Зима

Когда сплошная пелена ледяной небесной влаги неожиданно прекратила свое существование и оставила в память о былом величии лишь редкие тяжелые капли, Владимир Агностов, потоптавшись для приличия под вялыми сводами своего временного укрытия, отточенным движением надвинул на нос очки и вышел на свет божий. После дождевой свет божий был особенно ярок для полуслепых, но чувствительных глаз Агностова, поэтому он невольно сдвинул веки в ехидном прищуре и углубил шляпу на голове. В последний раз оглянувшись на заброшенную трансформаторную будку, сослужившую Володе добрую службу, мужчина продолжил следовать прерванному дождем маршруту, который пролегал вдоль по-пьяному косой улочки, предусмотрительно огибал многочисленные лужи и, в конце концов, упирался в одиноко вознижавшуюся советских времен четырехэтажку. Причем, никаких ошибок тут нет и быть не может – дом действительно был построен из коричнево-желтого советского кирпича, держался на добром слове, имел два парадных подъезда и всего лишь четыре этажа. Вместо пятого возвышались ржавые телевизионные антенны, плотно облепленные голубями и их испражнениями.
Володя Агностов решил не занимать себя этой удивительной загадкой об исчезновении пятого этажа, потому что имел смутные опасения, что разгадка находится где-то в лагере инопланетян или на дне озера Лох-Несс, если не глубже. Сам дом вызывал в нем стойкое чувство отвращение – Агностов был достаточно уважаемым в узких кругах ученым-биологом, имел два образования (в области биологии и психологии) и зарабатывал приличные деньги, в следствие чего жил в дорогом районе и обладал замечательной иномаркой модели «Митсубиси». Сейчас, пересекая пустынную мокрую улочку, мужчина уже не в первый раз жалел о том, что предоставил машину в полное пользование жены, которая не преминула сегодня угнать на ней куда-то по работе, оставив самого Володю в дураках. Правда, он и не хотел сопротивляться воле жены, потому что причина, вынудившая его тайком пробираться к подозрительному зданию на окраине города, пока что должна была сохраняться в секрете.
Несмотря на всю ту одежную конспирацию, которую предпринял Агностов для того, чтобы никто его не сумел узнать, он был замечен еще на подходе к дому и встречен буквально на пороге. Встречающий оказался человеком настолько колоритным, что у Володи появилось превеликое желание ущипнуть себя за руку, или еще как-нибудь почувствительнее. Человек, или, вернее сказать, человечек, был невысокого роста, как полторы добротной кавказской овчарки, имел пропорции чугунного котла и немного склонялся вперед под тяжестью головы, в которой особенно удивлял необычайно высокий лоб. Лоб был настолько могуч, что Агностову невольно захотелось привстать на цыпочки, дабы увидеть голову целиком, хотя доктор и возвышался над сногсшибательным мужчиной аж на две шеи. Одет незнакомец был в чистенькую, но изрядно ношенную рубашку в клеточку и в черные джинсы с протертыми до белизны коленками. Завершал образ бычок, который непрерывно стряхивался несмотря на то, что не закуривался. Когда изумленный столь удивительным типажом Володя Агностов остановился напротив подъезда, мужик смачно сплюнул в сторону и промолвил чистейшим баритоном:
- Доброго дня вам, Владимир Михайлович.
- Здравствуйте… простите?
- Гошей меня зовут. Ну или Григорием – это уж как вам вздумается, - усмехнулся колорит.
- Я, пожалуй, выберу второй вариант, - вежливо ответил Володя.
- А подсказку зала не желаете? – заулыбался Гоша и, увидев замешательство, доктора, продолжил, - ладно, это вы в голову не берите, Владимир Михайлович. Юмор у меня своеобразный, соседям тоже не нравился, может из-за того и поразъехались… а может, нет. Вы проходите, проходите, а то зима нынче лютая, не приведи Господь, околеете.
- Шутите?
- Да шучу, шучу, конечно… третий год уже шучу. Или четвертый? Я уже и забыл, когда у нас снежок выпадал зимой. А вы, видать, под дождь попали, Владимир Михайлыч? Пальтишко-то у вас хоть выжимай.
