чувствовал, что
рано или поздно ему придётся снова окунуться в этот водоворот жизни
с его трудностями и делами, которые нужно уладить, с его счетами
с управляющими, ссорами и интригами, с его связями, обществом и с любовью Сони и его обещанием ей. Всё это было ужасно сложно и запутанно; и он отвечал матери холодными, официальными письмами на французском языке, начинавшимися: «Моя дорогая мама» и заканчивавшимися: «Твой послушный сын», в которых ничего не говорилось о том, когда он вернётся. В 1810 году он получил
письма от родителей, в которых они сообщали ему о помолвке
Наташи с Болконским и о том, что свадьба состоится через год,
потому что старый князь чинил препятствия. Это письмо огорчило его.
Николай был убит горем. Во-первых, ему было жаль, что Наташа, о которой он заботился больше, чем о ком-либо другом в семье, должна была покинуть дом. А во-вторых, с его гусарской точки зрения, он сожалел, что его не было там, чтобы показать этому болвану Болконскому, что связь с ним не такая уж большая честь и что, если он любит Наташу, то может обойтись без разрешения своего выжившего из ума отца. На мгновение он
заколебался, не стоит ли ему попросить отпуск, чтобы увидеться с Наташей
до того, как она выйдет замуж, но потом начались маневры, и он задумался
о Соне и о том, в каком беспорядке находятся их дела, и Николай
снова отложил это. Но весной того же года он получил письмо
от матери, написанное без ведома отца, и это письмо
убедило его вернуться. Она писала, что, если он не приедет и
не возьмёт дело в свои руки, всё их имущество будет продано с аукциона,
и им всем придётся просить милостыню. Граф был так слаб и доверял
Митенька был таким добрым и простодушным, что все этим пользовались, и дела шли всё хуже и хуже. «Ради всего святого, я
Умоляю тебя, приезжай скорее, если не хочешь сделать несчастной меня и всю семью», — писала графиня.

 Это письмо тронуло Николая.  Он обладал здравым смыслом делового человека, который подсказывал ему, что нужно делать.

 Правильным решением было бы если не уйти со службы, то, по крайней мере, уехать домой в отпуск. Зачем ему было ехать, он не знал; но после послеобеденного сна он приказал оседлать Марса, чрезвычайно злобного серого жеребца, на котором давно не ездили.
Когда он вернулся с взмыленной лошадью, то сообщил Лаврушке:
(Слуга Денисова, который остался с ним) и его товарищи,
приехавшие вечером, узнали, что он подал в отставку и собирается
домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет,
не узнав от штаба — а это его очень интересовало, —
повысят ли его в капитаны или он получит орден Святой Анны за
последние маневры; как ни странно было думать, что он уедет,
не продав своих трех рысаков полякам
Граф Голухов, который торговался за лошадей, на которых поставил Ростов
он бы продал за две тысячи рублей; как ни странно,
казалось, что бал, который гусары устраивали в честь польской
мадемуазель Пшаздецкой (из соперничества с уланами, которые
устраивали бал в честь своей польской мадемуазель Боржозовской),
пройдет без него — он знал, что должен уйти из этого доброго,
светлого мира туда, где все глупо и запутанно. Через неделю он
получил отпуск. Его товарищи-гусары — не только из его полка, но и из всей бригады — устроили Ростову обед, на который
Абонемент стоил пятнадцать рублей с человека, и на нём было два оркестра и два хора певчих. Ростов танцевал трепак с майором
Басовым; подвыпившие офицеры подбрасывали, обнимали и роняли Ростова; солдаты третьего эскадрона тоже подбрасывали его и кричали «ура!»
а потом посадили его в сани и проводили до первой почтовой станции.

В первой половине пути — от Кременчуга до Киева — все
мысли Ростова, как это обычно бывает в таких случаях, были
о прошлом, о эскадроне; но когда он проехал больше половины пути, он начал забывать
Он думал о своих трёх гнедых и о Дождевейко, своём квартирмейстере, и с тревогой гадал, как обстоят дела в Отрадном и что он там найдёт.
 Мысли о доме становились всё сильнее по мере того, как он приближался к нему, — намного сильнее, как будто это чувство подчинялось закону, согласно которому сила притяжения обратно пропорциональна квадрату расстояния. На последней почтовой станции перед Отрадным он дал ямщику три рубля на чай и, приехав, запыхавшись, как мальчик, взбежал по ступенькам своего дома.

 После восторга встречи и после этого странного чувства неудовлетворённости
Ожидание — чувство, что «всё осталось по-прежнему, так зачем же я торопился?» — Николас начал осваиваться в своём старом мире.
 Его отец и мать почти не изменились, только стали немного старше. Новым в них было некоторое беспокойство и периодические разногласия, которых раньше не было и которые, как вскоре выяснил Николас, были вызваны плохим положением дел. Соне было почти двадцать; она перестала
становиться красивее и не обещала стать лучше, чем была, но
этого было достаточно. Она излучала счастье и любовь с тех пор, как Николас
Он вернулся, и верная, неизменная любовь этой девушки радовала его. Петя и Наташа больше всего удивили Николая. Петя был крупным, красивым тринадцатилетним мальчиком, весёлым, остроумным и озорным, с уже ломающимся голосом. Что касается Наташи, то Николай долго удивлялся и смеялся, глядя на неё.

«Ты совсем другая», — говорил он.

“Как? Я уродливее?”

“Напротив, но какое достоинство? Принцесса!” - прошептал он
ей.

“Да, да, да!” - радостно воскликнула Наташа.

Она рассказала ему о своем романе с князем Андреем и о его визите в
Отрадное и показала ему его последнее письмо.

«Ну что, ты рад?» спросила Наташа. «Я теперь так спокойна и счастлива».

«Очень рад, — ответил Николай. — Он прекрасный парень... А ты очень влюблена?»

«Как тебе сказать? — ответила Наташа. — Я была влюблена в Бориса, в учителя и в Денисова, но это совсем другое».
Я чувствую себя спокойно и умиротворённо. Я знаю, что нет человека лучше, чем он, и теперь я спокойна и довольна. Совсем не так, как раньше».

 Николас выразил своё недовольство тем, что свадьбу отложили
в течение года; но Наташа с раздражением набросилась на брата, доказывая ему, что иначе и быть не может, что было бы дурно вступить в семью против воли отца и что она сама этого желает.

«Ты совсем не понимаешь», — сказала она.

Николай молчал и соглашался с ней.

Брат часто недоумевал, глядя на неё. Она совсем не походила на влюблённую девушку, разлученную со своим женихом. Она была уравновешенной, спокойной и такой же весёлой, как и прежде. Это поразило
Николая и даже заставило его скептически отнестись к ухаживаниям Болконского.
Он не мог поверить, что ее судьба предрешена, особенно после того, как он
не видел ее с князем Андреем. Ему всегда казалось, что в этом предполагаемом браке было
что-то не совсем правильное.

“К чему эта задержка? Почему нет помолвки?” - подумал он. Однажды, когда он
затронул эту тему со своей матерью, он обнаружил, к своему удивлению
и отчасти к своему удовлетворению, что в глубине души она тоже
сомневалась в этом браке.

— Видишь, он пишет, — сказала она, показывая сыну письмо принца Эндрю, с той скрытой неприязнью, которую мать всегда испытывает к сыну.
о будущем семейном счастье дочери: «Он пишет, что приедет не раньше декабря. Что его может задерживать? Наверное, болезнь! У него очень слабое здоровье. Не говори Наташе. И не придавай значения тому, что она такая весёлая: это потому, что она переживает последние дни своей юности, но я знаю, какая она становится каждый раз, когда мы получаем от него письмо! Однако дай бог, чтобы всё сложилось хорошо!»
(Она всегда заканчивала этими словами.) «Он превосходный человек!»





 ГЛАВА II

Вернувшись домой, Николас поначалу был серьёзен и даже скучен. Он был
Он был встревожен предстоящей необходимостью вмешаться в глупые деловые
вопросы, из-за которых мать вызвала его домой. Чтобы как можно скорее
сбросить это бремя, на третий день после приезда он отправился,
сердитый и хмурый, не отвечая на вопросы о том, куда он идёт, в
домик Митеньки и потребовал отчёта обо всём.
Но что это мог быть за отчёт обо всём, Николай знал ещё меньше, чем испуганный и сбитый с толку Митенька. Беседа и проверка счетов с Митенкой не заняли много времени. Деревня
Старик, крестьянский староста и деревенский писарь, ожидавшие в коридоре, со страхом и восторгом услышали сначала голос молодого графа, который ревел, срывался и становился все громче и громче, а затем слова оскорбления, ужасные слова, которые он выкрикивал одно за другим.

 «Грабитель!... Неблагодарный мерзавец!... Я эту собаку на куски разорву! Я тебе не отец!... Обкрадывает нас!...» и так далее.

Затем с не меньшим страхом и восторгом они увидели, как молодой граф, покрасневший до корней волос и с налитыми кровью глазами, вытащил Митеньку за шиворот и с большой ловкостью ударил его ногой и коленом в зад
в удобные моменты между словами выкрикивал: «Убирайся! Чтоб я тебя здесь больше не видел, негодяй!»

 Митенька кубарем скатился с шести ступенек и убежал в
кусты. (Эти кусты были известным убежищем для преступников в Отрадном. Митенька сам, возвращаясь из города навеселе,
прятался там, и многие жители Отрадного прятались там от
Митенка знал о его защитных свойствах.)

 Жена Митенки и его невестки высунули головы и испуганные лица из двери комнаты, где кипел яркий самовар.
где стояла высокая кровать управляющего с лоскутным одеялом.

 Молодой граф не обратил на них внимания, но, тяжело дыша, решительными шагами прошёл мимо и вошёл в дом.

 Графиня, которая сразу же узнала от служанок, что произошло в сторожке, успокоилась при мысли о том, что теперь их дела наверняка пойдут на лад, но, с другой стороны, её беспокоило, как это волнение может повлиять на её сына. Она несколько раз на цыпочках подходила к его двери и прислушивалась, как он раскуривает одну трубку за другой.

 На следующий день старый граф отозвал сына в сторону и смущённо сказал:
с улыбкой сказал ему:

«Но знаешь, мой дорогой мальчик, как жаль, что ты так разволновался! Митенька
мне всё рассказал».

«Я знал, — подумал Николай, — что я никогда ничего не пойму
в этом безумном мире».

«Ты злился, что он не вложил эти 700 рублей. Но они
были перенесены вперёд — а ты не заглянул на другую страницу».

— Папа, он негодяй и вор! Я знаю, что он такой! И что я сделал, то сделал; но, если хочешь, я больше с ним не буду разговаривать.

 — Нет, мой дорогой мальчик (граф тоже смутился. Он знал, что
он плохо распоряжался имуществом своей жены и был виноват перед своими детьми,
но он не знал, как это исправить). «Нет, я прошу тебя заняться делами. Я стар. Я...»

«Нет, папа. Прости меня, если я доставил тебе неприятности. Я
понимаю в этом меньше, чем ты».

«Чёрт бы побрал всех этих крестьян, денежные вопросы и перенос с одной страницы на другую», — подумал он. «Раньше я понимал, что такое
«угол» и ставки в картах, но то, что написано на следующей странице, я совсем не понимаю», — сказал он себе.
после этого он не вмешивался в дела, связанные с бизнесом. Но однажды графиня
позвонила сыну и сообщила, что у неё есть вексель от Анны
Михайловны на две тысячи рублей, и спросила, что он думает с ним делать.


«Вот что, — ответил Николай. — Ты говоришь, что это на моей совести.
Что ж, я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были нашими друзьями и бедны. Ну, тогда вот это! — и он разорвал записку, чем вызвал у старой графини слёзы радости. После этого
молодой Ростов больше не принимал участия в деловых вопросах, но
Он со страстным энтузиазмом посвятил себя новому для себя занятию — охоте, для которой его отец держал большое хозяйство.





 ГЛАВА III
 Погода уже становилась зимней, и утренние заморозки сковывали землю, пропитанную осенними дождями. Зелень стала гуще, и её ярко-зелёный цвет резко выделялся на фоне коричневатых полосок озимой ржи, вытоптанной скотом, и бледно-жёлтой стерни яровой гречихи. Лесистые овраги и рощи, которые в конце августа всё ещё были зелёными островками среди чёрных полей и стерни,
стали золотистыми и ярко-красными островками среди зелёной озимой ржи.
Зайцы уже наполовину сменили летнюю шубку на зимнюю, лисята начали разбегаться, а волчата стали крупнее собак.
Это было лучшее время года для охоты. Гончие того пылкого молодого охотника Ростова не только достигли тяжёлой зимней кондиции, но и настолько устали, что на собрании егерей было решено дать им трёхдневный отдых, а затем, шестнадцатого сентября, отправиться в дальнюю экспедицию, начав с дубовой рощи, где находился нетронутый выводок волчат.

Весь этот день гончие оставались дома. Было морозно и свежо.
Но к вечеру небо затянуло тучами, и начало оттепель.
 Пятнадцатого, когда молодой Ростов в халате выглянул в окно, он увидел, что утро выдалось превосходное для охоты: небо как будто таяло и безветренно опускалось к земле. Единственным движением в воздухе было движение капель — микроскопических частиц моросящего тумана. Голые ветки в саду были увешаны прозрачными каплями, которые падали на только что опавшие листья. Земля в
Огород выглядел мокрым, чёрным и поблёскивал, как маковое зёрнышко.
На небольшом расстоянии он сливался с тусклой влажной пеленой тумана.
 Николас вышел на мокрое и грязное крыльцо.  Пахло прелыми листьями и псиной. Милка, черно-пегая, широкозадая сука с выпуклыми черными глазами, встала, увидев хозяина, вытянула задние ноги, легла, как заяц, а потом вдруг подпрыгнула и лизнула его прямо в нос и в усы. Другой борзой, кобель, завидев хозяина на садовой дорожке, выгнул спину
и, стремглав бросившись к крыльцу с поднятым хвостом, начал тереться о его ноги.

«О-хой!» — раздался в этот момент неподражаемый охотничий клич, в котором глубокий бас сочетается с пронзительным тенором. Из-за угла вышел Даниэль, главный егерь и старший егермейстер, седой, морщинистый старик с волосами, зачёсанными прямо на лоб, на украинский манер, с длинным изогнутым кнутом в руке и с тем независимым и презрительным выражением лица, которое бывает только у егерей. Он снял шляпу.
Черкесская шапка была надета на его хозяина, и он смотрел на него с презрением. Это презрение
не оскорблял своего господина. Николай знал, что этот Даниэль, презирающий всех и считающий себя выше их, был всё
же его крепостным и егерем.

«Даниэль!» робко позвал Николай, чувствуя, как при виде погоды, гончих и егеря его охватывает та непреодолимая страсть к охоте, которая заставляет человека забыть все свои прежние решения, как влюблённый забывает в присутствии своей возлюбленной.

— Какие приказы, ваше превосходительство? — спросил егерь своим низким басом,
глубоким, как у протодиакона, и хриплым от криков, — и два огонька вспыхнули
Чёрные глаза смотрели из-под бровей на хозяина, который молчал.
 «Сможешь ли ты устоять?» — казалось, спрашивали эти глаза.

 «Хороший день, да? Для охоты и скачек, да?» — спросил
 Николас, почесывая Милку за ухом.

 Даниэль не ответил, но подмигнул.

— Я на рассвете послал Уварку послушать, — пророкотал его бас после минутной паузы. — Он говорит, она перетащила их в Отрадное. Они там выли. (Это означало, что волчица, о которой они оба знали, перебралась со своими волчатами в Отрадное — небольшое место в полутора милях от дома.)

— Нам пора идти, тебе не кажется? — сказал Николас. — Пойдём ко мне вместе с Уваркой.

 — Как скажешь.
 — Тогда не корми их.
 — Да, сэр.

