Глава 13. На Белом море

 
       В октябре мы сдаем экзамены и убываем из Эстонии на  стажировку в заполярный гарнизон Гаджиево, где базируется  3-я флотилия ракетных подводных крейсеров стратегического назначения Северного Флота, однотипных нашему кораблю.
       Из осени сразу попадаем в зиму. Флотилия располагается на дальней оконечности Кольского полуострова, в  бухте Ягельной,   имеющей выход   в Баренцево море. С одной стороны она  граничит с заливом, с противоположной - грядой сопок,   уходящих за горизонт.  Состоит из рабочей и жилой зон, а также поселка, в котором проживают семьи офицеров и мичманов.
       В рабочей зоне-пришвартованные к плавучим пирсам, черные громады ракетоносцев, серые   плавказармы и ремонтные мастерских, базовые склады и краны. С суши рабочая зона ограждена высокой оградой из колючей проволоки и сторожевыми вышками с часовыми.    С моря - боновыми заграждениями, охраняемыми брандвахтой*. Кроме того, в сопках упрятаны  средства ПВО  находящиеся на постоянном боевом дежурстве.
       Там где жилая зона, находятся пятиэтажные казармы, штаб флотилии, камбуз, различные склады и другие объекты жизнеобеспечения. Сам поселок, достаточно благоустроенный, расположен примерно в километре от   базы и имеет всю необходимую инфраструктуру для проживания в условиях Крайнего Севера.
       Нас поселяют на третьем этаже пятой казармы, половину которого занимает экипаж, на корабле которого предстоит стажировка. Знакомимся с соседями и начинаем обживаться.
       Первое же посещение камбуза показывает, что с питанием  здесь еще лучше, чем  в Эстонии.
       На завтрак дают копченую колбасу, тушенку или паштет, яйца, сыр,  печенье, мед  или варенье, сок,  кофе и вдвое больше масла.  Обед, кроме традиционных блюд,  дополняется различными овощными салатами и выпечкой, ужин по калорийности  не уступает обеду.
       Старослужащие сразу же научили нас рациональному  завтраку, ибо с их  слов, он являлся основой питания в холодных широтах. Оказалось, что то калорийное изобилие, которое появлялось  на столах утром, потреблять следовало не как попало, по сухопутному, а  разумно, по-флотски.
       Для этого брался кирпич белого хлеба, кстати, всегда очень свежего, с ноздреватым мякишом и хорошо пропеченной корочкой, который  выпекался по ночам в гарнизонной пекарне  и разрезался вдоль, а затем поперек. Получалось четыре солидных куса из которых сооружались   бутерброды,  называемые «птюхами». Откуда такое название - не знаю. 
       Каждый военмор  готовил по две таких - основную и десертную. На первую в строгой последовательности  накладывались масло, мясная составляющая и сыр. На вторую  -  мед или варенье, посыпавшиеся сверху печеньем. Все это дополнялось парой кружек горячего кофе со сгущенкой.
       Полученных калорий хватает ровно настолько, чтобы до обеда активно таскать, катать, поднимать и  опускать   все то, что так любят перемещать на флоте.               
       На корабль попадаем через несколько дней после прибытия.
       Это ракетный  крейсер стратегического назначения  проекта 667- А, по натовской классификации «Янки». Корабль впечатляет своими габаритами и видом. Размером  с пятиэтажный дом, обширной  ракетной палубой и рулями на высокой рубке с глазницами иллюминаторов.
       Экипаж разводят по отсекам.
       Мы,  капитан - лейтенант  Мыльников, мичманы Ксенженко, Порубов и я, направляемся в первый - торпедный. Хозяева встречают нас довольно радушно и начинается учеба непосредственно на материальной части, которая однотипна нашему  будущему кораблю.
       После обеда весь экипаж следует для занятий на базовые циклы и тренажеры, а после ужина нас - моряков срочной службы, под присмотром офицера и нескольких мичманов, отправляют в поселок на уборку снега.   
       И полетели дни. Утром Корабль, после обеда тренажеры, вечером снег. Такое впечатление, что он здесь идет постоянно. За ночь снежный покров достигает  двух метров, и мы сражаемся с ним с переменным успехом.
       Уже наступила полярная ночь, и мы впервые видим северное сияние. Зрелище по красоте непередаваемое. Увольнений в гарнизоне нет, поскольку ходить в них некуда, разве что, в тундру, белеющую за сопками.
       По воскресеньям навещаем другие экипажи, разыскивая земляков или бывших сослуживцев по учебному отряду, отсыпаемся и до одурения смотрим различные кинофильмы,  которые демонстрируют экипажные киномеханики.
       Однажды происходит событие, о котором   не хочется вспоминать.
       Как я уже упоминал, наши старослужащие до прихода в экипаж служили на кораблях этой флотилии и по возвращению в   базу  естественно стали общаться  со старыми друзьями. По выходным, после отбоя, они уединялись в баталерке, где слушали магнитофон, дулись в карты  и распивали принесенный теми с лодок  спирт.
       Из матросских рундуков стали пропадать вещи. Мы знали, что к этому причастны годки, но поделать ничего не могли. Все решил случай.
