Ува Жени е

1
Они встретились в детском саду. Женя была новенькой, а Алина уже давно ходила в эту группу. Дети не обращали на новенькую внимания, а той не хватало духу подойти и познакомиться с кем-нибудь, так она и стояла одна, понурившись, в углу, возле шкафчика с игрушками.

Алина подошла к девочке, рассматривая её залатанное платье, на поясе которого, закрывая большое пятно, красовался яркий бант. Она взяла пальцами крылья банта и расправила их, разгладила, чтобы было красиво.

— Тебя Женя зовут? — спросила она.

— Да, — растерянно откликнулась девочка, — а как тебя зовут — не пойму: ты и Лина, и Аня, и Алина...

— Зови меня Лялей. Меня так бабушка звала.

— А теперь, что — не зовёт?

— Зовёт иногда, но это — тайна.

— Почему?

— Потому что, она умерла.

— И всё равно зовёт?

— Иногда. Только не говори никому.

— Ладно.

Алина стала выбирать робкую Женю в пару, усаживала её рядом с собой за столом, звала качаться на качелях — она сидела, а Женя качала.

Жене нравилось шефство новой подруги, и она старалась быть полезной. Она любила спокойный говор Ляли, её уверенность, внимание, лёгкость. Алина, кажется, симпатизировала всем, умела выслушать каждого, взять, что нужно, улыбнуться, когда это правильно... Женя так не умела. Она не замечала, что говорит или смеётся слишком громко, а когда её оговаривали за это — тушевалась и убегала. Её раздражало пристальное внимание, и она редко бывала приветливой, обычно замыкаясь, или прячась где-нибудь, делая вид, что увлечённо что-то разглядывает: небо, жучка, снежинку... Женя боялась, когда к ней обращались, особенно — взрослые: она сразу думала, что натворила что-нибудь, и её будут ругать, а дети часто смеялись над нею. Так что, в присутствии любых посторонних, Женя, чувствуя уязвимость, вела себя скованно и неуклюже, чем и привлекала внимание, укоры и насмешки.

Алина, наоборот, была лёгкой, спокойной, расторопной. Взрослые любили её, а дети принимали её авторитет. Она могла придумать любую игру — и для мальчиков, и для девочек, и для тихого часа — чтобы никого не ругали. По мнению взрослых, её дружба с диковатой Женькой объяснялась просто: добросердечная и серьёзная Алина прониклась жалостью к этой неухоженной, коротко остриженной портновскими ножницами, девочке. Прочили, что  Линочка станет воспитательницей детского дома и будет согревать брошенных сирот теплом своего большого сердца, а Женя... Пророчества были неоднозначными — есть шанс выбиться в люди. У всех он есть. Однако, очевидно — "такие МГИМО не кончают".

В садике девочки много времени проводили вместе, но дома они жили в совершенно разных мирах.

Алину всегда забирала мама. Они шли домой пешком, налегке, изредка заходя в магазин по пути. Придя домой, мыли руки и начинали накрывать на стол. Алина всегда помогала маме — расставляла посуду, выкладывала хлеб, салфетки, соус — в соусницу, конфеты — в вазочку, соленья на блюдце... Как раз в это время возвращался папа с работы, раздевался, мыл руки, шёл к столу.

После дружного семейного ужина, вся семья занималась важными делами: мама собирала папе обед на завтра, мыла посуду; папа мыл и чистил обувь для себя и своих девочек — жены и дочки; Алина протирала влажной тряпочкой папин портфель и фуражку, мамину сумочку и кошельки. Потом все по очереди принимают душ, мама быстренько протирает полы, и все, наконец, чистые, сытые и уютные собираются на большом диване в гостиной.

Разлекались по разному: смотрели телевизор, иногда читали что-нибудь, иногда играли в слова или города. Бывало, родители что-нибудь рассказывали, а если в садике намечался утренник — Алина пела им или читала стихи, заданные воспитательницей. Посиделки неизменно заканчивались пожеланиями спокойной ночи, приглушённым светом и тишиной. Родители уходили на кухню, а дочка засыпала в своей комнате с красивым ночником и приоткрытой дверью, которую родители закрывали поплотнее, когда сами ложились спать.

Каждое утро звонил будильник в гостиной, поднимая всю семью. Алина причёсывалась и одевалась в садик, мама готовила завтрак, а папа брился и делал короткую зарядку. Покидали дом все вместе: папа вёз девочек на машине до садика, высаживал их на парковке близлежащего гастронома, и уезжал на работу, а мама провожала дочку в группу, целуя её на прощание, и возвращалась домой. Там она доставала свою работу — шила на заказ платья, школьную форму, костюмы, брюки, а вечером, на автобусе, ехала за дочерью. Дважды в неделю она приезжала раньше обычного, и они шли не домой, а в гимнастический зал, где Алина занималась гимнастикой. В субботу был большой гимнастический день — мама привозила дочку в зал утром, а забирала уже после обеда. Всегда, ожидая девочку с занятий, она писала в тетрадку какие-то тесты, доклады, рефераты, сочинения — сейчас это называется копирайтинг, а тогда просто кто-то просил сделать письменную работу за себя или ребёнка, в школу или институт. И мама строчила черновики этих работ, беря с собой библиотечные книги, чтобы не терять время зря. Дома, между кройкой и шитьём, она оформляла готовые работы для заказчиков. Рассчитывались с ней и деньгами, и одеждой, и тканями, и, даже, вареньем.

Жили потихоньку. Между делом, мама закончила второй институт, став, зачем-то, преподавателем лингвистики. Папа получил повышение, став каким-то начальником. По этому поводу даже покупали торт с масляным кремом. Хотя, даже став начальником, он продолжал ходить по выходным чинить сантехнику соседям и знакомым. Даже мог поменять батарею или целую ванну. Он тоже часто приносил с таких вызовов варенье, овощи, или новые сапоги для дочки и жены.

Женю тоже забирала мама, но она лишь выводила дочку с главной улицы во дворы, и дальше Женька шла сама, или в сопровождении брата. Ванька был старше, уже ходил в школу, и помогал маме на её работе дворником. У мамы было несколько работ: в одном исследовательском институте она мыла полы и пробирки, в центре повышения квалификации — окна и полы, а ещё огребала снег или мела улицу возле медицинского училища и столовой, расположенной рядом. А ещё она устроилась ночным сторожем на полставки в детский сад, чтобы устроить туда дочь. Иначе не брали — мест нет. Когда ей выпадало дежурство в садике, Женька оставалась с ней. Пока мама чистила вёдра картошки, девочка бродила по пустому детскому саду. Свет включать было нельзя, но дежурные лампочки и фонари во дворе немного освещали тёмные групповые комнаты. Там рядами сидели безмолвные игрушки, по краю чернеющих на полу ковров, выстроились стульчики, а редкие фонари за окнами виднелись сквозь занавески.

Внизу стучал Ваня. Первый раз, услышав стук с улицы в железную дверь, в пустоте тёмного детского сада, Женя описалась. Мама очень рассердилась на неё тогда. Теперь девочка только вздрагивает, и спокойно идёт дальше. Она знает — мать даст Ваньке еды из отходов, и он уйдёт.

Далеко за полночь, мать и дочь обходили садик вместе, выходили на улицу на обход территории, и возвращались. Картошка начищена, кастрюли и вёдра вымыты. Мама накладывает еду из тех же отходов, наливает чай. Поев, она укладывает дочку на два, составленных вместе, стула, укрыв её своей курточкой, а сама ложится на лавку, укрываясь телогрейкой. Встаёт мать рано — почти не спит, обходит снова территорию и здание садика, и, уже перед самым приходом поваров, поднимает дочь. Быстро собрав все следы их прибывания здесь, она уводит девочку в её группу. Заплетать не надо. В групповой комнате Женя сама сходить в туалет, умоется, если сочтёт нужным, может даже причешет лохматые волосы. Поиграет, посидит. А там и воспитательница придёт, и детишки подтянутся, и завтрак накроют... Хоть накормят, хоть маленькую. Ванька уже большой, всё понимает, а Женьке не объяснишь, что жрать нечего.

Женину маму не раз звали работать продавцом в гастроном, мотальщицей на фабрику и даже делопроизводителем, но маленькая Женька путала все карты. Сначала мама пошла работать дворником, чтобы Женя была под присмотром брата, а пока он в школе, оставалась бы с мамой. Они вместе ждали Ваню из школы, обедали, если было, чем обедать, мать читала детям книжки, стирала, уходила дворничать, а Ваня укладывал сестрёнку спать. Потом мать решила, что может отсутствовать дольше, и взяла ещё одну работу на вечер — полы мыть. Ваня приходил из школы — мама уходила на работу. Скоро Иван уже не заставал мать дома, а когда Женька пошла в садик, он и вовсе оставался один, иногда и на сутки, и на двое. А мама, уже привыкнув к растущей нагрузке, не могла вырваться из этого круга дешёвых работ — ей было страшно. Она боялась оставлять детей одних, особенно младшую, боялась брать ещё одну работу, потому что тяжело, боялась, что дочка потеряет место в садике, поэтому боялась отказаться от этой работы, боялась искать другую работу, ведь даже одного дня — на собеседование — у неё не было, а последнее место работы — дворник и уборщица, что довольно безрадужно. Боялась не справиться с воспитанием и содержанием детей, со всеми работами... Боялась, но получала именно это — дети одни, денег не хватает, здоровья не прибавляется... Никогда не думала эта женщина с образованием инженера-конструктора, что опустится до чистки картошки по ночам на полставки. Её злила такая судьба, злило, что одна ошибка перечеркнула всю её жизнь. Ошибка, самая распространённая, среди женщин — не тот мужчина.

Она мечтала о большой семье. Считала, что суть любой женщины — служение мужчине. Он — добытчик, хозяин, властелин, она — домохозяйка, экономка, любовница. Так и было. Он работал, она растила сына. Муж приходил домой, жена вращалась вокруг него, как планета вокруг солнца. А потом он просто сказал, что уходит. Подал на развод "в связи с желанием заключить брак с другой женщиной" и ушёл. Когда разводились в суде, уже было очевидно, что Ванька — не единственный ребёнок в семье, и судья уточнила:

— Вы понимаете, что что алименты платить будете на двоих детей? Несмотря на развод, новорождённый будет записан на Вас.

— Да. Понимаю, признаю, согласен, — равнодушно ответил муж.

Алименты были крохотными, а цены росли постоянно. Мать двоих детей погрязла в долгах и пошла работать. Пошла, хотя никогда не рассчитывала на это. И злилась, злилась, злилась... Едва сдерживая свою злость при детях. Этот-то козёл в ус не дует. У него новая жена, богатый тесть, подаривший им на свадьбу аж две машины, квартира в центре огромная... Чего не жить?! Чего жизни не радоваться?! А она тут плюхайся с двумя ребёнками, мыкайся от алиментов до зарплаты, подшивай старые сапоги простой иголкой на коленке, мечтай о новых... Надо же было с таким уродом связаться! А могла бы быть молодым свободным специалистом в Проектном институте! Ну, не было бы сейчас этих детей, зато был бы стаж, работа, декретные... И мужик, поди бы, нормальный был... Этому-то хорошо — вильнул хвостом, и всё! — как будто ничего и не было. А она чем должна вильнуть, чтобы смахнуть огромный шрам с обвисшего живота и двоих детей с шеи?!

Несправедливость мира деморализовала женщину. Она, конечно, любила своих детей, и когда ей было, чем их накормить, её сердце захлёстывала непередоваемая нежность, а глаза застилали слёзы умиления. Конечно, она сделает всё, чтобы их поднять, поставить на ноги, но какой ценой?! Мысли об альтернативной реальности, где есть карьерный рост, служебная квартира вместо комнатки в полупустой нетопленной коммуналке, хорошая зарплата, перспектива удачного замужества — не покидали её. Так обидно...

Ещё обиднее, что заварили эту кашу вдвоём, вместе, по обоюдному согласию, а расхлёбывает теперь она одна.

2
Одной из первых в группу приходила Алина. Она сразу брала Женю за руку и уводила к книжному шкафчику. Ляля умела читать, а Женя нет, и девочка показывала ей буквы и слоги, но чаще они разговаривали о чём-нибудь. В основном, конечно, говорила Алина, а Женя внимательно слушала. Для неё, в рассказах подружки, открывался целый мир — красивый, неведомый. Ей было интересно слушать о работе Лялиного папы, о портфеле и об инструментах, о щетине и кожаной фуражке; о книжках, которые родители читали девочке, о маме и её шитье, с выкройками, вышивками и стеклярусом. Женя попросила принести что-нибудь блестящее, посмотреть. Алина спросила у мамы разрешения, и та пообещала подумать. Придя за дочерью в садик на следующий день, она захотела познакомиться с её подружкой. Ляля позвала Женю. Мама, как и Ляля когда-то, поправила кривопришитый бант на залатанном Женином платье, заглянула девочке в глаза, пригладила её лохматую голову...

В понедельник воспитательница сунула в руки Жениной маме пакет с вещами, сказав, что некая родительница просила передать. Женщина даже не уточняла, какая. Скоро Женя пришла в новом аккуратном платьице. Алина его узнала. Поправила пояс, воротничок, и сказала:

— У меня такое же платье было. Но тебе в нём гораздо лучше!

Женя расцвела от комплимента — её редко хвалили. Она даже рассказала маме, что девочка в группе сказала, будто платье Жене очень идёт. Мать отмахнулась:

— Просто она очень вежливая. Это простая уважительность — сказать кому-то, что он выглядит хорошо, если он пришёл в чём-то новом. А потом она, может, ещё и посмеялась над тобой.

— Она не такая, мама! Она хорошая!

— Все хорошие... Ушки в горошек... Хорошие, пока кто-то поинтереснее не появится.

Женя серьёзно задумалась о маминых словах, и в конце концов, спросила Лялю в лоб:

— Ты будешь со мной дружить, если с тобой захочет дружить другая девочка?

— Какая?

— Не знаю. Просто. Интереснее, чем я.

— Ладно, смотри, — сказала она, и пошла к девочкам, играющим в дочки-матери, — девочки, кто бы хотел со мной дружить? — громко спросила она.

У Жени перехватило дыхание. Потом, через несколько лет, она вспомнит этот эпизод и сможет сформулировать, что её так поразило, кроме страха: наглость. Это ж, какая дерзость — спросить так громко и открыто, почти всю группу! Она же не была уверена в положительном ответе, но всё равно пошла и спросила. Это было и страшно, и восхитительно!

Первыми отреагировали мальчики, катавшие по ковру целый пожарный наряд:

— Мы! — закричал один, обхватив друга за плечи, тот смеялся, — Да! Мы! Давай к нам!

Девочки моментально взъерошились, бросили кукол и заключили Алину в тесный круг.

— Вы — не девочки!

— Это наша Лина!

— Мы сами дружить будем! Мы будем дружить, а вы — обойдётесь!

Ляля стояла, спокойно улыбаясь, обнимая девочек в ответ. Когда они, наконец, немного угомонились, она так же громко заявила:

— Мы все будем дружить! И мы станем самой дружной группой в садике!

— Да! Ура! — подхватили ребята, но едва крики стихли, один из мальчиков показал пальцем на Женю:

— А с этой тоже дружить надо?

— Конечно. В самой дружной группе дружат все ребята.

— Тогда не надо нам никакой дружбы. Дружите сами, — мальчишки, разочаровавшись, снова занялись машинками.

Девочки замялись, но одна из самых ярких и активных, согласно кивнула:

— Только ради тебя, Линочка. Ради твоей дружбы.

И остальные разрешили Жене дружить вместе со всеми и быть частью группы.

Алина вернулась к Жене:

— Теперь сама выбирай, кто из них интереснее, чем ты, мне всё равно. Они все хотят со мной дружить, но с тобой я дружить не перестала.

Это было более, чем убедительно.

Насмехаться над Женей стали меньше, даже начали приглашать в свои игры, надеясь на одобрение её подруги. Алина, как старшая сестра, смотрела на всех снисходительно, играла, если Женя соглашалась на участие, а если кто-то проказничал, укоризненно качала головой, провоцируя у провинившегося смех и румянец. Ни для кого не было секретом, что половина мальчиков группы была влюблена в Лялю, а половина девочек осуждала её дружбу с Женькой.

Через несколько дней Алина принесла в садик сумочку, расшитую бисером и стеклярусом. Сумка была невероятно красивой, особенно на солнце. Под солнечным лучами она переливалась всеми цветами радуги, распуская вокруг себя цветных солнечных зайчиков. Девочки сразу же отобрали у Жени подарок, но Алина увидела это, подошла к ним и забрала:

— Девочки, не отнимайте у Жени. Это я ей подарила.

— Зачем ей такая красивая вещь?!

— Положит что-нибудь туда. Мелки, например.

— У неё мелков-то нет!

— Испачкает!

— Пусть в пакете носит!

— Девочки, оставьте, пожалуйста. Я подарила ей. Пусть, что хочет, то и делает. Не отбирайте.

— Ну и дура. Лучше бы мне подарила, — сказала самая яркая и активная.

— Может быть. Но я уже подарила.

Сумочку вернули, и Женя спрятала её на груди под платьем, вызвав новую волну возмущения и хохота:

— У неё — титьки!

—Смотрите! Титьки выросли!

— Грудастая!

Воспитательница пресекла насмешки, заставив Женю вынуть своё сокровище.

— Откуда у тебя такая сумка?

— Это я подарила ей сегодня утром, — выступила вперёд Алина.

— Зачем ей такая красота?! — не удержалась воспитательница.

— У неё завтра день рождения. Завтра выходной, и я подарила сегодня.

— День рождения?! — зашумели ребята, — а конфеты где?!

— Дети, тише! Конфеты Женя принесёт в понедельник, если, конечно, принесёт... Убери сумочку в свой шкаф.

— Нет. Я не могу.

— Почему?

— Украдут.

— У нас никто ничего не крадёт, не выдумывай. Сейчас же положи свой подарок в шкаф!

— Нет.

— Тогда я забираю его, и отдам твоей маме вечером.

Воспитательница забрала сумочку, а Женя совсем скисла. Она и не знала, что у неё так скоро день рождения, но она точно знала, что об этом будет судачить вся группа, ведь ни о каких конфетах и речи быть не может.

Вечером, забирая у мамы свою блестящую сумку, Женя спросила:

— А ты знаешь, что у меня завтра день рождения?

— Забудь об этом, я ещё за садик не рассчиталась, — раздражённо буркнула мать.

Спустя некоторое время, Алина пригласила Женю на свой праздник. Оказалось, что мамы должны договориться об этом между собой — так сказала воспитательница. Алинина мама оставила Жениной записку, пригласив их с дочкой в гости, на что та ответила категорическим отказом, о котором Женя узнала от подружки. Слезам не было конца. В отчаянии, Женя цеплялась за мать:

— Мама, ну, пожалуйста! Один раз сходить в гости!

— Вырастешь — находишься! Нечего шляться, не бездомная.

— Мама, я тебя очень прошу! Они будут играть в игры и есть торт!

— Ты, значит, будешь торт трескать, а Ванька пусть голодный сидит?! У меня выходных нет, я пашу, как проклятая — когда я с тобой в гости поволокусь?! Не ной! Не так мы живём, чтобы по гостям разгуливать! Подарок где возьмёшь?! Дырявый носок подаришь своей Лялечке?! И хватит выть!!! Чтобы я больше не слышала ни о тортах, ни о гостях, ни о праздниках!!

Мама была такой злой в этот момент, что девочка испугалась. Слёзы её моментально высохли. О подарке она и правда не подумала... Может, можно было бы подарить Алине книгу?... Хотя, все они такие потрёпанные, не лучше дырявого носка. Ничего нет у Жени хорошего, такого, как блестящая сумочка. И дарить ей нечего. Да и мамы нет, чтобы сходить с ней в гости — мама всегда на работе. Можно было бы сходить с Ваней, но ведь его не пригласили. И подарка всё равно нет. Обидно очень, но делать нечего.

Уже дома мать примирительно обняла дочь, прижала к себе, и тихо, с горечью, сказала:

— Был бы у тебя отец нормальный, мы жили бы лучше. Если б он, хотя бы, алименты человеческие посылал — хватало бы вам с Ванькой на игрушки и тетрадки. А так... Я не могу купить тебе то, чего ты хочешь. И выходной взять не могу. Я даже заболеть не имею права... Я так устала.

— Мама, а давай я посуду вымою.

— Давай, зайка, вымой. У нас её немного, посуды-то.

3
Окончив детский сад, Алина пошла в первый класс гимназии. Её родители — люди образованные, хоть мама и не работает по специальности, и они уверены в необходимости получения престижных дипломов: как бы ни сложилась в дальнейшем судьба, а у человека с хорошим образованием шансов на благополучие всегда больше.

Во-первых, окружение. Будучи фасовщицей на каком-нибудь закрытом складе, трудно рассчитывать на достойную партию в замужестве, или на карьерный рост...

Во-вторых, диплом — доказательство усидчивости, исполнительности, ума и памяти, что всегда будет важно для любого работодателя.

В-третьих, "полнее грузишь — ровнее идёт". У девочки должен быть плотный график, чтобы не хватало времени на всякие глупости. Даже дома она всегда занята: делает уроки, занимается гимнастическими упражнениями, прибирается, моет посуду, помогает маме готовить обед и ужин... Это способствует дисциплине и развитию хозяйственности. У мамы освобождается время на изучение новых выкроек и фасонов, на новые заказы, а деньги в семье никогда не лишние. Если бы не мамины подработки, папе пришлось бы искать вторую работу, и он не получил бы повышения по службе. Так что, вклад юной Ляли в семейное дело ценился и поощрялся взрослыми. Да и занятия гимнастикой отнимали всё больше времени. Теперь Алина ездила в зал уже пять раз в неделю. Мама её больше не сопровождала, а лишь встречала на остановке.

Женя пошла в обычную школу по прописке. Она робела в новом коллективе, но не одна она. Учительница попалась хорошая, добрая и строгая. Будучи пожилой и опытной, она умело распознавала сильных и слабых учеников, контролировала общение между ребятами, поощряя внимание друг к другу, и порицая насмешки и пренебрежение. У неё был свой метод пресечения травли, испытанный годами, и первое время, пока коллектив притирается, она была особенно внимательна к неформальному общению детей.

Однажды, одна девочка попыталась выставить Женю на посмешище, из-за заштопанной коленки на её колготках, и учительница в начале урока вывела Женю к своему столу, перед классом, и приподняла её ногу:

— Обратите внимание, ребята, как мастерски наложена эта штопка. О чём это говорит?

— Швея хорошая, знает своё дело, — откликнулась Лена, соседка Жени по парте.

— Правильно. Ещё?

— Колготки новые, а заштопанные. Наверно, упала и порвала. Случайно. А выкинуть новое нельзя, вот и заштопали, — рассудил Боря с первой парты.

— Борис, ты — настоящий детектив! Всё верно изложил, — одобрила учительница, оставив, наконец, в покое Женину ногу, — а почему нельзя выкидывать новое, кто скажет?

— Потому что "не напасёшься"! — продолжил мальчик. В классе засмеялись, учительница, улыбаясь, одобрительно кивнула.

— Что за мода — покупать, чтобы выкидывать?! Беречь надо! — заявила девочка с двумя косичками, извивавшимися по её спине, ниже пояса, словно чёрные блестящие змеи. Учительница кивнула снова.

— О чём ещё говорит эта штопка?

Насмешница, желавшая опозорить Женю, хотела крикнуть, что штопка говорит о нищебродстве Женьки, родители которой не могут купить ей новые колготки, но оглядевшись, поняла, что вряд ли её сейчас кто-нибудь поддержит. Класс притих в размышлениях.

— Как думаете, человек раздражённый, усталый, не в духе — сделал бы так аккуратно?

Поняв, в каком направлении мыслить, класс загудел предположениями, но Лена нашлась первой:

— Мама Жени добрая! Злая бы её саму штопать заставила, а эта всё сделала аккуратно!

— Правильно.

— Она любящая! Любящая мама старалась, когда штопала! Штопка говорит о любви! — снова отличился Боря.

— Верно. А теперь подумайте, ребята, как же сильна эта любовь, если мама Жени очень много работает, устаёт, но нашла время, чтобы так ровно и красиво залатать дочке одежду? Кого из вас мама ростит одна?

Женя робко подняла руку. И Лена. И потянулись ещё руки, робко, с оглядкой... Больше половины класса.

— Вот видите? Всем родителям непросто, но вашим мамам гораздо сложнее — ведь они одни. И пусть не все мамы умеют красиво штопать, но все они любят вас, желают вам счастья, прикладывают все силы, чтобы одеть вас, обуть, накормить, купить ручки, карандаши, тетради... Все они заслуживают уважения. И мы не станем смеяться над стараниями наших мам. Мы будем гордиться, что они у нас есть, любят и помогают, как могут. Иди на место, Женя.

После уроков, учительница окликнула насмешницу:

— Дарья Лазорева, подойди.

Та почуяла недоброе и съёжилась, подходя к столу.

— Ещё раз услышу, что ты кого-то высмеиваешь, тоже найду повод посмеяться. У тебя-то всё дома хорошо? Уверена? А с внешностью? А с обувью?

Дарья густо покраснела. Она ужасно стыдилась своих веснушек, и ботинок, купленных "на вырост", больше на два размера. И откуда эта училка всё знает?!

— То-то же. Иди, — рассматривая пунцовое лицо ученицы и понимая, что попала "пальцем в небо", сказала педагог.

Когда все ученики, наконец, вышли, в класс протиснулась Женя.

— Извините, — смущаясь, начала она, медленно подходя к столу, — я должна Вам сказать, что моя мама штопать совсем не умеет. Мне эти колготки отдали. Они уже были заштопаны.

— Но ведь чья-то же мама это сделала, верно? Разве чужую маму не нужно уважать за её труд? Чужую маму можно поднимать на смех?

— Нет.

— Вот и молчи. Хорошие колготки. Ты из них быстро вырастешь, пусть послужат тебе.

— Спасибо. До свидания.

— До свидания, Женя. Не расстраивай маму, и не расстраивайся сама.

4
Открыто Лазорева Даша к Женьке больше не цеплялась, но девочка ощущала скрытую вражду. При каждой встрече, Дарья меряла Женю презрительным взглядом, а её подружки мерзко хихикали. Женя тоскливо смотрела, как они собираются в коридоре у окна щебечущей стайкой, и оглядываются на неё, одиноко стоящую у стенки. Вот, была бы Ляля, она бы им велела не смеяться над Женей, но Ляли не было. Даже добродушной соседки Лены не было — заболела.

Начиналась зима. Длинные тёмные вечера в холодной комнате были угнетающе унылыми. Приходя домой, Женя честно делала уроки, прибиралась, и ждала, когда мама принесёт поесть. Мать договорилась со столовой, возле которой прибирала улицу, что ей будут отдавать остатки еды в конце рабочего дня. Если работы было мало, Ванька приносил еду домой, приходя раньше матери, а если работы было много, они возвращались вместе. Еду в столовой отдавали не просто так — в счёт зарплаты, так что денег с этого участка они теперь не получат, но это и не хуже: ведь деньги тратятся на ту же еду, только дороже. А тут и готовить не надо — разогрел и съел. Только еда и грела душу в холодной коммуналке, никаких особых радостей, как будто, и не осталось.

По воскресеньям Женя ходила с мамой мыть институт. Там в воскресенье — санитарный день, генеральная уборка. Женя мыла батареи, подоконники, плинтуса, пороги. Работы хватало. Уставала, конечно, но мыла добросовестно. Мама драила стены, туалеты, полы и двери. Дочь смотрела на её сосредоточенное лицо и вспоминала слова учительницы:

— Мамы вас любят, стараются для вас, и заслуживают уважения...

А если бы Жени не было, мама бы так же работала? Наверно, нет. Наверно, меньше. А если бы и Ваньки не было, то у мамы бы были выходные, как у всех. И зачем мама их родила?... Жила бы себе спокойно.

— Мама, а зачем ты Ваньку родила? — спросила Женя по дороге домой.

— Семью хотела. Вышла замуж, значит, надо детей заводить. Без детей — не семья.

— А меня зачем?

— А тебя... Так уж послал тебя бог, так куда девать-то? Раз дал свыше — надо брать.

— А ты могла меня не родить?

— Могла, вообще-то. Но это — грех. Не нам дано жизнями распоряжаться. Каждому дана только одна жизнь — его собственная, за неё и придётся нести ответственность. А остальное — как бог пошлёт.

— А ты жалеешь, что нас родила?

— Нет. Я жалею, что замуж вышла за этого козла, папашу вашего, чтоб ему провалиться там, ублюдку недоношенному! Вот об этом жалею. А вы — нет. Родились, и ладно. Бог с вами, всё переживём.

— А кем бы ты хотела работать?

— Инженером, как училась. Да только их теперь, инженеров-то, хоть сапогом черпай... Поваром бы, может, устроилась. Или на фабрику, на станок... Но везде учиться надо, а мне это, пока, некогда.

5
Летом встретились подружки: Ляля, освободившись от занятий в гимназии, получила разрешение на прогулки во дворе, а Женька там уже слонялась без дела. Папа Алины был против прогулок, но педагог гимназии настаивала — девочка должна гулять, хотя бы два раза в неделю, когда нет занятий по гимнастике, хотя бы под присмотром, под конвоем, хоть по часу в день, но должна. И нормальный восьмичасовой сон обязателен, каждый день. Это — залог здоровья. Мама Алины приняла ценные указания педагога, и выпускала дочь, присматривая за ней в окно. Флегматичную Лялю такой дозор не беспокоил совершенно. Сидя на лавочке, она рассказывала Жене спокойным полушёпотом:

— Я просыпаюсь ночью, а она стоит возле моей кровати...

— Бабушка?

— Да. И головой качает. Я, говорит, скучаю, Лялечка.

— А она, как живая, или как призрак?

— Как живая, только лёгкая очень. Невесомая. Но не белая и прозрачная, а цветная, настоящая.

— А ты ей что сказала?

— Что тоже скучаю. А она села на край кровати и стала петь мне колыбельную, как в детстве. Руку мне на голову положила и поёт тихонько. Я слушала, слушала, и уснула. А утром просыпаюсь, нет никого.

— А руку её ты чувствовала? Тяжёлая рука?

— Нет, не тяжёлая. Но тепло от нее... Как от души.

— Я тоже по тебе скучаю, — серьёзно заявляет Женя.

— И я по тебе. Мне ни с кем не хочется дружить в классе. Там нет такого человека, кому я могла бы рассказать про бабушку, кто мог бы звать меня Лялей.

— А у меня есть одна подружка... Ну, мы не очень дружим, но не ругаемся. Она сидит со мной за одной партой. Если её пересадят, то, может, и дружба кончится.

— А ты ей не давай кончаться. Придумывай что-нибудь, разговаривай. Дружба живёт, когда что-то делаешь вместе.

— Это ты так умеешь, а я неуклюжая.

— Нет! Ты хорошая... Ты научишься, правда! Это просто.

— Я попробую.

Мама Ляли наблюдает в окно за неопрятной Женей — курточка коротка, спортивные тапки стоптаны, на штанах пятна... Она уже знает немного эту семью, видела и мать, и долговязого Ваню. Ей откровенно не нравится дружба Али с этой маргинальной девочкой, но она молчит. Алина серьёзная и рассудительная. Вряд ли Женя сумеет научить её чему-то плохому, скорее, наоборот, Алечка подаст ей хороший пример. Главное, чтобы об этой связи не узнал папа, он, вряд ли так уверен в своей дочери... Ну, ничего. Аля ещё не знает, что мама записала её на пробы: балетная школа набирает девочек в начальный класс. Если Алина пройдёт отбор, гимнастику придётся бросить, но это — к лучшему: прошли уже и первые сборы, и соревнования, но Аля там не воссияла на пьедестале. Ей, конечно, выдали грамоту и сертификат, вручили похвальный лист, но вот одна девочка, с их курса, заняла третье место этой весной, а Алина даже до неё не дотянула. Гимнастика — спорт юных. Здесь нет массовки и вторых ролей. Раз уж не задалось, пусть использует свои навыки для дальнейшего продвижения. Девочка должна развиваться, выходить на новый уровень — нечего топтаться на месте.

Для Алины лето проносится быстро, как электричка, а для Жени тянется медленно, как паровоз. Первая радуется каждому выходу во двор, как минутке свободы, а вторая бродит по двору с утра до ночи, не зная, куда себя деть.

В соседнем дворе играют мальчишки. Женя, от скуки, идёт туда, посмотреть на их игры. Пацаны замечают девочку, поглядывают, но не реагируют. Покачавшись на качели, она уходит, но на следующий день возвращается. Она решила, если её выгонят, она уйдёт — ей не сложно. Однако, никто её не прогоняет, наоборот, спустя пару дней, один мальчик и вовсе позвал её:

— Эй, вихрастая! Иди-ка сюда.

Женя подошла спокойно, но внутренне сжалась, не зная, чего ожидать, и готовая в любой момент сорваться с места и убежать в свой двор.

Мальчики играли в ножички, и один кидал нож до того плохо, что другой оговорил его — вон, та девчонка, и то, лучше справится! Завязался спор, дело шло к драке, и третий мальчик, самый заводила, Костик, позвал Женю, чтобы разрешить спор.

— На нож. Кинь так, чтобы он воткнулся в землю.

— Ага, а ты сам покажи, сначала.

Костя взял нож, обтёр лезвие о штанину, примерился и бросил. Ножик вошёл в землю по рукоятку. Мальчики подняли нож и подали Женьке. Она неуверенно покрутила его в руках, вытерла лезвие о штаны, скопировала все движения Костика, как смогла, и бросила. Нож вошёл в землю на половину лезвия.

— Я же говорил! — закричал один пацан на другого, — девка, в первый раз, и то, бросила лучше, чем ты!

— Ей повезло просто! — закричал второй.

— А тебе, что-то, вечно не везёт, — съязвил Костик, и все засмеялись.

С этого дня, как-то незаметно, Женя сошлась с этими ребятами.
 
Дружба завязалась легко, словно вся компания давно знакома. Костя, Лёша, Миша, Серый и Денис звали Женю Жекой, брали её с собой в парк через дорогу — одна она бы туда ни за что не пошла, и там, в овраге, ей даже показали гнездо ежихи. Раньше тут были голые розовые ежата, но теперь они выросли и расползлись. Ещё ей показали базу — шалаш, построенный в этом же овраге, из фанеры и двух межкомнатных дверей. Здесь пацаны играли в карты и прятались от дождя.

Женя научилась играть в ножички, очко и подкидного дурака. Она принесла в шалаш нитки с иголкой, и не раз спасала мальчишек от домашней взбучки, пришивая рукава, карманы и пуговицы. Она же додумалась держать на базе запас воды, а Миша, зарядившись её энтузиазмом, принёс большую стеклянную банку с винтовой крышкой, и наполнил её сухарями. Первый раз сухари стрескали за день, и он ругался. Теперь полбанки сухариков стояло на всякий случай, и Женька таскала оттуда по одному в день. Серый часто приходил на базу раньше всех. Если девочка уже была там, он угощал её чем-нибудь. Приносил конфеты, кексы, пирожки... Интуитивно Женя понимала, что об угощениях молчаливого Серого другие ребята знать ничего не должны, и ела торопливо, пока никто не видит.

Однажды, она сидела в шалаше, уплетая пирожки с изюмом, а Серый сидел поодаль и ковырял землю ножиком. В шалаш залез Денис, осмотрелся... Женя едва не подавилась, а Серый густо покраснел и разозлился — это было видно по его лицу, и побелевшим пальцам, сжимавшим нож. Денис опустил глаза, подумал секунду, и "не замечая" Серого, сказал Жене:

— Что, на ходу точишь, дома поесть не дают?... Бывает. Если кто из пацанов придёт, скажи, чтобы не разбегались, я сейчас вернусь.
И вышел.

Серый с Женей посмотрели друг на друга. В наступившей тишине даже мысли казались громкими. Девочка торопливо доела угощение, Серый выглянул из шалаша — никого, сел обратно. Скоро появился Мишка:

— Привет, босота!

— Привет, — Серый хмуро глянул из-под бровей, — Ден сказал его дождаться, сейчас придёт.

— Ладно! Видел его?

— Она видела, — Серый кивнул на Женю.

Показался Денис:

— Собираетесь, молодая гвардия?

— А ты куда ходил?

— Смотрел, привезли ли кирпич на стройку.

— Привезли?

— Привезли. Надо натаскать, укрепить шалаш по низу.

— Надо остальных дождать.

— Надо начать, остальные подтянутся.

В этот же день, когда все дружно укладывали кирпичи в основание базы, Денис, пользуясь тем, что речь зашла об обедах, упомянул:

— Не все могут нормально домой зайти: у меня особых проблем нет, но Мишку, например, только увидят, загонят за учебники сразу, и больше не выпустят. У Лёшки до пяти — никого, а после — мимо не пройдёшь. Жека, вон, с утра на ходу ест, а то мать с работы домой заглянет и запрёт...

Серый вздрогнул и посмотрел на Дениса в упор, но тот лишь нахмурился, сосредоточившись на кирпичах.

С этих пор Женя не давилась угощениями друга, ела спокойно — все знают, что она ест на ходу, и никто не интересуется, откуда у неё пирожки с изюмом.

Серый — самый старший из ребят, хотя выглядит моложе Дениса. Они почти ровесники, даже учатся в одном классе, но Серый — второгодник. Он в третьем классе катался на лыжах и сломал ногу, и половину учебного года провёл вне школы. Конечно, в больнице были учителя, и дома он делал домашние задания, но взрослые решили, что пропущено слишком много, и мальчика оставили на второй год. Так он оказался в одном классе с Деном, и они подружились. Лёшка — самый мелкий, он только пойдёт в первый класс, с опозданием на год — болел корью. Говорит, за одну болезнь лежал в больнице два раза, а почему, объяснить не может — забыл. И сколько времени болел, не знает. Спал всё время. Все ребята из его садика в школу пошли, а он всё лежал, то дома, то в больнице. Даже так бывает.

Костя с Мишей почти одного возраста — третий класс. Один закончил, второй — перешёл. Женя пошла во второй, но её никто не спрашивал, а если бы спросили, она бы себе один класс "накинула", на всякий случай.

6
Алина однажды выговорила подруге:

— Я и так редко гуляю, а тебя вижу ещё реже.

— Да, я везде гуляю, — уклончиво ответила Женя, — я же не знаю, когда ты будешь во дворе.

— А тебе мама разрешает уходить со двора?

— Думаю, да, — Женя задумалась, — мы ни разу не говорили об этом. Вряд ли она размышляет, как я здесь целый день на лавочке сижу... Значит, разрешает.

Ляля засмеялась.

— Ты странная! Это очень хорошо.

— Ты, вообще-то, тоже... А бабушка к тебе ещё приходит?

— Да, я видела весной на дороге сбитую кошку... Так противно. И страшно. Она, как тряпочка, лежала, а машины всё ехали и ехали... Бабушка теперь приходит с этой кошкой. Держит её на руках, гладит. А кошка так глядит на меня, как будто всё-всё про меня знает.

— Они встретились.

— Да. Это хорошо, правда?

— Хорошо. А что они говорят?

— Что любят меня. Бабушка говорит, что гордится моей мамой. Папой тоже, но мама — её дочь. Ещё говорит, чтобы я чаще делала, что хочу.

— И ты делаешь?

— Да, конечно.

— И что ты делаешь?

— Посуду мою. Прибираюсь. Занимаюсь упражнениями.

— И ты этого хочешь?

— Конечно. Я же хочу радовать маму, хочу, чтобы были успехи в спорте... Кстати, мне очень повезло — меня выбрали в балет.

— Почему?

— Потому что у меня маленькая голова.

— Ты рада?

— Да, мама говорит, что это очень здорово — стать балериной. Гораздо лучше, чем гимнасткой. Балерины женственнее, красивее... Они живут роскошно, их все уважают...

— Классно. Я за тебя рада, наверно.

— Да, я тоже рада.

Вечером Женя сообщила маме:

— Знаешь, как Алине повезло? Её выбрали в балет!

— Ты считаешь это везением?

— Ну, да. Балерины женственнее гимнасток, и у них маленькая голова.

— И гимнастика, и балет — это очень тяжёлый и болезненный труд.

— А мама Алины говорит, что ей повезло!

— Конечно, говорит. Не ей же скакать в пачке до кровавых мозолей. Что же она сама-то себе такого везения не отхватила?

— Правда, до кровавых?

— Правда. У них все ноги сбиты. И растяжка эта ненормальная... Ты вот можешь на шпагат сесть?

— Нет, больно.

— А ей, думаешь, не больно было? И сейчас больно. А она терпит. Ради чего? Ради медальки на гимнастике? Сколько девочек в балетной группе? Двадцать? Тридцать? А прима будет только одна, и ещё одна — на замену. Остальные — массовка на зарплате. Ты готова каждый день терпеть боль за зарплату? Обычную, не космическую. Или лучше продавцом за прилавком стоять?

— Лучше продавцом, наверно.

— Вот и думай, повезло ли твоей Алине.

И Женя думала. Думала, думала, а при встрече с Алиной всё смотрела на неё — надо же, каждый день терпит. Пробовала сама садится на шпагат — ну, почти... Но — каждый день?! Нет, это слишком. Не надо ей ни медальки, ни пачки, ни чешек этих... Лучше уж продавцом.

А Ляля рассказывала о занятиях с восторгом, ахала — какие там девочки нарядные! А какие преподаватели красивые!...

— А тебе трудно? — спрашивала Женя.

— Трудно, конечно. Но ведь так воспитывается человек — в трудностях. Преодолевая, человек закаляется. Это очень полезно для души и тела. И это просто красиво!

В доказательство красоты, Ляля соскакивает со скамейки и делает какие-то танцевальные па. Или гимнастические. Кто её разберёт?... Красиво, да. Так Алина и сама красивая. А красивая девочка везде красивая, и всегда. Это не считается.

Ещё Женя немного не понимала: в каких именно трудностях воспитывается человек? Вот, если Ваня работает с детства — это воспитание? А все его одноклассники так не работают, они — что, не воспитанные? А у Жени жизнь трудная или лёгкая? Если сравнивать с Лялей — лёгкая. А Серый говорит — трудная. Так и говорит: "На, ешь, сейчас многие трудно живут..." Ну, и как? Она, значит, недовоспитанная?

Это так сложно, как на уроке природоведения. И скучно, как на уроке математики. И загадочно, как на уроке словесности, когда всё понятное становится вдруг научным, и уже нужно учить то, что, вроде бы, только что, просто знал.

Учебный год начался с дождей. Женя снова сидела за партой с Леной — доброй приветливой девочкой. Однажды она спросила Лену, не хотела ли бы та стать балериной или гимнасткой. Лена немного подумала:

— Нет, наверно. Мне музыки хватает.

— Музыки?

— Да, я играю на фортепиано. Ну, не играю ещё, только учусь, но я уже знаю ноты, гаммы...

— А где учат музыке?

— В музыкальной школе. Это такая же школа, только там другие предметы: сольфеджио, хор, инструмент, музыкальная литература... Тоже есть дневник, и оценки, и преподаватели, и домашка... Всё, как здесь, только про музыку. Ты что, не знаешь такого? Ни разу не слышала про музыкальную школу?

— Нет. То есть, ты учишься сразу в двух школах?

— Да.

— И делаешь двойные уроки?

— Да.

— А зачем?

— Ну, у тебя, например, будет один аттестат после школы, а у меня два — после двух школ. И если я, например, плохо сдам экзамены в школе, то смогу поступить в музыкальное училище...

— А потом? Кем ты будешь после музыкального училища?

— Какой-нибудь скрипачкой, или виолончелисткой, или дирижёром... Хотя я ещё не слышала о женщинах-дирижёрах...

— Вилан... Ладно. Но, как? Ты же играешь на фортепиано?

— Я же буду учиться не на одном инструменте. Ты тоже можешь поступить в музыкальную школу. Тебя будут уважать за знание классики.

— Нет уж, я не хочу учиться в двух школах сразу. Это трудно.

— Да, трудно, но трудности закаляют характер.

"Ещё одна — с характером, — думала Женя, — и куда они все — такие закалённые?"
С другой стороны, а она, без закалки, куда? Но ведь все эти аттестаты, все эти "потом" — так не скоро, стоит ли сейчас из-за них переживать?

7
Мама Жени пошла работать на швейную фабрику, мотальщицей, в ниточный цех. К новому году она принесла дочери сладкий подарок — сильно шуршащий пакет с конфетами, яблоком и мандаринкой. Женя вывалила содержимое на кровать, выбрала себе несколько самых вкусных конфет, остальное ссыпала обратно, и принесла к столу.

— Ты зачем?! — воскликнула мама, — это тебе, как ребёнку, выдали! Ешь сама!

— Я поела уже! И с вами поем.

Мать подхватила пакет, прикинула на вес:

— Чего ты там поела?! Он столько и весил! Ничего не поела! Сейчас, значит, ешь!

— Вместе! Мы вместе поедим! Да, Ваня? — обратилась Женя к брату за поддержкой. Ваня уже закончил обучение в школе, поступил в институт, на бюджет, на первый курс. Ему сладкие подарки не положены.

— Конечно, вместе! — весело подмигнул он сестре, — давай сюда свои конфеты!

— Не объедай ребёнка! — фыркнула мать.

— Я не объедаю, я угощаюсь! И тебе советую: спасём мелкую от диатеза!

Все засмеялись. Очевидно, что диатез — слишком детская проблема и Женьке не грозит. Мама, всё-таки, выложила конфеты на стол.

Жить они стали лучше. Каждый день дома суп, чай с сахаром, а главное — хлеб. Иногда мама покупала колбасу или отваривала курицу. Варёная курица — очень вкусно! С утра до вечера мать работала смену на фабрике, а после смены мыла полы в цехе и администрации. Ваньку собрали в институт, как в новую жизнь: мать купила ему рубашек, ботинки, две пары, целую пачку чёрных носков. А костюмы ему отдали. Хорошие костюмы, чуть-чуть великоваты, но не изношенные, выглядят солидно. Галстуки тоже, некоторые даже в упаковке... А вот ботинок хороших не было ни у кого, пришлось купить. Ещё мать купила ему тубус для чертежей и новый портфель. Ванька сразу стал похож на инженера. Многие студенты ходили в свитерах и с пакетами, а Ваня — в костюме, с портфелем и тубусом. Он казался Женьке чужим — слишком уж взрослый. Она, вроде, понимает, что он — её брат, но общаться им не о чём. Ему с ней скучно, она за ним не поспевает. Редко-редко парень скажет что-нибудь ей, или матери о ней, о сестрёнке, и эти редкие реплики создают впечатление его внимания. Женьке хотелось бы, чтобы он чаще её замечал, чаще упоминал бы её в разговоре, но заинтересовать брата ей было нечем. Если они оставались одни, она мучительно старалась придумать что-нибудь — что-то сказать, или сделать, но ничего не придумывалось, и эти тягостные минуты стали для Жени пыткой: нечего тебе сказать, никудышная ты, неинтересная. Самому же Ивану и в голову не приходило приложить усилие, поинтересоваться делами сестры. Он привык, что она — мелкая, всегда где-то тут, рядом, копошится... Лишь бы не верещала — ни от радости, ни от грусти, а то от её визга, кажется, череп сразу наполняется битым стеклом. А в остальном — есть и есть, пусть сидит.

А Женя сидела и думала, думала — чем бы удивить Ваню? Что бы такое сказать ему, чтоб он заинтересовался, обрадовался... Чтобы гордился ею. Иногда она выдумывала в своей голове истории, где что-то бы случилось, и она бы спасла человека. Или сама бы чуть не погибла. Или стала бы самой умной по математике, выиграла бы все олимпиады, и даже в институте Ваню бы спрашивали — "Иван, а Евгения — гений математики — Ваша сестра?"... Вот тогда им было бы, о чём поговорить. Она бы не умирала от скуки, пока он сидит над своими конспектами... Ваня с мамой обсуждали бы Женины успехи за столом, по вечерам... С другой стороны, Женя бы так же сидела, молча, рядышком, так какая разница? А такая, что они бы говорили о ней. Это так важно, когда о тебе говорят. Ведь, если о тебе говорят — ты что-то значишь. Ты весом, ты существуешь — как какое-нибудь событие, явление или важный человек.

На самом же деле, Жене давно было ясно, что её значимость равна нулю — она часто в этом убеждалась. О ней начинали говорить, если только случалось что-то нехорошее.

Например, у Даши Лазоревой пропали деньги. Она, красная и взлохмаченная, кричала, что это Женя украла. Ведь только она остаётся одна в классе на переменах, потому что никто с ней не общается и не играет. И она — самая нищая в классе, и больше других заинтересована в деньгах. Это точно она!

Женя взяла свой рюкзак, вышла к доске и вывалила содержимое на пол:

— Иди, ищи! Нет у меня твоих денег!

Лазорева азартно выскочила к доске, перерыла рюкзак, открыв каждый кармашек, потом обыскала саму Женю, потребовав:

— Туфли снимай!

Женя покорно скинула туфли, показав стопы. Карманов на её одежде не было. Кто-то крикнул:

— В трусах ищи! В трусы спрятала!

В классе засмеялись.

— Всё, хватит! — учительница, молча наблюдавшая эту сцену, встала из-за стола, — хватит. Женя, собери свои вещи и иди на место. Даша, успокойся и скажи, зачем ты вообще принесла деньги в школу?

— Захотела и принесла! — поправляя волосы, запальчиво выкрикнула Даша, — не для этой!

— Прекрати оскорбления. Когда выяснится, кто взял деньги, ты перед ней извинишься. Так же, перед всем классом.

— А Вы знаете, кто взял? — спросил Боря.

— Узнаю. Это не сложно. Я всех вас знаю, как облупленных, и могу утверждать, что Женя деньги не брала.

— Это почему? Она — самая нищая!

— Как раз поэтому. Деньги ей не доступны, а потому не манят. Дарье деньги доступны всегда, поэтому тоже не манят. Взял тот, у кого деньги бывают, но редко. Он уже попробовал вкус растраты, в нём проснулась жадность, но слишком редко он имеет удовольствие потратить деньги. Это завистливый человек, рассчётливый, который не побоялся залезть в чужие вещи, порыться там, вытащить, спрятать... Которому наплевать, что в его преступлении, прямо сейчас, обвиняют другого человека. Это тот, кто заходил в класс на большой перемене, когда здесь никого не было, даже Жени. Он вошёл сюда, вытащил деньги, и сел на своё место. И до сих пор сидит, как ни в чём не бывало.

Притихший класс смотрел на учительницу.

— Сейчас этот человек возьмёт украденное и положит Даше на парту. А Даша выйдет сюда и извинится перед Женей. Или так: я попрошу Бориса позвать сюда завуча, завуч вызовет правоохранительные органы, придут все ваши родители, и будет проведён полномасштабный обыск всего класса. Хотя, я знаю, кто этот человек. Я пришла в класс к концу большой перемены, и он один сидел здесь за партой и усердно читал учебник. Я ни под каким предлогом не поверю, что он способен в свободную минутку, просто так, читать учебник... Не заставляй меня поднимать хай на всю школу, верни деньги сейчас.

После короткой паузы, учительница посмотрела на ученика в упор, их взгляды встретились.

Мальчик встал из-за парты, протянулся через проход между рядами, и бросил деньги перед Дашей. В гробовой тишине, Дарья сосчитала наличку, свернула купюры, сунула их в пенал, и вышла к доске:

— Женя, прости меня, пожалуйста, за мои обвинения в воровстве, я оговорила тебя зря... И вела себя, как скотина. Извини.

Лазорева вернулась на место, урок прошёл, как обычно. Вор, как и Женя, больше не покидал класс на переменах. Они сидели на разных рядах, не глядя друг на друга. Учительница велела ему остаться в классе после уроков. Женя медленно собирала вещи, не горя желанием толкаться в раздевалке вместе со всеми, когда в класс вошла мать воришки и учительница, поднявшая на Женю бровь:

— Ты почему ещё здесь? Или домой.

Девочка поспешно вышла.

И снова серые пустые будни, такие же серые выходные... Одна радость — встретить на прогулке кого-то знакомого, построить с мальчишками снежную крепость, попрыгать с сарая в сугроб, с кувырком, с переворотом. Санок у Жени не было — в их районе не было ни одной горки, и ребята, в основном, катаются на лыжах и коньках. Катков было залито несколько, вокруг каждого, традиционно, проложена лыжня. Женя знает, что она — неуклюжая, поэтому нет смысла просить себе коньки — упасть она и на дороге может, а лыж ей хватало и в школе. Так что, кроме крыши сарая и снежной крепости, развлечений у неё нет. В школе скучно. Успеваемость у Женьки неплохая, чуть выше среднего, в самодеятельности она не участвует — боится сцены. Во всякие походы по столовым и кафе с одноклассниками она не ходит —  денег нет, обсуждений шмоток и оценок избегает — не интересно. Ей только бывало любопытно послушать, что одноклассники говорят друг о друге. Сама она ни с кем сплетнями не делилась, и в передаче информации замечена не была, поэтому от неё не прятались. Она слышала, как подружки, признающиеся друг дружке в любви и преданности, за глаза высмеивали друг друга, потешаясь над секретами, внешностью, словами, походкой... Иногда и вправду было смешно, но в целом... Не укладывалось в голове. Мальчишки обгоняли девочек в количестве и изощрённости сплетен, заочно выставляя на посмешище даже тайны лучших друзей. Женя, однажды, заговорила об этом с мамой. Была суббота, мама разморозила грибы на жарёху, и не могла отмахнуться от дочери.

— Мама, почему один и тот же человек, говорит одним людям одно, а другим — другое?

— Лицемер потому что.

— Как это?

— Ну, вот так: одним говорит одно, другим — другое, а делает, вообще, третье.

— Зачем?

— Потому что хочет получать удовольствие от жизни.

— Я не понимаю.

— Приведи мне пример такого человека.

— Ну, вот, в классе. Лиза дружит с Аней, они секретничают, ходят в гости друг к другу, всем деляться между собой... А когда Аня заболела, Лиза рассказывала девочкам то, что Аня ей говорила по секрету.

— Ну? И зачем, по-твоему, она это делала?

— Потому что, дура.

— Дура — ладно, я спрашиваю — зачем?!

— Не знаю. Чтобы всем было смешно?

— Смешно... А смешно — что?... Её слушают! Все эти ваши девочки рты пооткрывали, и слушают эту Лизу, а она и рада — что ты?! — в центре внимания! Если бы она им правила из учебника пересказывала, не слушали бы. Скучно. А тут — эксклюзивные подробности из жизни одноклассницы! Вот она и лезет на пьедестал внимания, сдавая подружку.

— Но она же предательница!

— И что?

— Она же чужие тайны растрепала!

— Ой, да, какие больно тайны, в ваши-то годы? Не тайны, а ерунда сплошная. Вот раньше было — за каждый мелкий секрет человека могли с работы уволить, в тюрьму посадить, в психушку сдать... И то трепачей хватало, направо и налево...

— Но никто же не захочет дружить с предателем!

— Да всем насрать, что она предатель. Сейчас и дружбы-то толковой нет. Вот эта овца, Аня твоя, доверяет, рассказывает, уши развешивает... Придёт она с больничного, высмеют её девочки — и что? Эта козлуха, которая Лиза, придёт и скажет: прости меня, я не нарочно! — и всё! Будут дальше в дёсна целоваться. А Лизе то и надо: пока Аня рядом — она дарит внимание и снабжает секретиками, а когда Ани нет, можно получить за её счёт внимание других девчонок... В советское время была модель такая, Збарская. Она непростую жизнь прожила, всякое бывало, и под закат, не знаю, сколько ей было лет, встетила она одного козла, иностранца, журналиста. Он за ней красиво ухаживал, трелями соловьиными перед ней распинался, а она — дура тоже, типа твоей Ани — уши развесила... Ну, и рассказывала ему... О бывшем муже, о власти, о политике, о своих взглядах, о поездках за границу... А тогда с поездками строго было...

— И что?

— А то, что он потом резко уехал, ничего не объясняя, и у себя на родине выпустил книгу "Сто ночей со Збарской". И в этой книге он всё выложил — каждое её слово, каждый жест, её мнение обо всём. Может, и приврал от себя, кто знает... Её затаскали по допросам и, из-за этого, она свихнулась.

— Как свихнулась?

— Совсем. Сошла с ума, отлежала в психушке, покончила с собой. Вот это — предательство. И ничего этому уроду с его книжкой, небось, и не было. И Лизе твоей ничего не будет. С них, тварей, как с гуся вода. Гадят и гадят. Держись от таких подальше.

— Так у нас весь класс такой.

— Вот ото всего и держись. Лучше быть одним, чем с кем попало, это ещё Хаям писал. А он был очень умным мужиком, не думаю, что он мог бы быть предателем. Умные люди так не делают.

— Мам, это честные люди так не делают.

— Честный без мозгов, бывает, хуже наделает, чем умный подлец. Честный, по глупости своей, может разболтать, что угодно, и таких дров наломает, до каких ни одна бы подлюка не додумалась. Честность — это не всегда хорошо. А вот мозги всем нужны одинаково. Глупый и нечестный быстро напорется на шальную пулю, а умный успеет переворот в стране сделать. Умному и образование по плечу, а тупого никакие дипломы не спасут.

Лицемеры. Интересное слово. Есть мерная ложка — определяет нужный объём. Количество. А есть, видимо, мерные лица, лица — образцы. Но мерной ложкой есть не будешь, её функционал ограничен. У лиц тоже. Вот дружить с ними не получается. На них можно прочитать укор и презрение, когда делаешь что-то не то, или восхищение, когда кто-то важный что-то говорит или делает. Важному можно делать не то, лицемеры восхищаются его важностью, а не поступками. Потом, конечно, они посмеются над ним, но потом. Ещё можно увидеть удивление у лицемеров, наблюдающих, как кто-то выходит за рамки дозволенного... Но все эти чувства измеряют окружающих стандартом наблюдателя. Одним субъективным стандартом. Потому что нет общества лицемеров — в этом обществе каждый — лицемер. И измеряет всех одним своим стандартом. Тут каждый сам за себя. А там, где каждый — сам за себя, дружбы не получается.

