Сердцеедка. Глава 4. Разговоры с Эльмирой

Эльмира появилась так же внезапно, как всегда: с гулом входной двери, быстрым шагом и голосом, который невозможно не услышать.
— Марина, ты идёшь? — спросила она тогда, в тот день, когда позвала её из-за двери зоны отдыха.
Теперь, спустя неделю, они сидели уже у Марины дома. На столике — чай с жасмином, который Эльмира любила, и тарелка с апельсиновыми дольками.

— Ты снова ушла в себя, — заметила Эльмира, закидывая ногу на ногу. — Я даже не спрашиваю, кто этот «он». У тебя на лице всё написано. Это ещё скажи спасибо, что никому в офисе нет дела до других, и это замечаю только я.
Марина не ответила сразу. Она сидела в кресле, прижав колени к себе, и смотрела в окно, где редкий дождь оставлял следы на стекле.
— Он слишком другой, — наконец сказала она. Голос её звучал ровно, но в этой ровности слышалась усталость. — Я не знаю, зачем мне это.
Эльмира вскинула брови:
— «Другой» … Это хорошо или плохо?
— Это… слишком. — Марина подбирала слова осторожно, словно боялась произнести лишнее. — Он не похож на всех вокруг. В нём нет вот этой бесконечной гонки, амбиций, желания доказать, что он лучший. Он спокоен. Он смотрит так, будто… будто ему действительно интересно.
Она замолчала, прикусила губу.
— И тебя это пугает? — тихо уточнила Эльмира.
— Да. Потому что рядом с ним я чувствую себя слабой. — Марина откинулась на спинку кресла, закрыла глаза. — Я не могу себе этого позволить. Не сейчас. Не вообще.
Эльмира подалась вперёд, её взгляд был почти упрямым:
— Может, это не слабость? Может, это просто… нормальность?
Марина усмехнулась, но усмешка вышла горькой.
— Нормальность — это роскошь, Эля. У меня нет права её себе позволить.

Некоторое время они молчали. За окном дождь усиливался, по стеклу стекали длинные струйки. Эльмира отломила дольку апельсина, пожевала, потом снова посмотрела на подругу:
— Знаешь, выглядит так, будто это ты сама выстраиваешь для себя клетку. Он ведь не выглядит тем, кто станет её для тебя строить.
Марина открыла глаза и встретила её взгляд.
— Именно это и страшно.

Утро началось, как и сотни других. Звонок будильника, холодный душ, идеально выглаженная блузка. Движения были отточенными, механическими, как будто и сама она стала частью алгоритма.
На кухне — кофе без сахара, пара сухих тостов. Телефон на столе мерцал уведомлениями, но ни одно не было личным. Рабочая переписка, отчёты, календарные напоминания. И в этом — странное облегчение: никто не тревожил её «ненужными» словами.
В офис Марина вошла так, как входила всегда: прямая спина, быстрый шаг, взгляд поверх голов. Она ни на кого не смотрела, но все автоматически расступались. Даже те, кто обычно шутил в коридорах, при её появлении замолкали.
На совещании она говорила только по существу. В её речи не было интонаций, которые можно было бы принять за личное отношение. Только факты, только хронология и планы.

— Марина, Вы как всегда заранее предусмотрели все варианты, — сказал один из руководителей, пытаясь добавить тепла в разговор.
Она лишь слегка кивнула. Ни улыбки, ни тени эмоции.
— А у Вас выходные как прошли? — спросила другая коллега, видимо, не удержавшись.
Марина подняла глаза и ответила ровно:
— Рабочие.
После этого тишина за столом стала гулкой. Вопросы больше никто не задавал.

День пролетел, как единый поток цифр, таблиц, писем. Марина вела переписку так же, как и устную речь: без восклицаний, без приветствий, без прощаний. Только краткие ответы и чёткие задачи.
Когда секретарь попыталась ненавязчиво заглянуть в её кабинет с предложением кофе, Марина ответила без тени раздражения, но настолько холодно, что девушка моментально ушла, прикрыв за собой дверь.
Марина снова осталась одна. На мониторе отражалось её лицо — ровное, собранное, чужое.