       В тот день, в составе   небольшой группы, состоявшей в основном из ребят нашего призыва, мы с  раннего утра чистили снег в поселке и в казарму возвратились затемно, усталые  и злые.
       Демонстрация фильмов уже закончилась, и в команде был произведен отбой. Часть ребят отдыхала, а в дальнем углу кубрика,  вокруг лежащего   на койке Кругляка собралась компания старослужащих - Хмельницкий с Осипенко, Марченко и Корунский. Все   были навеселе и что-то   обсуждали.
       В это время ко мне подошел   дневальный  и попросил зайти в баталерку. Там оказались Допиро, Свеженцев,  Иконников и еще несколько человек, которые рассказали, что после ужина они уличили Кругляка с Хмельницким в краже   чемодана с  вещами, который те вынесли из казармы и обменяли на выпивку.
       Эта новость ошарашила меня, ибо Кругляка я   уважал и ребятам сначала не поверил. Вместе идем к годкам. Те настораживаются и прекращают травлю.
       - Вить, ты действительно брал чемоданы? - спрашиваю Кругляка.
       - Брал, ну и что ты мне сделаешь земеля,   в гальюн пригласишь?   (пьяно ухмыляется).   Годки хохочут.
       - Сука ты, а не земеля! - сгребаю его за тельник  и несколько раз бью по морде. Начавшуюся было свалку прекращают Юркин с Ханниковым и дежурный мичман, прибежавший на шум из  своей каюты.
       Однако на этом разборка не заканчивается. После отбоя   впавший в истерику Кругляк  убегает в гальюн, запирается в одной из кабин и вешается. Причем самым натуральным образом.  Высадив ногами дверь, мы с Допиро едва успеваем вынуть его из петли. Не помню деталей, но через  несколько дней Кругляка с Хмельницким списали из экипажа. 
       Наконец стажировка заканчивается, и  хмурым ноябрьским утром мы убываем на катере в Североморск, а оттуда на автобусе в Мурманск, для перелета в Северодвинск. Там нас ждет   строящийся на  машиностроительном предприятии неведомый корабль.
       В конечный пункт добираемся  вечером, на военно-транспортном вертолете, изрядно    окоченевшие     в его металлическом брюхе.  Но в аэропорту быстро отходим, перекуриваем,   и под звуки  мелодии о Карлсоне, льющейся из экипажной «Кометы», бодро топаем к ждущему нас автобусу.
       После забытого Богом гарнизона, Северодвинск впечатляет. Это настоящий    город с высотными зданиями, широкими проспектами и ярко освещенными улицами, многочисленными магазинами, ресторанами и кафе.
       Миновав центр, автобус доставляет  нас в порт, расположенный на окраине.
       У деревянного свайного причала, с тянущимися вдоль него пакгаузами, пришвартована      плавбаза «Иртыш», на которой нам предстоит жить    несколько  ближайших месяцев. Она айсбергом высится над парящим заливом, тускло мерцая стояночными огнями.
       Навьючив на себя пожитки, карабкаемся по крутому трапу наверх. Там нас встречают вахтенный офицер с помощником и препровождают офицеров с мичманами в каюты, а матросов в кубрик. В нем довольно просторно и тепло, но все помещение  оказывается  залитым горячей водой, которую мы вычерпываем подручными средствами.
       - Не беда, - смеется дежурный,- у нас такое бывает, главное, что не забортная.
       Спать укладываемся   поздней ночью на подвесных койках с жесткими пробковыми матрацами. 
       Утром побудка по - зимнему, в семь часов.
       Вместо зарядки продолжаем обустраиваться на новом месте: таскаем в кубрик и каюты недостающие матрацы, одеяла и подушки, распаковываем свои пожитки и укладываем их  в рундуки. Затем поднимаемся наверх и   получаем на камбузе завтрак.
       Для моряков срочной службы питание на плавбазе организовано по бачковой системе, то - есть специально выделенные матросы получают еду в бачки и доставляют их в кубрики, где  и потребляется пища. Местные коки готовят не хуже чем в Гаджиево, но в меню отсутствуют салаты, выпечка и варенье. Ничего, переживем.
       О плавбазе хотелось бы рассказать отдельно. Это большое судно, водоизмещением более десяти  тысяч тонн и длиной порядка сто пятидесяти метров, предназначенное для обеспечения подводных лодок. На нем одновременно могут проживать несколько экипажей субмарин.  В трюмах плавбазы имеются многочисленные  склады для различных боеприпасов, горюче-смазочных материалов, продуктов и тому подобного.
       «Иртыш» заслуженное судно. В годы Великой Отечественной войны оно называлось   «Красная газета» и базировалось на Ленинград, обеспечивая боевую деятельность подводных лодок Балтийского флота, самостоятельно отражало многочисленные налеты вражеской авиации. 
       В настоящее время плавбаза не имеет вооружения и заканчивает свою службу у причала. Командует ею убеленный сединами капитан 1 ранга, с помощью нескольких таких же пожилых офицеров и мичманов. В их подчинении команда из полусотни матросов и старшин,   обеспечивающих жизнедеятельность судна. Оно содержится в образцовом порядке и, по словам местных аборигенов, еще способно выйти в море.
