Цирк абсурда Раздел 2 1-3 части

Часть 1

Александр Николаевич не шёл, а буквально влачился к тяжелой дубовой двери с вывеской «Золотое общество». Каждый шаг давался с трудом — не столько физическим, сколько моральным. После увольнения с поста замминистра он словно выпустил из себя стержень, и теперь его былое тело, тренированное и подтянутое, обвисло, а взгляд стал мутным и избегающим. В кармане палец щемило холодное стекло запотевшей фляжки.

Его отражение в полированной латунной табличке у входа было безжалостным: помятый костюм, жирные пряди волос, падающие на налитые кровью глаза. Он был похож на жалкую пародию на самого себя.

Внутри клуб поглотил его, как машина времени. Воздух был густым, сладковатым и неподвижным, пропахшим старыми книгами, дорогим коньяком и воском для мебели. Под мягким светом ламп с зелёными абажурами дым сигар клубился призрачными кольцами. За столами из тёмного дерева шла своя, неспешная жизнь: звенели бильярдные шары, шелестели карты, и тихие, размеренные голоса обсуждали политику так, будто от их слов всё ещё что-то зависело.

В углу Александр увидел, как двое молодых людей с невероятно серьёзными лицами окропили святой водой свои новейшие айфоны, бормоча старинные молитвы. Ритуал вступления.

Он рухнул на свободный стул за столом, где несколько пожилых джентльменов и пара молодых людей с горящими фанатичным блеском глазами увлеченно громили современный мир.

— Взгляните-ка на этого недотёпу! — внезапно взорвался один из стариков, ткнувшим костлявым пальцем в экран старого телевизора, где выступал какой-то чиновник. — Изволите слышать? Он умудрился исковеркать ударение в слове «свЁкла»! В наше время за такое с позором выгнали бы с трибуны!

Соседка его, дама с лицом, напоминающим сушёное яблоко, фыркнула:

 — Ахаха! Позор! Такому болвану и дорогу-то переходить опасно, не то что страной управлять!

Хор одобрительного ворчания прокатился по столу.

— Фу! Как такое чудовище может называть себя государственным мужем? — подхватил третий. — Ничтожество!

— Господа, предлагаю традиционный знак презрения! — предложил инициатор беседы, поднимая бокал. — На счёт три! Раз! Два! Три!

И все присутствующие, как один, с великим презрением и придыханием изрекли:

— Фуууууу!!!

Александр с силой поставил свою фляжку на стол, привлекая внимание молодого человека в идеально отглаженном фраке и с томиком Блока в руках.

— Объясни мне, дружище, — голос Николаевича звучал хрипло и устало. — В чём смысл этой... клумбовой ненависти? Вы готовы разорвать человека на части за одну единственную оговорку, словно от этого рухнет мироздание.

Молодой человек повернулся к нему, его лицо озарилось экзальтированной улыбкой познавшего истину.

— Вы не понимаете! XIX век — это апогей человеческой цивилизации! Культура, искусство, салонные беседы... всё было иначе. Возвышенно! Мы — хранители этого наследия. Наша миссия — вернуть этому миру утраченное величие!

— И для этого нужно ненавидеть всех, кто дышит в ногу с настоящим? — Александр чувствовал, как ярость подкатывает к горлу. — Мир не рухнет из-за ошибочного ударения! Вы действительно хотите провести всю жизнь, ноя о том, как всё было прекрасно, вместо того чтобы пытаться сделать хоть что-то сейчас?

— Мы поддерживаем культуру! — парировал юноша, и его глаза горели. — Что дурного в том, чтобы чтить гениев прошлого?

— А вы не застыли на одном лишь Пушкине? — уже почти кричал Александр, вскакивая. Его голос заглушил тихую музыку. — Вы так яростно цепляетесь за прошлое, что боитесь сделать шаг в будущее! Да, в прошлом было много светлого, но настоящее... оно не менее ценно!

Он развернулся и пошёл к выходу, чувствуя на спине десятки осуждающих взглядов. Молодой человек лишь презрительно пожал плечами и вернулся к обсуждению длины сюртуков при дворе Александра III.

Проходя мимо другого стола, Александр услышал обрывок фразы:

—...и ведь страшно подумать, портрет Достоевского висит далеко не в каждом кабинете! Мир окончательно скатился в варварство...

Его спутники скорбно закивали.

Эти слова впились в спину Александра ледяной занозой. Он вырвался на улицу, на холодный, трезвый воздух, и заставил себя не оглядываться на это убежище законсервированной ненавичности. Ему нужно было бежать отсюда. Бежать от тех, кто решил, что жизнь остановилась сто лет назад.

---

Воздух на кухне Борисыча был густым и привычным — пахло солёными огурцами, свежим хлебом и чем-то домашним, уютным. Василий Артемьевич, войдя, потянул носом, ожидая увидеть друга за готовкой его фирменных драников.

Вместо этого его мир перевернулся.

Он застыл на пороге, мозг отказывался принимать сигналы от глаз. За столом, вразвалку, как давний приятель, сидело существо. Пепельная кожа, крупная голова с огромными миндалевидными глазами, в которых плескалась бездонная, черная пустота. Оно держало в длинных тонких пальцах кружку Борисыча с надписью «Лучшему директору» и с невозмутимым видом прихлёбывало чай.

— Борисыч?! — голос Василия сорвался на хриплый, животный шёпот. Он инстинктивно отшатнулся, задев плечом косяк двери. — Это... что это?!

Борисыч, помешивая что-то в кастрюле у плиты, обернулся с такой же спокойной улыбкой, будто за столом сидел его давний однокурсник.

— А, Вася! Знакомься, это Зиггурд. Мой... деловой партнер.

— Какой, нахрен, партнёр?! — взревел Василий, его рука сама потянулась к тяжёлой чугунной сковороде, висевшей на стене. — Ты совсем ума лишился?! Это же инопланетянин! Из телевизора!

— Вась, не кипишуй, — Борисыч подошёл, вытирая руки о фартук. Его голос был мягким, но в глазах читалась несвойственная ему серьезность. — Давай без истерик. Просто дай ему слово сказать. Всё встанет на свои места.

— Слово сказать?! — Василий был на грани паники. — Он мне его лазером в мозг напишет! Или кислотой плюнет!

Борисыч тяжело вздохнул и положил руки на плечи друга, заставляя того посмотреть на себя.

 — Слушай меня. Над нами всеми нависла хрень покруче манекенов и «Круглоголовых». Зиггурд здесь, чтобы помочь. Но для начала тебе нужно... настроиться на его волну. Дай ему дотронуться.

— Чтобы этот... гуманоид... трогал меня? — Василий вырвался из его хватки. — Да я скорее сдохну!

— Вася, прошу тебя. Доверься мне как в старые времена. Хоть раз.

После долгих уговоров, внутренней борьбы и стопочки «для храбрости», которую он сгоряча опрокинул, Василий, бледный как полотно, сжался и зажмурился. Он был похож на ребёнка, которого вели к зубному.

Зиггурд медленно поднялся. Его движения были плавными, почти бесшумными. Он приблизился и вытянул руку. Длинные, тонкие пальцы с неожиданной нежностью коснулись виска Василия.

Тот вздрогнул. По его телу пробежала не боль, а волна странного, тёплого статического электричества, заставившая мурашки побежать по коже. В голове, минуя уши, прозвучал Голос. Чистый, без эмоций, словно считывающий информацию с чипа.

— Приветствую, Василий Артемьевич. Не испытывайте страха. Моё присутствие не несёт угрозы вашему биологическому составу. Я прибыл с миссией предотвращения колонизации.

— Я... слышу тебя... — выдавил Василий, с трудом открывая глаза. Осознание того, что слова рождаются прямо в его голове, было едва ли не страшнее самого пришельца. — Кто ты?

— Я — оперативник расы, известной вам как «Серые». Наша функция — наблюдение и карантин. Ваша планетарная система подверглась вторжению биомеханических агрессоров «Гренадёров». Мы являемся сдерживающим фактором.

Василий, все еще в шоке, молча кивал, заставляя мозг впитывать информацию.

— Наше присутствие долгое время было скрыто. Но активность «Гренадёров» вынудила нас перейти к частичной манифестации. Увеличение числа ваших визуальных контактов с НЛО — следствие этого. Мне было поручено установить контакт с локальным резидентом Борисычем для координации.

— А Раевский? — внезапно спросил Василий, вспоминая странные слухи о закупках оружия и оцеплениях. — Он в курсе?

— Бывший администратор Раевский отверг наш протокол взаимодействия. Он классифицировал его как угрозу своему суверенитету. Вместо эвакуации он инициировал протокол «Крепость»: начал укреплять жилые сектора, включая ваш квартал, — Василий мрачно кивнул, наконец-то понимая, откуда взялись КПП и колючка вокруг его дома. — «Гренадёры» уже здесь. Их лазутчики активированы в ваших лесных массивах. Раевский оцепил ближайшие населённые пункты и ввёл туда войска. Он даже задействовал переданных нами ранее роботов-«дворников» для патрулирования. Но этого недостаточно.

Борисыча вдруг осенило.

— И ты предлагаешь нам... союз? — спросил он, глядя на Зиггурда.