8
За весь учебный год Женя ни разу не видела Алину. Скучала ли она? Конечно, скучала. Когда вспоминала о ней, а вспоминала не очень часто.

На асфальтовых дорогах уже весь снег растаял и тротуары прибраны, а в овраге всё стоит вода, затопившая шалаш до середины. И снег ещё лежит местами, и на поверхности воды плавает льдина. Мальчики собрались здесь днём, а Женя подошла позже. Миша достал сигарету, прикурил.

— Эй, ты чё, куришь?! — Костя смотрел на приятеля с любопытством и недоумением.

— Ну курю, и что? — флегматично отозвался тот.

— Брось, это вредно! — с тревогой в голосе встрял в разговор Лёшка.

— Знаешь, мелкий, — Мишка выпустил дым в его сторону, — в жизни много вредных вещей. Если всё бросить, жизни не останется.

— Брось, привыкнешь — всю жизнь будешь дымить, как паровоз, — поддержал Костик мелкого.

— Чё привязались?! — взъелся Мишка, — Денис тоже курит, и ничего!

— Денис, ты куришь?! — поразились ребята.

Денис сидел на вытаявшем бревне, рядом с Серым, смотрел на торчащий из воды шалаш, и крутил в руках складной ножик. Помолчав, как обычно, он откликнулся:

— Ну, курю.

— А закури! — попросил Лёшка.

— Зачем?

— Я ни разу не видел, как ты куришь!

— Ты ни разу не видел, как я сру, и что?

Все расхохотались.

— Ну закури!

— Лёш, курить — это не брасом плавать... Это привычка, которой не хвастаются — а я и так могу, и этак могу, и с двух рук умею! Курю и курю, увидишь ещё.

— А ты давно куришь? — спросил Костик.

— Давно.

— А зачем начал?

— Как все, по дурости.

— И Мишка — дурак?

— И Мишка — дурак.

— Мишка, слышал? Ты — дурак.

Мишка докурил, и запустил окурок в воду щелчком пальца:

—  Лучше быть таким дураком, как Ден, чем таким придурком, как ты.

Скоро закурил и Костик. Лёша даже пробовать не стал — вдруг потом будет трудно бросить? Мамка голову оторвёт. Да и не интересно это. Серый тоже крутой, и почти взрослый, а не курит. Хоть они и друзья с Деном, и в одном классе учатся... А Костик — он такой и есть, он всё готов попробовать. Он и со стройки в снег прыгал, и голые провода пальцем трогал, и на велике с горы без рук катился... Он вообще без башни! У него шрамов, как у самого Лёшки — фантиков. С ним дружить опасно, а приходится — иначе с ним, мелким Лёшкой, не станут дружить такие крутые парни, как Ден и Серый.

Женя, молча, сидела в стороне. Она-то видела, как Денис курит. Она вообще знала о каждом из ребят больше остальных, потому что молчаливая и наблюдательная, умеет вовремя отойти, а то и не подходить вовсе. Только подробности рассказывать им друг про друга, она не спешила. Зачем? Кому надо, тот сам расскажет... Она же не журналист, и не предатель.

9
Учебный год подходил к концу. Вода в овраге сошла, но грязь стояла непролазная, так что к шалашу было, по-прежнему, не пробраться. Ребята гуляли в парке поблизости. Весна дышала летом, тепло перемежалось с дождями и похолоданиями, но каникулы уже стояли на пороге. Дети упрямо отказывались от верхней одежды, щеголяя в ветровках и стуча зубами в футболочках.

Женя сидела на лавке, между Мишкой и Костиком. Ден и Серый стояли напротив, а Лёшка гнулся на ограждении оврага, прямо за лавкой. Речь зашла об окончании учебного года.

— Ты, наверно, отличница? — спросил Мишка.

— Нет. Почему?

— Ну... Ты же девочка.

Женя покраснела, затаив дыхание, словно её обдало кипятком. Она физически чувствовала взгляды мальчиков на себе, и боялась поднять глаза, уперев взор в тротуар. Пауза затянулась. Ден и Серый смотрели на Жеку в упор, наблюдая её смятение. Ден тоже покраснел и отвёл взгляд, а Серый хмыкнул:

— Миха, а у тебя в классе двоечниц нет?

— Нет. А у вас есть?

— Есть. И пацаны-отличники есть.

— Ботаники?

Парни переглянулись.

— Ну, один — ботаник, да. Он даже очки носит. А второй — нет. Он в баскетбол играет. И заика.

— Он поэтому и лезет из кожи, на пятёрки учится, чтобы доказать, что он не хуже других, хоть и заикается, — добавил Денис.

— А вы с тройками учитесь?

— С тройками.

— А ты, Жек?

— И я.

— А на меня мать орёт за тройки. Говорит, я всю жизнь буду дворником.

— Чушь это, — фыркнул Серый.

— Она говорит, что из меня ничего путного не выйдет, если я даже школьную программу не могу освоить. Типа, дебил я.

Костик выглянул из-за Женьки, ободряюще подмигнув Мишке:

— Это для мамки ты не слишком хорош, а для нас — нормально всё! Не грусти, не оценки в тебе главное.

— А что во мне главное?

— Ты — хороший друг.

— Это верно, — Денис закурил. Лёшка застыл на ограждении оврага, как изваяние, заворожённо глядя, как он выпускает дым. Денис же старался на него не смотреть. Ему было неловко, что мелкий так таращится, типа, он, Ден, подаёт ему плохой пример, но не прятаться же теперь от него... Да и Лёшка, хоть и мелкий, а имеет свою голову на плечах, — оценки — не главное. У нас в классе пацан учится, у него есть старший брат, которого выгнали из школы после седьмого класса. Все говорили, что он сопьётся, скурится, под забором пропадёт... В лучшем случае, будет дворником.

— А он что?

— А он учеником пошёл на мясокомбинат.

— Грузчиком, — поправил Серый.

— Разве?

— Да. Он сначала пошёл грузчиком работать, помогал мясникам туши таскать, потом они его учеником взяли, а теперь у него уже разряд есть.

— Что значит "разряд"? — спросил Костик.

— Значит, что он сам уже мясник. Если будет хорошо работать, ему разряд повысят. А значит, и зарплата будет больше.

— Круто!

— Ага. Жизнь после школы не заканчивается. Кому охота учиться — пусть. Пусть идут в десятый, потом в институт... А я не хочу на это время тратить. Я после девятого, или в училище пойду, или работать. Или, так же, учеником куда-то.

— А зачем тогда вообще учиться? Его же после седьмого выперли. Вот и ты иди после седьмого.

— Мал ещё. Не везде возьмут на работу сопляка-семиклассника. А после девятого, если с работой не попрёт, можно в армию уйти. Там тоже можно получить профессию. Вон, у Дена брат ушёл, мать локтем перекрестилась.

— Почему?

Денис усмехнулся.

— Лоботряс, потому что. Его тоже из школы выгнали, только после восьмого. Он пошёл в шарагу, подрался там с преподавателем, его снова выгнали. Даже судить хотели, но он в армию ушёл. Там права получил, на машину, на трактор, автослесарем стал. Сейчас на завод устроился, кары ремонтирует. Я после школы, может, к нему в ученики пойду.

— А чё, ты же велик Костику собрал, после того падения с горы! Как новенький!

— Лучше бы не собирал. Этот придурок снова с горы скатился, через неделю, и велик разбил, и руку сломал.

— Да круто же было! И я бы не сломал, но там балка бетонная в кустах торчала!

Все засмеялись.

Метрах в ста, на параллельной аллее, гуляла семья. Дети старшего дошкольного возраста с визгом бегали по дорожке, а родители их догоняли.

— Что они делают? — спросил Лёша.

Всё внимание компании устремилось на семью.

— Марш! — командует папа, и дети бегут вперёд. Родители держатся за руки, и смеются. Потом они бегут следом, догоняя малышей, какое-то время держатся позади, а потом мама обгоняет их и ловит младшего ребёнка, а папа хватает на руки старшего. Все хохочут. Ребятня вырывается и снова встаёт на "старт"...

— В догонялки играют, — заключил Мишка.

— С родителями?! — недоумённо спросил Лёшка.

— Ага.

Молча посмотрели ещё один забег семейства. Костик задумчиво спросил:

— Мих, а прикинь, с твоей мамкой — наперегонки?

Ребята заржали, глядя на смущённого Мишку. Его мать — женщина грузная, и даже по прямой с одышкой ходит.

— Если она, когда-нибудь, за мной побежит, я, наверно, домой уже не вернусь, — вздохнул мальчик, — это что надо натворить, чтобы она побежала...

Женька представила, как бы они с мамой и Ванькой играли бы в перегонки... На душе стало тепло и грустно. Они бы, конечно, поддавались Женьке, позволяя ей обогнать их, и тоже смеялись бы, наверно... Жаль, что такого не было никогда. Маме работ хватало, набегаться.

Учёба закончилась, а лето никак не начиналось. Скука заполнила Женькины будни. За окном лил дождь, Ванька уходил в институт, мать — на работу. Девочка читала книжки, многие из которых уже были ей знакомы. Список литературы на лето дышал тоской и умственной отсталостью — ей мама эту литературу ещё в садике читала. Тогда было интересно. Сейчас — невыносимо. Хорошие книжки, но ужасно наивные, написанные детским языком, с глупыми вымышленными названиями, персонажами... То ли дело — Чарская или Успенская. Она спрашивала брата — такое, если и зададут, то только классе в восьмом. Идиотизм.

Устав читать, Женя выходила на улицу, бродила по дворам, по парку, пускала в ручьях крупные щепки, как кораблики, смотрела на смешных промокших птиц, прятала жуков жужелиц в кустах, относила на возвышенности дождевых червей, тонущих в лужах... Глупые люди придумали байку о любви червей к дождю. Как это нелепо, думать, что в бессердечном слепом животном проснулась любовь к природному явлению, уничтожающему его дом! Спасаясь от потопа, несчастные незрячие черви гибнут сотнями, не зная, куда ползти. Женя относила их на холмики, с которых вода стекает, может быть, кто-нибудь, спасётся. Это тоже глупо, но пройти мимо, для неё было ещё глупей. Главное, унести жуков и червяков с асфальтовых дорожек — в земле у них больше шансов на выживание.

Промокнув до нитки, замёрзшая, с покрасневшими руками и носом, Женя возвращалась домой, переодевалась в сухое, домашнее, пила горячий чай, и ложилась спать. Ей снилось поле, солнце, облака, зелёное море травы, до самого горизонта, тёплый ветер и яркие бабочки, пролетающие мимо. Бездонное небо и бескрайнее поле. Она ни разу не была в таком месте наяву, но даже во сне оно было прекрасным.

Женя проснулась от звона посуды, пахло чем-то вкусным. Она вскочила с постели. Ваня сидел за столом, накрытым цветной салфеткой, а мама суетилась на кухне.

— У нас праздник? — спросила Женя брата. За окном громыхала гроза.

— У нас выходной, бездельница. Мама блины жарит. Круто, да? — улыбнулся тот.

— Круто... Ещё как круто!

Женя выбежала на кухню.

— Мама, ты сегодня дома?

— Сегодня все дома, в кои-то веки... На-ка, унеси на стол. Да не грохни по дороге, — мать сунула девочке в руки блюдо с внушительной стопкой тонких, румяных, ароматных блинов.

Женя вошла в комнату с блюдом, и Ваня вскочил, чтобы забрать у сестры её драгоценную ношу.

— Мы с утра уже прибрались, — сообщил он весело, — я хотел тебя разбудить, чтобы ты полы помыла, да мама не дала. Говорит, сон — это святое, особенно, в выходные, больничные, и в каникулы. Пришлось самому мыть.

— Повезло мне.

— Точно.

За столом шутили, смеялись. Жене казалось, что она попала в другой мир. Словно это утро, такое хмурое снаружи, и такое тёплое и светлое внутри, было началом какой-то новой жизни. Это было так здорово! Словно и сама она, Женя, стала теперь другой — красивой, умной, интересной. Словно всё плохое осталось в прошлом, безвозвратно, а хорошее — вот оно, пришло. Так и выглядит счастье.

Мама с Женей убрали со стола, девочка вымыла посуду. Старшие сидели по разные стороны дивана: мать зашивала носки — много накопилось, а Ваня читал конспекты. Женя, не зная, куда себя деть, присела на краешек стула, поёрзала, повздыхала, и наконец, спросила, не в силах упустить момент:

— А какие бывают профессии?

Первой откликнулась мать:

— Всякие. Без работы никто не останется, — она казалась рассеянной, словно думала о чём-то другом, — была бы шея, хомут найдётся... Зачем ты спрашиваешь?

— Ну, вот Ляля будет балериной, Лена — музыкантшей, а я кем буду?

— Кем угодно. Особенно, если будешь хорошо учиться. Тогда выбор больше — хороших учеников везде берут.

— Да и от плохих не слишком отказываются, — встрял в разговор Ваня, — кем ты сама хочешь? Если любишь учёбу, можно поступить в медицинский или педагогический — в этих направлениях можно всю жизнь учиться. А если с учёбой не очень, то можешь идти на завод, там таблица косинусов прямо в цехе висит, и сто лет не меняется. Куда бы ни шла медицина, а катет всегда останется катетом. Работаешь и работаешь у станка, точишь и точишь.

— Каждый день одно и то же?

— А ты как думала? Везде так, одно и то же. Уборщица моет одни и те же полы каждый день, продавец взвешивает один и тот же сахар с конфетами, водитель автобуса целый день мотается по одному и тому же маршруту, кругами, медсестра лепит уколы с утра до вечера, балерина крутится в своих пируэтах, а музыкантша играет одно и то же произведение на ежедневных репетициях...

— А ты кем будешь?

— Инженером, как мама, когда-то. Тоже одни и те же чертежи, формулы и алгоритмы, но мне нравится. В этом и суть — найти то действие, которое ты захочешь выполнять каждый день, тогда работа будет в радость.

— Работа кормить должна! — раздражённо откликнулась мать, дёргая запутавшуюся нитку, — все эти разглагольствования — розовые сопли! Если тебе хорошо платят и не слишком много спрашивают, радуйся и паши. А нравится — не нравится — это тебе не в детском садике: не хочу пластилин, дайте мне красочки! Назвался груздем — залазь и не ной!

— Ты злишься от того, что работаешь мотальщицей, а не инженером. Ты же любила свою профессию!

— Может, и любила, Ваня, но сейчас меня инженером уже никто не возьмёт, мне уже снова учиться надо. Когда я буду учиться?... Вот именно.

— Вот тебя не радует работа мотальщицей, ты и злая. А инженером была бы добрее.

— Я была бы добрее, если бы не профукала все годы института из-за твоего папаши! Не выскочила бы за него замуж, сейчас была бы уже начальником отдела!

— Ма, ну, во-первых, не факт. А во-вторых, как же мы?

— Вас можно было бы родить и без штампа, и без декрета. Я не из-за вас перечеркнула своё образованное будущее, не из-за родов, а из-за того, что скакала вокруг этого козла на цыпочках, словно он — пуп Земли!

— Он не давал тебе работать инженером? — подала голос Женя.

— "Как может баба работать инженером, там же одни мужики!" — передразнила мать бывшего мужа, — он хотел, чтобы я сидела дома, встречала его борщом и оладьями!

— А ты?

— А я встречала! Дура такая... Посвятила себя любимому мужчине, создавала ему уют и комфорт...

— И?

— И где я теперь?! Дипломом можно подтереться, мужа нет, а вы в детстве чуть с голоду не сдохли!

— Мам, ладно уже, успокойся! — начал увещевать маму Иван, опасаясь, что мать совсем раскричится и начнёт плакать.

— Успокойся?! Сейчас-то, конечно, успокойся! О чём мне беспокоится? Я же просто смыла полжизни в унитаз!...

Женя ушла к себе на постель, взяла альбом и начала рисовать бездонное небо, бескрайнее поле и много-много солнца. Она так и не поняла, кем же она будет, и какие бывают профессии, а ощущение новой, хорошей жизни растаяло, как туман.

10
После дождей и гроз наступила удушающая жара. Дорвавшееся до свободы от туч, солнце, в миг высушило слякоть, лужи и дождевых червей, оставшихся на асфальте.

Ребята прибирались в шалаше, но там скопилось слишком много сырости и мокрой земли, нанесённой внутрь паводком. Решили разобрать верх шалаша, чтобы впустить внутрь солнечный свет и свежий воздух, просушить доски, от которых пахло плесенью, а потом собрать его заново. Днём все разошлись по домам: проголодались и вымокли. Мишка сразу попрощался до завтра — мать дома, так что его ждёт выволочка за грязный вид, и конечно, она не выпустит его на улицу сегодня. Остальные условились встретиться у оврага вечером, когда спадёт жара.

Женька переоделась дома, вымыв руки до локтя и ноги до колена. К ним в коммуналку въехали соседи — вечно поддатый дядя Гриша и тётя Галя с мужем Толиком. Гриша был спокойным, бородатым, худым и невысоким. От него пахло перегаром и сигаретами, а большие внимательные глаза смотрели грустно и с каким-то соучастием. Он вызывал в Жене доверие и непонятную печаль. Ей было жаль этого мужчину, а почему — не понятно. Дядя Толя, наоборот, внушал ей опасения. Толстый, крепкий, рыжеватый, с маленькими злыми глазками и щетинистыми усами, он был весёлым и шумным, знающим всё, как должно быть, и занимал слишком много пространства, отнимая воздух. Рядом с ним становилось невыносимо душно, хотелось открыть окно, чтобы впустить уличный шум, а ещё лучше — уйти куда-нибудь, подальше от этого человека. Его жена Галя была немолодой, выглядела старше мужа. Её утомлённое лицо выражало мучительную скорбь в его присутствии, но поразительно менялось, когда его не было рядом. Женя как-то застала их на кухне втроём: Галю, свою маму и тихого Гришу. Женщины готовили, а Гриша курил, сидя под форточкой. Женя тогда не узнала соседку — помолодевшая, раскрасневшаяся, она, улыбаясь, рассказывала маме о пациентах своей больницы, о собаке, которая была у них совсем недавно, о переезде... Она была такой живой и красивой, и даже морщинки на её лице добавляли выразительности её мимике. Женя оторопело таращилась на женщину, а она, проходя мимо, ловким движением, отработанным годами, открыла ей рот, сунув туда яблочную дольку. Уже позже Женя узнала, что работает Галина в детской психоневрологической больнице при приюте. Там оценивают состояние психики и уровень развития детей, изъятых из семьи или найденных на улице. Из больницы ребят распределяют по детским домам, согласно возрасту и состоянию здоровья, а самых тяжёлых оставляют на лечение, полное обследование, и переводят в интернат при больнице. Эти пациенты постоянно курсируют между отделениями больницы и интернатом, потому что нуждаются в повторяющихся курсах лечения, и у них бывают обострения. Галина умеет всякие интересные вещи: купирует острые психозы, быстро и ловко оказывает первую помощь при эпилепсии или травмах, если кто-то захлебнулся или подавился, при острой аллергической реакции или припадке кататонии... Пациентов она называет нежно "мои психи", любит их, знает историю каждого, но при детях — Жене и Ване — подробностей не рассказывает.

С появлением соседей жизнь Жениной семьи почти не поменялась, но на кухню лишний раз выходить не хотелось, особенно, если там присутствовал дядя Толя. Сегодня, пока, не было никого: день — все на работе. Женя попила воды и выглянула в окно. Во дворе на качелях сидела Ляля. Женька кубарем скатилась по лестнице и выскочила во двор.

— Ляля!

— Женька! Привет! — девочка улыбнулась открыто, радостно. Они не виделись с самой осени.

— Как дела? Как твой балет?

— Хорошо. Ты так выросла, Женечка. Наверно, выше меня стала! — Алина слезла с качели, девочки встали рядом и смеряли рост. Она и правда была чуть ниже подруги.

— Пойдём на скамейку, там тенёк.

Сидя на лавочке, девчонки снова болтали обо всём на свете. Чувство родного, близкого общения, согревало обеих.

— В балете не бывает конкурсов?

— Нет, но есть показательные выступления. Это тоже очень ответственно. Весной мы выступали несколько раз. Меня хвалит наша руководительница, и мама мной очень гордится. Она записала меня на дополнительные занятия по воскресеньям, а на лето — в летнюю балетную школу.

— Получается, у тебя даже выходных нет?

— Нет. А зачем они мне? Уроки я успеваю делать вечером, а больше мне нечем заниматься. Ну, посуду помыть... Чего дома делать?... Лучше развивать свои способности. Может, я, когда-нибудь, стану Примой балериной... Ты будешь ходить на мои выступления?

— Конечно! Разве можно такое пропустить!

— Бабушка тоже придёт.

— Она приходит, как раньше?

— Нет, как раньше не приходит. Раньше она ночью приходила, когда я ложилась спать. А теперь нет. Она приходит, когда что-нибудь случается.

— Что, например?

— Перед выступлениями она приходит. Может прямо в коридоре появиться. В зале сидит, возле жюри. Или, вот, когда мы контрольную писали в гимназии, она сидела рядом со мной и подсказывала.

— Круто же! — смеётся Женя, — а она с кошкой приходит?

— Да, кошка лежит у неё на плече и мурлычет... Я очень боюсь, что кто-нибудь заметит.

— Но ведь их никто, кроме тебя, не видит. Как же их заметят?

— Вдруг кто-то увидит, что я с пустым местом разговариваю?

— А ты не разговаривай. Души — они же и так всё понимают. Можно и молча.

— А ты откуда знаешь? Ты тоже видишь кого-то?

— Нет, я своих бабушек и дедушек не знаю. Если ко мне кто и приходит, то я не вижу.

— Тогда, откуда ты знаешь?

— Не знаю. Мне это и так понятно... А твоя мама видит?

Алина испуганно качает головой.

— Я ей сказала как-то... Я тогда ещё маленькая была. Мама так испугалась! Даже плакала. Всё повторяла, что я выдумываю, что это — фантазии... А папа сказал ей потом, что увезёт меня в психушку, если я не перестану это. И мама опять плакала. А что я должна перестать? Я не могу не видеть, я могу только не рассказывать. Я не хочу, чтобы мама смотрела на меня, как на психическую. Так что я никому об этом не говорю, кроме тебя.

— Ну и правильно. Если кто-то что-то заподозрит, ты тогда сама ей скажи, чтобы она не приходила.

— Нет! Я не могу! Она так меня любит, мне её так жалко!... Как же я её выгоню?

— А ты не выгоняй. Назначь встречу ночью, когда никто не видит, и всё ей объясни. Вместе вы что-нибудь придумаете. Она ведь тоже не хочет, чтобы ты загремела в психушку.

Девочка задумалась. Помолчали.

— Ляль, а как ты думаешь, кем я стану?

— А кем бы ты хотела?

— Я не знаю. Продавцом или учительницей — скучно, станочницей или мотальщицей — нудно, врачом или балериной — сложно... Полы мыть буду?

— Почему сразу полы мыть? Полы мыть ты всегда успеешь. До этого можно попробовать что-то другое. Кондуктором, например, или штукатуром. Или на конфетной фабрике формовать конфеты. Это значит, сладкую массу разливать по формам. Моя бабушка так работала. Или, ещё можно на птицефабрике кормить цыплят и кур. Или сок по бутылкам разливать на заводе, или картонные коробки складывать... Жень, работ так много, что я тебе даже завидую: ты можешь выбрать, что хочешь, научиться и работать. А если не понравится или надоест, выбрать что-то другое. И можешь выйти замуж и рожать детей...

— А ты — что, не можешь?

— Нет. Если я не стану хорошей балериной, я уже неудачница, а если стану — это на всю жизнь. Нельзя рожать или есть, что хочешь — фигура испортится. Замуж, конечно, можно, но — зачем?... Ты после школы в продавцы пойдёшь — и молодец. А уволишься и будешь полы мыть — тоже нормально... А я, со сцены, куда? За прилавок? Уже стыдно.

— Ляль, а, может, ну его, этот балет? Пойдём вместе в продавцы.

Алина улыбается, разглядывая лицо подруги.

— Жень, ты такая хорошая!... Но я не могу. Мама так старается, чтобы я была балериной, костюмы мне шьёт, балетки покупает... Она расстроится. Она говорит — в продавцы всегда успеешь... А я бы хотела стать учительницей, только не в школе, а так... Знаешь, учила бы детей рисовать или плавать.

— А ты и плавать умеешь?

— Нет, но я научилась бы.

Женя, с сожалением, вздыхает:

— Вот дался твоей маме этот балет!

Во дворе появляются Серый, Денис и Мишка. Младшего посылают к Жене, выяснить, пойдёт ли она сейчас на базу.

— Жека, привет, — развязно здоровается тот, подходя к скамейке.

— Привет, Миша. Это Алина, Алина — это Миша.

— Не знал, что ты и с девчонками дружишь... Пойдёшь на базу, или тебя не ждать?

— Пойду, но чуть позже. Мы с Алиной не договорили.

— Ладно. Там встретимся.

Миша идёт к друзьям, они шушукаются, поглядывая на девочек, потом уходят в сторону парка.

— Ты дружишь с мальчиками?!

— Да. Мне здесь больше не с кем.

— Это плохая дружба. Они научат тебя курить и драться. Девочке не нужна такая компания!

— Ты на меня сердишься?

— Нет, я просто испугалась.

— Не надо их бояться, они хорошие ребята.

— Может, и хорошие. И, всё-таки, было бы лучше, если бы ты дома книжки читала, а не с мальчишками по дворам бегала.

— Тебе так мама говорит?

— Да. Ты считаешь, она не права?

— Права, конечно, кто же спорит с мамой... Я успеваю и книжки почитать, и по дворам побегать. А курить меня никто не учит, и плохого мы ничего не делаем. У тебя есть балетная школа, ты туда ходишь, а мне ходить некуда.

— Это и плохо! Будь осторожна. И постарайся с ними не гулять. Найди себе другое занятие.

— Я поищу. Пока?

— Пока. Мне уже мама в окно машет, наверно, видела, что тут мальчик стоял с нами... Сейчас расспрашивать будет.

— Так и скажи, случайно познакомились. Ты завтра гулять выйдешь?

— Наверно. Так же, днём.

— Я буду проверять. Увидимся.

Женька побежала в парк. Ребята уже собрались в овраге. Доски не досохли, поэтому шалаш решили пока не собирать.

— Это что за цаца с тобой беседовала? — спросил Ден.

— Подруга моя. Я её с садика знаю.

— Что, Ден, понравилась она тебе? — задорно поддел друга Костик. Мишка уже рассказал ему, что у Женьки подруга — во! Глазищи — во! И сама вся такая, такая...

— Не дай бог, с такой связаться, — по-взрослому хмуро, отозвался Денис, закуривая.

— Это почему? — насторожилась Женя, готовая обидеться за подружку. Денис молчал, но ребята притихли, ожидая его ответа, и он, нехотя, пояснил:

— Потому что такая она — правильная вся. Задушит правилами. У Серого мать такая была. Он, в младших классах, в костюмах с бабочкой ходил, и волосы на пробор зачёсывал... Такое чмо прилизанное.

— Это правда?!

Все собрались вокруг Серого, а он ухмылялся, играя ножиком.

— Правда. Батя на неё так и орал — душная ты, зануда!

— И что с ней стало?

— Ушла. Живёт с каким-то профессором.

— А ты почему не с ней?

— Мне батя сказал: хочешь всю жизнь ходить чмоней — проваливай, а хочешь расти нормальным парнем — оставайся. Я и остался.

— Детей, вообще-то, с матерями оставляют!

— Это, если у матерей жильё есть, а у моей не было. Она сначала к сестре в общагу переехала, там их в комнате было четыре человека, а потом, уже после развода, она въехала к своему профессору. А эта квартира — отца. Когда они разводились, его мать к нам приезжала, за мной присматривать, а потом он снова женился, и она укатила обратно к деду.

— Так эта баба — мачеха твоя?

— Да.

— Ну, и как с мачехой живётся?

— Нормально. Мы с ней дружим. Я модели самолётов собираю, ей нравится, помогает иногда... Восторгается, как маленькая.

— Она просто подлизывается к тебе, вот и всё.

— Пусть. У неё хорошо получается. Мать только нотации читала за беспорядок, а эта, как дурочка, в ладоши хлопает, отцу несёт показывать, хвастается...

— Как будто сама собирала...

— Или, как будто я ей родной, а отцу нет... Смешная. Я за неё, кому угодно, голову оторву.

— А с матерью общаешься?

— Нет, мозгоклюйства мне и в школе хватает. Пусть профессора своего наряжает и отчитывает.

— Она тебя родила, вообще-то...

— Она меня не любила никогда, вообще-то.

— Ой, подеритесь ещё...

— Запросто.

— Вы думаете, Алина не полюбит своих детей? — подытожила услышанное Женя.

— Твоя Алина надоест так, что никаких детей не надо будет... Но... Она, ведь, ещё, может, изменится. Вон, Серый, при матери, тоже правильный был — речь культурная, ботиночки платочком вытирал...

Серый смущённо поджал ногу в рваной кроссовке. Все расхохотались. Женя смотрела на ребят, и ей было легко и радостно. Алина очень добрая девочка, и нежная, и совсем не такая, как Серёжина мать.

11
Женька вернулась домой вечером. На стуле, под форточкой, сидел дядя Толя, его жена готовила еду. Девочка проходила мимо, когда сосед окликнул её. Она заглянула, вежливо здороваясь.

— Сюда иди, — резковато сказал мужчина, поправляя кружку на столе. Голос его был будничным, но Женя почуяла беду, — иди, иди. Сюда иди, поближе.

Девочка взглянула на Галину, та нервно грохотала крышками и кастрюлями, не глядя на присутствующих.

— Я тебя видел сегодня в парке, —сказал сосед. Девочка молчала, — ну? Что ты скажешь об этом?

Женя откровенно не понимала, в чём её обвиняют, она снова посмотрела на Галю, но та, мучительно краснея, бросилась мыть посуду.

— Чего молчишь, шалашовка? — не меняя голоса, продолжал допрос мужчина. Девчонка совсем растерялась.

— Чего Вы обзываетесь? — чувствуя, как к глазам подступают слёзы, спросила она.

— Я не обзываюсь, я спрашиваю тебя, дрянь, я задаю вопрос, — с утроенным спокойствием ответил мужик, но, тут же, расщетинил усы, потеряв терпение, и заорал, грохнув кулаком по столу, — чего молчишь, тварь?!

В этот момент на пороге кухни появился Гриша. Он остановился, крикнул в коридор: — Иван! — подошёл к Женьке, обнял её одной рукой, прижав к себе. В другой он держал, ещё не подкуренную, сигарету.

— Ты чего орёшь, Толя? — спокойно спросил он. Прибежал из комнаты Ваня:

— Что случилось?!

— Да, вон, сестрёнку твою обижают, — передавая девочку брату, пояснил Григорий.

Ваня поднял заплаканное лицо Жени, заглядывая ей в глаза:

— Что случилось?

— Я не знаю! — всхлипнула девчонка, — он обзывается!

— Ты ещё вякни, дрянь! — заорал Толя, швырнув кружку об пол. Галина, смахивая украдкой слёзы, перемешивала своё варево.

— Женя, иди в комнату, — брат вытолкнул девочку в коридор. Она  опрометью бросилась в комнату, давая слезам полную волю.

— Не смейте орать на неё без причины! — кричал Ваня, голос его звенел. Тонкий и красивый, он стоял перед огромным раскрасневшимся мужиком, как тростник перед трактором.

— Я сейчас встану, щегол! — угрожающе зашипел сосед, — и сверну твою тупую башку!

— Я вас ударю, — твёрдо ответил Ваня, даже не понимая причины драмы.

— А я добавлю, — спокойно добавил Гриша, закуривая. Толя начал подниматься со своего места, но Григорий потянулся открыть форточку, и едва не лёг на агрессора, вынуждая его сесть обратно. Такая бесцеремонность обезоружила соседа, а Гриша наклонился к нему и спросил, — хоть объясни людям, чего ты глотку-то дерёшь?

— Я видел эту шалашовку в парке!

— Какую шалашовку? — спросила Женина мать, входя на кухню. Она за долю секунды оценила обстановку: осколки кружки на полу, угрожающую фигуру Толи, насмешливо спокойную — Гриши, испуганную, затравленную — Галины, и, конечно, напряжённую — сына, готового атаковать, — что за шум, а драки нет? Кого линчуем? — нарочито весело спросила она, буднично раскладывая покупки, но не на столе — между сыном и Толей, а на тумбочке, встав за Гришиным плечом.

— Дочь твою, шалаву! — заорал Толя.

— Ты пьян, Анатолий? — выглядывая из-за Гриши, спросила мать.

— Нет, я не пьян! Я видел её в парке! В толпе парней. Ты знаешь, чем это кончится?!

— Так, Толя, — отодвинув сына, мать вышла на "линию огня". Она чувствовала, что ярость соседа пошла в разговорное русло и стремилась поддержать беседу. Драка явно никому не нужна.

— Давай по порядку. Какие парни? Взрослые?

— Уж постарше твоей развязной пигалицы! Все с сигаретами! Сидят в овраге, от людей тихарятся! Чем они там занимаются?!

— И чем они там занимаются?

— Да чем попало! Не строй из себя дуру! Или твоя дочурка просто на тебя похожа?! Это — воспитание такое?!

— Толя, я правильно понимаю — ты обвиняешь мою дочь в распутстве? Она в третьем классе!

— Ноги можно и раньше раздвигать! На это ума не надо!

— Побойся бога, Толя! Она ребёнок!

— Видали мы таких ребёнков! Они уже в тринадцать по подвалам выродков выскребают, эти ваши ребёнки!

— Так, Толя, я тебя поняла. И хочу сказать тебе "спасибо" за то, что ты беспокоишься о нравственности моей дочери, но я попрошу тебя, впредь, разговаривать о моих детях со мной, а не с ними. Мы договорились?

— А, пошла ты! — фыркнул Толя, и вышел из кухни, обойдя мать и оттолкнув Ваню в сторону, — понарожают шлюх, а потом сами ревут...

Иван хотел ответить на толчок соседа, готов был ввязаться в драку, но мать удержала его. Когда дверь комнаты захлопнулась за Анатолием, Гриша сел на его место, дымя сигаретой, словно ничего не случилось, а мать повернулась к плачущей Галине:

— Как ты терпишь этого козла?! — тихо, но возмущённо, спросила она. Женщина молча всхлипывала, — лучше жить одной, чем с таким уродом!... Иван, забери покупки!

С сыном они ушли в свою комнату. Женя плакала в подушку. Мать выдернула её из постели за волосы.

— С кем ты шарохаешься?!

— Ни с кем! — взвыла девчонка.

— Не смей мне врать!

Ваня вздрогнул от звука звонкой пощёчины. Женя рухнула на пол и зашлась в рыданиях.

— Ма, успокойся! — сын схватил женщину за руки, обнял, притянул к себе, — мам, ну, ты чего?... Сама же говоришь, она — ребёнок... Ничего ужасного она не делает... Ну, гуляет с ребятами...

— С какими, к чёрту, ребятами?! — мать вырвалась из объятий сына, и снова подступила к дочери, — с какими, дьявол тебя побери, ребятами?!

— С обычными! — выкрикнула Женя сквозь слёзы, — они школьники! Такие же, как я!

— Чем вы занимаетесь?!

— Ничем! Просто гуляем!

— С сигаретами?!

— Ну курит там один, ну, два!... Какая разница! Я же не курю!

— А что ты делаешь?! Что ты с ними делаешь?!

— Ничего!

— Ты больше не выйдешь из дома, ясно?! И прекрати истерику! Ваня, принеси ей воды!

Иван вышел из комнаты и упёрся в дядю Толю, который, едва ли не под дверью, с наслаждением слушал этот скандал. Рыдания девочки явно доставляли ему удовольствие. Ваня обошёл его, набрал воды в кружку, и вернулся. Когда он уже был в дверях комнаты, Толя удовлетворённо крякнул:

— Плюнь ей в кружку-то... Так ей и надо, стерве.

12
Вспышка маминой ярости, как и притязания соседа, оставили в Женином мировоззрении глубокий след, заставив думать о том, о чём раньше у неё и мысли не было. Например, она попробовала курить. Не увлеклась этим занятием, но научилась затягиваться, и даже нашла какое-то философское удовлетворение в узорах дыма на свету... Она впервые заставила себя углубиться в размышления о том, что она — единственная девочка в этой компании. Нет, конечно, Женя знала об этом и раньше, но гнала от себя это знание. Лишь однажды, когда Мишка заявил ей в лоб "ты же девочка", она знатно стушевалась, но, вроде, мир не упал в этот момент. Какая разница — девочка она или мальчик? Но сейчас ей пришлось задуматься о своём положении, и, чем больше она думала, тем яснее приходила к выводу, что ей просто жизненно необходимо доказать — кто она. Но... Что доказывать-то? Быть девочкой-девочкой, как Ляля, она всё равно не может. Та — вон какая: и туфельки у неё, и балет, и папа, зовущий принцессой, и причёсочки, и платишки... У Жени всей этой атрибутики нет и не предвидится. Было бы ей лет пять, ещё можно было бы запроситься в танцы и клянчить туфли, но из Алининых обносков она давно выросла, а мать покупает то, что практично — штаны и кеды. Сама же говорит: "Во дворе бегать, тебе и этого хватит", а потом сама же орёт за то, что Женя бегает во дворе... А где ещё ей бегать? По кружкам кройки и шитья? Ну, простите, на это тоже средства нужны, которых у Жени нет: ткани, деньги, усидчивость... Желание, в конце концов. На каблуках по заборам и оврагам не полазаешь. Если менять что-то в девичью сторону, то менять надо разом всё, и внешнее, и окружение, и занятия... Значит, Женя — не девочка. И менять, особо, ничего не нужно. Она не может влюбиться — сразу прослывёт потаскухой: жизнь длинная, мало ли, в кого влюбишься. Парней вокруг много, все хорошие... Не менять же их, не шлюха же... Значит, проще закрыть тему любвей сразу, и никого никогда не подпускать к себе. А это значит, что нужно выйти на равное общение с ребятами, чтобы больше никто не мог ей ткнуть — ты же девочка. "Я — Женя. Я такая, какая хочу."

В первую очередь, Женька отказалась от угощений Серого:

— Лёшке дай, он маленький, ему в радость будет.

Серый растерялся. Если разобраться — Лёша с Жекой одного возраста. Он, хоть и младше на класс, но по годам — ровня. Однако, спорить он не стал, угощать тоже.

Спустя несколько дней, гуляя на поляне, в овраге, перед шалашом, Женя разругалась с Костиком. Костя, конечно, мог криво пошутить, ляпнуть что-нибудь, но его всегда прощали — он хороший парень, даже, если фигню болтает. Верный, добрый, смелый, обязательный... Он из тех, у кого отвага плавно переходит в дебильность, при чём, всегда. А то, и не плавно переходит, а резко проваливается. С ним жизнь играет новыми красками. С ним ребята, ещё до Жени, прыгали по льдинам в ледоход, ходили в поход с ночёвкой, сбежав из дома на два дня и ночь. Ох, и огребли потом... Особенно, Мишка — его высекли скакалкой. Он даже не хотел больше дружить с ребятами, пришёл, чтобы объясниться и уйти насовсем, но в компании уже знали, как ему досталось, и тот же Костик, встретил его, как героя. Ребята горячо приветствовали друга, а Костя впервые признался, что его тоже дома бьют — показал шрам на спине от калёной сковородки, и рубец на бедре от пряжки отцовского солдатского ремня. Когда он стоял перед всеми в трусах, спустив штаны, весь испещрённый мелкими шрамами, мальчики впервые подумали, что не все рубцы он заработал сам, кувыркаясь с горы на велосипеде. Мишкина, исполосованная скакалкой задница, как-то сразу померкла и перестала гореть. Никто не пожалел тогда Костика, все отнеслись ровно к его признаниям, а вот на его горячую речь о Мишкином героизме откликнулись. Когда тебя так принимают, и так искренне понимают твоё горе, дают ему вес и статус, не смотря на всю глупость случившегося — страшно это потерять. И Мишка испугался. Он понял, что за эту дружбу, за Костика — он вынесет всё. Он будет бороться, а если понадобиться — совсем уйдёт из дома. Потому что такое отношение — открытое, дружественное, поддерживающее, да от такого человека — прошедшего огонь и воду — бесценно.

И вот с этим негласным безумным авторитетом, Женька закусилась из-за одной резкой фразы. Костя предложил ребятами сходить на другой конец города, покататься на великах с горы. Те отнеслись с сомнением, оглядываясь на Серого. Серый аргументировал против: во-первых, Костик там, в прошлый раз, сломал руку. Во-вторых, это реально далеко. В-третьих, Женя — она ни разу так далеко не уходила, вдруг что-то случится... Разбирайся потом с её мамашей. О случившемся скандале у Жени никто из ребят не знал. Костя фыркнул:

— Что теперь, из-за одной девчонки нам парами во дворе построиться?

Женя вскипела, как перекись в ранке, огрызнулась. Жгучий Костик моментально заразился её гневом, слово за слово, он выкрикнул:

— Я девочек не бью!

И тут же получил крепкий удар кулаком в лицо. Возможно, если б Женька по-девчачьи отвесила ему оплеуху, он бы просто обиделся, но, раз уж всё серьёзно... Завязалась драка. Дениса не было, а Серый, единственный, кто мог помешать, на правах старшего, отошёл в сторону. То ли в нём заговорила обида на девчонку, за её резкость, то ли он видел, что с ней что-то твориться в последнее время, и решил не менять ход событий... Так или иначе, но он отошёл, и, глядя на него, от сцепившихся ребят отодвинулись и Мишка с Лёшкой. Мелкий "болел" за Костика:

— Давай, Косяк! Наваляй девчонке! Сама напросилась!

Подошёл Ден, сразу дёрнулся к дерущимся, но Серый остановил его:

— Оставь, поздняк метаться... Сами разберутся.

А драка развернулась не на шутку. На кону стояли честь и гордость: Женя хотела доказать, что никому не позволит относиться к ней, как девочке, с унизительными поблажками, с оговорочками, с насмешкой, а Костя — парень, который старше Жени на два года, и его поражение будет чрезмерно позорным, настолько, что он его не переживёт. Старшие ребята Костика понимали, и когда стало очевидным, что отчаянная Женя или придушит парня, или покалечит, Денис не выдержал. Получив попутно пару ударов по лицу и в корпус, непонятно, от кого, он оторвал девчонку от соперника. Серый сразу же перехватил Костика, попытавшегося поддать ей ещё, что было бы нечестно, ведь её уже удерживал Денис. Лёшка прыгал вокруг и верещал всякую ерунду, а оторопевший Мишка таращился на ребят: дрались-то три минуты, а кровищи... Серый взял шефство над Костей, предоставив Дену разбираться с Женей. Они полили воды пострадавшим на руки, чтобы те могли умыться, после чего их рассадили по разным углам шалаша. Все молчали. Тишина была неуютной, но необходимой. Причин Женькиной злобы никто не понял, но объясняться она явно не собиралась. Костя дурак, конечно, но не так, чтобы его калечить. Серый, сидя возле него, украдкой, оценивал ущерб обоих, как и Денис напротив. Сами драчуны прижимали к разбитым носам сырые тряпки. Лёшка беспокойно ёрзал на одном месте, без конца вздыхая и хмыкая, а Мишка просто растворился в полумраке.

— Ну, и чего вы не поделили? — спросил, наконец, Ден. В ответ — молчание.

— Это она начала! Она первая его ударила! — засуетился Лёшка.

— Сядь и заткнись, — спокойно ответил Денис, и мелкий послушно вернулся на место, — Женя, за что ты его?

Больше всего сейчас Женя боялась разреветься. Это был бы крах, позор... Фиаско. Но, начав говорить, она как-то резко успокоилась, черпая уверенность в своей убеждённости.

— А потому, что хватит меня попрекать тем, что я — девочка. Неважно, что у меня в штанах, я — такой же человек, как все. Вы друг за друга заступаетесь, а за меня только боитесь. Не хотите с девочкой водится, так и скажите. Я просто уйду, и всё. Или относитесь ко мне одинаково.

Снова повисла тишина. Лёшка бы спросил, чего там такого неважного у неё в штанах, но боялся. Во-первых, от старшаков мог получить по шее, во-вторых, от самой Жеки, и Костя тому живое свидетельство. Все молчали, размышляя. Наконец, Денис, раз уж начал, заговорил снова:

— В этой драке победителей нет, вы просто навешали друг другу, и всё. Но выводы сделать надо. Что скажешь, Костя — будешь ещё переживать за эту девочку?

— Пошла она! Это — не девочка, это — монстр какой-то! Если бы ты нас не разнял, мы бы друг друга убили бы, на хрен! Это психопатка, какая-то... Я за неё ни переживать, ни бояться, ни заступаться не собираюсь. На хрен! К чёрту её!

— Ты что скажешь? — обратился Денис к Жене. Та встала, смяв тряпку в опухшем кулачке.

— Я рада, что мы во всём разобрались. Я больше не приду, — она выбралась из шалаша.

Через секунду Мишка вскочил на ноги:

— Если она сейчас ревёт — пусть уходит, а если нет, это кремень, а не баба!

Ребята переглянулись. Костик хотел что-то сказать, но Серый прикрыл его рот своей ладонью. Денис кивнул Лёшке:

— Мелкий, сбегай, глянь.

Мелкий выскочил из шалаша, и через минуту, раздался крик:

— Она не плачет! Она злая идёт!

Пацаны высыпали наружу. Женька только пересекла злополучную поляну, уйти дальше ей не давал Лёшка, скакавший перед ней, как заводная обезьянка.

— Ну-ка, вернись, — потребовал Денис.

Женя подошла. Она хотела заплакать, очень, но не при них же.  Она поплакала бы во мраке прохладного подъезда, дав волю навалившейся усталости. Она очень устала — от ссор, обвинений, от агрессии, которую ей пришлось проявить, и которую пришлось принять от оппонента. Усталость она чувствовала сейчас больше всего, даже больше, чем желание заплакать. Она подошла к шалашу, и слёзы, может быть, хлынули бы под пристальным вниманием ребят, но она увидела Костю: при хорошем освещении его синеющее, опухшее лицо, алые разбитые костяшки расслабленных рук, окровавленная футболка, пунцовое ухо — выглядели так ужасающе, что девочка обомлела, забыв все свои чувства и эмоции. Больше всего её шокировала степень потрёпанности противника: "Неужели, это я его так?" — думала она, и не могла поверить, а её сердце замирало от страха.

— Чего вылупилась? — огрызнулся  Костя, — ты не лучше выглядишь.

Денис положил Жеке руку на плечо:

— Мы решили, что ты заслуживаешь право считаться убойной девочкой. Почти парнем. Чёртом в юбке... В штанах... — он запутался и смутился, чем разрядил обстановку. Ребята весело заржали, как молодые кони, только Женя смотрела серьёзно, — короче! Ты поняла. Оставайся.

— Только имей в виду, будешь выпендриваться, я тебе, по-братски, жопу распинаю, — предупредил Костя.

— Никаких поблажек, — кивнул Серый.

Женя оглядела ребят заплывшими глазами и улыбнулась разбитым ртом:

— Ладно, договорились.

13
Вечером Женька проскочила домой незамеченной: мать ещё не пришла с работы, Ваня вышел куда-то, а соседи сидели по своим комнатам, а может, тоже работали. Женя задёрнула свою занавеску и нырнула под одеяло. Спала плохо. Слышала, как мать вернулась домой, как они с Ванькой разговаривали, как затихли по своим постелям... Слышала шум ночной улицы, врывающийся в окно со свежим воздухом. Слышала, как соседи, то и дело, хлопают дверями, выходя в туалет, и на кухню — попить, покурить, перекусить что-нибудь. В общем, слышала всё то, на что, обычно, никогда не обращала внимания.

Утром она не смогла подняться с постели — слишком хотелось спать, всё тело болело, голова была тяжёлой. Мать окликнула Женю уже ближе к обеду: выходной, все дома, а дочь не спешит к столу, но девочка не отозвалась. Ваня заглянул к ней за занавеску, и позвал мать. Началась "суета вокруг дивана" — какие-то таблетки, порошки, напитки, компрессы, градусник, мокрые простыни... А Женя просто хотела спать. На вопросы она не отвечала, но была послушной — глотала таблетки, пила морс, позволила себя переодеть. Наконец, её оставили в покое.

Мама плакала, сидя на диване:

— Прав Толя! Эта дурная компания её до добра не доведёт! Надо писать заявление!

— На что? — возразил Ваня.

— Как на что?! Её избили!

— С чего ты взяла? Может, она сама с кем подралась. Или с дерева упала.

— Ваня, ты с головой дружишь?! У неё на синяке глаз не видно! И это — лицо! С какого дерева можно так упасть?! И с кем, по-твоему, она дралась?!

— Ну, судя по роже, с терминатором.

— Её избили! Может, ещё что, похуже! Я сейчас же пойду и напишу заявление!

— Когда "что похуже", девочки такими тихими не бывают и раздеть себя не дают. И синяки должны быть по всему телу, везде. А у неё руки какие, видела? Она явно наваляла кому-то своими кулачонками, они, как водой налиты, распухли все, на костяшках кожи нет... Тогда как ниже — только колени пострадали. Так что, не выдумывай, это — обычная драка.

— Откуда ты знаешь?!

— Мам, не глупи, ты ж не вчера родилась... Хоть телевизор смотри почаще.

— Вань, а она не пьяная?

— Мам, ты совсем?... Нет, она не пьяная.

— Но почему у неё такая температура?! Может, у неё что-то сломано? А может, у неё сотрясение?!

— А может, она простыла и получила по морде — не задался день?

— Как ты можешь паясничать?! Я вызову врача.

— Ага, и будешь доказывать ему, что это не ты избила ребёнка. Дядя Толя с удовольствием подтвердит, что сам слышал, как ты её лупишь — она визжит. Не далее, как на прошлой неделе.

— Иван, как ты можешь?!

— А я-то чего?! Ты врачу будешь объяснять, не мне. Меня даже слушать никто не станет.

В итоге, Женю оставили выздоравливать самостоятельно. Спустя пару дней, когда она снова начала есть, а глазки её приоткрылись, мать подсела к ней утром, перед работой:

— Женечка, я — твоя мама, я должна знать, что случилось с тобой. Почему ты вся в синяках?

— Подралась, — простодушно откликнулась девочка на мамино участие.

— С кем, солнышко?

— С теми ребятами. С одним.

— Почему? Это он тебя ударил? За что?

— Нет, это я его. А он мне сдачи дал. А я — ему...

— За что ты его ударила? Он обидел тебя?

— Вообще-то, нет. Так получилось.

— Как?! Женя, говори толком!

— Не злись... Ну, он сказал, что девочек не бьёт. Мы ссорились. И он так сказал... Девочки же разные бывают, он должен это понимать.

— И ты решила показать на своём примере...

— Раз уж мы дружим, как парни, то и нечего мне "девочкой" тыкать!

— Господи, Женя... И в кого ты такая уродилась?

Мать ушла собираться на работу, и, столкнувшись в коридоре с дядей Толей, бросила ему:

— Анатолий! Вы — идиот!

Не поняв, в чём суть претензии, сосед растерялся и промолчал.

Вечером, мама, убедившись, что Женя спит, рассказала Ване о своём разговоре с дочерью. Она смеялась:

— Ты подумай: мальчик заявил, что не бьёт девочек, и она решила создать прецедент! Вот ведь дура-то, Господи!... Я боялась, что она попала в плохую компанию, а она этой компании ещё и дурной пример подаёт! Учит бить девочек! Видал феминистку?

Но сын веселья матери не разделял:

— Зачем она это сделала?

— Говорю же — борется за равноправие! Если, говорит, дружат, как с парнем, то и бить должны по-мужски!

— И тебя это забавляет?

— Ой, а что такого? Пусть лучше она с ними дерётся, чем юбку задирает!

— По-моему, ничем не лучше. Она же, всё-таки, девочка... А ведёт себя, как пацан. На выходе получится супарень, который ни вашим, ни нашим не будет нужен.

— Как будто она сейчас кому-то нужна!... Вань, она маленькая ещё. Лет через пять гормоны запрыгают, и она по-другому запоёт. Влюбляться начнёт, всё такое... Детство забудется.

— Думаешь, она забудет, как её избили, по её же прихоти? Сомневаюсь. Мне кажется, обвинение в распущенности свихнуло ей мозги. Она хочет быть ровней этим мальчикам, чтобы они не видели в ней девочку. Может, чтобы себя от них обезопасить... А может, чтобы обезопасить себя от тебя. В любом случае, это — не нормально.

— Ещё скажи, что я своей воспитательной затрещинной сделала из дочери лесбиянку-феминистку! Не мели ерунды!

— Между прочим, со стороны так и выглядит.

— Она раньше связалась с ними, и бегала с ними, как пацанка! Так что, я тут ни при чём!

— Одно дело — бегать и дружить, другое — начать бояться и отстаивать своё место в стае. Да ещё такими радикальными методами.

— Такие вещи не происходят за секунду, Ваня! Если она — какой-то супарень с отклонениями, то не из-за одной оплеухи! Так нарушения у людей не случаются!

— Никто не знает, как они случаются, может, именно так. Именно сейчас ей приспичило доказать, что она — крутой парень. Это учит её обесценивать девочек, учит мальчишек бить девочек, и вообще ведёт, неизвестно, куда!

— Ну так сходи, да разберись, на правах старшего! Или ты можешь только меня винить, неизвестно, в чём?!

— Дался мне этот детский сад!

— Вот и не раздувай из мухи слона! Бывают такие девочки, которые всё детство по заборам лазят... И ничего! Не надо создавать трагедию из-за пары синяков... Дружит же она с этой... Как её... Алиной ли, Олесей ли... Из соседнего дома. Значит, не презирает девочек. Значит, нормально всё. Не так плохо, как ты рассуждаешь.

— Ладно, время покажет.

А время шло. Пролетело лето, началась осень. Алина вытянулась за летние месяцы и обогнала Женю в росте. Они виделись всего несколько раз, и каждый раз радовались встрече и тепло прощались. Ляля рассказывала, что за лето бабушка посетила её лишь однажды — в день начала летней балетной школы. Она любила бабушку, но эти визиты начали пугать её. Одно дело — дома, в одиночестве, и совсем другое — в толпе, неожиданно, наткнуться на умершего родственника. Уже не скажешь "приснилось", не свалишь на тяжёлый день. Для себя Ляля решила, что, если появления призрака участятся, она, всё же, поговорит с ним об ограничениях, но Женя видела, что девочка очень не хочет говорить об этом.

С мальчишками отношения наладились. Когда Женя появилась в овраге, впервые после драки, её встретили весело. Синяки у них с Костей сходили, глаза открылись одинаково, но Женя всё никак не могла поверить: неужели это она его так? Ей даже думалось, что пацаны добавили ему в шалаше, но она же сидела напротив... Этого просто не могло быть.

— Чего не приходила? — спросил Мишка, — мы думали, ты испугалась и больше не придёшь.

— Ага, как же, испугаюсь я... Температура была, просто. Болела я.

— Из-за драки?

— Не знаю. Может, простыла. А, может, из-за драки.

— У меня никакой температуры не было! — встрял Костик.

— Ну, у тебя... Я же, всё-таки, девочка... — виновато улыбнулась Женя.

Мальчишки грохнули хохотом.

— Слышь, "девочка"! — закричал Костя, прерывая общее веселье, — ты меня так отделала, что даже батя охренел! Он весь вечер тыкал на меня пальцем и орал матери: "А ты говоришь, это я его бью!"

— А мать что?

— А она давно рукой махнула. Она и сама отвесить может, и мне, и бате. Мы все уже привыкли. Я убегаю только, если они за ножи хвататься начинают.

— Часто дерутся?

— Да нет, не очень. По пьянке, в основном. Может, раз в месяц, может, пореже... Но ты имей в виду, — обратился он к Женьке, — батя меня пытал, кто меня так поколотил, я сказал, что Жека, но не сказал, что Жека — девка. Потому что батя такого позора не выдержит — что его сына девчонка ушатала. Он, если узнает, он меня добьёт. Насмерть пришибёт. Так что, Жека, ты теперь — официально свой, в доску, пацан. Уяснила?

— Вполне.

— Вот и молодец. Так мы идём на гору?

На гору решили пойти зимой. Летом люди часто делают ремонт, надо разжиться крупными кусками линолеума, и зимой на нём кататься. Вместо гор, пошли на реку. Женя нигде не была, дальше парка. Мать её никуда не водила, Ваня гулял с друзьями, по возрасту и интересам... Ей было страшно уходить так далеко, но отказываться или взывать к благоразумию друзей девочка не смела — не мужик, что ли? Её приняли в эту компанию, буквально, с боем, теперь надо соответствовать. И она соответствовала. За лето они с Костей стали негласными конкурентами по отваге и безумию. Там, где ребята сомневались, а Костя решительно аргументировал "за", Женя уже шла и делала. Это были прыжки с обрыва, сплав на заброшенном плоту, блуждание по замороженной стройке, мелкое воровство в магазинах, досаждение огромной собаке, с последующим сумасшедшим бегством, когда эта собака, непонятно как, выскочила из-за своего забора... Если с Костиком жизнь играла новыми красками, то с Женей она стала полна приключений. Спорить с ней никто не смел: девка прыгнула, а ты что, хуже, что ли? Драться с ней боялись: проигрыш в любом случае. Или ты её побьёшь, что совсем не лестно, или она тебя, что совсем позор. А Женя шла напролом, забавляясь смятением мальчишек. Конечно, ей было страшно. Много-много раз, за это лето, её сердце уходило в пятки, а на глазах наворачивались слёзы. Много раз её коленки дрожали, и зубы выбивали дробь. Но она боролась со страхом. В самые критические моменты, девочка вспоминала Костино пунцовое ухо, чернеющие синяки, запёкшиеся губы, кровоподтёк на груди, выглядывающий из-под ворота футболки... Каждый раз она думала: "Неужели, это я его так?!", и каждый раз не могла в это поверить. А уж, если она сумела так отделать парня старше, выше и сильнее себя, то, что ей какой-то обрыв? Это — всего лишь один шаг вперёд. Один шаг, и будь, что будет. Главное, успеть раньше безбашенного Кости, который уже начинает разбег... Пора. И она шагала. Ребята и побаивались этой безголовой парочки, и восхищались ею. Было весело.

