Берег миров

   
   Лестница для Львёнка

   В той деревне, где родился Лёва, время текло медленно и густо, как мёд. Воздух был напоён запахом свежескошенной травы и дымком от печки. Родители, большие любители русской классики, назвали сына в честь Толстого, втайне надеясь, что он вырастет сильным и могучим как лев, и мудрым как слово Толстого.

   Но пока он был всего лишь маленьким львёнком с веснушками на носу и парой молочных зубов, которые сверкали в его улыбке. Его вселенной был двор, где его верным спутником была Пулька — рыжая дворняжка с виляющим хвостом и умными, понимающими глазами. Они были одной стаей, одним целым. Два рыжих сгустка неуёмной жизненной энергии.

   А в каждой вселенной есть своя тёмная материя. Для Лёвы ею стала ещё одна рыжая бестия. Все его так и звали: «Рыжий». Рыжий — старый, злой, петух неизвестной породы, который считал двор своей личной вотчиной. Для Рыжего Лёва был не ребёнком, а странным, двуногим существом, которое нужно клевать и гнать прочь. Гонял он как мог и Пульку. Может быть, это была его ревность к их рыжести, может что-то другое, но так или иначе, их стычки были ежедневным ритуалом.

   Случился как-то день особенно яростной погони петуха. Вечером Лёва засыпал с чувством несправедливости и страха. И сон пришёл не как отдых, а как продолжение дня. Он снова бежал по тому же двору, ноги в этом сне были ватными и тяжёлыми, словно он вброд преодолевал густую патоку. Это была самая настоящая «вязкость мира бодрствования», но пока что это представлялось не как естественная среда обитания, а недружественный и даже враждебный мир в своём потакании преследователю, затрудняющий возможность быстро убежать. За спиной нарастал стук когтей и злобное кукареканье. Петуха похоже вязкость среды нисколько не замедляла. Сердце колотилось, паника сжимала горло. Он знал – не убежать.

   И тут, в самом отчаянном пике этого ужаса, его сознание — чистое, не замутнённое взрослыми условностями — совершило первый в своей жизни квантовый скачок. Оно не спросило: «А что возможно?». Оно просто узнало. Поняло новое свойство мира и приняло его.

   Он вспомнил. Вспомнил отца, который легко взбирался по старой, скрипящей деревянной лестнице на чердак, туда, где пахло сеном и тайной. Он вспомнил не сам факт, а ощущение: лестница — это путь вверх. Вверх — это спасение. И он явно ощутил ступенчатый подъём по перекладинам.

   Его разум, этот юный титан, ещё не наученный сомневаться, не стал «желать» лестницу или «фантазировать» о ней. Он признал её существование. И мир сна, этот пластилин реальности, немедленно откликнулся.

   Перед ним, чуть дрожащая, проступая из солнечного марева, возникла та самая лестница. Она была не совсем деревянной, она была скорее сделана из света и памяти, но на ощупь была совершенно реальной — шершавой и тёплой. Не раздумывая, Лёва вцепился в перекладины и полез. Он не оборачивался. Он знал, что Рыжий остался внизу. Петухи по лестницам не лазят.

   Он забрался на самую верхнюю ступень и сел, свесив ноги. Оттуда, сверху, его враг казался всего лишь маленьким рыжим пятнышком, бестолково бегающим по кругу. Ужас сменился потрясением, а затем — восторгом. Он не просто спасся. Он изменил правила игры в погоню.

   Утром, проснувшись, Лёва долго сидел на своей кровати, глядя на свои ладони. Он водил пальцами по шершавому дереву прикроватной тумбочки, потом дотрагивался до мягкой шерсти Пульки. Всё было как всегда. Но что-то изменилось безвозвратно. Ощущения от мира бодрствования стали глубже и необычнее.

   Он спросил у матери: — Мама, а если во сне сделать лестницу, она настоящая?

   Мама улыбнулась, погладила его по голове: — Сон это сон, милый. Во сне всё ненастоящее.

   Лёва кивнул, он привык верить маме, но тут в глубине себя он не согласился. Он знал, что лестница была настоящей. Она была настоящей ровно настолько, насколько была нужна. Он перестал задавать вопросы, но в его детских глазах появилась глубокая, затаённая дума. Он привык жить с двумя правдами: одной — общей, для всех, где лестницы только из дерева и иногда из металла, и другой — своей собственной, тихой, где реальность была податливой и отзывчивой.