       Кроме нас плавбазу населяют множество крыс, с которыми ведется жестокая борьба. За десяток убитых грызунов командование плавбазы предоставляет своим морякам десять  суток отпуска с выездом на родину. И это оправдано, поскольку эти твари   не только пожирают продукты, но и не брезгуют изоляцией электропроводки, что чревато самыми серьезными последствиями.
       Через несколько дней нам оформляют пропуска на завод, и мы впервые посещаем это режимное   предприятие.
       Оно занимает обширную, тянущуюся   вдоль залива территорию, застроенную громадными цехами, эллингами и административными корпусами. Здесь же множество дебаркадеров, стационарных и плавучих кранов, различных складов и  прочих помещений.
       По заводским магистралям курсируют автобусы, доставляя многочисленных рабочих и служащих на его объекты. Очень много всевозможных насаждений - деревьев, кустарников и цветов. Все ухоженное и окультуренное.
       По периметру  со стороны города, предприятие ограждено высоким бетонным  забором,  с расположенными через каждые 150-200 метров  сторожевыми вышками, на которых   дежурят вооруженные  карабинами девушки-стрелки из военизированной охраны. 
       Наш корабль, или как здесь принято называть «заказ», находится в 50-м цехе на стапелях и поражает своими размерами. Нам позволяют подойти и поглазеть на него со стороны.
       Поражает все: и неправдоподобные размеры  и   необычная сферическая форма, и  походящая на усеченную пирамиду ракетная палуба, в четверть футбольного поля, и   крестообразные рубочные рули.  Ощущения, как   у Гулливера, попавшего в страну великанов.
       Изнутри крейсера  раздается грохот пневматических молотков, на корпусе сверкают многочисленные всплески электросварки - работа кипит.
       Через несколько дней планируется спуск субмарины на воду. Уже сейчас под нее подведены две массивные тележки, стоящие на рельсах, ведущих   к заливу.
       Первое посещение корабля закончено, и мы строем уходим на плавбазу, оставив на его борту весь состав    штурманских электриков и боцманов.  Они заступают на свою первую корабельную вахту.
       На плавбазе замполит  собирает с нас по одному бумажному рублю, чтобы затем обменять их на серебряные. По старой флотской традиции, эти монеты следует положить под колеса тележек спускаемого на воду корабля. На счастье. Затем хранить.
       Еще жена командира обязана разбить бутылку шампанского о форштевень крейсера.  И не дай Бог, если бутылка не разобьется - дурная примета.
День спуска назначен на пятницу.
       Экипаж  прибываем к кораблю в парадной форме, офицеры и мичмана при кортиках. Здесь уже руководство завода, инженерно-технические работники предприятия, моряки   с других, строящихся и ремонтирующихся кораблей.
       Короткий митинг, Гимн СССР,   брызги шампанского от вдребезги разнесенной бутылки, и крейсер плавно скользит по рельсам с лежащими на них нашими рублями, в залив.
       Плеск вставших на дыбы от непомерной тяжести волн, и он мерно покачивается на успокоившейся   глади залива.   С этого дня на корабле устанавливается круглосуточная вахта. Кроме того, экипаж принимает самое активное участие во всех корабельных пусконаладочных работах вместе со специалистами завода.
Мы работаем с заводскими торпедистами.
       Их трое - бригадир и двое специалистов. Бригадира зовут Илья Васильевич Шамин.   Рослый, плотный, раньше служил на крейсерах. После демобилизации остался работать на заводе. Старшего из специалистов зовут Клавдий Павлович.
       Он среднего роста, полный, лет под шестьдесят, участник Великой Отечественной войны. Служил на подводной лодке, базировавшейся на Кронштадт, сам из местных поморов. Имя третьего стерлось из памяти.
       Все специалисты одеты в одинаковые синие комбинезоны, неторопливы и обстоятельны. Опыт работы у них солидный и мы не перестаем удивляться, как споро и красиво они работают. Торпедный отсек преображается на глазах.
       Устанавливаются многочисленные приборы и механизмы на торпедные аппараты, стеллажи и направляющие балки, монтируется автоматическая система торпедной стрельбы. Все это происходит на наших глазах и при нашем участии. Одновременно на корабле находится до сотни специалистов, плюс команда.
       До шестнадцати часов, как правило, выполняются механо-сборочные и сварочные работы. После - пусконаладочные и покрасочные. На ночь, на лодке остается корабельная вахта,  а также бригады малярш, работающие до двадцати двух часов. Это, как правило, молодые девицы,   за которыми  небезуспешно приударяют вахтенные.
      Незаметно пролетел месяц, и мы втянулись в новый ритм службы.
      С утра подъем, зарядка и завтрак, далее до восемнадцати часов завод и лодка. После - вахта или свободно время.
      В тот период на вахту рвались   все, так как многие офицеры, мичмана и даже моряки заимели подруг из числа сотрудников различных НИИ, конструкторских бюро и малярш. Встречи происходили непосредственно на корабле или же на дебаркадере, к которому тот был пришвартован.
      Порой они были весьма занимательными.
      Так, мой приятель - кок Саня Абрамов, к тому времени вместе с интендантом загрузивший большую часть уже смонтированных провизионных цистерн  различными продуктами, познакомился с разбитной маляршей. А поскольку народу на лодке днем   было что муравьев, встречался с ней в провизионке, где   хранились замороженные говяжьи туши.