14
Начало очередного учебного года манило солнцем и теплом. Ребята встречались в овраге после уроков, гуляли, болтали, делились новостями. Мишка уходил раньше всех — мать ждёт. Потом убегал Лёшка. Женька оставалась до позднего вечера.

Дядя Толя загремел в больницу, как ни странно — воспаление желчного пузыря. Галина сутками работала, перерабатывала, и ей не было никакого дела, где и до скольки шляются чужие дети. Ваня и сам приходил поздно, а у матери случилась любовь, она витала в облаках, и, порой, не ночевала дома. Так что, о поздних визитах Жени знал только дядя Гриша, но он молчал. Тихий, спокойный, добрый, он всегда был приветливым, и очень нравился Жене. Иногда они разговаривали. Гриша слушал спокойно, никогда не читал нотаций, изредка задавал вопросы, отвечать на которые было, даже, интересно. Он один знал, где и с кем бывает Женя, что делает. Она даже созналась ему в мелком воровстве, и он спросил, бывает ли ей жарко от содеянного. Припомнив, она согласилась: да, бывает жарко. Сам о себе Григорий рассказывал неохотно, но девочка знала, что в деревне у Гриши есть семья: жена — очень активная самостоятельная женщина, и сын, больной какой-то болезнью, инвалид-колясочник. Жена возит сына на реабилитации, по больницам, держит огород и дом — в идеальном порядке, а Грише рядом с ней, вроде как, и места нет. Вот они и решили, что он поедет в город, будет зарабатывать деньги — они-то лишними не бывают. Уже год Гриша жил в городе один, пил, потому что скучно, размышлял о жизни и читал всякие умные книжки.

— Почему дядя Толя тогда разозлился? Я же не его дочь, он совсем меня не знает...

— У дяди Толи больная фантазия и воспалённое самомнение.

— Что это значит — самомнение?

— Ну... Дядя Толя считает, что его мнение очень важно, если он не выскажется — все вокруг будут жить неправильно... На самом деле, никому не интересно, что он думает, хотя... Твоя мать тебя, всё-таки, оттрепала.

— Это точно.

— Он пытается заслужить уважение, забывая, что основа уважения — личность. Сначала ты уважаешь окружающих, а потом и они тебя. Никак не наоборот. А ты не грусти. Таких толь — пруд пруди, а ты никого не слушай. Твоя мама волнуется за тебя, так сильно волнуется, что, иногда, совершает, ошибки. Ты молодая, тебе, пока, не за кого так переживать. Набирайся ума, пока свободна, и не допустишь подобных ошибок. Другие допустишь, а эти уже нет.

— Почему?

— Без ошибок жизнь не прожить.

— А дядя Толя? У него вся жизнь — ошибка. И ничего, живёт.

— Ты так считаешь?

— А что? Галю он не любит, она у него всё время работает и плачет. Сам он никому не нужен — со скуки бесится. В гости он не ходит, к нему никто не приходит... С работы сразу домой идёт. Всегда один или с Галей, которая от него ревёт. Разве это — жизнь?

— Я тоже один.

— Твоя жена от тебя не ревёт, она получает от тебя два перевода в месяц, и каждый раз она, наверно, благодарит тебя, хоть ты и не слышишь. Она попросила тебя уехать — ты же не закатил истерику, не сбежал от неё, бабу себе здесь не завёл... Помогаешь, чем можешь. А ей легче — думать не надо о деньгах, ухаживать за тобой не надо... Вот дядя Толя сдох бы, никто бы не заплакал. Галя бы вынесла его вещи на помойку через час. А ты помрёшь — твоей жене тяжелее станет. И я скучать буду. И сын твой, наверно, тоже.

— Хочешь сказать, от меня пользы больше?

— Уж точно от тебя вреда меньше.

Гриша тихонько засмеялся, оглаживая бороду.

— Забавная ты девчонка...

— А что не так? Толя, с его фантазиями, только жизнь людям портит. А на Галю, вон, смотреть страшно... Замужняя женщина не должна быть такой изношенной. У неё ведь даже детей нет.

— У неё их — полный интернат.

— Всё равно! Ей один Толя — как четыре интерната.

— Она — такая женщина... Ей надо страдать.

— Зачем?

— Не знаю. Вот, Толе надо умничать, а ей — страдать. Жизненная необходимость. Вот твоя бы мать не стала терпеть такого Толю. Она бы его или прибила, или бы выгнала. Потому что не нуждается в страданиях такого рода. А Галя нуждается. Она его жалеет, старается, а он её обзывает. Она ему ужин, повкусней, он ей — тарелку в рыло. Она ему — сочувствие, он ей — по морде. У неё и работа такая — всех спасти, обогреть... Только, как-то безвыходно всё это. Вон, бездомную кошку подберёшь, вылечишь, выходишь — и она ходит, ласкается. А эти все — что воспитанники её, пациенты, что муж — безнадёжные. Сколько ты не пыжься, они лучше не станут, добра не принесут, здоровья не прибавят... Зато и не уйдут, не бросят её, благодетельницу.

— Она так боится остаться одна?

— Думаю, да.

— А Толя боится?

— Скорее всего. Хотя то, что у него нет никого, кроме зарёванной Гали, только подчёркивает его одиночество.

— А мама не боится. И ты не испугался.

— Бояться... Не то, чтобы, плохо... Просто, то, чего ты боишься, получается, сильнее тебя.

— То есть, лучше фиговый муж Толя, который, если разобраться, не сильнее Гали, чем ужасное-преужасное одиночество?

— Да, похоже, что так.

— Что плохого в одиночестве?

— Слабые люди боятся оставаться одни. У них с детства — няни, подружки, друзья, церковь, коллективизация...

— Да что ж такого страшного-то?

— Ну, ты посмотри на меня — откуда ж я-то знаю! Спроси Галю — она ведь его боится.

Пошли дожди, похолодало.

Ребята перестали собираться в овраге, гулять не хотелось. После уроков, Женя шла домой. Толю выписали, он постоянно сидел на кухне по вечерам. Несколько раз он порывался властно вызвать Женьку на воспитательную беседу, но она игнорировала его. Впервые было очень сложно. Он приказал ей подойти, а она ушла в комнату. Очевидно, Толя решил, что девочка его не расслышала, и она тоже думала об этом. Показаться соседу на глаза было страшно, она до глубокой ночи терпела, чтобы сходить в туалет. На следующий день нужно было пройти мимо, чтобы попасть в комнату, и Толя снова позвал её, настойчивее и громче, чем вчера. Женя машинально посмотрела на него, их взгляды встретились, и сердце девочки остановилось на секунду. Застыв на мгновение, она повернулась и пошла в комнату.

— Иди сюда, чертовка! — заорал Толя.

Женя убежала в комнату, захлопнув за собой дверь.

— За тобой гонится дикий кабан? — удивлённо поинтересовался брат.

— Хуже. На меня орёт дядя Толя.

— Что ты опять натворила?

— Ничего. Просто у него комплекс несостоявшегося воспитателя.

— Фига-се, какие ты слова знаешь!

— Люблю беседовать с дядей Гришей.

— А он не так прост, Гриша-пьяница.

— Все пьют, но не все умные. Вот Толя, например, не пьёт, а толку?

— Слушай, тебе десять лет, а не сорок. Какое право ты имеешь осуждать его?

— А какое право он имеет вязаться ко мне?!

— Ты дерзкая.

— Это плохо?

— Не знаю. Со стороны — забавно. Но, думаю, до добра не доведёт. Хотя, мне, в общем, всё равно, я не против, пока ты нам с мамой не дерзишь. А дядя Толя... Да и чёрт с ним, с дядей Толей.

— Почему он ко мне цепляется?

— Сама же говоришь — воспитывает.

— Но я не хочу! Он мне никто! Почему я должна его выслушивать?!

— Ты не должна.

— Вот именно!

— Так и не слушай.

В следующий раз, она стремительно прошла по коридору, сердце стучало, как бешеное, но было легче, проще, чем в прошлые разы. Женя даже не расслышала, что там кричал сосед в её адрес. Через несколько дней молчаливой обороны, девочка перестала бояться, а Толя потерял терпение. Однажды он вышел ей навстречу, попытался остановить, схватить за плечо. Женя увернулась и выкрикнула:

— Пошёл ты, старый маразматик!

В коридор выскочила мать Жени, случилась толчея. Женя пробилась к комнате, мать схватила её за руку:

— Что случилось?! Почему ты хамишь?!

— Он хватает меня!

Мать выпустила дочь, захлопнув за ней дверь, и развернулась к соседу:

— Что ты сделал? — тихо спросила она.

— Эта прошмандовка меня избегает!

— А что она должна делать? — голос матери на секунду охрип, а потом начал набирать силу, переходя в крик, — что она должна?! Подходить к тебе должна?! Клеиться к тебе?! На колени к тебе прыгать?! Ты, старый урод!

Толя озверел от нападок, пошёл на женшину, сжимая кулаки, но та уверенно двинулась навстречу и отвесила ему пощёчину. Мужчина замахнулся, но она толкнула его, ударила, снова толкнула... Мужик потерял равновесие, поехал по стене и заверещал. Из кухни выбежала Галина:

— Толя! Толечка!

— Забери своего ублюдка!

— Он же после операции!

— Он окажется ещё на одной, если ещё, хоть раз, сунется к моей дочери! Чтобы я вяка его не слышала! Чтобы из комнаты своей не высовывался при ней!

— Толечка!

— Скотина...

Больше сосед не был проблемой. Конфликт и скандал подавили его маниакальный интерес. Женя не торжествовала, но запомнила. С удовольствием.

15
Зимой, на горках, Женя, первый раз в жизни, активно знакомилась с другими ребятами. Ей это нравилось — она, со своей выдающейся смелостью, быстро набирала популярность среди новых знакомых, а вот со своими мальчишками её отношения начали портиться. Не так, чтобы они ссорились, но появилось некоторое напряжение. Новые знакомые часто брали девочку на "слабо", подначивая на очередные безумства, а она легко поддавалась, купаясь в своей минуте славы. Женя постоянно ходила с синяками, разбитым носом или губой, но до более серьёзных травм не доходило. Везучая.

В очередной раз ей предложили съехать на ногах с самой крутой горы, там было безлюдно — с такой кручи никто не катался, только несколько лыжников рано утром. Трюкачка выбрала длинный узкий кусок линолеума, взяла его за передний край, встала на "хвост" ногами...

Серый подошёл к ней.

— Жека, прекращай.

— В смысле?

— В смысле — ты не их ручная обезьянка, хватит исполнять чужие прихоти.

— А что такое? Может, ты бесишься, потому что сам так ссышь? — она сняла рукавицы, протянула ему, — подержи, лучше, а то линолеум выскальзывает.

Раздосадованный, парень отошёл в сторону. Женя ждала, что Костя поедет с ней, но он тоже отошёл. Он вообще стал часто уходить в тень, делая вид, что ему не интересно. Ссыкло! Девочка помахала рукой своим зрителям, и под их крики и улюлюканье, шагнула вниз.

Сердце привычно зацепилось за пупок, ветер засвистел в ушах, снег ударил в лицо. Пару раз Женя опасно накренилась, но удержала равновесие, раз круто ушла от, возникшей из ниоткуда, ёлочки, и, наконец, так и не упав, доехала до подножия. Сверху ей кричала восторженная кучка ребят, и Женя помахала им снова. Сделав шаг в сторону со своей импровизированной доски, она провалилась в снег по пояс. Жека взглянула наверх — вершина была бесконечно далеко, люди там были крохотными. На улице темнало. Сделав несколько отчаянных шагов, девчонка бросила свой "транспорт" — подмоги от него никакой, он ледяной и тяжёлый, а она — по пояс в снегу и без варежек. Выцарапывалась долго. Вроде, нащупает почву под ногами, вроде, шагнёт уверенно, и тут же провалится, барахтаясь безо всякой опоры. Снег набился везде — в рукава, по поясу, под штаны к лодыжкам, за шиворот, и таял, вызывая острую ломящую боль. Пальцы окоченели, а рукава коротки — не спрячешь. Женя ползла на коленях и ничком, преодолевая бесконечные метры снежной горы...

Выбралась уже в потёмках. На вершине, возле маленького костерка, сидели её ребята. Они молча подвинулись, пуская трюкачку к огню. Жене хотелось плакать, но она не имела права на слабость перед ними. Девочка не могла объяснить, почему, но она ощущала жгучий стыд, чувство вины перед ними, замёрзшими, ждущими её здесь. Ребята не погнали её домой, мол, наконец-то, вылезла, пошли! — нет, они напялили на её окоченевшие руки её, согретые костром, варежки, усадили на какую-то доску, помогли разуться, нанизав её башмаки на толстые прутья, поставив их над огнём, как головы врагов... Женя устала. Отчаялась. Она ощущала себя обманутой, побеждённой, но так же не могла объяснить — откуда эти чувства? Никто ведь ей ничего не обещал. Стыдно и грустно. Пацаны молчали, подкладывая в костёр сушняк... И сушняк-то неплохой. Где они его взяли? Ползали по заметённой лесополосе?... Пригревшись, девочка задремала и навалилась на плечо, сидевшего рядом, Дена. Он резко оттолкнул её, и она проснулась.

Костёр догорал. Мишка бросил Жене её подсохшие ботинки:

— Пошли! Ночь уж скоро.

Ребята забросали костёр снегом, потоптавшись на нём, для верности, и пошли. Последним, мимо Жени, проходил Денис. Он посмотрел на неё в упор — хмуро, изучающе — и бросил:

— Костян дикнет, потому что он — такой. По сути своей, такой — дикарь безголовый. Он это для себя делает. А ты... Ты — клоун, на потеху зрителей... Так он хоть деньги берёт за свои выступления.

Парни пошли вперёд, Женька плелась следом. В окнах домов горел свет, люди ужинали, делали уроки, мыли посуду, пили водку, ложились спать — кто что. На улицах было пусто. Женя смотрела на семенящего впереди Мишку — его же мать прибьёт за столь позднее возвращение... На Костика, шагавшего широко, не по росту. Что с ним сделает отец?... А может, повезёт? Завтра понедельник. Каникулы кончились. Надо собираться в школу, мыться, подгонять хвосты по урокам, а они весь день протусили на горках, хотя, обсуждали это, хотели уйти домой пораньше... Да, никто не просил их ждать её. Никто не заставлял их лазить по снегу, собирая сушняк для костра, разводить огонь, ждать, пока она, хоть немного, оттает. Никто не просил. Они не должны были, не обязаны.

А, если бы, они ушли домой, что тогда? Женя чувствовала, как болят онемевшие конечности, как горит обмороженная поясница. Всё тело болело. Если бы не костёр, не тёплые варежки, не эти полчаса-час у огня — смогла ли бы она идти сейчас? Девочка была уверена, что нет. Она бы пошла, конечно, сквозь, крепчающий к ночи, мороз, но не дошла бы. Ведь даже сейчас, видя, как впереди маячат спины ребят, она все силы фокусирует на них, машинально переставляя ноги, через боль и свинцовую усталость. Если бы не было их, не было бы и сил. С ними, злыми, идущими впереди, нет права на слабость, одна, она бы уже плакала в сугробе, свернувшись калачиком. Слова Дениса не обидели её — она вообще не уловила их смысла. Запомнила. Подумает об этом потом.

Скандал, крики: "Где ты шлялась?!" — не вызвали в закоченевшей Женьке никаких эмоций. Всё правильно, удивляться нечему, да и сил на реакцию никаких нет.

Утром её разбудил Ваня:

— У тебя уроки через час начнутся, собирайся!

— Мама на работе?

— Да. Я ушёл. Уснёшь — пеняй на себя.

Хлопнула дверь. Женя потянулась в постели, испытывая боль в каждой мышце, в каждом сухожилии. Она откинула одеяло: сине-фиолетовые пятна окольцевали её лодыжки и запястья, кисти рук были красными, словно только что с мороза, бока красные, поясница синяя, а живот, почему-то, не пострадал. Красно-сиреневые пятна темнели на шее и плечах.

— Надеюсь, это не смертельно, — пробормотала Женя и начала собираться в школу.

16
Время летело. Вот уже у Серого и Дена — выпускной, они закончили девять классов, осталось лишь сдать экзамены. Последние дни учёбы пацаны гуляли в парке "со школотой", как они теперь, с ноткой шутливого презрения, называли свою компанию. Костик злился — ещё экзамены не сдали, аттестаты не получили, а туда же! Сами — школота! А парни весело ухмылялись на его нападки.

Костик получил паспорт, сам, через год, закончит девятый класс. Мишка — на подходе. Женя, как и Миша, училась в седьмом: у них с Лёшей не было четвёртого класса, они "прыгали" сразу в пятый, поэтому она Мишу догнала, но до паспорта ей ещё два года.

Женя частенько думала — как без них — без Дениса и Серого? Они же уйдут из компании, больше не придут в овраг... Студентам-ПТУшникам зазорно с мелкими водиться, им уже работать можно. Через год уйдёт и Костик. Останутся втроём — Жека, Мишка и Лёшка. Скучно.

Дядя Гриша говорит: жизнь не стоит на месте, всё меняется. Понемногу, незаметно, и реки меняют русла. Время не удержишь в ладошках, и никогда не будет, как раньше.

Жене нравилось слушать размеренные речи дяди Гриши. Иногда ей казалось, что он теряет нить рассуждений, но, может, она просто не всегда могла эту нить уловить, понять. Гриша говорил спокойно и немного грустно обо всём на свете, не боясь показаться глупым.

Когда-то он дал Жене мазь для помороженных конечностей — маме она ими так и не похвасталась. Выслушал историю её обморожения, и просто сказал: "Цена дешёвой славы. Это зеваки, а не поклонники" А потом добавил: "Тебе повезло с друзьями — уважительные. Не всем в жизни так везёт". И Женя запомнила.

На следующий год её узнавали на горках, подначивали, но она уже умела говорить своё твёрдое "нет". Они с Костиком тогда поставили новые рекорды по прыжкам с отвесной горы в снег и покорению снежных вершин, а зеваки глазели и хлопали, и улюлюкали, но Женя смотрела только на Костю, а он — на неё. Они принимали похвалу и критику только от своих — укоризненного Дена, восторженного Лёшки... Оказывается, весь мир совсем не нужен, когда есть такие друзья. Каждый раз, возвращаясь с горок домой, Женя вспоминала, как плелась в тот раз за ребятами, и каждый раз думала — не дошла бы. Они никогда не говорили об этом, но она никогда не забудет, как это просто — спасти человека. Немного сложнее, чем погубить.

Снова лето. Самое насыщенное на события время. Ваня устроился на работу на птицефабрику, где планировал проходить практику в будущем. Проектирование современных курятников, может, и не слишком престижно, зато практично, а для данного предприятия даже актуально: они говорят о дальнейшем расширении. Конечно, говорят — это ещё не планируют, но и Ваня ещё не готовит дипломную работу, а лишь прицеливается к её теме. Однокурсники болтают, что за два-три года — рано переживать, и что проекты должны быть простыми и понятными — как садовый домик с участком, или план многоквартирного дома. Ерунда. Иван решил, что диплом должен быть практичным, а потому, проходить практику среди инженеров — утопия. Практику нужно пройти там, где инженеров нет, где нужен инженер. Даже, если они этого ещё не знают. А потому он устроился на птицефабрику, которая была частью какого-то развалившегося совхоза, пришла в упадок, но местные жители оказались людьми прогрессивными, и активисты создали кооператив. Благодаря этому, сараи и курятники отремонтировали, несушек — остатки прежней роскоши — начали усиленно кормить, развлекать классической и попсовой музыкой, пустили им воду из местного родника, выращивали им всяческую зелёную вкуснятину... Куры взбодрились от столь пристального внимания, петухи распушили свои хвосты и гребни, и через пару лет, поголовье птиц умножилось на восемь. Каждое яйцо тщательно оберегалось, цыпочки вырастали с эталонными показателями пород. И вот, спустя три или четыре года от запустения, у фабрики начались первые робкие прибыли от продажи яиц и породистых кур. Конечно, расходов было значительно больше, и работы — не початый край, но первую оптовую продажу отмечали, как великий праздник. С годами цыпочки вышли на поток, яицами был завален весь местный рынок, и уже наладились поставки в соседние регионы. Уже устоялся официальный обслуживающий персонал — в умеренном, пока, количестве, и со скромной, зато стабильной, заработной платой. Курятники заполнены птицей, ангар-инкубатор для цыплят и яиц ни дня не бездействует — пора бы и начинать расширение: разводить не только курочек, но и индюшек, например. Объединить усилия с местными фермерами, наладить забой птицы, с последующей разделкой, и начать продвижение на рынке не только яиц, но и тушек, и мяса птицы... А там... Там уж можно мечтать и о кулинарных направлениях, где будут готовиться свежие полуфабрикаты, готовые блюда... В общем, планы грезились грандиозные, правда, пока только на словах, но Ваня в их планах уже видел свои возможности. Для начала он устроился разнорабочим: мёл дворы, выносил мусор, задавал корма, собирал и транспортировал яица, даже ухаживал за цыплятами. Всё своё свободное время он проводил здесь, хоть его и оговаривали: переработки никто не оплатит, предприятие-то нищее, хоть и перспективное. Ваня отмалчивался. Он болел своей идеей, все дни напролёт осматривая помещения, слушая всех сотрудников — от уборщиц до предпринимателей, собирая мнения, жалобы и пожелания, в том числе, случайные, ситуативные. А по ночам, при свете тусклой настольной лампы, расположившись с ней на полу, создавал птицефабрику лучшего образца. Это не было предприятием мечты — это было реальным проектом, учитывавшим реальные нужды и возможности, бюджет и потребности. Он отрисовывал имеющееся сейчас, обдумывая, как это улучшить, как использовать площади и оборудование максимально эффективно. Путался, рвал чертежи, узнавал что-то новое, снова рвал... Впереди два года обучения. Если его проект не пригодится этой фабрике, то он, хотя бы, защитит диплом по оптимизации производственного пространства в области сельского хозяйства. И это будет практичный, жизненный, актуальный проект.
С таким настроем и двор мести веселее.


Денис и Серый успешно сдали экзамены, получили аттестаты, и подали документы в местное профучилище на специальность автомобильных механиков. Кто-то говорил, что это бесперспективно, но сами ребята и не возлагали на профессию больших надежд: были бы "корки", а там видно будет. Костик, в их отсутствие, больше всех разглагольствовал об упущенных шансах юности. По его рассуждениям, документы нужно подавать на нечто большее, чем рабочая профессия, которой можно обучиться и на месте, в процессе работы. Зачем тратить годы на получение профессии механика, когда можно пойти к нему учеником и работать сразу? Нет, если уж учиться, то на что-то нормальное, например, на юриста, или программиста, или, скажем, на бухгалтера... А что? Работа не пыльная, денег валом, ума много не надо — была бы память хорошая... Костя считал, что знает, чего хочет, был уверен в своём успехе и не собирался упускать возможности.

Мишка, Жека и Лёшка отмалчивались. Им ещё учиться и учиться, а что впереди — совершенно не понятно. Костик, конечно, молодец, он хоть знает, в какую сторону думать... Старшаки, вообще, уже поступили, а уж на кого, обсуждать бессмысленно... А они, мелкие? Куда они пойдут? Что будут делать?
Неважно, время ещё есть.

Алина собралась уезжать в другой город. Там балетная школа, круче местной, а это — очень важно.

— А как же друзья? — грустно спрашивает Женя.

— Мама мне пообещала, что летом мы будем приезжать. Даже квартиру не продадим.

— Что же она, пустая стоять будет?

— Нет, друзья родителей поживут пока.

— Ага, а на лето эти друзья в подъезде поживут, чтобы уступить вам место... Как же... И твоя балетная школа отпустит тебя на всё лето...

— Может, не на всё. Может, на две недельки.

— Твои родители продадут квартиру.

— С чего это?

— С того, что из-за одной сосиски целого хряка не держат. Из-за двух недель летом, никто не будет держать квартиру целый год!

— Так ведь тут будут жить друзья!

— За "спасибо"?

— За аренду.

— А там квартиру на что купите?

— Не знаю. Может, тоже будем снимать.

— Не приедешь ты.

— А вот и приеду!

— Не приедешь! Тебя одну никто не пустит, а родители твои сюда не поедут! Зачем? С бабой Нюрой поздороваться? Друзей повидать? Много у них друзей?... Нет, Ляля, вы уедете, и всё.

— А я буду верить, что приеду.

— Ладно. Если ты приедешь, я буду рада. Пиши. Адрес ты знаешь.

— Мы будем дружить, как раньше?

— Будем. Ты мне, как сестра. Куда бы не уехала, я буду скучать... И хранить тебя в сердце.

— Я тебя тоже.

— А бабушка?

— Что — бабушка?

— Ты попроси её остаться здесь.

Ляля задумалась.

— А с кем я её здесь оставлю?

— С кошкой. Да и не одна она тут. Она рядом с дедом похоронена. Он, наверно, её ругает, что она всё ходит за тобой... Ты ей скажи, что повзрослела. Что уезжаешь. Пусть покоится с миром.

— Пусть покоится с миром, — как эхо, откликнулась девочка.

В парке гуляло много народу, но у оврага было тихо и почти безлюдно. Женька сидела на лавочке, ожидая прихода пацанов. Непонятно, откуда взявшаяся, группа незнакомых ребят, обступила её лавочку — три мальчика и три девочки. Один мальчишка был постарше, типа Серого, с ним — две девочки, примерно, того же возраста, остальные — как Женя. Они расселись на лавке, возле неё, а одна, самая мелкая и дерзкая, встала прямо напротив. Молчали. Жека разглядывала стоящую перед ней девчонку. Сидевшие рядом, перемигивались и усмехались, явно ожидая чего-то.

— Ну, и чего вам надо? — спросила Женя у девочки постарше. Та захихикала:

— Ничего! Нам?! Нам — вообще ничего! — и отвернулась к подружке, заражая её глупым смехом.

Женя обернулась на пацанов — те сразу состроили серьёзные, непроницаемые мины, не пряча, при этом, смеющихся глаз. Пришлось сосредоточить своё внимание на той, что стояла напротив. Худенькая, маленькая, глазастая, с выражением какого-то враждебного задора, она стояла, скрестив руки на груди и глядя на Женю в упор. Встретившись с ней взглядом, девочка ощерилась:

— Чё вылупилась? — презрительно бросила она, и её спутники заржали.

В первое мгновение Женька растерялась, почувствовала, что краснеет. Ей захотелось спрятаться, убежать, но она понимала, что не может себе этого позволить. Она привыкла перешагивать свои страхи, привыкла шагать — а там — будь, что будет... Но одно дело — с обрыва. Здесь обрыва нет, и непонятно — куда шагать? Она не знала, что делать, не понимала, какие намерения у этой компании... Ясно, что провокация, но зачем?

— А чё ты тут встала? — огрызнулась Женя, лишь бы не молчать.

— А тебе места жалко?

— Жалко. Вон, весь парк в твоём распоряжении. Какого лешего ты мне своей наглой рожей вид загораживаешь?

Девочка чуть подвинулась, оглядываясь:

— Это ты на помойку любовалась, что ли? — вся компания разразилась хохотом, — я помойку тебе загораживаю?

— А хоть бы и помойку, всё лучше, чем харя твоя.

— Ты оскорбляешь меня? — подняла бровь девочка и шагнула к Жене, — ты наезжаешь?

Женя почувствовала страх, но страх её сработал, как всегда — как катализатор. Она резко встала, корпусом сбив с ног, слишком близко подошедшую, девчонку. Та села на асфальт.

В висках у Жени стучало, она была готова к драке. Да, их много, а она одна, но перед внутренним взором стоял Костя — с рубцом на губе, с пунцовым ухом, разбитыми кулаками... С тех пор она стала старше и сильней. Троих хлюпиков можно в расчёт не брать, в принципе, а трое оставшихся — на неё одну... Фатально, конечно, но она ещё пободается... Однако, к её недоумению, ребята застыли на своих местах. Никто не напал на неё. Пользуясь общим замешательством, Женя пошла на ту, что сидела на земле.

— Вставай, лохудра, лежачих не бьют, — сохраняя спокойный, даже насмешливый, тон, сказала Женя, медленно приближаясь вплотную, хотя каждой клеткой своего тела прислушивалась к движению за спиной, — вставай!

Девочка послушно поднялась. Её прыть и дерзость испарились, видимо, вылетели от удара попой об асфальт.

— Я тебя оскорбила? Ты зачем ко мне пришла?

Девочка пятилась, Женя наступала.

— Ты чего, язык проглотила? Отвечай, когда тебя спрашивают! — Женя чувствовала, как адреналин кипятит кровь. Её искренне удивляла реакция девчонки. Пришла наезжать — как на памятник, не ожидая, что он откликнется? Что, вообще, происходит?

— Чего ты кричишь на меня?! — поглядывая на своих, выпалила девочка. "Свои" сидели на лавке, с интересом наблюдая за происходящим. Никто за девчонку не заступился, никто её не поддерживал. Женя была зла и растеряна.

— А что с тобой ещё делать, тупая ты курица?! Ты меня провоцируешь на конфликт, а потом ползаешь передо мной по асфальту... Ты можешь объяснить, что ты делаешь?!

— Ну, пришла... Ну, встала... Никто тебя не провоцировал...

— Может, ты и по асфальту не ползала?

— Я просто оступилась!

— Вот так?! — Женя толкнула девчонку в плечи обеими руками, и та снова приземлилась на аллею. На её глазах показались слёзы, но торжества они в Женьке не вызвали, разве что, досаду и недоумение.

— Чего тебе от меня надо?!

— Ничего! — девочка держалась изо всех сил, но слёзинки предательски скатывались по щекам сами.

— Зачем ты пришла сюда?

— Гуляю!

— Зачем ты встала передо мной?!

— А тебе жалко?!

— Ты до вечера здесь просидишь, поняла? А не ответишь нормально, так и до утра!

— Отстань от меня!

Девчонка попыталась подняться, но Женя навалилась на её плечи и спросила в самое лицо:

— Зачем ты передо мной встала?

Девочка заплакала. Женя отпустила её, выпрямилась, и растерялась окончательно. Она бы, на месте этой девочки, разбила бы нос склонившейся роже. Просто так, пользуясь случаем. Или пнула бы от души, по-хорошему... А эта — плачет. Сама пришла, сама натявкала, сама теперь сидит, рыдает... Боковым зрением Женя видела, что компания на скамейке уселась поудобнее, потеснее, но никакой активности не проявляет. Посмотреть на них в упор ей не хватало духу, это, как бросить вызов. Нет, уж, она сначала разберётся, от кого из них исходит инициатива данного спектакля... Вот, как только эта мышь пальцем ткнёт в кого-то, даже, если в них во всех, и будет основание переключиться на них. Но мышь молчит. Мышь плачет. Блин, а Женьке-то что делать?!

— Слушай, ты пришла к этой лавке целенаправленно. Объясни, зачем?

— Захотелось!

— Тут тыща таких скамеек.

— Ну и что?! Отпусти меня!

— Я тебя не держу, тупица. Я тебя спрашиваю. И ничего сложного в моём вопросе нет: чего тебе от меня надо?

— Ничего!

— Зачем ты встала передо мной?!

— Отстань!

Женя смотрела на ревущую девчонку и не понимала. Ну, может же убежать. Женя даже отошла от неё. Ладно, драться боится, но убежать-то она может?! Почему она бездействует? Из-за этого и Женя находится в глупом положении: бить её не будешь, она и так, как псина побитая, указать на зачинщиков она отказывается... Уйти от неё? А остальных куда? Сочтут за бегство. К ним идти? Бред какой-то.

— Отпусти меня, — плачет девочка.

— Да я тебя не держу! — искренне парирует Женя, но та не двигается с места, — тебя послали? Тебе кто-то велел встать передо мной?

— Я просто пришла, я гуляла!

— А зачем наехала на меня?

— Я не наезжала!

— А это — "Чё вылупилась?!" — как понимать?

— Никак!

Жене уже было жаль бедного ребёнка, но поднимать её и жалеть было глупо. Да и раздражала её упрямая тупость... Боже, так бывает, вообще?! Она же даже не била эту девчонку — раз сбила с ног, можно даже сказать, что нечаянно, и раз толкнула... Всё! А чувствует себя тираном, королевой издевательств... Как прекратить это убожество?!

— Слышь, тупица, я тебя нормально спрашиваю: зачем ты ко мне пришла? Ты сама пришла? Или тебя заставили?

— Я сама гуляла! И сама пришла!

— Зачем?!

— Просто так!

— Ты специально меня бесишь?

— Нет! Прости меня! Мне идти надо!

— Так иди, кто тебе мешает!

— А можно?

"Она совсем больная?! — подумала Женя, всматриваясь в лицо девочки, — если я скажу, что нельзя, она реально тут до утра сидеть будет?"

— Что происходит? — со стороны оврага, из кустов, вышел Костик. На лавочку он не смотрел, но о подозрительной компании, наблюдавшей со стороны, знал, конечно.

— Честно? Я не знаю, — Женя развела руками.

— Не бейте меня! Отпустите!

— Ну, отпусти её.

— А я её держу, что ли?! Пусть проваливает!

— А ну, брысь отсюда! Десять секунд даю! Отсчёт пошёл!

Девочка сорвалась с места и скоро скрылась за поворотом. Женя медленно выдохнула и повернулась к скамейке:

— Это ваша психичка?

Теперь не страшно дерзить пятерым. Теперь с ней Костик. Вдвоём, они и десятерых ушатают.

— Не совсем. Мы не знали, как от неё избавиться, а тут всё так удачно сложилось... — ответила за всех девочка постарше, — тебя ведь Женя зовут? Я — Катя. Я тебя узнала. Ты на горках всякие крутые штуки делаешь.

— Мы вдвоём всякие штуки делаем. Это — Костик. Он вообще безбашенный.

— Пойдёте с нами на пустырь, костры жечь?

— Это куда?

— За заводом стройку знаешь? Вот за этой стройкой есть огромный пустырь. Менты дальше завода редко ходят.

— Там же свалка, — поморщился Костя.

— Свалка там есть, да. В стороне немного. Пошли?

— Сейчас все наши соберутся, и обсудим.

— А ты всегда у своих мальчиков разрешения спрашиваешь? — насмешливо спросила Катя.

— Всегда. Потому что это — МОИ мальчики.

Женя заявила это так уверенно, что слово "матриархат" заиграло новыми красками. Катины друзья переглянулись, а сама она, погодя, украдкой, взглянула на каждого.

На пустыре собирались компании с разных районов. Территория была строго поделена, Катя провела краткую экскурсию. Её парни привычно разожгли открытый огонь и бочку.

— Женя, скажи своим, пусть сходят с ребятами за дровами.

— Скажи сама, в чём проблема?

— Мне бы не понравилось, если бы ты попыталась командовать моими ребятами.

— Мои ребята мне не принадлежат.

— Какие у вас отношения?

— В смысле?

— Ты с кем-то в паре? С Костиком? Спишь с ним?

Женя впала в ступор на пару секунд, но быстро справилась с собой, скрыв эмоции.

— Нет, я ни с кем из них не сплю. Мы просто друзья.

— Ты ещё девочка? А сколько тебе лет?

— Скоро паспорт получать... — уклонилась от ответа Женя, — а ты? Спишь с ними? — она кивнула на ребят.

— С ними — нет. Они знают, что я уже не девочка, конечно, хотят меня, фантазируют, но они все — девственники. Я никому из них не дам. Это позволяет мне держать их на коротком поводке.

Женя разглядывала Катерину, изучая её, пытаясь понять. Она сравнивала эту девочку с собой, своих друзей — с её друзьями.

Пацаны и без Катиных указаний рассредоточились по привычным, судя по всему, задачам: одни добывали дрова с той части свалки, куда скидывали отходы пилорамщики и столяра, другие носили дрова к бочке. Так же брали сухой столярный опил. Женя никогда прежде не видела, чтобы опилками поддерживали огонь. Оказалось, можно и так, от них хороший жар. Другие колдовали, разводя второй костёр, поменьше, для углей, на которых собирались готовить.

— С вас ничего не надо, вы — гости. Но если придёте в следующий раз — несите бухло и жрачку, — мимоходом пояснила Катя.

"Бухло?!" — опешила про себя Женя, но промолчала.

Идти на пустырь или нет — решали вместе, но слово оставалось за старшаками — Деном и Серым. Было видно, что им эта затея не по душе, но не хотелось ударить в грязь лицом перед новыми, дерзкими знакомыми. Теперь, находясь здесь, Женя ощущала то же настроение, и в своей душе, и в поведении своих друзей — они участвовали в происходящем с осторожным интересом, не протестуя, принимая местные законы, но напряжение не проходило. Казалось, в самой атмосфере пустыря таилась скрытая опасность, и каждое новое действие или предложение встречалось мыслью, вроде: "Ну, это ещё ничего, это, пока, сойдёт"

На откровенный вопрос: кто у вас главный? — теперь Женя бы однозначно ответить не смогла, но её никто и не справшивал. Катя приняла её за лидера, так и относилась, не смотря на совещание и общее решение, со старшаками. Она лишь скептически выслушала вердикт о визите на пустырь, и хмыкнула: "Демократию поддерживаешь? Тоже неплохо." Женя не совсем поняла про демократию, но это было неважно. Катя вела себя, как главарь, и к Женьке относилась, как к ровне. Что удивляло — мальчишки не спорили, не удивлялись. Их всех преследовало ощущение, что угол обзора сместился, и они увидели себя в каком-то ином свете. Здесь, среди Катиных ребят, они видели друг друга другими, себя воспринимали иначе, словно оказались в зеркальном лабиринте, где трудно отличить, что настоящее. Словно сознание расширилось... Это трудно объяснить. Одно точно — сейчас, здесь, они не те, кем были сегодня утром.

В компании Кати народу было много, она упоминала — человек двадцать пять. Сегодня пришли на все, и это — нормально. Среди них есть и девчонки, разных возрастов, и мальчишки, зовут их всех по "погонялам" — Ёж, Плетень, Лиса, Роза, Галоп, Сизарь... При чём, Плетень — это девочка, она занимается шитьём, макроме и бисероплетением, участвует в выставках, занимает призовые места и уже берёт заказы; а Роза — мальчик, по фамилии Розовец. Так что, пока всех не выучишь, так и не разберёшься, о ком речь идёт, так что, лучше молчать, во избежание конфуза.

При неразрешимых спорах, все обращаются к Кате, как к третейскому судье, она особо не заморачивается, но, надо признать, выносит справедливые, логичные решения.

"Почему она — вожачка? — пыталась понять Женя, — она — не самая старшая, не единственная девчонка, и ничего особенного в ней нет. Почему она? А почему я? А разве я — главная? Без Серого ничего не решается, а он всегда совещается с Деном. Оно и понятно, они — старшие, если что, с них и спрос будет больше. Но почему же тогда, сейчас, они не выказывают никакого протеста, когда Катя вот так со мной общается? Она их игнорит, а они молчат..."

Когда сардельки с хлебом поджарились, в угли высыпали картошку. На ящиках расстелили мешки, на газеты выложили еду, тут же появился кетчуп и ворох зелёного лука. Парни стали выуживать из рюкзаков большие пластиковые бутылки с алкогольной газировкой. "Реально бухло," — подумала Женя, и в её груди похолодело. Умом она понимала, что мала ещё для таких приключений, но как отказать Кате? В конце концов, никто ж не умрёт... Женя, украдкой, наблюдала за Серым — будет ли он пить? Она решила, что поступит, как он, заручившись его поддержкой. Если он откажется, то и ей можно. Однако, Серый принял бутылку от какого-то пацана, и отпил, не моргнув, не поморщившись. Женя вздохнула, забирая у Кати шипящую бутылку.

17
Спустя пару часов, а может и больше, кто ж следит за временем? — Катя с Женей сидели на ящиках рядом, глядя в затухающий костёр. Картошку съели, огонь развели снова, и теперь он умирал на прогорающих досках, то взмётывая искры в небо, то исчезая совсем, в предсмертной огонии.

Катя обнимала Женю за плечи, а та, держась за полторашку, в фоновом режиме, размышляла, что пить сегодня уже давно хватит... Но подруга, отпив из бутылки, всегда отдавала её в руки Женьке, а когда забирала выпить, требовала сделать глоток. "Почему  она такая трезвая, а я такая пьяная?... — мелькало в Женькиной голове, — вроде, пьём одинаково, я, даже, меньше..."

— Вон, тот, со шрамами, видишь? — Катя кивнула на парня в стороне, половина лица которого, была изуродована, ухо отсутствовало, — это Шрам. Очевидно, да? Узнаёшь его? Он из твоей школы.

— Нет, я бы запомнила такое...

— Да нет, шрамы у него недавно. Раньше он пел. На всяких вечерах, на школьных концертах... Он — гитарист и ударник, ну, то есть, был... Теперь-то, конечно, нет. С такой рожей на сцену, не больно-то, побежишь...

Женя вспомнила его. Миша Струнцев — легенда: писал стихи и музыку, играл песни собственного сочинения, но недолго. Потом пропал... Вот, значит, почему.

— Что с ним случилось? Авария?

— Нет, какая авария! Ваши же избили. Из школы, пацаны. Весь район кипел, в газетах писали, по телеку рассказывали... Ты чё, в пещере живёшь? Не слышала?!

— Нет... Расскажи мне.

— Пацаны, на класс старше. Морозов Андрей и Ивонин Саня. Суд был. Им условно дали.

— За что они его?

— Типа, за то, что выскочка... Блин, это долгая история... Ну, ладно. У него, у Шрама, брат старший. Он жиртрест. Больной какой-то. И ему предки шмотки покупают, а он, без конца, вырастает из них. Ну, не выкидывать же, да? Вот, Мишка донашивает. Понятно, они ему велики. Да и хрен с ними. Свои-то нормально относились всегда. На концерты ему друзья костюмы давали... А в своих шмотках... Ты же видишь, как он выглядит? В его штаны можно трёх таких засунуть, и они там потеряются... Рукава пузырятся, сколько не обрезай... Его дразнили сначала, толкали, роняли... Потом он стал старше, начал защищаться. Конфликты, с одними ребятами, потом с другими... Он, вроде, всегда побеждал, но он всегда должен был защищаться, понимаешь? Всегда. Всегда ждал, что его опять толкнут, обидят, надо будет драться... Он жестоким стал. Растерял многих друзей, стал одиночкой, никому не верил. А на концертах играл и пел. И ни с кем, особо, не общался, при этом. Вот и начали считать, что он выпендривается.

— Типа, зазнался? Нос задрал? Из-за концертов?

— Да. Вот старшаки его и приложили. Они не хотели его калечить, просто... Он оказался сильнее. И злее. Ему бы лечь... Попинали его, ну, поддался бы... Они пошли уже, а он вскочил и давай чморить их, обзывать всяко... Они вернулись, добавили, опять пошли. А он встал, кое-как, кирпич какой-то подобрал, и вслед им бросил. И попал Морозову в спину. Они снова вернулись, ну, и, вот...

— Чем они его били, что ухо оторвали?!

— По их версии, взяли за голову, Морозов же, вроде, и ударили лицом об асфальт. А там, типа, бутылка была, и она разбилась, или уже была разбита... Короче, вот. Глаз у него вставной теперь.

— Я не знала.

— Ага. Не таращься только, он с этого бесится.

— Ладно. А давно это было?

— Я не помню. Может, полгода назад.

— А что Морозов?

— Их, с Ивониным, в другую школу перевели. Условный срок дали, за причинение вреда по неосторожности, или что-то типа того. Я не знаю точно, как это называется... Но Шрам и сам в школу не ходит. Его психиатр определил на домашнее обучение, только он и дома не бывет. Он всё здесь тусит. Так, по улицам шляется, спит где-нибудь, а вечером сюда приходит. Его здесь все знают. Он на таблетках тихий, а так, говорят, может, с психу, и побить... Я не видала его в бешенстве, не знаю.

— А как это — в школу не ходит, в больнице не лежит, дома не бывает, а таблы пьёт?

— Так он сам. Не хочет покалечить кого-нибудь, как его покалечили.

— Это жесть просто...

—Да.

Выпили. Помолчали.

— А вон там, видишь? Девчонка сидит, рыжая.

— Ну.

— Белка. У неё вся семья бухает. Утром, днём — ещё ничего, а вечером начинается... Жить невозможно. Она всё время сюда приходит. Сидит у костра. А на рассвете идёт домой. Если тихо — ложится спать, а если шумят — в подъезде спит, на лестнице.

— А никто не может её к себе пустить?

— Ты пустишь?... Вот и я не могу. Кому нужны чужие проблемы? Ты только прикинь, если её бухой батя припрётся к тебе ночью, в поисках?.. Жесть же. Белка хорошая, но уже тоже злая. Ты с ней поосторожней. Ну, слова, там, выбирай, не шути, лишний раз...

— И вы с ней, всё равно, дружите? И со Шрамом? Не опасно?

— А у Морозова, думаешь, друзей нет? Или с ним дружить безопасно?

— Ну, да. Нормальный парень, да? А человека покалечил...

— При чём, за что?! За шмотки не по размеру.

— Точно. Так, вообще, дружить опасно, но все же дружат. В большинстве... Но у нас таких ребят нет. Наши на улице не ночуют.

— Повезло. Мне тоже повезло.

Они ещё немного поболтали, допили полторашку, а когда Женя попыталась встать, её вырвало. Катя засмеялась и, за шиворот, оттащила девчонку в кусты:

— Безобразничай там, где тебя не видят, — пояснила она.

На следующий день, Женя проснулась с ощущением тотального ужаса. Она попыталась вспомнить, как пришла вчера домой, но не смогла. Последним моментом была новая полторашка, смеющаяся Катя, и ребята, которые с голыми торсами, боролись у последнего, затухающего костра. Она узнавала своих, выходящих на площадку перед костром с незнакомыми противниками, ребят — Костика, Дениса, Мишку, Серого... Они были такими дикими и красивыми, как в кино...

Женька почувствовала от себя отвратительный запах перегара. С постели встала с трудом, болело всё — особенно, плечи и колени. Она бегло осмотрела себя, ощупала — ни синяков, ни ушибов... Но как же ломит колени!... Это старость?!

Часы показывали одиннадцать. Солнце утверждало — утра. Матери, видимо, вчера дома не было... Если бы была, убила бы, на хрен, но даже голова цела, даже за волосы никто не таскал... Значит, матери не было. А Ваня был? Он ей расскажет?... А дядя Толя?... Боже, что будет, после вчерашнего?!

Женя тихонько приоткрыла дверь комнаты и прислушалась. Тишина. Она вышла, прокралась на кухню, начала пить воду из-под крана, стакан за стаканом. В коридоре послышался шум, девочка застыла, её сердце стучало так громко, что, кажется, эхо со всей квартиры откликается ему. На пороге показался дядя Гриша. Женя выдохнула и налила ещё воды.

— Что, детка, вчера быть взрослой было веселее, чем сегодня?

— Угу.

— Ты шокировала брата.

— Да? Это ужасно.

— Да нет, нормально. Мы с ним поговорили, он успокоился.

— А мать?

— А мать твоя не ночевала. Приходила вечером, но ушла, почти сразу. Повезло тебе.

— Не жизнь, а сплошное везение... А дядя Толя?

— Давление. Он рано пришёл, и рано лёг спать. Мы с Ваней тебя быстро уложили, ты не сильно шумела... Так что, всё обошлось.

— Спасибо, дядя Гриша.

— Всегда пожалуйста. Сам таким был. В таком же, кстати, возрасте. Это Ваня твой возмущается... Говорит, ты до шестнадцати лет не имеешь права курить и напиваться, как минимум... Но он успокоился. Выскажет ещё, наверно... Ты молчи, если что. Глупо тявкать, в твоей ситуации... Молчи, слушай, кивай, кайся.

— Хорошо, спасибо. Я постараюсь.

Внутренности горели, суставы ломило, лицо опухло, губы растрескались... Женя вернулась в комнату и завалилась под одеяло.

"А, наплевать! — думала она, — теперь уж точно суетиться поздно. Спать! Спать, спать, спать... Сон — лучшее лекарство..."

Ей снилась Катя. Будто они вместе стоят, курят, в руках держат знакомые бутылки, а перед ними, далеко впереди, стоит огромная сцена, на которой идёт представление балета. Они стоят, рассуждают о чём-то, равнодушно глядя на, порхающих в пышных пачках, балерин.

— Тяжкий труд, — кивает на сцену Женя.

— А тебе оно надо? — откликается Катя, — им нравится страдать, пусть. Вот где тяжкий труд, если честно...

Женя видит, как огромный пьяный мужик махом разбивает пустую бутылку и орёт на худую, ярконакрашенную женщину. Женщина визгливо причитает, кричит какие-то обвинения. Девочка, худенькая, рыжая, лихорадочно собирает осколки: если взрослые сейчас раздерутся, кто-то может сильно пострадать. Она заметает стёкла, вытирает мокрой тряпкой опасное место на полу, чтобы собрать мельчайшие осколки, но мужик хватает её за шиворот и выкидывает в коридор, чтобы не мешалась.

"— Лера! — кричит женщина, — Лера! Стерва недобитая! Посуду вымой!"

Лера возвращается уже без тряпки, моет гору посуду, а мужик продолжает угрожающе кричать на женщину.

"— Точно! — сквозь сон, вспоминает Женя, — Лера. Белку зовут Лера, я её с родителями видела ещё в садике..."

18
Всё лето жгли костры. Женя возвращалась домой всё позже. Мать занималась устройством личной жизни, а Ваня пропадал на птицефабрике, проводя вечера, а то и ночи, с друзьями-студентами. Однажды они — брат с матерью— провели с Женей беседу, объясняя, что алкоголь вредит здоровью, что по пьяному делу случаются всякие нехорошие вещи, а взрослые парни, напоив малолетку, могут её обидеть... Девочка молча слушала, распахнув на родню большие честные глаза. В конце концов, Ваня почувствовал большую неловкость от разговора, а мать махнула рукой. Отсутствие девчонки перестали замечать. Дядя Толя, при виде Жени, начинал орать так, что слюни летели, но она не реагировала, а болше, чем крик, мужчина себе не позволял.

Ден обзавёлся девушкой — познакомились на пустыре. Она от другого костра, и скоро, Денис перешёл в их компанию. Серый некоторое время курсировал между теми и этими, но потом и вовсе перестал приходить. Когда-то Женя со страхом думала о тех временах, когда старшие ребята уйдут из их компании, а теперь они встречались у оврага вчетвером и шли на пустырь, словно старшаков никогда и не было. Как-то уж очень просто, но так.

Лето летело, как пух по ветру. Очень и учёба начались, а Женя даже не заметила. Они с Катей, и несколькими ребятами, собирали бутылки и картон, и сдавали в пункт приёма вторсырья. Пацаны работали у южан, на овощных точках. Деньги водились постоянно, на сигареты и пиво хватало всем, иногда скидывались и на что-то нужное, например, Белке на кроссовки: не ходить же девке босиком, а родители не чешутся.

Время шло. По ночам ложился иней. Возле костра соорудили площадку из досок и рваного линолеума, чтобы от земли не так тянуло стужей. Осенняя погода установилась ещё к концу августа, и к концу сентября утренние заморозки уже не удивляли. Лёд на отмостках и в тенистых углах не таял до обеда, а в пасмурные, ветренные дни — только крепчал.

К окончанию первой учебной четверти, учителя забили тревогу, позвонили Жениной матери на работу, вызвали её в школу. Женя не знала об этом. Она пришла домой раньше обычного, потому что с обеда погода отчаянно портилась, и заморосил мелкий, нескончаемый, пробирающий до костей, дождик. Прятаться от него было негде, и ребята разошлись по домам.

Мать встретила Женю оплеухой. Та не вскикнула, не отмахнулась, а только сжалась и прикрыла лицо руками. Мама схватила её за воротник и потащила в комнату. Они обе не издали ни звука — женщина напряжённо сопела, а девочка послушно перебирала ногами. Лишь, когда дверь комнаты закрылась за ними, мать сорвалась в крик, осыпая Женю ударами:

— Чем ты занимаешься, проститутка?! Где ты шляешься?! Воняешь, как бичиха на вокзале!

Женя села на стул, прикрывая голову, но мать сбросила её на пол. Тогда девочка свернулась в позу эмбриона и затихла. Мать ударила её пару раз, но быстро остыла, не получив никакого сопротивления.

— Отвечай, паскуда! — она подняла дочь за волосы, приведя в сидячее положение, — говори!

— Что говорить?

— Откуда ты пришла сейчас?!

— Из школы.

Звонкая пощёчина снова повалила девчонку на пол.

— Лживая ты тварь! Это я пришла из школы! Я! А тебя там в помине нет! Ты не аттестована на всю первую четверть! Отвечай!

— Что отвечать? — Женя лежала, глядя на мать снизу вверх покрасневшими глазами.

— Где ты была?!

— Гуляла.

— Ты совсем тупая?! Ты, дрянь бессердечная, совсем с катушек съехала?! Ты учиться должна!

— Ладно.

— Что ладно?! Что тебе, уродине, ладно?! Где сознательность твоя, где уважение?! Где ты, скотина, была?!

— Гуляла.

— Где?!

— На улице.

— У тебя дома нет?! Тебе заняться нечем?! Ты не знаешь, что учебный год начался?! Объясни, что происходит?!

— Ничего.

— Я придушу тебя сейчас... За тупость твою, безмерную.

— Придуши.

— Идиотка!

Мать прошлась по комнате, как тигрица по клетке. Женя продолжала лежать, наблюдая за ней глазами.

— Ты совсем тупая? — сдерживая дыхание, спросила мать.

— Нет.

— Тогда, почему ты так нагло прогуливаешь учёбу?

— До сих пор этого никто не замечал.

— Представляешь, заметили!

— Офигеть.

— Вот я и офигела!

— Прости.

— Это всё, что ты можешь сказать?

— Я буду ходить в школу.

— Уж постарайся! У всех начинаются каникулы, но тебя они не касаются! Завтра идёшь к классной, к восьми утра, берёшь расписание, задания, и чтоб я тебя без учебника в руках не видела! Ясно?!

— Ясно.

В темноте, уже лёжа в постели, Женя прижимала ладонью, набухшую на голове, шишку. Скальп болел. Она лежала и думала, что, оказывается, Мишку с Лёшкой они давно не видели. Видать, их прищучили раньше. Ладно, Женя... А как там Костик? Его родаки вообще пришибить могут. Ей вспомнился день, когда они, впервые, пошли на реку, нашли там заброшенный плот, украли в каком-то дворе весло, и полезли на трухлявую конструкцию. Несколько раз они срывались в воду, но, в конце концов, поплыли по реке, вниз по течению. Когда их вынесло на середину реки, Костя разделся до трусов. Остальные пацаны, косясь на Женю, только футболки поснимали, а он, не стесняясь, стоял в центре плота, раскинув руки, обнимая солнце, игравшее светом на его влажном, обнажённом теле. Не самый старший, не самый высокий — он оказался самым мускулистым из всех. И самым шрамированным. Женя впервые увидела его "полнолуние" — ей рассказывали про след от сковородки на его спине, но одно дело слышать и знать... Нижний край круга проваливался в кожу грубым рубцом, а верхний был отмечен лишь яркой розовой изогнутой полоской, и весь круг, действительно, был похож на луну с её кратерами. Полосы рубцов были везде — на боках, спине, конечностях... Россыпь круглых шрамов на бедре — от сигарет отчима. Пока батя сидел, мать жила с другим, и он пасынка не щадил. Отец освободился — стало получше: от него попадало редко, но, как говорится, метко. Розовые, синие, фиолетовые, белые — Костик был испещрён событиями своей жизни. Однако, создавалось впечатление, что это — следы на броне, что изранено только тело, ведь душой мальчишка был чист, как ангел, он всегда находил слова поддержки для других, заступался, был бесстрашным...

Что с ним будет теперь, когда о прогулах заговорили?... Женя закрыла глаза, но перед ними тут же заиграла другая картинка: Костик, с голым торсом, против незнакомого мальчишки, в свете костра. Их окружает тьма, огонь гнётся и подпрыгивает, раскрашивая ребят в причудливые, дикие цвета, задавая темп участникам драки.

На рассвете мать подняла Женю из постели, загнала в ванну, заставила обрезать ногти, прочистить уши. Свежевымытую, завёрнутую в огромное банное полотенце, её усадили за стол. Есть не хотелось, но спорить хотелось ещё меньше. В половине восьмого, опрятная и начищенная, как праздничный самовар, Женя топала в школу.

Учителя встретили её насмешками:

— Что, накрутила мать тебе хвост-то?

— Ой, кто явился!... То ли, на колени пасть, то ли ковры расстилать...

— Не беременна ещё, прогульщица?

— Ой, они сейчас на аборты, как на дискотеки бегают...

— Читать-то не разучилась ещё?

— Людей-то узнаёшь? Не кусаешься?

— Не стыдно тебе?

— Откуда у них стыд?! Такие не стыдятся...

— Ты хоть помнишь, что такое — элементарное уважение? Мы тут все, из-за одной тебя, собрались... Довольна, персона?

Женя молчала. Ей было омерзительно от того, что эти мымры искренне считают себя правыми. Они реально, без тени сомнений, верят в собственную значимость, юмор, право на её высмеивание... И они уверены, что ей — Жене — должно быть стыдно, и она должна — действительно должна! — раскаиваться, и быть благодарной этим клюквам за их язвительное кудахтанье, и затраченное на неё, время. Бред. Как будто, без их колких замечаний, нельзя жизнь прожить. Как будто, они что-то хорошее делают, будто без их участия Женина судьба скатится под откос, как пассажирский поезд — травмируя и уничтожая десятки людей. Как будто их снисхождение можно приравнять к благословению Иисуса во плоти: акту всепрощения, всеисцеления и успокоения души. Ага. А по факту — собралась пятёрка злобных куриц, и, на правах местного самоуправства, клюют человека, не задумываясь, что этот человек, может, в сто раз серьёзнее, честнее, а в чём-то, и умнее, их всех, вместе взятых. Хотя бы потому, что этот человек ещё не успел сделать столько дерьма, сколько они. Он не нарожал бесхозных детей, на которых не хватает ни сил, ни времени, ни внимания. Он не изменял мужу, не шипел про него гадости взволнованной коллеге, алчно собирающей сплетни, не ругал судьбу за бедность, никого не унижал, не высмеивал, не обвинял во всех смертных грехах. Даже сейчас не обвиняет и не высмеивает.