   Его сны постепенно перестали быть полем для побега. Они стали его первой лабораторией, полигоном, где он учился решать проблемы. Сперва — как убежать от петуха. Потом — как найти спрятанную мамой конфету. Позже — как сложить трудную задачку по математике.
   Он привык к этой двойной жизни: наяву и во сне. Он ещё не знал, что его жизнь во сне имеет профессиональное название «контролируемое сновидение». Он просто жил одной жизнью наяву и другой во сне. Он никогда не забывал ту первую лестницу, которую он построил из чистого намерения. Это было его первое, детское, самое чистое открытие: мир — это не данность. Мир — это вопрос, который ты задаёшь ему своим вниманием. А ответом может быть что угодно, даже лестница, ведущая в небо.



   Меж двух миров

   Он вырос. Деревня осталась в прошлом, вместе с Пулькой и злобным петухом.
Теперь его полем битвы стал стеклянный офис в городе, где кондиционированный холодный воздух густел от непроизнесённых слов.

   Идея, которая сейчас не давала ему покоя, была подобна тому самому петуху — она клюнула его в самое сердце, заставила бежать, но не прочь как в детстве, а вглубь себя. Он видел её насквозь, этот новый проект, видел его чистые линии и изящные алгоритмы, как когда-то видел лестницу к спасению. Но здесь, в мире бодрствования, среда была невероятно вязкой. Гораздо более вязкой чем в его первом контролируемом сновидении. Его слова на совещаниях тонули, как камни в болоте, наталкиваясь на скептические взгляды и вежливые, но твёрдые отказы его начальника, Бориса Евгеньевича.
   Борис Евгеньевич был воплощением этой вязкости. Человек-скала, человек- «как-всегда». Его любимой фразой было: «Давайте не будем экспериментировать». И вот Лев сидел на очередной планерке, слушая, как его идею снова, уже в десятый раз, аккуратно разбирают на части и упаковывают обратно в ящик с надписью «Неприменимо».

   На этот раз Лев поступил не так как всегда. Он перестал спорить. Он откинулся на спинку кресла, отгородившись от унылого голоса, и закрыл глаза. Он не стал желать или просить. Он сделал то, что умел с детства. Ведь с детства он знал иную реальность. Он представил не желаемый успех, а сам факт принятия его проекта. Он почувствовал лёгкость этого решения, представил, а вернее сказать «увидел», как Борис Евгеньевич нехотя, но кивает, ощутил сопротивление густой среды, которая медленно, с тихим внутренним хрустом начинала поддаваться.

   Выдернула его из полудрёмы неожиданно наступившая тишина. Лев открыл глаза. Все смотрели на него. —Лев? Вы с нами? — Борис Евгеньевич смотрел на него поверх очков. —Со всеми, Борис Евгеньевич, — тихо сказал Лев. — Просто мне кажется, мы смотрим в одну и ту же сторону, но видим совсем разные ситуации.

   Он не стал снова раскрывать свою презентацию. Он заговорил тихо, почти доверительно, глядя не на слайды, а прямо на начальника. Он говорил не о прибыли или KPI, а о простоте, об элегантности решения, о том, как это снимет головную боль именно с самого Бориса Евгеньевича. Он не давил. Он просто выкладывал перед ним уже готовый, существующий в ином слое образ, как выкладывают пазл.

   Борис Евгеньевич хмурился, крутил в руках ручку, отводил взгляд. Прошла минута, другая. В комнате висело напряжённое молчание. —Черт возьми, — вдруг пробурчал он себе под нос, откидываясь в кресле. Рука с ручкой мягко опустилась на стол. — Это же очевидно. Как я сразу-то не... — Он посмотрел на Льва не с восторгом, а с обречённостью человека, который против своей воли вынужден признать правоту подчинённого — Ладно. Господь с вами. Давайте попробуем по-вашему. Но чтобы всё было чётко! Ясно?

   Лев просто кивнул. Он чувствовал не то, чтобы радость, а скорее ту самую, знакомую с детства усталость после того, как продавливаешь реальность. Среда уступила. Не с треском, а с долгим, тягучим вздохом.



   Совет из другой реальности

   Вечером того дня, засыпая, он чувствовал, как эта усталость растворяется. Его сознание мягко откреплялось от «вязкого» мира и входило в мир «пластичный». Здесь не нужно было никого убеждать. Здесь нужно было просто знать чего хочешь, и это происходило автоматически.
   Он парил над океаном, чьи волны были сотканы из тёмного бархата и лунного серебра. Ветер ему не сопротивлялся, а создавал приятный обдув, создавал особенный шик ощущения полёта.