      В один из таких моментов Саню внезапно вызвали к старпому. Пообещав подруге вернуться через несколько минут, он закрыл ее на замок  и поспешил в центральный пост. Там его чем-то озадачили, и о своей пассии кок вспомнил только через пару часов. Примчавшись на место и отдраив дверь,  он обнаружил девушку всю в слезах и замерзшую до посинения. На этом любовь закончилась.
      Как только залив сковало льдом, наши годки решили    покататься на коньках,   благо этот спортивный инвентарь в числе прочего на плавбазе имелся и местными моряками почему-то не использовался.
      Являясь ребятами самостоятельными, они решили    командование не беспокоить и в первый же выходной, после завтрака, надлежаще экипировавшись, спустились по шторм - трапу «Иртыша» на первозданно чистый лед. Причем с борта, который был обращен в сторону моря.
      В числе первых были Юркин с Ханниковым, Осипенко и Корунский.  Остальные желающие столпились у борта в ожидании своей очереди.Сначала ребята прокатились вдоль борта судна, а затем, освоившись, заскользили в сторону фарватера.
      Как только они удалились метров на сто от плавбазы, с дальней стороны залива, а точнее с одной из сторожевых вышек, находившихся на берегу  при выходе из него, стали раздаваться хлопки.
      Сначала мы не поняли в чем дело, но потом сообразили, что по парням стреляют и довольно прицельно. После каждого хлопка, в десятке метрах от них взлетал в воздух раздробленный лед.
      Уразумели это и конькобежцы, которые сразу же   попытались вернуться к судну. Не тут-то было.   Фонтанчики льда стали взлетать перед ними. Теперь уже стреляли с двух вышек. Парням ничего не оставалось, как только залечь, что они и сделали, повалившись на лед. Стрельба   прекратилась.
      Мы сначала оторопели, а затем разразились   угрозами в адрес  стрелявших с вышек.
      На палубе появился дежурный с помощником, который, заорав годкам, чтоб   не вздумали подниматься, рысью убежал в рубку звонить какому-то начальству. Примерно через полчаса приехал представитель военизированной охраны (ему подчинялись стрелки на вышках, и освободил наших заложников). На борт судна они взбирались с трудом, лязгая зубами и имея бледный вид.
     Наказывать никого не стали.
     Нас собрали в кубрике и провели инструктаж, из которого следовало, что появляться в акватории залива    без специального разрешения строго запрещено, и палили по нашим ребятам согласно инструкции девушки-стрелки, которые будут поощрены за бдительное несение службы.
     На вопрос кого-то из команды, откуда набирают таких шалав,  береговой начальник  коротко ответил,- из Вологды.
     Вскоре после спуска корабля на воду, начались его заводские и ходовые испытания, сопровождавшиеся многочисленными выходами в море. Их срок составлял от нескольких суток до недели.    
      На одном из таких выходов, заводские торпедисты научили меня пить  ректифицированный спирт, на флотском жаргоне «шило». О том, что ветераны его регулярно потребляют, я знал с момента выхода их с нами в первые моря.
      У Шамина всегда   был при себе небольшой чемоданчик, в котором находилась изготовленная из нержавейки плоская фляга  со спиртом.     И каждый раз во время обеда в отсеке, он наливал из нее бригадникам понемногу в кружки.
      Как - то во время очередного обеда, когда мы возвращались в базу, и я сменился с вахты,  бригадир  вместе  с Клавдием Павловичем предложили отведать  немного «шила» и мне. При этом разъяснили, что пить его нужно по-поморски, не разбавляя и закусывая кусочком сахара, горстью клюквы, или морошки.
      Я не отказался и к радости своих   учителей, достойно выдержал испытание. 
У меня, кстати, установились самые дружеские  отношения с ними, особенно после того, как я получил в подарок от Клавдия Павловича  наградной жетон «Отличный торпедист» времен войны.
      Ему  тогда, кстати, как   ветерану предприятия,  одному из первых вручили недавно   учрежденный в СССР орден «Октябрьской Революции».
      В  тот выход я чуть было не погиб. Дело обстояло так.
      У одного из рабочих случился эпилептический приладок, он свалился с лежака на палубу  и сильно разбил голову.Корабельный врач  оказал раненому   помощь, но состояние его ухудшилось, понадобилась срочная госпитализация.
      Дали радио, и с базы на встречу с лодкой   вышел большой морской буксир, на который надлежало перегрузить больного. А поскольку я был свободен от вахты,   мне приказали подняться наверх и принять «концы» с буксира.
      Ситуация усугублялась тем, что швартовка планировалась в два часа ночи, а к этому времени разыгрался сильнейший шторм.
      Облачившись в ватник, сапоги и  спасательный жилет, я поднялся в рубку  и вышел на ракетную палубу. Там резким порывом ветра   сразу же был сбит с ног и юзом заскользил по обледеневшему корпусу в корму, причем  скорость  с каждой секундой  нарастала.
      Еще миг и я должен был оказаться в бушующих волнах. Однако в последнюю  секунду, отчаянным усилием  мне удалось зацепиться рукой за решетку одного из шпигатов в нескольких метрах от хвостового стабилизатора лодки с работающим винтом.