 Через пять минут Дэниел и Уварка стояли в большом кабинете Николаса. Хотя Дэниел был некрупным мужчиной, видеть его в комнате было всё равно что видеть лошадь или медведя на полу среди мебели и предметов человеческого обихода. Дэниел и сам это чувствовал и, как обычно, стоял
прямо за дверью, стараясь говорить тихо и не двигаться, чтобы не
сломать что-нибудь в квартире хозяина. Он поспешил сказать:
всё, что было нужно, чтобы выбраться из-под этого потолка и снова оказаться на открытом воздухе под небом.


Закончив расспросы и узнав от Даниэля, что гончие готовы (Даниэль сам хотел отправиться на охоту), Николай приказал оседлать лошадей. Но как только Даниэль собрался уходить, в комнату быстрыми шагами вошла Наташа, не успевшая уложить волосы и переодеться и закутанная в большую шаль своей старой няни. В это время вбежал Петя.

 «Ты идёшь?» — спросила Наташа. «Я так и знал!» — сказал Соня
ты бы не пошел, но я знал, что сегодня именно тот день, когда ты
не мог не пойти.”

“Да, мы идем”, - неохотно ответил Николас, потому что сегодня, поскольку он
намеревался серьезно поохотиться, он не хотел брать Наташу и Петю.
“Мы идем, но только на охоту на волков: это было бы скучно для тебя”.

“Ты знаешь, что это для меня самое большое удовольствие”, - сказала Наташа. “Это не
Справедливой; вам предстоит самостоятельно, имея лошадей оседлали и сказал:
ничего нам про это”.

“Никакой барьер не преграждает путь русскому’ — мы пойдем!” - крикнул
Петя.

“Но ты не можешь. Мама сказала, что ты не должен”, - сказал Николас мне.
Nat;sha.

— Да, я пойду. Я непременно пойду, — решительно сказала Наташа.
 — Даниэль, скажи им, чтобы седлали лошадей, а Майкл должен пойти с моими собаками, — добавила она, обращаясь к егерю.


Даниэлю казалось скучным и неуместным вообще находиться в этой комнате, но иметь что-либо общее с молодой дамой казалось ему невозможным. Он
опустил глаза и поспешно вышел, как будто это его не касалось,
стараясь не причинить молодой леди случайной травмы.





 ГЛАВА IV
Старый граф, который всегда содержал огромную охотничью ферму
но теперь он полностью передал все это на попечение своего сына, будучи
в очень хорошем настроении пятнадцатого сентября, готовый отправиться в путь
вместе с остальными.

Через час вся охотничья компания была на крыльце. Николай,
с суровым и серьезным видом, который показывал, что сейчас не время для
разговоров о пустяках, прошел мимо Наташи и Пети, которые пытались
что-то ему сказать. Он ознакомился со всеми деталями охоты, отправил свору гончих и егерей на поиски дичи, вскочил на своего гнедого донета и, свистнув борзой, отправился в путь
через гумно к полю, ведущему к Отрадному.
 Старого графа везли на гнедом мерине по кличке Вифлянчик.
Его сопровождал конюх, а сам граф должен был ехать в
маленькой карете прямо к отведенному для него месту.

 Они брали с собой пятьдесят четыре гончих, шесть егерей и
выжлятников. Помимо семьи, там было восемь борзых заводчиков
и более сорока борзых, так что вместе с борзыми на поводке,
принадлежавшими членам семьи, там было около ста тридцати
собак и двадцати всадников.

Каждая собака знала своего хозяина и свой клич. Каждый охотник знал своё дело, своё место, то, что он должен был делать. Как только они миновали
забор, все они равномерно и тихо, без шума и разговоров,
двинулись по дороге и полю, ведущему к Отрадному.

 Лошади ступали по полю, как по толстому ковру, то и дело
разбрызгивая лужи при переходе через дорогу. Туманное небо по-прежнему
казалось равномерно и незаметно опускающимся к земле, воздух был неподвижным, тёплым и тихим. Время от времени раздавался свист охотника,
можно было услышать фырканье лошади, щелчок кнута или вой отбившейся от стада собаки
.

Когда они проехали чуть меньше мили, из тумана появились еще пятеро всадников с
собаками, приближаясь к Ростовым. Впереди ехал
свежий, красивый старик с большими седыми усами.

“ Доброе утро, дядя! ” сказал Николас, когда старик приблизился.

“ Вот и все. Давай же!... Я был в этом уверен, — начал «дядя». (Он был дальним родственником Ростовых, человеком небогатым и жил по соседству.)  — Я знал, что ты не сможешь устоять и
хорошо, что ты идешь. Вот и все! Давай!” (Это было
Любимое выражение “дяди”.) “Немедленно открывай тайну, ради моего
G;rchik говорит Il;gins в Kornik; со своими гончими. Вот
это. Давай!... Они забирают волчат из-под вашим носом”.

“Именно туда я и направляюсь. «Может, нам объединить наши своры?» — спросил Николас.


Собаки объединились в одну свору, и «дядя» с Николасом поехали бок о бок. Наташа, закутанная в шали, которые не скрывали её взволнованного лица и сияющих глаз, подъехала к ним. За ней следовала
Петя, который всегда держался рядом с ней, благодаря Майклу, егерю, и
конюху, назначенному присматривать за ней. Петя, который смеялся, хлестнул кнутом и
потянул свою лошадь. Наташа легко и уверенно сидела на своем вороном
Араб без труда удерживал его твердой рукой.

“Дядя” неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил смешивать легкомыслие с серьёзным делом — охотой.

 «Доброе утро, дядя! Мы тоже едем!» — крикнул Петя.

 «Доброе утро, доброе утро! Но не скачи наперегонки с гончими», — строго сказал «дядя».

«Николас, какой чудесный пёс Трунила! Он узнал меня», — сказала Наташа, имея в виду свою любимую гончую.


«Во-первых, Трунила не „пёс“, а харьер», — подумал Николас и строго посмотрел на сестру, пытаясь заставить её
почувствовать ту пропасть, которая должна была их разделять в этот момент. Наташа поняла его.

— Ты же не думаешь, что мы будем кому-то мешать, дядя, — сказала она.
 — Мы разобьём лагерь и не сдвинемся с места.

 — Это хорошо, маленькая графиня, — сказал «дядя», — только смотри, чтобы не упасть с лошади, — добавил он, — потому что — вот оно, началось! — тебе не за что будет держаться.

В нескольких сотнях ярдов показался оазис Отрадного укрытия,
охотники уже приближались к нему. Ростов, окончательно договорившись
с “дядей”, где они должны натравить собак, и показав
Наташа там, где ей предстояло стоять, — в месте, откуда ничто не могло выскочить наружу.
она обогнула овраг.

“Ну, племянничек, ты идешь на большого волка”, - сказал ”Дядя".
— Смотри, не упусти!»

 — Случится, — отвечал Ростов. — Каравай, сюда! — крикнул он, отвечая на замечание «дядюшки» этим кличем своей борзой.
 Каравай был лохматый старый пёс с отвисшей челюстью, известный тем, что
без посторонней помощи справился с большим волком. Все заняли свои места.

 Старый граф, зная страсть сына к охоте, поспешил, чтобы не опоздать, и егеря ещё не успели занять свои места, как граф
Илья Ростов, весёлый, румяный, с дрожащими щеками, на своих вороных лошадях подъехал по озими к назначенному ему месту, где мог выйти волк. Поправив сюртук и пристегнув охотничьи ножи и рог, он вскочил на своего доброго, гладкого, упитанного и спокойного коня Вифлянку, который, как и он сам, начинал седеть.
Его лошадей и повозку отправили домой. Граф Илья Ростов, хоть и не был заядлым охотником, хорошо знал правила охоты и подъехал к заросшему кустами краю дороги, где ему предстояло стоять. Он поправил поводья, устроился поудобнее в седле и, почувствовав, что готов, с улыбкой огляделся по сторонам.

 Рядом с ним был его личный слуга Симон Чекмар, старый наездник, который теперь немного скованно держался в седле. Чекмар держал на поводке трёх
громадных волкодавов, которые, однако, растолстели, как и их хозяин
и его конь. Две мудрые старые собаки лежали, спущенные с поводка. Примерно в сотне шагов
Дальше по опушке леса стоял Митька, другой графский конюх, смелый наездник и заядлый охотник. Перед охотой, по старинному обычаю, граф выпил из серебряного кубка глинтвейна, перекусил и запил полбутылкой своего любимого бордо.

 Он слегка раскраснелся от вина и скачки. Его глаза были
слегка влажными и блестели сильнее обычного. Сидя в седле,
завернувшись в шубу, он был похож на ребёнка, которого взяли с собой на прогулку.

Худощавый Чекмар с впалыми щеками, всё подготовив, продолжал
взглянув на своего господина, с которым он прожил в наилучших отношениях тридцать лет, и поняв, в каком тот настроении, он приготовился к приятной беседе. Из леса осторожно выехал третий человек (было ясно, что он получил урок) и остановился позади графа. Это был седобородый старик в женском плаще и с высокой остроконечной шапкой на голове. Он был шутом, которого звали женским именем — Настасья Ивановна.


 «Ну, Настасья Ивановна!» — прошептал граф, подмигивая ему.
«Если ты отпугнёшь зверя, Даниэль отдаст его тебе!»

— Я и сама кое-что смыслю! — сказала Настасья Ивановна.

 — Тише! — прошептал граф и повернулся к Симону. — Ты видел юную графиню? — спросил он. — Где она?

 — С молодым графом Петром, у Жаровой лужайки, — ответил Симон, улыбаясь. — Хоть она и дама, но очень любит охоту.

— И ты удивляешься тому, как она скачет, Саймон, да? — сказал граф. — Она не уступает многим мужчинам!

 — Конечно! Это чудесно. Так смело, так непринуждённо!

 — А Николас? Где он? У Лядовской возвышенности, не так ли?

 — Да, сэр. Он знает, где встать. Он так хорошо разбирается в этом деле
мы с Даниэлем часто бываем просто поражены, — сказал Симон, прекрасно зная, что понравится его хозяину.

 — Хорошо скачет, да?  И как хорошо он смотрится на коне, а?

 — Идеальная картина!  Как он на днях выгнал лису из высокой травы у Заварзинских болот!  Перепрыгнул через страшное место; какое зрелище, когда они вырвались из засады...  конь стоит тысячи рублей, а всадник бесценен! Да, придётся поискать, чтобы найти такого же умного.


 — Поискать... — повторил граф, явно сожалея о том, что Саймон не
сказал больше. “Искать далеко”, - сказал он, отворачивая полу сюртука.
Чтобы достать табакерку.

“На днях, когда он вышел с мессы в полной форме, Майкл
Sid;rych...” Саймон не договорил, потому что на небе он
отчетливо чувствуется музыка охотиться только с двух или трех гончих
давая языка. Он нагнулся головой и слушал, качая Он предостерегающе указал пальцем на своего хозяина.
— Они идут по следу медвежат... — прошептал он, — прямо к Лядовским пустошам.


Граф, забыв стереть улыбку с лица, посмотрел прямо перед собой, вдаль, на узкую открытую местность, держа в руке табакерку, но не беря из неё табак. После лая гончих
раздались глубокие звуки волчьего воя, издаваемые охотничьим рогом Дэниела;
стая присоединилась к первым трём гончим, и их лай стал громче, с характерным повышением тона, указывающим на то, что они преследуют
волк. Погонщики больше не подгоняли собак, а перешли на крик «улюлю», и над остальными голосами возвысился голос Дэниела, то глубокий, то пронзительно высокий. Казалось, его голос наполнил весь лес и разнёсся далеко за его пределы, в открытое поле.

Послушав несколько мгновений в тишине, граф и его слуга
убедились, что гончие разделились на две стаи:
лай более многочисленной стаи, азартно подбадривающей хозяина, начал стихать вдали, а другая стая пронеслась мимо графа по лесу.
В этот момент послышался голос Даниэля, звавшего улюлю.
 Звуки обеих стай слились и снова разделились, но обе стаи удалялись.


Саймон вздохнул и наклонился, чтобы поправить поводок, который запутался в ногах у молодого борзого.
Граф тоже вздохнул и, заметив в руке табакерку, открыл её и взял щепотку. «Назад!» — крикнул Саймон борзому, который рвался вперёд из леса. Граф вздрогнул и выронил табакерку.
Настя Ивановна спешилась, чтобы поднять её. Граф и
Саймон смотрели на неё.

Затем, как это часто бывает, неожиданно послышался звук охотничьего рога.
Они приближались, словно гончие с громким лаем и Даниэль с улюлюканьем были прямо перед ними.

 Граф обернулся и увидел справа от себя Митку, который смотрел на него выпученными глазами, подняв шапку и указывая ею в другую сторону.


«Берегись!» — крикнул он голосом, ясно показывавшим, что он давно
ждал возможности произнести это слово, и, пустив борзого вскачь,
поскакал к графу.

Граф и Симон выехали из леса и увидели слева от себя волка, который, плавно покачиваясь из стороны в сторону, тихо приближался.
галопом дальше влево, к тому самому месту, где они стояли.
 Рассерженные борзые заскулили и, сорвавшись с поводка, пронеслись мимо лошадей прямо на волка.

 Волк остановился, неуклюже повернул свою тяжёлую морду к собакам,
как человек, страдающий от ломоты в костях, и, всё ещё слегка покачиваясь
из стороны в сторону, сделал пару прыжков и, взмахнув хвостом,
исчез в чаще. В ту же секунду с воем, похожим на плач, сначала одна, потом другая, а затем и третья гончие выскочили из леса напротив, и вся стая бросилась вперёд
Они направились через поле к тому самому месту, где исчез волк. Кусты орешника раздвинулись, и появился гнедой конь Даниэля,
взмокший от пота. На его длинной спине сидел Даниэль, сгорбившись, без шапки,
с растрёпанными седыми волосами, спадающими на раскрасневшееся, покрытое испариной лицо.

 «Улюлюлю! Улюлюлю!..» — кричал он. Увидев графа, он сверкнул глазами.

— Чёрт бы вас побрал! — крикнул он, угрожающе поднимая кнут над головой графа.

 — Вы выпустили волка!... Ну и спортсмены! — и, словно не желая больше ничего говорить испуганному и пристыженному графу, он хлестнул вздымающуюся лошадь.
Граф пришпорил своего вспотевшего гнедого мерина, и тот помчался вслед за гончими. Граф, словно наказанный школьник, оглянулся, пытаясь улыбкой вызвать у Саймона сочувствие к своему бедственному положению. Но Саймона уже не было. Он скакал галопом мимо кустов, а с обеих сторон к нему приближались всадники, все они пытались перехватить волка, но он скрылся в лесу прежде, чем они успели это сделать.





ГЛАВА V
Николай Ростов тем временем оставался на своём посту, ожидая волка.
По приближению и отдалению охоты, по крикам собак
По знакомым звукам, по тому, как приближались, удалялись и снова приближались голоса охотников, он понял, что происходит в роще. Он знал, что там были молодые и старые волки, что гончие разделились на две стаи, что где-то гонят волка и что что-то пошло не так. Он ожидал, что волк в любой момент может выйти прямо на него. Он строил тысячи различных предположений о том, откуда и с какой стороны придёт зверь и как он на него нападёт. Надежда
сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с молитвой
чтобы волк встретился ему на пути. Он молился с той страстью и стыдливостью, с которыми люди молятся в моменты сильного волнения, вызванного незначительными причинами. «Что Тебе стоит сделать это для меня?» — сказал он Богу. «Я знаю, что Ты велик и что просить Тебя об этом — грех, но, ради Бога, сделай так, чтобы старый волк попался мне на пути, и чтобы Каратаев бросился на него — на глазах у «дяди», который смотрит оттуда, — и схватил его за глотку смертельной хваткой!»
За эти полчаса Ростов тысячу раз бросал нетерпеливые и беспокойные взгляды на дверь.
Он взглянул на опушку леса, где над осиновым подлеском возвышались два чахлых дуба, и на овраг с его размытым водой берегом и «дядиной» фуражкой, чуть видневшейся из-за куста справа.