— Моя миссия — установить контакт с вами двумя. Нам требуется доступ к подземным уровням вашего производственного объекта «Три ноги». Это обеспечит плацдарм для нашей группы и позволит наладить совместное производство средств карантина... и возобновить выпуск вашей питательной субстанции «мармелад».

— Что?! — Василий отпрянул, будто его ударило током. — Вы хотите устроить инопланетную базу на моей фабрике?!

— Верно. Наши сканеры указывают, что ваше производство приостановлено по причине логистического коллапса. Мы можем предоставить ресурсы и технологии для его перезапуска в обмен на логистический хаб.

Василий, перегруженный до предела, беспомощно уставился на Борисыча, ища поддержки.

— Ну? Что скажешь?

Борисыч глубоко вздохнул и ткнул пальцем в стол.

— Друг, по-моему, у нас нет выбора. Или мы спасаем фабрику и город с ними, или теряем всё без них.

Василий зажмурился, провёл ладонью по лицу, а потом с силой выдохнул, будто выплёвывая последние сомнения.

— Ладно... — это прозвучало как стон. — Я согласен. Но предупреждаю! — он ткнул пальцем сначала в Борисыча, потом в Зиггурда. — Вы оба! Я буду следить за каждым вашим шагом! На моей фабрике без меня и чихать запрещено!

Зиггурд медленно, почти по-человечески кивнул. Василий развернулся и вышел из кухни, ощущая, как привычная реальность трещит по швам и рушится, уступая место чему-то новому, пугающе-неизвестному и невероятному.

---

Яркий костюм Оскара, усыпанный потускневшими блёстками, рвал своим кислотным маревом унылую ткань городского пейзажа. Он был живым анахронизмом, пятном неуместного карнавала на фоне выцветших фасадов и потухших глаз прохожих. Его улыбка, нарисованная густо и неровно, была похожа на застывшую гримасу — до глаз она не доходила никогда. Глаза же, уставшие и глубокие, видели не сегодняшних спешащих людей, а то, что было раньше: ослепительный свет софитов под куполом цирка, раскатистый гул восторга, летящие в воздух цилиндры и тот единственный, пьянящий миг, когда смех тысяч людей сливался воедино по его воле. Теперь его магия стоила ровно один бургер из «Вкусно — и точка».

— Фотография с клоуном! Яркие эмоции в подарок! — выкрикивал он, но его голос тонул в городском гуле, как голос крикливого моряка в шторм. Люди проходили мимо, уткнувшись в холодное сияние экранов, не видя живого человека.

— О, смотри, клоун! — дёрнула подругу за рукав девчонка с розовыми волосами. Та лениво подняла глаза, скользнула по нему безразличным взглядом и буркнула:

 — Ну и что? Чего с него взять?

Оскар вздохнул, и в этом вздохе была вся тяжесть падения. Он вспомнил Арнольда. Не того самодовольного мэра в дорогом костюме, а своего Арни. Брата по духу, соавтора по безумию, с которым они вдвоём могли заставить плакать от смеха самого угрюмого зрителя. Они были алхимиками, превращавшими гримасы и шутки в золото всеобщего восторга. А потом в Арни что-то щёлкнуло. «Смех — это оружие!» — орал он, и его глаза горели уже не творческим огнём, а яростным пламенем революции. Цирк из храма веселья превратился в штаб повстанцев. Оскар не смог. Он верил, что смех лечит, а не калечит. Что он спасает, а не разрушает. Арни назвал его трусом, предателем и вышвырнул на улицу вместе с его старым чемоданом и поношенным костюмом.

«Глупец, Арни, — вихрем пронеслось в голове Оскара, пока он механически махал прохожим. — Ты променял магию на власть. Ты продал наш смех».

Теперь он торговал своим собственным образом, как дешёвый аукционист, чтобы оплатить каморку с плесневеющими углами и видом на кирпичную стену. Его новый «босс», пахнущий дешёвым одеколоном и жареным жиром, ставил условия ультимативно: «Нет двадцати фото в день — нет денег. Не будет денег — сам будешь платить за каждый несчастный бургер, который они не захотели выиграть!».

Дорога домой была ежедневным прозябанием сквозь ад абсурда. Сегодня он стал свидетелем того, как пожилая учительница в заношенном пальто с азартом, достойным академика, требовала от обалдевшего дворника сделать полный морфологический разбор трёхэтажного матерного выражения, которым он её только что обложил. Оскар фыркнул — этот сюрреалистичный скетч был круче любого их старого номера с пирогом в лицо.

А через мгновение этот абсурд обернулся грязной, липкой реальностью. Какой-то тип в спортивном костюме, увидев идущего навстречу чернокожего парня в очках, с идиотским улюлюканьем сунул ему в лицо грязный банан: «На, ковбой, жуй свою пшеницу!». Последовала мгновенная, молниеносная реакция — банан полетел обратно, врезавшись в переносицу обидчику с мокрым шлепком. И всё это мгновенно переросло в грязную, клубящуюся пылью и матом драку на тротуаре.

Оскар отвернулся, сжавшись в комок. Его тошнило. Он ненавидел эту новую, грубую реальность, эту вседозволенность и злобу, которые породил бунт Арни. Он ненавидел самого Арнольда — не бывшего друга, а нового мэра, который своим карнавальным переворотом выпустил из бутылки этого джинна ненависти и хаоса.

Вернувшись в свою конуру, он автоматически вскипятил воду для чая и повалился на продавленный диван. Тело ныло от усталости, но куда сильнее ныла душа, изъеденная червями зависти и обиды. Арни сейчас правит городом из кабинета мэра, а он, Оскар, вынужден плясать на улице за еду.

— Соберись, старик, — прошептал он своему отражению в тёмном экране телевизора, где угадывались лишь контуры его крашеных бровей и печальный блеск глаз. — Завтра новый раунд. Бургер за фото. Просто делай свою работу. Не думай ни о чём.

Но глубоко внутри, под грудой разочарования и злобы, теплился крошечный, несгибаемый уголёк. Он всё ещё верил, что может дарить людям нечто настоящее. Не власть, не разруху, не политику. А одну-единственную, искреннюю, ни к чему не обязывающую улыбку. Как в те сказочные времена, под огромным, гостеприимным куполом, который когда-то был для него целым миром.


Часть 2

Василий Артемьевич проснулся на рассвете, по привычке, отточенной годами. Первые лучи солнца робко пробивались сквозь щели в шторах, выхватывая из полумрака строгие линии дорогого кабинета. Он уже сидел за массивным столом, вглядываясь в экран телевизора и медленно потягивая обжигающе крепкий кофе. С экрана вещал новый мэр города — эксцентричный клоун Арнольд в своём кричаще-ярком костюме. Он с пафосом вещал о светлом будущем и клятвенно обещал очистить улицы от «мракобесия в виде этих жутких манекенов».

— До чего же докатились? — прошипел Василий, с силой ставя фарфоровую чашку на блюдце. Звонкий стук разбил утреннюю тишину. — Клоун у руля! Какой порядок может быть при таком мэре?

Он сделал очередной глоток, и горьковатый вкус взбодрил его.

— «Круглоголовые», — с горькой усмешкой пробормотал он, глядя на застывшие лица манекенов в телевизионной студии. — Манекены на улицах, клоун в мэрии… Куда катится этот мир?

Внезапно оглушительная трель телефона разрезала тишину. Василий вздрогнул, неловко рванулся к аппарату — и густая чёрная жидкость широким пятном разлилась по белоснежной сорочке и светлому пиджаку.

— Чёрт возьми! — вырвалось у него сквозь стиснутые зубы.

На экране телефона высветилось: «Борисыч». Василий, с трудом сдерживая раздражение, принял вызов, безуспешно пытаясь промокнуть лужу на груди бумажной салфеткой.

— Алло! Борисыч, я тебя слушаю! — почти рявкнул он в трубку.

— Я уже у твоего дома, в машине. Выходи, время не ждёт! — раздался спокойный, собранный голос напарника.

— Понял! — отрезал Василий, с раздражением швырнув телефон на стол.

Быстро скинув испачканный пиджак, он наскоро застегнул поверх сорочки тёмный жилет, надеясь, что он скроет катастрофу. В зеркале мелькнуло встревоженное лицо и тёмное, отчётливое пятно, проступающее сквозь тонкую ткань. «Лишь бы не бросалось в глаза», — пронеслось в голове. Накинув пиджак, он вышел из дома.

На улице его уже ждал внедорожник. Василий рывком открыл дверь и грузно опустился на пассажирское сиденье.

— Ну, здравствуй, — с лёгкой ухмылкой бросил Борисыч, с первого взгляда оценив его суетливые движения и неестественную позу. — С утра пораньше уже в бою? Главное, чтобы клиенты не подумали, что мы за кофе едем, а не за работой.

— Пустяки, не замечай, — отмахнулся Василий, стараясь смотреть в окно. — Давай уже поедем.

Машина тронулась. Они направлялись на старую фабрику — подписывать документы по поводу оборудования подземного этажа.

— Ну что, готов расширять империю вглубь? — поинтересовался Борисыч, ловко лавируя между потоком машин.

— Империю? — мрачно хмыкнул Василий. — Готовлюсь, если этот циркач Арнольд не спустит все бюджетные деньги на войну с несчастными манекенами!

