Настоящее искусство. Глава 25. Все было афигенно

     18+   В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
     Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.
     Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.



Глава 25. И все у них было афигенно, девачки

     Плиты каменного пола веранды виллы у ласковой морской пучины, прикрытые огромными, еле колышущимися от ставшей уже привычной дневной жары листьями приземистой пальмы, приятно жгут прохладой присевшую на них Еву в полупрозрачном белом платье. Ее острые, загорелые и слегка потемневшие колени, прикрытые легкой шелковой тканью, ноюще саднят от долгого соприкосновения с мелкой россыпью пляжного песка. Густые выгоревшие волосы, ставшие теперь насыщенно-русыми, тщательно уложены соленой водой сицилийского побережья в небрежные волны. Все ее усердно наглаженное дуэтом песка и морской влаги тело покрыто белыми разводами соли, так гармонично контрастирующими с умеренно загоревшей кожей.
     Ева, упершись ладонями в нагретую деталь пазла каменного пола, которую не прикрывает своей живительной тенью небольшое пальмовидное растение, и откинув назад голову, наслаждается последними в этом сладком путешествии слепящими лучами оранжево-бордового сицилийского солнца. Оно тщательно исследует каждую черту своего безмятежного профиля: в меру пухлые и налитые кровью губы, тонкую ткань век, искусно вышитую синеватым мулине капилляров, короткие легкие ресницы, мягкие росчерки веснушек, которых она всегда так стеснялась, под глазами, блеклый длинный шрам из прошлой жизни, пересекающий излишне выпирающие из-за нездоровой худобы ключицы и гусиную кожу, натянутую мышцами шеи.
     Все это нравится неприхотливому солнцу и день ото дня все сильнее очаровывает ее супруга, но едва ли эту искренность оценит кричаще толерантное к любому проявлению чужой жизни светское общество, неминуемая встреча с которым так или иначе предстоит ей на днях.
     Совсем скоро — сегодня ночью — крылья самолета цвета накаленного асфальта снова унесут ее к привычности, накатанности, обыденности и уже совсем не новому для нее семейному быту. Нельзя сказать, что этот неопровержимый факт расстраивает ее: Санкт-Петербург едва ли способен оставить у себя на постоянное проживание людей, не сходящих с ума по его мрачным соборам, мелким узким улицам и  сквознякам в сырых в любое время года парадных, — но и радоваться этому она почему-то тоже не может.
     Потеря полной свободы и незаменимой для любого человека вольности вершить свою жизнь без невыносимо скучных семейных советов начинает тяготить ее сейчас, когда она числится в статусе жены знаменитого на всю Россию фотографа Александра Адамова уже месяц.
     Да, несомненно, она любит этого человека так, как ей, к счастью или к сожалению, не приходилось любить еще никого, но страх мгновенно превратиться под гнетом цикличности и женских обязанностей из роковой дамы, которая ценит увлекательные партии в шахматы, в уставшую отсыревшую женщину, судорожно ищущую остатков любви мужа в остывших щах и смятых на десяток минут простынях, медленно, но верно крадется в ее душу.
     Не станет ли и этот брак свежей пьесой театра двух актеров, в конце благодарно улыбающихся зрителям, решившим понаблюдать за историей этого балагана, называемого любительской постановкой, основанной на более чем реальных событиях?
     Ей представляется математически выверенная идеальная семья из перманентно крутящейся по ТВ рекламы готовых завтраков: она, закрытая от социума щитом кухонного фартука и колкой блестящей броней красного блеска для губ, удовлетворенная лишь тем, что муж в безупречно выглаженном офисном костюме всегда возвращается домой к обеду и ужину — и не так важно, чем или кем он занимается в рабочее время или в час очередной задержки на рабочих съемках. Их дети в  строгой кашемировой школьной форме —  потому что такой дорогой материал, как кашемир, неизбежно достаток, а достаток, что очевидно для каждого из людского муравейника, означает обывательское счастье, — за обе румяные пухлые