      Обратно, на ракетную палубу, на бросательном штерте  меня вытащил боцман,    вместе с которым мы с грехом пополам приняли концы с буксира, а швартовная команда перегрузила на него носилки с  впавшим в беспамятство рабочим.
      Как я уже отмечал, в этот  период мы в основном находились  в море.      
      Поскольку на борту помимо  команды  было до сотни специалистов и представителей военной приемки, в торпедном отсеке оборудовались  дополнительные спальные места.
      Ими являлись фанерные лежаки, на местном жаргоне «самолеты», укрепленные вдоль бортов на   торпедных стеллажах. В результате   отсек превращался  в подобие общежития, где одни спали, вторые играли в нарды или домино,  а третьи  травили всевозможные истории. Было тесновато, но весело.
      Программа испытаний являлась предельно насыщенной. На выходах   отрабатывались различные задачи в надводном и подводном положении, проверялась работа всех систем и механизмов корабля, осуществлялись ракетные пуски  и торпедные стрельбы.
      Запомнилось глубоководное погружение.
      Согласно тактико-техническим характеристикам, рабочая глубина погружения для нашего корабля составляла четыреста метров. Однако, имелась еще предельная, на которой лодка могла находиться некоторое время без вреда для нее. Такая составляла шестьсот метров. Все что свыше, грозило гибелью корабля и экипажа.
Для отработки этой задачи следуем на один из спецполигонов Белого моря с глубинами до тысячи метров.
      Погружаемся без хода, по боевой тревоге до глубины четырехсот метров. Доклады в центральный пост следуют через каждые пятьдесят метров, а после четырехсот - через каждые десять, с осмотром всех помещений и устройств, имеющих забортные отверстия. А их в нашем первом отсеке   не менее десятка.
      На глубине пятисот метров мы слышим легкое потрескивание шпангоутов и отмечаем запотевание корпуса изнутри. В герметично запаянных банках с сухарями появляется какое-то непонятное шуршание. На шестистах заклинивает дверь в командирский гальюн, куда я захожу для осмотра. Около часа, сидя на крышке унитаза, жду подвсплытия и ощущения прямо скажу, не из приятных.
      Согласно инструкции, при поступлении   воды в отсек  сразу же дается противодавление и можно активно заделывать пробоину. В данном случае, если не дай Бог ахнет, пока его  дадут   да пока отсечное давление сравняется с забортным, мы уже захлебнемся как слепые котята.
      Наконец подвсплываем на четыреста. В отсеках все нормально, корабль вместе с нами выдержал  испытание глубиной, получив еще одну запись в формуляре.
      Во время   испытаний возникает несколько комичных ситуаций, которые в некотором роде отражают  их условия,  а также настроения  команды. Как я уже отмечал,  в море на  корабле постоянно находилось  множество самых различных гражданских и военных специалистов.      
      Судя по  поведению отдельных, располагавшихся в каютах,  они не были обременены сколь-нибудь серьезными обязанностями, в связи с чем зачастую находились в состоянии   подпития.
      Один такой взял за правило посещать   командирский гальюн, что не доставляло нам радости. Как правило он появлялся во время моих вахт, рано утром и поздно вечером, причем во второй половине суток заметно «уставший».
      В одно из таких посещений,  едва передвигающий ноги куратор не смог отдраить дверь гальюна и направившись к находящейся в носу средней палубы акустической яме,   попытался справить туда малую нужду. К счастью не успел.
      Я сгреб его за ватник   и  без лишних слов вытолкал во второй отсек. Каково же было мое удивление, когда следующей ночью, сменившись с вахты и  поднявшись в рубку выкурить сигарету, я увидел этого человека в форме капитана 1 ранга, мирно беседующим на мостике с несколькими   офицерами.
      Он скользнул по мне взглядом, но, по-видимому, не узнал.  Тем не менее, судьбу испытывать я не стал и быстро ретировался из рубки.
      Как правило, выходившие с нами в море  специалисты, были воспитанными и доброжелательными людьми. Однако и среди них   встречались хамы, которых приходилось ставить на место, причем порой довольно необычными способами. Расскажу об одном таком случае.
      В тот выход на борту было значительно меньше прикомандированных, чем обычно.   Среди них выделялся   амбициозным поведением и грубостью в общении с личным составом,  прибывший из Москвы   молодой капитан 3 ранга, представлявший Главный морской штаб.
      По слухам он был родственником какого-то  высокопоставленного сановника и не скрывал этого. Отношения с офицерами корабля у  штабника сразу же не сложились, что породило неприязнь к нему и у остальной команды. В результате рьяного москвича   решили проучить.   
      Судя по поведению, капитан 3 ранга в основном обретался на берегу и мало что знал об особенностях службы на подводных лодках. 
      Одной из них было умение пользоваться лодочным гальюном. В отличие от своих береговых собратьев, он был не просто туалетом, а довольно сложным техническим устройством, которое в совершенстве должен был знать самый зеленый матрос. Как оказалось, штабник его не знал, за что и поплатился.