- И не говорите… - тут Володя вспомнил, что явился он вовсе не выслушивать плоский юморок жителя дальнего захолустья, а по делу, причем очень важному и нетерпящему отлагательств, - простите, Григорий. Я так понимаю, это вы звонили мне два дня назад, ночью?
- Звонил, да, как же не звонить… разве ночью? Не разбудил.
- Меня - нет, жену - да, но не суть. Вы покажете мне то, что обещали?
- Конечно, конечно, Владимир Михайлыч, даже не вздумайте беспокоиться, - скороговоркой заговорил Гоша и заулыбался еще больше, - прямо сейчас мы с вами и пройдем.
- Ведите. – вздохнул Агностов.
- Нам на четвертый этаж, пожалуйста, - сказал Гоша и немедленно исчез в проеме, оставив после себя легкий дымок от бычка. Володя наигранно закатил глаза и плетущейся походкой проследовал за ним во мрак подъезда.
В подъезде было темно и дурно пахло, однако вокруг не было никаких следов сырости, что волновало Володю больше всего. Он пригнул голову, чтобы не удариться о безвольно болтавшийся под потолком осколок лампочки, и углубился в дом, прислушиваясь к гулким шагам Григория, исходящим спереди-сверху. Эхо от этих шагов многократно билось об стены подъезда, пролетало все лестничные клетки и вонзалось прямо в уши Агностову, тем самым вызывая в нем крайнее раздражение. Однако он сдерживал себя, поскольку надеялся уже в ближайшем будущем проникнуться самыми положительными эмоциями от предстоящего зрелища.
- Ну где же вы, Владимир Михайлыч? - прожужжал сверху голос Гоши.
- Иду, иду… - недовольно пробубнил Володя и заковылял вверх по ступенькам, тщетно стараясь разглядеть последние в царившей вокруг абсолютной темноте.
Завершилось восхождение легким матовым светом лампочки на лестничной клетке четвертого этажа. Из двух дверей, имевших место быть на клетке, одна была слегка приоткрыта, и Володя ничтоже сумняшеся распахнул ее и вошел вовнутрь квартиры.
Первым, что увидел Агностов, был длинный-предлинный прямо коридор, совершенно пустой, если не считать скромной кучки ботинок разного калибра у стены и огромного количества газет, которыми были обклеено все, включая пол и потолок. «Хорошо хоть не ботинки…» - невольно подумал Володя и, на секунду замешкавшись, преступил через порог. В ту же секунду прямо по курсу отворился кусок газетной обклейки, оказавшийся дверью в комнату, и в коридоре показался до безобразия довольный и улыбчивый Гоша, с маниакальной радостью потиравший мозолистые руки. Володя, снова завидев своего нового знакомца, старательно прокашлялся, поправил галстук и вопросительно посмотрел на Григория. Тот некоторое время помолчал, очевидно раздумывая над тем, что ему следует сделать, после чего вскинул кверху толстый, как сарделька, указательный палец и сказал:
- А! Прошу вас, проходите, Владимир Михайлович. Пальто и шляпу повесьте, пожалуйста, на крючок, вон там, слева от вас… нет-нет, чуть левее, прямо на двери. Да, а ботинки поставьте, где вам угодно. И проходите, проходите быстрее. Мне самому уже не терпится показать вам…
На этом месте Григорий прервал свою речь и, уткнув руки в бока, протиснулся обратно в комнату, словно хозяйка, вспомнившая, что забыла выключить утюг. Володя пожал плечами, затем повесил отяжелевшие от влаги пальто и шляпу на ржавый маленький крючок и поискал глазами дверь в ванную комнату. Не обнаружив таковой за эффективной газетной маскировкой, Агностов нахмурился и твердым шагом направился в комнату, где шумно копошился Григорий.
Насколько отличен грабеж века от дешевого трамвайного хулиганства, настолько отлична была комната, в которую привел Агностова Григорий, от коридора, обклеенного газетами. Комната просто поражала неприличной роскошью – дорогими пушистыми коврами, элегантной деревянной мебелью, техникой по последнему слову моды. Довершала общее богатство люстра, свисавшая с идеально белого потолка гроздью золотых нитей. Однако самое важное, то, что сразу же привлекло к себе внимание Володи и не отпускало ни на мгновенье, то, что возлегало на просторном хирургическом столе, было прямо в центре комнаты, между шикарным диваном и новомодным плоским телевизором. Володя Агностов молча смотрел на то, чего совершенно не ожидал увидеть, и не мог отвести взгляда, но когда, в конце концов, он пересилил себя и посмотрел на Гошу, стоявшего со столом и деликатно молчавшего, дабы не прерывать созерцательного процесса гостя, доктор открыл пересохший рот и сказал подхриповатым голосом:
- Это что, труп?