«Нет, мне не повезёт, — подумал Ростов, — а всё-таки как бы хорошо было! Не бывать этому! Везде, в картах и на войне, мне всегда не везёт». Воспоминания об Аустерлице и Долохове
быстро и ясно пронеслись в его голове. «Только бы мне
убить старого волка, мне больше ничего не нужно!» — думал он, напрягая зрение и слух, глядя то влево, то вправо и прислушиваясь к
в собачьем лае послышалось малейшее изменение.

 Он снова взглянул направо и увидел что-то бегущее к нему по пустынному полю. «Нет, не может быть!» — подумал Ростов, глубоко
вздохнув, как вздыхает человек при наступлении того, на что он долго надеялся.
 Вершина счастья была достигнута — и так просто, без предупреждения, без шума, без блеска, что Ростов не поверил своим глазам и ещё с секунду сомневался. Волк побежал вперёд и с силой перепрыгнул через овраг,
который лежал у него на пути. Это было старое животное с серой спиной и
большой красноватый живот. Она бежала не торопясь, очевидно, уверенная, что её никто не видит. Ростов, затаив дыхание, оглянулся на борзых.
Они стояли или лежали, не видя волка и не понимая, что происходит.
Старый Каравай повернул голову и сердито искал блох, скаля свои жёлтые зубы и прищёлкивая задними ногами.

«Улюлюлю!» — прошептал Ростов, надув губы. Борзые вскочили, дёрнув кольцами поводков и насторожив уши.
 Карай закончил чесать себе заднюю часть и, навострив уши, встал
с дрожащим хвостом, с которого свисали клочья свалявшейся шерсти.

«Бросить их или нет?» — спросил себя Николай, когда волчица вышла из рощи и приблизилась к нему. Внезапно вся волчья морда изменилась: она вздрогнула, увидев то, чего, вероятно, никогда раньше не видела, — устремлённые на неё человеческие глаза, — и, слегка повернув голову в сторону Ростова, остановилась.

«Назад или вперёд?» «Эх, ладно, вперёд...» — словно сказала себе волчица и двинулась вперёд, больше не оглядываясь, тихим, долгим, лёгким, но решительным шагом.

— Улюлю! — закричал Николай не своим голосом, и его добрый конь сам собой бросился вниз по склону, перепрыгивая через овраги.
Он мчался прямо на волка, и борзые обгоняли его, бегая ещё быстрее.
 Николай не слышал собственного крика, не чувствовал, что скачет галопом, не видел ни борзых, ни земли, по которой скакал: он видел только волка, который, набирая скорость, мчался в том же направлении по лощине. Первой в поле зрения появилась Милка с её чёрными отметинами и мощными бёдрами. Она догоняла волка.  Всё ближе и
ближе... теперь она была впереди него; но волк повернул к ней голову, и вместо того, чтобы ускориться, как она обычно делала, Милка вдруг подняла хвост и напрягла передние лапы.

 «Улюлюлюлю!» — крикнул Николас.

 Рыжий Любим выскочил из-за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за задние лапы, но тут же в ужасе отскочил в сторону. Волчица пригнулась, заскрежетала зубами,
снова поднялась и бросилась вперёд, а за ней на расстоянии пары футов последовали все борзые, которые не приближались к ней.

«Она уйдёт! Нет, это невозможно!» — думал Николай, всё ещё
крича хриплым голосом.

«Карай, улюлю!..» — кричал он, оглядываясь в поисках старого борзого,
который теперь был его единственной надеждой. Карай изо всех сил,
которые ещё оставались у него, вытянулся в струнку и, не сводя глаз с волка,
тяжело поскакал в сторону, чтобы перехватить его. Но по быстроте бега волка и более медленной рыси борзой было ясно, что Караи просчитался.
 Николай уже видел впереди себя лес, куда волк наверняка убежит, если доберётся до него.  Но
приближаясь к нему, он увидел гончих и егеря, скачущих почти прямо на волка. Надежда ещё была. Длинная желтоватая молодая борзая, которую Николай не знал, сорвалась с другого поводка и бросилась на волка спереди, чуть не сбив его с ног. Но
волк вскочил быстрее, чем кто-либо мог ожидать, и,
скрежеща зубами, бросился на желтоватую борзую, которая с пронзительным визгом упала на землю, истекая кровью из раны в боку.


«Караульный? Старина!..» — взвыл Николай.


Из-за задержки, вызванной тем, что волк пересёк им путь,
Старая собака с войлочной шерстью на бедре была уже в пяти шагах от неё. Словно почувствовав опасность, волчица перевела взгляд на
Караи, ещё сильнее поджала хвост и прибавила скорости. Но тут Николай увидел, что с
Караи что-то случилось — борзая внезапно набросилась на волчицу, и они вместе скатились в овраг прямо перед ними.

В тот момент, когда Николас увидел, как волк борется в овраге с собаками, а из-под них виднеются его седые волосы, вытянутая задняя лапа и испуганная, задыхающаяся голова с прижатыми ушами
Когда она откинулась назад (Карай держал её за горло), это был самый счастливый момент в его жизни. Положив руку на луку седла, он был готов спешиться и заколоть волчицу, как вдруг она высунула голову из-под собачьей своры, а затем поставила передние лапы на край оврага. Она щёлкнула зубами (Карай больше не держал её за горло),
одним движением задних лап выпрыгнула из оврага и, отцепившись от собак, снова поджала хвост и пошла вперёд.
Карай, взъерошенный и, вероятно, помятый или раненый, с трудом выбрался из оврага.

— О боже! Почему? — в отчаянии воскликнул Николас.

 «Дядин» егерь скакал с другой стороны, преграждая волку путь, и его борзые снова остановили зверя.
 Она снова оказалась в ловушке.

Николас и его сопровождающий вместе с «дядей» и его егерем скакали вокруг волка, крича «улюлю!» и готовясь спешиться в тот момент, когда волк отпрянет, и снова бросаясь вперёд каждый раз, когда он встряхивался и направлялся к лесу, где был в безопасности.


Ещё в начале этой погони Дэниел, услышав крики «улюлю!»,
Он выскочил из леса. Он увидел, как Караи схватил волка, и осадил коня, решив, что дело сделано. Но когда он увидел, что всадники не спешиваются, а волк отряхнулся и побежал в безопасное место, Даниил пустил своего гнедого в галоп, но не на волка, а прямо в сторону леса, как и Караи, который бежал, чтобы перехватить животное. В результате он подскакал к волчице как раз в тот момент, когда её во второй раз остановили борзые «дяди».

 Дэниел бесшумно подскакал к ней, держа в левой руке обнажённый кинжал.
обмолот трудясь стороны своей гнедой лошади с кнутом, как будто
это были цепом.

Николас не видел и не слышал Дэниела до тех пор, пока гнедой, тяжело дыша
, не пронесся мимо него, и он услышал звук падения тела и увидел Дэниела
лежащего на спине волчицы среди собак, пытающегося схватить ее за
уши. Собакам, охотникам и самой волчице было очевидно
что теперь все кончено. Испуганная волчица прижала уши и попыталась подняться, но борзой вцепился в неё. Дэниел слегка приподнялся, сделал шаг и всем телом, словно укладываясь отдохнуть, упал на
волк схватил её за уши. Николас уже собирался ударить её ножом, но
Дэниел прошептал: «Не надо! Мы заткну ей пасть!» — и, изменив положение, поставил ногу на шею волка.
Между её челюстями была засунута палка, и её привязали поводком, как будто надели на неё уздечку. Её лапы были связаны, и Дэниел пару раз перевернул её с боку на бок.

Со счастливыми, измученными лицами они положили старую волчицу, ещё живую, на испуганно фыркающую лошадь и, под лай собак, потащили её к месту, где они должны были встретиться. Гончие убили двоих
волчата и три борзые. Охотники собрались со своей добычей и рассказами, и все пришли посмотреть на волчицу, которая с опущенной головой и обгрызенной палкой в зубах смотрела большими стеклянными глазами на окружившую её толпу собак и людей. Когда к ней прикасались, она дёргала связанными ногами и дико, но просто смотрела на всех. Старый граф Ростов тоже подъехал и потрогал волчицу.

— О, какой грозный вид! — сказал он. — Грозная, да? — спросил он у Дэниела, стоявшего рядом.

 — Да, ваше превосходительство, — ответил Дэниел, быстро снимая шляпу.

Граф вспомнил волка, которого он проговорился, и свою встречу с
Даниэлем.

“Ах, но ты грубый парень, друг!” - сказал граф.

В качестве единственного ответа Дэниел одарил его застенчивой, по-детски кроткой и дружелюбной
улыбкой.





ГЛАВА VI

Старый граф отправился домой, а Наташа и Петя пообещали вернуться очень скоро
но так как было еще рано, охота продолжилась. В полдень
они загнали гончих в овраг, густо поросший молодыми деревьями.
 Николас, стоявший на паровом поле, мог видеть всех своих егерей.

 Перед ним простиралось поле, засеянное озимой рожью, где в одиночестве стоял его собственный егерь
в лощине за орешником. Едва гончие сорвались с поводка, как Николас услышал, как одна из них, Вольторн, время от времени тявкала.
Другие гончие присоединились к ней, то останавливаясь, то снова тявкая.
Мгновение спустя он услышал крик из лесистого оврага о том, что нашли лису, и вся свора, объединившись, помчалась по оврагу к ржаному полю, прочь от Николаса.

Он видел, как кнуты в красных колпачках скачут галопом вдоль края оврага, он даже видел гончих и ожидал, что в любой момент на ржаном поле напротив покажется лиса.

Охотник, стоявший в низине, пошевелился и спустил борзых.
Николас увидел странную рыжую лису с короткими лапами и пушистым хвостом, которая быстро бежала по полю. Борзые бросились за ней... Теперь они приблизились к лисе, которая начала петлять между полями, делая всё более крутые повороты и волоча за собой куст. Внезапно появилась странная белая борзая, за ней — чёрная, и всё смешалось. Борзые образовали фигуру в форме звезды, едва покачивая телом и отвернув хвосты от центра группы. Подскакали два охотника
к собакам; один в красной шапке, другой, незнакомый, в зелёном кафтане.

 «Что это? — подумал Николай. Откуда взялся этот охотник?
 Он не из дядюшкиных людей».

 Охотники поймали лису, но долго не привязывали её к седлу. Их лошади, взнузданные и с высокими сёдлами, стояли рядом, и там же лежали собаки. Охотники замахали руками и что-то сделали с лисой.
Затем с того места донёсся звук рога — сигнал, оговоренный на случай стычки.


«Это егерь Илагина ссорится с нашим Иваном», — сказал конюх Николая.

Николай послал человека позвать к нему Наташу и Петю и рысью поехал туда, где сводили собак.
Несколько человек поскакали к тому месту, где происходила драка.

Николай слез с лошади и вместе с подъехавшими Наташей и Петей остановился возле собак, ожидая, чем всё закончится. Из кустов выехал сражавшийся с лисой охотник и направился к своему юному господину.
Лиса была привязана к его седлу.  Ещё на расстоянии он снял шляпу и попытался говорить почтительно, но
Он был бледен, тяжело дышал, и лицо его было сердитым. Один глаз у него был залит кровью, но он, вероятно, даже не замечал этого.

 — Что случилось? — спросил Николас.

 — А то и случилось, что он убил лису, на которую охотились наши собаки! И это моя серая сука поймала её! Пойти к судье, вот это да!... Он вцепился в лису! Я дал ему лису. Вот она, на моём седле! Хочешь попробовать вот это?.. — сказал охотник, указывая на свой кинжал и, вероятно, воображая, что всё ещё разговаривает со своим врагом.


 Николай, не останавливаясь, чтобы поговорить с ним, спросил сестру и Петю
чтобы дождаться его, и поскакал к тому месту, где находился вражеский, Илагинский, охотничий отряд.


Победоносный охотник поскакал к полю боя и там, окружённый сочувствующими, рассказал о своих подвигах.

Дело в том, что Илагин, с которым Ростовы поссорились и были в ссоре, охотился в местах, которые по обычаю принадлежали Ростовым, и теперь, как будто нарочно, послал своих людей в тот самый лес, где охотились Ростовы, и позволил своему человеку схватить лису, которую гнали их собаки.

 Николай, хотя и не видел Илагина, с его обычным отсутствием
Он был умерен в суждениях, но искренне ненавидел его за слухи о его деспотизме и жестокости и считал его своим злейшим врагом.
Он в гневе скакал ему навстречу, крепко сжимая поводья и готовый на самые решительные и отчаянные шаги, чтобы наказать своего врага.


 Едва он выехал из леса, как навстречу ему на красивом вороном коне в бобровой шапке подъехал дородный джентльмен в сопровождении двух слуг.

Вместо врага Николай увидел в Илагине статного и учтивого
джентльмена, который был особенно рад знакомству с молодым графом
знакомство. Подъехав к Николаю, Илагин приподнял бобровую шапку и сказал, что очень сожалеет о случившемся и накажет того, кто позволил себе схватить лису, на которую охотились чужие борзые. Он выразил надежду на более близкое знакомство с графом и пригласил его в свою ложу.

 Наташа, опасаясь, что брат сделает что-то ужасное, в волнении последовала за ним. Увидев, что враги обмениваются дружескими приветствиями, она подъехала к ним. Илагин ещё выше приподнял свою бобровую шапку перед Наташей и с приятной улыбкой сказал, что молодой
Графиня напоминала Диану как своей страстью к охоте, так и красотой, о которой он много слышал.

 Чтобы загладить вину своего егеря, Илагин уговорил Ростовых поехать на его возвышенность, которая находилась примерно в миле от имения и которую он обычно держал для себя. Он сказал, что там полно зайцев.  Николай согласился, и охота, теперь уже в двойном составе, двинулась дальше.

 Путь к возвышенности Илагина пролегал через поля. Охотничьи слуги выстроились в ряд. Хозяева ехали вместе. «Дядя», Ростов и Илгин украдкой поглядывали на собак друг друга, стараясь не
чтобы их заметили товарищи, и с беспокойством высматривали соперников для своих борзых.

 Ростова особенно поразила красотой маленькая, породистая, рыже-пегая сука на поводке у Илагина, стройная, но с мускулами как сталь, с изящной мордой и выразительными чёрными глазами. Он слышал о быстроте борзых Илагина и в этой красивой суке видел соперницу своей Милке.

В разгар серьёзного разговора, который начал Илагин о прошлогоднем урожае, Николай указал на рыжую сучку.

«Хороша сучка!» — сказал он небрежным тоном. «А что, она быстрая?»

— Эта? Да, она хорошая собака, получает то, что ей причитается, —
равнодушно ответил Илагин о рыжей в крапинку суке Эрзе, за которую
годом ранее он отдал соседу три семьи дворовых крепостных. —
Значит, и у вас в краях урожаем хвастаться не приходится, граф? —
продолжил он, возобновляя начатый разговор. И,
посчитав вежливым ответить молодому графу тем же, Илагин
посмотрел на своих борзых и выбрал Милку, которая привлекла его
внимание своей шириной. «Твоя черно-пегая хороша —
форма отличная!» — сказал он.

— Да, она довольно быстрая, — ответил Николай и подумал: «Если бы сейчас по полю пробежал взрослый заяц, я бы показал тебе, что это за борзая».
И, повернувшись к своему конюху, он сказал, что даст рубль тому, кто найдёт зайца.


— Я не понимаю, — продолжал Илагин, — как некоторые охотники могут так ревностно относиться к дичи и собакам. Что касается меня, то я могу вам сказать, граф, что
Мне нравится кататься в такой компании... что может быть лучше?” (он
снова приподнял шапку, обращаясь к Наташе) “Но что касается подсчета шкурок и того, что
берут, меня это не волнует”.

“Конечно, нет!”

«Или расстраиваться из-за того, что чья-то борзая, а не моя, что-то поймала. Всё, что меня волнует, — это удовольствие от наблюдения за погоней, не так ли, граф? Потому что я считаю, что...»

 «А-ту!» — раздался протяжный крик одного из борзых, который остановился. Он стоял на холме среди стерни, подняв кнут, и снова повторил свой протяжный крик: «А-ту!» (Этот крик и взмахнутый хлыст означали, что он увидел зайца.)