      За несколько минут до посещения им хитрого устройства, трюмные умельцы      наддули баллон  командирского гальюна сжатым воздухом и загрубили стрелки контрольных манометров. Ничего не подозревающий капитан 3 ранга вошел в него, справил нужду и  легкомысленно нажал на педаль смыва.
      Из гальюна мы его извлекли контуженным, мокрым и дурно пахнущим. В первом отсеке  до конца выхода москвич больше не появлялся.
      В начале апреля, в самый разгар испытаний, корабль посещает начальник  Генерального штаба Министерства Обороны СССР   Куликов. В то время будущий маршал и командующий войсками стран Варшавского договора  был в звании генерала армии. Его сопровождают   полтора десятка   адмиралов и генералов.   
       Для начала все спускаются в центральный пост, где беседуют с  командованием.   Затем приступают к осмотру корабля, начиная с первого отсека.
       Куликов оказывается совсем не таким моложавым, каким мы видели его на стендах ленкомнаты. Это рослый, грузный и довольно пожилой человек, с трудом поднимающийся на торпедную палубу. Оскальзываясь на вертикальном трапе и тихо матерясь, за ним следуют еще несколько гостей.
       - Смирно! -  рявкает Сергей Ильич и, приложив руку к пилотке, делает несколько шагов  навстречу.
       - Товарищ генерал армии, минно-торпедная боевая часть занимается проворотом оружия. Командир БЧ старший лейтенант Мыльников!
       - Вольно, - тяжело отдуваясь, вяло машет тот рукой. - Мне верно  доложили, что у вас все офицеры и мичмана? (кивает на нас, вытянувшихся у торпедных аппаратов).
       - Никак нет,- рапортует Мыльников. Один срочной службы.
       - Кто и почему?
       - Старший матрос Ковалев, мичманов не хватает.
       - А доложи-ка мне старший матрос о своих обязанностях в бою,- приказывает Куликов.
       Вопрос не сложный, так как книжку «Боевой номер», где определены все мои действия по боевому расписанию,  я, как любой моряк, знаю назубок и довольно бойко излагаю.
       - Похвально, похвально,- довольно рокочет гачальник. - А то, что докладывает, умеет выполнять?-  обращается   к Сергею Ильичу.
       - Точно так,  он специалист второго  класса.
       - В таком случае   старший матрос, объявляю тебе благодарность.
       - Служу Советскому Союзу!(пучу глаза).
       - Ну-ну, служи, давай.
       Побеседовав еще несколько минут  с моими сослуживцами, генерал со свитой покидают отсек. Мы довольны, что не ударили лицом в грязь.
       Через несколько дней готовимся к очередному выходу в   море для выполнения глубоководных торпедных стрельб новой многоцелевой торпедо-ракетой «Анабара», способной нести ядерный заряд.
       Ее погрузку в отсек производим ночью, по боевой тревоге. Пирс затемнен и оцеплен усиленной охраной. Торпедовоз замаскирован камуфлированной сетью и сопровождается несколькими офицерами. Команды отдаются вполголоса.
       Когда серебристое тело «изделия» вползает в торпедо-погрузочный люк  и мягко ложится на стеллаж у торпедных аппаратов, общее напряжение всех участников погрузки спадает и сменяется тихой радостью.
       Выход в море назначен на утро. Район испытаний - водная акватория у мыса «Турий»  с глубинами погружения до шестисот метров. Глубина стрельбы - четыреста метров, дальность - десять  миль. Цель - эсминец с командующим Беломоро-Балтийской ВМБ и группой старших офицеров   на борту.
       Задача считается выполненной, если в момент атаки лодка не будет обнаружена и выпущенная  ею торпеда пройдет на расстоянии не более  двадцати метров от цели.
       Риск - попадание непосредственно в цель, при котором эсминец неминуемо будет продырявлен, учитывая небывалую скорость новой торпеды, и наличие  у нее вместо боевого зарядного отделения, сверхпрочного практического. А попадания в свои корабли никакие адмиралы не любят, даже при испытательной стрельбе.
       Пять утра. Штиль, легкий туман.
       В открытое море из залива субмарину выводят морские буксиры. Провожают нас только бакланы, окропляя вороненую надстройку и швартовные команды, выстроенные на носу и корме атомохода своим гуано.   Тихо материмся, поеживаясь от временами накрывающих нас соленых брызг и втягивая головы в воротники  спасательных жилетов, называемых у нас «прощай родина».
       Веселят морские буксиры, задорно подталкивающие атомоход с обеих бортов своими бульдожьими носами, задавая ему нужное направление. Без них нам никак нельзя, поскольку с учетом своих габаритов, ракетоносец может оперативно маневрировать только в условиях открытого моря.  Как говорят,  - большому кораблю, большое плавание.
       Через час, дав прощальные гудки и бодро постукивая дизелями, буксиры уходят. Вокруг открытое море и командир увеличивает ход.   
       Гул турбин заглушает все другие звуки, орущие бакланы исчезают за кормой.
       По команде с ходового мостика быстро заваливаем в надстройку швартовные устройства, раскрепляем их по штормовому и спускаемся вниз, на боевые посты.
Через несколько минут ревунами и по корабельной трансляции объявляется боевая тревога. Переборки отсеков наглухо задраиваются. Срочное погружение.