Внезапно внедорожник резко затормозил, вливаясь в хвост бесконечной пробки. Впереди, насколько хватало глаз, тянулась вереница красных стоп-сигналов.

— Да что там опять?! — Василий с силой ударил ладонью по бардачку. — Вечно эти… недоумки блокируют весь город!

— Успокойся, Вася. Утро, все едут на работу. Сейчас чуть рассосётся, — невозмутимо парировал Борисыч, включая расслабленную музыку.

И действительно, через несколько минут пробка начала двигаться.

Весь день прошёл в бесконечных разъездах по кабинетам и офисам. Во время одной из встреч чиновник среднего звена на секунду задержал взгляд на пятне Василия, но тут же, смущённо покраснев, уткнулся в бумаги.

— Ты видел, как этот придурок уставился на мою рубашку? — проворчал Василий, уже сидя в машине и с облегчением расстёгивая пиджак.

— Показалось. И вообще, какая разница? Документы подписаны, — философски заметил Борисыч, направляя автомобиль к дому напарника.

Измотанный тяжёлым днём, Василий Артемьевич молча вышел из машины. Они молча кивнули друг другу на прощание. Завтра их ждал новый день, а значит — новые схватки с городом, чиновниками и вечно норовящим испортиться кофе.

Василий Артемьевич шагнул на порог фабрики, и холодный, пропитанный запахом металла и старой пыли воздух ударил ему в лицо. Этот миг тишины, прежде чем загудят машины и засуетятся люди, он любил больше всего. Но сегодня утро было безнадёжно испорчено. Терпкий запах кофе, которым пахло от его пиджака, лишь усиливал раздражение.

Борисыч, как тень, возник рядом, сжимая в руках свёрнутые в трубку чертежи.

— Вася, держись. Похоже, цирк к нам приехал, — тихо сказал он, кивая вглубь цеха.

Там, в скупом свете голых ламп, копошилась группа людей в касках. Один из них, молодой парень с горящими глазами, яростно тыкал пальцем в экран смартфона, выкрикивая обрывки фраз: «Глубину на метр двадцать! Арматура А500С! Нет, жди, он пишет…»

— Кто этот клоун? — прошипел Василий, чувствуя, как нарастает знакомая тяжесть под ложечкой. — Почему он не смотрит в чертежи, а пялится в телефон?

К ним подошла женщина-прораб, её лицо было маской вежливого напряжения.

 — Это наш главный по цифровизации, Василий Артемьевич. Он на прямой связи с генподрядчиком. Тот… э-э-э… вносит коррективы в реальном времени.

— В реальном времени? — голос Василия зазвенел, как натянутая струна. — Он что, по видеосвязи смотрит? Дайте мне трубку!

Смартфон оказался в его руке. На экране застыла аватарка: улыбающийся лысый мужчина в малиновом пиджаке, позирующий на фоне яхты. Выглядело это как кадр из дешёвого рекламного ролика.

— Алло! — рявкнул Василий, забыв все правила приличия. — Вы кто вообще такой, чтобы моим фундаментом командовать?!

Из динамика раздался весёлый, сытый смех.

— Артемьевич, друг мой! Успокойтесь! Я просто тестирую новую нейросеть для управления объектами. Оптимизирую ваши процессы!

— Мои процессы? — Василий попытался сдержаться, но голос сорвался на крик. — Да вы их в трубу пустите своим тестированием!

Он не слышал, как позади что-то зашуршало. Его спор с «цифровиком» достиг апогея, когда странный звук — настойчивое, мерное журчание — пробился сквозь гул его собственного голоса. Василий обернулся.

В углу, за грудой мешков с цементом, стоял молодой инженер. Глаза его были закрыты, на лице — блаженное облегчение. Прозрачная лужа медленно расползалась по бетонному полу по направлению к начищенным туфлям самого Василия Артемьевича.

В цеху повисла мёртвая тишина. Даже нейросеть на том конце провода замолчала.

Василий, багровея, сделал шаг вперёд.

— Ты… Ты что это делаешь?! — его шёпот был страшнее крика.

Инженер вздрогнул, открыл глаза и в ужасе отпрянул, резко развернувшись. Жёлтая струя, словно змея, метнулась и хлестнула по светлой ткани брюк бизнесмена.

Наступила секунда ошеломляющей тишины, которую прервал дикий, животный вопль Василия.

— ДА ТЫ ОХРЕНЕЛ?!

— Простите! — залепетал виновник, судорожно застёгивая ширинку. — Туалет же… Туалет вы сами опечатали! Из-за засора!

Василий замер. Да. Именно он вчера велел навесить амбарный замок на дверь сортира, пока сантехники не прочистят коллектор. Он стоял, не в силах пошевелиться, ощущая на ноге противный, теплеющий влажный след и вдыхая едкий, унизительный запах, который теперь намертво въелся в его костюм, смешавшись с ароматом утреннего кофе.

Борисыч, отчаянно пытаясь сохранить серьёзность, судорожно сжал платок у рта.

— Вася… Дыши глубже. Всё это… устраним.

И в этот самый миг, как по закону подлости, из-за спины донёсся новый отвлекающий манёвр. Пожилой инженер с бородкой философа опустился на корточки, приложил к бетону деревянную лошадку-каталку, поднёс к ней ухо и принялся методично постукивать.

Василий медленно, как робот, повернул к нему голову. В его глазах читалась уже не ярость, а бездонная, вселенская усталость.

— Нет. Нет, только не это. Что теперь?

— Акустический анализ, — невозмутимо пояснил бородач, не отрывая уха от игрушки. — По резонансу определяю пустоты в плитах. Старый дедовский способ.

Василий Артемьевич закрыл глаза. Он почувствовал, как по его щеке скатывается капля пота, смешанная с каплей чего-то ещё. Он глубоко вздохнул, вбирая в лёгкие воздух, состоящий из праха, глупости и человеческой мочи.

— Так, — тихо, но чётко произнёс он, заставляя всех замолчать. — Все слушают меня. Телефон — на стол. Лошадку — в урну. Человека, который это сделал, — к сантехникам. Работаем строго по проектным планам. Без нейросетей, без акустики, без самодеятельности.

Он посмотрел на Борисыча, на прорабшу, на испуганных инженеров. И вдруг углы его губ дрогнули в подобии улыбки.

— И чтобы к завтрашнему утру туалет работал. Или я запущу в него того, кто определяет пустоты своим дедовским способом. Всё понятно?


Тишина в кабинете мэра Арнольда была густой и зыбкой, как цирковая дымка перед выходом главного актёра. Воздух сладко пахнул сахарной ватой и пылью от старых книг. За огромным столом, заваленным не бумагами, а конфетами в ярких обёртках и механическими игрушками, сидел сам хозяин кабинета. Его взгляд блуждал между двумя реликвиями, лежавшими на бархатной подушке: бронзовым кинжалом, пронзившим сердце серого иллюмината и серебряным стилетом с выцветшей кровью монаха-аскета. Это были не трофеи, а ключи. Символы власти над двумя древнейшими силами, управлявшими человечеством из теней.

Дверь распахнулась без стука, впуская вихрь энергии в лице Первого заместителя — клоуна Гуфи. Его улыбка была нарисована криво, а шляпа-котелок съехала набекрень, придавая ему вид вечно спешащего, слегка сумасшедшего администратора.

В одно мгновение исчезла задумчивость с лица Арнольда. Его рука метнулась к кинжалам, и быстрым, отточенным движением он скрыл их в потайном ящике стола. На его лице расцвела маска радушного, чуть наивного хозяина.

— Мой дорогой Гуфи! Утро светится твоей улыбкой! — его голос звенел, как колокольчик на дурацком шутовском колпаке.

Заместитель замер, сбитый с толку таким приветствием.

— Господин мэр… я по делу. Срочные вопросы… — он сделал шаг вперёд, поправляя галстук-бабочку.

Но Арнольд уже нырнул под стол и вынырнул, держа в руках нечто ослепительное. Это были гипнотические часы на длинной золотой цепи. Их циферблат был украшен замысловатыми узорами, которые пульсировали мягким, гипнотическим светом.

— Взгляни! — воскликнул Арнольд, раскачивая маятник. — Не просто часики, а ключ к душам горожан! Один взгляд — и любой готов поверить, что асфальт — это зелёный луг, а манекены — его прекрасные цветы.

Глаза Гуфи непроизвольно округлились, следя за мерным покачиванием. Он даже качнулся вперёд, но тут же встряхнулся, с усилием отводя взгляд.

— Впечатляюще… — пробормотал он, морщась. — Но, господин мэр, эти манекены… Люди спотыкаются о них. Они повсюду. Город похож на ломбард после землетрясения. Нужен план.

— План? — Арнольд с лёгкой насмешкой щёлкнул крышкой часов. — Убирайте их. Но не спеша. По одному в день. Пусть это станет ритуалом, ежедневным маленьким чудом очищения.

— Но… почему так медленно? — в голосе Гуфи зазвучало недоумение.

— Потому что, мой милый, мы должны экономить силы, — Арнольд понизил голос, и в нём внезапно зазвучали стальные нотки. — Наша истинная цель куда грандиознее. Мы осуществим то, что до нас считалось невозможным. Мы сплавим воедино тоталитаризм и анархию.

Гуфи замер, его нарисованные брови поползли вверх.

 — Простите? Это… взаимоисключающие параграфы!