Женя смотрела в эти лица, в близорукие глаза, в пухлые декольте, украшенные глупыми побрякушками, и думала — как же эти тётки тащатся от её вынужденной покорности... Как же им нравится стоять здесь в вестибюле, и смаковать её побитость матерью. Да, никто не говорит об этом прямо, но она пришла. Это, и её красноречивая сиреневая скула, доказывают всё.

По сути, никто и не просит их радоваться её приходу, но можно же дать расписание, задания, то есть, заняться своей работой, нет? Девочка взглянула на часы. Пятнадцать минут они стоят и лениво тявкают, прощупывая, где бы побольнее зацепить, чтобы получить ответную реакцию, ведь только рыдая, Женя докажет своё раскаяние и готовность учиться, никак иначе. Пятнадцать минут она стоит перед ними молча, как партизан на допросе, ничем не подогревая их раздражённого любопытства, не переча, не соглашаясь, наблюдая и слушая... Пятнадцать минут. И это только начало. Уж лучше мокнуть под дождём, собирая бутылки, чем слушать этих, показушно правильных, маразматичек, в тепле, давая им повод лишний раз самоутвердиться.

Какого уважения они ждут? За что? Что это, вообще, такое — уважение? Если считать, что уважения достоин каждый человек, так как это — базовая потребность в обществе, то почему они не уважают её, Женю? Почему не проявят элементарной тактичности, и не заткнут свои поганые пасти? Почему не проявят уважения, и не прекратят тратить время на пустую болтовню, не займутся делом? Потому что, Женя — не достойна уважения? Она, что, не человек? Или они — не общество?

Чем она проявила своё неуважение к ним? Не хамила, не дерзила, на три буквы не послала... Прогуливает. И что? Здесь все собрались не из-за неё, а из-за тупых правил, по которым каникулы для детей — не отпуск для учителя, и весь педсостав тусит в школе до обеда все будние дни. Так что, приход Жени — всего лишь сахарная кость для этих, умирающих от скуки, гиен. В чём неуважение? Чем Женя их обидела? Тем, что пропустила их уроки, зарабатывая на кроссовки для Белки, на куртку для Розы, на бухло для всех? Так они — свои, и это важнее, чем рисование тараканов на полях тетради. Пусть им наплевать на то, чем занималась их ученица, прогуливая школу, окей, но им же так же всё равно, как она будет догонять программу, закончит ли школу, в принципе, будет ли работать, или сопьётся под забором... Им наплевать. Разве может оскорбить человек, мнение которого оппоненту глубоко до фонаря? Конечно, нет. Так какого чётра они вяжутся? Перед ними должны уважительно лебезить все, а они уважение проявляют только перед своими? И то — в глаза. А за спиной... Такие же предатели и журналюги. Двойные стандарты? Бери больше — их стандарты поделены на пять, а то и на десять. С одной мамашей — высокомерно, с другой — высокопарно, а перед третьей готовы расстелиться. И с коллегами так, и с начальством... Как они с мужьями общаются? С соседями? С собственными детьми и родителями? Они сами-то знают, какие они — настоящие? Или их в педе запиливают под Прокрустовы шаблоны, и настоящего не остаётся совсем?

Говорят, есть нормальные учителя... Но явно не в этом вестибюле.

19
Вот и окончена школа.
Женя с Алиной сидят в парке у оврага. Ребята здесь уже давно не собираются. Лёшка с родителями переехал, Мишка сосредоточен на учёбе — поступает в техникум при институте разработок, технологии и внедрения. Его мать посчитала, что такому неуёмному эспериментатору, как он, там — самое место. Костик встречается с очередной девчонкой. Он стал таким заядлым бабником, что про него уже легенды ходят по району. Однажды, чтобы доказать любовь и серьёзные намерения одной из своих первых пассий, он выпрыгнул из вагона на ходу. Они ехали на экскурсию, ребята из трёх разных классов, и ЧП было невероятное, на весь город. Через год девочка сделала от него аборт и переехала на другой конец страны. Не сама, конечно, родители настояли. Она рыдала, умоляла его приехать, писала ему слёзные письма с нового адреса... Но Костик, уже на следующий день, после их отъезда, гулял с другой, а письма отдавал одноклассникам на потеху, не распечатывая. Якобы, кто-то даже вёл с ней переписку от его имени, скатившись до всяких гадостей личного характера, якобы девочка загремела в психушку, в конце концов... Но это только слухи, которые Костик пропускал мимо ушей. Ему было всё равно. Он пользовался успехом у девчонок, а девчонки пользовались спросом у него. Периодически, они с Женей встречались, по старой дружбе. Гуляли вместе, болтали обо всём... От него Женя многое узнала о нюансах "взрослых" взаимоотношений, о привычках и поступках разных ребят и девчонок, о его собственных душевных переживаниях... Ни разу он не пытался её соблазнить, ни разу она не представляла, как он её целует — они дорожили дружбой. Костя готов был прибить любого, кто обидит Женю, по первому её слову, а она не злоупотребляла его готовностью, зато всегда могла выслушать, не осуждая, хоть и с укором — сам виноват, и он ходил к ней, как на исповедь.

Говорят, дружбы между полами не бывает — это ошибка. Просто в дружбе заинтересован тот, кому нужно нечто большее, чем постель, кому есть, что предложить, кроме телесной близости. Женя любила этого мальчика, как родного брата — за их общие воспоминания, за уверенность, которую он в ней поддерживал, за защиту, которой обеспечивал. Сам Костя ценил её доверие, которое он никогда не предаст. Наличие такой подруги, как бы, делало его лучше, чище, в собственных глазах. Она стала ему сестрой, любящей и поддерживающей, а это — бесценно. С ней он мог даже заплакать, не стыдясь, не опасаясь, что об этом кто-то узнает. Ни одна его девчонка не стоила и ногтя с Жениной руки, ни одна не думала о нём так много, не знала его так достоверно. И ни одна не сумела бы сохранять рядом с ним такого спокойствия, беречь его тайны и переживания. Женя была частью его жизни, но не вторгалась ни в одну сферу жизни остальной. Она всегда рядом, когда он в ней нуждается, и за это Костя был готов на любой подвиг для неё, даже самый маленький, ведь, как известно — маленькое дело совершить всегда сложнее, чем великое. Он мог сбегать в магазин, сделать перестановку, провести беседу с занудным ухажёром, и просто принести пару килограмм свежего мяса — просто так, по случаю. Женя принимала его внимание спокойно, и никогда не пыталась манипулировать им, диктовать ему, в отличии от всех его любовниц.

Женин авторитет принимали все в районе, но она оставалась сама по себе, не причисляя себя ни к одной компании. Её друзьями, на долгие годы, оставались Катя и Костик, которые никак не пересекались между собой. При этом Женя могла прийти на любую встречу, стрелку, тусу — и ей везде были рады, однако, она не злоупотребляла и этим.

Алина пришла к ней домой первый раз. Постучала в дверь, поняла, что незаперто, вошла в узкий тёмный коридор, и услышала голоса. Она прошла до общей кухни, увидела там несколько взрослых фигур и растерялась.

— Простите, я ищу Евгению... Женю. Она ещё живёт здесь?

Прямо в окно лупило солнце, и люди, на его фоне, казались одним огромным тёмным силуэтом. От общей массы отделился мужчина с бородой и большими грустными глазами:

— Вторая дверь отсюда. Вон, там... Пойдём, покажу.

От него излучалось такое спокойствие, такое мощное душевное тепло, что Алине захотелось обнять его, уткнуться в него носом и заплакать. Она вспомнила бабушку — с ней бывало так же безопасно и уютно. Вспомнила отца — он гораздо холоднее... Это было так странно — ощущать безмерное доверие к абсолютно постороннему человеку.

Дядя Гриша стукнул в дверь:

— Женя! Жень, к тебе гостья.

— Иду! — дверь распахнулась, — Алина! Ляля! Как ты меня нашла?! Спасибо, дядь Гриш!

— Я же знала, где ты живёшь. Правда, только в теории. Но знала же.

И вот они сидят на широкой лавке у оврага, Женя слушает, а Алина, захлёбываясь от восторга, рассказывает о своём выпускном, об общежитии при балетной школе, о девочках, с которыми учится...

— Мама сшила мне такое шикарное платье! Я ей очень благодарна за это — мне не стыдно было на празднике... Оно, конечно, не затмило их, коллекционных, но могло сравниться!... Боже, ты бы видела, какие они там все... Не то, что здесь.

— Однако, сюда ты, всё-таки, снизошла? — улыбается Женя.

— Да, как лучшая ученица местной школы, приглашена на их показательное выступление. Ещё я проведу мастер-класс для учениц младшей школы, это почётно. Я же единственная, кто уже поступил в престижное место. Я ещё не выпускница, но уже — пример для подражания, — Алина смеётся.

— Круто! Не хочешь вернуться?

— Боюсь вернуться, — она стала серьёзной, — это будет провалом. Знаешь, Женя, я тебе завидую. У тебя такое есть в характере, чего мне не хватает.

— Это чего же?

— Независимость. Сила... Я — слабая. Я послушнее, осторожнее, чем ты. Точность и исполнительность — залог стабильности, а не успеха.

— Что-то моя жизнь не выглядит успешной... Уж точно нет, по сравнению с твоей. У меня впереди — неизвестность, а у тебя — сцена, карьера...

— Ты просто ещё не нашла своё, у тебя, по-прежнему, есть много вариантов. А я всю сознательную жизнь посвящаю балету, понимаешь? Я всю жизнь им занимаюсь, и я уже не представляю для себя другого предназначения. Я хочу достичь больших высот, но... Там такие акулы... У них всё — золото, машины, платья из коллекций, связи, крутые родственники... Я там, как целлулоидная утка, среди фарфоровых куколок — пустая, неуклюжая, и с клювом, а они фарфоровыми губками ухмыляются, стеклянными глазками блестят... А я... У меня, правда, уже есть роли. Ну, как... Второй план, и в студенческом театре, но я согласна и на это, понимаешь, лишь бы быть здесь, лишь бы не потерять балет насовсем! Балет, для меня — всё!

— Ты можешь уйти в модельное агентство — молодая, красивая... Или в театр. Поступить в театральный. Может, будешь в кино сниматься.

— Театр — это сброд! Так все говорят. Туда попадают, по воле случая, а не по каким-то критериям. Особенно, в кино. Знаешь, сколько актёров вообще не имеют соответствующего образования?! Ты не понимаешь, — Ляля горестно покачала головой, и вся её фигурка, понурившись, выражала глубокую скорбь, — модели... Ты не глупая, ты просто не понимаешь... Кто ходит на балет? Я имею в виду, зрителей. Они — поклонники искусства, они видят наш труд, ценят грацию, вдумываются в интерпретацию режиссёра, любят автора, оценивают ввразительность и мастерство артистов... Я — не танцовщица, я — артистка, понимаешь? А модели... Кто ходит на показ мод? Толстосумы, у которых на уме только престиж и деньги? И ещё кое-что, промеж ног... Между артисткой балета и моделью гигантская культурная пропасть, и я прошу тебя, никогда не сравнивай меня с моделями, не говори мне такого!

— Не все же показы мод создаются для озабоченных богачей. Как модельеры должны презентовать свои коллекции?

— А для кого созданы сами коллекции? Для кукол, которые принадлежат озабоченным богачам! Весь модельный бизнес — торговля человеческими достоинствами! Девочки-модели и сами модельеры, продают за деньги свои таланты, ум, красоту, молодость, способности!...

— Ну, в балете ты тоже оставишь свою красоту и молодость...

— Да, но я не обмениваю их на деньги, я вкладываю их в искусство! Я развиваю свои способности, а не торгую ими. Я вдохновляюсь и расту, иду к успеху через трудности, а не сверкаю бриллиантами для вожделеющей публики. Я сама — бриллиант! Я, понимаешь, я вызываю восхищение, а не шмотки, на меня напяленные!

— Ясно. Прости. Я не хотела тебя обидеть.

— Я знаю. Просто ты далека от этого мира.

— Да, а ты — там. И как? Нравится?

— Женька... Я не знаю, смогу ли пробиться на большую сцену, для этого мне нужен такой талантище и такой упорнейший труд... Чтобы затмить не только просто талантливых и упорных, а талантливых, упорных, светских, имеющих дружественную лапу во всех жюри и всех администрациях.

— Звучит не очень перспективно, но ты же — Ляля. Ты справишься! Если какое-то жюри тебя не оценит, то они слепые или пьяные!

— Спасибо, Женя. Ты очень хорошая.

— Моя мама с тобой не согласится. Она считает, что я вся в отца — такая же бездарная, тупая, упрямая и бессердечная эгоистка.

— Характеристика какого-то маньяка...

— Да, я такая. Наверно. Знаешь, я давно хотела тебя спросить, но тебя не было. Вот, если б не было твоего балета, не отдала бы тебя мама в эту престижную школу, то кем бы ты хотела стать? Не моделью, я поняла. Но, вообще, в целом. Не то, что ты, вдруг, откажешься от балета, а как, если бы его вообще не было? Вот, как у меня, например. Близко не стояла. Куда бы смотрела тогда? Чего бы хотела?

— Не знаю. Я не помню себя без балета. Нет, помню, конечно, как гимнастикой занималась, но сейчас это воспринимается, как подготовка к балетной школе. Хотя, я думала об этом, конечно... Но, как-то, несерьёзно.

Женя ждала. Ляля долго молчала, потом вздохнула, закрыла глаза... Наконец, она посмотрела на подругу в упор:

— Я ничего больше не умею, понимаешь?

— Так ведь учиться мы начинаем, по сути, только сейчас. Вот я закончила школу. У меня, конечно, не было такого, как у тебя, у меня выпускной прошёл без меня, я не ходила. Мы не сдали деньги. Да мне и не в чём. На вручение аттестатов я тоже не пошла...

— Почему?

— Всё так напыщенно, знаешь... Как на праздник. Девчонки накрасились, нарядились, пацаны все в белых рубашках, многие в галстуках, костюмах... Я постояла, посмотрела, как они в школу идут, и вернулась домой. Потом пришла к секретарю, забрала документы... Но это неважно! Я прямо сейчас думаю, куда и на кого идти учиться, понимаешь? И миллионы людей сейчас об этом думают. Балет не лишает тебя мозгов, даже, если отменяет твои планы. Подумай тоже. Если бы не эта супершкола, ты бы тоже, как все, думала сейчас, куда поступать. В этом мы все схожи — мы ничего не умеем. И неважно, чем кто-то из нас занимался до сих пор. Кому-то важно, конечно, как тебе, но и таких ведь меньшинство.

— Ладно, сейчас подумаю. Я бы, наверно, хотела бы что-то связанное с людьми. Что-то нескучное. Работать в офисе или магазине, я бы не хотела... Врачом? Я не смогу. Там латынь надо сдавать, химию... Это для меня слишком сложно. Шить или готовить — не хочется, это, скорее, хобби. Каждый день, без права бросить, нет уж. Может быть, проводницей... Или массажисткой. Парикмахером? Хотя, нет, массажисткой — точно нет. Слишком уж всякие люди ходят на массаж. Парикмахером — интересно. Делать людей красивыми... Но это, как-то, не престижно... Лучше, всё-таки, проводницей или стюардессой. Представляешь, летать по миру в сотнях метров над землёй!... Так здорово!

— Знаешь, из тебя бы получилась одна из самых красивых стюардесс.

Девочки смеются. Женя толкает Лялю в бок:

— А я припоминаю, что ты хотела учить детей плаванию.

— Разве? Я не помню.

— Да, ты хотела стать детским тренером по плаванию. Или учить детей рисовать.

— Может быть... Но я так давно не видела детей вблизи... То есть, я их вижу, конечно, на улице, в транспорте... Просто, интернат при балетной школе довольно строгий. Мы мало, где бываем, редко выходим на улицу. В моём окружении нет детей. Я уже забыла, каково это, общаться с ними.

— Это странно.

— А ты куда поступаешь? — спросила Алина.

— Пока никуда. Я ещё не решила. На стюардесс у нас, кажется, не учат... Думаю, выучусь на повара-кондитера. Если и не буду работать по этой специальности, то, хоть, в жизни пригодится.

— А ты не думала уехать куда-нибудь?

— Нет. На любой переезд нужны деньги, а у меня их нет, так что, я остаюсь.

— А о чём ты мечтаешь? Если бы могла?

— Не знаю. Я бы хотела руководить чем-то хорошим. Каким-то детским центром, или фабрикой по изготовлению чего-нибудь полезного — медицинского оборудования или игрушек, например, или, скажем, велосипедов.

— Ты будешь отличным руководителем. У тебя крепкий характер, ты умная и не вредная. Людям будет приятно тебя слушаться.

— Это просто мечты, Ляля.

— Я всем сердцем желаю тебе прикоснуться к своей мечте, достичь её! Это — необыкновенное чувство, когда сбывается то, о чём мечтаешь. Даже, если я не смогу, если я не стану знаменитой балериной, я всё равно уже сумела это сделать — пожить той жизнью, о которой я мечтала. Пусть даже временно. Я — там: среди девушек, одинаково пекущихся о внешности и мастерстве, среди людей, юношей, преподавателей, воспитывающих в себе волю к преодолению, среди сильных и красивых. Здесь я — своя. Мои навыки оценивают профессионально, а не так что — "ой, красиво", "ой, сложно, наверно"... Это — единственное общество, где всё — по делу, по факту. Даже оскорбления такие, что не поспоришь. Мне вся другая жизнь кажется теперь мелкой, пустячковой. Только там — в классе, в школе, в общежитии — я вижу смысл.

— Я тоже пустячковая?

—Ты — нет. Но я же больше ни с кем не могу так говорить, как с тобой. Никто не задаёт мне таких вопросов, никто не слушает меня, как ты... Все только насмехаться начинают, говорят, я задираю нос, а ты... Настоящая.

— Нет, Ляля, ты не задираешь нос, — Женя вспомнила Мишу Шрама, но Ляле она о таком рассказать не могла, — ты не задираешь, ты... Если бы зазналась, ты бы не попёрлась в мою коммуналку, меня искать. Мимо бы прошла, не здороваясь, так ведь? Нет, ты не такая. Просто, это очень важно для тебя, действительно, важно. Хоть, я и не совсем это понимаю.

— Но ведь не насмехаешься же!

— Нет, конечно.

— А мне преподавательница одна сказала — она знаменитая, вообще-то, но ты, всё равно, её не знаешь, а для нас, соплячек, это — богиня, сошедшая с небес... И мы занимались, а она смотрела, и говорит мне: "Алевтина!" Да, они считают, что Алина — имя не благородное, и меня зовут все Алевтиной. Ну, и вот. Она мне говорит: "Алевтина! С твоим размахом ног, ты, когда-нибудь, выпорхнешь со сцены!"

Женя расхохоталась, Алина покраснела, смущённо улыбаясь:

— Тебе смешно! Я чуть балет не бросила! Мне было так стыдно! Так неловко! Каждый раз, как прыгать надо, я, или падаю, или в ступоре. Ребята смеяться начали: Аля боится улететь со сцены!... Я — в слёзы. Знаешь, сколько репетиций сорвала? Вызывают меня к директору. Я захожу, а в кабинете — она, богиня с небес. Ну, и директор, конечно. Я на колени рухнула, реву: выгоняйте! Сил моих, говорю, больше нет! Я всё порчу, я не могу танцевать, не могу работать!... А она подошла, подняла меня, сама чуть не плачет, говорит: "Дурочка! Это был комплимент! Ты паришь над сценой! У тебя красивые, длинные ноги, размах — как у лебедя крыльев!..." Представляешь? Директор сказал, что она ехала в отпуск, но он попросил её вернуться, поговорить со мной. И она, с полдороги, развернулась, ради меня... Потому что, я — дурочка. И потому что, слабенькая. Верю всем, накручиваю себя...

— Ты не слабенькая, Ляля. Никогда такой не была. Помнишь, в садике, ты спросила всю группу: кто бы хотел дружить с тобой?

— Так там мы были маленькие...

— А что поменялось? Ничего. Это было очень нагло. И дерзко. И я восхищаюсь этой наглостью до сих пор. Я, вот, не могу так. Из окна второго этажа прыгнуть могу, а подойти к знакомой компании, и спросить: кто бы из вас хотел со мной дружить? — нет. А ты смогла.

— Больше не могу. Всё изменилось.

— Нет, это неправда. Ты же веришь в то, что у меня сильный характер. Откуда ты это знаешь? Вот именно. Но я же с тобой не спорю. Я верю, что у тебя дерзкий характер, живой, с искринкой. Ты всех можешь объединить, подружить... Всегда могла. Просто ты оробела на новом месте, оглушённая блеском этих светских львиц, но ведь они такие же люди. И, как все люди, хотят дружить и общаться. Вспомни, кто ты на самом деле. Ведь ты не оставила свою дерзость, свою игривость и дружелюбие в старом дворе. Это всё есть в тебе, просто вспомни.

— То, что было хорошо здесь, неуместно там.

— Там это спрятано, а ты найди и покажи всем. И будет уместно.

Алина соскочила со скамейки и сгребла Женю в объятья. Она боялась расплакаться, тронутая речами подруги. Всё было правильно, и страшно, и просто... Она уткнулась лицом в Женькино плечо, а та обнимала её в ответ, чувствуя её смятение.

— Женя! Мне так тебя не хватает! — пробурчала Ляля, не отрываясь от плеча девушки, — ты — космос. Ты гораздо больше всей этой пустячковой жизни, всех этих людей, балетов, сцен... Ты — вокруг всего этого.

— Сейчас закину нос на провода, и пойду, не запинаясь, — серьёзно ответила Женя, и обе они рассмеялись.

20
Пошли годы. Женя ждёт дочку из школы. Варе восемь лет, она учится, из рук вон, плохо, но это её совершенно не смущает. Девочка занимается плаванием и играет в баскетбол, хотя тренер сразу сказал — мелка, дальше любительского уровня не пройдёт. Ей нравилось играть, даже не имея, на этом поприще, перспектив.

Мать, ставшая бабушкой, живёт всё там же, в коммуналке, а Женя переехала в соседний дом, по программе расширения жилплощади, в рамках помощи молодым семьям. И, хоть молодая семья распалась, квартира осталась за ней и дочкой. Ваня работает главным инженером на птицефабрике, которая значительно выросла за эти годы. Купил квартиру новой планировки, три комнаты и кухня. Женат. Двое детей — сын и дочь. Есть машина, дом с участком, возле работы. Видятся они редко: и живут далеко, и не приветствуют методы воспитания друг друга — часто ссорятся, когда речь заходит о детях. Брать обвиняет сестру в халатности и лени, а она его — в тирании и домостройстве. Не отнять — дети у Ивана всегда чистые, опрятные, вежливые, послушные, активно поддерживают идеальный порядок в доме. Голос может повышать только отец — глава семейства, перечить ему может только мать — на свой страх и риск. Сын занимается боксом, а дочка — шитьём. Не потому, что хотят, а потому, что папа так решил.

— Дети должны найти себя, свои интересы, увлечения... Им важно пробовать разную деятельность! — возмущалась Женя.

— Ты много напробовала? — парировал брат, — нашла себя?

— Вполне!

— Поэтому ты — разведёнка, мать-одиночка, в муниципальном жилье, без перспектив, на непрестижной работе? Хорош поиск!

— Господи, Вань, да не этим успех измеряется! Я работаю там, где мне нравится работать!

— Куклам морды рисовать?

— В том числе! И не только куклам, и не только морды. Я люблю свою работу! Люблю коллектив, с которым мне повезло... И что значит — "на непрестижной"? Если бы не все непристижные должности, где бы ты был, и в чём бы ходил?! Не осталось бы ни швей, ни продавцов, ни учителей... На одну твою престижную задницу работают штук сто непрестижных птичниц!

— Ты считаешь, я не достоин своей должности?!

— Достоин! Ты с детства пахал, учился — из кожи лез, но пугать детей престижем — идиотизм! Каждый стремится к тому, что ему нравится, а не к тому, где лавровый венец на шею вешают!

— Если хочешь, расти посудомойку. Бога ради! А мои дети не будут прислуживать в горничных!

— Однако, ты их с измальства приучаешь постель стелить по линейке, и посуду мыть до скрипа!

— Да! А вот ты, например, не приучена!

— И что, засралась?!

— Нет, но дочь твоя — лентяйка! Ни уроки выучить, ни постель застелить! Хватит! Эти споры не имеют смысла! Я насмотрелся на тебя, в своё время, и не желаю своим детям пинать погоду с утра до ночи. Они заняты делом, дисциплинированы, и им это только пользу принесёт! Оставайся при своём.

— С удовольствием! В отличие от твоих детей, моя лентяйка меня, хотя бы, не боится.

— И что это даёт?!

— Доверие!

— И куда ты с ним?

— В светлое будущее!

Мать поддерживала Ваню, в прочем, как всегда. Она тоже ругала Женьку за попустительство дочери, за вялость амбиций и за многие другие прегрешения. И, если Ваня был далеко и приезжал редко, то мать жила через двор, карауля дочь, чтобы прочитать ей лекцию о воспитании, и ловила Варю при каждом удобном случае, чтобы попенять за неряшливость, неуспеваемость и жалобы соседей.  Варя легко относилась к бабушкиным притязаниям, а Женя огрызалась:

— Какая ты умная, мама, задним-то умом!

В ответ, мать начинала причитания, всегда одинаковые, как под копирку:

— Да, вот такая я была дура! Всё, в своей жизни, я сделала неправильно! И за козла этого замуж выскочила — столько лет потеряла! И вас, бедных, бросила, всё пахала, как проклятая! Вы и детства-то не видели нормального!.. Так ты-то умнее должна быть! Не повторяй моих ошибок! Что хорошего в том, что дети растут, как репей?! Займись дочерью! Собой займись! Ты молодая, ещё можешь выйти замуж за нормального — пусть обеспечивает!

— Мама, я не собираюсь замуж, хватит!

— А чего тянуть Варьку одной?! Пригреешь мужика, ещё заделаете... Будешь дома детьми заниматься, чем плохо?!

— Мне нравится работать. Нравится моя самостоятельность... А если я влюблюсь в бедного художника, чем он нас обеспечит? Красками? — улыбается дочь.

— Какого художника? — пугается мама, — тебе нищий не нужен. Ты — не студентка, а серьёзная женщина... Мать уже!

— А влюблюсь, как школьница.

— Не болтай! Влюбится она... Не до любвей, с ребёнком-то! Тебе нормальный мужик нужен, состоявшийся. С деньгами.

— Нет, мама. Деньги я и сама заработаю, это, всего лишь, деньги. С голоду мы точно не помрём. Мне любовь нужна, чтобы "нормальный мужик" был человеком хорошим, понимаешь? Вон, Ванька — и зарабатывает, и красивый, и молодец... Но, как с ним жена живёт — не представляю!

— А чем тебе Ванька не угодил? Ну, строгий. Так это и правильно. Зато живут, как сыр, в масле. На моря ездят!

— Ну, разве что, на моря... Так они и на море по струнке вышагивают... Нет, ма, я бы не смогла жить под прицелом, и морей не надо.

— Дура ты!

— Зато, счастливая!

21
Варя идёт домой, в окружении попутчиков — многие ребята живут в одной стороне, и целый квартал идут вместе, начиная расходиться по дворам, после светофора. Дети перекликаются, подшучивают друг над другом, смеются. Одна девочка плетётся позади. Варвара останавливается и ждёт её.

— Лиза, ты совсем грустная. Из-за диктанта?

— Ага. Получу дома... — вздыхает девочка.

— Побьют? — сочувственно спрашивает Варя.

— Не знаю, как у мамы настроение... А тебя не бьют?

— Нет. Мама, бывает, злится на меня. Если я совсем уж что-то натворю... Тогда она может наорать, полотенцем хлопнуть, но не больше. Она у меня добрая.

— Повезло тебе.

— Зато бабка орёт за троих — за маму, за папу, и за себя, любимую. Не знаю, куда деваться от неё. Но она тоже меня не бьёт, хотя, видно, что хочет. Наверно, мамы боится. Хорошо, что мы живём отдельно.

— Повезло, — уныло повторяет Лиза.

Варя порывисто обнимает подругу на перекрёстке:

— Я желаю, что бы тебе тоже повезло, пусть у твоей мамы сегодня будет дело поважнее твоего диктанта.

Лиза хлюпает носом, кивает "спасибо" и сворачивает в свой двор.

— А почему бабушка с нами не живёт? — спрашивает Варя дома.

— А ты бы хотела?

— Нет. Но детей о таком не спрашивают.

— Почему?

— Потому что дети никому не интересны... У Лизы бабушка с ними живёт, а она — хуже нашей. От Лизы это не зависит.

— От нас это тоже не очень зависит. Если бы твой папа был чуть более сволочным, чем есть, мы бы жили с бабушкой, в её коммуналке.

— Почему?

— Мы получили эту квартиру от его работы, как молодая семья. При разводе, он мог бы оспорить наше проживание здесь, но не стал. И я ему за это очень благодарна.

— Он плохой?

— Нет. Своеобразный. Как все мы.

— А почему вы развелись?

— Я же говорила... Не сошлись характерами.

— Этого мало.

— Раньше хватало.

— Почему не сошлись?

— Он не нагулялся. Ему хотелось веселиться, гулять до утра... А я хотела семью. Достаток, стабильность. Первое время я думала, что он остепенится, со временем. Мне не хотелось ссориться из-за такой ерунды, как посиделки с друзьями. Мы оба работали, оба уставали. Я отдыхала дома, с книжками, а он — на улице, с ребятами. Они любили машины, катались, ремонтировали... А потом родилась ты. Я уже не могла работать — надо было с тобой сидеть, ухаживать. И он ошалел от новости, что, если он продуктов не принёс, то мне готовить нечего...

— Мы голодали?

— Бывали дни, когда я ела только хлеб, но — это редко.

— А бабушка нам помогала?

— Чем? Она сама не шикует. Да и у нас такая бабушка, что, лишний раз, к ней на поклон не пойдёшь.

— А потом?

— А потом твой папа прозрел. Начал приносить зарплату, но её не хватало... Не потому, что мало, а потому, что он не умел её тратить. В день зарплаты у нас было всё — пир горой, съесть не успевали. Гости какие-то, его друзья. Тортики, водка, рыбка... Потом смотришь, а денег-то нет, а до следующей зарплаты ещё жить и жить, и за квартиру не плачено... Я предлагала отдавать деньги мне, чтобы я тратила по дням, но мы скоро разругались: он требовал деньги на всякие изыски, на выпивку... Говорил, друзья его угощали, теперь он должен, его очередь. А я не давала. Он кричал: "Я, что, зря работаю?! Это — мои деньги!", а я психовала, что деньги нужны, в первую очередь, ребёнку. Мы вместе решили рожать, это — наш ребёнок, и наша ответственность. И надо понимать, что теперь, первые годы, всё принадлежит и посвящается ребёнку, его благополучию... Мы обсуждали это заранее, и в теории, он был готов, а когда дошло до практики, он не мог смириться с необходимостью, зарабатывать и отдавать.

— Первые годы — это сколько?

— Немного. Пока ребёнок маленький, и требует особого ухода, особого питания. Сейчас мир уже не крутится вокруг тебя, ведь ты достаточно самостоятельна. А тогда была маленькой — кусок хлеба тебе не сунешь, одну дома не оставишь...

— И так вы разошлись? Из-за денег?

— По сути, да. Хотя, дело ведь не в деньгах. Дело в готовности помогать, заботиться, в стремлении стать лучше самому, и сделать лучше жизнь близких. У меня эта готовность была. Я хотела отдать всё, и себя, для семьи, мужа и детей. Он же готов не был, он хотел семью только на словах, а отдать всё, и себя, он готов был своим увлечениям, своим друзьям. То они его поят и кормят, то он их. Зачем им дети? Они сами ещё не наигрались.

— Его семья — это его друзья, а твоя семья — это я?

— Да, думаю, можно сказать и так.

— Ты на него злишься?

— Нет. Как можно тут злиться? Он же просто... Как ребёнок? Не знаю. Поверил в то, что вырос, захотел взрослой жизни — семью, квартиру, работу, ребёнка... А когда получил всё это, заплакал — понял, что это совсем не те игрушки, которые ему нужны. Знаешь, дети так же делают: просят что-то, ревут до сблёву, а потом пять минут поиграют, и разочаровываются. Это их опыт. Так они развиваются. Может, и он, получив этот опыт, поумнеет?... Когда мы разводились, он плакал, как дитя. Нет, зайка, я не злюсь, я надеюсь, что у него всё в жизни будет хорошо.

— А если бы он пришёл к тебе снова? Вот, повзрослел, например, дорос, осознал... И пришёл бы?

— Послала бы его к чёртовой матери. Я не злюсь, но я так устала от него — на три жизни вперёд. Так что, нет.

— А почему он ко мне не приходит?

— Наверно, потому, что отец из него, ещё хуже, чем муж. Это — его потеря, в первую очередь... Пойдём готовиться ко сну. Ты устала сегодня?

— Нет. День, как день. Только Лизу жалко. Она за диктант получила "трояк", ей за это дома попадёт.

— Бедный ребёнок... Мне очень жаль эту девочку.

— Мне тоже. А почему ты меня не бьёшь за "двойки" и "тройки"? И не ругаешь даже?

— А если тебя буду бить и ругать, ты станешь учиться лучше?

— Нет.

— Тогда зачем портить нервы и мне, и тебе?

22
Женя работала пять дней в неделю, иногда поодрабатывая по субботам. На двоих, с дочкой, им зарплаты хватало. Да, на юга не ездили, но, в отличие от Жениного детства, Варя ездила на все школьные экскурсии и мероприятия, ходила на дни рождения друзей, выбирая для них подарки, приглашала ребят на свои праздники. Работа ей, действительно, нравилась. Когда-то она устроилась няней в детский сад, и там, забавляя детей рисованием всяких мордашек, зверюшек и смешных человечков, привлекла внимание родителей этих детей. Кто-то позвал её на фабрику игрушки, сказал, что там требуются художницы. Собеседование было интересным: просили рисовать эмоции, морды животных и лица людей разного возраста, а потом предлагали "исправить" уже изображённую эмоцию на противоположную. На следующий день, Женя вышла в цех, попробовать, посмотреть, да так и осталась. Держала её не только сама работа, но и ровный, довольно возрастной, коллектив, и льготы — скидка за оплату детского сада, подарки ребёнку ко всем праздникам, билеты в цирк, театр, даже на карусели в день защиты детей, оплата абонента в бассейн, а с десяти лет, говорят, даже путёвки дают в летний загородный лагерь и санатории, но до этого, ещё дожить надо. Реально — грех жаловаться. Штрафы, конечно, космические, но, в основном, за пьянку, прогулы и систематические опоздания, так что, Женя, за все годы работы, ещё ни на один не нарвалась.

В её цехе работала пожилая женщина, Зоя. Сильная женщина. Имея нарушения здоровья, она рисовала, прикрепляя кисточку к пальцу, но, почти всегда, выполняла норму, никогда не опаздывала, помогала девочкам в швейном цехе... Она была доброй и разговорчивой, знала всё обо всех, с большим увлечением следя за новостями из жизни разных сотрудников. Её отзывчивость подкупала, а советы бывали дельными. Даже сочувствие, такое искреннее, ощущалось коллегами, как поддержка. Жене было стыдно в этом признаться, но она тянулась  к Зое всей душой, больше, чем к матери. Не смотря на чувство вины, она не упускала возможности пообедать вместе с этой женщиной, обменяться с ней мелкими подарками на праздники, поделиться мыслями и новостями. Зоя привечала девушку, жалела: мать-одиночка, старательная, трудолюбивая... С руками из нужного места. Не скачет по мужикам, как блоха по паршивым собакам, не пьёт... Чудо — не девчонка. Как такая не приглянется? Да и ласковая она. Может, мать была строгой, вот и ищет девочка тепла в людях.

Однажды, Зоя подняла эту тему за обедом, в производственной столовой.

— У тебя мать-то жива, Женечка? — спросила она.

— Жива, рядышком живёт, через двор. Видимся часто, но как-то... Без особой радости, знаешь.

— А что такое? Обидела она тебя чем?

— Нет, конечно, она хорошая.

Женя замолчала, Зоя сморщила лоб — недоговаривает. Вечером, пока шли, наслаждаясь солнцем, через производственный двор к проходной, Женя, всё-таки, продолжила разговор.

— Понимаешь, мама у меня такая... Диктующая. Уверенная. А я не могу жить под диктовку. И дочка моя... Она ещё слишком мала, чтобы отличить, что ей внушают, от того, что ей самой нужно. Я отличаю, за себя, конечно, но перед мамой я всегда должна это доказывать. Она считает, что ей лучше знать, и расстраивается, когда я поступаю по-своему. Ругается, плачет... Чем меньше мы общаемся, тем меньше она знает, тем меньше стресса мы испытываем. Обе.

— То есть, ты обрекаешь престарелую мать на одиночество, прячась от её заботы?

— Заботясь, в первую очередь, о себе. И о дочери. И маме, конечно, тоже. Потому что, наше общение ранит её, даже, если я этого не хочу.

— Не понимаю, что плохого в её участии? Мать плохого не посоветует.

— Совет ни к чему не обязывает, в отличие от неё. Она не советует. Она диктует.

— И что же она диктует? Я просто хочу понять...

— Что я должна найти мужчину. А он должен нас с Варей обеспечивать. Что Варя должна ходить по струнке, да и я тоже. Мы должны питаться определёнными продуктами, в определённое время, жить по определённому распорядку, ходить в определённые места, в определённых вещах...

— Во всех этих вопросах можно найти компромисс.

— Если его искать, но она не ищет, она требует.

— Я думаю, ты драматизируешь. Она просто желает тебе счастья.

— Желать можно и на расстоянии.

— Если бы ты была моей дочерью, я бы тоже переживала.

— Может, поэтому я и люблю тебя, что ты мне не мать? — улыбнулась Женя, а Зоя совсем разволновалась от её нечаянного признания, — когда дети вырастают, надо вовремя забыть о том, что это — твои дети.

— Твоя дочь тоже скоро вырастет.

— Поверь, я сумею любить её, не пытаясь исправить.

— Но ведь в этом — основная задача родительства: направлять, исправлять, наставлять и напутствовать!

— Да, лет до пяти. Ну, до семи. Потом — только разговаривать, понимать и дружить. Ты же не диктуешь друзьям, что им есть? Не ходишь к ним домой, проверять чистоту и порядок? Не критикуешь их маленькие радости, не втаптываешь их в грязь... Дружить — это лояльно принимать человека, понимая, что он — такой, по ряду причин. Ты можешь осудить его поступок, можешь дать совет, но решает он сам, и поступает так, как ему свойственно, а не так, как тебе бы хотелось.

— Больно ты мудрствуешь.

— Да нет же, всё просто. Я не хочу расстраивать маму, поэтому живу, сохраняя дистанцию. Могла бы жить, как она хочет, чтобы её не расстраивать, но ей же всегда мало. Я не хочу её ненавидеть. А она не умеет дружить.

— И ей теперь придётся доживать свой век в одиночестве?

— Во-первых, я, всё-таки, рядом. Если она будет нуждаться, я буду рядом чаще, но на её территории, и с берушами в ушах. Во-вторых, у неё есть сын, с которым она ладит гораздо лучше. По её мнению, он умеет принимать верные решения, не то, что я. Правда, живёт он далеко, но приезжает, навещает её. И она, к тому же, не старая. И может наладить свою личную жизнь — давно пытается. У неё есть работа, коллеги, друзья... Её проблема в том, что она, без конца, трясёт прошлое, которого не изменить, и боится будущего, которого ещё нет, и не факт, что будет оно таким, как она воображает. Ей бы жить, и жизни радоваться, а она только трясётся, и меня пытается потрясти. А я не хочу в этом участвовать.

— А помочь ты ей не хочешь?

— Зой, свою голову не приставишь, а больше тут ничем не помочь. Она же сама создаёт проблемы из ничего.

Они давно вышли из проходной и шли теперь дворами. В окнах домов отражалось солнце, щебетали птицы, сновали школьники. Фабрика работала в две смены, Женя пошла в первую — на работу выходить рано, ни свет, ни заря, по пустому городу, зато домой идёшь, когда нормальные люди едва отобедали, и полдня впереди. И дочь, вечерами, под присмотром, и всё можно успеть, и спать лечь вовремя. За вторую смену платили больше. Люди, не желающие вставать до рассвета, с удовольствием устраивались в смену с обеда до полуночи. В пересменку, в обед и в полночь, работал технический персонал — грузчики освобождали площади, уборщицы намывали кабинеты, туалеты, коридоры... В основном, на эту работу шли пенсионеры и студенты.

На очередном перекрёстке женщины остановились — Жене в другую сторону. Зоя ушла в смятении, обдумывая слова напарницы. Женя не хотела бы портить отношения с Зоей, но и врать ей она тоже не хотела. Уж, как есть. Не нравиться — не общайся.

Однако, опасения Жени не оправдались, отношения с Зойкой не испортились, наоборот, Зоя часто теперь поднимала вопрос отношений Жени с матерью и дочерью, силясь понять непривычную для себя, точку зрения, пробуя доказать себе, да и напарнице, что прислушиваться к маме, в зрелом возрасте, более, чем полезно. Но все "удочки", закинутые ею, погружались в пустоту. Женя не спорила, она объясняла и рассказывала, хоть и не могла понять, почему коллега так зациклена на этом. Иногда ей казалось, что Зоя ревнует её к себе, за её же, Женину, мать. Это было даже забавно. Зойка так защищала незнакомую ей женщину, словно от этого зависело её собственное благополучие. Что ж, почему бы и не поговорить об этом? Тем более, Зоя не навязывала своих мыслей, лишь приводя аргументы, правда, одни и те же. Ей казалось, что она нашла что-то новое, а Женя снова и снова раскладывала ей по полочкам, что это — "те же яйца, только в профиль". Ей нравилось, как внимательно Зоя её выслушивала, как надолго затихала в раздумьях... Это был тот отклик, от которого и самой Женьке хотелось больше размышлять о вечной теме детско-родительских отношений.

— Вот, ты говоришь, что мать требует, чтобы ты нашла себе мужчину... Разве, это плохо? Она же просто беспокоится о будущем дочери и внучки. Может, ты стесняешься даже мысль допустить о том, чтобы тебя кто-то содержал? Может, она пытается донести до тебя, что это — нормально: дарить свою любовь, заботу, и получать их же взамен?

— Тут ты права — мне, действительно, дика мысль о том, чтобы жить за чужой счёт. Я слышала истории, где мужчины обеспечивают своих женщин, жён, но не встречала такого. В моём окружении всегда работают двое, и муж, и жена. И на крупные события, такие, как отпуск или покупка машины, копят вместе. Грубо говоря, при разводе, когда суд потребует делить имущество, у них обоих есть чёткое понимание, что они в это имущество вкладывались вдвоём. То, что наживается в декрете, посвящается ребёнку. Его интересы суд тоже учитывает. Если папа купил квартиру, пока мама сидела в декрете, то основная доля этой квартиры принадлежит ребёнку, а не основная — тому, кто с этим ребёнком остаётся.

— То есть, мамаше и дитю?

— Да, часто отцы не желают принимать детей во внимание, и от этого только больше ссор. А женщины не учитывают, что отец, запросто, может отсудить право проживания с ребёнком, и от этого наглеют. Вот и ты судишь стереотипно. Хотя, купил папа квартиру, мать подала на развод, чтобы отжать половину, а он требует оставить детей с ним, так как и зарабатывает больше, и квартиру покупал для детей, и на ногах стоит твёрдо. И всё. Мать, с чемоданами, едет на малую родину... Жила же она где-то до декрета. А квартира остаётся у детей и того родителя, который остался с ними. Если бы мамаша учитывала такой расклад, она бы, наверняка, не подала на развод.

— С твоих слов выходит, что она и мужа не любила, и детей не любит, а только мечтала получить полквартиры.

— Любила, наверно. И детей любит, конечно. Поэтому развод действует на неё разрушающе... Просто она мечтала о том, чего нет, и эти мечты, о несуществующем будущем, затмили любовь сегодняшнюю, реальную. Она, всё красиво построив в своей голове, решает, что текущая ситуация её не устраивает. А то, что при воплощении будущего, возможны варианты — не учитывает. То есть, сначала, она страдает от несуществующего красивого будущего, которого нет, а потом от терзаний по потерянному прошлому, которое, при ближайшем рассмотрении, было не таким уж и плохим. Сидела бы на попе ровно, посвящала бы себя тому, что есть, и всё было бы хорошо, она была бы счастлива. В семье не нужно предпринимательство. В семье нужно доверие и любовь. Когда она выходила замуж... Если она сразу рассчитывала "отжать хату", то она, естесственно, меркантильная тварь. А если, выходя за этого человека, она реально хотела прожить с ним жизнь, то стоит десять раз подумать, прежде, чем ставить это желание на кон. Если уж разводиться, то не из-за куска квадратных метров. Это — не причина.

— А ты счастлива?

— Да. Я сейчас счастлива.

— И в сегодняшний сценарий твоего счастья не вписываются планы о несуществующем будущем? Ты не заведёшь отношений, чтобы не потерять то, что имеешь?

— Нет, дело не в этом. Чтобы строить отношения в будущем, надо в настоящем увидеть того, с кем бы хотелось их строить. Я никого такого не вижу. А мама уже придумала в своей голове сюжет, и пытается подгонять меня, чтобы я подгоняла свою реальность под её фантазии. Но я же не могу соответствовать фантазиям! Я же живая. У меня, в конце концов, тоже фантазии есть, свои собственные, если уж дело на то пошло. И есть реальные планы, потребности, цели, возможности... И невозможности. А ей — по фигу. Какая же это забота с её стороны? Забота учитывает особенности того, о ком заботятся.

— А если тот, о ком заботятся, сам не знает, чего хочет?

— Он узнает, если его не дёргать.

— А если он никуда не стремится, как не дёргать? Если он ничего не делает, никак не развивается... Надо же ему помочь. Надо подтолкнуть, мотивировать.

— Нет. Мы же говорим о взрослых, здоровых, людях. Их не надо пинать и мотивировать, они сами справятся.

— Ну, взрослые! С каких это лет ребёнок, по-твоему, становится взрослым? Ты, для матери своей, всю жизнь будешь дитём!

— Это и пугает. И отталкивает. Взрослость — понятие субъективное. Вот, моей дочери, к примеру, восемь лет, и она уже взрослая. Если я вдруг умру, она не умрёт с голоду, рыдая возле моего остывающего тела. Она сумеет принять решения, нужные в этой ситуации, согласно её возрасту: позвонить в "скорую", назвать адрес, найти документы. Позвать на помощь, наконец. Собрать вещи. Для неё не станет шоком отправка в интернат — она не скатится в депрессивный психоз, не свихнётся, не умрёт с голоду...

— С чего ты взяла?! Для любого ребёнка — шок — смерть матери, интернат... Что ты такое говоришь?!

— Но каждый переживает этот шок по-своему. Не все дети могут справиться со стрессом, потому что их, или берегут от стресса, или им перегружают. Психика — не пластилин. Моя дочь, для восьми лет, очень сильная и взрослая личность, в тех сферах жизни, которые ей подвластны. А те, что не подвластны, переходят к ней постепенно, и осваивая их, она становится ещё взрослее. Если произойдёт какой-то резкий скачок, она справится, в отличии от того ребёнка, который ничего не пытался освоить сам, и в отличии от того, кто перегружен и может, попросту, сломаться.

— Это уж совсем какие-то бредни, Женя! Считать взрослым восьмилетнего ребёнка! Это же бред!

— Считать двадцати-восьмилетнего ребёнка — ребёнком, тоже. Человек взрослеет не с годами, а по мере того, как что-то необходимое делает сам! Если ему в сорок восемь мама диктует, куда пойти и где работать, это — инвалидность. Если в восемь ребёнок сам готовит завтрак, уходит в школу, следит за своей одеждой и расписанием, то кто посмеет ему диктовать — с кем дружить и что читать? Я могу обсудить, посоветовать, выразить неудовольствие, но решать уже только ей. И я уважаю эти решения.

— И что, всё гладко?

— Нет, конечно. Бывает, ошибается. Бывают жалобы на её неряшливость, неопрятность, например. Я довожу до её сведения эти жалобы, мы вместе обсуждаем, что нужно исправить, но исправляет она. Уж, как исправит. И если я буду собирать ей одежду на день, чистить туфли, собирать портфель и завтрак — она не будет взрослой в восемь лет.

— А если она не станет носить форму? Не захочет. Многие дети спорят со школьной формой.

— Она и не носит. Лишь бы выглядела аккуратно.

— И стирает сама?

— Стирает машинка. Её задача, вовремя сдать одежду в стирку, поменяв грязное на чистое.

— А пуговицы пришить?

— Если надо — попросит. Взрослость — не в том, чтобы стирать и шить самой, а в том, чтобы не быть грязной и расхристанной. И чтобы уметь обратиться за помощью, когда это необходимо. Она понимает нормы поведения в обществе, не нарушает законов и правил, по крайней мере, грубо. Как, собственно, любой взрослый человек.

— Я не могу этого понять.

— Вот и мама не может.

В другой день Зоя, вроде, пытается зайти с другого бока:

— Ты говоришь, что забота учитывает особенности того, о ком заботятся. Как же ты учитываешь особенности своей матери — её волнения, переживания? Как ты учитываешь её потребность быть ближе и больше общаться?

— Я, как минимум, не пытаюсь её перевоспитывать. Я учитываю, что она — такая, какая есть. Исходя из её особенностей, я выбираю свой способ заботы — дистанцирование. Ты говоришь так, словно мать — это я, а мама моя — маленький ребёнок, которого я бросила на углу проспекта.

— Так ведь не секрет, что старый, как малый. Твоя мать, с каждым годом, нуждается в тебе всё больше. А тебе выходит, всё равно?

— Я — её дочь. Из нас двоих, я — ребёнок, который только начал жить. Почему, когда речь идёт о контроле, то я — вечное дитя, а когда о заботе, уходе и отдаче — я — взрослая, а она — маленькая?!

— Что же, выходить, о родителях заботится вообще не надо?

— Надо. Ты меня совсем не слышишь, что ли?

— Слышу. Слышу, но не понимаю!

— Вот её особенности — стремление диктовать контролировать. В этом её радость. Радость ребёнка в том, чтобы есть одни сладости. Ты позволишь? Нет. То же самое. Ей надо всё знать и всё контролировать. Если позволить ей это, она и сама свихнётся, и нас с ума сведёт. Я же не лишаю её сладостей — у неё есть своя жизнь, своя работа... Она не сидит в заточении. Мы видимся, общаемся... Пока, этого достаточно. Это соответствует её потребностям. В этом и заключается моя забота: я даю ей то, что ей необходимо, без ущерба для неё и себя. Да, не балую. Да, не проявляю лишней инициативы, да, не слежу за ней, не предугадываю её проблем, не отслеживаю её состояний... Так ведь я — не мама ей. Я отслеживаю и предугадываю проблемы своей дочери, я вижу, что у неё температура, раньше, чем она поймёт, что с ней что-то не так. Я провожу беседы по половому созреванию до её первых месячных, чтобы это событие не напугало её. Я планирую её каникулы задолго до их начала, и подвожу её к мысли, что в городском лагере, ну очень, интересно... Манипуляция? Да. Зато нет ссор и истерик. Из нас двоих, я — взрослая, я — мать. И я решаю. Но я решаю довольно мягко, и ровно до тех пор, пока ей это нужно. Чего ты хочешь от меня? Чтобы я планировала мамин отпуск? Бегала бы к ней, давление мерять? Знакомилась бы с её друзьями, чтобы отсеивать тех, кто мне не нравится? Так ведь она — дееспособная, взрослая женщина, ей не девять лет, и не девяносто! Если бы я выкидывала её продукты, ограничивала её в общении с другими людьми, мешала бы ей выбирать работу — это было бы натуральным насилием, разве нет?

— Не могу спорить. Если бы кто-то выкидывал мои продукты, я бы с ним не дружила. А твоя мама так делала?

— Делала, и не раз. Пока Варя была маленькой, мама, под предлогом проведать и с ребёнком посидеть, являлась чуть не каждый день. И наводила свои порядки. Могла выбросить или принести то, что считала нужным выбросить или принести, не считаясь с моим мнением. Я тогда была молодой, едва родившей, растерянной... Я не могла ей противостоять. Да и не хотела. Просто не думала об этом никогда, вот, как сейчас — не анализировала. Тогда меня выручил муж. Он тупо стал выгонять её. Она злилась, скандалила; кричала, что я должна за неё заступаться, а у меня не было сил. Я думала о том, чтобы сохранить свою семью.

— Я так понимаю, у тебя не получилось.

— Да, не получилось. Потому что за семью должны держаться все участники. Каждый должен думать обо всех: "Это — моя семья", а если так думает только один, или один из всех так не думает, он превращается в отрезанный ломоть. Большинство оказалось на моей стороне — дочь. О ней больше некому было заботиться. Теперь мы — семья. Муж остался один. Это его выбор, думаю, он об этом не жалеет.

— Ты так спокойно говоришь об этом! Семья рухнула!

— Нет, семья — вот она: я и Варя. Никуда мы не рухнули. Мы потеряли кормильца, который даже алиментов не платит, но это — не повод для трагедии. Я здорова, работаю. Дочь здорова, слава богу. Одна, опять же, не семеро по лавкам. Если бы не она, то, да, семья бы распалась — муж сам по себе, я сама по себе...

— Но ведь ты его любила?!

— Я его и сейчас люблю. Просто не ужились. Бывает.

— Ты поэтому не хочешь ни с кем встречаться? Потому что всё ещё любишь бывшего?

— Я всегда буду его любить, но это не помешает мне влюбиться снова. Тебе же не мешает любовь к тушёной капусте уплетать супы и пряники?

— Ой, Жень, вот ты и рассуждаешь, вроде, правильно всё, а я не согласна. Что-то не так в твоих словах, аж страшно становится...

— Для меня — всё правильно. Я так живу.

23
— Женя! Привет!

— Привет, — машинально откликнулась Женя и взглянула на собеседника, — боже, Денис! Привет! Я тебя не узнала!

— Богатым буду... Я не против, — улыбнулся молодой, красивый мужчина, — как ты?

— Хорошо. А ты? Я смотрю, отлично?

Женя не могла перестать улыбаться. Ден тоже был рад встрече.

— Да, всё замечательно. Пойдём, посидим где-нибудь? Найдёшь для меня полчасика?

— Конечно! Пойдём в кафе, вон, на углу.

Они заняли столик, заказали кофе. Денис предложил пообедать, но Женя отказалась — недавно обедала на работе.

— Давай, Ден, рассказывай новости. Чем занимаешься? Женился?

— Нет, не женился. Как-то не складывается... Всё работа, работа...

— Где работаешь?

— У меня фирма... Ну, как — у меня? — нас трое. Мы возим товары, заказы, грузы всякие, по стране. Логистика, доставка, всё такое...

— Понимаю. Здорово. Я по тебе вижу, что предприятие довольно успешное.

— Верно. А ты? Замужем, дети? Где работаешь?

— Развелась. Дочке восемь лет. Работаю на кукольной фабрике, художницей. Рисую личики, мордочки, узорчики...

— Звучит весело. С работы идёшь? Так рано? — Денис взглянул на часы.

— Да, мы рано начинаем.

— Удобно, наверно.

— Да, мне нравится. Платят тоже хорошо, льготы есть.

— Видаешь кого-нибудь из наших? Я всех растерял, кроме Серого.

— Уехал в Москву. Костик тоже там, вроде.

— Да, про Костика я знаю. Он звонит иногда.

— Дружите до сих пор? Давно звонил?

— Да, не теряемся. В прошлом месяце звонил. Говорит, работает автосалоне, машины красит. Лёшка работает в типографии, штампует этикетки для колбасных изделий. В техникум он не пошёл, у них с деньгами совсем туго, со времён переезда. Сам себя кормит.

— Лёшка работает! Ничего себе! Господи, я его таким школьником помню!... Вот, время летит!

— Да. Мишка уехал.

— Да, я слышал, что он уехал поступать в этот... Как его... Инновационный, какой-то, институт...

— Он поступил, но бросил через полгода. Когда понял, что мать его там не достанет, забил на все жти технологии и внедрения, и пошёл в железнодорожный техникум на заочку. Водит спецтехнику по путям, типа, снегоуборочника. Зимой-то точно снегоуборочник, а что летом, не помню. Машинист спецтехники, короче.

— Интересно. Все разъехались...

— Да. А Серый как?

— Кровельщиком заделался. В Подмосковье много строят, он всегда при работе. Отделочником тоже может, штукатуром...

— Я думала, вы всегда вместе будете.

— Пути расходятся. Он, кстати, женат, и у него тоже дочь. Ей лет пять или шесть... Помнишь Плетень? Жена его. Всё так же, шьёт на заказ.

— Не знала, что они... Подружились.

— Никто не знал. Он устроился в бригаду, через пару месяцев её вызвал. Вот только тогда и узнали. Они там хату сняли, она на швейное производство пошла, халаты строчила, медицинские... Сейчас уже у них квартира своя.

— Молодцы!

— Это точно.

— Катя в кулинарный техникум поступила.

— Как прозаично.

— Вышла замуж за Ежа. Он водителем где-то работает.

— Неожиданно.

— Да, Ёж такой тихий... Вроде, как, не её формата.

— А этот, со шрамами? Не видаешь его?

— Видаю. Бродит по улицам равно утром. Совсем крышей подъехал. Ни с кем не общается, бормочет что-то. Иногда, знаешь, дерево обнимет, и плачет... Так жалко его.

— Ещё бы! У меня до сих пор в голове не укладывается, что такое реально могло случится. Из-за какой-то ерунды. Ладно бы там, авария, несчастный случай... Это жесть просто, просто жесть! Вся жизнь — псу под хвост.

Они промолчали, глядя в разрисованные окна кафе.

— А Белка? Что с ней?