«А, кажется, он его нашёл», — небрежно сказал Илагин. «Да, нам нужно подъехать... Может, мы оба поскачем за ним?» — ответил Николай, видя
Эрза и рыжий Ругай «дядюшки» — два соперника, с которыми ему ещё не доводилось сталкиваться. «А вдруг они сразу обгонят мою Милку!» — подумал он, подъезжая с «дядюшкой» и Илагиным к зайцу.

  «Взрослый?» — спросил Илагин, подъезжая к тому, кто заметил зайца, и не без волнения огляделся по сторонам и свистнул Эрзе.

— А ты, Михаил Никанорович? — сказал он, обращаясь к «дяде».

Тот ехал с угрюмым выражением лица.

— Как я могу присоединиться? Ведь ты отдал по деревне каждому из своих
борзые! Вот так, давайте! Ваши стоят тысячи. Покажитесь друг другу, вы двое, а я посмотрю!


— Ругай, эй, эй! — крикнул он. — Ругаюшка! — добавил он,
невольно уменьшительно-ласкательным суффиксом выражая свою привязанность и надежды,
которые он возлагал на эту рыжую борзую. Наташа видела и чувствовала волнение, которое
пытались скрыть от неё двое пожилых мужчин и её брат, и сама
волновалась.

Охотник стоял на полпути к холму, подняв кнут, и господа подъехали к нему шагом; гончие, которые были далеко,
На горизонте показался заяц, и погонщики, но не господа, тоже двинулись в путь. Все шли медленно и степенно.

 «Куда он направляется?» — спросил Николас, подъезжая на сто шагов к погонщику, который заметил зайца.

 Но прежде чем погонщик успел ответить, заяц, почуяв приближение мороза, который должен был ударить на следующее утро, не смог усидеть на месте и прыгнул. Стая на поводке с лаем бросилась вниз по склону за зайцем, а борзые, которые были без поводка, устремились за гончими и зайцем. Вся охота, которая двигалась медленно, закричала: «Стой!» — останавливая гончих.
в то время как борзые с криком «А-ту!» понеслись по полю, спуская собак на зайца. Спокойный Илагин, Николай,
Наташа и «дядюшка» летели, не разбирая, куда и как,
видели только борзых и зайца и боялись только, что погоня хоть на мгновение потеряет их из виду. Заяц, по которому они пустили собак, был сильный и быстрый. Подпрыгнув, он не бросился бежать, а навострил уши, прислушиваясь к крикам и топоту, доносившимся со всех сторон.  Он сделал дюжину не очень быстрых шагов, давая
Борзой настиг его и, наконец, выбрав направление и осознав опасность, прижал уши и помчался во весь опор. Он лежал в стерне, но впереди была осенняя вспашка, где земля была мягкой. Две борзые, принадлежавшие охотнику, который заметил зайца, были ближе всех и первыми увидели его и погнались за ним.
Но не успели они пробежать и половины пути, как их обогнала красно-пегая Эрза Илагина.
Она приблизилась к зайцу, с ужасной быстротой бросилась на него, целясь в круп, и, думая, что поймала его, покатилась
перекувырнулся, как мячик. Заяц выгнул спину и отскочил еще быстрее
. Из-за спины Эрзы выскочил широкоплечий черно-пятнистый
Мила и начал быстро догонять зайца.

“Милашка, дорогая! ” раздался торжествующий крик Николаса. Казалось, что
Милька немедленно набросился бы на зайца, но она обогнала его и
пролетела мимо. Заяц присел на корточки. И снова прекрасная Эрза добралась до него,
но, приблизившись к заячьей норе, остановилась, словно измеряя расстояние,
чтобы на этот раз не ошибиться и схватить его за заднюю лапу.

 «Эрза, милая!» — взвыл Илэгин не своим голосом. Эрза
не прислушалась к его призыву. В тот самый момент, когда она уже готова была схватить свою добычу, заяц пошевелился и помчался по жнивью между озимой рожью и стернёй. Эрза и Милка снова понеслись рядом, как пара упряжных лошадей, и начали догонять зайца, но зайцу было легче бежать по жнивью, и борзые не могли так быстро его догнать.

— Ругай, Ругаюшка! Ну, давай же! — раздался третий голос.
И рыжая борзая «дяди», напрягаясь и выгибая спину, догнала двух передних борзых и, не обращая на них внимания, вырвалась вперёд
Изнемогая от ужасного напряжения, он поскакал за зайцем, сбил его с тропинки на ржаное поле, снова поскакал, ещё яростнее, упал на колени в грязное поле, и все увидели, как он перевернулся вместе с зайцем, перепачкав спину грязью.  Его окружили борзые.  Мгновение спустя все собрались вокруг стаи собак. Только обрадованный «дядя» спешился и отрезал лапку.
Он встряхнул зайца, чтобы стекла кровь, и беспокойно огляделся по сторонам.
Его руки и ноги дрожали. Он заговорил без
сам не зная, кому и о чём. «Вот оно, давай! Вот это собака!...
Вот, она их всех побила, и тысячерублевых, и однорублевых борзых. Вот оно, давай!» — сказал он, тяжело дыша и гневно оглядываясь по сторонам, как будто ругал кого-то, как будто все они были его врагами и оскорбили его, и только теперь ему удалось оправдаться. — Вот твои тысячерублевые... Ну же, давай!...

 — Ругай, вот тебе подстилка! — сказал он, бросая грязную подстилку зайца. — Ты заслужил, ну же, давай!

«Она из сил выбилась, она сама трижды объезжала его», — сказал Николай, тоже не слушая никого и не заботясь о том, слышат его или нет.

 «Но что же в том, что она так его объезжала?» — сказал грум Илагина.

 «Как только она пропустила его и свернула, любой дворняга мог бы его догнать», — говорил в это время Илагин, задыхаясь от галопа и волнения. В ту же секунду Наташа, не переводя
дыхания, закричала радостно, восторженно и так пронзительно, что у всех зазвенело в ушах.  Этим криком она выразила то, что чувствовали остальные
Все заговорили одновременно, и это было так странно, что она, должно быть, сама устыдилась своего дикого крика, а все остальные в другое время были бы поражены. «Дядя» сам свернул тушку зайца, аккуратно и ловко перекинул её через спину лошади, как будто этим жестом хотел упрекнуть всех, и с видом человека, не желающего ни с кем разговаривать, вскочил на своего гнедого и ускакал. Остальные последовали за ним, подавленные и со стыдливыми лицами, и лишь много позже смогли вновь притвориться безразличными.  Они долго
продолжал смотреть на рыжего Ругая, который, его выгнутая спина была забрызгана
грязью, звеня кольцом поводка, шел чуть позади
“Дядюшкин” конь с безмятежным видом завоевателя.

“Ну, я такой же, как любая другая собака, пока дело не доходит до
бега. Но когда дело доходит, тогда берегись!” его вид, казалось, говорил
Николасу.

Когда много позже “дядя” подъехал к Николасу и заговорил с ним
, он почувствовал себя польщенным тем, что после всего случившегося “дядя”
соизволил заговорить с ним.





ГЛАВА VII

Ближе к вечеру Илагин попрощался с Николасом, который обнаружил, что они были
Он был так далеко от дома, что принял предложение «дядюшки» переночевать в его маленькой деревушке Михайловне.

 «А если вы остановитесь у меня, будет ещё лучше. Вот и славно,
поехали!» — сказал «дядюшка». «Видите ли, погода сырая, и вы могли бы отдохнуть, а маленькую графиню можно было бы отвезти домой в карете».

 Предложение «дядюшки» было принято. В Отрадное за капканом отправили егеря, а Николай с Наташей и Петей поехали к «дяде».


Около пяти дворовых мужчин, больших и маленьких, выбежали на крыльцо
На крыльцо вышли встречать своего хозяина  несколько женщин-крепостных, старых и молодых, а также дети.
Они выглянули из заднего входа, чтобы посмотреть на прибывающих охотников. Присутствие Наташи — женщины, барыни, да ещё верхом на лошади — возбудило любопытство крепостных до такой степени, что многие из них подходили к ней, смотрели ей в лицо и, не смущаясь её присутствием, отпускали замечания, как будто она была каким-то чудом, выставленным напоказ, а не человеком, способным слышать и понимать, что о ней говорят.

«Аринку! Смотри, она боком сидит! Вот она сидит, а юбка у неё
болтается... Видишь, у неё есть маленький охотничий рожок!»

«Боже милостивый! Видишь её нож?..»

«Да она же татарка!»

«Как же ты не влюбилась по уши?» — спросил самый смелый из них, обращаясь непосредственно к Наташе.

«Дядя» спешился у крыльца своего маленького деревянного домика, стоявшего посреди заросшего сада, и, взглянув на своих слуг, властно крикнул, чтобы лишние убирались и чтобы были сделаны все необходимые приготовления к приёму гостей и посетителей.

 Все крепостные разбежались.  «Дядя» снял Наташу с лошади и
Взяв её за руку, он повёл её вверх по шатким деревянным ступеням крыльца.
Дом с его голыми, неоштукатуренными бревенчатыми стенами не был идеально чистым — казалось, что живущие в нём люди не стремились поддерживать в нём безупречную чистоту, — но и запущенным его тоже нельзя было назвать. В прихожей пахло свежими яблоками, а на стенах висели волчьи и лисьи шкуры.

«Дядя» провёл гостей через прихожую в небольшой холл со складным столом и красными стульями, затем в гостиную с круглым столом из берёзы и диваном и, наконец, в свою комнату, где
Там был обшарпанный диван, изношенный ковёр и портреты Суворова, отца и матери хозяина, а также его самого в военной форме.
В кабинете сильно пахло табаком и собаками. «Дядя» попросил своих гостей
присесть и чувствовать себя как дома, а затем вышел из комнаты.
Ругай, всё ещё грязный с головы до ног, вошёл в комнату и лёг на
диван, вылизываясь и чистясь зубами. Из кабинета вёл коридор, в котором виднелась перегородка с рваными занавесками.
 Из-за неё доносились женский смех и шёпот. Наташа,
Николай и Петя сняли шубы и сели на диван.
 Петя, облокотившись на руку, тут же заснул. Наташа и Николай молчали. Их лица сияли, они были голодны и очень веселы.
Они посмотрели друг на друга (теперь, когда охота закончилась и они были в доме, Николай больше не считал нужным демонстрировать своё мужское превосходство перед сестрой), Наташа подмигнула ему, и они оба не смогли удержаться от звонкого смеха ещё до того, как нашли повод для него.

Через некоторое время вошёл «дядя» в казачьей куртке, синих брюках и маленьких сапогах.  И Наташа почувствовала, что этот костюм, тот самый, на который она с удивлением и насмешкой смотрела в Отрадном, был как раз то, что нужно, и ничуть не хуже, чем платье с турнюром или сюртук.
«Дядя» тоже был в приподнятом настроении и ничуть не обиделся на смех брата и сестры (ему и в голову не приходило, что они могут смеяться над его образом жизни). Он сам присоединился к веселью.

 «Вот так, юная графиня, вот так, давайте! Я никогда не видел
Таких, как она, больше нет! — сказал он, протягивая Николасу трубку с длинным мундштуком и привычным движением трёх пальцев доставая другую, с коротким мундштуком. — Она скакала весь день, как мужчина, и выглядит свежей как никогда!

Вскоре после возвращения «дяди» дверь открылась. Судя по звуку, это сделала босоногая девочка. В комнату вошла полная, румяная, привлекательная женщина лет сорока, с двойным подбородком и пухлыми красными губами. Она несла большой нагруженный поднос.  С гостеприимным достоинством и сердечностью во взгляде и в каждом движении она посмотрела на посетителей и сказала:
Она приятно улыбнулась и почтительно поклонилась. Несмотря на свою исключительную полноту, из-за которой у неё выпирали грудь и живот и была откинута назад голова, эта женщина (которая была экономкой «дяди») ступала очень легко. Она подошла к столу, поставила поднос и своими пухлыми белыми руками ловко достала с него бутылки, различные закуски и блюда и расставила их на столе. Закончив, она отошла в сторону и остановилась у двери с улыбкой на лице.
 «Вот и я. Это я! Теперь ты понимаешь, что такое «дядя»?» она
— с выражением сказал Ростов. Как тут не понять? Не только
Николай, но даже Наташа поняла значение его нахмуренных бровей
и счастливой, самодовольной улыбки, которая слегка кривила его губы, когда
вошла Анисья Федоровна. На подносе стояла бутылка травяного вина,
различные виды водки, маринованные грибы, ржаные лепёшки на
пахте, мёд в сотах, негазированный и газированный мёд, яблоки,
орехи (сырые и жареные) и орехово-медовые сладости. Затем она
принесла свежезажаренного цыплёнка, ветчину, варенье с мёдом и
варенье с сахаром.

Всё это было плодами Анисьи Фёдоровны, собранными и приготовленными ею.
В запахе и вкусе всего этого чувствовалось присутствие самой Анисьи Фёдоровны:
привкус сочности, чистоты, белизны и приятных улыбок.

 «Возьми это, маленькая графинечка!» — приговаривала она, предлагая
 Наташе то одно, то другое.

Наташа ела всё и думала, что никогда в жизни не видела и не ела таких
пирожных на пахте, такого ароматного варенья, таких медово-ореховых конфет и такой курицы. Анисья Фёдоровна вышла из комнаты.

 После ужина за вишневой настойкой Ростов и «дядюшка» разговорились
о прошлых и будущих охотах, о собаках Ругая и Илагина, а Наташа
сидела прямо на диване и слушала, блестя глазами. Она несколько раз
пыталась разбудить Петю, чтобы он что-нибудь съел, но он
лишь бормотал что-то бессвязное, не просыпаясь. Наташа чувствовала себя
такой беззаботной и счастливой в этой незнакомой обстановке, что
опасалась только, как бы ловушка не захлопнулась слишком рано. После непринуждённой паузы, которая часто
возникает, когда вы впервые принимаете друзей у себя дома,
«дядя», отвечая на мысль, которая была у его гостей на уме,
сказал:

«Вот, видишь, как я доживаю свои дни... Придёт смерть.
Ну что ж, давай! Ничего не останется. Тогда зачем же вредить кому-то?»

 Лицо «дяди» было очень значительным и даже красивым, когда он это говорил.
Ростов невольно вспомнил всё хорошее, что слышал о нём от отца и соседей. По всей губернии
«Дядя» имел репутацию самого благородного и бескорыстного чудака.
Его приглашали для разрешения семейных споров, выбирали душеприказчиком, поверяли ему секреты, избирали его своим представителем.
Он был готов служить правосудию и занимать другие должности, но всегда упорно отказывался от государственных назначений, проводя осень и весну в полях на своём гнедом мерине, зимой сидя дома, а летом лёжа в своём заросшем саду.

«Почему ты не поступаешь на службу, дядя?»

«Я уже поступал, но бросил. Я для этого не гожусь. Вот и всё, давай! Я ничего не понимаю. Это для тебя — у меня не хватит ума. Вот охота — это другое дело, ну же!
Открой дверь, — крикнул он. — Зачем ты её закрыл?

 Дверь в конце коридора вела в комнату охотников, как они и предполагали.
позвала слуг, прислуживающих на охоте.

 Послышался быстрый топот босых ног, и невидимая рука открыла дверь в комнату егерей, откуда доносились звонкие звуки балалайки, на которой играл кто-то, явно владевший этим искусством. Наташа уже некоторое время прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы лучше слышать.

 — Это Митька, мой кучер... Я купил ему хорошую балалайку.
Я её люблю, — сказал «дядя».

По обычаю, Митька играл на балалайке в комнате охотников, когда «дядя» возвращался с охоты. «Дядя» любил
такая музыка.

«Как хорошо! Действительно, очень хорошо!» — сказал Николай с некоторой
надменностью, как будто ему было стыдно признаться, что звуки
ему очень нравятся.

«Очень хорошо?» — укоризненно сказала Наташа,
заметив тон брата. «Не „очень хорошо“ — это просто восхитительно!»