— Глупости! — парировал Арнольд, его палец снова ткнул в сторону часов. — Всё гениальное — на стыке. Мы создадим иллюзию полной свободы. Люди будут думать, что они предоставлены сами себе, что их воля едина. А мы… — он обвёл рукой свой кабинет, — мы будем тихими кукловодами. Мы будем держать руку на пульсе, и если их «свободная» воля вдруг пойдёт не в ту сторону… мы мягко направим её в нужное русло.

Он произнёс это последнее предложение с такой сладкой, почти отеческой интонацией, что Гуфи невольно сглотнул. Сомнение и долг боролись в его глазах.

— И… каковы будут мои инструкции? — наконец выдавил он.

— Ты подготовишь все необходимые реформы, — голос Арнольда снова стал лёгким и воздушным. — Тайно, конечно. Мы же не хотим пугать публику перед главным представлением? И заодно… присмотри за нашим гостем. В город скоро пожалует Валентин Дронов.

Гуфи кивнул, уже отступая к двери. Его рука сама потянулась к ручке.

— Будет исполнено, господин мэр.

Дверь закрылась. Арнольд остался один. Его театральная улыбка медленно сползла с лица, уступив место холодной, сосредоточенной маске стратега. Он открыл ящик, провёл пальцами по лезвиям кинжалов, а потом взглянул на свои гипнотические часы. В их зеркальном циферблате отразилось его лицо — лицо клоуна, в глазах которого плясали отблески далёкого, контролируемого хаоса. Представление только начиналось.


Красный нос, как спелое яблоко, пружинистые рыжие локоны и невероятно широкие штаны, готовые вот-вот спасть с него, — клоун Оскар был живым пятном на унылом вечернем асфальте. Он не шёл, а почти танцевал, отбивая каблуками ботинок с загнутыми носами дробный ритм своей личной победной мелодии. День во «Вкусно — и точка» выдался долгим, но блестящим. Его щёки ныли от нарисованной улыбки, а спина — от постоянных наклонов, но сердце пело: он был нужен, он дарил радость, и он выполнил миссию.

«Эх, какие же снимки получились! — ликовало у него внутри. — Начальство ахнет! Целая фототека счастья!» Он мысленно перебирал кадры: вот он дурачится с карапузом на плечах, вот заставляет хохотать целую очередь, а вот девчонка с косичками дарит ему обёртку от бургера как величайшую ценность. Портфель, туго набитый фотографиями, казалось, сам излучал тёплый свет.

В офисе начальника пахло кофе и дорогими сигаретами. Сам босс, человек с уставшим лицом менеджера среднего звена, встретил его с дежурной улыбкой.

— Ну что, Оскар, как выступление?

— Фантастически! — выдохнул Оскар и с цирковым флером распахнул портфель, высыпав снимки на стол. — Полный аншлаг и море улыбок! Смотрите!

Начальник медленно перебирал фотографии. На одних Оскар корчил рожицы, на других — обнимал смущённых подростков, на третьих — раздавал бургеры, как ордена.

— Неужели… всё это за один день? — в его голосе прозвучало неподдельное, почти испуганное удивление. — Это же… чистая магия.

— Магия свежей булочки и сочной котлеты! — парировал Оскар, сияя. — Люди просто не могли не улыбаться!

Начальник отложил последний снимок, тяжело вздохнул и вдруг похлопал Оскара по плечу. В его ладони оказалась аккуратная пачка купюр.

— Молодец. Премия твоя. Пользуйся. Но, Оскар… — он запнулся, подбирая слова. — С праздниками сейчас туговато. Мероприятий нет. Аниматоры не в чести. Не думал ли ты о… смене амплуа?

Сердце клоуна сделало в груди кульбит и замерло.

— Сменить? Но я… я артист. Я не умею жарить котлеты.

— Ерунда! — начальник махнул рукой, словно отгоняя муху. — У нас конвейер. Там не надо уметь, там надо успевать. Команда научит. Карьерный рост, понимаешь?

Оскар посмотрел на деньги в своей руке, на свои разноцветные рукава и на фотографии счастливых лиц. Любопытство, как щекотка, подкралось к нему. А что, если он сможет и тут быть лучшим? Лицом компании? Не просто клоуном у столиков, а… шоуменом у гриля?

 — Хорошо, — сказал он, и голос его прозвучал чуть тише обычного. — Я попробую.

Он вышел на улицу, и его любимая мелодия почему-то никак не складывалась в голове. Воздух повечерел, и в его густоте особенно одиноко смотрелась фигура на скамейке. Пьяный мужчина, похожий на смятый бумажный стаканчик, что-то сосредоточенно нюхал с обрывка бумаги.

«Опять он, — шептались прохожие, обходя скамейку за десять метров. — Безнадёжный».

Оскар остановился. Старая привычка — нести радость — дёрнула его вперёд. Он подошёл, наклонился и заглянул в мутные глаза.

— Эй, друг! Ты — звезда! Весь город ждёт, когда ты вспомнишь об этом! Встань и сияй!

Мужчина медленно поднял на него взгляд, промолчал и снова уткнулся в свой клочок, в свой единственный билет в никуда.

«У каждого свой цирк», — безвесело подумал Оскар и побрёл дальше.

Его комната была его цитаделью. Яркие занавески, плакаты с ухмыляющимися клоунами, груды реквизита. Он сел на кровать, отложил в сторону пачку денег и взял в руки свой красный нос. Он был липким от пота.

Оскар подошёл к зеркалу. В его отражении стоял уставший человек в размалёванном гриме и потрёпанном костюме. Он натянуто улыбнулся.

— Дамы и господа! — голос сорвался на фальцет. Он с силой кашлянул и начал снова, уже глубже, стараясь звучать как шоумен на арене. — Добро пожаловать на великолепное шоу «Вкусно — и точка»! Сегодня наш главный повар — это я! И я покажу вам… фокус с луком и котлетой!

Он сделал несколько неуверенных пассов руками перед зеркалом, пытаясь представить, как жонглирует булочками. Отражение корчило жалкие гримасы. Внезапно его взгляд упал на пачку премии. На эти деньги можно было купить новый парик. Или краску получше. Или просто отложить.

Он замолчал. Тишина в комнате стала густой и абсолютной. Яркие постеры на стенах казались теперь не весёлыми, а кричащими. Гротескными.


Полдень в городе был томным и пыльным, но его рассекло появление человека, который казался инородным телом в этой расслабленной реальности. Валентин Григорьевич Дронов шёл по мостовой твёрдой, отмеренной походкой, его тёмный костюм сидел идеально, а солнечные очки отражали искажённые гримасы серых фасадов. Два охранника в одинаковых тёмных костюмах, с квадратными плечами и пустыми лицами, расчищали перед ним пространство, и горожане невольно шарахались в стороны, ощущая исходящую от группы волну холодной, деловой энергии.

— Смотри, это же Дронов! — ахнула женщина, прижимая к груди сумку с покупками. — Говорят, его «Робомат» половину столицы под себя подмял. Роботами всеми заправляет!

Её спутник лишь покосился на кортеж из чёрного внедорожника, пристроившегося у тротуара, и поспешил отвести взгляд.

Внезапно это вакуумное пространство вокруг Дронова заполнилось буйством красок. Навстречу ему, словно материализовавшись из солнечного блика, двигался мэр города — клоун Арнольд. Его пёстрый наряд, усыпанный блёстками и огромными пуговицами, кричал на фоне унылой улицы. Улыбка на его лице была нарисована так широко, что казалось, вот-вот порвутся уголки губ.

— Валентин Григорьевич! Какая честь для нашего скромного городка! — завопил Арнольд, простирая вперёд руку в красной перчатке. Его голос звенел, как треснувший колокольчик.

Дронов с едва заметной гримасой брезгливости пожал протянутую руку. Перчатка была слегка липкой.

— Надеюсь, визит оправдает ожидания обеих сторон, — сухо отрезал он, тут же отпуская руку.

— Не сомневайтесь! Не сомневайтесь! — захлопал в ладоши Арнольд. — Прошу, ко мне в кабинет! Обсудим, как ваши технологии помогут… осчастливить наш город!

Кабинет мэра был похож на уборную циркового артиста, возомнившего себя императором. Бархат цвета запёкшейся крови, позолота и кричаще весёлые плакаты. Воздух был густым и сладким, с примесью запаха пудры и старой бумаги. Арнольд плюхнулся в кресло, сложив руки на животе.

— Валентин Григорьевич, будем откровенны, — его голос внезапно потерял наигранный восторг и стал тихим, почти заговорщицким. — Наши улицы… они томятся. Им не хватает порядка. Твёрдой, металлической руки.

Дронов молча развернул свой планшет. Экран вспыхнул холодным синим светом.

— «Осы». Полицейские дроны. Патрулирование в режиме 24/7, распознавание лиц, система нелетального воздействия — электрошок, сеть, слезоточивый газ. Для крайних случаев — лёгкое стрелковое оружие с дистанционным разрешением на применение.

Арнольд, прильнув к экрану, смотрел, как на нём сменялись схемы и промовидео. Его глаза блестели детским восторгом.

— О-о-о! А это что? — он ткнул пальцем в следующее изображение.