— Пьёт. Работает, но её часто увольняют. Двоих детей родила, но их забрали. Говорят, у неё даже паспорта нет.

— Сломалась.

— Да. И давно.

— Жалко. Я был в неё влюблён, когда-то.

— А встречался с другой.

— Белка была не приступной! Я её, как огня, боялся. Не подойди — кусается.

— Да, она была суровой девчонкой. Теперь по ней так не скажешь.

— Всё меняется.

— Ты бы её не узнал теперь. Она очень изменилась... В том числе, внешне.

— Что, так сильно пьёт?

— Очень.

— Жесть...

Денис задумался на минуту.

— Она ведь совсем молодая...

— Поверь, теперь по ней и этого не скажешь.

Они посидели в кафе довольно долго, а расставаясь, обещали созваниваться. Денис, на всякий случай, записал Жене свой электронный адрес, чтобы нашла его, когда зарегистрируется в социальной сети. Она пообещала или в ногу со временем.

Женька поспешила в магазин, потом домой, и уже сидя на кухне, пока на плите закипал бульон, она провалилась в воспоминания, которые растревожил Ден.

Да, судьба Миши Струнцева была трагичной, достойной сценария, но, почему-то, то, как сложилась жизнь Леры, по прозвищу Белка, пугало Женю сильнее. Может, потому, что Шрам не виноват в том, что с ним случилось, хоть его и изуродовали, но, всё же, для него это можно назвать несчастным случаем. Не будь там этой чёртовой бутылки, и всё могло бы обойтись гораздо меньшими потерями. Это, всё-таки, случайность... Не удалили бы ему глаз, не подсел бы он на психотические препараты, не скатиося бы с катушек... Быть побитым — не страшно. Многие, в субъективно Женином окружении, прошли через драки, систематические побои и потасовки, "буллинг" — как сейчас говорят, и не видят в этом ничего ужасного, потому что иметь врагов и быть побитым, ещё не значит, быть униженным или стать изгоем. Костик, например, в школе и дворе был душой компании, а дома видел такое, что немногим лучше увечий Шрама. Опять же, Струнцева, хотя бы жалели дома, старались поддерживать, не смотря на его злость на семью, за недостаточное материальное обеспечение. Он сам рушил отношения с братом — стыдился его, его огромных обносков, а ведь брат укачивал его, чаще матери, обожал, учил играть на гитаре с тех пор, как маленький Мишка смог дёргать струны... Что бы ни случилось, он всегда мог прийти домой, где его бы обняли, накормили, проявили сочувствие... А у Костика, например, безопасной гавани не было. Он никогда не знал, что ждёт его дома — побои, пьянка, выговор, ужин на столе? Он мог лечь спать в тишине и покое, а проснуться от побоев пьяного отца, посередь ночи. Но даже он не впал в депрессию, не дошёл до психушки. И таких много. Спросить Женю — кого били в детстве, из твоих знакомых и друзей? — первое, что приходит на ум — а кого не били? Алину? Её отдали в руки палачей и хвалили за преодоление боли, голода, усталости, вместо безмятежного радостного детства... Это лучше? Гуманнее? Зато она теперь — балерина, но, что-то её имя не гремит по стране, не сияет на афишах... А саму Женю? Не скажешь, что мать её пальцем не трогала, нет, всякое бывало. Без жести, конечно... А что такое — жесть? Где она начинается? В самом факте пощёчин и затрещин? Или в тот момент, когда уже нужно обращаться к врачу? Если так, то Женю, конечно, не били. Уж не так, как Костика, испещрённого шрамами от сигарет и пряжки от ремня...

Однако, при всём своём, даже теоретическом, опыте, Женя с содроганием вспоминала Леру. Девочка не имела безопасного угла. В школе учителя давили на неё за ум и лень, за низкую успеваемость, при хороших способностях. Вызывали мать, подливая масла в пламя ада её домашнего насилия. Мать приходила на беседу с учителями трезвая, чистая, обвешанная бижутерией, в "парадном" костюме, макияже и с причёской. Это были единственные дни, когда она была похожа на человека. Возвращаясь домой, она снимала "побрякушки", часики, распускала жидкие волосы, иногда забирая их в тонкий хвост, вешала в шкаф костюм, и судорожно хваталась за стакан:

— Со вчерашнего обеда — ни капли!

Не удосужившись смыть макияж, она, выпивая, постепенно превращаясь в раскрашенного монстра из китайской сказки, и ждала дочь. Когда, рано или поздно, Лера появлялась на пороге, в ход шло всё: самые низкие оскорбления, руки, ноги, подручные средства. Если девчонка оказывала сопротивление, по требованию разъярённой матери, подключался отец. Они и душили Белку подушкой, и топили в загаженной ванне, и выкидывали в мороз на балкон. Бабушка не вмешивалась, продолжая выпивать, занюхивая табачком. Потом взрослые дружно пили, громко обсуждая, какая мерзкая растёт шалашовка, какие уроды работают в школе, какая хреновая экономика, страна, законы, цены, правительство... Бывало, били бабушку. Всякое бывало. И вот из этого ада Белка, всеми силами, стремилась убежать. Она училась, как могла, учителя зря её оговаривали — грызла гранит науки на пределе своих возможностей. Поступила в медицинский колледж на бюджет, получила место в общежитии, съехала от своих алкашей, устроилась фасовщицей на неполный день. Тётки с работы принесли ей вещи своих дочерей, оделась — не подумаешь, что б/у...

В то время Женя с Лерой и Катей общались довольно близко. Девочки были старше. Женя пошла в девятый класс, а её подруги — на первый курс. Иногда они собирались втроём, в выходные, пили пиво и обсуждали, как классно всё складывается в жизни у девчонок, строили планы на будущее. Катька тогда охмурила застенчивого Ёжика и познакомилась с его мамой... Бедная женщина была в шоке от сыновьего выбора, но они с Катькой умудрились подружиться. У Женьки, порой, дух захватывало от того, как классно всё может случится в жизни. Вот, Лера: и на бюджет поступила, и от родаков съехала, и на работу устроилась, и женщины ей там попались хорошие, отзывчивые... О себе Женя, всё чаще думала, что хочет работать, после школы. Умом понимала, что, вроде, надо куда-то поступать, но не хотелось, до ужаса. Слушала девчонок, как им даётся поручение профессии — и легче, чем в школе, и интереснее, и проще... Но не воодушевлялась их рассказами. Может, поработать год-два, а там, видно будет...

А потом случилось ужасное: Лерка влюбилась.

Её избранник был хорош собой — яркий шатен, с кучей друзей, обеспеченными родителями и наполеоновскими планами. Он увлекался музыкой, машинами, адреналином. С друзьями, они покупали битые машины, даже ржавые и полуразобранные, и в арендованном ангаре собирали из них немыслимые гибриды. Воткнув в разбитую "копейку" движок от хорошего ВАЗа, они выкладывали на пол машины кирпичи, чтобы, при разгоне, её колёса не отрывались от дорожного полотна. Они тренировались, вскрывая замки зажигания, экспериментировали над механикой, катались на остовах машин, оснащённых лишь двигателем, бензобаком, тормозами и рулём. Даже пол, местами, отсутствовал. Собрав за лето три-четыре машины, парни готовили зимой площадку, сразу за городом — оплачивали чистку снега. В центре площадки копилась снежная гора, а сама она замерзала. Выбрав подходящий по погоде день, ребята садились на машины и ехали на локацию. Там они гоняли без всяких правил, без ремней безопасности, и без рассудка, разбивая машины вдребезги в снежной горе. Разбитые лица и поломанные конечности были для них нормой. Кирилл, по прозвищу Зябкий — избранник Леры, был в компании самым молчаливым и решительным. Если прочие ребята могли что-то выяснять в споре, в ссорах, то Зябкий просто вырубал оппонента одним резким ударом в челюсть. Таких случаев было немного, но о них не забывали.

Не удивительно, что вокруг этой компании постоянно кружили лучшие девчонки района. Белка никогда бы не оказалась в такой среде, но она познакомилась с Кириллом в колледже. Он планировал учится на фтизиатра, поступил на год раньше Леры. Они встретились в столовой — случайно оказались за одним столом. Потом столкнулись в коридоре. Потом начали здороваться при встрече. А спустя некоторое время, он сам подсел к ней на обеде, и с этих пор, два раза в неделю, они обедали вместе.

Лера всегда боялась внимания. До сих пор, если её замечали — это заканчивалось плохо. Многие годы девочка избегала общения, была замкнутой, неприветливой, даже угрюмой, но, переехав в общежитие, начала понемногу оттаивать. И женщины с работы были, действительно, добры. С ними Лера теряла бдительность, забывая, что мир бывает жестоким. Девочка, не знавшая ласки, очень остро реагировала на добро. Элементарная вежливость вызывала у неё слёзы, которые она сдерживала с трудом. Белка боялась привязываться к людям, но, не отдавая себе отчёта, моментально привязывалась к тем, кто был с ней дружелюбен, а дружелюбные и вежливые люди не вникали в подобные её психологические аспекты. Они видели скромную, жизнерадостную девчулю, и просто были с ней приветливыми и вежливыми. Как и Кирилл. Обедая с Лерой, он коротал время, не подозревая, как много его общение значит для неё. Он не давал ей повода предположить какие-то романтические настроения, повода заподозрить его в увлечённости ею. Просто ему автоматом проставили уроки физкультуры, за счёт его занятий лыжным бегом и каратэ, и в эти "окна", дважды в неделю, он сидел в столовой. Скучно одному. А тут — она. Но Лере этих обедов по расписанию оказалось достаточно, чтобы влюбиться безотчётно и бесповоротно.

Сначала Белка трепетала всем своим существом, когда Зябкий садился за её стол. Потом ждала этого момента, как манны небесной. А позднее, начала искать дополнительных встреч. Задавала Кириллу наводящие вопросы, выясняя, чем он занимается, где бывает, с кем общается... Парень неохотно давал односложные ответы, демонстрируя нежелание пускать девочку в свою личную жизнь, ведь на отвлечённые темы он мог шутить и пространно изъясняться. Катя с Женей, каждый раз, когда Лера жаловалась на неприступность парня, говорили в один голос: "Брось! Чего ты к нему привязалась? Если бы хотел,, уже бы со всеми друзьями перезнакомил, а он просто убивает время. Не воспринимай его всерьёз!" Но Леру было не отвлечь. Его участливый взгляд преследовал её, его улыбка, адресованная ей — какая честь! Какая роскошь! — снилась по ночам и грезилась наяву, а его дежурные комплименты, типа — "Хорошо выглядишь!", "Сдала зачёт? Молодец!", "Ты такая внимательная, спасибо" — воспринимались Лерой, как признание её значимости в его жизни... Короче, к концу учебного года, Лера была одержима Зябким, а сам Кирилл об этом даже не знал. Он, конечно, видел, что девчонка к нему не ровно дышит, но это — не новость. Повздыхает и перебесится. У него таких — полгруппы на факультете, и полдвора, в придачу. Парень вёл себя благосклонно, но, в целом, равнодушно. Сердцу не прикажешь, и девочка не виновата в своей влюблённости, а он не виноват в отсутствии взаимности. И всё, конечно, так, но Белка была далека от реальности.

Лера познакомилась с друзьями Кирилла. Сама. Перезнакомилась с девчонками из их компании. Потихоньку стала вхожа в их тусовки. Её не гнали, и она считала себя здесь своей. Считал ли так кто-то ещё? Вряд ли. Некоторые парни пытались отвлечь внимание девушки на себя, но безуспешно. Девчонки говорили те же слова, что и Катя с Женькой, подтверждая внутреннее убеждение Леры, что никто её не понимает. В отличие от местных девочек, она стала принимать участие в ремонте автомобилей, в рискованных покатушках ребят, и скоро заслужила репутацию отчаянной и безголовой. Все знали, что она сохнет по Зябкому, ревнует его, оберегает, пытается максимально быть рядом. Не раз парня укоряли, что он зря играет сердцем девушки, но Зябкий лишь пожимал плечами — он не сделал ровным счётом ничего, чтобы заслужить, или, хотя бы, оправдать её преданность. Доходило до абсурда, когда, например, Кирилл тёрся с очередной красоткой на заднем сидении, послав Леру в магазин, и она, вернувшись, стояла у машины с пакетами, дожидаясь, когда он закончит. По ночам Белка рыдала от досады и унижения, но новый день нёс новые надежды, и она, вычеркнув вчерашние обиды, бежала к любимому — хоть увидеть его, хоть просто рядом постоять... Когда Кирилл напивался, Лера превращалась в самую заботливую сиделку. Друзья  волокли его на пятый этаж и бросали у квартиры. Лера обыскивала карманы Зябкого, находила ключи, и тащила его до дивана. Раздевала, стирала, приводила в порядок; сидела с ним, подносила тазик, мыла полы и туалет, а иногда, и самого Кирилла. В пьяном виде, он был гораздо лояльнее, и девушка этим пользовалась. Он целовал её, читал лекции о глупости её преданности... Снова целовал. Он признавал, что она хорошая... А остального Лера не слышала. А зря. Ведь он ещё говорил, что она напрасно сидит на его пороге, зря ждёт его внимания, что он — козёл, отталкивающий добродетель, но "насильно мил не будешь", а потому, шла бы она... Ко всем чертям. В конце концов, Белка добилась интимной близости с ним, и заявила всем, что теперь — Кирилл её парень.

Зябкого заела совесть. Он, будучи пьяным, воспользовался доступностью наивной восторженной девочки... И он смирился с её заявлением, на некоторое время. Не подтвердил, не опроверг — промолчал. Никогда он не признавался Лере в любви, а с момента такой её откровенности, даже комплименты делать перестал. Ему было стыдно. Он жалел о случившемся. Хотел бы винить во всём Леру и её привязчивость, но не мог — мужик же, ответственный. И он молчал, принимая эту девицу, как кару с небес.

На правах "его девушки", Белка не отлипала ни на час. Она преследовала Кирилла, жила у него, спала с ним. Буквально, спала, потому что интима Зябкий всячески избегал, и близость между ними случалась редко. Когда началось лето, Кирилл больше не смог прятаться от своей пассии на лекциях, а аттестация Леры была под угрозой — она мнного пропустила в последние два месяца учёбы. В итоге, ей предъявили испытательный срок, требуя сдать долги в сентябре. Она не обратила на это внимания.

Куда бы ни вышел Кирилл, Лера была рядом. Старалась обнять, угодить, быть смешной, полезной... Его друзья, сперва, отнеслись с пониманием, потом — с недоумением, позже — с откровенной насмешкой. Зябкий начал испытывать лишь раздражение и стыд, при виде девушки. Он пытался говорить с ней, объяснял, что ежеминутное присутствие утомляет, что ему нужно мужское общение, "без баб", но она, то плакала в ответ, то злилась, а потом, неизменно, просила прощения за свою несдержанность. В конце концов, парень попытался её выгнать. Объявил, что между ними всё кончено, выставил её вещи в подъезд и отобрал ключи.

Тогда она, впервые за долгое время, встретилась с Катей и Женей. Пьяная, зарёванная, она причитала, что не сможет жить без Зябкого. Её жалкий вид шокировал девчонок. Лера сильно похудела. Оказалось, она почти ничего не ест при возлюбленном, а без него почти никогда не бывает.

— Он запрещает тебе есть?! — поразилась Женя.

— Нет, что ты! Он хороший... Просто, мне стыдно. Это же его продукты, его деньги... Вдруг, он подумает, что я какая-то нахлебница, и жру слишком много.

— Ты же работала?!

— Ой, да меня, наверно, уволили давно. Я сто лет на работе не была.

— В смысле?! Просто не пришла? И ничего не объяснила?

— Мне было некогда... Девочки, вы не понимаете, Кирилл — мой воздух. В нём вся моя жизнь. Я просто рядом стою — я самая счастливая на планете! — Лера улыбается, сквозь слёзы, — всё это — такие мелочи: работа, лекции, люди вокруг... Всё — ерунда, когда он рядом.

Женя растерянно молчала. Она вспоминала, но никак не могла припомнить хоть один случай, сигнализировавший о сумасшествии этой девчонки. Никогда Женя не замечала никаких предпосылок. Наоборот, в последнее время, в начале учебного года, Белка была счастлива, преисполнена надеждами, и абсолютно вменяема. В начале зимы она была удручена тем, что её отношения с Зябким никак не развиваются. Девочки ей тогда советовали оставить парня в покое... Очевидно, правильно советовали. Очевидно, она не послушала. Теперь, спустя полгода, это совсем не та девчонка, смущавшаяся и томно вздыхающая. Это — психически неуравновешенный человек, дикий и странный. Разве случаются такие перемены с людьми, на вид, совершенно здоровыми? Может, этот Кирилл подсадил её на какие-то вещества? Уж очень Лерка теперь похожа на наркоманку...

Катя, тем временем, выспросила всё: где Кирилл живёт, где тусит, с кем общается. Лера охотно выкладывала любую информацию, лишь бы говорить о нём, лишь бы удерживать этот образ в своей голове.

В этот вечер Лера напилась до состояния плаща — через руку перекинуть и нести. Девчонки притащили её к общежитию, но оказалось, что на летний период место за ней не щакрепили по причине дисциплинарных взысканий. Её вещи — в камере хранения, пусть приходит с паспортом и забирает, а продление договора обсуждает с деканатом. Девочки уложили подругу на газон, под заборчик, сами сели на ограждение — думать, что делать. Оставить её здесь? Совесть не позволит. Тащить к себе домой? Родители не поймут. Вздохнув, Женя заявила, что у неё есть один паршивый план. Она сбегала до дома, проверила обстановку: матери дома нет, а Гриша, как она и надеялась, ей не отказал. Девочки загрузили в его комнату безмолвное тело и ретировались.

— А если он её износилует? — уже на улице спросила Катя.

— Гриша?! Нет, он хороший.

— Это ты так думаешь.

— Господи, да даже, если и так... Она не вспомнит. И немного потеряет.

— А ты жестокая...

— Просто я уверена, что ничего не случится.

Хлопнула дверь — Варя вернулась домой. После уроков она ходила на баскетбол, и пришла домой в спортивной форме — было лень переодеться. Школьная одежда раздувала рюкзак до немыслимых размеров, а свисающий рукав голубой рубашки был забрызган грязью.

— Мам, ты чего? Что случилось?

— Ничего... Почему ты спросила?

— Во-первых, у тебя бульон выкипает. Во-вторых, ты картошки начистила на целую роту солдат, а варишь, вроде бы, суп. Ну, и в-третьих, у тебя такое лицо, как будто ты на сеансе спиритизма, с духами общаешься.

— Слушаю тебя, и поражаюсь — ты так выросла... А мне всё кажется, что ты маленькая.

— С какими призраками ты общалась сейчас?

Задавая этот воарос, Варя забрала у матери начищенный картофель, и вывалила в раковину. Сполоснув кастрюлю, она начала складывать в неё мытые картошины. Женя выловила из бульона мясо, долила в кастрюлю воды, выложила туда пассировку, и вернулась к столу. Она наблюдала за дочерью серьёзно, без улыбки.

— Ты не расскажешь мне? — подала голос Варя.

— Я общалась с прищраками прошлого. Помнишь, мы ходили в магазин, там пьяная женщина поздоровалась со мной, а потом начала скандалить с таким же пьяным мужчиной, и мы ушли в другой магазин, от греха подальше?

— Бомжи скандальные? Помню.

— Эта женщина... Её зовут Лера. Она была перспективной девочкой. Поступила в мед, устроилась на работу...

— И что случилось?

— Я до сих пор не могу этого понять, если честно. Она влюбилась. Так страшно... Он не хотел с ней никаких отношений, а она не могла от него отказаться. Она преследовала парня, а он обращался с ней всё жёстче. Дело дошло до абсурдной жестокости. Он и его друзья избили Леру, до больницы. Но она не стала писать на них заявление. Пыталась покончить с собой, потеряла работу, учёбу, себя... До сих пор пьёт.

— Свихнулась, короче.

— Да, похоже. Но она была нормальной... Почему любовь — такое, вроде бы, светлое чувство, довела её до сумасшествия?

— Потому, что слабая. Слабые не могут любить. Они могут быть любимыми, как маленькие дети.

— Ты же меня любишь? — улыбнулась Женя.

— Так я уже сильная. А была маленькой — была слабой, тогда ты меня любила. Всегда. Если я капризничала, не слушалась, если вещи портила... А потом я стала сильной и научилась любить тебя тоже. Даже, если ты злишься, или бываешь не права.

— А я часто бываю не права?

— Нет, не часто. Тебя легко любить. Вот до бабушки я ещё не доросла, на любовь к ней у меня сил ещё маловато.

Женя засмеялась.

— У нас сегодня будет жареная картошка? — деловито спросила Варя, — или ты сделаешь пюре?

— А что ты больше хочешь?

— Мне кажется, картошки тут хватит и на то, и на другое, и на суп. Завтра можно не готовить, выходной... Сходим куда-нибудь?

— Да, давай. Куда ты хочешь?

— Может, к реке? Говорят, она растрескалась. Я бы хотела застать ледоход, хоть раз, в начале — когда лёд гремит и ломается.

— Конечно, давай сходим к реке. С утра пойдём?

— Как проснёмся. Не ставь будильник, ладно?

Пока Женя готовила, Варя загрузила стирку, символически прибралась в комнате, попутно разобрав рюкзак, приняла душ... Когда поужинали, и дочь отправилась спать, Женька вернулась к своим мыслям. Она машинально поставила чайник, вымыла посуду... Как цинично выразилась Варя о Лере: "Свихнулась"... Её нельзя винить за чёрствость, она ещё ребёнок. Она воспринимает информацию умом, а не чувствами. Ума ей хватает, а чувства... В силу возраста, ей не всё знакомо, хоть умом и понятно. Всё приходит с опытом... Может ли с ней случиться то, что случилось с Лерой? Наверно, нет... Никто ни отчего не застрахован, но Варя здраво мыслит, критично рассуждает уже сейчас. Надо полагать, годам к шестнадцати, она будет способна держать себя в руках. А Лера? Разве Лера не была способна? Разве Лера не умела рассуждать? Что случилось с ней? Они думали, что девочка подсела на наркотики, что Кирилл подсадил её... Первое, что сделала Катя — пошла к нему поговорить. Женя, конечно, пошла с ней. Было и любопытно, и странно, и страшно. Зябкий принял их спокойно. Кажется, он даже рад был поделиться происходящим. Стало очевидно, что ни о каких веществах речи нет: Кирилл, в компании друзей и их подружек, горячо просил:

— Девчонки, пожалуйста, хоть вы ей объясните! Не нужна она мне! Хорошая, заботливая, послушная... Как тряпка. Серьёзно! Я её на хер посылаю — она в ногах валяется! Я не хочу видеть это унижение, не хочу в нём участвовать! Она страшная стала, как смерть... Я на лекциях сижу, она под дверью аудитории дежурит. Говорю, почему сама не учишься? Говорит — это неважно. В смысле, неважно?! А если бы мне с ней отношения строить, то я эту неучу на своём горбу тащить должен? Не работает, не учится, говорить с ней не о чём... Все разговоры про любовь, морковь, и "какое счастье — быть рядом". На мне на хрен такое счастье не сдалось! Она задолбала меня! Не девка, а проклятье какое-то... Меня уже трясёт от одного её голоса!

— Ты ей-то всё это говорил?

— Ну, конечно! Весь двор, раз пятьдесять слышал, как я ей говорил... Не понимает! Всю ночь сегодня маялись — я её шмотки в подъезд, она их обратно... Рыдает, прощения просит, по полу ползает... Еле вытолкал! Не бил. А хотелось очень! У меня никогда такого не было, а сейчас... Я реально, при свидетелях говорю, ребята соврать не дадут, я реально хочу сделать с ней что-нибудь нехорошее. Уберите её от меня, умоляю! Я за себя не ручаюсь больше.

Женя вернулась домой, зашла к соседу. Гриша пожал плечами: ушла. Проснулась, ужаснулась, убежала... По стеночке. Девчонки снова вышли на улицу. Катя купила у крыльца.

— Как она?

— Ушла.

— Ушла?!

— Ага.

— Ну, и где нам её теперь искать?

— А нам оно надо? Она шизанутая. Вцепилась в парня, как клещ. Пусть сами разбираются!

— Жень, он же сказал, что сделает с ней что-то плохое. При свидетелях заявил, что не ручается за себя. Мы должны с ней поговорить. Убедить. Может, к мозгоправу её отвести, убедить, чтобы пошла.

— Ты этих ребят видела? Они все с ней говорили. Все ей объясняли, что она не по тому адресу... Если она слов не понимает, так, может и надо ей поддать по-хорошему? Если он её раз отделает, так, может, гордость взыграет? Раз по-другому — никак. Ну не слепая же она, не тупая...

— Те ребята, это — те ребята, а мы — это другое. Пойдём. Она, или к Кириллу побежала, или в общагу. Мы должны с ней поговорить.

Нашли Белку быстро. Она ещё толком не протрезвела, и далеко не ушла. Катя убеждала её, что продолжать общение с Зябким, попросту, опасно, но Лера не слушала.

— Он никогда не причинит мне вреда! — кричала она, — вы не знаете, какой он хороший! Он не сделает ничего такого!

Больше Женя с ней не общалась, а все новости узнавала от Катерины. Катя рассказывала, как Лера ночевала в подъезде, несколько ночей. Как Кирилл начал её бить. Пытался отвадить, игнорировал, сталкивал с лестницы, обливал кипятком... Когда соседи подняли хай, он, словно бы, сдался. Пустил домой, велел отмыться. Стал держать, как прислугу. К себе не подпускал — бил сразу. Не держал, не запирал — хочешь, уходи, но она оставалась. Готовила, мыла, стирала, прибиралась. Сидела у его ног. Спала в прихожей на коврике.

Как-то у Кирилла собралась вся компания, посмотреть футбол, попить пива. Лера обслуживала ребят: жарила чипы, подносила пиво, убирала пустую посуду... Кто-то из парней надел ей на голову упаковку от пивных банок. Кто-то хихикал, кто-то, из девочек, в основном, выражал протест, что, мол, так нельзя... Лера была смущена и хотела снять с себя плёнку, но Кирилл рявкнул:

— Надели, значит, надо!

Все притихли сразу. Лера улыбнулась и ушла на кухню, за новой порцией закуски, а вышла, как велели, в упаковке, чем вызвала приступ хохота. Кто-то из девочек, сквозь смех, просил её снять плёнку, но Лера не решилась. С этих пор, ребята зачастили к Зябкому — то футбол, то хоккей, то чья-то днюха... Девчонки, скоро, приходить перестали, а пацанам и повод стал не нужен. Каждые посиделки заканчивались очередным унижением Белки. Она, как и все присутствующие, смотрела на Кирилла — как он отреагирует, но парень был абсолютно равнодушен. Он не остановил ребят, когда они вылили ей на голову банку пива. Не заступился, когда кто-то из его друзей отвесил девушке звонкую пощёчину, за пролитый на стол кофе. Смотрел в сторону, когда парни раздели её, вынуждая прислуживать в одних трусах... Это происходило постепенно. Неделя за неделей, месяц за месяцем. Каждый раз Лера смотрела с мольбой на своего "рыцаря", а он отворачивался. Каждый раз ей не верилось, что это происходит на самом деле, но это происходило. Зимой её пустили по кругу, а Кирилл ушёл в другую комнату. К весне её насиловали и били каждые выходные, а к лету Зябкий начал принимать в этом участие. Он прилежно учился, по вечерам навещал родителей, которые исправно снабжали его деньгами. Успеваемость сына была для них важнее всего, и он неизменно радовал своих "стариков" отличными отметками. Уходя из дома, он никогда не запирал дверь. Лере было запрещено "пугать людей своей разбитой рожей", но она в любой день могла просто уйти. Катя приходила к ней днём, они сидели на лестнице. Белка рассказывала всё, что с ней происходит, не таясь. Она знала, Катя не предаст, никому не проболтается, и Катя молчала. Она только пыталась уговорить подругу уйти из этого Содома, но та плакала в ответ:

— Я без него не могу. Я не выживу.

— А ты не боишься, что он тебя убьёт?

— Путь. Пусть убьёт он, чем жить без него.

Однажды Лера сообщила Кириллу, что у неё задержка, он впал в ярость. У неё и так женские дни были нерегулярными, а теперь, когда они пропали окончательно, надо полагать, срок уже немаленький. Двое держали Белку за руки, а он пинал и бил её в живот. С разбегу, с размаху, с разворота... Когда она, в очередной раз, потеряла сознание, а привести её в чувства не смогли, Белку вытащили на улицу и бросили на газоне, через несколько домов.

В больнице, после чистки, её расспрашивали о случившемся люди в форме. На лицо — жестокое обращение, тяжкий вред здоровью, насилие, увечья... Шрамы на ушах, вероятно, от ножниц. Кривая рука срослась неправильно, после не леченного перелома. Многочисленные гематомы, синяки, шишки и шрамы на голове и теле — красноречивее слов. Девушка молчала. Был опрошен район, где её обнаружили, но никто ничего не мог сказать толком. Да, гуляла такая раньше с Кириллом Зябковым, но пропала потом. Её давно здесь не видели. Кирилл, как и его друзья, подтвердил, что уже полгода Леру не видел. Родители Белки вообще с трудом припомнили, что у них есть дочь... Ничего не добившись, девчонку выписали домой. Она перешла через улицу, поднялась на двенадцатый этаж здания с переходными балконы, и шагнула вниз с ограждения.

Снова больница, снова допросы. Возможно, если бы кто спросил тогда Катю или Женю, они бы и рассказали правду, но их не спрашивали. Не было свидетельств об их знакомстве с Лерой, и до них никто не дошёл с вопросами, а сами они не знали, что случилось. Катя видела в новостях сюжет о девчонке, бросившейся с балкона, но её лицо было скрыто цензурой, а район — далеко, на другом конце города. Из городской травмотологической больницы пострадавшую повезли в городской психоневрологический диспансер. По пути, в машине скорой помощи, она попыталась вскрыть себе вены канцелярским ножом, украденным у кого-то из врачей. Привезли её сразу в буйное отделение. Об этом уже Лера сама рассказывала Жене, после выписки, проведя в психиатрической больнице полтора года. Её устроили мыть полы в офисном центре. Она шла на работу, а Женя, наоборот, возвращалась домой. Они прогоаорили больше часа, где Женя, в основном, слушала. От встречи с Катей Лера отказалась — слишком напоминает... "обо всём".

Долго Белка на работе не продержалась. По слухам, встречалась с кем-то, родила, опять пыталась свести счёты с жизнью, уехала в больницу ещё на полгода, а выйдя оттуда, начала пить. Пропивала пенсию и зарплату, если работала. Находила мужчин с низкой социальной ответственностью, становясь их собутыльницей. Родила снова, то ли сама отказалась, то ли изъяли... Ни с кем, их своего прошлого, она не общалась, но в её настоящем круг общения был не лучше. Задавать ей вопросы о болезненном влечении к Зябкому, Женя не решилась, но спустя годы, уже когда Варя родилась, они снова разговорились. Лера сама упомянула Кирилла:

— Видела его тут...

— Кого? Кирилла?

— Да. Боже, про какому говну сохла... Брюхо висит, рожа дряблая, походка шаркая... Он выглядит не лучше меня... Так я-то, хоть, в психушке лежала, бухаю, как тварина, и то выгляжу здоровее. Ты его видела?

— Да, где-то, год назад.

— Истаскался. Кретин. И на хера ему диплом, если он одной ногой в могиле?

— Все там будем.

— Но он — раньше. Поверь. Я никогда не буду жить так хорошо и обеспечено, как он, но я буду жить, как я хочу. И сдохну под тем забором, который мне понравится. А он будет цепляться за свою жалкую жизнюшку из последних сил и сдохнет в муках.

— Жалеешь, что не посадила его?

— Что?! Нет! Я же сама во всём виновата. Только я. Он был хорошим... Он... Знаешь, какой он был?... — Лера мечтательно закрыла глаза на секунду, — а я разбудила в нём монстра. Я в них во всех разбудила монстров. Теперь они бьют своих жён, трахают их в рот, издеваются... Я знаю. И это — на моей совести. Мне гореть в аду за то, что я сделала. И я знаю, что меня ждёт, я видела, я не боюсь. Заслужила. Только я виновата...

И Белка ушла, не прощаясь, не оглядываясь. А Женя, почему-то, вспомнила соседку Галю, жену дяди Толи. Она тоже жила, питая его "монстров", терпя побои и унижения, только у них это всё проходило как-то, немного мягче, и сильно дольше. Зачем они терпят это? Сопротивляться не можешь — ладно, так уйди?!

Это и страшно. Шрам не виноват в своей травме, а Лера и сама признаёт свою вину. Если бы на неё напали однажды, неважно, при каких обстоятельствах, она была бы жертвой, но тут... Её просили уйти, заставляли уйти, и дошли до крайности, потому что она оставалась добровольно. Это сколько же тянулись все эти издевательства? Год? Два? Господи, это же ужасно. Никто не держал её в плену, не заставлял, просто — не заступился... А она не ушла, и своими руками рыла себе могилу. Думать об этом невыносимо. Гриша говорил: "Им нужно страдать, это — их жизненная необходимость", и, наверно, это — самая жуткая потребность человека.

И да, Женя вспомнила свою встречу с Кириллом, тогда, год назад. Нет у него ни брюха, ни шаркающей походки. Выдумала Лера эту встречу или обозналась — неизвестно. Женя не захотела её переубеждать, может, в этом вымысле Белка находит единственное утешение?

Кирилл здоров, бодр и молод, женат, заведует каким-то отделением, то ли в городской больнице, то ли в частной клинике. По слухам.

Здороваться к нему Женя, конечно, не бросилась, а он её, наверно, и не вспомнил, ведь видел её всего один раз что лет назад. Весь его вид, спортивного семьянина, излучал успешную успешность, но лоб ровный, как у психопата, а глаза мёртвые. Холодная сталь его глаз не выражает ничего, даже, если губы улыбаются. Женя наблюдала за ним долго, около получаса, и отсутствие жизни в его взгляде особенно замечалось, когда он смотрел на своих детей.

О чём он думает? Помнит ли Леру? Сильнее ли он того монстра, что она разбудила? Тогда Женя об этом не думала, она просто была шокирована контрастом между наличием всех признаков хорошей жизни, и отталкивающим холодом мёртвого взгляда.

Так может смотреть только тот, кто не просто прошёл через ад, а тот, кто добровольно в нём участвовал. Именно такими Женя представляла глаза живодёров-нацистов, косивших долгие годы под добропорядочных граждан по всему миру, после Второй Мировой.

Дети Зябкого, прилизанные, одетые с иголочки, послушные, часто взглядывающие на отца, сохраняющие дистанцию, не подающие голоса — лишь подтверждают, что Жене этот живодёрский холод не померещился. В Кирилле действительно было что-то такое, на постоянной основе. Теперь она вспоминала этих ребятишек и думала: никакие деньги не окупят их перманентного напряжения... Намного ли их детство лучше Лериного? Богаче, да... Но, лучше ли, спокойнее ли? И не сойдут ли они с ума, со временем?

24
Утром пошли на набережную. Внизу, не так и далеко, бушевала река. Они застали ледоход в самом разгаре. Треск от сталкивающихся льдин разносился над берегами. Варвара следила за происходящим "во все глаза", а Женя следила за ней.

Она любила смотреть на свою дочь, любила с ней разговаривать. Старалась дать ей то, чего сама была лишена: внимание, вовлечённость, доступность, свободу. Конечно, Женьке в детстве никто, особо, ничего не запрещал, но у неё и выбора не было, как такового. А Варя может выбирать — куда ходить, чем заниматься, где побывать. К её, почти, девяти годам, они уже весь город обошли не по разу. Варя знала все театры и музеи, они ходили на спектакли и в кино. На все городские мероприятия и праздники Женя водила девочку регулярно, откладывая деньги заранее. В выходные она, по возможности, отдавала Варе инициативу — как провести время вместе: куда сходить, на что посмотреть. Девочка не знала отказа. Они могли гулять с самого утра до позднего вечера, а могли сидеть дома, читать книжки, смотреть мультики. Ни разу Женя не бросила дочь — ты посмотри, пока, а я посуду помою, нет. Бог с ней, с посудой! Так же, они редко говорили об оценках. Мать прочила Жене — вырастишь эгоистку, наревёшься потом, что зря на неё всю жизнь положила! Но Женя не чувствовала себя жертвой, положившей жизнь, она наслаждалась общением с девочкой. И стремилась не только дать ей, как можно больше, этого общения, но и получить. Кроме того, что делать в выходные, выбирала Варя, зато по будням она была послушной: шла в садик и школу без истерики, ложилась спать вовремя... Потому что за многие месяцы привыкла, что будет выходной, и она будет делать, что хочет, а мама ей поможет. Обязательно.

В первом классе Варя заявила учительнице, что её уроки слишком скучные, и она не будет на них ходить. Вызвали Женю, протестировали ребёнка, и приняли общее решение перевести её во второй класс. Пришлось, в срочном порядке, учить таблицу умножения. Зато уроки уже не казались такими скучными. Зимой Варя запросила коньки. Женя, мысленно матерясь, повела дочь на каток. Пробовать. Сама она на коньках не стояла ни разу, но, если ребёнку надо... В итоге, за час, Варя вполне освоила бег с аккуратными поворотами, а Женя так и не смогла отцепиться от бортика. Коньки дочь больше не просила — не понравились. Весной ей захотелось рисовать. Купили стартовый набор, пришли на открытый урок в изостудию. Женя так увлеклась рисунком, что не заметила, как время пролетело. А Варе не понравилось. Все эти первые и вторые планы, линии горизонта, сегменты и проекции... Ей казалось, рисовать легко, а оказалось — не очень. В общем, первые годы учёбы, Женя поддерживала дочь во всех начинаниях, позволяя ей бросать всё, что не нравится, без объяснения причин. Наконец, Варя влюбилась в баскетбол, а Женька предложила ей сходить в бассейн. От работы предлагают, почему бы не попробовать? И им обеим понравилось плавание.

Варвара росла спокойной, уравновешенной, общительной и беззастенчивой. При всей её вежливости, она обладала той наглостью, которой всегда так восхищалась Женя. Говорят, наглость — это порок, ну, или большое свинство... Наглых осуждают. Однако, Женя давно заметила, что фразу "Хватает же наглости!" — люди говорят с завистью, а "Мне не хватает наглости", с сожалением. Наверно, тут вопрос меры и ума — как говорила мама: честный и глупый может натворить дел похуже, чем подлец с мозгами. Так и тут. Тупая наглость разрушительна, она уничтожает всё на своём пути. А при наличии ума, дозированная, она превращается в достоинство, которое обучает, мотивирует, и открывает новые возможности. Мама права: были бы мозги — остальное приложится. У Варвары они, кажется, есть.

— Мам, а мы пойдём на день города?

— Конечно.

— Это когда будет?

— В следующие выходные.

— Так скоро? Ты не будешь работать?

— Нет.

— На площади будут выступать мои одноклассники, я хочу посмотреть.

— Хорошо. У нас дома лежит газета, там напечатано расписание запланированных мероприятий. Если ты знаешь, чем именно они занимаются, мы можем даже время подгадать, чтобы точно ничего не пропустить.

— Танцами. Одни будут выступать на эстраде, другие на танцевальной площадке.

Женя не поняла дочь и, секунду помолчав, ответила:

— Мы почитаем расписание вместе.

— Вот, говорят — "неживая природа", а ты посмотри, мам, какая река! Разве она — не живая? Она же дышит!

Женя посмотрела на льдины, бьющиеся друг о друга, на чернеющую вздутую воду, между ними, на берега, с которых стекают ручьи талой воды, питая её...

— Действительно, живая, — согласилась она.

— Стихии природы — это настоящая жизнь, — выдохнула Варя, не спуская глаз с ледохода.

Женя посмотрела на дочь и ощутила, как непередаваемая нежность, любовь и гордость наполнили её сердце. Она импульсивно обняла девочку, та коротко обняла её в ответ, но тут же увернулась, чтобы ничего не пропустить, из происходящего там, внизу, на воде.

— Красиво, — сказала Женя, наблюдая за лицом девочки.

— По-настоящему, — эхом откликнулась она.

В газетном расписании мероприятий, и в самом деле, были указаны две площадки — эстрада, построенная на площади года три назад, и дэнс-пол — место, выделенное в стороне, между памятником и сквером, почти напротив эстрады.

Варвара объяснила, что на эстраде будут выступать её одноклассницы, в составе ансабля народных танцев. По расписанию — начало в девять утра. А с двенадцати будет танцевать ребята студий современных направлений: хип-хоп, стрит, тектоник, брейк. Женя и слов-то таких не знает. Что-то слышала, что-то видела, в музыкальных клипах, но никогда не вникала в подробности. С тех пор, как она устроилась на стабильную работу, она и не замечала, что где-то рядом развиваются какие-то направления. Дом, работа, садик, школа, магазин... В её реальности не было места современной моде, современным танцам, тусовкам, выпивке, друзьям... Она уже несколько лет общалась только с коллегами, в основном, с Зоей, с парой соседок своего возраста или чуть старше, да с мамой иногда. Редкие встречи с братом, или случайные разговоры на улице с давними знакомыми, не в счёт. Она ничего не знает о современных технологиях, хотя дочь давно просит компьютер. Женя даже начала откладывать на него деньги, и уже скопила немалую сумму, но на что её хватит — она не знала: надо идти прицениваться, вникать в чуждые характеристики, байты, пиксели... Всё равно придётся, она понимала это, но оттягивала этот момент, как могла.

В назначенный день, мать и дочь шли к площади, болтая обо всём на свете. Настроение было отличное. У Вариной подружки Лизы, оказывается, развелись родители. Как ни странно, социальная служба выступила с требованием учесть интересы девочки и оставить её проживать с отцом. Лизе ещё не исполнилось десять лет, но соцработник, психолог ПДН и психолог школы, где девочка учится, составили общую петицию. Папа Лизы всеми силами сотрудничал с ними, переживал за состояние дочери, брал инструкции, как вести себя при разводе, чтобы помочь ребёнку пережить расставание родителей, и не запустить, при этом, учебный процесс. Сотрудницы всех служб прониклись его волнением, приходили домой, пообщаться, поддержать, но неоднократно нарывались на скандал от мамы Лизы. При оформлении развода, девочку взяли в суд, на всякий случай, но её так и не вызвали. Суд принял решение, и она плакала от радости в коридоре, а сотрудница опеки и попечительства не могла скрыть своего волнения от этой картины. Первый раз в жизни, Лиза плакала от радости. Она даже представить не могла, какой ужасной могут сделать её жизнь мама с бабушкой, если папы больше не будет рядом... А теперь эти женщины собрали свои вещи и ушли, проклиная тех, кто остался, последними словами, расколотив напоследок, свадебный сервиз и папин фотоаппарат. Всё, что они смогли вынести, они забрали. Осталась мебель и квартира, потому что они были папины — остались ему от родителей, Лизиных бабушки и дедушки. Она их помнит — тихие улыбчивые старики, белые-белые, с бесцветными глазами. Папа рассказывал, что его отец прошёл всю войну, а мама была в блокадном Ленинграде, сопровождала эвакуированных детей, но они все попали под обстрел и в плен, и до конца войны она работала в концлагере. Из всей своей семьи, она одна выжила. А отец всю войну был простым солдатом, о своих подвигах молчал, как и многие другие солдаты. Он мог получить награды и высокий чин, но на войне, как он говорил, выжить — уже подвиг. И всё же, у него было две медали. Одна — за то, что дошёл до Берлина, а вторая — за то, что спас своего офицера. Выживший офицер его год искал, чтобы вручить приказ о награждении...

Теперь в доме Лизы тихо, как в библиотеке, и можно даже пригласить кого-нибудь домой. И за отметки её теперь никто не бьёт. Лиза бегает в школу радостная, и говорит, что, может быть, на следующий год, папа запишет её в музыкальную школу на вокал. Он всегда хвалил её голос, а бабушка запрещала ей петь. Говорила, что Лиза орёт и воет. Но теперь они сходили на прослушивание, и учителям понравился Лизин голос. От волнения она забыла слова, путалась и хрипла. Ей сказали подойти ещё раз, в начале лета, и обязательно набраться храбрости. Так что, может быть, ей повезёт, и папа, всё же, запишет её на вокал. Тогда исполнится ещё одна Лизина мечта.

— А первая мечта, какая?

— Чтобы мама с бабушкой подохли, — сразу отзывается Варя, — она не совсем исполнилась, но, раз уж они ушли, пусть так. Так тоже хорошо.

— Грубовато, ты не находишь?

— Грубовато — орать матом на ребёнка и лупить его до синяков... А, вот, здорово же — у Лизы исполняются мечты. Прям, белая полоса в жизни началась... Сначала, "эти бабы" свалили, потом папа ей подарил котёнка, она всегда хотела, но "бабы" не разрешали. Теперь ещё музыкальная школа...

— Завидуешь?

— Чему? Девяти годам слёз?

— А если бы в твоей жизни наступила белая полоса, что бы случилось?

— Ты бы вышла замуж, вы бы купили мне велосипед и компьютер, и я бы поехала на экскурсию, в страну, где люди смешно разговаривают.

— Это куда?

— В Чехию.

— Откуда ты про неё знаешь? И разве чешский язык — смешной?

— Из интернета. Я первый раз про Чехию по телевизору смотрела. А потом мне Ренат видео показывал, на своём компьютере. Он мне много про всё рассказывает. И учит пользоваться компом. У Рената даже маленький брат умеет играть на компе. А ещё один брат совсем маленький. И мама у них добрая.

— А добрая мама не намекала тебе, что ты слишком часто заходишь к ним в гости?

— Нет, она говорит: "Ренат, к тебе пришла невеста!" — Варя смеётся, — а чешский язык смешной. Знаешь, как по-чешски будет "свежие продукты"?

— Как?

— Стара потравыння.

Они обе смеются. Солнце светит в безоблачном небе, птицы гомонят в ветвях, почки набухают... Прекрасное утро весеннего дня. Повезло с погодой на праздник.

На площади собирается народ, идут приготовления к выступлениям, на небольшой трибуне сидят родственники и друзья выступающих. Начинают попадаться знакомые лица, слышатся короткие приветствия. Лотошники выкладывают и поправляют свои товары, в основном, еду и игрушки. Варя выключается из диалога с мамой, её взор блуждает по ярким картинкам, праздничной толпе и, сцене, где выставляют оборудование. Женя тоже глазеет по сторонам, хоть и не столь же заинтересованно.

Они, пройдя через площадь, покупают по мороженому и занимают лавочку в сквере. Пломбир, чуть подтаявший, сладкий, ветер свежий и слабый, тень деревьев рассеивает солнечный свет, создавая вычурные тени. Сегодня должны включить фонтан. Обычно, это делают в конце праздника, под торжественные речи местных властей, и с этого дня до осенних заморозков, он будет фонтанировать во все ясные дни. Лакомство закончилось, но на лавочке так хорошо, и настроение такое приятное, что мать и дочь сидят, лениво наблюдая за происходящим на площади, издалека. Глава города открыл праздник, толпа каких-то карапузов выпустила в небо воздушные шарики, один, как водится, заревел. Начались выступления школьных и самодеятельных групп, сольные песни, сатирические сценки, детские хоры... А Женя с Варей всё сидели, расслабившись, изредка обращая внимание друг друга вялыми репликами на голубей, людей и собак, проходивших через сквер.

Наконец, Варя потянулась.

— Пойдём?

— Пойдём! — с готовностью откликнулась Женя. Она заметила, что многие девочки в клёше — видно, мода такая, и подумала, что Варьке надо на лето обновить гардероб. Уже прикинула цены, уже выбрала магазин, куда сводить дочку за обновками. Осталось выбрать подходящий день... Наверно, первый выходной, после зарплаты. Варя, наверно, тоже выберет клёш, раз уж он у всех есть. Удобно. И с кроссовками хорошо смотрится, и с туфельками... Надо ещё на жаркую погоду какие-то шортики, юбочки... И футболок прикупить. И трусов. И носков. Зарплаты-то хватит? К сцене вышли, как раз к выступлению ансабля народных танцев. Варя хлопала, подпрыгивая, махала подружкам, те улыбались в ответ. Началось выступление — девочки и мальчики сосредоточились на танцах, перестали замечать зрителей. Варя тоже притихла. Танцевали хорошо. Местами задорно. Жене даже тоже захотелось поплясать. Она улыбалась, переглядываясь с дочкой. После народных танцев детских групп, пошли танцы молодёжных и взрослых коллективов, далее были запланированы номера музыкантов, но Варя уже потеряла к сцене интерес. Скоро к ней подошли девчонки, "народных" в них можно было узнать только по яркому макияжу. У одной даже веснушки нарисованы. Вежливо поздоровавшись с Женей, они потянули Варю с собой, в центр площади, к лошадям и лотошникам. Девочка, сомневаясь, оглянулась на мать, но та махнула рукой:

— Иди, гуляй! Я здесь сама посмотрю. Если что, встретимся у той лавочки. Я буду туда поглядывать, увижу тебя — сразу подойду.

— Хорошо!

Девочки убежали.

Женя посмотрела ещё пару плясовых номеров, похлопала весёлым баянистам, и пошла гулять по площади. Периодически, она выхватывала взглядом дочь в толпе — вот они гладят лошадей, вот покупают леденцы, вот разговаривают с компанией ребят. Среди мальчишек, Женя узнаёт Рената и ещё одного Вариного одноклассника. Все весёлые. Смеются. Значит, всё хорошо. Время близится к полудню, и Женя решает потихоньку пробираться к памятнику, где будут современные танцы. Толпа редеет, разделяясь на группы, и Женька решает обойти их все.

В первой группе собрались зеваки, глазеющие на фокусника. Он играет с картами, перекидывая их из руки в руку, выбирая из колоды подряд то всех тузов, то все шестёрки... Иногда, отложив карты, он начинает жонглировать. А если кто-нибудь положит в прозрачную коробку купюру, он для этого человека показывает фокус с превращением ленточки в цветок, или с исчезновением стакана.

В следующей группе — зрители борцов. На асфальте расстелены ковры, на коврах борются мальчики, рядом стоят тренеры. На паролоновых ковриках сидят следующие или предыдущие участники состязаний. В одном из тренеров, Женя узнаёт своего одноклассника Бориса. Вот это — да! Он был одним из самых башковитых в классе, ему прочили лучшие университеты... А он ушёл в спорт. Вроде, и спортивным-то никогда не был. Имел, конечно, "пять" по физкультуре, но он добирал до пятёрки рефератами. Да и кто бы подумал, что он променяет перспективу учёной степени на ковёр? Неожиданно. Прикольно.

Когда Женя отошла от толкучки, её кто-то схватил за рукав. Обернувшись, она увидела одноклассницу Лену.

— Просто встреча одноклассников, какая-то! — воскликнула Женя, — привет!

— Привет. Я тебя сразу узнала. А кто ещё из одноклассников?

— Да там, вон, Боря... Тренером стал, прикинь?

— Ага, он же, когда с Дашкой развёлся, пил по-чёрному, все думали, сопьётся совсем.

— С кем развёлся?

— А ты не знаешь ничего?!

— Нет.

— Пойдём-ка, пойдём, прогуляемся, — Ленка потащила Женю за собой. Та обернулась на площадь, в поисках дочери. Увидела Рената, стала искать взглядом рядом с ним — ага, вот они. Оккупировали скамейку, смотрят на художника-шаржиста.

— Ну, пойдём.

— Дашку Лазореву помнишь?

— Конечно.

— Вот, наш Борька ей предложение сделал. Они в один институт поступили. Ну, Даша платно, конечно, а Борька на бюджет. А у Даши запросы: "Я не буду рожать, пока мы в конуре живём!", "Я не буду у плиты стоять с пузом — это тяжело!", "Я не сяду в дешёвую тачку, это — не машина!" Ну, он и лез из кожи, занимался репетиторством, писал всякие проекты для богатеньких студентов. Дашка сама ему клиентскую базу собирала — он ни с кем, особо, не общался, а она всегда в центре внимания. Ему всё хотелось, чтобы она родила, а она откладывала беременность — всё ждала, пока Борька разбогатеет. У его родителей, у отца, знаешь — не знаешь, фамильное поместье есть в Подмосковье. Оно триста лет назад на отшибе было, в деревне, а теперь уже и земля дорогая, всё кругом застроено, даже метро есть. Дашка знала. Она думала, Борька унаследует поместье, и они его продадут. Там миллионы можно выручить. Она об этом Лизке говорила, а Лиза нам рассказывала. Ну, короче, Боря крутился, как мог. Он и диссертацию защитил, и квартиру собственную приобрёл, и иномарку купил, а Даша всё не беременела. И тут у Бори умирает отец. Отец болел, много лет болел, поэтому не удивительно. Даша на похороны бежала впереди Борьки. Это Аньке рассказала сестра старшая, одноклассница бывшая его старшего брата, сводного. Она тоже там была, на похоронах, и всё видела. И вот, за поминальным столом, выяснилось, что брат-то Боре сводный не по матери, как Дарья думала, а по отцу. Борина мать вышла замуж за отца-одиночку, а потом родила Бориса. И поместье, по традиции, наследуется старшим сыном, по отцовской линии, то есть Егором. А Борьке достаётся доля в родительской хате и машина отцовская, с гаражом. У Даши истерика началась прямо там. Дескать, обманули её. В запале, она объявила Борьке, что он — нищеброд, она с ним разводится. Он чуть не плакал: "У нас же любовь, мы же деток хотели!" А она ему: "Не знаю, чего ты там хотел, а я от тебя, задохлика, два аборта сделала!" И ушла. Вся родня, конечно, в шоке. Кто-то на Бориса начал наезжать, типа, зачем ты на папины похороны приволок меркантильную проститутку со скандалами. Другие заступаются, мол, он сам обманут... В общем, хай был ещё тот. Он, Борька-то, так и запил с этих похорон. Пил по-страшному. С института вылетел. Уже не как студент, а как преподаватель, на тот момент. Даша приехала с толпой мужиков, пьяного Борю закрыли дома, в туалете, и вынесли всё из квартиры, даже чайные ложки. Одни стены остались. Люстры, шторы — всё сняли. На суд по поводу развода, Боря не явился, но пришла его мать с юристом. Они предъявили фото- и видеосъёмку в квартире до расставания и после. Борин день рождения отмечали, и видео, как, под Дашиным руководством, мужики выносят вещи из подъезда — технику, посуду, мебель, и потом уж — пустая хата, с пьяным Борей на полу. И мебели нет. Даже готовить не на чём. Даша ни дня не работала, мать принесла чеки на то, что они с отцом им покупали, пообещала предоставить свидетелей — поимённо перечислила, кто подтвердит, что Боря сам, на свои деньги, покупал остальное... Короче, квартиру, в итоге, присудили Боре без делёжки, а Даша забрала машину, купленную в браке. Если бы не мать, он вообще бы остался, где-нибудь, в комнатёнке в общаге. Но она, Лазорева, и так с него хорошо поимела. А он пил. Год почти лопал. Мать за его квартиру платила, брат еду приносил. Не трогали его лишний раз, но думали, совсем сопьётся. Похудел, как смерть. А потом, ничего, отходить начал, понемногу. Квартиру продал, купил поменьше. Технику взял б/у, чтобы дешевле. Оставшиеся деньги отдал матери и брату, за хлопоты. И пропал. Никто не знал, где он работает, что делает. От новой квартиры ключей нет ни у кого. А потом выяснилось, что он пошёл в институт физкультуры, учиться и работать. Приняли на третий курс. Все удивлялись — научный сотрудник пошёл в студенты! А он, попутно, записался в секцию борьбы какой-то, там несколько направлений, я в них, до сих пор, ничего не понимаю. Через три года написал диссертацию о влиянии физических нагрузок на развитие интеллектуальных способностей. Устроился тренером работать, в институте лекции читать начал. Сейчас очередную диссертацию пишет. А Даша вышла замуж за одного из тех парней, кто ей помогал вещи перевозить. Он в престижном районе жил, машина крутая, в ресторан её водил по три раза в неделю. Ему она родила мальчишку, на солидных-то харчах, а потом узнала, что квартира не мужа, а его отца. Машина тоже. А дача, которую они купили в браке, оказывается, стоит копейки, потому что построена на муниципальной земле, не подлежащей приватизации. То есть, в любой момент, их могут снести, с выплатой символической компенсации. Дашка была в ярости. Развелась. Ребёнка сдала в детдом. Сама уехала куда-то, искать богатого мужика, да так о ней ничего и не слышно. Страницу в соцсети забросила. Ни с кем не связывается. Родители у неё где-то за границей, может, она к ним укатила.

— Обалдеть, какие драмы! А я живу себе тихонько, и ни о чём не знаю.

— Мы искали тебя по социальным сетям, хотели на встречу выпускников позвать. У меня есть контакты почти всего класса. Дай, я номер твой тоже запишу.

— Ну, запиши. Сама-то, хоть, как?

— Так я за Борьку замуж вышла. Родила ему двоих детей, ждём третьего, — на удивлённый Женин взгляд Лена замеялась, — срок ещё маленький.

— Не работаешь?

— Работаю. В детском саду музыкальным работником. Старшему, сыну, четыре года, младшей, дочке, два. Я долго в декрете не сижу, нам в яслях место дают сразу. Мамы наши помогают, водятся. Они у нас такие хорошие бабушки — памятник ставить можно! А ты с кем? Дети есть?

— А я развелась. Дочке девять лет почти. Она тут, на площади, гуляет.

— И чего ты замуж не выходишь? Нечего одной куковать!

— Не сложилось, пока.

— Я тебя познакомлю. Остались у нас ещё холостые, и есть уже разведёные... Серёжку помнишь, мелкого такого?

— Помню, конечно. Противный был мальчишка.

— Чего ты ерепенишься?! Он подрос, женился, развёлся, детей нет. Работает, пьёт только по праздникам... В твои-то годы уже грешно выпендриваться.

— Лен, у меня всё нормально, не беспокойся.

— Ну, кто-то же у тебя есть?! Для здоровья?!

— Лен, давай закроем тему...

— Значит, есть. Всё понятно с тобой... Ну, и правильно! Не при монастыре живём! И нечего стыдится! Себе тоже нужно уделять внимание, время, и не за чем игнорировать физические потребности! Любовник — это тоже забота о себе!