       В центральный пост поступают доклады, - глубина  пятьдесят, сто, сто пятьдесят.., триста  метров.  Зависаем на четырехстах.   
       Дается полный ход, идем в район выполнения задачи.  Поддоны и приборы на переборках, а также пайолы под ногами, начинают мелко вибрировать.
Снова включается боевая трансляция. Говорит командир. Он конкретизирует боевую задачу, уточняет ее детали.
       Входим в нужный район,   и с этого момента внутри корабля нет отдельных офицеров, мичманов и матросов. Есть единый   организм, сросшийся с кораблем. Сейчас он  и мы - единое целое.
       Умение мгновенно действовать в экстремальных условиях, за несколько месяцев испытаний стало для нас безусловным рефлексом.
       Цель обнаруживаем первыми, на пределе дальности наших гидроакустических станций. Она постоянно маневрирует, используя противолодочный зигзаг.
Недалеко от эсминца болтается на мелкой зыби торпедолов. Команда эсминца опытная, отработанная на таких выходах и сделает все, чтобы обнаружить нас и не дать себя поразить, а  по возможности  и условно уничтожить субмарину. 
       В торпедном отсеке тщательно готовим к выстрелу «Анабару» и аппарат, из которого она впервые ударит по цели.
       Кроме нас, здесь же и представители конструкторского бюро, в котором создано «изделие», флотские военпреды. Каждая манипуляция с ним фиксируется ими в специальных формулярах. Одновременно идет хронометраж времени, затрачиваемого командой на подготовку к выстрелу. Работаем без суеты, четко и быстро.
       Сложность предстоящей стрельбы заключается еще и в том, что помимо ее повышенной глубоководности   и применения   нового типа торпеды,  атака цели будет выполняться на предельно высокой - до двадцати пяти узлов скорости. 
        Волнуемся ли мы? Да, немного. Но внешне это ни в чем не проявляется. За время испытаний корабля экипажу приходилось понемногу гореть и проваливаться на значительные глубины, получать повышенные дозы радиации и задыхаться в отсеках от недостатка кислорода.
        Как говорит наш  старшина команды Олег Ксенженко, - вся техника новая, пока притрется, жить нам с оглядкой. Да и начальства за это время мы насмотрелись самого разного, начиная от академиков, адмиралов с генералами, и заканчивая старшими офицерами не только флота, но и других родов  войск. На этом выходе их тоже не меньше десятка.
        В своем подавляющем большинстве это технические специалисты высокого класса, но встречаются среди них и непонятные личности, отличающиеся любовью к лодочным деликатесам, ректифицированному   спирту и различным сувенирам.
        На сегодняшний день, с учетом их «любви» и традиционного флотского гостеприимства, на корабле некомплект  канадок, морских биноклей и многого другого, отчего наш всегда жизнерадостный пройдоха-интендант заметно погрустнел. 
        Тишину отсеков взрывает рев боевой трансляции и голос командира 
-Торпедная атака надводной цели! Третий торпедный аппарат к выстрелу   приготовить!
        Мыльников репетует команду, и мы выполняем последние операции на приборах   аппарата, в котором   затаилась готовая к пуску «Анабара».  Еще через минуту в центральный пост уходит доклад о готовности к выстрелу. Все замерли на боевых постах. Мучительно долго тянутся отбиваемые хронометрами секунды.
        Стрельбу мы можем вести как из центрального поста, так и торпедного отсека, автоматически, с компьютерной обработкой стрельбовых данных, или вручную.
В данном случае приказано стрелять из отсека вручную -  так надежнее.
        На полсотой секунде из центрального поста следует команда, - Торпедный аппарат, товсь ! И вслед за ней, почти без перерыва,  - Торпедный аппарат, пли!
Застывший у пульта Ксенженко плавно тянет на себя хромированную рукоятку на стрельбовом щитке.  - Есть, пли! 
        Глухой рев  врывающегося в аппарат сжатого до четырехсот атмосфер воздуха, мягкий толчок в корпус субмарины  и  «Анабара» уносится к своей первой цели. Доклад в центральный пост, - Торпеда вышла, боевой клапан на месте!
Переключаемся на рубку акустиков, которые также подтверждают ее выход, но констатируют отсутствие шума   винтов...
        Мы понимаем, что это может означать и холодеем от   предчувствия - торпеда не запустилась и ушла из аппарата «холодной». Через несколько минут она всплывет на поверхность без хода и торпедоловом  будет отбуксировала на базу.
Там установят причину случившегося и если виноваты минеры, командир  нас сгноит  и будет прав. Такая стрельба позор на весь Флот.
        Если что-то напартачила  береговая торпедная служба, перестреляемся вновь. В любом случае  перспективы  мрачные и  последствий не миновать.
        Мыльникова вызывают в центральный пост, откуда он возвращается встрепанный и сразу же начинает орать, что мы засранцы в гробу он видел такую команду, место которой на бербазе.
       Стоим  понурив головы, молчим.
       Накричавшись, Сергей Ильич   (добрейшей души,  кстати,  человек)    успокаивается  и  косясь на меня, приказывает, - Варенья! 
       Мы знаем маленькую слабость нашего «бычка» - после стресса его неудержимо тянет на сладкое, а после - на философию. Так происходит и сейчас.