— «Скорпион-М». Наземный, гусеничный. Дешёвый, эффективный. Для массового применения. Может нести то же вооружение, что и дрон, плюс — противотанковые ежи и средства для создания заграждений.

— И всё это… уже работает? — прошептал мэр.

— На полигонах — да. В городе — пока нет, — Дронов переключил слайд. На экране появилось нечто, напоминающее стального паука-птицееда с множеством линз и манипуляторов. — А это — «Полуночник». Для точечных, тихих операций. Высокая проходимость, малозаметность, полный спектр наблюдения и нейтрализации. Искусственный интеллект самого высокого класса. Но это, — он посмотрел на Арнольда, — штучный и очень дорогой товар.

— Дорогой? — лицо клоуна дрогнуло. — Но наш бюджет, Валентин Григорьевич, он… он больше на шарики и хлопушки рассчитан!

— Мои условия неизменны, — холодно парировал Дронов. — «Осы» и «Скорпионы» — по прайсу. «Полуночник» — по предоплате и втридорога.

В глазах Арнольда мелькнула тень. Он наклонился, будто чтобы достать сигару, и его рука скользнула в ящик стола.

— Понимаете, какое дело… — он выпрямился, и в его руке оказались старинные часы на длинной цепи. Они начали мерно тикать, а их циферблат заиграл переливающимися гипнотическими узорами. — Вам, наверное, просто нужно… взглянуть на ситуацию под другим углом.

Дронов, собиравшийся было возразить, замер. Его взгляд упёрся в часы. Он попытался отвести глаза, но не смог. Зрачки расширились, дыхание стало ровным и механическим.

— Цена на «Полуночника»… смехотворно низкая, — голос Арнольда стал бархатным, вкрадчивым, лишённым прежней клоунской истерики. — Вы согласны на мои условия.

— Я… согласен… — монотонно, без единой эмоции, ответил Дронов.

— Прекрасно. Давайте подпишем контракт.

Механическим движением Дронов достал из портфеля папку и подписал все бумаги в указанных местах. Арнольд, едва сдерживая ликующий смех, поставил печать мэрии.

Щелчок пальцев — и часы умолкли. Дронов моргнул, пошатнулся и провёл рукой по лицу.

— Голова… что-то кружится. Мы всё обсудили?

— В полном объёме, дорогой Валентин Григорьевич! — Арнольд уже сиял своей самой искренней, самой дурацкой улыбкой. — Вы были просто образцом концентрации! Давление, не иначе. У нас тут воздух такой, весенний!

— Да… должно быть, — Дронов с некоторым усилием вернул себе привычную уверенную манеру. — Что ж, я рад, что мы нашли взаимопонимание. Я задержусь в городе, посмотрю, как пойдёт внедрение.

— О, это чудесно! — Арнольд уже провожал его к двери. — Надеюсь, с вашей помощью наш город станет… эталоном порядка.

Дверь закрылась. Арнольд прислонился к ней спиной, зажав в руке контракт. Его плечи задрожали от беззвучного смеха, который вот-вот должен был вырваться наружу и прокатиться эхом по бархатным стенам его сумасшедшего кабинета. Снаружи, за окном, город ничего не подозревал о том, что его будущее только что было продано под гипнотический тикающий аккомпанемент.


Часть 3

Василий Артемьевич ненавидел хаос. Его жизнь была выстроена в строгие, пусть и причудливые, логические цепочки: сиамские близнецы-мармеладки, подземный этаж, тотальный контроль. Но в тот момент, стоя на пороге своей фабрики, он чувствовал, как привычная реальность даёт трещину, сквозь которую сочится абсурд.

Мотор его старого, но надёжного седана взревел с таким напряжением, будто делил с хозяином его тревогу.

— Ну что, Борисыч, готова наша цивилизация к новому завоеванию? — бросил он, резко выжимая сцепление.

Борисыч, удобно устроившись на пассажирском сиденье и поправляя свою потрёпанную шляпу, усмехнулся:

— Моя цивилизация всегда готова последовать за своим Цезарем. Но ты-то уверен в легионерах? Рабочие эти… от того же подрядчика, что и те инженеры с лошадкой. Весёлые ребята, надо сказать.

— Их веселье закончится у меня на объекте, — сквозь зубы процедил Василий, увеличивая скорость. — Будут ржать строго по регламенту и только после перекура.

— А ты не думал на новом уровне что-нибудь… эпохальное производить? — продолжал подначивать Борисыч. — Ну, например, детали для летающих тарелок? Говорят, инопланетяне щедро платят за антигравитационные двигатели.

— Чтоб они все провалились! — взорвался Василий. — Их работа — сидеть тихо и не отсвечивать! А твои фантазии только лишнее внимание привлекут!

На фабрике их уже ждала бригада. Рабочие с видом заправских революционеров разложили свой арсенал: ломы, отбойные молотки и кувалды, больше похожие на орудия пыток. Их взгляды, полные странного воодушевления, буквально прожигали бетонный пол.

— Эй, вы! — голос Василия прозвучал, как удар хлыста. — Плана работ я не видел, ТЗ не утверждал. Объясните, каким макаром вы собираетесь рыть мне этаж?

Один из рабочих, гигант с безмятежным лицом, отложил лом.

— А мы, Василий Артемьевич, делаем обычно так: ломаем пол и копаем яму. Всё гениальное просто.

— Вы… вы мне всю фабрику в щебень превратите! — закричал Василий, но его слова потонули в оглушительном рёве перфоратора.

Началось вавилонское столпотворение. Воздух вздыбился от цементной пыли и густого матерного эха. Каждый удар отбойного молотка отдавался в висках Василия физической болью. Он стоял, сжав кулаки, и наблюдал, как методично уничтожается его детище.

— Борисыч, ты видишь это?! — прошипел он, хватая друга за локоть. — Это же варвары! Вандалы!

— Ты же сам сказал — под строгим контролем, — напомнил Борисыч, с философским спокойствием отряхивая пыль с плеча. — Я вот, к примеру, в молодости бубном виртуозно владел. Искал гармонию. Они, может, тоже ищут.

В этот момент один из «искателей гармонии», размахнувшись лопатой, выбросил наверх ком глины, который шлёпнулся прямиком на лакированный носок Василия.

— А-а-а-а! Да вы совсем охренели! — взвыл бизнесмен, подпрыгивая на одной ноге.

Рабочий лишь удивлённо пожал плечами, будто не понимая, откуда взялся этот гневный прыгающий человек в дорогом костюме.

Внезапно грохот сменился настороженной тишиной. Лопата одного из землекопов со скрежетом ударилась обо что-то твёрдое.

— Смотри-ка! — крикнул он, выковыривая из грунта странный предмет.

Это был деревянный куб, почерневший от времени, с выщербленными гранями и непонятными насечками. За ним последовал второй, третий…

Василий, забыв про гнев, подошёл ближе. Он взял один из кубиков, смахнул грязь. Дерево было неестественно тяжёлым, а знаки на гранях не напоминали ни один известный ему алфавит.

—Что за чёрт?.. — пробормотал он. — Откуда это здесь?..

— Может, это серверные кубики от клонов? — предположил Борисыч, с интересом разглядывая находку. — Или детали от древнего космического корабля?

— Перестань нести чушь! — отрезал Василий, но в его голосе уже звучала не уверенность, а тревожная задумчивость.

Эту задумчивость моментально развеял новый крик. Из ямы доставали уже не кубик, а нечто длинное и белое. Кость. Большая, явно человеческая, бедренная кость.

— Вот это уже серьёзно, — присвистнул Борисыч, снимая шляпу. — Археологический сериал начинается.

— Они меня сейчас до тюрьмы докопают! — в ужасе прошептал Василий, бледнея. — Утаивание артефактов… разрушение культурного слоя… Да мне света белого не видать!

Последующие дни превратились в кошмар наяву. Каждый удар лома оборачивался новой сенсацией. Череп с неестественно вытянутой челюстью. Кристалл мутно-лилового цвета. Зуб размером с кулак, явно не принадлежавший ни одному известному науке животному. Василий ходил по стройплощадке, как призрак, с лицом человека, который попросил стакан воды, а ему принесли ведро с ядовитой змеёй внутри.

Наконец, когда нервы были на пределе, работа была объявлена завершённой. Глубокий, сырой котлован зиял под ногами, как шрам на теле фабрики.

— Ну вот, — с фальшивой бодростью произнёс Борисыч, заглядывая вниз. — Теперь можно и мармеладки делать. Прямо на костях древних цивилизаций. Будет уникальный вкус.

— Да помолчи ты, — устало оборвал его Василий. — Главное, чтобы подземный этаж потом заработал.

Он стоял на краю ямы, глядя в тёмную глубину, откуда пахло сыростью, глиной и чем-то ещё, неуловимо древним и чужим.

 — Это ещё не конец, — тихо сказал он самому себе. — Это только начало.

И где-то внизу, в темноте, ему почудился тихий, едва слышный скрежет — будто один из тех деревянных кубиков сам по себе сдвинулся с места.

---

Тусклый вечерний свет цеплялся за грязь на подошвах Александра Николаевича, когда он шагал по задворкам своего района. Воздух был густым и спёртым, пахнущим остывшим асфальтом, пылью и забвением. И тут его взгляд упал на него — на «Круглоголового».