— Лен, я была очень рада тебя встретить! Правда. Но мне пора. Я пойду, дочку поищу. Она хотела на этих, брейк-дансеров, или как они, посмотреть... Наверно, она уже там.

— Иди, иди. Там тоже с нашей школы есть родители. Из параллели. Ивонина помнишь?

— Ивонин учился старше нас.

— Ивонин Сашка — старше. А Матвей, брат его, в "Г" классе был. У них ещё сестра есть, Вика Ивонина, но она мала была, ты-то её точно не знаешь.

— Ты всю школу мониторишь?

— Конечно! Школа — наш второй дом. Мы же семья! Особенно, одноклассники. Ну, давай. Я пойду, залью в Борьку компот, а то он пить забывает, а солнце — вон, какое! И пойду, своих проведаю — у меня тут мама игрушками торгует, старший с ней.

— А маленькая где?

— У Бориных родителей. Давай, пока. Я тебе позвоню.

— Не сомневаюсь в этом.

Лена ушла, а Жене казалось, будто рой жужжащих слов улетает вместе с ней, и первое время, несколько выразительных секунд, гул площади померк в оглушающей тишине, наступившей с уходом говорливой одноклассницы. И дело даже не в громкости или тональности её голоса, а в потоке информации, который обрушился на Женю, отвыкшую от большого количества новостей. Она, со времён школы, не слышала столько сплетен и историй за раз. Постояла. Выдохнула. Пошла.

Возле танцевальной площадки собралась самая большая группа зрителей. Женя высматривала дочь, а это было не просто. Из огромных колонок играла ритмичная музыка. На тонких ковриках, сложенных в один, прыгали ребята, словно делали зарядку, но порывисто и ритмично. На одной девочке был до того обтягивающий костюм, что Женьке было неловко — как голая. А на другой — широченные штаны, что тоже казалось странным. Дети выходили парами и тройками, по две тройки одновременно, в разных углах ковра. Было довольно просторно. С одной стороны, ковёр ограждала занавеска, растянутая между колонками, а с трёх сторон, зрители. Две группы танцевали под одну музыку, но по-разному, потом сменялись другими группами. Скоро Женя начала различать некоторых танцоров. Она медленно обходила зрителей, высматривая дочь и поглядывая на танцплощадку. Некоторые танцы показались ей знакомыми — она видела подобное в каком-то фильме. Когда Женя дошла до конца средней стороны, и оказалась почти напротив одной из колонок, музыка притихла, и на ковёр вышел мужчина, не очень молодой, седоватый, и объявил, что сейчас выступит какая-то банда, название Женя не поняла, которая уже три года занимается брейк-дансом. В толпе загудели, музыка замолчала, вынуждая затихнуть и ожидающих зрителей. Женя, заражаясь интересом от толпы, остановилась, глядя на "сцену". Скоро послышалось первое "туц-туц-туц" очередной композиции из колонок, и на ковёр бесшумно выскочили шестеро ребят. Трое — пониже ростом, помладше, помельче, как Варя, наверно — в первом ряду, и трое повыше, постарше, покрепче — во втором. Одеты они были одинаково: широченные чёрные джинсы, чёрные кофты — огромные, с большими капюшонами, которые, кажется, даже лица закрывали бы полностью, если бы не чёрные джинсовые бейсболки с длинными козырьками. Кофты одинаково съехали у всех на левое плечо, открывая белоснежные футболки. Белые кроссовки дополняли образ. Банда постояла пару мгновений, и начала отбивать ритм всем телом. Резкие сгибы конечностей в суставах сменялись короткими плавными переходами. Чёткий шаг — плавными разворотами. Резкие кивки — поворотами головы. Даже грудная клетка каждого танцора словно имитировала барабан, изображая биение в ритм. Кофты были сброшены в процессе танца. Ребята перекатывались друг через друга, катались и ползали по полу, вращаясь в немыслимых трюках, вместе и по отдельности. Зрители хлопали, восторг сгущался в воздухе. Женя заворожённо следила за танцорами, забыв о дочери. Только раз в голове мелькнула посторонняя мысль: тренировочная одежда должна быть, наверно, попроще — на такие выкрутасы белых футболок не настираешься. Дети казались игрушечными, в голове не укладывалось, что все эти акробатические фокусы выделывают маленькие танцоры, а не артисты цирка. Когда танец завершился вращением на головах, зрители шумели так, что заглушали музыку, а Женя думала: "Почему у них кепки не падают? Своему ребёнку любой головной убор напялишь, он через квартал уже, или на глазах, или на затылке. А эти, как приклеенные"

Варя потянула мать за руку:

— Мам, ты видела? Тебе понравилось?

— Да, очень здорово!

— А я думала, тебе не понравится.

— Почему? Очень задорно прыгают. Даже хочется самой подёргаться, потопать, — Женя смеётся, и Варя обнимает её, расцветая до ушей.

— Ты узнала Фиму?

— Я, если честно, их особо не разглядывала. Да и не разглядеть их было из-за кепок этих... Фима — это тот, который Куклин? Который раньше с тобой сидел?

— Да, тот. У него друг сейчас в этой же группе танцевал, со своим старшим братом.

— Здорово, когда старшего и младшего что-то объединяет... Думаю, это просто отлично!

— Да, наверно... Они всегда вместе. Кольку никто не обидит, все знают, что придёт Морозов старший и даст обидчику по шее.

— Морозов? Морозов, Ивонин... Какие знакомые фамилии... Расскажи-ка мне про Морозова.

— Я с ним не дружу. Он в параллельном классе учится. Фимка бегает к нему на переменках, и он к нам заходит... Заносчивый такой. Чуть что,  обижается и в драку лезет, а если его поколотят, жалуется брату. Говорят, их боятся. Ну, я-то не боюсь, мне до них дела нет, но наши мальчишки их не любят. Даже Фиму ругали за дружбу с Колькой, а Фимка говорит, что лучше дружить с теми, кто богаче и сильнее.

— А папу у них, как зовут, не знаешь?

— Да, вон, он, папа их, у колонки стоит, в красной рубахе. Он богатый. Спонсор у этой группы. Он им поездку на соревнования по брейк-дансу оплатил, но они вернулись без медалей. Говорят, с непривычки. В следующем году собираются занять первое место.

Голос Вари тонул в шуме, который накрыл Женю из ниоткуда, с головой. Это он. Андрей Морозов. В красной рубахе. Стоит с другом, Ивониным, общается. А у Ивонина дочка стоит рядом, та, в обтягивающем костюме, чуть не голая... Это же они. В ушах Жени шумело, кровь прилила к лицу, коленки ослабли...

— Варя, я посижу на лавочке, там, в сквере... Мне что-то не хорошо.

— Ты заболела, мам?

— Нет, просто... Наверно, от музыки. Громко очень.

— Я приду скоро. Сейчас, только с Фимой поговорю.

— Да, ладно.

— Ренат! Пойдём!

Уйдя от толпы, Женя, буквально, растеклась по скамейке. Её охватила такая слабость, что даже руки начали дрожать. Она с трудом выудила из сумки бутылку воды, попила. В голове метались образы, воспоминания, разговоры. Струнцев, лишившийся глаза за слишком широкие штаны и большие кофты... Это же было, как вчера. Женя вспомнила недавний разговор с Денисом: "Вся жизнь — псу под хвост! Из-за ерунды!" Изуродованный Шрам, плачущий на рассвете, обнимая тонкую липу. Он выглядит старше сверстников лет на тридцать — совсем старик. Вся жизнь... Из-за одежды, в подобной которой, сейчас гордо рассекают их собственные дети, Морозова и Ивонина. Женя заплакала. Не от жалости к Шраму, не от чувства несправедливости — от усталости. Она так устала за сегодняшние пару часов, начиная со встречи с Ленкой, и заканчивая этой лавочкой, как не уставала, наверно, ни за одну рабочую неделю в своей жизни. Она плакала, не испытывая облегчения от слёз, а наоборот, уставая ещё больше. Скоро она успокоилась, попила воды ещё раз, обтёрла лицо носовым платком... Хорошо, когда нет косметики. Можно поплакать, поплавать, попасть под дождь — совершенно не беспокоясь о внешности. Проходивший мимо старик, остановился, постукивая тростью:

— Чего ревёшь? Случилось что? Помочь, поди?

— Нет, спасибо, — улыбнулась Женя, — нет, я уже не реву. Это так, минутная слабость.

— Поди, чем помочь? — снова спросил прохожий.

— Нет, нет. У меня всё хорошо. Я не о себе реву, так... О прошлом. Ничего не поделаешь. Всё уже случилось.

— Всю жизнь что-то случается. Всю жизнь реветь не будешь. Прошлое надо не оплакивать, а передавать будущему, как эстафетную палочку. Тогда, в будущем, случаться будет что-то другое. Иначе все будут скакать по одним граблям. Плакать и скакать.

Старик ушёл. Прибежала Варя, раскрасневшаяся, весёлая.

— Мама, у меня деньги кончились... Ой, ты плакала?

Женя хотела сказать, что всё нормально, но старик словно стоял над душой, постукивая тростью.

— Да, зайка. Вспомнила один нехороший случай и расстроилась.

— Какой?

— Мне грустно говорить об этом.

— А ты без подробностей.

— Ладно. Просто, я посмотрела на эти огромные штаны, огромные кофты... Это мода такая, да?

— Да, на центральном рынке всё завалено овером.

— Чем?

— Овером. Большой одеждой. В загранице так ходят.

— Ну, если заграница — тогда, конечно, модно. Да.

— Морозов своей банде оттуда вещи привозит. Красиво, да? На рынке у нас штаны ещё ничего, а толстовки страшненькие. Эти лучше, конечно.

— Ну, вот. А в моём детстве, если у тебя одежда не по размеру была, били. Если штаны большие, если кофта велика. И одного мальчика побили очень сильно, он стал инвалидом... А теперь это — модно.

— Ты поэтому расстроилась?

— Да.

— Жалко мальчика. Почему в твоём детстве было так жестоко?

— Я не знаю. У вас нет такого?

— Нет.

— А как же братья Морозовы? Их же боятся.

— Их итак боятся, им и бить не надо. Да и бьют за дело. Если кто-то слухи распускает, если стучит, ворует, за спиной обзывается, подставляет всяко... Вот тогда бьют. Не за одежду же.

— Кажется, вам больше повезло.

— А вам не очень.

— Всякое бывает, у всех, Варя, и плохое, и хорошее. Я очень надеюсь, что у вас хорошего будет больше, чем у нас.

— Конечно, будет. Мне вот, например, с мамой больше повезло, чем тебе.

— А мне с дочкой повезло больше, чем ей, — парирует Женя.

25
— Мама, а можно мне тоже ходить на современные танцы? — спрашивает Варя, через несколько дней. Женя вздрагивает:

— С Ефимом?

— Нет, у них своя группа, к ним новеньких не берут.

— А куда ты хочешь? На какое направление?

— На проспекте Гайдара есть студия, там открытые занятия в начале лета. Ренат пойдёт, Лиза, Оксана Мишатова... Я с ними хочу. Там всякие современные танцы, мы хотим посмотреть.

— А расписание этих занятий есть?

— Нет.

— А телефон студии?

— Тоже нет.

— А откуда ты про них знаешь?

— Оксане подружка со двора сказала.

— А где, на проспекте, не знаешь?

— Она сказала, где бабушка её живёт, у сквера молодёжи. Точнее я не знаю. Там фонтан с рыбой.

— Знаю фонтан с рыбой... Ладно. Завтра, после работы, съезжу туда и найду. И всё узнаю.

— Спасибо, мам!

— Всегда пожалуйста.

Студию танца Женя нашла быстро. Правда, совсем не там, где фонтан с рыбой, и сильно далеко за сквером молодёжи, но направленние было верное. Она взяла распечатку с расписанием мероприятий, проводимых в честь дня открытых дверей: бесплатные пробные занятия, показательные выступления, концерты  приглашённых коллективов, знакомство с преподавателями... Отметила про себя, что время не очень удобное, приглашённых гостей можно пропустить... В общем, надо всё изучить подробно. Дома. Зато она узнала примерные расценки и прикинула бюджет... На обратном пути, зашла в магазин электроники и бытовой техники — самый крупный подобный магазин в городе. Нашла отдел с компьютерами и компектующими. Естественно, ничего не поняла, но характеристики почитала. Подошёл продавец. Женя начала задавать, по своим ощущениям, очень глупые вопросы: чем различаются видеокарты, или оперативная память от внутренней, и что такое ядра?... Молодой флегматичный парень объяснял спокойно и лаконично. Как ни странно было признавать это Жене — ей всё становилось понятно.

— У вас есть знакомый, владеющий компьютером больше года?

— Да, есть.

— Возьмите его с собой. Он поможет Вам с выбором.

— Ему десять лет.

— Вы берёте компьютер для себя?

— Нет, для дочери.

— Ей тоже десять лет?

— Практически.

— Им будет, что обсудить. Приводите обоих. Наши консультанты помогут Вам определиться с выбором, а опытный, хоть и юный, пользователь развеет все сомнения. Да и дома поможет всё подключить и настроить. Поможет, на первых парах. Отлично проведёте день — все участники запомнят это радостное событие — приобретение доступа к целому миру. Не пожалеете.

— Хорошо. Спасибо.

Жене понравилось предложение продавца. Через неделю компьютер был куплен. Ренат, на правах опытного, действительно помог, и с выбором, и подключением, и с настройками. Разъяснил инструкции. Принесли комп в два приёма, системник тащили короткими перебежками. Потом Женя повела детей в кафе. Ели азу с грибами, пили морс и наслаждались мороженым с сиропом. Потом дети возились с компьютером, скачивали и устанавливали какие-то программы... Рената пришлось гнать домой, едва ли не силком — его мама звонила два раза за вечер. Варя не желала отрываться от новой игрушки, и Женя пригрозила вырубить свет. Чуть не поругались.

— Мама, но мне интересно!

— Я понимаю! Но я не хочв из-за этого ссориться!

— Полчаса!

— Давай договоримся: можешь заниматься компьютером с утра, перед школой, но не вечером, перед сном. Скоро каникулы. Я хочу побольше поработать перед отпуском, возможно, перейду во вторую смену. Думаю, мы обе позволим себе, на некоторое время, спутать день с ночью. Может, оно даже к лучшему. Я не знала, как оставить тебя дома одну, но, думаю, с компьютером, ты даже не заметишь моего отсутствия. Будешь со своей игрушкой месяц дневать и ночевать.

— Да! Ура! Долой распорядки!

— Но! Ты меня слышишь?! Но! С июля мы поддерживаем режим, хотя бы, три дня в неделю, а с августа входим в нормальный режим. Ты же ещё на танцы запишешься... Выбиваться из графика будет никак нельзя. За лето тебе нужно выбрать что-то особо важное для себя, в возможностях компьютера, то, чему ты будешь уделять внимание, когда время станет ограниченным.

— Хорошо, я разберусь! Я пошла спать! Чмоки, ма!

— Слава богу!

Для посещения студии танцев выбрали последний день в расписании, так уж получилось, и, конечно, проспали обе. Первой, на удивление, соскочила Варя, подняла мать. Обе они забегали по квартире, суетливо собираясь.

— А если мы придём, а там уже никого нет?!

— Варь, там сначала показательные выступления в актовом зале... Мы успеем на собрание. Собрание же важнее, да?

— Наверно... Где моя кофта с мишкой?

— В стирке же!

— А, точно...

Уже в здании, они на цыпочках бежали по коридору со множеством дверей.

— Ма, какой кабинет?

— Выступления в актовом зале, его искать уже поздно... А собрание. Там по направлениям... Я не помню. Я путаю эти ваши "хопы" и "хаусы"!

Они завернули за угол и увидели, как молодой парень закрывает за собой дверь кабинета. Он их заметил:

— Вы к нам? Заходите скорее, устраивайтесь. Мы, как раз, начинаем.

На собрании народу было немного. Молодая пара — тот самый парень и девушка с ним, рассказывали, что создают свою танцевальную группу. Основное направление занятий — ритмика и общее развитие физических способностей. Сюда входит и растяжка, и элементы акробатики, и основы классических, бальных и современных танцев. Ирландский степ, русский маятник и припадания, лунная походка, и прочая, и прочая, и прочая. Женя не слишком вникала в речь преподавателей — ей была важнее реакция Вари, а Варя была очень увлечена. Женя наблюдала за её горящими глазами, за её живым вниманием, улыбкой, и понимала: дочь запишется. Значит, надо водить, хотя бы первые занятия, а если будет вторая смена, то встречать вечером. Оплачивать занятия, купить допрлнительную форму, обувь, костюмы для выступлений. Может, справку надо от врача. Может, они выдадут справку, дающую дополнительные баллы по физкультуре... В общем, Женины мысли были, исключительно, бытовой направленности.
Варя, и правда, загорелась.

— Мам, круто, да?! — оборачивается она к Жене, после лекции, — столько всего! Мы сами будем придумывать танцы! Даже музыке учат! Всё есть, и всё такое интересное!

— Да, здорово. Всё в одном месте. И ритмика, и хореография, и пластика, и растяжка... Даже, если ты не захочешь потом танцевать, ты всё равно станешь более развитой, сильной и пластичной... Это полезно. Я согласна.

— Запишешь?

— Конечно!

После собрания зашли в кафе, побаловать себя мороженым. Женя рассматривала распечатки, выданные в студии.

— Что там?

— Учебный план, примерное расписание, список документов, формы, атрибутики...

— Много надо покупать?

— Знаешь, я думала, больше надо будет. Коврик гимнастический у нас уже есть. Полотенце, чешки, скакалка... Форма свободная. Кроссовки. Да тут, получается, первое время, вообще ничего не надо. Всё у нас есть. Два выступления запланировано — под новый год и в мае. В ноябре будут собирать деньги на одинаковую форму... Сумма, конечно, ориентировочная, но довольно скромная.

— То есть, всё хорошо?

— Да. Всё просто отлично! Ходи и радуйся. Только, как ты с компьютером будешь?

— Нормально. Я всё успею.

— Учиться не забывай. В школе — главное — посещаемость.

— Мам, я знаю! Давай поедим, ага?

— Ладно, извини.

Во дворе их встретила бабушка.

— Привет! Давно не виделись! В гости не пригласишь?

— Нет, мам, нам завтра рано вставать. Привет. Как ты?

— Да, хорошо. Галю видела. Знаешь, Толя ей руку сломал. Ты знала? Полгода назад. А потом запил, запил... Галя на больничном сидела, в гипсе, а он — пьяный. Всё время её доставал! Она и убирала за ним, за пьяным, знаешь, каково?...

— Мам, я знаю, — раздражённо, но довольно мягко, перебила Женя, — ты мне уже сто раз об этом рассказывала.

— Я вас слишком редко вижу!

— А тебе, кроме Гали, рассказать больше не о чём?

— Это тебе плевать на Галю, она тебе чужая! А мы с ней сродниться успели!

— Я рада за вас, мам. У нас с Варей тоже всё хорошо, спасибо, что спросила. Она на танцы записалась с сентября...

— Не многовато будет, а, пигалица? И мяч пинать, и в бассейне плавать, а теперь ещё и плясать придумала?! Не стошнит, Варя?!

— Нет, бабушка. В крайнем случае, брошу плавание.

— Ещё чего?! Плавание закаляет, а пляски твои — что дадут? Ногами дрыгать — толку мало!

— Спасибо, бабушка. Я обязательно учту.

— Варя, иди домой.

— Хорошо, мам. Бабушка, пока!

— Варька, стой! Я с тобой разговариваю! Куда ты пошла?!

— Куда мама послала.

— Мало ли, куда тебя мать пошлёт! Я не договорила!

— Я слушаюсь маму. У тебя своя дочь есть.

Варя ушла. Женя проводила её влюблённым взглядом.

— Воспитала стерву! Никакого уважения! — озлобилась мать, — наревёшься с ней ещё! Ты ей слово, она тебе — десять! А это ещё даже не седьмой класс! И даже не пятый! Что потом будет?!

— Ничего не будет. Ни я ей слово, ни она мне — десять. У неё будут свои интересы. Свои друзья, свои дела, свои заботы. Это нормально.

— Конечно, "свои дела"! Она, со своими делами, тебе в подоле принесёт раньше, чем школу закончит!

— Мам, успокойся, пожалуйста! Мне не нравится твой тон.

— А её тон тебе нравится?! Ты меня не успокаивай! Я своё отбеспокоилась, с вашими закидонами! Ты беспокойся за себя!

— Спасибо, я справлюсь.

— Мужика-то не нашла ещё? Приводи ведь Варьку-то, если что, если мешать будет. Не съем я её, присмотрю уж...

— Спасибо, мама, но Варя не мешает. Всё хорошо. Я ценю твою заботу... Как работа?

— Какое тебе дело до моей работы? Забудь. Работаю, слава богу, могу ещё. Вы хоть что едите? Поди, голодом моришь девку, то она и злая?

— С чего такие мысли, мам? Я готовлю. Суп каждый день, второе... Сейчас, вот, в кафе ходили, мороженого поесть. Всё у нас хорошо.

— Всё по кафешкам таскаешься? Вот, наш Ваня нашёл бы, что тебе сказать! Он своим детям такого не позволяет! Они дома едят, что мать подаст! У них никаких вытрепонов нет! А ты избаловала!

— Да, мама. Избалованность, в умеренной степени, признак растущего благосостояния. Так что, я снова горжусь, чем попало. И опять тебя расстраиваю. Спасибо, мам! — Женя чмокнула мать в щёку, — прости, что мы снова тебя разочаровываем. Я пойду.

— Да не разочаровываете вы меня! Не утрируй. Это ведь я так, мысли вслух... Любя!

— Я знаю, мамочка. И люблю тебя. Но мне, правда, завтра очень рано вставать. Я пойду.

— Иди, корми дочку ужином. Она тебя заждалась, поди. Вас тоже надо было кормить, я помню. Совсем были несамостоятельные... Совсем потерянные! Как сироты росли... Вот и растерялась. Бедные, бедные дети...

— И ты — бедная, мама. Всю жизнь на нас положила, я знаю. Я помню. Я никогда не забуду. Пока.

— Ну, иди с богом. Иди. Уж, как выросли... Слова богу.

26
Была глубокая ночь, Варя играла в компьютерную игру. Августовский ветер трепал листву на тонких ветках плакучих берёз. Запахло дымом. Сначала девочка решила не обращать внимания на запах, но он становился всё навязчивее. Наконец, девчонка запоздало испугалась, побежала к матери:

— Мам! Мама! Дымом пахнет! Слышишь?

Женя проснулась мгновенно.

— Одевайся. Тепло, только, в закрытую одежду. Выключай всё из розеток. Закрой окно, форточку... Быстро!

Варя сосредоточенно выполняла инструкции. Даже про холодильник не забыла — выдернула шнур из розетки. Женя, пока, собрала документы в отдельный свёрток, оделась.

Варя вышла в коридор, мама отдала документы ей.

— Куртку возьми. Обувайся.

Мысли в Жениной голове скакали беспорядочно. Она сложила все деньги в сумочку, перекинула её ремень через голову на противоположное плечо, сверху накинула курточку. Выглянула в подъезд. На площадке тускло горела лампочка, в воздухе висела сизая дымовая завеса. Женя бросилась к окну кузни, открыла, высунулась по пояс, осмотрелась.

— Варя, горит над нами... — Она захлопнула окно, — положи документы на пол. Не забудь их, когда будем выходить. Не забудь!

— Ладно!

Женя вытащила с антресоли брезентовую палатку. Лёгкая, любительская, она была не лучшим укрытием в походах — постоянно складывалась, кособочилась... Зато, компактная и крепкая.

— Варя, компьютер!

Они побежали в Варину комнату, вместе схватились за системный блок.

— Давай! Поднимаем на стул. Будут тушить — всё зальют. Давай придвинем стул к столу. Двигай монитор сюда, к краю... Закрываем.

Они закинули стол с компьютером брезентом, край которого навис над, стоящей рядом, кроватью Вари. Девочка скатала матрас, закрыв его свисающим брезентом, подсунула под рулон свои тапочки, чтобы он не развернулся.

— Всё, пошли! Документы не забудь. Я ещё возьму фотографии.

Когда они, наконец, вышли в подъезд, дым был уже более плотный. На этажах суетились люди, раздавались крики — "Пожар!", "Горим!" и мат. Варя закрыла лицо рукавом, Женя обнимала её за плечи. На лестнице девочка пошла вперёд. Их обогнал парень с последнего этажа, он вжал Женю в перила, а Варю с силой оттолкнул к стене. Девочка ударилась, но не упала, и не выронила свою ношу. Женя увлекла её вниз по лестнице. Через два пролёта они наткнулись на соседку, пожилую женщину, которую, вероятно, тот же паникующий парень сбил с ног.

— Варя, иди на улицу! На фотки! Иди!

Женя помогла женщине подняться, и вывела её наружу. Во двор въезжали машины скорой и пожарной помощи, у подъездов толпились люди. В окнах соседних Он тоже. Варя плакала в сторонке, прижимая к себе пакеты с документами и фотографиями. Поодаль невозмутимо курил тот самый парень. Женя передала соседку медикам и побежала к дочери.

— Варя, ты как?!

— Нормально.

— Головой не ударилась? К врачу надо обратиться?

— Нет, — Варя всхлипнула и оглянулась на парня, шёпотом объясняя, — я обиделась очень. Ему вообще ничего не угрожало, а мы... Квартира горит прямо над нами. И бабулю очень жалко...

— Варенька... — Женя увела дочь в сторону от людей, усадила на вкопанное в землю, колесо, сама присела на корточки перед ней, — милая моя... Так бывает. Он запаниковал. Он просто... Ужасно испугался.

— Ты его жалеешь?! А меня тебе не жалко?! Бабулю не жалко?!

— Жалко, солнышко, не кричи так... Очень жалко, — Женя крепко обняла девочку, задержала в объятиях, заглянула в лицо, вытерла ей слёзы, — и бабулю жалко, и тебя... Я же люблю тебя, милая... Но всё обошлось. Я имею в виду, у нас всё обошлось: мы вышли на улицу, мы — в безопасности. Бабуля у врачей, ты — жива-здорова... И я радуюсь этому. Я не могу так злиться на психоз этого парня, потому что моя радость гораздо больше... Моя радость — это ты. И ты здесь, вне опасности. Квартиру сейчас потушат. Лето, жарко... Мы откроем окна и высушим потоп. Ремонт сделаем. Мы ведь давно его не делали. Ты выберешь, какого цвета будут стены в твоей комнате. Можем купить тебе ковёр. Хочешь? — Варя кивает, понемногу успокаиваясь. Она уже не плачет, она уже слушает, — всё исправим, всё наладим... Если будет надо, возьмём кредит. Нам на всё хватит. И всё, зайка, всё, понимаешь? Всё будет хорошо. Мы будем жить ещё лучше, чем прежде; будем спокойно спать в своих постелях, потому что с нами всё в порядке, понимаешь? А он? Он будет просыпаться в холодном поту, потому что с ним что-то НЕ в порядке. Понимаешь? В его душе живёт страх. Такой страх, что при намёке на опасность, он готов идти по головам, готов на преступление... И это его погубит. С ним что-то случилось, наверно. Твой синяк пройдёт. Ремонт пройдёт. Кредит закроется. Пожар забудется, и станет байкой, которую будут рассказывать по случаю... А страх в его душе останется. И в самые важные минуты жизни, он будет вылезать и заставлять этого парня поступать трусливо, подло, глупо... Это будет происходить всегда, не только при пожаре. Он струсит и бросит свою девушку, когда она забеременеет. Струсит и сбежит, когда родители заболеют. Он будет подставлять людей и терять работу. Предаст любовь, предаст дружбу. В беде он останется один, потому что никому не верит, а тех, кто верил ему — предал.

— Но он сам виноват. Не надо быть трусливым, — неуверенно возразила Варя.

— Сам. Конечно, сам. Но трусость появляется там, где рухнул мир. Его мир когда-то обрушился. Может, родители обманули его в ответственный для него момент. Может, его дом, родной и надёжный, так же вот загорелся. А он был маленьким, и никто его не поддержал... Мы не знаем, что случилось. Трусливыми не рождаются, котик. Все дети рождаются чрезвычайно смелыми. Трусость — это попытка защититься от чего-то ужасного, что отнимает у тебя уверенность. У него кто-то отнял опору. И теперь он боится. Теперь, он трус. Из-за трусости он становится подлым, злым, ненадёжным. Из-за трусости он теряет много хорошего, в своей жизни, теряет возможности. Пусть он виноват, но... Пока с нами не случилось ничего ужасного, его же тоже жалко?

— Мне уже не так обидно, — кивнула Варвара.

— Пойдём к бабушке. Нам надо где-то переждать, пока всё уляжется. Пойдём к ней, выпьем чаю, заночуем до утра.

— Она будет счастлива.

— Тем более. Порадуем.

С матерью они столкнулись на пороге коммуналки. Так сразу же начала причитать и ругаться:

— Я же волнуюсь! Где вы шляетесь?! Вы не понимаете, что я тут с ума схожу?! Я же думала, у вас горит! Я уверена была, что у вас горит! У меня же тут сраная берёза всё загораживает, мне всё лето ни черта не видно! Что я должна думать?! Ладно, Сашка прибежала, сказала, что горит квартира тёти Любы... Я её ещё пять раз переспросила — точно ли тёти Любы?! Так она ещё и огрызается, чертовка такая!... Как же я перепугалась!...

Пока мать изливала свои волнения, Женя хозяйничала на кухне. К источнику шума потянулись соседи. Дядя Гриша, белый, как лунь, вышел с неизменной сигаретой. Варя бросилась его обнимать, он прижал к себе девочку свободной рукой, как, когда-то, прижимал к себе Женю, защищая от дяди Толиных нападок.

— Привет, хулиганка, — трепал он Варю по спине, — не ты хату-то подожгла?

— Не, она сама загорелась! Тётя Люба уехала на дачу, а лампу настольную не выключила. И там что-то замкнуло, или лампочка перегорела... Короче, из-за лампы загорелось всё.

— Ты-то откуда знаешь? — удивлённо спросила Женя, — мы, вроде, вместе были. Ты всё знаешь, а я ничего не слышала.

— Ты бабулю в "скорую" увела, а соседи у подъезда говорили, что лампа горела два дня, а в квартире не было никого, потому что все на даче. А потом, ночью уже, увидели огонь у окна, где лампа горела, и все службы вызвали...

— И ты всё это от соседей слышала?

— Да. Они друг другу рассказывали.

— Так ты же рыдала в три ручья!

— Я же не ушами рыдала.

Гриша садится на вечный стул под форточкой, и Варя тут же лезет к нему на колени. Он мягко её гонит:

— Варя, я курю. Не надо тебе дымом дышать.

Варя делает вид, что не слышит, и обнимает одной рукой старика за шею, второй поправляя ворот на его рубашке. Гриша смотрит на Женю, та пожимает плечами. Сосед закуривает, беседуя с девочкой о её друзьях, новостях, последних событиях. Она увлечённо рассказывает о современных танцах. Мать Жени ревностно следит за беседой, но скоро не выдерживает, фыркает и начинает выговаривать:

— Ну-ка, егоза! Нечего дымом травиться! — и даже делает шаг в их сторону, с явной целью разделить старика с девчонкой, и обоих "поставить на место", но Женя выразительно загораживает ей путь, всучив сахарницу:

— На, мама. Поставь на стол, пожалуйста. И тут же привлекает внимание вновь подошедших соседей, — чаю?

Мать грохает сахарницу на стол и демонстративно уходит в комнату. Правда, через пять минут, она возвращается, неся конфеты:

— Вот, к чаю. Угощайтесь!

Она так гостеприимно улыбается, что одна из соседок бежит в комнату за пирожками.

— На ночь ждать нехорошо, девочки, — смущённо улыбается она, — но до утра не так уж далеко!

На кухне собирается вся коммуналка. Расставляют большой складной стол. Все рассаживаются тесно, Варя остаётся с дядей Гришей — ей теперь просто негде больше сидеть. Женя остаётся стоять у плиты, подливая желающим чай, себе наливает кофе. У стола ютятся "молодые" — бездетная пара, обоим за сорок, поженились недавно. Они живут в комнате, где раньше жили Галя с Толей. Мужа тоже зовут Анатолием, а жену — Кристина. Это она принесла пирожки. Вкусные. С яйцом, с ливером, с морковью и яблоком. Голодная Варя уминает за обе щеки, Кристина глядит на неё с умилением. В одной комнате с Гришей проживает новый сосед — пятидесятилетний экскаваторщик. Тихий, опрятный, без вредных привычек. Он раньше пил, а потом бросил, и очень боялся сорваться. Гриша разговорился с ним на работе, узнал, что тот снимает комнату в общаге, где многие злоупотребляют спиртным, и он ужасно нервничает на этой почве. Гриша забрал его к себе. По вечерам они играли в нарды, смотрели телевизор. Гриша готовил ужин, а его сосед — завтрак. Обедали они в столовой, на работе. Гриша почти всю зарплату отсылал жене, а сосед свою — многодетному брату, учителю физики. Его жена, библиотекарь, не вылезала их декретов. Детишки, как на подбор, талантливые и способные. Весь дом в благодарностях, медалях и грамотах, но за каждой медалькой и грамотой — покупка формы, музыкальных инструментов, оплата секций и сборов, покупка лыж и ботинок, купальников и платьев, из которых дети вырастали слишком быстро. Сам экскаваторщик был одинок — с женой развёлся, алименты выплатил. Его дети уже взрослые, обеспеченные, успешные люди, у внуков есть всё, что душа пожелает, но живут они далеко, видятся редко. Жена замужем. Вот он и помогает младшему брату и ораве талантливых племянников. А с его трезвостью, и Гриша пить перестал.

Ещё одну комнату, вечно пустующую в Женином детстве, заняла семья, пожившая совсем недолго. Скоро они обменяли эту комнатку на "двушку" в центре. Хозяйка "двушки" — родственница семейной пары, переехав сюда, долго молчала, пряталась в своей комнате, и до жути боялась Женину мать. Разговорил её, конечно, Гриша. Потихоньку она оттаяла, осмелела, и даже представилась старожилке квартиры:

— Вы меня, конечно, извините, но я — Инесса Авенировна.

— А извинять за что? За то, что не Мария Антуанетта? — съязвила мать. Гриша ободряюще кивнул за её спиной, и соседка продолжила:


— Мы теперь с Вами соседи. Я, конечно, прошу прощения, но мне нужна полочка в кухне, под мои кастрюльки, — и подумав, добавила, — извините.

— Ты за всё извиняешься, Инесса Авенировна? — спросила мать, без особой уважительности, и не дожидаясь ответа, махнула рукой, — вон, тот навесной шкаф весь твой. Дотянешься?

— Я, если позволите, поставлю тут табуреточку. Низенькую. Если можно. У меня есть. С отпиленными ножками.

— Позволим. Простим. Извиним. Прибираться будете по четвергам. В воскресенье с утра у нас общая генеральная уборка в кухне, коридоре и туалете, в на неделе — по дням. Ваш — четверг.

— А если я, извините, не смогу, например, в воскресенье?

— А никто, извините, не может в воскресенье. Я таким немощным всю неделю жить мешаю, всеми силами. И не извиняюсь, при этом. Так что, уж потрудитесь, и жить будет проще и приятнее.

Извиняющаяся Инесса знала, что такое "мешают жить"... Её родственники, бывшие владельцы этой комнаты, уговаривали её на обмен с доплатой. Били стёкла в её квартире, поджигали дверь, пугали в подворотне, перегораживая проход машиной с затемнёнными стёклами, стартующей на её попытки двинуться с места. На жалобы Инессы, участковый пожимал плечами: не избили, не обворовали, в квартиру не залезли — состава преступления нет. А то, что это именно их хулиганские действия — ещё доказать надо. Ставьте камеры, несите записи... В конце концов, женщина испугалась, что останется и вовсе без жилья, и добровольно подписала документы на обмен. Доплату она, правда, так и не получила, но была рада уже тому, что не осталась на улице.

Теперь все они сидели здесь, в тесной коммунальной кухне. Женя смотрела на этих людей, зная историю каждого. Вспоминала Галю с Толей, Ваню, Леру, Катьку, Лялю... Как много воспоминаний, как много жизней, связано с Женей и этой тесной кухней... Гриша, обнимающий Варю, на неизменном стуле, бессменно дежурящим под старой, покосившейся форточкой, символизировал собой смену эпох — от седого советского воспитания к зуммерской виртуальной юности. Почему-то Женя вдруг подумала, как хорошо, что окно на этой кухне до сих пор старое, деревянное, с "нормальной" форточкой, которое помнит и её — Женю, и её дочь, в одном возрасте.

Пройдут годы, а Женя будет помнить, и этот стул, и форточку, и подоконник с трещиной. Почему-то, она не вспомнит, каким был подоконник в их комнате. И само окно припомнит смутно. А этот угол, в кухне, запомнит навсегда. Может, потому что в нём было больше жизни?

Ремонт делали своими силами. Женя взяла помощь в кассе бухгалтерии, на работе. Компьютер не пострадал, а стены и окна просохли довольно быстро. Мать рвалась приносить горячие обеды, но Женя знала — один раз уступишь, и потеряешь всю ту кропотливую работу, потраченную на отлучение себя и матери дру от друга. Та злилась, и даже плакала, но дочь утешала её, словно маленького ребёнка, и гнула своё: уводила обратно в коммуналку, созывала соседей на фирменный обед от мамы, чтобы еда не пропала. Иногда они с Варей провожали — не сказать "выпроваживали" — бабушку вместе, а иногда и оставались на обед у неё. В любом случае, раз за разом, они давали ей понять — любые бабушкины заботы и помощи возможны только на её территории. И та сдалась. Она начала варить кашу с овощами и тушёнкой для собак очередной новой соседки по дому. Собачница, в ответ, начала снабжать добрую женщину продуктами своего садоводства-огородничества. Завелась новая дружба, где две возрастные женщины стали друг другу помощницами, собеседницами и моральной опорой. Бабушка не очень любила собак, но, в целом, относилась к псам с уважением, и любила рассказывать хозяйке этих зверюг истории о спасённых собаками людях. О подвигах собак в военное время, в горах, и в мирной жизни. Она знала множество подобных историй. Со временем, прониклась и к этим, конкретным представителям псовых, стала покупать для них обрезь на рынке, попутно заведя полезное знакомство с мясником, который не скупился на комплименты, и отдавал хорошие кости почти даром. А ещё мать начала шить для них игрушки. К зиме дружба и с мясником, и с хозяйкой собак окрепла настолько, что они все решили отмечать новый год вместе, в уже знакомой, коммуналке. Соседи охотно поддержали идею: все они достаточно одиноки, чтобы грустить в праздничную ночь — вместе и грустить веселее. Мясник пообещал снабдить компанию свежим мясом, а Гриша взялся его запечь. Инесса Авенировна, смущаясь, призналась, что уже поставила клюквенную настойку. К новому году настоится — никакой головной боли, сплошное здоровье. Кристина с Толиком взяли на себя салаты, а матери досталась нарезка и фрукты. Вареньку с Женей, конечно, тоже пригласили, но Варя категорично заявила, что никуда не пойдёт. Женя её поддержала, и при случае, привычно обманула мать, что у них будут гости. На самом деле, они уже не первый новый год встречали с Варей вдвоём, и им было очень хорошо вместе.

Между плаванием и баскетболом, Варя, всё же, выбрала бассейн. Променяв мяч на танцы, она почувствовала себя счастливее. Ренат и другие знакомые ребята, занимались в других группах, но Варвара быстро перезнакомилась с новым коллективом, и не страдала от отсутствия друзей. В этой студии ей нравилось всё — преподаватели, ученики, занятия... Пока, они разучивали один единственный танец, прыгали на скакалках, висели на турнике и кольцах, ползали и бегали по "полосам препятствий", учились делать шпагат, колесо и мостик. У Вари всё получалось довольно легко, а главное — ходить на такие уроки не надоедало. Разучив первый танец к концу осени, взялись за второй. Преподаватели были весёлым, активными, много бегали и прыгали вместе с детьми, и дети их просто обожали. Женя отмечала про себя, как крепнет мускулатура дочери, как быстро она растёт и взрослеет... Было гордо, радостно и грустно — скоро совсем вырастет. Время уходит безвозвратно. Вот она уже не разбоасывает игрушку по квартире, не рисует на стене зелёнкой, не стучит ложкой по столу, как это было когда-то. Вот ей уже не нравится, когда мама встречает её с занятий — хочется идти домой с друзьями, а не с ней. Она больше не звонит маме на работу. Да и вообще сама почти не звонит. Больше не рисует маме открыток, не просит почитать книжку вслух... Их совместные прогулки становятся всё реже, и, надо заметить, всё ценнее. Варя этого ещё, наверно, не осознаёт, а вот Женя благодарит бога за каждый час, проведённый вместе, за каждую минутку, которую дочка уделяет ей. Женя рада бы... Она предлагала гулять чаще, но у девочки уже свои планы. Насильно мил не будешь, даже, если ты мама. И день не резиновый, всех "хочу" в него не впихнуть. Женя и не навязывается. Она всё понимает, не по наслышке.

Работа, тем временем, предлагала новые возможности — Женю повысили до бригадира, дали ей двух учеников, студентов ремесленного училища. Если они, перейдя в разряд самостоятельных сотрудников, сразу выйдут на норматив, Жене дадут новых учеников, и закрепят куратором новых кадров на постоянной основе. Это повышает и разряд, и статус, и зарплату. Ей нравилось обучать ребят, общаться с ними. Скоро Варя будет близка к их возрасту, и это, даже, любопытно. Женька посвящала ученикам всё возможное время, и они делали успехи.

Зоя заметила, что ей внимания от Жени теперь достаётся меньше, и нервничала, всеми способами изыскивая повод пообщаться, поговорить, повыспросить её об их отношениях с дочкой и матерью. Она очень хотела знать, чем же закончится вся эта эпопея детско-родительской конфликтности: бросит ли Женя мать, когда та, наконец, занеможет окончательно, плюнет ли на её зыбкий авторитет Варя, когда ещё немного подрастёт, будет ли очевидно, что свою старость Женька встретит в одиночестве и ненужности... И скатится ли Варька до ночных пьянок и тусовок, принесёт ли матери в подоле... Очень интересно. Ждать только долго. Для себя Зоя уже решила, что, если Женя уволится, она её найдёт, чтобы не потерять всю цепь событий. Даже записала её адрес и телефон в блокнотик, пробравшись в отдел кадров обманным путём, и порывшись в личных делах сотрудников.

Сама Зойка долгие годы ухаживала за престарелой свекровью. Мать жила далеко, и была, на тот момент, самостоятельной, а вот свекровь родила сына поздно, и к его женитьбе успела состариться. Скоро она начала путаться в именах, событиях и датах, и сын — муж Зои — забрал её к себе. Зоя тогда только ещё родила своего сына, собиралась отдать его в ясли, и выйти на работу, а тут — она. Муж сказал, что мать поможет водиться с внуком, но скоро Зоя увидела, как бабушка пытается накормить хлебом пятимесячного внука, и поняла, что помощи здесь не дождётся. Чем хуже становилось состояние свекрови, тем больше работы появлялось у её сына. Через полгода он приходил домой только ночевать, и то, не каждый день. Свекровь прятала вещи и посуду, жаловалась, что её не кормят, что всё у неё воруют, отбирают деньги, обманывают... Иногда Зоя, в запале, даже немного повышала голос:

— Я у Вас ворую?! Скажите мне прямо, я ворую?

Свекровь тушевалась, мямлила, что кто-то посторонний приходит в дом и обижает её. Иногда, тихо улыбаясь, отвечала: "Да я же шучу, Зоенька... Шучу. Прости дуру старую." Оставить их без присмотра — бабушку и ребёнка — Зоя боялась, а присматривать за обоим было непросто, особенно, когда сынишка начал ходить. Ребёнка тянуло к бабушке, как магнитом, и она радостно откликалась на его внимание, но совершенно не соображала, что делала. Однажды Зоя выхватила у неё ребёнка, буквально, с подоконника — она показывала внуку собачку во дворе, из открытого окна на четвёртом этаже. Конечно, бабушка была уверена, что удержит мальчика, но Зоя оценивала риск совсем иначе. В другой раз бабушка кормила малыша леденцами. Зойка ужасно перепугалась, схватила ребёнка, заставила его выплюнуть сладости, он, конечно, тоже испугался, начал реветь, чуть не подавился... Свекровь обвиняла Зою в истеричности, а Зоя ненавидела её за угрозу, которую она представляла для внука. С годами ненависть и раздражение только росли, но Зоя скрупулёзно исполняла обязанности хозяйки, сиделки, няни, матери, дочери, экономки и жены. Она бы никогда не позволила себе такую низость — не справиться с собой. Низость в проявлении эмоций, в допущении неряшливости, резкости, лености, грубости... Когда-то её родители всё плохое определяли этим словом, и она усвоила — низко падают только неудачники, а сильные люди крепко стоят на ногах. Падение начинается с мелочей — с недовольства, гордыни, протеста, раздражения... Потом начинается хамство, повышение тона, крики, неповиновение, пренебрежение своим долгом, своими обязанностями... И всё, ты превращаешься в ту самую хабалку, за которую стыдно всей семье, которую выводит из себя всё подряд, которой плевать на срач, немытые полы и окна, и которая готовит одни макароны с сосисками. У таких дети — хулиганы, мужья — алкоголики, а сами они оскотиниваются и теряют форму. В них не остаётся ни хозяйственности, ни женственности, остаются ушлость и пошлость. Они пьют водку наравне с мужиками, и спустя годы, скатываются до приёмщиц вторсырья и грубых дворничих... Зоя видела эти ужасающие картины жизненного краха в своих фантазиях, в моменты, когда её накрывало желание размазать кашу по физиономии капризной старухи, переставшей различать сына и внука. И она держалась. Она разговаривала со свекровью исключительно на Вы, никогда серьёзно не повышала на неё голоса, следила за её чистотой, переодевая после каждого приёма пищи. По ночам она полоскала в глубокой ванне, кажется, тонны белья, перестиранного убогой машинкой. Муж получил повышение, метил ещё выше, и стал приводить по субботам сослуживцев, стоящих выше в иерархии, рассчитывая получить их расположение. Он очень внятно разъяснил супруге, что перед ними никак нельзя ударить в грязь лицом, и она стелила скатерти, накрывала на стол горячее, салаты, нарезки, запирая его мать и сына в комнате, чтобы они не мешали гостям. Мыслями она была там, за дверью, молясь, чтобы ненормальная старуха не придушила ребёнка, ненароком... Весь день воскресенья проходил в отмывании квартиры после гостей, которые, спьяну, сморкались в занавески, блевали в ванну и промахивались мимо унитаза. На её недоумение по поводу поведения его коллег, муж раздражённо шипел, что от этих людей зависит его карьера, и она молчала. Купала вечером свекровь и сына, кормила их остатками вчерашнего застоля, и считала мелочь — на проезд и кефир. С понедельника по пятницу она работала в раскроечном цехе швейной фабрики — кроила мужские трусы. Каждый день, неделю... Годы — одно и то же. Вечером забирала сына из детского сада, и с ужасом ждала субботы.

Свекровь скончалась. Муж продал её дом, купил машину. Он получил долгожданное повышение, но субботние посиделки на этом не закончились, наоборот, стали традицией. Сын, к тому времени, уже пошёл в школу. Зоя пристально следила за чистотой его белоснежных рубашек, за аккуратностью обложек на учебниках и строчек в тетрадках. Она стала активисткой в родительском комитете, чтобы контролировать отношения сына с классом и учителями, влиять на них в положительном ключе, и демонстрировать свои лучшие материнские качества здесь, раз дома не слишком получается. Она организовывала выезды класса, внутришкольные мероприятия, собирала деньги на шторы, выслушивая тысячи проклятий от бедствующих родителей. Часто она сама оплачивала различные взносы и билеты за милых и талантливых ребятишек, чьи матери не могли, или не хотели, себе этого позволить. За тех детей, чьи матери тянули их в одиночку, или пили по-чёрному, или, в виду болезни, не могли работать. В этих женщинах Зоя видела воплощение своих кошмаров, которых так хотела избежать.

Потом заболела её собственная мать. Зоя плохо её знала, они много лет виделись лишь пару раз в год, а воспоминания детства хранили образ холодной, строгой женщины. Отец был мягче, но он не принимал решений, без совещания с женой. Зоя всегда знала, что мама — главная в доме. Если от отца требовались какие-то комментарии, он цитировал её. Папа умер, а в доме ничего не изменилось. Мама не плакала. Она была сильной и твёрдо стояла на ногах. Она умела держать себя в руках на столько, что на похоронах мужа была серьёзной и сосредоточенной, и пристально блюла чистоту Зоиного носового платочка и её осанку. В её жизни на первом месте была работа и карьерный рост. Она была главным бухгалтером, когда выдавала дочь замуж, позже стала начальницей экономического отдела. При встречах с дочкой, она неизменно демонстрировала презрение к её доожности раскройщицы линейного производства. Всегда говорила: "Конечно, у женщины есть два предназначения — семья и работа, но хорошая женщина никогда не пожертвует одним, ради другого" Зоя не могла объяснить ей, что, при наличии всех своих дипломов и медалей, она не могла посвящать время карьере, с грузом висящих на ней домочадцев. По мнению мамы, она должна была оставить младенца со свекровью и работать, не покладая рук, уделяя время мужу, по возможности. Муж, в свою очередь, поддеоживал тёщу во всех этих беседах, утверждая, что Зойка — безамбициозна, и прячется за домашними обязанностями, пока он вкалывает, обеспечивая семью, как прилежный семьянин.

Зоя молчала. Молчала о сумасшествии свекрови, молчала о зарплатах, полностью пропитых хорошим семьянином, молчала о субботних пьянках... Она не могла говорить о таком — это выражение недовольства, претензии, бунт... Она должна быть сильной, должна быть выше этого, должна твёрдо стоять на ногах, и не опускаться до жалоб на несправедливость. В её доме всегда было чисто и уютно, на столе всегда вовремя были завтрак и ужин, а домочадцы были чисты, опрятны и наглажены. В родительском комитете на неё полагались и рассчитывали. Сын был круглым отличником, хоть и не обладал особыми талантами или усидчивостью. Зоя регулярно просиживала с ним за уроками до глубокой ночи, укладывая в прилизанную голову всё, что не уложилось туда в школе.

И вот, мать заболела. Сначала Зоя ездила к ней дважды в неделю, потом — каждый день. На её субботние отлучки муж быстро взъелся — ему было стыдно, что он сам вынужден подавать на стол, как дешёвый официант.

Зоя разрывалась между двумя адресами, уроками, школой и работой. А потом мама упала на лестнице, и сломала шейку бедра. Тогда Зоя привезла её к себе.

И снова претензии. Мать ругалась с зятем, и каждый раз они находили виноватой Зоину нерасторопность. Мать выдавала ей деньги на своё питание, и Зоя покупала по списку, отчитываясь по чекам. Готовила по отдельности: маме — из её продуктов, по её предпочтениям, и для своих — исключительно по возможности. Субботние гулянки стали тише и короче, благодаря появлению тёщи, но Зоя так же их обслуживала, нередко, за свой счёт, ведь у мужа находились расходы поважнее. Покупка школьной формы, учебников, обуви — пробивали брешь в бюджете женщины, она одалживалась в кассе профсоюза, занимала у коллег, сгорая со стыда... Но никогда она не позволяла себе перечить, ни разу она не дала повода говорить о себе плохо. Даже вечно недовольная свекровь, незадолго до смерти, сказала ей, что это — огромное везение для неё — быть под опекой Зои. Зойка тогда полночи проревела над обоссаными простынями в ванной. Признала, всё-таки... "Спасибо" так и не сказала, но признала, что забота Зои много значит для неё, и является трудным, важным делом. Это подтверждало важность её вежливости, беспрекословного поведения. Может, и муж, и мама тоже признают... В школе же ей дают грамоты за вклад в образование детей и обеспечение их досуга, подписывают благодарности... И на работе регулярно вручают грамоты и премии... И соседи в ней души не чаяли — отзывчивая, добрая — она помогала одиноким старикам с уборкой, просто так, бегала для них в аптеку, варила им бульоны... Они, конечно, не оставались в долгу, и присматривали за её сыном, в редчайших случаях необходимости. Надолго не оставишь, часто не попросишь, но эти старушки были надёжнее полуумной свекрови, и безопаснее субботних пьянок главы семейства. Все, все вокруг, видели в Зое добропорядочную, трудолюбивую женщину, усердную хозяйку, заботливую мать и верную жену — воплощение добродетели. Все, кроме самых близких, родных и надёжных, которые плевали в лицо оскорбления и претензии каждый день. Теперь, когда она оказалась в преимущественно их компании, ей казалось, что весь мир против неё.

Мать не впадала в маразм, но она и без того была довольно деспотичной. Лежачая, зависимая от постороннего ухода, она ненавидела своё положение и выливала свою ненависть на безропотную дочь. А та работала, не покладая рук, вела счета класса, готовила и мыла, каждое утро вывешивая мужу чистый костюм с белоснежной рубашкой, накрывая на стол молочную кашу с яблоками или оладьи со сметаной, или запеканку с мёдом... Ни разу она не кормила семью бутербродами, ни разу не позволила себе заболеть и оставить их без завтрака вовсе... А когда сын учился в третьем классе, он попросил собаку, и счастливый пьяный папаша принёс сыночку овчарку — пятимесячного щенка. Уже через неделю Зое в расписание добавились утренние прогулки с собакой. Вечером и днём гулял сын. Так же ей пришлось теперь чистить мебель от шерсти, покупать новую обувь, мясокостную муку, кости на рынке, и готовить ещё отдельно и для собаки... А муж рос в карьере. Теперь к ним приходили его подчинённые, напиваясь до соплей на занавесках, дежурно принося Зое цветы, а к столу коньяк.

Мама умерла, обвиняя дочь в бесхребетности и безмозглости. Были моменты, когда Зоя была с ней полностью согласна, и обида переполняла её сердце. Хотелось бросить всё, взять сына и уехать куда-нибудь... Лишь бы не видеть этих пьяных рож, не стоять у плиты каждую свободную минуту, и не тратить жизнь на полоскание белоснежных рубашек... Она их уже видеть не могла. Мать презирала Зою, а та кивала, и мыла под ней клеёночку. Деньги, оставшиеся после смерти мамы, муж забрал на ремонт квартиры. Трубы поменял — факт, но дальше ремонт не продвинулся, а деньги, почему-то, кончились. Зоя только и успела, что отдать часть долгов.

И вот теперь, когда сын вырос, окончил военное училище и уехал на Дальний Восток, муж умер — прихватило сердце с очередного похмелья, собака тоже давно ушла... Жила с ними семнадцать лет. Единственное разумное существо в этом доме... Вот теперь, Зоя осталась одна. Работать с раскроечником стало тяжело, она ушла на фабрику игрушек — шила плюшевых медведей и платья для кукол, но скоро её перетруженные руки перестали её слушаться. Воспалённые ревматизмом пальцы отказались заправлять нить в машину, а синие  распухшие ноги больше не могли бегать вокруг швейных столов. Зоя плакала в кабинете начальницы, очень не хотела увольняться. Руководство предложило ей сменить деятельность и перевела Зою в художественный цех. Сначала она красила детали окунанием, а потом ей довелось поучавствовать в срочной сдаче партии матрёшек, и обнаружилось, что, несмотря на ревматизм, Зоя имеет точный глаз и твёрдую руку. Чтобы кисточка не выскальзывала, Зоя надевала на палец две резиночки, и вставляла кисть под них. Работала она быстрее многих молодых сотрудниц, почти без брака, и это сразу заметили. Так она и осталась в художественном цехе. Работая без трафаретов, имея лишь образец перед глазами, она скоро научилась выполнять норму по вензелям, узорам и мордочкам за час-полтора до конца рабочей смены, успевая, при этом, и с девчонками поболтать, и в швейный цех сбегать, и компрессы поделать на больные коленки. Здесь она похудела, повеселела, расцвела и познакомилась с Женей, которая влекла её своим тихим, но несгибаемым, бунтарским духом. Женя сделала в своей жизни всё, чего Зоя боялась — развелась с мужем, не потратила многих лет на образование, жила без медалей и дипломов, и главное — держала жёсткую дистанцию с матерью и властным братом. По всем Зоиным подсчётам, Женина жизнь дано должна была скатиться под откос. В сценарий давно должны были вступить макароны с сосками и убогий внешний вид, но Женя, как на зло, подавала все признаки успешной бабьей доли — дочь, заинтересованную в домашних делах, новую одежду, опрятный свежий вид, стройность, и начищенную обувь. Одним своим существованием эта девчонка вызывала у Зои когнитивный диссонанс.

Иногда Зря уговаривала себя, что, хоть отношения у Жени с мамой и не ладятся, но, в целом, она такая же усердная, вежливая, услужливая, какой должна быть женщина, в Зоином понимании, но тут происходил какой-нибудь инцидент: то вежливая и услужливая Женя отказывалась работать сверхурочно без доплаты и выбивала себе премию, то в конфликте с похабным грузчиком, крыла его таким трёхэтажным матом, что куклы в ящиках краснели... Ну, настоящая хабалка!

Кроме того, Зоя воспитывала своего сына в строгости, внушая ему чувство долга и признательности, от чего он дежурно звонил ей по праздникам, чтобы поздравить и поблагодарить, уже непонятно, за что. А Женя попустительствовала своеволию дочери, спуская ей с рук любые выходки, и получала горячий ужин или чудесную совместную прогулку, о которых не просила. Это было странно и неспрпведливо. Зоя верила — не за горами тот день, когда беды начнут гнуть Женю к земле. За неуважение к матери, за упрямое одиночество — жить, столько лет, без мужа! — она обязательно получит своё, и запьёт, как все те одинокие, грубые и несчастные, которых Зоя встречала в своей жизни. Или это сделает её дочь, не ведающая уважения к старшим, не умеющая смиренно промолчать перед педагогом, смеющая огрызаться на родную бабушку!... Иначе быть не может — не должно!