Вечером, когда большинство сотрудников уже расходилось, она всё ещё сидела за ноутбуком. В коридоре слышался смех кого-то из отдела — лёгкий, беззаботный. Марина подняла глаза на дверь, но лишь плотнее сжала губы.
Она выключила экран, собрала вещи и покинула офис так же, как вошла утром: быстрой тенью, не оставившей следа.
Для всех вокруг она была идеальным сотрудником. Для самой себя — человеком без лица.
Но глубоко внутри, за бронёй, шевелилось то, что она гнала прочь весь день: память о том, как Алексей умеет улыбаться, и как эта улыбка была обращена к ней.

Дома всё было так же упорядоченно, как и в офисе. Белые стены, стеклянный стол, книги, расставленные по размеру. Каждая вещь имела своё место. Ничего лишнего.
Она разулась и поставила обувь носками вперёд. На кухне включила чайник, засыпала в чашку зелёный чай. Всё — по привычному маршруту, без задержек.

Чайник закипел, тихо щёлкнув. Марина залила воду, поднесла чашку к губам, но не пила сразу. Её взгляд упал на полку у стены, где стояла старая рамка с фотографией.
Фотография была случайной — с корпоративной выездной встречи. Смешанный коллектив за столом. Она — в центре кадра, сосредоточенная, чуть отстранённая. А рядом, через плечо — Алексей, с какой-то лёгкой, невесомой улыбкой.
Она раньше не обращала внимания, что он был тогда рядом с ней. До недавнего времени, она вообще не обращала на него внимания. Почему начала это делать сейчас? Что изменилось?
Марина задержала взгляд. Секунда. Две. Пять.
Потом резко отвела глаза, будто обожглась.
Она поднесла чашку к губам и сделала глоток — обжигающе горячий, слишком резкий, но это только помогло вернуть дыхание в нужный ритм.
Свет в квартире был мягкий, приглушённый. Но в кресле напротив на секунду показалось: кто-то сидит. Тень, изгиб плеча, привычный жест руки. Иллюзия.
Марина моргнула — кресло было пусто.
Она вздохнула, неторопливо допила чай, убрала чашку в раковину и пошла в спальню. Легла на идеально ровную постель, не засыпая ещё долго.
Всю ночь внутри неё звучала безмолвная фраза:
«Я же всё делаю правильно. Почему тогда так пусто?»

Марина легла поудобнее, прикрыла глаза, и её ладонь медленно скользнула туда, где можно было всё ещё найти тепло этой внешне холодной девушки. Она вела себя не спеша — хотела, чтобы это было не только телесное удовольствие, но и диалог с ним, даже если он сейчас далеко.
Каждое движение — это будто мысленный отклик на его прикосновение. Она представляла, что его пальцы ведут её, что он смотрит на неё и улыбается своей тёплой улыбкой. Иногда она шептала, едва слышно:
— Лёша…
И когда напряжение стало невыносимым, она представила, что он вошёл, что он в ней, и отдалась этой волне так, как если бы он был рядом. После этого осталась сладкая усталость и ощущение его присутствия, даже в одиночестве.
И самое главное — она знает, что всё это лишь предвкушение настоящего, того, что они разделят в реальности, стоит ей лишь озвучить это желание вслух.