Тело лежало в тени заросшего бурьяном пустыря, неестественно скрюченное. Вместо лица — начищенная до зеркального блеска, идеально крутая сфера шлема, теперь испачканная грязью и чем-то тёмным, липким. Из-под куртки с капюшоном, натянутого на шлем, торчали обломки лыжных палок. Одна рука всё ещё сжимала обгоревший обрывок книги — последний трофей, который ему так и не удалось бросить в костёр.

Александр остановился, и в горле встал ком. Его память, разбуженная этим зрелищем, с жестокой чёткостью отмотала плёнку назад.

Тот день, когда клоун Арнольд только пришёл к власти. Его улыбка в телевизоре была неестественно широкой, а глаза — холодными. «Эти фанатики на лыжах! Эти вандалы с их кострами из книг! — визжал он, размахивая руками. — Они оскорбляют саму идею культуры! Я требую очистить от них город! Любой ценой!» Александр, тогда ещё заместитель, сидел в своём кабинете и слушал этот бред. Он видел отчёты: «Круглоголовые» были странными, да, фанатичными. Их ненависть к грамматике и печатному слову была болезненной. Они действительно жгли книги на площадях, а зимой превращали улицы в свои лыжни. Но они были частью городского пейзажа, его странным, уродливым, но живым организмом. Но приказ был отдан. И силовые структуры, привыкшие к жёстким командам, не стали разбираться в оттенках безумия. Разгон был жёстким, быстрым и кровавым. Тогда, в те дни, по городу ползли шепотки о стычках в парках, о рейдах по подгорным базам, где «Круглоголовые» дожидались сезона. Их не арестовывали — их «утилизировали», как ошибку, опечатку в тексте города.

— Дурак, — прошептал Александр сейчас, глядя на мёртвое тело. Слово сорвалось с его губ тихо, но с той самой старой, едкой яростью, которую он тогда подавил в себе. — Самодовольный, истеричный дурак. Ты думал, что, сломав их лыжи и разогнав костры, ты убьёшь саму идею? Их ненависть ушла в подполье. Она стала тише, но оттого лишь ядовитее. Они стали мучениками в глазах таких же сумасшедших. Этот террор люди тебе никогда не простят.

Он пнул ногой обгоревший корешок, валявшийся рядом. Тот отлетел и ударился о шлем «Круглоголового», издав глухой, звенящий звук. Александр сгорбился и побрёл дальше, к своему дому, оставив призрак прошлого гнить в кустах. Ему нужно было пить. Нужно было забыться.

Он шагнул в свою квартиру, захлопнул дверь, отгородившись от всего мира, и рухнул на свой старенький диван, потёртый от времени и простоя. Телевизор бессвязно бормотал какой-то очередной фильм, а пиво в руке приятно охлаждало ладонь. Он откинулся на спинку и вздохнул, пытаясь затопить образ безликого шлема в алкогольном тумане: «Вот где я теперь… Бывший заместитель мэра по безопасности стал обычным работником завода. Соучастник».

Он отхлебнул ещё пива. Горьковатая жидкость была единственным, что хоть как-то охлаждало внутренний пожар унижения. Деньги, отложенные на чёрный день, лежали мёртвым грузом в банке — они могли купить бытовой покой, но не могли вернуть главного: весомости своего слова в кабинетах власти, почтительного страха в глазах подчинённых.

Внезапно из глубины квартиры, из-за двери кладовки, донёсся тихий, но отчётливый шорох. Александр нахмурился, списав это на старый дом, на скрипящие трубы или нагружавшее его сознание пиво. Но шорох повторился — настойчивый, царапающий. К нему примешался шепоток, похожий на стрекот сорок за окном, но куда более зловещий. Словно за дверью совещались крошечные заговорщики.

Он медленно поднялся, поставив бутылку на пол. Сердце глухо стучало где-то в горле. «Воображение, — пытался он уговорить себя. — Допился до голосов».

Пригнувшись, как на допросе, он подкрался к двери кладовки и рывком распахнул её.

На него уставились трое. Три деревянных человечка, выточенных грубо, словно детской рукой. Их конечности двигались с сухим поскрипыванием, а глаза — чёрные, как маковые зёрна, — сверлили его с немым укором. Они перешёптывались, жестикулируя крошечными руками.

Ледяная волна ужаса окатила Александра с головой. —Мать вашу… Что это?! — вырвалось у него хрипло. Бутылка с пивом с грохотом разбилась о пол, обдав брызгами его тапки.

Человечки вздрогнули, повернулись к нему и синхронно, пронзительно взвизгнули. Этот звук, тонкий и абсолютно нечеловеческий, вогнал страх глубоко в кости.

Александр отпрянул, захлопнул дверь и в панике принялся возводить баррикаду из всего, что попадалось под руку: стул, коробка с журналами, пустая коробка из-под пива. Дрожащими руками он отодвинул диван и забился в угол, прижимая к груди новую, ещё полную бутылку, как последний амулет. —Убирайтесь! — его голос сорвался на фальцет. — Я вас не звал! Это мой дом!

В ответ за дверью воцарилась зловещая тишина. Затем послышались тихие, чёткие шажки. Они приближались к дивану. Медленно. Неумолимо. Александр замер, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

И тогда из-за угла дивана показалась голова. Один из человечков. Его угольные глаза смотрели на Александра с холодным, недетским любопытством.

Сдавленный крик вырвался из груди Троепольского. Он перекатился через спинку дивана, рванулся к выходу, но на пути у него выросли двое других. Они стояли, скрестив руки, и их молчаливый вид был страшнее любой угрозы. Отступив, Александр повалился на диван, занося над головой бутылку. —Кто вы?.. — просипел он, и его собственная дрожь отдавалась в зубах.

Человечки переглянулись. Между ними пробежала тихая, стрекочущая перепалка. Наконец один, повыше ростом и с особенно сердитой щербиной на боку, сделал шаг вперёд. —Пришельцы, — проскрипел он тонким, как лезвие, голосом. — Портальная аномалия. Ошибка в координатах.

Слова повисли в воздухе, не находя отклика в потрясённом сознании. —Что вам нужно? Зачем вы здесь? — Александр сжал бутылку так, что пальцы побелели.

Сердитый человечек окинул его взглядом с ног до головы, полным презрительного снисхождения. —Мы знаем тебя, Александр Николаевич Троепольский. — От звука своего полного имени он внутренне сжался. — Бывший заместитель мэра по региональной безопасности. Уволен за систематическое пьянство и утерю доверия. Мечтаешь вернуться.

— Откуда вы… — начал было Александр, но голос его предательски дрогнул.

— Нам нужна Солнечная Сфера, — отрезало существо. — Без местного проводника не обойтись.

Его спутники ехидно переглянулись, и их щёлки глаза блеснули. —А что я с этого получу? — выдохнул Александр, и сам ужаснулся тому, что вступает в переговоры с деревянными кошмарами.

— Власть, — безразлично ответил главарь. — Вернём то, что отняли. И приумножим.

В голове у Александра пронеслось вихрем: кабинет, кожаное кресло, почтительные взгляды, страх в глазах просителей… Пивной туман рассеялся, уступая место старой, знакомой жажде. —Ладно, — он кивнул, и голова его закружилась от собственной решимости. — Я согласен.

Но, опомнившись, он попытался их окликнуть: —Постойте! Объясните!

Было поздно. Троица уже скрывалась в коридоре. Лишь последний обернулся на пороге. Его бездушные чёрные глаза на мгновение задержались на Александре. —Молчи. И жди.

Они растворились в темноте, оставив после себя лишь запах старого дерева и жжёной пыли.

Телевизор по-прежнему бубнил. Александр медленно опустился на диван, машинально потянулся к новой бутылке. Рука дрожала.

«Это безумие», — твердил ему внутренний голос. Но сквозь страх пробивалось другое чувство — тёмное, липкое, сладкое. Предвкушение. Он снова был нужен. Ему снова могли подчиняться. И пусть цена была неведомой и пугающей, ставкой в этой игре была его погубленная жизнь, которую он жаждал вернуть любой ценой.


Ночь вцепилась в городские крыши чёрными когтями, и лишь тусклый желтоватый свет фонарей боролся с её удушающей густотой, проигрывая сражение за каждый метр асфальта. В одном из таких островков света, в узком переулке, пахнущем мокрым камнем и страхом, двое людей в чёрном с лицами, расписанными под трагикомические маски комедии дель арте, влачили Алексея Степановича. Наручники ледяным обручем сдавили его запястья, а собственное сердце, взбудораженное и взбешённое, колотилось где-то в горле, пытаясь вырваться наружу.

— Отцепите свои лапы! — хрипел Алексей, упираясь каблуками в стыки брусчатки. — Я что, на ваше дурацкое представление билет не купил?!

Его тащили к мэрии. Мимо проносились видения нового безумия: клоуны в рваных, когда-то парадных мундирах гонялись за тенями в подворотнях. Их дикий, нечеловеческий хохот звенел, как разбивающееся стекло. На стенах домов, словно шрамы, ползли граффити — кривые, пугающие ухмылки и лозунги, начертанные будто кровью: «СМЕХ ИЛИ СМЕРТЬ!».

Его втолкнули под неоновую вывеску «МЭРИЯ», которая пульсировала в ночи, как воспалённый нерв. Длинные коридоры, пахнущие краской, потом и сладковатым запахом грима, вели в самое сердце цирка. Дверь распахнулась.