Зоя ни дня не помнит, чтобы она не застрелила постель. Она спать не ляжет, если что-то дома не прибрано, если пол не подтёрт, если хоть одна ложка в мойке киснет... Дисциплина и порядок — залог нормальной жизни, роста и успеха. Да, Зоя не стала начальницей, как того хотела её мать, но одних грамот и благодарностей — целый шкаф! До сих пор хранит. За всю жизнь ни разу не опоздала на работу. Ни разу! Ни одного прогула. Ни одного дня она не провела дома в сраче и беспорядке. Ни разу никому не нахамила, не отказала в помощи, не послала к чёрту... Да, муж пил. Но он человек высокой должности, а не алкаш подзаборный! Всегда начищен, наглажен... Начальник! А их сын — их гордость! Звонит редко, но всегда предельно вежлив и корректен. А Варя? "Отстань, мам... Потом, мам..." Да если бы Зойке так сын сказал, хоть раз, он бы не дожил до училища! Кто из неё вырастет, при таком отношении?!

Зоя маниакально следила за событиями Жениной жизни. Ваня импонировал ей по всем статьям, хоть они и не были знакомы, а Женя должна бы была вызывать отвращение, но, на удивление, она манила Зою, нравилась ей, хоть и вызывала у неё массу противоречивых чувств и мыслей. Но женщина просто не могла не убедиться в том, что судьба накажет эту девчонку за её ошибки, доказав, что она, Зоя, всё в жизни делала правильно, а её, Женю, ждёт огромное разочарование.

И, нет, Зойка не желала ей зла. Ей даже было её жаль. И было немного страшно за её будущее. Но, если кара господня не настигнет её за неуважение матери, за избалованность дочери, то это будет означать, что можно жить, как угодно. Можно жить без устоев, можно "плюнуть в родную кровь", можно, вот так, взять, и сделать, что хочешь. Значит, Зоя всю жизнь зря терпела?

Это слишком больное и страшное открытие. Зоя упрямо отворачивалась от этой мысли, не желая додумывать её до конца. Что было бы, если она оставила мужа с его мамашей, и уехала с сыном к подрруге, когда та звала? Она зазывала к себе, обещала помочь, даже нашла место в яслях для Зоиного сына, говорила, что такая семейная жизнь — не жизнь, а издевательство... Зоя отказалась, и они разругались навсегда. Что бы было? Что было бы, если бога стала уезжать к своей маме на все субботы, забирая с собой сына, предоставив мужу самому готовиться к приёму гостей, не оставляя ему ни готовых блюд в пятницу, ни продуктов, купленных на свою, швейную, зарплату, ни, уж тем более, денег? Что, если бы она не отмывала чужие сопли к каждому понедельнику, а оставила бы срач на всю неделю — муженёк нагадил, пусть убирает? Что было бы, если бога развелась с мужем и съехала бы с сыном в общагу при швейной фабрике, в чистую светлую комнату — двенадцать метров персонального счастья?... Она была бы уверена, что это — начало конца. Что именно так жизнь начинает катиться по наклонной, именно с этого — с признания, что не задалась семья, не справилась с долгом хозяйки и жены, стала кому-то неугодной, ненужной, неправильной... Это крах.

Но, что, если крах — это вся её жизнь, а начало новой, нормальной жизни можно было создать, бросив всё, что так её тяготило? Зоя боялась понять, что в её жизни был миллион возможностей, которые она упустила, ради создания иллюзии — у неё всё хорошо: муж, сын, мать, свекровь, соседи, работа — всё есть, и всё прибрано, чисто, довольно, наглажено, присмотрено, накормлено, а она — молодец. Но не думать об этом совсем она тоже не могла. Её лучшим утешением была бы Женя, опустившаяся на дно. Она оправдала бы все Зойкины терзания, все её теории и страхи. Но время шло, а Женя с Варей жили припеваючи.

Зоя ждала. Она очень хотела дождаться.

27
Женя вышла из школы с тяжёлым сердцем. С тех пор, как Варя окончила младшую школу и перешла в средние классы, её отношения со школой только портились. Да и вообще, день сегодня не задался. Женя решила идти домой самым длинным маршрутом, чтобы успокоиться, привести мысли в порядок, всё взвесить и спокойно обдумать.

Зима беспощадно морозила всю последнюю неделю, а сейчас потеплело... Повезло с погодой. Можно не бояться отморозить себе нос. Женя медленно шла по улице, оглядываясь на яркие витрины, неоновые вывески, и прокручивала в голове родительское собрание, затянувшееся допоздна из-за совершенно бестолковых разглагольствований и споров. От этой бессмыслицы Женя устала больше, чем за прошедшую смену. Почему нельзя озвучить вопрос, ответить на него, и озвучить следующий? Почему надо обязательно въедаться во второстепенные подробности так, словно это жизненно важно? Почему надо рассказывать какие-то навеянные истории: "А у нас, в прошлом году...", "А у нашего старшего, пять лет назад...","А наша девочка такое не любит, у неё, однажды..." И всё. Простой вопрос — пойдём ли мы в театр на каникулах? — превращается в сборник семейных историй. "Ах, наша девочка такое не любит!" Ну и пусть не ходит в театр ваша девочка, всем начхать на её негативный опыт посещения культурных мероприятий. Так ведь нет, весь класс мусолит, является ли девочкина нелюбовь к театру, признаком невоспитанности её родителей, которые "не приучили"? Ведь у всего класса, все дети, а особенно, родители, приучены к театральным постановкам с распашонки, и впадают в ступор невыразимого восторга, при виде билета на премьеру... Бред какой, Господи... А учительница русского языка и литературы, которая без "Аааа... Эээээ... Ну..." трёх слов связать не может? Сама хуже пятиклассника у доски бормочет... Да, может, она разволновалась, может, не подготовилась, но, когда она пожаловалась, что на её уроках дети спят и балуются, Женя отнеслась с огромным пониманием к детям. Эту сухую, лишённую грамотности и эмоций, речь просто невозможно слушать. Женя тоже бы спала, ей-богу. А бесконечные переспрашивания родителей? Просту чудненькие диалоги:

— Дети... Эээ... Средненько написали... Аааа... Диктант.

— Что?

— Диктант?

—Средненько?

— Ээээ.... Что?

— Вы сказали — средненько?!

— Аааа... Ээээ... Ну, да... Есть и троечки... Хихихи... И двоечки есть... Ээээ... Пятёрочек нет... Ааааа.... Не сложилось у них.... Хихихи... С пятёрочками не сложилось...

— Так уж давайте поимённо, у кого, там, двойки-то?

Боже! Вы не можете заглянуть в дневники своих детей?! Она же и так еле блеет... Пока нашла список, пока промямлила все фамилии... Информативности — ноль. Ну, узнали все родители, что у Сидорова — два, а у Попова — четыре, и что дальше? А полчаса времени — коту под хвост. Женя недоумевала — неужели их дома не ждут, дел нет, забот никаких?... Вообще не торопятся.
Сколько раз это было? С детского сада, один и тот же маразм, на всех собраниях, за редким исключением. Сказано: покупаем на физкультуру красные футболки с коротким рукавом без рисунка, и начинается: а можно с длинным? А если рисунок маленький? А можно синюю? А оранжевая, она же, почти красная? А в прошлом году были белые... А у параллельного класса, как раз, белые! А давайте закупать централизованно? А кто будет деньги собирать? Давайте сейчас скинемся! А у меня нет... А почему так дорого?! А классный фонд на что?!

И ещё полчаса туда же. А потом говорят, что к красным футболкам нужны чёрные штаны, и по новой: а можно синие, а с кармашками, а с полосками, а шорты?... Если родители такие тупые, то что спрашивать с их детей?!

Зоя ещё, с самого утра, выбила их колеи. К ним в цех устроилась молоденькая девушка. Они сидели рядом, за рабочим столом. Зоя начала её расспрашивать, и возмутилась, что у столь юной особы нет никакого образования. Девочка радушно улыбнулась — ребёнок маленький, его кормить надо — некогда учиться. И Зоя, эта приветливая, добрая Зоя, оцепенела, как мартовский кот, при виде соперника. Выдержав паузу, она ощерилась:

— А муж почему не кормит маленького ребёнка?

— Так, нет его, потому что, — продолжая улыбаться, ответила девочка.

— Что? Как кошка, родила? Как крыса одинокая?! — и в словах, и в голосе, и в выражении лица Зойки, было столько злобы, что Женя опешила.

Спохватившись, она вступилась за новенькую:

— Я тоже без образования, и тоже развелась. И таких, даже в одном этом цехе, не одна и не две. Что же теперь, мы все — крысы?

— Ребёнок растёт и растут его потребности! Ей сейчас учиться некогда, а потом и подавно некогда будет! Так и будет гнить на трёх работах! Так и будет тянуть выродка в нищете!

— Зоя, остановись. Я на трёх работах не гнию, и мой "выродок" в нищете не волочится.

— При чём тут ты! Я про эту — Аню!

— А между мной и Аней нет принципиальной разницы, просто она сейчас находится в начале того пути, часть которого я уже прошла.

— Ты замужем была! И рожала при муже!

— И что толку? Муж кормил маленького ребёнка? Я потому и развелась, что нет.

Зоя фыркнула и ушла в швейный цех. Аня заплакала. При обидчице она держалась, а при заступнице раскисла. Женя сидела растерянная.

— Не понимаю, что с ней случилось, — сказала она про напарницу, — она раньше такой не была.

— Ты такая спокойная! Я так не могу...

— Всё приходит с опытом.

— Опыта, что-то, слишком много, а спокойствия всё нет... Она не первая, кто высказывает мне такое, — вытирая слёзы, вздыхает Аня, — я только не понимаю... Вот, ладно, хорошо, рожать, в моём случае, было ошибкой. Окей. Но от её речей мой сын обратно не залезет — аборт делать поздно. Зачем всё это говорить? Неужели я всю жизнь буду слышать подобное?! Почему?! Я ведь не жалуюсь на жизнь, не прошу нас содержать, не ною! Я не имею к ним никакого, совершенно, отношения! Какое её собачье дело?!

Женя вспомнила дядю Толю.

— Ань, не бери в голову. Просто есть такие люди... Им жизненно необходимо высказаться, даже, если это ничего не изменит.

На обеде Зойка демонстративно села за стол, где не больше не было свободных мест. Женя расположилась за одним столом с Аней. Они не разговаривали, каждая думала о своём. Женя пыталась припомнить, в какой момент Зойкина крыша дала течь, но не могла. Чем её так взбесила эта новенькая? Ведь, по сути, ей реально нет до неё никакого дела. Ну был бы у Ани диплом искусствоведа — и жизнь Зои пошла бы в гору, или здоровья бы у неё прибыло?
Больше Женя с Зоей сегодня не разговаривала. Неприятное чувство.

Учительница пожаловалась на Варьку — дерётся. Дело замяли, но до сведения — вот, доносит — девочка не сдержана в конфликтной ситуации. Побила другую девочку на перемене, что примечательно, в кабинете психолога. Ни у той, ни у другой, встречи в этом кабинете назначено не было, не ясно, что они вообще там делали. Причина конфликта — личная неприязнь. Варя... Чудная, отзывчивая, добрая девочка... Что случилось? Что происходит? Как она... Боже, откуда, вообще, в ней жестокость?! А та же Зойка давно пророчит, что Варя скатится до преступления. И мама, и Ваня... Они бы сейчас хором кричали: а мы говорили, распустила, вырастила эгоистку!...

Ещё учительница велела мотивировать девочку к учебному процессу. Говорит, хватит сидеть в троечницах такой умной голове, должна выйти, хотя бы, в хорошистки.

— Я же не заявляю её на золотую медаль! — рассуждала классная, — но "тройки" для этой девочки — позор! Это ладно, Краскина Анжела — ей трудно даются многие предметы... Бывают такие детки — застенчивые, медлительные. Для неё "троечка" — хороший результат, признак её стараний. Но Ваша-то! Она легко могла бы идти в отличницы, мешает только лень и безнаказанность. Вам необходимо вовлечь девочку в учебный процесс. Она слишком равнодушна к отметкам — "пятёрки" её не радуют, "двойки" её не пугают, и только Вы должны повлиять на это. Учёба — это такая же ответственность для Ваших детей, как для родителей — работа. Вы же не желаете знать, что в будущем, девочка и работать будет, спустя рукава? Необходимо развивать в детях адекватный уровень тревожности — мотивировать на учёбу, на стремление повышать свой статус, волноваться о своей успеваемости, быть лучшим из лучших! А то дети ходят в школу на уроки, как в группу продлёного дня: поболтатт, поиграть, похвастаться телефонами... Отсюда и неадекватная позиция на самоутверждение в коллективе. Я имею в виду драки, ненормативную лексику, раннюю распущенность... Нет, Варвара в повышенной сексуальности не замечена, но матерные анекдотики может и рассказать, и послушать... В школе самоутверждаться надо за счёт успеваемости и самодеятельности. Прав тот, у кого баллы выше, а не тот, кто быстрее кулаками машет... Уж донесите как-то это, до своей девочки...

Варя машет кулаками... Что сподвигло её на это? Женя не верила, что дочь могла унизить кого-то, обидеть просто так. Скорее всего, это защита или месть. Почему не рассказала? Боится? Это Варя-то боится?! Нет, у них с Женей не те отношения, чтобы дочь боялась что-то рассказать. Значит, она не придала ситуации значения. Почему? Вот тут надо разобраться: бить человека — это всегда событие, требующее внимания, а она обесценивает жестокость. Самоутверждается?... Ну, не за счёт кулаков, нет. Там более, если она не считает случившееся важным, значит и не использует это, как основной инструмент. Как, собственно, и успеваемость. Глупо же, кичиться пятёрками... Самоутверждаться за счёт оценок — бред: если отличник — нервный, задёрганный говнюк, вряд ли он будет популярен и любим. Красный диплом и золотая медаль не сделают человека ни хорошим другом, ни заботливым супругом, ни, элементарно, добропорядочным гражданином, патриотом, честным налогоплательщиком... И стать хорошей мамой, золотая медаль не поможет. Вот матерные анекдоты — это про самоутверждение, да. Потому что, про общение. Схожий уровень чувства юмора помогает вписаться в конкретное общество. Чем интеллектуальнее смешное, тем общество лучше. Чего ждать от пятиклассников? Что они будут восторгаться тонким юмором Чехонте?..

Варя... Конечно, новые правила, разные учителя, беготня по кабинетам — это всё стресс. Отсюда и конфликты. Правильно ли будет сейчас надавить на неё ещё и успеваемостью? Говорят, адаптационный период закончен, но дети сейчас в таком возрасте, что им каждый день нужно адаптироваться — и к себе самим, и к окружающим. Они растут ежеминутно, у них неадекватно прыгают гормоны, они ежедневно открывают для себя что-то новое в простом — в отношениях, в поступках, в настроениях, во влиянии друг на друга. Разве до оценок сейчас? Женя хорошо помнила, насколько ей самой было плевать на школу... Не потому, что влюбилась, или покатилась по наклонной, а потому, что жизнь вне школы оказалась важней и интересней. Как можно выставить в приоритет школу с оценками, когда ребята в танцах решили подготовить сюрприз для своих преподавателей, и придумали танец, свой собственный, разучивают его все выходные.. Разве этот душевный порыв, за который даже грамоту не вручат, не важнее пятёрки за контрольную? Чтобы поднять успеваемость, мало мотивировать, нужно ещё и время, и силы, и прочие ресурсы приложить. Значит, нужно чем-то жертвовать. Чем? Участием в сюрпризе для людей, которые за два года стали родными всем этим ребятам? Плаванием, которое позволяет два раза в неделю побыть вместе матери с дочерью, вдали от нравоучений и обязанностей? Сном? Компьютером, который дочь стойко использует строго по установленному расписанию? Чем жертвовать? Что, из всего этого, не так важно, как пятёрка по истории? Нет уж, всё перечисленное — залог здоровой психики и широкой души, а это гораздо важнее, чем школьные оценки. И никто не сможет переубедить в этом Женьку. Будь на то её воля, она бы вообще водила дочь в школу три дня в неделю, освободив время для совместных прогулок, дополнительных репетиций и игр на компьютере. Может, и хорошо, что система образования не подразумевает факультативного посещения, а то бы Женю занесло, и дочь осталась бы совсем без аттестата... Может, Женя, реально, плохая мать? Балует. Не прививает ответственность. Даже по дому не заставляет ничего делать... А разве Варя — безответственная? Не ответственно ли, занимаясь танцами по программе, бегать на стадион каждые выходные и репетировать дополнительный танец, до седьмого пота, лишь бы порадовать хороших людей? И не пропускать этих дополнительных репетиций. Не ответственно ли вовремя выключать компьютер, когда безумно хочется поиграть ещё? Не ответственно ли вставать самой по будильнику, самой собираться, завтракать и уходить в школу без прогулов и опозданий — ведь Женя в это время уже на работе? О какой безответственности речь вообще?... Ну, а то, что Женя — плохая мать — не новость. Зато дочь счастлива. Когда Женька смотрит в эти смеющиеся глаза, мир замирает. В задницу мотивацию! И лексику туда же! И Зойку, и Ваньку, и мать, и классную руководительницу, и учительницу русского языка!... Реально! А вот про драку надо побеседовать.

— Варя, привет, — Женя отряхнулась от снега, разделась, прошла в комнату. Дочь принесла ей чай.

— Привет, ма, я тебе чай несу... Ты так поздно.

— Да, собрание затянулось, а потом мне захотелось прогуляться. Шла домой через церковь.

— Через весь район?... Тогда понятно. Я спать собиралась лечь. Как собрание?

— Нормально. Русичка ваша ужасно тягомотная. Я чуть не уснула на её выступлении.

— Да, у нас полкласса на её уроках спит. Ренат говорит, у неё талант, ей надо было идти по стопам Кашпировского.

Женя смеётся. Завернувшись в плед, она пьёт горячий чай на диване и чувствует, что, оказывается, замёрзла. Как хорошо дома! Как хорошо с Варькой!... Хорошо, что они есть друг у друга.

— Классная говорит, что я должна тебя мотивировать на лучшую учёбу, что в тебе потенциал отличницы, а потому, надо бы, хотя бы, выйти в хорошистки.

— Она всем это говорит. Двоечникам внушает, что они могут учиться на тройки, троечников мотивирует на четвёрки, отличников тянет на золотую медаль... Зачем мне её четвёрки? — Варя садится к матери на диван, и вздыхает, — вот, она мне сказала: "Варя, пойди к учителю истории, возьми темы для докладов. Напишешь парочку, он поставит тебе дополнительные оценки". Я пошла. Он мне, знаешь, что сказал? "Мне ваши доклады не нужны, все задания даются на уроке. Если ты учишься по учебнику, ты выше тройки не получишь. Выполняй домашние задания по дополнительной литературе, пользуйся интернетом, оформляй работы красиво. Записывай в тетрадь всё, тогда и оценки будут выше." А домашнее задание — ответить на вопросы в конце параграфа. А в вопросах — определения из параграфа, которые мы в тетрадь записываем на уроке... Ну и чего он хочет?

— Действительно.

— А географичка говорит, что высокой оценки достойны только устные ответы, и тоже по дополнительной литературе. Мы с Лизой пошли в школьную библиотеку, взяли Большой мировой географически атлас. Это энциклопедия такая. Многотомная. Нашли темы, подготовили доклады, расписали в тетрадях... На уроке Лиза отвечала по тетради, и ей поставили трояк, а я ответила устно, не подглядывая, и мне поставили четыре. А если бы мы отвечали по учебнику, получили бы тройки. Получается, я за один балл торчала в библиотеке полтора часа, а потом ещё дома, чуть не наизусть, учила? А Лиза, выходит, вообще зря потела?... Всё эти дополнительные литературы и интернеты — не гарантия пятёрок, а времени отнимают столько, что остальные уроки делать некогда. Вот, знать бы, что, если выучишь параграф наизусть, например, то тебе пять поставят, тогда можно бы стараться, но Ренат учит, а ему, то три, то пять. И где логика — никто не понимает. Яся говорит, что оценки ставятся по божьей милости, то есть, учительской. На кого эта милость падёт, никому не известно. В первой четверти отличниками стали такие ученики, которые сами в шоке, а отличники съехали на тройки. А сейчас, уже понятно, что все опять перетасовались. Хотя, сама же знаешь, та же Яся всегда учит всё, и в младших классах была отличницей, в начале года она скатилась до троечницы, и забила на уроки: письменные делает через раз, устные отвечает, только, если вызовут, и ты знаешь, у неё успеваемость попёрла в гору! Она уже ударница. За какие заслуги? Она сама не понимает. Так что, мы решили — корпеть над учебниками, ради неизвестности — глупо.

— Могу вас понять... Действительно, странная система оценивая. Наверно, мы просто не все критерии знаем, по которым оценки ставятся.

— Скорее всего. Но если не знаешь всех правил игры, то как в неё играть? Это скучно и нечестно.

— А что за драка была у тебя в кабинете психолога? Ты побила девочку, а дело, почему-то, замяли.

— Замяли, потому что история слишком длинная. Эта девочка, Ирма Исаева, корону нацепила ещё в младших классах. Вся такая крутая, отчим у неё богатый, на машине её в школу возит... Ну, крутая, и ладно, нам-то что?... Потом она начала всякие шутки шутить про ребят, которые попроще. Про Лизу, про Богдана... Обзывала их всяко.

— Да, я помню, ты рассказывала. Даже было такое, что родителей Ирмы вызывали в школу, на беседу.

— Она после той беседы ещё хуже стала. Говорила, что её родители возмущены — их дёргают из-за пустяков, из-за детей нищебродов. Типа, они на Ирмочку обижаются, хотя Ирмочка им правду говорит. И если этим детям стыдно за родителей, за свою жизнь, то пусть они сами с этим разбираются! Ирма ни в чём не виновата, просто им правда глаза режет... Ну, и всё в таком духе.

— Беседа не помогла.

— Вообще никак. Ну, мы решили просто не обращать внимания на неё. Типа, она сама по себе, мы сами по себе. На выпускном из четвёртого класса, когда чаепитие было, Ирма ревела и говорила, что хочет дружить, что её никто не любит... Извинялась.

— Надо же, она что-то осознала!

— Ага, учительница так же решила. Читала нам лекции о важности прощения, о взрослении души...

— И что же потом?

— Ирма пришла первого сентября с конфетами, всех угощала. Ребята с ней нормально общались. А потом она снова начала свои выходки. Приносит конфеты, она их часто приносит, или фломастеры, наклейки... И начинает: этому дам, а тебе не дам, ты — уродина. У неё появились приятели, которые это поддерживают. Мы снова перестали с ней общаться...

— Мы — это кто?

— Большинство в классе. Но она уже не была одна, ей уже по фигу. Она купила себе за конфеты с наклейками парочку друзей, и ходила королевой. Ну, пусть бы ходила. Нам наплевать. А потом она начала сама подходить, говорить всякие оскорбления...

— Опять? Как раньше?

— Да. Особенно, ей Лиза не нравится. Лиза терпела её, терпела... А потом взяла, и вылила Ирме на голову стакан воды на уроке рисования. Ирма была в истерике, родителей вызвали. Отец у Лизы пришёл, наорал на всех, заступился... Крутой он у неё. Вроде, все заткнулись. А потом она подговорила одного своего друга вылить на Лизу клей. На голову. И он вылил. Я встала и пошла к Ирме. А Лиза, пока, с этим придурком скандалила. Я к Ирме подхожу и говорю:

— Ты думаешь, тебе за это ничего не будет? А ты в курсе, что заказчику срок больше дают, чем киллеру?

Она побежала от меня. Я за ней. Она — в кабинет психолога. Думала, я туда не побегу. Я — за ней. Забегаю, а она запнулась и упала на парту. Ну, я её об эту парту ещё раз приложила. Говорю:

— Не перестанешь вязаться к ребятам, весь класс сделает с тобой то же самое, что ты делаешь с Лизой, с Богданом, с Иринкой... В конце концов, будешь ходить лысая и обоссанная. Она реветь начала. Психолог в кабинет заходит, и давай орать. Я ушла. А Ирма там осталась. У того пацана родителей вызвали. Трудовик оттёр Лизу от клея. Вроде, всё улеглось.

— А мне ты почему не рассказала?

— Забыла. Про Лизу с клеем я же говорила? Ну, вот. А про Ирму забыла. С ней психолог до конца урока беседовала. Она теперь опять тихая. Надолго ли, не знаю.

— Ирма хочет внимания.

— Ну, я обратила на неё внимание. И весь класс обратит, довыпендривается...

— Она не умеет строить отношения, не умеет дружить. Её, наверно, никто не любил просто так. Вот она и подкупает детей: пытается быть полезной, заинтересовать чем-то. Считает, что понравиться можно, только принося выгоду. И клеймит позором тех, кто, как бы, бесполезен.

— Это её вымышленная реальность. Мы не должны ей соответствовать. Если все будут приносить ей выгоду, тогда её самой на всех не хватит. Конечно, ей нужны изгои, для подтверждения своего статуса. Но изгой в классе — она. Хоть и не признаёт этого.

— Я рада, что ты заступилась за подругу. И я горжусь тем, что весь класс — на твоей стороне. Однако, лучше не доводить дело до рукоприкладства.

— Это было партоприкладство, и первый раз она сама приложилась! А я только усилила приложение, и высказалась, пользуясь случаем.

— Я понимаю, но ситуация щекотливая.

— Не бойся, я не превращаюсь в монстра, который бьёт невинных девочек. Ирму придушить мало за её выходки, а я её даже не стукнула ни разу! Она сейчас ни к кому не лезет, и её никто не трогает. Всё честно.

— Я верю тебе, солнышко. Давай спать, уже поздно.

— Завтра выходной, мам. Ты ужинать не будешь?

— Я оставляла тебе порцию рагу. Ты его не съела?

— Съела. Мне было мало и скучно. Я пожарила картошки и нарезала салат из огурцов... Лежали, там, в холодильнике. Будешь?

— Давай.

— Сейчас, картошку разогрею. Сиди, не прыгай, я сама всё принесу!

Уплетая картошку с огурцами, Женя думала, какая же у неё замечательная дочь. В детстве Женька мечтала бы о такой подруге, как Варька...

Что может быть лучше, чем вырастить человека, умеющего дружить, критически мыслить, распознавать чужие манипуляции?.. Ну, не будет Варя нейрохирургом, или великим математиком... Ну и что? Зато, уж точно, она станет кому-то другом, соседкой, женой, коллегой... Главное, чтобы была человеком, и умела за себя постоять.

28
Танцевальный вечер, проведённый в конце зимы, в честь наступающей весны, и грядущего Женского дня, прошёл на ура. Варя устала, но была безгранично счастлива. Их подарок — танец, посвящённый преподавателям, включили в программу, и это было лучшим признанием для ребят. Зрители заполонили просторный холл дворца культуры, одеваясь, обсуждая выступление. Участники, и лица, их сопровождающие, ждали на втором этаже, и лишь самые отчаянные вклинились в гущу толпы уходящих, отнимая у взмыленных гардеробщиц свои шубки и пуховики.

Когда зрители высыпали на улицу, танцоры с семьями начали спускаться вниз, двигаясь к гардеробу, и тут, из бокового коридора на первом этаже, выпорхнула стайка юных балерин, в белых колготках и чёрных купальниках. Они увидели танцоров и остановились. Собравшись вокруг дивана, стоявшего у стенки, они щебетали между собой, поглядывая на разношёрстную толпу с откровенным пренебрежением.

— Это балерины? — шёпотом спросила Женя.

— Да, танцуют современный и классический балет.

— А почему они не выступали сегодня?

— Им это "западло".

— Как-то у меня не очень вяжется понятие "западло" и балерины...

— Мам, они такие стервы, в большинстве своём... Они нас презирают, считают шутами, зовут "дёргалками"...

— Конкуренция?

— Не думаю, что повар может конкурировать с кондитером. Нельзя сравнивать супы с десертами.

— Ну, они, наверно, не размышляли об этом, и считают вас соперниками?

— Да нет же! Мам... — Варя вздыхает над маминой глупостью, — они выше этого, понимаешь? У них — балет! Большая сцена, классика, оркестры... Великое будущее и громкие имена... А мы просто дёргаемся на потеху публики.

— Хорошо, а им-то, тогда, какое дело?

— Мы используем в своих танцах элементы балета, то есть, оскверняем, подражаем... Им это не нравится.

Танцоры оделись и потихоньку покидали холл. Женя с Варей шли к вызоду в числе последних. Только, когда все желающие получили свою одежду, балерины брезгливо потянулись к гардеробу.

— Вы ещё не одеты? — ращдался женский голос, и показался Жене знакомым. Она обернулась.

В холл, из того же бокового коридора, вышла женщина, вероятно, преподавательница балерин. Высокая, стройная, в элегантной шубе в пол, в сапожках на высоком каблуке... На её плечах покоился просторный капюшон, грудь украшала замысловатая брошь, а волосы были уложены в высокую безукоризненную причёску.

— Алина? — машинально окликнула её Женя, и пожалела об этом. Ведь, если Алина в городе, но не дала о себе знать, то, наверно, не ищет встречи.

Женщина вскинула голову, увидела Женю и пошла навстречу, раскинув руки:

— Женечка! Здравствуй, дорогая! Я так рада тебя видеть! — подруги обнялись, и у Жени отлегло от сердца. Обернувшись к ученицам, Алина предупредила, — Девочки, у вас тридцать секунд, чтобы покинуть помещение. Вы слишком долго копошитесь!

Балерины оделись, как пожарная команда, и по одной, проскользнули в высокие двери, вежливо прощаясь:

— До свидания, Алевтина Борисовна!

Последняя подошла и остановилась.

— Знакомься, Женя, это моя дочь — Эльвира. Можно просто Эля.

— Что ж, а это — моя дочь, Варвара. Можно просто Варя.

Эльвира посмотрела на мать, как на отсталую, и кивнула в сторону второго этажа:

— Мам, они из "этих"...

— Ты ведёшь себя не подобающе, — холодно бросила ей мать, и девочка, коротко взглянув на неё, резко переменилась — она расплылась в приветливой улыбке и схватила Варину руку для пожатия:

— Тебя зовут Варвара? Это очень оригинально! Я, так понимаю, ты тоже увлекаешься танцами? Это просто потрясающе! Я, к сожалению, не могла присутствовать сегодня на вашем выступлении, но, очевидно, зрители в полном восторге! Вы — молодцы!

Варя смотрела на девочку широко открытыми глазами. Она знала, что Эля откровенно лжёт, в угоду матери, но никак не могла обвинить девочку в неискренности. Как это возможно, врать с таким азартом?!

— Балет, конечно, гораздо круче, но за комплимент, спасибо, — растерянно откликнулась она, отнимая свою руку у собеседницы.

— Девочки, идите вперёд, — открыла дверь Алина, — мы прогуляемся по главной аллее сквера, — задала она направление.

— Сколько лет Вареньке? Спросила она, когда вся их компания вышла на аллею.

— Одиннадцать. А Эле?

— Эльвире девять. Она отлично развита для своего возраста, приятно посмотреть.

Женя не поняла, к кому из девочек относится комплимент, и просто согласилась.

— Я приходила в твою коммуналку. Какая-то женщина сказала, что ты там больше не живёшь.

— Я писала тебе новый адрес. Я живу в том же дворе, в новостройках... Ну, тогда они были ещё новостройками.

— Мы тоже переехали, и я, видимо, не получила этого письма.

— Я знаю, что переехали: я звонила, и мне ответили новые жильцы.

— Жаль. Но, всё хорошо, ведь мы встретились снова!

— Да, видимо, это — судьба! Давно ты приехала?

— Год назад, весной. В сентябре получила две группы на обучение. Второй год преподаю здесь балет.

— Значит, карьера балерины не сложилась?

— Я работала в мимансе, что совершенно не престижно для балета. Вышла замуж, родила, потеряла форму... Если бы карьера шла в гору, я бы ни за что не решилась на семейную жизнь, а так... Теперь Эльвира покоряет эти вершины.

— Мне жаль, что тебе пришлось веинуться. Я помню, как сильно ты этого не хотела.

— О, нет, что ты... Это были лишь детские страхи. Я вообще была чудаковатой девочкой. Только дружба с тобой и спасала меня от одиночества, никто не хотел такую странную подружку, как я.

— Ты что?! Всё было совсем не так!

— Я знаю, знаю... Ты всегда поддерживаешь во мне веру в себя. Спасибо тебе за это. Когда-нибудь ты расскажешь Эльвире, какой популярной и хорошей я была... Мне будет приятно. Только не упоминай, что это было в детском саду...

Алина смеётся, а Женя чувствует растерянность и смутную обиду, которую не может объяснить. Она пытается понять Лялю, но её не покидает ощущение, что это совершенно другой человек.

— Зато, ты учишь детей. Сбылась твоя мечта.

— Не о таком я мечтала... Но сбылось это, да... А ты чем занимаешься?

— Работаю на кукольной фабрике.

— Начальница?

— Нет, бригадир.

— Ну, вот и твоя мечта сбывается: руководить на фабрике игрушек.

— Действительно! — Женя, наконец, тоже улыбается.

— Ты замужем?

— В разводе.

— Варя общается с папой?

— Он избегает общения. А у Эльвиры хорошие отношения с отцом?

— Да. Мы живём в новом районе, он купил там трёхкомнатную квартиру. Эля очень привязана к отцу, больше, чем ко мне, но — ува! — у него нет возможности уделять ей столько времени, сколько бы ей хотелось. Мы, в основном, вдвоём. Конечно, я строга с ней, вот она и тянется к папе, но я не могу позволить ей распоясаться.

— Она очень воспитанная девочка.

— Спасибо.

Варя с Элей идут впереди. Эльвира — полнейшая любезность:

— В каком ты классе?

— В пятом.

— Я в третьем. Какие предметы тебе нравятся?

— Перемены. Я не слишком люблю учёбу.

— Понимаю. В пятом классе всё сложнее, чем в младшей школе. У меня ещё всё впереди. Пока я предпочитаю гуманитарные направления. Английский язык, русский, история, литература... Знаешь, все эти разборы слов, предложений, произведений... Фразеологизмы, истории происхождения слова, выражения или литературного шедевра... Так же меня привлекают биографии писателей, влияние исторических событий на их героев и сюжетные линии... Кто из поэтов тебе больше нравится?

— Тютчев, — от фонаря ответила Варя.

— О, Фёдора Ивановича некоторые презрительно называли "соловьём буржуазии", в советские годы, хотя, его восприятии природы неповторимо во все времена...

— Ты, вообще, человек? — не удержалась Варя.

— Хочешь сказать, что я не похожа на человека?

— Похожа, очень. Ты пугаешь меня своей вежливостью. Я же тебе не нравлюсь. И я это знаю. И ты знаешь, что я это знаю.

— Что поделать? Ты — дочь маминой подруги, значит, мама захочет, чтобы мы подружились. Не советую портить впечатление. Или хорошие манеры тебе совсем не известны?

— Известны. Мне не известно, зачем насиловать себя манерами для вида? И зачем изображать дружбу, которой нет?

— Потому что, есть вещи, рассуждать о которых бессмысленно. Проще сделать то, что требуется.

Дальше шли молча. Обойдя сквер по кругу, мамаши распрощались. Девочки вежливо помахали друг другу ручками и разошлись.

— Кто это — Алина? — спросила Варя.

— Это — Ляля! — с упоением ответила Женя, — она мне, как сестра. Мы очень дружили в детстве, а потом потерялись, из-за частых переездов её родителей. Она не могла знать заранее о смене адреса, потому что жила в закрытом интернате при балетной школе... А теперь она нашлась!

Варя тяжело вздохнула. В чём-то Эля права — порой проще сделать, чем что-то объяснять. В ближайшее воскресенье они шли к Алине в гости.

29
Эльвира встретила Варю, как родную: обняла, громко приветствуя, помогла раздеться, увела в свою комнату... Там она села на кровать, и уткнулась в книжку.

— Что, теперь можно не притворяться?

— Да. Ты против? Можешь поиграть в любезную гостью, спросить меня о медалях, похвалить мои успехи... Мне всё равно.

— Окей. Можно посмотреть? — кивнула Варя на книжную полку.

— Конечно.

Варя рассматривала корешки, взяла книгу местного автора, углубилась в чтение.

— Сядь, — буркнула Эля, — здесь достаточно места.

— Откуда у тебя эта книжка?

— Маме подарили в балетной школе, когда она ещё здесь жила. Там написано. На первой странице.

Варя открыла титульный лист. Красивым почерком на нём было выведено: "Прилагай усилия и ты добьёшься большего!"

— Читала этого автора? — спросила Варя снова.

— Нет. Это же не классика литературы, о нём не спросят на экзамене.

— Но он жил здесь, писал об этих улицах, о людях, которые здесь жили, об этой природе... Тебе не интересно?

— Нет. Хочешь, возьми, почитаешь дома.

— Спасибо.

Скоро девочек позвали за стол. Чай, торт, пирожки из кулинарии, сок и печенье с конфетами... Эльвира, пользуясь случаем, уминала всё понемножку. Алина делала вид, что не замечает, но красные пятна на её щеках, появившиеся после второго пирожка, съеденного дочерью, сигналили о скандале, грядущим вечером. Эля знала, при гостях мать не позволит себе, резкости, а до вечера торт успеет перевариться, и согреет душу. Женя же ничего не замечала. Она не ограничивала свою дочь в таких простых базовых потребностях, как еда и сон, общение со сверстниками и прогулки. В беседе с Алиной, она простодушно поведала о прогулах Вари, о её стычках с некоторыми учителями, о невысокой успеваемости... Алина кивала: да, современные дети сложны в воспитании — чуть упустишь, не знаешь, как наверстать.

— Я стремлюсь дать дочери то, чего не было в детстве у меня самой, — рассуждала Ляля, и Женя ликовала в своём сердце, ведь это так откликалось её собственным мыслям. Но, чем дольше она слушала подругу, тем больше задумывалась, где-то в глубине своих мыслей, в фоновом режиме — а чего же у Алины не было, из того, что есть у Эльвиры? Балет, папа, полная семья, семейные ужины по вечерам, прогулки по воскресеньям... Всё то же самое. Те же занятия каждую минуту, то же отсутствие свободы... Что же такое Алина даёт дочери?

— Да, я тоже стремлюсь дать Варе больше, чем получила сама в своём детстве, — откликнулась Женя, — в отличии от меня, она выбирает, чем заниматься: бассейн, спорт, танцы... У неё хорошие отношения с классом, ребята отмечают праздники, обмениваются подарками... Ездят на экскурсии, участвует в разных мероприятиях, в самодеятельности...

— Активистка? — улыбается Алина. Женя смотрит на дочь.

— Нет, я не активнее других, — пожимает плечами Варя, — просто, мама придаёт этому большое значение. Она в детстве боялась сцены, а я не боюсь.

— Откуда ты знаешь, чего боялась твоя мама? — вскидывает голову Эльвира, бегло оглядывая присутствующих.

— Мама рассказывала. Мы много разговариваем, я много про неё знаю.

Алина нервно крутит в руках салфетку:

— Не думаю, что детям нужна подобная информация.

— Почему? Маме нечего стыдиться. В её детстве сцена была чем-то более недосягаемым, чем, например, сигареты. Но она получала свою долю популярности в экстримальных прогулках с друзьями... Она была крутой для своего времени и окружения, хоть и не начала курить. Почему бв не рассказать об этом?

— Зачем?! Что тебе дают такие рассказы?!

— Ну, во-первых, я знаю свою маму. Знаю, какой она была в детстве, почему стала именно такой взрослой... Мне легко её понять. Мне легко с ней общаться. Если что-то случается в моей жизни, мне легко рассказать ей об этом. Во-вторых, её жизнь — мой опыт. Я уже не пробую курить, потому что знаю, как это, наслушалась. Мне это не нужно, не интересно. Я не ведусь на "слабо", потому что знаю, к чему это приводит. Я ценю честность и дружбу, потому что в нашей семье это важно.

— А что важно в нашей семье? — спросила Эля.

— Твоя успеваемость, детка, — было видно, что Алину раздражают откровения Вари, как и Женино молчаливое одобрение её слов, — вы достаточно покушали, идите в комнату. Эльвира, покажи своей гостье фотографии.

— Варя, а у тебя есть компьютер? — вызывающе спросила Эля.

— Есть. Мне мама купила, когда я училась в третьем классе.

— Круто. А мне папа купит, если я закончу год на "отлично".

Эльвира встала из-за стола, убрала в мойку посуду за собой и Варей, и вышла. Женя кивнула дочери, и та пошла за девочкой.

— Эля каждый год ездит на турецкое побережье. С трёх лет носит золото, — кажется, Алина начала, наконец, приводить в пример то, чего у неё в детстве не было, а дочери есть. И звучало это вызывающе, — я смотрю, у Вари уши не проколоты?

— Да, она не хочет.

— Боится? Это женственно. Мы прокололи Эле в год.

— У меня тоже уши не проколоты. Дело не в страхе.

— Может быть, она копирует тебя? Не боишься, что она скопирует слишком много? Не рассказывай о себе лишнего.

— У неё своя голова на плечах.

— Её голову ещё нужно контролировать. Успеваемость — залог успеха в будущем. А у Варвары этот залог хромает. Что она будет делать после школы? Пойдёт в ПТУ?

— Может быть. Я вообще никуда не пошла после школы. И довольна своей жизнью. На работу хожу с удовольствием, зарплата позволяет откладывать понемногу. Свободного времени достаточно... А как будет у неё, я не знаю. Думаю, не хуже.

— Детство — время, которое нужно прожить с максимальной пользой и эффективностью.

— Детство — время, когда человек является ребёнком, живёт открыто и лепит ошибки, которые легко исправитб. Эффективность детства — в познании окружающего мира, социальных связей, собственного характера, своей семьи... Эффективность, нужная в работе, познается в работе, а польза... Польза — условное понятие. Что русскому полезно, то немцу — смерть.

— Не думала, что ты будешь радикальной мамашей.

— Ну, думаю, что привитие семейных ценностей — радикальность. Ребёнок должен знать, откуда он родом, в чём сильные и слабые стороны его характера, почему семья требует от него именно то, что требует, в чём важность этих требований, на каком опыте она основана. Например, Варя знает, что распорядок дня важен для меня, он даёт мне уверенность, и она соблюдает для меня будничное расписание с самого детского сада. Зато, все выходные — в её распоряжении. Она решает, что мы будем делать, я ничего не планирую на выходные без неё. Она знает, что важна для меня. Опыт всей семьи — её опыт, мои требования обоснованы, и она знает, чем. А должен, потому что надо — это слабый аргумент.

— Он работает в девяносто процентах семей.

— Из девяноста процентов семей выходит девяносто процентов каторжан.

— Что ты имеешь в виду?

— Что они ходят на работу, как на каторгу. Или домой — как на каторгу. Или их каторжный труд — в других, якобы нужных и полезных, делах. Не слышала такого выражения — как на каторгу?

— Слышала. Я сама, не далее, чем вчера, говорила своим девочкам, что балет — это каторжный труд, который делает из них не только будущих балерин, но и женственных, статных, воспитанных девиц, имеющих хорошие шансы на достойную партию. Балет — это, в первую очередь, дисциплина во всём.

— Ты, как мой брат. Он тоже считает, что дисциплина — залог успеха в жизни. А я достоверно знаю, что дисциплина спасает жизни в профессиях врачей, пожарных, военных... И это, действительно, важно. Но я сомневаюсь, что военный счастлив, в рабочие моменты. Или пожарный... Работа — есть работа, он сконцентрирован, сосредоточен, испытывает стресс и напряжение. Ради безопасности людей, ради спасения жизней. В итоге, его работа позволяет ему самоутвердиться, удовлетворяет его потребность в важности, нужности и полезности, но вне работы он не должен быть таким же напряжённым. Это сведёт его в гроб, раньше времени. Приходя домой, или к друзьям, или в секцию какую-то, в баню — я не знаю, куда, но куда-то, где можно быть собой — он должен уметь расслабиться и оставить свою военную выправку для плаца. А где ещё нужна дисциплина? Дома? В школе? Во дворе? Ерунда. Нужно уважение, а не дисциплина. Уважение, заставляющее промолчать вовремя, помочь, утешить, поддержать. Если ребёнок не видит уважения, не чувствует его на себе, то где же ему научиться этому? Никакими розгами нельзя научить ребёнка уважать старших. Возможно, он будет уважать, когда поймёт, что все взрослые были когда-то детьми, и сделали за свой жизненный путь что-то нужное и важное, так же, как сам ребёнок — растёт и делает. Если ни одно желание ребёнка, ни одно его действие, не достойно уважения, внимания, восхищения — как он научится восхищаться чужими достижениями?

— Захваленный ребёнок ждёт похвалы ото всех, за каждый свой чих, но мир вокруг — не мама с папой, лишний раз, знаешь ли, не похвалит, не погладит по головке.

— Похвалы за каждый чих ждёт тот ребёнок, родители которого требуют признания от него. Это они ждут похвалы — за то, что родители, за то, что одели, обули, отлупили, на путь истинный наставили. Он копирует их ожидания. Они жаждут признания, что они — хорошие родители, и он жаждет признания, что он хороший.

— А ты не считаешь себя хорошей матерью?

— Какая я мать, расскажет Варя, когда у неё будут свои дети. Других объективных показателей в хорошести нет. Есть права и обязанности, и они указаны в правовых кодексах — семейном, гражданском, уголовном... Этого достаточно для окружающего мира, а внутри семьи — свои ценности. И каждая семья сама решает — какие именно.

— По-моему, в тебе до сих пор играет юношеский максимализм и переходный возраст.

— Что ж, тогда я надеюсь, что никогда не выйду из этого возраста.

— Маленькая собачка — до старости щенок.

— Спасибо. Такова природа маленьких собачек.

В это время, в комнате, Эльвира, с откровенной неприязнью разглядывала свою гостью. Варя, в ответ, смотрела с любопытством.

— И отца у тебя нет? — спросила Эля.

— Нет.

— И учишься ты хреново.

— Точно.

— И одеваешься в "секонде".

— Нет. На центральном рынке, извини.

— Но, при всём этом, у тебя есть комп, есть удобные шмотки, а мама целует тебя в задницу и покупает торты.

— Имеено так, только целует сильно выше. И что с того?

— Что я должна тебя презирать и ненавидеть, а я завидую.

— Глядя на тебя, я сама себе завидую. Прости, я не хочу тебя обидеть, просто... За столом твоя мать так на тебя смотрела... Я думала ты подавишься.

— У меня иммунитет.

— Мне жаль, что он тебе нужен.

— Жалеешь меня?!

— Нет, сочувствую. Мы не выбираем родителей, от нас ничего не зависит в этом. Всем везёт по-своему.

Девочки помолчали. Эля продолжала буравить взглядом Варю, а Варя не знала, как себя вести в такой ситуации.

— Ты покажешь мне свои фотографии?

— Там нет ничего интересного.

— Но твоя мама хочет, чтобы я их увидела.

— Да, потому что, что ни фото — то, или медаль, или Турция. Ей польстит, если ты позеленеешь от зависти.

— Она будет разочарована.

— Точно.

Неприязнь во взгляде Эли сменилась интересом, а потом и вовсе она зажглась идеей:

— Помоги мне, а?

— В чём?

— Бабушка сломала ногу. Папа взял больничный и завтра уезжает к ней. Он звал маму с собой, уговаривал, но она отказывается, потому что меня не с кем оставить. Попроси свою мать взять меня к вам на неделю. В школу я сама буду ездить, на балет тоже, со мной не будет никаких проблем, я обещаю!

— Твоя мать не согласится.

— А твоя?

— Моя добрее.

— Пожалуйста! Давай попробуем!

— Зачем тебе это?

— Я хочу, хотя бы, посмотреть, как живут нормальные люди.

— Нормальные? Для вас мы — отщепенцы!

— Мама в этом ни за что не признается, ведь твоя мать — её подруга, а о друзьях так не говорят.

— Она — заложница собственных правил?

— Всегда. Я иногда этим пользуюсь.

— Давай, попробуем. Это прикольно.

Уезжали на папином внедорожнике. Алина была против, якобы, не хотела создавать подруге лишних хлопот, но в разгар их беседы, приехал с работы глава семейства, и поддержал идею девочек. Спорить с ним Ляля, конечно, не стала. Высадив пассажирок у подъезда Жениного дома, он помчался собираться, а Варя повела Эльвиру к себе.

— Варя, перестели постель. Ты будешь спать на надувном матрасе.

— Хорошо, мам!

Ужинали пловом, оставшимся со вчерашнего дня, и свежим салатом из огурцов и помидор, заправленным майонезом. Эля ела с хлебом. И чай пила с хлебом — с толстым ломтём белого батона.

— Может, намажешь джемом? Или ешь вприкуску.

Женя выставила на стол банку вишнёвого джема. Оторопев, Эльвира застыла, глядя на банку. Женя, скрывая своё замешательство, вышла, оставив их наедине, и Эльвира торопливо слопала половину содержимого из банки.

— У вас дома хлеба нет? — спросила Варя.

— Нет. Мы покупаем зерновой батон, его ест папа.

— Ты пойдёшь чистить зубы?

— А можно не чистить?

— Кто ж за тобой следить будет? Можешь и не чистить. Твои же зубы.

— Ну, и не буду.

— Тогда давай спать.

— А почему ты спишь на матрасе? Это же я — нежданный гость. Значит, матрас тоже мне.

— Ты — гость, к тебе и отношение соответствующее. Как к гостю. Что посмотрим на ночь? Мультики? Кино? Ужастик?

— А твоя мама?

— Что — моя мама?

— Орать не будет?

— Нет. Мы же не сериал на всю ночь зарядим, а какой-нибудь фильм. Он кончится, и мы будем спать. Выбирай, пока можешь.

— А ты знаешь, что такое "боевик"?

— Это фильмы, где все дерутся, стреляют, бегают, угрожают друг другу... А ты не знаешь?

— Нет, мне не разрешают смотреть такое.

— И "Терминатора" не смотрела?

— Нет.

— Обалдеть. Давай посмотрим. Сегодня, первую часть, завтра — вторую... А "Сильнейших" с Марком Дакаскасом тоже не видела?

Эля отрицательно качает головой.

— И его посмотрим. Марк такой классный!... Ну, давай. Устраивайся поудобнее. Сейчас загрузится.

Утром девочки соскочили по будильнику, стали собираться, одеваться...

— А где твоя мать?

— На работе. Она рано уходит.

— А завтрак?

— Съешь, что найдёшь. И со мной поделись. Я сейчас чайник поставлю.

Они вышли вместе. Варя проводила Элю до остановки, и побежала в школу. После уроков они встретились здесь же, на остановке. Дома их ждала Женя, обед кипел на плите. Девочки сверили расписание, и выяснили, что занятия танцами и балетом совпадают по времени почти идеально. Эта новость обрадовала всех, особенно, Женю. Поев, девочки засели за компьютер.

— Почему ты согласилась позвать меня к себе? Ты же меня ненавидишь?

— Разве это всё похоже на ненависть? Нет, Эля, это ты ошибалась, презирая меня. У тебя есть шанс передумать. А я... Мне любопытно. Ты честная. Даже, когда врёшь. И когда ты уедешь домой, ты сможешь презирать меня по-прежнему. Если захочешь.

— Нет. Я не знала тебя. Извини.

— Не извиняйся. Давай я покажу тебе что-то интересное.

Женя слушала, как девочки смеются и шутят, как обсуждают игры и кино, и улыбалась сама. Она думала, что неплохо было бы, наверно, в своё время, родить Варе сестрёнку или братика... Теперь уж поздно, конечно, слишком большая разница получится. Теперь у Вари уже свои интересы, свои друзья. Ей будет не до младенца. Так что, опять же, всё к лучшему...

Эльвира такая маленькая, худенькая, а ест, как две Вари. Нет, Жене не жалко, пусть ест, но... Милое дитя из обеспеченной семьи, которое варенья не едало, по хлебу истосковалось! Это же какой-то дурдом. Всё понятно — балет, фигура, форма, но она ведь ещё только растёт! Ей нужны жиры и углеводы! Да отбегает она, растрясёт эти калории, вон, сколько она двигается! Что за идиотизм — морить спортсменов голодом?!... Дисциплина... Да, девочка воспитанная, этого не отнять: посуда — в мойку, за себя и соседа, постель убрана, одежда аккуратно висит в положенном месте... Удобно? Не то слово. И только. Не застилает Варя постель, и куртку может на стуле бросить, но катастрофы в этом нет, и десятки часов муштры не стоят двух тарелок! Или она не права?

Ухохотавшись до икоты, девчонки устроили в ванной потоп, в коридоре — показ мод, раскидав всю бижутерию по всей квартире, и выпотрошив все шкафы. После чего, все дружно собрались ужинать. Женя, побывавшая их личным фотографом, пообещала распечатать фотографии их модной сессии. Поев, Эля вызвалась помыть посуду, пока хозяйки приберут бардак, устроенный "бьюти-вечеринкой". Потом смотрели вторую часть "Терминатора". Женя тоже захотела посмотреть, и девочки предложили ей полежать на кровати, как они раньше это делали с Варей. На матрасе места было недостаточно. Женя прилегла на край постели, а Эльвира забилась к самой стенке, но уже к середине фильма, девочка прильнула к Женьке, как родная. Женщина гладила девочку по волосам, и чувствовала, исходящее от неё пронзительное одиночество.

"Бедный ребёнок из богатой семьи", — опять подумала она. Варя спала, а Эля, кажется, даже не дышала. Кино закончилось, компьютер ушёл в спящий режим, а они всё лежали тихонько, пока не уснула и Эля. Женя до утра просидела на кухне. Что она может сделать? Неделя закончится, и девочка вернётся домой — к строгой диете, строгой дисциплине, строгой маме... Как донести до Алины, что говорить со своим ребёнком, быть откровенной, эмоционально доступной, так же важно, как одеть и обуть его? Быть рядом, поддерживать, хвалить, прощать... Вот так, вечером посмотреть фильм, который она хочет, может, даже важнее, чем выгулять её по Турции на коротком поводке. Ведь, спросить саму Элю, разве она не променяла бы все свои золотые браслетики на нормальный именинный торт с друзьями? "Носит золото с трёх лет," — а радость где?

Алина не виновата. Она сама росла в строгости, и теперь воссоздаёт эти условия, как привычные, понятные, по уже отработанной схеме. Но ведь ей-то точно известно, что весь этот кропотливый труд — не залог успеха: она сама трудилась многие годы — зачем? Чтобы стать преподавательницей в детской студии? Да она бы институт физкультуры могла закончить за эти годы раз пять! И преподавала бы тем же детям, то же плавание, например. Что это? Приверженность балету? Такая сильная, что Алина сознательно готова положить собственную дочь на алтарь искусства? Ей самой такое воспитание не принесло особой радости в жизни. Она не добилась тех высот, которых хотела, несмотря на все свои усилия. Замужество? Балет, как и всё, что угодно, не является гарантией счастливого замужества. Хотя, надо признать, тут Алине повезло: муж обеспечивал семью, она бы могла и вовсе не работать... Но не только это создаёт семейное счастье... Боже, хоть бы Эльвира добилась чего-то большего на этом поприще, чтобы все её лишения не были напрасными! Невозможно думать, что потратив детство, юность, молодость, она будет считать миманс позором, и станет учительницей танцев. Это — не награда, и даже не утешительный приз, за всё потраченное время, силы, лишения... А, может быть, Алина, и вправду, счастлива?... Но счастливые люди не стыдятся своей жизни, не цепляются за строгие правила, стремясь контролировать всё вокруг, и не испытывают боли, когда контроль, всё-таки, теряется. Невозможно знать заранее, где ждёт тебя успех, за каким поворотом беда... Сколько не расставляй указатели на пути своего ребёнка, а он, всё равно, свернёт не туда. Может быть, это и к лучшему. Скорее всего, к лучшему. Бедная, маленькая Элечка! Стыдно признаться, но жалко эту обеспеченную девочку, как сироту из хорошего детдома. Каким бы ни было богатым казённое учреждение, оно не заменит семьи. Ляля росла в интернате с молодых ногтей. Может, потому ей и неизвестны тёплые чувства, эмоциональная близость?

30
Последний день в гостях начался раньше будильника, несмотря на выходной. Завтра, после школы, Эльвира пойдёт домой.

Девочки почистили зубы, привели себя и комнату в порядок. Женя позвала их к столу. На завтрак сырники, бутерброды, мёд, сметана и какао на молоке. Эля ест с аппетитом, но настроение её явно не задалось. Женя тоже чувствует себя растерянной. Как отпустить её домой? Как не ощущать вину за то, что здесь ей лучше, чем дома? Жене было стыдно перед подругой, словно Алина показала ей что-то лишнее, интимное, не привлекательное, и теперь не ясно — как себя вести, что делать?

Осуждать её Женя не имеет права, да и желания, особо, не испытывает. Критиковать, объяснять, доказывать, что Алина не права — глупо, для Алины, именно она, и права. Женьке ли тягаться с ней в вопросах воспитания и успеха?... Поддерживать ли отношения теперь, чтобы дать Эле шанс, хоть иногда иметь доступ к отдушине в дружбе с Варей, и терпеть эти свидетельства несправедливости, молчать, чтобы не испортить отношений с Лялей? Или высказать Алине всё, максимально мягко... Она же не примет критику. Если Женя выскажет свои мысли и опасения, Ляля сама прекратит с ней общение. И тогда Эля снова останется одна в строгой дисциплине. Зато Женя ощутит облегчение, чувство выпоненного долга, а Эля — не её дочь, и не её проблема. Страшно стать частью этой семьи в молчаливой дружбе. Зачем? Хорошо же, спокойно жили. Надо ли ломать это спокойствие?

— Завтра ты домой, — не то констатирует, не то спрашивает Варя. Женя вздрагивает.

— Да, — грустно отзывается Эля и протягивает кружку за добавкой какао. Женя вскакивает и наливает девочкам напиток. Ей бы хотелось налить им сейчас в чашки свою чистую любовь, сострадание, нежность... Но было лишь какао.

— Не хочешь? — спрашивает Варя. Какой открытый человечек — в лоб, без обиняков. Спасибо ей.

— Не хочу, — Эля смотрит на Женю, и словно чувствуя её стыд, принимая его на свой счёт, продолжает с вызовом, — да, там мама с папой! Дом родной! Я должна бежать туда, как восторженный щенок на прогулку! Я знаю! Но я не хочу! Достали они меня — мама, папа, и дом родной! Достали!