Точно так же, как “Дядюшкины” маринованные грибы, мед и вишневый бренди
казались ей лучшими в мире, так и эта песня в тот момент
казалась ей вершиной музыкального наслаждения.

“Еще, пожалуйста, еще!” - закричала Наташа в дверях, как только
балалайка умолкла. Митька снова настроился и снова заиграл
Балалайка наигрывала «Миледи» с трелями и вариациями.
 «Дядя» сидел и слушал, слегка улыбаясь и склонив голову набок.
 Мелодия повторялась сто раз. Балалайку несколько раз перенастраивали, и те же ноты звучали снова, но слушателям это не надоело, и они хотели слышать это снова и снова. Анисья
Фёдоровна вошла и прислонилась своим дородным телом к дверному косяку.

«Тебе нравится слушать?» — сказала она Наташе с улыбкой, очень похожей на «дядину». «Это наш хороший музыкант», — добавила она.

«Он неправильно играет эту партию!» — вдруг сказал «дядя», с
энергичный жест. «Здесь он должен лопнуть — вот так, давай! — должен лопнуть».

 «Ты что, играешь?» — спросила Наташа.

 «Дядя» не ответил, но улыбнулся.

 «Анися, сходи посмотри, в порядке ли струны на моей гитаре. Я давно к ней не прикасался. Вот так — давай! Я бросил это дело».

 Анисья Федоровна легкой поступью отправилась выполнять поручение и принесла гитару.


 Не глядя ни на кого, «дядя» сдул с нее пыль и, постукивая по футляру костлявыми пальцами, настроил гитару и устроился поудобнее.
свое кресло. Он взял гитару немного выше грифа, выгнув ее дугой.
несколько театральным жестом приподнял левый локоть и, подмигнув
Анися Федоровна, взяла один аккорд, чистый и звучный, а затем
тихо, плавно и уверенно заиграла в очень медленном темпе, не
Миледи, но хорошо известная песня: Шла девушка по улице. Мелодия, сыгранная точно и в нужный момент, начала отзываться в
сердцах Николая и Наташи, пробуждая в них ту же трезвую радость,
которая исходила от всей Анисьи Фёдоровны.  Анисья
Фёдора покраснела и, закрыв лицо платком, со смехом выбежала из комнаты. «Дядя» продолжал играть правильно, осторожно, с энергичной уверенностью, глядя на то место, где только что стояла Анисья Фёдоровна, с изменившимся и вдохновенным выражением лица. Казалось, что-то слегка посмеивалось с одной стороны его лица под седыми усами,
особенно когда песня становилась живее, а ритм — быстрее, и когда он
тут и там проводил пальцами по струнам, что-то словно щёлкало.


— Прекрасно, прекрасно! Продолжай, дядя, продолжай! — крикнула Наташа, как только
Он кончил. Она вскочила, обняла его и поцеловала. «Николай, Николай!» — сказала она, поворачиваясь к брату, как бы спрашивая его: «Что же это так меня трогает?»

 Николаю тоже очень понравилась игра «дяди», и «дядя» сыграл пьесу ещё раз. В дверях снова появилось улыбающееся лицо Анисьи Фёдоровны, а за ним и другие лица...

 Несёшь ты воду чистую и сладкую,
 Остановись, милая дева, я молю тебя...

 ещё раз сыграл «Дядюшку», умело пробегая пальцами по струнам, а затем резко остановился и пожал плечами.

— Продолжай, дорогой дядюшка, — умоляющим тоном проговорила Наташа, как будто от этого зависела её жизнь.

 «Дядюшка» поднялся, и казалось, что в нём живут два человека: один из них серьёзно улыбался весельчаку, в то время как весельчак принимал наигранно-учтивую позу, готовясь к народному танцу.

 — Ну что ж, племянница! — воскликнул он, махнув Наташе рукой, которая только что взяла аккорд.

Наташа сбросила с плеч шаль, подбежала к лицу
“Дяде” и, подбоченившись, тоже сделала движение плечами
и приняла позу.

Где, как и когда эта юная графиня, воспитанная эмигрировавшей
французской гувернанткой, впитала из русского воздуха тот дух
и приобрела те манеры, которые, как можно было бы предположить,
давно бы исчезли под влиянием па-де-шаль *? Но дух и движения были
теми неподражаемыми и неучимыми русскими движениями, которых
ожидал от неё «дядюшка». Как только она приняла нужную позу и улыбнулась
торжествующе, гордо и лукаво, страх, который поначалу охватил Николаса и остальных, что она может поступить неправильно,
Всё было кончено, и они уже восхищались ею.

 * Французский танец с шалью.

Она поступила правильно с такой точностью, с такой безупречной точностью,
что у Анисьи Фёдоровны, которая тут же протянула ей платок,
нужный для танца, на глазах выступили слёзы, хотя она и смеялась,
наблюдая за этой стройной, грациозной графиней, выросшей в
атласе и бархате и такой непохожей на неё, Анисью, которая,
однако, могла понять всё, что было в Анисье, в её отце, матери и
тёте, и в каждом русском мужчине и женщине.

— Ну что ж, маленькая графиня, вот и всё — поехали! — воскликнул «дядя».
с радостным смехом закончила танец. «Молодец, племянница! Теперь нужно найти тебе хорошего молодого человека в мужья. Вот и всё — давай!»

«Он уже выбрал», — сказал Николай, улыбаясь.

«О?» — удивлённо произнёс «дядя», вопросительно глядя на Наташу, которая кивнула со счастливой улыбкой.

«И какой!» — сказала она. Но как только она это сказала, в ней
возник новый поток мыслей и чувств. «Что значила улыбка Николая, когда он сказал: „уже выбрал“? Рад он этому или нет?

Как будто он думал, что мой Болконский не одобрит и не поймёт
наша веселость. Но он бы все понял. Где он сейчас?» — подумала она, и лицо ее вдруг стало серьезным. Но это длилось всего секунду. «Не смей думать об этом», — сказала она себе и снова с улыбкой села рядом с «дядей», умоляя его сыграть что-нибудь еще.

  «Дядя» сыграл еще одну песню и вальс; затем, помолчав, откашлялся и запел свою любимую охотничью песню:

 Прошлой ночью, когда стемнело,
 Пошёл такой мягкий и лёгкий снег...

 «Дядя» пел, как поют крестьяне, с полной и наивной убеждённостью в том, что
весь смысл песни заключается в словах, а мелодия возникает сама собой, и кроме слов нет никакой мелодии, которая существует лишь для того, чтобы придавать смысл словам. В результате эта незатейливая мелодия, как пение птицы, оказалась необычайно хороша. Наташа была в восторге от пения «дядюшки». Она решила бросить учиться играть на арфе и играть только на гитаре. Она попросила у «дяди» гитару и сразу же нашла аккорды для этой песни.

 После девяти часов были отправлены две повозки и трое всадников
чтобы найти их, приехали за Наташей и Петей. Граф и графиня не знали, где они, и очень беспокоились, — сказал один из мужчин.

Петю вынесли, как бревно, и уложили в большую из двух повозок. Наташа и Николай сели в другую. «Дядя» тепло укутал Наташу и попрощался с ней с совершенно новой для него нежностью. Он
сопровождал их пешком до моста, который нельзя было пересечь,
так что им пришлось объезжать его по броду, и он отправил вперёд
охотников с фонарями.

 «Прощай, дорогая племянница», — донёсся его голос из темноты — не
Наташа узнала голос, который слышала раньше, но не тот, что пел:
«Прошлой ночью, когда стемнело...»

 В деревне, через которую они проезжали, горели красные огни и витал весёлый запах дыма.

 «Какой милый дядя!» — сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.

 «Да, — ответил Николай. Тебе не холодно?»

 «Нет. Я совершенно, совершенно здорова». Мне так хорошо! — ответила Наташа, почти смущённая своими чувствами. Они долго молчали.
Ночь была тёмной и сырой. Они не видели лошадей, но слышали, как они хлюпают по невидимой грязи.

Что происходило в этой восприимчивой детской душе, которая так жадно ловила и усваивала все разнообразные впечатления жизни? Как они все находили в ней место? Но она была очень счастлива. Когда они подъезжали к дому, она вдруг заиграла на флейте «Last night as it grew dark» — мелодию, которую она всю дорогу пыталась поймать и наконец поймала.

 «Поймала?» — спросил Николас.

— О чём ты сейчас думал, Николай? — спросила
Наташа.

Они любили задавать друг другу этот вопрос.

— Я? — сказал Николай, стараясь вспомнить. — Ну, видишь ли, сначала я
Я подумал, что Ругай, рыжая гончая, похожа на дядю, и что, будь она человеком, она бы всегда была рядом с дядей, если не из-за его умения ездить верхом, то из-за его манер. Какой же дядя молодец! Тебе так не кажется?..
Ну а ты?..

— Я? Подожди немного, подожди... Да, сначала я подумал, что мы едем
и воображаем, будто направляемся домой, но что одному Богу
известно, куда мы на самом деле едем в темноте, и что мы приедем и
внезапно обнаружим, что находимся не в Отрадном, а в Стране чудес. А потом я подумал... Нет, больше ничего.

 — Я знаю, ты, наверное, думал о нём, — сказал Николай, улыбаясь.
Наташа узнала его по голосу.

 «Нет», — сказала Наташа, хотя на самом деле она думала о
принце Андрее так же, как и обо всех остальных, и о том, как бы ему
понравилось, если бы его называли «дядюшкой». «А потом я всю дорогу
говорила себе: «Как хорошо держится Анисья, как хорошо!»» И Николай
услышал её искренний, счастливый, звонкий смех. — И знаешь, — вдруг сказала она, — я знаю, что никогда не буду так счастлива и спокойна, как сейчас.


 — Чушь, вздор, обман! — воскликнул Николай и подумал:
 «Как же хороша моя Наташа!  У меня нет другой такой подруги, как она».
она никогда не выйдет замуж. Зачем ей выходить замуж? Мы могли бы всегда ездить вместе!»

«Какой же он милый, мой Николай!» — подумала Наташа.

«Ах, в гостиной ещё горит свет!» — сказала она, указывая на окна дома, которые маняще мерцали во влажной бархатистой темноте ночи.





Глава VIII

Граф Илья Ростов отказался от должности предводителя дворянства,
потому что она требовала от него слишком больших расходов, но его дела
от этого не улучшились. Наташа и Николай часто замечали, что их родители
Они тревожно совещались между собой и слышали предложения о продаже прекрасного родового дома Ростовых и имения под Москвой.
Не было необходимости принимать гостей так часто, как когда граф был маршалом, и жизнь в Отрадном была спокойнее, чем в прежние годы, но всё же огромный дом и флигели были полны людей, и каждый день за столом собиралось более двадцати человек. Все это были их люди, которые
поселились в доме почти как члены семьи, или люди, которые, казалось, были вынуждены жить в доме графа. Таковы были
Диммлер, музыкант, и его жена, Фогель, учитель танцев, и его семья, Белова, старая дева, жившая в доме, и многие другие, например, учителя Пети, бывшая гувернантка девочек и другие люди, которые просто считали, что жить в графском доме выгоднее и удобнее, чем дома. У них было не так много гостей, как раньше, но старые привычки, без которых граф и графиня не могли представить свою жизнь, остались неизменными. Там всё ещё было охотничье хозяйство, которое Николас даже расширил.
те же пятьдесят лошадей и пятнадцать конюхов в конюшнях, те же дорогие подарки и званые ужины для всей округи в именины;
по-прежнему граф играл в вист и бостон, и, раскладывая карты так, чтобы всем были видны, позволял соседям ежедневно грабить себя на сотни рублей,
которые они считали своим долгом у него занимать, и смотрел на возможность сыграть с графом Ростовым в бостон как на самый
выгодный источник дохода.

Граф барахтался в своих делах, как в огромной сети, пытаясь не верить, что он запутался, но с каждым шагом запутываясь всё больше и больше.
чувствуя себя слишком слабой, чтобы разорвать сети или терпеливо и осторожно распутывать их. Графиня всем сердцем чувствовала, что её дети гибнут, что граф не виноват, ведь он не мог не быть тем, кто он есть, — что (хотя он и пытался это скрыть) он сам страдал от осознания того, что губит себя и своих детей, и она пыталась найти способ исправить ситуацию. С женской точки зрения она видела только одно решение: Николас должен был жениться на богатой наследнице.  Она чувствовала, что это так
Это была их последняя надежда, и если бы Николай отказался от партии, которую она для него нашла, ей пришлось бы отказаться от надежды когда-либо исправить положение. Этой партией была Жюли Карагина, дочь превосходных и добродетельных родителей, девушка, которую Ростовы знали с детства и которая теперь стала богатой наследницей после смерти последнего из своих братьев.

 Графиня написала матери Жюли в Москву, предложив брак между их детьми, и получила от неё положительный ответ. Караджа ответила, что с её стороны возражений нет, и
всё зависит от склонностей её дочери. Она пригласила Николая
приехать в Москву.

 Несколько раз графиня со слезами на глазах говорила сыну, что
теперь, когда обе её дочери устроены, она хочет только одного — видеть его
женатым. Она сказала, что сможет спокойно лечь в могилу, если это
сбудется. Затем она рассказала ему, что знает одну прекрасную девушку,
и попыталась узнать, что он думает о женитьбе.

В другой раз она похвалила его за Жюли и посоветовала поехать на
каникулы в Москву, чтобы развлечься. Николай догадался, о чём она.
Замечания матери были не случайны, и во время одного из таких разговоров она высказалась довольно откровенно. Она сказала ему, что её единственная надежда на то, что они смогут уладить свои дела, — это его женитьба на Жюли
Караджа.

 «Но, мама, предположим, я полюблю девушку без приданого.
Ты же не ожидаешь, что я пожертвую своими чувствами и честью ради денег?» — спросил он мать, не осознавая жестокости своего вопроса и желая лишь продемонстрировать своё благородство.

«Нет, ты меня не понял», — сказала мать, не зная, как оправдаться. «Ты меня не понял, Николенька. Это
Я желаю тебе счастья, — добавила она, чувствуя, что говорит неправду и запутывается. Она заплакала.

 «Мама, не плачь! Только скажи мне, что ты этого хочешь, и ты знаешь, что я отдам свою жизнь, всё, что угодно, лишь бы ты успокоилась, — сказал Николас. — Я бы пожертвовал ради тебя всем, даже своими чувствами».

Но графиня не хотела, чтобы вопрос был поставлен именно так: она не
хотела, чтобы сын жертвовал собой, она сама хотела пожертвовать собой ради него.


 «Нет, вы меня не поняли, не будем об этом говорить», — ответила она, вытирая слёзы.

«Может быть, я и правда люблю бедную девушку, — сказал себе Николай. — Должен ли я пожертвовать своими чувствами и честью ради денег? Удивительно, как мама могла так со мной говорить. Из-за того, что Соня бедна, я не должен любить её, — подумал он, — не должен отвечать на её верную, преданную любовь? И всё же я был бы с ней счастливее, чем с этой куклой Жюли. «Я всегда могу пожертвовать своими чувствами ради благополучия семьи, — сказал он себе, — но я не могу принуждать свои чувства. Если я люблю Соню, то это чувство для меня сильнее и выше всего остального».

 Николай не поехал в Москву, а графиня не возобновила разговор.
разговор с ним о женитьбе. Она с грустью, а иногда и с раздражением наблюдала за признаками растущей привязанности между её сыном и бесприданницей Соней. Хотя она и винила себя в этом, она не могла удержаться от того, чтобы не ворчать и не беспокоиться из-за Сони, часто беспричинно дёргая её за собой, обращаясь к ней официально «моя дорогая» и используя формальное «вы» вместо интимного «ты» в разговоре с ней.
Добросердечная графиня злилась на Соню ещё и потому, что её бедная темноволосая племянница была такой кроткой, такой доброй и такой преданной
Она была благодарна своим благодетелям и так преданно, неизменно и бескорыстно любила Николая, что придраться к ней было не за что.