Кабинет был похож на утробу безумного карнавала. Алые бархатные шторы ниспадали со стен, поглощая звук. С потолка, вместо люстры, раскачивалась позолоченная клетка, в которой метался попугай, оравший на всю округу: «Свободу! Свободу клоунам!». За массивным дубовым столом, испещрённым кольцами от стаканов и тёмными пятнами, сидел Арнольд. Его костюм, шитый золотом и блёстками, слепил глаза, но не мог отвлечь от взгляда — узкого и холодного, как лезвие бритвы.

— Алексей Степанович! — голос Арнольда звенел фальшивой, театральной радостью, и он поднял палец, словно собирался не обвинять, а объявлять новый аттракцион. — Какая встреча! Мой клоун говорил, что ты не будешь действовать тихо. Сколько же лет ты и твои хозяева-иллюминаты травили наш город своим «просвещением»? Сколько моих братьев сгнило в ваших казематах за то, что посмели пошутить слишком громко?

Алексей выпрямил спину, пытаясь сохранить остатки достоинства под тяжестью унижения и страха.

— Я служил порядку. До иллюмината здесь был хаос. Вы хотели вернуть его? Вы видели этих дикарей? Язычников с их культом Рода? Люди сами молили о жёсткой руке!

Арнольд вскочил, смахивая со стола папку. Бумаги взметнулись в воздух и запорхали, как мёртвые бабочки.

— Жёсткая рука?! — он захохотал, и в этом смехе не было ничего весёлого. — Моего друга посадили в карцер на хлеб и воду за анекдот про «Свечу»! Дети моих друзей, малолетние клоуны, шили костюмы на вашей фабрике по двенадцать часов в сутки — вот ваш порядок! Вы называли нас «непросвещёнными», а сами ослепли от своей гордыни!

— Иллюминат вёл город к стабильности, — сдавленно прошептал Алексей, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — А вы… вы его просто разорвёте на части.

— Нет! — Арнольд рубанул воздухом рукой. — Его уже разорвали. Вашими тюрьмами. Вашими законами. Ты не служил городу. Ты ему изменил.

— Изменил?! — в голосе Алексея прорвалась ярость. — Да я никогда не был на стороне вашего клоунского безумия! Я — плоть от плоти этого города! И всё, что я делал, было ради его блага!

Арнольд медленно обошёл стол, вплотную приблизившись к Алексею. От него пахло пудрой, вином и властью.

— Взгляни на меня, Алексей. Простой клоун. Шут. А теперь? Я — мэр. Потому что народ устал от вашей тирании. Я дал им то, чего они хотели, — зрелищ и надежды. Город — это не ваши законы. Город — это они. Они поверили в меня, мы стали единым целым. А значит, они — это я. Так что признай: ты предал именно меня.

Алексей Степанович замер. Логика абсурда оказалась железной.

— Так что вот наш финальный аккорд, — Арнольд отступил, и его голос вновь стал гладким и безразличным. — Пожизненное заключение. Только так я смогу быть спокоен.

Он кивнул охранникам в масках.

— Уведите его.

В камере, оклеенной цирковыми афишами, Алексей Степанович уставился в стену. Сквозь трещину в штукатурке проступал контур, напоминающий кривую, насмешливую улыбку. Снаружи, сквозь толстые стены, доносился гул толпы, дробь барабанов и дикий, победный смех. И он вдруг осознал: Арнольд не стал новым иллюминатом. Он стал его кривым зеркалом — яростным, хаотичным, но столь же беспощадным.

«Кто следующий?» — промелькнуло в голове. И Алексей Степанович засмеялся. Горько, безнадёжно, истерично. Впервые за долгие, долгие годы.


Комната Оскара походила на лоскутное одеяло, сшитое из хаоса. Повсюду лежали распечатанные сценарии, испещрённые пометками, эскизы декораций из цветной бумаги и брошенные наспех элементы костюмов. В самом центре этого творческого урагана, на краю кровати, сидел он сам — клоун Оскар. Его глаза, подведённые усталой синевой, в этот момент горели нешуточным огнём.

«Вот оно! — ликовало у него внутри. — Настоящее шоу. Не раздача глупых листовок и не кривлянье у прилавка. Настоящий цирк!» Он подмигнул своему отражению в пыльном зеркале, и в ответ ему улыбнулся не уставший работник фастфуда, а прежний Оскар — виртуоз смеха, маг улыбок.

«Сегодня всё начнётся сначала» — твёрдо пообещал он себе, натягивая ярко-синие штаны и застёгивая жилет с блёстками. Он водрузил на переносицу алый нос-пуговицу и оскалился в зеркале. «Немного старого доблого красноречия, и я снова буду на коне!»

Он выскочил из квартиры, и его шаги по лестничному пролёту отдавались эхом грядущего триумфа. Он уже слышал этот сладкий гул толпы, видел, как под куполом цирка взмывают его шутки, как взрывают зал взрывы хохота, как зрители… Он спустился на этаж и остановился как вкопанный.

В углу, в пыльной паутине, под грузом забытых вещей лежал Старец. Так во дворе называли одного старого манекена, который десятилетиями стоял у парадной, а потом куда-то исчез. Его пластиковая кожа была протёрта до дыр, стеклянный взгляд затянут пылью, а одна рука отсутствовала вовсе.

— И ты здесь, — тихо прошептал Оскар. — И тебя списали. Выбросили. Забыли.

Он потянулся было к двери, но похолодевшей рукой нащупал в кармане лишь ключи. Телефон! Проклятье! Символ его нового начала остался на тумбочке.

Оскар развернулся и помчался обратно по лестнице, уже не чувствуя былой лёгкости. Сердце тревожно заныло. Он влетел в квартиру, схватил телефон с зарядки и уже собрался было снова ринуться в бой, как вдруг его взгляд упал на экран. Он опаздывал.

«Торопись!» — пронеслось в голове, и он снова бросился вниз, сбивая с ног собственную тень.

И вот он уже на последнем пролёте. Рука потянулась к ручке двери, как вдруг сбоку, из того самого угла, мелькнуло стремительное движение. Что-то твёрдое и неумолимое со свистом рассекло воздух в сантиметре от его виска и с глухим стуком врезалось в косяк.

Оскар отпрянул, сердце прыгнуло в горло. Он повернулся.

Манекен, тот самый, старый и пыльный, стоял на своих неустойчивых ногах. Его единственная пластиковая рука была всё ещё занесена для удара. Пустые глазницы были направлены на Оскара.

— Не может быть… — захрипел клоун. — Этого не может быть!

Манекен сделал скрипящий шаг вперёд.

Больше Оскар ничего не соображал. Им владел слепой, животный ужас. Он взлетел по лестнице, влетел в квартиру, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, сердце колотилось, вырываясь из груди.

И тут зазвонил телефон. Оскар вздрогнул, как от удара током. На экране — «НАЧАЛЬНИК».

— Оскар, где ты? Смена началась полчаса назад! — раздался привычно-раздражённый голос.

— Там… в подъезде… — Оскар сглотнул ком в горле. — Манекен… Он живой! Он меня чуть не ударил!

На том конце провода повисло тяжёлое, недоверчивое молчание.

— Манекен? Ожил? — Голос босса стал плоским, как доска. — Оскар, это несмешно. Выпей кофе и выдохни. Быстро на работу.

— Я не шучу! Клянусь! У него… у него рука пластиковая! Он ею в меня чуть не угодил!

Вздох. Долгий, усталый.

— Ладно. Сиди там. Я подъеду.

Оскар не выпускал телефон из рук, пока не услышал шаги за дверью и знакомый голос:

— Оскар! Это я! Открывай!

Он приоткрыл дверь, выглянул одним глазом и, увидев знакомое лицо, впустил шефа.

Тот вошёл, окинул взглядом творческий бардак и самого перепуганного клоуна.

— Ну, и где твой зомби? — спросил он, скрестив руки на груди.

— В подъезде! Он там был! Вы его не видели, когда поднимались?

— Видел кучу хлама. Никакого манекена. Оскар, ты в порядке? — в его голосе прозвучала уже не злость, а озабоченность. — Может, тебя глючит? Переработал?

— Я не сошёл с ума! — взмолился Оскар. — Он был настоящий! Он двигался!

Начальник внимательно посмотрел на него, на его дрожащие руки, на испуганные глаза.

— Слушай, так и быть. Бери сегодня отгул. Приди в себя. Выспись. А завтра… завтра мы с тобой поговорим. Ладно?

Клоун лишь бессильно кивнул.

Дверь закрылась. Оскар остался один в тишине своей квартиры. Он подошёл к окну и посмотрел на город, который вдруг стал чужим и враждебным. Он был готов на всё, чтобы вернуть себе прежнюю, простую реальность, где манекены не оживают. Но глубоко внутри он уже понимал — ничего простого больше не будет. Сможет ли он выйти на сцену после этого? Сможет ли он снова смешить людей, когда его собственный мир дал трещину?

Он глубоко вздохнул. Дорога к триумфу оказалась куда страшнее и страннее, чем он мог предположить.


Тихая заводь на окраине деревни была их храмом. Здесь, под сенью плакучих берёз, чьи ветви-косы касались зеркальной воды, из сезона в сезон восседали на своих потертых складных стульях два старых друга — Иван и Фёдор. Ритуал был неизменен: неспешная возня со снастями, тихий разговор под журчание воды и вечное, сладкое ожидание клёва.