Ночной город казался почти неживым. В окнах домов темнота, редкие фонари оставляли на асфальте бледные круги, а воздух был густым, будто наполненным усталостью. Эльмира шагала быстро, но не нервно: скорее по привычке, чем по необходимости.
На ней была весенняя ветровка. Просто на всякий случай — ночи уже были тёплые от прогретого за день горячего асфальта. Она знала — там, впереди, через два квартала, круглосуточная аптека.
Ей давно не удавалось уснуть нормально. Мысли то и дело возвращались к Марине, к её странной усталости, к напряжённым разговорам, которые оставляли осадок. И вот, среди ночи, Эльмира решила пойти за чем-то «успокаивающим» — чай, может быть, или лёгкие таблетки. Ей казалось, что сама прогулка уже станет лекарством.
Дверь аптеки открылась с тихим звоном колокольчика. Внутри пахло мятой, спиртом и чем-то сухим, похожим на бумагу. Белые лампы делали помещение слишком ярким для ночи. За прилавком стоял мужчина лет тридцати пяти. Сутулый, с тёмными кругами под глазами, он лениво перелистывал какие-то бумаги.
— Доброй ночи, — сказала Эльмира, чуть улыбнувшись.
Он поднял глаза. Улыбнуться не успел — только кивнул. Голос его прозвучал хрипловато, будто давно не говорил:
— Что-то конкретное ищете?
— Да. Что-нибудь… от бессонницы, — она подошла ближе к прилавку, задумчиво скользя взглядом по полкам. — Но… чтобы без рецепта. И чтобы не убивало, а просто… помогало закрыть глаза.
Фармацевт кивнул, вышел из-за стойки, направился к стеллажу. Его шаги были тяжёлыми, но аккуратными. Он что-то перебирал, тихо бормоча себе под нос названия препаратов.
— У вас часто покупают ночью? — спросила Эльмира, скорее, чтобы заполнить тишину.
Он хмыкнул:
— Бессонница — популярный диагноз. Особенно у тех, кто работает и думает, что отдых — это роскошь.
— Значит, вы всё время видите уставших людей?
Он посмотрел на неё поверх очков, чуть приподнятых на лоб:
— А разве вы не такая же? — сказал без осуждения, просто констатируя факт.
Эльмира усмехнулась. Она любила такие честные фразы, без игры.
— Возможно. Только разница в том, что я хотя бы могу улыбнуться.
И неожиданно для себя добавила:
— А вы почему не улыбаетесь?
Мужчина на секунду растерялся. Его губы дрогнули. Потом он неожиданно коротко засмеялся — низко, хрипло, но по-настоящему.
— Не ожидал, что меня будут отчитывать за мимику.
— Это не отчёт, — возразила она мягко, — это… напоминание, что даже ночью мир не обязан быть серым.
Он протянул ей коробочку с успокоительным чаем.
— Держите. Он простой, но работает. И, кстати… — он чуть склонил голову, — у вас получилось.
— Что получилось?
— Сделать ночь менее серой.
Эльмира улыбнулась уже широко, почти детски. Она оплатила покупку, поблагодарила и пошла к выходу. На улице было всё то же: пустота, редкие фонари, тишина. Но внутри стало теплее — от этой короткой, случайной искры.
Она подумала: иногда даже маленькая улыбка в пустой аптеке может стать лекарством сильнее таблеток.

На выходные Эльмира пригласила Марину в гости. Они сидели у неё на кухне. Марина всегда чувствовала там особую атмосферу — простую, немного хаотичную, но уютную. На подоконнике теснились цветы в старых глиняных горшках, рядом валялись книжки без закладок, словно их открывали от скуки и бросали, когда приходили гости.
Эльмира принесла из чайника дымящийся жасминовый настой, поставила на стол печенье, купленное явно наспех. Села напротив, подперев подбородок ладонью.
— Ты всё ещё про него думаешь, да? — спросила она без предисловий.
Марина вздохнула.
— Я уже говорила. Он слишком другой. Я не знаю, зачем мне это.
Эльмира улыбнулась — не насмешливо, а мягко.
— «Другой». Обычно это означает, что в нём есть то, чего нет у других. Но то, что ты заметила. Разве это плохо?
Марина покачала головой.
— Это мешает. Я становлюсь не собой рядом с ним. Слишком мягкой. Слишком уязвимой.
— Может, это не «слишком»? Может, это — «то, что надо»? — Эльмира откинулась на спинку стула. — Ты привыкла держать всех на расстоянии. А он, похоже, не боится этого расстояния. Просто стоит рядом.
Марина не сразу нашла ответ. Она смотрела на узор скатерти, будто пытаясь рассчитать в нём формулу.
— Эля, он не амбициозный. Не лидер. Не тот, кто сможет быть опорой.
— Опора — это не всегда тот, кто бежит впереди и тащит за собой, — спокойно возразила Эльмира. — Иногда это тот, кто умеет стоять рядом. Чтобы ты сама могла идти вперёд. А бывает и так, что опора — позади тебя, но, даже на исходе собственных сил, будет толкать тебя, не позволяя остановиться.
Марина подняла глаза. Взгляд у неё был твёрдый, но в глубине чувствовалось сомнение.
— А если он не выдержит? Если однажды я обернусь — а там пусто?
Эльмира сделала паузу. Потом сказала очень тихо:
— Любой может уйти. Даже самый сильный. Даже самый «подходящий». Но если ты не дашь себе шанс — ты так и останешься одна. Не потому, что все ушли, а потому что сама не подпустила никого.
Марина отвернулась к окну. За стеклом быстро сгущались сумерки. Её отражение сливалось с серым небом.
— Ты не понимаешь, — сказала она наконец. — Мне нельзя рисковать.
Эльмира не стала спорить дальше. Она лишь протянула руку и коснулась её ладони.
— Я понимаю больше, чем тебе кажется. Но это твоя жизнь. В конце концов, выбор всё равно делать тебе.