Едва заслышав эти слова, улыбка спала с лица Григория, и он резко и протестующее замахал руками, одновременно с тем быстро-быстро залепетав:
- Нет-нет, что вы, что вы, Владимир Михайлыч, какие трупы, упаси нас Боже, о чем вы говорите! Я честный человек, Владимир Михайлыч, ни грешка на мне, тьфу-тьфу-тьфу, - зачем-то сплюнул Гоша, - И не труп это вовсе, а брат мой родной, Мирослав. Он жив, жив, Владимир Михайлыч, но дело не в том, дело совсем не в том! Помните, что я обещал вам показать?
- Как же не помнить, помню, - недовольно ответил Володя, все еще с опаской косясь на тело молодого человека, распростертое на столе. Молодой человек был невообразимо худ, даже дистрофичен; на руках его совершенно не было мускулов, а плечи были узкими, как у ребенка. Единственное сходство с Григорием было в лице этого человека – такой же высокий лоб, такие же жесткие непослушные волосы, такая же самодовольная улыбка, застывшая на губах… но когда подслеповатый Агностов вгляделся в лицо юноши, он заметил странность, от которой по всему его телу пробежала длинная череда мурашек. Глаза Мирослава были открыты. В них не было той пустоты, которая присуща взгляду умершего человека, напротив, они были очень живыми, словно юноша нарочно застыл, разыгрывая из себя мертвеца… все эти мысли промелькнули в голове Агностова практически одномоментно, и он уже, зачем он сюда пришел, и что ему нужно (или хочется?) более всего сейчас сделать, когда Гоша опередил его такими словами:
- Вы подойдите, Владимир Михайлович. Подойдите сюда, пожалуйста, и загляните ему в глаза. Уверяю вас, вы нисколько не разочаруетесь, я вас не обманул.
Агностов медленно перевел глаза с нервной гримасы Григория на умиротворенное, почти бескровное лицо Мирослава и пошел по направлению к нему, как показалось самому доктору, очень неспешно, плавно, словно он не шел по твердой поверхности, а плыл – нет, точнее летел, пробивался сквозь мягкие воздушные заслоны, отстраняя их руками, и комната растянулась в пространстве, словно и не комната это даже, а целый зал, как те, в которых древние греки устраивали храмы и почитали древних Богов со всем присущим церемонии пафосом… и он понял, почему так ему кажется – все было из-за взгляда Мирослава; его зрачки были устремлены прямо перед собой, сквозь белый-прозрачный потолок, но одновременно с тем созерцали все, что происходит вокруг, причем были сосредоточены на всем одновременно, и на самом Володе Агностове в том числе. Доктор слышал где-то на краю сознания туманный глухой голос Григория, взывавший к нему: «Пожалуйста, пожалуйста, загляните, прошу вас» - но не видел его, ибо Григорий растворился, как комната вокруг него, и Агностов понял, что он уже стоит рядом с массивным хирургическим столом, на котором лежит Мирослав и смотрит прямо в глаза Володе, а Володя отвечает ему таким же взглядом.