— Федя, а в «Рыболове», слышь, новые катушки завезли, — Иван потирал натруженные ладони, и в его глазах прыгали озорные огоньки. — Японские, безынерционные. Говорят, форель сама на крючок вешается, как только заслышит, как шпуля поёт.

Фёдор, человек более сдержанный, лишь хмыкнул, доставая из чехла своё новое сокровище. Блестящая катушка сверкнула на солнце, словно космический спутник, заблудившийся среди деревенских домов.

— Этой красавице, Вань, твоя форель и не снилась. Она, гляди, сама рыбу думать научит, куда плыть и когда клевать.

Но высокотехнологичная красота оказалась коварной. Не прошло и пяти минут, как оба друга с азартом и матерком погрузились в хаос, который устроила новая леска, спутавшись со старой в тугой, неразборчивый узел.

— Да что ж ты за ошалелая такая! — ворчал Иван, дёргая за очередной конец. — Ну я же говорил, всё это японское колдовство до добра не доведёт!

— Не дёргай, порвёшь! — огрызнулся Фёдор. — Надо синхронно, понимаешь? Как в балете! Раз, два, и — потянули!

Пока они, кряхтя, пытались одолеть нейлонового спрута, на старом замшелом пне, неподалёку, неподвижно сидел Нигал. Деревенский шаман. Его лицо, испещрённое морщинами-картами былых странствий, было абсолютно спокойно. Он медитировал, сливаясь с дыханием леса, и лишь лёгкий дымок полынной сигареты вился над его головой. Перепалка рыбаков доносилась до него как далёкий, привычный и даже умиротворяющий гул.

— А мельничиха-то Матрёна, слышь, карпа на прошлой неделе вытянула! — не унимался Иван. — На прудок сбежалась вся деревня посмотреть!

— Брось ты про её карпов талдычить! — Фёдор уже злился. — Вот распутаем мой японский сюрприз, мы им такого карпа покажем…

Он не договорил. Из чащи, бесшумно рассекая папоротники, вышли трое. Существа с иссохшими, нечеловечески длинными конечностями, облачённые в блестящую, словно влажная кожа, белую оболочку. Их лица были неподвижными масками, а глаза — тёмными, пустыми точками. Гренадёры.

Иван замер с открытым ртом, его палец, ткнувший в сторону пришельцев, задрожал.

— Федя… Глянь-ка…

Фёдор поднял голову. Его лицо моментально посерело. Новомодная катушка с глухим стуком упала на траву.

— Бежим! — хрипло выдохнул он.

И они бросились прочь, спотыкаясь о корни и путаясь в снастях, которые так и не успели распутать.

Существа не обратили на беглецов ни малейшего внимания. Их пустой взгляд был прикован к сидящей фигуре шамана. Они двинулись к нему, их движения были резкими, угловатыми, будто кости ломались внутри на каждом шагу.

Нигал медленно поднялся. В его руке появилась тяжёлая барабанная палка, вырезанная из цельного куса железного дерева.

— Что вам надо в наших краях? — его голос был низким и ровным, но внутри всё сжалось в ледяной ком.

Ответом стал прыжок. Первый Гренадёр ринулся вперёд с огромной скоростью. Но шаман был начеку. Он не стал уворачиваться, а встретил атаку коротким, сокрушительным ударом палки в грудь. Раздался сухой, противный хруст. Существо отлетело назад и шлёпнулось в воду, где зашипело и забурлило, словно раскалённый металл.

Двое других мгновенно окружили его, двигаясь в такт, словно связанные невидимой нитью. Нигал крутился на месте, палка гудела в его руках, отбивая молниеносные, когтистые выпады.

«Лезет… как таракан», — мелькнуло у него в голове, когда из воды, с шипением, выполз первый, уже повреждённый, но всё ещё живой.

Чувство долга — к этим болтунам-рыбакам, к спящей деревне, к этому тихому берегу — ударило в него, как плеть. Слишком много зла он повидал на своём веку, чтобы позволить ему пустить корни здесь.

Сделав обманное движение, он пропустил атаку ближайшего Гренадёра и с разворота всадил конец палки ему в висок. Череп поддался с мягким, влажным звуком. Второй в это время впился когтями ему в плечо, рвя кожу и мышцы. Острая, жгучая боль пронзила тело.

— Чёртово отродье! — сквозь стиснутые зубы выдохнул Нигал и, собрав всю ярость, мощным ударом ноги отшвырнул его в реку.

Третий, тот самый, из воды, уже почти подобрался к нему. Шаман, не давая опомниться, наступил на ползущее у его ног тело и с силой, вложив в удар весь вес и всю ненависть, обрушил палку на голову белой твари. Тот затрепетал и затих, окрашивая траву чёрной, густой кровью.

Тишина. Слышно было лишь тяжёлое, хриплое дыхание Нигала и навязчивое журчание воды. Он обвёл взглядом берег: три искалеченных тела, чёрные пятна на траве, сломанная удочка.

— Кончено, — прошептал он, ощущая, как по спине растекается липкая теплота из рваных ран на плече.

Он подобрал свою потрёпанную сумку, одним движением руки стряхнул с палки кровь и, не оглядываясь, зашагал прочь, в сторону своей избушки на опушке. Надо было обработать раны. И подумать. Ибо он знал — однажды явившись, тьма редко уходит навсегда. Она лишь отступает, чтобы перегруппироваться. Тем временем второй Гренадёр, откинутый в воду, уже выползал из неё.


Воздух на окраинах деревни, притулившейся среди взгорков, был густым и сладковатым — пахло свежевскопанной землёй, горючим и страхом. Вместо птичьего щебета его разрывал ровный гул моторов — беспилотники-разведчики висели в небе стальными коршунами, а солдаты, согнувшись, монтировали укрепления. Колючая проволока, густо усеянная шипами, блестела на солнце мертвенным блеском, и вся эта картина — окопы, мешки с песком, проволочные заграждения — казалась чужеродным шрамом на теле мирного пейзажа.

И сквозь эту суету, словно сошедший с пожелтевшей гравюры, к командному пункту двигался Нос. Его фигура в расшитом золотом камзоле, с напудренным париком и шпагой на боку, казалась галлюцинацией. За ним, выстроившись в каре, следовала свита — такие же анахронизмы в бархатных камзолах и с кружевными жабо. Они шли по грязи, не замечая её, будто ступая по паркету императорского дворца.

— Commandant! — голос Носа прозвучал зычно и властно, заглушая на мгновение техногенный гул. Он окинул взглядом обстановку, и его гордый, с орлиным профилем нос вздрогнул от отвращения. — Доложите ситуацию!

Из-за щита мониторов поднялся человек в камуфляже, с усталым и землистым лицом.

— Ваше Превосходительство, — его голос был хриплым от недосыпа, но чётким. — Три линии обороны практически готовы. Инженерные заграждения установлены. БПЛА ведут круговое наблюдение. Противник активен, но пока держится на расстоянии.

Нос поморщился, вспомнив салонные игры в войну, где дамы в кринолинах разыгрывали баталии на картах. Реальность же пахла потом и порохом.

— И что же докладывает ваша… техника? — слово «техника» он произнёс с лёгкой усмешкой.

Командир сделал паузу, сверяясь с планшетом.

— Гренадёры, Ваше Превосходительство, маневрируют на подступах к лесу. Атаку не начинают, но и не скрываются. Похоже, проводят разведку. Ожидаем атаку с наступлением темноты. Классическое затишье перед бурей.

Фраза «затишье перед бурей» заставила Носа мысленно вздрогнуть. Он представил не салонную игру, а настоящую кровь на этой земле.

— Tr;s bien, — отчеканил он, и его рука легла на эфес шпаги. — Если эти… космические исчадия ада решатся напасть, приказываю встретить их шквальным огнём! Прямой наводкой! Без сомнений и без пощады!

Командир, человек сугубо практичный, неожиданно для себя почувствовал невольное уважение к этой архаичной фигуре. В его решимости не было и тени сомнения, лишь холодная, как сталь, воля.

— Принято, Ваше Превосходительство. Огонь на поражение. Мы готовы.

Нос кивнул и, чуть взметнув полы своего камзола, двинулся вдоль линии окопов. Его свита, стараясь не увязнуть в грязи, поспешила за ним.

— Allez, mes amis! — произнёс он, обращаясь к своим спутникам. — Мы живём в опасные времена. Времена, когда самой ткани мироздания бросают вызов. Но мы прошли через века! И мы не позволим какой-то инопланетной плесени растоптать наш дом!

Они шли мимо солдат, которые на мгновение отрывались от работы, чтобы проводить взглядом это странное шествие. Нос, пленник ушедших эпох, глядел в лицо современной войне и понимал: его романтические идеалы бессильны против когтей Гренадёров. Но его воля — непоколебима. И именно она, отлитая в старинные формы, теперь стала тем стержнем, на котором держалась оборона этого клочка земли.

Небо на востоке медленно тлело багровыми тонами, готовясь стать немым свидетелем битвы, где причудливо сплелись шпаги и беспилотники, парики и каски, — битвы за будущее, которое отчаянно защищали призраки прошлого.