День клонился к вечеру. Город медленно наполнялся оранжевым светом фонарей и длинными тенями от домов. Возле станции метро на тротуаре сидел мальчик лет десяти. На коленях у него лежала тетрадь в клетку, на каждой странице — рисунки. Карандаши были обломанные, некоторые без обёртки, и он держал их аккуратно, будто это драгоценности.
Люди проходили мимо, оборачиваясь то на рекламные щиты, то на экраны телефонов. Никто не замечал мальчика. Он выглядел обычным — куртка чуть велика, ботинки старые, но глаза были сосредоточенные, как у художника, который работает над чем-то очень важным.
Его рисунки были простыми: дом с красной крышей, деревья с зелёными кронами, собака у калитки. Но в каждом штрихе чувствовалась старательность, будто он хотел доказать самому себе: «Я умею».
Марина, которая только что торопилась, чтобы успеть на автобус, вдруг остановилась. Неожиданно для самой себя. Она посмотрела на него и спросила:
— Ты продаёшь?
Мальчик поднял глаза. В его взгляде было удивление и одновременно надежда.
— Нет… Просто показываю. Но если вам нравится, можете взять.
Он протянул один листок. На нём был нарисован фонарь и человек рядом — маленькая фигурка, у которой почему-то была очень большая тень.
— Это… кто? — спросила женщина.
— Не знаю, — честно ответил он. — Просто захотелось нарисовать.
Она взяла рисунок, осторожно сложила, как хрупкую вещь. Достала несколько монет и протянула ему.
— На новые карандаши.
Мальчик кивнул, не улыбнувшись, но в глазах промелькнула благодарность.
Она ушла, унося с собой листок. Дома, раскладывая покупки, вдруг снова достала рисунок. Смотрела долго, пытаясь понять, почему эта тень возле фонаря кажется такой знакомой. И вдруг осознала: это было чувство одиночества. Нарисованное детской рукой, но слишком правдиво.
Она прикрепила листок магнитом к холодильнику. И каждый раз, проходя мимо, ощущала странное тепло: будто маленький мальчик где-то там, под фонарём, всё ещё рисует, стараясь донести до мира что-то очень простое — что даже маленькая тень может быть важной.

Вернувшись домой, Марина долго бродила по квартире. Казалось, пространство было слишком тесным для её мыслей. Она включала свет в одной комнате, потом уходила в другую, садилась, вставала — словно искала себе место, где можно было бы перестать думать. Но такого места нигде не было. Мысли её не отпускали. Даже в собственном доме.
Слова Эльмиры звучали в голове. «Опора — это не всегда тот, кто бежит впереди. Иногда это тот, кто умеет стоять рядом или подталкивает сзади, не позволяя остановиться».
Марина закрыла глаза, уткнулась лбом в прохладное стекло окна. Перед ней вставали лица из прошлого. Андрей, с его вечными упрёками и громкими словами, после которых оставалась пустота. Другие мужчины, мимолётные, но каждый по-своему подтверждавший одно и то же: доверять — значит рисковать.
Она всегда умела выстраивать стены. Это было её спасением. В работе — стены из отчётов и сроков. В личном — стены из молчания. За ними было безопасно.

Но рядом с Алексеем стены словно теряли прочность. Он не ломал их. Просто присутствовал так, что они сами начинали трескаться.
Марина поймала себя на том, что именно это и пугало больше всего. «Если я откроюсь — что он увидит? Что останется?»
Внутри неё боролись два голоса. Один говорил: «Он другой, но в этом сила. Дай шанс». Другой, громче: «Ты снова окажешься слабой. Ты снова потеряешь контроль. А потеря контроля для тебя — это конец».

Она прошла в спальню, села на край кровати. Взяла в руки книгу, потом отложила. Провела ладонью по покрывалу, словно проверяя его фактуру. Всё вокруг казалось чужим, ненужным.
«Почему я должна всё время быть сильной?» — мелькнула мысль. Но тут же последовал жёсткий ответ самой себе: «Потому что иначе нельзя. Потому что стоит один раз позволить себе слабость — и тебя раздавят».
Её дыхание сбилось. Она сжала пальцы в кулак.
«Да. Это слишком опасно. Лучше отойти сейчас, пока не поздно.»
Марина поднялась, прошлась по комнате и вдруг ощутила странное облегчение. Как будто решение уже назрело, осталось только назвать его вслух.
Она боялась не Алексея. Она боялась себя рядом с ним.