 Николай проводил остаток отпуска дома. Из Рима пришло четвёртое письмо от князя Андрея, в котором он писал, что уже давно был бы на пути в Россию, если бы его рана неожиданно не открылась в тёплом климате, что вынудило его отложить возвращение до начала нового года. Наташа по-прежнему была влюблена в своего жениха, находила утешение в этой любви и по-прежнему была
она была готова, как прежде, отдаться всем радостям жизни; но в конце четвёртого месяца их разлуки у неё начались приступы тоски, с которыми она не могла справиться. Ей было жаль себя:
жаль, что она всё это время была так ничтожна и никому не нужна,
в то время как она чувствовала себя такой способной любить и быть любимой.

В доме Ростовых было невесело.





Глава IX

Наступило Рождество, и, если не считать торжественной мессы, официальных и утомительных рождественских поздравлений от соседей и слуг, а также
Все надели новые платья, но особых торжеств не было, хотя
спокойный мороз в двадцать градусов по Реомюру, ослепительное
солнце днём и звёздное небо зимними ночами, казалось, требовали
какого-то особого празднования этого времени года.

 На третий день рождественской недели, после обеда, все
обитатели дома разошлись по разным комнатам. Это было самое скучное
время дня. Николай, который в то утро навещал соседей,
спал на диване в гостиной. Старый граф отдыхал в своём
кабинете. Соня сидела в гостиной за круглым столом и переписывала
рисунок для вышивания. Графиня раскладывала пасьянс. Настасья
Шут Ивановна с грустным лицом сидела у окна с двумя старушками
дамы. Nat;sha вошел в комнату, подошел к S;nya, взглянул на
что она делает, а потом подошел к матери и встал без
говорение.

“Почему ты бродишь, как изгой?” - спросила ее мать.
“Чего ты хочешь?”

“Он... Я хочу его... сейчас, сию минуту! Я хочу его! — сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь.

Графиня подняла голову и внимательно посмотрела на дочь.

“Не смотри на меня, мама! Не смотри, я сейчас заплачу”.

“Посиди со мной немного”, - сказала графиня.

“Мама, я хочу его. Почему я должен быть растрачены впустую, как это, мама?”

Голос ее оборвался, слезы брызнули из ее глаз, и она быстро повернулась к
спрячьте их и вышел из комнаты.

Она прошла в гостиную, постояла там, размышляя, а затем
отправилась в комнату для прислуги. Там старая служанка ворчала на
молодую девушку, которая, запыхавшись, вбежала с холода из
помещения для крепостных.

 «Хватит играть — всему своё время», —
сказала старуха.

“ Оставь ее, Кондратьевна, ” сказала Наташа. “ Иди, Маврушка,
иди.

Отпустив Маврушку, Наташа пересекла танцевальный зал и вышла
в вестибюль. Там старый лакей и двое молодых играли
в карты. Они замолчали и поднялись, когда она вошла.

“Что мне с ними делать?” - подумала Наташа.

— Ох, Никита, пожалуйста, сходи... куда же мне его послать?.. Да, сходи во двор и принеси, пожалуйста, курицу, петуха, а ты, Миша, принеси мне немного овса.


 — Немного овса? — весело и охотно сказал Миша.

 — Иди, иди скорее, — поторопил его старик.

 — А ты, Фёдор, принеси мне кусок мела.

Проходя мимо буфетной, она велела поставить самовар, хотя до чая было ещё далеко.

Фока, дворецкий, был самым раздражительным человеком в доме.
Наташа любила проверять, насколько она над ним властна. Он не поверил приказу и спросил, действительно ли нужен самовар.

«О боже, что за барышня!» — сказал Фока, притворяясь, что хмурится.
Наташа.

Никто в доме не гонял людей и не доставлял им столько хлопот, сколько
делала Наташа. Она не могла спокойно смотреть на людей, а должна была посылать их с какими-то поручениями. Казалось, она проверяла, справится ли кто-нибудь из них.
сердиться или дуться на нее; но крепостные не выполняли ничьих приказов
с такой готовностью, как ее. “Что я могу сделать, куда мне пойти?”
думала она, медленно идя по коридору.

“Настасья Ивановна, какие у меня будут дети?” - спросила она.
шут шел ей навстречу в женской кофте.

“Ну, блохи, сверчки, кузнечики”, - ответил шут.

«О боже, о боже, всегда одно и то же! О, куда мне идти? Что мне с собой делать?» И, притопывая, она быстро побежала наверх, чтобы увидеть Фогеля и его жену, которые жили на верхнем этаже.

Две гувернантки сидели с Фогелями за столом, на котором стояли тарелки с изюмом, грецкими орехами и миндалем. Гувернантки обсуждали, где дешевле жить — в Москве или в Одессе. Наташа села,
прислушалась к их разговору с серьёзным и задумчивым видом, а затем снова встала.

— Остров Мадагаскар, — сказала она. — Ма-да-гас-кар, — повторила она, отчётливо произнося каждый слог, и, не отвечая мадам Шосс, которая спросила её, что она говорит, вышла из комнаты.

Её брат Петя тоже был наверху, с человеком, который за ним ухаживал
он готовил фейерверк к запуску в ту ночь.

«Петя! Петя!» — позвала она его. «Спусти меня вниз».

Петя подбежал и подставил ей спину. Она запрыгнула на неё, обхватив его за шею, и он заскакал вместе с ней.

«Нет, не надо... остров Мадагаскар!» — сказала она и, спрыгнув с его спины, пошла вниз.

Осмотрев своё королевство, проверив свою власть и убедившись, что все ей подчиняются, но что всё равно скучно,
Наташа отправилась в бальный зал, взяла гитару и села
Она села в тёмном углу за книжным шкафом и начала перебирать пальцами струны баса, подбирая отрывок из оперы, которую слышала в Петербурге с князем Андреем. То, что она извлекала из гитары, не имело бы смысла для других слушателей, но в её воображении эти звуки пробуждали целую череду воспоминаний.
 Она сидела за книжным шкафом, не сводя глаз с полоски света, пробивавшейся из-за двери кладовой, и слушала себя, погрузившись в раздумья. Она была в настроении предаваться воспоминаниям о прошлом.

 Соня прошла в кладовую со стаканом в руке. Наташа взглянула
на нее и на щель в двери кладовки, и ей показалось, что
она вспомнила, как однажды сквозь эту щель падал свет, и
Соня проходила мимо со стаканом в руке. “Да, это было точно так же"
подумала Наташа.

“Соня, что это?” - закричала она, дергая толстую струну.

“Ах, вы там!” - вздрогнув, сказала Соня, подошла поближе и
прислушалась. “Я не знаю. «Буря?» — робко предположила она, боясь ошибиться.

 «Вот! Именно так она начала и так же робко улыбнулась, когда всё это произошло в прошлый раз, — подумала Наташа, — и в
точно так же, как мне казалось, что в ней чего-то не хватает».

«Нет, это припев из «Водовоза», послушай!» — и Наташа пропела припев так, чтобы Соня его уловила. «Куда ты
ходила?» спросила она.

«Поменять воду в этом стакане. Я как раз заканчиваю рисунок».

«Ты всегда находишь, чем заняться, а я нет», — сказала Наташа.
— А где Николай?

 — Кажется, спит.

 — Соня, пойди разбуди его, — сказала Наташа. — Скажи ему, что я хочу, чтобы он пришёл и спел.


Она посидела немного, размышляя о том, что всё это значит
раньше это было возможно, и, не решив эту проблему и даже не пожалев о том, что не сделала этого, она снова мысленно перенеслась в то время, когда была с ним и он смотрел на неё глазами влюблённого.

 «О, если бы он только поскорее приехал! Я так боюсь, что этого никогда не случится!
 И, что хуже всего, я старею — вот в чём дело! Во мне уже не будет того, что есть сейчас. Но, может быть, он придёт сегодня, придёт прямо сейчас. Может быть, он уже пришёл и сидит в гостиной. Может быть, он приходил вчера, а я забыла об этом. — Она встала, отложила гитару и пошла в гостиную.

Весь домашний круг, гувернеры, гувернантки и гости, были уже
за чайным столом. Прислуга стояла вокруг стола — но князя Андрея
не было, и жизнь шла по-прежнему.

“А, вот и она!” - сказал старый граф, увидев входящую Наташу.
“Ну, садись рядом со мной”. Но Наташа осталась рядом с матерью и
огляделась, как будто что-то искала.

— Мама! — пробормотала она. — Дай его мне, дай, мама, скорее, скорее!
— и она снова с трудом сдержала рыдания.

 Она села за стол и стала слушать разговор между
элдерс и Николас, которые тоже подошли к столу. “Боже мой, Боже мой!
Те же лица, те же разговоры, папа держит чашку и дует
точно так же!” думала Nat;sha, чувствуя с ужасом, чувством отвращения
поднявшись в нее для всей семьи, потому что они были всегда
же.

После чая Николай, S;nya, и Nat;sha пошел в гостиную, чтобы
их любимый угол, где их самые интимные разговоры всегда начинались.





Глава X

— С тобой такое бывает, — сказала Наташа брату, когда они устроились в гостиной, — с тобой такое бывает, что
чувствовать, что впереди больше ничего нет — ничто; что все
хорошее в прошлом? И чувствовать себя не то чтобы уныло, но грустно?

“Я бы так и подумал!” - ответил он. “Я чувствовал то же самое, когда
все было в порядке и все были веселы. Мне пришла в голову мысль
, что я уже устал от всего этого и что мы все должны
умереть. Однажды в полку я не пошёл на какое-то весёлое мероприятие, где играла музыка... и вдруг мне стало так грустно...»

 «О да, я знаю, знаю, знаю!» — перебила его Наташа. «Когда я была совсем маленькой, со мной часто так случалось  Помнишь, как
 меня однажды наказали за сливы? Вы все танцевали, а я сидела
и рыдала в классе? Я никогда этого не забуду: мне было грустно и жаль
всех, и себя, и всех. И я была невиновна — вот что главное, —
сказала Наташа. — Помнишь?

 — Помню, — ответил Николай. «Я помню, как пришла к тебе
потом и хотела утешить тебя, но, знаешь, мне было стыдно. Мы вели себя ужасно нелепо. У меня тогда была забавная кукла, и я хотела подарить её тебе. Помнишь?»

 «А помнишь, — спросила Наташа с задумчивой улыбкой, — как
однажды, давным-давно, когда мы были совсем маленькими, дядя позвал нас в
кабинет — это было в старом доме — и там было темно - мы вошли и
вдруг там стояли...”

“ Негр, ” подхватил Николас с радостной улыбкой. - Конечно,
Я помню. Даже сейчас я не знаю, был ли негр на самом деле, или
нам это только приснилось или нам о нем рассказали”.

«Он был седой, помнишь, с белыми зубами, стоял и смотрел на нас...»

«Соня, ты помнишь?» — спросил Николай.

«Да, да, я тоже кое-что помню», — робко ответила Соня.

«Ты же знаешь, я спрашивала папу и маму об этом негре, — сказала Наташа, — и они говорят, что никакого негра не было. Но ты же видишь, ты помнишь!»

«Конечно, помню, я так ясно помню его зубы, как будто только что их увидела».
«Как странно! Это как будто сон! Мне это нравится».

“А помнишь, как мы катали яйца в зале,
и вдруг две старухи стали кружиться по ковру? Что
реально или нет? Ты помнишь, что это было весело?”

“Да, и ты помнишь, как папа в своем синем пальто стрелял из ружья в
на крыльце?”

Так они предавались воспоминаниям, улыбаясь от удовольствия: не грустным воспоминаниям о старости, а поэтичным, юношеским — тем впечатлениям от самого далёкого прошлого, в которых смешиваются мечты и реальность, — и они тихо смеялись от удовольствия.

 Соня, как всегда, не поспевала за ними, хотя они делились одними и теми же воспоминаниями.

Многое из того, что они помнили, ускользнуло из её памяти, а то, что она помнила, не вызывало у неё таких же поэтических чувств, как у них. Она
просто наслаждалась их удовольствием и старалась соответствовать ему.

Она по-настоящему оживилась, только когда они вспомнили о первом появлении Сони.
 Она рассказала им, как боялась Николая, потому что на нём был корсет, а её няня сказала ей, что её тоже зашьют в корсет.


«И я помню, как мне сказали, что ты родилась под капустой, — сказала Наташа, — и я помню, что тогда не осмелилась усомниться в этом, но знала, что это неправда, и мне было так неловко».

Пока они разговаривали, в другую дверь гостиной просунула голову служанка.


«Они принесли петуха, мисс», — прошептала она.

«Она не нужна, Поля. Скажи им, чтобы убрали её», — ответила
Наташа.

В разгар их разговора в гостиную вошёл Диммлер и подошёл к арфе, стоявшей в углу. Он снял с неё чехол, и арфа издала резкий звук.

— Господин Диммлер, пожалуйста, сыграйте мой любимый ноктюрн Филда, — донёсся из гостиной голос старой графини.


Диммлер взял аккорд и, повернувшись к Наташе, Николаю и Соне, заметил:
— Какие вы тихие, молодые люди!

 — Да, мы философствуем, — сказала Наташа, оглядываясь по сторонам.
Мгновение, и разговор продолжился. Теперь они обсуждали сны.

 Диммлер начал играть; Наташа на цыпочках бесшумно подошла к столу,
взяла свечу, вышла с ней и вернулась, тихо сев на прежнее место. В комнате было темно, особенно там, где они сидели на диване,
но через большие окна на пол падал серебристый свет полной луны. Диммлер закончил пьесу, но продолжал тихо перебирать струны, явно не зная, стоит ли остановиться или сыграть что-то ещё.

“Знаете ли вы, ” шепотом сказала Наташа, придвигаясь ближе к Николаю
и Соне, - что, когда человек все время вспоминает, он в
последний начинает вспоминать, что происходило до того, как человек появился на свет...”

“Это и есть метемпсихоз”, - сказала Соня, которая всегда хорошо училась,
и помнила все. “Египтяне верили, что наши души
жили в животных и снова вернутся в них”.

— Нет, я не думаю, что мы когда-либо были животными, — сказала Наташа всё ещё шёпотом, хотя музыка уже стихла. — Но я уверена, что
мы были ангелами где-то там, а теперь мы здесь, и поэтому мы помним...»

«Можно мне к вам присоединиться?» — спросил незаметно подошедший Диммлер и сел рядом с ними.

«Если мы были ангелами, то почему мы пали ещё ниже?» — спросил Николас.
«Нет, этого не может быть!»

«Не ниже, кто сказал, что мы пали ниже?.. Откуда мне знать, кем я был раньше?» — с убеждением возразила Наташа. «Душа бессмертна.
Что ж, если я буду жить вечно, значит, я уже жил раньше, жил целую вечность».

 «Да, но нам трудно представить себе вечность», — заметил Диммлер.
которая присоединилась к молодёжи с лёгкой снисходительной улыбкой, но теперь говорила так же тихо и серьёзно, как и они.

«Почему трудно представить себе вечность? — сказала Наташа. — Вот оно,
сегодня, и будет завтра, и всегда; а было вчера, и
позавчера...»

«Наташа! Теперь твоя очередь. Спой мне что-нибудь», — услышали они голос графини. — Почему вы сидите здесь, как заговорщики?

 — Мама, я совсем не хочу, — ответила Наташа, но всё же встала.


 Никто из них, даже Диммлер средних лет, не хотел прерывать
они разговорились и ушли из этого уголка гостиной, но
Наташа встала, а Николас сел за клавикорды. Встав
как обычно посреди зала и выбрав место, где
резонанс был наибольшим, Наташа начала петь любимую песню своей матери.