И тут произошло нечто совершенно невероятное, пугающее и волнующее одновременно: Агностов увидел себя на улице, окруженного домами-великанами. Он взглянул наверх, но не увидел их крыш, равно как не увидел и неба, а лишь сплошное белое сияние, будто солнце неожиданно заполонило собой всю небесную гладь. Тогда Агностов отвел взгляд от неба и оглянулся вокруг, сразу же заметив вдалеке другого человека, а точнее его силуэт. Силуэт был слишком далеко и посему неразличим, и двигался очень плавно, словно пятно пыли на кинопленке. Тогда Агностов окликнул его, но сразу же понял, что человек не ответил ему, потому что силуэт как-то неожиданно быстро приблизился и превратился в маленькую девочку семи-восьми лет. Девочка шла вдоль домов, касаясь руками стен, а ее губы что-то непрерывно и беззвучно шептали. Она была с виду совсем несчастна и жалко перебирала руками по стене, то и дело запинаясь, так что Агностов подумал про себя, что эта девочка ничего не видит перед собой – она слепая, и он, Агностов, должен помочь ей дойти куда-то… он сделал шаг перед собой, но не приблизился к девочке, а наоборот отдалился от нее, а когда он шагнул повторно, небо поменялось местами с землей – и тогда Агностов понял, что он, на самом деле, тоже слеп, и ему тоже нужна помощь – осознание этого факта сильно его испугало. Он понял, что лежит, упавший, но когда попробовал подняться, запутался в чем-то и снова упал. Тогда он со злостью и раздражением взглянул, что мешает ему встать и обомлел, потому что препятствием была его собственная борода, отчего-то длиной до самых колен и совершенно седая… тогда Агностов в панике поднял взгляд наверх и увидел перед собой ту самую слепую девочку, а еще много других людей, знакомых и незнакомых ему, объединенных лишь одной вещью – все они шли, словно слепые, хватаясь за стены домов и то и дело спотыкаясь. И тут Агностов не выдержал и закричал, а точнее попробовал закричать, потому что рот его оказался забит снегом, и вокруг крупными белыми хлопьями мягко планировал снег…
Неожиданно улица, дома, люди и снег исчезли, растаяли, будто фантомы при свете свечи, и Володя увидел, что он находится в коридоре, обклеенном газетами, а рядом с ним что-то громко говорит Григорий, нервно припрыгивая на своих смешных толстых ногах. Около минуты стоял Агностов, пытаясь сфокусировать взгляд и прогнать из мыслей туман, а когда это ему, наконец, удалось, он спросил Гошу, чувствуя, что умирает от жажды:
- Скажите, Григорий… что это было?
- Видели, да? Видели, Владимир Михайлович? Не обманул я вас тогда по телефону?
- Не обманул, Гоша, не обманул… но что же это такое?
- О, я понимаю, вы ожидали несколько не того, Владимир Михайлович. Но это ничего, уж поверьте мне, мужику опытному, Мирослав и того получше будет! Вот увидите! Всевозможные премии у вас в кармане будут, вы только меня припишите в это дело, Владимир Михайлыч!
- Приписать? – тупо спросил Володя и только тогда понял, о чем ведет речь Гоша, окончательно включившись в реальность.
- Да, да, приписать, чтобы денежек немного досталось… ну вы понимаете сами, благо доктор, умный… мне же немного надо, я человек скромный, непривередливый… - неожиданно застеснявшись, быстро заговорил Гоша. Тогда Володя Агностов улыбнулся, обнял толстяка за плечи и восторженно проговорил:
- Григорий, вы себе не представляете просто ценности того, что имеете. Если это то, о чем я думаю… но не будем сейчас загромождать наши мысли лишней информацией, важно то, что наш с вами договор в силе и все доказательства я получил. О деньгах не беспокойтесь, просто теперь мне нужно сделать пару звонков, и я обо всём договорюсь, идет? – спросил Володя. Гоша радостно захихикал и немедля ответил:
- Конечно идет, Владимир Михайлыч, какие тут сомнения могут быть, правда?
И так они стояли в коридоре, посмеиваясь и переговариваясь на отвлеченные темы еще некоторое время, совершенно не замечая того, что в распахнутых дверях дорогой гостиной стоит молодой худой человек, слегка подрагивающий от холода и наблюдающий за ними пронзительным ледяным взглядом. А когда они, наконец, обернулись и заметили юношу, Мирослав шагнул им навстречу неловким ломаным шагом, держась за стену, и взглянул каждому из них в глаза по очереди и одновременно. Тогда доктор почувствовал, что ноги его подкашиваются и что в глазах темнеет – он понял, что теряет сознание. Рядом послышался громкий стук – это тело Григория сдалось под напором братского взгляда быстрее, чем тело Агностова, и мужчина еще пытался сопротивляться, однако постепенно все заволокла Тьма, и в этой Тьме Володя почувствовал, что ему холодно и мокро, словно весь он, с головы до ног, облеплен хлопьями белого снега…
И тогда наступила зима.