— Эля, они любят тебя! И заботятся, как умеют... — Женя хотела верить себе.

— Не умеют!

— Золотая клетка — тоже выражение заботы, — поддержала Варя мать.

— Это, если клетка — золотая. А у меня — что? Всё, что есть у меня "золотого" — я должна заслужить. Я ничего не получаю просто так, даже еду. Я должна отработать нужное количество калорий и соответствовать определённому весу, чтобы мне дали кусок рыбы на ужин. Чтобы поспать лишний час, я должна температурить, но это не отменить занятий балетом днём. Я — пудель, который без конца пляшет на задних лапках — чтобы покормили, погуляли, не ругали... Всегда. Каждую минуту. Иначе, я — недостойная неудачница. Это — не золотая клетка. Это — золотое колесо, которое никогда не останавливается.

— Эля, ты сможешь гостить у нас иногда...

— Тёть Жень, спасибо, но я на весы дома встану, и меня год к вам не подпустят. Да и Вам надоест со мной возиться, хоть Вы и добрая.

— Эля, что значит "надоест"?! Ты — подруга Вари, ты — свой человек.

— Мы не подруги. Просто Варя добрая, как Вы, а мне повезло. Не надо меня жалеть. У меня благополучная семья, обеспеченные родители, и есть крыша над головой... Только я там — чужая. Как и здесь.

— Эля, не допускай такие мысли, что ты — чужая... везде. Это не так. Твои родители не умеют говорить об этом, но это не значит, что они тебя не любят...

— Я знаю. Знаю, но не чувствую.

Женя видела, что девочка на грани слёз, но не знала, как её поддержать, как перевести разговор в другое русло, что сказать... Она взглянула на Варю, та сидела задумчивая. Она перехватила взгляд матери и встрепенулась:

— Эль, а ты любишь балет?

Женя тихонько выдохнула.

— Раньше любила. Когда была маленькой. Мне было легко на занятиях, весело, интересно... А теперь я его ненавижу. Он отнимает у меня всё: отдых, еду, сладости, маму... Она больше не мама, она — тренер.

— Ты не говоришь с ней об этом?

— Как с ней говорить, если она не слышит? Ей наплевать, что я скажу. Наплевать на то, чего я хочу. Ей виднее.

— А папа?

— Он всегда на её стороне.

— Мам, ты забрала фотки из салона?

— Конечно! Сейчас принесу!

Женя торопливо вышла в коридор, и тут же вернулась с плотным свёртком.

— Я распечатала всё в двух экземплярах, чтобы Эля забрала с собой...

Она раскладывала фотографии на столе, на две одинаковые стопки.

Импровизированный показ мод — их первые фотографии в этом доме. Девчонки в замысловатых нарядах, ярко раскрашенные, позируют то с цветочным горшком, то с ведром, вместо сумочки... Варя рисует помадой щёки, стоя перед зеркалом, на ней джинсы-дудочки и миниюбка, а Эля, в босоножках на высоком каблуке, и Женином халате, смотрит на Варю с ужасом. После третьей, или пятой, фотографии, девчонки уже хохочут. Угроза родного правильного дома, уходит от Эльвиры на второй план. Вот, в контактном зоопарке, Варя несёт в ладошках ёжика, свернувшегося в клубок, а Эля, с визгом — её рот широко открыт — лезет с сиденья деревянной лавки на её спинку.

— Я только показать хотела! — кричит Варя.

— Я чуть в обморок не грохнулась! — хохочет Эля, — все вокруг посчитали меня ненормальной!

А вот девчонок в парке, облепили голуби, и Эля кормит одного своим мороженым, и Варя хохочет, раскрыв рот, и в этот рот тоже заглядывает голубь. Вот просто две промокшие мордашки, крупным планом, на фоне проливного дождя и сугробов. Женя встретила девочек с танцев, и фотографировала, стоя на остановке, под козырьком, а девочки стояли под первым, в этом году, ливнем, держась за руки. А вот, Эля, с пеной на лице, с зубной щёткой во рту, спит, сидч на краю ванны, оперевшись на раковину. Это после прогулки в парке. Варя уснула за столом. Женя не удержалась, и сфотографировала обеих... Как много всего случилось за неделю!

Женя складывала Элин комплект фотографий в конверт, чтобы не помялись. Решили сходить, погулять в парке. Настроение поднялось, захотелось какой-то активности. Погода не располагала. После резкого потепления с дождём, ударили заморозки, было скользко и ветренно, так что гуляли не долго. Вернувшись, придумали печь пирог с яблоками и малиновым вареньем. Девочки замешивали тесто, Женя контролировала расход продуктов. Снова дом наполнился шутками и смехом. Быстро стемнало — набежали тучи и закрыли скудное холодное солнце. Пошёл снег. За окном встала непроглядная серая хмарь. Три девчонки — одна взрослая и две маленькие — пили чай с горячим пышным пирогом, включив свет и задёрнув шторы. Было уютно и тепло. Этот день Эля не забудет никогда.

Вечером следующего дня, Женя позвонила Ляле, узнать, как Эльвира добралась до дома. Алина рассыпалась в сухих дежурных вежливостях и быстро расппощалась. Сердце звонившей сжалось — Алина ими недовольна — ни ей, ни своей дочерью. Как ещё аукнутся маленькой Эльке эти гости?.. Месяцем голодовки, с изнуряющими тренировками? Ордой репетиторов? Отказом в покупке компьютера? Домашним арестом? Хотя, она и так, как арестованная... Зато у неё была счастливая неделя. Неделя, посвящённая жизни: без лишних требований, без нотаций, с походом в выставочный зал на экспозицию местных художников, и посещением, разместившегося в соседнем зале, выездного контактного зоопарка. С фильмами по вечерам и компьютерными играми в выходной. С прогулом одного дня школьных занятий, с мороженым на улице — Эле запрещено есть что либо на улице, с дурачествами и пенной вечеринкой в ванне. Пусть всё это — капля в море, но она есть. Из таких крупиц рождается надежда на лучшее, вера в будущее, уверенность в себе. Что это за детство, если в нём нечего вспомнить? Муштра не согреет душу в критический момент, а ведь это — так важно, чтобы не околеть во взрослом, порой жестоком и бескомпромиссном, мире.

"Мы не подруги, просто Варя очень добрая", — вспомнила Женя. Не должен так мыслить ребёнок в девять-десять лет. Это неправильно! Ни один ребёнок не должен чувствовать себя чужим, лишним, обязанным... Когда-то про Алину с Женей так же говорили — Аля просто добрая, вот и жалеет дикую обезьянку. Но Варя — не Ляля. И Эля — не беспризорница.

Хотя... Кажется, это очень неоднозначное понятие, с размытыми критериями опрелеления. Сыт, обут, одет, призрен — и хватит. Да. В доме призрения этого хватит. А в семье этого категорически недостаточно.

31
В следующий раз, они встретились уже только летом. Женя однажды пыталась напроситься в гости, но Ляля отметила, что конец учебного года — очень важный период, когда девочкам не стоит отвлекаться на развлечения. Робкое замечание, что от учебного процесса отвлекаться нужно, и даже полезно для здоровья, было проигнорировано. Эля закончила год с отличием и получила долгожданный компьютер, однако, пользоваться им ей разрешили лишь два часа в неделю, а потому, его основной функцией, стало собирать пыль. Это было ожидаемо.

Варя же в подарок получила не менее долгожданный подарок — велосипед. Женя чувствовала, что в это лето, она выучит все молитвы, о существовании которых, она и не подозревала раньше. Дочь исчезала рано утром, иногда, так рано, что проснувшись, Женя не заставала её дома. Вечером Варька возвращалась не слишком поздно, так что поводов для ругани, формально, не было. Женя звонила дочери редко, и та всегда отвечала на звонки, или вскоре перезванивала. Женя всегда знала — с кем дочь уехала кататься, где находится, куда направляется, но тревога стала её постоянным спутником. Она прекрасно понимала, что подростки на великах не всегда соблюдают правила дорожного движения, и  гуляют они в небезопасных местах, и порой, совершают глупости, о которых их родители никогда не узнают. Девочка взрослеет. Ей нужен собственный опыт.

Зоя с матерью были в ярости: собственный опыт?! Не рановато ли?! Женя сохраняла спокойствие — нет, как раз, по возрасту.

— Она должна дома сидеть и учить уроки! — взвизгивали обе, по очереди.

— Да? До каких лет?

— До двадцати! Пока школу не закончит, пока в колледже не отучится...

— В двадцать у неё уже должны быть какие-то мозги, где их взять? В учебнике по обществознанию? Ей нужны сверстники, общение, приключения, стресс... И надёжный тыл — дом, где её любят и ждут!

— И куда можно прийти, потомство скинуть, на спокое!

— Даже, если так! Даже, если потомство! Это — жизнь, а в жизни главное — обоюдное согласие, а не отсутсвие опыта!

— Что?! То есть, дочь-шлюха, для тебя — нормально?!

— А у тебя все, вступившие в интимную связь до свадьбы — шлюхи? Или это все, кто пообщался с мальчиком больше двух минут без гувернантки? Или все, кто видит красоту и ловкость противоположного пола, умеет восхищаться добротой и силой? Или все, кто, хоть раз в жизни, подумал о сексе? Где твоя планка шлюханутости?

— При чём тут планка?! Ты сказала, что для тебя обоюдное согласие важнее нормальных принципов!

— Не передёргивай! Хотя, должнп признать, что, в некотором роде, важнее. То, что происходит по обоюдному согласию между сверстниками — не инцидент, а опыт.

— И ты допускаешь мысль, что твоя двенадцатилетняя дочь может с кем-то переспать?!

— Это ты внушаешь мне такую мысль. Когда-нибудь это случится. Не в двенадцать лет, но, возможно, до совершеннолетия. Такие вещи не происходят вдруг.

— Тебя надо лишать родительских прав за такие рассуждения! Это — попустительство! Ты сама делаешь дочь такой!

— Какой — такой?

— Распущенной! Шляющейся, неизвестно, где!

— Ей известно, где она шляется. И если забредёт не туда, всегда может уйти.

— Ты добровольно отпускаешь её обжиматься с кем-то!

— С чего ты взяла, что она с кем-то "обжимается"? Ей двенадцать, она гуляет, катается на велосипеде, а ты клеймишь её позором на ровном месте!

— Когда она в подоле принесёт от своего Ренатика, её весь район заклеймит, но будет поздно! Ты растишь шлюху!

— Да, боже мой! Если она получила "пять" по одному предмету — она не отличница, если написала один стих — она не поэтесса, а если она погуляла с мальчиком — всё, вердикт вынесен! Это бред! Что мне сделать? Привязать её дома, приклеить к учебникам скотчем?

— А хотя бы и так!

— Нет, уж, извини!

После подобных споров, Женю трясло. Трудно сказать, от чего конкретно. От страха за дочь. Ведь она и так тревожилась перманентно, а подобные разговоры накручивали её до крайней степени. От негодования. Как можно выдумывать столь взрослые гадости о столь юной девочке?! В целом, все эти подозрения, совершенно не вязались с образом Вари — серьёзной, смышлёной, весёлой, рассудительной... Да, Зоя видела её всего несколько раз, но ведь наслышана о ней. А уж родная-то бабушка должна бы знать внучку, чуть больше, чем постороннюю девочку... Как можно вешать на девчонку ярлыки, столь сильно не соответствующие действительности?... Но Женя помнила, как дядя Толя обвинил её в распутстве, и мать поверила. Ситуация повторяется. Просто её мать — такой человек: пошлый, подозрительный, озабоченный... Видимо, и Зойка такая же. А ведь Женя всегда считала её другой, не такой, как мать. Напрасно.

Кроме того, вечным триггером было и обвинение в недобросовестном исполнении родительских обязанностей. Каждая мать боится, что её признают плохой. Каждая желает своему ребёнку лучшего, но что лучше? Дети разные. Разные условия, возможности, потребности... Это — вечная игра в русскую рулетку: что бы ты не делала, всегда возможен фатальный исход. Ото всех бед не убережёшь, в ползунках до совершеннолетия не удержишь... Наверно, основная задача родительства — научить отпрыска справляться с проблемами, не избегать их, не терпеть и не замалчивать.

Но, чтобы научиться справляться с проблемами, с ними нужно столкнуться. Где? В процессе решения задачки по геометрии? Или самим создать проблему, чтобы ребёнку жизнь малиной нне казалась? Как же это всё сложно и страшно! Почему эти женщины, которые сами прошли через это — сами были матерями, переживающими за своих детей — так лезут под кожу, требуя ответа, которого нет?! Почему они так вяжутся со своими, тотально неуместными, вопросами?! Женя же не спрашивает, как с ними спали их мужья, например?! Не лезет в их интимное? Так почему они-то лезут с таким упорством, в ещё даже несуществующую, личную жизнь маленькой девочки?! Почему у них, умудрённых жизненным опытом, баб, нет никакого понятия личных границ и тем для разговоров?! Всё это крайне оскорбительно. От этого и трясёт. Жене иногда хотелось наговорить собеседницам таких грубостей, чтобы они и вовсе перестали с ней разговаривать — лучше уж никак не общаться, чем так, но не могла.

С одной стороны, она их жалела. Нахамишь, нагрубишь, обидишь, доведёшь до слёз, и что — легче станет? Жить потом с этим? Они же даже не поймут, что неправы. Они не виноваты в собственной глупости. Женя вспоминает Аню: "Я часто слышу подобные высказывания... Какое им дело до меня?" Зоя и мать — не одни такие. Многие люди, как они, как дядя Толя, лезут в чужую душу потными руками — наводить порядок, и ломают хрупкую надежду на лучшее. Надежду, ведь уверенности нет ни у кого. А они считают, что должна быть. Разве мама была уверена в том, что Женя вырастет семейным человеком, хорошим сотрудником — с доски почёта, не сопьётся, по рукам не пойдёт? Конечно, нет! Она надеялась. И лупила Женьку из страха, что эти надежды не сбудутся. Такое впечатление, что до сих пор лупит, морально.

С другой стороны, Женя ещё пыталась им что-то объяснить, хотела доказать, что они не правы. Хотела, чтобы они сами увидели в ней и её дочери те хорошие черты, которые так ими, почему-то, отрицаются. Ведь ещё недавно Зоя восхищалась Жениной смелостью, Вариной непосредственностью, удивлялась тому, как они находят общий язык. А теперь она винит её, чуть ли не в растлении девочки, лишь за то, что она не выставляет жёстких временных рамок присутствия дочери дома. Словно, тем самым, она отдаёт ребёнка в руки маньяков, извращенцев и пьяных подростков. Так ли это? Варя не одна, она с друзьями. Ни один маньяк не станет нападать на группу лиц, они выискивают одиноких жертв. Кроме того, жертву приходится брать силой, или, что чаще бывает, втираться в доверие. Варя не станет доверять постороннему. Она не истоскована по вниманию, ласке и свободе, её не купить комплиментами или сигаретами. А силу применить возможно лишь в уединённом месте, оказаться в котором, у Вари нет повода.

А вдруг Женя попросту успокаивает себя? Вдруг ей говорят правду, которую "со стороны виднее"? Хорошо, но даже, если так, то, что, конкретно, делать?! Запирать дома? Зачем? Чтобы мечтала убежать? Что это даст? Мнимое спокойствие для Жени? Ненависть и непонимание в их отношениях? И в чём выгода? Всё это — бред! Всё — бред! Эти мерзкие споры только сводят с ума, без определённой цели, без почвы, без аргументов, без поддержки и желания помочь! Это — стремление заставить саму Женю усомниться в собственной правоте, потерять опору, уверенность... Но зачем?! Зачем это нужно всяким толям и зойкам?! Этого Женя объяснить не могла.

Алина позвонила сама, предложила встретиться и обменяться подарками для девочек. Обозначила бюджет — не более конкретной суммы. Не более — значит, чуть менее — рассудила Женя и ужаснулась: вот это запросы! Она дождалась дочь вечером, и предложила обсудить покупку подарка. Варя предложила купить велосипед. Женя посмотрела на неё долгим внимательным взглядом, и девочка согласилась — идея бредовая. Они сели на диван и занялись мозговым штурмом. Балетные штучки — слишком рискованно и дорого, можно не угадать с размером, или не учесть каких-то профессиональных нюансов, а которых они не знают. Косметика, парфюм, одежда — слишком индивидуально, тоже большой риск промахнуться с подарком. Аксессуары, золото — банально. У неё своих побрякушек больше, чем у всех поколений Вариной семьи, вместе взятых.

— Телефон с интернетом? — предлагает Варя, — думаю, родители ей такое не купят.

— Так и пользоваться не дадут. Скажут, что это — баловство и пусьая трата времени. Бесполезная игрушка.

— Зато Эля будет на связи с теми, с кем захочет. С телефона можно зарегистрироваться в социальных сетях, а сообщение написать или ответить, можно втихаря, за десять минут, пока стоит на остановке, например.

— С моей стороны всё, что "втихаря" по отношению к Эльвире — нечестно, по отношению к её маме. Мы же подруги.

— А с моей стороны, поддакивать прессингу Алины и её мужа — нечестно, по отношению к Эле. Мы же подруги.

— В конце концов, это ты выбрала подарок, — после долгой паузы, ответила Женя.

— Да. Но, к сожалению, я не могу купить его без тебя. Нужен паспорт. И для покупки сим-карты, тоже.

— Алина мне этого не простит!

— Алина может не класть Эле дееьги на телефон, тогда он станет куском пластмассы. Всего-то!

— И она не положит.

— И пусть. Симку-то ты купишь. У нас будет её номер. Она сможет оставаться с нами на связи, если захочет. Если ей станет одиноко, она сможет найти время и позвонить. И пообщаться спокойно, без мамы, стоящей над душой.

Женя молчала. Она вспоминала то пронзительное одиночество, которым веяло от Эли. Может, Варя права, и приоткрыть форточку в большой социум будет полезно и правильно, для девочки, не знающей ничего, кроме балета и уроков? А если она там каких-нибудь гадостей насмотрится? А если сделает что-то нехорошее? Не Женя ли будет виновата?

— А ты думаешь, она совсем пещерная? — парирует Варя на её опасения, — Думаешь, ей ребята в школе ничего такого не показывают и не рассказывают? Мам, не будь наивной. В современном мире все знают обо всём больше родителей. Хоть о "таком", хоть о компьютерах... Ты знаешь больше, чем твоя мама, я знаю больше тебя, мои дети будут знать больше, чем мы обе. Прятать информацию плохо. Чтобы защищаться от плохих слов, надо понимать, что они означают.

— Хорошо. Хорошо, ладно! Ты меня убедила, мы купим Эле телефон.

— С сим-картой?

— С сим-картой.

Подарок вызвал восторг у Эльвиры, и она, всеми силами, пыталась скрыть эмоции. Хотя эти попытки были слишком очевидными. Алина же подняла бровь на высоту роста волос, и натянуто улыбаясь. Варе Эля вручила большой набор декоративной косметики, производства хорошей, дорогой фирмы. На фоне этого набора стоимость телефона померкла, Женя ахнула про себя, но тоже скрыла шок и растерянность — у них никто не пользуется косметикой. В общем, встреча началась с наигранных улыбок, вежливой радости и тонны скрытых чувств и эмоций, со стороны каждой присутствующей, исключая, разве что, Варвару, которая, если и скрывала что-то, то делала это искуснее других.

Эля, зная свою мать, отложила телефон в сторону, поблагодарив. Она чутко считывала мамину реакцию, ведь от неё, буквально, зависела её жизнь и благополучие. Жизнь телефона, кстати, тоже. Варя похвасталась наличием у себя велосипеда. Если бы Алинина бровь могла подняться выше, она бы это сделала, но ей пришлось зафиксироваться на прежнем уровне. Ситуацию спасла Эля, разрядив обстановку невинным вопросом — куда Варя ездит на своём приобретении?

— Везде езжу. Позавчера ездили с ребятами на рыбалку. Я рыбу не ловлю, я — за компанию. Мы жгли костёр, купались, улов жарили...

— Вы жарите рыбу на костре? Речную рыбу?! — Алина была поражена, — а глисты?!

— Я не знаю, глистов мы не ловим, — то ли растерялась, то ли отшутилась девочка, вызвав смех у всех за столом, но Ляля, даже смеясь, не сводила глаз с Жени, и последняя чувствовала это противное ощущение виноватости, которое преследовало её после всех разговоров о воспитании Варвары.

— И мама разрешает тебе есть речную рыбу?

— Очевидно, она не против... Ещё мы ездили на ферму "Зелёное Поле". Катались там на лошадях, чистили их, кормили. Ездили на базу "Рыцарские доспехи". Там выставка доспехов интересная. И мы стреляли там из луков, пробовали плести кальчугу, ели тыквенный пирог с яблочным сидром.

— Откуда у вас деньги?

— Родители дают. Мы копим. Выбираем, куда поехать, и копим. А пока деньги копятся, ездим на речку, на озёра, в дендрологический парк, на родники, на карьеры...

— Озёра, парк, карьеры — это же очень далеко!

— Да. Одна поездка — на целый день. Даже, если никуда не заезжать по дороге. Поэтому мы собираемся очень рано, чтобы возвращаться не слишком поздно. Чтобы родители не волновались.

— Очень похвально. Не боитесь одни, в такую даль?

— Мы не одни, нас много. У нас светоотражатели есть, ремонтный набор с собой, аптечка, вода, перекусы... У нас всё хорошо.

— Вы ездите по проезжей части?

— Мы выбираем безопасные маршруты, — уклончиво ответила Варя, — и соблюдаем правила дорожного движения...

Эля поднялась из-за стола, пресекая расспросы:

— Варя, хочешь посмотреть грамоты, которые я получила за этот год?

— Конечно! Уверена, у тебя их много!

— Можно, мам?

—Да, девочки, идите в комнату.

Эля ушла, за ней и Варя уже почти скрылась за дверью, когда Женя встрепенулась:

— Варя, покажи Эле, как пользоваться телефоном.

— Хорошо, как скажешь, — Варя вернулась, и забрала телефон со стола, небрежно, как пустяк.

В комнате девчонки быстро вскрыли коробку.

— Смотри, сим-карта установлена. Это — иконки, это — соцсеть, я тебя здесь уже зарегистрировала, и добавила в друзья. Сейчас всё покажу...

Когда Алина заглянула в комнату дочери, девочки сидели, разложив на кровати грамоты, атласы, тетради, медали, и тихо беседовали. Коробка с телефоном лежала на столе. Алина спрятала улыбку. Она была довольна равнодушием дочери к телефону.

— Девочки, мы приглашаем вас на торт!

— Спасибо, мама, мы сейчас!

Ляля ушла, а Эля достала гаджет из-под подушки.

— Как сделать, чтобы он всегда был без звука?

— Вот тут. Значок видишь? Только не ставь будильник...

— Хорошо. Я сейчас его выключу и положу в коробку.

— А если мама включит его? Давай удалим иконки. Найдёшь свои приложения вот здесь, запоминай...

Чаепитие прошло спокойно, но Варя видела, что мама Женя чем-то расстроена, похоже, у неё с подругой был неприятный разговор. Распрощались сухо и вежливо. Больше Ляля Женю в гости не звала.

Эльвира писала редко и по многу. Варя отвечала почти сразу, но её сообщения могли по несколько дней висеть непрочитанными. Эля не давила на жалость, и даже, кажется, не искала поддержки, а просто делилась новостями и мыслями, но Варе хотелось и поддержать, и посочувствовать. Женя исправно клала деньги на её телефон, как себе и дочери. Иногда спрашивала Варю о девочке, и та рассказывала, что ей удалось узнать: что Эля уехала в летнюю балетную школу, и преподаватели там строгие, и диета строгая, и расписание... В общем, всё, как любит мама Ляля. Что у папы Эли новый проект, и он уехал до нового года. Что, будучи в летней школе, Эля узнала, что её лучшая, единственная, подруга бросила балет. Она давно пыталась сочетать спортивное УШУ с бальными танцами, но в итоге, танцы с мечами победили. Балет слишком строг, а бунтарский дух спортсменки требовал свободы и победы над противником. Она больше не хотела соответствовать эталону, играть по нотам, боясь промахнуться, конкурировать — она нашла другое направление, в котором элементы актробатики, танцев и боёв прекрасно сочетались с УШУ. Она бросила балет. Решилась. И теперь Эля смертельно завидует этой решимости. Уход подруги словно отнял у неё последние силы, всё чаще девочка хотела теперь, чтобы её просто оставили в покое. Желание остаться одной в тишине, всё чаще сквозило в её сообщениях. Она писала:

"Я не ненавижу свою мать, хотя было такое. Я просто устала от ее присутствия. Устала, что она следит за мной, диктует, а я больше не могу делать всё, что она говорит. Я устала."

"Я хотела бы лежать в кровати, и чтобы все про меня забыли. Я бы зашторила окна, чтобы не знать, день или ночь. Я бы только спала, и пусть бы даже проснулась через год, или не проснулась бы вовсе."

"Я хочу в больницу. Пусть делают уколы, капельницы. Пусть разрежут меня, если надо. Зато я лежала бы, безо всякого балета, без школы, и без сухого сыра на завтрак. Ела бы кашу. Суп с макаронами. И спала бы, спала бы, спала..."

"Если бы папа забрал меня из балета, он был бы настоящим принцем. Но он не принц. Он мамин. А мама хочет, чтобы я худела и занималась. Ему меня так жалко, что он даже не смотрит в мою сторону. Я бы хотела, чтоьыон смотрел на меня с гордостью. Получается, я стараюсь, стараюсь, а мои старания вызывают только жалость, а не гордость. И мои медали с грамотами только маме нужны."

Женя, узнав о последних сообщениях, взволновалась не на шутку. Что делать? Поговорить с Алиной? И что это даст? Она заберёт у дочери телефон, и ещё неизвестно, как её накажет. А Женя выйдет сухой из воды, и ничем, в итоге, не поможет. Встретиться с Эльвирой не просто — Ляля пасёт её во всех ключевых местах. Как поддержать девчонку? Чем ей помочь, пока не поздно, пока ей не пришла в голову какая-нибудь роковая мысль?... С другой стороны, это — не её семья, не её дело. Надо ли вообще встревать в их отношения? Жалко девочку, но всё законно и, теоретически, ей на благо.

— Варя, как там Эльвира? — в очередной раз спрашивает Женя.

— Часто интересуешься... Устала и злится. Злится на себя, что не справляется, за трусость — что боится бросить балет... На летнюю школу — заниматься приходится на улице, на жаре а в зале нет обещанных кондиционеров. Короче, всё ей не нравится, всё её бесит. Задолбалась просто.

— Боже, бедный ребёнок! Мне так хочется чем-то ей помочь!

— Забудь.

— Что?!

— Мам, она может сама разобраться. Может поговорить с матерью, с отцом. Может учиться хуже, чтобы меньше учить. Может срывать занятия, чтобы её выгнали из летней школы, да и из балетной тоже... В общем, у неё есть масса вариантов, как облегчить себе жизнь, но она ничего не делает, потому что боится маму.

— Для ребёнка — нормально боятся, что родители будут расстроены!

— Ага. Ты поэтому свою маму на порог не пускаешь.

— Варь...

— А, ну да, "это — другое".

Женя задумалась.

— Я взрослая.

— Когда-то придётся начинать. Ну, не выдержит она нагрузки, заболеет... Тли пошлёт всё к чёртовой матери. Это неизбежно. Это само случится, рано или поздно, через "не хочу". Алина не понимает, что её дочь — не железная, ну, так судьба ей сама всё покажет.

— Что ты пишешь Эле?

— Это и пишу. Что ей придётся сбросить часть нагрузки. Учить наизусть учебник математики, сидя в отрицательном шпагате — маразм. Ладно бы, если б её это радовало — сиди бы она тогда, я бы похлопала. А у неё же всё через обиду, слёзы, боль... Всегда так не будет. Не может так быть всегда. Она соглашается, но ничего не делает.

— Так, сразу, не переменишься.

— Зато здоровье ломается именно так — сразу. Помнишь, Светку из математического класса? Она в этом учебном году выписалась из психушки, но в школу ещё не ходит, и не факт, что пойдёт. А могла бы уже этой весной девятый класс закончить. И валить, куда захочется.

— Она бы уже девятый закончила? Её класс выпустился?!

— Да.

— Я помню эту историю... Так маму её жалко, она так рыдала, когда Свету забирала "скорая" из школы...

— А чего её жалеть? Светку надо жалеть — сколько она над "тройками" и "четвёрками" рыдала? Мне Ксюша рассказывала, одноклассница её, мы на танцы вместе ходим. Она говорит, Света тоже хотела на танцы, но родители запретили. И с крыши она хотела сброситься, если контрольную на "пять" не напишет. Вот её жалко. А мать рыдает уже после времени, когда уже сама виновата.

Женя молчит. Её смущает категоричность Вариных суждений. Ещё больше её смущает, что ей нечего возразить. Девочка-подросток резко осуждает взрослых женщин, матерей... Разве Женя не так же осуждает Алину, Зою, собственную мать? Так же. Правильно ли это? Может и нет, но судьба столкнула, и реагировать иначе у неё не получается. Видимо, и у Варьки не получается. Надо ли запретить ей подобные рассуждения? Надо или нет, а не получится. Можно заставить не озвучивать, заставить молчать и скрытничать, но думать иначе, или не думать вовсе, не получится. Она сама изменит мнение, если кто-то убедит её что она не права, но Женя убедить не может — она слишком могласна с дочерью. Получается, проблема лишь в том, что ей — тринадцать, а не тридать три, и не шестьдесят. А разве это — главное?

Что делать с Элей? Варя и тут права. Чужую жизнь не проживёшь. Ляля не хочет ничего слышать, так что, Жегя сделала всё, что могла, потеряв подругу детства. Хотя, надо признать, что подруга потерялась гораздо раньше. Неизвестно, когда именно это произошло, но в этой Алевтине Борисовне не осталось ничего от прежней Ляли, которую так любила её бабушка. К слову, о бабушке. Женя спросила, видела ли Алина её снова, на что та скривила гримассу недоумения:

— Жень, это, всего лишь, детские фантазии. Не могла же ты в это поверить... — и она снисходительно потрепала Женю по плечу.

Та растерялась, не в силах осознать степень своей шокированности. Серьёзно?! Фантазии — и всё?! Женя прекрасно помнила каждый свой разговор с Лялей о визитах её бабушки, она помнила её радость и страх, глубокую скорбь — это не "просто фантазии"! Если бы тогда Ляле кто-то сказал, что она всё выдумала, она бы никогда больше не доверилась этому человеку, была бы расстроена, плакала бы, чувствовала бы себя обесцененной, униженной... И теперь, этот человек, этот предатель, обесценивающий её — она сама?! Такой масштаб предательства не укладывался в Жениной голове. Даже спустя время, она так и не оправилась от равнодушного снисхождения Алины к ней самой, к ней, той, которая была настоящей, уверенной, сильной, хоть и маленькой. Снисхождение её, взрослой, но не сильной, и не уверенной. Чужой.

Когда же Ляля умерла в этой женщине? Когда Алина превратилась в Алевтину? Или когда Алевтина не пробилась дальше миманса? Когда вышла замуж по расчёту, не узнав любви? Когда родила дочь — второй шанс покорить большую сцену? К моменту встречи в доме культуры, Алина была уже другой, хоть Женя и не хотела в это верить.

32
Лиза — подружка невесты. Свадьба скромная. Сняли столовую фабрики игрушки, начальница сама предложила Жене, и та согласилась сразу. Варя и Ренат — чудесная пара. Вся многочисленная семья Рената занимает отдельный стол, Женя сидит с ними. Его братья и сёстры прибегают обнять её, а самая маленькая девочка сидит на её коленях. Мама пытается забрать дочку, но та отчаянно протестует, и Женя, смеясь, успокаивает новую родственницу: всё хорошо, мы редко видимся. Они уже давно подружились семьями. Лиза встречается с двоюродным братом Рената, тоже собрались расписаться, но ещё не определили дату. Зойка не была приглашена официально, но кто ж её выгонит из родной столовой... Женя не удивилась, увидев её за общим гостевым столом. Мать сидела дальше, и это, почему-то, радовало. Варя пригласила Эльвиру, но её не было, и место, застолблённое Женей рядом с собой, пустовало. Торжество началось в местном ЗАГСе, погуляло в парке, у пресловутого оврага, и переместилось в столовую. На церемонии бракосочетания присутствовали только родственники, в парке народ начал собираться, а у фабрики уже ждали остальные гости. Пока все рассаживались, складывая подарки на стол при входе, тамада читал поздравительные стихи. Фоном играла тихая приятная музыка. Потом выступали гости с поздравлениями, дети из семьи Рената спели песню, разученную с мамой, чем довели гостей до слёз умиления. Его двоюродные братья, вместе с Лизой, станцевали два зажигательных танца. Мать, бабушка Варвары, выступила с речью. Женя была приятно удивлена: речь, не лишённая философской глубины, была наполнена теплом и доброжелательностью, светлым напутствием в мир собственной семьи. Женька слушала и вспоминала, с какой злостью мать всегда отзывалась о собственном замужестве, как активно поддерживала Женин развод... Не смотря на это, пожелания счастливой семейной жизни, надежды на совместное благополучие молодых,звучали совершенно искренне и правдиво. Женя смотрела на постаревшую мать, и думала: "Удивительная женщина!"

Из коммуналки пришла ещё Галина, которая давно там не живёт. Её токсичный дядя Толя, наконец-то, помер, и Галя расцвела, помолодела, обрела уверенность. Она всё так же работает в психбольнице, хотя уже давно выработала пенсию, но не представляет себе жизни без "своих психов". Когда её пациентов переводят во взрослые ПНИ, она плачет, прощаясь с каждым. Её больница — её семья. А дядя Толя был вечной обузой, господней карой за какие-то грехи. Дядя Гриша ушёл за два года до Вариной свадьбы. Женя невероятно переживала. Она и сама не знала, как сильно привязана к этому тихому, грустному человеку. Мать, глядя на её рыдания, ревниво спросила: "На моих-то похоронах, хоть слезинку-то уронишь?" "Обязательно, мама. Обязательно."

Когда гости напились, наелись, навыступались — начались танцы. Места за столами освободились, гости начали пересаживаться, меняя собеседников. Кто-то уходил танцевать, кто-то возвращался передохнуть, выпить, закусить. Женя сидела с уснувшей на её руках, сестрой Рената. Она смотрела на девочку и думала: "Это ведь мама её в сорок четыре года родила... Не побоялась. По инерции, наверно. У неё, что ни год, то ребёнок. Здорово, наверно, когда семья большая и дружная... Я бы так не смогла." Подошёл Ренат и аккуратно забрал девочку:

— Мама с детьми поехали домой. Я провожу их до такси. Спасибо Вам за Каринку, она с Вас не слезает...

— Я тоже её люблю. У тебя чудесная семья, Ренат, вас невозможно не любить.

— Я сделаю всё, чтобы о нас с Варей Вы, когда-нибудь, сказали то же самое.

Он ушёл, а к Жене тут же подсела Зойка.

— Какой срок?

— Какой срок? — не поняла её Женя.

— Ну, а какая дура замуж выскакивает в двадцать лет, просто так?!

— Она не просто так, она по любви.

— Так и скажи, что сплавила — скрыть от позора!

— От какого позора, Зоя, что ты несёшь?! Ты о чём, вообще?!

— Да о том! Они все такие! Перебрали сотню, выбрали получше, и кричат — повезло!

— Варя с Ренатом со школы вместе. Их свадьба — логичное следствие... И она планирует окончить колледж, прежде, чем соберётся в декрет.

— Ой, "колледж", ой, "свадьба"... Да лишь бы жопой не вертела — сплавила!

Женя ощутила, как учащённо бьётся её сердце. "Я зла, — подумала Женя, — я зла. Я — зла! А Зоя?" Женя выровняла дыхание и заглянула женщине в глаза:

— Зоя, откуда в тебе столько желчи? — со спокойным интересом, спросила она.

— Это у меня-то желчь?! Я всегда стою за правду! Да я тебя, неблагодарную, поддерживала больше, чем твоя собственная мать!

Мать, успевшая подсесть за тот же столик, тоже посмотрела на Зою с интересом.

— Да, если бы не я, где бы ты была, бригадирша?!

— А где бы я была? — не теряя самообладания, спросила Женя, — меня бригадиром поставили за стабильное выполнение нормы. Ты тут ни при чём. Поддерживала? Да, было дело. Было и прошло. Сейчас ты оскорбляешь мою дочь на её празднике, на который тебя, кстати, не приглашали.

— Я ей ни слова не сказала!

— Зато о ней наговорила достаточно слов. Зачем ты выискиваешь то, чего нет? Варя никогда не была "вертихвосткой", и у меня не было с ней проблем, чтобы "сплавлять" её мужу под ответственность.

— Как же! Все рыбалки с двенадцати лет были шалостью?! Вертихвостка и есть!

— Думай, как знаешь. Мы счастливы и без твоего царского благословения.

— Счастливы! Что ты называешь счастьем?! Захомутать парня из хорошей семьи, чтоб на его горбу в рай въехать?! Я была о тебе более высокого мнения!

— Я о тебе тоже, — встряла в разговор мать, — ты же Зоя, да? Женя о тебе так тепло отзывалась! Когда-то. Что, Зоя, своя жизнь не сложилась, так ты теперь от зависти на сироп исходишь?

— Кто ты такая, чтобы судить, сложилась моя жизнь или нет?! Никто не упрекнёт меня в неуважении! Я всю жизнь работаю и честно живу! Всего добилась сама, ни на чьей шее не сидела!

— Нимб не жмёт? Медали к земле не тянут?

— Не жмёт! И не тянут! И я горжусь своей жизнью! А чем будут гордиться эти профурсетки, которые жизни не видели? Сидят на всём готовом! Такие вот Женьки им жопу вытирают до замужества, а потом — муж — плюхайся с ней! Да мой муж, царство ему небесное, знать не знал, что значит ужин самому готовить! А у меня — свекровь, ребёнок маленький на руках, работа... Всё было! Я всё прошла!

— Мы жили так, они живут иначе. И я ни в одном страшном сне не пожелаю Варе жить так, как я жила. Или Жене. Или так, как ты жила. Говно, а не жизнь. Хоть ты загордись этим говном, оно лучше пахнуть не станет. Где сейчас твой хвалёный муж? Может, на руках тебя носил? Может, огромное наследство тебе оставил? Нет? А свекровь, может, заступалась за тебя? Может, помогала тебе ужины готовить? Тоже нет? Так, может, сын тебя теперь на руках носит, обеспечивает тебя? Что? Тоже нет? Так чем гордиться-то? Тем, что ты старая? Тем, что ты больная, измождённая, работаешь, и копишь себе на похороны? Ну, гордись. А от Варьки отстань. Её Ренат обожает, она ему в рот смотрит, у них — идиллия. И пусть этой идиллии будет год или два, или двадцать два, или сколько там бог отвёл, но всяко лучше, чем с битой рожей ждать, трястись, когда там милый на рогах приползёт... Сегодня всё хорошо. Не порти праздник.

— Твоя Женька тебя тоже на руках не носит. Не думай, что живёшь лучше моего!

— Меня хоть на свадьбу внучки пригласили. Бог даст, ещё на двух свадьбах погуляю, а там и помирать можно... А у тебя какие планы?

Зойка выскочила из-за стола и затерялась среди танцующих.

— Спасибо, мам.

— Да не за что. Ходят тут, фыркают... Не слушай никого. Даже меня не слушай. Я такая же дура старая, как эта Зойка, только старюсь, пока, чуть счастливее, чем она. Нет, мне грешно жаловаться. Я хорошую жизнь прожила. Но вам с Варькой, и Ванечке, конечно, я желаю лучшего. Живи, Женька. Живи, люби, надейся... И не копи на похороны, трать на жизнь. Помрёшь, кто-нибудь да закопает. А жить надо сейчас, сегодня. Живите, мои хорошие.

Несмотря на официальное приглашение, отправленное Варей дяде, его жене, и их детям, никто из них на свадьбу не пришёл. Зато Ваня навестил мать накануне, и забрал львиную долю её сбережений, в счёт их общего свадебного подарка, который мать скромно оставила на столе, среди прочих конвертов и коробок. На следующий день, Варвара показала подарок Жене:

— Смотри, от бабушки и дяди.

Сертификат на первый взнос на квартиру, в одну из трёх строительных компаний, указанных в договоре.

— Ренат говорит, в одной из компаний, есть очень выгодные предложения для молодых семей. Завтра поедем узнавать, что к чему.

— Сколько же денег мама отвалила Ваньке, в счёт этого подарка? — ошарашенно задалась Женя риторическим вопросом.

— Зная дядюшку, не думаю, что меньше половины от общей суммы. Ты знала, что у неё есть такие деньги?

Женька вспомнила мамины слова: не копи на похороны, трать на жизнь.

— Я знаю, что теперь у неё никаких денег нет.

— Ты считаешь, нам нужно отказаться от этого подарка?


— Нет, солнышко, я считаю, что вам нужно ценить его. Позвони Ване, скажи спасибо... А к бабушке, лучше, зайди сама. Ты к ней редко заходишь, но это — весомый повод. И не забывай, она не пожалела своих накоплений на твоё семейное счастье, не смотря на то, что не верит, в принципе, ни в счастье, ни в семью. Это выражает её уважение к твоему выбору. Не забывай об этом, когда она начнёт привычно говорить всякие гадости. Что бы она тебе не сказала, она уже показала тебе, что старается понять, принять, и одобрить. Будь благодарна за её старания. Ей это очень тяжело даётся.

— Спасибо, мам. Знаешь... За всё спасибо. За то, что всю жизнь бережёшь меня от её ненормальности, при этом, заступаясь за неё, всегда. Мне раньше было непонятно, зачем ты это делаешь, а сейчас я понимаю. Я давно поняла... Не могла сказать об этом. Она ранит, даже, если любит. А ты всегда доказывала мне, что она любит, но берегла от "ранит". Я теперь сама могу защититься. Не надо больше вставать между нами. Я приходила к бабушке каждую неделю, но не говорила об этом. Она... Да, она бывает странной. Бывает злой. Она может очень обидеть, но я больше не обижаюсь. Я поняла. И сейчас поняла окончательно. Мне казалось, между вами есть какая-то вражда, и скрывалась, а вот сейчас я поняла — вы обе защищаете меня друг от друга.

— У нас получилось?

— У бабушки очень неуклюжие стратегии.. Мам, я вас тоже люблю. Обеих. Но тебя — больше, ведь тебя любить легче. Я зайду к ней сегодня же. Можно, я передам от тебя привет?

— Конечно.

Возвращаясь от бабушки, Варя столкнулась во дворе с Элей. Она стояла, глядя в телефон.

— Эля!

— О, привет! А я тебе звоню! Думаю, дома ты или нет. Может, уже укатила на медовый месяц в Майами-бич?

— Пойдём к нам!

— Вы с Ренатом у тебя живёте?!

— Нет, мы живём по домам, как раньше. Нам, пока, некуда съезжаться.

— В смысле?! То есть, вы женаты, но встречаетесь, как школьники?! Зачем вы женились тогда?!

Варя хохочет:

— Чтобы застолбить друг друга!

— Мам, у нас гости! Эля пришла!

Женя обнимает Эльвиру, в порыве радости. Они не виделись года два или три, после короткой случайной встречи.

— Эля! Как ты?! Проходи!

Эльвира принесла торт.

— А если бы ты нас не застала, куда бы ты с ним? — улыбается Варя.

— Сожрала бы, сидя у подъезда, — серьёзно отвечает Эля, — руками.

— При таком настрое, одного торта маловато будет, — хмурит лоб Женя и достаёт из холодильника коробку, с двумя разными половинами торта, — это мне со свадьбы упаковали. Там много осталось. Я хотела девчонкам оставить, но они сознались, что в них уже не лезет. Так что, я унесла домой. Вино мы тоже поделили. Давайте, откроем бутылочку розового полусладкого, по случаю...

Эля ушла из дома год назад. Живёт одна, снимает маленькую квартирку на окраине города. Работает продавцом-кассиром. Учёбу бросила, закончив, ни то, ни сё, десять классов. Алина поставила на уши всю полицию и инспекторов по делам несовершеннолетних, но Эля пришла сама, в одно из отделений ПДН. Отчиталась, что она жива-здорова, всё у неё хорошо, но домой она не поедет. Инспектор отнеслась с пониманием, и Элю не заставили возвращаться домой, при условии, что она будет отмечаться каждую неделю. До совершеннолетия оставалось два месяца, и все, казалось, были довольны, кроме Ляли. Отец привычно отстранился от этой истории. Лишь позвонил в день рождения Эли, предложил встретиться. Она приехала в назначенное время, в кафе, но он молчал.

— Как дела?

— Нормально. А у тебя?

— Тоже. Встречаешься с кем?

— Нет, одна живу.

— Нормально тебе?

— Да, всё хорошо.

Посидев полчаса молча, они разошлись. Через час ей на карту пришёл внушительный перевод с пометкой "подарок". Алина не звонит. Последнее, что от неё слышала дочь: "А как же балет?!"
Не "на что ты будешь жить?", не "куда ты пойдёшь?", нет... Как же балет?!... Действительно.

— Почему ты не пришла к нам?

— Я думала, она будет меня искать, и к вам направится в первую очередь.

— Она даже не звонила. Где же ты ночевала?

— У подруги. Той, что бросила балет раньше меня. Она отвезла меня на дачу своей одноклассницы. Оттуда я ездила в город, продавала свои украшения, искала, где снять квартиру, без аванса, работу искала. Сначала фасовщицей, а с восемнадцати оформилась продавцом-кассиром.

— Не жалеешь, что ушла?

— Нет. Пока, это лучшее решение в моей жизни. Варя права была — это не могло тянуться вечно.

— А на свадьбу почему не пришла?

— Во-первых, у меня была смена. Во-вторых, я бомж без подарка и наряда. Мне стыдно было идти. Я и сегодня-то сомневалась.

— Никогда не сомневайся, если решишь зайти к нам. Мы всегда тебе рады. Оставайся сегодня у нас, поболтаем, погулять сходим... Давай! Работаешь завтра?

— Нет.

— Тем более! Сам бог велел!

— Спасибо.

33
Элина свадьба была ещё скромнее Вариной, но более активной и весёлой. Молодые расписались в ЗАГСе, никого не предупредив. В парке они назначили встречу всем самым близким друзьям, в разных точках, но на одно время. Приехав из ЗАГСа, молодые пошли по парку "собирать урожай". В центре, возле танцевально-спортивной площадки парка, рядом с традиционным летним кафе, стояло большое арендованное бунгало, с уже накрытыми столами. Местная кавер-группа исполняла хиты разных лет, пока гости, выпив для храбрости, не начали заказывать что-нибудь для души. Ребята играли всё, от "Золотого кольца" до "Короля и шута", и жених прочил им большую сцену.

Шашлыки, арбузы, дыни — друзья давно не собирались вместе так душевно. Тут же скинулись молодым на подарок. В виду спонтанности, он оказался не слишком дорогим, но, не менее, ценным. Молодые веселились искренне и безрассудно, заражая отличным настроением всех вокруг.

Жениха Тимоху Варя с Женей видели впервые. Молодой, спортивный, подтянутый, даже, скорее, худой —  он был подвижным и пластичным. Эля светилась счастьем рядом с ним. Они познакомились в магазине, где она работала. Он привозил товары, следил за наполнением "своей" витрины. Мерчендайзер всегда в разъездах, поэтому виделись они редко, зато переписывались постоянно. Он старался подогнать свои планы так, чтобы его редкие выходные совпадали с Элиными. Возил её на экскурсии в соседние города, водил по паркам и открытым бассейнам, с водными горками. За всё всегда платил он, а Эля, первое время, протестовала, но Тимофей только смеялся. Постепенно, девушка смирилась со своим положением его принцессы, и парень взял на себя смелость оплачивать аренду её квартиры. В этой квартире они, вскоре, и поселились вместе. Своим родителям Эля о замужестве не сообщила, а родители Тимофея ждали гостей за накрытым столом.

Женя заняла место рядом с его мамой, они разговорились, и уже через час казалось, что это — лучшие подруги, знающие друг друга лет пятьдесят, не меньше.

— Варя — лучшая подруга нашей Элечки, она рассказывала. И как Варя её из депрессии вытащила, ещё в школьные годы, и как потом поддерживала, и как прятала её у своей бабушки, в коммуналке, когда Эля ушла из дома... Вы воспитали замечательную, думающую, отзывчивую девочку. Элечка говорит, если бы не Варя, она бы озлобилась на весь мир, а то и вовсе свела бы счёты с жизнью.

— Я горжусь своей дочерью, но, проверьте, ума не приложу — в кого она такая самостоятельная? — вежливо отозвалась Женя, наблюдая за Варей. Девушка танцевала с мужем и беззаботно смеялась. Смотри-ка ты, прятала у бабушки в коммуналке... И ведь все эти годы, она выбирала, какую информацию сказать, а какую утаить, на всякий случай.

Женя была ошарашена в первые секунды, но быстро успокоилась, глядя на дочь. Она всегда была взрослой, эта девочка. Всегда была такой — думающей, самостоятельной. Глупо обижаться на неё за своё собственное воспитание. Рядом с Варей и Ренатом, танцевали Эля с Тимофеем. Какие же они все молодые, красивые... Как здорово, что они есть друг у друга.

Женя ещё не знает, что у Вари, дизайнера-консультанта салона встроенных кухонь, и Рената, менеджера по продажам крупной фирмы, родится дочь — чемпионка по биатлону, владелица небольшой фирмы по ремонту стрелкового оружия, с собственным стрелковым клубом, филиалы которого будут открываться в разных городах. Арбалеты, луки, стрелы, винтовки, пистолеты — станут частью их семьи на несколько поколений вперёд.

Ещё у них родятся братья-близнецы, увлечённые театром и пантомимой. Они создадут свой успешный театр, правда, уже за границей. Их имена будут на афишах разных городов, их гастролей будут ждать по всему миру. Варя уедет с сыновьями, будет преподавать танцы и русский язык, а Ренат останется в России, с дочерью, заняв место главного тренера и управленца в её стрелковом клубе. Они навсегда сохранят тёплые дружеские отношения, которые не остынут ни на каком расстоянии. Как и все двадцать пять лет брака, они, каждый год, будут собираться все вместе, за одним большим столом — в день рождения Жени. С ними она объездит полмира, научится танцевать, стрелять и кататься на сноуборде. Этому её уже обучат внуки.

Эля, продавец-кассир, родит от мерчендайзера Тимофея пятерых чудесных ребятишек. Они многое будут изучать, бросать, а их мать никогда не будет настаивать на отличных результатах и упорном труде. Все пятеро займут рабочие заводские и фабричные должности, с хорошими окладами и соцпакетом, чем вызовут безмерное разочарование своей бабушки, Алевтины Борисовны. Она объявится в жизни Эли лишь однажды, нагрянув на юбилей Тимофея, когда вся семья будет праздновать в ресторане. Она прочтёт длинную речь о бездарности своих внуков, о зря прожигаемом времени, и о потерянных годах. Самая младшая представительница рода, семилетняя Маша, не поняла — кто это, и о чём речь, и непосредственно посочувствовала старой леди:

— Вы, если потеряли, так давайте поищем вместе, и всё найдём! — предложила она наивно. Все рассмеялись, и Алина ушла, не прощаясь. Кто знает, считала ли она свои годы потерянными?

Маленькая Маша станет детским нейрохирургом. Её двоюродный брат — ди-джеем с мировым именем. Его треки будут звучать в кино и на всех динамичных шоу, типа "каскадёров", где будут участвовать его и Машины два брата и сестра. Бабушка Эля и дедушка Тим будут присутствовать на всех премьерных программах, даже, когда начнут брать с собой валокордин. Их дети, трое из пяти, станут директорами, дочь — заслуженный работник фабрики — начальницей отдела кадров, и лишь младшенький подастся в художники, уже в зрелом возрасте, продолжая работать у станка, плюнув на карьеру, они тоже будут приезжать на выступления своих детей и племянников, но, конечно, реже, и вечно неполным составом. А одна из Эльвириных внучек ударится в балет, видимо, скажутся гены. Спустя годы, о ней снимут документальный фильм, в котором упомянут несостоявшуюся балерину Алевтину Борисовну, променявшую карьеру на семейное счастье. Самой Алины, прабабушки героини фильма, уже не будет в живых. А знаменитая прима расскажет, как она, из семьи рабочих, играючи, покорила большую сцену. На её премьеры Эля будет ходить вместе с Женей и Варей.

— Вот, кого не хватало балету! Энтузиастки, над которой никто никогда не стоял с кнутом, — скажет Эля однажды.

— А как же, балет — это каторжный труд? — вспомнит Женя.

— Он — каторжный, для тех, у кого шансов мало. И чем меньше шансов, тем труд каторжнее. У этой девочки от рождения было всё — и артистизм, и мобильность суставов, и пластика, и мысок, и носок, и растяжка, и лёгкость... Её единственной задачей стало — не упустить всё это. Конечно, она работала, как все, и её труд нельзя обесценивать, но, в отличии от прочих, у неё легко получалась база на всех уровнях, и за счёт этого, оставалось время на освоение деталей и сложностей, до которых другие ученицы добирались с трудом. Пока все вокруг бежали к дипломной работе с самокатами, она катила к ней в кабриолете. Чувствуете разницу? Конечно, она работала. Работала до боли, до седьмого пота, но, когда она выкладывалась по полной, она достигала уровня, на порядок выше одноклассниц. А это — самая мощная мотивация выложится ещё — когда у тебя получается то, что другим не дано.

— А мне, всё-таки, жаль, что Алина не дожила до этого дня, не увидела свою правнучку на сцене балета, — вздохнула Варя.

— А мы тебя за доброту и любим, — в тон ей ответила Эля, а потом серьёзно добавила:

— Знаешь, если бы моя мать имела доступ в мою семью, и дожила бы до этих дней, поверь, имя моей внучки не красовалось бы на афишах. Она бы в любом поколении придушила энтузиазм правилами, а талант без энтузиазма — не жилец...

Женя не знает, что Ваня не пригласит их с матерью на свадьбу своих детей. В целях разумной экономии, он проведёт одно торжество на две свадьбы, но посчитает, что его родственники не впишутся в приглашённый контингент. Чтобы никого не обижать, он скроет факт женитьбы своих детей от матери и сестры.

А вот похороны своей матери Ваня полностью возьмёт на себя, пригласит прессу, вытрет скупую сыновью слезу на камеру, скажет длинную речь и закажет памятник в компании, номер телефона которой, будет бежать строкой через весь репортаж о печальном событии. Ведь фирма, изготовившая данный памятник, привезённый на место захоронения раньше покойницы, принадлежит сыну Ивана. Как не воспользоваться случаем?

Женя не знает сейчас, как много всего ждёт её впереди. Какая могучая и долгая дружба связала Элю и Варю, как их мужья будут ездить вместе на рыбалку, попробуют открыть свой бизнес и прогорят, отслужат по контракту и вернутся, купят дачи по соседству и объединят участки... Как Эля, спустя годы, будет ездить к Варе в отпуск через полпланеты, а Варя — к ней. Сколько будет волнений за рождение каждого внука, ведь все они станут своими, что в той семье, что в этой. Родители Рената больше заняты младшими детьми, и Ренат сойдётся с родителями Тимофея, как и Женя. Общие беды, общие радости, общая старость — одна на всех. Женя ещё не знает...

А кто знает, что ждёт впереди? На ком "природа отдохнула", и что это значит? С кем судьба свяжет надолго, а с кем разведёт по разным сторонам?

Женя не могла представить свою жизнь без "старшаков", когда они заканчивали школу, и точно так же она не могла представить себя частью большой дружной семьи. А вышло — вон как. Куча внуков со всех сторон, не пойми, чьи — все твои. Телефон, иной раз, не замолкает, особенно, перед каким-нибудь семейным торжеством, а тут любое торжество — семейное. Одних дней рождения больше, чем месяцев в году... И никогда бы Женька не подумала, что ей понравится такая суета, наоборот, её пугали подобные перспективы. Почему привыкла? Потому что все ей рады — в доброжелательный обстановке легко находиться. Потому что её ценили — когда говорят "спасибо", хочется помогать. Потому что её уважали: сказала — в эти выходные не беспокоить — всё. Можно даже телефон не выключать — никто не звонит. А это, пожалуй, самое ценное. Уважение. Не почёт и лавровый венец на голову, что тоже, конечно, неплохо, а простое такое, бытовое уважение. Когда не беспокоят, если попросишь. Когда не обманут, если пообещали. Когда помогут, если тебе плохо. Когда о тебе помнят, волнуются и радуются вместе с тобой. Когда, независимо от возраста, ты для них — взрослый человек и имеешь право на собственное мнение, право на выбор, право на существование. Когда тебя не обижают и не обесценивают, даже, если не согласны...

Когда ты есть, и они есть, и это — здорово. И можно быть неудачником, занудой, весельчаком, станочником, художником, учеником — а тебя всё равно уважают, слышат и ждут. В такой семье степень родства не имеет значения. Здесь все — свои.

На последней своей открытке, Женя написала своим правнукам: берегите семью и сбережёте всё. И это было самое душевное пожелание, в котором престарелая Женя выразила всю свою признательность и любовь. Она берегла, как могла, и была счастлива. Берегла семью, будучи замужем. Берегла, оставшись с дочкой вдвоём. Берегла, курсируя между восемью внуками. Берегла и уважала мнение каждого, дипломатично примиряя несогласных между собой... И вся её семья, и большая, и маленькая, берегла её.

Не всем дано такое счастье. Но, даже не такое, оно есть. И быть счастливым не так уж сложно, даже легче, чем быть или казаться, успешным, в какой-нибудь отрасли. По крайней мере, практика показала Жене, что проще и важнее стать прежде счастливым, а потом, если уж очень захочется, можно и успешным. А когда наоборот — не получается. Весь Женин опыт про это: успех давит, как тесная обувь — снял, и счастлив. А счастливый в тесную обувь и не полезет ни за что. Он выберет удобную, или пойдёт босиком, или сделает просторные лапти успешными, даже вопреки здравому смыслу.    *