Анамнез

Доктор Артур Келлер последний раз в жизни смотрел на закат. Вернее, на то, что от него осталось. Солнце над руинами Чикаго не садилось. Оно застыло у горизонта, разливая по небу густой, болезненный багровый свет. Это был не светильник на небесах, а гнойный нарыв, вскрывшийся на теле небосвода.

Они называли это «Стазис». Первый симптом.

Артур помнил день, когда все началось. Не взрыв, не вторжение, не крик. Тишина. Глобальная сеть пала не из-за атаки, а из-за того, что законы, управляющие полупроводниками, решили… отдохнуть. Кремний в чипах внезапно стал керамикой, сверхпроводники — диэлектриками. Техносфера человечества умерла за двадцать четыре часа тихой, безболезненной смертью. Не было врага. Была лишь фундаментальная перезапись правил.

Человечество не атаковали. Его отключали.

Вторым симптомом стала «Лента». Пространство вокруг мегаполисов, этих самых крупных и язвенных очагов инфекции, начало стягиваться. Дороги, ведущие в города, стали петлять бесконечно, возвращая путников к исходной точке. Самолеты, заходящие на посадку, описывали идеальные круги, пока у них не кончалось топливо. Города оказались в гигантских петлях Мёбиуса, отрезанные от мира не стеной, искажением самой геометрии. Попытка войти в такой район заканчивалась тем, что ты неведомым образом выходил из него спиной вперед. Реальность отторгала скопления человечества, как организм отторгает занозу, окружая ее непроницаемым барьером.

Но самым страшным был «Хронофаг» — Пожиратель Времени. В эпицентрах заражения время текло непредсказуемо. Можно было шагнуть в лондонский Сити и замереть на месте на неделю, в то время как твое сердцебиение ускорится в тысячи раз, превратившись в судорожную вибрацию, сжигающую жизнь за мгновение. Или, наоборот, провести там субъективные десятилетия, а выйти, по часам мира, спустя пять минут, седым и безумным. Технологии были бессильны. Нельзя сражаться с тем, что отменяет твою физику.

Артур был вирусологом. Он и его небольшая группа уцелевших ютились на старой метеостанции в Скалистых горах, одном из немногих «здоровых» мест, где законы мироздания еще хромали, но работали. Они не боролись. Они наблюдали. Вели анамнез болезни под названием «Человеческая цивилизация».

— Показатели стабильности падают, — голос Лары, бывшего инженера-ядерщика, был хриплым от усталости. Она смотрела на самодельные датчики, измерявшие то, что раньше называли константами. — Гравитационная постоянная в долине колебалась сегодня на двенадцать процентов. У Элиаса случился приступ. Говорит, он видел, как звук застывает в воздухе кусками разноцветного стекла.

Артур кивнул, делая запись в журнале. «День 417. Иммунный ответ нарастает. Планета пытается стряхнуть с себя лихорадку».

Они поняли это не сразу. Сначала думали на инопланетян, на Бога, на случайный катаклизм. Но истина была куда страшнее. Земля была живым организмом. И человек — не венец творения, а агрессивный, мутировавший патоген. Вирус, который слишком преуспел, построив свои кристаллические колонии-города, выкачав энергию-кровь, отравив жидкости-океаны. Иммунная система планеты дремала миллионы лет, но теперь она проснулась. И она не создавала антител в виде монстров. Она меняла саму среду. Она поднимала температуру реальности, чтобы выжечь инфекцию.

Борьба была абсурдной. Как атака лейкоцита винтовкой.

— Бостон исчез, — сообщил кто-то, войдя в помещение. Его лицо было бесстрастным. Новости об исчезновении целых городов уже не вызывали ужаса, лишь глухую резинацию. — Не взрыв. Он… схлопнулся. Как черная дыра, только тихо. Осталась впадина, гладкая, как стекло.

Артур закрыл глаза. Он представлял себе планету как гигантское тело. Лихорадка. Некроз тканей. Отторжение инородных тел. Бостон был ампутирован.

Внезапно пол под ногами качнулся. Но это было не землетрясение. Это было ощущение, будто вселенная сделала вдох. Свет от керосиновой лампы растянулся в длинную оранжевую полосу и замер. Звук их голосов распался на отдельные частоты и завис в воздухе, словно рой застывших металлических пчел.

Лара посмотрела на Артура широко раскрытыми глазами.
— Он здесь. Хронофаг. Добрался и сюда.

Они выбежали наружу. Небо было похоже на полотно, которое кто-то дергает с другой стороны. Звезды оставляли за собой светящиеся шлейфы. Деревья на склоне то резко старились, рассыпаясь в труху, то снова становились молодыми побегами, чтобы снова состариться. Время текло вспять, вперед и вбок одновременно.

Артур смотрел на это и чувствовал не ужас, а странное, почти медицинское любопытство. Он видел механизм выздоровления. Высокую температуру мироздания, сжигающую патоген.

Он обернулся к своей группе. Люди метались, некоторые уже падали, их тела старели или молодели на глазах, не выдерживая безумия.

— Перестаньте бороться! — крикнул Артур, и его голос прозвучал как растянутый, скрипучий стон. — Вы не понимаете? Мы и есть болезнь. А это — выздоровление.

Он упал на колени. Он чувствовал, как его собственное время начало сбоить. Воспоминания всплывали и исчезали, кожа то сморщивалась, то натягивалась. Перед ним промелькнуло лицо его давно умершей матери, потом он увидел себя маленьким мальчиком, потом стариком, каким он никогда не станет.

Лара подползла к нему, ее рука на мгновение стала рукой ребенка, потом покрылась пигментными пятнами.
— Что… что нам делать?

— Ничего, — прошептал он. — Нас лечат.

Он посмотрел на искаженное небо, на багровое, застывшее солнце. Это была не атака. Это была чистка. Возвращение к норме. К состоянию до появления человека.

Он поднял руку и увидел, как пальцы начинают растворяться, не умирать, а просто стираться, как ошибочно нанесенный карандашный набросок. Реальность исправляла себя.

Последней мыслью доктора Артура Келлера, великого вирусолога, было осознание того, что он не жертва. Он — симптом. И его исчезновение было знаком того, что пациент, по имени Земля, наконец-то пошел на поправку.

Наступила тишина. Не та тишина, что бывает после бури, а глубокая, первозданная тишина выздоровевшего тела. Иммунный ответ завершился. Болезнь была побеждена.