Она сказала, что не хочет петь, но прошло много времени с тех пор, как она пела в последний раз.
и задолго до того, как она снова запела, как в тот вечер. Граф, находившийся в своём кабинете и беседовавший с Митенкой, услышал её и, как школьник, спешащий на улицу поиграть, сбился с мысли.
отдавая приказания управляющему, и наконец остановился, а Митенька
стоял перед ним, тоже слушая и улыбаясь. Николай не сводил глаз с сестры и дышал в такт с ней. Соня, слушая его, думала о том, какая огромная разница между ней и её подругой и как невозможно ей быть такой же очаровательной, как её кузина. Старая графиня сидела с блаженной, но грустной улыбкой на губах и со слезами на глазах, время от времени качая головой. Она
думала о Наташе, о своей юности и о том, что в ней было что-то
противоестественный и ужасный в этом предстоящем браке Наташи и князя
Эндрю.

Диммлер, сидевший рядом с графиней, слушал с
закрытыми глазами.

“Ах, графиня, ” сказал он наконец, “ это европейский талант, ей
нечему учиться — какой мягкости, нежности и силе...”

— Ах, как я боюсь за неё, как боюсь! — сказала графиня, не понимая, к кому она обращается.
Материнский инстинкт подсказывал ей, что Наташа слишком много чего-то взяла на себя и что из-за этого она не будет счастлива.
Не успела Наташа допеть, как
Четырнадцатилетний Петя радостно вбежал в комнату и сообщил, что приехали ряженые.


 Наташа резко остановилась.

 «Идиот!» — крикнула она брату и, подбежав к стулу, бросилась на него, рыдая так сильно, что долго не могла остановиться.


— Ничего, мама, правда, ничего; это Петя меня напугал, — сказала она, пытаясь улыбнуться, но слёзы всё ещё текли по её щекам, и она не могла сдержать рыданий.

Ряженые (некоторые из крепостных) нарядились медведями, турками, трактирщиками и дамами — пугающими и забавными — и принесли с собой
Они впустили в дом холод снаружи и ощущение веселья, робко толкаясь в передней, а затем, прячась друг за друга, протиснулись в бальный зал, где сначала застенчиво, а потом всё веселее и задорнее начали петь, танцевать и играть в рождественские игры. Графиня, узнав их и рассмеявшись над их нарядами, ушла в гостиную. Граф сидел в бальном зале, лучезарно улыбаясь и аплодируя игрокам. Молодые люди исчезли.


Через полчаса среди других ряженых в
В бальном зале появилась пожилая дама в юбке с обручами — это был Николай. Турецкая девушка — это Петя. Клоун — это Диммлер. Гусар — это Наташа, а черкешенка — это Соня с усами и бровями из жжёной пробки.

 После снисходительного удивления, неузнавания и похвал от тех, кто сам не наряжался, молодые люди решили, что их костюмы настолько хороши, что их следует показать где-нибудь ещё.

Николай, который, поскольку дороги были в отличном состоянии, хотел прокатить их всех на своей тройке, предложил взять с собой около дюжины крепостных ряженых и отправиться к «дяде».

“Нет, зачем беспокоить старика?” - сказала графиня. “К тому же,
вам там негде будет развернуться. Если вам нужно идти, идите к
Мелюковым”.

Мелюкова была вдовой, которая со своей семьей, их наставниками и
гувернантками жила в трех милях от Ростовых.

“Совершенно верно, моя дорогая”, - подхватил старый граф, полностью
возбужденный. «Я сейчас же оденусь и пойду с ними. Я заставлю
Пашетту открыть глаза».

Но графиня не согласилась с его решением; в последние дни у него сильно болела нога. Было решено, что граф не пойдёт, но если
Луиза Ивановна (мадам Шосс) поедет с ними, барышни могут отправиться к Мелюковым. Соня, обычно такая робкая и застенчивая, умоляла Луизу Ивановну не отказывать.

 Костюм Сони был лучшим из всех.  Ей необыкновенно шли усы и брови.  Все говорили, что она очень хорошо выглядит, и она была в необычном для неё оживлённом и энергичном настроении. Какой-то внутренний голос подсказывал ей, что сейчас или никогда решится её судьба, и в мужском наряде она казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна
Наташа согласилась поехать, и через полчаса к крыльцу подъехали четыре тройки с большими и маленькими колокольчиками.
Полозья саней скрипели и свистели по замерзшему снегу.

 Наташа первая задала тон веселому празднику, который, передаваясь от одного к другому, становился все сильнее и достиг своего апогея, когда все вышли на мороз и сели в сани, разговаривая, окликая друг друга, смеясь и крича.

Две тройки были обычными хозяйственными санями, третья — старой графини, с рысаком из орловского конного завода в качестве упряжной лошади.
четвёртые сани принадлежали Николаю, в них была запряжена невысокая лохматая вороная лошадь.
Николай, одетый в платье своей старой тётушки, поверх которого он подпоясался гусарским сюртуком, стоял посреди саней с вожжами в руках.

Было так светло, что он мог видеть лунный свет, отражающийся от металлических дисков упряжи и от глаз лошадей, которые с тревогой оглядывались на шумную компанию под навесом крыльца.

Наташа, Соня, мадам Шосс и две служанки сели в сани Николая.
Диммлер, его жена и Петя сели в сани старого графа, а остальные ряженые — в две другие сани.

— Ты вперёд, Захар! — крикнул Николай кучеру отца, желая обогнать его.

 Тройка старого графа с Диммлером и его свитой тронулась вперёд,
скрипя полозьями по снегу, и зазвенел её глубокий колокольчик.
Боковые лошади, прижимаясь к оглоблям средней лошади, увязали в сухом и блестящем, как сахар, снегу и взметали его.

Николас тронулся с места, следуя за первыми санями; за ним с шумом двинулись остальные, их полозья скрипели. Сначала они ехали с постоянной скоростью
Они рысью ехали по узкой дороге. Пока они проезжали мимо сада, тени от голых деревьев часто падали на дорогу и скрывали яркий лунный свет, но как только они миновали ограду, перед ними раскинулась залитая лунным светом снежная равнина, неподвижная, сверкающая, как бриллианты, и испещрённая голубоватыми тенями. Бах, бах! Первые сани наехали на выбоину в снегу на дороге, и все остальные сани подпрыгнули точно так же. Грубо нарушая морозную тишину, тройки одна за другой помчались по дороге.

“ Заячий след, много следов! ” раздался голос Наташи.
в морозном воздухе.

“ Какой он легкий, Николай! ” послышался голос Сони.

Николай оглянулся на Соню и наклонился, чтобы поближе рассмотреть ее лицо.
Совсем новое, милое лицо, с черными бровями и усами, заглянул вверх
на него из ее соболиными мехами—такой близкой и такой далекой—в
лунный свет.

«Раньше это была Соня», — подумал он, присмотрелся к ней и улыбнулся.

 — Что такое, Николай?

 — Ничего, — сказал он и снова повернулся к лошадям.

 Когда они выехали на укатанную санниками дорогу
и изрезанные подковами, следы от которых были видны в лунном свете, — лошади сами собой потянули поводья и ускорили шаг. Ближняя лошадь, вскинув голову и переходя на короткий галоп, потянула за поводья. Лошадь под седлом качалась из стороны в сторону, шевеля ушами, словно спрашивая: «Может, уже пора начинать?» Впереди, уже далеко, звенел колокольчик саней.
Чёрные лошади, которыми правил Захар, были ясно видны на фоне белого снега. Из саней доносилось
крики, смех и голоса ряженых.

 — Эй, вы, мои дорогие! — крикнул Николай, натягивая поводья и размахивая кнутом.


Только по усилившемуся встречному ветру и рывкам, которые давали боковые лошади, тянувшие изо всех сил и всё больше ускорявшие галоп, можно было заметить, как быстро летит тройка. Николай оглянулся. С криками, визгом и размахиванием кнутами, от которых даже лошади в упряжке пускались в галоп, остальные сани последовали за ними. Лошадь в упряжке уверенно покачивалась под дугой над головой, не собираясь сбавлять темп и готовая при необходимости ускориться.

Николай обогнал первые сани. Они ехали под гору и
выехали на широкую протоптанную тропу через луг, недалеко от реки.

“Где мы?” - подумал он. “Это Косой луг, я полагаю.
Но нет — это что-то новое, чего я никогда раньше не видел. Это не
Косой луг и не Дамкин холм, и только небеса знают, что это такое
! Это что-то новое и волшебное. Что бы это ни было...
И, прикрикнув на лошадей, он начал обгонять первые сани.

Захар придержал лошадей и повернул к нему лицо, которое уже было
покрыто инеем до бровей.

Николай отдал поводья лошадям, и Захар, вытянув руки,
прищелкнул языком и пустил лошадей.

“Теперь берегись, хозяин!” - крикнул он.

Быстрее, еще два troykas летели бок о бок, и быстрее двигался
ноги скачут пристяжные. Николай начал рисовать дальше.
Захар, все еще держа руки вытянутыми, поднял одну руку с поводьями
.

— Нет, не проедете, господин! — крикнул он.

 Николай пустил всех лошадей в галоп и обогнал Захара. Лошади осыпали мелким сухим снегом лица тех, кто сидел в санях, — рядом
Позади них раздавался быстрый звон колокольчиков, и они мельком видели быстро движущиеся ноги и тени тройки, мимо которой они проезжали.
 С разных сторон доносился свист полозьев по снегу и визг девушек.

 Снова придержав лошадей, Николай огляделся.  Они всё ещё были окружены волшебной равниной, залитой лунным светом и усыпанной звёздами.

«Захар кричит, что мне нужно повернуть налево, но почему налево?
— подумал Николай. — Мы что, едем к Мелюковым?»
эта Мелюковка? Одному Богу известно, куда мы едем, и одному Богу известно, что с нами происходит, — но как бы то ни было, это очень странно и приятно.
— И он огляделся в санях.

 — Смотри, у него усы и ресницы совсем белые! — сказал один из странных, симпатичных, незнакомых людей — тот, что с тонкими бровями и усами.

«Кажется, раньше это была Наташа, — подумал Николас, — а это была мадам Шосс, но, возможно, это не она, а та черкешенка с усами, которую я не знаю, но люблю».

«Тебе не холодно?» — спросил он.

Они не ответили, но начали смеяться. Диммлер из саней позади
что-то крикнул — наверное, что-то смешное, — но они не смогли разобрать, что он сказал.


«Да, да!» — ответили несколько голосов со смехом.


«Но здесь был волшебный лес с чёрными движущимися тенями, и блеск бриллиантов, и мраморные ступени, и серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительные крики каких-то животных. И если это действительно
«Мелюковка, и то странно, что мы ехали бог знает куда и приехали в Мелюковку», — подумал Николай.

 Это действительно была Мелюковка, и навстречу им вышли служанки и лакеи с весёлыми лицами
Они выбежали на крыльцо со свечами в руках.

«Кто там?» — спросил кто-то на крыльце.

«Ряженые от графа. Я узнал их по лошадям», — ответили несколько голосов.






Глава XI

Пелагея Даниловна Мелюкова, широкотелая, энергичная женщина в очках, сидела в гостиной в свободном платье в окружении дочерей, которых она старалась развлечь.
Они тихо опускали расплавленный воск в снег и смотрели на тени, которые восковые фигурки отбрасывали на стену, когда услышали шаги и голоса вновь прибывших в вестибюле.

Гусары, дамы, ведьмы, клоуны и медведи, откашлявшись и стряхнув иней с лиц в вестибюле, вошли в бальный зал, где поспешно зажгли свечи. Клоун — Диммлер — и дама — Николас — начали танец. Окружённые кричащими детьми ряженые, закрывая лица и меняя голоса, поклонились хозяйке и расположились по комнате.

 «Боже мой! Их невозможно узнать! А Наташа! Посмотрите, на кого она похожа! Она мне кого-то напоминает. Но герр
Диммлер — ну разве он не хорош! Я его не знал! А как он танцует. Боже мой, это черкесский танец. Право, как к лицу он милой Соне.
 А это кто? Ну, ты нас повеселила! Никита и Ваня — убирайте со столов! А мы так тихо сидели. Ха-ха-ха!...
Гусар, гусар! Прямо как мальчик! А ноги!... Я не могу на него смотреть...
— говорили разные голоса.

 Наташа, любимица молодых Мелюковых, исчезла вместе с ними в задних комнатах, где лакею были поданы пробка, различные халаты и мужская одежда, которые он принял голыми девичьими руками от
за дверью. Через десять минут все молодые Мелюковы присоединились к ряженым.


Пелагея Даниловна, приказав освободить комнаты для гостей и распорядившись о угощении для дворян и крепостных,
ходила среди ряженых, не снимая очков, вглядывалась в их лица со сдержанной улыбкой и не могла узнать никого из них. Она не узнала не только Диммлера и Ростовых, но даже собственных дочерей и покойного мужа, которых узнала по халатам и униформе.

— А это кто? — спросила она свою гувернантку, вглядываясь в лицо собственной дочери, наряженной в костюм казанской татарки. — Полагаю, это кто-то из Ростовых! Ну что ж, господин гусар, в каком полку служите?
 — спросила она Наташу. — Вот, передайте турку фруктовое желе!
 — приказала она дворецкому, который разносил угощение. — Это не запрещено его законом.

Иногда, глядя на странные, но забавные ужимки танцоров, которые, решив раз и навсегда, что в масках их никто не узнает, совсем не стеснялись, Пелагея Даниловна прятала
Она закрыла лицо платком, и всё её грузное тело затряслось от неудержимого, добродушного, старческого смеха.

 «Моя маленькая Саша! Посмотри на Сашу!» — говорила она.

 После русских деревенских танцев и хороводов Пелагея Даниловна заставила крепостных и дворян встать в один большой круг: принесли кольцо, верёвку и серебряный рубль, и все вместе стали играть в игры.

Через час все костюмы были скомканы и приведены в беспорядок.
Заклеенные пробками брови и усы размазались по вспотевшим, раскрасневшимся и весёлым лицам.
Пелагея Даниловна начала узнавать ряженых,
Она восхищалась их искусно сшитыми костюмами и особенно тем, как они
подходили молодым дамам, и поблагодарила их всех за то, что они так хорошо её развлекли. Гостей пригласили на ужин в гостиную, а крепостным подали что-то в бальном зале.

«Теперь гадать в пустой бане страшно!»
 — сказала старая дева, жившая у Мелюковых, во время ужина.

— Зачем? — сказала старшая из сестёр Мелюковых.

 — Ты бы не пошла, это требует смелости...

 — Я пойду, — сказала Соня.

 — Расскажи барышне, что случилось! — сказала вторая сестра Мелюковых.

— Ну, — начала старая дева, — однажды вышла молодая дама, взяла
петуха, накрыла стол на двоих, как следует, и села. Посидев
немного, она вдруг слышит, что кто-то идёт... подъезжают сани с
колокольчиками; она слышит, как он идёт! Он входит, совсем как
мужчина, вроде офицера, — входит и садится с ней за стол.

 — Ах! ах! — вскрикнула Наташа, в ужасе закатив глаза.

 — Да? И как... он говорил?

 — Да, как мужчина. Всё было в порядке, и он начал её уговаривать.
И она бы болтала с ним до рассвета, но она встала
испугалась, просто испугалась и закрыла лицо руками. Потом он поднял её. Хорошо, что в это время вошли служанки...

 — Ну зачем ты их пугаешь? — сказала Пелагея Даниловна.

 — Мама, ты сама любила испытывать судьбу... — сказала дочь.

 — А как это делается в сарае? — спросила Соня.

— Ну, скажем, ты сейчас пойдёшь в сарай и прислушаешься. Всё зависит от того, что ты услышишь.
Стук и грохот — это плохо, а вот шорох пересыпающегося зерна — это хорошо, и такое тоже иногда слышно.

 — Мама, расскажи нам, что с тобой случилось в сарае.

 Пелагея Даниловна улыбнулась.

— О, я и забыла... — ответила она. — Но никто из вас не пойдёт?

 — Нет, я пойду; Пелагея Даниловна, позвольте мне! Я пойду, — сказала Соня.

 — Ну, отчего же, если ты не боишься?

 — Луиза Ивановна, можно мне? — спросила Соня.

Играли ли они в «кольцо и струну», или в «рубли», или просто разговаривали, как сейчас, Николай не отходил от Сони и смотрел на неё совсем другими глазами. Ему казалось, что только сегодня, благодаря этим обгоревшим пробковым усам, он по-настоящему узнал её. И действительно, в тот вечер Соня была веселее, оживлённее и красивее
такой Николай никогда её ещё не видел.