щечки уплетают кукурузные хлопья, подслащенные патокой лжи о том, что их семья — самая благополучная и счастливая на  свете, а папа так часто ругается с мамой, предотвращая чужое вторжение и рывком закрывая окна и шторы просто потому, что спорит, кому завтра отводить их, выполнивших домашнее задание, причесанных и прилизанных, в элитную гимназию. Там они будут с непониманием и жалостью смотреть на одноклассников, выкрикивающих не предназначенные для детских уст и ушей слова, которым классная руководительница в юбке-карандаше скажет, что дома их не воспитывают как положено. А пока они все еще послушные куклы из рекламы на гипнотизирующем миллионы ежедневно ящике, треплющие своего чистого, породистого, красивого и пушистого щенка, с механическим смехом угощающие самое живое в этом телевизионном ролике существо своим изысканным утренним лакомством.
     Счастье — это когда у тебя есть что поесть и с кем разделить свою трапезу.
     Счастье — это когда у тебя свой новый плазменный телевизор, а не подаренный каким-то дальним, но обязательно помнящим тебя с пеленок родственником на свадьбу.
     Счастье — это когда детство, школа, юность, университет, любовь, зрелость, работа, круглый живот, безбожно пинаемый изнутри, дети, быт, любовница мужа, прятки от реальности с детьми, прощение через «не могу» и «не хочу», старость, выросшие потомки, дети детей — кажется, их называют внуками?.. — старческие болезни, теплые и не очень воспоминания, смерть.
     Счастье — это нормальность, к которой должен рано или поздно прийти каждый мятущийся и протестующий против устоев мироздания.
     Счастье — это когда как у всех.
     За этим ли счастьем она идет?
     «Если так, то пусть эта любовь оборвется как можно раньше, — эмоционально и не совсем отдавая себе отчет в своих рассуждениях думает она, разбирая на прядки русую копну волос, — чтобы не прогнила помойной ямой быта и не пропахла слизнями капусты из трехдневного борща. Чтобы навсегда осталась той, какая она сейчас: всепоглощающей, сокрушающей и жалящей».
     А может быть, счастье — это найти человека, с которым захочется разделить самую отъявленную мерзость жизни?..
     — Любимая моя…
     Испуганная чужим появлением стая нахохлившихся в своей тоскливости мыслей-птиц моментально исчезает, когда Александр, пару секунд назад спускавший с лестницы чемоданы, нагруженные сувенирами и одеждой, целует Еву в макушку:
     — Не забудь принять ванну перед отъездом, ты ужасно соленая. — Он смеется, и она, неспособная устоять перед улыбкой того, с кем месяц назад решила разделить «горе»
и «радость», неосознанно меняет серьезную и непоколебимую задумчивость в лице на искреннюю радость. — Если хочешь, я всегда «за» поваляться в пене вместе с тобой, ты знаешь.
     Наблюдая за горящими на пределе своих возможностей огоньками в глазах Адамова, когда брызги воды, набранной в просторную ванну, летят на его по-ребячески довольное лицо, жена фотографа шутливо придвигает к себе душистые облака пузыристой пены, прикрывая ими обнаженное тело.
     Ее сознание вновь пронзает одиночная птица-утверждение: «Кажется, верным все же оказалось последнее умозаключение. Ну, которое про мерзость жизни…»
     Она не успевает додумать. О чем вообще возможно вести диспуты в собственной голове, когда губы Александра Адамова влажной и горькой от пены волной без шансов на освобождение целуют твои?

     С тяжелым внутренним трепетом Ева наблюдает за стремительно удаляющимися в иллюминаторе салона бизнес-класса огнями рая вечного сицилийского праздника, нервно сжимая руку мужа.
     — Ушки не закладывает? — заботливо спрашивает тот, с любовью глядя на встревоженное боязнью полетов родное лицо.
     — Не особо. Но все же… Может, дашь мне конфетку? Леденцовую. Мятную. Ты мне говорил, что она хорошо помогает, если тошнит.
     Засыпая на коленях мужа, медленно гладящего ее переливающиеся волосы, она допускает последнюю сонную мысль:
     «Я лгала. Я не хочу, чтобы эта любовь была короткой.
     Пускай она будет нашей маленькой личной вечностью».