   Он опустился на плоскую крышу небоскрёба, которого не было в реальном городе. Там, прислонившись к парапету, стоял его отец. Он выглядел именно таким, каким Лев его любил помнить — улыбчивым, сильным, с морщинками у глаз.

— Привет, сынок, — сказал отец, и его голос был не звуком, а самой сутью звука, передаваемой напрямую в сознание. Они говорили о многом. О матери, о деревне, о том петухе. И потом отец повернулся к нему: — Всё готово для запуска твоего проекта, но он не закончен... Ты ищешь ответ не в том узле. Смотри на входные данные, а не на результат. Там заковыка.

   Отец ткнул пальцем в воздух, и в том месте вспыхнула и зависла светящаяся точка, похожая на яркую звезду. Лев проснулся. На подушке были слезы. В голове — кристально ясная память о разговоре и та самая точка света. Он сел за компьютер, нашёл тот самый «узел» в коде проекта — старый, неверно сконфигурированный модуль, который почему-то раньше все обходили стороной, не видя в нём проблемы. Но именно тут было оптимальное решение. Вот где был ответ.  Вот теперь точно всё будет чётко. Подсказка пришла в самый правильный момент.



   Провал в небытие

   Иногда границы между мирами вибрируют. Однажды он заснул, желая лишь одного — убежать от трудно изменяемого мира бодрствования. И оказался не в привычном податливом мире сновидения, а в его блёклой, выцветшей копии. Цвета были приглушены, звуки глухи. Это был сон внутри сна. Уровень глубже. Он уснул и сам того не заметил, как уснул уже будучи во сне. Его охватила паника, холодная и липкая, сковавшая движение и даже мысли. Он пытался взлететь, пройти сквозь стену — но его воля, обычно всемогущая, здесь тонула в этой новой, истощённой среде, не встречая отклика.

   «Я провалился в небытие!»

   И тогда, на грани отчаяния, он вспомнил. Вспомнил, что для того, чтобы подняться, вернуться "домой", иногда нужно сначала заснуть. Он нашёл в этой блеклой квартире диван, лёг и силой воли погрузил себя в сон, держа в уме образ своей настоящей кровати. Это было безумием — засыпать во сне, который уже был сном во сне.
   Переход был резким, как щелчок выключателя. Он открыл глаза под привычным потолком своей спальни, сердце колотилось, выбивая ритм возвращения.
   Но это не была реальность его обычного бодрствования. Что-то переключилось окончательно, понятия «дом» и «реальность» окончательно разошлись.


   Берег

   После череды неудачных возвращений он оказывался во всё более незнакомых мирах. Наконец он обнаружил себя на берегу океана, который был одновременно и водой, и светом, и мыслью. Песок под ногами был и мелким, и крупным одновременно, и каждый шаг оставлял светящийся след.

   Он был не в том или ином месте. Всё так перепуталось, что не осталось никаких зацепок для идентификации внешнего мира. Он вспомнил один из наиболее рабочих сновидческих приёмов и посмотрел на свои руки. Они были одинаково реальны как здесь, так и там, в мире его бодрствования. Вопрос «Где я на самом деле?», годами жужжавший в его сознании назойливой мухой, наконец смолк. Он не в том или ином месте. Он — тот, кто смотрит.

   Оставалось неизменным только его сознание. Его сознание — это единственная константа, больше зацепиться было не за что.

   Реальности А, Б, С и любые другие — это просто каналы, частоты, режимы с разной степенью «вязкости». В одном он проявляет деньги - сгустки энергии вязкого мира, в другом — полет, как выражение свободы в пластичном мире. Но суть одна: воля, направленная вниманием, ткет реальность, разворачивающуюся перед ним.

   Он больше не спит и не бодрствует. Он переживает. Он осознает. Он выбирает режим, как выбирают инструмент для работы. Иногда — молоток (реальность А), иногда — кисть (реальность Б) и так далее.


   Он снова маленький мальчик, опустился на колени и начал строить из песка и света маленький, идеальный замок. Он знал, что может стать соответствующим его размеру и войти в него, а может остаться снаружи великаном-творцом. И везде именно он будет управлять сценарием.


   Лев улыбнулся... Везде, где мог осознать себя, он был дома.