       Опорожнив выданную ему небольшую банку виноградного варенья, Мыльников сообщает, что командующий со страшной силой разнес командира, тот - его, а он, как положено, нас. И что на этом, со времен Петра Великого, держится Флот. Пока будут   «драть», даже без вины, он будет  только крепчать.
       Стоит же нас «попустить», мы будем топить не только ценные торпеды, но и сами  утонем
       - Так какой же вывод? - заключает свои сентенции Сергей Ильич, обращаясь к нам.
       Набычившись, громадный Ксенженко мрачно изрекает.
       - А нам, румынам, один хрен, что самогон, что пулемет. Одинаково с ног налит.
       - Достойный ответ,- ухмыляется старший лейтенант.
       «Румынами» на Флоте почему - то издавна называют торпедистов, почему - мы не знаем.
       - Ну а сейчас привести аппарат в исходное и готовиться к всплытию, искать торпеду. Не найдем, точно будет нам пулемет.
       В словах командира глубокий смысл. Если «Анабару» с отливом унесет в океан - голов нам не сносить,  ибо она «сверхсекретная» и стоит бешеных денег. В нашем распоряжении двадцать четыре часа - на это время рассчитан запас плавучести торпеды, после чего она самозатопляется.
       В этом случае комиссия не сможет установить, почему «изделие» вышло из аппарата «холодным». Позор нам обеспечен на всю оставшуюся службу.
       Всплываем без хода, на ровном киле. На последних метрах подъема в отсеке стоит рев, подобный шуму взлетающего лайнера.   Воздух высокого давления вытесняет из балластных цистерн забортную воду с силой вулкана, выбрасывающего раскаленную лаву. На корабле чувствуется резкий перепад давления, в наших   головах легкое головокружение.
       Из центрального поста следует команда  - Отбой боевой тревоги! Готовность два! Второй боевой смене на вахту заступить! Личному составу БЧ-З, кроме командира, прибыть на ходовой мостик!
       Быстро натягиваем ватники с сапогами и несемся в центральный пост.
       Старпом   всегда доброжелательно относившийся к минерам, на секунду оторвавшись от работающего перископа мрачно бросает, - быстро, наверх, раздолбаи!
       Тихо матерясь в восьмиметровом тубусе вертикального трапа, карабкаемся наверх.
       В рубке еще мокро, горьковато пахнет йодом  и озоном, Хотя по теории, озон - составляющая воздуха, без цвета и запаха, запах у него есть и он знаком каждому подводнику.
       Чуть впереди, на мостике, прильнув к биноклям, в напряжении застыли командир, штурман и военпред. Здесь же рулевой-сигнальщик Сережа Алешин, молча сунувший нам в руки еще по биноклю.
       Ксенженко докладывает о прибытии. Не оборачиваясь, вполголоса, командир цедит, - Искать торпеду, смотреть внимательно, об обнаружении доложить.
       Выполняем,   внимательно обозревая  отведенные нам  сектора. Аналогичное наблюдение ведется и из центрального поста   через перископ. В режиме поиска работают  и наши радиолокационные станции.
       Однако «Анабары» не видать. В окулярах бинокля свинцовая рябь моря, придавленная низкой облачностью, сливающаяся с туманным горизонтом. Погода явно портится.
       Субмарина идет полным ходом, и вой ее турбин глушит все другие звуки на мостике. В нескольких милях справа и слева от нас, параллельными курсами следуют два эсминца. Прочесываем акваторию полигона   по секторам.
       Через час глаза, усиленные окулярами бинокля, уже не различают поверхность волн, в них все рябит.  Опускаю бинокль и тут же рык командира.
       - Смотреть в бинокль, искать торпеду!
       Выполняю, хотя уже не отличаю моря  от неба. От напряжения из глаз текут слезы.
       С поста РЛС на мостик поступает доклад - По пеленгу 285*, расстояние - 40 кабельтовых, плавающий объект! 
        Идем к нему. Это всего лишь полузатопленное бревно, вероятно потерянное лесовозом. Еще через час безуспешных поисков командир отпускает нас вниз. Плетемся в отсек, а в глазах все мелькают серебристые барашки на гребнях волн.
Мыльников  нахохлившись сидит в кресле вахтенного у «Каштана», вопросительно смотрит на нас.
        - Все, товарищ старший лейтенант,- безнадежно машет рукой   Порубов. - Эта сучка видать утопла, я такое уже видал.
        Мы молчим, хотя и знаем, что никаких ошибок при стрельбе не допустили.
Наша БЧ до сегодняшнего дня - одна из лучших на базе. На стрельбы, самые разные, в том числе  на первенство Северного флота, мы выходили неоднократно и не только на своей, но и на других лодках, в качестве « подставной команды».
        Все торпедисты  классные спецы, Сергей Ильич командует БЧ-З не первый год и знает свое дело не хуже флагманских минеров. Только теперь все это, как у нас говорят, «по барабану». До тех пор пока не найдем «Анабару» и не установим причину случившегося.
        Ищем ее уже более пяти часов. В нашем распоряжении еще часов восемнадцать, не найдем, вина во всем наша, это как пить дать...