«Так вот она какая; каким же я был дураком!» — подумал он, глядя в её блестящие глаза, а под усами на её щеках заиграла счастливая, восторженная улыбка, какой он никогда не видел.

«Я ничего не боюсь, — сказала Соня. — Можно мне уйти?»
Она встала.

Они объяснили ей, где находится сарай и как она должна стоять и слушать,
и вручили ей меховую накидку. Она накинула ее на голову и
плечи и посмотрела на Николаса.

“Что за прелесть эта девочка!” подумал он. “И что я
думал до сих пор?”

Соня вышла в коридор, чтобы отправиться в сарай. Николай поспешил на крыльцо, сказав, что ему слишком жарко. Из-за толпы людей в доме действительно стало душно.

 Снаружи была та же холодная тишина и та же луна, но даже ярче, чем раньше. Свет был таким ярким, а снег сверкал таким количеством звёзд, что не хотелось поднимать голову, и настоящие звёзды оставались незамеченными. Небо было чёрным и мрачным, а земля — весёлой.


«Я дурак, дурак! Чего я ждал?» — подумал
Николай и, выбежав с крыльца, свернул за угол
Он шёл к дому по тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что Соня пойдёт этим путём. На полпути лежали покрытые снегом поленницы, а за ними и вдоль них на снег и тропинку падала сеть теней от голых старых лип. Эта тропинка вела к амбару. Бревенчатые стены амбара и его покрытая снегом крыша, которая казалась высеченной из какого-то драгоценного камня, сверкали в лунном свете. В саду хрустнуло от мороза дерево, и снова воцарилась полная тишина.
Казалось, его грудь вдыхает не воздух, а силу вечной молодости и радости.

С заднего крыльца донёсся звук шагов, спускающихся по ступенькам.
Нижняя ступенька, на которую попал снег, звонко скрипнула, и он услышал голос старой служанки: «Прямо, прямо, по тропинке, мисс. Только не оглядывайтесь».
 «Я не боюсь», — ответил голос Сони, и по тропинке в сторону Николаса зазвучали хрустящие, свистящие шаги Сони в её тонких ботинках.

Соня вышла, закутавшись в плащ. Она была всего в паре шагов от него, когда увидела его, и он тоже был не тем Николаем, которого она знала
известный и всегда слегка побаивающийся. Он был в женском платье, с
взъерошенными волосами и счастливой улыбкой, новой для Сони. Она быстро подбежала к
нему.

“Совсем другая и все та же”, - подумал Николай, глядя на нее.
лицо, освещенное лунным светом. Он просунул руки под плащ,
которым была накрыта ее голова, обнял ее, прижал к себе и поцеловал
в губы, покрытые усами и пахнущие жженой пробкой. Соня
поцеловала его в губы и, высвободив свои маленькие ручки, прижала их к его щекам.

 «Соня!... Николай!»... — вот и всё, что они сказали. Они побежали в сарай
а потом обратно, снова входя в дом: он через парадную дверь, а она через заднюю.






Глава XII

Когда они все возвращались от Пелагеи Даниловны, Наташа, которая
всегда всё видела и замечала, устроила так, что они с мадам Шосс
поехали обратно в санях с Диммлером, а Соня с Николаем и горничными.

На обратном пути Николай ехал со стабильной скоростью, не превышая её, и всё время вглядывался в лицо Сони при этом фантастическом, всё преображающем свете.
Он искал под бровями и усами свою прежнюю и нынешнюю Соню, с которой решил никогда больше не расставаться.
Он посмотрел на неё и узнал в ней и прежнюю Соню, и новую, и, вспомнив запах жжёной пробки от её поцелуя,
полной грудью вдохнул морозный воздух и, глядя на убегающую под ним землю и на сверкающее небо,
снова почувствовал себя в волшебной стране.

«Сёня, тебе хорошо?» спрашивал он время от времени.

«Да!» — отвечала она. «А тебе?»

На полпути домой Николай передал вожжи кучеру и на мгновение подбежал к саням Наташи, встав на подножку.


— Наташа! — прошептал он по-французски. — Ты знаешь, я принял решение насчёт Сони.

— Ты ей сказал? — спросила Наташа, внезапно просияв от радости.


— О, какой ты странный с этими усами и бровями!..
 Наташа, ты рада?

— Я так рада, так рада! Я уже начала на тебя сердиться. Я тебе не говорила, но ты плохо с ней обращался. Какое у неё сердце, Николай! Я иногда бываю ужасной, но мне было стыдно быть счастливой
пока Соня не была счастлива, ” продолжала Наташа. “ Теперь я так рада! Ну,
беги обратно к ней.

“ Нет, подожди немного.... О, как ты забавно выглядишь! ” воскликнул Николас, вглядываясь
в ее лицо и находя в своей сестре тоже что-то новое, необычное и
в её взгляде была чарующая нежность, которой он раньше в ней не замечал. «Наташа, это волшебно, не правда ли?»

«Да, — ответила она. — Ты прекрасно справился».

«Если бы я раньше увидел её такой, как сейчас, — подумал Николай, — я бы давно спросил её, что мне делать, и сделал бы всё, что она мне скажет, и всё было бы хорошо».

«Значит, ты рад, и я всё сделала правильно?»

— О, совершенно верно! Я недавно поссорилась из-за этого с мамой.
 Мама сказала, что она заигрывает с тобой. Как она могла такое сказать! Я чуть не набросилась на маму. Я никому не позволю говорить о тебе плохо
Соня, ведь в ней нет ничего, кроме добра».

 «Значит, всё в порядке?» — спросил Николай, снова вглядываясь в лицо сестры, чтобы понять, серьёзно ли она говорит. Затем он спрыгнул вниз и, проваливаясь в снег, побежал обратно к своим саням.
 Там всё ещё сидел тот же счастливый, улыбающийся черкес с усами и сияющими глазами, смотревшими из-под собольего капюшона.
Черкеской была Соня, и эта Соня, несомненно, была его будущей счастливой и любящей женой.

Когда они вернулись домой и рассказали матери, как провели время,
Вечером у Мелюковых девушки разошлись по своим комнатам. Раздевшись, но не смыв пробковых усов, они долго сидели и говорили о своём счастье. Они говорили о том, как будут жить, когда выйдут замуж, как их мужья будут дружить и как они будут счастливы. На столе у Наташи стояли два зеркала, которые Дуняша приготовила заранее.

 «Только когда же всё это будет? Боюсь, никогда.... Это было бы слишком хорошо!
” Сказала Наташа, вставая и подходя к зеркалу.

“ Садись, Наташа, может быть, ты его увидишь, - сказала Соня.

Наташа зажгла свечи, по одной с каждой стороны от одного из зеркал, и села.

«Я вижу кого-то с усами», — сказала Наташа, увидев своё лицо.

«Не смейтесь, барышня», — сказала Дуняша.

С помощью Сони и служанки Наташа поставила зеркало так, чтобы оно было напротив другого. Её лицо приняло серьёзное выражение, и она замолчала. Она долго сидела, глядя на
удаляющуюся вереницу свечей, отражающихся в бокалах, и ожидая (судя по услышанным историям) увидеть гроб или его, принца Эндрю, в этом гробу.
последний тусклый, нечетко очерченный квадрат. Но, хотя она была готова принять малейшее пятнышко за изображение человека или гроба, она ничего не увидела.
Она быстро заморгала и отошла от зеркал.

«Почему другие что-то видят, а я нет?» — сказала она. «А теперь сядь, Соня. Ты просто обязана сделать это сегодня вечером! Сделай это для меня... Сегодня мне так страшно!»

Соня села перед очками, приняла правильное положение и начала смотреть.


«Теперь мисс Соня обязательно что-нибудь увидит, — прошептала Дуняша.
— А ты только и делаешь, что смеёшься».

 Соня услышала это и шёпот Наташи:

“Я знаю, что она это сделает. Она что-то видела в прошлом году”.

Минуты три все молчали.

“Конечно, она это сделает!” - прошептала Наташа, но не закончила...
внезапно Соня оттолкнула стакан, который держала в руке, и закрыла
глаза рукой.

“ О, Наташа! ” воскликнула она.

“ Ты видела? Ты видела? «Что это было?» — воскликнула Наташа, поднимая зеркало.


 Соня ничего не видела, она просто хотела моргнуть и встать, когда услышала, как Наташа сказала: «Конечно, увидит!»  Она не хотела разочаровывать ни Дуняшу, ни Наташу, но ей было трудно усидеть на месте
и все же. Она сама не знала, как и почему восклицание вырвалось у нее.
когда она закрыла глаза.

“ Ты видела его? ” настаивала Наташа, схватив ее за руку.

“ Да. Подожди немного... я... видела его,” S;nya не мог сказать, не
еще не зная, кого Nat;sha подразумевается под ним, Николаем или князя Андрея.

“Но почему я не должен сказать, я видел что-то? Другие действительно видят! «Кроме того, кто
может сказать, видела я что-нибудь или нет?» — пронеслось в голове у Сони.


«Да, я его видела», — сказала она.

«Как? Стоял или лежал?»

«Нет, я видела... Сначала ничего не было, потом я увидела, что он лежит».

— Андрюша лежит? Он болен? — спросила Наташа, испуганно глядя на подругу.


 — Нет, напротив, напротив! Лицо у него было веселое, и он повернулся ко мне.
— И, говоря это, она сама себе почудилась, что действительно видела то, что описывала.


 — Ну, а потом, Соня?..

 — Потом я не могла разобрать, что там было; что-то синее и красное....

— Соня! Когда он вернётся? Когда я его увижу! О боже, как я боюсь за него, за себя и за всё на свете!...
— начала Наташа и, не отвечая на утешения Сони, села в
Она легла в постель и ещё долго после того, как погасла свеча, лежала неподвижно с открытыми глазами,
глядя на лунный свет сквозь морозные узоры на окнах.





Глава XIII
Вскоре после рождественских праздников Николай рассказал матери о своей любви
к Соне и о твёрдом намерении жениться на ней. Графиня, которая давно заметила, что происходит между ними, и ожидала этого признания, молча выслушала его, а затем сказала сыну, что он может жениться на ком пожелает, но ни она, ни его отец не благословят такой брак.  Николай впервые
он чувствовал, что мать недовольна им и что, несмотря на свою любовь к нему, она не уступит. Холодно, не глядя на сына,
она послала за мужем и, когда он пришёл, попыталась кратко и холодно
сообщить ему о случившемся в присутствии сына, но, не в силах
сдержать себя, расплакалась от досады и вышла из комнаты. Старый
граф нерешительно начал увещевать Николая и умолять его отказаться от
своего намерения. Николас ответил, что не может нарушить своё слово, и его отец, вздохнув и явно растерявшись, вскоре замолчал.
вошёл к графине. Во всех своих встречах с сыном граф
всегда чувствовал свою вину перед ним за то, что растратил семейное
состояние, и поэтому не мог сердиться на него за то, что тот отказался
жениться на наследнице и выбрал бесприданницу Соню. В данном случае он
лишь ещё отчётливее осознал, что, если бы его дела не были в таком беспорядке, лучшей жены для Николая, чем Соня, и пожелать было нельзя, и что в таком положении дел в семье виноват только он сам со своей Митенкой и неудобными привычками.

Отец и мать больше не заговаривали с сыном об этом,
но через несколько дней графиня послала за Соней и с жестокостью,
которой никто из них не ожидал, упрекнула племянницу в попытке увести
Николая и в неблагодарности. Соня молча, опустив глаза,
слушала жестокие слова графини, не понимая, чего от неё хотят.
Она была готова пожертвовать всем ради своих благодетелей. Самопожертвование было её самой заветной мечтой, но в данном случае она не могла понять, чем и ради кого ей следует пожертвовать. Она могла
Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но она также не могла не любить Николая и не знать, что его счастье зависит от этой любви. Она молчала и грустила и ничего не отвечала. Николай почувствовал, что ситуация становится невыносимой, и пошёл объясняться с матерью. Сначала он умолял её простить его и Соню и дать согласие на их брак, затем пригрозил, что, если она будет притеснять Соню, он немедленно тайно женится на ней.

Графиня с холодностью, которой её сын никогда прежде не замечал, ответила, что он совершеннолетний и что принц Эндрю женится без его
с согласия отца, и он мог бы сделать то же самое, но она никогда не примет эту интриганку в качестве своей дочери.


Взрыв эмоций при слове «интриганка» заставил Николаса повысить голос. Он сказал матери, что никогда не ожидал, что она попытается заставить его продать свои чувства, но если это так, то он скажет в последний раз... Но у него
не было времени произнести решающее слово, которого с ужасом ждала его мать по выражению его лица и которое, возможно, навсегда осталось бы для них обоих жестоким воспоминанием. У него не было времени сказать это.
Наташа с бледным и напряжённым лицом вошла в комнату через ту дверь, у которой подслушивала.


 — Николай, ты говоришь глупости! Успокойся, успокойся, успокойся, говорю тебе!.. — почти закричала она, чтобы заглушить его голос.

— Мамочка, дорогая, это совсем не так... моя бедная, милая, дорогая, — сказала она матери, которая, чувствуя, что они были на грани разрыва, с ужасом смотрела на сына, но в упорстве и возбуждении, вызванных конфликтом, не могла и не хотела уступить.

— Николай, я тебе объясню. Уходи! Послушай, мамочка, дорогая, — сказала Наташа.

Её слова были бессвязными, но они достигли цели, к которой она стремилась.


Графиня, громко рыдая, спрятала лицо на груди дочери, а Николай, схватившись за голову, вышел из комнаты.


Наташа принялась за дело, чтобы добиться примирения, и ей это удалось.
Николай получил от матери обещание, что Соню не будут беспокоить, а он, в свою очередь, пообещал ничего не предпринимать без ведома родителей.

Намереваясь привести в порядок свои дела в полку,
уволиться из армии, вернуться и жениться на Соне, Николай был серьёзен.
Николай, грустный и в разладе с родителями, но, как ему казалось, страстно влюблённый, в начале января уехал, чтобы присоединиться к своему полку.

После отъезда Николая в доме Ростовых стало ещё мрачнее, чем когда-либо, и графиня заболела от душевного волнения.

Соня была несчастна из-за разлуки с Николаем и ещё больше из-за враждебного тона, который графиня не могла не использовать в разговоре с ней. Граф как никогда был обеспокоен положением своих дел, которое требовало решительных действий. Их городской дом и
Подмосковное имение неизбежно нужно было продать, и для этого им нужно было
ехать в Москву. Но здоровье графини вынуждало их откладывать отъезд
день ото дня.

 Наташа, которая легко и даже весело перенесла первую разлуку с
женихом, теперь с каждым днём становилась всё более взволнованной и
нетерпеливой. Мысль о том, что её лучшие дни, которые она могла бы посвятить любви к нему, были потрачены впустую, не принеся никому пользы, не давала ей покоя. Его письма по большей части раздражали её. Ей было больно думать, что пока она живёт только в
Она думала о нём, о том, что он живёт настоящей жизнью, видит новые места и новых людей, которые его интересуют. Чем интереснее были его письма,
тем больше она раздражалась. Её письма к нему не приносили ей утешения, а казались утомительной и надуманной обязанностью. Она не могла писать, потому что не представляла, как можно искренне выразить в письме хотя бы тысячную долю того, что она выражала голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему официальные, монотонные и сухие письма, которым сама не придавала значения, и в черновиках
В этих копиях графиня исправляла её орфографические ошибки.

 Здоровье графини по-прежнему не улучшалось, но откладывать поездку в Москву было уже невозможно.
Нужно было заказать приданое для Наташи и продать дом.
Кроме того, в Москве ждали князя Андрея, который проводил зиму у старого князя Болконского, и Наташа была уверена, что он уже приехал.

Итак, графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню
и Наташу, в конце января отправился в Москву.
****
КНИГА ВОСЬМАЯ: 1811-12 гг.
**********